Три креста

I

– Никколó! Проснись же, наконец!

Никколо дремал, полусидя: он удобно примостился на стуле, спрятав руки в карманы брюк и прислонившись головой к стеллажу стоящего позади книжного шкафа; рядом громоздился старинный сундук, заставленный вазами, тарелками и картинами: в книжной лавке братьев Гамби он был достопримечательностью для посетителей. В ответ на настойчивые призывы Джулио Никколо проворчал что-то невнятное, натянул шляпу пониже на лицо и опять закрыл глаза.

– Эй ты, бесстыдник! Все утро спишь – зла на тебя не хватает!

Никколо звучно причмокнул, затем открыл глаза и посмотрел на брата.

– Да что ты привязался? Знаешь ведь: у меня сейчас предобеденный сон!

– Мне пора в банк. Сегодня утром истекает срок векселя.

Никколо фыркнул.

– Ну и иди! Стоило ради этого меня будить.

– А за товаром кто присмотрит?

– Какой идиот вздумает в этот час покупать книги? Ладно, иди, я присмотрю!

Пока Джулио искал свой цилиндр, Никколо встал, прошелся до двери, будто хотел с разбегу броситься прочь из лавки, затем вернулся и сел на прежнее место.

Он был высокий и тучный, бороденка с проседью, пухлые губы и пасмурно-серые глаза.

Уже в который раз Джулио сам отправлялся в банк вместо того, чтобы послать кого-то из братьев.

– А где же Энрико? Вечно все приходится делать нам, будто он ни при чем! – Никколо попытался изобразить сочувствие.

– Бродит по улицам. Где же ему еще быть? Как раз самое время для прогулки.

– А меня ты, значит, упрекаешь в том, что я сплю?

Джулио чуть заметно улыбнулся, потом надел очки, чтобы рассмотреть повнимательнее подпись на векселе:

– Ну как, по-твоему, похоже?

Никколо молча пожал плечами.

– Да, получилось превосходно! – похвалил сам себя Джулио с деланным восторгом.

Брат только опустил голову и еще раз ухмыльнулся; затем нервно забарабанил ногой – так, что закачался и сундук, и все, что лежало сверху.

– Прекрати! Сейчас все разобьется!

– И пускай…

Джулио почесал подбородок и посмотрел на брата с недоумением:

– С тобой каши не сваришь! Теперь, дорогой мой, при всем желании, отступать слишком поздно. Остается надеяться, что нам удастся достать денег, чтобы оплатить векселя!

– А если в банке обнаружат, что ты… что мы подделываем подписи?

Из трех братьев Гамби Джулио был самым угрюмым, но при этом самым решительным и предприимчивым: он твердо верил, что доходы от книжной лавки в скором времени помогут им справиться с долгами и тогда не придется больше рисковать. Джулио придумал уловку с векселями, научился подделывать подписи. После подобных разговоров с Никколо он падал духом, но в банк все-таки шел: им необходимо было выиграть время. Впрочем, сам по себе этот ритуал уже стал привычным для Джулио: главное – быть пунктуальным. Он даже гордился тем, что три года все шло так гладко: за это время братья выручили более пятидесяти тысяч лир, и никто ничего не заподозрил; даже сам кавалер Горацио Никкьоли, который действительно когда-то оказал им услугу, подписав пару векселей, ни о чем не догадывался. Он по-прежнему был их другом и каждый вечер непременно заходил в лавку поболтать.

Джулио был моложе Никколо и выше ростом, только без бороды и совсем седой. Его розоватое лицо украшали пока еще золотистые усы, а голубые глаза по цвету напоминали какой-то драгоценный камень. Джулио был самым образованным из братьев, к тому же – самым трудолюбивым: с утра до ночи мог сидеть в лавке. Никколо исполнял обязанности антиквара и почти все время проводил в окрестностях Сиены: колесил по старым поместьям и деревушкам в поисках интересных вещиц.

Энрико занимался переплетом в одной из мастерских неподалеку от книжной лавки. Роста он был небольшого и носил темные усы; характер имел грубый и заносчивый.

Из трех братьев женат был только Никколо; они жили все в одном доме, вместе с двумя молодыми племянницами-сиротами.

Отец Гамби был удачлив в делах, да и им на первых порах везло; однако постепенно книжная лавка стала приносить все меньше и меньше дохода.

Джулио надел цилиндр, предварительно смахнув с него пыль, замер в нерешительности, глядя на лежащий на столе вексель и задумчиво поглаживая подбородок, наконец, схватил вексель и убрал в карман. Никколо наблюдал за ним, бормоча себе под нос ругательства и проклятия.

– Нечего возмущаться!

– А что ж мне остается?

– Ничего. Успокойся и смирись.

– Да я не хочу провести остаток жизни в тюрьме!

У Никколо был мощный, звучный голос, и когда он кричал, трудно было понять, всерьез это или в шутку. Джулио не обиделся и ответил спокойно и сдержанно:

– Не волнуйся, в тюрьму пойду я один.

– Лучше возвращайся поскорее, а то меня того и гляди здесь удар хватит, пока тебя нет!

Джулио вышел на улицу и направился в банк, придерживая в кармане вексель, чтобы не потерять; он старался держаться уверенно и шел, высоко подняв голову. Пусть все видят: ему нечего бояться.

Никколо снова развалился на стуле, вытянув свои длинные ноги аж до самой середины лавки, и принялся мусолить во рту сигару, то и дело сплевывая на пол. Он даже не шевельнулся, когда на пороге показался посетитель, хотя они были хорошо знакомы и в былое время ходили вместе на охоту.

