Три лица Януса

Глава первая «Валькирия» не возвращается

Пакет для «Валькирии». — На пляже Копакабана. — Немцы в Бразилии. — Встреча в океане. — «Получите аванс, парни!» — Сон командира субмарины. — Воздушный пузырь. — Операция «Никель». — «Центр благодарит тебя, Янус!» — Новое задание.

В марте 1944 года подводная лодка германского флота «Валькирия» не вернулась из рейса.

Когда истекли контрольные сроки, корабли военно-морской базы, к которой была приписана «Валькирия», приспустили флаги, офицеры надели траурные повязки. В штабе внесли подводную лодку в реестр пропавших без вести кораблей, и родные невернувшихся моряков узнали про их славную гибель в бою с врагами великого рейха.

Однако мало кто знал, что «Валькирия» вовсе не предназначалась для военных действий. Более того, у нее никогда не было ни одного торпедного аппарата и никакого артиллерийского вооружения. Спаренный пулемет на рубке да пистолеты у офицеров. «Чтобы самому отправить себя в Валгаллу», — мрачно острил Теодор фон Бетман, старший помощник командира субмарины, чистопородный дворянин из Пфальца, элегантный моряк-наци, поклонник Вагнера и Гете.

Об истинном предназначении подводной лодки знали немногие. Еще в меньшей степени были известны маршруты ее длительных плаваний в океане.

Перед очередным рейсом «Валькирии» начальнику базы вручали секретный пакет, привезенный фельдкурьером из Берлина. Начальник вызывал командира субмарины, и тот в присутствии первых двух вскрывал пакет после регистрации его в специальном журнале. За сургучными печатями скрывался другой конверт, его командир подводной лодки уносил на корабль нераспечатанным. «Валькирия» отдавала швартовы, и только в открытом море, придя в назначенный квадрат, командир ее мог узнать, куда ему предстоит проложить курс подводной лодки.

Такая процедура неукоснительно выполнялась перед каждым выходом субмарины. Так было и в январе нынешнего года. «Валькирия» вышла в открытое море. Вышла и не вернулась.

Загорелый мускулистый человек вышел из океана на золотистый песок пляжа, отряхнул капли и не торопясь двинулся вдоль кромки воды.

Стоял тот ранний час, когда на пляже Копакабана, что в Рио-де-Жанейро, людей было еще немного. С Атлантического океана тянул освежающий ветер, отодвигая в глубь континента плотное покрывало горячего воздуха, подымающегося от асфальтовых улиц города.

Этот знаменитый пляж был второй половиной улицы Авенида Атлантика. С другой стороны располагались знаменитые отели и рестораны, жильцы и посетители которых, перейдя мостовую, могли окунуться в ласковые воды океана.

Человек остановился и ногой шевельнул полузасыпанную бутылку. Он наклонился, поднял ее, вытряхнул песок, повертел в руках, вдруг резко размахнулся и далеко забросил ее в воду.

— Здравствуйте, Герман, — обратился к нему пожилой мужчина с рыжеватой шкиперской бородкой и крепко сбитым совсем не по возрасту телом. Он лежал на спине шагах в пяти и сейчас приподнялся на локте, прикрывая глаза от солнца рукою.

— Здравствуйте, доктор Зельхов, — ответил Герман и опустился рядом на песок.

— Вы опоздали на пятнадцать минут, — сказал доктор Зельхов.

— Чистейшая случайность, — сказал Герман. — Видите ли…

— Не надо подробностей. Давайте о деле, и да пусть обходят вас случайности стороной, мой мальчик. Даже когда вы находитесь дома. Хотите сигарету?

— Благодарю вас, я недавно курил. Шхуна пришла ночью, доктор Зельхов. Команда рассчитана сразу и теперь, наверно, уже пропивает полученные деньги. На судне остались капитан и этот мексиканец Перес.

— Как он работает, Перес? — перебил доктор Зельхов.

— Надежный парень, на него можно положиться. У него слишком темное прошлое, а концы все у меня в руках.

— Но вдвоем они не выведут шхуну из порта?

— Да, конечно, — ответил Герман. — Я подготовил еще двоих. Пятым буду я сам. После перегрузки лишних людей устраним.

— Будьте осторожны. Не забывайте, что правительство этой страны еще в сорок втором объявило нам войну. И мне не нужны здесь никакие осложнения, Герман.

— Понимаю вас, доктор. Нашим землякам в Бразилии приходится сейчас туго. Где произойдет встреча?

— Квадрат 27–15. Вы должны находиться в нем с двадцати трех часов до полуночи. Сигнал — красный огонь, видимый по всему горизонту, и ниже его зеленые вспышки. Сигнал подаете вы. Они подойдут к вам сами. Их пароль: «Доброе утро!» Вы ответите: «Неисправен компас, ночи сейчас холодные». Разговор вести только на испанском языке.

— Все понимаю, — сказал Герман. — Сегодня в ночь?

— Именно сегодня. Сколько груза на борту?

— Сто шестьдесят тонн, — сказал Герман. — Сто пятьдесят в слитках, остальное в монетах.

Доктор Зельхов поморщился.

— Надо переплавлять все. С монетами опаснее.

Герман пожал плечами.

— Это уже не наша с вами забота, доктор Зельхов, — сказал он.

— Да, — сказал доктор. — Минут через пять уходите, Герман. Сначала в воду. Потом выйдите где-нибудь. Отдохните днем. Сегодня ночью вам предстоит тяжелая работа. И помните: в квадрате 27–15.

— Помню… Хорошо бы работать нам в штате Риу-Гранди-ду-Сул. Хоть родную речь услышишь.

— Вы слишком наивны, Герман, для столь серьезного дела, которое нам поручили, — сказал доктор Зельхов, отвернувшись от собеседника и рассеянно разглядывая на линии горизонта темные острова-скалы. — Разве не дошла до вас информация о том, что бразильское правительство запретило немецким колонистам штата Риу-Гранди-ду-Сул разговаривать на их родном языке? Радуйтесь тому, что здесь, в штате Гуанабара, почти нет наших соотечественников, и потому мы можем работать спокойно. Относительно, конечно.

— Знаю я все это, — махнул рукою Герман. — Просчитались мы с дурацким рейдом «Ундербот-507». Надо было ей топить эти жалкие пять бразильских торговых судов… Что они стоили с теми миллионами тонн, которые отправили на дно наши парни? А это неумная операция «V-507» толкнула Бразилию в объятия врагов рейха.

— Неумно поступаете вы, Герман, пытаясь критиковать действия фюрера. Ладно, ладно, я только вас предостерегаю. Ваше время истекло. Идите.

Наивный, по мнению доктора Зельхова, Герман Краузе, сотрудник специальной группы РСХА, выполняющей в Бразилии особое задание рейха, в общем-то был прав, называя неразумными действия германской субмарины «V-507», которая 16 и 17 августа 1942 года потопила у побережья Бразилии пять бразильских гражданских судов. Эта акция вынудила крупнейшее государство Латинской Америки объявить 22 августа 1942 года нацистской Германии и фашистской Италии войну. По иронии судьбы именно в этот день гитлеровцы объявили на весь мир, что их знамя со свастикой развевается на вершине Эльбруса…

Вступив в войну на стороне союзников, Бразилия предоставила им свои аэродромы и порты. Действуя оттуда, объединенные силы антигитлеровской коалиции довольно быстро нейтрализовали попытки субмарин адмирала Деница блокировать Южную Атлантику.

Но еще до начала второй мировой войны президента Бразилии Жетулио Варгаса тревожили активные действия германских нацистов в стране, хотя именно его правительство в 1932 году фактически санкционировало создание профашистской партии «Интегралистское движение», которую возглавил реакционный журналист Плинио Салгадо.

Но одно дело свои, доморощенные интегралисты, а другое — действия германских нацистов на юге страны, где еще в 1824 году была основана первая немецкая колония Сан-Леопольду. И Жетулио Варгасу были известны слова фюрера о намерениях рейха относительно его, Варгаса, родины.

«В Бразилии, — нагло утверждал Гитлер, — мы будем иметь новую Германию! Мы имеем особое право на этот континент… Прошло время, когда немцы вынуждены были уступать место Испании и Португалии и играть повсюду роль опоздавших».

Немцы появились в Бразилии, сначала в самом южном штате ее, Риу-Гранди-ду-Сул, во времена правления короля Педру I. Занималась переселением их из Германии его жена Леопольдина, потому и нарекли свое первое поселение колонисты, основанное 25 июля 1824 года, Сан-Леопольду. Находится этот город к северу от Порту-Алегри, столицы штата.

Первыми колонистами были осужденные преступники и бывшие солдаты. Они создали хорошо организованную систему гражданской обороны и под ее охраной принялись корчевать тропические леса и обрабатывать землю. А на помощь им ехали все новые и новые переселенцы из фатерланда, и уже в описываемое время число немцев перевалило далеко за миллион человек.

В первую мировую войну власти несколько умерили националистический пыл бразильских немцев, запретив немецкие школы, стрелковые клубы, издательскую деятельность. Но уже в начале двадцатых годов в Порту-Алегри было полтысячи германских предприятий, из Германии ехали священники, основывались новые монастыри, союзы обороны могли при случае поставить под ружье тысячи хорошо обученных волонтеров. В 1940 году в штате существовала тысяча частных немецких школ, в них обучалось более 40 тысяч немецких детей. Обучалось в соответствующем духе, ведь во всех кинотеатрах шли фильмы, произведенные в Германии. Население собиралось у радиоприемников и восторженно внимало речам фюрера, которые со скоростью 300 тысяч километров в секунду пересекали океан и ударялись в сердца тоскующих по фатерланду немцев.

Были созданы заграничные отделения НСДАП, гитлерюгенда, их боевики маршировали по бразильской земле в нацистской форме, распевая: «Сегодня мы завоюем Германию, а завтра весь мир…» Дело принимало нешуточный оборот, в прессе постоянно появлялись сообщения о гитлеровских планах захвата Нового Света.

Ведь именно из Южной Бразилии собирался Гитлер завоевывать Латинскую Америку, «прыгнув» сюда через Атлантику после захвата французских колоний в Экваториальной Африке… И соотечественники ждали его с нетерпением, накопив изрядное количество гранат, пулеметов, автоматов и патронов к ним и тайно обучаясь в джунглях стрелковому искусству и методам диверсионной войны.

Тогда правительство Варгаса вынуждено было принять в 1941 году решительные меры против «собственных», но таких ненадежных немцев. Закрыли их школы и газеты, выходившие на немецком языке с 1824 года, конфисковали радиоприемники и нацистскую литературу, все бразилейро германского происхождения были взяты под полицейский надзор, говорить по-немецки разрешалось лишь у себя дома. Были закрыты и церкви.

Бразильское правительство сделало все, чтобы ликвидировать немецкую «пятую колонну» в стране. Но с профессионалами типа доктора Зельхова справиться куда труднее. Их действия могут парализовать только другие профессионалы, но более высокого класса.

Крупный марлин стремительно пошел в атаку. Стайка летучих рыб вырвалась на поверхность океана, поднялась над водой и на длинных плавниках стремительно заскользила в сгустившейся темноте, спасая жизнь.

Вскоре летучие рыбы опустились в воду. И только одна из стаи, летевшая выше других, не вернулась обратно. Зацепив плавником перископ, она упала под ноги стоящих на мостике субмарины людей, едва не сбив белую фуражку с головы командира лодки.

— Пакость! — выругался командир и пинком отшвырнул летучую рыбу в угол.

— Срок встречи со шхуной через полчаса, — отозвался Теодор фон Бетман, его старший помощник.

— Вы уверены в обсервации нашего места? — спросил командир.

— Вполне, фрегатен-капитан.

— Хорошо, тогда подождем.

«Валькирия» с погашенными огнями стояла в квадрате 27–15. Она находилась в позиционном положении, длинный узкий корпус субмарины прятался под водой, и лишь рубка, словно рифовый утес, едва угадывалась в быстро наступавших сумерках.

— Наше место как раз на тропике Козерога, — после минутной паузы нарушил молчание старший помощник.

Ему никто не ответил. Командиру не хотелось говорить, матрос-сигнальщик и боцман не имели права на праздные разговоры, и на мостике «Валькирии» наступила тягостная тишина.

Тем временем шхуна «Ориноко» приближалась к месту встречи. Несколько часов назад под командованием Ганса Древица, немца, родившегося в Аргентине, она вышла из порта Рио-де-Жанейро в открытое море. Портовые власти по заявлению капитана отметили в документах: порт назначения — Санту-Каравелос, груз — швейные машины, команда — пять человек.

Помимо капитана, на борту находились его помощник, мрачного вида мексиканец Перес, по слухам отъявленный в прошлом бандит, знакомый уже читателю Герман Краузе, который считался в Бразилии эмигрантом из Чехии по имени Густав Симак, и два матроса с аргентинского парохода, отставшие от судна и соблазненные перспективой подработать немного в этом рейсе. Звали их Джо и Луис.

На шхуне был установлен сильный двигатель с дистанционным управлением из рубки. Он гнал сейчас «Ориноко» в указанный квадрат. Капитан Древиц и Герман Краузе смотрели вперед. Перес стоял на руле, матросы играли в кубрике в кости.

— Кажется, мы прибыли на место, — сказал капитан и сбросил ход до малого.

— Стопорите машину и приготовьте огни. Через пятнадцать минут начнем, — распорядился «чех».

Над морем загорелась красная звездочка, а ниже ее мигнул зеленый огонек…

— По времени им пора бы уже появиться, — проворчал командир «Валькирии», поднося к глазам светящийся циферблат часов.

— Прошло только десять минут после срока, — ответил фон Бетман. — Они могли и опоздать.

— А вы уверены, что мы находимся там, где следует нам быть? — снова спросил командир.

Теодор фон Бетман обиженно засопел.

— Я лично проверил расчеты штурмана. Можете посмотреть сами.

— Вижу огни! — крикнул сигнальщик.

— Нельзя ли потише, — буркнул командир. — Вы не на загородной прогулке. Боцман, становитесь к штурвалу. Будем подходить. Это, видимо, они. Но будьте осторожны…

…Перегрузка тяжелых ящиков со шхуны на субмарину продолжалась до рассвета. В ней участвовали экипажи обоих судов.

Дважды ходил на подводную лодку Перес и возвращался с бутылкой настоящего шнапса в руках. В один из таких походов, улучив момент, когда в отсеке субмарины никого не было, Перес быстро вынул из внутреннего кармана куртки металлическую плоскую коробку размером в портсигар, нагнулся и засунул ее под одну из многочисленных труб, идущих вдоль внутренней палубы «Валькирии». Потом он не спеша выбрался наружу, перешел на шхуну, отдал бутылку Герману, выпил предложенные ему «чехом» полстакана и спустился в трюм, где работали Джо и Луис.

К утру все «швейные машины» лежали в стальной утробе «Валькирии». Герман Краузе поднялся на мостик лодки, минут пять поговорил с командиром, склонившись к его уху, тот согласно кивал, затем вернулся на шхуну «Ориноко». Матросы с «Валькирии» отдали концы, и корабли разошлись в разные стороны.

— Пойдем на север, капитан, — сказал Герман. — В порт Ресифи. Перес, встаньте к штурвалу. Хочу выдать аванс этим ребятам. Эй, вы! Джо, Луис!

Матросы сидели на трюме, опустив уставшие от ночной работы руки. Услышав зов «чеха», они тяжело поднялись и направились к стоявшему у дверей рубки Герману.

Субмарина «Валькирия» скрылась из виду. Шхуна «Ориноко» набрала уже скорость и быстро удалялась от места встречи на север.

— Вы молодцы, парни, — сказал Герман. — Что скажете в отношении доброго глотка и пары монет авансом?

Джо, здоровенный мулат, радостно засмеялся и подпрыгнул на палубе.

— Хорошо, хозяин, это хорошо, — сказал он.

Луис, длинный худой индеец-полукровка, застенчиво улыбнулся.

— Держите бутылку и деньги, — сказал Герман Краузе. — И можете отдохнуть в кубрике.

Матросы повернулись и плечом к плечу пошли к себе в кубрик на полубак.

Герман Краузе посмотрел на капитана, стоявшего у открытого окна рубки, показал глазами в длинную спину Луиса и левой рукой достал из шкафчика короткий автомат.

Выстрелы грянули одновременно. Луис споткнулся, ничком упал на палубу, дернулся, затих, и бутылка выпала из его рук, медленно покатилась к фальшборту.

Пуля остановила Джо, словно стена возникла перед ним. Мгновение стоял он, не двигаясь с места, и Герман Краузе стал вновь поднимать короткий автомат.

Только не успел он выстрелить в спину мулата. Джо резко повернулся. На светлой рубашке уже расплылась вишневая клякса. Побелевшими белками смотрел мулат перед собой и надвигался на Германа, поднимавшего автомат.

Джо приближался, а Герман дергал затвором и пятился к рубке. Наконец над притихшим утренним океаном разнесся треск очереди, и пули из автоматной обоймы разодрали в клочья здоровенную грудь мулата.

Он сделал последний шаг.

— Хозяин, — прохрипел Джо. — Зачем…

Изо рта мулата показалась кровавая струйка. Глаза его закатились. Он вскинул руки и повалился навзничь на деревянную палубу «Ориноко».

…Субмарина германского флота «Валькирия» некоторое время после того, как закончилась погрузка «швейных машин», двигалась в надводном положении. Затем командир приказал начать погружение. Лодка пересекала район интенсивного судоходства, и немецким подводникам вовсе не улыбалась перспектива быть обнаруженными.

— Послушайте, Теодор, я посплю пару часов, — обратился командир к фон Бетману. — Идите пока к острову Мартин-Вас. Там привяжемся к суше пеленгами, определим координаты и повернем к экватору. Побудьте здесь вместо меня. Я сменю вас через два часа, Теодор.

Бесшумно работали электромоторы «Валькирии». Вахтенные стояли на своих местах, старший помощник сидел в командирском кресле в центральном посту управления, время от времени наливал из термоса кофе и выпивал его из фарфоровой чашки маленькими глотками. Потом проверял курс и глубину, с тоской думал о немыслимой сейчас сигарете и поглядывал на часы.

Все остальные спали на узких койках, спали без сновидений, тяжелым сном измученных ночной работой людей.

Теодор фон Бетман сидел в центральном посту управления и думал о превратностях судьбы, забросившей его, блестящего офицера-подводника, в эту жестяную банку, начиненную «швейными машинами» вместо грозных торпед. Он, Теодор фон Бетман, понимает, конечно, как важен этот груз для рейха. Но ведь его дело топить корабли врага, а не мотаться через океан на субмарине без торпедных аппаратов.

Он взглянул на часы и выругал рулевого, отклонившего лодку на три градуса от курса. Потом, сгибаясь в овальных дверях отсеков, пошел в каюту командира.

Дойти Теодору фон Бетману не удалось. Плотный воздух толкнул его в спину. Фон Бетман упал вперед, ударившись подбородком о комингс двери. Боль в подбородке — последнее, что ощутил старший помощник командира.

Рулевой в центральном посту увидел, как развернулась внутрь обшивка, и черная вода ринулась к нему, чтобы схватить, смять его и уничтожить.

Командир подводной лодки умер, не просыпаясь. Матросы в носовом отсеке, оторванном взрывом, но сохранившем герметичность, прожили еще немного. Железная урна, кувыркаясь, падала на дно океана, и где-то на третьей сотне метров ее раздавила толща воды.

…В полумиле по правому борту грузового парохода, идущего из Риу-Гранди в Монровию, поднялся и заискрился на солнце водяной купол. Он помедлил мгновение и лопнул, вызвав переполох среди экипажа бразильского парохода «Сао Пауло».

На месте исчезнувшего купола ширилось радужное пятно. Пароход подвернул к нему, спустил шлюпку, стал подбирать обломки и трупы, выброшенные вместе с воздушным пузырем.

Время было военное, и капитан «Сао Пауло» запретил радисту сообщать о случившемся в эфир. Он попытался определить национальность тех, кого выловили его матросы, но это не представлялось возможным. Ни документов, ни каких-либо примет, кроме признаков расы, капитан не обнаружил. Трупы были похоронены в океане, а по приходе в свой порт капитан написал о случившемся рапорт судовладельцам. Рапорт был прочитан и спрятан в секретный сейф фирмы. Возможно, он лежит в нем до сих пор…

На подводной лодке «Валькирия», исчезнувшей при загадочных для германского командования обстоятельствах, находилось сто шестьдесят тонн никеля в слитках и монетах Соединенных Штатов Америки и Канады.

Никель — блестящий серебристо-белый металл, значащийся в периодической таблице Менделеева под номером 28, тугоплавкий, твердый и не изменяющийся на воздухе, с удельным весом 8,9, который до конца XVIII века химики принимали за «жженый, потерявший душу кобальт», был такой же сложной проблемой для Германии, как и горючее, а может быть, и более сложной. Ведь горючее из нефти можно хоть чем-то заменить. Никель же незаменим. Без никеля нет брони. Без брони нет танков. Без танков нет победы на огромных военных театрах второй мировой войны…

Уже в прошлом веке люди научились получать чистый никель. Было известно, что металл этот очень тверд и при полировке довольно красив. При обыкновенной температуре обладает магнитными свойствами, но будучи нагрет до 250 градусов теряет их. Чистый никель не окисляется в атмосферных условиях, плавится при той же, чуть ниже, температуре, что и железо, легко сплавляется с большинством металлов, хорошо вытягивается в проволоку и прокатывается в самые тонкие листы.

Хотя впервые на этот элемент обратили внимание в Саксонии, в Германии руд, содержащих никель, мало, природа обделила Германию никелем. Крайне незначительные запасы его есть в Рейнской долине. Основную часть никеля Германия получила из Канады, а также через посредников из французской Новой Каледонии.

Началась война, канадский и каледонский источники были потеряны для рейха. Гитлер захватил Грецию, а вместе с нею и никелевые рудники. Союзница Германии Финляндия открыла для немцев рудники на севере, в районе Петсамо. Там работали заключенные и военнопленные. Целый эсэсовский корпус обеспечивал охрану рудников и гарантировал бесперебойную добычу красного никелевого колчедана и отправку его в Германию на металлургические заводы.

Еще в 1890 году на заводах Шнейдера в Крезо были организованы опыты по изучению главного свойства никеля. Испытывалась сталеникелевая броня, которую шнейдеровский завод изготовил по заказу военно-морского флота США. При этом выяснилось, что прибавка никеля к стали намного увеличивает способность брони сопротивляться снарядам. Присутствие никеля в стали делало ее вязкой, она переставала растрескиваться при ударах снарядов о нее… Специалисты установили, что вообще прибавка никеля к железу увеличивает предел упругости и сопротивление разрыву металла, не уменьшая его вязкости.

При пятнадцатипроцентном содержании никеля с прибавкой небольшого количества хрома сталь приобретала небывалую прочность, а сопротивление разрыву доходило до 180 килограммов на квадратный миллиметр. В обычных промышленных условиях добавка в сталь до четырех процентов никеля давала прекрасные результаты.

Но где взять столько никеля при массовом производстве танков?

Когда советские танки Т-34 появились на полях сражений, немецкие специалисты были поражены неуязвимостью их брони.

По приказу из Берлина первый же захваченный Т-34 был доставлен в Германию. Здесь за него взялись химики. Они установили, что русская броня содержит довольно большой процент никеля, что и делает ее сверхпрочной.

Хроническая нехватка никеля привела к тому, что к 1944 году имперские военные заводы вынуждены были изготовлять танковую броню повышенной толщины, до 165 миллиметров. В этой броне вместо требовавшихся двух-четырех процентов никеля содержалось один-полтора. Такая броня была более хрупкой, и «тигры», «пантеры», «фердинанды», одетые в нее, оказывались тяжелее и слабее советских танков и самоходок.

«Никель и никель! Больше никеля!»

Панический вопль германской промышленности был услышан в рейхсканцелярии, и ведомство Гиммлера-РСХА[1] получило указание фюрера взять никелевую проблему под особый контроль.

Помимо усиления эксплуатации европейских источников, никель решено было добывать через немецкую агентуру на Североамериканском континенте. Любыми путями! Пятая колонна Германии в Штатах и Канаде не гнушалась даже сбором никелевых монет, часть которых переплавлялась в слитки, а часть в первозданном виде вместе с серебристыми брусками отправлялась в рейх.

Тщательно продуман был маршрут таких транспортов. Никель отправляли в нейтральные латиноамериканские государства на обычных судах. Там в условленном месте их ждали подводные лодки, подобные «Валькирии». С субмарины снимали торпедные аппараты, чтобы взять на борт побольше никелевых брусков.

Со второй половины войны Германия потеряла преимущество в танковых силах. Советский Союз, создавший новую танковую промышленность на Урале и в Сибири и обладающий поистине неисчерпаемыми запасами никелевой руды, выставлял против немецких танковых армий все новые и новые машины с непроницаемой броней. Чтобы успешно соперничать с русскими, необходимы были новые танки, нужна была отличная броня. Нужен был никель. Никель — любой ценой…

Карлсхорст, один из пригородных районов Берлина, разбросал свои улицы, составленные из уютных особняков, на восточном берегу озера Руммельсбург. Предместье надвое разрезала железная дорога, идущая из Франкфурта в столицу.

В тот день, один из последних дней июля 1944 года, погода с утра была солнечной. Но ближе к полудню, когда человек среднего роста в новеньком мундире гауптмана германской армии вышел из вагона метро на последней станции в северной части Карлсхорста, небо затянуло тучами. Вскоре стал накрапывать дождь, и, переходя мост, переброшенный через железнодорожную линию, гауптман развернул черный клеенчатый плащ и накинул его на плечи.

Вдоль озера он прошел километра полтора и свернул наконец в тенистую улицу. Огромные липы на ней сомкнули кроны, на улице было темно, словно наступил вечер. Дождь продолжался, но листья деревьев закрывали ему дорогу, и мостовая оставалась сухой.

На калитке третьего от поворота дома висела бронзовая табличка с готическою надписью:

Гауптман помедлил, повернувшись, оглядел пустынную улицу, очевидно, так поступали все клиенты профессора, нажал кнопку звонка. Над головой его щелкнуло. Один из двух массивных столбов из песчаника, между ними находилась чугунная калитка, откашлялся и пророкотал:

— Входите, не заперто.

Гауптман толкнул калитку, быстро прошел к входной двери особняка, взбежал по ступенькам и открыл тяжелую дверь со львиными головами вместо ручек.

После небольшой прихожей гауптман попал в просторный высокий холл с мягкими креслами вдоль стен и лестницей, спиралью поднимающейся наверх, где опоясывал помещение круглый балкон.

Офицер сделал шаг и остановился, осматриваясь.

— Молодой человек — жертва любви?

Гауптман обернулся. За спиной его стоял плотный седой старик с короткой клочковатой бородкой, прикрывавшей румяные щеки. Старик улыбался.

— Здравствуй, мой мальчик, — тихо сказал он. — Наконец-то я вижу тебя.

— Дядя Иоганн!

Гауптман бросился к старику и обнял его.

— Полегче, эй, полегче! — смеялся старик. — Сумасшедший!

Он вдруг напрягся, легко оторвал гостя от пола и закружил с ним по комнате.

Наконец оба они угомонились и принялись хлопать друг друга по плечам, смеялись и снова тискали друг друга.

Вдруг гауптман остановился, улыбка пропала с его лица, он обвел рукою вокруг и вопросительно взглянул на старика.

— Чудак, — сказал Дядя Иоганн. — И меня ты хочешь учить конспирации, поросенок?

— Ну что вы, дядя Иоганн! — запротестовал гауптман. — Как можно!

— Ладно, ладно. Дома никого нет, Вернер. Пойдем наверх. Угощу тебя чем-нибудь. И поговорим. Сколько лет мы не виделись?

— Восемь, — сказал Вернер. — Восемь лет.

«Крепок старик, — подумал он. — И само время его не берет…»

Вернер вспомнил первую свою встречу с профессором, когда он только что приехал в Германию и два месяца жил в доме Иоганна Шванебека в качестве племянника, приехавшего погостить у столичного дядюшки.

По документам он вырос в Азии, потом жил в Южной Америке, в семье германского инженера-дипломата, и почти не бывал в фатерланде.

Профессор Иоганн Шванебек был первым человеком, с которым встретился Вернер на чужой земле. Он был ему наставником, по-настоящему добрым другом, оберегающим от неосторожных поступков, за любой из которых пришлось бы заплатить жизнью…

Они стояли наверху у открытого окна и смотрели на блестящие от дождя листья деревьев. Сиреневый сигаретный дым лениво подбирался к окну и, достигнув его, начинал метаться в стороны, не решаясь покинуть комнату.

— В чем дело? — сказал Вернер. — Почему на меня надели этот мундир? Ведь я был прочно забронирован от фронта…

— Так приказано, мой дорогой. Завтра ты явишься в свое ведомство и получишь назначение в Кенигсберг. Будешь работать в штабе.

— А мое задание у Круппа?

— Ты его выполнил, Вернер. Теперь мы имеем надежные связи в Швеции. И все это благодаря тому, что ты руководил поставками оттуда редких металлов для Круппа. Очень полезными оказались сведения о том, что некоторые американские монополии сотрудничают с немцами через нейтральные государства. Эта информация передана правительству, и Москва использует ее по назначению. Я уполномочен передать тебе благодарность командования. И большой привет от твоего отца…

Профессор Иоганн фон Шванебек протянул Янусу руку и крепко стиснул его ладонь:

— И от меня тоже.

— Спасибо, дядя Иоганн, — сказал гауптман. — Служу Родине.

— В Швеции ты показал высокий класс работы, мой мальчик. У нацистов там хорошо налаженная служба, они не дали в свое время развернуться англичанам, сотрудникам знаменитой Сикрет интеллидженс сервис, а у тебя вот получилось… Молодец!

Профессор хлопнул гауптмана по плечу.

— Перехвалите, дядя Иоганн, зазнаюсь и стану плохо работать…

Оба рассмеялись. Теперь можно и посмеяться, одна из опасностей позади.

Действительно, с самого начала второй мировой войны англичане совершали в разведывательной работе в Швеции серьезные проколы. Уже в тридцать девятом году «Интеллидженс сервис» стало известно, что в Германии осталось запасов руды для производства высоколегированной стали всего на десять месяцев, почти полностью нацисты зависят от поставок из Швеции, идущих через порты Окселелунд на юге страны и Лулео в Ботническом заливе. В Лондоне приняли решение сорвать эти перевозки и тем самым нанести значительный урон военной промышленности рейха. И тогда в Скандинавию отправились два крупных специалиста по щекотливым операциям: Стефенсон, он же автор задуманной диверсии, и профессионал по подрывным работам Александр Риксман.

Стефенсон рассчитывал взорвать краны и другие портовые механизмы в Лулео и Окселелунде взрывчаткой, которую прислали в Швецию дипломатической почтой. Она хранилась в подвалах британского посольства, а также в студии одного шведского скульптора. Но и сам Стефенсон, и его технический, так сказать, эксперт Риксман действовали настолько бездарно и неосторожно, что вскоре об их будущей затее узнала едва ли не вся Швеция.

Перестало это быть секретом и для немцев. Их посол проинформировал о готовящейся акции правительство нейтральной Швеции. Стефенсона выслали из страны, а Риксмана посадили в тюрьму.

Усложнила действия английских агентов в Швеции и неприятная история с тремя эсминцами, которые в свое время, еще до войны, шведы заказали в Италии. Эсминцы сошли со стапелей, когда началась уже вторая мировая война… Надо было провести корабли через блокированный Ла-Манш и Северное море. Немцы против этого не возражали и даже предлагали нейтральным шведам свою помощь. Но англичане перехватили эсминцы, привели их в Шотландию, интернировали экипажи и относились к шведским морякам едва ли не как к военнопленным.

Это обстоятельство отнюдь не способствовало развитию проанглийских настроений в стране, а наоборот, усиливало благосклонное отношение к немцам, в итоге усложняло работу сотрудников СИС в Швеции.

— Мой скромный успех, дядя Иоганн, не только моя заслуга, — сказал Вернер. — Сама наша политика в этой нейтральной стране, умная и дальновидная, помогла мне в работе. Шведы хорошо понимают, что после операции «Упражнение Вебер» их родину ждала судьба Норвегии и Дании. И только вмешательство нашего правительства в 1940 году спасло Швецию от вторжения Гитлера.

— Ты прав, Вернер, — сказал профессор. — И для тебя я уполномочен передать личный привет Арвида Яновича, так сказать, неслужебного характера. Сейчас твой старик наш непосредственный и главный шеф…

— Какой он сейчас, отец? — задумчиво произнес Вернер. — Сколько лет мы не виделись с ним…

— Ну, если судить по его указаниям да разносам, Арвид Янович еще хоть куда! А ведь отца твоего дольше, чем ты, не видел. А когда-то вместе с ним воевали в дагестанских горах.

Гауптман грустно улыбнулся.

— Горы… Увижу ли я их когда-нибудь?

— Э, брось, дружок, ты что-то хандришь! Ведь недавно побывал в горах…

— Это Альпы, дядя Иоганн. А мои горы далеко отсюда…

— Ладно, перестань грустить. Мы еще вместе с тобой туда уедем, шашлыки будем жарить. И обязательно поедем в Араканское ущелье, поклониться могилам Ахмеда и Муслимат. Да! Есть приятная новость. В Латвии нашли Велту…

— Мама Велта! — воскликнул гауптман. — Говорите же, дядя Иоганн, что с ней?

— Не волнуйся, все в порядке. Велта, как ты знаешь, не сумела эвакуироваться, уж очень быстро они захватили Ригу. Но ей удалось скрыться, ее нашли подпольщики, потом Велта была в партизанском отряде, под другой фамилией, участвовала в боевых операциях. Сейчас ее вывезли в Москву самолетом. Индра около года находилась на передовой, в батальоне связи, была ранена, ее демобилизовали. Анита тоже хотела удрать на фронт: не пустили, мала еще. Так что все Вилксы теперь в сборе, один ты еще здесь…

— Не пришло время, дядя Иоганн, — сказал Вернер.

— Кстати, пользуюсь случаем сообщить тебе о новой акции, проведенной бывшими твоими людьми в Бразилии. Исчезла еще одна подводная лодка. Косвенно — твоя заслуга тоже, Вернер.

Гауптман улыбнулся.

— Это, конечно, Перес… Молодец! Его работа… Отличный он человек, этот мексиканец. Внешность — ну только детей пугать, а большой души человечище… В Испании воевал. Я ему жизнью обязан.

— Ловко они эти операции проводят, — сказал профессор. — Там ведь не один Перес, да, Вернер?

— Дядя Иоганн! Но ты ведь сам понимаешь…

Гауптман укоризненно посмотрел на старика.

— Молчу, молчу!

Профессор замахал руками.

— Стар становлюсь, Вернер. Разболтался, любопытствую… Ты прав, мой мальчик. Излишняя, не по делу информация мешает разведчику. А о Бразилии я начал говорить все же неспроста.

— Знаю, дядя Иоганн, вы никогда не говорите просто так…

— Вот послушай, Вернер. Сейчас нацисты хотят отказаться от доставки никеля через океан и наладили активную разработку никелевых руд на севере Финляндии, в Петсамо. Оттуда они доставляют никелевый концентрат в порт Турку. А от Турку рукой подать до Кенигсберга. Это ближайший от центров военной промышленности германский порт, к тому же отлично оборудованный. Транспорты с никелем идут в Кенигсберг, а затем по сухопутью никель поступает в центральные районы. Надо обрубить и этот путь. Командованию нужен график движения транспортов. Более того, если транспорт ускользнет от наших подводных лодок на Балтике, нужно предпринять другие меры. Только никель ни в коем случае не должен поступать в Германию.

— Понятно, дядя Иоганн.

— У нас в Кенигсберге есть наш человек. Псевдоним его — Слесарь. Я дам тебе к нему рекомендательное письмо. Будешь держать через него связь. Слесарь в курсе всех дел.

— У меня будет прямой выход в Центр? — спросил Вернер.

— Да. Через Слесаря. Твоя миссия в Кенигсберге основная. Все остальные люди, связанные со Слесарем, будут работать на тебя. Но ты будешь знать только Слесаря. Понимаешь?

— Конечно. Подробную ориентировку я получу от вас?

— И только от меня. Здесь, в Берлине, тебя никто больше не должен знать, никаких лишних встреч и знакомств до отъезда в Кенигсберг. Но это еще не все. Нам известно, что в управлении имперской безопасности подготовлен проект приказа о создании на германских территориях, которые будут заняты войсками Красной Армии, диверсионных подразделений. Заниматься этим будет гестапо и СД. Возможно, к организации таких групп привлекут армию. По крайней мере с технической стороны. Имей это в виду. Не исключено, что именно тебя подключат к этой деятельности.

— Когда вступит в действие этот приказ?

— Его прочитал Гиммлер и сделал ряд замечаний. Они учитываются сейчас в РСХА. Я думаю, что когда приказ вступит в силу, ты будешь уже в Восточной Пруссии. Это твое второе задание. И не знаю, какое из них важнее.

— Надеюсь не подвести, дядя Иоганн.

Вернер вдруг широко ухмыльнулся, пытался стереть улыбку с лица, но это ему не удалось, и гауптман рассмеялся.

Профессор Шванебек подозрительно посмотрел на него, нахмурился.

— Что с тобой, Вернер? Кажется, я говорю о серьезных вещах…

— Простите меня, дядя Иоганн. Опять вспомнил о табличке у вашей калитки. Лучшего прикрытия и придумать не могли… Ведь все клиенты ваши должны казаться возможным наблюдателям людьми подозрительными, пытающимися проскользнуть в этот дом незаметно. А уж их шефам давно известно, что профессор Шванебек пользует тех, кто приобрел сомнительную болезнь.

Профессор хмыкнул.

— Доннерветтер! — сказал он. — Мне эту специализацию твой папаша удружил… Ведь я хирург, Вернер, и будто бы неплохой. Но мой старый друг Арвид Вилкс, когда обговаривались подробности моего длительного оседания в Берлине, вдруг сказал: «Иоганн, а ты подумал, по какой медицинской профессии ты будешь здесь работать?» А о чем тут думать? — воскликнул я. — Или ты забыл, как вытащил из твоего брюха басмаческую пулю в двадцать втором году? «Нет, — сказал Арвид, — этого я не забыл… Но для пользы нашего дела тебе надо стать венерологом. Поэтому до Берлина ты пройдешь курс в Вене. Мы устроим тебе стажировку у лучших специалистов Европы… А про особую пользу своей новой профессии ты, надеюсь, уже сообразил». Он оказался прав, Вернер. Мое нынешнее положение, как ни парадоксально на первый взгляд это выглядит, гораздо прочнее, надежнее и полезнее, нежели положение хирурга. Если бы ты знал, Вернер, какие пикантные, с нашей точки зрения, конечно, бывают у меня клиенты… Но тут я умолкаю, ибо для меня врачебная тайна — прежде всего.

— Клятва Гиппократа?

— Вот-вот, мой мальчик. Но вернемся к нашим баранам, как говаривали в старину. Ты мой лучший ученик, Вернер. Только не зарывайся, береги себя. Мне хочется вместе с тобой отпраздновать нашу победу. И еще раз побывать в твоих кавказских горах. Вспоминай иногда, как утверждал в «Одах» Гораций: «Nil mortalibus ardue est — Нет ничего трудного для смертного».

— Будет и на нашей улице праздник, дядя Иоганн.

— Дай бог, — сказал профессор. — Ладно, садись в кресло и слушай. Слесарь живет в Кенигсберге под фамилией…

История эта для автора началась с того, что он узнал о взрыве элеватора в Кенигсберге, осажденном в 1945 году Красной Армией. Эта загадочная история, о виновниках которой не было ничего известно ни гестапо, ни позднее советской службе государственной безопасности, заставила автора попытаться отыскать следы тех, чьи останки обнаружили горожане под рухнувшей кровлей элеватора, хранившего основные запасы хлеба столицы Восточной Пруссии.

Когда идешь по незнакомой дороге, не знаешь, что ждет тебя за поворотом… Этот закон, закон ожидания неизвестного в дороге, присущ и деятельности каждого разведчика. Впрочем, у него неизвестное — все. Разведчик и себя самого, полностью, без остатка, отдает служению тому, чтобы тайное стало явным…

Потом был неожиданно обнаруженный бункер… И новый трагический след, оставленный войною двадцать лет назад.

Снова дорога, снова мучительные поиски следов Шлидена — Ахмедова — Вилкса, советского военного разведчика, носившего условное имя Янус. Начались попытки обнаружить его настоящее лицо. Ведь особенность работы разведчика еще и в том, что он шлёт в Центр донесения, в которых аккумулирован лишь конечный результат его бессонных ночей, нечеловеческого напряжения, нужных и ненужных разговоров, встреч, психологических, именно психологических поединков. Эффектная стрельба и приемы специальной борьбы тоже имеют место, но это далеко не главное в беспощадной войне нервов.

О личной жизни разведчика, как правило, мало кому известно. И как трудно через много лет восстанавливать ее! Но трудно не означает невозможно. Попробуем заглянуть в далекое прошлое и некоторое время прожить рядом с нашим героем.

Теперь мы встретились с ним, таинственным Янусом, встретились в тот момент, когда гауптман Вернер фон Шлиден получил новое задание, на этот раз в Кенигсберг. Через несколько дней после встречи с резидентом советской военной разведки в Берлине профессором Шванебеком офицер вермахта, бывший крупповский инженер, отправился к месту службы. Янус получил внешне незаметную, но крайне важную для разведывательных целей должность. Фон Шлиден — старший офицер отдела вооружения Восточнопрусского военного округа. Он будет ведать технической работой в штабе, его психика не станет нести особой нагрузки, какая выпадает на долю советских разведчиков, вынужденных надеть мундиры сотрудников гестапо, эсэсовских офицеров или абверовцев и соответственно этому «выть по-волчьи» среди волков, в этом логика их беспримерной профессии.

