Три гроба

ПАЛЬТО-ХАМЕЛЕОН

К тому времени, когда они должны были обедать с Петтисом, настроение у доктора Фелла так упало, что Ремпол не мог поверить своим глазам, а тем более понять причину этого. Во-первых, Фелл отказался ехать на Рассел-сквер, хотя и настаивал, чтобы Хедли туда поехал. Он сказал, что ключ к разгадке этого дела должен находиться в комнате Флея, а Ремпола он задерживает для «грязной работы», которая требует усилий. Доктор Фелл так истово клял себя, что в конце концов даже Хедли стал его успокаивать.

– Что вы надеетесь найти в комнате Флея? – спросил он. – Соммерс там все осмотрел.

– Ни на что я не надеюсь, – буркнул в ответ Фелл. – У меня только надежда напасть на след брата Анри, черт бы его побрал.

Хедли заметил, что он не понимает, почему доктор Фелл неожиданно так рассердился на неуловимого брата Анри. Кроме того, Фелл немного задержал всех, пока разговаривал с хозяйкой дома мисс Хейк.

Доктор Фелл признал, что разговор с мисс Хейк ничего существенного не прибавил. Мисс Хейк была положительная незамужняя женщина пожилого возраста, склонная видеть в каждом жильце вора-взломщика или убийцу. Когда ее в конце концов уверили, что Бернаби не вор-взломщик, она все-таки кое-что рассказала. Накануне вечером дома ее не было. С восьми до одиннадцати она находилась в кино, а потом, почти до полуночи, у друзей на Грейс-Инн-роуд. Мисс Хейк не могла сказать, кто был в квартире Бернаби, но об убийстве она узнала лишь утром. Трое остальных ее жильцов – американский студент и его жена с первого этажа и ветеринарный врач со второго – накануне вечером также куда-то ходили.

Соммерс, возвратившись ни с чем с Блумсбери-сквер, остался на месте, Хедли, Розетта и Бернаби поехали в дом Гримо, а доктор Фелл, который так стремился встретиться с говорливой хозяйкой другого дома, нашел там… неразговорчивого хозяина.

Покрашенный в темный цвет дом под номером 2, в котором размещался табачный магазинчик, казался таким ветхим и безрадостным, будто служил декорацией на сцене в постановке музыкальной комедии. На звонок из глубины магазина не спеша вышел хозяин дома, табачного магазинчика и газетного киоска Джеймс Долбермен. Мистер Долбермен был маленьким, молчаливым старым человеком с длинными руками, одетым в засаленный черный миткалевый халат. То, что произошло, заявил он, его не касается. Он неохотно отвечал на вопросы, будто ожидая, что вот-вот кто-то отвлечет внимание, и можно будет вообще не отвечать. Да, у него был жилец, иностранец по фамилии Флей. Он занимал комнату на верхнем этаже. Заплатил за два месяца вперед. Нет, мистер Долбермен о нем ничего не знает и не желает знать. Ему известно только, что с ним не было никаких хлопот. У Флея была привычка разговаривать с самим собой на иностранном языке. Вот и все. Мистер Долбермен не знал о Флее ничего потому, что видел его очень редко. Нет, других жильцов у него нет. Нет, он. Долбермен, никому наверх горячей воды не носил. Почему Флей выбрал верхний этаж? Откуда, он, Долбермен, может знать? Лучше пусть они спросят у самого Флея.

Известно ли ему, что Флей убит? Да, известно. Уже был полицейский, задавал глупые вопросы и возил его опознавать тело. Но это, его, Долбермена, не касается. На вопрос о выстреле в десять двадцать пять накануне вечером хозяин, казалось, мог что-то сказать, но он только еще крепче сжал губы и стал еще пристальнее смотреть в окно. В то время он, мол, находился под лестницей в кухне. Работало радио, и он ничего не слышал, а если бы и услышал, то все равно бы не вышел. Приходил ли кто-нибудь в гости к Флею? Нет. А не общался ли Флей с какими-нибудь подозрительными иностранцами?..

Этот вопрос имел неожиданное последствие. Мистер Долбермен, хотя и в дальнейшем говорил медленно, неожиданно стал достаточно многословным. Да, кое-что было, и полиция должна была бы об этом побеспокоиться, вместо того, чтобы зря растрачивать деньги налогоплательщиков. Околачивался тут один, все рассматривал, а однажды даже разговаривал с ©леем. Отвратительный тип. Наверно, преступник. Мистеру Долбермену не нравятся такие, которые крутятся рядом и все вынюхивают. Нет, описать этого типа он не может, это дело полиции. А кроме того, тогда была ночь.

– И все-таки хоть что-нибудь вам бросилось в глаза? – чрезвычайно вежливо спросил доктор Фелл, вытирая платком лицо. – Может, что-нибудь из одежды?

– Кажется, на нем было модное пальто, – переборов себя, отвел взгляд от окна Долбермен. – Из желтого твида в красную крапинку. Но это ваше дело. Хотите пойти наверх? Вот ключ. Вход с улицы.

Когда они поднимались по темной узкой лестнице этого крепкого, несмотря на его внешний вид, дома, Ремпола охватило волнение.

– Вы правы, сэр, когда говорите, что все дело поставлено с ног на голову, – обернулся он к доктору Феллу. – Мы искали зловещую фигуру в длинном черном пальто, а теперь появляется другая, в окровавленном твидовом пальто цвета, который можно назвать светлым. Что это? Уж не поворачивается ли дело из-за этого пальто в другую сторону?

– Нет, я, говоря, что все становится с ног на голову и что мы, возможно, ошиблись, об этом не думал, – с некоторым колебанием ответил доктор Фелл, попыхивая трубкой. – Но в какой-то степени все зависит от пальто. Мужчина и два пальто. Да, я считаю, он и является убийцей.

– Вы сказали, что у вас есть собственная мысль о том, кто убийца.

– Я знаю, кто убийца. – Решительно заявил доктор Фелл. – Понимаете, что заставляет меня спорить с самим собой… Не только то, что он все время торчал у меня перед носом. Дело в том, что он все время говорил правду, а у меня не хватило здравого смысла это понять. Он был очень откровенен, и мне даже больно вспоминать, что я ему не поверил и считал его невиновным.

– А как он исчез?

– Этого я не знаю. Ну, вот мы и пришли. На верхнем этаже была только одна комната. Лестницу освещал бледный свет, который проникал сквозь застекленную крышу. Дверь комнаты, сделанная из грубых досок и покрашенная в зеленый цвет, была открытой, окна, очевидно, давно не открывались. Доктор Фелл нащупал в темноте газовый светильник, на котором едва держался абажур. В неровном свете перед их глазами предстала уютная, но запущенная комната, оклеенная дешевыми голубыми обоями, белая железная кровать, письменный стол, на котором лежал, прижатый чернильницей, сложенный вдвое лист бумаги. Все тут напоминало о Пьере Флее. Казалось, они увидели его в порыжевшем вечернем костюме и цилиндре, готовым к выходу на сцену. Над зеркалом висело написанное витиеватым почерком и вставленное в позолоченную рамку библейское выражение: «Мне отмщенье, и я воздам». Но висело изречение почему-то вверх ногами.

Дыша с присвистом, доктор Фелл неуклюже подошел к столу и взял бумагу. Ремпол увидел написанное витиеватым почерком почти официальное заявление.

«Джеймсу Долбермену, эсквайру.

Я не предупредил вас за неделю о том, что освобождаю комнату, поэтому оставляю в качестве платы за нее свои небогатые пожитки. Мне они больше не понадобятся. Я возвращаюсь в свою могилу.

Пьер Флей».

– Почему так решительно: «Я возвращаюсь в свою могилу»? – спросил Ремпол. – Будто это и в самом деле имеет значение, разве что… Думаю, Флей и в самом деле существовал. Именно Флей, а не кто-то другой, кто выдавал себя за него.

Доктор Фелл помолчал. Чем внимательней он приглядывался к ковру на полу, тем становился все более хмурым.

– Ничего, – пробурчал он. – Ни автобусного билета, ничего. Не подметено и никаких следов. Его имущество я не буду осматривать. Его, думаю, осмотрел Соммерс. Идем! Присоединимся к Хедли.

Хмурые, как погода, они направились на Рассел-сквер. Хедли, увидев их в окно, встретил в роскошной прихожей. Маска на щите с коллекцией японского оружия у него за спиной казалась карикатурой на его лицо. Дверь в гостиную была закрыта, за нею слышались тихие, неясные голоса.

– Догадываюсь, у вас снова какие-то неприятности, – достаточно весело сказал доктор Фелл. – К черту неприятности! Мне тоже нечего сказать. Я знал, что меня может постичь неудача, но из-за этого мне не легче. Что нового у вас?

– Это пальто… – возмущенно начал Хедли и кисло усмехнулся. – Если Менген говорит неправду, то я не понимаю, зачем ему это нужно. Но пальто… Совершенно новое! В карманах нет даже обычных потертостей, которые бывают в ношеном пальто. Сначала у нас была загадка с двумя пальто, теперь это можно назвать загадкой пальто хамелеона.

– Что произошло с пальто?

– Оно изменило цвет, – ответил Хедли.

Доктор Фелл, прищурившись, с любопытством смотрел на Старшего инспектора.

– Как бы там ни было, но я не думаю, что это дело совсем помутило ваш разум, – сказал он. – Изменило цвет? Не хотите ли вы сказать, что теперь оно изумрудно-зеленое?

– Я хочу сказать, что с тех пор оно изменило цвет… Пойдемте!

Они вошли в очень богато обставленную гостиную, выдержанную в старинном стиле. Бронзовые статуи держали подсвечники. Портьеры на позолоченных карнизах из-за чрезмерного количества тюля были похожи на замерзшие водопады. Горели все лампочки. В комнате стояла напряженная тишина. На диване небрежно сидел Бернаби. Розетта мерила пол быстрыми нервными шагами. В углу, около радиоприемника, стояла Эрнестина Дюмон. Закусив верхнюю губу, она смотрела на всех насмешливым взглядом. И, наконец, здесь был Бойд Менген. Он стоял спиной к камину, поворачиваясь к огню то одним, то другим боком, будто его припекало. Но в самом деле его припекало нетерпение или возбуждение.

– Я знаю, это проклятое пальто – как раз на меня, – говорил он сердито. – Пальто мне подходит по размеру, но оно не мое. Во-первых, я всегда ношу плащ. Он и теперь там висит. Во-вторых, такое пальто я не могу позволить себе никоим образом. Оно стоит, наверное, больше двадцати фунтов. В-третьих… – Увидев доктора Фелла и Ремпола, Менген замолчал.

– Вы не могли бы повторить то, что сказали? – повернулся к нему Хедли.

Менген закурил сигарету. Пламя спички осветило его немного покрасневшие темные глаза. Он бросил спичку в пепельницу, затянулся и с обреченным видом проговорил:

– Не понимаю, почему все-таки виновным хотят видеть меня! Это может быть чье угодно пальто, хотя я не понимаю и того, почему люди бросают свою одежду, где попало. Тед, я вам все объясню! – Схватив Теда за руку, Менген потянул его к камину, будто хотел предъявить вещественное доказательство. – Когда я пришел сюда вчера вечером, я решил повесить плащ. Вообще я не включаю свет, а нащупываю первый попавшийся свободный крючок и вешаю. Но вчера у меня в руках был сверток с книгами.

Я хотел положить его на полку, поэтому включил свет и сразу же увидел в дальнем углу чужое пальто. Оно было, я бы сказал, такого же размера, как и желтое твидовое, какое на вас, только оно было черного цвета.

– Черного? – переспросил доктор Фелл, Он вытянул шею и с любопытством смотрел на Менгена. – А почему вы говорите «чужое»? Если в чьем-нибудь доме вы видите несколько пальто, то разве вам приходит в голову мысль о чужом пальто? Ведь вы даже не задумываетесь о том, что одно из пальто на вешалке может быть вашим.

– Я знаю пальто всех, кто живет в этом доме, – ответил Менген. – Я подумал, что это пальто Бернаби.

Бернаби снисходительно смотрел на Менгена. Теперь он был не похож на того человека, который сидел на диване на Калиостро-стрит.

– Менген – человек молодой, но очень наблюдательный, доктор Фелл, – сказал он и сделал театральный жест рукой. – Ха-ха-ха! Особенно когда дело касается меня…

– Я что-нибудь не так сказал? – миролюбиво спросил Менген.

– Пусть лучше он расскажет обо всем сам, – продолжал Бернаби. – Розетта, дорогая, хочешь сигарету? Между прочим, заверяю вас, пальто не мое.

– Так или иначе, я заметил это пальто, – рассердившись без видимой причины, обернулся Менген к доктору Феллу. – А когда сегодня утром Бернаби пришел сюда, он увидел на том месте светлое пальто с пятнами крови. Объяснение тут возможно только одно: было два пальто. Черт побери!.. Но я клянусь, что вчерашнее пальто никому из жильцов дома не принадлежит. Что же получается: на убийце было одно пальто, или оба, или ни одного? Кроме того, черное пальто имело странный вид…

– Странный вид? – переспросил доктор Фелл так резко, что Менген вздрогнул. – Что вы имеете в виду?

Скрипнув туфлями на низких каблуках, Эрнестина Дюмон отошла от радиоприемника на шаг вперед. В этот день у нее был осунувшийся вид, выступали скулы, заострился кос, а веки были припудрены так сильно, что придавали всему облику загадочное выражение. Взгляд ее блестящих черных глаз был решительным.

– Зачем слушать всякие глупости? – начала она. – Мне об этом известно больше, чем ему. Разве не так? – взглянула мадам Дюмон на Менгена и наморщила лоб. – Нет, нет! Думаю, вы стараетесь рассказать правду, но, по-моему, немного запутались. А все, как говорит доктор Фелл, очень просто. Желтое пальто было там вечером. Оно висело на том месте, где, как вы уверяете, видели черное. Я его тоже видела.

– Но ведь… – попытался возразить Менген.

– Успокойтесь, успокойтесь, – прогудел доктор Фелл. – Попробуем в этом разобраться. Когда вы видели пальто, мэм, вам не бросилось в глаза, что оно какое-то необычное? Это немного странно. Ведь вы знаете, оно тут никому не принадлежит.

– Ничего странного тут нет, – возразила мадам Дюмон и кивнула в сторону Менгена. – Я не видела, когда он пришел, и подумала, что пальто его.

– Между прочим, кто открывал вам дверь? – равнодушно спросил доктор Фелл.

– Энни. Но плащ я вешал сам. Я клянусь…

– Лучше позовите сюда Энни, если она в доме, – предложил доктор Фелл, обращаясь к Хедли. – Загадка пальто-хамелеона меня заинтриговала. Гм… Мадам Дюмон, я верю вам не меньше, чем вы – Менгену. Недавно я говорил Теду Ремполу, каким откровенным был один человек. Гм… Между прочим, вы разговаривали с Энни?

– Да, – ответил Хедли. – Вчера вечером ее тут не было, она вернулась только в половине первого. Но о пальто я ее не спрашивал.

– Не понимаю, зачем так суетиться?! – воскликнула Розетта, направляясь к звонку, чтобы вызвать Энни. – Вам больше нечего делать? Какая разница – черное пальто или желтое?

– Большая разница, и вы это знаете, – обернулся к ней Менген. – Я его не видел и не думаю, чтобы видела его Энни. Но ведь кто-то должен сказать правду. И Энни, допускаю, возможно, знает ее. Я же не знаю ничего.

– Совершенно справедливо, – кивнул Бернаби.

– Идите к черту! – выругался Менген.

Хедли встал между ними и стал их успокаивать. Бернаби, побледнев, снова сел на диван. Напряжение достигло кульминации, но когда появилась Энни, все затихли. Энни была спокойной и серьезной длинноносой девушкой. Ей, похоже, приходилось много работать. Ссутулившись у двери, девушка спокойно смотрела карими глазами на Хедли. Чепец, казалось, прирос к ее голове. Вид у нее был немного грустный, но ничуть не взволнованный.

– Я хочу спросить у вас кое-что о вчерашнем вечере, – обратился к ней старший инспектор, – Э-э… Вы открывали дверь мистеру Менгену? Не так ли?

– Да, сэр.

– В котором часу?

– Этого я не могу сказать, сэр, – озадаченно ответила девушка. – Не могу сказать определенно.

– Вы видели, как он вешал свои шляпу и плащ?

– Да, сэр. Он никогда не отдаст их мне… Конечно, я могла бы…

– А вы заглядывали в гардеробную?

– А, понимаю… Да, сэр, заглядывала. Видите, я открыла ему и пошла в столовую, а оттуда мне надо было вниз, на кухню. Проходя по вестибюлю, я обратила внимание, что он не выключил свет. И я выключила сама.

– Теперь будьте особенно внимательны, – наклонился вперед Хедли. – Вы видели светлое твидовое пальто, которое нашли сегодня утром? Видели, не так ли?… Хорошо. Вы помните, на каком крючке оно висело?

– Да, сэр, помню. Сегодня утром, когда мистер Бернаби нашел его, я была в вестибюле. Потом пришли другие. Мистер Миллз сказал, что мы не должны его трогать, так как полиция…

– Правильно. А теперь, Энни, поговорим о цвете этого пальто. Вчера вечером там было светло-коричневое пальто или черное? Вы можете вспомнить?

– Да, сэр, – внимательно глядя на Хедли, сказала Энни. – Я могу припомнить… Светло-коричневое или черное, сэр? Вы это имеет в виду? Вообще, сэр, если быть точной, то ни то ни другое. Вчера вечером там не висело никакого пальто вообще.

В гостиной поднялся шум. Менген был вне себя от ярости, Розетта почти истерично смеялась, Бернаби весело усмехался. Только Эрнестина Дюмон молчала. Минуту Хедли изучал серьезное лицо Энни. Девушка, стиснув руки, удивленно вытянула шею. Хедли молча подошел к окну.

