Камень 7-ой

– То, что мне в руки попало, я уже не выпускаю, – насмешливо произнёс самый говорливый из воинов, спокойно выпрямляясь – и снова тюрбан его оказался на месте своём, даже не сдвинувшись. – Но вы, прекрасная незнакомка, как я посмотрю, тоже ничего из своих рук выпускать не хотите?

Тут только дёрнулась Иша – и совсем уже сползла её новая дупатта, уже и с груди – и тут только заметила, что другой край оранжевой шали цепко сжимает в своей правой руке. А мужчина, когда шаль роскошная и по груди девушки сползла медленно, обнажая обтягивавшее её простое сиреневое чхоли и заметную над ним ямку между оснований полукружий, шумно выдохнул, нервно как-то.

И вдруг, мрачно прищурившись, дёрнул за подхваченную ткань резко-резко. Едва не упала Иша, но край подарка родительского не выпустила.

– Смотри, брат, какая цепкая женщина! – хмыкнул один из его спутников, помладше, но уже солидно бородатый или же лицо прятавший в густой бороде. – Как ухватится за тебя – так и не отцепится!

А тот, кого он братом назвал, вдруг рванул шаль злосчастную на себя, мощным рывком. Вскрикнула Иша, но пальцев не разжала. Оторвалась вслед за тканью от земли, а ловкий воин подхватил её, за пояс юбки, да поднял к седлу.

– Говоришь, что я проиграю какой-то жалкой женщине? – проворчал он. – Никогда я ещё не проигрывал женщинам!

Затряслась несчастная, которую он держал. Я отчаянно вцепилась в запястье Садхира. Словно он помочь мог. Он, музыкант, один против шестерых кшатриев! Или с братьями: тогда трое против шестерых. Но всё равно жутко. Ох, а стоит ли?.. Но тогда они увезут мою Ишу! Или тут же, женихов моих искалечив или даже убив, сестру мою несчастную на глазах у меня обесчестят!

Виновато посмотрел на меня Садхир. Мрачно глазами сверкнул на него Поллав, когда осторожно средний брат его поднял руку вместе с моей, державшейся за него, к своему странному украшению с камнем, выточенным в форме клыка.

– Я попробую, – тихо шепнул мне Садхир.

Робко руку свою убрала. И задрожала, поняв, что так я лишь ускорила смерть отзывчивого молодого мужчины. Но он…

В драку не кинулся Садхир. Лишь сжал украшенье своё свободной рукой. И как-то странно молвил он, тихо, но твёрдо:

– Тот, кто волосы свои первые умыл в крови врага своего. Тот, кто разорвал дикого тигра надвое голыми руками. Тот, кто имя своё не прячет, потому что не доживают враги его до того, чтобы услышать его…

– Что-то мантра у него чудная какая-то! – фыркнул один из всадников.

– Тот, кто родился – и принёс вслед за собою дождь…

Я вздрогнула от последних слов музыканта: мне почему-то вспомнился первый мой жених и имя его. Да, впрочем, был ли он моим женихом? Он так быстро ушёл! Он меня не защитил от ударов камней в тот день! Ванада…

– О Ванада! Твой друг взывает к тебе!

Потерянно повернулась к Садхиру. А тот продолжил бормотать:

– О Ванада! Твой друг просит тебя о помощи!

Солнце совсем уж заслонили облака. И как-то внезапно день ясный померк. Грянул гром – и молния небо расколола надвое, а потом – ещё пополам. И ещё на несколько кусков. Ветер усилился, едва не сорвав и мою дупатту – я смогла удержать её лишь потому, что торопливо вцепилась в неё, чтобы не открывать злым кшатриям своё лицо.

Несколько мгновений ничего не было.

А потом вдруг ливень хлынул внезапный, вымочив всю нашу одежду. Да в грязи ноги наши да копыта лошадей чужих утопив. Сильный ветер дул яростно, словно сбить нас хотел с ног. От нового громового раската мы едва не оглохли. И молния новая едва не ослепила нас.

А когда глаза мои чуть оправились от ужаса и от резкого ослепительного света, между громовых раскатов, между дождевых струй, ставших тонкими-тонкими, послышалось ржание коня.

И воины, и женихи мои, и мы с сестрой оглянулись невольно.