Порой мы будем оставлять Януса своим вниманием, чтоб напомнить о той международной обстановке, которая оказывает непосредственное влияние на его работу. Ведь крайне необходимо рассказать о происках разведок союзнических государств, начавших «холодную войну» задолго до окончания «горячей», о том, как идеи, родившиеся в Швейцарии, Вашингтоне, Тегеране, Лондоне и Москве, оказали прямое воздействие на события в Кенигсберге.

И всегда, когда Вернер фон Шлиден вдруг уйдет со страниц повествования, чтоб уступить место старому Кранцу, подполковнику Климову, или шефу «Сикрет интеллидженс сервис», мы должны помнить, что где-то там, в столице Восточной Пруссии, носит мундир офицера вермахта советский парень, который обязан на время забыть о том, что он советский, и помнить об этом до последнего мгновения жизни.

Глава вторая Оранжевая осень 1944 года

Встреча с трупом. — Агент «Зероу». — «Недооцениваете противника, оберет». — Подполковник Климов принимает дела. — «Главная наша опора — Янус». — Индейское лето. — Элвис летит в Москву.

— Вам кофе, месье? Боюсь, что огорчу вас сегодня. Вы же знаете, как трудно достать сейчас натуральный. В Европе война, месье. И кофе у нас не растет. А чтобы привезти его из-за океана, надо избежать встречи с субмаринами бошей. В Европе убивают, а в Швейцарии тихо. Только нет натурального кофе… Старые запасы, увы, подошли к концу. Конечно, конечно, вы старый клиент, аккуратно платите по счетам. Я понимаю вас, месье, но я согласен совсем отказаться от кофе, только бы они… Знаете, я никогда не любил этих соседей. Их и сейчас слишком много в Швейцарии. Нужна валюта, месье, кофе можно найти на черном рынке. Возьмите этот пакетик. Только для вас, месье, ведь вы старый клиент…

Выходя на улицу, покупатель кофе осторожно придержал дверь, услыхал, как нежно звякнул колокольчик, и улыбнулся. Поправил неопределенного цвета мохнатую кепку, сунул руки в карманы светлого плаща и, ощупывая сквозь бумагу кофейные зерна, медленно двинулся по тротуару.

Бакалейщик был прав, когда говорил, что в Швейцарии тихо… Окруженная со всех сторон дивизиями вермахта, эта страна банкиров и часовщиков была ареной других, тайных битв, которые вели между собой разведчики воюющих государств.

Внешне спокойно было сейчас и в Женеве, по улицам которой шел неторопливо человек с пакетиком бразильского кофе в кармане плаща. Главный город одноименного швейцарского кантона, Женева, известная уже в 58 году до нашей эры и укрепленная в свое время Юлием Цезарем, переживала сложные времена. Резко сократилось число иностранцев, оставлявших здесь в прежние времена свою валюту в любое время года. Обезлюдели красивые бульвары и сады, сократилось число студентов университета, основанного еще Кальвином. Некому было любоваться городской ратушей шестнадцатого века, древним собором Святого Петра и образцом готики — церковью Сен-Жерве, обсерваторией, музеями Рота и Фоля с их изумительными художественными и антикварными коллекциями. Опустел и квартал Сен-Жерве, который давно облюбовали для постоянного проживания иностранцы — до войны они составляли в Женеве добрую половину жителей города.

Человек вступил на мост через Рону, прошел его и оказался на левом берегу, где располагался Старый Город.

Через пятнадцать минут он подошел к небольшой площади, купил в киоске газету, развернул ее и пробежал глазами заголовки. Последнюю полосу рассматривал, может быть, несколько дольше и пристальней.

Часы на башне ратуши пробили четыре раза. Человек в светлом плаще свернул газету, сунул ее в карман и быстро пошел по тенистой аллее, ведущей к городскому кладбищу.

Метров за триста до главного входа он замедлил шаги. Выражение скорби появилось на его лице.

Потом он долго, незаметно посматривая по сторонам, выбирал цветы у пожилой расплывшейся торговки, которая даже не глядела на него, занятая спицами, клубками разноцветной пряжи и чем-то невообразимо пестрым, создаваемым ее проворными руками.

Даже не глянув на букет, торговка равнодушно назвала цену, и человек осторожно положил монету в массивную фаянсовую тарелку с идиллическими пастушками на дне.

На кладбище было пустынно. Две старушки в черных одеждах встретились ему по дороге.

Листья еще не начали опадать, но осень уже тронула их своим дыханием. Они потеряли часть изумрудных красок, зарделись горячим румянцем, а солнце, все еще горячее солнце, наполняло их радостным светом, и деревья словно смеялись, забыв о неизбежном завтра. Деревья смеялись. Они не знали, что это неуместно здесь, на кладбище, куда попали они волею человека, чтобы создать ему иллюзию умиротворенности и покоя, помогать предаваться размышлениям о бренности мира и тщетной суете сует.

«Memento mori! — Помни о смерти! — подумал человек. — Эти слова могут быть нашим профессиональным девизом…»

Он свернул на боковую дорожку. Потом медленно шел мимо мраморных надгробий и, когда увидел хорошо одетого мужчину в шляпе, сидевшего на скамейке со склоненной на грудь головой, не изменяя ритма движения, прошел мимо.

Шагов через пятьдесят человек остановился. Он повернулся, внимательно, но внешне незаметно посмотрел по сторонам и пошел обратно. Когда садился на скамейку, мужчина в шляпе не шевельнулся.

— Красивая осень в этом году, — громко сказал человек в плаще, глядя в сторону.

Мужчина в шляпе не ответил.

— Оранжевая осень, правда? — сказал человек в плаще и повернулся к соседу.

Сосед безмолвствовал.

— Оранжевая осень, правда? — повторил человек в плаще и тронул соседа за рукав.

Мужчина в шляпе склонился в сторону. Человек в плаще вскочил на ноги. Его сосед медленно, неестественно медленно, упал рядом со скамейкой, раскинув в стороны руки. Шляпа покатилась по дорожке и застыла на обочине полями кверху.

Широко раскрытые глаза трупа удивленно смотрели в синее небо Швейцарии.

С дерева оторвался первый лист и, вспыхнув янтарным светом на солнце, кружась, опустился на черный мрамор.

Начальник шестого управления РСХА, ведающего заграничной разведкой, не любил солнца. Окна его кабинета выходили во внутренний двор здания и большую часть суток были закрыты шторами.

И сейчас в комнате царил полумрак. Свет небольшой матовой лампы освещал блестящую поверхность дубового стола и, отражаясь, падал на моложавое лицо шефа, делая его неестественно бледным.

На столе почти ничего не было. Лежали только несколько листков с отпечатанным на машинке текстом. И еще скромный чернильный прибор.

Бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг собрал листки, поднес к глазам и близоруко сощурился.

На панели вспыхнула синяя лампа. Шеф бросил листки и протянул руку к кнопке. Почти одновременно отворилась дверь. Вошел человек в таком же темном костюме, в какой был одет сидящий за столом Шелленберг.

— Есть новости, Шмидт?

— Да, экселенц. Из страны № 18[2] наш А-3244, псевдоним Маркиш, подтвердил сообщение о ликвидации Зероу.

— Давайте сюда. Дело принесли?

— Так точно.

Шмидт подошел к столу, подал листок бумаги, потом развязал тесемки объемистой папки в черном переплете.

Внутри лежала другая папка несколько иной формы и красного цвета. На переплете было написано: «Агент-0117-Зероу». Шмидт раскрыл ее и подал шефу.

— Ганс-Иоахим-Мария-Генрих фон Штакельберг, — прочитал вслух Шелленберг. — Вы знали его лично, Шмидт?

— Так точно, экселенц. Он работает, простите, работал с 1915 года. Находка полковника Николаи. Помните, знаменитое дело на русском фронте в 1916 году? Это его работа, Штакельберга.

Шеф перелистал страницы.

— Россия, Бразилия, Штаты, Испания, Португалия, Франция, Швейцария… И везде был натурализован?

— Он знал пять языков, как свой родной. Это был разведчик высшего класса, экселенц.

— И все же… Его больше нет с нами, Шмидт.

Шеф выпрямился в кресле и щелкнул пальцами.

— Пути господни неисповедимы, экселенц.

— Не сваливайте на бога. Рейхсфюрер оторвет нам головы, если не раскопаем этого дела. Вернее, оторвет мне, а уж о вашей голове позабочусь я сам. Гораздо раньше, гораздо раньше, Шмидт! Ваши соображения?

— Русские или англичане.

— «Или» в устах разведчика? Стареете, Шмидт… А почему не янки?

— Очень уж аккуратно сделано. Американцы работают грубее.

— Недооцениваете противника, штандартенфюрер.

— Я десять лет работал с ними, экселенц, — обиженно произнес Шмидт.

— Ладно, ладно. Поручите расследование «Лопусу».

— Уже сделано, экселенц. Он выехал в Женеву.

— Важно знать, почему произошел провал. Вы помните, к чему готовили Зероу?

— Разумеется.

— Значит, вам понятно, почему мы должны знать причины его провала. Кто-то докопался до нашей идеи. И наверняка знал, что Зероу мы перебрасываем в Кенигсберг.

Он снова раскрыл папку, с минуту смотрел на большую фотографию, наклеенную на первой странице, потом написал несколько слов на листке бумаги, положил сверху на фотографию, захлопнул папку и протянул ее Шмидту. Встал из-за стола, мягко потянулся, медленно подошел к окну и поднял штору.

— Скажите, Шмидт, как относился Канарис к покойному Штакельбергу? Ведь это его человек…

— Так точно, бригаденфюрер. Один из лучших сотрудников адмирала. Он называл Зероу «верной лошадкой», фаворитом, который всегда приходит первым к барьеру.

Не поворачиваясь к Шмидту, бригаденфюрер тихонько рассмеялся.

— Вот он и пришел к барьеру, Шмидт…

Штандартенфюрер укоризненно промолчал. Он был суеверен, как бывают суеверны люди опасных профессий и сейчас молчанием своим как бы упрекал Шелленберга: вовсе неосторожно смеяться над мертвецами, да еще если они, эти мертвые, твои товарищи по партии, общей борьбе.

Вальтер Шелленберг, выдвинутый на пост главы управления партийной разведки и контрразведки за границей самим Гейдрихом, с самого начала начал конкурировать с ведомством адмирала Канариса. Он создавал целые направления и резидентуры, которые фактически дублировали деятельность агентов абвера. Но Шелленберг не был, увы, профессионалом, не обладал основным достоинством разведчика — умерять свое воображение и опираться исключительно на факты, только факты и одни факты. Беда его была в том, что он постоянно корректировал донесения агентов, подправлял их в ту сторону, которая казалась ему более желательной, давая при этом безудержную волю своему воображению.

Когда 19 февраля 1944 года адмирала Канариса сняли с поста начальника абвера и подчинили эту организацию военной разведке и контрразведке РСХА, именно Вальтеру Шелленбергу поручил Гиммлер реорганизацию детища Канариса. Теперь бригаденфюрер мог делать с осиротевшей агентурой все, что ему хотелось. И этот болезненно самолюбивый дилетант устроил такую чистку, что эффективность работы германских агентов за пределами рейха заметно снизилась. Покойный Штакельберг был также зачислен начальником VI управления в разряд бесперспективных, он направлялся в Кенигсберг для проведения операции контрразведывательного свойства внутри службы СД, и вот его загадочная смерть заставила бригаденфюрера другими глазами взглянуть на А-0117 Ганса фон Штакельберга.

«Из переброски Зероу в Кенигсберг на новую работу особого секрета никто не делал, — подумал бригаденфюрер. — И убивать его в таком случае было ни к чему. Но кому-то очень не хотелось, чтобы Штакельберг оказался в Восточной Пруссии… Кому?»

За окном умирал день. Последние лучи спустившегося солнца проникли во двор и зажгли пожелтевшую листву кленов.

Сощурившись от непривычного света, Шелленберг смотрел на верхушки деревьев, потом сказал, не поворачиваясь:

— Кажется, уже осень?

— Так точно, осень, бригаденфюрер, — ответил Шмидт.

Второй день над городом висели низкие тучи, и самолет долго скользил вниз, выходя на посадку, пока вдруг не показалась в чахлых перелесках земля. Последние обрывки облаков, словно клочья ваты, рванулись вверх, исчезли, и майор Климов облегченно вздохнул.

Двухмоторный «Дуглас» подвернул влево, резко «притормозил», так, что пассажиров, сидящих на металлических скамейках, бросило вперед, качнулся из стороны в сторону, зазвенело пустое ведро в хвосте, мягко прикоснулся к земле и побежал полосой, разбрызгивая лужи.

Климов думал, что его встретят, но машины из управления не было видно. Подошла «санитарка», забрала восьмерых раненых. Четверо летчиков, прибывших пассажирами, подхватили свои вещички и, весело галдя, подались к низкому строению аэродромного штаба. Майор достал было папироску, потом вспомнил, что курить здесь нельзя, и положил ее обратно в портсигар. Забросил на плечи рюкзак и хотел идти вслед за парнями, позвонить или вообще что узнать, но услышал шум мотора и повернулся.

Черная «эмка» затормозила рядом с ним. Открылась передняя дверца, и сидящий рядом с солдатом-шофером человек в кожаной, военного образца фуражке, черной без погон куртке быстро спросил:

— Майор Климов?

— Да…

— Мы за вами приехали. Садитесь в машину.

…Худощавый, среднего роста человек с редкими блестками седины в темно-русых волосах вышел из-за большого письменного стола и шагнул Климову навстречу с протянутой рукой.

— Здравствуйте, подполковник. Удивлены? Да, майора Климова больше нет. Приказ о присвоении вам очередного звания подписан сегодня. Поздравляю. И благодарю за отличное выполнение задания.

Климов ответил на приветствие и продолжал стоять, не опуская руки и растерянно глядя на хозяина кабинета.

— Простите, — запинаясь начал он, — но я вас видел уже… Не может быть… Вы ведь товарищ Ян? Ян Милич?

Климов теперь окончательно узнал в этом человеке тяжело раненного советника испанской республиканской армии. Его привезли на рыбацкой шхуне к борту парохода, где находился Климов, уже получивший сообщение с приказом забрать человека по имени Ян Милич и доставить его в Советский Союз. Только перед Одессой Ян Милич пришел в себя. Климов не раз заходил к нему в каюту, но пассажир его был очень плох и разговаривать им не пришлось.

В порту Яна Милича встретили товарищи из одесского управления НКВД и бережно, на руках, перенесли в санитарную машину. Потом Климов получил благодарность командования и больше с тем человеком не встречался. Это было в тридцать девятом году…

— Откуда вы знаете Милича? — спросил генерал.

— Помните пароход «Красный Крым»? Я принимал вас на борт у тех берегов…

— Так это был ты? Спасибо, родной…

Генерал подошел к Климову и крепко обнял его.

— Значит, я должник твой, Климов, — сказал он, внимательно глядя подполковнику в глаза.

Потом он усадил Климова в кресло и, взяв стул, сел напротив.

— Житейскими делами займешься позднее. Подробный отчет напишешь завтра. Жилье для тебя приготовлено. Обедом покормили?

— Так точно, товарищ генерал.

— Меня зовут Арвид Янович. Кури.

Он протянул Климову пачку папирос.

— Надо бы тебе отдохнуть с дороги, да уж никак нельзя. Собственно, дело даже не в тебе, а в том товарище, который завтра рано утром должен уехать. Пейте с ним крепкий чай: работать придется всю ночь. Примешь у него дела. Для этого мы и вызвали тебя так срочно.

Арвид Янович отложил в сторону коробок со спичками.

— Так вот, Алексей Николаевич, решено оставить вас в Центре, — сказал, снова переходя на «вы», Арвид Янович. — Возглавите отделение по Восточной Пруссии. Ваш главный объект — Кенигсберг. Участок трудный, предупреждаю, весьма трудный, но интересный… Подойдите сюда.

Генерал подошел к стене, где висели закрытые шторками карты, и отодвинул одну из них.

— Вот Кенигсберг, — сказал он. — Оплот и твердыня пруссачества. Плацдарм для нападения на славянские земли, «железная перчатка к горлу России».

— И «пистолет, приставленный к виску России», — подхватил Климов.

— Да, да. Ведь вы историк философии, Алексей Николаевич. Я просматривал вашу диссертацию об исторических предпосылках двойственной природы философии Канта. Знаете, мне понравилась смелость ваших суждений…

— Читали мою диссертацию? Господи, да я и думать о ней забыл. Представить только: я занимался философией Канта! Гм…

— О Канте в следующий раз, — мягко остановил его Арвид Янович. — Перейдем к делу.

Он посмотрел на часы.

— Сейчас придет ваш предшественник, а я должен еще ввести вас в курс дела, хотя бы в самых общих чертах. Район у вас будет трудный. На местное население рассчитывать, понятное дело, нельзя. Правда, в сопредельных польских, литовских и белорусских землях это не исключено. Там можно найти друзей нашей страны, хоть какую-то опору. Впрочем, в самой Польше обстановка довольно сложная. Я имею в виду деятельность Армии Крайовой и те надежды, которые возлагают на нее эмигрантское правительство в Лондоне и стоящие за «лондонцами» англичане. Этим занимаются другие товарищи, вам придется работать с ними в контакте. Вопрос с Польшей, как вы понимаете, деликатный.

— Понял вас, Арвид Янович.

— Ну и отлично. Личная ваша задача — Кенигсберг, промышленные районы Пруссии, порты, секретные военные заводы, оборонительные объекты. Ваши сотрудники там: это, с одной стороны, кадровые, натурализовавшиеся работники Центра. Сюда я включаю и подлинных немцев, привлеченных к сотрудничеству в последнее время. С другой стороны — наши люди среди военнопленных и угнанных из России в Германию на работу. Между теми и другими поддерживается сложная многоступенчатая связь. Связь надежная, но процесс прохождения сведений следовало бы ускорить. Общая задача: сбор военной и экономической информации, нейтрализация немецкой агентуры, расширение наших связей, организация диверсионной работы в Восточной Пруссии и постоянные контакты с работниками штаба партизанского движения через отряды, действующие в районах Польши, Литвы и Белоруссии.

— Нас интересуют также, — продолжал Арвид Янович, — любые сведения о деятельности немцев по созданию нового оружия. У нас есть кое-какие данные. Они проверяются, и если подтвердятся — новое оружие по-настоящему опасная вещь…

Когда наши войска пойдут по территории Восточной Пруссии, их встретит ощетинившаяся оружием и укреплениями земля. Ваше отделение и вы сами, конечно, должны сделать все, чтобы облегчить нашим солдатам этот путь. Понимаете?

— Так точно, — сказал Климов. — Понимаю…

— И вот еще что. На конференции глав великих держав в Тегеране решено навсегда уничтожить опасность, которую представляет собой это гнездо германского милитаризма. Поэтому Кенигсберг и Мемель[3] с прилегающими промышленными районами Тильзит, Инстербург, Гумбинен и так далее отходят к нам. К сожалению, информация уже попала в руки немцев. По каким каналам, вам это должно быть понятно. Впрочем, рано или поздно это стало бы известно. Так или иначе, но этот фактор в своей работе вы должны учитывать.

Он осторожно закрыл карту шторой и взглянул на часы. Открылась дверь. Вошел высокий, широкоплечий мужчина лет сорока. Светлые волосы, крупный с горбинкой нос и серые выразительные глаза. Отлично сшитый костюм, белая сорочка с тщательно завязанным галстуком придавали ему чуждый военной Москве вид.

— А, полковник, — весело сказал Арвид Янович. — А вот и твоя замена.

— Знакомьтесь, товарищи, — продолжал он. — И за работу. К утру все надо закончить.

Генерал вздохнул.

— Такова наша жизнь… За дело. Времени у вас немного. Желаю успеха.

— Пойдемте, коллега.

Высокий полковник обнял Климова за плечи и легонько повернул к двери.

— Устраивайтесь поудобнее, Алексей Николаевич, — сказал он, когда они вошли в кабинет, — теперь это ваши апартаменты.

Он жестом показал на письменный стол и удобное кресло за ним.

Потом подошел к большому сейфу и, трижды меняя ключи, открыл тяжелую дверцу. Полковник достал оттуда тонкую кожаную папку и положил на стол.

— Здесь самые общие сведения о наших людях, действующих на подопечной нашему отделению территории, — сказал он. — Личные дела вы посмотрите завтра, в нашем специальном хранилище. Здесь только короткие характеристики сотрудников, находящихся там, их закодированные имена. Я сейчас расскажу вам о каждом из них, поясню их возможности и связи.

— Начнем? — сказал полковник.

Климов согласно кивнул.

— Сначала представлю вам Януса. Прямо скажу: человек это необычный. На него мы возлагаем большие надежды.

…Всю ночь на Москву сыпал мелкий холодный дождь. К утру облака поредели. Поднявшийся ветер вконец изодрал ватное одеяло, которым укрылось небо, и после двух дней сырого сумрачья москвичи снова увидели солнце.

— I like this season.

— Indians summer?

— Yes.

— I like too[4].

…Полчаса назад голубовато-серый «Линкольн» миновал предместье американской столицы, развил скорость семьдесят миль в час, пересек окружную дорогу, свернул на узкий асфальтированный проселок и вскоре остановился. С двух сторон машину теснили красные, в осенней листве деревья. Солнечные лучи ударялись о ветви столетних вязов и кленов, дробились на тысячи длинных горячих искр и усиливали впечатление пожара, охватившего лес.

Люди, их было двое, оба средних лет, в твидовых костюмах, с непокрытыми головами, стояли у отдыхавшего «Линкольна» и молчали, завороженные ошеломляющим зрелищем умирающей природы.

— Чертовски красиво, Джимми, — сказал наконец один. — Я рад, что снова вижу все это.

— Знал, что тебе будет приятно, Эл. Потому и привез сюда для разговора. Надоело просиживать стул в кабинете. Итак?

— Сработано все было чисто. Сам готовил и проводил операцию. Нашему человеку в Кенигсберге Зероу больше не страшен. Ведь этот нынешний труп в Женеве был единственным, кто знал Ирокеза в лицо и мог провалить его, стремясь выслужиться перед новым начальством. Хоть мы и успели перевербовать Зероу, но веры в него до конца не было ни у меня, ни у тебя, Джимми. Но теперь Ирокез может спокойно работать в Кенигсберге. Что же, вовремя исправили наш просчет. Но ты бы посмотрел, какая физиономия была у типа, что пришел на явку к Зероу! Я наблюдал эту комедию из фамильного склепа какого-то часовщика. Пленки проявлены, негативы отменные. Сдать в отдел?

— Давай сюда. Что еще?

— В Швейцарии немцы упорно подсылают своих людей к нашим парням. На всякий случай я разрешил завязать ни к чему не обязывающие контакты.

— Молодец, Элвис! Это именно то, что сейчас всем нам так нужно. Можешь рассчитывать на большую благодарность Дяди Билла[5].

— А на премию?

— Разумеется. Ну а остальное в письменном докладе. И готовься к отъезду.

— Слушай, Джимми, я буду жаловаться в профсоюз! Гм, его у нас нет, а надо бы создать… Тогда надежнее станет фирма. Послушай, Джимми, я хочу подышать американским воздухом! Слышишь, Джимми, американским воздухом!..

— Однако ты становишься сентиментальным, Элвис. Что же, хороший патриотизм и доллары — отличное сочетание. Ты будешь дышать в старой доброй Америке ровно сорок восемь часов после сдачи доклада и всех материалов. И потом… Мы снимаем тебя со Швейцарии, Эл. Дела передашь… Впрочем, об этом дома. Ты полетишь в Москву, Элвис Холидей.

Каждая разведка опекает своих людей, находящихся за кордоном. Мы еще не видели Ирокеза, но, судя по проявленной о нем заботе, Ирокез стоит того. А ведь он тоже в Кенигсберге… Именно там находится сейчас гауптман Вернер фон Шлиден.

Как скрестятся пути Януса и Ирокеза?

«Немцы упорно подсылают своих людей к нашим парням», — обмолвился Холидей, эмиссар Управления стратегических служб, только что побывавший в Швейцарии. Увы, это действительно было так. Пренебрегая союзническим долгом, американская и английская разведки задолго до описываемых событий вступили за спиной Советского Союза в сверхсекретные контакты с нацистами, имея целью сепаратные переговоры с гитлеровской Германией. Первый раунд начали, как водится, англичане, большие специалисты по закулисным делам. Уже в сентябре 1941 года офицер английской армии Эйткен, имеющий полномочия от королевского правительства, встретился в Лиссабоне с Густавом фон Кевером, уполномоченным Берлина.

Самым энергичным эмиссаром рейха среди тех, кому Берлин доверял столь деликатные поручения, связанные с переговорами о сепаратном мире, был князь М. Гогенлоэ. Именно при его содействии в октябре 1941 года, когда танки и пехота вермахта рвались к Москве, приблизившись вплотную к ее стенам, в Лондон прибыл представитель Международного комитета Красного Креста, который привез с собой предложения германского правительства о перемирии. Князь М. Гогенлоэ и в последующее время, на протяжении всей второй мировой войны, лидировал в попытках нацистов сговориться с западными союзниками антигитлеровской коалиции. Активно подыгрывал ему в этом германский банкир Ялмар Шахт.

В декабре 1942 года по инициативе Гиммлера адвокат Карл Лангбен предпринял зондаж в отношении возможного договора между США и Англией, с одной стороны, и Германией, с другой, о заключении сепаратного мира. С этой целью Карл Лангбен встретился с американским разведчиком Хоппером в столице Швеции и с официальным представителем английского правительства в Цюрихе. По возвращении в рейх Лангбен доложил Гиммлеру, что возможность договориться не исключена, но при обязательном условии устранения фюрера с политической арены и даже физического уничтожения его…

После вояжа Карла Лангбена в Стокгольм и Швейцарию обеим сторонам стало ясно, что игра стоит свеч, теперь переговоры на тему «договоримся по-хорошему» ведутся почти непрерывно. В Берн прибывает Аллен Даллес и в уютном, окруженном небольшим садом особняке на улице Херрен основывает свою резидентуру, которая становится вскоре центром разведывательной деятельности Соединенных Штатов в Европе.

Сам Аллен Даллес, имеющий особые полномочия Вашингтона, с середины января 1943 года открывает целую серию тайных встреч с пресловутым князем М. Гогенлоэ, которые продлились до начала апреля. Мистер Балл, так именовал себя для протокола Даллес, и господин Паульс — псевдоним князя — довольно быстро столковались друг с другом и предложили своим хозяевам план создания блока государств, направленного против Советского Союза.

Вскоре подключились в закулисную игру с А. Даллесом и представители обергруппенфюрера Кальтенбруннера, начальника РСХА, Главного управления имперской безопасности.

Закидывали нацисты удочки в отношении сепаратного мира и через союзную для них Испанию. В начале 1943 года и в феврале в Мадриде посол Великобритании Самуэль Хор встречался с Каудильо Франко и его министром иностранных дел Хорданной.

В частности, во время встречи 22 февраля высокопоставленные испанцы настойчиво призывали Англию «…не оставлять без внимания ни единой возможности сообразования общего европейского фронта против большевизма».

В мае 1943 года состоялось совещание у Круппа, на котором присутствовали крупнейшие германские промышленники и банкиры. Участники совещания пришли к единогласному выводу: война, судя по всему, будет Германией проиграна, пора начинать переговоры с США и Англией. Ялмар Шахт, бывший президент Рейхсбанка, обратился к союзникам с просьбой сохранить в случае поражения Германии ее вооруженные силы «для защиты Европы от большевизма». Для конкретных действий в этом направлении совещание у Круппа отправило в Лиссабон, а затем в Мадрид своего полномочного представителя Шницлера, главу «ИГ Фарбениндустри». Он провел серию переговоров с представителями английских и американских монополий.

Серьезно работал в этом направлении и начальник абвера адмирал Канарис. Посол Германии в Турции фон Папен и представитель абвера Пауль Леверкюн организовали своему шефу конфиденциальную встречу с американским военно-морским атташе Джоном Эрлом. Во время обстоятельной беседы адмирал Канарис и фон Папен предложили правительству США довольно радикальный план вывода Германии из войны. Они обещали отстранить Гитлера от руководства, подвергнуть его смертной казни, сдать армию союзникам, не допустив при этом выхода войск Красной Армии на территорию Центральной Европы.

Но Канариса устранили его могущественные соперники Гиммлер и Кальтенбруннер. Провалилась попытка уничтожить Гитлера 20 июля 1944 года, инспирируемая разведками союзников, акция, о которой заговорщики заранее сообщили Уинстону Черчиллю.

И на первое июля 1944 года на Восточном фронте против Красной Армии по-прежнему действовало свыше ста восьмидесяти дивизий.

Война продолжалась. Продолжались и тайные, поистине коварные по отношению к своему союзнику — Советскому государству — переговоры английской и американской разведок с немыслимыми врагами человечества.

Глава третья Оборотни рождаются ночью

Гауптман Вернер фон Шлиден получает инструкции. — Больная нога старого Кранца. — «Не надо шуметь, Гельмут». — Карта под плащ-палаткой. — Разговор с Берлином. — «Пленных ликвидировать!» — Кранц узнает ночной голос.

— Вы у нас недавно, гауптман?

— Так точно, экселенц, с начала августа. Прибыл из Рейнской области. Инженер по вооружению одного из заводов Круппа. Подготовку проходил в…

— Достаточно, фон Шлиден. Мне все известно о вас. Подойдите поближе.

Генерал от инфантерии Отто фон Ляш, командующий Первым военным округом Восточной Пруссии, подтянутый, выше среднего роста, начинающий полнеть, но умело скрывающий это, мужчина, мягко ступая по ковру, вернулся к столу и взял в руки пакет, запечатанный сургучом.

— Гауптман фон Шлиден! Я поручаю вам сугубо секретное задание. Вам известно, что русские стоят на границе. Месяц, другой, и они, возможно, будут на нашей территории. Мы с вами солдаты и потому должны трезво оценивать обстановку… По приказу рейхсфюрера Гиммлера в оставляемых нами районах должны быть созданы группы «вервольф». Это будут особые подразделения, если хотите, наши немецкие партизаны. Сейчас формированием «вервольф» занимаются господа из СД, гестапо, партии и «гитлерюгенд». Вермахту приказано оказать им всякое содействие, и, в частности, выделить необходимое оружие и боеприпасы. Вы, гауптман, старший офицер отдела вооружения и потому сделаете это лучше других.

Ляш протянул фон Шлидену пакет.

— Здесь ваши полномочия, инструкции, списки частей, у которых возьмете оружие. Поступаете в распоряжение оберштурмбанфюрера Хорста. Это офицер для особых поручений при восточнопрусском начальнике СД. Отправляйтесь немедленно. Хорст ждет в гестапо. У вас есть машина?

— В ремонте, экселенц…

— Возьмите одну из моих.

Он позвонил и сказал вошедшему адъютанту:

— Распорядитесь, Фридрих: машину гауптману. Идите, фон Шлиден.

— Хайлитль!

Машина мягко тронулась с места, вывалилась за ворота штаба и, набирая скорость, понеслась через Альтштадт.

Центральная часть Кенигсберга, превращенная в развалины летними бомбардировками, подавляла обезображенными стенами домов, слепыми окнами и красной кирпичной пылью, словно кровавыми пятнами, покрывавшей землю. Вернер фон Шлиден, прибывший в самый разгар бомбардировочного сезона, на себе испытал, что такое тысяча самолетов, которые утюжат небо, по несколько раз заходя на смертоносный курс.

«Летающие крепости» янки и томми обычно летали на большой высоте, стремясь уйти от огня зенитных батарей. Они летели строем ромба, в каждом из которых было до полусотни огромных машин. За одной эскадрильей шла вторая, третья, четвертая… Однажды Вернер фон Шлиден насчитал двадцать «летающих ромбов».

Бомбы самолеты сбрасывали все разом, когда эскадрилья оказывалась над необходимым для бомбометания квадратом. Взрывались они, бомбы, тоже почти одновременно — эффект был ужасающим… Это был один гигантский и как бы растянутый во времени взрыв, после которого вместо городских кварталов возникали пустыри, заваленные битым кирпичом.

Уходили «летающие крепости», и растерзанная земля покрывалась серебристыми полосками из станиоля. Их сбрасывали самолеты, чтобы создавать помехи на экранах радиолокаторов противовоздушной обороны Кенигсберга. Порой вместе с бомбами на головы жителей столицы Восточной Пруссии падали и подвесные баки из-под горючего, которые английские и американские летчики сбрасывали на землю, израсходовав топливо в них и перейдя на основные запасы…

Сейчас Кенигсберг получил передышку. Второй фронт застрял в Бельгии. Союзникам было не до Восточной Пруссии, а русские город сейчас беспокоили редко. «Затишье перед бурей», — мрачно говорили товарищи Вернера. Сам Вернер фон Шлиден отмалчивался, и лишь иногда таинственно намекал на главный шанс фюрера, который повернет ход событий.

Улицы, заваленные обломками разрушенных зданий, давно уже расчистили, и черный «мерседес» быстро добрался до площади. Обогнув площадь перед Нордбанхоф[6], машина повернула в проулок между канареечного цвета зданием криминальной полиции и угрюмой громадой судебных учреждений Восточной Пруссии. Через сотню метров Ганс, здоровенный детина-шофер, ефрейтор из личной охраны командующего округом, резко затормозил у здания Управления имперской безопасности.

— Поедем во двор, господин гауптман?

— Не стоит, Ганс, ждите меня здесь.

Фон Шлиден открыл дверцу, подхватил с сиденья сумку с пакетом и шагнул к подъезду. Навстречу ему шел длинный унтерштурмфюрер[7], в фуражке с высоченной тульей.

— Гауптман фон Шлиден? — отрывисто спросил он. — Идемте со мной. Они прошли подъезд с автоматчиком у входа, миновали темный вестибюль, поднялись на второй этаж и долго шли длинными коридорами, заполненными эсэсовскими офицерами в черных мундирах и сотрудниками гестапо в штатских костюмах.

У одной из дверей, обитой черной клеенкой, офицер, сопровождающий гауптмана, знаком предложил Вернеру фон Шлидену остановиться.

— Входите, гауптман, — сказал он.

За дверью была маленькая приемная с двумя узкими диванчиками и небольшой конторкой, за которой у пишущей машинки сидела молодая женщина в форме шарфюрера СС.

— Оберштурмбанфюрер у себя? — обратился к ней унтерштурмфюрер.

Она молча повернула голову в сторону двери и пожала плечами.

Унтерштурмфюрер приоткрыл дверь, потом распахнул ее шире и пригласил фон Шлидена войти.

Тот прошел вперед, остановился, щелкнув каблуками и выбросил в приветственном жесте руку.

— Входите, входите, гауптман…

Оберштурмбанфюрер[8] Хорст поднялся из-за стола и направился к Вернеру.

— Вы привезли пакет от генерала Отто фон Ляша?

— Так точно, оберштурмбанфюрер!

— Давайте сюда. И можете сесть.

Хозяин кабинета показал ему на кресло, потом вернулся к столу, сломал сургучные печати, вытащил несколько исписанных на машинке листков бумаги, быстро пробежал глазами первый из них, заглянул в последний, отложил все листки на край стола и повернулся к расположившемуся в кресле гауптману.

— Сидите, сидите, — сказал Вильгельм Хорст, увидев, что Вернер попытался вскочить. — Генерал инструктировал вас, фон Шлиден?

— В самых общих чертах, оберштурмбанфюрер.

— Общих чертах? — Хорст усмехнулся. — Что ж, частности, гауптман, я возьму на себя.

Он уселся за стол, пододвинул листки из пакета, привезенного Вернером, стал внимательно рассматривать каждый. Потом отобрал некоторые из них и звонком вызвал молодую женщину из приемной.

— Зарегистрируйте, Элен, и под расписку передайте этому офицеру.

— Это будут экземпляры для вас, гауптман, — продолжал он. — После операции не забудьте сдать в канцелярию нашего отдела.

— Будет исполнено, оберштурмбанфюрер! — ответил Вернер.

— А теперь слушайте меня внимательно, — сказал он, когда Элен вышла из кабинета. — Вы, гауптман, поступаете в мое распоряжение на четыре-пять дней, может быть на неделю. С собою в дорогу ничего не брать. Все приготовлено. Выезжаем немедленно. Вы с машиной?

— Так точно, машина генерала Ляша. И шофер…

— Машину отпустите. Поедете вместе со мной. Подождите в приемной.

— Слушаюсь, оберштурмбанфюрер.

Вернер поднялся.

— Разрешите идти?

Хорст вместе с ним подошел к двери.

— Гельмут, — сказал он унтерштурмфюреру, вскочившему с диванчика в приемной, — отпустите машину гауптмана. Он едет с нами. И сразу зайдите ко мне.

Вернер сидел в приемной, изредка поглядывая на стучавшую на машинке женщину за конторкой. Она работала очень быстро, не обращая никакого внимания на постороннего офицера. Появился унтерштурмфюрер и молча прошел в кабинет Хорста.

Вернер фон Шлиден разглядывал женщину в эсэсовской форме и старался угадать, что она за человек и какой ключ к ее сердцу подойдет безотказно, если возникнет в этом потребность. И надо ли вообще подбирать ключи к женскому сердцу, чтоб использовать его хозяйку в своей работе. Гауптман считал, что женщин опасно вовлекать в такие дела, какими занимается он сам. Вернер отнюдь не умалял женских достоинств, но справедливо не доверял преданности, основанной только на чувстве. Это всегда осложняло работу и требовало излишних затрат духовной энергии. А на такую роскошь гауптман не имел права.

«И все же надо выяснить, кто она, — подумал он. — И вообще поручение генерала подоспело вовремя…»

Из коридора в приемную вошел высокий, под стать своему шефу, унтерштурмфюрер, которого Хорст назвал Гельмутом.

Потом он еще два раза выходил и входил в кабинет, пока, наконец, не показался оттуда сам оберштурмбанфюрер в длинном блестящем плаще. Вернер фон Шлиден встал.

— Едем, гауптман, — сказал Хорст.

Длинными коридорами они проходили быстро. В здании стало безлюдно, словно и не было час назад тех эсэсовцев в черных мундирах и сотрудников в штатском, которых видел фон Шлиден. Во дворе стоял «мерседес», похожий на тот, что привез гауптмана, но за рулем сидел рыжий солдат в черной форме.

Рядом стоял уже знакомый Вернеру офицер-эсэсовец.

— Гельмут фон Дитрих, — сказал он, протягивая руку Вернеру. Шлиден назвал себя, и унтерштурмфюрер сел рядом с шофером.

— Садитесь, гауптман, — жестом показал рядом с собой на сиденье Хорст.

«Мерседес» выехал на Гендельштрассе, повернул налево, и Вернер на повороте увидел, что за ними следом идет крытый грузовик.

Старый Кранц давно собирался сходить в Ландсберг, чтобы достать табаку у двоюродного брата, державшего небольшую лавку на самом перекрестке дорог, идущих через городок. Днем Кранца совсем одолели хозяйственные заботы. Один мужчина на весь дом, от невесток проку мало, старуха почти не встает, а купить на бирже Арбайтсамт в Кенигсберге русского или польского батрака и потом содержать его старику Кранцу не по карману. Да и не по душе ему такие работники. Мать у Кранца происходила из мазурских славян, поэтому нет-нет да и вспоминал Кранц, что немец он только наполовину. Особенно в последнее время.

Осеннее солнце низко висело над горизонтом, когда он собрался наконец в дорогу. От хутора до Ландсберга добрых восемь километров по шоссе, но если идти баронским лесом, просекой, останется не больше шести.

— Пойду к Иоганну. Если задержусь, останусь ночевать. Не забудь ночью встать к стельной корове, Луиза, — сказал он старшей невестке, высокой худой женщине с сумрачным лицом и безразличными глазами. Такими стали они после того, как ее Курт, сын Кранца, пропал без вести под Сталинградом.

Кранц прошел те триста метров, что отделяли его дом от шоссе, пересек его и сразу свернул по боковой дороге к лесу, синевшему вдали. Когда он подходил к первым деревьям, словно выбежавшим навстречу, стал накрапывать дождь. Солнце село, лиловые тучи затягивали небо, и старик подумал, что не самый удачный вечер выбрал он для визита к брату. Потом вспомнил, как мучился весь день без табака, и прибавил шагу.

Он подумал еще, что ему совсем не улыбается вымокнуть под дождем, и, вступив в лес, свернул с просеки к большой разлапистой ели. Там он стоял с полчаса. Дождь не прекращался. Кранц махнул рукой и вышел на дорогу. Он вспомнил о тропе вдоль озера, она сократила бы его путь в Ландсберг.

Быстро темнело.

Дождь лил, не переставая.

Уже на тропе Кранц услышал шум моторов. Сначала он удивился: давно уже никто не пользовался просекой. Потом выругал себя за торопливость. Возможно, машины пошли на Ландсберг, может быть, кто-то и подвез бы его до городка.

Беда пришла неожиданно. Разбухшая от дождя тропа резко свернула вправо и круто пошла вниз. В этом месте и подвернулась нога Кранца, та самая, ее в сентябре четырнадцатого года полоснул штыком какой-то француз из армии генерала Жоффра во время сражения на Марне, когда Кранц и его камарады безуспешно пытались прорваться под Верденом к Парижу.

Старик сполз с тропы на увядшую траву, подобрался к высоченному вязу, сел под ним, протянул онемевшую ногу и принялся растирать ее.

«Париж, — подумал он, — так и не довелось мне его повидать… Теперь мы снова его потеряли… Многое мы уже потеряли… Что ж, это справедливо. Не кусай хлеб, масло на который намазывали другие».

