Три года в тылу врага - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Илья Иванович Веселов (ГЛАВА ДЕВЯТАЯ) #10

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Стояла на редкость теплая осенняя ночь. Мы с Шелякиным только что обошли большую открытую поляну и проверили, все ли партизаны подготовили костры, чтобы потом зажечь их для сигнала самолетам.

— Пойдём туда, — сказал Шелякин и показал на центр поляны. — Меньше бегать придется. Ты знаешь, кто прилетает?

— Слыхал, но не точно. Расшифровки не дождался, ушел к разведчикам.

— Прилетают подрывники вместе с Ушацким.

— Это человек известный. Лучин сам запросил его сюда. Боевой парень, хоть и интеллигент.

— Что он актер или профессор? — пошутил Шелякин.

— Нет, инженер-конструктор, москвич, с завода «Красный пролетарий». Под Москвой, говорят, начал по тылам немцев ходить. Восемь раз переходил фронт, и все с «языками». Однажды даже доставил какого-то эсэсовца, оберштурмфюрера, с важными документами.

Я не успел закончить рассказ, как послышалось гудение самолетов. Поле озарилось отсветами костров.

Самолет сделал круг, второй, и на землю один за другим начали опускаться парашютисты.

Мы пошли в центр поля. Сюда начали сходиться прибывшие десантники, держа в охапках скомканные парашюты. Здесь уже хозяйничал высокий молодой парень в простом пиджаке, с автоматом на груди и проверял своих людей. Чуть в стороне на сухой траве ничком лежал человек.

— Что-то с ним неладное, пойдем к нему, — проговорил я… Но не успели. Молодой парень подошёл к нам и представился:

— Ушацкий, Мечислав Витольдович, по кличке Мека.

Потом после небольшой паузы добавил:

— Сброшено двадцать один. Один разбился — инженер Краснов. У него не раскрылся парашют. Нет ещё одного — Толи Трошина.

— Как он, этот Толя Трошин, — парень опытный? — поинтересовался Шелякин.

— Еще не обстрелян и прыгнул с самолета последним. Паренька нашли через сутки. Во время прыжка его отнесло в сторону леса, где парашют зацепился за сук старой осины. Парень не растерялся, стропы перерезал. Но куда пойти — не знал. Утром выбрался в район деревни Жилое Рыдно, где и наткнулся на партизан.

Пришла зима. Она наступила неожиданно рано. Сначала шли дожди, их сменил снег, потом опять хлынули потоки воды, затем снова повалил снег на мокрую землю.

А морозов не было. Болота, ручьи и реки не замерзали. Сделанные наспех шалаши не спасали партизан от непогоды. Землянки устраивать мы не собирались. Да и не к чему — их все равно бы залило водой. Хуже было другое—большинство партизан все еще ходили в летней одежде, за исключением некоторых, кому удалось достать-трофейные шинели или раздобыть по знакомству пиджаки у колхозников.

Но духом никто не падал. И самое удивительное — никто не болел, хотя многие с заданий возвращались в мокрой, растрёпанной, обледеневшей одежде. В этой кипучей боевой жизни болезни миновали партизан.

Бригада росла. Не было дня, чтобы кто-нибудь не явился к вам. Шли старые и молодые. И особенно мальчишки. Шли целыми деревнями. Приходили жители городов, железнодорожных станций, бежавшие из плена, из. концентрационных лагерей. Приходили и те, кто в трудные дни струсил и пошел служить оккупантам.

В те дни группа Ушацкого была усилена. В неё включили более тридцати бывалых партизан. И ранним декабрьским утром Ушацкий увел её в район Любани и Тосно, где проходил передний край и находились резервы немцев. Населения там почти не было, и это особенно осложняло дела разведчиков.

Почти две недели от Ушацкого не поступало известий, хотя он должен был послать связных. Мы строили разные догадки, высылали в условленное место людей и уже почти потеряли надежду получить от разведки сведения об этом районе, которых настойчиво требовали с Большой земли.

На исходе второй недели от Ушацкого пришли Володя Швец и Аркадий Воробьев. В штабной шалаш они ввели человека в трофейной плащ-накидке.

— Вот «язык», — доложил Воробьев и снял с приведённого плащ-накидку.

Перед нами стоял немецкий обер-лейтенант. Он дико смотрел по сторонам, бормотал что-то невнятное и не отвечал на наши вопросы.

— Вы что, ненормального привели? — рассердился Шелякин.

— Нет, нормальный. Только приболел, наверное, простыл немного. Путь-то не близкий, да и погода для фрицев болезненная, — равнодушно ответил Швец.