На дороге возле нас появился чёрный конь. Да всадник на нём, одетый в чёрные дхоти с золотою каймою, кутался в чёрный плащ. Да тюрбан на его голове был чёрный. Только вместо драгоценных камней или золотого украшения на нём были нашиты спереди по центру несколько клыков разных форм и размеров, беловатые, желтоватые и… и чёрные?.. Или то просто камень, обточенный в форме зубов диковинного зверя и отшлифованный гладко-гладко? И три нити жемчуга – две слева, а одна справа от него – нашиты. Густые, длинные волосы, которыми заиграл ветер, заслонили от нас его лицо. Но…

Но это странное ожерелье у него на груди, из золотых монет и трёх разных клыков на шнурах-подвесках, я сразу признала. И замерла, оробев. Глаза торопливо отметили и серьгу серебряную, с подвесками-цепочками из двух клыков. И широкий золотой браслет на руке, державшей поводья, со впаянным в него огромным клыком, чуть выступавшим над запястьем, будто коготь. И… и сердце совсем замерло, увидев, что дхоти чёрные всадника поддерживал пояс из клыков, переплетённых кожаными шнурами. Да по бокам с пояса свисало много-много шнуров разной длины с разными-разными клыками, привязанными к концам их.

Заржал конь чёрный-чёрный, поднявшись, задрав высоко копыта. Взметнулись подвески с пояса всадника, будто хвосты. Но Ванада усидел. И, сжав бока коня босыми ногами, заставил его успокоиться и снова к земле прильнуть уже четырьмя копытами.

– Давно не виделись! – жуткий кшатрий, повернувшись к Садхиру, поднял руку ладонью вперёд.

– Ну уж и давно! – ухмыльнулся тот.

– Да ты, никак, в длину уже вытянулся, – ухмыльнулся Ванада. – Уже не тот щуплый мальчишка.

– А твои штуки всё те же, – фыркнул молодой мужчина. И выпустил подвеску странную из рук.

Задумчиво покосился воин, одетый в чёрное, на странное украшение Садхира с камнем-клыком. Потом задумчиво осмотрел шесть всадников, окруживших его знакомого. На Ишу, потерявшую новую дупатту, но всё ещё упорно цепляющуюся одной рукой за старую. Улыбнулся как-то странно. Меня вспомнил?..

Сердце моё забилось бешено-бешено.

Ванада… вот и свиделись мы снова с тобой! Но… ты тогда за меня не вступился! Гроздья камней, в меня брошенных, ранивших, словно гроздья моих обид, налепившихся к моей душе. Хотя ты и явился сейчас. Случайно ли дороги наши пересеклись сегодня или ты явился на слова странные Садхира? И слова те были заклинанием?.. Но кто тогда ты, отозвавшийся на эту странную, жутко звучащую мантру? Человек или… бог?.. Только бог из тебя, закутавшегося в чёрные одежды, да украшенные разноцветными чьими-то клыками, хотя и белыми в основном… бог из тебя какой-то жуткий. Или… или, всё-таки, демон?

Ванада шумно принюхался.

Новый раскат грома оглушил меня. И новая вспышка молнии была ужасающе яркой. Только я скорее почувствовала, чем сумела увидеть, что жуткий всадник сейчас обернётся. И голову опустила низко-низко, пряча лицо под каймой драгоценной дупатты.

Должна ли я снять мою шаль, открыть своё лицо, чтобы он узнал меня? Он же первый сказал, что я стану его женой. Его старшей женой. Да какое дело, чего он обещал мне тогда?! Меня едва не забили камнями, но не он спас меня тогда. Совсем не он. Мне больно было в тот день. Больно было телу, забитому камнями. Больно было душе в ночной темноте, от мыслей, что он назвал меня своею невестой, но спокойно забыл и ушёл. Да и… а запомнил ли он тогда меня, обычную, глупую совсем девчонку, да ещё из вайшью?

И оттого я голову опустила совсем низко – и он не увидел моё лицо. Или не захотел? Или… или мой запах заглушили в тот день струи дождя, омывшие всех нас?

– Он оскорбил мою сестру! – Садхир гневно указал на кшатрия, всё ещё державшего цепко-цепко несчастную Ишу. А за тою вилась ослепительно яркая старая дупатта, которую девушка упрямо не хотела выпускать.

– В тот раз сестра у тебя была иная, – ухмыльнулся Ванада.