– Ну, успокойтесь, – ухмыльнулся доктор Фелл. – По крайней мере это не обернется для нас третьим цветом. Уверяю вас, этот факт подает нам большую надежду, хотя я, выражаясь так, и обрекаю себя на опасность получить стулом по голове. Гм… Значит… Пойдемте, Хедли! Время обедать. Обед!

ЛЕКЦИЯ ДОКТОРА ФЕЛЛА

Вино было выпито, сигары выкурены, кофе подан. Хедли, Петтис, Ремпол и доктор Фелл сидели у настольной лампы под красным абажуром в ресторане отеля, где жил Петтис. Кроме них, в зале сидело еще несколько посетителей. В этот час зимнего дня, когда за окном падал пушистый снег, самое уютное место было около затопленного камина. В тусклом свете, под потемневшим гербом с каким-то девизом доктор Фелл еще больше напоминал феодального барона. Глядя на кофейные чашки с таким пренебрежением, будто был способен проглотить их, он взмахнул сигарой, прокашлялся и провозгласил:

– Сейчас я прочитаю вам лекцию об общем механизме и развитии ситуации, известной в детективной литературе как «герметически закрытое помещение».

– Может, когда-нибудь в другой раз… – простонал Хедли. – После такого чудесного обеда нам не нужны никакие лекции, особенно когда нас ждет дело. Как я сказал минуту назад, теперь…

– Я прочитаю лекцию, – неумолимо продолжал свое доктор Фелл, – лекцию об общем механизме и развитии ситуации, известной в детективной литературе как «герметически закрытое помещение». Гм… Кто хочет, тот может этот раздел опустить. Начну, джентльмены, с того, что я, пополняя свои знания знакомством с детективной беллетристикой за последние сорок лет, могу…

– Если вы собираетесь анализировать невозможные ситуации, – перебил его Петтис, – то при чем тут детективная беллетристика?

– А при том, – отозвался доктор Фелл, – что мы с вами имеем дело, откровенно говоря, с детективной историей, и не стоит делать вид, будто это не так. И хватит выдумывать важные причины, чтобы не говорить о детективной истории. Давайте открыто гордиться самым благородным из всех возможных увлечений персонажей детективных произведений.

Итак, пойдем дальше. Я, джентльмены, не собираюсь излагать тут какие-нибудь правила. Я хочу говорить о личных вкусах и симпатиях. Мы можем согласиться с утверждением Редьярда Киплинга с том, что существует 96 способов выдумать запутанный сюжет об убийстве, и каждый из них будет соответствовать действительности. Если бы я заявил, что каждый из них мне интересен, то, мягко выражаясь, я бы соврал. Но суть в другом. Если я скажу, что рассказ о преступлении в закрытой комнате в детективной беллетристике интереснее других, то это будет каким-то образом просто предубеждением. Мне нравится, когда убийства происходят часто, когда они кровавы и нелепы. Мне по вкусу яркие цвета и фантазия, потому что, разве может быть интересным что-нибудь лишь потому, что оно подано так, будто произошло на самом деле? Меня не интересуют примеры повседневной жизни, я предпочитаю слушать смех великого Ано[15] или монотонный звон колоколов собора святого Петра. Я допускаю, что все эти вещи – веселые, умные, рассудительные и не требуют более или менее талантливого критического рассмотрения. Но это необходимо делать, так как те, кому не нравится трагичное, требуют, чтобы их суеверия были признаны принципами. В качестве клейма для осуждения они используют слово «неправдоподобно» и начинают сами верить, что «неправдоподобное» – плохо. Если А убит, а на Б и В падает большое подозрение, то неправдоподобно, чтобы преступником мог быть совершенно невинный на первый взгляд Г, хотя преступником является именно он. Если у Д имеется безукоризненное алиби, и он клянется каждой последующей буквой алфавита, что он невиновен, то неправдоподобно, что Д совершил преступление, но он его все-таки совершил. Когда детектив собирает на берегу моря угольную пыль, то неправдоподобно, что такая незначительная вещь может иметь какое-нибудь значение, однако она его имеет. Следовательно, мы приходим к выводу, что слово «неправдоподобно» становится нелепым, превращается в этакую насмешку. Правдоподобие, случается, не вырисовывается до самого конца расследования, и тогда убийство, если хотите, можно приписать кому-нибудь, кто вам несимпатичен, как это делают некоторые старые чудаки, при этом они не жалуются на то, что это менее вероятно и бесспорно, чем то, что преступление совершил человек, на которого подозрение падало с самого начала.

Когда появляется лозунг «Этого не может быть!», когда вам не нравятся убийцы-маньяки или те, кто оставляет визитные карточки, вы просто заявляете: «Такие рассказы мне не нравятся». Это вполне понятно. Когда не нравятся, говорить об этом можно с полным правом. Но когда мысль о вероятности или даже качестве рассказа зависит от вкуса, то говорят: «Этого не может быть, потому что это мне не нравится».

В чем же истина? Это можно выяснить, взяв в качестве примера герметично закрытую комнату, ведь такие ситуации люди критикуют чаще, чем какие-нибудь другие, по той причине, что считают их неубедительными.

Я рад отметить, что большинству читателей ситуации в герметично закрытой комнате нравятся. Но – и в этом вся суть – даже эти читатели часто колеблются. Сказать по правде, я тоже. Почему люди так подозрительно относятся к разговорам о закрытой комнате? Не последней причиной является недоверие, но до определенной степени – и разочарование. Поэтому, и это вполне естественно, легко сделать ошибочный шаг и назвать все дело неправдоподобным, пли невозможным, или нелепым.

– Одним словом, – продолжал доктор Фелл, размахивая сигарой, – это то, о чем нам сегодня рассказывал О'Рурк, – обман чувств в повседневной жизни. Господи! Джентльмены, что уж говорить о рассказе, когда насмехаются даже над действительностью! Когда такое случается в детективном романе, заявляют, что это неправдоподобно, а когда в повседневной жизни и не поверить нельзя, то обычное объяснение разочаровывает людей. Дело в том, что они и в том и другом случае ожидают чего-то большего.

Видите, если возникает впечатление какой-то магии, люди считают, что причина также должна быть магической. А когда оказывается, что это не колдовство, говорят: «Глупости». Вряд ли это справедливо. И уже в последнюю очередь можно критиковать поведение убийцы. Вся суть вот в чем: может ли такое быть? Если да, вопрос, было ли это, не возникает. Преступник исчезает из закрытой комнаты. Поскольку преступник, к нашему удовольствию, нарушает закон природы, то он, видит Бог, имеет право нарушить закон возможного. Если у кого-то возникает намерение встать на голову, то вряд ли целесообразно требовать, чтобы он стоял на ногах, раз он и так на них стоит. Примите это во внимание, джентльмены. Если хотите, назовите такой вывод неинтересным или как-нибудь иначе – это дело вкуса, – но не спешите делать нелепое заявление, будто такое невозможно или заходит слишком далеко.

– Хороню, хорошо! – отозвался Хедли, заерзав на стуле. – Я в этом не очень разбираюсь, но если вы так настаиваете на этой лекции, она, наверно, имеет какое-то отношение к нашему делу?

– Да.

– Тогда при чем тут герметично закрытая комната? Вы сами сказали, что убийца Гримо – это самая сложная наша проблема. Главная загадка – убийство посреди улицы…

– Эх… – Доктор Фелл так пренебрежительно махнул рукой, что Хедли удивленно поднял на него глаза. – Вы имеете в виду эту сторону дела? Я понял все, как только услышал звон церковных колоколов. Я говорю это совершенно серьезно. Меня волнует это исчезновение из комнаты. И я, чтобы выяснить, может ли быть у нас какая-нибудь ниточка, собираюсь дать в общих чертах классификацию некоторых способов убийства в запертой комнате. Несмотря на их отличия, у некоторых из них есть нечто общее.

Гм… Так вот, мы имеем комнату с одной дверью, с одним окном и крепкими стенами. Говоря о способах исчезновения, когда дверь заперта, и окно герметично закрыто, я не буду брать очень распространенные в наши дни вульгарные случаи, когда запертая комната имеет тайный выход. Автор, который себя уважает, вряд ли вспомнит о том, что такое возможно. Нет необходимости оговаривать и второразрядные разновидности грубого нарушения этого закона, скажем, занавеска, открыв которую, можно просунуть руку, или отверстие в потолке, через которое опускают нож, а крышку ставят на место, и пол на верхнем этаже покрыт пылью, так, будто там никто не ходил. Это та же самая непорядочность, только в миниатюре. В принципе не имеет значения, какого размера будет отверстие: маленькое, как наперсток, или такое большое, как дверь в кладовой. Что касается классификации, то некоторые положения, мистер Петтис, можете записать…

– Хорошо, – улыбнулся Петтис. – Рассказывайте дальше.

– Во-первых, если преступление совершено в комнате, которая герметично закрыта, то убийца из нее не исчезал, потому что на самом деле никакого убийцы в ней и не было. Объясняю.

Первое. Перед нами не убийство, а стечение обстоятельств, которое привело к несчастному случаю, хотя все напоминает убийство. Поскольку комната была закрыта, и все свидетельствует о том, что произошло нападение, ограбление, ранение, повреждение мебели, то появляется мысль о драке и убийстве. Жертва убита или оглушена позже, но люди думают, что все произошло в закрытой комнате. В таком случае причиной смерти всегда считают удар по голове, вероятней всего палкой. Но на самом деле смерть наступила от удара об угол стола или острый край стула, а чаще всего – о железную решетку камина. Кстати, каминная решетка была причиной смерти, которая выглядела убийством в деле Шерлока Холмса «Горбун». А наиболее тщательно подготовлено такое преступление в романе Гастона Леру «Тайна желтой комнаты», самом лучшем детективном произведении вообще.

Второе. Убийство. Но жертва, не желая того, убивает сама себя или умирает вследствие несчастного случая. Это намек на то, что в комнате появились привидения. На самом же деле туда пускают газ, и жертва, приходя в неистовство, разбивает в комнате все в щепки, будто там происходила драка, и умирает от нанесенной себе ножевой раны. Другие варианты: пробивает себе голову острым канделябром, вешается на проводе или даже душит себя собственными руками.

Третье. Убийство механическим устройством, спрятанным в каком-нибудь невинном на вид предмете мебели. Возможно, это западня, поставленная кем-нибудь давно умершим. Она срабатывает или автоматически, или этому способствует новый, теперешний убийца. Это может быть и произведением современной науки. Существует, например, спрятанный в телефонной трубке механизм, который стреляет пулей в голову жертве, когда та берет трубку. Существует пистолет, к спусковому крючку которого прикрепляют струну, эта струна натягивается, если замерзает и расширяется вода. Существуют часы, которые стреляют пулей, когда их заводят. Есть будильник с неприятным звонком, и когда его накрывают рукой, чтобы остановить, Выскакивает лезвие, которое распарывает жертве живот. Бывает, жертве раскалывает череп гиря, падающая с высокой спинки стула или с потолка. Есть постель, которая выпускает отравленный газ, когда ее согревает человеческое тело, отравленная иголка, которая не оставляет следа…

– Видите, – делая выпады сигарой во все стороны, продолжал доктор Фелл, – рассматривая способы использования всех этих механических устройств, мы имеем дело скорее с невозможными ситуациями, чем с ситуацией запертой комнаты. Можно говорить об убийстве электрическим током, когда его подключают к шнуру перед выставленными картинами, к шахматной доске или даже перчаткам. Смерть может таиться даже в чайнике. Но в наше время эти примеры, как мне кажется, не используют, а поэтому отправимся дальше.

Четвертое. Самоубийство с намерением выдать его за убийство. Жертва закалывает себя ледяной сосулькой, сосулька тает, никакого оружия в замкнутой комнате не находят и считают, что это убийство. Или жертва стреляет в себя из пистолета, прикрепленного к резиновой ленте. После выстрела пистолет исчезает в дымовой трубе. Или – правда, здесь уже речь идет не о замкнутой комнате – пистолет прикрепляют к грузу пружиной, и после выстрела он падает через перила моста в воду. Или вылетает через окно запертой комнаты и падает в снег.

Пятое. Такое убийство, когда считают, что жертва жива, а на самом деле она уже лежит мертвой в комнате, с двери которой не спускают глаз. Убийца, или одетый, как его жертва, или похожий на нее, входит в комнату, избавляется от маскировки и так быстро выходит из комнаты, что со стороны кажется, будто он разминулся в дверях с тем, кто туда входил, то есть с самим собой. В любом случае у него есть алиби, и потом делается вывод, что убийство произошло после того, как «жертва» вошла в комнату.

Шестое. Убийство произведено за пределами комнаты, но создается впечатление, что его кто-то совершил в комнате. Я отношу такое убийство к тем, которые называют «дистанционными» или «ледяными». Говоря о ледяной сосульке, я имею в виду, что дверь комнаты закрыта, окно слишком маленькое, есть жертва и нет оружия. Ледяная пуля делает свое дело и тает, не оставляя следа. Мы уже говорили о тайных газах. В детективной беллетристике этот способ впервые описала Энн Кэтрин Грин в рассказе «Одни инициалы». Между прочим, эта американская писательница стала зачинательницей ряда традиций. В ее первом детективном романе, созданном свыше пятидесяти лет назад, кровожадный секретарь убивает своего работодателя, и статистика, думаю, доказала бы, что сегодня секретарь – самый банальный убийца в литературе. Дворецкие давно вышли из моды, инвалид в кресле на колесах не вызывает доверия. Давно отказались и от мании убийства, якобы присущей незамужним женщинам среднего возраста. Врачи ведут себя теперь лучше, если, конечно, не становятся сумасшедшими учеными. Адвокаты, оставаясь традиционно непорядочными, только иногда становятся в действительности опасными. Но все повторяется. Эдгар Аллан По восемьдесят шесть лет назад назвал своего убийцу Гудфеллоу, то есть хороший парень, и самые знаменитые современные авторы детективных романов поступают так же, давая имя Гудмен, то есть хороший человек, заклятым негодяям, а секретари продолжают оставаться наиболее опасными.

Использование ледяной пули было приписано кому-то из рода Медичи. А в одном из восхитительных рассказов Флеминга Стоуна можно прочитать эпиграмму Марциала, из которой видно, что такую пулю использовали в Риме в первом столетии нашей эры. Следовательно, ледяной пулей стреляли, лед бросали или выстреливали из арбалета, как в одном из приключений Гамильтона Клика, персонажа в чудесном произведении Стоуна «Сорок лиц». Разновидности этой же темы – пули из каменной соли и даже из замороженной крови.

По-моему, из сказанного ясно, что я имею в виду, когда преступление совершено в закрытой комнате человеком, которого на самом деле не было. Есть и другие способы. Жертву можно заколоть через окно лезвием шпаги, вставленным в трость, или таким тонким лезвием, что человек еще успеет войти в комнату, прежде чем поймет, что получил смертельную рану. Иногда тому, кто пытается заглянуть в высокое окно, голову пробивает ледяная сосулька, которая падает сверху, – жертва есть, а оружия нет, оно растаяло.

Под этим самым номером, хоть можно это сделать и под номером три, запишем убийства, созданные с помощью отравленных гадюк и насекомых. Гадюк прячут не только в ящиках шкафов, но и в вазах, книжках, люстре или в палке. Я даже помню веселенькую газетную заметку об янтарном чубуке трубки, причудливо вырезанном в форме скорпиона: когда курильщик поднес трубку ко рту, скорпион оказался живым. Но о самом известном «дистанционном убийстве» я советую вам почитать, джентльмены, в «Тайне Думдорфа», одном из ярчайших произведений в истории детективной беллетристики, мастерски написанном Мелвиллом Дэвиссоном Постом. (Оно стоит в одном ряду с рассказом «Руки мистера Оттермола» Томаса Берка, «Человеком в проулке» Честертона и «Камерой номер тринадцать» Джекьюса Футрелла.) Еще одно «дистанционное» убийство – это убийство солнцем. Солнце через бутылку с метиловым спиртом, которая стоит на столе в комнате Думдорфа, будто сквозь увеличительное стекло, зажигает капсуль ружья, которое висит на стене; ружье стреляет и убивает хозяина в постели. Снова мы…

А впрочем, достаточно. Гм… Пора уже завершать эту классификацию.

Седьмое. Убийство, которое зависит от впечатления, противоположного тому, которое описано под номером пять. Жертву можно считать мертвой задолго до того, как она умрет в самом деле. Отравленный хоть и не смертельно, человек, ложится спать в закрытой комнате. Стук в дверь его не будит. Убийца разыгрывает переполох, взламывает дверь, вбегает в комнату, убивает, стреляя или перерезая горло, и уверяет всех присутствующих, что они видели то, чего на самом деле не было. Честь изобретения этого способа принадлежит Израэлю Цангвиллу, и с тех пор к нему прибегали в разных видах. Такие убийства происходили на пароходах, в разрушенном доме, на чердаке и даже под открытым небом – жертву сперва оглушили и закололи, а уже потом убийца склонился над ней. Итак…

– Подождите минуту, – перебил его Хедли, забарабанив пальцами по столу, чтобы привлечь внимание.