Я пощупал лоб офицера. Он был горячим.

— Отправить его к Гусевой, пусть лечит.

— Где Мека? — спросил Шелякин, когда увидел офицера.

— Ушел к деревням Некикюль и Усадище, — ответил Воробьев и подал командиру несколько листов бумаги. — Здесь все сказано.

Шелякин бегло прочитал донесение.

— Хорошо. Очень даже хорошо, — сказал он и тут же приказал радисту передать донесение в штаб фронта.

— Теперь вам другой вопрос: чем вы питались? Продукты в группе должны кончиться давным-давно. Вы что там, воздухом питались?

— Едим как всегда. По утрам и вечерам даже кофе пили.

— Откуда оно у вас? — Мека доставал.

— Где?

— Перехватили немецкого солдата с двумя термосами и приспособились ходить с ними к немецким кухням.

— Кто ходил?

— Кто? Известно, сам Мека. Наденет немецкую форму и шпарит к кухне с термосами. Приносит полные. Даже сигареты доставал. Так что голодом не сидели. — С этими словами Воробьёв полез в карманы и вытащил пачку немецких сигарет. — Вот видите. — Он снова засунул в карман руку, извлек из него свёрток бумаг и молча положил на стол.

— Что это?

— Из Вырицы на Тосно шли шесть грузовиков и две легковушки. Ну мы их того. Они и загорелись. В легковых, машинах оказались бумаги. Эти успели вытащить. Может, что-нибудь в этих бумагах есть интересное. Мека не стал подробно разбирать.

— Об этом Ушацкий ничего не пишет.

— Разве? А насчет склада с горючим? — недоумевающее спросил Швец.

— Какого склада?

— По пути попался склад с горючим для танков. Так мы его сожгли вместе с ремонтной мастерской, а потом к ним добавили зенитную батарею, — чистосердечно отвечал Володя Швец.

Ушацкий со своими людьми действовал быстро, а главное — смело. Уже возвращаясь с задания из-под Любани и Тосно, он попутно «забрёл» на станцию Дубовик, где стояли составы с воинскими грузами и солдатами. Одетый в форму немецкого офицера, Мека спокойно обошел все железнодорожные пути.

Его внимание привлекли три вагона, одиноко стоящие в тупике. Оттуда доносилась русская песня «Катюша».

Ушацкий подошел к вагонам. При виде немецкого офицера их обитатели повскакали с мест и вытянулись в струнку.

— Где ваш командир? — спросил он по-немецки. Никто не ответил.

Ушацкий повторил вопрос.

— Нихт ферштеен, — ответил рыжеватый парень. Тогда Мека задал вопрос по-русски.

— Уехал в Тосно.

— Ктр он — русский, немец?

— Немецкий старший лейтенант.

— Почему вы здесь стоите?

— Должны ехать во Францию.

— Зачем?

— Не знаем, — ответил тот же парень.

— Почему не знаете?

— Не положено, да с нами не считаются.

— И правильно. Кто же с предателями Родины будет считаться? Максим Горький так и сказал: «Предатель хуже вши».

— Так служим-то мы… — начал оправдываться тот же рыжий парень, но его кто-то подтолкнул под бок и он смолк.

— Чего не договариваешь? Говори, не стесняйся. Я же не выдам.

— Служим мы поневоле. Некуда податься, — чуть слышно выдавил из себя парень.

— Куда податься — я знаю. Дам даже адрес.

— Куда? — разом спросило несколько человек.

— Сбежать к партизанам, как уже многие сделали. От такого совета немецкого офицера многие стали

переглядываться, а некоторые даже попятились.

— Вы не прячьтесь я, может быть, желаю вам добра. Гитлер все равно войну проиграл. Что вы будете тогда делать? У вас не станет ни родины, ни близких вам людей, ни отцов, ни матерей, ни братьев, ни жён, ни детей, которые остаются здесь. И будете вы людьми без роду, без племени. Лучше сейчас решить окончательно — или идти к партизанам, или превратиться в бездомных бродяг. Выбирайте!

Власовцы стали совещаться. Потом подошли к Ушац-кому.

— Мы не знаем дорогу к партизанам, — заявили они.

— Не беспокойтесь, я к ним приведу кратчайшим путем.

Вся группа власовцев вышла из вагона и построилась. Все были без оружия.

— Где же ваши винтовки?

— Мы их сдали на станции Конечки фельдфебелю.

— Пошли за ними.

— Там взвод немцев.

— Не беда, справимся.

И власовцы пошли. Только в лесу, где к Ушацкому присоединились партизанские разведчики, они убедились, что идут на самом деле в партизаны.