– Моя сестра умерла, – грустно потупился мужчина, голову уныло опустил. Нервно сжались пальцы его на рукояти кинжала, цепко-цепко.

– А сегодня оскорбили сестру его невесты! – торопливо сказал Поллав, сообразивший, что от жутко одетого незнакомца может прийти помощь.

В конце концов, незаметно явившийся вслед за дождём тоже был кшатрием. И ножны меча держал уверенно. И язвил уверенно. А лучше уж воину против воинов сражаться, чем музыкантам с оружием лезть к тем, кому позволено носить оружие, кто с детства тренировался драться, защищаться или нападать. Хотя и одного отпускать против шестерых… но Поллав то ли не думал, что не дело призывать внезапно явившегося знакомого Садхира к неравному бою, то ли полагался на него. То ли ему было наплевать, что одинокого защитника могут убить?

– Отпусти её! – сказал, нахмурившись, Ванада незнакомцу.

Ветер уже иначе дул, открывая сердитое лицо внезапного заступника, словно воле его повинуясь.

– Что мне в руки попало, то уже не отпущу! – упёрся кшатрий.

И Ишу рванул, затаскивая её на седло.

И выскользнула из задрожавших пальцев руки, перебитой и задевшей пояс, старая простая дупатта. И вся уже упала под конские копыта. Поверх дупатты новой и роскошной, покрытой разводами грязи, словно надежды Ишы на новую счастливую жизнь, возможную когда-то. И старая дупатта, подарок наших умерших родителей, вся уже запачкалась в грязи.

Гром грянул такой жуткий, словно на небе сердились боги. Словно ругались за любимую шаль Ишы, вывалянную в грязи. Или за честь сестры моей поруганную, за то, что отобрал невольно и нарядную дупатту у Иши дерзкий незнакомец. Или… или тот гром был предвестником большой беды?!

Ванада достал меч из ножен, усыпанных мелкими и крупными рубинами, словно кровавыми каплями, с кровавым пятном на рукояти. А, нет, с рубином, по которому запоздало сползала чья-то кровь, недавно вымочившая его. Или старая, подсохшая, но дождём отмытая. Или… старая кровь бы не смогла?

Заржал злобно чёрный-чёрный конь.

И в отблеске молнии, в бликах от света её, скользнувших по обнажённому, загнутому мечу, мне показалось, будто не зубы были у чёрного коня, а острые клыки и два, по бокам, чуть длиннее, словно у хищника.

А дерзкий воин одной рукой выпустил поводья, да цепко прижал к себе вымокшую насквозь, дрожащую от ужаса Ишу. И рукою же перехватил заодно и ножны. А левой рукою выхватил из них свой меч. Конь его было взвился на дыбы – и отчаянно заорала моя сестра, боясь свалиться – но хозяин твёрдо и, может, жестоко даже, сжал бока коня своими ступнями. И тот, звук тише, жалобно уже издав, смирился.

Напрягся конь Ванады и вдруг… скакнул. Да перескочил через двух всадников. Да через телегу и трёх моих женихов заодно. И прямо перед наглецом, задумавшим Ишу похитить, опустился.

В слепящем блеске молнии сошлись два клинка.

Я смотрела туда, век не смыкая, стараясь держаться, несмотря на яркий свет. И запоздало отличила силуэты двух всадников, яростно сражавшихся. И робко прижавшуюся к дерзкому воину Ишу, пытавшуюся отойти подальше от хищно клацавших и звеневших изогнутых мечей.

Ванада сражался спокойно, будто ослепительные вспышки молнии ему не мешали. Будто жуткие отблески света на клинках совсем не мешали ему. Будто… будто он привык жить среди ослепительного пламени или шныряющих по небу молний. А противник его зажмурился от яркого света. И с закрытыми глазами уверенно двигал мечом. Тряслась от ужаса Иша, боясь, что этот кшатрий зацепит её, не глядя.

Ванада… он был ужасающе прекрасен в этот миг! Словно какой-то дэв, отвечающий за битвы или ненастье! Или асур, который с самого рождения видел битвы и рос ради битв, и ни о чём другом не думал, кроме как о победе! Или… нет, воином-то он был определённо. Хотя и казалось, будто громовые раскаты и молнии нарочно подыгрывают ему и помогают. Почему?..