Доктор Фелл, довольно улыбаясь, повернулся к нему. Хедли продолжал:

– Все это очень хорошо. Вы рассказали нам обо всех ситуациях, которые могут сложиться в закрытой комнате…

– Обо всех? – переспросил доктор Фелл, широко раскрыв глаза. – Нет, далеко не обо всех! Я не рассмотрел детально даже упомянутых ситуаций. Я очертил только приблизительные контуры, но на этом я не остановлюсь. Я собираюсь привести еще одну классификацию: речь идет о случаях, в которых двери и окна закрыты изнутри. Гм…

– Не теперь, – решительно остановил его старший инспектор. – Вы сказали, что мы, опираясь на вашу классификацию, сможем получить какую-нибудь нить для раскрытия того, как способ совершения преступления с исчезновением преступника проявится в нашем конкретном деле. Вы изложили семь пунктов, но для нашего дела ни один из них ничего не дает. Вы говорите: если преступление совершено в герметично закрытой комнате, то никакой убийца из нее не исчезал, потому что на самом деле никакого убийцы там не было. В нашем случае все наоборот. Мы знаем определенно, если верить Миллзу и мадам Дюмон, что убийца был в комнате. Как быть с этим?

Петтис подался вперед. Его лысая голова блестела в свете настольной лампы. Он отвел взгляд от записи, которую делал элегантным золотым карандашом. Взгляд его выпуклых глаз был очень удивленным.

– Э-э… так вот… – начал он, кашлянув. – Что касается пункта под номером пять. Обман чувств. А что, если Миллз и мадам Дюмон в самом деле не видели, чтобы кто-то входил в ту дверь? Может, их как-то обманули? А может, и все это дело – какое-то колдовство?

– Мне также пришло в голову это же, – сказал Хедли. – Я спрашивал об этом Миллза вчера вечером и разговаривал с ним сегодня утром. Это не была иллюзия. Кем бы ни был убийца, он все-таки вошел в дверь. Это был достаточно солидный человек, от него падала тень, и он хлопнул дверью. Вы с этим согласны, Фелл?

– О, да. Он был достаточно солидным и вошел в комнату, – грустно кивнул головой доктор Фелл и поднес ко рту погасшую сигару.

– И даже если допустить, что все нам известное – неправда, – продолжал Хедли, пока Петтис заказывал официанту еще кофе, – даже если это – колдовство, то Гримо v-било вовсе не колдовство. Был тяжелый револьвер в сильной руке. А что касается других пунктов, то, видит Бог, Гримо убили не механическим устройством. Больше того – он не застрелился, и ему не надо было бросать оружие в камин, как в вашем примере. Во-первых, нельзя стрелять в себя с расстояния в несколько шагов, а во-вторых, оружие не могло вылететь в дымовую трубу, пролететь над крышами на Калиостро-стрит, выстрелить, убить Флея и, завершив работу, оказаться в снегу. Черт побери, Фелл, моя болтовня уже начинает напоминать вашу! С минуты на минуту я жду звонка из управления и хотел бы вернуться к сути дела. Что с вами?

Доктор Фелл, глядя широко раскрытыми глазами на лампу, медленно опустил на стул сжатую в кулак руку.

– Камин, – сказал он. – Камин! Ха-ха! Любопытно, не так ли… Господи, Хедли, какой же я болван!

– Что камин? – переспросил старший инспектор. – Мы убедились, что через камин убийца уйти не мог.

– Да, конечно, но я говорю не об этом, Я должен еще раз осмотреть камин.

– Мне кажется, – усмехнулся Петтис, постукивая золотым карандашом по своим заметкам, – что вы можете завершить свою дискуссию. Я согласен со старшим инспектором в одном: вам лучше было бы описать способы таинственного исчезновения через дверь, окна и камин.

– Что касается исчезновения, то каминам преимуществ в детективной литературе не дается, кроме, конечно, тайных входов. Тут камины играют самую важную роль. Пустой камин, за ним потайная комната. Камин поворачивается даже с частью пола под ним. Даже больше, через дымоход можно опускать разные вещи, большей частью отравленные. Но убийца спасается через камин очень редко. Это почти невозможная вещь и, кроме того, по сравнению с дверями и окнами, достаточно грязная. Что касается дверей и окон, Двери намного более популярны. Можно назвать несколько способов сделать так, чтобы двери считались закрытыми изнутри.

Первый. Когда ключ торчит в замке. Этот способ был очень распространен в древности, но в наши дни его разновидности слишком хорошо известны, чтобы к ним прибегать. Копчик ключа можно повернуть плоскогубцами извне, как сделали мы, когда открывали дверь кабинета Гримо. В этом случае используют маленькое устройство, которое состоит из тонкой металлической шпильки длиной около двух дюймов, к которой прикреплен конец крепкой тесемки. Прежде чем оставить комнату, шпильку просовывают в отверстие в головке ключа так, чтобы она действовала как рычаг. Потом тесемку отпускают и через щель под дверью выводят наружу. Остается только потянуть за тесемку. «Рычаг» поворачивает ключ и падает на пол. Дверь закрыта. А шпильку через щель под дверью вытаскивают наружу. Есть разнообразные способы применения этого способа, но каждый раз используют тесемку.

Второй. Дверь снимают с петель, а замок или засов оставляют нетронутыми. Этот способ хорошо известен мальчикам школьного возраста. Так они крадут вещи из буфетов, сервантов, шкафов. Петли, конечно, должны быть снаружи.

Третий. Если дверь закрыта на засов. Снова используют аналогичный способ. Засов отодвигают шпилькой-рычагом, а тесемку вытягивают через отверстие для ключа. Я снимаю шляпу перед Фило Вэнсом,[16] который весьма убедительно показал применение этого способа. Существуют и более простые, хотя и не такие эффективные, способы применения тесемки и фальшивого узла, который развязывается, когда дергают за конец тесемки резко. На головке засова завязывают узел, а тесемку под дверью выводят наружу. Потянув за тесемку, запирают дверь на засов, а затем, резко дернув, освобождают ее и вытягивают наружу. Эллери Куин показал нам еще один способ – когда используют саму жертву. Но описание его, выхваченное из контекста, звучало бы дико и несправедливо но отношению к этому уважаемому джентльмену.

Четвертый. Дверь с крючком. Крючок подпирают чем-нибудь таким, что потом, закрыв дверь, можно вытащить. Можно использовать лед, он тает, и крючок падает, после того, как хлопнули дверью.

Пятый. Простой, но действительный способ. Убийца закрывает дверь снаружи и вынимает ключ. Но люди считают, что ключ в замке изнутри. Убийца первым поднимает шум, разбивает в двери стекло, просовывает руку, незаметно вставляет изнутри ключ в замок и открывает дверь. Описаны также случаи, когда выбивают деревянную филенку.

Существуют комбинированные способы, когда дверь закрывают снаружи, а ключ – снова с помощью тесемки – вставляют в замок изнутри. Вы сами видите, джентльмены, в нашем случае ни одним из этих способов убийца не воспользовался. Дверь была заперта изнутри. Есть много способов сделать так, но сделано это не было. Миллз все время наблюдал за дверью.

– Черт побери!

– Я не люблю банальностей, – вмешался, наморщив лоб, Петтис. – Но если отбросить невозможное, останется то, что должно быть правдой. Вы отбросили дверь, думаю, отбросите и камин?

– Да, – буркнул доктор Фелл.

– В таком случае остается окно, не так ли? – спросил Хедли. – Мы тут слышали о способах, которые не могли быть использованы, но в этом сенсационном перечислении вы не упомянули ни одного способа, которым мог воспользоваться убийца.

– К тому же окно не было закрыто! – воскликнул доктор Фелл. – Я знаю несколько способов того, как используют закрытое окно. Можно проследить все, начиная от фальшивых головок гвоздей до фокуса с жалюзи. Можно разбить стекло, закрыть окно изнутри на шпингалеты, вставить новое стекло и обмазать его замазкой. Стекла на месте, окно закрыто изнутри. Но в нашем случае окно не было даже закрыто. К нему просто никто не прикасался.

– Я, кажется, читал где-то о людях, которые летают, – сказал Петтис.

– Не стоит дискутировать о летающих людях. Я мог бы такое допустить, но тогда полет должен был где-то начаться, а где-то кончиться. Но ни на крыше, ни внизу… – Доктор Фелл постучал себя кулаком по голове. – Но два-три примера я вам приведу. – Он замолчал и поднял голову.

В конце тихого, теперь опустевшего зала ресторана, в мерцающем свете пасмурного дня, который проникал через несколько окон, появилась фигура. Поколебавшись, мужчина направился к ним. Это был бледный Менген.

– Что там еще произошло? – сухо спросил Хедли, отодвинув в сторону стул. – Снова пальто меняет цвет? Или…

– Нет, – ответил Менген. Он стоял возле стола, едва переводя дух. – Вам лучше самим туда пойти. Что-то случилось с Дрейменом. Похоже на апоплексический удар. Нет, он жив, но в тяжелом состоянии. Он сказал, что хочет видеть вас. Он уверяет, будто кто-то был в его комнате, все время бормочет о каких-то фейерверках, камине…

КАМИН

И снова в гостиной находилось трое вконец изнервничавшихся напряженным ожиданием людей. Даже Стюарт Миллз, стоя спиной к камину, беспокойно покашливал, чем, казалось, выводил из равновесия Розетту. Эрнестина Дюмон тихо сидела у камина. Когда Менген вошел вместе с доктором Феллом, Хедли, Петтисом и Ремполом, она, глядя на огонь, сказала:

– Вы не можете его видеть, с ним врач. Все произошло так неожиданно… Может, он сошел с ума.

Лампочки были выключены, только хмурый послеполуденный свет проникал в помещение через обшитые кружевами занавески. Бернаби в комнате не было. Розетта, сложив руки на груди, со свойственной ей грациозностью ходила взад-вперед. Она посмотрела на пришедших и неожиданно воскликнула:

– Ох, я больше так не могу! Этому не видно конца, а кроме того… Скажите, что здесь произошло? Вы знаете, как был убит мой отец и кто его убил? Бога ради, говорите, говорите, даже если вы будете обвинять меня!

– Думаю, вы скажете нам, что случилось с мистером Дрейменом и когда? – спокойно спросил Хедли. – Это очень опасно?

– Возможно, – пожала плечами мадам Дюмон. – Его сердце… Я не знаю. Сейчас он лежит без сознания. Будет ли он жить, я тоже не знаю. Мы даже не догадываемся, что с ним.

Миллз снова откашлялся. Гордо держа голову, с неопределенной усмешкой на бледном лице, он сказал:

– Сэр, если у вас возникает мысль о том, что… ну о нечестной игре с нашей стороны… или о подозрении, что его… ну… как-то довели до этого, то отбросьте ее. Мы вам докажем, что это не так, и сделаем это, так сказать, парами. Я имею в виду, что сегодня мы все время находились по двое, теми же самыми парами, как и вчера вечером. Мы с прорицательницей, – он степенно поклонился в сторону Эрнестины Дюмон, – находились наверху в моей рабочей комнате. Как я понимаю, мисс Гримо и наш приятель Менген были тут, внизу.

– Лучше рассказать все сначала, – нетерпеливо перебила его Розетта. – Бойд сообщил вам, что перед этим Дреймен спускался вниз?

– Нет, я ничего им об этом не говорил, – отрезал Менген, повернув к ней взволнованное лицо. – После случая с пальто я хотел, чтобы меня кто-нибудь поддержал. Это случилось полчаса назад. Мы были тут вдвоем с Розеттой. Я поссорился с Бернаби. Обычное дело. Все только и говорят об этих пальто, и наши взгляды разошлись. Бернаби ушел. Дреймена я не видел. Он все утро находился в своей комнате, а потом пришел сюда и спросил меня, как найти вас.

– Думаете, ему стало что-нибудь известно?

– Или он хотел, чтобы мы так подумали, – пренебрежительно фыркнула Розетта. – Дело очень темное. Он вошел сюда как-то неуверенно и спросил, как найти вас. Бойд поинтересовался, зачем…

– Вам показалось, что он узнал что-то важное?

– Да. Мы оба даже подскочили.

– Почему?

– Вы бы тоже подскочили, если бы были невиновны, – объяснила Розетта и, сложив руки так, будто ей было холодно, пожала плечами. – Мы спросили: «Что же все-таки произошло?» И он дрожащим голосом ответил: «Я обнаружил, что из моей комнаты кое-что пропало, и вспомнил о вчерашнем вечере». Потом он принялся плести всякие небылицы о подсознательной памяти и о том, будто вчера, после того, как он выпил снотворное и лег спать, в его комнату кто-то заходил.

– До того, как был убит Гримо?

– Да.

– Кто же это мог быть? – Вот-вот! Он или ничего не знает, или ему это приснилось. Ничего другого подумать я не могу, – холодно заметила Розетта. – На наши вопросы он постучал себя по голове и расстроенно сказал: «Я в самом деле не могу сказать…» Господи! Ненавижу тех, кто не говорит откровенно, кто себе на уме! Мы оба были очень недовольны. – Не в этом дело, – обеспокоенно сказал Менген. – Все эти обобщения ни к чему, если не рассказать, что делал я.

– Не рассказать о чем? – быстро спросил Хедли. Менген пожал плечами и, хмуро глядя на огонь, сказал:

– Я ему предложил: «Если вы узнали так много, то почему не пойдете на место этого ужасного убийства и не узнаете еще больше?» Это правда, я в самом деле был обижен. Но он понял мои слова в буквальном смысле, посмотрел на меня мгновенье и ответил: «Да, я пойду. Я должен убедиться». Сказал и вышел. Минут через двадцать мы услышали, что кто-то спускается по лестнице вниз. Видите ли, из комнаты мы не выходили… – Внезапно он умолк.

– Рассказывайте, – сказала Розетта, удивленно взглянув на него. – Мне все равно. Я хотела было выйти и пойти вслед за ним. Но мы этого не сделали. Через двадцать минут мы услышали, как он, находясь уже внизу, упал. Бойд выглянул. Дреймен лежал, скорчившись, лицо в крови, на висках набухли синие вены. Ужас! Конечно, мы сразу послали за врачом. Врач сказал только, что Дреймен бредит и вспоминает какой-то камин и фейерверки.

Эрнестина Дюмон молчала. Миллз сделал шаг вперед. – Разрешите? – начал он, наклонив голову. – Думаю, я могу кое-чем дополнить, если, конечно, прорицательница не возражает.

Лицо женщины было в тени, но Ремпол удивился, заметив, что ее глаза, когда она заговорила, гневно блеснули.

– Вам нравится прикидываться дураком? Хорошо. Я прорицательница настолько, чтобы знать, что вы не любите Дреймена и маленькая Розетта не любит его тоже, Господи! Что вы о нем знаете, о его симпатиях или… Дреймен – хороший человек, пусть даже немного сумасшедший. Он может ошибаться, может наесться лекарств, но в душе он хороший человек. Если он умрет, я буду молиться за его душу.

– Можно мне… э-э… продолжать? – спокойно спросил Миллз.

– Э-э… продолжать, – передразнила ого женщина и замолчала.

– Итак, мы с прорицательницей были в моей рабочей комнате на верхнем этаже – напротив кабинета, вы знаете. Дверь была открыта. Я просматривал какие-то бумаги. Потом наверх поднялся мистер Дреймен и вошел в кабинет.

– Вы знаете, что он там делал? – спросил Хедли.

– К сожалению, нет. Он закрыл за собой дверь. Я даже не представляю, что он мог там делать, ведь слышно ничего не было. Спустя какое-то время он вышел. Могу лишь сказать, что вышел он как-то неуверенно, тяжело дыша.

– Как вас понять?

– Мне жаль, сэр, но точнее я сказать не могу. Могу только добавить, что у меня возникло впечатление, будто он перенес какое-то большое физическое напряжение. Вне сомнения, оно его обессилило и приблизило апоплексический удар. Здесь разрешите поправить прорицательницу: этот удар не имеет никакого отношения к его сердцу. Э-э… могу добавить и то, о чем никто не вспомнил. Когда его поднимали после удара, я заметил, что его руки и рукава были в саже.

– Снова камин, – тихо буркнул Петтис, а Хедли повернулся к доктору Феллу.

И тут Ремпол увидел, что доктора Фелла в комнате нет. С его фигурой исчезнуть незаметно трудно, но он исчез. Ремпол подумал, что знает, – куда.

– Идите за ним, – приказал ему Хедли. – И смотрите, чтобы он не производил этих своих дьявольских экспериментов. Итак, мистер Миллз…

Выходя в темный вестибюль, Ремпол слышал, что Хедли продолжает задавать вопросы. В доме было очень тихо, и, когда внизу прозвучал телефонный звонок, Ремпол, поднимаясь по лестнице, даже вздрогнул. Проходя мимо приоткрытой двери в комнату Дреймена, он услышал хриплое дыхание, тихие звуки шагов и увидел на стуле саквояж и шляпу врача. На верхнем этаже свет не горел, и было так тихо, что Ремпол ясно услышал голос Энни, которая отвечала по телефону внизу. Несмотря на редкий пушистый снег, окно в кабинете доктора Гримо пропускало слабый красноватый свет заходящего солнца. Его лучи играли на пестром гербе, на скрещенных рапирах над камином, падали на белые мраморные статуэтки на полках. Казалось, полуученый-полуварвар Шарль Гримо где-то тут, в комнате, и смеется над всеми. Со стены, где должна была висеть картина, на Ремпола язвительно смотрело пустое место. Перед окном неподвижно стоял – в своем черном пальто, опершись на трость, – доктор Фелл, он наблюдал заход солнца. Когда скрипнула дверь, он не обернулся. Голос Ремпола, казалось, откликался эхом.

– Вы…

– Что – я? – обернулся доктор Фелл, выдыхая сигарный дым. – Что – я?

– Вы что-то нашли?

– Думаю, я знаю правду. Да-да, думаю, я знаю правду, – задумчиво произнес он. – Видите, дружище, я стоял и думал, что это – давняя проблема, и с каждым прожитым годом она становится все тяжелее, небо прекраснее, старое кресло удобнее, а человеческое сердце, наверно… – Он потер ладонью лоб. – Что такое справедливость? Я спрашивал себя об этом почти каждый раз, когда заканчивал расследовать еще одно дело. Я вижу нахальство, тревогу, злые намерения… Хорошо! Пойдем вниз!