– Как поживаете? – спросил вошедший.

– Хорошо. А вы?

– Да вот, простудился немного.

Никколо слегка улыбнулся и сделал вид, что встревожен:

– Надо быть внимательнее к своему здоровью!

Пока синьор Риккардо Валентини разглядывал книги, Николо, как ни в чем не бывало, снова закрыл глаза. Вообще клиенты, давно знавшие братьев, обычно не обращались к Никколо, предпочитая дождаться Джулио, чтобы купить понравившуюся книгу.

– Хорошая у вас жизнь, сидите себе целый день! – сказал Валентини.

– Да, не жалуюсь. А вы, поди, завидуете?

– Я? Ну что вы. Напротив, я только рад за вас.

– Да, я живу на широкую ногу назло всем тем, кто меч– тает видеть меня нищим. Что мне до них? Пусть лопнут от злости!

Синьор Валентини тихонько засмеялся. Никколо же продолжал:

– У меня на обед сегодня дрозды и куропатки. Я заказал вино в одном из лучших погребов Кьянти, если бы вы его попробовали – диву бы дались. Господи! Люблю себя побаловать! Что может быть важнее в жизни, чем такие вот удовольствия? Да, в душе я аристократ – не то, что вы!

– Не то, что я? Ну еще бы! У меня забот по горло. Вот сегодня, к примеру: заболел управляющий – так мне пришлось приехать в Сиену. И дела все неотложные, да и как иначе, когда тридцать имений на твоем попечении? Не говоря уже о финансах.

Никколо, довольно потирая руки от таких признаний, продолжал дразнить Валентини:

– Вино и пунш! Я сам готовлю пунш. Пол-литра рома зараз! Вот это жизнь!

Бешеная радость охватила Никколо. И когда он смеялся так дико и неистово, то почему-то делался обворожителен.

– Джулио ушел на свидание с одной милой девушкой, вот он вернется – тогда закроем, наконец, эту клетушку и пойдем обедать. М-м-м – да, обед будет что надо! Жаль, у меня только один желудок, второй был бы очень кстати! Я заказал нашей служанке килограмм пармезана и еще особых груш, каждая фунт весом. Готов поспорить, что вы были бы не прочь разделить со мной такую трапезу!

Синьор Валентини засмеялся, похлопав Никколо по плечу. Затем спросил:

– Скажите, откуда у вас такая статуэтка Мадонны – та, что на сундуке?

Никколо нахмурился.

– Или, может, не хотите раскрывать секрета?

– Напротив. С вами я готов поделиться: эта Мадонна попалась мне в одном из крестьянских домов. И за это сокровище я отдал всего-навсего сто лир!

Он вскочил и завопил в каком-то странном восторге:

– Сто лир! Жалкие сто лир! Да он мне ее даром отдал! Есть же на свете такие идиоты!

– И за сколько вы ее продаете?

– Я-то? – прогремел Никколо, затем добавил пренебрежительно:

– Вчера один англичанин предлагал за нее четыре тысячи лир, четыре тысячи!

– И вы согласились?

– Да я за нее все шесть выручу.

Последние слова Никколо произнес тихо и задумчиво. Он, было, сел, успокоившись, но вдруг снова вскочил и закричал, топнув ногой:

– Сто лир! Ну, разве не идиот? Нужно быть круглым дураком, чтобы так продешевить!

Тут Никколо в очередной раз огорошил гостя своим смехом, который больше напоминал судороги.

В эту минуту вошел Джулио. Он бросил на Никколо пристальный взгляд из-под полей шляпы, которую всегда машинально натягивал на глаза, возвращаясь из банка.

– Что это ты разошелся?

Никколо резко осекся и, не ответив ни слова, бросился прочь из лавки.

II

Он шагал по улице с важным видом, высоко подняв голову; на все приветствия отвечал сквозь зубы, презрительно и односложно, будто куда-то торопился. Дойдя до фруктовой лавки на улице Кавур, он окинул взглядом лотки с фруктами, слегка повел головой, будто поправляя воротничок рубашки, но не остановился. Аромат фруктов манил Никколо, буквально сбивал с ног, однако он продолжал идти вперед, сам не зная куда, и то и дело сталкивался с прохожими. Какая-то неведомая сила все-таки заставила его повернуть обратно: из головы у него не шли только что увиденные фрукты, которые казались самыми вкусными и сочными на свете. Никколо чуть не плакал, в кармане у него не было ни гроша. Оставалась последняя надежда: попросить денег у брата.

Синьора Валентини в лавке уже не было.

– Ну и что здесь надо было этому бездарю? Попадись он мне еще раз – вот уж угощу его тумаками!

– Чем он тебе не угодил? – спросил Джулио с улыбкой.

– Ха! Еще не хватало, чтобы он сделал мне какую-нибудь гадость. Просто я его не желаю ни видеть, ни слышать – разве этого мало?

– Да ты никого не можешь ни слышать, ни видеть. Сумасшедший просто! И в кого ты такой?

Тут Никколо схватил брата за руку, скрежеща зубами, и взмолился, как капризный ребенок:

– Джулио, дорогой мой! Ты не представляешь, какие я только что видел яблоки и груши – полжизни готов отдать, лишь бы их попробовать! Просто чудо…

Джулио, посмеиваясь над его алчностью, спросил:

– Что, и впрямь так хороши?

– Божественны! И кожура так лоснится… Пока их не попробую – на другую еду и не посмотрю!