Ушацкому ничего не стоило приказать немецкому фельдфебелю выдать оружие для немедленного прочёсывания леса у деревни Неникюля, куда пробралась группа партизан, которые подожгли автомашины. Фельдфебель выдал винтовки, четыре ручных и два станковых пулемета, гранаты и даже предлагал миномёт.

Когда оружие было выдано, фельдфебель тут же получил удар прикладом по голове. С остальной охраной было покончено через полчаса.

Разгромив станцию, Ушацкий на второй день вернулся в наше расположение с новым отрядом, хорошо вооруженным немецким оружием.

— Куда прикажете мне девать этих власовцев? — спросил он у Шелякина.

— Создавай отряд. Бери всех себе. Ты их избавил от немцев. Они уже познакомились с тобой, видели твою смелость и пойдут за тобой в огонь и в воду.

— Согласен, — после некоторого раздумья ответил Ушацкий и тут же добавил:

— Тогда прошу отпустить новый отряд на хорошее дело. Есть такое на примете.

— Интересно.

— Из Новгорода в район Луги проходит линия связи. По-видимому, она имеет прямое отношение к ставке Гитлдра. Ее надо ликвидировать.

— Откуда это известно, что она направлена к Гитлеру? — спросил Шелякин.

— Бывшие власовцы слыхали об этом от немецких связистов, шестеро из них работали на исправлении линии около станции Люболяды.

Оказывается, Ушацкий несколько раз подключался к линии связи. Многие разговоры он не понял — были шифровки, но речь шла о том, что русские готовятся к наступлению, подтягивают артиллерию, танки, авиацию и «катюши». Говорили ли это с фронта или из Новгорода — ему установить не удалось. Но информацией обменивались высокопоставленные лица.

— Дело заманчивое, — согласился Шелякин.

— Очень. Надо лишить фашистов этой связи.

— Тогда готовься.

— У меня все готово, план намечен. Пойду хоть сейчас.

Вместе с новым отрядом Ушацкого пошёл и я. Направление взяли на деревню Кусони, которую почти со всех сторон окружали незамёрзшие болота и откуда немцы меньше всего ожидали партизан.

Идти было трудно. Шли едва вытаскивая ноги из болотной грязи, перемешанной со снегом. Все промокли. Едва обсушились у костра, который развели на небольшой возвышенности, и снова в путь.

Разведчики донесли, что линия связи, проходящая у деревни Раглицы, усиленно охраняется парными патрулями.

— Такой охраны раньше не было, — сообщил бывший власовец Никитин, — видимо, что-то немцы заметили.

— Это дело поправимое, — сказал Ушацкий и, отобрав сорок человек, которые более или менее сносно могли сказать десятка два фраз на немецком языке, ушел к деревне. Провел там целый день, а вечером, когда повалил снежок и приближалась смена патрулей, вышел с людьми на линию связи, одевшись в форму немецкого офицера.

Из-за кустарника мы молча наблюдали за действиями Ушацкого и готовы были в любую минуту прийти на помощь.

Вот он подходит к первой паре. Оба немца козыряют Ушацкому и через минуту уходят с тропинки на дорогу, которая ведет в деревню. То же самое повторяется на протяжении всех трех километров.

Когда последняя пара немецких патрулей скрылась за поворотом дороги, на линию выскочили сто двадцать человек.

У немецких же костров подхватили топоры, и началась рубка кабеля. Покрытый толстым слоем резины, пронизанный множеством металлических жил, кабель с трудом поддавался топорам. Но партизаны усердно рубили его на двух-пятиметровые куски и разбрасывали их в разные стороны. Другие тут же ставили противотанковые мины и маскировали их снегом или прикрывали отрубленными кусками кабеля.

Но партизанам и этого оказалось мало. Алексей Се-дов и Володя Швец подхватили со своими друзьями другой конец кабеля и по-бурлацки оттащили его за четыре километра в болото, а затем перерубили на дороге и заминировали. Так же поступила в другом конце группа Аркадия Воробьева и Сергея Хрижановского. Там кабель тащили более сорока человек.

Потом партизаны подошли ко мне.

Ночью Ушацкий вновь собирался в поход. При свете коптилки он вместе с Шелякиным уточнял детали очередной диверсии.

Неожиданно пола палатки распахнулась, и большие клубы морозного воздуха хлынули в шалаш. От резкого рывка пламя коптилки заметалось в разные стороны и погасло.

— Кого нелёгкая принесла? — сердито зашумел Шелякин, ожесточенно искря трофейной зажигалкой, в которой давно не было бензина.