– А как же камин? – спросил Ремпол. Он подошел к камину, внимательно его оглядел, но ничего особенного не заметил. На полу было рассыпано немного сажи, и на нем виднелась кривая царапина. – Что в нем необычного? В конце концов нет ли тут секретного хода?

– Нет, нет! Ничего такого в нем нет. И никто по трубе не поднимался, – добавил доктор Фелл, когда Ремпол засунул туда руку. – Боюсь, вы теряете время. Искать там нечего.

– Но если этот брат Анри…

– Значит, брат Анри, – прозвучал голос от двери.

Голос был так не похож на голос Хедли, что они узнали его не сразу. Хедли стоял у двери, держа в руке сложенный лист бумаги. Лицо его было в тени, а голос звучал так монотонно и печально, что Ремполу стало не по себе. Медленно прикрыв за собой дверь, Хедли стоял в полутемной комнате и продолжал:

– Я понимаю, мы ошиблись. Нас загипнотизировала теория. Теперь мы должны начинать все сначала. Фелл, когда вы сказали сегодня утром, что дело поставлено с ног на голову, я не верил, что вы знаете, насколько это верно. Наша версия не только поставила все с ног на голову – ее не существует больше вообще. Из-под наших ног выбита почва. Проклятье! – Он посмотрел на лист бумаги так, будто тут же хотел его уничтожить. – Мне только что звонили из Скотленд-Ярда. Они получили ответ из Бухареста.

– Кажется, я знаю, что вы хотите сказать, – кивнул головой доктор Фелл. – Вы хотите сказать, что брат Анри…

– Нет никакого брата Анри, – пробормотал Хедли. – Третий из братьев Хорватов умер свыше тридцати лет назад.

Красноватый свет в холодном тихом кабинете потускнел, издалека долетали звуки вечернего Лондона. Бросалась в глаза изрезанная картина – хмурый вечерний пейзаж с тремя могилами.

– Ошибки быть не может, – снова заговорил Хедли. – Кажется, дело достаточно ясное. Вся телеграмма очень длинная, но главное я переписал слово в слово. – Он подошел к столу, разгладил смятый лист, чтобы все могли прочитать. – Вот смотрите…

«Необходимую информацию дать нетрудно. Двое моих подчиненных служили в 1900 году в „Зибентюрме“ надзирателями и подтверждают нижесказанное, а именно: Кароль Гримо Хорват, Пьер Флей Хорват и Николай Ревей Хорват были сыновьями профессора Клаузенбургского университета Кароля Хорвата и его жены, француженки Сесиль Флей Хорват. За ограбление в ноябре 1898 года банка „Кунар“ в городе Брашове всех троих осудили на двадцать лет каторжных работ. Охранник банка умер от ран. Награбленное не найдено и не возвращено. Братья с помощью врача тюрьмы во время чумы в августе 1900 года сделали смелую попытку бежать: врач засвидетельствовал всех троих как мертвых и их похоронили на чумном кладбище. Надзиратели Ф. Ланер и Р. Дьердь, вернувшись с деревянными крестами через час к могилам, заметили, что могила Кароля Хорвата разрыта, а гроб пустой. Раскопав две другие могилы, надзиратели нашли Пьера Хорвата, окровавленного и без сознания, но еще живого. Николас Хорват признаков жизни не подавал. Убедившись, что он мертв, надзиратели снова похоронили его, а Пьера вернули в тюрьму. Скандал замолчали, беглеца преследовать не стали, и до конца войны эта история осталась тайной. Пьер Хорват отсидел все двадцать лет, и его освободили в январе 1919 года. В том, что третий брат мертв, никакого сомнения нет.

Александр Куза, начальник полиции.

Бухарест»

– Итак, мы преследовали призрака, – сказал Хедли, когда они кончили читать. – Брат Анри, то есть брат Николас, никогда своей могилы не оставлял. Он там до сих пор. А все дело…

Доктор Фелл ударил по листу суставами пальцев.

– Это моя ошибка, Хедли, – признал он. – Я сказал сегодня утром, что чуть не сделал самой большой ошибки 8 своей жизни. Меня загипнотизировал брат Анри. Ни о чем другом я не мог думать. Теперь вы видите, почему нам так мало известно о третьем брате и почему я со своей проклятой самоуверенностью так все объяснял?

– Ну, если мы признаем ошибку, это нам ничего не даст нового, – проговорил Хедли. – Как мы, черт побери, объясним все эти нелепые слова и угрозы Флея? Личная месть? У пас нет никакой нити, если отбросить мотивы мести Гримо и Флея.

– Вы не видите, что остается? – воскликнул доктор Фелл, ударив тростью о пол. – Вы не видите, как мы должны объяснить эти два убийства?

– По вашему мнению, кто-то хотел, чтобы все это было похоже на месть? – спросил старший инспектор. – Я сейчас в таком состоянии, что могу поверить, чему угодно. Но возникнет вопрос: откуда настоящий убийца знал, что мы можем копнуть так далеко в прошлое? Откуда настоящий убийца знал, что мы свяжем имя профессора Гримо с венгерским преступлением и Флеем? Меня удивляет, как хорошо прикрыт след. – Хедли все ходил по комнате и бил кулаком в ладонь. – Кроме того, чем больше я об этом думаю, тем запутаннее все становится. У нас была веская причина считать, что третий брат убил этих двоих, и чем больше я допускаю такую возможность, тем более сомневаюсь, что Николас мертв. Гримо сказал, будто его убил третий брат, а когда человек умирает и знает, что умирает, то какая у него, черт побери, может быть причина говорить неправду? Или… Подождите! Думаете, он имел в виду Флея? Думаете, Флей пришел сюда, убил Гримо, а потом кто-то убил Флея? Это прояснило бы многое.

– Извините, – вмешался Ремпол, – но это не объяснило бы, почему Флей тоже вспомнил о третьем брате, живом или мертвом. И все же, если он мертв, то какая польза обоим жертвам вообще упоминать о нем? Если он мертв, то должен был стать страшным призраком.

– Я знаю, что говорю, – отозвался Хедли. – Нам нужны были свидетельства, и мне кажется, что мы можем верить двум убитым больше, чем этой телеграмме, которая, вероятно, окажется ошибочной. Или же… Гм… А может, третий брат и в самом деле мертв, но убийца хотел, чтобы мы подумали, что он ожил? – Хедли стоял, смотря в окно, и молчал. – Думаю, это объяснило бы все противоречия? Разве не так? Убийца играет роль того, кого братья не видели около тридцати лет. Он хочет, чтобы мы, если нападем на его след – если нападем, – считали это убийство местью. Что вы на это скажете, Фелл?

– Неплохо. Совсем неплохо для маскировки. – Доктор Фелл нахмурился и, тяжело ступая, обошел стол. – Но каковы мотивы убийства Гримо и Флея?

– Что вы имеете в виду?

– Должно быть какое-то соединительное звено, не так ли? Для убийства Гримо у Миллза, Дюмон или Бернаби или кого-либо другого может быть сколько угодно мотивов. Кто-то мог убить и Флея. Но, должен подчеркнуть, это должны быть люди из их круга или группы людей. Для чего Флея убивать кому-то из круга Гримо, никогда, возможно, раньше его не видавшего? Если это убийство – дело рук того самого человека, то где соединительное звено? Уважаемый профессор, который живет в Блумсбери, и путешествующий артист с репутацией уголовника. Где мотив их убийств, если обоих ничего не связывало в прошлом?

– Мне пришел на память один человек, – сказал Хедли. – Кто? Вы имеете в виду мадам Дюмон?

– Да.

– Тогда кто же исполняет роль брата Анри? Как бы там ни было, а мы должны признать, что это не она. Нет, мой друг, мадам Дюмон не только не следует подозревать – ее подозревать невозможно.

– Я с этим несогласен. Видите, ваша вера в то, что мадам Дюмон не убивала Гримо, основывается на том, что она, как вы думаете, любила его. Для этого нет никаких причин, Фелл. Совершенно никаких. Начать хотя бы с того, какую фантастическую историю она вам рассказала. Помните?..

– Вместе с Миллзом, – саркастически усмехнувшись, буркнул доктор Фелл. – Вы можете представить себе менее вероятных заговорщиков, которые своими сказочками при лунном свете обводят вокруг пальца полицию? Мадам Дюмон могла бы носить маску – я говорю в переносном значении – маску в жизни. Миллз тоже мог бы носить маску. Но комбинация этих двух масок и их общие действия – это уже слишком. Я склонен отдать перевес одному липу и в самом деле под маской. Кроме того, двойным убийцей мадам Дюмон быть никак не могла. Почему? Потому что, когда убили ©лея, она сидела тут, в этой комнате, и разговаривала с нами. – Он задумался. В глазах его зажегся огонек. – Или возьмем второе поколение. Розетта – дочь Гримо. Допустим невероятное: Стюарт Миллз – в самом деле сын мертвого Анри.

– Это ваше настроение мне хорошо известно, – сказал Хедли, опершись на край стола и внимательно посмотрев па доктора Фелла. – Это начало еще одной вашей проклятой мистификации, и спорить с вами сейчас бесполезно. Почему вам так хочется, чтобы я в это поверил?

– Во-первых, потому, – ответил доктор Фелл, – что вы должны поверить, что Миллз сказал правду.

– Чтобы потом доказать противоположное, как это было, когда расследовали дело «Часы-смерть»?

– Во-вторых, потому, – не обращая внимания на слова Хедли, продолжал доктор Фелл, – что я знаю, кто настоящий убийца.

– И мы его видели и разговаривали с ним?

– Совершенно верно.

– И мы можем?..

Доктор Фелл отсутствующим взглядом, почти с выражением жалости на красном лице какое-то время молча смотрел на стол.

– С Божьей помощью! – наконец сказал он каким-то странным голосом. – Думаю, можем. А сейчас мне надо домой.

– Домой?

– Применить метод Гросса, – объяснил доктор Фелл. Но прежде чем выйти из комнаты, он еще долго стоял перед изрезанной картиной, на которой с такой силой были изображены в вечернем свете три могилы – теперь наконец заполненные.

БЕСПЛОТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

В этот вечер доктор Фелл закрылся в маленькой уютной комнате рядом с библиотекой, которую использовал, как сам говорил, для научных экспериментов. Об этих экспериментах миссис Фелл говорила: «Это ужасный беспорядок…» В наши дни склонность к «беспорядку» – одна из самых лучших человеческих черт, и Ремпол и Дороти предложили доктору Феллу свою помощь. Но он был таким серьезным и озабоченным, что они почувствовали: шутить теперь непозволительно. Неутомимый Хедли пошел проверять алиби подозреваемых. Ремпол обратился к доктору Феллу только с одним вопросом:

– Я знаю, вы собираетесь попробовать прочитать эти сожженные бумаги. Знаю также, что они, по вашему мнению, важные. Что вы рассчитываете в них найти?

– Самое худшее из всего возможного. То, что вчера вечером могло оставить меня в дураках, – ответил доктор Фелл и, неторопливо кивнув головой, закрыл дверь.

Ремпол и Дороти сидели рядом у камина. На дворе кружил снег. Вечер был не таким, чтобы куда-нибудь идти. Ремпол сначала намеревался пригласить Менгена поужинать и обновить их давнее знакомство. Но Менген, когда Ремпол позвонил ему по телефону, сказал, что, наверное, не сможет прийти, лучше он, мол, останется с Розеттой. Миссис Фелл пошла в церковь, так что Дороти и Ремпол могли спокойно обменяться в библиотеке мыслями.

– Вчера вечером я услышал о методе Гросса, применяемом для чтения сожженных писем, – повернулся Ремпол к жене. – Но никто, кажется, не знает, как это делается. Думаю, используют какие-нибудь химикаты.

– Я знаю, как это делают, – с победным видом улыбнулась Дороти. – Сегодня после обеда, пока вы были озабочены своими делами, я прочитала об этом методе. Но он, хотя и простой, ничего не даст.

– Ты читала Гросса?

– Да. В переводе на английский. Метод очень прост. Гросс утверждает, что, бросив письма в огонь, можно заметить: написанное на обугленной бумаге видно достаточно четко, оно проступает, как правило, на черном фоне белым или серым, а иногда и другим цветом. Ты этого никогда не замечал?

– Не могу сказать, что замечал. Кроме того, до приезда в Англию я видел слишком мало открытых очагов. Так ты считаешь, применение этого метода ничего не даст?

– Может что-нибудь дать, – задумчиво проговорила Дороти. – Но только в том случае, если речь идет о картонных коробках с печатными буквами на них. А чтобы обычное письмо или что-то в этом роде… Во всяком случае, это делается так: к ровной доске канцелярскими кнопками прикрепляют большой лист прозрачной бумаги, бумагу покрывают клеем, а потом на него кладут обгорелые клочки.

– Но, если эти клочки скомканы, они же рассыплются? Разве не так?

– Да. Гросс говорит, что именно в этом вся сложность. Клочки надо сделать мягкими. На высоте двух-трех дюймов над бумагой устраивают рамку и кладут на нее свернутую в несколько слоев влажную ткань. Во влажном воздухе под нею сожженная бумага выравнивается. Прозрачную бумагу вокруг каждого клочка обрезают, а на стекле подгоняют кусочки друг к другу – так, как складывают картину-головоломку, а потом на первое стекло кладут второе и рассматривают зажатую между ними бумагу на Свет. Но держу пари…

– Попробуем, – предложил Ремпол, загоревшись идеей. Но эксперимент с горелой бумагой ощутимого успеха не принес. Для начала Ремпол достал из кармана давнее письмо и поднес к нему спичку. Несмотря на все его усилия, охваченное пламенем письмо выпало из его рук и лежало на поде камина похожее на черный зонтик величиной дюйма в два. Они стали на колени, осмотрели его со всех сторон, но ничего написанного не разобрали. Ремпол сжег еще несколько листов бумаги, но они тоже рассыпались и только припорошили пеплом пол. Тогда Ремпол начал жечь все подряд, и чем больше он злился, тем больше убеждался, что метод даст результаты, если все делать, как положено. Ремпол несколько раз напечатал на листе фразу: «Настало время, когда все люди должны помогать друг другу», и вскоре уже и ковер был испачкан горелой бумагой. Прижавшись щекой к полу и прищурив глаза, Ремпол внимательно рассматривал клочки.

– Во-первых, – сказал он, – они не обгорели, а сгорели дотла. Слишком старательно выполнены все условия…

А впрочем, есть! Четко вижу слово «люди». Еще более четко, чем напечатанное. Оно кажется нацарапанным на черном. А не видно ли чего-нибудь написанного от руки?

Дороти тоже разволновалась, увидев надпись «Ист-стрит, 11», которая проступила грязно-серыми буквами. Рассыпая в пепел крохотные клочки, они наконец четко увидели слова «субботний вечер», «пережиток», «джин». Ремпол довольный поднялся на ноги.

– Если эти клочки разровнять во влажном воздухе, то метод даст результаты, – сказал он. – Но достаточно ли будет прочитанных слов, чтобы понять содержание письма? К тому же мы не профессионалы. Гросс бы прочитал письмо целиком. А на что надеется доктор Фелл?

Они разговаривали до поздней ночи.

– Где искать мотив в этом перевернутом с ног на голову деле? – спрашивал Ремпол. – Это главное. Нет мотива, какой бы мог соединить Гримо и Флея с убийцей. Кстати, как с твоей вчерашней версией, что преступление совершил Петтис или Бернаби?

– Или веселая блондинка, – с нажимом добавила Дороти. – Знаешь, больше всего меня удивляет это пальто, которое меняет цвет, исчезает, проделывает всяческие подобные фокусы. Следы, кажется, снова ведут в дом Гримо. Не так ли? – Она задумалась. – Нет, я передумала. Я теперь не считаю, что виноваты Петтис или Бернаби. Думаю, и блондинка тоже не имеет к убийствам никакого отношения. Убийцей может быть один из двух других.

– А именно?

– Дреймен или О'Рурк, – решительно сказала Дороти. – Запомни, милый, мои слова!

Ремпол немедленно возразил.

– На О'Рурка я бы еще мог подумать, – сказал он – Но ты назвала его только по двум причинам. – Во-первых, потому что он выступает на трапеции и ты с этим как-то связываешь исчезновение преступника. Но это, как я понимаю, невозможно. Во-вторых, потому что он стоит в этом деле несколько в стороне, а это всегда подозрительно. Ну что, не так?

– Возможно.

– Теперь возьмем Дреймена. Да, может, Дреймен единственный человек, который в прошлом общался с обоими – Гримо и Флеем. Это главное. Кроме того, никто не видел его после ужина, по крайней мере до одиннадцати часов. Но я не верю, что он виновен. Давай сделаем приблизительную раскладку событий прошлого вечера и приведем все в порядок. Запишем все, начиная с ужина. Раскладка будет, конечно, очень приблизительная. Мы многого не знаем точно и определенно, кроме времени, когда было совершено убийство. Но все равно мы можем попробовать.

Ремпол быстро начал писать на старом конверте.

«6.43 (приблизительно) – появляется Менген, вешает в гардеробной комнате свое пальто и видит там черное.

6.48 (приблизительно, даем ей три минуты) – Энни выходит из гостиной, выключает оставленный Менгеном свет и не видит никакого пальто вообще.

6.55 (приблизительно, знаем только, что это было до ужина) – в гардеробную комнату заглядывает мадам Дюмон и видит желтое пальто».

– Похоже, это было именно так, – объяснил Ремпол. – Мадам Дюмон, наверное, не поторопилась туда сразу после того, как оттуда вышел, повесив пальто и оставив включенным свет, Менген, или до того, как выключила свет Эмми.

– Подожди! – прищурила глаза Дороти. – Если свет был выключен, то как мадам Дюмон увидела там желтое пальто?