– Вот Энрико вернется – пошлем его за фруктами.

– Да, да! Пусть возьмет нашу утреннюю выручку и купит! У него, небось, тоже слюнки потекут, как их увидит.

– Не сомневаюсь!

Вошел Энрико, хлопнув дверью, – еще недавно братья могли себе позволить держать продавца, который открывал дверь перед посетителями. Энрико внимательно осмотрелся. Вид у него был недоверчивый и даже агрессивный.

– Где ты был? – поинтересовался Джулио.

– С какой стати я должен перед тобой отчитываться? Ты мне не отец! Я же не лезу в твои дела?

– Да, тебя наши дела не волнуют! – вмешался Никколо.

– Помолчал бы хоть раз! – огрызнулся Энрико. Он гнусавил, растягивая слова. – Вечно ты со своими колкостями. Я тут наткнулся на Валентини – непонятно, зачем он вообще приходит в лавку, если никогда ничего не покупает. Он и читать-то, небось, не умеет! И что ему дома не сидится? Приходит, только пол зря топчет – а мы потом чини его на свои деньги. Появлялся бы дома чаще – не пришлось бы его жене утешаться с фермером!

– Ты серьезно? Откуда ты знаешь? Вот потеха!

– Знаю – и все тут. Что бы я ни рассказал, вы обязательно спросите, откуда я знаю! Можете не верить, мне все равно.

Джулио открыл ящик стола, отсчитал десять лир и протянул их Энрико:

– Сходи, купи у Чичи яблок и груш, два кило.

– А почему я? У вас что, ног нет?

– Это он решил тебя отправить, – сказал Джулио, кивнув на Никколо. Тот сидел и обиженно молчал, глядя в сторону.

– Хорошо, схожу, но только загляну еще к мяснику за горгонзолой.

– Делай, как знаешь.

Энрико направился к выходу.

– Лишь бы ты убрался подальше и не путался под ногами! – прокричал ему вслед Никколо.

И, когда брат уже вышел, добавил:

– Ему лишь бы дурака валять.

Воцарилась тишина. Слышно было только, как Джулио, сидя за столом, тихонько постукивает очками по промокашке. Так прошло полчаса.

– Благодаря сегодняшнему векселю, у нас теперь на пять тысяч лир больше.

– Ты это мне? – спросил Никколо.

– А кому же еще?

– Мне все равно. Знать ничего не желаю.

– Не хочешь себе портить кровь?

– Джулио! Хватит! У меня и так сердце болит, словно в него нож вонзили!

– Знаю. Мне и самому не легче.

От этих слов Никколо вдруг смягчился, в его голосе послышалась нежность – казалось, еще немного, и он кинется брату на шею:

– Только любовь спасает нас, если бы не она, я уже давно, наверное, превратился бы в животное… в жабу! И не смотри на меня так! – добавил он в ответ на растроганный взгляд Джулио.

– Девочкам нужна зимняя одежда, – сказал тот.

– Так давай купим, немедленно! Ради них я готов отказаться от новых ботинок! От всего на свете! Готов умереть с голоду!

Во время таких порывов Никколо выпячивал грудь, так что казался еще выше, и принимался метаться взад и вперед, будто в лавке ему было слишком тесно. Довольный собой, он бросал гордые и пламенные взгляды, шумно вздыхая, будто только что спас племянниц от смерти. Он нервничал.

– Девочки – самое святое, что у нас есть. Разве не так?

– Я и сам все время говорю это.

– А Энрико… Он тоже так думает?

– Черт возьми, разумеется!

– И где только его так долго носит?

– Да он всего-то десять минут, как вышел, – Джулио посмотрел на часы.

– Я, пожалуй, пойду, увидимся дома. Не задерживайся! – сказал Никколо.

Оставшись один, Джулио решил подготовить несколько квитанций. В этот момент зашел молодой француз, искусствовед, приехавший в Сиену изучать творчество художников пятнадцатого века, – он каждое утро заглядывал в лавку, возвращаясь из Государственного Архива. По обыкновению хорошо одетый, он держал в руках трость с набалдашником из слоновой кости в золотой оправе. Глаза его были бирюзового цвета, а улыбку обрамляли тяжелые светлые усы.

– Добрый день, синьор Низар.

– Здравствуйте!

– Какие новости?

– Вот, нашел кое-что интересное про Маттео ди Джованни[1]. Просто неслыханно! Это будет настоящим открытием! Не представляете, как я рад!

– Позволите полюбопытствовать? – спросил Джулио.

– Эта находка очень пригодится для книги, над которой я сейчас работаю!

– В таком случае не буду допытываться – лучше вам пока не раскрывать своих карт.

Джулио испытывал какое-то благоговение перед тем, что происходило в жизни других; и ему всегда было приятно, когда с ним откровенничали. Многие считали его человеком, которому можно доверять. Для Джулио же все они были частью того мира, который они с братьями навсегда утратили, запятнав себя подделкой подписей. С некоторых пор он все острее ощущал моральную ответственность за это и не смел требовать от окружающих уважения – оно было бы ему только в тягость. Джулио робел, избегал старых знакомых, чтобы не обмануть их доверие.

Приговор совести вынуждал его замыкаться в кругу семьи; всем же прочим он улыбался, но как-то сдержанно, натянуто, и от этого еще больше страдал. Никколо в друзьях не нуждался и каждый раз упрекал брата, когда тот проявлял к кому-либо чрезмерное радушие:

– Ты ведь понимаешь, что нас с этими людьми разделяет что-то, чего они нам никогда не простят. Так что нечего и нам с ними церемониться.