— Это я, Олег Калинин, меня радист Лешка послал к дяде Веселову. Он сводку принимает о Ленинграде, — путаясь и волнуясь ответил мальчик.

Я пулей выскочил из шалаша. Днем неожиданно спал мороз и полил дождь. Не прекращался он и поздней ночью. Из-под моих ног в разные стороны разлетался мокрый снег. Не отставая от меня, мчался и Олег Калинин.

Вот и густая ель, где радист Алексей Колобов обычно принимал сводки Совинформбюро. Здесь же толпились партизаны. Они заботливо растянули на ветвях свои плащ-накидки, чтобы помочь радисту без помех принять важное сообщение. С большим трудом мне удалось протиснуться сквозь толпу.

При свете мерцающего огарка Леша что-то записывал. Я заглянул ему через плечо. На листке ученической тетради радист уже записывал:

«Сводка Совинформбюро за 19 января 1944 года».

Его торопливо бегающий карандаш едва поспевал записывать слова диктора.

Плащ-палатки вновь зашелестели. На четвереньках подползли к радисту Шелякин и Ушацкий. От быстрого бега они тяжело дышали.

— Что передают? — шепотом спросил Шелякин. — Сейчас узнаешь.

— Слушай, не томи душу.

— Наши прорвали фронт под Ленинградом. Шелякин не выдержал и тут же вылез из-под ели.

— Братцы, под Ленинградом немцам капут настал! Наши фронт прорвали! — крикнул он.

И поляна загудела. Люди не могли скрывать своего восторга, раздавались радостные возгласы, кого-то усердно подбрасывали на руках.

Когда я выбрался наружу, дождь уже постепенно утихал. В центре поляны горел большой костер, и отсветы пламени озаряли возбужденные лица многих сотен людей.

Я подошел к костру. Владимир Швец плеснул на поленья бензин, и к небу взметнулся столб огня. Стало светло, как днем.

— Слушайте сводку Совинформбюро!

Стало тихо. Лишь изредка тишину нарушал треск горящих поленьев.

— Оперативная сводка за восемнадцатое января, — начал я. — «На Ленинградском фронте, в районе Ораниенбаума, несколько дней назад наши войска перешли в наступление, прорвали сильно укреплённую долговременную оборону противника и успешно развивают дальнейшее наступление, не встречая сопротивления врага.

На Волховском фронте, севернее Новгорода, несколько дней назад наши войска перешли в наступление, прорвали сильно укрепленную оборону немцев и успешно развивают наступление».

Стояла тишина. Партизаны вслушивались в каждое слово сводки. И как только я закончил чтение, лес наполнился возгласами, люди обнимались, поздравляли друг друга, кричали «ура», пускались в пляс.

К нам подошли Алексей Седов и Юрий Брюхо-вецкий.

— Товарищ командир, у нас секретное предложение есть, — начал Седов. — Здесь неудобно говорить, отойдёмте в сторону.

Мы отошли к штабному шалашу.

— Давайте пошлем людей навстречу нашим. Леса и дороги мы знаем, с завязанными глазами пройдем. Ну и по этим партизанским тропкам проведём их сюда.

— Как пройдешь?

— Не учи безделью, учи рукоделью.

— Как это понять?

— Очень просто. Мы должны действовать.

— Это я знаю, а насчет разведки ты прав. Но посылать надо не пять, не десять человек, а не меньше полсотни, людей у нас достаточно.

— Тогда пишите нас первыми.

— Запишу. Только свое предложение пока храните в тайне.

Не успели разведчики отойти, как перед нами появились Архипов, Татьяна Иванова, Прасковья Волкова и другие колхозники. Они каким-то образом узнали о прорыве фронта и теперь срочно требовали полсотни листовок с текстом сводки Совинформбюро для жителей своего лесного лагеря.

— Хватит двадцати. Организуйте поочередно громкие читки, — ответил Шелякин.

— Мало. В соседние лагеря нечего послать, да в некоторые деревни надо дать, — не унимался Архипов.

После долгих переговоров сошлись на сорока листовках, но с тем условием, что тридцать из них Архипов отправит в соседние лагеря и столько же размножат своими силами. В помощь колхозникам мы послали пятнадцать агитаторов.

Через день, когда окончились партийно-комсомольские собрания в отрядах, на которых обсуждался вопрос об усилении боевых действий, и было принято решение немедленно переключить все силы на железнодоpoжный участок Новгород-Батецкая, прибежал Леша-радист.