Какое-то время они молча смотрели друг на друга.

– Это уже интересно, – нарушил наконец молчание Ремпол. – К тому же возникает вопрос, зачем она туда заглянула. Вообще, если я правильно записал, это возможно. Сначала Менген видит черное пальто. Как только он выходит, черное пальто кто-то крадет – зачем, мы не знаем, – и Энни уже не видит ничего. Потом черное пальто заменяют па светлое. Это вероятно. Однако, – постукивая карандашом по столу, продолжал он, – если это так, тогда или кто-то говорит неправду, или ничего такого не могло быть. В этом случае не имеет значения, когда появился Менген, так как все должно было произойти в течение минут, даже секунд. Понимаешь? Бойд входит в комнату, вешает пальто и выходит. Появляется Дюмон, заглядывает туда и идет по своим делам. Сразу после нее в гардеробную входит Энни, выключает свет и тоже отправляется по своим делам. За этот короткий промежуток времени черное пальто сначала превращается в желтое, а потом исчезает совсем. Такого быть не может.

– Хорошенькое дельце! – воскликнула Дороти. – Но кто тогда говорит неправду? Думаю, ты будешь настаивать, что это не твой друг.

– Конечно, буду настаивать. Это мадам Дюмон. Держу пари на что угодно.

– Но она же не виновата. Это доказано. Кроме того, мне она нравится.

– Не сбивай меня, – кинул Ремпол. – Давай отправимся с этой раскладкой дальше и посмотрим, не удастся ли нам выяснить еще что-нибудь. Гм… На чем мы остановились? Да, да… Запишем, что ужин начался в семь, а закончился, как мы знаем, в половине восьмого. Итак, в семь тридцать: Розетта и Менген идут в гостиную. Дреймен – наверх в свою комнату, мадам Дюмон… Куда она идет, неизвестно, но из дома не выходит. Гримо направляется в библиотеку и просит Миллза прийти около девяти тридцати наверх, поскольку он ждет посетителя…

Стоп! Подожди! Здесь что-то не так. Я собирался написать, что из библиотеки Гримо идет в гостиную и говорит Менгену о посетителе, которого он ждет в десять. Но почему об этом ничего не знала Розетта, хотя она была там вместе с Менгеном? Жаль, что Бойд не сказал, когда точно услышал об этом от профессора. Но это тоже не имеет значения. Гримо мог отозвать Менгена в сторону или поступить как-нибудь иначе. К этому надо добавить, что мы не знаем, когда Гримо сказал мадам Дюмон, будто посетитель придет к нему в девять тридцать. Возможно, еще раньше. Но это ничего не меняет.

– Ты в этом уверен? – спросила Дороти, доставая сигарету. – Гм… Что ж, пиши дальше.

«7.35 (приблизительно) – Гримо идет в свой кабинет.

7.35 – 9.30 – все спокойно, на улице падает густой снег.

9.30 (приблизительно) – снег перестал.

9.30 (приблизительно) – Э. Дюмон забирает из кабинета Гримо поднос с посудой после вечернего кофе. Гримо говорит ей, что посетитель, видимо, уже не придет. Э. Дюмон выходит из кабинета именно тогда, когда… 9.30 – Миллз поднимается наверх…»

– Я не думаю, что в следующее мгновение произошло что-то достойное внимания. Миллз был наверху, Дреймен в своей комнате, Розетта и Бойд в гостиной с включенным радиоприемником. Подожди! Совсем забыл… Незадолго до звонка Розетта слышала глухой звук – где-то на улице будто кто-то упал с высоты.

– Как она могла что-нибудь слышать, когда было включено радио?

– Наверное, оно играло не так громко, чтобы… Хотя играло все-таки. И играло так, что они почти не слышали подделанного голоса фальшивого Петтиса. Но запишем все по порядку.

«9.45 – звонит звонок.

9.45 – 9.50 – Э. Дюмон идет к двери, разговаривает с посетителем, не узнавая его голоса, берет визитную карточку, закрывает перед ним дверь, рассматривает карточку и устанавливает, что она чистая, потом, поколебавшись, она направляется наверх.

0.45 – 9.50 – посетитель как-то попадает в дом, закрывает Розетту Г. и Бойда М. в гостиной и отвечает на их оклик подделанным голосом Петтиса».

– Я не хочу тебя то и дело перебивать, – прервала Ремпола Дороти, – но не кажется ли тебе, что прошло слишком много времени, прежде чем они спросили, кто пришел? Если бы я была на их месте и знала, что должен прийти посетитель, то сразу бы крикнула: «Эй! Кто там?» Я сделала бы это сразу, услышав, как открылась дверь.

– Что ты пытаешься доказать?.. Ничего? Ты уверена? Не будь так жестока по отношению к блондинке! Звонок прозвучал раньше, чем они ждали, помнишь? И это твое невнимание показывает твою предубежденность. Давай продолжим. Что было между девятью сорока пятью и девятью пятьюдесятью – временем, когда Икс вошел в дом, и тем мгновеньем, когда он переступил порог кабинета Гримо?..

«9.45 – 9.50 – посетитель идет за Э. Дюмон наверх, догоняет ее в верхнем зале, снимает кепку и опускает воротник, но остается в маске. Гримо открывает дверь, но посетителя не узнает. Посетитель быстро входит в кабинет, и за ним закрывается дверь. Это свидетельствуют мадам Дюмон и Миллз.

9.50–10.10 – Миллз наблюдает за дверью из своей рабочей комнаты в противоположном конце зала. Дюмон следит за той же самой дверью с лестницы.

10.10 – раздается выстрел.

10.10–10.12 – мадам Дюмон теряет сознание или ей становится плохо, затем она идет в свою комнату. Дреймен спит в своей комнате и не слышит выстрела.

10.10–10.12 – Менген обнаруживает, что дверь в гостиную заперта, пытается ее выбить, это ему не удается и он выпрыгивает из окна как раз тогда, когда…

10.12 – прибываем мы. Входная дверь не заперта. Мы поднимаемся наверх.

10.15 – с помощью плоскогубцев дверь в кабинет Гримо открыта. Гримо лежит тяжело раненный.

10.15–10.20 – короткий осмотр, кого-то послали вызвать санитарную машину.

10.20 – прибывает санитарная машина. Гримо забирают. Розетта едет с ним. Бойд, выполняя распоряжение Хедли, идет вниз, чтобы позвонить в полицию…»

– И это совершенно оправдывает Розетту и Бойда, – довольным голосом сказал Ремпол, – Даже не обязательно расписывать минуты, когда врач осматривает раненого, а санитары забирают его в машину. На все это ушло бы не меньше пяти минут, если бы они даже съезжали с носилками на перилах. Господи! Если все записать, становится видно: для того чтобы доехать до больницы, надо было значительно больше времени. А Флея застрелили на Калиостро-стрит как раз в 10.25. Дальше. Розетта поехала в больницу, Бойд остался в доме. Когда прибыли санитары и врач, он поднялся с ними наверх, а после них ушел вниз. Так что у него неопровержимое алиби.

– Ты не думай, что я так сильно желаю их обвинить, особенно Бойда, – нахмурилась Дороти. – Он достаточно приятный человек, хотя я видела его мало. Что дает тебе основания считать, будто санитарная машина прибыла к дому не раньше десяти двадцати?

– Если бы раньше, то она должна была бы перелететь сюда с Калиостро-стрит, – пожал плечами Ремпол. – Ее вызвали не раньше десяти пятнадцати, и даже в этом случае она каким-то чудом подъехала к дому в десять двадцать. Нет, милая, Бойд и Розетта не виноваты. Кроме того, я вспомнил: она же была в больнице, со свидетелями, когда в десять тридцать увидела свет в окне квартиры Бернаби. Давай продолжим и снимем подозрение со всех, с кого сможем.

«10.20–10.25 – приезжает и уезжает санитарная машина, которая забрала Гримо.

10.25 – на Калиостро-стрит убит Флей.

10.20–10.30 – Стюарт Миллз в кабинете Гримо отвечает на наши вопросы.

10.25 – в кабинет входит мадам Дюмон.

10.30 – Розетта в больнице видит свет в окне квартиры Бернаби.

10.25–10.40 – мадам Дюмон находится с нами в кабинете.

10.40 – Розетта возвращается из больницы,

10.40 – по вызову Хедли прибывает полиция…»

– Это не только завершает нашу раскладку. – Ремпол быстро пробежал глазами написанное и провел черту под последней строчкой. – Это, безусловно, добавляет к нашему списку невиновных еще двоих, Миллз и гладам Дюмон – не виновны. Розетта и Бойд – не виновны. Из жильцов дома остается только Дреймен.

– Но все в результате даже осложняется, – заметила Дороти после паузы. – Что говорит твоя блестящая версия о пальто? Ты намекал, что кто-то говорит неправду. Это может быть только Бойд или Эрнестина Дюмон, а мы их оправдали. А может, это девушка, Энни? Но она не может лгать, а? По крайней мере не должна.

И снова они молча посмотрели друг на друга. Кисло усмехнувшись, Ремпол свернул свою раскладку и спрятал в карман. С улицы долетали порывы сильного ветра. За закрытой дверью были слышны шаги доктора Фелла.

На следующее утро Ремпол проспал – частично от усталости, частично из-за того, что новый день выдался слишком пасмурным, и Ремпол не раскрывал глаз до половины десятого. День был не только таким пасмурным, что в доме были включены все лампочки, но и очень холодным. Рем-пил не видел доктора Фелла с прошлого вечера. Когда он спустился в маленькую столовую завтракать, служанка Вида подала ему яичницу с беконом и недовольно сказала:

– Доктор Фелл как раз пошел умываться, сэр. Он был наверху всю ночь – у него научная работа… Я видела в восемь утра, как он спал в кресле. Не знаю, что скажет миссис Фелл. Только что пришел старший инспектор Хедли. Он в библиотеке…

– Вы видели Фелла? – нетерпеливо спросил Хедли у Ремпола. – Он прочитал письма? Что там?

– А у вас есть новости? – в свою очередь поинтересовался Ремпол.

– Да. И важные. Петтис и Бернаби не виновны. У каждого железное алиби.

На Адельфи-террас пронесся такой ветер, что даже задрожали стекла. Хедли, все еще взволнованно топчась на ковре, продолжал:

– Я видел трех картежников, с которыми Бернаби играл в тот вечер. Один из них, между прочим, старый Бейли – судья. Достаточно трудно обвинить человека, когда судья свидетельствует о том, что он не виноват. В субботу вечером, с восьми и почти до половины одиннадцатого, Бернаби играл в покер. Сегодня утром Бейтс ходил в театр, где Петтис, по его словам, был в тот вечер. Он там был и в самом деле. Один из официантов в театральном баре его хорошо знает. Второе действие заканчивается, кажется, в десять часов пять минут. Официант готов поклясться, что несколькими минутами позднее, во время антракта, он подавал Петтису виски с содовой. Другими словами, это было почти в то же время, когда был убит Гримо.

– Я чего-то такого ожидал, – сказал Ремпол задумчиво. – Взгляните вот на это. – И он передал Хедли составленную накануне раскладку.

– Да, да, конечно, – просмотрев ее, сказал Хедли. – Я тоже написал себе порядок событий. Неплохо сделано. Особенно то, что касается девушки и Менгена. Хотя мы и не можем быть совершенно уверены, что касается времени, но ошибки, полагаю, нет. – Он щелкнул взятым у Ремпола конвертом по ладони. – Сделано достаточно подробно. Нам еще нужно увидеть Дреймена. Сегодня утром я звонил туда. Там все очень озабочены. Тело старика привезли домой. Я не смог от Розетты много узнать, только то, что Дреймен до сих пор в полубессознательном состоянии и под морфием. Мы…

Услышав за дверью знакомые неуклюжие шаги и стук трости, он замолчал. Доктор Фелл толкнул дверь и вошел в комнату. Глаза у него погасли, настроение, казалось, было таким же пасмурным, как утро.

– Ну, как? – вырвалось у Хедли. – Вы нашли то, что искали?

Доктор Фелл прикурил свою черную трубку, вперевалку подошел к камину, бросил в огонь спичку, криво усмехнулся и наконец сказал:

– Да, я нашел то, что искал, Хедли. В субботу вечером я своими допущениями дважды ненамеренно ввел вас всех в заблуждение так нелепо и, если бы не сохранил собственного достоинства и не открыл вчера правды, был бы достоин самого строгого наказания, какого заслуживают дураки. И все же такую грубую ошибку допустил не только я. Возможность и обстоятельства привели к еще более грубой ошибке, а все вместе сделало банальное мелкое дело об убийстве ужасной непонятной загадкой. Признаюсь, я разозлился на убийцу, но… Да, я нашел то, что искал.

– И что в этих бумагах было?

– А ничего, – удивительно небрежно ответил доктор Фелл.

– Вы хотите сказать, что метод ничего не дал?! – воскликнул Хедли.

– Нет, метод свои результаты дал. Я хочу сказать, что на тех бумагах ничего не было. Только где-нибудь черточка или несколько слов, но не тех, что открывают великую тайну, как я надеялся в субботу. Вот и все, что я хочу сказать. Разве что еще… Ну, да. Было несколько обрывков толстой, похожей на желтый картон бумаги с одной или двумя буквами на каждом.

– Для чего тогда надо было жечь письма, если…

– Это были не письма. Именно в этом и состоит ошибка. Вы и до сих пор не догадываетесь, что это было? Давайте лучше выбросим из головы всю эту путаницу, Хедли. Вам не терпится увидеть невидимого убийцу? Разве не так? Вы хотите встретить проклятого вампира, бестелесного человека, который возник в вашем представлении? Хорошо, я вам покажу его. Где ваша машина? Едемте! Может, нам повезет услышать признание.

– Чье?

– Надо ехать в дом Гримо. Едем!

Ремпол подсознательно предчувствовал конец, боялся его и не мог представить себе, каким он может быть. Хедли запустил холодный двигатель, и они поехали. Когда по дороге они попадали в заторы, Хедли едва не ругался. Спокойней остальных держался только доктор Фелл.

Шторы на тех окнах, которые выходили на Рассел-сквер, были опущены. В дом вошла смерть, и он казался еще более мертвым, чем в предыдущие дни. Внутри также было тихо, и, когда доктор Фелл нажал на кнопку звонка, они даже услышали его звук. После долгой паузы им открыла Энни – без чепца и фартука. Она была бледной, но спокойной.

– Мы хотели бы видеть мадам Дюмон, – обратился к ней доктор Фелл.

Хедли бросил на него быстрый взгляд.

– Она в… Она там, – ответила Энни из темного вестибюля, указывая на дверь гостиной. – Я ее позову.

Доктор Фелл молча кивнул головой и осторожно открыл дверь гостиной.

Тяжелые коричневые шторы на окнах были уже подняты. Тонкие украшенные кружевом занавески пропускали немного света. Комната была большой. Мебель терялась в сумерках. Отсвечивал темным металлом только открытый обитый белым атласом гроб. Около него горели тонкие свечи. Потом Ремпол вспоминал, что оттуда, где он стоял, ему был виден кончик носа покойника. Но то ли свечи, то ли большие белые цветы и запах ладана, или все это, вместе взятое, переносило происходящее из Лондона куда-то в скалистые венгерские горы, где гуляют ветры, и, где тускло поблескивая на груди, золотой крест защищает людей от дьявола, а гирлянды чеснока не дают подступить вплотную бродячим упырям.

И все же прежде всего они обратили внимание на Эрнестину Дюмон. Она стояла, держась одной рукой за край гроба. Свет от высокой тонкой свечи золотил ее уже слегка поседевшие волосы и делал еще меньше ее ссутулившуюся фигуру. Когда она медленно повернула голову и взглянула на них, они увидели ее запавшие, но без слез, глаза. Мадам Дюмон часто дышала. На плечах у нее была ярко-желтая шаль, окаймленная красной парчой, с длинной бахромой, расшитая бисером, который блестел в свете свечей. Это был как бы последний штрих варварства. Наконец мадам Дюмон узнала их. Она вдруг наклонилась и обеими руками сжала край гроба, будто хотела защитить покойника.

– Вам лучше признаться, – вежливо обратился к ней доктор Фелл. – Поверьте мне, так будет лучше.

Какое-то мгновенье Ремпол думал, что мадам Дюмон перестала дышать. Потом она тихо кашлянула и истерично выкрикнула:

– Признаться?! Так вот что вы подумали, идиоты? Признаться? Признаться в убийстве?

– Нет, – ответил доктор Фелл. Голос его тяжело прозвучал в комнате.

Пока он шел к ней, мадам Дюмон внимательно смотрела на него. Впервые в ее глазах появился страх.

– Нет, – повторил доктор Фелл. – Вы не убийца. Но позвольте спросить – кто вы? – В свете свечей над нею возвышалась его черная фигура. Потом ОН так же вежливо продолжил: – Видите ли, вчера человек по имени О'Рурк кое-что нам рассказал. В частности, и о том, что обман чувств, как на сцене, так и в жизни, всегда вызывают с помощью сообщника. Этот случай не стал исключением. Вы были сообщником иллюзиониста и убийцы.

– Бесплотный человек! – воскликнула мадам Дюмон и вдруг зашлась истерическим смехом.

– Бесплотный человек, – спокойно повторил за нею доктор Фелл и повернулся к Хедли. – В буквальном смысле. Бесплотный человек, чье имя, даже если бы мы его не знали, было нелепым и ужасным. Ужас и стыд!… Хотите видеть убийцу, на которого охотитесь? Вот он лежит! – сказал доктор Фелл и показал на белое, мертвое, немое лицо доктора Шарля Гримо. – Но судить его теперь Бог запрещает.

ДВЕ ПУЛИ

Доктор Фелл спокойно смотрел на женщину, которая все еще стояла у гроба, будто защищая его.