Совсем уже стемнело, дождь продолжался, и Кранц услышал вдруг человеческие голоса.

Раздался треск сломанной ветки, раздраженное чертыхание, и на тропе показались черные фигуры.

Кранц хотел позвать людей на помощь, но внутренний голос подсказал ему, что на этот раз благоразумнее будет не обнаруживать своего присутствия…

Фигуры приближались, и Кранц различил людей, согнувшихся под тяжестью ящиков и мешков. Впереди шли три человека без ноши. Последний из троих, поравнявшись с деревом Кранца, оглянулся, догнал впереди идущего человека, тронув его за рукав, что-то сказал ему, протягивая руку вперед. Старику показалось, будто он знает, чей это голос. Он стал припоминать, а люди тем временем шли и шли мимо него…

Вот они спустились как раз там, где подвела Кранца нога, и, двигаясь по направлению к озеру, исчезли.

Размякший ком земли оторвался от стенки бункера и скатился вниз, рассыпавшись по ящикам.

— Все это надо тщательно и аккуратно накрыть, — сказал Вернер фон Шлиден Дитриху.

— Здесь не успели сделать накат, как обычно, — ответил унтерштурмфюрер. — Поэтому закроем просто брезентом. Упаковка ящиков надежная, не подведет.

— Послушайте, целенлейтер[9], как вас там, — обратился он к местному партийному вождю.

— Ганс Хютте, унтерштурмфюрер.

— Почему не подготовили настоящий бункер?

— Поздно получили приказ, унтерштурмфюрер…

— Черт побери, это не оправдание!

— Перестань, Гельмут, — сказал фон Шлиден. — Он действительно не виноват. И потом ведь у нас есть военнопленные, они все сделают.

За эти дни они сблизились и даже подружились и как-то во время одной из попоек, устроенной Хорстом в лесной резиденции Домбайса, перешли на «ты».

— Я промок, как…

Фон Дитрих не договорил. Тяжелый брезент, его тащили два военнопленных, ударил Гельмута по ногам и едва не свалил в яму.

Вернер схватил приятеля за полу плаща, и тот, с трудом выпрямившись, выхватил парабеллум.

— Идиоты!

— Не надо…

Вернер фон Шлиден перехватил руку унтерштурмфюрера.

— Не поднимай шума в лесу, Гельмут. Зачем привлекать внимание посторонних? — спокойно сказал он. — Это сделать никогда не поздно.

Военнопленные выпустили из рук брезент и стояли у края ямы, исподлобья посматривая на офицеров.

Дитрих махнул шарфюреру рукой.

— Работать, работать! — заорал шарфюрер, замахиваясь на военнопленных автоматом. Военнопленные спрыгнули в бункер. Шарфюрер загнал туда еще двоих, и вчетвером бывшие солдаты принялись закрывать брезентом уложенные внизу мешки и ящики.

— Ну и жизнь, — проворчал Гельмут фон Дитрих. — На своей родине я должен бояться пристрелить паршивого русского, чтобы, видите ли, не привлечь внимание выстрелом…

— Что делать, дорогой Гельмут, — сказал Вернер. — В таких делах, как наше с тобой, лучше соблюсти осторожность. Тут никогда не переберешь через край. И не мне тебя учить этому.

— Ты прав, гауптман. Не хочешь ли выпить глоточек?

Дождь перестал, и старый Кранц подумал, что если до утра не зарядит он снова, то тропа может просохнуть. О ноге Кранц старался не думать, он растирал ее теперь машинально. В чаще крикнула сонная птица, на востоке ветер разогнал облака и обнаружил кусок звездного неба.

Старик пошарил в карманах, вытащил пустую трубку, сунул ее в рот и снова принялся растирать ногу.

— Сейчас бы чашечку кофе покрепче, — вслух сказал он.

— Давайте фонарь, сержант, — сказал лейтенант Громакин. — И плащ-палатку…

Сержант Изет Гаджиев протянул фонарь. Вдвоем с Кузмичевым они накрыли плащ-палаткой лейтенанта, скорчившегося на земле с картой и фонарем. Пять человек стояли вокруг и молча смотрели на землю, где лежал сейчас их командир, изучающий карту под плащ-палаткой. Противный въедливый ветер шуршал кустами и раскачивал высокие кроны сосен. Кузмичев локтем коснулся сержанта Гаджиева и хотел что-то сказать, но в это время лейтенант откинул маскирующее свет фонаря покрывало, рывком поднялся, взмахнул зажатой в руке картой и шепотом сказал:

— Ребята, можно крикнуть тихонько «ура»…

Догадываясь, в чем дело, разведчики трижды прошептали «ура». Лейтенант свернул карту, положил ее в планшет, кивком подозвал товарищей поближе, обнял их за плечи и с силой топнул сапогом по земле:

— Германия! Вы понимаете, это уже Германия! Мы с вами на территории Восточной Пруссии…

— Вас вызывает Берлин, обергруппенфюрер!

Ганс-Иоганн Беме, начальник службы безопасности Восточной Пруссии, вздрогнул от неожиданности и недовольно посмотрел на стоящего напротив адъютанта. Беме тряхнул головой, прогоняя мрачные мысли, которыми была занята его голова перед появлением этого вылизанного хлыста. Недавно обергруппенфюрер[10] был вынужден ликвидировать своего прежнего адъютанта по делу 20 июля и к новому еще не привык.

Еще до неудачного покушения на Гитлера, совершенного одноруким полковником Штауффенбергом, хитроумный адмирал Канарис сломал шею, и рейхсфюрер Гиммлер окончательно подмял под себя осиротевший абвер. Он сумел убедить Гитлера в необходимости объединения гестапо, СД[11], абвера и криминальной полиции в одно целое. Рейхсфюрер, таким образом, сосредоточил в одних руках все тайные силы рейха, а его, Беме, назначил главой такого объединения по Восточной Пруссии, подкинув ему и местный абвер, которым руководит чудом уцелевший любимчик «черного адмирала» оберст фон Динклер. Этот Динклер в фаворе у Гиммлера, а к нему, Беме, относится прямо-таки по-свински. Сегодня утром была у них неприятная стычка, и сейчас, идя к телефону, обергруппенфюрер подумал: «Не продал ли фон Динклер своего бывшего хозяина Гиммлеру? Иначе чем объяснить столь благосклонное отношение шефа СС[12] к абверовцу…»

Канариса отстранили от должности начальника абвера 19 февраля 1944 года, но смягчили удар, поручив возглавить отдел экономической войны в ОКВ — штабе верховного командования. Тем временем центральным аппаратом абвера занялось IV управление РСХА — тайная государственная полиция, широко известная под сокращенным, леденящим душу словом «гестапо» — гехайм стаатс полицай. Группенфюрер Мюллер, глава IV управления, выявил среди ближайшего окружения «черного адмирала» группу антинацистов, недовольных режимом. А после покушения на Гитлера был арестован и сам Канарис.

— Будете говорить с рейхсфюрером, — послышался в трубке далекий голос, и у Беме засосало под ложечкой: Гиммлер не раздавал наград по телефону.

— Это вы, Беме? — услышал он голос Гиммлера. — Меня интересует, как выполняется мое распоряжение от шестого августа?

— Все сделано, рейхсфюрер, — ответил Беме. — Сегодня старший офицер по особым поручениям оберштурмбанфюрер Хорст заканчивает основную работу. Завтра со специальным курьером отправим для вас полный отчет.

— Могли бы и сегодня, Беме. Вам там лучше знать, что время не ждет. Что у вас с новым имуществом?

«Спрашивает об абвере, — мелькнула мысль. — Пожаловаться на Динклера? А если мои догадки верны?»

Беме вспомнил о своих подозрениях и произнес:

— Все в порядке, рейхсфюрер, с новой мебелью все в порядке.

— Это хорошо. И последнее: спецкурьера посылать не нужно. С отчетом в Берлин приедете сами. Наш фюрер хочет лично убедиться в качестве проделанной вами работы.

Трубка щелкнула, послышался короткий гудок, и наступила тишина. Обергруппенфюрер СС Ганс-Иоганн Беме холодный пот со лба стер рукавом мундира.

Работали они вторую неделю, вторую неделю не спали по ночам. Хорст со своим помощником Гельмутом, гауптман фон Шлиден, как представитель вермахта, и команда эсэсовцев, охраняющих рабочую силу — русских военнопленных. На местах Хорст устанавливал контакты с лесничими. Для связи с ними Рейнгольд Ломбойс, главный лесничий Восточной Пруссии, дал своего человека, а иногда и сам выезжал с офицерами в лес.

Вторую неделю Хорст не давал им и часа лишнего отдыха. Сам он порой оставался в местечке, а в лес отправлял Гельмута. Дважды за это время Хорст выезжал в Кенигсберг.

Маршрут их движения по Восточной Пруссии был извилист и запутан. Сразу из Кенигсберга отряд направился в Виттенбург. Затем они были в Тарау, Кройцбурге и Ландсберге.

В своем имении близ Ландсберга главный лесничий устроил отличный банкет для офицеров. Присутствовали и дамы. В тот вечер Гельмут и Вернер выпили на брудершафт и несколько дней с восторгом вспоминали пикантные подробности.

Из Ландсберга они повернули на Бартеншайн. Потом резко на восток. Гердауен, Норденбург, Даркеман. Оттуда на Гумбиннен. После Гумбиннена маршрут пошел по кольцу. Инстербург, Таппиау… И снова — Бартенштайн, Алленштайн, Хохенштайн, Нойденбург.

Когда они вернулись в Лансберг, Вильгельм Хорст вновь отправил в лес Дитриха, а сам собрался в Кенигсберг.

— Сегодня последняя ночь, друзья, — сказал он. — Утром возвращайтесь домой.

…Работы по устройству бункера были закончены. Дитрих подозвал шарфюрера, начальника эсэсовской команды.

— Что будете делать с пленными? — спросил он.

— Определенных указаний не получал, унтерштурмфюрер, — ответил шарфюрер. — Мне приказано беспрекословно выполнять все ваши распоряжения.

— Пленных ликвидировать, следы уничтожить. Используйте яму, что не подошла для бункера. Ясно?

— Так точно, унтерштурмфюрер.

— Послушай, Гельмут, но я слышал, как Хорст говорил, что пленных отправят в западные земли, — сказал фон Шлиден.

— По-моему, их лучше отправить на небо, — сказал Гельмут и махнул шарфюреру рукой. — Идите!

— Тебе лучше знать, — сказал Вернер фон Шлиден, повернулся и пошел прочь по тропинке.

Через сотню шагов он услышал, как справа полоснули тишину сухие автоматные очереди. Раздался заглушенный лесом человеческий крик. Его перебили новые выстрелы… Вернер фон Шлиден с силой прижался лбом к морщинистой коре старой сосны.

…Кранц попытался подняться, опираясь спиной о ствол приютившего старика вяза. В это время раздались выстрелы, и Кранц неожиданно вспомнил, что услышанный им ночью голос принадлежал их лесничему Августу Шранке.

Так рождались «оборотни»…

В тайне ото всех глубокой ночью закладывались склады оружия для тех, кто был призван открыть огонь в спину русского солдата. И было бы наивным считать, что Вернер фон Шлиден своим присутствием в одном из отрядов уже свел на нет усилия гитлеровцев в Восточной Пруссии. Он мог знать только часть тайников и не знал пока ни одного «оборотня» по имени. Все это предстоит ему сделать впоследствии.

Ночью рождались «оборотни»…

А за четверть века до описываемых событий в далеких горах Дагестана возникла большая, настоящая человеческая дружба… Она и позволила гауптману Вернеру фон Шлидену стоять сейчас, кутаясь в плащ, в заповедном лесу Восточной Пруссии, стоять у края ямы для потайного бункера и внешне спокойно наблюдать, как русские военнопленные под командой эсэсовцев укладывают туда оружие, предназначенное против его братьев.

Глава четвертая Четверть века назад

Атака на пулеметы. — Приказ Председателя Совнаркома. — Красные партизаны. — «Мы должны пройти ущелье». — Подвиг Муслимат. — «Прощай, Ахмед…» — Маленький горец едет в Москву. — Сиражутдин Ахмедов-Вилкс. — «Я должен быть там, где дерутся, отец…»

— Ну, братцы, — сказал Арвид Вилкс, — начнем, пожалуй…

Он привстал в седле и выхватил шашку из ножен.

— Во имя революции! Вперед!

Десять конников вырвались из-за скалы на дорогу перед ущельем и, сверкая клинками, понеслись к провалу между скалами. Дорога была узкой, и всадники растянулись по двое, скакать в три корпуса было невозможно.

В первое мгновение пулемет молчал. Верно, ошеломил белогвардейцев мужественный бросок этой десятки. Но так было лишь в первые мгновения. И вот пулемет заговорил:

— Ду-ду-ду-ду-ду!

Первая очередь прошла высоко, и всадники продолжали рваться по дороге в ущелье. Но вот срезало пулями задних бойцов. Один завалился в седле, а лошадь продолжала нести вперед его тело. Конь второго взвился свечкой и с маху вместе с седоком ринулся в пропасть.

Еще очередь — и новые жертвы… Не доскакал отряд Арвида Вилкса до мертвого пространства, не успел доскакать. Ударила пуля и в начальника разведки. Согнулся он, припав лицом к гриве коня, а рядом кунак его скачет, Ахмед.

— Арвид! — крикнул он, но Вилкс молчит, и только ниже и ниже клонится его голова.

Ахмед оглянулся и увидел, что лишь двое они идут верхом, — порезал пулемет остальных ребят. Вот его только пули никак не берут… Тогда Ахмед выхватил Вилкса из седла, бросил к себе на коня поперек, развернулся и, бросая лошадь из стороны в сторону, чтоб сбить прицельный огонь пулемета, поскакал к спасительной скале. И не хватило ему всего десятка шагов. Пуля догнала коня. Споткнулся тот, и Ахмед вместе с другом покатился по серой от пыли дороге. Но тут же выскочили бойцы и втащили их за скалу. Арвида Вилкса отнесли к лекарю Иоганну Шванебеку на перевязку, а Ахмед весь в пыли стоял перед командиром полка латышских стрелков Лапиньшем, скрипел зубами и требовал дать ему коня, чтоб одному пойти под пули и разделаться с этой сволочью.

— Успокойся, джигит, — сказал Лапиньш. — Я знаю, что ты пойдешь на смерть, не дрогнув. Только нам нужна твоя жизнь.

И тут к командиру полка подошел адъютант и тронул его за рукав.

Суровая страна — Дагестан…

Но люди, которые живут в этой стране, искренние, добрые к тем, кто пришел к ним с открытым сердцем, кто стал их другом, и всегда они беспощадны к врагу. Могучие, величественные горы научили их верить человеку на слово, свято относиться к законам гостеприимства. Свободные в своих ущельях и долинах, словно соседи их — орлы, дагестанцы мужественно защищали свои скалы от многочисленных пришельцев и не опускали оружия даже тогда, когда враг их был в тысячу раз сильнее и совсем не было надежд на победу…

…Словно снежная лавина, неслась по Кавказу гражданская война. А когда достигла она Дагестанских гор и Каспийского побережья, пришла в кумыкские, даргинские, лезгинские, лакские и аварские аулы, лучшие джигиты встали под знамена Советской власти.

Разбитые на Северном Кавказе части белой армии пробивались через Дагестан к Азербайджану и в Грузию, территории которых были оккупированы английскими интервентами. Белые офицеры надеялись перегруппировать свои вооруженные силы в Закавказье и оттуда вновь угрожать существованию Советской власти.

Латышские стрелки вместе с красными партизанами Дагестана по пятам преследовали беляков, стремясь обойти их, перекрыть горные перевалы и не дать уйти на ту сторону Главного Кавказского хребта.

Наконец латышскому полку Лапиньша и партизанам удалось вырваться к перевалам. Им оставалось пройти горное ущелье и выйти в тыл белым частям. Тогда врагов уже ничто не могло спасти.

Казалось, еще немного, заключительный бой — и операция выполнена. Можно будет по прямому проводу доложить в Кремль, что ни один белогвардеец не ушел в Закавказье.

Но… Едва первые разъезды втянулись в ущелье, сверху полоснула кинжальная очередь пулемета. Дорога через ущелье была закрыта напрочь: белые опередили Лапиньша.

Полк временно укрылся за скалой. Нечего было и думать идти через ущелье, очереди бы скосили людей. Это верное самоубийство, а другой дороги не было…

— Что будем предпринимать, товарищи? — обратился к своим командирам Лапиньш.

— Может быть, попытаться в обход? — неуверенно сказал один из собравшихся.

Начальник штаба прикинул расстояние по карте.

— Переход займет не меньше двух суток, — сказал он.

— Не годится, — произнес комполка. — Белые уйдут в Закавказье, прорвутся к Баку.

— Есть предложение…

Вперед выступил начальник разведки Арвид Вилкс.

— Беру с собой десяток ребят, из-за прикрытия разгоняем коней, проскакиваем аллюром пристрелянную зону, пока беляки соображают, мы влетаем в мертвое пространство, под скалу, а там… И — эх!

Арвид поднял руку и с силой рубанул воздух.

Лапиньш с сомнением покачал головой.

— Не успеешь, Арвид, — сказал он. — Порежут вас всех из пулемета.

— Успею, товарищ Лапиньш, ты только разреши, — с жаром заговорил начальник разведки, прижимая руку к груди.

— Можно успеть, командир…

Ахмед подошел к Арвиду и стал рядом.

— Если разрешишь, буду с ним вместе. Когда рядом друг, пуля обходит тебя стороной.

— Спасибо, Ахмед.

Арвид Вилкс пожал боевому товарищу руку.

— Ну хорошо, пробуйте, — сказал Лапиньш. Они попробовали… Но потеряли людей, сами едва не погибли. Отчаянная вылазка не удалась.

Тут Лапиньша тронул за рукав адъютант и, склонившись, шепнул на ухо.

— А что она хочет? — спросил командир полка.

— Не знаю, — сказал адъютант. — Но просится говорить лично с вами.

— Ну хорошо, позови.

Перед Лапиньшем стояла худенькая молодая женщина-горянка. Голова ее была закутана в большой белый платок, черные блестящие глаза спокойно смотрели на Лапиньша.

— Я пойду туда, командир, — сказала она. — Женщину они не тронут.

— Куда пойдешь? — не понял Лапиньш.

— К пулемету пойду.

Женщина развернула складки платка, сунула руку за пазуху и вытащила длинный кинжал.

— Еще не хватало, чтоб вместе с нами гибли женщины, — сердито сказал Лапиньш. — Или у нас мало смелых мужчин?

— Разреши мне пойти, командир, — повторила она. — Женщину они не тронут. Не догадаются, зачем к ним иду.

— Верно она говорит, товарищ Лапиньш, — сказал один из горцев. — Здесь пройдет только женщина…

В это время показался в толпе бойцов Ахмед, он уходил перевязать голову, ушибленную при падении с коня. Ахмед увидел женщину, стоявшую перед командиром с кинжалом в руке, и крикнул:

— Муслимат!

Женщина обернулась, увидев мужа, смутилась и спрятала оружие на груди.

— Ты знаешь ее, Ахмед? — спросил Лапиньш.

— Это жена моя, командир… Муслимат.

— Жена? А ты знаешь, что она предлагает одна снять пулеметчиков в ущелье?

— Если моя жена так говорит, значит, сможет, — сказал Ахмед.

Он повернулся к Муслимат.

— Я знаю, что ты сумеешь подойти к ним близко, — заговорил он с ней на родном языке. — Но скажи мне, Муслимат, не дрогнет ли у тебя рука, когда ты станешь убивать их? Это ведь не женское дело, убивать…

— Не дрогнет, Ахмед.

— Тогда иди. Наш сын Сиражутдин находится в надежном месте?

— Да, он у твоей матери, Ахмед.

— Тогда иди, Муслимат. И да поможет тебе аллах…

Он повернулся к Лапиньшу.

— Эта женщина пройдет, командир. Разреши ей…

— Хорошо, — поморщившись, сказал Лапиньш. — Только не по дороге же тебе идти…

— Да, командир, я пойду с другой стороны, — ответила Муслимат. — Когда все будет готово, я крикну вам и махну со скалы платком.

Весь отряд, сидя в седлах и изготовившись к решительной атаке, терпеливо ждал сигнала.

Лапиньш смотрел на часы и тихонько ругал себя по-латышски за то, что согласился отпустить Муслимат.

— Надо думать другой вариант, — сказал он, поворачиваясь к начальнику штаба.

И вдруг один из наблюдателей крикнул:

— Платок! Платок вижу! Белый! Эгей!

Из ущелья донесся женский крик.

— Вперед!

Лавою вырвались конники из-за скалы и понеслись к ущелью.

Пулемет молчал…

Оглушительное «Ура!» разорвало горный воздух и, отразившись о стены ущелья, многократным эхом прокатилось по горам.

— Ура!

…Когда окончился бой, Лапиньш попросил привести к нему Муслимат.

Он вышел с нею и перед строем бойцов крепко, по-мужски пожал ей руку.

— От имени революции объявляю этой смелой женщине благодарность… Спасибо, Муслимат!

В это время из стоявшей поодаль толпы пленных белогвардейцев вырвался офицер, обросший рыжей щетиной, без фуражки, с оборванным погоном на левом плече. Он выхватил из-за пазухи пистолет. Все замерли от неожиданности, и только Лапиньш, стоявший к офицеру боком, ничего не видел и приветливо улыбался Муслимат.

Она вдруг бросилась командиру на шею, и тут грянул выстрел.

Белогвардеец завалился на бок. Рука его с пистолетом вздернулась, и палец на спусковом крючке, конвульсивно двигаясь, посылал пули в небо.

Военный фельдшер Иоганн Шванебек, примкнувший к революции и сражавшийся за нее в рядах латышских стрелков, на ходу засовывая в деревянную кобуру дымящийся маузер, бежал к Лапиньшу, державшему на руках неподвижное тело Муслимат.

С другой стороны вытянув руки, спотыкаясь, неровной походкой, будто слепой, двигался Ахмед…

Арвид Вилкс поправился быстро. Вскоре он мог уже принимать участие в боевых операциях отряда.

Потерявший жену Ахмед не отходил от своего друга. Он перестал разговаривать, весь высох, почернел и преображался только в бою. Тогда вселялась в него страшная неведомая сила, молнией метался Ахмед среди врагов, сокрушал их не знающим пощады клинком.

А после боя, когда напряжение падало, Ахмед сникал, замыкался, и только Арвид Вилкс мог добиться от него слова.

— Он ищет смерти, — говорил Вилкс Лапиньшу о своем друге. — И потому нарочно бросается под пули… А смерть будто боится джигита, прячется от него.

Но однажды в одной из последних операций «косая» не сумела увернуться, и пришлось ей поцеловать Ахмеда.

Когда начальника разведки позвали к другу-побратиму, тот уже умирал. Он увидел Арвида и знаком попросил наклониться.

— Ухожу, брат, — прошептал Ахмед. — Аллах позволил мне снова встретиться с Муслимат… Прошу тебя…

Ахмед попытался приподнять голову.

— Не надо об этом говорить, Ахмед. Лежи спокойно, — сказал Вилкс.

— Прошу… сын мой… Сиражутдин… Брат, пусть он будет твой сын…

Ахмед задвигал рукой, нащупал ладонь Арвида, с силой сжал ее, и это было последним его движением…

Когда полк латышских стрелков выполнил свою задачу в Дагестане, вместе с приемным отцом уехал в Россию и шестилетний Сиражутдин.

Арвида ждала в Москве Велта, его невеста. Они вскоре поженились, и «Орел Аравии», так переводится с арабского имя Сиражутдин, стал их сыном. Но дома и в школе его звали попросту Сережей, а фамилию парнишка носил двойную: Ахмедов-Вилкс.

Позднее появились у него две сестренки: Индра и Анита. Семья Вилксов была дружной. Сережа знал все о своих настоящих родителях. Арвид часто рассказывал ему о Муслимат и Ахмеде. И Сиражутдин никогда не чувствовал себя чужим в этой латышской семье. Когда выдавалось у Вилкса свободное время, они ездили вдвоем в Дагестан, где бывшие красные партизаны устраивали в честь латышского гостя и сына Ахмеда большое празднество.

Шли годы. Арвид Вилкс служил в IV (разведывательном) управлении Генерального штаба Красной Армии, которым с 1924 года руководил Ян Карлович Берзин, настоящий дзержинец, член партии большевиков с 1905 года. Отец часто неожиданно исчезал из дома, не подавая о себе вестей, такая у него была работа, а дети учились. Велта хлопотала по хозяйству и в библиотеке, которой она заведовала.

У парня рано проявились способности к технике, и после окончания школы Сиражутдин поступил в Московское высшее техническое училище имени Баумана.

Но когда молодой Ахмедов-Вилкс был на втором курсе, в Германии победил фашизм. Более осведомленный, нежели его приятели о том, что делается в мире, Сиражутдин дождался возвращения отца из очередной командировки и решительно заявил ему:

— Я должен быть там, где дерутся с фашизмом, отец…

После некоторых колебаний Вилкс-старший согласился с доводами приемного сына.

Было решено, что Сиражутдин все-таки станет инженером. Он прошел курс разведывательного дела, параллельно осваивая ускоренную программу технических дисциплин в МВТУ имени Баумана. Немецким парень владел с детства, приемные родители хорошо знали этот язык и приобщали к нему детей. Неплохих успехов добился Сиражутдин и в английском языке, который он изучал в десятилетке и в Бауманском училище.

Время шло быстро, чему способствовало разнообразие изучаемых предметов. Преподаватели — знатоки своего дела — обладали большим опытом оперативной работы.

Подготовка Сиражутдина уже была закончена, а случая забросить его за кордон пока не представлялось. Одна за другой разрабатывались операции по внедрению, но все они отвергались, как таящие в себе ту или иную опасность будущего провала.

Наконец стало известно, что германский дипломат в одной из ближневосточных стран, известный своими антифашистскими взглядами, которые он теперь, в сложившейся политической обстановке, старался не афишировать, переводится в Южную Америку. У дипломата был сын от жены итальянки, ровесник Сиражутдина. Когда получили его фотографии, люди, готовившие Ахмедова-Вилкса, обнаружили внешнее сходство их подопечного и сына дипломата. С фон Шлиденом доверительно встретился наш человек и предложил принять участие в подготавливаемой операции. Дипломат не возражал. Он не хотел, чтобы его сын служил Гитлеру. Согласился с отцом и Вернер фон Шлиден.

Берлинский экспресс уходил из Стамбула точно по расписанию. Фон Шлиден и его сын Вернер прибыли сюда на пароходе, чтобы по железной дороге следовать на родину. Днем они обедали в ресторане. После второго блюда сын дипломата поднялся из-за стола и прошел в туалет. Оттуда он черным ходом отправился на соседнюю улицу, где стоял большой автомобиль со шторками на окнах. Вернер сел в него и недолго побыл в нем. Вскоре дверца распахнулась, и молодой человек неторопливо покинул лимузин, вернулся в ресторан, уселся за стол и принялся за десерт.

Никто не заметил подмены. Сиражутдин спокойно завершил обед в обществе «отца», а подлинный Вернер фон Шлиден отправился на автомобиле в порт. Из Стамбула сын дипломата ушел на советском пароходе в Одессу.

…Так перестал существовать Сиражутдин Ахмедов-Вилкс.

Вернер фон Шлиден благополучно прибыл с «отцом» в Рио-де-Жанейро. Но вскоре Вернер вернулся в Германию и два месяца гостил у своего «дядюшки» Иоганна фон Шванебека, профессора медицины и давнишнего резидента советской разведки в Берлине. Затем отправился в Соединенные Штаты Америки учиться в техническом колледже. Война застала его в Рио-де-Жанейро, где «сын» дипломата работал уже инженером в южноамериканском филиале одной из германских технических фирм.

Обстановка в Бразилии была сложной. Поначалу страна оставалась нейтральной, и Вернеру фон Шлидену было поручено объединить, оставаясь при этом в тени, антинацистские силы Бразилии, всячески препятствовать планам Гитлера использовать крупнейшее латиноамериканское государство в интересах рейха.

Когда 22 августа 1942 года Бразилия объявила войну Германии и ее союзнице, фашистской Италии, работать здесь стало полегче, но разведывательная сеть РСХА и абвера продолжала действовать, забот у Януса не убавилось, правда, теперь с ним заодно были антифашисты, искренне стремившиеся не допустить появления гитлеровских орд в Новом Свете.

Когда «отец» умер, Вернер фон Шлиден вернулся в фатерлянд после разрыва дипломатических отношений с Бразилией, на родину, выполняя указание Центра, возвратился и Янус. Солидные рекомендации открыли инженеру Вернеру фон Шлидену дорогу к Круппу, где Янус, выполняя особые обязанности, часто выезжал в нейтральную Швецию, откуда германская сталелитейная промышленность получала недостающее ей сырье.

От службы в вермахте Вернер фон Шлиден как высококвалифицированный специалист был освобожден.

Но в 1944 году складывающаяся ситуация потребовала от Януса надеть мундир офицера германской армии. Он получил назначение в отдел вооружения штаба Восточнопрусского военного округа.

Его многолетняя спецкомандировка подходила, по-видимому, к концу.

Дагестанский аул Телетль…

Две тысячи метров над уровнем моря. Сакли горцев, будто пчелиные соты, закрыли половину величественной вершины. У старой мечети сидят седобородые старики в высоких папахах и неторопливо рассказывают о славных светловолосых парнях, которых привел в горы «Лапин», так выговаривают они фамилию командира полка латышских красных стрелков.

Стариков в ауле немного. Часть мужчин погибла в гражданскую войну, многие полегли в Отечественную… 22 июня 1941 года триста джигитов, бывших красных партизан, оседлали коней и помчались в долину, в районный военный комиссариат, не дожидаясь, когда принесут им повестки. Из этих первых трехсот домой вернулось лишь полсотни… Был среди них и отец моего названного брата Мирзы Мирзоева. Джигит Мирза погиб под Сталинградом.

Председатель колхоза велит оседлать коней. Мы поднимаемся все выше в горы и стоим потом на самой вершине, откуда виден, пожалуй, и край земли.

— Смотри, Сиражутдин, это имя дали мне в горах старики-аварцы, смотри, — говорит Мирза. — Видишь, сколько гор вокруг… И все они разные, правда? А ведь вместе они составляют Кавказ. Так и люди в нашей России… Разные люди. И латыши, и русские, и татары, и дагестанцы. А все вместе они — Россия… Советская Россия…

Глава пятая Разговор за чашкой чая

Письмо Альберта Эйнштейна — Зловещая опасность — Абвер и атомная бомба — Проект «МЭП». — Ракеты летят на Лондон. — Что такое «Интеллидженс сервис»? — Предложение Сталина. — Судьба Кенигсберга. — «Русские наступают на пятки». — Мероприятие под девизом «Тау».

Но Альберт Эйнштейн не писал этого письма. Его авторами были венгерский физик Лео Сциллард, эмигрировавший в Соединенные Штаты, и американский экономист Александр Сакс, ближайший друг и советник президента Рузвельта. Лео Сциллард, к выдающимся способностям физика-экспериментатора которого с большим уважением относились и Нильс Бор, и Альберт Эйнштейн, и создатель квантовой механики Маркс Борн, одним из первых увидел опасность в том, что гитлеровская Германия может создать атомную бомбу. Он хорошо знал, каково состояние работ в области расщепления ядерного ядра, ведущихся в Германии, Сцилларду было известно также, что у Гитлера остались великие немецкие физики, и среди них Гейзенберг и Отто Ган.

Попав после эмиграции из Германии в Кавендишскую лабораторию Резерфорда, Сциллард попытался внушить ему, какие беды ожидают человечество, если нацисты овладеют секретом атомного распада. Но Резерфорд до самой смерти своей, последовавшей в 1937 году, не верил в практические возможности использования ядерной энергии, великий физик назвал Сцилларда «безнадежным фантастом», не понимающим, что освобождение внутриатомной энергии — вздор и чепуха.

Сциллард поссорился с Резерфордом и перебрался в Колумбийский университет. Работая в Америке, он продолжал предостерегать эмигрировавших туда физиков по поводу атомной опасности, о том, что необходимо вести каждому ученому самоцензуру для себя — не публиковать в открытой печати работ по ядерной физике, ибо любая публикация будет Гитлеру на руку. Конечно, он узнает о цепной реакции, рано или поздно это произойдет, но пусть узнает позже — тогда нацистам нас не догнать…

Венгерский физик обращался к Нильсу Бору, Жолио Кюри и Энрико Ферми. Бор согласился с самоцензурой при условии, если она будет всеобщей. Но в близкую бомбу он не верил…

В феврале 1939 года Сциллард обратился с письмом к Жолио Кюри. Но тот вежливо отказался от предложения о самоцензуре, считая, что эмигрант Сциллард чересчур уж страшится Гитлера, играет свою сольную партию, а он, Жолио, исповедует принцип Марии Кюри: каждое научное открытие должно быть обнародовано, чтоб принести пользу всему человечеству. Если же засекретить исследования, то это означает прекратить их вовсе… Жолио Кюри не мог и подумать, что через год с небольшим ему придется с риском для жизни спасать от гитлеровцев тяжелую воду своей лаборатории и отвечать потом на вопросы гестаповцев в Париже.

А в июньском номере немецкого научного журнала «Натурвиссеншафтен» Лео Сциллард прочитал статью Флюгге «Возможно ли техническое использование энергии атомного ядра?» Было ясно: в Германии работы идут полным ходом.

Еще раньше, в марте 1939 года, Энрико Ферми, уже ставший сторонником Сцилларда и разделявший его тревогу, поехал в Вашингтон, чтобы встретиться с адмиралом Купером. Он вез рекомендательное письмо декана физического факультета Колумбийского университета Джорджа Пеграма, который лично знал адмирала. Пеграм писал, что опыты, проводившиеся в университете, показали: использование урана в качестве взрывчатого вещества дает взрывную силу, в миллионы раз превосходящую любую взрывчатку. Он присовокуплял также, что в ядерной физике нет человека более компетентного, нежели Энрико Ферми.

Но этого «компетентного физика» адмирал Купер даже не принял, поручив побеседовать с ним двум лейтенантам из своей канцелярии. Они сочли «этого итальяшку» попросту сумасшедшим, с опаской поглядывая на него, выслушали и вежливо выпроводили за дверь.

— Надо пробиваться к президенту! — воскликнул Лео Сциллард, узнав о неудаче друга.

Но как попасть к нему? Александр Сакс обещал передать письмо, посоветовав дать его подписать Альберту Эйнштейну, авторитет создателя теории относительности воздействует и на самого Рузвельта. Сакс и Сциллард встретились в банкирской конторе «Братья Леман» и набросали примерный текст письма.

Рано утром 2 августа 1939 года Сциллард взял с собой своего земляка Эдварда Теллера, венгерского физика, и оба они отправились на дачу доктора Мура, где жил Эйнштейн.

Втроем они отредактировали текст, и после некоторых колебаний, связанных с сомнениями относительно правомерности убивать людей с помощью энергии, которая скрыта природой за семью замками, Альберт Эйнштейн подписал письмо президенту Соединенных Штатов Америки.

Прошло еще два месяца, прежде чем Александр Сакс сумел попасть к Франклину Делано Рузвельту. И финансист пришел в смятение, увидев, что грозное предупреждение физиков оставило президента равнодушным. Более того, он выразил сомнение в целесообразности вмешательства в эту проблему на правительственном уровне.

Но упрямый Сакс тут же нашел верный ход. Он снова напросился к Рузвельту в гости и на следующий же день, завтракая с президентом, рассказал ФДР[13] историю недальновидности Наполеона Бонапарта, не сумевшего в свое время оценить предложение изобретателя Фултона о создании для империи эскадры паровых кораблей. Бонапарт счел идею Фултона бредовой и… проиграл войну на море англичанам.

Рузвельт был умным человеком и особенно ценил интеллектуальный язык аналогий. Он пригласил в столовую бригадного генерала Эдвина Уотстона, своего военного адъютанта, и передал ему письмо Эйнштейна.

— Необходимо действовать, Папа Эд! — сказал Рузвельт.

Когда весной 1940 года войска гитлеровской Германии ворвались в маленькую Бельгию, они захватили там в качестве трофея свыше тысячи тонн урановой руды, добытой в африканской колонии Бельгийское Конго. Теперь немецкие физики имели достаточное количество радиоактивных материалов для создания нового оружия.

А 12 ноября 1940 года Бременское управление абвера получило из США сообщение своего агента Р-2232. Под этим номером скрывался американский ученый немецкого происхождения, химик Альфред Холхауз. Он сообщал, что ряд американских заводов, которые вырабатывали гелий, увеличивают производственные мощности, наращивают выпуск продукции. Агент Р-2232 высказывал предположение, что увеличение производства гелия связано, возможно, с работами в области ядерной физики, экспериментами по использованию энергии атомного ядра в военных целях.

Это первое агентурное сообщение, связанное с наступлением ядерной эпохи, Альфред Холхауз отправил после посещения завода по производству гелия в городе Амарилло, который расположен в штате Техас. Во второй половине ноября и в декабре агент Р-2232 отправил еще несколько сообщений на ту же тему и с теми же предположениями.

Бременские абверовцы переадресовали сообщения Холхауза в разведуправления генштаба, ВМС и ВВС. Но эти ведомства интереса к сообщениям химика-шпиона не проявили. Неугомонный Холхауз уже направляет из Штатов целый меморандум, озаглавив его «Производство тяжелого урана из гелия для ВВС Соединенных Штатов». Агент убедительно просит начальника управления абвера в Бремене Карлса размножить его длинное сообщение и разослать в те же разведывательные учреждения.

Любопытны ответы руководителей этих ведомств. Глава разведки штаба военно-морского флота Германии дал понять, что абвер отвлекает его сотрудников на чтение фантастических бредней: «Увеличение выработки гелия никакого отношения к развитию ядерной техники не имеет и объясняется расширением флота дирижаблей, принадлежащих военно-морским силам США, а также необходимостью обеспечить потребности в этом газе для заправки многочисленных аэростатов заграждения».

Чуть меньше скепсиса содержалось в ответе, который направил своему бременскому коллеге Карлсу начальник разведывательного управления военно-воздушных сил рейха Шмидт: «По некоторым данным, работы в области ядерной физики, особенно в США, настолько продвинулись вперед, что в случае, если война затянется, они могут приобрести существенное значение. Желательно поэтому получить через абвер дополнительную информацию об американских планах и о прогрессе в США в области ядерных исследований».

И только начальник военно-технического управления вермахта Родер серьезно отнесся к тревожным сообщениям Р-2232. Он написал Карлсу: «Через другую агентуру, находящуюся пока в США, желательно выяснить: 1) какие процессы используют для выработки тяжелого урана; 2) где, включая частные промышленные лаборатории, ведутся такие эксперименты с большими количествами урана; 3) какое другое сырье используется в различных процессах».

Именно Родер посоветовал руководителям абвера послать в Америку специального агента, желательно физика по образованию, и поручить ему целенаправленный сбор информации.

Адмирал Канарис и начальник I отдела абвера Пиккенброк, отдела, ведающего разведкой, которым Карле сообщил об идее Родера, со своей стороны поддержав ее, согласились с доводами бременца. Для отправки в США был срочно подготовлен абверовский агент Кохлер, католик, голландец по происхождению.

Сильные взрывы сотрясали столицу Британской империи.

Третий рейх, разваливающийся под ударами Красной Армии, пытался спасти кровавую шкуру, надеясь за спиной Советского Союза договориться с другими членами антигитлеровской коалиции. И чтобы англичане стали сговорчивее, фашистская Германия решила вдохновить их дождем из ракет «фау».

Где-то в желтых дюнах Голландии и в мрачных фиордах Норвегии ударяло в многострадальную землю оплавляющее ее пламя, и в небо уходила ракета, несущая лондонцам разрушения и смерть. Зловещие «фау» направляли свой курс через стратосферу не только к английской столице. Они падали на Ковентри, Манчестер, Ливерпуль и первое время сумели вызвать панику среди населения и падение акций на лондонской бирже, хотя военное значение этих «фергельтунгсмиттель» — оружия возмездия ведомством Геббельса было чересчур преувеличено.

Первые «фау» были, собственно говоря, не ракетами, а реактивными самолетами-снарядами, которые носили официальное название «Физилер-103». Каждый такой летающий снаряд, работающий на смеси кислорода с воздухом только в условиях земной атмосферы, был начинен 800 килограммами взрывчатки и имел скорость около 600 километров в час. Англичане довольно скоро научились обнаруживать эти «фау-один» с помощью радиолокационных станций и сбивать их по пути к намеченным объектам с земли и воздуха, как обычные самолеты.

Но едва 6 июня 1944 года началась операция «Оверлорд» — высадка войск союзников в Нормандии, Гитлер отдал приказ пустить в ход управляемые по радио двухступенчатые баллистические ракеты, двигатели которых работали на смеси этилового спирта и кислорода. Во время испытаний опробовались несколько типов ракет, от A-I до A-IV. Последний и получил название «фау-два». С этими ракетами справиться было невозможно, не имея подобного оружия — ракет противовоздушной обороны, ибо скорость «фау-два» превышала скорость звука, достигая в конце активного участка траектории более 6 тысяч километров в час. Потолок траектории достигал 100 километров, потом немцы довели его до 170, а дальность полета увеличилась с 330 до 450 километров. И вот каждый такой двенадцатиметровый снаряд, начиненный тонной взрывчатки, устремлялся с фантастической скоростью к Лондону и падал там, производя опустошительные разрушения.

Первые ракеты ушли в стратосферу в сентябре 1944 года. Когда же одна из ракет «фау-два» угодила в штаб Дуайта Эйзенхауэра, расположенный в английской столице, органы массовой пропаганды рейхсминистра Геббельса отметили этот факт с особым злорадством[14].