— Волховский фронт наступает! Взят Новгород! — крикнул он во весь голос и подал записанный им текст приказа Верховного Главнокомандующего.

— Теперь все ясно, — сказал Шелякин, когда взглянул на карту. — В районе Любани и Тосно немцы попадают в мешок. Нам надо быстрее выходить к Батецкой и парализовать движение на железной дороге.

Через три часа лагерь опустел. В нем оставалась группа разведчиков, которые через леса и болота должны были выйти навстречу наступающим частям нашей армии и провести их кратчайшими путями к городу-Луге, через который оккупанты продолжали питать свои войска на Ленинградском фронте.

Надвигалась ночь. На небе ярче стали вырисовываться звезды, понемногу усиливался мороз. Снег, три дня назад превращенный оттепелью в мокрую кашу, покрылся хрупкой ледяной корой.

Мы подошли к Батецкой, когда там началась беспорядочная стрельба. Это наши партизаны во главе с командиром роты Никитиным с ходу начали штурм железнодорожного моста. Они уже вплотную подошли к дзотам. Оставалось преодолеть каких-нибудь метров сто — и цель будет достигнута. Но в это время немцы открыли шквальный огонь из дзотов.

Дважды партизаны поднимались, ползли, но пулемётный огонь прижимал их к земле.

Батецкая ощетинилась десятками дзотов. Много их было и у моста в насыпи железной дороги, а также вокруг всех пристанционных построек. Наш налет помогали отражать и солдаты стоящих на станции эшелонов.

— Батецкую без артиллерии не взять, но сковать немцев и держать их в напряжении нужно. Наша задача — парализовать движение по железной дороге, — сказал Шелякин, когда увидел, что немцы устанавливают шестиствольный миномет и занимают круговую оборону.

— Нужно применить хитрость, — предложил Ушацкий.

— Какую?

— Временно прекратить штурм моста, отойти от станции, а потом подготовиться и сделать налет внезапно. Я что-нибудь придумаю, — ответил Ушацкий.

— Думайте и готовьте. Но меня беспокоят эшелоны, которые все же проходят мимо нас туда и обратно.

— Не будет моста, не пойдут эшелоны. Поэтому уничтожение моста беру на себя. Через сутки его не будет, — твёрдо заявил Ушацкий.

— Верю. Людей добавить?

— Нет.

Шелякин отвел от Батецкой все отряды, кроме отряда Ушацкого. Отряды Григорьева и Тимошенко ушли к станции Мойка и расположились в небольшом сосняке, а отряд Косоротова — на разъезд Заклины.

Когда наша группа вела бои на участке Батецкая — Новгород, вторая часть бригады под командованием Лучина и Сазанова вышла на участок Батецкая — Оре-деж и с ходу оседлала железнодорожную магистраль. Под откос полетели один за другим вражеские эшелоны с живой силой и техникой. Движение было парализовано.

Тогда оккупанты подбросили автомобильные части, и по дороге Луга — Оредеж — Любань — Тосно пошел оплошной поток боеприпасов и других военных грузов к линии фронта.

Командование бригады решило лишить гитлеровцев и этой магистрали. Лучин сосредоточил отряды Козлова, Костина и Федорова в районе Оредежа, где стоял полуторатысячный гарнизон немцев. В ночь на двенадцатое февраля 1944 года начался разгром вражеского гарнизона. Бой продолжался несколько часов. Отдельные улицы, дома по нескольку раз переходили из рук в руки.

Перед рассветом партизаны полностью овладели железнодорожной станцией и районным центром Оре-деж. Цель была достигнута — автомобильная дорога перерезана. Противник потерял более тысячи убитыми, двести семьдесят восемь автомашин, много вездеходов, крупные склады с продовольствием, боеприпасами и горючим. Железнодорожная станция превратилась в груды развалин.

Понесли большие потери и партизаны.

К вечеру гитлеровцы бросили против партизан более полка пехоты из деревни Борщево. Полк трижды начинал атаки, но вернуть Оредеж ему не удалось.

Наутро оккупанты подбросили еще один полк с миномётами и артиллерией и начали наступление от Торкович вдоль полотна железной дороги, второй полк продолжал нас атаковать со стороны деревни Борщево.

Бой начался с новой силой. Партизан спасали немецкие доты и дзоты, построенные вокруг Оредежа. От артиллерийского огня загорелись дома, развороченная взрывами земля покрыла всё вокруг. Особенно ожесточенные схватки шли в районе железнодорожной станции. Ее оборонял отряд Зверева и Козлова. Партизаны засели в немецких дзотах, в развалинах здания вокзала, пакгаузах, залегли под вагонами. В течение дня они отбили шесть атак гитлеровцев.