– Ма-а-дам, – сказал доктор Фелл, – человек, которого вы любили, мертв. Теперь он за границами действий закона, и какие бы преступления он раньше ни совершил, за него уже им уплачено. Наша неотложная задача – ваша и моя – сделать так, чтобы не принести вреда живым. Но вы, извините, причастны к преступлению, хотя сами и не убивали. Поверьте, мадам, если бы я мог все объяснить, не упоминая о вас вообще, я бы это сделал. Я знаю, вы переживаете, но потом, когда мне придется все объяснять, вы убедитесь, что не упоминать вас было невозможно. Поэтому мы должны убедить старшего инспектора Хедли, что это дело нужно закрыть.

Безграничное сочувствие в голосе Гидеона Фелла, казалось, повлияло на мадам Дюмон, будто сон после слез. Истерика у нее прекратилась.

– Так вы все знаете? – недоверчиво спросила она, помолчав. – Не обманываете меня? Вы в самом деле все знаете?

– Да, я в самом деле все знаю.

– Идите наверх, – сказала она глухим голосом. – Идите в его комнату. Я приду туда. Я… я не могу сейчас… Мне надо подумать и… Но, пожалуйста, не говорите ни с кем, пока я не приду. Прошу вас! Нет, я не убегу.

Решительный жест доктора Фелла заставил Хедли промолчать. По темной лестнице, никого не встретив, они поднялись наверх и вошли в кабинет Гримо, где было так темно, что Хедли пришлось включить настольную лампу. Убедившись, что дверь закрыта, он повернулся к доктору Феллу.

– Что вы хотите доказать? Что Гримо убил Флея?

– Да.

– Тогда как же он в то время, когда лежал без сознания в больнице и умирал на глазах у свидетелей, пошел на Калиостро-стрит и…

– Не в то время, – спокойно ответил доктор Фелл. – Видите ли, Хедли, это как раз то, чего вы не понимаете. Это как раз то, что сбило вас с правильного пути. Это то, что я имел в виду, когда говорил, что дело не перевернуто с ног на голову, а пошло ложным путем. Флей был убит раньше, чем Гримо. Более того, Гримо, зная, что умирает, пытался сказать нам правду. Это одно из его добрых намерений, но мы истолковали его ошибочно. Садитесь, я попробую объяснить. Вы уже вспомнили три существенных момента, так что долго объяснять не придется.

Доктор Фелл, тяжело дыша, опустился на стул возле стола, несколько мгновений смотрел отсутствующим взглядом на лампу, потом заговорил снова:

– Итак, три существенных момента. Первый. Брата Анри не существует. Есть только два брата. Второй. Оба эти брата говорили правду. Третий. Вопрос времени повернул расследование на ложный путь. Много было сделано не так из-за того, что мы неправильно понимали короткие промежутки времени. В целом это представило нашего убийцу как бесплотного человека. Все это легко понять, если вернуться мысленно назад.

Вспомните вчерашнее утро. Я уже имел причину думать, что убийство на Калиостро-стрит какое-то странное. Выстрел. Три свидетеля, которым можно верить, сообщают одно и то же – выстрел прозвучал ровно в 10.25. Меня заинтересовало, почему они до секунды сходятся именно в этом вопросе. Когда на улице происходит несчастный случай, даже самые спокойные свидетели не смотрят на часы, а если и смотрят, то время у них не совпадает с такой невероятной точностью. Но в нашем случае свидетели говорили правду. Значит, существовала какая-то причина, и такая точность была им навязана.

И причина действительно существовала. Как раз напротив того места, где упал убитый, находится окно магазина ювелира. В то время оно было там наиболее ярко освещено, а потому и наиболее заметно. Из окна свет падал на убитого. Вполне естественно, окно привлекло внимание и других свидетелей. А из окна на них смотрели большие часы, такой необычной конструкции, что непременно бросались в глаза. Констебль не мог не запомнить время. Остальные свидетели, конечно, запомнили время тоже. Отсюда и однообразие.

Но одна вещь, на то время не очень важная, немного меня смутила. После того, как был убит Гримо, Хедли вызвал своих людей и немедленно послал одного из них найти Флея – ведь на него падало подозрение. Полицейские прибыли сюда… в котором часу?

– Согласно моей раскладке, приблизительно в десять сорок, – сказал Ремпол.

– И одного человека сразу же послали искать Флея. Он должен был быть на Калиостро-стрит… когда? Думаю, минут через пятнадцать – двадцать после того, как, вероятно, был убит Флей. Но что произошло за этот короткий промежуток времени? Целый ряд неправдоподобных вещей. Флея доставили в дом врача, он там умирает. Попытка установить его личность последствий не дала. «После определенной задержки», если говорить словами газетной информации, тело Флея отвезли в морг. Когда детектив, которого Хедли послал найти Флея, прибыл на Калиостро-стрит, все было кончено. Волнение улеглось, и констебль, переходя от дома к дому, опрашивал жителей. Это казалось неправдоподобным. К сожалению, я был таким дураком, что не понял значения этого даже вчера утром, когда увидел часы в витрине ювелирного магазина.

Вспомните! Вчера мы завтракали в моем доме, когда пришел Петтис. Мы с ним разговаривали… до которого часа?

– Ровно до десяти, – нарушил молчание Хедли и щелкнул пальцами. – Это я хорошо помню, потому что, когда он поднялся уходить, Биг Бен как раз пробил десять.

– Совершенно верно. Петтис ушел, мы сразу оделись и поехали прямо на Калиостро-стрит. Теперь прикиньте, сколько нам потребовалось времени, чтобы мы надели пальто, шляпы и проехали короткое расстояние по безлюдной в воскресенье улице. На дорогу у нас ушло всего десять минут. Думаю, на все вместе нам потребовалось не больше двадцати минут. Но на Калиостро-стрит вы показали мне ювелирный магазин как раз в тот момент, когда те сказочные часы били одиннадцать.

Даже тогда в моей тупой голове не возникла мысль поинтересоваться теми часами. Не сделали этого, будучи в возбужденном состоянии, и три свидетеля накануне вечером. Как раз тогда – помните? – Соммерс и О'Рурк повели нас на квартиру Бернаби. После достаточно долгого осмотра квартиры мы говорили с О'Рурком. Во время этой беседы я обратил внимание на то, что в мертвой тишине дня, когда с улицы долетал только шум ветра, появился новый звук. Я услышал звон церковных колоколов.

Когда начинают звонить церковные колокола? Конечно, не после одиннадцати, когда уже идет служба, а до одиннадцати, до службы. Но если поверить этим немецким часам, было уже значительно позже одиннадцати. Именно тогда мой темный разум проснулся. Я вспомнил о Биг Бене и о времени, которое потребовалось нам для поездки на Калиостро-стрит. Я сопоставил колокольный звон, Биг Бен и время, которое показывали эти декоративные иностранные часы. Церковь и государство, так сказать, не могли бы одновременно ошибиться. Другими словами, часы в витрине ювелирного магазина спешили больше, чем на сорок минут! Значит, выстрел на Калиостро-стрит не мог прозвучать в десять двадцать пять. На самом деле он мог раздаться незадолго до девяти сорока пяти – ну, скажем, в девять сорок.

Раньше или позже кто-нибудь обратил бы на это внимание, а может, и уже обратил. Всплыло бы это и на суде присяжных. Кто-нибудь обязательно предложил бы точно установить время. Не знаю, поняли бы все сразу – надеюсь, что так – или это еще больше бы сбило вас с толку. Но неопровержимо то, что события на Калиостро-стрит произошли за несколько минут до того, как посетитель с фальшивым лицом позвонил в девять сорок пять в этот дом.

– Все-таки я не вижу… – начал Хедли. – Невозможно…

– Невозможно? Да. Но я хочу объяснить вам ход событий с самого начала.

– Хорошо. Но разрешите мне привести все в порядок. Если Гримо, как вы говорите, застрелил Флея на Калиостро-стрит незадолго до девяти сорока пяти…

– Я этого не говорил, – возразил доктор Фелл.

– Как?!

– Так. Вы все поймете, если проследите за моей мыслью с самого начала. На той неделе, в среду вечером, когда в ресторане «Уорвик» Флей впервые появился из прошлого, прямо-таки из могилы, и начал угрожать Гримо, тот решил его убить. Видите ли, Гримо был единственным, у кого был мотив убить Флея. Вы знаете, Хедли, у него все-таки была причина для этого. Гримо – живой и здоровый, обеспеченный, уважаемый. Прошлое похоронено. И вдруг распахивается дверь и входит худой незнакомец с неприятной усмешкой, который оказывается его братом! Гримо, убегая из тюрьмы, убил одного из своих братьев, когда их хоронили живыми в могилах, и только случайно не убил другого. Если бы это преступление было раскрыто, Гримо бы повесили. И вот Пьер Флей нашел его.

Теперь вспомните, что он сказал, появившись вдруг перед Гримо в ресторане «Уорвик». Подумайте над тем, что Флей делал или говорил, и увидите: он был не таким глуповатым, каким прикидывался. Почему он, имея целью только личную месть, решил встретиться с Гримо в кругу его друзей и угрожать, намекая на мертвого брата? Почему он сказал: «…у меня есть брат, который может сделать значительно больше, чем я, и для вас он опасен»? Потому что мертвый брат мог спровадить Гримо прямо на виселицу. Почему Флей сказал: «Мне ваша жизнь не нужна, она нужна ему»? Почему он спросил: «Хотите, чтобы это был я или прислать своего брата?»? И почему после всего этого он вручил Гримо свою визитную карточку с собственным адресом? To, что Флей дал визитку, в соединении с его словами и поступками, очень важно. Он хотел при свидетелях вызвать у Гримо страх и, высказываясь намеками, хотел сказать: «Ты, мой брат, сытый и богатый благодаря ограблению, которое мы совершили в молодости. Я бедный и ненавижу свою работу. Ты придешь ко мне по этому адресу и мы достигнем согласия? Или навести на тебя полицию?»

– Шантаж, – тихо сказал Хедли.

– Да. Флей был чудак, но он был совсем не глуп. Теперь припомните, как он высказал свою последнюю угрозу:

«Общение с братом мне тоже угрожает опасностью, но я готов пойти на этот риск». Он будто хотел сказать Гримо:

«Ты, мой брат, мог бы убить меня, как убил того, но я пойду на риск. Значит, или я смогу рассчитывать на тебя или пусть твой мертвый брат повесит тебя».

Припомните его поведение затем в тот вечер, когда он был убит. Припомните, с какой радостью он разбивал на осколки свой реквизит иллюзиониста. А что он сказал О'Рурку? Его слова – если исходить из того, что мы уже знаем – могут иметь только одно объяснение. Он заявил: «Моя работа завершена. Мне реквизит больше не нужен. Разве я не сказал, что собираюсь навестить своего брата? Он что-нибудь сделает, чтобы довести до конца наше давнее общее дело». Флей имел в виду, что Гримо согласится все уладить миром. Он считал, что порывает с прошлой своей жизнью навсегда, но одновременно знал и другое, что его брат ненадежен, потому что имел возможность убедиться в этом в прошлом. Не желая высказать открыто эти сомнения в разговоре с О'Рурком, Флей хотя и надеялся, что Гримо действительно имеет намерение поделиться с ним богатством, все же намекнул: «На случай, если со мной что-нибудь случится, найдите моего брата на той самой улице, где живу я. Он живет в другом месте, но там снял комнату». Через минуту я объясню эти его слова. Но сперва вернемся к Гримо. Он никогда не собирался подписывать с Флеем соглашение. Флей должен был умереть. Гримо, с его коварным характером, как вам известно, больше, чем остальные люди, интересовался волшебниками и обманом чувств и не хотел терпеть неприятностей от своего беспокойного брата. Флей должен был умереть, но убить его было не легкое дело.

Если бы Флей пришел к Гримо не при свидетелях, которые могли связать имя Флея с его собственным, все было бы намного проще. Но Флей был слишком сметлив. Он широко разгласил свое имя и адрес и намекнул перед друзьями Гримо на тайны, к которым он имел отношение. Теперь, если бы Флей оказался убитым, кто-нибудь мог сказать: «А! Это не тот самый, который…» Потом могло начаться опасное для Гримо расследование. Ведь только Бог знает, что и кому Флей о нем рассказывал. Вполне вероятно, что на самом деле он никому не рассказал о своей возможности влиять на Гримо, и такой возможности его надо было лишить. Что бы ни случилось с Флеем, даже если он окажется мертвым, следует ждать расследования, и это, конечно, угрожает Гримо. Единственная возможность создать впечатление, будто Флей грозит его жизни, – это послать самому себе письма с угрозами, напугать таким хитрым способом домочадцев и наконец сообщить, что Флей имеет намерение прийти к нему в тот самый вечер, когда он сам запланировал отправиться к Флею. Вскоре вы увидите, как блистательно Гримо планировал совершить это убийство.

Гримо собирался устроить так, чтобы были свидетели того, что Флей пришел к нему в субботу вечером. Двое должны были видеть, как Флей вошел в кабинет Гримо, слышать там ссору, звуки борьбы, выстрел, падение, а открыв дверь, найти в кабинете только Гримо с опасной на вид, но неглубокой раной от пули в боку. Никакого оружия нет. Из окна свисает веревка, которая принадлежит Флею, и все должны были подумать, что по ней он и бежал.

Помните, прогноз на тот день не обещал снега, поэтому найти следы было бы невозможно. Гримо сказал бы: «Он думал, что убил меня, потому что я прикинулся мертвым. Не сообщайте о бедняге в полицию, я на него не обижаюсь». А на следующее утро Флея нашли бы в его собственной комнате мертвым. Его бы посчитали самоубийцей, который приставил к своей груди револьвер и нажал на спусковой крючок. Оружие – рядом с ним. Записка о самоубийстве – на столе. Мол, в отчаянии от мысли, что он убил Гримо, он застрелился сам. Такой обман, джентльмены, задумал Гримо.

– Но как он это делал? – спросил Хедли. – Так или иначе у него ничего не вышло!

– Как видите, его план потерпел неудачу. Заключительная часть обмана состояла в том, что Флей должен был войти в его кабинет тогда, когда на самом деле он должен был лежать уже мертвым в своей квартире в доме на Калиостро-стрит. Гримо с помощью мадам Дюмон сделал для этого определенные приготовления.

Он предупредил Флея, чтобы тот ждал его у себя дома в девять вечера в субботу, в известном вам доме владельца табачного магазинчика на Калиостро-стрит. Он пообещал принести наличные. Припомните, ведь Флей, отказавшись работать, сжег реквизит и, довольный, покинул театр приблизительно в восемь пятнадцать.

Гримо выбрал субботу, потому что по незыблемой традиции оставался в субботние вечера в своем кабинете один, и никто не имел права его беспокоить, независимо от причины. Он выбрал этот вечер, чтобы иметь возможность незаметно выйти из дома и вернуться назад через полуподвал. В субботний вечер Энни, у которой там была комната, была свободна.

Помните, после того, как в семь тридцать он зашел в свой кабинет, никто его не видел до того времени, когда он в девять тридцать открыл дверь, чтобы впустить посетителя. Мадам Дюмон свидетельствовала, что разговаривала с ним в кабинете в девять тридцать, когда забирала поднос с посудой после вечернего кофе. Вкратце сообщу вам, почему я ей не верю. Дело в том, что в это время Гримо в кабинете не было вообще. Он был на Калиостро-стрит. Мадам Дюмон было сказано, чтобы она вошла в его кабинет в девять тридцать. Почему? Потому, джентльмены, что он дал указания Миллзу подняться наверх в девять тридцать и наблюдать за дверью кабинета из комнаты напротив. Миллза надо было обвести вокруг пальца. Но, если бы он, поднявшись наверх, пожелал бы увидеть Гримо и поговорить с ним, то мадам Дюмон была бы уже там, чтобы помешать ему. Она должна была остаться в коридоре рядом, чтобы не допустить такой возможности и впредь, если тот проявит любопытство.

Миллза профессор Гримо выбрал для того, чтобы обмануть его чувства. Почему? Потому что, хотя он и старательно выполнял указания Гримо, но очень боялся выдуманного Флея и не вмешался, когда бесплотный человек поднялся по лестнице наверх. Он не только не должен был задержать человека с фальшивым лицом на протяжении нескольких опасных минут, когда тот шел к кабинету, – это мог бы сделать, например, Менген или даже Дреймен, – но не должен был даже выходить из рабочей комнаты. Ему было приказано сидеть в ней, и он в ней сидел. Наконец, Миллза профессор Гримо выбрал потому, что тот был невысокого роста. Вскоре вы поймете, для чего это понадобилось.

Итак, Миллзу было приказано подняться наверх в девяти тридцать. Это потому, что бесплотный человек должен был явиться именно в это время. Но он опоздал. Обратите внимание на одно несоответствие. Миллзу было названо одно время – девять тридцать, а Менгену другое – девять часов. Причина этого очевидна. Кто-то должен был находиться внизу, чтобы засвидетельствовать, будто посетитель в самом деле вошел в дом через парадную дверь, которую ему открыла мадам Дюмон. Но Менген мог заинтересоваться посетителем, мог попытаться остановить бесплотного человека, и Гримо заранее сказал шутя, что посетитель, наверно, не появится вообще или, если придет, то ближе к десяти часам. Оставалось только отвлечь внимание Менгена на то время, пока бесплотный человек пройдет мимо опасной двери и направится наверх. В крайнем случае Менгена и Розетту можно было запереть в гостиной.

А где были остальные? Энни как всегда отпустили на этот вечер, у Дреймена был билет на концерт, Бернаби, безусловно, играл в карты, а Петтис ушел в театр. Поле действий оказалось подготовленным.