Единственно возможным средством воспрепятствовать полетам «фау-два» было поскорее захватить стартовые площадки с ракетами, но после взятия 25 августа 1944 года союзниками Парижа, освобождению которого предшествовали активные действия отрядов французского Сопротивления, темпы продвижения английских и американских войск на восток замедлились. Было ясно, что до тех мест, откуда нацисты запускают ракеты, войска Монтгомери и Эйзенхауэра доберутся не скоро.

Все это крайне тревожило членов антигитлеровской коалиции. Ведь разведкам стран, воюющих с третьим рейхом, было известно, что самолеты-снаряды и ракеты не последнее средство из того арсенала, с помощью которого Гитлер надеялся выиграть войну. Истеричные выкрики нацистских пропагандистов о новом оружии «дьявольской силы», которое спасет тысячелетнюю империю и уничтожит всех ее врагов так, что «содрогнется мир», как теперь известно, имели под собой вполне реальную почву. И еще после захвата Чехословакии в 1939 году, когда нацисты получили доступ к урану, ученым, работающим в области теории атомного ядра, стало ясно, какая угроза нависла над человечеством.

Франклин Делано Рузвельт задолго до появления «фау» получил письмо от Альберта Эйнштейна. Великий физик предупреждал президента Соединенных Штатов Америки о том, что в гитлеровской Германии может быть создана невиданной силы бомба…

Теперь мы знаем, что она действительно создавалась. Норвежские диверсанты взорвали в Норвегии завод по производству тяжелой воды. Немцы восстановили его, они перенесли часть работ на свою территорию. Помимо Чехословакии, нацисты получали сырье для работ над созданием чудовищного оружия через третьи и четвертые руки, из других мест, широко используя для этого свою агентуру в нейтральных странах.

Когда в сентябре 1944 года первые ракеты «фау-два» пронизали стратосферу, и в Москве, и в Лондоне, и в Вашингтоне стали понимать, что может произойти, если вооружить эти недосягаемые пока для ПВО летающие снаряды взрывчатым веществом особой силы, хотя о действии его люди могли пока судить только по теоретическим расчетам физиков.

Черный лимузин с задернутыми шторами на боковых и заднем окнах пересек центр Лондона, свернул в одну из улиц и остановился перед воротами ничем не примечательного с виду четырехэтажного особняка. Ворота отворились, и машина въехала во двор. Шофер предупредительно открыл заднюю дверцу и поддержал за локоть выходящего из машины пожилого джентльмена в элегантном темном костюме и старомодной шляпе.

У широких дверей дома показались двое молодых людей. Они склонили головы и, всем своим видом выражая глубочайшее почтение к пожилому джентльмену, направились к машине.

— Рады вас видеть, сэр, — сказал один из молодых джентльменов. — Нам поручено проводить вас, сэр.

Пожилой джентльмен, сопровождаемый молодыми людьми, вошел в дом, который был ничем иным как резиденцией главного шефа «Сикрет интеллидженс сервис» — знаменитой английской разведывательной службы, история которой настолько обросла мифами и легендами, что иной раз трудно бывало отличить правду от вымысла.

Собственно, слова «Интеллидженс сервис» служили и служат по сей день в качестве собирательного наименования широкой сети самых различных имперских и ведомственных разведок и контрразведок Великобритании. Центральные разведывательные и контрразведывательные органы находятся в непосредственном ведении кабинета министров, например, «Сикрет сервис» — секретная служба — центральный орган разведки, в резиденцию шефа которой вошел сейчас пожилой джентльмен.

У «Форин-оффис» — английского министерства иностранных дел — есть «Политикел интеллидженс департамент» — орган политической разведки.

Особенно сложной является система военной разведки и контрразведки. Здесь и объединенный разведывательный комитет при комитете начальников штабов, и объединенное разведывательное бюро и департамент разведки при министерстве обороны, разведывательные департаменты военного министерства, министерства авиации и адмиралтейства. Для борьбы с вражеской агентурой существует центральный орган контрразведки, так называемая служба МИ-5, специальный отдел контрразведки при «Скотланд-Ярде», и служба безопасности министерства снабжения.

Деятельность «Сикрет сервис» особенно тщательно конспирируется. Опасное и коварное оружие британского империализма, секретная служба окружила себя покрывалом зловещей таинственности, которое ретиво поддерживает официальная пропаганда. По традиции имя шефа «Секрет сервис» известно лишь королю и премьер-министру. Этакая полумистическая фигура таинственного главного рыцаря плаща и кинжала…

«Интеллидженс сервис» успешно помогала английскому капиталу завоевывать мир, укрепляла его позиции в колониях, а после Октября семнадцатого года не раз и не два направляла свое отравленное жало против республики Советов. Достаточно вспомнить заговор Брюса Локкарта и мрачную фигуру международного авантюриста Сиднея Рейли. Да и сейчас, несмотря на союзнические отношения с СССР, английская разведка действовала по отношению к последнему не всегда достаточно лояльно…

— Как здоровье внучки, Генри? Сейчас подадут чай, — сказал шеф.

— Благодарю вас, сэр. Все в порядке, сэр, — ответил пожилой джентльмен. Он сидел в жестком кожаном кресле, неестественно выпрямившись.

Пожилой джентльмен заведовал разведывательным департаментом министерства авиации, знал шефа по Оксфорду, где шел курсом старше. Он считал шефа выскочкой, не любил его манеры разговаривать с ним, как со старым приятелем, и сейчас всем своим видом подчеркивал, что не намерен говорить о чем-либо, не относящемся к службе.

Шеф отлично понимал это, но ему нравилось поддразнивать старого Генри, так кичащегося своим знатным происхождением. Начальник СИС сидел в тени, отбрасываемой непрозрачным абажуром настольной лампы, и думал, что его старый университетский товарищ в общем-то неплохой разведчик, только вот не успевает за временем, а сейчас эпоха манер полковника Лоуренса безвозвратно канула в Лету, и старые методы далеко не эффективны.

Принесли чай.

— Передайте работникам вашего департамента благодарность премьер-министра, — шеф перешел на официальный тон. — Материалы аэрофотосъемки территории «Игрек» весьма удачны. Они подтверждены агентурными сообщениями. «Дабл-Ю»[15] рекомендует шире использовать для этой цели челночные полеты наших бомбардировщиков, которые заправляются на русских аэродромах.

— Нами уже предприняты определенные шаги в этом направлении, сэр.

— Это хорошо. Теперь о главном. Вам известны материалы Тегеранской конференции Большой тройки?

— Так точно, сэр.

— Нелишне будет взглянуть на них еще раз. Вот запись переговоров за 1 декабря сорок третьего года…

Шеф протянул директору разведывательного департамента министерства авиации синюю брошюру.

Тот развернул заложенное место и прочитал:

— «Четвертое заседание конференции глав правительств СССР, США и Великобритании.

Тегеран, 1 декабря 1943 года».

— Дальше, дальше, — сказал шеф. — Читайте дальше, Генри.

«11. Заседание за круглым столом.

Начало в 16 часов. Конец в 19 часов 40 минут».

Начальник разведки ВВС пробежал глазами то место, где обсуждался вопрос о передаче Советскому Союзу части итальянского военно-морского флота. Хмыкнул и подумал о своем коллеге из адмиралтейства, когда увидел предложение Черчилля ввести в Черное море несколько английских подводных лодок и утвердительное замечание Сталина по этому поводу. Задержал внимание на дебатах о польском эмигрантском правительстве в Лондоне, он поддерживал тесные контакты с этим правительством, и, наконец, дошел до страницы, отчеркнутой зеленым карандашом:

«Черчилль. Читает английские предложения по вопросу о будущей территори Польши.

Сталин. Русские не имеют незамерзающих портов на Балтийском море. Поэтому я считаю, что районы Кенигсберга и Мемеля должны отойти к России, тем более что это исконные славянские земли.

Черчилль. Это весьма интересное предложение, которые мы с удовольствием рассмотрим…»

— Ну как, Генри? — спросил шеф. — Вы улавливаете теперь мою мысль? Я должен вам сообщить, что предложение Сталина принято всеми окончательно и бесповоротно. Русские получают лакомый кусочек. Наша задача — как можно больше снизить его ценность. Сейчас они застряли в Прибалтике, пытаются разделаться с группой армий «Курляндия», которую они прижали к морю. Получена официальная просьба русских помочь им бомбардировочной авиацией. Наш «Дабл-Ю» уже сообщил о своем согласии в Москву. Только надо сделать так, чтоб летчики королевских ВВС сбросили свой груз на Кенигсберг. И сбросили аккуратно. Вы понимаете, Генри?

— Конечно, сэр. Мы имеем схемы оборонительных укреплений города. Форты Кенигсберга не пострадают…

— Отлично, дружище. Это именно то, что нужно. И помощь русским окажем, и…

— Простите, сэр, но мне кажется, что янки с удовольствием ухватятся за эту мысль. Ведь насколько мне известно, они тоже примут участие в оказании «помощи» русским.

— Именно об этом я и хотел вас просить. Наши люди из Восточной Пруссии сообщают, что немцы укрепили их на славу. Русским придется изрядно поломать зубы. А когда они придут туда, от Кенигсберга останется одно воспоминание. Какой нам смысл откармливать русского медведя, хотя бы за чужой счет. Не правда ли, Генри?

— Совершенно справедливо, сэр. Я абсолютно с вами согласен.

— Еще чашечку чая? Давненько мы не играли в крокет, Генри…

Отпустив директора разведывательного департамента, шеф достал из сейфа черную папку и долго рассматривал лежащие в ней документы. Это были агентурные сообщения, прямо или косвенно связанные с ракетами «фау-два». Через час внимательного изучения материалов шеф со вздохом захлопнул папку и из секретного отделения сейфа достал другую, потоньше. На обложке значилась греческая буква «тау». Этой буквой обозначались все мероприятия английской разведки по сбору сведений о работе немецких физиков в области ядерного оружия.

Во второй папке лежала синяя тетрадь, в которой содержались сведения о производстве немцами тяжелой воды. Открывалась она сообщением тайного агента в Берлине — им был доктор Пауль Розбауд, антифашист, научный редактор издательства Шпрингера — о том, что гейдельбергский физик, лауреат Нобелевской премии Вальтер Вильгельм Георг Боте своими опытами показал: графит в качестве замедлителя нейтронов непригоден, поэтому немцы отказались от графита, стали экспериментировать исключительно с тяжелой водой.

Другой агент доносил из норвежского города Тронхейма, что нацисты захватили завод по производству тяжелой воды в Веморке, взяли его под охрану, окружили оградой, минными полями, поставили вышки. Более того, в Норвегию прибыли Хартек и Виртц, видные немецкие физики, которые выяснили возможности увеличения производства тяжелой воды. Электролизный завод в Веморке, неподалеку от города Рьюкан, принадлежал компании «Норск-Гидро», мог изготовлять тонны тяжелой воды в год и был единственным этого рода предприятием в мире. Компания «Норск-Гидро» производила искусственные удобрения, и тяжелая вода получалась на заводе в Веморке в качестве вспомогательной добавки к главной продукции — водороду, последний поступал на аммиачные предприятия.

Немецкие физики привезли с собой чертежи новой, более производительной установки. Теперь завод компании «Норск-Гидро» мог резко увеличить поступление в Германию тяжелой воды, дать в ближайшем будущем те роковые пять тонн, которые нужны были Вернеру Гейзенбергу, чтобы запустить урановый реактор.

А в это время Ферми и Сциллард под трибунами стадиона в Чикаго готовились создать реактор на графитовых замедлителях вопреки отрицательным выводам в отношении графита, к которым пришел нобелевский лауреат физик Боте.

Шеф «Интеллидженс сервис» скорбно поджал губы и качал головой, увидев сообщение о гибели отряда английских десантников-коммандос, неудачно сброшенных в норвежских горах для диверсии на заводе в Веморке. Сначала англичане хотели просто разбомбить завод, но попасть в здание, расположенное на склоне горы, не так-то просто, завод останется невредимым, а мирные жители пострадают. И норвежские патриоты предложили уничтожить завод силами небольшой диверсионной группы. План их был отвергнут. Военное ведомство Великобритании отправило отряд коммандос на двух «галифаксах» с планерами. Все 34 десантника погибли… Позднее завод взорвали сами норвежцы, выведя его из строя на полгода. В условиях войны, когда решался вопрос «кто кого», эти полгода задержали, отбросили группу Гейзенберга назад.

Теперь английская разведка получила сведения от своих американских коллег, будто у немцев появилась новая ракета «фау-три», которую нацисты намерены снабдить атомной боеголовкой. Эта информация не подтвердилась пока агентурой «Интеллидженс сервис», но сама по себе была страшной.

Сейчас все ядерные исследования в Англии были прекращены. Союзники договорились объединить усилия на базе запущенного 2 декабря 1942 года уранового «котла». Все физики Великобритании отправились за океан. В Ок-Ридже[16] построили огромный завод для разделения изотопов урана электромагнитным способом, в Хэнфорде — плутониевый завод. Всех ученых собрали в индейском поселке Лос-Аламос, расположенном на пустынном горном плато штата Нью-Мексико. В этом забытом богом местечке физики и инженеры, возглавляемые Робертом Оппенгеймером и генералом Гровсом, создают атомную бомбу.

«Кто кого, — подумал шеф секретной службы, — кто быстрее… Янки развернули дело с обычным для них размахом. А что сейчас делают немцы? Все ли мы знаем о них… И не опередит ли нас кто-нибудь третий?»

Шеф «Сикрет сервис» поднял обе папки руками, развел их в стороны, как бы взвешивая, потом сложил вместе, отодвинул на край стола и нащупал кнопку звонка.

В дверях показался человек с длинным лицом и зализанными назад бесцветными волосами. Глаза его бесстрастно смотрели на патрона.

— Мистера Кларка, Джим.

Через две минуты в кабинете стоял встречавший пожилого джентльмена молодой человек, улыбающийся розовощекий супермен, словно сошедший с рекламного проспекта.

— Послушайте, Кларк, вы имеете что-нибудь еще по работам русских над новым оружием?

— Есть интересные сведения, сэр. Получены только сегодня. Проходят обычную перепроверку. Я собирался доложить вам об этом к концу дня.

— Я просмотрел комментарии к работам русских физиков, опубликованным в открытой печати перед войной, — сказал шеф. — Судя по заключениям наших референтов, русские в области теории атомного ядра добились больших успехов. Наши сведения показывают, что и на практике они наступают кое-кому на пятки.

— Вы правы, сэр, — сказал Кларк.

— Особенный интерес, на мой непросвещенный взгляд, представляют исследования Игоря Курчатова, русского физика. Вот посмотрите-ка сюда, Кларк. Здесь анализ различных путей цепной реакции. Деление одного килограмма урана, пишет этот физик, даст энергию, равную взрыву двадцати тысяч тонн тротила! Каково, Кларк?

— У нас есть материалы по этому вопросу. Обратите внимание на научный комментарий лауреата Нобелевской премии сэра Джеймса Чедвика…

— Того, кто открыл нейтроны? — улыбнулся начальник «Интеллидженс сервис». Он сегодня утром говорил с научным советником премьер-министра Чедвиком и пригласил его на «кап оф ти» — чашку чая, чтобы побеседовать о некоторых проблемах этого проклятого «тау».

— Совершенно верно, сэр. Речь идет о статьях русских молодых ученых Зельдовича и Харитона, опубликованных еще в 1940 году. Один из них работал в Кембридже с Резерфордом, сэр.

— Я знаю, — кивнул шеф.

— Джеймс Чедвик считает, что в работе этих русских есть все, над чем ломали головы наши ученые-мудрецы, сэр. Русские физики пишут и про особое поведение урана-235, о критическом размере реактора на быстрых нейтронах. Есть у них и про критическую массу урана, которая делится быстрыми нейтронами…

— Но ведь это и есть атомная бомба, Кларк! — воскликнул начальник «Интеллидженс сервис».

— Совершенно верно, сэр, — наклонил голову Кларк.

— Отлично, Кларк. Вам предлагается выделить эти материалы в особое производство. Это будет самостоятельная отрасль, которую вы возглавите с этой минуты. Сотрудников себе вы подберете сами. И не спускайте с русских глаз, Кларк! А все, чем вы занимались раньше, передайте мистеру Хеддоу. Понятно?

— Вполне, сэр. Благодарю вас за доверие, сэр.

— Подробные инструкции и дополнительные сведения от наших коллег из ведомственных департаментов вы получите позднее. А сейчас идите и поторопитесь доставить мне все новые сведения по этому вопросу. Кстати, передайте Джиму, чтобы он позвал ко мне мистера Харрингтона из агентурного управления.

Что ж, пожалуй, к этому трудно что-либо добавить… По-своему шеф «Интеллидженс сервис» прав и в своих поступках логичен. Но как говорится в пословице: «На то и щука в реке, чтоб карась не дремал»…

Советское правительство с тревогой прислушивалось к той информации, которая просачивалась из-за линии фронта, от союзников и из нейтральных стран. Неопровержимые факты свидетельствовали о том, что и в гитлеровской Германии, и за океаном полным ходом идут работы по созданию мощного оружия принципиально нового типа. Еще 5 мая 1940 года «Нью-Йорк таймс» опубликовала статью своего научного обозревателя Уильяма Лоуренса, в которой тот расписывал ужасающее действие атомной бомбы и предупреждал читателей, что гитлеровская Германия стремится овладеть тайнами извлечения энергии атомного ядра.

Началась война — и прекратились научные публикации в области ядерных исследований, работы ученых засекретили. Полностью исчез на международным рынке уран. Американцы, дававшие Советскому Союзу никель, медь, алмазы — сугубо стратегические материалы, категорически отказывались выделить союзнику хотя бы граммы. Разведчики сообщали из Германии, что все немецкие физики собраны в особые группы, работающие по конкретным планам в Гамбурге, Лейпциге, Гейдельберге и Берлине. Группы эти беспрепятственно снабжаются тяжелой водой и ураном. Кроме добычи из рудников в Иохимстале, у немцев бельгийская урановая руда из Катанги. Тяжелую воду они получают из Норвегии, а сейчас строят и свой завод на территории рейха.

Сведения были многозначительны.

Наши собственные работы в области атомной энергии были прекращены в начале войны. Ядерная лаборатория Физико-технического института Академии наук, которой заведовал Игорь Курчатов, военных заказов не имела и в 1941 году была закрыта. Часть физиков ушла на фронт, другие выполняли специальные поручения для действующей армии. Сам Курчатов, например, занимался в Севастополе размагничиванием военных кораблей Черноморского флота, потом руководил лабораторией броневых материалов, наивно полагая, что во время войны не до ядерных исследований.

Весной 1942 года правительство получило неопровержимые доказательства тому, что немцы активно продолжают работы с ураном. Когда эти сведения попали к уполномоченному Государственного Комитета Обороны по науке Сергею Васильевичу Кафтанову, тот рискнул обратиться к Сталину с докладной о необходимости организовать урановые исследования.

Резолюция была положительной.

3 февраля 1943 года советское правительство приняло решение о возобновлении работ с ураном. Создавалась строго засекреченная «Лаборатория № 2», во главе которой был поставлен Игорь Васильевич Курчатов. Как и его коллеги в Соединенных Штатах, он выбрал для своего будущего «котла» замедлители из графита.

На три года отстали мы по времени от работ, которые с размахом велись в Соединенных Штатах. Но хотя технические и материальные возможности Игоря Курчатова и его соратников были куда ниже, по темпам исследований русские ученые не уступали американцам. И шеф «Интеллидженс сервис» был по-своему прав, выделяя эти работы в особое наблюдательное производство.

А теперь пора вернуться к гауптману Вернеру фон Шлидену и тем его товарищам, которых он успел приобрести в Кенигсберге, посмотреть, как он, германский офицер, проводит досуг. Заглянем с этой целью… Ну хотя бы в ресторан «Блютгерихт».

Глава шестая В ресторане «Блютгерихт»

Выпить за чужой счет. — «Бизнес» Вернера фон Шлидена. — Лысина Генриха Махта. — Кем был Ницше? — Оберштурмбанфюрер Вильгельм Хорст: «Дерьмо, а не офицер!» — Ирма. — Сигареты и зажигалка. — Клиентура бакалейщика Фишера.

Командир танкового батальона майор Отто Баденхуб стал «набираться» еще с обеда и сейчас находился в той стадии опьянения, после которой либо буйствуют, либо заваливаются спать.

Надо отдать ему справедливость: пить майор Баденхуб умел. Внешне он почти ничем не отличался от офицеров, сидевших в малом зале знаменитого кенигсбергского ресторана «Блютгерихт», расположенного в замке Альтштадт.

В зале было пустынно, и майор сидел один за столиком в углу. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутылка с коньяком и лежала погасшая трубка. Время от времени майор наливал содержимое бутылки в высокую рюмку, залпом выпивал и принимался сосать погасшую трубку, тупо уставившись в пространство перед собой.

Постепенно ресторан «Блютгерихт» наполнялся офицерами в зеленых мундирах вермахта и в черных — войск СС. Свободных мест становилось все меньше и меньше. Дошла очередь и до столика Баденхуба. К нему подошли двое — маленький майор с большой плешью, рыжими усами и наметившимся брюшком и высокий подтянутый обер-лейтенант.

— Здравствуй, Отто, — приветствовал маленький майор Баденхуба. — Не возражаешь, если мы нарушим твое одиночество?

Тот мотнул головой и молча протянул руку.

— Знакомьтесь: майор Отто Баденхуб — обер-лейтенант фон Герлах.

Фон Герлах щелкнул каблуками, майор медленно оторвал зад от стула и снова тяжело плюхнулся обратно.

К столику спешил обер-кельнер.

— Подождите, — сказал низенький майор. — Дайте нам отдышаться и привыкнуть. И потом заказывать будет наш приятель, который подойдет через десять минут. Впрочем, принесите пока по рюмочке кюммеля.

Из большого зала послышались звуки оркестра: началась вечерняя программа. В дверях появилась большая группа эсэсовцев и принялась рассаживаться за банкетный стол, заказанный, очевидно, для них заранее.

— А вот и Вернер фон Шлиден, — сказал низенький майор Генрих Махт, комендант одного из кенигсбергских фортов.

Обер-лейтенант тоже увидел Вернера, гауптман медленно пробирался меж столиков, высматривая приятелей, и махнул им рукой.

— Надеюсь, не заставил вас долго ждать, господа, — спросил Вернер фон Шлиден, подходя к столику и улыбаясь.

— Ну что вы, гауптман! — запротестовал Махт. — Мы не успели еще и рюмки выпить.

Он хотел познакомить Баденхуба с фон Шлиденом, но Вернер сказал, что с майором они уже знакомы, и тот утвердительно кивнул головой.

Увидев севшего за стол гауптмана, обер-кельнер просиял и с готовностью подбежал к столу. Он уже хорошо знал этого щедрого на чаевые офицера, который заказывал — конечно, за особую плату — всегда то, что не значилось в скудном, образца сорок четвертого года меню ресторана.

Скоро стол был заставлен закусками и бутылками с вином. Вернер фон Шлиден радушно пригласил майора Баденхуба принять участие в небольшом дружеском вечере, посвященном годовщине со дня кончины «его любимого отца».

Майор Баденхуб подозвал кельнера, за особую плату заказал бутылку коньяку, и, когда ее принесли, молча поставил в центр стола, подтверждая тем самым свое согласие войти в общую компанию.

— …Конечно, сначала она возмущалась: «Как вы можете так?! Да у меня муж на фронте! Я честная женщина… «Ну, думаю про себя, все вы честные женщины… Моя тоже так говорила до тех пор, пока я не поймал ее с тыловой крысой. Да… Скрутил ей руку, ну и… Прав был Ницше, когда говорил: «Идешь к женщине, не забудь с собой плеть…»

Майор Махт закончил свой рассказ, выпил и торжествующе оглядел сидящих за столом офицеров. Все они уже изрядно захмелели, хотя до майора Баденхуба было им далеко. Надо сказать, что тот почему-то вдруг перестал пить, ходил в туалет умыться и сейчас выглядел трезвее, чем в начале вечера.

За столом говорил в основном Генрих Махт. Вернер только поддакивал, фон Герлах с еле скрываемой насмешкой поглядывал на «героя» многочисленных любовных похождений, а Баденхуб, как известно, разговорчивостью не отличался.

— Да, Ницше был великим человеком, — сменил тему разговора Генрих Махт. — Он первым заложил основы новой религии, религии настоящих людей, которые поставят мир на колени! За здоровье фюрера!

Все выпили. Обер-лейтенант поставил рюмку на стол и тихо сказал:

— А русские у границ Восточной Пруссии…

— Временные трудности, дорогой Фриц. Новое оружие фюрера изменит положение. Ведь ты знаешь, как мы обстреливаем Лондон новыми самолетами-снарядами! Лондон уже трясется в страхе! А там очередь за Москвой и Нью-Йорком! И потом мне очень не нравится твой пессимизм, — сказал Махт.

— Давайте выпьем за победу, — примирительно предложил Вернер.

Он всегда старался показать, что тяготится умными разговорами, и сам таковых никогда в компаниях не затевал. Гауптман уже прослыл в гарнизоне хорошим и добрым парнем. У него всегда водились деньги для угощения приятелей, все считали Вернера истинным немцем, умеющим крепко выпить с друзьями и быть на своем месте в любой компании. С обер-лейтенантом Фридрихом фон Герлахом гауптман познакомился еще в Берлине на одной из вечеринок перед отъездом в Восточную Пруссию. Вернер фон Шлиден оказался с Фридрихом рядом за столом, потом они вместе курили, угощая друг друга сигаретами и договорились встретиться еще раз.

Но следующая встреча произошла уже в Кенигсберге.

Фон Герлах был потомком одного из великих магистров Тевтонского ордена, аристократом чистейших кровей. Об этом Вернер разузнал уже после первой встречи. И фон Шлидена удивил пессимизм и критические замечания молодого офицера, вернувшегося в Кенигсберг после ранения на Западном фронте и оставленного теперь при штабе.

Вернера заинтересовал этот человек. Обер-лейтенант, не стесняясь присутствующих, ронял такие реплики, что Вернеру становилось не по себе. В данном случае гауптман не мог опасаться провокации, эту возможность он для себя уже проверил, но его кредо — держаться подальше от политики — исключало всякую ответную реакцию, и фон Шлиден попросту отмалчивался или переводил разговор в другую плоскость.

И тем не менее Герлах тянулся к Вернеру, старался бывать с ним вместе, и Вернер стал всерьез присматриваться к своему новому приятелю. По крайней мере он представлял для фон Шлидена интерес уже возможностью психологического анализа настроений среди критически настроенной по отношению к режиму верхушки германской элиты.

— Великий Ницше говорил, что нет более ядовитой отравы, чем учение о равенстве, — продолжал философствовать комендант форта. — Проповедуя справедливость, учение о равенстве на самом деле стремится к гибели справедливости. Равное — равным, неравным — неравное! Вот что говорит истинная справедливость! Отсюда следует, что низкое нельзя сравнивать с высоким. И действительно… Что может быть общего между мной и каким-то поляком или русским? Я не говорю уже о паршивых евреях. Белокурая бестия — и только он — должен владычествовать над миром.

— А ты рыжий, Генрих, и плешивый, — сказал майор Баденхуб и насмешливо хрюкнул. — И за что тебя женщины любят, не пойму.

Это были его первые слова за весь вечер.

Махт хотел было обидеться, но потом счел за лучшее обратить все в шутку.

— Возраст, милый Отто, возраст. Двадцать лет назад я был совсем не такой. А женщины любят мужчин вовсе не за обилие волос на голове.

— А я не знал, Генрих, что вы специалист в области философии, — сказал фон Шлиден.

«Рыжая свинья», — подумал он.

— Меня выгнали с третьего курса философского факультета. Я учился в Гейдельберге и проломил голову пивной кружкой одному чересчур умному еврейчику. Тогда это считалось преступлением.

— Вас зовут, гауптман, — буркнул майор Баденхуб и глазами показал Вернеру на банкетный стол, за которым сидели эсэсовцы.

Фон Шлиден повернулся и увидел пристально смотревшего на него оберштурмбанфюрера Вильгельма Хорста. Хорст заметил, что Вернер увидел его и сделал знак рукой, приглашая к столу.

— Извините, друзья, — сказал Вернер, — я отлучусь на минутку.

Когда он подошел к столу, за которым сидел Хорст, все сидевшие офицеры замолчали и выжидающе посмотрели на оберштурмбанфюрера, возглавлявшего судя по всему эту компанию.

— Представляют вам гауптмана Вернера фон Шлидена, господа, — сказал Хорст. — Это мой хороший знакомый и отличный офицер, хотя и не служит в СС.

Один из эсэсовцев громко заржал.

— Выпейте с нами, гауптман, за то, чтоб и вы когда-нибудь вступили в наше братство.

— Долг каждого из нас — выполнять волю фюрера, — сказал Вернер. — Зиг хайль!

Троекратное «Хайль!» ударило в сводчатый потолок зала.

— Неплохой парень этот Вернер фон Шлиден, — сказал майор Махт, когда гауптман отошел от стола. — Ты давно его знаешь, Фриц?

— Я познакомился к ним в Берлине, — ответил фон Герлах. — До этого Вернер долгое время жил в Бразилии. Его отец был советником нашего посольства. Вернер окончил технический колледж в Штатах, потом отец умер на чужбине, и Шлиден вернулся домой.

— Он, по-видимому, из Южной Германии, твой щедрый приятель, — сказал Генрих Махт. — Такие немцы водятся на границе с Италией. Но откуда у него деньги? Получил большое наследство?

— Ты угадал наполовину, Генрих. Вернер фон Шлиден действительно происходит из старинного, но давно растерявшего свои поместья дворянского рода в Баварии. Словом, его предки бродили и по ту, и по эту сторону Альп… А что касается денег… Я, Генрих, не из тех людей, кто считает в чужом кармане. Вернер фон Шлиден — способный инженер. До того, как его мобилизовали в вермахт, он работал у Круппа. По-моему, на ответственной работе, связанной с поставками из Швеции.

— Тогда понятно, — сказал Махт. — На такой работе надо быть полным кретином, чтобы не набить себе как следует карман.

Когда Вернер вернулся к столу, Генрих Махт продолжал разглагольствовать на философские темы.

— Что является основным стремлением жизни? — говорил он. — Воля к власти. Сильная или слабая воля — это качество прежде всего характеризует человека. Вся история человечества представляет собой отношение сильных к слабым и наоборот. И именно поэтому мы, представители арийской расы, люди сильные и властные, способны руководить другими. Только у нас воплощается разум и искусство господствующих рас. Помните у Ницше: «орда белокурых, хищных животных, раса завоевателей и господ…» или «цель истории — в существовании избранных», «рабство составляет одно из существенно необходимых условий культуры, и эта истина, конечно, не оставляет места для каких-нибудь сомнений».

— Недурно для недоучившегося философа, — иронически заметил обер-лейтенант фон Герлах.

— Наш фюрер и есть тот сверхчеловек, о которых всегда тоскует человечество, — не обратив внимания на замечание Фридриха, продолжал майор-ницшеанец. — Наша нация велика уже потому, что она дала миру этого человека. Необыкновенного человека, подлинно народного вождя. Фюрер оставляет след своей руки на тысячелетиях, как на мягком воске, повелитель и властелин мира из плеяды тех немногих, «при виде которых побледнеют и сократятся все бывшие на земле страшные и добрые духи».

— Вот тут ты, безусловно, прав, Генрих, — сказал обер-лейтенант, — духи давно уже побледнели…

«Очень мне нужны разговоры на скользкие темы», — подумал гауптман.

В последнее время Вернер фон Шлиден уставал от общества этих людей. Он прекрасно играл свою роль, даже не играл, он научился думать так, как должен был думать Вернер фон Шлиден, сын германского дворянина и дипломата, верный слуга фюрера и «Дас Дритте Райх» — третьего рейха. Янус не на йоту не отступил никогда от созданного им когда-то образа. Гауптман привык к своему искусно созданному облику и носил его, жил в нем свободно и легко. Но теперь Вернера временами охватывало чувство тяжести, будто нес он большую и неловко уложенную на спине ношу. Свое, настоящее, настойчиво рвалось наружу, с этим было все труднее справляться. Конечно, он был далек от того, чтобы сорваться, выдать себя. Но первые сигналы усталости насторожили Вернера, заставили его вызвать к действию новые запасы душевной энергии.

И еще он устал от одиночества… Это тяжелое бремя. Одинок ли разведчик, находящийся во вражеском стане при исполнении служебных обязанностей? И да, и нет. В силу особенности профессии разведчик не имеет права на откровенность с кем бы то ни было, не имеет права на искренность, а следовательно, у него нет настоящего друга, который был бы посвящен во все замыслы, во внутреннюю жизнь разведчика. Иными словами, перефразируя древнегреческого философа, мы можем сказать о разведчике: «Все свое он носит в себе». Но один человек не в состоянии ничего сделать. И разведчик находит людей, которые помогают ему. Разными мотивами руководствуются эти люди, но их помощь разведчику необходима. И еще необходимы товарищи по невидимому фронту, которые идут от Центра для связи с ним, находящимся в тылу врага. И необходимы те, кто остался по другую сторону баррикад, его близкие и родные, которым он не имеет права послать и самой малой весточки о себе. Да, разведчик одинок для себя, и он не одинок для всех… Постоянное перенапряжение может вызвать опасность психологического срыва.

В таких случаях разведчику необходимы разрядка, отдых, смена обстановки. И зная об этом, руководство разведки время от времени устраивает своему работнику вызов в Центр, переброску в другую страну. Но шла война, она близилась к концу, и у Ахмедова-Вилкса не было права на отдых…

Вот и сейчас после реплики Герлаха Вернер понял, что он должен немедленно вмешаться, иначе… И гауптман предложил офицерам выпить.

— За здоровье фюрера! — сказал он.

Но тему разговора сменить ему не удалось. Теперь начал Фридрих фон Герлах.

— Ты, Генрих, большой знаток философии Ницше, — сказал он. — Я не учился на философском факультете, но кое-что читал тоже. Вот объясни мне, как понимать неоднократные высказывания Ницше против антисемитизма? Ведь он всегда защищал евреев и даже предлагал включить их в новую и сильную смешанную расу европейцев. Что ты скажешь на это?

«Удар ниже пояса, — подумал Вернер. — И довольно смелый… Молодец обер-лейтенант! Как теперь выкрутится этот «философ»?»

Махт едва не подавился куском шницеля, он стал жевать его, когда заговорил Фридрих.

— Действительно, ты читал Ницше, — зло проговорил он, глотнув вина из бокала. — Это попросту одна из его ошибок, которые вполне возможны и у великих людей. И вообще…

Майор Баденхуб хрюкнул. Все посмотрели на него и поняли, что это означало смех.

— Этот ваш Ницше сам был евреем, — сказал он, похрюкивая. — Мне как-то говорили об этом… Самый обыкновенный чокнутый еврейчик из Саксонии.

— Но, кажется, отец его был пастором, — осторожно возразил Вернер.

— Ну и что? — упрямо пробасил майор-танкист. — Евреи бывают и премьер-министрами. Один Дизраэли чего стоит… Я уж не говорю о банкирах, профессорах, писателях и всех прочих. Нет, друзья мои, ваш Ницше, как и Отто Вейнингер с его забавной книгой про пол и характер, самые настоящие евреи, а их идеи о сверхчеловеке от импотенции… Давайте выпьем за то, чтоб нас русские убили прежде, чем мы эту импотенцию приобретем. Прозит!

В это время в большом зале хлопнул выстрел. Все вскочили из-за стола. Раздались женский визг и возбужденные голоса мужчин. Эсэсовцы, сидевшие за столом с Вильгельмом Хорстом, быстрее других покинули стол и побежали в большой зал. Вернер направился за ними, но у дверей его остановил голубоглазый, с рукой на перевязи обер-штурмфюрер и попросил вернуться на место.

К столу возвращался Вильгельм Хорст.

— Любопытствуете, гауптман? — сказал он Вернеру. — Ничего особенного. Один молокосос-летчик пустил себе пулю в лоб. Алкоголь и нервы… Химмельхерготт! Дерьмо, а не офицер. Надеюсь, с вами этого не случится, гауптман…

За столом Генрих Махт развивал тем временем идею всеобщей агрессивности, которая якобы заложена в человечестве и определяет всю историю цивилизованного мира.

Вернер фон Шлиден внимательно слушал, изредка поддакивал и более активно вмешивался, когда Фридрих слишком опасно вклинивался в бредни Генриха Махта со своими крайними суждениями.

— Все истоки агрессивности в самой природе человека, — сказал комендант форта. — Общество время от времени дает своим членам разрешение на физическое уничтожение представителей человеческого рода, которые объявляются заклятыми врагами цивилизации. И это справедливо!

Теперь гауптман словно отключился от того, что происходило за столом. Он дал возможность своей психике отдохнуть от напряжения, в котором она пребывала весь вечер, и механически поднимал рюмку, закусывал, что-то говорил в лад общему разговору и находился как бы вне офицерской компании. До его сознания доходили слова «стремление человека к обладанию», «национальный инстинкт», «первый человек был вооруженным убийцей», «примат силы», слова Гоббса, приведенные Махтом по латыни — «Bellum omnium contua omnes. — Война всех против всех», «территориальный императив», «человек человеку волк»… Потом всплыли слова Зигмунда Фрейда: «Удастся ли и в-какой степени в ходе культурного развития справиться с помехами на пути совместного бытия, причины которых лежат во влечении человека к агрессии и к самоуничтожению. В этой связи именно настоящее время представляет, вероятно, особый интерес. Люди в овладении силами: природы зашли так далеко, что с их помощью им теперь легко истребить друг друга вплоть до последнего человека. Они это знают, отсюда в значительной степени Их теперешнее беспокойство, их несчастья, их страх».

— За здоровье непобедимого германского народа! — крикнул Генрих Махт.

«Ты плохо знал людей, потому и не верил в их нравственную стойкость, старый венский профессор», — подумал о Фрейде Вернер фон Шлиден и с готовностью поднял свою рюмку.

Ночью советская авиация бомбила Кенигсберг. Когда первые звенья тяжелых машин появились над городом, четверка немецких офицеров давно уже покинула «Блютгерихт» и весело опорожняла бутылки, захваченные предусмотрительным Вернером из ресторана. Им с успехом, свидетельствующим о немалом опыте, помогали в этом занятии три девицы из варьете, которых удалось подхватить офицерам в конце вечера.

Расположилась компания в просторном двухэтажном особняке, принадлежавшем отцу фон Герлаха. Родители Фридриха уехали в поместье, подальше от бомбежек, и дом в Амалиенау служил отличным и удобным местом для кутежей приятелей обер-лейтенанта.

Когда послышался гул моторов, девицы подняли было панику и пытались бежать в убежище. Но добрый глоток коньяку для каждой из них успокоил девиц, привел их в хорошее расположение чувств, а хозяин дома сказал:

— Русские не бросают здесь бомбы, они щадят мирное население.

Горькая усмешка тронула губы обер-лейтенанта.

Вскоре майор Баденхуб храпел на диване в гостиной, и это было кстати, так как девиц на всех офицеров не хватало. Мужчины вышли в соседнюю комнату и разыграли женщин между собой. Вернеру фон Шлидену досталась миловидная шатенка с длинными ресницами, грустными глазами и стройной фигурой. Это была второстепенная актриса из театра в Тильзите, перебравшегося недавно в Кенигсберг. Звали ее Ирмой.

Генрих Махт вскоре совсем захмелел и лез целоваться к фон Шлидену, повторяя, что Вернер замечательный и великолепный парень. Обер-лейтенант Фридрих фон Герлах исчез со своей подругой, а белокурая толстушка, доставшаяся Генриху Махту, дергала его за рукав и тянула к лестнице, ведущей в верхние комнаты.

Наконец Вернер остался один с Ирмой. Они прошли небольшой коридор и очутились в комнате с широкой кроватью. Гауптман снял мундир, повесил его на спинку стула и сел спиной к Ирме, молча стоявшей у постели.

В доме затихло. Вернер достал из кармана сигареты и сидел, не поворачиваясь.

Докурив сигарету, он смял ее, поднялся, развел в стороны руки, потягиваясь, и повернулся.

Ирма, одетая, сидела на краешке кровати и в упор смотрела на гауптмана.

— Я думал, ты уже спишь, — сказал Вернер.

Ирма промолчала.

— Будешь дежурить всю ночь, да? — спросил гауптман.

Она сощурилась.

— Купил за бутылку и сразу в постель? Манера белокурой бестии… Но ты ведь брюнет, мой дорогой!

— Ну зачем ты так? — сказал Вернер и шагнул к женщине.

— Не подходи! — зло выкрикнула Ирма.

— Глупая, — сказал Вернер фон Шлиден. — Плохо знаешь людей, дорогая фройлен. Я из тех, что не могут быть с женщиной, если она сама не хочет этого тоже.

Вернер фон Шлиден отвернулся и снял со спинки стула мундир.

— Спи, маленькая, спи спокойно. Пойду поищу другое пристанище для себя.

Гауптман открыл дверь и шагнул в коридор.

— Подожди, — громким шепотом остановила его Ирма.

Вернер вернулся, прикрыв дверь, и остановился перед Ирмой, продолжавшей сидеть на кровати.

— Оставь мне сигареты, — сказала она.

Гауптман протянул ей пачку, потом нашарил в кармане зажигалку и отдал ее тоже.

— Не уходи, — сказала вдруг Ирма.

Она привстала, схватила Вернера за рукав мундира и потащила к себе.

— Посиди со мной, — сказала она, — рядом…

Владелец бакалейного магазина на Оттокарштрассе Вольфганг Фишер обосновался в Кенигсберге около двадцати лет назад. Приехал он откуда-то из Силезии, имея небольшой капиталец, и сразу приобрел лавку разорившегося торговца в Понарте. Дела у Фишера шли хорошо. Он обладал особым чутьем на конъюнктуру. Клиенты Фишера оставались довольны умеренными ценами и высоким качеством его товара.