Вот он, ухмыльнувшись, приподнялся, вскочил вовсе на круп своего коня. Мы запоздало заметили, что седла на коне его не было. А он, легко удерживаясь на мокрой спине коня, под дождём, наклонился. Замер напряжённо его соперник, не услышав нового звона меча врага или не почувствовав его прикосновения. И новый раскат грома так кстати для Ванады прозвучал. А Ванада, нагнувшись и как-то удерживаясь поверх своего яростного зверя, подхватил тюрбан своего соперника концом меча за украшение, поднял.

Соперник, почувствовав, как уползает честь его мужская, глаза растерянно распахнул. И яростным светом молнии в них полыхнуло. Он взвыл от боли. А Ванада, нагнувшись, подхватил Ишу за юбку, да перехватил её под мышкой, пальцами придерживая ножны. И приземлился, оседлав опять своего коня. Конь его злобно заржал, словно над соперником насмехаясь. Хотя… может, так и было?

Распахнул обкраденный воин глаза опять, привыкая к полутьме дня, неожиданно омрачённого грозой и ненастьем. А чёрный конь как раз напрягся, оттолкнулся копытами от земли, взвился в воздух и приземлился далеко от чужих воинов. И захохотал его всадник как безумный, потрясая на кончике своего меча чужим тюрбаном.

– О, единоутробный брат червя и сын плешивой гиены, как ты посмел украсть мою женщину и мой тюрбан?! – разъярённо проревел проигравший. – Я срублю твоё естество и оставлю гнить в навозе! Я вырву твой поганый язык из твоего рта и утоплю его в канаве!

– О, благочестивый сын визгливого попугая, я возьму сам твою женщину! – ухмыльнулся Ванада.

Да как он?.. Он…

Садхир выронил ножны от своего кинжала, чтобы ухватить меня освободившейся рукой.

– Но моя сестра! Он мою сестру… – я отчаянно рвалась из его крепкой, жёсткой руки, рвалась спасти мою драгоценную и несчастную Ишу.

– О, мерзкий выродок навоза гиены, я сейчас вырежу все твои внутренности вместе с твоим гнилым сердцем! – проорал злобно проигравший, потрясая мечом. И погнал свою лошадь к Ванаде.

И спутники его, выхватывая мечи, погнались за ним.

Ванада ударил своего коня в бок пяткой – и тот, жутко заржав или… ээ… зарычав?! В общем, зверь быстро-быстро поскакал прочь. Ванада быстро спрятал меч в ножны.

– Испугался, о, муж суетливой обезьяны?! – возликовал его преследователь. – Убегаешь?!

А Ванада подхватил одною рукой Ишу и… и вдруг швырнул её, на скаку, ничуть не напрягаясь, прямо с дороги, да над обрывом, да над песчаной полосою, прямо в реку. Отчаянно верещавшая Иша пролетела длинной-длинной дугой в сторону и бултыхнулась в реку.

– Нееет!!! – отчаянно заорала я.

– Ты убил мою женщину, похотливый шакал!!! – заорал его преследователь.

Но в воду не полез, пытаясь её спасти. А вместе со своими спутниками кинулся в погоню, грозно потрясая обнажёнными мечами и яростно вопя.

Дрожа и задыхаясь от слёз, я упала на колени.

Сестра моя! О, бедная сестра моя! Драгоценный лотос моей радости, выросший в грязи моей протухшей добродетели и мрачной жизни!

Дождь внезапно закончился. И между раскатов грома отчаянно прозвенело лезвие кинжала, упавшее по колесу повозки. Садхир, выбросивший оружие, отчаянно метнулся к реке. Мохан кинулся за ним.

Поллав замер, сердито кусая губу. Потом сердито пнул колесо повозки – из-под нее взвизгнул испуганно мужской голос – и, сердито всадив свой кинжал обратно в ножны, а те заткнув за пояс, бросился вслед за братьями.

Я сидела, рыдая, коленями в луже грязи. И концы моих волос свисали, утопая в грязи.

Моя Иша! О, драгоценная луна, освежающая мои глаза и моё сердце нежным прикосновением своей улыбки. Как я буду теперь без тебя? Как?!

Из-под повозки выполз мой дядя. Как он, такой высокий и широкоплечий, так незаметно сумел притаиться там? Видно, лежал, дико скрючившись и не дыша.

– Они ушли? – Яш огляделся.