Незадолго до девяти – может, минут за десять – Гримо через полуподвальное помещение выскользнул из дома на улицу. Осложнения начались сразу. Вопреки прогнозу шел снег. Но Гримо не считал, что это осложнение серьезное. Он был уверен, что выполнит задуманное и вернется домой, когда снег еще будет идти и спрячет его следы. Одновременно не могло возникнуть и подозрения, почему отсутствуют какие-либо следы посетителя, который, как посчитали бы, исчез через окно. По крайней мере Гримо так подготовил свой план, что отступать было поздно.

Выходя из дома, Гримо захватил с собой нигде не зарегистрированный револьвер системы «кольт», заряженный только двумя пулями. Не знаю, какая на нем была шляпа, но пальто он надел из светло-желтого твида в крапинку и на несколько размеров больше, чем нужно. Он купил пальто это потому, что такое никогда не носил, и в нем его никто бы не узнал.

– Подождите, – вмешался Хедли. – А как с теми пальто, что меняли цвет? Что там было?

– Снова прошу вас подождать. Это составная часть дальнейшего обмана Гримо.

Итак, Гримо решил навестить Флея. Там, поговорив некоторое время по-дружески, он предложил бы Флею что-нибудь вроде: «Тебе надо выбираться из этой берлоги, брат! Теперь ты будешь жить лучше, я об этом позабочусь. Почему бы тебе не оставить все свои шмотки и не перейти в мой дом? А шмотки пусть останутся хозяину дома вместо платы». Цель этих слов – вынудить Флея написать владельцу дома одну из двусмысленных записок: «Я ушел навсегда» или «Я возвращаюсь в свою могилу». Одним словом, записку, которую после обнаружения бездыханного «самоубийцы», лежащего с револьвером в руке, можно было бы истолковать как предсмертную. – Доктор Фелл наклонился вперед. – И тогда Гримо достал бы «кольт», приставил бы его к груди Флея и, усмехнувшись, нажал бы на спусковой крючок.

Это был верхний этаж дома, который имеет, как вы видели, толстые и крепкие стены. Владелец дома на Калиостро-стрит, равнодушный к своим жильцам, располагается внизу, в подвальном помещении. Значит, выстрела, особенно приглушенного, когда револьвер приставлен к груди, слышно не было бы. Тело нашли бы, наверное, не раньше, чем утром. А тем временем представим себе, что делает Гримо. Убив Флея, он поворачивает тот же самый револьвер, снова стреляет и наносит себе легкую рану. У него, как мы знаем из того эпизода с тремя гробами, было здоровье быка и нервы дьявола. Оставив оружие рядом с Флеем, он мог бы приложить к своей ране носовой платок или вату и закрепить ее клейкой лентой. Рана должна была быть под пальто. Вернувшись домой, он завершил бы свой обман. К нему будто бы пришел Флей, выстрелил в него, а затем направился на Калиостро-стрит и из того же револьвера совершил самоубийство. Никакой суд присяжных не усомнился бы в этом. Пока что понятно! Это было преступление, совершенное в обратном направлении.

Вот что Гримо собирался сделать. Если бы ему это удалось, это было бы мастерское убийство, и я не уверен, возникло ли у нас в таком случае сомнение в самоубийство Флея. Теперь, чтобы выполнить этот план, осталось решить последнюю проблему. Если бы кто-нибудь увидел, как в дом Флея заходит чужой человек, было бы плохо. «Самоубийство» не вышло бы таким правдоподобным. На улицу там есть только один выход – рядом с дверью в табачный магазинчик. Кроме того, Гримо был в приметном пальто, в котором до этого ходил на разведку. Между прочим, Долбермен, владелец табачного магазинчика, видел, как он там болтался. И вот в темной квартире Бернаби Гримо нашел способ решить свои затруднения.

Вы, конечно, понимаете, что Гримо мог знать о квартире Бернаби на Калиостро-стрит? Несколько месяцев назад Гримо заподозрил, что Бернаби рисует картину, имея какой-то скрытый мотив. Он начал не только расспрашивать художника, но и следить за ним – следить по-настоящему. Гримо знал об этой квартире, знал, что Розетта имеет ключ от нее, и, когда настало время, он его у Розетты выкрал.

Дом, в котором размещалась квартира Бернаби, находится на той же стороне улицы, что и дом, где жил Флей. Все дома стоят впритык друг к другу, и у них плоские крыши, так что по крышам можно пройти от одного конца улицы до другого. Помните, Флей и Бернаби жили на верхнем этаже? Помните, что мы увидели, когда шли на квартиру Бернаби?

– Да, конечно, – кивнул головой Хедли. – Рядом с дверью в квартиру лестница к люку на крышу.

– Совершенно верно. А на лестнице рядом с комнатой Флея имеется маленькое окошко, которое также выходит на крышу. Гримо нужно было только выйти па Калиостро-стрит, не появляясь на самой улице, как это сделали Розетта и Бернаби, подняться с черного хода на верхний этаж, а оттуда на крышу. Потом он пошел бы к дому, в котором жил Флей, спустился через окошко на лестницу и мог войти в комнату Флея так, что его не увидела бы ни одна живая душа. Даже больше, он знал наверняка, что в тот вечер Бернаби будет играть в карты.

Но потом все пошло не так, как было задумано. Гримо должен был оказаться в квартире Флея раньше самого Флея, чтобы тот ничего не заподозрил, увидев, что Гримо явился через крышу. Но мы знаем, что какое-то подозрение у Флея было. Его могло вызвать то, что Гримо попросил его принести одну из длинных цирковых веревок. Гримо хотел потом воспользоваться ею как доказательством против Флея. А может, подозрение вызвало то, что Флей видел, как Гримо в последние дни блуждал по Калиостро-стрит. Возможно, Флей даже заметил, что Гримо, наклоняясь, быстро крался по крышам после одной из разведок к дому Бернаби. Может, поэтому у Флея и возникла мысль, что Гримо нанял комнату на этой улице.

Братья встретились в этой освещенной газовой лампой комнате в девять. О чем они разговаривали, мы не знаем и никогда не узнаем. Но Гримо, очевидно, усыпил подозрение Флея, разговор тянулся дружеский, они забыли о всех раздорах, и Гримо, шутя, уговорил Флея написать записку владельцу дома. Потом…

– Я ничего не опровергаю, – сказал Хедли. – Но откуда вы это знаете?

– Рассказал Гримо, – ответил доктор Фелл. Хедли удивленно поднял на него глаза.

– Да-да. Поняв эту ужасную ошибку во времени, я сразу все понял. Но слушайте дальше.

Флей написал записку, надел пальто я шляпу и собрался выходить. Гримо хотел, чтобы считалось, будто Флей наложил на себя руки сразу после того, как вернулся от него, и решил выполнить свое намерение, когда тот уже оделся.

Возможно, Флей уже подсознательно насторожился и поспешил к двери – ведь он был не ровня здоровенному Гримо, – а, может, это случилось во время борьбы, кто это сейчас установит? Во всяком случае, Гримо, приставив револьвер к пальто Флея, когда тот выкручивался, сделал неудачный выстрел. Вместо того чтобы выстрелить своей жертве в сердце, он попал ему под левую лопатку. Ранд была похожа на ту, от которой затем умер сам Гримо. От такой раны, хотя она и смертельна, умирают не сразу. Это будто ирония судьбы: оба брата убиты одинаково.

Конечно, Флей упал. Он не мог сделать ничего другого, и это был самый разумный выход, потому что Гримо в противном случае его сразу бы добил. Но Гримо, видимо, на мгновение от страха потерял самообладание. Ведь угроза нависла над всем его планом. Как Флей мог выстрелить себе в спину? Кроме того, Флей, прежде чем пуля сделала свое дело, пронзительно закричал, и Гримо подумал, что этот крик кто-нибудь услышал.

В эту минуту ему хватило здравого смысла и силы волн, чтобы не растеряться. Он положил револьвер в руку неподвижного Флея, который лежал лицом вниз, и взял свернутую в кольцо веревку. Замысел, несмотря ни на что, надо было довести до конца. У него хватило здравого смысла и на то, чтобы не сделать еще одного выстрела и не привлечь чьего-нибудь внимания. И он кинулся стремглав из комнаты.

Крыша! Видите, джентльмены, крыша была его единственным шансом. Ему повсюду мерещились преследователи. Возможно, в голову пришли неприятные воспоминания о трех могилах во время бури у подножия Карпатских гор. Гримо боялся, что его заметят на крышах, поэтому как только мог спешил к люку в доме Бернаби, стремительно спустился в его квартиру и только там успокоился.

А что было дальше? Пьер Флей оказался тяжелораненым, но у него крепкие ребра – именно благодаря этому он не умер, когда его похоронили заживо. Убийца ушел, ко Флей не поддался смерти. Ему требовалась помощь. Он должен был добраться до…

До врача, Хедли. Вы спрашивали вчера, почему Флей шел в другую сторону улицы, в тупик. Именно там, как вы знаете, живет врач, к которому Флея потом и доставили. Смертельно раненный, но не убитый, Флей поднимается. На нем шляпа и пальто. Он прячет в карман вложенный ему в руку револьвер, который еще может ему пригодиться, спускается вниз и направляется, стараясь ступать твердо, посредине безлюдной улицы. Он идет…

Вы спрашивали себя, почему Флей, шагая посредине улицы, тревожно оглядывался по сторонам? Очевидно, потому, что знал: убийца прячется где-то рядом в засаде и может напасть снова. Но ему показалось, что опасность миновала. Впереди быстро шли двое мужчин. Он минует освещенную витрину ювелирного магазина. Впереди справа уличный фонарь…

А Гримо? Гримо понимал, что его никто не преследует, хотя вернуться на крышу он не решался. Но минутку! Ведь можно выглянуть на улицу и удостовериться, все ли там спокойно. Ему ничего не угрожает, превосходно. В доме, где живет Бернаби, никого нет. Гримо медленно спускается по лестнице и осторожно открывает дверь. Пальто он расстегнул, когда наматывал па себя веревку. Выглянув на улицу, он попадает в свет уличного фонаря, который стоит как раз напротив этой двери. Лицом к нему посредине улицы идет человек, которого он оставил мертвым в другом доме меньше десяти минут назад.

Братья в последний раз оказались с глазу на глаз.

Белая рубашка Гримо в свете уличного фонаря отличная мишень, и Флей, сходивший с ума от боли и отчаяния, уже не колеблется. Он выхватывает револьвер, кричит: «Вторая пуля – для тебя!» – и стреляет. Это стоит ему очень больших усилий. Кровотечение становится еще больше, он это знает, он снова кричит, бросает в сторону Гримо теперь уже разряженный револьвер и падает ничком. Это тот выстрел, который слышали трое свидетелей с Калиостро-стрит. Пуля попала Гримо в грудь именно тогда, когда он, отшатнувшись назад, хотел закрыть дверь.

РАЗГАДКА

– А дальше? – спросил Хедли, когда доктор Фелл замолчал и наклонил голову.

– Трое свидетелей, конечно, не видели Гримо, – после длительной паузы, тяжело вздохнув, отозвался доктор Фелл. – Не видели потому, что он не выходил из дома на ступеньки крыльца и до него было свыше двадцати футов от того, кого, как считали, убили посредине заснеженной безлюдной улицы. Смертельно раненный Флей истекал кровью. На оружии не осталось отпечатков пальцев – снег смыл их в буквальном смысле слова.

– Господи! – проговорил Хедли так спокойно, будто делал официальное заявление. – Этим все и объясняется. Надо же, я об этом и не подумал… А что делает Гримо?

– Гримо находится в доме. Получив пулю в грудь, он, однако, не считает, что ранен серьезно. На его взгляд, ему выпадали испытания куда более трудные, чем пуля. В конце концов получив то, что он хотел сделать себе сам – рану, – он рассмеялся. Этот смех и слышали свидетели.

Но план Гримо провалился. Он не знает, что Флей уже мертв, ведь он видел того на улице, державшего револьвер в руке. Рана от пули причиняла Гримо острую боль. То, что часы в витрине ювелирного магазина спешили, было ему на руку, но как он мог знать, что они спешат! Теперь Гримо был уверен только в том, что Флея уже не обнаружат как самоубийцу в его маленькой комнате. Возможно, он и был тяжелораненым, рассуждал Гримо, но он еще способен разговаривать с полицейским, который бежал к нему по улице. Если не придумать ничего толкового, его, Гримо, ждет виселица – ведь теперь Флей не будет молчать.

Все это приходит ему в голову сразу после выстрела. Он не может оставаться больше в темном коридоре. Лучше посмотреть на рану и проверить, не осталось ли где следов крови. Где это сделать? Конечно, наверху, в квартире Бернаби Гримо идет наверх, открывает дверь, включает свет, освобождается от намотанной на него и теперь уже ненужной веревки. Теперь он не может сделать вид, будто Флей приходил к нему. В эту минуту тот, наверное, уже разговаривает с полицией.

Гримо осматривает свою рану. Подкладка светлого твидового пальто и одежда – в крови, но сама рана невелика. Он достает носовой платок и клейкую ленту, закрывает рану и останавливает кровотечение. Кароля Хорвата ничто не может убить, и он позволяет себе посмеяться по этому поводу. Успокоившись, самоуверенный как всегда Гримо приводит себя в порядок – отсюда кровь в ванной комнате – и пытается собраться с мыслями, Который час? Господи! Он опаздывает! Пока его не поймали, надо убираться отсюда, надо спешить домой.

Свет остается включенным. Когда свет, нагорев на шиллинг, отключился, мы не знаем. По крайней мере не раньше, чем через три четверти часа, после того, как его видела Розетта.

По дороге домой Гримо, видимо, вновь начинает размышлять. Его разоблачили? Кажется, этого не миновать. И все-таки неужели нет никакой лазейки, какой-нибудь надежды, пусть даже самой слабой? Видите ли, джентльмены, Гримо, несмотря ни на что, – боец. Душа у Гримо была не одного черного цвета. Он мог убить брата, но я не совсем уверен, мог ли он убить друга или женщину, которая его любит. Так или иначе, он лихорадочно ищет выход. Осталась одна возможность, рассуждает он, необычайно шаткая и почти безнадежная, единственная: выполнить задуманный план до конца и изобразить дело так, будто Флей пришел к нему и ранил его, Гримо, у него дома. Револьвер у Флея. Гримо скажет, а свидетели подтвердят, Что он не выходил из дома весь вечер. Свидетели могут присягнуть, что Флей у него был все-таки, и пусть тогда проклятая полиция попробует что-нибудь доказать! Почему бы и нет? Снег? Снег перестал и замел следы Флея… Это был последний – сомнительный, дьявольский, дерзкий, но единственный – выход из этих чрезвычайных обстоятельств…

Флей стрелял в него приблизительно без двадцати десять. Он приходит домой без четверти десять или чуть позже. Как войти в дом, не оставляя следов от ног на снегу? Для Гримо, с его телосложением, как у быка, и только легко раненного, это не трудно сделать. Между прочим, я придерживаюсь мысли, что он был действительно ранен легко и если бы он не сделал того, что сделал, его бы повесили. Теперь надо спуститься по ступенькам до двери в полуподвальное помещение, как он и планировал. Но как? На ступеньках лежит снег. Но ведь вход в полуподвальное помещение помещается рядом с соседним домом, разве не так? Именно так. А там над дверью есть выступ, нависающий над ступеньками. Значит, внизу, перед самой дверью в полуподвальное помещение, снега нет. Если он доберется туда, не оставив следов…

Да, он доберется. Он зайдет с другой стороны, будто идет к двери соседнего дома, а потом спрыгнет вниз на чистое место. Вспоминаю, кто-то слышал глухой звук, будто что-то упало вниз, – как раз перед тем, как зазвонил звонок у главного входа.

– Но он же не был возле главного входа и звонить не мог!

– Он звонил, только изнутри. А в дом вошел через полуподвальное помещение, где его ожидала Эрнестина Дюмон. Дальше они собирались осуществлять обман вдвоем.

– Итак, мы подходим к обману, – сказал Хедли. – Как это было сделано? И откуда вы знаете, как?

Доктор Фелл откинулся назад, сложил ладони и задумался, будто расставляя факты в определенном порядке. Наконец он ответил:

– Откуда я знаю? Ну, самое первое объяснение – вес этой куртины. – Он небрежно показал на большое, прислоненное к стене изрезанное полотно. – Да, да, джентльмены, именно вес картины. Она не имела особого значения, пока я не вспомнил еще кое о чем.

– Вес картины?.. – буркнул Хедли. – Ага, картина… Я и забыл о ней. Но какую роль играет в этом проклятом деле картина? Что Гримо собирался с нею делать?

– Гм… Ну, да… Видите, это как раз то, что меня удивило.

– Но при чем тут вес картины? Она не очень тяжелая. Вы сами поворачивали ее к свету, подняв одной рукой.

– Совершенно верно! – возбужденно сказал доктор Фелл. – Вы попали в цель! Я поднимал ее одной рукой и поворачивал. Но почему тогда наверх ее несли два человека – возчик и еще кто-то?

– Что?!

– Да, да. Вы сами это знаете. Мы слышали об этом два раза. Гримо, забирая картину из мастерской Бернаби, легко снес ее вниз. А когда после обеда он с этой самой картиной вернулся сюда, наверх ее должны были уже нести двое мужчин. Где она вдруг набрала такой большой вес? Сами видите, она не под стеклом. Где был все это время Гримо – с утра, когда он купил картину, и до тех пор, пока привез ее домой? Она слишком велика, чтобы он носил ее с собой просто так, для удовольствия. Почему Гримо настаивал, чтобы Бернаби ее завернул?