Через два года Вольфганг Фишер женился на Шарлотте Венк, единственной дочери Иоганна Венка, члена городского магистрата. Женился Фишер удачно. Шарлотта была хорошей женой, и не менее хорошее он взял за ней приданое. Первое обстоятельство принесло Фишеру постоянное, никогда не оставляющее его чувство душевного равновесия, а второе — возможность прикрыть торговлю в Понарте и обосноваться на Оттокарштрассе, в Амалиенау, аристократическом районе Кенигсберга.

У Вольфганга Фишера связи были в самых различных кругах. Ведь независимо от социального положения подавляющее число людей любит вкусно поесть и хорошо выпить, а Фишер обеспечивал эту возможность для сильных мира сего и тогда, когда замахнувшемуся на всю планету третьему рейху пришлось-таки основательно затянуть пояс.

Даже в конце сорок четвертого года бакалейщик сохранил приличные запасы продуктов и редких вин. Он поставлял их важным чинам из различных военных и гражданских ведомств.

Фишер доставал кое-что и для простых офицеров, если у них были хорошие деньги и солидные рекомендации.

У гауптмана фон Шлидена было и то, и другое.

По приезде в Кенигсберг Вернер фон Шлиден зашел к Фишеру в магазин и передал письмо от одного из берлинских знакомых бакалейщика. Это обстоятельство вкупе с наличными, которыми всегда щедро платил гауптман фон Шлиден, поставило последнего в ряд привилегированных клиентов Вольфганга Фишера.

…В особняке на Хёртеаллее проснулись поздно. Майор Баденхуб сразу уехал в свой танковый батальон. У остальных день оказался свободным, и Генрих Махт предложил освежиться. У всех офицеров жутко болели головы, а у подруг их был и вовсе помятый вид.

Мужчины с надеждой посмотрели на Вернера фон Шлидена. Он выглядел более свежим и подтянутым, нежели другие.

— Трудновато, но попробую что-нибудь сделать, — сказал Вернер сразу повеселевшим приятелям.

Добрый немец этот Вернер фон Шлиден… Не правда ли? В меру щедр, в меру умеет выпить, в меру аполитичен, в меру благороден по отношению к женщине. Такой человек не наживет врагов, а это уж что-нибудь да значит.

«Не выделяться!» — таков девиз каждого, кто вступает на этот нелегкий путь.

Разведчик не сверхъестественное существо, не инопланетянин, не робот… Он — человек. И потому исповедует в своей деятельности известное изречение древнеримского драматурга Публия Теренция: «Ношо sum, humani nihil а me alienum puto. — Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Более того, для окружающих разведчик обязан выглядеть нормальным, средним человеком со всеми присущими таковому слабостями и привычками.

Разведчик может добиться многого, имея в своем распоряжении ограниченные возможности. Конечно, он обладает испытанными приемами и методами, которые опираются на его собственные профессиональные навыки и опыт предшественников. И потому крайне важно, чтобы разведчик максимально полно использовал эти приемы.

Важнейшая задача, которая постоянно встает перед разведчиком, заключается в необходимости установить: каким образом использовать данные, в достоверности которых он не уверен. Следует ли учитывать информацию, которая оценивается как приближающаяся к истинной? Может ли он, разведчик, ссылаться в своих донесениях на чье-то, пусть и авторитетное, суждение, если оно не подтверждено подлинными документами. Надо ли учитывать национальные особенности граждан той страны, в которой ты работаешь, также, как принимаются в расчет данные о характере отдельной разрабатываемой личности? Как относиться к методу аналогии — ведь доказательства, основанные на аналогии, порою весьма полезны и эффективны, но могут и привести к непоправимым ошибкам…

Главным средством, с помощью которого разведчик помогает своему отечеству, является необходимая и вовремя переданная информация. Именно она оправдывает все сверхчеловеческие усилия и жертвы, на которые идет солдат невидимого фронта. И смысл его деятельности отнюдь не только в сборе информации. Разведчик должен обладать творческим воображением. Любое количество интересных фактов, даже и обработанных профессионально сотрудниками разведцентра, не имеют ценности до тех пор, пока разведчик, находящийся в той ситуации, которая породила эти факты, не раскроет их внутреннего смысла, того, что стоит за ними, не сопоставит разрозненные сведения, не сделает на их основе стратегического вывода и не сообщит этот вывод своему командованию в ясной, не допускающей двусмысленных толкований форме.

Разведчик постоянно спрашивает себя, где он может найти необходимые сведения, какова их достоверность, какие выводы, он должен сделать из известных ему фактов, как донести свою информацию до руководства, сделать ее доходчивой и максимально необходимой, чтобы не ввести тех, кто за линией фронта, в заблуждение.

И несмотря на смертельную опасность, которая всегда сопровождает разведчика, в его работе есть элемент того радостного чувства, которое испытывает ученый, сделавший великое открытие, мореплаватель, увидевший на горизонте неизвестную человечеству землю. И чувство выполненного перед Родиной солдатского долга… Ощущение того, что на сегодня ты переиграл вражескую контрразведку, победил в интеллектуальном поединке огромный государственный аппарат, призванный бороться с такими, как ты, мужественными одинокими бойцами.

Итак, Вернер фон Шлиден — ординарный офицер германской армии. Таким он должен быть для всех окружающих… Потом мы увидим, что от особо проницательных людей, обладающих профессиональной интуицией, Янусу труднее скрывать настоящее свое лицо.

Глава седьмая Черные цифры Фишера

Кофе для Холидея. — Чего не знал лифтер. — «Надо самому видеть Россию, Джим». — «Вервольф» обретает когти. — Проект «Мэн». — Слова Бисмарка. — Флакон с «желудочными» каплями.

— Пока я буду принимать ванну, Джим, закажи, пожалуйста, кофе, — сказал Эл Холидей, выходя из спальни первоклассного номера одного из отелей Нью-Йорка в гостиную.

— Может быть лучше виски? — спросил Джим.

— Виски мы выпьем позже, когда спустимся вниз. А сейчас чашечку кофе, по которому я соскучился. Ты ведь даже представить себе не можешь, какую гадость я пил в последние недели.

Эти слова Эл произнес, скрываясь в дверях ванной комнаты. Джим позвонил, заказал кофе, выложил на маленький столик сигареты и зажигалку, опустился в кресло и приготовился ждать. Закурив, он протянул руку к столу, взял журнал «Бечаля»[17] с длинноногой красоткой на обложке и увидел под журналом среднего объема томик с золотыми буквами на красном переплете — «Holy Bible». Это была традиционная Библия в издании Гендерсона, которой снабжают своих постояльцев хозяева всех отелей Соединенных Штатов. Джим отложил утеху холостяков в сторону, усмехнулся по поводу экстравагантного соседства и развернул Библию.

Эл плескался за дверью, напевая и покрякивая от удовольствия. Мылся Холидей не менее получаса и когда появился в гостиной, запахнув мохнатый халат, Джим не преминул съязвить по поводу времени, прошедшего после последней ванны Эла.

— Ты зря смеешься, старина, — сказал Эл. — Европа сорок четвертого года — это серьезная штука, и совсем не комфортом определяется то, что там сейчас происходит.

Он хотел сказать еще что-то, но в дверь постучали. Это принесли заказанный кофе. Эл нетерпеливо схватил чашечку с подноса и, сощурившись от удовольствия, выпил кофе масенькими глотками.

Потом Холидей тщательно возился с туалетом, время от времени выходил из спальни полуодетым, чтобы хлебнуть еще глоточек из второй чашечки, принесенной для Джима. Джим отказался от кофе, заявив, что всем напиткам он предпочитает виски. Элвис между делом рассказывал ветхозаветные анекдоты и спрашивал Джима, что ищет он в Библии и не подумывает ли он о спасении души.

Когда Эл был готов, они вышли из номера, прошли бесконечным коридором, безмерность которого усиливал мертвенный свет люминесцентных ламп на подволоке, и остановились у шахты люка, бросив окурки сигарет в прикрепленную к стене урну.

Лифтер, сопровождавший обоих джентльменов пятнадцать этажей вниз, равнодушно принял чаевые, скользнул безразличным взглядом по спинам выходивших из кабины лифта мужчин и вернулся к своим обязанностям. Обычные жильцы да и только. Не миллионеры, не знаменитые боксеры и даже не обитатели Голливуда. Так, биржевые маклеры или мелкие бизнесмены со среднего Запада.

И если бы лифтер знал хотя бы о сотой доли деятельности этих джентльменов, его интерес к ним, несомненно, возрос бы. Разумеется, лифтеру не было известно, что тот, кто пониже ростом и массивнее в плечах, является руководителем одного из отделов Управления стратегических служб, а высокий блондин Элвис Холидей — эмиссар центра американской разведки, вернувшийся из инспекционной поездки по ряду стран воюющей Европы. Этого не знал и не мог знать лифтер и, выпустив из кабины лифта двух мужчин, тут же о них забыл.

А джентльмены прошли вертящиеся двери ресторана и сопровождаемые услужливым метрдотелем через огромный зал направились к указанному им столику у стены.

Метрдотель сам выбрал для них место, и джентльмены послушно сели за стол, а Джим даже раскрыл поданную карточку и глубокомысленно воззрился на нее. Но стоило метрдотелю отойти от их стола и занять свой пост неподалеку от входного турникета, как Джим захлопнул карточку, сделал знак Элу и поднялся из-за стола. Его сосед последовал за ним, и разведчики вдвоем прошли зал, сопровождаемые удивленным взглядом метрдотеля.

Джим выбрал наконец удобное на его взгляд место, они сели и подозвали официанта. Что ж, эти люди находились в своей стране, эти два джентльмена из Стратегической службы, но излишняя предосторожность никогда разведчикам не мешала.

Деловой разговор начался сразу, но Джим с Элвисом меняли тему, когда к их столу, стоявшему несколько обособленно, подходил прислуживающий им официант.

— Наиболее впечатляющим для меня в России был тот неоспоримый факт, что коммунисты в короткий срок сумели мобилизовать все свои материальные и духовные ресурсы, — сказал Эл. — Страна живет по всепоглощающему принципу: «Все для фронта, все для победы!»

Он добавил содовой в стакан с виски.

— И сделали они это на весьма качественном уровне. Я был в России в июле сорок второго. Та армия, которую видел тогда, сейчас не может быть сравниваема с прежней ни в коей мере. Кроме того, сейчас она вооружена отличной техникой и в больших количествах. Уральские и сибирские заводы работают круглые сутки, выбрасывая все новые и новые партии танков и самолетов. Кстати, наши машины уступают и тем, и другим. Правда, русские хвалят наши грузовики, а вот танки «Шерман» по их мнению ни к черту не годятся. У них есть неуязвимые Т-34, которые причиняют джерри немало хлопот. Это следует иметь в виду при составлении обзора и плана новых целенаправленных заданий.

— Не сгущаешь ли ты краски, Эл? Пойми, это может не понравиться кое-кому…

— Россию надо видеть своими глазами, Джим. Я видел русских. И тех, кто идет в атаку, и тех, кто стоит у станков, и тех, кто умело направляет первых и вторых, вдохновляет их на беспримерные подвиги. Более десяти миллионов человек поставлено под ружье. Эта гигантская масса неудержимо рвется на Запад. Временные затруднения в Прибалтике русские ликвидировали, прижав немецкие дивизии к морю и отрезав их от Восточной Пруссии. Они уже полностью освободили собственную территорию, пересекли государственную границу сорок первого года и перенесли войну на чужие земли. И все это за короткое время, пока наши Айк и Монти[18] топчутся на одном месте в Бельгии.

— Это я знаю из сводок боевых действий, Эл, — мягко остановил его Джим.

— Прости, Джим… Мне легче рассказывать обо всем, начиная с прописных истин. Для нас важно то, что в самых разных слоях русского населения можно услышать разговоры о необходимости покончить не только с немецким, но и со всяким фашизмом вообще. И это не просто громкие лозунги, а трезвая убежденность в необходимости распространить освободительную миссию Красной Армии до берегов Атлантического океана. И у меня есть данные, правда, не абсолютно точные, что таково и убеждение Сталина…

— Это следует особо выделить в твоем отчете, Элвис, — сказал Джим.

— Разумеется. Я беседовал с Авереллом[19]. Он не хочет этому верить и отказывается официально сообщать в государственный департамент, пока не представим ему надежную информацию…

— Как тебя принимали русские, Эл?

— Хорошо. Ты знаешь, что ехал я с прикрытием, но чекисты отлично помнят меня по моей службе в нашем посольстве до войны. Впрочем, я играл с ними в открытую. Ведь мы теперь союзники, — усмехнулся Холидей.

— Правда, «опекали» меня накрепко, — продолжал он. — Вежливо, предупредительно и весьма надежно. Сам лично я почти ничего не смог сделать. Лишь через третьи руки собрал информацию у бывших «консов»[20], введенных сейчас в работу.

— Как проходит вербовка новой агентуры среди русских?

— Почти никаких положительных результатов. Возросший во сто крат патриотизм и наши союзнические отношения — основные причины. На нашу долю остаются явные подонки, на которых жалко ставить и четверть доллара.

— Ладно, Элвис, хватит пока о России, — сказал Джим. — Переезжай в Восточную Пруссию. Вернее, перелетай. Ты ведь по воздуху туда попал?

— Кружным путем, Джим, — ответил Холидей. — Через Финляндию в Швецию, а потом морем в Данию. Оттуда в Кенигсберг.

— Наши войска, как вам известно, товарищи, готовятся перейти границу Восточной Пруссии.

Подполковник Климов подошел к карте и отдернул штору.

— Настало время серьезно заняться «вервольфом» и восточнопрусской агентурой, которую гестапо и СД оставляют в будущем тылу нашей армии. Впрочем, наш отдел и существует для этого… Начнем с «вервольфа»…

Сотрудники отдела молчали.

Что они знали о «вервольфе»?

«Волк-оборотень» — так переводится это слово. Сказалась в названии немецкая приверженность к напыщенному слогу, символике и мистике.

Ведомство доктора Геббельса настойчиво проводило параллель между будущими «оборотнями» и русскими партизанами. Цель преследовалась двоякая: с одной стороны, объявить отряды головорезов, формировавшиеся исключительно из членов национал-социалистической партии и «гитлерюгенд», народными мстителями, а с другой — заранее распространить миф о их неуязвимости по аналогии с русскими, польскими, югославскими, французскими партизанами.

Организация отрядов «оборотней» началась после минского «котла», показавшего, что война вот-вот перебросится на территорию третьего рейха. Шестого августа 1944 года создание «вервольфа» было оформлено особым актом. Основное руководство по организации отрядов возлагалось на рейхсфюрера Гиммлера, который развернул бурную деятельность, постоянно докладывая главе тысячелетней империи о новых и новых когортах «сильных и смелых», призванных задержать Красную Армию. Наиболее широкой и хорошо оснащенной предполагалось сделать сеть восточнопрусских «оборотней».

— По сообщениям Януса из Кенигсберга нам известно, что формирование «вервольфа» в Восточной Пруссии закончено, — сказал подполковник Климов. — Возглавлял его майор Шмитцель, недавно он заменен оберштурмбанфюрером Гицелем. Штаб «вервольфа» находится в Кенигсберге, на Лёнштрассе, 3/5. Нам также известна часть, примерно одна треть, потайных складов «оборотней», фамилии некоторых командиров отрядов. Это, разумеется, очень и очень мало. Нашим коллегам, армейским контрразведчикам, мы должны дать полную ориентировку, позволяющую обезвредить скрытого врага, стреляющего в наши спины. К сожалению, мы не можем всю эту работу свалить на плечи нашего Януса, так как он выполняет сейчас еще одно важное задание. Впрочем, в последнем сообщении он обещает передать нам эти сведения не по обычному каналу…

Дверь кабинета приоткрылась. Вошел адъютант генерала Вилкса, кивнул всем и сказал:

— Подполковника Климова к Арвиду Яновичу. Весьма срочно.

— Этот кружной путь, особенно переход на территорию Финляндии, помогли мне осуществить русские коллеги. Конечно, после тщательных попыток прощупать цель моего визита в Германию, — сказал Эл.

— Мы отсюда сделали все, чтобы тебе оказали всяческое содействие, Эл, — пояснил Джим.

— Спасибо, Джим. Конечно, они не дали мне никаких явок, никакой связи с их агентурой. «У вас там должны быть свои люди, мистер Холидей», — сказал мне по-английски с техасским выговором один русский чекист. Не удивлюсь, встретившись с ним в Сан-Антонио. Конечно, они правы, русские. Эта их всепоглощающая конспирация, сплошная засекреченность приносит свои плоды. Работать в их стране весьма трудно. Контрразведка у русских хоть куда. А их военная разведка, созданная еще в двадцатых годах знаменитым Стариком Джоном?[21] Вспомни хотя бы «красный оркестр» в Западной Европе, доктора Зорге, столько лет водившего за нос знаменитую контрразведку «джапов», или ту совершенно точную информацию, полученную советской разведкой от ответственных работников Министерства экономики и Министерства информации с помощью латиноамериканского негоцианта, оказавшегося офицером советской разведки, о том, что после взятия Ростова Гитлер обязательно пойдет на Сталинград…

— Тебя прельщает место преподавателя истории разведки в одной из наших школ, Эл? Стареешь, парень…

— Извини, давно не говорил по-английски. Терпеть не могу этот лающий фельдфебельский язык джерри, на котором болтал и думал целый месяц.

— Итак, мое пребывание в Восточной Пруссии прошло удачно, — продолжал Холидей. — Нашего Ирокеза я разыскал, устроился он хорошо, чувствует себя в безопасности. Пользуется серьезным влиянием в СД. Местечко — просто клад для такого человека… Когда я сидел с ним за бутылкой в Кенигсберге, то еще и еще раз мысленно благодарил всевышнего за удачу в Женеве. Ведь если б я не убрал Зероу, тогда на кладбище, он спокойно бы прибыл в Кенигсберг, и в этом случае Ирокезу пришлось бы срочно сматываться из такого уютного гнездышка, как фирма его шефа обергруппенфюрера Бёме… Только и нам он не был бы после этого нужен.

— Это хорошо, Элвис. Скажи мне, как дела по операции «Кактус»? — перебил его Джим.

— Начинает развиваться. Ирокез готовит к этому своих немецких хозяев. Англичане продали нам идею, а сами, как обычно, хотят остаться в стороне. Я их немного щелкнул по носу, перевербовав в Польше нескольких второстепенных деятелей Армии Крайовой. Будут работать для нас. А вообще в Польше «Интеллидженс сервис» чувствует себя посильнее, нежели мы. И нам необходимо срочно укреплять наши позиции в этой стране.

— Послушай, Эл, есть что-нибудь по «Проекту Мэн»? Ты ведь знаешь, что наши «большие мозги» из кожи все лезут, чтобы обогнать немцев. И успехи у них огромные. Но беда в том, что русские тоже интенсивно работают в этом направлении. Мы получили значительную информацию от «Интеллидженс сервис». В Норвегии остались интересные материалы по новому оружию. Немцы стараются любыми путями перебросить запасы тяжелой воды, технологическое оборудование и еще кое-что в Германию. Боюсь, что тебе снова придется поехать в Европу.

У Холидея вытянулось лицо.

— Ладно, ладно. Может быть, поедет кто-нибудь другой, только ты сам никому этого не позволишь доверить. Расскажи мне лучше о твоей встрече в Женеве с доверенным Генриха Гиммлера…

— Я сочинил для тебя и начальства подробный отчет об этой встрече. Кроме того, есть магнитофонная пленка, ведь я записал весь наш разговор. Это интереснее, нежели мой рассказ. Ты лучше скажи мне, как дела у вас и гуверовских ребят из ФБР с теми диверсантами из штата Мэн?

— Откуда ты знаешь об этом, Эл? Ты ведь только что вернулся из Европы…

Холидей усмехнулся.

— Если я скажу, что об этом мне сообщили сами немцы, то ты все равно не поверишь, — сказал он. — Да нет, просто у меня есть в Нью-Йорке дружок, он работает в Федеральном бюро расследований.

— Тогда понятно… Собственно говоря, мы не ожидали, что джерри решатся на продолжение диверсионных актов на территории Штатов в такое время, когда горит уже крыша их собственного дома. Как ты знаешь, до 1940 года они вообще ограничивались лишь сбором разведывательной информации, хотя мы не находились с Германией в состоянии войны.

— Зато они сами уже воевали с нашей союзницей Англией, — перебил Джима Холидей. — И дружили с враждебной нам Японией.

— Вот именно, Эл. Но уже в декабре 1940 года разъездной агент абвера Герхард Кунце, известный в ФБР как нацист из Филадельфии, созвал в одном из чикагских мотелей секретное совещание, на котором присутствовали Отто Виллюмейт, руководитель германо-американского землячества в Чикаго, лютеранский священник Курт Молзан, заместитель Кунце, получавший деньги и указания через германского консула в Филадельфии, и некий Вонсяцкий, ты о нем знаешь, Эл.

— Ну конечно же! — воскликнул Холидей. — Бывший деникинец, который выдавал себя за графа и подцепил на этот фальшивый «аристократический» крючок Марион Риим — наследницу «денежного мешка» из Чикаго…

— Он самый… в его активе прочная связь с японской разведкой, которая провела его на съезде в Харбине лидером созданной на деньги богатой жены Вонсяцкого «Русской фашистской партии». Было это в 1934 году, а четыре года спустя Вонсяцкий стал работать на немцев, вошел в контакт с Герхардом Кунце.

— А куда смотрели парни Гувера? — проворчал Холидей.

— Видишь ли, мы находились тогда вне военных действий, всякой агентурной шантрапе жилось вольготно. В том числе и этому Вонсяцкому, тем более он пронацистскую деятельность маскировал антисоветскими лозунгами. Вот и усыпил бдительность ФБР. Но после встречи со своим «опекуном» Кунце Вонсяцкий перешел к диверсионным актам. С 9 января по 24 декабря сорок первого года Федеральное бюро расследований и страховые компании засекли сорок загадочных случаев — пожары и взрывы — на новой базе авиации ВМС на Аляске, на пяти военных заводах штата Нью-Джерси, на французских и английских судах, на верфях, складах, элеваторах, оборонных предприятиях в штатах Мэриленд, Массачуссетс, Виргиния, Пенсильвания и даже в военно-морском министерстве.

— Но ФБР утверждало, что это вовсе не диверсии, а случайные инциденты, — возразил Холидей.

— А что оставалось делать Гуверу, если он не поймал ни одного агента адмирала Канариса? — ответил Джим. — Между тем когда 20 апреля 1942 года военные моряки взяли в свои руки управление четырьмя авиационными заводами компании «Брюстер», то мы выявили там, я представлял в оперативной группе нашу фирму, тридцать два агента абвера. Благодаря их действиям четыре завода «Брюстер» не поставили нашей армии и флоту ни одного самолета. Среди агентов были и «фольксдойче», и бывшие белогвардейцы, и не поладившие в свое время с большевиками бундовцы… Стоило их всех убрать — и заводы стали исправно давать продукцию.

Ни Джим, ни Элвис Холидей не знали до конца о широких планах диверсионной войны против Соединенных Штатов, которую абвер не прекращал в годы второй мировой войны ни на один день. Адмирал Канарис и начальник второго диверсионного отдела абвера Лахузен, а затем сменивший его на этом посту Фрейтаг-Лаговен развертывали на заокеанской территории целые серии диверсионных актов, хотя и старались скрыть свою причастность к таинственным взрывам и пожарам, скрыть даже от собственного министерства иностранных дел, в тот период, когда Америка еще не воевала с Германией.

Даже в 1944 году абвер считал необходимым совершение диверсионных актов в Штатах. Позднее Джим и Холидей узнают, что 25 января адмирал Канарис пригласил к себе на Тирпицуфере подполковника Хигати, представителя разведывательного управления японского генштаба в Берлине. Адмирал выяснил у Хигати возможности совместных диверсионных действий на территории Соединенных Штатов. Хигати немедленно снесся со своим руководством в Токио и уже 3 февраля сообщил полковнику Фрейтаг-Лаговену, новому начальнику абвер-II, что они готовы сотрудничать с немцами, считают диверсионные акты просто необходимыми и надеются: абвер будет засылать в Америку своих агентов в соответствии с германо-японским договором о совместном шпионаже.

Уже убрали с поста начальника абвера адмирала Канариса, и РСХА поглотило его детище, но японцы упорно настаивали на продолжении диверсионной войны против США, требовали от германской разведки реальных действий.

— Ну и что же случилось в штате Мэн? — нетерпеливо спросил Холидей у Джима.

— Поздно вечером, 29 ноября 1944 года, часов около двадцати трех, во время сильного шторма, сопровождавшегося снежными зарядами, к Греб-три-Пойнт подошла немецкая субмарина и высадила двух агентов. Оба они были хорошо подготовлены, снабжены 60 тысячами долларов…

— Их поймали?

— Увы, — ответил Джим. — Пока все, что нам известно, исходит от одного из них, бывшего американского моряка Вильяма Кольпоу. Он и не собирался работать на немцев… И едва добрался до своего друга, живущего в Ричмонде, это здесь в штате Нью-Йорк, как заявил, что является немецким диверсантом. Словом, пришел с повинной. Со слов Кольпоу мы знаем, что сообщника его зовут Эрик Гимпел, но документы у него на имя Эдуарда Грина. Где он сейчас? Спроси о чем-нибудь полегче, Эл. Сыщики Гувера сбились с ног, разыскивая этого Грина. И хватит об этой истории, пусть голова за этого типа болит у ФБР. Пора бы нам и выпить за наши с тобой успехи, Эл. Кесарю кесарево…

Оставив товарищей в особняке на Хертеаллее, гауптман Верней фон Шлиден, размахивая саквояжем, поспешил в магазин Фишера на Оттокарштрассе.

Заведение свое Фишер открывал всегда довольно поздно, и гауптман, зная об этом, миновал витрины магазина, затянутые сейчас жалюзи, свернул в переулок и остановился у железной решетчатой калитки. От нее тянулась к небольшому и приятному на вид особняку красноватая, посыпанная битым кирпичом дорожка.

Вернер фон Шлиден нажал кнопку звонка, и в глубине двора почти сразу показалась кряжистая фигура хозяина.

— Господин гауптман!

Фишер издали поднял в приветственном жесте правую руку и заспешил к калитке.

— Меня ждут друзья, Фишер, — сказал Вернер. — Вы, надеюсь, понимаете, что я имею в виду?

— Конечно, конечно, господин гауптман!

Фишер с готовностью притронулся рукой к локтю офицера и повел его по дорожке.

Потом они свернули направо и вышли на задний двор магазина, где двое русских военнопленных неторопливо возились в моторе хозяйского «опель-кадета», стоящего посреди двора с поднятым капотом.

Увидев хозяина с офицером, они перестали работать и, выпрямившись, смотрели на них.

— Иногда беру из лагеря помощников, оформляю их через Арбайтсамт за небольшую плату[22],— объяснил Фишер. — А эти двое постоянно живут у меня. Хорошие механики, это правда, но медленно работают… Впрочем, я их понимаю, торопиться им некуда.

Вернер фон Шлиден с любопытством посмотрел на русских.

— Как это было уже сказано: «Русские медленно запрягают…»

— Но зато быстро едут, — перебил гауптмана высокий худой человек. На чисто выбритом лице его светились большие умные глаза. — Вы совершенно правы, гауптман, равно как и ваш знаменитый соотечественник, которому принадлежат эти слова.

— Вы знаете Бисмарка? О! — удивился Вернер фон Шлиден.

Пленный пожал плечами и отвернулся, а Фишер увлек офицера на крыльцо магазина.

В небольшой кладовой с полками, заставленными бутылками, Фишер принял у гауптмана саквояж и стал наполнять его. Потом он достал откуда-то снизу еще одну бутылку и протянул Вернеру.

— А это только для вас, господин гауптман, коллекционное.

Вернер фон Шлиден поблагодарил хозяина и протянул пачку кредиток, вложенных в одну, покрупнее, согнутую пополам.

— Все передайте сегодня же, Фишер. Здесь новые сведения по «вервольфу». Правда, это далеко еще не полные списки. К сожалению, сейчас я целиком отдаюсь операции с графиком движения транспортов с рудой. Сообщите туда, что кое-что уже сделано. Через несколько дней будет график.

— Сделаю, как надо, — просто сказал Вольфганг Фишер. — Деньги возьмите обратно.

Он взял сложенную пополам кредитку, спрятал ее в карман, а остальные ассигнации передал Вернеру фон Шлидену.

— Вам нужны еще деньги? — спросил бакалейщик. — Все мои фонды в вашем распоряжении, гауптман, не стесняйтесь.

— Спасибо. Пока нет. Добудьте мне сведения о личности начальника порта. Вот это необходимо сделать побыстрее. Боюсь, что график движения транспорта постоянно изменяют… Последние данные по «вервольфу» передали?

— Да, сразу же.

— Это хорошо…

— Не хотите ли рюмочку настоящей водки, Вернер? А? — сказал Вольфганг Фишер. — За нашу победу…

— Вы змей-искуситель, Фишер, — сказал, улыбаясь, гауптман. — Ну разве что рюмку водки. У вас, поди, и огурчик соленый найдется?

— Огурчика нет, а вот капусты, маринованной по особому рецепту моей Шарлотты, я вам предложу. Деликатесная, скажу я вам, вещь…

Фишер вышел и через несколько минут вернулся с бутылкой, обернутой в папиросную бумагу. В другой руке он держал фаянсовую салатницу с капустой.

Бакалейщик поставил капусту на стол и стал разворачивать бутылку.

— Ого! — сказал Вернер. — Настоящая русская водка! Это приятная неожиданность, Фишер.

— А вы думали, я угощу вас эрзацем? Я, лучший бакалейщик Кенигсберга?! Еще в сорок первом году заказал я с Восточного фронта три ящика. Сейчас осталось всего две бутылки. Эта и еще одна. Ту мы разопьем с вами в день, когда вы снимете эту форму, господин гауптман.

Вернер фон Шлиден пододвинул рюмки.

— Для того дня одной бутылки нам будет мало, господин лавочник…

Они рассмеялись.

— Ну поехали, — сказал Фишер. — Прозит!

— Как идет торговля? — спросил Вернер, заедая водку хрустящей капустой.

— Благодарю вас, Вернер. Но торговля моя идет плохо. Поставщики почти все исчезли, сижу на старых запасах…

— Не горюйте, Фишер. Будет и на нашей улице праздник. Тогда, правда, вы, наверно, бросите свою торговлю.

— Спасибо, Вернер. Но и в будущей Германии кому-то надо будет продавать бакалейные товары и русскую водку. Спасибо, камрад!

Вольфганг Фишер крепко пожал гауптману руку.

Вернер фон Шлиден похлопал хозяина по плечу, поднял изрядно потяжелевший саквояж с бутылками и направился к выходу.

Вольфганг Фишер проводил его до калитки и вернулся во двор. «Опель-кадет» по-прежнему стоял во дворе с открытым капотом. Разговаривавший с гауптманом военнопленный оперся на крыльцо и поигрывал большим разводным ключом. Второго, его товарища, не было.

— Вы неосторожны, Август, — сказал Фишер, вплотную подходя к военнопленному.

Тот пожал плечами.

— Интеллигентное лицо у этого вашего приятеля, — сказал он. — Простите, Фишер, не удержался от того, чтобы не продолжить цитату.

Фишер улыбнулся, прижал палец к губам, покачал головой и направился в дом. В гостиной его встретила жена. Она, никогда не подозревавшая об истинных занятиях своего Вольфганга, сейчас пожаловалась на близнецов Оскара и Франца, двенадцатилетних сорванцов, не желавших подниматься из теплых постелей.

Отец вошел в спальню сыновей, притворно строгим голосом крикнул на них и по узкой лестнице поднялся наверх, где был у него небольшой кабинетик, приспособленный для проведения коммерческих операций.

Давно осевший в Кенигсберге бакалейщик Вольфганг Фишер, бывший спартаковец и немецкий коммунист, докер из Гамбурга, сумел стать, как уже говорилось выше, оборотистым торговцем и талантливым разведчиком. Главную свою задачу — организацию антифашистского сопротивления в Восточной Пруссии — он выполнял так же добросовестно и надежно, как торговал бакалейными товарами, безукоризненно ограждая от провала людей, которыми руководил.

Сам Фишер не занимался непосредственным сбором разведывательных данных. На него работали другие люди, доставлявшие бакалейщику, иногда через третьи и четвертые руки, необходимые сведения. Он принимал связных Центра, руководил подпольной радиосвязью, был в курсе деятельности нелегальных антифашистских организаций в Кенигсберге, Тильзите и Инстербурге, наблюдал за работой групп Сопротивления в лагерях военнопленных.

Когда Янус прибыл в Кенигсберг, Вольфганг Фишер получил задание Центра обеспечить его деятельность, помочь ему в работе своими людьми, деньгами, хорошо налаженной связью.

Гауптмана Вернера фон Шлидена знал лишь Вольфганг Фишер. Визиты к бакалейщику любящего покутить с приятелями старшего офицера отдела вооружения штаба генерала Ляша не могли ни у кого вызвать подозрений.

Указания Центра для Януса, полученные Фишером, передавались бакалейщиком Ахмедову-Вилксу нанесенными особым невидимым составом на оборотной стороне этикетки бутылки с марочным вином. Были и другие каналы связи.

И вот теперь, после встречи с Янусом, Вольфганг Фишер поднялся в свой кабинет, вошел в комнату, тщательно запер дверь, сел к столу и вытащил ассигнацию, переданную ему ранним покупателем.

Затем он подошел к небольшому стеклянному шкафчику, служившему домашней аптечкой, и достал два небольших пузырька. На одном было написано «желудочные капли», второй был без этикетки и содержал в себе бесцветную жидкость.

Вернувшись с пузырьками к столу, Фишер выдвинул один из ящиков и достал две кисточки. Осторожно разгладив кредитку на столе, он опустил одну из кисточек в пузырек с бесцветной жидкостью и стал водить ею по поверхности ассигнации. Покрыв ее полностью, Фишер осторожно поднял за угол и несколько раз помахал в воздухе, чтобы скорее просохла.

В пузырек с «желудочными каплями» он окунул другую кисточку и осторожно провел по ассигнации. На ее поверхности неожиданно появились черные цифры.

1 приложение!

Приложение к циркулярному письму 255/44 от 21.9.1944 г.

Глава восьмая Дьявольский груз «Тюрингии»

Крейсер «Тюрингия» мчится в Пиллау. — Визит к начальнику порта. — «Разрешите предложить рюмку коньяку…» — Подпольщики за колючей проволокой. — Разговор с Индрой. — Сообщение Януса. — Два варианта Климова. — Август Гайлитис. — Задание величайшей важности.

Корабль резко положило на левый борт, командир с трудом удержался на ногах и судорожно вцепился в обмерзшие релинги.

«Уйти от английских и русских субмарин, чтобы утонуть в шторм у самых ворот Пиллау», — горько усмехнулся про себя командир «Тюрингии».

— Двадцать градусов вправо! — крикнул он в самое ухо помощнику, который склонился к нему, увидев, что командир хочет что-то еще сказать.

Услышав команду, помощник, перебирая руками поручни, двинулся к рулевой рубке.

Корабль подвернул вправо, ветер пришелся почти по корме, и размахи качки заметно уменьшились. Командир по-прежнему стоял на открытом крыле мостика и вглядывался в иззубренный волнами горизонт.

Из рубки выглянул помощник. Ветер отнес его слова, но командир «Тюрингии» понял, о чем тот кричал, и, стараясь не держаться за релинги, пошел ему навстречу.

В рубке он увидел в руках матроса дымящийся кофейник, которым тот размахивал в такт качке, и улыбнулся. Кофе был совсем кстати, и командир подумал, что вскипятить его сейчас не менее трудно, чем вести по взбесившемуся морю, набитому субмаринами, вот эту посудину с дьявольским грузом.

Легкий крейсер германского флота «Тюрингия», изрядно потрепанный штормами и авиацией союзников, ускользнувший от подводных лодок англичан в Северном море и русских в Балтийском, на форсированном режиме работы главных двигателей мчался в Пиллау. Этот порт был последним в перечне убежищ, рекомендованных командиру секретной инструкцией.

Десять дней назад Отто фон Шлезингер, командир «Тюрингии», был вызван из Киля, где стоял его корабль, в резиденцию рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера в Берлине. Рейхсфюрер принял его лично, но о цели вызова не сказал ни слова, кроме общих фраз о том, что он, Отто фон Шлезингер, должен быть счастлив выполнить задание, от которого, возможно, зависит судьба Великой Германии. Инструкции командир получил в одном из отделов Главного управления имперской безопасности. Там же представили ему штурмбанфюрера Германа Краузе. Эсэсовец должен был сопровождать «Тюрингию» в ее таинственном походе. Сейчас Герман Краузе дрыхнет мертвецки пьяным сном в отведенной ему каюте.

Герман Краузе давно уже проклял свою судьбу и начальство, перебросивших его из теплой и спокойной Бразилии в эти дьявольские края, где с неба пикируют самолеты, а под зеленой водой Балтики и Северного моря рыщут готовые влепить в борт корабля торпеду подводные лодки.

После гибели субмарины «Валькирия», пропавшей без вести в водах Атлантики, в Берлине приняли решение отказаться от доставки никеля столь сложным и, как оказалось, небезопасным путем. Германа Краузе и доктора Зельхова отозвали из Рио-де-Жанейро в столицу рейха. Здесь доктор Зельхов довольно быстро получил назначение в нейтральную Швейцарию. «Везет этому пижону! Опять подальше от войны!» — злился Герман Краузе, узнав об этом. Он-то ведь получил приказ остаться в Берлине в качестве офицера особой службы, занимающейся различными деликатными операциями в самых горячих местах военных действий.

Доктор Зельхов уехал в Швейцарию, и штурмбанфюрер Краузе слышал, что ему предстоит сложная миссия по установлению контактов с секретными организациями западных противников Германии. А ведь это солидная гарантия уцелеть в случае катастрофы, которая уже чувствовалась, особенно теми, кто был связан с тайными службами третьего рейха. А Германа Краузе повысили в звании за командировку в Италию, где он едва не попал в лапы партизан, а теперь вот он сопровождает этот чертов груз на крейсере «Тюрингия», груз, от которого, видите ли, зависит судьба Германии.

Пока крейсер находился в море, Герману Краузе было совершенно нечего делать, а чтоб оставили голову мрачные мысли, он пил и пил без просыпу…

Из Киля крейсер «Тюрингия» вышел, держа курс вокруг Ютландского полуострова к датским проливам. В Скагерраке фон Шлезингер вскрыл пакет и узнал дальнейшее направление пути своего корабля. Таких пакетов пришлось вскрыть еще два, чтобы войти наконец в один из небольших норвежских портов.

Здесь «Тюрингию» уже ждали. Не менее роты эсэсовцев окружило причал, пока с него на корабль доставлялся неведомый груз. В ценности этого груза командир крейсера не сомневался, памятуя об атмосфере сугубой секретности, окружавшей операцию.

Погрузка окончилась довольно быстро, и крейсер «Тюрингия» взял курс на Гамбург. Но уже в море штурмбанфюрер Герман Краузе вручил командиру пакет, предписывающий идти в Киль датскими проливами. Через час после изменения курса крейсер еле ушел от эскадрильи английских самолетов. «Тюрингию» спасла полоса тумана, куда она еле успела добраться. Герман Краузе в тот день напился — в первый раз за все время пребывания на корабле — и с тех пор пил не переставая. Вот тогда, в тот самый день, он и разболтал командиру, что именно хранится в стальном брюхе крейсера «Тюрингия».

— Впереди земля! — крикнул помощник.

— С нами бог, — сказал командир. — Это Пиллау… Запросите разрешение на проход через боны.

Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль до поры до времени не верил в атомную бомбу. Не верил поначалу в нее и президент Соединенных Штатов Франклин Д. Рузвельт, которому Альберт Эйнштейн направил 7 марта 1940 года второе письмо, в котором снова предупреждал о ядерной опасности со стороны нацистов. И именно Черчилль некоторое время спустя убедил Рузвельта развернуть широкие ядерные исследования и предпринять конкретные практические шаги по созданию атомного оружия.

Еще в 1939 году английский физик Чедвик изучил статью Уиллера и Нильса Бора о разных свойствах изотопа урана и авторитетно сообщил британскому правительству: можно со всей уверенностью считать, что при осуществлении цепной реакции неизбежен ядерный взрыв.

Именно в этот период Уинстон Черчилль, тогда еще не ставший главой правительства Великобритании, обратился с письмом к военному министру, в котором с изрядной долей скептицизма написал следующее: «Есть основание полагать, что по мере обострения международной обстановки нас попытаются запугать россказнями об открытии нового секретного оружия, с помощью которого якобы можно стереть Лондон с лица земли… Возможно, ядерное оружие и в самом деле не уступает взрывчатым веществам сегодняшнего дня, но вряд ли оно приведет к чему-либо опасному».

Когда же молодые физики Калифорнийского университета Филипп Абельсон, Эдвин Макмиллан, Глен Сиборг и Эмилио Сегре открыли два трансурановых элемента, источником которых оказался уран-238, которого почти в сто сорок раз больше, нежели чем урана-235, стало ясно, что можно создать бомбу не только из урана. Выяснилось, что уран-238 поглощает один нейтрон и превращается в трансурановый элемент нептуний. Этот последний существует только несколько дней и переходит в плутоний. А сам плутоний, как и уран-235, поглощает один нейтрон и распадается на два осколка, выбрасывая при этом три нейтрона в среднем. Вот и еще один материал для быстрой цепной реакции, иначе говоря, атомного взрыва…

А немцы тем временем захватили в целости урановые рудники в Чехословакии, запасы катангской руды в Бельгии, единственный в мире завод тяжелой воды в Норвегии. Накопить несколько тонн ее — и Вернер Гейзенберг запустит урановый реактор!