На другой день немцам удалось вклиниться между отрядами Костина и Федорова, обойти с тыла и окружить партизан на станции. От миномётного огня погибли все, кто находился в здании вокзала. Затем пали и те, кто оборонял первый пакгауз. Дольше всех отбивались партизаны, залегшие во втором пакгаузе.

Они бережно расходовали боеприпасы и вели только прицельный огонь. Вскоре патроны кончились. В живых остались трое — Александр Макеевич Зверев, Павел Иванович Козлов и Петр Грущенко. В темном углу пакгауза Грущенко обнаружил оставленную кем-то коробку с пулемётной лентой и ящик с толом.

— Будем еще воевать, — сказал он, показывая находку.

— Давай сюда ленту, — ответил Козлов. Зверев потянул к себе взрывчатку.

— Ты куда её, Александр Макеёвич? Пожалуй, не нужна она.

— Взрыватели есть, использую на водокачку. Ты пока прикрой меня, а я тем временем успею ее взорвать, — ответил Зверев. Он посмотрел на Петьку и неожиданно спросил:

— Тебе сколько лет, Петро?

— Восемнадцать, а что?

— Жить ты еще только начинаешь.

— Что вы, товарищ командир? Прожил немало.

— Вот что, давай сматывайся быстрее в лес к Сокольникам.

— Зачем? Я остаюсь с вами,

— Патронов нет, гранат тоже. Чем воевать будешь, кирпичом?..

Немцы вновь двинулись на пакгауз. Козлов дал короткую очередь. Грущенко видел, как в снег, перемешанный с землей, повалились темные фигурки солдат.

Зверев, взвалив на плечи взрывчатку и толкнув плечом Петра, крикнул:

— А ну живо в лес! Приказываю!

От толчка парень кубарем скатился под откос и пополз в кусты. За первой ольхой Грущенко приподнялся. Он видел, как над рельсами временами приподнималась спина Зверева, который упорно полз к водокачке. Вот он резко вскочил на ноги и, пригибаясь, побежал к цели. Откуда-то со стороны вокзала хлестнула пулемётная очередь, и командир отряда рухнул на землю.

Петр бросился обратно в пакгауз. К Звереву он подойти не мог, там уже были немцы. Козлов по-прежнему лежал за пулеметом. Голова его склонилась к затыльнику «максима», из неё сочилась кровь. Грущенко оттащил его к разбитой двери, наскоро перевязал и залег за пулемёт.

Немцы снова двигались сплошной лавиной. На этот раз они оказались со стороны вокзала. Партизан выпустил по ним остатки ленты, и они опять залегли. Гру-щенко взвалил Козлова на плечи и спустился под от-откос.

К вечеру он наткнулся на поредевший отряд Костина, который отходил за деревню Сокольники.

В утренней тишине послышался шум приближающегося поезда. Он все нарастал и нарастал. Поезд шел со стороны Новгорода. Партизаны вытянулись вдоль насыпи. Вскоре появился эшелон. Впереди паровоза четыре больших платформы. На них стояли и сидели женщины, дети, старики.

— Сволочи! — крикнул кто-то из партизан и бросился наперерез составу. Следом за ним рванулись остальные.

Николай Березин и Василий Козлов побежали к передним платформам. Миша Девяшин на ходу разрядил весь диск своего ручного пулемета в котел паровоза. Эшелон стал окутываться паром. Какой-то партизан ловко забросил противотанковую гранату в будку паровоза. Поезд стал замедлять ход, и потом остановился. Несколько партизан вскочили на платформы и начали помогать женщинам, старикам и детям слезать на землю и стаскивать свои вещички… Спасенных оказалоеь несколько сотен человек. Их немедленно отправили в лес.

Охрана эшелона была малочисленной. С ней быстро расправились. В проломах разбитых взрывами и пулеметными очередями стенок вагонов виднелись книжные шкафы, набитые какими-то бумагами, диваны, зеркала, столы и стулья — вероятно, награбленное имущество. Теперь всё это было охвачено пламенем.

Ушацкий не отходил от станции Батецкой. На исходе ночи он вывел партизан к мосту. Лежать пришлось долго, часа три. Партизаны мёрзли на снегу. Некоторые догадались сделать подстилки из веток пихты и еловых лапок.

Время подходило к рассвету. Партизаны уже видели, как около станционных, зданий и дзотов неторопливо расхаживали часовые. И вдруг неожиданно откуда-то слева донеслись два оглушительных взрыва. Спустя минут десять последовало еще несколько сильных взрывов.