Не очень трудно сделать вывод: он использовал картину с целью скрыть еще что-то, что принесли вместе с нею наверх. Что-то очень большое, величиной семь футов на четыре. Гм…

– Но там ничего не было, – возразил Хедли. – Иначе бы мы нашли это тут, в этой комнате. Разве не так? Кроме того, эта вещь должна быть совершенно плоской, а то бы ее сразу заметили под оберткой. Что может быть величиной семь футов на четыре, но одновременно тонкое и незаметное под оберткой картины? Что имеет размеры картины, но при этом, когда нужно, его можно спрятать от чужих глаз?

– Зеркало, – ответил доктор Фелл.

Наступила глубокая тишина. Хедли поднялся со стула. Доктор Фелл медленно продолжил:

– Его можно спрятать от чужих глаз в этом широком дымоходе, куда мы все пытались просунуть кулаки. Спрятать, поставив на выступ в середине. Не нужно никакого волшебства. Достаточно только быть сильным в руках и плечах.

– Вы имеете в виду этот чертовский сценический фокус?! – воскликнул Хедли.

– Новый вариант сценического фокуса, – поправил его доктор Фелл. – И очень практичный, если вам нужно им воспользоваться. А теперь посмотрите на эту комнату. Вот дверь. А что вы видите на стене напротив двери?

– Ничего, – ответил Хедли. – Только то, что стена обшита панелями, а книжный шкаф отодвинут далеко в сторону.

– Правильно. А какую-нибудь мебель между дверью и этой стеной вы видите?

– Нет.

– Итак, если смотреть в комнату из зала, видны только темный ковер и пустая, обшитая дубовыми панелями стена, да?

– Да.

– А теперь, Тед, откройте дверь и посмотрите в зал, – попросил доктор Фелл. – Какой там ковер и стена?

– Такие же, – ответил Ремпол, выполнив просьбу, хотя отлично знал это и раньше. – На полу, до самых плинтусов – сплошной ковер, такого же цвета, как в комнате, и такие же панели на стенах.

– Верно. Между прочим, Хедли, – нехотя продолжал доктор Фелл, – вы можете вытащить это зеркало из-за книжного шкафа. Оно там со вчерашнего полудня, когда Дреймен нашел его в дымоходе. Проведем небольшой эксперимент. Я не думаю, что кто-нибудь из домашних нам помешает. Я попрошу вас, Хедли, поставить зеркало прямо перед дверью – так, чтобы, когда ее открывают, до зеркала оставалось несколько дюймов. Из зала дверь открывается внутрь и вправо.

Старший инспектор с некоторым усилием вытащил зеркало из-за книжного шкафа. Оно было на несколько дюймов выше и шире, чем дверь. Для того, чтобы зеркало стояло ровно, его поддерживала тяжелая поворотная опора, – если смотреть на нее, опора была с правой стороны. Хедли с интересом рассматривал зеркало.

– Поставить перед дверью? – переспросил он.

– Да. Приоткрыв немного дверь, вы увидите… Попробуйте!

– Хорошо. Но если сделать так, тогда тот, кто сидит в комнате в противоположном конце зала, где сидел Миллз, увидит прямо посредине зеркала свое отображение.

– Ничуть. Под этим углом, под которым я его сейчас поставлю, не увидит. Пока я прилаживаю зеркало, вы вдвоем идите туда, где был Миллз. И не оглядывайтесь, пока я вам не крикну.

Хедли, бормоча, что это глупости, все же направился вслед за Ремполом, сгорая от любопытства. Они не оглядывались, пока не услышали оклик Фелла.

В зале было полутемно. Темный ковер тянулся даже до закрытой двери. Рядом с дверью, будто усталый церемониймейстер перед открытием памятника, маячил доктор Фелл. Он стоял немного справа от двери, у стены и, протянув руку, держался за круглую, как шарик, ручку.

– Начинаем! – Доктор Фелл быстро открыл дверь, какое-то мгновение подержал ее открытой и снова закрыл. – Ну? Что вы видели?

– Я видел комнату внутри, – ответил Хедли. – Или по крайней мере мне так показалось. Видел ковер и заднюю стену. Комната была на вид очень большой.

– Ничего этого вы не видели, – возразил доктор Фелл. – В действительности вы видели изображение обшитой панелью стены справа от двери, около которой вы стоите, и ковер, который тянется до нее. Вот почему комната казалась такой большой. Вы видели ее двойную длину. Вы знаете, что зеркало больше, чем дверь. Отображения самой двери не видно, потому что она открывается внутрь, вправо. Присмотревшись внимательнее, вы могли бы увидеть линию, похожую на тень, вдоль верхнего края двери. Зеркало в комнате выше двери и отражает ее верхний край. Но все ваше внимание привлечет фигура, которую вы увидите в дверном проеме. Между прочим, меня вы видели?

– Нет, вы стояли слишком далеко в стороне, только рукой держались за ручку.

– Совершенно верно. Я стоял так, как стояла мадам Дюмон. Прежде, чем я объясню, как сработал весь механизм, поставим еще один эксперимент. Вы, Тед, садитесь на стул перед столом, так, как сидел Миллз. Вы много выше его, но это лишь подтвердит мою идею. Я стану в стороне от открытой двери и буду смотреть на себя в зеркало. Теперь вы не можете меня не узнать – хоть спереди, хоть сзади. Скажите, что вы видите?

Эффект был поразительным. При тусклом свете в приоткрытых дверях стоял доктор Фелл и смотрел еще на одного доктора Фелла, который стоял на пороге и тоже удивленно смотрел на себя.

– Я не касаюсь двери, – услышали они голос.

Глядя, как шевелятся губы, Ремпол мог бы поклясться, что это говорит доктор Фелл, стоя в комнате. Зеркало отбрасывало голос назад, как резонатор.

– Кто-то, став по правую сторону от меня, любезно открывает и закрывает мне дверь. Я к ней не прикасаюсь, потому что мое отражение должно было бы сделать то же самое. Что вам еще бросается в глаза? Быстро!

– Один из вас намного выше, – сказал Ремпол.

– Кто именно?

– Вы сами, фигура в зале.

– Совершенно верно. Во-первых, это потому, что вы видите ее на расстоянии, и особенно потому, что сидите. Для человека такого роста, как Миллз, я имел бы вид великана. Гм… Ага… Теперь, если я сделаю быстрое движение, чтобы войти в эту дверь – допустим, я способен на такой маневр, – и одновременно мой сообщник справа тоже сделает неожиданно быстрое движение и закроет за мной дверь, тогда фигура внутри…

– …бросится навстречу вам, будто для того, чтобы помешать вам войти.

– Именно так. А теперь пойдем почитаем показания, если у Хедли они есть.

Когда мимо зеркала, которое Хедли отодвинул в сторону, они снова вошли в комнату, доктор Фелл, тяжело дыша, опустился на стул.

– Извините, джентльмены, я должен был бы все это понять уже давно, еще тогда, когда слушал подробные показания Миллза. Разрешите, я попытаюсь припомнить и повторить его слова. Слушайте внимательно, Хедли, Гм… – Доктор Фелл постучал себя суставами пальцев по лбу и нахмурился. – Миллз сказал: «…мадам Дюмон… уже собиралась постучать, когда я увидел, что вслед за нею идет высокий человек. Оглянувшись, она тоже увидела его и начала ему что-то говорить… Высокий человек, не отвечая, подошел к двери, неторопливо отвернул воротник пальто, снял кепку и засунул ее в карман…»

Понимаете, джентльмены? Он должен был сделать так, чтобы его изображение не могло быть в кепке и в пальто с поднятым воротником. Фигура внутри комнаты должна была быть в халате. Но меня удивило, почему он, так заботливо сделав это, не сбросил маску.

– Хорошо. А что с маской? Миллз говорит, что не…

– Миллз не видел, чтобы он снимал маску. Я вам объясню, почему. Послушаем Миллза дальше: «…мадам Дюмон, что-то воскликнув, отступила от стены и поспешила открыть дверь. На пороге появился профессор Гримо…»

Появился! Это именно то, что он сделал. Наш свидетель чрезвычайно точен. А мадам Дюмон? Тут она допустила первую ошибку. Испуганная женщина, глядя на ужасную фигуру перед дверью комнаты, в которой был тот, кто мог ее защитить, не отшатнулась бы, а бросилась бы к этой двери в поисках защиты. Миллз уверяет, что профессор Гримо был без очков. Конечно, они бы не подходили к маске. Для человека же в комнате, естественно было бы, по моему мнению, надеть очки. А Гримо, по свидетельству Миллза, стоит столбом, держа руки в карманах. Дальше – вообще какая-то чертовщина. Миллз говорит: «У меня сложилось впечатление, будто мадам Дюмон, хотя она и отступила к стене, закрыла за ним дверь. Как я помню, ее рука лежала на дверной ручке».

И это также неестественное для нее поведение. Она ему возразила, но Миллз говорил правду. – Доктор Фелл махнул рукой. – Дальше рассказывать не стоит. Но тут возникает вопрос. Если Гримо был в комнате один, если он вошел туда через свое собственное изображение, то что произошло с его одеждой? Что произошло с тем длинным черным пальто, с коричневой кепкой, даже с его искусственным лицом? В комнате ничего этого не оказалось. Тогда я вспомнил, что когда-то Эрнестина Дюмон шила костюмы для оперного театра. Я вспомнил то, что нам сказал О'Рурк, и знаю…

– Что?

– …что Гримо все сжег, – сказал доктор Фелл. – Одежда его была из бумаги, как и у всадника, о котором рассказывал О'Рурк. Он не мог рисковать и долго жечь настоящую одежду в этом камине. Он должен был спешить. Все надо было быстро порвать и уничтожить. А комки чистой почтовой бумаги надо было сжечь сверху, чтобы прикрыть цветную бумагу, из которой была сделана одежда. «Опасные письма»! Черт побери! Мало убить себя за такие мысли! – Он сжал кулак. – Ведь не выявлено никаких следов, которые вели бы к ящику в столе, где он держал свои важные бумаги. Была и еще одна причина жечь бумаги: это – скрыть следы от «выстрела». – Выстрела?

– Не забывайте, что револьвер должен был выстрелить в этой комнате. А свидетели слышали взрыв ракеты, украденной у Дреймена из припасов, которые тот держит для фейерверков в ночь Гая Фокса. Дреймен заметил пропажу, и, думаю, понял, что к чему, а потому и бормотал что-то о фейерверке. Кусочки толстого картона разлетелись по комнате. Картон горит плохо, и надо было проследить, чтобы эти кусочки сгорели, или скрыть их под целой кучей бумаг. Несколько кусочков я нашел. Конечно, никакой пули не было. В современных патронах для «кольта» порох бездымный, он дает только запах. А в этой комнате, даже при открытом окне, стоял дым.

Давайте подведем итоги. На Гримо была длинная черная бумажная «униформа» – пальто с блестящими лацканами, которое с поднятым воротником напоминало халат. Прежде чем появиться перед зеркалом, он сбросил бумажную кепку с прикрепленной к ней маской и засунул ее в карман. Настоящий халат, между прочим, был в этой комнате. Черную «униформу» он неосмотрительно повесил в гардеробной комнате внизу. Там ее увидел Менген. Как только он вышел, осторожная мадам Дюмон спрятала ее в более надежном месте. Конечно, желтого твидового пальто она там не видела. Гримо, который был наверху, должен был выйти в нем выполнять свой план. Но вчера в конце дня это пальто нашли в гардеробной комнате, и мадам Дюмон должна была сказать, будто там оно было все время. Отсюда и пальто-хамелеон.

Теперь вы можете себе представить, что произошло в субботу вечером после того, как Гримо убил Флея и, получив пулю, сам вернулся в свой дом. Ему и его сообщнице пришлось поволноваться. Видите ли, джентльмены, Гримо опаздывал. Он должен был прийти до девяти тридцати, а его не было до девяти сорока пяти. Чем дольше он задерживался, тем ближе его время, которое он назвал Менгену. Ведь Менген ждал посетителя, за которым должен был следить. Это становилось опасным, и я допускаю, что Гримо чуть не сошел с ума от беспокойства. Он пробрался к полуподвальному помещению, где его ожидала сообщница. Твидовое пальто с пятнами крови они повесили в гардеробной комнате с тем, чтобы вскоре забрать его оттуда. (Но не забрали, потому что Гримо умер.) Дюмон осторожно просунула руку в дверь, нажала с улицы на звонок и пошла будто бы открывать дверь, а Гримо в это время надевал «униформу». Но пауза оказалась слишком долгой, и Менген спросил, кто там. Гримо, еще не совсем успокоившись и не желая, чтобы его обнаружили, сделал грубую ошибку. Он зашел слишком далеко, а потому, чтобы удовлетворить детское любопытство Менгена, назвался Петтисом и закрыл в вестибюле дверь в гостиную, где тот находился с Розеттой. Такой низкий голос, как у Гримо, только у Петтиса. Да, это была ошибка. Правда, она вполне объяснима – единственным желанием Гримо было увернуться, подобно футболисту с мячом, которого преследуют противники, и избежать опасности.

Обман удался. Гримо оказался один в своей комнате. Его пиджак, возможно, с пятнами крови забрала мадам Дюмон. Ему теперь предстояло только закрыться в комнате, надеть настоящий халат, уничтожить бумажную «униформу» и спрятать зеркало в дымоход.

Это, повторяю еще раз, привело к трагическому концу. Кровотечение началось снова. Обычный человек, да еще раненный, не выдержал бы того напряжения, которое уже испытал Гримо. Его убила не пуля Флея. Его легкие разорвались, будто гнилые кусочки резины, когда, прилагая необычайные усилия, он поднимал зеркало в тайник. И Гримо это понял. Последним усилием, ухватившись за диван и опрокинув на бок стул, он бросает в огонь ракету. После всех его планов и хитростей мир перед ним переворачивается и медленно становится черным. Гримо пытается крикнуть и не может, так как кровь заливает ему горло, В этот момент Шарль Гримо понял внезапно то, во что никогда не верил, – терпит неудачу самый дерзкий обман в его горькой несправедливой жизни.

– Что было дальше?

– Гримо знал, что умирает, – продолжал доктор Фелл. – И самое удивительное, – несмотря на то, что не осуществились все его планы, был этому рад.

Снова пошел снег. Свинцово-серый день стал еще более пасмурным. Голос доктора Фелла таинственно звучал в прохладной комнате. Никто не заметил, как дверь открылась и на пороге появилась фигура женщины с обреченным выражением лица. Обреченное выражение лица, черное платье, но на плечи, во имя любви к покойному, накинута яркая красно-желтая шаль.

– Видите ли, джентльмены, он сознался, – монотонным голосом продолжал доктор Фелл, – Он пытался сказать нам правду о том, как убил Флея, как в свою очередь Флей убил его. Но мы Гримо не понимали. Только часы помогли мне понять, что произошло на Калиостро-стрит. Вот так.

Припомните его последние слова перед смертью: «сто сделал мой брат. Я не думал, что он будет стрелять. Бог его ведает, как он выбрался из той комнаты. Был только что там, и вот его уже нет… Хочу сказать вам, кто мой брат, чтобы вы не подумали, будто мои слова – бред».

– Он имел в виду комнату Флея на Калиостро-стрит, где оставил брата умирать? – спросил Хедли.

– Да. И страшное потрясение, которое пережил, когда открыл дверь дома, у которой светил уличный фонарь. Кроме того, он, конечно, не думал, что о Флее кому-нибудь известно. А теперь вспомните его беспорядочные, недосказанные слова, которыми он, зная, что умирает, пытался нам все объяснить. Сперва Гримо хотел сказать нам о Хорватах, о соляной шахте, но тут же перескочил на убийство Флея и на то, что Флей сделал ему. «Не самоубийство». Увидев Флея на улице, он не мог уже выдать смерть брата за самоубийство, как планировал. «Не получилось с веревкой». О Флее после этого нельзя было подумать, что он воспользовался веревкой, которую Гримо бросил как ненужную. «Крыша». Гримо имел в виду крышу не этого дома, а другую, ту, по которой он шел, оставив комнату Флея. «Снег». Снег перестал идти и поломал его планы. «Слишком яркий свет». Тут большой вопрос, Хедли. Когда он выглянул на улицу, там был очень яркий свет от уличного фонаря. Флей опознал его и выстрелил. «Револьвер». Естественно, у Флея тогда был револьвер. «Гай». Маска Гая Фокса, которой Гримо воспользовался. И наконец, «Не сваливайте на беднягу…» Он имел в виду не Дреймена. Думаю, это была его последняя просьба: простите за то, что ему было стыдно, – за тот обман, который он совершил. «Не сваливайте на беднягу Петтиса, он ни при чем, я не хотел его впутывать».

Все долго молчали.

– Да, – грустно сказал Хедли. – Да… Все понятно, кроме одного. Зачем изрезали картину и куда девался нож?

– Думаю, изрезанная картина – это еще одна деталь изощренного обмана. Куда делся нож? Откровенно говоря, не знаю. Возможно, Гримо положил его рядом с зеркалом в дымоход. Но там его сейчас нет. Наверное, Дреймен вчера взял его и куда-то дел.

– Ошибаетесь, – послышался голос от двери. – В этом вы ошибаетесь.

Там стояла Эрнестина Дюмон. Сложив руки на груди, она усмехалась.

– Я все слышала. Может, вы меня бы повесили, а может, нет. В конце концов это не имеет значения. После многих лет жизни бок о бок с Шарлем мне в этом мире нечего делать одной. Нож взяла я, джентльмены. Он предназначен для определенной цели.

Она довольно усмехнулась. Глаза у нее блестели. Рем-пол увидел, что мадам Дюмон прятала под шалью. Неожиданно она покачнулась и упала лицом вперед. Подхватить ее никто не успел. Доктор Фелл медленно поднялся со стула, медленно подошел к ней, посмотрел на нее и, побледнев, сказал:

– Я совершил еще одно преступление, Хедли. Я снова разгадал правду.