И тогда прозревший наконец Черчилль отправил в Америку физика Маркуса Олифанта с личным своим поручением: убедить своих заокеанских коллег в реальной атомной угрозе, которая не по дням, а по часам растет в Германии.

Президент США, который в свое время заразился недоверием Черчилля к физикам, получив новую информацию от него, усомнился в резкой смене позиции «Дабл-Ю» и послал на острова собственных экспертов — Джорджа Пеграма и открывшего десять лет назад эту самую тяжелую воду Гарольда Юри, нобелевского лауреата.

Вывод посланцев Рузвельта был безапелляционен: если не принять своевременных мер, Гитлер получит атомную бомбу раньше союзников.

А немцы после взрыва на заводе в Веморне восстановили разрушенный норвежскими патриотами цех высокой концентрации и возобновили производство тяжелой воды. Когда же 16 ноября 1943 года полторы сотни «летающих крепостей» устроили тройной полет на Рьюкан, немцы приняли решение демонтировать завод, хотя он и почти не пострадал от бомбежки, чего нельзя сказать о мирном норвежском населении.

20 февраля 1944 года норвежские диверсанты нанесли еще один жестокий удар германской атомной промышленности. Они взорвали паром «Гидро», на котором нацисты перевозили через горное озеро Тинсье тридцать девять барабанов с четырнадцатью тоннами тяжелой воды разной степени концентрации. Несмотря на тщательную охрану, норвежцы так удачно провели свою акцию, что паром затонул точно на середине озера, в самом глубоком месте.

Вернер Гейзенберг и его коллеги потеряли в пересчете на последнюю степень концентрации целую тонну тяжелой воды.

Теперь крейсер «Тюрингия» доставил последние ее норвежские запасы, а также технологическое оборудование и секретные материалы. Подстегиваемые неумолимым временем, которое перестало на них работать, нацисты не теряли надежды запустить урановый котел, создать атомную бомбу и повернуть ход истории, когда на стрелках часов будет без пяти двенадцать.

Данные о начальнике порта, полученные от Фишера, заставили Вернера фон Шлидена принять решение. Транспорты с никелем беспрепятственно проходили в Кенигсбергский порт; драгоценная руда доставлялась из Пруссии в центральные и западные земли Германии, а он, такой надежный и находчивый Янус, от которого ждали график движения пароходов, бездельничал и пил шнапс со всякими подонками, не представляющими для его главного дела никакой ценности!

Но вскоре Вольфганг Фишер сообщил Янусу, что в молодости начальник порта баловался демократическими идеями и даже принимал участие в некоторых выступлениях против правительства. Было это в незапамятные времена, еще до прихода Гитлера к власти, но эти грехи начальника порта в гестапо известны. Правда, тайная государственная полиция не трогает его. Фридрих Грау не однажды доказал свою лояльность и преданность делу фюрера, даже вступил в нацистскую партию, но до сих пор чувствует себя неуверенно. Страх перед неминуемым арестом постоянно висит над ним как дамоклов меч.

На этом страхе начальника порта перед гестапо и решил построить свою игру Вернер фон Шлиден.

…Начальник Кенигсбергского порта был один, семью он отправил к родителям жены в Баварию, дома оставалась лишь старуха-экономка.

Сегодня начальник порта поздно вернулся домой, поужинал, отослал спать старую Луизу и закурил сигарету, сидя у камина, где тлели угольные брикеты. День был ветреным и зябким. Начальник порта продрог и сейчас наслаждался теплом, исходящим от углей в камине.

Внезапно он вздрогнул. В дверь забарабанила нетерпеливая рука. Хозяин дома выбежал в переднюю. На его вопрос из-за двери ответили:

— Гестапо!

Дрожащими руками Фридрих Грау отодвинул щеколду. Дверь распахнулась, едва не ударив его, в комнату стремительно вошел офицер в шинели с меховым воротником, в фуражке с низким козырьком, закрывающим половину лица. В руках он держал пистолет.

— Вы?..

Гестаповец назвал фамилию начальника порта.

Тот, клацая зубами, утвердительно кивнул.

— Собирайтесь немедленно.

Начальник порта заметался по комнате, хватаясь за вещи.

На нем были только халат и брюки, но поздний гость подал мундир, лежащий на одном из кресел, снял с вешалки и сунул в руки пальто, нахлобучил на голову фуражку и, подталкивая в спину пистолетом, повел к выходу.

На крыльце начальник порта споткнулся и едва не упал. Гестаповец поддержал его за плечо и негромко проговорил:

— Осторожно! Не сломайте себе шею. Она вам еще пригодится… Вперед!

Начальник порта уловил в этих словах зловещий смысл и окончательно пал духом.

Перед калиткой особняка, в котором жил начальник порта, стоял длинный легковой автомобиль. Конвоируемый гестаповцем хозяин дома вдруг неожиданно подумал, что погода улучшается, появились звезды на небе, и светят они ярче, чем прежде, так бывает обычно к похолоданию. Дверь автомашины распахнулась, и, оборвав его такие праздные в подобную минуту мысли, гестаповец приказал ему садиться.

Они сели на заднее сиденье, впереди за рулем высился шофер. Лица его не было видно, но военного образца шапку начальник порта рассмотрел. Не успела захлопнуться задняя дверца, как машина сорвалась с места и умчалась в слепую ночь затемненного Кенигсберга.

— …Итак, вы отрицаете свою преступную шпионскую связь с английской разведкой? — спросил гестаповец. — Но ведь вы агент «Интеллидженс сервис»!

— Нет-нет, это, конечно, недоразумение, — бормотал начальник порта. — Я не виновен! Разумеется, не виновен…

Они сидели вдвоем в кабинете. После долгих блужданий по безымянным улицам начальника порта привезли сюда, откуда он никогда бы не сумел выбраться самостоятельно. Теперь он попросту не знал, где находится сейчас. Но в том, что попал в лапы гестапо, начальник порта ни разу, конечно, не усомнился.

— Мы имеем сведения, что вы намерены передать англичанам график движения транспорта из Турку, — сказал гестаповец.

— Да-да! График движения транспорта с никелевой рудой… Выдали англичанам военную и государственную тайну!

— Какой абсурд! — воскликнул начальник порта. — Кто-то оболгал меня, господин…

Он забыл дома очки и теперь близоруко сощурился, силясь рассмотреть знаки различия на мундире гестаповца.

— Оберштурмбанфюрер, — сказал офицер.

— Это ложь, господин оберштурмбанфюрер, и ее легко доказать.

— Попробуйте.

— Дело в том, что я не могу передать график, так как такого графика не существует…

— Поясните, — с трудом сдерживая волнение, равнодушным голосом произнес Вернер фон Шлиден, мнимый гестаповец.

— О выходе каждого транспорта сообщается заранее, а идут они к нам безо всякой системы. Иногда мы узнаем о выходе постфактум, когда корабль уже следует в Кенигсберг. Яполагал, что это вам известно, господин обер…

— Молчать! В последний раз спрашиваю: вы связаны с английской разведкой? Да или нет? Если солжете, я передам вас в руки специалистов по развязыванию языка. Да или нет?

Начальник порта приподнялся и вдруг рухнул обратно. Он потерял сознание.

«Только этого мне не хватало, — подумал Вернер фон Шлиден, подходя к начальнику порта, лежащему неподвижно в кресле.

Янус похлопал его по щекам, и тот открыл глаза, испуганно глянул на Шлидена.

— Встаньте, — сказал Вернер фон Шлиден и протянул руку.

Начальник порта поднялся и смотрел на Вернера, помаргивая глазами от яркого света лампы, направленного ему прямо в лицо.

— От имени рейхсфюрера СС я благодарю вас за стойкость и верность идеалам фюрера, — сказал Вернер фон Шлиден и убрал яркий свет лампы с лица начальника порта. — Приношу вам наши извинения за этот небольшой спектакль. Дело в том, что вами действительно заинтересовалась английская разведка. Мы имеем сведения, что в аппарате управления порта находится их человек. «Интеллидженс сервис» пыталась скомпрометировать и вас, но мы правильно разобрались во всем и пришли к выводу, что вы верный слуга рейха.

— Благодарю вас, господин оберштурмбанфюрер, — прошептал ошеломленный начальник порта. — Это так неожиданно… Я все еще никак не могу прийти в себя от происшедшего…

— Что делать… На войне как на войне, — сказал Вернер фон Шлиден. — Но это не все. Мы решили с каждым транспортом посылать своего человека, который бы обеспечивал интересы службы безопасности. Для этого нам необходимо знать сроки выхода каждого транспорта из порта Ухгуилласун.

— Я могу официально извещать ваше ведомство…

— Нет-нет! Это опасно, так как мы до сих пор не знаем, кто из ваших сотрудников является английским шпионом. Давайте условимся действовать по-иному. Вы никому, понимаете, никому не сообщаете сроков выхода. Нам же эту информацию будете передавать следующим образом. Я буду звонить вам по телефону. Пароль: «Говорит Вилли. Когда приедет Грета?». Ведь это ваша жена, не так ли?

— Совершенно верно.

— Если в кабинете будут посторонние, отвечайте: «Позвоните позже». Если вы один — передавайте срок выхода очередного судна. Примерный ответ: «Грета обещала вернуться первого декабря». О том, чтобы ваш телефон не прослушивался, мы уже позаботились.

Вернер подошел к сейфу, открыл его и положил перед начальником порта листок бумаги с машинописным текстом и внушительным грифом управления имперской безопасности наверху.

— Это обязательство не разглашать ничего из того, что произошло с вами сегодня. Помните: «Молчание — золото». А зачастую молчание — это жизнь. Еще раз прошу извинить нашу службу за причиненное вам беспокойство. Позвольте предложить рюмку коньяку…

После второй мировой войны специалисты подсчитали, что каждый третий солдат и офицер Красной Армии, застреленный фашистской пулей, погибший от сброшенной бомбы, настигнутый и раздавленный гусеницами гитлеровских «пантер» и «тигров», каждый третий летчик, нашедший смерть в воздушном поединке, погибали от металла, который был выплавлен из шведской руды. Удобный шведский нейтралитет позволял «денежным мешкам» удивительно свободно манипулировать понятиями «свои» и «чужие».

Пока никто еще не определил, сколько смертей на совести тех, кто снабжал нацистов таким дефицитным никелем, без которого танковая броня невозможна.

В протокольной записи совещания в ставке Гитлера, которое состоялось в 15 часов 16 июля 1941 года и на котором присутствовали рейхсляйтер Розенберг, рехсминистр Ламмерс, фельдмаршал Кейтель и рейхсмаршал Геринг, Мартин Борман, ему было поручено вести протокол, со всей циничной откровенностью отметил слова фюрера:

«Финны хотят получить Восточную Карелию. Однако ввиду большой добычи никеля Кольский полуостров должен отойти к Германии».

И еще: «Со всей осторожностью должно быть подготовлено присоединение Финляндии в качестве союзного государства. На ленинградскую землю претендуют финны. Фюрер хочет сравнять Ленинград с землей, с тем чтобы затем отдать его финнам».

Итак, ничего не подозревающим финским союзникам нацистов еще в сорок первом году была уготована роль вассала третьего рейха. Отбирается у них и печенежский никель. Но это в перспективе, а пока рудники в устье реки Печенга выдают никелевую руду для будущих танковых дивизий вермахта и соединений СС.

Гитлер с присущей ему безапелляционностью легко распорядился судьбой Кольского полуострова, небрежно отмахнувшись от исторической истины, суть которой в том, что эти районы еще в незапамятные времена принадлежали русским. Задолго до появления германского государства как такового эти земли осваивали древние новгородцы. Издревле Печенга была связана с Великим Городом, а также с торгово-промышленным центром Мурмана-Колой, с Архангельским портом. В начале XVI века сюда пришел монах Трифон, основал на берегу озера, которое до сих пор носит его имя, монастырь и прожил на Печенге шестьдесят лет.

Под именем Терской волости Кольский полуостров упоминается в договорных грамотах Великого Новгорода с другими русскими княжествами. Еще в 1264 году в летописных документах отмечено, что к волостям новгородским относятся: «…Вологда, Заволоцье, Колоперемь, Тре, Перемь, Югра, Печера…» И в других грамотах Кольский полуостров отмечается под именем Тре, Тере, Тьре, Тир — от саамского слова «лес». И новгородцев, поселившихся здесь, соседи-норвежцы называли терцами. А в 1320 году Новгородская IV летопись прямо указывает, что «ушкуи Игната Малыгина», как и «Лука, ходил на Мурманы». А существование у Новгорода Великого государственной должности «терского даньника» — сборщика дани на Кольском полуострове — подтверждает Новгородская I летопись, она за 1216 год упоминает: «Семью она петриловиця, тьрьского даньника».

Такова история.

Честь открытия многочисленных жил со свинцово-никелевыми рудами на участке от Печенги до норвежской границы тоже принадлежит исключительно русским инженерам-геологам. В разное время здесь работали Д. Попович и С. Буковецкий, Л. Подгаецкий и М. Мельников, Н. Шадлун и С. Конради. В 1885 году норвежский ученый И. А. Фрис утверждал, что русские люди, жившие на печенежских землях в XVI веке, первыми начали промывку золота в этих краях. Он назвал имя открывателя золота в Лапландии, им был Федор (Амвросий), послушник Печенежского монастыря.

Исследовательские работы русских геологов в Печенге продолжались до мая 1918 года. Были открыты массивы ультраосновных пород, геологи вплотную подошли к проверке их на никеленосность. Но уже в декабре 1917 года Советская Россия, верная интернационалистским принципам ленинской национальной политики, признала государственный суверенитет Финляндии, прежде входившей в состав Российской империи, а 1 марта 1918 года заключила с новым финским правительством — Советом народных уполномоченных — договор «Об укреплении дружбы и братства между РСФСР и Финляндской социалистической рабочей республикой». Согласно договору район Печенги Советская Россия уступила Финляндии.

И теперь этот бескорыстный акт обращался против страны, ведущей кровопролитную битву с сильным и безжалостным врагом…

Уже в двадцатые годы фирма Круппа послала в Печенгу, или Петсамо, как стали называть этот исконно русский район финны, своего эксперта. В 1934 году международная никелевая компания «Интернейшнл никел компани Канада» взяла месторождение никелевых руд в Печенге в концессию на 49 лет и образовала дочернее предприятие «Петсамон никели».

В 1940 году гитлеровцы оккупировали Норвегию, захватили порт Нарвик, откуда шла перегрузка железной руды из Швеции, вышли на берега Варангер-фиорда, за которым лежала никелевая Печенга. Вожделенная мечта немецких военных промышленников исполнялась… Ведь запасы никеля в Германии на конец 1939 года составляли всего около 11 тысяч тонн. А в Печенге запасы уже разведанных месторождений составляли четверть миллиона тонн, не считая многих тонн тоже стратегической меди.

По плану «Барбаросса» агрессия против Советского Союза на Севере осуществлялась специальной армией, один из корпусов которой был выделен для захвата никелевых рудников в Печенге и последующей их охраны. Этот горноегерский корпус носил имя «Норвегия» и состоял из 2-й и 3-й горноегерских дивизий. В 1942 году немецкие заводы в Лапландии были объединены штабом 20-й горноегерской армии под командованием генерал-полковника Литля.

Сейчас, в 1944 году, обстановка коренным образом изменилась. 25 августа посол Финляндии в Берлине получил указание своего правительства о том, что отныне Финляндия не считает себя связанной прежними обязательствами. Маршал Маннергейм в письме к Гитлеру сослался на бедственное положение страны, когда русские взяли Выборг и войска их стоят у самых границ. 2 сентября финский сейм высказался за принятие условий перемирия, которые предложил Финляндии Советский Союз.

Но никелевые рудники Печенги по-прежнему находились в руках нацистов, и драгоценная руда из них — никелевый концентрат — направлялась к северному побережью Балтийского моря, а оттуда во все еще сильный, яростно огрызающийся третий рейх.

Лагерь военнопленных располагался между Главным вокзалом и Кенигсбергским морским портом. Основная часть содержащихся там людей использовалась немецкой администрацией в качестве портовых грузчиков. Раньше почти весь лагерь комплектовался из русских военнопленных. Но в последнее время, по мере приближения Красной Армии к границам Восточной Пруссии, русских все чаще вывозили в западные районы Германии. А совсем недавно в этот лагерь перевели остатки двух лагерей, находившихся за чертой Кенигсберга.

Значительные изменения в людском составе осложнили деятельность подпольной организации лагеря. Организация существовала второй год и за это время сумела превратиться в значительную силу. Она сплотила всех, поддержала ослабевших, по мере возможности устраивала диверсии и даже установила связи с немецкими антифашистами, чудом уцелевшими в Кенигсберге.

Во главе организации, называвшейся «Свободная Родина», был штаб, состоявший из пяти человек. Начальником штаба был капитан Красной Армии Степан Волгин, сотрудник Особого отдела армии, «попавший» в плен под Харьковом. Конечно, немцы и не догадывались, что в руки им попал разведчик, специально заброшенный в логово врага. Степан Волгин числился интендантским офицером, он сумел войти в доверие лагерной администрации и теперь заведовал вещевым довольствием военнопленных.

«Свободная Родина» строилась по принципу строгой конспирации, которая исключала провал всех в случае предательства или неосторожности кого-либо из ее членов. Но самые большие хлопоты и неудобства приносили штабу перемещения людей, которые время от времени проводила лагерная администрация. Вот и сейчас в лагерь прибыла новая группа военнопленных. К ним надо внимательно присмотреться, прощупать каждого и попытаться заменить ими товарищей, отправленных в западные районы. Но в первую очередь выявить возможных провокаторов, подосланных гестапо.

…В полутемной каморке, служившей Волгину как бы «служебным помещением», собирались члены штаба и командиры четырех отрядов, на которые были разделены все боевики организации.

— Почему нет Августа? — спросил кто-то Волгина.

— Его пока не будет, товарищи. Он выполняет особо важное задание, о котором я не могу ничего сказать вам сейчас.

Август Гайлитис — один из пяти членов штаба — пользовался правом свободного выхода из зоны и часто бывал на работах за пределами лагеря. Доцент Рижского университета в прошлом, прекрасно говоривший на немецком языке, Август попал в разведку лишь в сорок первом году, когда ушел из Риги добровольцем Красной Армии. Кроме того, Август был и замечательным механиком, и лагерная администрация часто посылала его для различной работы в город по специальным запросам промышленных предприятий или частных лиц.

— Давайте, друзья, быстренько доложите, как проходит проверка вновь прибывших людей, — сказал Степен Волгин. — Собирайтесь с мыслями, еще раз подумайте о тех, кого вы будете сейчас рекомендовать в организацию… Дело серьезное, как бы не допустить промашки.

Вчера вечером Индра, старшая дочь генерала Вилкса, подошла к отцу и, заглянув Арвиду Яновичу в глаза, сказала:

— Я знаю, отец, что не имею права об этом спрашивать… Но ты мне скажи только одно: как Сережа? Тебе известно о нем что-нибудь?

Арвид Янович взял ее за плечи.

— Допустим, — сказал отец. — Но ты сама понимаешь, что большего я сказать тебе не могу.

— Понимаю, отец… Как он там?

Вилкс вздохнул.

— Трудно ему, дочка, очень трудно… Сережа, конечно, устал. Он ничего не сообщает об этом, но где-то между строк я чувствую, как тяжело ему сейчас. Ты понимаешь, ему словно Антею, надо бы прикоснуться к родной земле, набраться от нее сил… Но я не могу ему этого позволить, а впрочем, он и сам бы не смог себе разрешить такое… Вот еще немного осталось… Думаю, что скоро мы все будем вместе. О большем не спрашивай, Индра.

— Я понимаю, отец. Жалко, что ты не можешь ему сообщить, как все мы любим его и ждем домой…

Генерал улыбнулся.

— Ну уж это мы как-нибудь ему сообщим. Придется мне использовать свое служебное положение. Может быть, и привет от тебя передам.

— Ты все шутишь, отец, — вздохнула Индра. — Но я вот еще о чем хотела поговорить с тобой. Ты ведь знаешь, что перед самым своим отъездом туда Сережа познакомился с девушкой, студенткой университета. Кажется, она училась на отделении немецкой литературы филологического факультета. Я была еще девчонкой, но хорошо запомнила ее, меня Сережа познакомил с нею. По-моему, они хотели даже пожениться…

Арвид Янович помрачнел, насупился.

— Это так, дочка, — сказал он. — Сережа спрашивал моего совета…

— И что ты ему сказал, отец?

Генерал Вилкс пожал плечами.

— Ты ведь знаешь, Индра, куда отправлялся твой брат…

— Понятно… Сережа согласился с тобой и остался одиноким.

— Но ведь я хотел…

— Ладно, отец. Ты тоже прав. По-своему прав. Только я подумала: мы должны узнать о судьбе этой девушки. Ведь Сережа, вернувшись, может нас спросить о ней.

— Ты помнишь ее имя, Индра?

— Вчера я нашла в старом Сережином альбоме письмо. Оно от этой девушки. Зовут ее Елена. Фамилия — Туровская.

— Туровская? — переспросил генерал Вилкс.

— Елена Станиславовна, — уточнила Индра.

На следующий день Арвид Янович срочно вызвал подполковника Климова к себе в кабинет.

— Получено важное сообщение от Януса, — сказал Арвид Янович. — Он передает, что интересующий нас груз прибыл в Пиллау. Крейсер «Тюрингия» сумел прорваться через все заслоны и вывез интересующие нас материалы из Норвегии. Предполагается, что немцы попробуют вывезти всю эту тяжелую воду и технологическое оборудование в глубь Германии через Польшу. Ознакомьтесь вот с этими документами и давайте вместе подумаем, как помешать фрицам осуществить их планы. Располагайтесь поудобнее и думайте. Я вас оставлю минут на двадцать.

Арвид Янович протянул Климову папку, которую просматривал перед его приходом, и вышел из кабинета. Когда он вернулся, Климов стоял посреди комнаты с блокнотом в руках и чертил в нем карандашом замысловатые фигурки. Папка с документами была закрыта и лежала на столе генерала.

— Придумал что-нибудь интересное, Алексей Николаевич? — веселым голосом спросил Вилкс. — Вижу, вижу: какие-то добрые идеи вас посетили.

Климов улыбнулся.

— Какие там Идеи, Арвид Янович, — сказал он. — Есть тут, правда, некоторые соображения, не знаю, как вы на них посмотрите…

— Ты давай выкладывай, выкладывай, скромник, — переходя на «ты», заговорил Арвид Янович.

— Из сообщения Януса стало ясно, товарищ генерал, что разгрузка «Тюрингии» будет производиться в морском порту Кенигсберга. Исходя из этого, можно использовать группу Портного, Степана Волгина и Августа Гайлитиса для организации диверсии в порту. Отправить в небо крейсер вместе с его опасным грузом. Контроль за исполнением можно возложить на Слесаря или Януса.

— Януса вы старайтесь загружать как можно меньше, — сказал Арвид Янович. — Не забывайте, что он работает не только на ваше отделение…

— Не забываем, Арвид Янович. Так вот об этом варианте. Нет слов, он эффектен, но есть здесь одно «но».

— Вы имеете в виду тяжелую воду и техническую документацию?

— Конечно. Мне кажется, что ее-то нет смысла отправлять в небо. Не говоря уже об опасности радиоактивного заражения, о котором никто еще толком не знает, но ученые утверждают, что опасность существует. Могут пострадать жители и наши люди, работающие в порту.

— Вы совершенно правы. Но и рисковать этим нельзя. Материалы ни в коем случае не должны уйти в Германию. А кроме того, на тяжелую воду могут покушаться и другие… И еще. Мы получили из «спецлаборатории № 2» особое заключение ученых, работающих в области ядерных исследований. В ней говорится, что даже если немцы не создадут бомбы, взрыв которой будет связан с неуправляемой цепной реакцией, они могут создать другое страшное оружие — радиоактивную бомбу. Мы располагаем сведениями о том, что еще в июле 1943 года американский физик Конэнт направил своему правительству докладную записку. В ней он предостерегал, что если гитлеровцам удастся поставить производство тяжелой воды, то они смогут каждую неделю получать тонну — понимаете, Алексей Николаевич, тонну! — радия… Этого количества достаточно для радиоактивного уничтожения населения такого города, как Лондон. Понимаете, как это опасно? Да еще в сочетании с появившимися у нацистов новыми самолетами-снарядами, которыми они бомбардируют столицу Великобритании.

— Понимаю, Арвид Янович.

— Что вы надумали еще? Ведь первый вариант, если мы его все-таки примем, может провалиться по не зависящим от нас обстоятельствам. Любая непредвиденная случайность — и все…

— Мне думается, что груз немцы будут отправлять по сухопутью: для авиации это сложно, да и ненадежен сейчас воздушный маршрут. В таком случае необходимо будет связаться с польскими товарищами, подкрепить их нашей группой, которую в нужный момент выбросим по воздуху. Кого-то из наших людей, работающих в Восточной Пруссии, можно подключить для связи с польскими партизанами и выброшенной группой. В этом варианте уже не имеет смысла идти на уничтожение крейсера «Тюрингия». Ведь за группой все равно будем посылать самолет. Значит…

— Понимаю вас, Климов. Давайте разрабатывать второй вариант. Не позднее, чем завтра вы представите мне развернутый план операции. Посоветуйтесь с коллегами из вашего отделения, а завтра с утра я жду вас здесь. Документы оформите в спецчасти на свое имя и возьмите с собой.

Он взял в руки папку со стола и протянул ее Климову.

— Это еще не все, Алексей Николаевич. Как протекает операция по выяснению графика движения транспорта с никелевой рудой?

— Янус передает, что никакого графика движения судов не существует.

— Поясните.

— Выход каждого судна из Турку в Кенигсберг намечается в произвольное время, безо всякой системы.

— Совсем не в духе немцев.

— Научились, Арвид Янович… Раз нет графика, Янусу придется передавать информацию по каждому судну.

— Это куда сложнее, — сказал генерал.

— Конечно, — согласился Климов. — Поэтому Янус предупредил, что возможны случаи, когда суда с никелем проскочат в Кенигсберг. А пока Янус сообщил выход из Турку очередного транспорта.

— Моряков информировали?

— Разумеется. Моряки ждут…

— И вот еще что, Алексей Николаевич. Моя личная просьба к вам… Необходимо установить одну молодую женщину. До войны она закончила филологический факультет Московского университета. Фамилия ее Туровская. Зовут Елена Станиславовна…

Через два дня Климов сообщил генералу Вилксу, что в декабре 1941 года бывшая аспирантка МГУ Туровская переброшена за линию фронта.

Когда все разошлись по одному, соблюдая осторожность, Степан Волгин решил сходить в пятый блок и узнать, как идет работа по подготовке потайного хранилища для оружия. Они с большим трудом доставали его, готовясь в решающий момент в бою завоевать свободу.

Когда Степан Волгин пересекал аппельплац[23], он обернулся и увидел Августа Гайлитиса, быстрыми шагами идущего от входных ворот лагеря.

«Ищет меня», — подумал Степан и, незаметно сбавив ход, пошел медленнее.

Август слегка изменил направление своего движения так, чтобы пройти рядом с товарищем.

Когда они поравнялись, Август Гайлитис негромко, не глядя в сторону Степана, сказал:

— Вернись к себе. Есть важный разговор.

И той же походкой скрылся за соседним бараком. Степан прошел аппельплац до конца, заглянул все-таки в пятый блок, только не стал теперь уже заниматься тем, для чего шел туда. Минут через пятнадцать начальник штаба «Свободной Родины» был в своей каморке.

Август Гайлитис ждал его там.

— Что случилось? — тревожно спросил Степан Волгин.

— Слушай! — сказал Август. — Надо во что бы то ни стало сделать так, чтобы наши люди попали на разгрузку крейсера «Тюрингия», который сейчас следует морским каналом из Пиллау в Кенигсбергский порт. Надо обязательно это сделать… Это приказ… Оттуда.

И Август многозначительно повел глазами в потолок.

Степан неопределенно хмыкнул.

— Попробовать, конечно, можно. Ты же сам знаешь, Август, что это не всегда зависит от нас. А что будет дальше?

— Пока это все. Дополнительно нам сообщат. Главное, чтобы наши люди попали на разгрузку «Тюрингии». Мне дали понять, что задание это величайшей важности…

Про это много раз писали, и даже декларировалась возможность разведчика оставаться воином, когда он на бранном поле один… Одинок ли разведчик, находящийся во вражеском стане при исполнении служебных обязанностей? И да, и нет. В силу особенностей своей профессии разведчик не имеет права на откровенность с кем бы то ни было, не имеет права на искренность, а следовательно, у него не может быть настоящего друга, который был бы посвящен во все замыслы, во внутреннюю жизнь разведчика. Иными словами, перефразируя древнегреческого философа, мы можем сказать о разведчике: «Все свое он носит в себе». Но один человек не может ничего. И разведчик находит людей, которые помогают ему. Разными мотивами руководствуются эти люди, но их помощь разведчику необходима. И еще те, товарищи по невидимому фронту, что идут от Центра для связи с нашим человеком, находящимся в тылу врага. И те, кто остался по другую сторону баррикад, его близкие и родные, которым не может он послать и самой малой весточки о себе. Да, разведчик одинок для себя, и все-таки не одинок для всех… Почти по Иммануилу Канту, в родном городе которого находится сейчас наш Янус.

Своим командованием Сиражутдин Ахмедов-Вилкс нацелен на предотвращение поставок никеля из Финляндии в Германию, а также на разгадывание тайны формирующихся в Восточной Пруссии диверсионных отрядов «вервольф». Но вот прибытие в Кенигсберг крейсера «Тюрингия» выводит Януса на передний край другой скрытой войны, о которой так мало было известно в те года, да и сегодня еще прочитаны далеко не все секретные документы, связанные с атомной гонкой в годы второй мировой войны.

Мы уже знаем, что введенные в заблуждение своим коллегой, физиком Вальтером Боте, считавшим опыты Жолио Кюри с графитом околонаучным абсурдом, немецкие ученые начисто отказались от графитовых замедлителей цепной реакции и сосредоточили свои усилия на тяжелой воде. Это было роковое решение.

Замедляли собственные успехи в ядерных исследованиях и сами германские физики, хотя их оппозиционное отношение к гитлеризму вовсе не было повсеместным и последовательным, хотя на Западе пытаются со слов немецких ученых-атомщиков изобразить дело так, будто все они без исключения саботировали создание «нового оружия». Скрыл от нацистов свои расчеты атомной бомбы Фриц Хоутерманс, «валял, что называется, дурака» Отто Ган, отказался работать в «урановых группах» Макс фон Лауэ. А вот Вернер Гейзенберг, возглавлявший коллективы талантливых физиков в Лейпциге и Берлине, работал не за страх, а за совесть, если можно назвать совестью чувства, ради которых он и его коллеги служили маниакальным идеалам гитлеризма.

Вернер Гейзенберг активно пропагандировал перед фашистскими бонзами атомную бомбу. Еще 26 февраля 1942 года он созвал в Берлине теоретическую конференцию, на которую пригласил Мартина Бормана и Генриха Гиммлера, а также Геринга, Кейтеля, Шпеера. Вот что говорится в протоколе совещания, это подлинные слова из доклада Гейзенберга:

«Если удастся сложить уран-235 в единый кусок, достаточно большой для того, чтобы количество нейтронов, улетающих вовне через его поверхность, оказалось значительно меньше числа нейтронов, размножающихся в толще куска, количество последних чрезвычайно возрастает за очень короткое время. И тогда вся энергия расщепления урана, равная 15 миллионам миллионов больших калорий на тонну, высвободится за малую долю секунды. Поэтому-то уран-235 и должен оказаться взрывчатым веществом невообразимой силы».

Эти научные авансы первого атомщика рейха повлекли за собой дополнительное финансирование ядерных исследований, все сотрудники ядерных лабораторий получили освобождение от службы в вермахте.

Спустя короткое время, а именно 4 июня 1942 года, на втором совещании по вопросу создания принципиально нового оружия присутствует министр вооружения Альфред Шпеер. Его сопровождают генералы фон Лееб, Фром, адмирал Витцель и заместитель Геринга по «люфтваффе» фельдмаршал Мильх. И физик Вернер Гейзенберг впервые произносит имя нового оружия — атомная бомба.

На вопрос фельдмаршала Мильха, смогут ли бомбардировщики ВВС Германии поднять в воздух новую бомбу такой мощности, чтобы она стерла с лица земли город с миллионным населением, скажем, Лондон или Ленинград, главный атомщик Третьего Рейха поднимает в экстазе руки над головой и восторженно восклицает:

— Позвольте, господин фельдмаршал, но эта бомба всего лишь размерами с ананас!

Это заявление вызвало бурный восторг среди военных и промышленников. Осторожный Альфред Шпеер тем не менее официально запросил Главное управление имперской безопасности о возможных работах в этой области в странах антигитлеровской коалиции. Но гитлеровская разведка не смогла сообщить министру вооружения ничего определенного, ничего вразумительного. Сам же Гейзенберг заверил Альфреда Шпеера, что заокеанские физики хотя и работают в этом направлении, но явно отстают от успехов в этой области, уже имеющихся у третьего рейха.

При этом Вернер Гейзенберг приложил огромные усилия к тому, чтобы снизить эффект своего заявления о бомбе-«ананасе». На прямой вопрос фельдмаршала Мильха о сроках передачи бомбы военным для использования ее по назначению Гейзенберг, охваченный паникой, что ему предъявят приказ фюрера к такому-то числу доставить бомбу на аэродром, начинает затемнять, загораживать нарисованную им картину ужасного действия бомбы пространными рассуждениями о необходимости предварительного пуска реактора, об ограниченности экономических возможностей Германии, о проблеме получения сверхчистого урана, о нехватке тяжелой воды. Словом, резюмирует он, на создание бомбы понадобятся годы… Гейзенберг разжег воображения генералов и тут же постарался погасить их, испугавшись грядущей ответственности перед человечеством.

Спустя некоторое время, а именно 23 июня 1942 года, Альфред Шпеер докладывал Гитлеру о предпринятых им мерах по дальнейшему вооружению вермахта. Разочарованный второй частью ядерной информации Вернера Гейзенберга о реальных сроках создания нового оружия, министр вооружения все же оставил в своем докладе фюреру вопросы, связанные с атомной бомбой.

Но поместил он их в сообщении Гитлеру только под номером шестнадцать.

А Вернер Гейзенберг сосредоточил свои усилия на создании и запуске уранового реактора с тяжелой водой в качестве замедлителя цепной реакции. Снова и снова он сталкивался с нехваткой тяжелой воды.

Вернеру Гейзенбергу крайне нужна была и та продукция завода компании «Норск-Гидро», которая прибыла в Кенигсберг на крейсере «Тюрингия».

Глава девятая «Пистолет к виску России»

Ночной полет. — Сражение в Арденнах. — Значение Восточной Пруссии. — Рождество в Кенигсберге. — Капитан Петражицкий. — Третий крестовый поход. — Тевтонский орден и Бранденбург. — Широкобедрая прима. — Откровения Хорста. — «Пир во время чумы». — Легенда о Янусе. — Прыжок в ночь. — Разговор с обергруппенфюрером. — Эсэсовец с черной повязкой. — Кто скорее прибудет в Данциг.

Погожим декабрьским днем 1944 года быстроходный высотный бомбардировщик дальнего действия стартовал с одного из подмосковных аэродромов.

Сразу после взлета штурман корабля проложил курс в сторону Ленинграда. Здесь была первая посадка самолета. Когда машина зарулила к крайней стоянке и лопасти, качнувшись, замерли, вместе с экипажем сошли на землю семеро плечистых, обвешанных оружием ребят.

Здесь их уже ждали. В небольшом домике, стоявшем в полукилометре от взлетной полосы, был приготовлен сытный ужин, поставлены раскладушки. Плотно подзаправившись, ребята по команде старшего, им был среднего роста крепыш лет тридцати с худощавым лицом и выправкой спортсмена, улеглись спать. Летчики вернулись к самолету, чтобы вместе с авиатехниками еще раз все проверить и перещупать.

Часа через два командир самолета подошел к раскладушке, на которой спал старший специальной группы, и тронул его за плечо.

— Уже пора, — сказал он.

Тот быстро поднялся.

— Вставайте, ребята, царство небесное проспите.

В минуту все были на ногах.

— А вы отдохнули? — спросил старший группы у летчика.

— Отоспимся по возвращении.

Командир хотел добавить, что а вот им, ребятам, и отоспаться будет негде и некогда, но счел это нетактичным. Намекает, мол, подумают, решил пилот, и промолчал. Бывший полярный летчик, он был не новичок в подобных делах, не раз и не два забрасывал далеко за линию фронта такие вот группы удальцов.

Бомбардировщик не был приспособлен для перевозки пассажиров. Лететь в нем неудобно, но большая скорость и потолок полета компенсировали эти мелочи, обеспечивая надежность доставки семерых парней.

Самолет легко оторвался от дорожки и круто стал набирать высоту, идя над Финским заливом. Вскоре в отсек, где, скорчившись, сидели ребята, протиснулся второй пилот и знаком показал старшему: пора надевать кислородные маски.

Самолет продолжал набирать высоту. Достигнув своего потолка, машина, повинуясь воле командира, стала разворачиваться. Курс, проложенный штурманом, прямой линией пересекал Балтийское море и обрывался у польского побережья в районе Данцига.

Кенигсберг готовился к рождеству.

Невеселым оно было в этом году. Сорок четвертый год развеял иллюзии большинства немцев. Немного осталось тех, кто верил в возможность иного поворота войны, в новое оружие, в раздоры между членами антигитлеровской коалиции, в непогрешимый гений своего фюрера. Все заманчивее становилась мысль о сепаратном мире с Англией и Соединенными Штатами Америки, и «верные слуги» фюрера снова подумывали о бомбе для своего вождя.

Но было бы неправильным считать, что победа над фашистской Германией уже не потребует каких-либо значительных усилий.

Изрядно потрепанный зверь еще не был ранен смертельно и продолжал огрызаться, пожирая все новые и новые жертвы.

На Западном фронте немецкие войска совершенно неожиданно, после того как целые гарнизоны гитлеровцев сдавались случайно завернувшему в город американскому мотоциклисту, перешли 16 декабря 1944 года в наступление в Арденнах.

В то же время сорок четвертый год был годом целого ряда поражений вермахта на восточном фронте. Десять сильных стратегических ударов Красной Армии в различных направлениях обратили в беспорядочное бегство германские войска, к концу 1943 года было освобождено две трети обширной территории Советского Союза, оккупированной ненавистными пришельцами в 1941–1942 годах. Сорок четвертый год, который начался разгромом фашистской группы армий «Север» под Ленинградом, был знаменателен выдающимися победами Красной Армии, которые достались ей нелегко. Гитлеровцы с чрезвычайным упорством дрались в Польше, под Тернополем в Западной Украине, а позднее в Венгрии и Словакии. Особенно ожесточенным было сопротивление фашистов на всех участках, лежащих на прямом направлении к третьему рейху, в частности, на подступах к Восточной Пруссии, а затем и в самой Восточной Пруссии.

Немцы наконец-то явно утратили свое былое численное превосходство. Союзные войска с июня вели наступление на Западе, и к сентябрю Германия потеряла всех своих союзников — на ее стороне сражалось теперь всего несколько венгерских дивизий.

Тем не менее наметившаяся уже ранее тенденция немцев сопротивляться Красной Армии любой ценой, союзникам же оказывать менее сильное сопротивление становилась по мере приближения конца войны все более заметной. Оборонительный рубеж на Висле напротив Варшавы, Будапешт, Восточную Пруссию и позднее оборонительный рубеж на Одере немцы защищали гораздо упорнее, чем любой рубеж или участок на Западе. Ни одна из наступательных операций советских войск в 1944 году — если не считать их стремительного продвижения по Южной Украине в марте и по Румынии в августе (и то, и другое происходило после окружения крупных немецких группировок), а также операций второстепенного значения в Северной Норвегии — не давалась им легко, и чем ближе Красная Армия подходила к Германии, тем яростнее становилось сопротивление немцев.

И все же успехи Красной Армии в 1944 году были несказанно велики. Двести девятнадцать немецких дивизий и двадцать две бригады были разбиты и выведены из строя. Германская армия потеряла один миллион шестьсот тысяч человек, шесть тысяч семьсот танков, двадцать восемь тысяч орудий и минометов, двенадцать тысяч самолетов. Гитлеровский союз профашистских государств распался: Финляндия, Румыния и Болгария были выведены из войны, советские войска вступили на территорию третьего рейха.

Стремясь спасти положение на Востоке, Гитлер бросил против Красной Армии последние стратегические резервы, снимая отборные части с Западного фронта для переброски на советско-германский фронт.

Когда английские и американские войска вышли на «линию Зигфрида» и продолжали наступать с запада, они втрое превосходили западную группировку вермахта в живой силе и, более того, в оснащении техническими средствами.

Казалось, ничто не может задержать наступление союзнических войск, вступивших на территорию Бельгии и приближающихся к границам Германии.

Но напрасно ждал мир широких и решительных действий англо-американского командования.

У Лондона и Вашингтона была своя стратегия.

Реакционные силы Соединенных Штатов Америки и Великобритании из кожи вон лезли, чтобы затянуть войну, максимально ослабить первое в мире социалистическое государство, обескровить ненавистную им Россию.