На станции все пришло в движение. Забегали солдаты, доносились крики, команды. Затем в сторону Мойки ушел эшелон с солдатами и над Батецкой вновь повисла тишина.

— Подготовиться к штурму, — подал команду-) Ушацкий.

Подул легкий ветерок, началась поземка. Немецкие часовые сначала терпеливо переносили это, но потом не вытерпели и стали укрываться от снежного ветра в дзотах и за различными пристройками.

— Вперёд, без шуму, — снова подал команду Ушацкий, и полторы сотни партизан двинулись к мосту.

До него остается сто метров, восемьдесят, сорок…

Кто-то из партизан не вытерпел и крикнул: «Ура!».

Его услышали немцы и открыли беспорядочную стрельбу. Но было поздно. Ушацкий с группой партизан уже находился под мостом и укладывал взрывчатку.

На спасение моста фашисты бросили со станции несколько сот солдат. Они сразу же попали под огонь партизанских заслонов. Начался упорный бой. В ход пошли миномёты. Они вели огонь по кустарнику, где засели партизаны.

Чтобы выиграть время, партизаны изменили тактику. Они сняли заслоны и неожиданно появились в тылу атакующих немцев и в районе станции. Немцы бросились туда. Партизаны отошли и вновь оказались у моста. Снова в кустарниках начали рваться мины.

Силы были явно неравные. Один за другим умолкали партизанские пулемёты. Только возле одинокой сосны неутомимо строчил «максим» Виктора Смирнова. Он держал под обстрелом всю дорогу и подступы к мосту. Теперь фашисты весь огонь сосредоточили на нем. Все ближе и ближе рвались мины. Вот один из осколков ударился в щиток и отскочил в снег.

«Нащупали, сволочи», — подумал партизан и прекратил стрельбу. Он заправил новую ленту, стал ждать.

Мины больше не падали рядом. Они уже рвались около моста, где Ушацкий закладывал взрывчатку.

Немцы опять побежали вперед, стремясь прорваться к мосту. И снова заработал пулемёт Виктора Смирнова. На снегу вновь зачернели трупы фашистов. Неожиданно возле пулемёта взметнулось пламя, что-то ударило Виктора по голове. Смирнов пригнулся и только тогда увидел, что затыльник пулемёта и снег — в крови.

Он осмотрелся вокруг. Сквозь светлые круги маячили фигуры гитлеровцев. В голове шумело. Он оперся руками о снег и уцепился за шершавую кору сосны. От нее исходил запах тепла и смолы. «Зимой и смола — это мерещится. Значит, дело плохо. Видно, конец», — подумал Смирнов. Он посмотрел на коробку. В ленте патронов уже не было. А немцы подходили все ближе и ближе. Рука машинально потянулась к противотанковой гранате. Она показалась ему очень тяжёлой. И в этот момент из-за куста выскочило пятеро немцев:

— Партизан! Хенде хох!

Собрав все свои силы, Смирнов поднял руку с гранатой. Раздалась автоматная очередь и вслед за ней оглушительный взрыв.

Через минуту улегся поднятый взрывом снег. Он слегка запорошил разбросанные в разные стороны трупы немцев. Не было только Виктора Смирнова. Не было и пулемета. На их месте чернела обнажённая земля.

Гитлеровцы вплотную подходят к мосту. Завязывается ожесточенная перестрелка, Один за другим падают сражённые партизаны. В живых остается несколько человек. Они плотным кольцом окружили Ушацкого и не дают фашистам пробиться под мост. Он соединяет под ураганным огнем последние концы шнуров и поджигает основной шнур.

— Готово, прорывайтесь! — кричит он партизанам.

— А ты, Мека? — спрашивают его Воробьев и Седов.

— Бегите! Я остаюсь!

— Мы тоже.

— Приказываю пробиться и взять на себя командование, — кричит на них Ушацкий. В это время получилось какое-то замыкание, шнур гаснет. Ушацкий снова поджигает его, и огонек еле заметно приближается к взрывателю.

Немцы усиливают натиск. Партизаны расходуют последние патроны и гранаты.

— Ну, вперед! К своим! Приказываю!

Алексей Седов и Аркадий Воробьев бросают последние гранаты и пытаются отползти от моста. Следом за ними в сторону отбегают в кусты остальные партизаны.

Немцы смыкают кольцо и отрезают пути из-под моста. Партизаны Сергей Хрижановский, Костя Варнин и медицинская сестра Валя Следова с криком:

— Смерть фашистам! — забрасывают немцев последними гранатами и падают под автоматными очередями.