Джулио слушал Низара, спрятав руки в карманы и не поднимая глаз, – так нищий, проведя полчаса в компании богача, чувствует себя счастливее, чем прежде. Но если бы Низар протянул ему руку для рукопожатия, он почувствовал бы себя неловко.

В тот день Низар, который всегда считал, что сиенцы скупятся на книги, решил немного позлословить и спросил:

– Как идет торговля?

Джулио только покачал головой:

– Не знаю, сколько мы так еще протянем…

В один миг удовольствие, с которым Джулио только что слушал Низара, уступило место боли. Как несправедливо, что он должен терпеть лишения и не может, как его гость, спокойно работать! В голове Джулио то и дело рождались разные планы, от которых он всякий раз вынужден был отказываться – воспоминание об этом больно ранило его самолюбие. Низар тем временем продолжал:

– Хорошо еще, что в прежние времена вы неплохо заработали и теперь не нуждаетесь в деньгах!

Джулио, с трудом сдерживаясь, отвечал:

– Да, несомненно, это была большая удача! Но я, честно говоря, даже думать об этом не хочу. Будь что будет!

Низар, решив, что Джулио, по скупости и мелочности своей, прибедняется, рассмеялся.

– Вы мне не верите.

– Но позвольте, синьор Джулио, не хотите же вы убедить меня, что…

– Я никогда не говорю… то есть будь моя воля – никогда в жизни не сказал бы неправды! – Тут он вдруг погрузился в свои мысли. Низар посмотрел на него и спросил, как заговорщик:

– Может, вы боитесь, что я доложу о вас в фискальную службу, и вам увеличат налог?

В эту минуту дверь отворилась: вернулся Энрико. Сияя от счастья, он держал в охапке фрукты.

– Ну вот, не хватает только горгонзолы! – сообщил он. – А еще говорите, что я думаю только о себе. Только попробуйте еще раз назвать меня эгоистом!

Низару забавно было видеть замешательство Джулио, которое, однако, улетучилось при виде фруктов:

– Да, груши, и правда, восхитительны!

– Ну, я домой? Или нужно еще что-то купить? – спросил Энрико.

Брат кивнул ему на дверь, и тот вышел.

Когда Энрико что-нибудь покупал, то почему-то становился еще заносчивее – на вопросы отвечал сквозь зубы и не считал нужным прощаться.

– Да, изобилие на столе – наша слабость. У нас в семье все такие – даже Модеста, моя невестка, и та пристрастилась к хорошей еде.

Джулио не терпелось поскорее попасть домой: он боялся, что иначе ему ничего не достанется; да к тому же первый, как известно, всегда выбирает самый лакомый кусок. Если бы не Низар, он давно закрыл бы лавку, хотя и ожидал еще одного клиента. Джулио уже жалел, что договорился об этой встрече, и не без досады воскликнул:

– Не понимаю, как люди могут выбрасывать столько денег на жалкую горстку печатных листов! Я сижу здесь целыми днями, как пленник, света белого не вижу – мне и дотронуться-то противно до этих книг! Как было бы здорово сжечь их в один прекрасный день, все до единой!

– Но вы же образованный человек, неужели вы это серьезно?

– Я устал от своей образованности – хватит! Мне сорок лет, а кажется, будто восемьдесят, да что там… все сто! Вижу, вы опять мне не верите!

Низар только развел руками и, улыбаясь, сказал, что охотно верит. Но Джулио уже был в своих мыслях – он не мог вспомнить, купили ли они пармезана для макарон: «Вот уж Никколо разозлится, если обед будет приготовлен не так, как положено!» Он представил себе, как брат будет ссориться с женой, осыпая ее упреками. А потом молча встанет из-за стола и весь день не будет с ней разговаривать. Племянницы, Кьярина и Лола, тихонько посмеются, а Энрико, как всегда, скажет, что это чудовищная бестактность. Джулио замер посреди комнаты во власти собственных фантазий, на лице его было написано довольство.

Послышался дружный звон колоколов. Словно не веря своим ушам, Джулио вышел на улицу – городские часы торжественно отбивали полдень, с соседней Пьяцца Толомеи им вторила церковь Сан Кристофоро. Народ постепенно заполнял улицы города, чиновники спешили в конторы.

– Ну что ж, мы закрываемся! – сообщил Джулио с довольным видом.

Низар откланялся и зашагал в сторону дома: он арендовал виллу неподалеку от Порта Камоллия.

Пять минут спустя часы повторно пробили полдень; Джулио казалось, что на этот раз они обращаются именно к нему, и каждый удар был для него весел и сладок, как сахарный леденец.

III

После обеда Никколо по обыкновению бывал в хорошем расположении духа, но стоило кому-то сказать что-то лишнее, как он опять приходил в ярость.

Закончив трапезу, Джулио, как правило, занимался с племянницами, Энрико же уходил вздремнуть часок-другой.

– Как же меня раздражают все эти ваши разговоры! – бушевал Никколо. – А ведь я превосходно себя чувствовал! Оставьте меня в покое, лучше поговорю сам с собой – все равно вы меня не понимаете!

Никколо медленно вышел из дома, тяжело дыша; лицо его было покрыто испариной, хотя на дворе стоял октябрь. Как и братья, он страдал от подагры и, наевшись до отвала, с трудом волочил ноги.

Очутившись на улице, Никколо попытался придать себе веселости, однако если кто-то из прохожих отвечал ему улыбкой, он тут же мрачнел, словно его оскорбили.

Прогулка в парке Лицца[2] заняла у Никколо ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы выкурить сигару; после этого он направился в лавку, где его уже поджидал давний друг Витторио Корсали, страховой агент.

– Знаешь, я сегодня что-то не настроен разговаривать. Это так утомительно!

– Не понимаю, как я мог тебя утомить, я еще и рта-то раскрыть не успел…

– Какая разница! Меня и молчание сегодня раздражает!

– Мы тут потолковали с твоим братом Джулио: у меня есть для тебя выгодное предложение.

– Не нужно мне никаких предложений! Обсуждайте, что хотите, только без меня! Ничего сегодня не желаю слышать, даже жужжанья мух!

Он вызывающе засмеялся. Смех был буйный, страстный и горький одновременно.

– Зайду в другой раз, когда ему станет лучше… – сказал Корсали, обратившись к Джулио.

Тут Никколо окончательно рассвирепел:

– Я предупреждал тебя, чтобы ты молчал! Что здесь непонятного! Или вытолкать тебя в шею? – он тяжело дышал, кусая себе пальцы.

Корсали, обиженный таким приемом, несмотря на настойчивые призывы Джулио не принимать сказанное всерьез, решительно направился к двери. За его спиной снова раздался хохот – на этот раз добродушный, и Корсали застыл от удивления.

– Ты что, шуток не понимаешь? – сказал Никколо.

– С друзьями так не шутят.

Никколо задели эти слова, он посмотрел на Витторио хмуро и вызывающе.

Корсали носил белесые усы, был тощим и лысым; когда он разговаривал, то имел странную привычку скалить зубы, что делало его похожим на лису.

– Сделай милость, скажи, когда будешь готов поговорить, – сказал Джулио брату.

– Когда угодно, только не сегодня.

– Завтра я должен ехать в Радикондоли[3] по делам страховой компании. Там у приходского священника я видел серебряное распятие…

Последние слова заинтересовали Никколо. Он резко обернулся и спросил:

– Он его продает?

– Именно поэтому я и пришел.

Никколо, казалось, разозлился, будто Корсали в чем-то провинился:

– По-твоему, оно мне понравится?

– Думаю, да.

– Ты в таких делах не разбираешься, я тебе не доверяю.

– Уж совсем за простака меня держишь!

– И сколько он просит? Скряга, небось? – спросил Джулио.

– Вроде как двести.

Никколо задрожал от возмущения:

– Передай этому священнику, пусть подавится своим распятием! Я с такими, как он, дел иметь не хочу, я покупаю только у тех, кто не умеет торговаться. Увижу его у нас в лавке – поколочу, честное слово! Так и скажи! Пусть держится от меня подальше!

Никколо готов был, казалось, растерзать несчастного гостя. Неожиданно он улыбнулся и спокойно растянулся на стуле, поглядывая то на брата, то на Корсали; глаза его сияли, он словно приглашал их посмеяться вместе с ним. Им передалась его безмятежная, ребяческая радость. Заметив это, Николо как будто оскорбился и закричал не своим голосом:

– Не желаю с вами разговаривать!

Затем, нарочито не обращая внимания на Корсали, обратился к Джулио:

– Ты отправил счета?

– Осталось положить в конверт квитанции.

– Чего же ты ждешь?

– Сегодня все сделаю.

– Ничего не забыл указать?

– Я все переписал, как было в книге.

– А даты?

– И даты тоже.

– Хотелось бы знать, почему они не платят.

– Да просто люди поступают, как им удобно!

Никколо стукнул рукой по сундуку, так что звякнуло кольцо на мизинце, и зевнул:

– Что-то у меня голова болит: все эта острая подлива.

– Ты же просил, чтоб было побольше перца!

– Что у нас на вечер, цыпленок?

– Кажется.

– Если нет – пойду ужинать в ресторан.

– Как хочешь, кто тебе запрещает. Уже не в первый раз…

– А у тебя, Витторио, что сегодня на ужин?

– Да что Бог пошлет – бульончик, кусок вареного мяса и, может быть, головка сыра – самая малость, я ведь ем, как птичка.

Никколо усмехнулся:

– А я вот на завтра, пожалуй, куплю индейку. Я, знаешь ли, вареное мясо просто на дух не переношу!

Он повеселел и даже принялся рассказывать какую-то смешную историю. У него всегда в запасе был новый анекдот, после которого он сам хохотал до слез, приговаривая:

– Вот потеха! Кто, если не я, повеселит вас хорошим анекдотом!

Джулио тоже смеялся, но сдержанно. Никколо не унимался:

– Просто помереть можно со смеху! Аж слезы из глаз! Ой, живот болит! Прошлой ночью моя жена проснулась оттого, что я смеялся во сне – это мне приснился тот анекдот, что я давеча рассказал. Ты вот у Джулио спроси! За мной бы записывать!

Тут вошел Энрико, и Никколо помрачнел. Энрико брел спросонок, словно ошалев, покачиваясь, даже налетел на один из книжных шкафов.

– Какой же я рассеянный! Все потому, что плохо спал: у нас под окнами мраморщик что-то долбил, да так громко! Ведь знает, что люди отдыхают, имел бы хоть немного уважения! Так нет же, как нарочно. И какая необходимость так громыхать!

– Должно быть, мрамор привезли – работа есть работа.

– Чудовищная бестактность! Ведь он не один на свете! Мне до его мрамора дела нет – как и до его рогов! Жена, говорят, каждый день их ему наставляет!

– А ему какое дело до того, что ты спишь?

– Что значит – какое? Со мной все согласятся. Готов на что угодно поспорить – любой порядочный человек меня поддержит! Работал бы себе потихоньку – пожалуйста, сколько хотите! Не будить же людей! Я еле сдержался, проходя мимо, но в другой раз молчать не стану! Эх, доброта – враг мой! Ты что, высосал весь коньяк? – спросил он Никколо.

– Не нравится – покупай себе отдельную бутылку.

– Так и сделаю! А еще братья называются – хоть бы рюмку оставили.

– Выпей воды.

– Воды? Лучше провалиться мне на месте, чем взять хоть каплю в рот! Этой водой только подмываться!

Энрико даже изменился в голосе, что случалось с ним в минуты крайнего раздражения:

– Вы нарочно надо мной издеваетесь. «Выпей воды!» Разве это по-братски? Скажите, Витторио? Ничего, я сумею поставить вас на место! Я себя в обиду не дам! А еще говорят, что я обидчивый – да как тут не обидеться?!

– Сходи лучше проверь, как идут дела в переплетной мастерской.

– Я буду делать то, что считаю нужным. Это мое право. В конце концов, не из моей же кожи делают переплеты! Хотите ссоры – пожалуйста, двое на одного – что ж, ради Бога!

– Никто и не думал с тобой ругаться – напротив, мы всегда готовы тебя выслушать! – вмешался Джулио.

– Конечно, потому что вам нечего возразить!

– Зачем же возражать?

– Значит, вы продолжаете настаивать на своем?

– Послушай, Энрико, у меня нет никакого желания повышать голос.

– У тебя нет, а вот у него есть!

– Джулио, скажи ему – пусть лучше убирается подобру-поздорову! – отозвался Никколо, схватив попавшуюся под руку старинную вазу.

– Хочешь разбить вазу о мою голову? Хочешь подраться – пожалуйста, только вазу не трогай! Не думай, что я испугался – просто надо беречь вещи! Она из тонкого фаянса, дунешь – разлетится в дребезги. И потом – посмотрите, какие вмятины остались от его ног на сундуке! Да он просто вандал неотесанный!

Витторио с трудом сдерживал смех.

– Сделайте милость, перестаньте! Не надо братоубийства!

– Он рад разорвать меня на части! – сказал Энрико.

– Не говори глупостей, – вмешался Джулио.

– Ты всегда на его стороне. Пусть поставит вазу на место. Подумать только, он не слышит! Я ухожу. Как меня вообще сюда занесло!

Он с досадой посмотрел на аккуратно составленные книги и вышел.

Тут Никколо дал себе волю.

– Совсем распустился! Я ему покажу!

– Не надо принимать его в штыки!

– По мне так лучше бы сгинул раз и навсегда!

– Ну, зачем же так? – сказал Корсали примирительно.

– Мое дело, зачем! Лучше не спрашивайте! Если бы не он, все было бы совсем по-другому! Я давно мечтаю, чтобы мы с Джулио остались вдвоем!

– У нас общее дело, мы должны разделить эту ношу – все трое…

Хотя Корсали не понял намека Джулио, Никколо весь задрожал и поспешно перебил брата:

– Замолчи!

Джулио понял свою неосторожность. Его смущение не ускользнуло от Корсали:

– Ладно, не буду вмешиваться в ваши дела. Хотя я как– никак ваш друг, а не какой-то там недоброжелатель или сплетник…

Джулио попытался разрядить напряжение.

– Это все Никколо – навыдумывал глупости…

– Замолчи, я сказал! – прогремел тот, топнув ногой.

– Да что ты на меня напустился?

– Хватит, молчи! – и, словно чтобы его лучше поняли, закрыл себе рот ладонями.

Корсали был явно заинтригован, однако понимал, что вряд ли ему удастся что-то выведать.

– Вижу, вам неудобно при мне говорить – я, пожалуй, пойду.

– Нет уж, пожалуйста, останься! – закричал Никколо. Джулио покраснел, как девушка.

– Лучше бы вы хохотали, как давеча над шуткой, – заметил Корсали.

Тут Никколо взорвался окончательно:

– Я?! Чтоб я хохотал? Да это просто клевета, какой свет не видывал! Я никогда не смеюсь, слышишь? Никогда!

– Да ты просто не помнишь!

– Хватит! Хватит! Хватит! Если я сказал никогда – значит, никогда!

Джулио сделал знак Корсали, чтобы тот вышел. Когда братья, наконец, остались одни, Никколо разрыдался.

– Что с тобой?

– Я так больше не могу!

Джулио встал из-за стола, по его щекам тоже катились слезы.

Они старались не смотреть друг другу в глаза.

IV

Кавалер Горацио Никкьоли, городской асессор и глава нескольких благотворительных учреждений, по обыкновению появлялся в лавке с добродушным видом, ожидая найти неизменно теплый прием. Он чувствовал себя здесь хозяином, однако старался этого не показывать, так как действительно хорошо относился к братьям Гамби.

Никкьоли имел привычку глядеть из-под очков, слегка наклонив голову и как-то по-детски сложив губы в трубочку.

Он заглянул на следующий день после ссоры и потихоньку поинтересовался у Джулио:

– Как идут дела?

Джулио покраснел и ответил:

– По-прежнему.

– Надеюсь, ничего плохого?

– Нет, что вы!

Никколо, видя, как они шепчутся, спросил униженно:

– А со мной почему не изволите разговаривать?

– Да я с обоими рад поговорить. Просто вы вечно сидите там, на стуле… Бедный синьор Никколо!

– Здесь мне удобнее!

Никколо хотел было отпустить в адрес Никкьоли какую-нибудь колкость, но улыбнулся и промолчал. Джулио был как на иголках, ему стоило огромных усилий скрывать свое волнение. Он охотно уклонился бы от беседы, придумав, что ему нужно за марками, и задержался бы дольше положенного. Вот Энрико всегда делал вид, что очень занят, и сразу улепетывал, провожаемый гневными взглядами Никколо.

Иной раз Никкьоли ставил братьев в тупик своим раду– шием.

– Джулио, дай ему стул! – сказал Никколо.

– Сейчас принесу свой.

– Сиди! Уж лучше я встану…

Но даже не пошевелился и продолжал:

– Вы всегда желанный гость в нашей лавке, и мы будем рады, если вы задержитесь подольше.

Кавалер был, очевидно, растроган, братья же продолжали умасливать его вопросами:

– Как поживает ваша жена?

– Прекрасно, спасибо.

– А ребенок?

– Не поверите, растет на глазах!

– Что за славный малыш!

Кавалер так восхищался своим маленьким наследником, что не мог подобрать нужных слов:

– Чудо, а не ребенок! Красивый… сильный… то есть как бы это сказать… крепкий! Прекрасно сложен – такие ножки, а ручки… И развит не по годам! Умнее нас с вами! Только скажешь ему – агу… агу – сразу отвечает! Третьего дня четырнадцать месяцев исполнилось! Папина гордость!

Никколо сделал вид, что чихнул, стараясь скрыть ухмылку.

Кавалер продолжал, ничего не заметив:

– Джулио, я собирался пройтись, не хотите ли составить мне компанию? Расскажу вам про своего мальчугана!

Джулио посчитал, что невежливо отказываться, и надел цилиндр:

– Я сейчас.

– О нем я могу говорить часами. Он – самое дорогое, что у меня есть!

Никколо кивнул головой в знак одобрения.

Джулио и Никкьоли прошли через Порта Камоллия и направились по Страда Ди Пескайа, чтобы затем вернуться в город со стороны Порта Фонтебранда. Дорога спускалась вниз, исчезая за покрытыми высоким кустарником холмами, которые служили Сиене укрытием и защитой. Справа в долине, за длинным склоном, покрытом виноградниками, раскинулась деревня. Возле Мадоннино Скапато открывался вид на базилику Сан Доменико, величественная громада которой алела на холме. В розовой дымке неба монастырь св. Катерины, расположенный несколько поодаль, казался пурпурным в обрамлении двух темных кипарисов с острыми верхушками. Поток воды, разбиваясь на маленькие ручейки и лужи, шумно стекал с холма на улицу под дружный шелест кривых тополей, усеянных молодыми побегами. Под ними расстилалась такая сочная зеленая трава, что Никкьоли на мгновение остановился и воскликнул:

– С удовольствием променял бы свои поля в Монтериджони на эту красоту!

И тут же вновь пустился в разговоры о ребенке. Он уже в который раз подробно описывал роды своей жены – сколько вызвали врачей, какие возникли осложнения и какие были приняты меры. А сколько кормилиц они перепробовали, пока не нашли ту, у которой хватало молока! Затем Никкьоли перешел к воспалению десен: у малыша резались зубки. Он вытащил из кармана записную книжку в белой картонной обложке с позолоченными краями и показал ее Джулио:

– Вот, видите – все записываю, чтобы ничего не забыть. Наш мальчик никогда не плачет, даже ночью – так представьте себе, как перепугалась моя жена, когда он вдруг заплакал… она ведь у меня женщина чувствительная, нервная… Нам даже в голову не пришло, что это зубки… Мы тут же послали за нашим семейным доктором, который, надо отдать ему должное, приехал незамедлительно… На редкость добросовестный и надежный врач. Мы к другим уже давно не обращаемся. Ах да – ведь у малыша к тому же еще поднялась температура! Мы просто места себе не находили, свекровь даже предлагала поставить ему пиявки… Я был против, хотя вообще-то считаю это неплохим средством… Жена рыдала… В общем, шуму было!

Никкьоли старался ни на минуту не терять взгляд собеседника, чтобы тот не отвлекся и не пропустил чего важного.

Когда они вернулись в лавку, Джулио был совсем измучен. Кавалер же радостно сообщил Никколо:

– Эх, славно же мы прогулялись! Спросите у брата.

– Охотно верю.

– В следующий раз и вас с собой возьмем, даю слово!

– Да у меня ноги болят…

– Ноги болят? Даже я, в моем-то возрасте…

– Мы все трое страдаем подагрой. Это у нас семейное… – вмешался Джулио.

– Простите за откровенность, но это, по-моему, просто стыдно… Вот если бы у меня была подагра…

Кавалер осекся и не знал, что добавить. Минут пять он сидел хмурый и задумчивый, потом сказал:

– Если бы у меня была подагра… я бы все сделал, чтобы выздороветь! Я не стал бы сидеть сложа руки!

При этом он так уставился на братьев, что тем оставалось только кивнуть в знак согласия.

Джулио не покидало странное ощущение, что кавалер нарочно пытается их разговорить, чтобы проникнуть к ним в душу. Во всех бедах он винил себя, и ему постоянно казалось, что Никкьоли что-то подозревает. Поэтому при каждом его появлении Джулио закрывал глаза и думал, что это конец. Никколо тоже робел, но пытался отвлечься, впадал в апатию, отвечал невпопад, словно был глуховат или просто не понимал, о чем речь. Кровь ударяла ему в голову, и он потом целый день не мог прийти в себя, особенно если кавалер засиживался у них.

От постоянного напряжения Джулио в конце концов стал слаб здоровьем, осунулся; но прошлого не вернешь! Да, когда-то он отличался изысканными, даже благородными манерами, а теперь вот приходилось носить один и тот же лоснящийся синий костюм, весь в заплатах.

Никкьоли, наконец, заговорил, стараясь казаться деликатнее:

– Наверное, излишне напоминать вам, но если вдруг дела в лавке пойдут не очень хорошо, то я желал бы первым знать об этом. Вполне уместно с моей стороны требовать от вас подобной искренности в обмен на услугу, которую я вам оказал… Сами понимаете, хоть я в некотором роде… человек обеспеченный, но все же деньги любят счет…

Никколо молча взял в руки стопку книг и смахнул с них пыль. Джулио тоже молчал. Кавалер очень удивился и, приняв их молчание за обиду, поспешил оправдаться:

– Поймите, я с вами как друг говорю, и надеюсь, что у вас нет оснований сомневаться в моей искренности… Только не подумайте, будто я раскаиваюсь в том, что подписал вексель… И, конечно, с моей стороны нет никакой спешки. Я готов полностью положиться на вашу порядочность… У меня и в мыслях не было вас в чем-то подозревать!

Джулио готов был броситься перед Никкьоли на колени – лишь бы тот не продолжал. Никколо тем временем тщетно пытался засунуть книги в шкаф, где очевидно было слишком мало места.

В это время с улицы послышался ритмичный шаг – мимо проходил полк солдат. Все трое невольно начали разглядывать идущих сквозь стеклянную дверь лавки; каждый погрузился в свои мысли, которые становились все тягостнее. Вдруг оркестр заиграл марш. Задрожали стекла, заставив всех присутствующих встрепенуться. Они слушали в оцепенении, и праздничная музыка оркестра звучала каким-то нелепым диссонансом с переполнявшими их чувствами.

Когда музыка затихла, в воздухе повисла прежняя неловкость: нужно было закончить неприятный разговор.

– Зря вы так, право, я совершенно спокоен… Я это не для красного словца говорю… – начал было Никкьоли.

– Если нужно, мы вернем вам все деньги через два месяца! – перебил его Никколо. Его слова прозвучали столь решительно, что трудно было им не поверить.

Никкьоли чувствовал, что задел чужое самолюбие, и оттого был несколько раздосадован:

– Вы меня, как всегда, неправильно поняли!

– Кавалер никого не хотел обижать! – вмешался Джулио. – Тебе и слова сказать нельзя… Простите его ради Бога – сам не знает, что говорит. Он у нас такой вспыльчивый… – В голосе Джулио звучала приторная мягкость, так что ему самому сделалось противно, однако кавалер, напротив, остался весьма доволен:

– Мы ведь с вами знакомы с детства, и я глубоко вас уважаю и ценю вашу порядочность, как никто другой. Да что уж там, ради вас я даже от куска хлеба готов отказаться… если бы не нужно было кормить семью! И мне ничего не надо взамен – ничего, кроме вашей искренней дружбы! Надеюсь, я этого заслуживаю.

Никколо попытался обратить все в шутку:

– Да вы не слушайте меня, глупого!-

Но кавалер не унимался, и еще добрые полчаса мучил братьев своими излияниями. Когда он, наконец, захлопнул за собой дверь, Джулио вздохнул с облегчением:

– Слава Богу!

– А что если рассказать кавалеру про поддельный вексель? – предложил вдруг Никколо. – Готов поспорить, он бы его оплатил. Ты разве не слышал? Он считает себя нашим благодетелем!

– Какая разница, кем он себя считает! Нельзя этим пользоваться, да и кто сказал, что ему можно верить?

– Но почему бы не попробовать?

– Да потому что я прекрасно знаю, чем это может закончиться!

– Джулио, милый, послушайся меня хоть раз в жизни! Он оплатит вексель, я уверен, что оплатит!

– А кто возьмет на себя ответственность все ему рассказать, может быть, ты?

– Я? Пока он сам что-то не заподозрит, я – могила!

Тут вошел Энрико, прихрамывая.

– Дайте мне двадцать лир на рыбу! Там на рынке продают живых угрей и превосходную акулу – мясо просто белоснежное!

– Ты как раз вовремя! Еще раз оставишь нас наедине с кавалером, клянусь – ноги твоей больше не будет в нашем доме!

Увидев, что Джулио смеется, Энрико понял, что ссоры на этот раз удастся избежать.

– И о чем же вы с ним беседовали? Не понимаю его – что ни день, тащится сюда, как в исповедальню. Какая чудовищная бестактность! Заняться ему нечем – вот и проводит время в пустой болтовне. А теперь, если изволите дать денег, я отправлюсь за рыбой. Хочу сам выбрать. Да, придется попотеть, чтобы дотащить ее до дома!

– Сказал бы лавочнику – пусть принесет.

– Ну уж нет, этому типу я не доверяю. Разве не помнишь, какую он нам в тот раз подсунул тухлятину! А ведь я на рынке специально отбирал по одной, самые свежие! Никому нельзя верить! Давайте скорее, а то еще чего доброго меня опередит какой-нибудь знатный синьор или трактирщик…