Но, как часто бывает в истории, реакция переиграла. Сориентировавшись в обстановке, сложившейся на Западном фронте, Гитлер принял решение перейти к активным действиям в районе Арденн, лесистой возвышенности в Южной Бельгии. Целью немецкого командования являлся разгром 21-й группы армий Монтгомери и 1-й и 9-й американских армий. Гитлер намеревался задержать движение союзников к границам Германии, что позволило бы продвинуть вперед идею о сепаратном перемирии и высвободить определенные резервы для затыкания брешей, пробитых Красной Армией на Востоке.

Тяжелейшее испытание ждало союзников в Арденнах. Это было «несчастливое» место. Именно здесь в 1940 году немцы совершили прорыв через расположение французских войск. Однако, по мнению Эйзенхауэра, ситуация в 1944 году на этом участке фронта была совершенно иной. В 1940 году немцы действовали в Арденнах с помощью бронетанковых сил. Теперь Айк полагал, что у противника нет ни достаточного количества танков, ни горючего, чтобы провести здесь успешное наступление.

Со стороны главнокомандующего это было грубейшей ошибкой, за которую пришлось расплачиваться очень дорогой ценой.

16 декабря 1944 года мощный артиллерийский удар обрушился на Льеж, Намюр, Динан и Аахен. На первую американскую армию набросилась группа германских армий «Б». В направлении главного удара действовали десять дивизий и несколько мотобригад шестой танковой армии «СС» и седьмая дивизия пятой танковой армии.

Двадцать четыре немецкие бронетанковые части обрушили на американцев жестокий удар. Американцы дрогнули и стремительно, в полном беспорядке откатились. Они оказались совершенно неподготовленными к неожиданному массированному удару. Управление войсками было потеряно, солдаты и офицеры, штабы частей в панике бежали с поля боя. Это была катастрофа.

В первые два дня германские войска ликвидировали сорок километров обороны американской армии, а на третий день эсэсовцы-танкисты ворвались во Вьельсальм, Мальмеди и Спа…

Немецкое наступление развивалось успешно. И хотя немецко-фашистское командование не смогло захватить Антверпен, союзники вынуждены были отложить на два месяца свое наступление в направлении Рейна.

Эйзенхауэр имел в резерве всего четыре дивизии, оперируя которыми он сумел прикрыть наиболее опасные направления. Главнокомандующий правильно определил основное направление немецкого наступления после прорыва — город Бастонь, важный узел коммуникаций на пути к Антверпену. Сюда была спешно переброшена 101-я воздушно-десантная дивизия, получившая приказ удержать Бастонь любой ценой.

Не располагая необходимыми резервами, он бросил в бой штрафников, военнослужащих, осужденных за тяжкие военные преступления. Всем, кто пошел в бой, была обещана отмена приговора военного суда.

Главнокомандующий предложил солдатам-афроамериканцам, служившим в сегрегированных вспомогательных войсках, участвовать в ликвидации прорыва. Все черные участники боев в Арденнах должны были получить право служить в белых пехотных частях. Начальник штаба Эйзенхауэра Б. Смит воспротивился этому приказу, заявив главнокомандующему, что тот нарушает сегрегационные распоряжения военного министерства. Эйзенхауэр не рискнул пойти на конфликт с Вашингтоном и отменил свое решение.

Гитлеровцы рассчитывали прорвать оборону англичан и американцев и, развивая наступление, выйти к морю. Наиболее дальновидные представители немецкого командования считали удар под Арденнами авантюрой. Ведь у немцев не было достаточно бензина, чтобы дойти от Арденн до Антверпена — главной базы снабжения союзников и конечной точки немецкого наступления.

Эти предостережения фюрером не были приняты во внимание. Гитлер считал, что после прорыва немцы захватят у противника склады горючего и используют его для дальнейшего развития наступления. Кое-кто в Берлине мечтал даже о втором Дюнкерке.

В тревожные дни немецко-фашистского прорыва в Арденнах Черчилль обратился к Сталину с просьбой ускорить наступление на советско-германском фронте. Просьба была удовлетворена, и Советские Вооруженные Силы начали наступление на советско-германском фронте 12 января, раньше намеченного срока. Это сыграло решающую роль в ликвидации последствий немецкого прорыва в Арденнах. Германское командование в результате мощных ударов Красной Армии вынуждено было перебросить с Западного фронта на Восточный 6-ю танковую армию СС, а затем еще 17 дивизий. В конце января немецко-фашистским войскам, находившимся в Арденнах и Вогезах, пришлось отойти на исходные позиции.

Советские войска, освободив Белоруссию, вышли к границам Польши и Восточной Пруссии. На севере нашей армии противостояла восточнопрусская группировка гитлеровских войск в составе сорока дивизий, опиравшихся на колоссальную систему укрепленных районов и долговременных огневых точек. По территории Восточной Пруссии проходили магистрали, которые связывали окруженные в Прибалтике тридцать немецких дивизий с центральными районами Германии. Здесь располагались наиболее важные военно-морские базы, крупнейшие промышленные предприятия оборонного значения. Наконец, Восточная Пруссия надежно прикрывала с северо-востока столицу третьей империи, с которой Кенигсберг связывало знаменитое Берлинское шоссе.

«Любой ценой удержать Восточную Пруссию!»

Таков был категорический приказ Гитлера.

«Отрезать восточнопрусскую группировку немецких войск от основной территории Германии и ликвидировать ее», — гласил приказ Ставки Верховного Главнокомандующего.

Эта задача возлагалась на войска 3-го Белорусского фронта под командованием генерала армии И. Д. Черняховского и 2-й Белорусский фронт, которым командовал Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.

Восточную Пруссию советские войска окружили полукольцом со стороны Литвы и Белоруссии. У восточных границ оплота германского милитаризма стояли войска Черняховского. Маршал Рокоссовский готовился нанести удар с юга, в направлении западнее Кенигсберга.

Войскам обоих фронтов предстояло разгрызть крепкий орешек. От песчаных дюн косы Курише-Нерунг, у самого Балтийского моря, до правого берега Вислы протянулась сплошная линия укреплений. Триста с лишним километров противотанковых рвов, надолб, танковых ловушек, тысячи километров колючей проволоки, ощетинившиеся стволы орудий и минометов, укрепленные и превращенные в настоящие крепости деревни, хутора и юнкерские имения с их метровыми стенами, по пятьсот — шестьсот мин на каждом квадратном километре и выстрелы в спину «волков-оборотней», спрятавших до поры оружие в тайниках «вервольфов», — вот что ожидало русского солдата в Восточной Пруссии.

Остановившись у ее границ, советские войска стали накапливать силы для решительного броска вперед.

А Кенигсберг готовился к рождеству…

По приказу гауляйтера НСДАП[24], обер-президента и имперского комиссара обороны Восточной Пруссии, имперского комиссара Украины и начальника гражданского управления Белорусской области, кавалера золотого знака национал-социалистической партии Эриха Коха городской магистрат Кенигсберга принял решение о широком праздновании Рождества Христова. По мысли восточнопрусских наместников Гитлера это должно было поднять боевой дух войск и населения, показать, что земля Восточной Пруссии — незыблемый бастион, и Красной Армии, стоящей у ее границ, никогда не одолеть эту неприступную крепость.

Вместе с тем нацистские руководители надеялись не только на бога. По всей Восточной Пруссии шла лихорадочная работа по подготовке новых укреплений и модернизации старых, передислоцировались войсковые подразделения с учетом возможных направлений русского удара, части пополнялись солдатами и офицерами — уроженцами Восточной Пруссии.

…Рождественский бал для офицеров Кенигсбергского гарнизона намечалось провести в ресторане «Блютгерихт».

Поскольку всех желающих, а ими были все офицеры гарнизона, «Блютгерихт» вместить не мог, билеты распределялись по списку, попасть в который было нелегко.

Гауптман Вернер фон Шлиден, снискавший славу отличного товарища и гостеприимного, не жалеющего на угощение денег офицера, попал в список приглашенных. Поскольку рождественский бал собирались почтить своим присутствием гауляйтер Эрих Кох, крейсляйтер Кенигсберга Эрнст Вагнер, обер-бургомистр города доктор Гельмут Вилл и другие высокопоставленные лица, список лег на стол старшего офицера для особых поручений при Гансе-Иоганне Беме оберштурмбанфюрера Вильгельма Хорста.

Пробежав список глазами и поставив маленькие птички возле трех или четырех фамилий, Хорст увидел фамилию Вернера фон Шлидена, и его рука с карандашом нависла над ней.

Вошел его помощник, унтерштурмфюрер СС Гельмут фон Дитрих.

— Послушайте, Гельмут, этот гауптман фон Шлиден, кажется, ваш приятель?

— Отличный офицер и настоящий ариец, оберштурмбанфюрер, — ответил фон Дитрих.

— Нет, я не об этом, — сказал Хорст. — Я его знаю тоже. Мне хотелось бы сообщить вам, Гельмут, что вы сможете с ним выпить на рождественском балу в «Блютгерихте». Надеюсь, вы не забудете поднять тост и за здоровье своего шефа? Не правда ли?

— Разумеется, оберштурмбанфюрер. Разрешите сообщить Вернеру эту новость?

— Конечно, конечно, мой Дитрих, сообщите гауптману, что он приглашен на рождественский бал в «Блютгерихте».

Монотонный шум моторов убаюкивал, и кое-кто из его ребят начал клевать носом.

Старший группы разведчиков-диверсантов, направленных командованием для проведения операции «Лотос», капитан Петражицкий переменил позу. Он вытянул и стал потирать руками затекшую от неудобного положения правую ногу. Потом взглянул на часы. По его приблизительным расчетам, самолет миновал Прибалтийские республики и идет сейчас где-нибудь над Балтийским морем между Ботническим заливом справа и побережьем Восточной Пруссии слева.

Петражицкий посмотрел на противоположный борт самолета, за которым находилась Восточная Пруссия, и попытался представить ее аккуратно возделанные поля, с немецкой педантичностью проложенные дороги, остроконечные кирхи местечек, желтые дюны и рукастые сосны на берегах Балтийского моря и заливов Курише-Гафф и Фрише-Гафф в устьях Немана и Вислы. Все это он видел на многочисленных фотографиях, постоянное рассматривание которых входило в круг обязанностей сотрудников отделения, которое возглавлял подполковник Климов. Правда, до войны капитану пришлось проезжать по территории Восточной Пруссии, когда он возвращался из Берлина в Москву. Но из окна вагона многого не увидишь, особенно в том случае, если твой поезд идет по Восточной Пруссии ночью.

Капитан Петражицкий еще раз посмотрел на противоположный борт, за которым где-то далеко внизу была Восточная Пруссия, поднес к уху часы, вдруг показалось, что они остановились. Успокоившись, закрыл глаза, вспоминая интересные лекции, которые им читал подполковник Климов.

В 1187 году египетский султан Салах-ад-Дин разгромил войска рыцарского Иерусалимского государства неподалеку от Тивериадского озера, а затем захватил Иерусалим.

И снова пошел клич по средневековой Европе: «Наказать язычников! Освободить гроб господень!»

Крупные феодалы и рыцари Англии, Франции и Германии собирались в Третий крестовый поход.

Спустя два года после победы Салах-ад-Дина, в 1189 году, сын Фридриха Барбароссы присвоил некоему обществу, основанному еще в 1128 году богатыми иерусалимцами немецкого происхождения, которые называли себя братьями святой Марии Тевтонской, статус военного рыцарского ордена. Новый орден получил устав тамплиеров и особую форму одежды — белый плащ с черным крестом. Барбаросса-младший назвал орден Домом святой Девы Иерусалимской, а папа Климент III утвердил в 1191 году его устав. Первым предводителем ордена, который вскоре стали называть просто Тевтонским, его гохмейстером, стал Генрих Вальдбот. Став военным учреждением, орден сохранил свои религиозные и благотворительные традиции, соблюдались и определенные правила монастырской обители. Членами ордена становились, как правило, аристократы из родовитых германских семей.

Тевтонский орден принимал участие в борьбе за сокровища Востока, но капиталов больших не нажил и роли особой в Палестине не сыграл, ибо сразу стал на сторону Фридриха II в его борьбе с папой. Поэтому братья ордена влачили жалкое существование на задворках палестинских рыцарских государств до тех пор, пока гохмейстер ордена Герман Зальца не переправился с рыцарями в Венецию.

И папа Гонорий III, и Фридрих II хотели привлечь тевтонов-рыцарей на свою сторону и потому щедро оделяли орден землями в Германии и Италии. Ловкий политик, гохмейстер Зальца стремился тем не менее захватить такую землю, где орден смог бы образовать самостоятельное государство. Поначалу венгерский король Андрей предложил им Трансильванию, в районе городов Крейцбурга и Кронштадта, с условием, что рыцари будут защищать эти земли от половцев. Но король Андрей, видимо, довольно скоро сообразил, что цивилизованные рыцари Тевтонского ордена у него под боком опаснее варваров-половцев, и отказался от своего слова.

И тут для тевтонов случился удачный исторический шанс.

Десятилетиями воевали польские князья с соседним славянским племенем пруссов, заселявших с древнейших времен южное побережье Балтийского моря между нижним течением Немана и устьем Вислы.

В начале второй четверти XIII века польские владыки решили, что расправиться с непокорными пруссами можно и чужими руками.

Выбор пал на Тевтонский орден.

В 1226 году князь Конрад Мазовецкий предложил Тевтонскому ордену сделку. Он передает рыцарям Кульмскую и Лебодскую земли, а те берутся защищать его от пруссов. Хитрый Герман Зальца, памятуя о несостоявшемся договоре с Андреем Венгерским, выправил официальную грамоту у Фридриха II, в которой тот подтверждал право владения орденом Кульмской землею и Пруссией. Тевтоны обязались «ввести там хорошие обычаи и законы для упрочения веры и установления благополучного мира между жителями».

Сборы были недолгими. В 1228 году отряд рыцарей Тевтонского ордена пришел на берега Вислы. Несметные полчища немецких наемников с именем господа на устах и мечами в руках вторглись на землю пруссов.

Горели деревни, падали наземь прусские воины, кричали женщины, уводимые в стан захватчиков, дымилась на снегу славянская кровь.

Земля пруссов захватывалась по особому коварному плану. Сначала завоевывалась огнем и мечом определенная часть территории. На ней строились замки и города, а местные жители — пруссы — уничтожались. Затем мчались гонцы в Германию и призывали оттуда переселенцев. Завоеванная область становилась исконно германской.

Когда епископ Христиан первым, еще в 1204 году, начавший распространять в этих краях учение Христа и яро сопротивлявшийся проникновению в Пруссию тевтонов, попал к ним в плен, пользуясь этим обстоятельством, орден в 1234 году получил от папы римского право на вечное владение Кульмской землей и Пруссией. С тех пор папы рьяно покровительствуют ордену.

В 1237 году к Тевтонскому ордену присоединяется Ливонский орден, псы-рыцари с вожделением посматривают на Восток, мечтают захватить богатые и свободолюбивые Псков и Новгород, видимо, тогда появилась наглая концепция «Дранг нах Остен». Но завоевательский пыл крестоносцев резко остудил Александр Невский, искупавший войско пришельцев в ледяной воде Чудского озера в 1242 году.

Папа римский бросил клич по Европе, принялся склонять рыцарей в других странах, чтобы они вступали в братский союз «храбрых макка». Со всех концов Европы двинулись толпы алчных и жестоких рыцарей. Был объявлен крестовый поход против славян, издревле мирно; кивших между Вислой и Неманом. В середине XIII века этот поход возглавил богемский король Оттокар. Погибли новые тысячи пруссов, владения ордена значительно расширились. В устье реки Прегель, на Земландском полуострове был основан город Кенигсберг.

Не раз и не два поднимались пруссы и их братья — соседние литовцы — против ордена убийц и насильников. В 1260–1261 годах вспыхнуло народное восстание, которое возглавил литовский князь Миндовг.

Само существование ордена оказалось под угрозой. Богемец Оттокар вновь бросился в крестовый поход, чтобы «одолеть воскресшее в Пруссии чудовище прежнего идолослужения», но потерпел неудачу. Римский папа тщетно призывал европейское рыцарство помочь тевтонам: у тех были свои заботы. Тогда к власти в ордене пришел энергичный Рудольф Габсбургский. Он мобилизовал армию наемников в Германии, и восстание было утоплено в крови пруссов и литовцев.

В провинции Померания были перебиты все жители поголовно. В Земландии часть населения истребили, меньшая скрылась в лесах. Судавия была превращена в пустыню. Курляндия и Земгалия опустошены, сожжены дотла. Границы ордена расширились от низовьев Вислы до литовской границы на востоке и до Мозовии на юге. Тевтоны вызвали из Германии массы колонистов, занявших опустевшие земли.

Потом это назовут «расширением жизненного пространства»…

Орден основывал новые, хорошо укрепленные земли, возникли города Мариенбург и Эльбинг, Гольдинген и Мариенвердер. Прибывшие с колонистами германские дворяне обратили свободных местных жителей в своих крепостных, находящихся вне какой-либо правовой системы. «Пусть мы скоро умрем, но тогда попадем на небо, — утешались закабаленные пруссы, — и тогда там будем мучить немцев так, как они мучили нас на земле…»

Прочно осел в Прибалтике Тевтонский орден. С благословения папы римского насаждал орден среди «язычников-пруссов» священное учение о Христе. Но стойко охраняли пруссы веру предков, а самой главной их верой была любовь к свободе.

Большинство их погибло в неравной борьбе с орденом. Опустевшие земли заселяли рыцари и немецкие колонисты.

Оставшаяся часть пруссов постепенно вымерла, ушла в соседние государства или была насильственно онемечена.

Так исчез целый славянский народ, ценою своей жизни остановивший дальнейшее продвижение псов-рыцарей на Восток.

К началу XVI в. Пруссия представляла собою настоящую германскую провинцию; даже левый берег Вислы был в руках Тевтонского ордена, и здесь стоял цветущий город Данциг. Завоевание Пруссии Тевтонским орденом может служить иллюстрацией к общему характеру захвата германцами славянских земель в средние века и кровавой германизации этих земель.

А орден все дальше и дальше запускал свои щупальца. Ему уже мало земель и крови пруссов. Он вторгается в Польшу, Литву, отнимая у этих государств все новые и новые земли. В заключенном в 1249 году Христбургском договоре крестоносцы, помимо других кабальных условий, требуют, чтобы пруссы и литовцы не держали певцов, которые воспевают своих героев, погибших в военных походах. Верно, уже тогда завели магистры ордена нечто подобное нынешнему ведомству доктора Геббельса…

Прошло два века, и вот уже польский король Ягайло шлет гонцов к литовскому князю Витовту, к смоленскому князю Юрию, в Чехию, Моравию, Силезию: «Объединимся, братья, воедино и ударим вместе по ордену крестоносцев…»

Собираются славяне вместе и 15 июля 1410 года при Грюнвальде и Танненберге наносят сокрушающий удар великому магистру ордена Ульриху фон Юнгингену. Десятки тысяч убитых и взятых в плен, все орденские знамена в качестве трофеев и начало упадка ордена как духовного государства…

В 1411 году был заключен Торнский мир, по которому рыцари возвращали Жмудь и обязывались уплатить 100 тысяч марок. Тевтонский орден признал свою вассальную зависимость от Польского королевства. Жители прусских городов, особенно Данцига, открыто выражали свою ненависть к рыцарям.

Еще два века, и вновь растет угроза славянским народам.

В начале XVII века Иоганн Сигизмунд, курфюрст маркграфства Бранденбург, возникшего почти таким путем, как и тевтонский орден, за счет колонизации земель полабских славян, воспользовался войной Польши со Швецией и добился передачи ему территорий ордена, превратившегося к тому времени в светское государство Пруссию.

Так объединились два хищника. Потом это государство назовут «пистолетом к виску России…»

А сам орден после его секуляризации — окончательной потери государственной власти — прекратил существование в качестве самостоятельного государства. Рыцари, оставшиеся верными католической церкви, уехали в Германию и осели во Францконии в городе Мерингейме. Здесь и обосновалась их штаб-квартира, которая превратилась в вербовочный пункт для наемных ландскнехтов, который поставлял за деньги солдат тому, кто в них нуждался.

В начале XIX века Тевтонский орден и в этом жалком обличье был уничтожен специальным декретом Наполеона Бонапарта.

Широкобедрая прима в который раз резко повернулась спиной к зрителям и потрясла обтянутым трико задом. Офицеры довольным ревом снова одобрили ее «искусство».

— Вам не нравится, гауптман? — спросил Вернера фон Шлидена Вильгельм Хорст.

Вернер пожал плечами.

— Я не ханжа, оберштурмбанфюрер, но предпочитаю балет.

Они сидели вдвоем за столиком, стоящим в удобной нише, откуда хорошо просматривались и зал, и эстрада. Когда Гельмут фон Дитрих любезно сообщил своему другу Вернеру о том, что тот включен в список приглашенных и сама, стало быть, судьба предписала провести им рождественские праздники вместе, гауптману ничего не оставалось, как столь же любезно предложить заказать общий столик.

После официальной части, во время которой местные вожди и отцы города Кенигсберга провозглашали тосты за победу германского оружия и здоровье фюрера, в ресторане началось откровенное пьянство. Цвет прусского офицерства, собранный в «Блютгерихте», пытался алкоголем заглушить беспросветный страх перед неумолимо надвигающимся будущим.

Гельмут по своему обыкновению быстро набрался, попытался затеять драку с компанией летчиков, и его с трудом выручил Вернер, еле сумев успокоить «мальчиков Геринга», не на шутку обозлившихся на наглого эсэсовца. Потом он затащил Дитриха в ватерклозет и предпринял самые радикальные меры к протрезвлению унтерштурмфюрера.

Они снова уселись за свой стол, и Гельмут по совету Вернера перешел исключительно на рислинг. Потом Дитриха позвали какие-то офицеры на одну минуту, унтерштурмфюрер ушел в другой зал. Вернер подумал, что Гельмут, опираясь на поддержку своих друзей-эсэсовцев, может снова затеять драку с летчиками, и хотел было идти за ним следом, но в это время подошел оберштурмбанфюрер Вильгельм Хорст. Он поздоровался, поздравил Вернера фон Шлидена с праздником и, подчеркнуто вежливо спросив разрешения, уселся рядом.

— Вы любите балет, гауптман? — спросил Хорст. — Мне казалось, что вам должно нравиться именно это…

И Вильгельм Хорст кивнул головой в сторону эстрады.

— Почему, оберштурмбанфюрер? — спросил гауптман. — Я вас не совсем понимаю…

— Ведь вы воспитывались в Новом Свете, а, насколько мне известно, старое классическое искусство там не в чести.

— Я вырос в Азии, потом жил в Рио-де-Жанейро и несколько лет учился в Штатах. Но и в Бразилии, и в Соединенных Штатах достаточно поклонников классического балета в самом лучшем понимании этого вида искусства. И потом в нашей семье всегда поддерживались старые добрые традиции. Мой покойный отец считал, что немецкий дом должен быть немецким домом, даже если немец живет на Аляске среди эскимосов.

«Что ему нужно? — подумал Вернер. — Не нравится мне этот разговор. Ведь это же явно смахивает на допрос…»

— Ваш отец был настоящим немцем, — сказал Хорст. — Предлагаю за него тост.

— С большим удовольствием, оберштурмбанфюрер. Благодарю вас, оберштурмбанфюрер, — дрогнувшим голосом сказал растроганный Вернер.

— Вы, верно, очень любили своего отца? — спросил Хорст.

И, не дожидаясь ответа, сказал:

— Кстати, перестаньте называть меня по званию. Мы с вами не на службе, дорогой гауптман.

Он долил бокалы и снова поднял свой.

— Называйте меня просто Вилли, — вдруг сказал он по-английски. — Или Билл, если мы были б с вами сейчас в другом месте.

Хорст усмехнулся.

— Вы удивлены? А я ведь тоже бывал в Штатах. Итак, давайте выпьем с вами на брудершафт, — продолжал он уже по-немецки. — Только не будем при этом целоваться, мне не нравится этот наш немецкий обычай. Но после выпитого бокала вы можете говорить мне «ты», гауптман.

Вернер фон Шлиден твердой рукой поднял над столом бутылку, наклонил ее над бокалом Хорста и испугался ворвавшейся в его сознание мысли. Ему захотелось вдруг изо всей силы ударить бутылкой в приветливо улыбающееся лицо Вильгельма Хорста.

«Нервы, парень, нервы… Возьми себя в руки, — приказал себе Янус. — И улыбнись… Ты ведь польщен честью, которую тебе оказал оберштурмбанфюрер».

— Проклятый германский сентиментализм, — сказал Вильгельм Хорст, — из-за него мы совершаем порой непоправимые ошибки. Удивительное дело, Вернер… Как в нас, немцах, могут уживаться твердость истинных мужчин и слюнявая склонность к рефлексии!

«Что это? — подумал Вернер фон Шлиден. — Игра в кошки-мышки? Или случайное совпадение? Вряд ли такой тип, как Вильгельм Хорст, стал бы вести эти разговоры попусту… Уж он-то вовсе не сентиментален».

По своей природе вспыльчивый и несколько неуравновешенный в детские и юношеские годы, Янус-Сиражутдин давно поставил себе целью изменить свой характер, стать сдержанным и невозмутимым в любых жизненных обстоятельствах. Он понимал, что кровь, текущая в его жилах, может заставить забыть инстинкт самосохранения, когда речь зайдет о необходимости ответить на действие, задевающее честь и достоинство сына Ахмеда. Об этом говорил Сиражутдину и Арвид Вилкс, когда согласился с намерением приемного сына стать разведчиком.

Разработанный им самим и настойчиво проводившийся комплекс мер по воспитанию новых психологических качеств в своем характере, система самовоспитания, от которой ни на йоту не отступал Сиражутдин, привели к тому, что он превратился в новую свою противоположность.

Вернер фон Шлиден был спокойным, немногословным немцем, исполнительным и аккуратным. Он никогда не повышал тона при общении с подчиненными, был ровен с друзьями, всегда выступал в роли миротворца в случаях, если обстановка за столом накалялась, а это было в последнее время все чаще: у офицеров германской армии были основания нервничать и терять самообладание.

Товарищи Вернера в его присутствии и себя чувствовали спокойнее, словно заражались от гауптмана его хладнокровием и выдержкой. В нем было нечто неуловимое, что привлекало остальных, какая-то цельность натуры, вера в себя и в дело, которому он служил. Конечно, считалось, что вера гауптмана фон Шлидена — их, германская вера, и, усомнившись в ней под давление событий, они уважали верность идее, которая отличала, по их мнению, этого черноволосого баварца.

Но какого труда стоило оставаться всегда таким самому Ахмедову-Вилксу! Он чувствовал, что где-то в глубине его существа поистерлись шестеренки, заставляющие двигаться, говорить, думать, действовать гауптмана Вернера фон Шлидена. Его психике, подавленной второй личностью, образом гауптмана, необходима была передышка. Ахмедов-Вилкс работал уже на втором дыхании, и сейчас, в разговоре с Вильгельмом Хорстом, включал все новые и новые духовные резервы, пытаясь одновременно разгадать намерения эсэсовца, увидеть результат своих и его действий за несколько ходов вперед.

Когда они выпили на брудершафт без обязательного поцелуя, о чем предупреждал оберштурмбанфюрер, к столу, пошатываясь, подошел Гельмут фон Дитрих. Увидев оберштурмбанфюрера, он вытянулся и попытался сохранять это состояние насколько было возможно.

— А, Гельмут, — сказал Вильгельм Хорст. — Как настроение, мой мальчик?

— Отличное, мой шеф, — несколько развязным тоном ответил Дитрих. — Я пришел сказать Вернеру, что мои друзья ждут его тоже, но я ведь не знал, что здесь вы… Извините, оберштурмбанфюрер!

— Хорошо, Гельмут, вы можете идти, а я пока посижу с гауптманом. Потом он придет к вам и вашим друзьям.

— Слушаюсь.

Унтерштурмфюрер щелкнул каблуками, повернулся, качнувшись в сторону, и направился в другой зал к своим друзьям.

Снова раздался гогот. Зал приветствовал появление героини сегодняшнего вечера, одетой в весьма вольный, если не сказать большего, костюм.

— Пир во время чумы, — сказал оберштурмбанфюрер.

Вернер фон Шлиден удивленно взглянул на него.

— Не понимаю, оберштурм… простите, Вилли…

— У русских есть национальный поэт Пушкин. Этот поэт не особенно популярен на Западе, специалисты говорят, что его трудно переводить, но русские весьма почитают его. Я читал драму Пушкина «Пир во время чумы». Почему-то она мне вспомнилась именно сейчас.

Хорст испытующе посмотрел на Шлидена.

Тот, казалось, не слушал своего нового друга, сидел к нему вполоборота, равнодушно оглядывая зал. «Спокойно, Вернер, спокойно», — твердил про себя в это время фон Шлиден.

— Ты любишь русскую литературу? — тихо спросил Вильгельм Хорст по-русски. Вернер фон Шлиден не повернул головы.

— Тебе нравится русская литература? — громко спросил Хорст уже по-немецки.

Вильгельм Хорст безукоризненно говорил по-русски. В слове «литература» он нажал на «а», и это получилось у него как у завзятого москвича.

Вернер фон Шлиден почувствовал, будто сердце сдавили ему клещами. Тысячи предположений, самых фантастических, пронеслись в голове. Может быть, Вильгельм Хорст наш человек, не знающий пароля для связи? Нет, такого не бывает… И все же… Ловушка?! Ведь Хорст гестаповец… А что он может знать о Шлидене? Произошел провал в другом месте? А оттуда цепочка дотянулась до Вернера? Взяли Вольфганга Фишера? Ну ладно, вопрос на английском — это понятно. Все знают, что Вернер фон Шлиден учился в Соединенных Штатах Америки. А вот русская фраза…

Вильгельм Хорст не заметил замешательства гауптмана. Вернер ничем не выдал своего смятения. Разве что выглядел несколько удивленным, но это было вполне понятным. Обратитесь к любому человеку на незнакомом языке и увидите тот же результат.

Оберштурмбанфюрер неспроста затеял с гауптманом этот «милый» рождественский разговор. Он давно присматривался к этому человеку, который за короткий срок сумел расположить к себе многих офицеров гарнизона. Да и его помощник, унтерштурмфюрер Гельмут фон Дитрих, без ума от бывшего крупповского инженера. Им стоит заняться, решил для себя Хорст. Люди, вызывавшие сильную неприязнь или большую симпатию окружающих, всегда интересовали Вильгельма Хорста. Опытный работник секретной службы, он считал, что неяркие люди не вызывают повышенных эмоций, а Вернер фон Шлиден внешне выглядел заурядным и тем не менее пользовался репутацией замечательного человека. Нет-нет, право же, стоило присмотреться к нему поближе. Да и прощупать в профилактических целях не грех… Вот он и закинул Вернеру фон Шлидену крючок с русской литературой вместо наживки.

Гауптман повернулся к Хорсту.

— Я с нею мало знаком. С русской литературой, — сказал он. — Читал кое-что Достоевского. Его роман «Преступление и наказание», например. Когда меня призвали в армию, я пытался понять, что имеют за собой все эти разговоры о загадочной русской душе. Чтобы успешно воевать, надо знать противника, не правда ли, Вилли?

— Ты совершенно прав, Вернер. К сожалению, этот факт мы почти не учитывали, а теперь…

Он махнул рукой.

— Выпьем еще, Вернер.

Он наполнил бокал.

— Хорошо вам, обычным офицерам, — сказал Хорст. — Делаете свою работу, и все у вас ясно и понятно. А у нас очень трудная служба, Вернер. Мы живем двойной жизнью.

Хорст промолчал.

— Ты слышал легенду о Янусе? — вдруг спросил он.

— Это тот, что из древнеримской мифологии, кажется?

«Случайно он вспомнил о Янусе? Или решил выступить с открытым забралом? Это уже горячо, очень горячо», — подумал гауптман.

— Да, это бог времени у древних римлян, — сказал Хорст. — У него два лица. Одно обращено в прошлое — старое, другое смотрит в будущее — оно молодое. У разведчика тоже два лица, но, к сожалению, и ему не дано видеть свое будущее.

— Выше голову, Вилли. Не надо так мрачно думать. Я верю в гений фюрера и то сверхоружие, которое он обещает.

— Об этом оружии я знаю побольше, чем ты, Вернер. Весь вопрос в количестве времени, отпущенного нам судьбой… И союзниками.

— Будем надеяться. А что касается. Януса, то, по-моему, его двуличности мало для разведчика. Разведчик дол жен иметь и третье лицо.

— Какое же, Вернер? — с улыбкой спросил Хорст.

— Настоящее, — сказал Вернер фон Шлиден.

Хорст внимательно посмотрел на него.

— Неплохо сказано, — произнес он. — Расскажите мне что-нибудь, Вернер. Вы человек, многое повидавший на свете… Объездили весь мир, жили в Старом Свете и в Новом.

— Я повидал мир не больше чем вы, Вилли, гораздо меньше, — ответил Шлиден.

«Погоди же, — подумал он, — сейчас я расскажу тебе…»

— Кстати, к разговору о вашей работе, — начал Вернер, — ваша профессия, насколько я понимаю, вырабатывает способность подмечать вещи, которые для непосвященного не представляют никакого интереса…

— Разумеется, — перебил его Хорст.

— Так вот мне рассказывали в Берлине историю провала одного русского разведчика. Он сидел в ресторане в форме немецкого офицера, его окружали друзья, считавшие его стопроцентным немцем. Они пили шнапс. За этим же столом сидел ваш коллега, контрразведчик, не знаю точно, из абвера был он или из гестапо, дело не в этом, главное, он хорошо знал Россию и русские привычки. Ну, совсем как у нас сейчас, только русского шпиона не хватает за нашим столом… И вот после очередной рюмки русский разведчик в немецком мундире поднес к носу и понюхал хлебную корочку. Говорят, что это привычка, присущая только русским. И разведчик сделал это инстинктивно. Но сотрудник службы безопасности подметил жест… Вот вам и мелочь, Вилли.

Забавная история, не правда ли? Между прочим, вы все время держите корочку хлеба в руке… Не хотите ли понюхать ее, дорогой Вилли?

Вильгельм Хорст глянул на свою руку, действительно катавшую между пальцами кусочек хлеба, и отбросил его в сторону.

— А вы шутник, Вернер, — сказал он. — Я рад, что познакомился с вами поближе… Вы интересный человек, гауптман. И далеко не простой человек. Не хотите ли выпить?

— С вами всегда с удовольствием, — ответил гауптман.

«И пусть не оставит нас своими заботами мой тезка», — подумал он.

Ответив Хорсту небрежной репликой о том, что Янус, дескать, из древнеримской мифологии, кажется, Вернер фон Шлиден попросту осторожничал на всякий случай. При необходимости он мог прочитать оберштурмбанфюреру целую лекцию по этой самой мифологии вообще и по Янусу в частности — познания Ахмедова-Вилкса в области гуманитарных наук — философии, истории, естествознании — далеко превосходили тот уровень, который считался нормой для среднего по интеллекту, хотя и превосходного технического специалиста, каким считался бывший крупповский инженер.

И свой псевдоним разведчика Сиражутдин выбрал не случайно. Еще в школьные годы он получил от отца подарок в день рождения — «Мифы Древней Греции». Эта книга стала его настольной, заставила всерьез заняться мифологией других народов — Египта, Вавилона, Индии, Китая, Рима. Хорошо знал Ахмедов-Вилкс и славянские былины и сказки, с трудом достал у букинистов, это уже в студенческие времена, знаменитый двухтомник собирателя русских сказок Александра Николаевича Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», вышедший в 1868 году.

О тезке своем Янусе, одном из древнейших римских богов, который вместе с богиней очага Вестою занимал почетное место в святой иерархии. Сиражутдин прочитал многочисленную литературу, еще находясь в России. Оказавшись на Западе, Вернер фон Шлиден разыскал классический труд Рошера «Austührlishes Lexicon der Griechischen und Romischen Mythologie’, работу Спейера «Римский бог Янус», книгу Ауста «Die Religion der Romer», выпущенную в вестфальском городе Мюнцере в 1899 году, и другую литературу.

Гауптман мог рассказать Вильгельму Хорсту, что представление о Янусе как о боге времени крайне упрощенное. Янус — бог всякого начала вообще, и по этому принципу он является древнейшим и первым из римских богов, но первым не во вселенском смысле, а как божество начала в абстрактном значении этого слова.

«У древних предшественников римлян — этрусков — Янус был четырехликим, оберштурмбанфюрер», — мысленно сказал своему соседу по столу Вернер фон Шлиден. Это был один из его психологических приемов — вести мысленный разговор с опасным собеседником, разговор на отвлеченную тему. Это не позволяло другой стороне догадаться, как противник прячет за произносимыми вслух словами тайные мысли.

«В 240 году до рождения Христова римляне взяли город Фалерию и привезли оттуда Януса с четырьмя ликами. Позднее император Домициан Флавий приказал соорудить ему святилище. А вообще бог Янус был богом входа, и в руках его находились ключ и палка, ею он отгонял непрошеных гостей. Непрошеных, оберштурмбанфюрер… В северной части римского форума была арка, в центре ее возвышалось изображение Януса. Эту арку соорудил Нума Помпилий, по завещанию царя она служила символом войны или мира. В мирное время арку запирали, во время войны двери арки оставались открыты. Сейчас наши арки открыты от Балтики до Карпат, оберштурмбанфюрер, а один из Янусов пьет с тобой на брудершафт, Вилли».

— В руках Юпитера — все, — сказал вдруг Вернер фон Шлиден.

— Не понял, Вернер, — глянул на него с интересом Вильгельм Хорст.

— Вспомнил слова какого-то римского поэта, Вилли, — слегка заплетающимся голосом, не пережимая, плохую игру оберштурмбанфюрер сразу обнаружит, проговорил гауптман. — Застряло в голове с гимназических времен. Наверно, Цицерон какой-нибудь, а может быть, и Лукреций. Не помню, но хорошо звучит, Вилли: «В руках Юпитера — все!» Это про нашего фюрера, дорогой оберштурмбанфюрер… Хайль Гитлер!

Янус схватил рюмку, расплескал вино и с маху выпил, осторожно глядя боковым зрением на Хорста — вытаращенные глаза Вернера пялились на большой портрет Гитлера, пытаясь определить реакцию оберштурмбанфюрера.

Хорст смотрел на Вернера фон Шлидена со смешанным чувством. В нем были и любопытство, и сожалеющее презрение — нет, видимо, я ошибся — и настороженность: не слишком ли ясно меня дурачат.

«Хватит, — подумал Сиражутдин, — как бы не переиграть… Но в одном я его проверил: мифологии и вообще истории, литературы Древнего Рима оберштурмбанфюрер не знает. Ведь я дважды произнес для него знаменитую фразу Варрона: «В руках Януса начало, в руках Юпитера — все». Знай он об этих словах Варрона, не преминул бы поправить меня. Или как-то выявить свое отношение к этому выражению, которое начинается с Януса. А ведь с него, действительно, все начинается… Он и каждого человека охраняет с момента зачатия, с первых мгновений утробной жизни. Нет, имя Януса в устах Хорста было случайным. А что касается профессии моего тезки… Бог всякого начала? Что ж, это символично. Будем считать, что я получил вызов. Тогда и начнем помаленьку наш поединок, оберштурмбанфюрер».

Снова показался штурман и знаком дал понять, что пора прыгать. Ребята группы Петражицкого разом встали на ноги, хотя все они твердо знали, кто за кем прыгает из самолета. Капитан Петражицкий поднял вверх правую руку, как бы призывая их внимание, и показал пальцем на широкоплечего лейтенанта Сорокина, своего помощника, который должен был прыгать первым.

На переборке, которая скрывала кабину летчиков, замигал красный плафон. Это был сигнал к выброске парашютистов.

Один из пилотов открыл люк и, широко улыбнувшись, показал на него рукой: «Прошу, дескать, выходить по одному…»

Ребята один за другим покинули самолет. Капитан Петражицкий завершил выброску десантно-диверсионной группы, он прыгал последним.

Когда истекли строго отмеренные секунды, над его головой хлопнул серый, под цвет ночи, купол парашюта. Капитан поправил автомат на груди и увидел далеко внизу неведомую затаившуюся землю.

— Вам известно, безопасность какого груза вы должны обеспечить?

— Нет, экселенц, ведь сопровождающий его человек «оттуда».

Вильгельм Хорст показал пальцем в потолок кабинета своего шефа обергруппенфюрера СС Ганса-Иоганна Беме.

— Я не получил от него никакой информации.

— Об этом я сам знаю, — буркнул Беме.

— У него особые полномочия рейхсфюрера, а такие посланцы не любят делиться секретами с провинциалами, — попробовал улыбнуться Хорст.

— По-моему, вы сожалеете о своей неосведомленности, Хорст, — сухо сказал обергруппенфюрер. — Хотя следовало бы радоваться этому.

Оберштурмбанфюрер согнал со своего лица последние следы улыбки и застыл в ожидании.

— Все готово к отправке транспорта?

— Так точно, экселенц. Время отправки и маршрут до Данцига знают лишь я и этот… как его… Краузе. Согласно инструкции, полученной из Берлина, в Данциге наши охранные функции заканчиваются. Там транспорт получит новый маршрут и конвой коллег из службы безопасности генерал-губернатора.

— Хорошо, — сказал Ганс-Иоганн Беме. — Надеюсь, вы, как всегда, добросовестно выполнили это особое поручение. Идите, Хорст, и помолитесь господу богу или дьяволу, для вас это, по-моему, все равно, чтобы эти грузовики благополучно добрались до места. По крайней мере до Данцига… На этом участке маршрута вы отвечаете за безопасность этого груза головой.