Раздается мощный взрыв. Огромные глыбы земли, обломки рельсов, шпалы, камни поднимаются высоко вверх.

Под обломками моста героической смертью погиб командир отряда Мечислав Витольдович Ушацкий.

Движение на железной дороге, ведущей в немецкий тыл, было надолго прервано.

Через несколько дней наши отряды подошли к станции Мойка. Она была забита немецкими эшелонами. Ни один из них не мог пройти ни к Батецкой ни к Новгороду: взорванный Ушацким мост всё ещё не был восстановлен.

— Что, комиссар, будем взрывать их или сохраним? В панике немецкая охрана серьёзного сопротивления оказать не сможет, — сказал Шелякин, разглядывая с Лысой горы станцию.

— Может, обождём. Бои идут за Лугу, Гдов уже взят. Мне кажется, эти эшелоны уже наши, их немцам никак не отправить, — ответил я.

— Что будем делать? Опять возьмёмся за штурм Батецкой? И хорошо бы бросить несколько отрядов на Оредеж.

В это время прибежал Архипов.

— Товарищ командир, немцы наступают, — запыхавшись, доложил он.

— Где, откуда? — разом спросили мы.

— От Батецкой двигаются в лес, к нашим стогам сена. Много их — не считал.

Это не входило в наши планы.

— Иди, Юра, выясни, в чем дело, и немедленно доложи или прими меры, — сказал Шелякин Брюховецкому.

Партизаны снова начали готовиться к бою.

Брюховецкий не пошёл далеко. Километра за два от лагеря он увидел высокую ель и взобрался на неё. Он долго смотрел вокруг, потом сбросил записку: «Немцы повернули обратно на Батецкую. Двадцать фрицев воруют сено Архипыча».

Последняя фраза вызвала хохот.

Не смеялся только Архипов.

— Сено колхозное. Его спасать надо, а вы ржёте. Помогите спасти сено, нам кормить лошадей нечем. Дело идет к весне, — ворчал он и упрашивал меня послать туда партизан.

Выручать сено Архипыча вызвался Юра Брюховецкий со своими разведчиками. За ним пытался увязаться и Архипов.

— Куда ты, старина? Ты же комендант и начальник снабжения лесного колхозного объединенного лагеря. Отвечаешь за сотни людей. Как же они без тебя? А сено не пропадет. Видишь, кто идет выручать — Юра.

На ель взобрался Никитин и стал докладывать о ходе операции.

— Сено грузят на шесть саней. Немцев около десяти, — сообщил он.

Через несколько минут Никитин доложил:

— Брюховецкий окружил их.

И тут же раздалась автоматная очередь, за ней вторая. Но стрельба шла слева. Мы бросились туда. Навстречу нам бежала Таня Иванова:

— Наши! Наши пришли! Красная Армия пришла! — кричала она во весь голос. По ее лицу текли слезы, она улыбалась и все повторяла:

— Наши пришли! Наши вернулись!

— Где? Рассказывай толком.

— Наши разведчики их привели. Сейчас они у нашего шалаша, их сотни и все с погонами. Командир зовет кого-нибудь из партизан.

Мы не чувствовали под собой ног. Лицо больно хлестали колючие еловые ветви, но никто этого не замечал.

Вот и лагерь. Здесь всё перемешалось: люди плакали, обнимали солдат в серых шинелях с зеленоватыми погонами, с автоматами на груди. Ребятишки все вылезли из шалашей и землянок. В руках они уже держали белый хлеб, большие куски сахара.

Наша группа сразу же растаяла в этой огромной бурлящей толпе освобождённых и освободителей. Я обнимал и целовал солдат, офицеров. Только минут через десять я вспомнил, что меня ищет их командир.

Им оказался капитан Иван Петрович Матюшенко.

Мы крепко обнялись, как добрые, хорошие братья, крепко расцеловались.

— Спасибо вам, народные мстители.

— Спасибо вам, что пришли сюда.

— В этом заслуга ваших разведчиков. Они пришли к нам и провели в лагерь. Мы же вклинились сюда и завязываем немцев в мешок. За нами двигаются крупные силы пехоты и техника. Вот-вот подойдут.

Мы отошли в сторону. Капитан вынул флягу. Достал стаканчик.

— За победу! — сказал я.

— За народных мстителей! — ответил капитан Матюшенко.

… Мимо нас проходила пехота, ехали артиллеристы, минометчики, грозно покоились на своих местах гладкие снаряды «катюши». Они шли целый день, шли вперед, на запад.

Это было шестнадцатого февраля тысяча девятьсот сорок четвертого года.