Внимательно вгляделся на дорогу, ведущую к деревне. В конец дороги, ведущей в сторону, противоположную от неё.

Сильный ветер обнажил вдруг светлое небо. И со светом солнца, и со светом яркого сочного неба, вокруг стало светло. Намного светлее. День опять заступил в свои владения. И солнце грело, застыв ровно посреди неба. Солнце сушило грязь на старых, простых дупаттах и одной роскошной, лежащих на дороге.

– Они ушли… – дядя облегчённо выдохнул, радостно поправил своё дхоти. – Как хорошо, что всё хорошо закончилось!

Подняла потрясённый взгляд на него. Он взглянул на меня, уже заметив, как на коровий навоз, в который внезапно наступил. Нет… коровий навоз дарит тепло. А Яш посмотрел на меня как на собачье дерьмо, лежавшее у его ног и внезапно испачкавшее его.

Я взвилась с земли, будто кобра, и яростно вцепилась в его шею свои пальцами.

– Ишу убили! – прошипела я сквозь зубы. – Мою сестру убили!!! А ты смеешь говорить, что всё хорошо?! Ты творишь адхарму!

Но он был мужчиной. Брат отца, который должен был стать моим заступником. А я, теперь уже единственная из его племянниц, единственная выжившая из семьи его старшего брата, была всего лишь слабой женщиной. Поэтому ему не стоило большого труда отодрать меня от себя, резко наступив мне на пальцы ног и извернувшись, вцепившись зубами в мою руку. Он страшно ударил меня по лицу, сшибая с ног. На живот мне наступил, мешая встать. И пнул по голове. Я отчаянно орала, извивалась. А он бил меня ногами.

Вскоре ноги его и белое дхоти испачкались в грязи и крови, выползшей откуда-то с меня. Вскоре все мои волосы и вся моя одежда были вымазаны в грязи.

– Убить меня хотела, мерзкая девчонка?! – прошипел с ненавистью Яш.

Сердито выплюнула:

– Ты творишь адхарму!

И закричала от сильного удара ногой в живот.

– Учить меня вздумала?! – свирепо выдохнул мужчина. – Ты, опозорившая свой род, учить меня вздумала, что есть дхарма, а что – адхарма?!

С ненавистью посмотрела на него снизу вверх. Сил встать не было. Всё тело болело. Как тогда, когда меня камнями били.

Мне было всё равно, что разъярённый дядя может меня убить. Мне незачем было теперь жить. Я осталась одна! Но я не могла простить ему то, что он так радовался, отделавшись от моей сестры! Я не могла умереть так просто! И я отчаянно царапалась. Я даже отодрала кусок плоти с его ступни, откусив вместе с кожей и мясом. Вместе с его поганой кровью. Но он мстительно ударил меня по лицу другой ногой – и я от боли его ступню выпустила. Упала на бок. Он пнул меня по спине – и кусок его плоти выпал из моего разжавшегося рта. Вместе с его мерзкой кровью. Кровью, похожей на кровь моего отца, но отличавшейся от неё так же, как благородный жемчуг отличается от шакальего дерьма.

– Бить меня вздумала, мерзкая дочь гиены?! Удушить меня хотела?! – орал, разбрызгивая слюну, младший брат моего отца. – Да как ты посмела?!

Яш ударил меня посильней. И, вскрикнув, изогнулась, переворачиваясь на спину. А он занёс надо мною подхваченный кинжал, целясь мне в глаза. Потерянно смотрела на острое, изогнутое лезвие, которое он готов был направить на меня.

Но вдруг мужчина задрожал, глаза выпучив. На колени вдруг упал. А лезвие чужого кинжала обежало его шею, оставив по ней кровавую полосу, застыло у его горла, острое.

– Боишься, о сын гиены?! – прошипел стоявший за ним.

Приподнявшись на локтях, я увидела, что за ним стоит Мохан с бешено горящими глазами. И, судя по тому, что он держит лезвие у горла Яша, он не собирается его защищать.

– Убить мою женщину захотел?! – с ненавистью выдохнул молодой музыкант сквозь зубы.

Локти мои поскользнулись на грязи – и я упала спиной в лужу. Сил подняться уже не было. И желания жить уже не осталось. Веки сомкнулись устало. И громкая, резкая брань сбоку от меня слилась в один гул голосов.

Загрузка...