В середине второго дня рождественских праздников небольшой «опель-кадет» пересек центральную площадь Кенигсберга, на повышенной скорости прошел мосты через Прегель, лихо пролетел Штейндамм и, минуя район Розенау, вкатился на Берлинскую автостраду. Здесь водителю уже ничего не мешало выжимать из машины максимальную скорость. Он сбавил ход только неподалеку от Альтенберга, увидев впереди дорожный мост и группу эсэсовцев возле него. Но машину никто не остановил, и «опель-кадет» продолжал мчаться в сторону Данцига, главного города провинции Западная Пруссия.

Этот город, очень интересный в архитектурном отношении, обладающий удобной бухтой со спокойным рейдом и расположенный в судоходной части Вислинского устья, был исконным польским поселением, известным под именем Гданьск еще в 997 году. Гданьские земли принадлежали то Польше, то Бранденбургу, владела ими Дания, затем снова Польша. Первоначальное население города всегда было славянским, но в тринадцатом веке, с водворением по соседству Тевтонского ордена, здесь появляются выходцы из Германии, а любекские купцы еще и раньше имели в Гданьске торговую контору.

В середине XIV века Данциг-Гданьск, уступленный потерпевшей поражение Польшей Тевтонскому ордену по Калишскому договору 1343 года, примкнул к союзу прусских городов, а затем к Ганзе.

После Грюнвальда уже по Тормскому миру 1455 года Западная Пруссия с Данцигом отошла к Польше, но сам город сохранил свои вольности, привилегию независимости.

Дальнейшая история Данцига — это история города, который всегда оставался яблоком раздора для соседних с ним государств. Трижды его осаждали так, что потом от города оставались лишь груды развалин. В 1733 году там укрылся Станислав Лещинский, претендент на польский престол, избранный большинством сейма. И Данциг пришлось брать с бою русскому полководцу графу Миниху. Когда Данциг был под властью Пруссии, его осадили в 1807 году солдаты наполеоновского корпуса, которым командовал Лефевр. А в 1813 году уже русским войскам пришлось выбивать французов из Гданьска.

После первой мировой войны Данциг стал предметом усиленных споров между Польской буржуазной республикой и Веймарской, а затем нацистской Германией.

1 сентября 1939 года Гитлер положил конец всем разговорам о так называемом данцигском коридоре, двинув войска на завоевание всей территории суверенной Польши.

Теперь в этот город с большой скоростью мчался по бетонированному Берлинскому шоссе «опель-кадет».

Еще утром водитель машины был военнопленным одного из лагерей в Кенигсберге, отпущенным без конвоя для работ у бакалейщика Вольфганга Фишера. И звали его Августом Гайлитисом. Но сейчас, если б машину остановили на дороге, он предъявил бы документ на имя Анджея Косински, следователя полиции города Данцига, возвращающегося домой после служебной поездки в управление криминальной полиции Кенигсберга. И этот «аусвайс» был предельно надежным.

Август прибавил газу, подумав, что все теперь зависит от скорости, с которой идет машина. С диверсией в порту ничего не получилось, да этот вариант и был вскорости оставлен по особому указанию командования. Тем более что к разгрузке крейсера «Тюрингия» немцы не допустили ни одного из военнопленных. Под сильной охраной эсэсовцев в порту работали солдаты одного из саперных подразделений. Груз с «Тюрингии» был сразу перенесен на огромные грузовики. По имеющимся данным, эти грузовики в сопровождении бронетранспортеров сегодня ночью выйдут из Кенигсберга в центральные районы Германии. Их маршрут известен весьма ограниченному кругу лиц. Август представляет, как это было трудно сделать кому-то, но маршрут этот известен теперь и ему тоже и надежно укрыт в голове. Поэтому «опель-кадет» и мчится сейчас с максимальной скоростью по Берлинскому шоссе, чтобы где-то на территории Польши об этом маршруте тоже узнали нужные люди.

Но мнимому следователю данцигской полиции Анджею Косинскому неизвестно о том, что час назад оберштурмбанфюрер Вильгельм Хорст вручил своему помощнику унтерштурмфюреру Гельмуту фон Дитриху заляпанный сургучными печатями пакет.

— Немедленно в машину, Гельмут. Заправьте ее как следует горючим и выезжайте в Данциг, — приказал Хорст. — По приезде сразу явитесь в местное отделение службы безопасности. Пакет передайте лично оберштурмфюреру СС Готфриду Репке. Он носит руку на черной перевязи. Узнаете его сразу. Но тем не менее, прежде чем передать пакет, потребуйте от Репке удостоверение личности и расписку в получении пакета. Расписку привезете и отдадите только мне. Никаких канцелярий! Никому ни слова! Впрочем, я надеюсь на вашу выучку, дорогой Гельмут…

— Будет исполнено, оберштурмбанфюрер, — сказал фон Дитрих. — Я готов выполнить ваше задание.

Действительно, сборы не заняли у Гельмута фон Дитриха более получаса, и его серый «мерседес» вскоре проследовал тем же путем, что и выехавший раньше скромный «опель-кадет».

В Данциг обе машины въехали почти одновременно.

«Что он знает, этот эсэсовец? — думал Вернер фон Шлиден, возвращаясь со службы к себе домой. — Он вел со мной явно провокационный разговор… Зачем я ему? Возбудил подозрение? Но этот дружелюбный тон? Не понимаю. Кто он такой на самом деле?»

— Вернер? — окликнули его.

Гауптман обернулся и увидел Ирму.

После той ночи у Герлаха они встречались еще и еще. Теперь Ирма прочно значилась в подружках гауптмана. Это останавливало ретивых поклонников Ирмы. Вернера фон Шлидена знали и уважали офицеры гарнизона. Впрочем, Ирма и Вернер действительно подружились и часто бывали вместе.

— Не хочешь ли заглянуть ко мне? — спросила Ирма.

— Если ненадолго — с удовольствием, — сказал Вернер. — Завтра рано утром выезжаю в Пиллау. Поэтому хочу выспаться.

— Пойдем. Я приготовила тебе сюрприз.

Им оказался настоящий кофе.

— Где ты достала его, моя маленькая? — спросил гауптман.

— Это уж мой секрет. Сейчас сварю кофе, дорогой.

Вскоре на столе дымились чашечки с кофе. Ирма достала из шкафа бутылку коньяка.

— Выпьем немного, Вернер, — сказала она. — Мне так тошно в последнее время. Опротивело все, надоело. И страшно, Вернер. Страшно… Эти бомбежки… И эти русские. Я боюсь их, Вернер!

— Не надо, Ирма. Это у тебя нервы. Русские не придут сюда. Вся Восточная Пруссия — неприступная крепость.

— С тобой мне так спокойно всегда, Вернер. Ты уверенный, сильный…

— Успокойся. Ну подумай сама — чего тебе бояться русских, глупенькая?

— Ты прав, я ничего не сделала им плохого. Но все остальные! Думаешь, я ничего не знаю? Мне рассказывали те, кто с Восточного фронта… А ты сам, Вернер? Ты не боишься?

— Я никогда не был на Восточном фронте, — сказал фон Шлиден. — И вообще я липовый офицер. Я инженер, на которого надели мундир.

— Зачем ты дружишь с Дитрихом, этим эсэсовским щенком? Он ублюдок, Вернер. Ах, как я их всех ненавижу.

— Перестань, Ирма. Выпей глоток коньяку, и тебе будет легче.

— Ненавижу! Они принесли на нашу землю несчастье. Они! Ненавижу! И всю эту проклятую землю…

— Не надо так говорить, Ирма, — сказал он. — Не имеешь права так говорить. Нельзя ненавидеть Родину. Она не виновата. Родина и люди, захватившие ее в свои руки, далеко не одно и то же. Успокойся, глупышка.

«Что ему надо, — подумал Вернер фон Шлиден. — Что ему от меня надо, этому Хорсту!»

Но что это было? Проверка? К чему этот подозрительный разговор в ресторане «Блютгерихт»? Может быть, где-нибудь Янус оставил след? Или весь этот разговор в праздничную ночь можно целиком отнести за счет дьявольской интуиции Вильгельма Хорста, матерого волка, истинного профессионала из службы безопасности? Вернер фон Шлиден не знает этого. Но теперь он настороже и в свою очередь начинает прощупывать старшего офицера для особых поручений при обергруппенфюрере Беме, который ведает всеми тайными службами Восточной Пруссии. Рядовой штабист-гауптман, получив вызов, пусть неофициальный, начинает скрытую дуэль с Вильгельмом Хорстом.

Надо сказать, что положение Януса весьма осложнилось. Он не располагал точными сведениями о степени того подозрения, которое вызвал почему-то у Вильгельма Хорста. Да и вызвал ли? Вероятно, что эти странные намеки оберштурмбанфюрера всего лишь случайность. Но как часто именно случайности вели к провалу разведчика!

И Вернер фон Шлиден хорошо знал еще одно правило этой смертельной игры: если контрразведка заподозрила в чем-то и как-то человека, на самом деле являющегося агентом противной стороны, на деятельности этого разведчика надо ставить крест.

Но вот заподозрили ли его в чем-либо?

Глава десятая Бой в Гембицком лесу

Надежда на случай. — Реляция Фермера. — Артикул 6.— Положение в Польше. — Туман в Лондоне. — Поручик Безрукий. — Гости отца Алоиза. — «Молодец, Ирокез!»— Сон Германа Краузе. — Последний выстрел. — Сообщение Лесника. — Рапорт капитана Петражицкого. — Шелленбергу все ясно. — «Переходите на связь по варианту «Береза».

Начиная 16 декабря 1944 года наступление на Западном фронте в районе Арденн, Гитлер, с одной стороны, как будто бы не стремился к проведению стратегического маневра, имевшего целью отбросить англо-американские войска к побережью Атлантического океана. Хотя и пытался захватить Антверпен, с тем чтобы перерезать линию снабжения англо-американских войск горючим.

В то же время, судя по заявлению, которое сделал еще 3 ноября 1944 года генерал-полковник Иодль, начальник штаба оперативного руководства ОКВ — «Оберкоммандовермахт», перед узкой группой генералов на Западном фронте, Адольф Гитлер надеялся перейти после удара в Арденнах к «решающему наступлению». План такого наступления уже был разработан в ОКВ.

Приказав произвести оценку сил западных союзников и подсчитать собственные ресурсы живой силы и боевой техники, которые можно выделить для Западного фронта, Гитлер на основе полученных данных сделал вывод, что он может повернуть ход событий в обратную сторону. Учитывая, что у Эйзенхауэра мало сил в Арденнах, нет эшелонированной обороны и янки не ожидают наступления немцев в этом месте, верховное командование выбрало для наступления участок Монжуа-Эхтернах.

Гитлер считал, что, форсировав реку Маас, его танковые дивизии перережут тыловые коммуникации американских войск, которые, по данным немецкой разведки, проходили через Мааскую долину. С выходом германских танков в район Брюсселя и Антверпена окажутся под угрозой и коммуникации 21-й группы армий англичан, а с захватом Антверпена эти коммуникации будут перерезаны. Тогда немецкая армия получит возможность со всех сторон обрушиться на англичан и американцев, отрезанных от баз снабжения. И фюрер полагал, что сможет разгромить от 25 до 30 дивизий союзников. Ему нужен был именно такой успех. Не меньший…

Фюрер третьего рейха отлично сознавал опасность войны на два фронта, и, памятуя, правда, с большим опозданием, о заветах Бисмарка и Шлиффена в отношении опасности любых направленных против Германии коалиций, о категорическом утверждении «железного канцлера», что воевать против России для Германии крайне опасно, тем не менее до самого последнего надеялся расколоть антифашистский блок, столкнуть между собой членов антигитлеровского союза.

Наступление под Арденнами должно было показать правительствам США и Великобритании, а также тем стоящим за ними кругам, что германская армия достаточно сильна, чтобы противостоять ударам союзников. Это был маневр, который по замыслу Гитлера заставил бы англичан и американцев форсировать переговоры о сепаратном мире, переговоры, которые, как мы уже знаем, давно были завязаны через сверхсекретные каналы разведок трех государств.

В создавшейся ситуации германское руководство особое значение придавало обороне Восточной Пруссии, где по замыслам гитлеровских военных теоретиков должны были увязнуть советские армии. Задержав наступление советских войск на этой территории, организовав одновременно массовые террористические выступления оставленных в тылу советских частей отрядов «вервольф», Гитлер надеялся выиграть время с двоякой целью. Во-первых, для того, чтобы расколоть коалицию воюющих против Германии государств и натравить их друг на друга. Во-вторых, завершить работы над новым оружием и, применив его, ошеломить и разгромить противника.

Главный гитлеровский агитатор, министр информации доктор Геббельс в выступлениях по радио и в печати призывал немецкие войска сохранять стойкость. Он обещал немцам, что в самое ближайшее время будет применено сверхмощное секретное оружие и «доблестные войска» начнут генеральное наступление на Восточном фронте в Киевско-Кавказском, Псковско-Ленинградском и Смоленско-Московском направлениях.

Итак, два последних козыря оставались на руках у незадачливого ефрейтора. Сепаратные переговоры и сверхоружие. Но в условиях беспредельной ненависти человечества к фашизму тем, кто мечтал повернуть оружие гитлеризма только против Советского Союза, приходилось считаться с настроением своих собственных народов.

А до создания атомной бомбы немецким физикам было еще далеко. Ведь им не удалось еще запустить урановый реактор, который тем не менее уже с декабря 1942 года работал у Энрико Ферми в Чикаго.

В фанатичной уверенности в своей исключительности, в патологической вере в рок, который в последнюю минуту повернет колесо истории, Гитлер надеялся на случай. Вроде того, который спас в 1762 году прусского короля Фридриха II от полной катастрофы. В разгар Семилетней войны, когда русские войска наголову разбили пруссаков и знамена их полков развевались в Берлине, неожиданно скончалась русская императрица Елизавета. На российский престол вступил Петр III, скорее немец, нежели русский, человек, преклоняющийся перед Фридрихом II, считающий его своим учителем. Петру III были чужды интересы России, и этот недолго процарствовавший император вернул прусскому королю, уже готовившемуся подписать отречение от престола, все завоеванные русским оружием земли. Такого случая ждал теперь Гитлер. Но политика не только искусство и история не рабыня случайного. Человека, начавшего игру с чудовищной карты зверства и насилий, ожидало неминуемое банкротство и позорная смерть.

Реляция В. В. Фермора императрице Елизавете о занятии Кенигсберга.

I

II

Из рапорта генерал-порутчика графа З. Г. Чернышева о взятии Берлина.

III

Трактат, учиненный в Санкт-Петербурге через российского канцлера графа Воронцова и прусского полковника и камергера барона Гольца, о вечном между обоими государствами мире.

Вторая мировая война началась нападением Германии на буржуазную Польшу. Несмотря на невиданную самоотверженность населения, героизм солдат и офицеров, первое столкновение с агрессором окончилось для польского народа трагически. Его буржуазные правители удрали за границу, страна была оккупирована гитлеровскими войсками. Чудовищный террор погрузил Польшу во тьму.

Но поляки не покорились. Народ поднялся на борьбу с захватчиками. Созданная в условиях глубокого подполья Польская рабочая партия организует отряды Гвардии Людовой, призванной вести вооруженную борьбу с оккупантами. Впоследствии она переименовывается в Армию Людову.

Первые организации также создают свои военно-политические соединения. Одним из крупнейших являлась Армия Крайова, созданная на базе «Союза вооруженной борьбы». Деятели АК исповедывали теорию «двух врагов», согласно которой врагами Польши являются и гитлеровская Германия, и Советский Союз. Эта организация полностью создана была и всячески поддерживалась лондонским эмигрантским правительством, за которым стояли англичане.

Армия Крайова и ее вожди руководствовались лозунгом: «Ждать, взяв винтовку к ноге». Это означало: не выступать с оружием в руках против Германии, а выжидать подходящего момента.

В 1944 году, когда Красная Армия подошла к границам Польши, все чаще и чаще теория «двух врагов» деятелями А К расшифровывалась таким образом, что врагом номер один является Советский Союз, а не Германия. Кульминационным моментом сползания АК на враждебные по отношению к советскому народу позиции явилось включение в свой состав польской фашистской организации НСЗ — Народовы силы збройны (Национальные вооруженные силы).

Командовал Армией Крайовой генерал-лейтенант граф Тадеуш Комаровский, известный под кличкой Бур. Все приказы он получал от военного представителя эмиграционного правительства Миколайчика — генерала Соснковского. О личности и убеждениях этого человека можно судить хотя бы по его предложению фиктивно распустить Армию Крайову и создать засекреченный штаб для диверсионно-подрывной работы в тылу Красной Армии, прогнавшей нацистов из Польши.

В Гвардию Людову, в ее отлично организованные отряды всегда интересующейся «Интеллидженс Сервис» не удавалось, несмотря на огромные усилия, внедрить свою агентуру. Но в Армии Крайовой, которой руководили те, кто мечтал вернуть страну к временам Пилсудского, хотя в ней и воевало много честных поляков, тайных агентов англичан было достаточно. Поэтому английская разведка, которая имела в Польше широко разветвленную агентурную сеть и снабжала отряды Армии Крайовой боеприпасами, могла рассчитывать на поддержку любых задуманных ею операций.

Зимний тяжелый туман, погрузил во мглу и без того темные в декабрьских сумерках улицы Лондона.

Жители британской столицы в такие дни старались как можно реже выходить из дома. Погода совсем не способствовала прогулкам, а плохая видимость, вернее, отсутствие почти всякой видимости, делала улицы далеко не безопасными. Особенно в последние месяцы, когда после высадки союзников в Нормандии города наводнили эти бесцеремонные янки, гоняющие на автомашинах даже вот в такие безотрадные дни.

На улицах было холодно и сыро, но это совсем не чувствовалось в просторной комнате ничем не примечательного на вид здания в одном из кварталов лондонского Сити. Этот дом был удивительно похож на таких же своих близнецов-соседей, во множестве разбросанных в этом районе города. В них помещались страховые общества, конторы маклеров, адвокатов, респектабельные «Икс, игрек, сыновья и компания», основанные еще в эпоху первоначального накопления британского капитала и в викторианскую эпоху мирового колониального владычества Джона Булля.

Но дом, о котором идет речь, населен был совсем другого рода специалистами, хотя в общем-то связь их с теми, о которых шла речь выше, не была такой уж отдаленной.

Здесь располагался один из филиалов «Сирет Интеллидженс Сервис», и в просторной, жарко протопленной комнате начальник отдела «I-RW» Джордж Маккинли принимал своего заокеанского коллегу.

Оба разведчика сидели у погасающего камина, положив ноги на решетку и глубоко утонув в креслах. Они непринужденно беседовали. Не нужно было особенно присматриваться к гостю английского хозяина, чтобы узнать в нем вездесущего Элвиса Холидея.

— Вам известно, что оба наших правительства условились объединить все усилия по сбору материалов, касающихся создания сверхоружия в Германии? — сказал Холидей.

— Я давно уже проинформирован об этом, мистер Холидей, равно как и о том, что мне поручено оказывать вам посильную помощь. Боюсь только, что вряд ли эта помощь будет достаточно эффективна: нам мало что известно о работах немцев в этой области.

— Скромность всегда украшала настоящих джентльменов, — усмехнулся гость. — Но я должен заметить, что в данном случае она чрезмерна. Кому как не вам знать о том, что именно ваша информация, мистер Маккинли, переданная в Штаты вашим премьер-министром, заставила нашего президента активизировать работы по созданию атомной бомбы. Впрочем, сейчас меня интересуют польские связи «Интеллидженс Сервис», в частности с отрядами Армии Крайовой. Ведь они непосредственно в вашем ведении, не так ли?

— Вы неплохо осведомлены, мистер Холидей, — сказал Джордж Маккинли. — Мне хотелось, чтобы вы конкретизировали то, что вам требуется там.

— Извольте, сэр.

Эл Холидей приподнялся в кресле и ловко швырнул в тлеющие угли камина окурок сигареты.

— Вы передайте нам, например мне лично, одного или двух ваших резидентов в Польше, которые связаны с отрядами Армии Крайовой. Они будут выполнять некоторые акции по плану, который я сообщу вам сейчас. Приказ пусть исходит от вашего ведомства и даже от вашего имени. Для начала давайте посмотрим кого-нибудь в районе Данцига.

— Для выполнения этого важнейшего поручения рейхсфюрера мне необходимо шестнадцать армейских грузовиков и соответствующую охрану, герр комендант.

— Но… Позвольте, штурмбанфюрер! Ведь вам известно, какие трудности с транспортом…

— Никаких «но»! Или вы не ознакомлены с моими полномочиями? В таком случае я вам их напомню. Впрочем, я лучше позвоню сейчас в Берлин…

— Что вы, что вы! Я сочту за честь оказать все возможные услуги вашему ведомству, хотя, повторяю, с транспортом в городе очень и очень трудно, штурмбанфюрер.

— Если к указанному мною сроку грузовики будут готовы, я обещаю не забыть вашего рвения и исполнительности. Если нет…

Штурмбанфюрер Герман Краузе, не договорив фразы, резко повернулся и вышел из кабинета коменданта Данцига.

Хлопнула дверь. Комендант вздохнул и тяжело плюхнулся в кресло. Через боковой вход неслышно проскользнула в кабинет высокая фигура в черном мундире.

— А, это ты, Готфрид, — сказал комендант. — Видел этого типа? Шестнадцать грузовиков!

— Птичка из Берлина, с такими лучше не связываться, — сказал оберштурмфюрер Готфрид Репке. — Только на кой черт ему шестнадцать грузовиков, ведь транспорт, который он сопровождает, прибыл из Кенигсберга только на восьми… Не желает ли этот Краузе прихватить кое-какой дополнительный груз из Данцига?

— Послушай, Готфрид, у меня голова и без того забита всяким дерьмом, а ты мне подсовываешь новые загадки. Сейчас мне надо добыть ему грузовики, а что он с ними сделает, мне наплевать.

— Ты совершенно прав, Фридрих, — сказал Репке. — Но мне пора. Жду тебя вечером у меня дома. Будет веселенькая компания. На такой чертовой работе просто грех не расслабиться иногда.

Уже совсем стемнело, когда на шоссе, соединяющем Данциг с Варшавой, показалась колонна из шестнадцати тяжелых грузовиков. Колонну возглавляли два бронетранспортера с эсэсовцами, замыкали ее такой же бронетранспортер и легковая машина, в которой ехал штурмбанфюрер Герман Краузе.

Ровно через час после выхода колонны из Данцига головной бронетранспортер прижался к обочине и сбавил ход. Потом затормозил и остановился. Машины остановились одна за другой. Освещая грузовики скупым лучиком замаскированных фар, камуфлированный «опель-адмирал» Германа Краузе вырвался вперед и вскоре подвернул к переднему бронетранспортеру. Из кабины бронемашины выпрыгнул эсэсовский офицер — начальник охраны и перешел в машину Краузе, продолжавшую стоять у бронетранспортера. Минут через пятнадцать начальник охраны вернулся к себе, и колонна двинулась по шоссе.

Ровно через полтора часа колонна вновь замедлила ход и остановилась. Где-то в середине ее один из грузовиков вывернул из строя и повел за собой остальные машины. Колонна разделилась поровну. Одна ее часть свернула налево по дороге на Краков, вторая продолжала идти прежним маршрутом. Ее по-прежнему сопровождали два бронетранспортера с эсэсовцами и начальником охраны во главе. Замыкающий прежнюю колонну бронетранспортер и «опель-адмирал» штурмбанфюрера Краузе свернули по дороге налево.

Сильный ветер, с утра раскачивавший высокие верхушки деревьев Гембицкого леса, со второй половины дня стал стихать, а к вечеру совсем потерял силу. Лес успокоился, с неба медленно сыпал редкий снежок, застревая на лапах темно-зеленых елей.

С сумерками подморозило. Когда в наступившей темноте отряд Армии Людовой снялся с последней стоянки и двинулся к месту засады, под сапогами бойцов мягко поскрипывал снег. Командир советской диверсионной группы капитан Петражицкий потер рукой ухо и шепотом сказал ребятам, чтоб опустили ушанки, форсить, мол, ни к чему, а возвращаться домой с обмороженными ушами и вовсе не стоит.

Приземлились они удачно, если не считать вывихнутого большого пальца руки у радиста. К счастью, рука оказалась левой, и срывом связи это не грозило. Правда, ребятам уже порядком надоела виртуозная ругань Яши Передерия, награждавшего несчастный палец изысканными эпитетами, но с этим можно было мириться.

На земле их ждали связные одного из партизанских отрядов Армии Людовой. Его командир был оповещен о визите группы Петражицкого заранее, через определенные каналы. Через два часа после приземления капитан Петражицкий объяснил суть предстоящей операции поручику Мазовецкому, известному больше по кличке Безрукий и стоившему, по оценке гитлеровской администрации в Польше, двадцать тысяч рейхсмарок.

Беседа проходила на польском языке, который капитан Петражицкий знал в совершенстве, и продолжалась она почти до утра. Рано утром из места расположения отряда вышли двое. Один из них — варшавский студент, участник нескольких террористических актов Адам Мшивек, во втором нетрудно было узнать одного из тех парней, которые еще недавно садились в самолет на московском аэродроме. Ребята миновали посты сторожевого охранения, не останавливаясь прошли партизанскую деревню, служившую перевалочной базой отряда, и стараясь не привлекать внимания посторонних, с черного хода вошли в просторный особняк местного ксендза, отца Алоиза, настоятеля католического храма в соседнем селе. Через час на парадном крыльце показался сам ксендз, почтительно провожавший двух эсэсовских офицеров.

Гитлеровцы часто навещали гостеприимный дом ксендза, и на этих гостей никто не обратил внимания.

Вечером того же дня гостей святого отца можно было встретить на улицах Данцига.

«Молодец Ирокез! — подумал Элвис Холидей. — Так тщательно подготовить операцию… Ведь он сумел довести свое воздействие на ход операции до самой Польши и дальше… Люди Ирокеза связались с Армией Крайовой, и теперь исход операции предрешен. Не зря, совсем не зря убрал я Штакельберга-Зероу, единственного, кто мог провалить Ирокеза в Кенигсберге. Кончится война, я потребую с Ирокеза ящик виски за эту услугу… Нет, одним ящиком ему не обойтись! Никак не обойтись…»

Элвис Холидей поднялся из кресла, подошел к окну и отдернул штору. Лондонская ночь посмотрела ему в глаза. Холидей передернул плечами, отошел от окна, остановился посередине комнаты и потянулся.

«Теперь все дело в руках этих парней из АК. Черт побери, как бы они не завалили операцию. Не нравится мне этот Маккинли. Напыщенный сноб, а не разведчик. Только ничего не поделаешь. Без помощи англичан сейчас в Польше нечего делать… Пора, давно пора и там готовить своих людей».

Элвис Холидей пристально посмотрел на огонь в комнате, сощурился, протянул руку к бутылке с виски, стоявшей на низком трапециевидном столике, и плеснул на четверть в стакан.

Едва ребята-лазутчики, переодетые в форму эсэсовских офицеров в домике ксендза, вернулись из Данцига, тридцать лучших бойцов из отряда Безрукого и семеро парней группы Петражицкого во главе со своими командирами покинули лагерь и довольно сложным маршрутом, тщательно соблюдая все меры предосторожности, двинулись к намеченному пункту.

Было уже за полночь, когда постовые сообщили о приближении колонны грузовиков.

— По местам! — приказал поручик Мазовецкий.

После разделения грузовиков на шоссе та половина колонны, с которой двигалась легковая машина Германа Краузе и которую ждали сейчас бойцы Армии Людовой и парни, прилетевшие из Москвы, перестроила порядок своего движения. Бронетранспортер стал вторым. Перед ним шел грузовик с солдатами. Затем три тяжелых машины, кузова которых были тщательно укрыты брезентом. Затем машина штурмбанфюрера и еще четыре грузовика за нею следом.

Поручик Мазовецкий единственной рукой сжал правое плечо капитана Петражицкого.

— Как твои ребята, капитан? — спросил он.

Петражицкий повернулся.

— Сейчас увидишь, Вацлав. Парни у меня не новички в таких делах. Со взрывчаткой работают, как кошка с мышкой… Да и стреляют, как Робин Гуд.

После того как колонна грузовиков, вышедших из Данцига вечером, разделилась, штурмбанфюрер Герман Краузе разрешил себе немного вздремнуть. «Опель-адмирал» уютно покачивало, просторное заднее отделение машины позволяло как следует вытянуть ноги. Сон долго не приходил, но затем Краузе как-то вдруг сразу провалился в другой мир.

Ему снился бессвязный, весь в непоследовательных обрывках сон. Явь и странные фантасмагории перемешивались, заполняли подсознание штурмбанфюрера. Вначале снился ему солнечный пляж Копакабана в Рио-де-Жанейро. Потом он увидел себя в строю штурмовиков на улице Нюрнберга, асфальт которой вдруг уплыл из-под ног и оказался палубой военного корабля, проваливающегося в морскую бездну. Потом Герман Краузе поднимался в воздух в гондоле гигантского дирижабля, а вокруг спускались на парашютах типы, в каждом из которых штурмбанфюрер с содроганием узнавал рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Он застонал во сне, когда увидел себя в яме, наполненной человеческими скелетами, и ощутил во рту вкус пропитанной кровью земли. Штурмбанфюрер Краузе не проснулся, и сотня лошадиных сил «опель-адмирала» продолжала мчать его живое еще тело по дороге.

Герман Краузе так и отправился в мир иной в самый разгар очередного кошмара, не успев осознать, что черное тело то ли торпеды, то ли чудовищной акулы, мчащейся прямо на штурмбанфюрера, — последнее, что надо увидеть ему в этом мире.

Все три заряда, заложенные искусными руками парней капитана Петражицкого, сработали одновременно. Передний грузовик подпрыгнул над шоссе, в воздухе развернулся почти на сто восемьдесят градусов и рухнул, накренившись на бок. Все это произошло так мгновенно, что водитель бронетранспортера не сумел отвернуть и врезался в грузовик, в кузове которого раздавались крики солдат, беспорядочные выстрелы, а из-под капота автомобиля вырвалось оранжевое пламя.

Другим взрывом разнесло вдребезги грузовик, замыкавший колонну, и вспыхнувшие обломки его закрыли колонне путь для отступления.

«Гости» отца Алоиза недаром разгуливали по улицам Данцига. Минируя шоссе, десантники уже знали план построения колонны, и на машину штурмбанфюрера достался заряд меньшей силы. Но подрывники не знали, что между сиденьем шофера и задним отделением машины находится добрый заряд сильного взрывчатого вещества, заложенного людьми оберштурмбанфюрера Готфрида Репке по указанию его шефа из Кенигсберга.

Два взрыва последовали почти одновременно. Бежавший к колонне Петражицкий посмотрел на лейтенанта Сорокина, руководившего минированием.

— Не понимаю! — крикнул тот, на ходу вскидывая автомат и скупыми очередями открывая огонь по остановившимся грузовикам. — Все было по инструкции! Может быть, в машине везли взрывчатку…

— Ладно! — махнул капитан, Петражицкий. — Разберемся потом…

Командир отряда Армии Людовой выбрал для нападения на колонну автомашин крутую котловину в южной части Гембицкого леса. Взрывы раздались, когда первый грузовик выбрался на один из склонов, а последний начал спускаться в котловину. Все машины оказались внизу и представляли собой отличную мишень.

Солдат охраны оказалось что-то около полусотни, только неожиданность нападения решила успех боя. Большие неприятности мог причинить пулемет бронетранспортера, но в первые же минуты схватки Адам Мшивек, подобравшись поближе, удачно забросил в железное чрево машины немецкую гранату на длинной ручке.

Пленных партизаны не брали. Отряд мстителей, загнанных эсэсовскими карателями в лесные бункеры непроходимых лесов, не мог позволить себе такой роскоши, а группе Петражицкого было известно, что «языков», заслуживающих транспортировки в Москву вместе с грузом, ради которого они устроили весь этот фейерверк, среди пассажиров колонны не было. Мог бы пригодиться этот тип в мундире штурмбанфюрера, изуродованный труп которого выбросило взрывом из легковой машины, но какой это «язык», если у него нет даже головы…

— Быстрее ищите контейнеры с грузом! — приказал капитан Петражицкий. — Они должны быть в четвертом грузовике! Обращайтесь с ящиками осторожно…

Выстрелы стихли. Машины горели, и только четвертый грузовик был совершенно не поврежден, если не считать отверстий на лобовом стекле от автоматной очереди, прошившей шофера.

— Скоро, скоро! — покрикивал на своих людей Безрукий.

Бойцы собирали оружие, обыскивали трупы эсэсовцев откладывая в сторону документы.

Лейтенант Василий Сорокин и Сергей Броницкий, ходивший с польским студентом в Данциг, первыми подбежали к четвертому грузовику и, с маху откинув брезент, перепрыгнули в кузов.

Одинокий выстрел среди наступившей уже лесной тишины прозвучал страшно и обреченно. Под брезентом четвертого грузовика загрохотала вдруг автоматная очередь. Все бросились к машине.

Из-под края брезента показался ствол автомата. Бойцы схватились за оружие, но увидели, как, отвернув свисавший полог, Броницкий сбросил автомат на мерзлую землю и освободившейся рукой подтащил к краю кузова тяжелое тело лейтенанта Сорокина.

Люди подхватили его внизу и бережно опустили на шоссе, залитое бензином и кровью.

— Гад, гад там прятался! — сказал Сергей. — Недобитый гад…

— Что же ты, Вася, как же так, а? — ошеломленно спросил Петражицкий мертвого Сорокина и медленно стащил с головы серую шапку-ушанку.

— Самолеты королевской авиации дважды летали к нашим людям в Польшу, но оба раза безрезультатно. Если вы настаиваете, мистер Холидей, то полетят в третий, хоря риск этот вряд ли оправдан.

Начальник отдела RW-1 Джордж Маккинли развел руками в стороны, всем своим видом показывая, что если бы не строгая инструкция шефа «Интеллидженс Сервис» оказать максимальную помощь этому заносчивому янки, то он, Джордж Маккинли, вряд ли удостоил бы его каким-либо вниманием.

«Паршивый сноб, — подумал Элвис Холидей. — Сейчас левый крюк в корпусе и апперкот правой по челюсти — вот как надо с тобой разговаривать, напыщенная обезьяна…»

Вслух он сказал:

— Вы ведь знаете, мистер Маккинли, как важна для наших стран та операция, которую мы с вами вместе проводим. Если самолеты летали зря, то это значит, что наши агенты не успели провести операцию по независящим от них обстоятельствам и сегодняшней ночью…

— Вчерашней, мистер Холидей, вчерашней…

Элвис остолбенело посмотрел на Маккинли, позволившего себе весьма тонко улыбнуться, когда он подавал американскому разведчику листок с расшифрованной радиограммой.

— Вы так торопились обвинить меня в бездействии, что не дали мне даже сообщить вам об этом обстоятельстве. Планируемая акция проведена одним из отрядов Армии Крайовой вчерашней ночью. В руках у вас донесение нашего резидента. Читайте, мистер Холидей, читайте.

Из рапорта капитана Петражицкого, написанного им по прибытии десантно-разведывательной группы в Центр:

— Но, рейхсфюрер, послушайте, ведь даже он сам не особенно верил эффективности именно этого оружия…

Это была первая фраза, которую бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг, шеф VI управления РСХА, сумел вставить в поток угроз и проклятий Генриха Гиммлера, произносимых рейхсфюрером тихим зловещим голосом.

Вальтер Шелленберг, заметно укрепивший свое влияние после бесславного конца шефа военной разведки — абвера адмирала Вильгельма Канариса, стоял сейчас посреди просторной комнаты, скорее холла, служившего Генриху Гиммлеру кабинетом, вытянув руки по швам, слегка выпятив грудь и чуть склонив голову вперед и вправо. Моложавое лицо его было встревоженным и подобострастным одновременно.

— Вы бригаденфюрер, не сумели обеспечить безопасность транспортов с никелем, идущих в Кенигсберг, еще раньше вы проворонили события в Иране, вы позволили, наконец, из-под самого носа увести последнюю возможность создать «сверхоружие», вы и ваши люди ничуть не лучше тупых мясников Мюллера, умеющих делать только грубую работу!

Шелленберг мог, конечно, возразить Гиммлеру, что все перечисленные упреки можно отнести ко всей службе безопасности в целом и что его управление не может нести всей ответственности за происшедшее. Но Вальтер Шелленберг недаром считался учеником Райнхарда Гейдриха и отлично постиг суть поговорки: «Слово — серебро, а молчание — золото». Знал он и о ее гестаповском варианте.

Генрих Гиммлер выдохся, хотел еще что-то выкрикнуть в лицо Вальтеру Шелленбергу, подобострастно глядевшему шефу в глаза, но махнул рукой.

— Да, фюрер не придавал значения именно этому оружию. Но только потому, что физики не гарантировали близких сроков ввода его в действие.

Вальтер Шелленберг, считавший себя интеллектуалом и высоко ценивший свои умственные способности, панически боялся Генриха Гиммлера, когда оставался с ним наедине. Похвалявшийся, в глубине души, конечно, умением вычислить любого человека, бригаденфюрер терялся, когда дело доходило до необходимости угадывать следующий поступок Гиммлера.

Вальтера Шелленберга, который был на десять лет моложе рейхсфюрера, он родился в Сааре, в семье фабриканта, в 1910 году, друзья называли «везунчиком». Изучавший медицину и юриспруденцию, вступивший в НСДАП уже после прихода Гитлера к власти, Шелленберг уже в 1939 году возглавил IV управление РСХА — гестапо. В 1942 году он передал дела Мюллеру, взяв на себя Шестое управление — зарубежную разведку, а после 20 июля 1944 года получил в свое распоряжение и абвер адмирала Канариса.

Вместе с тем во внешнем облике Генриха Гиммлера, родившегося 7 октября 1900 года в Мюнхене, в семье старшего советника системы народного образования, не было ничего демонического. Он служил с 1917 года в баварском пехотном полку, но мировая война шла к концу, а в разразившейся вскоре революции в Германии Гиммлер был на стороне правых сил. Потом вступил в созданный Эрнстом Ремом «Имперский военный флаг», участвовал в Мюнхенском путче 9 ноября 1923 года, стал приближенным Штрассера, а потом уничтожил в 1934 году обоих своих покровителей.

Гиммлер получил в свое время диплом специалиста сельского хозяйства, очень любил животных, пытался разводить кур на промышленной основе.

В 1925 году он вступил в нацистскую партию, вскоре стал создавать с благословения Гитлера охранные отряды НСДАП, начал менее чем с трехсот человек, постепенно превратил СС в партийную полицию, а затем и армию, дал эсэсовцам статус рыцарского ордена. В 1929 году получил от Гитлера звание рейхсфюрера СС. С 1933 года полицай-президент Мюнхена. В 1936 году статс-секретарь имперского министерства внутренних дел и начальник германской полиции. В дальнейшем добился слияния полиции и СС. Имперский комиссар по укреплению германской народности, ответственный за депортацию и германизацию в захваченных вермахтом и войсками СС странах Восточной и Южной Европы. Главный организатор уничтожения евреев, поставивший это непостижимое по объему убийство на самую высокопроизводительную технологию.

С 1943 года Генрих Гиммлер — имперский министр внутренних дел и генеральный уполномоченный по имперской администрации. После неудачного покушения на Гитлера, когда доверие к военным пошатнулось, Гиммлер взял на себя еще две, уже чисто армейские должности — командующего армией резерва и начальника вооружения сухопутных войск.

В этом последнем качестве он непосредственно отвечал теперь перед фюрером за создание атомной бомбы.

— Вы знаете, конечно, — заговорил Гиммлер спокойным голосом, будто бы и не походил на разъяренную овчарку минуту назад, — директиву фюрера, которой устанавливался максимальный срок для любой работы над любым оружием — шесть месяцев. Все остальное, что не сулило возможности уложиться в полгода, исключалось из планов научно-исследовательской работы или зачислялось во второстепенные мероприятия. Это была ошибка, мой Вальтер, и теперь уже слишком поздно ее исправлять. Но вы знаете нашего фюрера, и мне не хотелось бы обременять его гений последним неприятным событием. Видите ли, это может стоить кое-кому головы… Вы поняли меня, Шелленберг?

— Так точно, понял, рейхсфюрер, и совершенно с вами согласен: гений фюрера должен быть направлен только на победу германского оружия, а неприятные события — наш с вами удел. И потом, я уверен, что лучше реальные ракеты «фау-два», которые уже сыплются на головы лондонцев, чем фантастические обещания наших ученых. Сейчас для нас главное — выиграть время, рейсфюрер. А для этого хороши и наши «фау-два».

— Я рад тому, что вы понимаете меня с полуслова. Научитесь еще понимать без слов, бригаденфюрер. Тогда вы пойдете дальше своего бывшего учителя, Вальтер.

Потом до него дошел двойной смысл сказанной фразы, и, откинувшись на спинку кресла, рейхсфюрер довольно хихикнул.

Радиограмма была внесена во всевозможные реестры, обросла грифами и подписями и наконец легла на столик одного из многочисленных людей с наушниками на головах, сидящих в большом зале радиоцентра.

Еще несколько минут, и текст, составленный час назад, затем переведенный в непонятный для непосвященного писк точек и тире, сорвался с оголенных проводов радиоантенны и понесся над всей планетой. Он понесся во все концы со скоростью, которую трудно представить себе человеку. Почти одновременно домчались точки и тире до заснеженных Гималаев и мертвой Антарктиды, до острова Пасхи и горной деревушки в Швейцарии.

Пришел текст и туда, где его ждали, улавливая куском проволоки, подвешанным в самой обычной комнате самого обычного дома на одной из погруженных в темноту военной ночи улиц Кенигсберга.

Здесь приняли радиограмму и здесь же ее расшифровали. Клочки бумаги сгорели на пламени свечи, и теперь текст хранился лишь в архиве разведцентра и в памяти принявшего радиограмму человека: