Три последних самодержца

1899 год

4 января.

Вчера генерал Пантелеев говорил, что государственная роспись Витте вся направлена против Горемыкина. При этом Пантелеев сказал, что положение Витте шаткое, что ему все приходится балансировать, всем министрам он хочет угодить. Недавно Пантелеев хотел провести одно дело, но Горемыка, узнав об этом, с ужасом сказал ему, чтобы не начинал этого, что все министры против него поднимутся. Хотя Горемыка и говорил Пантелееву, что положение его станет лучше, если он потеряет портфель, что он не пожалеет об этом — останется ему то же содержание, назначат его членом Гос. совета и проч., — но все-таки видно, что ему с властью нежелательно расстаться, иначе он действовал бы решительнее и самостоятельнее.

5 января.

Туркестанский генерал-губернатор Духовской рассказал, что кн. Имеретинский в своем всеподданническом отчете резко высказался против поляков. Отчет этот должен был сохраниться в тайне, а неведомо каким образом проник за границу, в английские газеты, и был отпечатан за границей отдельными брошюрами. Поляки тоже узнали об этом. Но, ввиду предстоящего открытия памятника Мицкевичу, все-таки явилась депутация с Гурским во главе к Имеретинскому просить его, чтобы во время открытия памятника не было никакой полиции, что они отвечают за полный порядок. Князь обещал им исполнить это желание и сообщил о своем обещании сюда, Горемыкину. Горемыкин же не так посмотрел и тут же послал Имеретинскому предписание устроить состав полиции во время открытия. Князя это взбесило. Он написал письмо царю, чтобы он выбирал — или он, или Горемыкин, что вместе с ним работать он не может. Это было в конце октября, а теперь январь, и, однако, и он и Горемыкин продолжают оставаться на своих местах.

Сегодня Имеретинский приезжает в Петербург. Е. В. высказал, что как-то он будет себя здесь чувствовать, на какой ноге будет танцевать. Духовской на это сказал: «Ну, потанцует на одной, потом на другой, потом встанет на обе. С кем это не случалось, и не раз в жизни, а много раз».

8 января.

Томара рассказывал про Драгомирова. По поводу открытия памятника Мицкевичу в Варшаве в Киевском университете была буйная история между студентами — поляками и русскими. Драгомиров, узнав об этом, вскипел и закричал: «Всех студентов, без разбора, драть нагайками!» Томара на это вспомнил ему, что, когда он, бывши губернатором Киева, просил у Драгомирова солдат с нагайками для удержания порядка в помощь полиции, тогда Драгомиров ему отвечал, что нагайки существуют для скотов, а для людей — ружья, что, когда понадобится — пусть скажет, и солдаты залпами будут водворять порядок.

Такими ответами, понятно, доказывалось, что солдаты не могут быть вызываемы на помощь, а теперь всем, даже студентам, он угрожает нагайками.

10 января.

Никольский говорил, что комиссию по крестьянскому благоустройству, которую царь пожелал учредить вследствие записки Витте об этом вопросе, Горемыка тормозит, и Победоносцев, который одно время был против Горемыки, теперь ему содействует, чтобы эта комиссия не осуществилась. Вместе с Витте, по сведениям Никольского, хлопочут осуществить эту комиссию вел. кн. Александр Михайлович и Данилович и посадить туда председателем вел. кн. Александра Михайловича.

11 января.

Вот что рассказал Мясоедов-Иванов по поводу смерти Анненкова. Анненков явился к кн. Хилкову и, рассказав ему о своем безвыходном положении, просил, чтобы правительство купило у него шпалы, которых у него очень много, и выдало бы ему немедленно авансом 100 тыс. руб., так как время не терпит. Хилков обещал навести справки в департаменте и тогда уже дать ему ответ в четверг. В четверг Анненков явился к нему и получил отказ, так как оказалось, что его шпалы заложены в страховом обществе за 75 тыс. и по другой закладной еще за 25 тыс. На этом они расстались. В пятницу был доклад Хилкова у царя, который одобрил, что Хилков отказался купить. Анненков же, вернувшись от Хилкова, видя свое безвыходное положение, отравился. Перед смертью он послал к Хилкову и просил его, чтобы приостановил печатать в «Инвалиде», что он увольняется по 3-му пункту, говоря, что не доживет до завтра. Неизвестно еще, за какое уголовное дело должен был быть уволен Анненков из Военного министерства.

12 января.

Оказывается, что у Анненкова был большой долг в Военное министерство. Ему разрешена была высочайшая ссуда в 50 тыс. руб., вторая за этот год, с тем, чтобы эти деньги были им внесены в Военное министерство. Он же их взял, но не внес, а растратил. Куропаткин велел его о них запросить и объявить ему, что если не внесет, то будет предан суду. Внести оказалось невозможно — он испугался суда и покончил с собой.

Вспоминали сегодня об участии Анненкова в постройке Сибирской дороги, которое выразилось только в том, что, когда Александр III задумал строить этот путь, Анненков привлек в Петербург французскую компанию Decouville, которую надул на 200 тыс. франков, обещая им выхлопотать постройку, если раньше они дадут ему эту сумму, чтобы дать взятки, кому надо будет.

18 января.

Сегодня по телефону Дейтрих сказал, что из Гос. совета некий Кригер представил царю записку, что не Витте, а он первый предложил мысль о золотой валюте, просит, чтобы это дело разобрали, чтобы не приписывали Витте то, чем ему обязаны. Эту записку он разослал и всем членам Гос. совета. Пишет он в ней, что Витте только воспользовался его проектом о золотой валюте, который был им составлен для Вышнеградского, который заболел, когда проект еще не был им рассмотрен. Витте теперь ввел эту реформу, ни единым словом не упомянув этого Кригера, который с тех пор все хлопочет довести до царя, что Витте воспользовался чужой собственностью, но все его попытки оставались бесплодны. Наконец, он решил написать всем членам Гос. совета и требовать третейского суда.

21 января.

Когда Е. В. рассказал свидание Имеретинского с царицей-матерью и то, что она ему вторила, что Горемыка никуда не годится, и повторяла несколько раз: «Mais par qui le remplacer?»[74], Пантелеев сказал, что это «par qui le remplacer»[75] и держит его крепко на месте, что никого нет, что Плеве не назначат, потому что он очень черствый.

25 января.

А. П. Коломнин рассказал характерный случай насчет помощи голодающим. Это было с уполномоченным Красного Креста, офицером, кажется, Юрьевичем, который ему рассказывал, как крестьяне относятся к раздаче пособий. Многие его спрашивали: «Ты, батюшка, какую нам помощь привез? От царя, — так нам ее не нужно» (царская помощь — с возвратом, ее мужики должны будут вернуть правительству, когда им это будет можно).

8 февраля.

Сегодня Петербургский университет празднует день своего основания. Клейгельс, который третьего дня у нас завтракал, сказал, что он очень озабочен сегодняшним днем. Неделю тому назад в университете было вывешено объявление, скорее предупреждение студентам, как они должны провести 8 февраля. Нам говорили, что это предупреждение их озлило и что готовятся беспорядки. Вчера секретарь Клейгельса сказал нам, что эти наставления, подписанные ректором университета, написаны чуть ли не самим градоначальником. Особенное внимание обращено сегодня на Дворцовый мост. Туда стянута почти вся полиция. На Васильевском острове к этому мосту приставлено 150 человек конных жандармов, 300 полицейских, и такое же число полицейских спрятано в домах, чтобы в случае надобности, если натиск студентов будет велик, подать помощь товарищам. Вся полиция вооружена нагайками. Устроены даже санитарные пункты в разных частях города на всякий случай.

9 февраля.

Вчера было спокойно, только в самом университете был скандал. Ректору Сергеевичу студенты не дали прочитать отчета, встретили его свистками, так что ему пришлось сойти с кафедры.

10 февраля.

Имеретинский сказал про Боголепова, что этому человеку надо два года думать, чтобы решить какой-либо вопрос, в один год он вопроса решить не может. В заседаниях высказать свое мнение ему совсем невозможно, поэтому, когда он открывает рот, он говорит только глупости.

Рассказал Имеретинский, что вчера в Комитете министров разбиралось его дело, т. е. насчет преподавания польского языка не по-русски, а по-польски. Победоносцев высказался за последнее, сказав, что не понимал бы объяснений Мицкевича и чтения его на другом языке, а не на польском. Мнения разделились. Говорили об этом три с половиной часа и, наконец образовалось 11 голосов за Имеретинского и 6 против него. Боголепов сказал, что он допускает только, что учитель, объясняя ученику, может, увлекшись, сказать два-три слова по-польски, и за это с него взыскивать нельзя.

11 февраля.

Вчера Имеретинский рассказал про статью, которая была в польских газетах, под заглавием «Три генерал-губернатора». Описывалось, как Гурко, проезжая по городу Варшаве, встретил конвой, который вел государственного преступника или изменника в 10-й павильон. Гурко раскричался, как на изменнике нет кандалов, тут же приказал войти в первую кузницу заковать, и таким образом закованного повели в 10-й павильон. Затем гр. Шувалов, тоже проезжая по городу, встречает конвой с изменником, но уже с цепями. Шувалов раскричался, почему оковы, и мгновенно приказал расковать и затем отвести в 10-й павильон. Конец про третьего генерал-губернатора — Имеретинского, тоже встретившего изменника под конвоем. Имеретинский остановил коляску свою, попросил изменника по-польски сесть к нему в коляску рядом с собой, конвойного же посадил на козлы и довез изменника все в тот же 10-й павильон.

Сегодня Грингмут говорил, что на акт университета ни Боголепов, ни его товарищ не приехали. Они ожидали скандала, поэтому сказали, что лучше, чтобы он без них произошел, что тогда меньше придется им взыскать со студентов. Но Боголепов не признается, что ему известно было, то в программе скандала стояло, что студенты собирались с ним расправиться, как расправились несколько лет тому назад в Москве студенты с Сабуровым, который тогда был министром народного просвещения, т. е. решено было прямо его ударить. Боголепов этого и струсил.

Плеве сказал про Боголепова, что он вялый и тяжело смекает. В заседании Комитета министров по вопросу преподавания на польском языке в польских школах присутствовали все вел. князья. Сергей Александрович даже нарочно приехал из Москвы к царю, чтобы ему сказать, чтобы вел. князей послал в заседание для поддержания его ставленника Боголепова. Но Боголепов так неумело говорил, что в этом вопросе Имеретинский стал победителем. 13 человек высказались против Боголепова, в том числе и все вел. князья. Теперь интересно, с кем царь согласится.

Юзефович («Южный край») говорил, что многих студентов полицейские избили нагайками, не пропуская их на Дворцовую площадь. Оказывается, это правда. Многие подтвердили это Е. В-чу. Юзефович сказал, что знает достоверно, что петербургские студенты, пострадавшие от нагаек, написали студентам других университетов — Киева, Харькова, Москвы и проч., что они не хотят ходить на лекции, желают закрытия университета и уверены, что их коллеги других университетов в том же духе будут действовать.

13 февраля.

Говорят, что 8-го была битва между студентами и конной полицейской стражей у Дворцового моста. Молодежь не пропускали через мост. Два студента были подняты со сломанными ногами. Конницу студенты встретили иные со шпагами, а другие успели схватить метлы из омнибусов. Все это было видно из Зимнего дворца. Вчера нам говорили, что циркуляр, расклеенный в университете за неделю до 8 февраля, был инспирирован Клейгельсом и что этот-то циркуляр и заварил кашу.

Был бар. Каульбарс. Он против того, что делается теперь в Финляндии, говорит, что это надо было сделать 90 лет тому назад, когда была присоединена Финляндия, а что теперь уже поздно. Царь спросил Каульбарса, когда он ему представлялся недавно: «Как теперь в Финляндии?» Каульбарс отвечал, что вся Финляндия плачет, в большом горе. Царь с удивлением спросил: «Почему?» Каульбарс отвечал: «По случаю последних распоряжений». Царь больше не распространялся. Каульбарс говорит, что настроение финнов теперь таково, что они лежат в церквах на коленях, моля бога, чтобы он им сохранил их прежние порядки. Он находит, что финны возмущения теперь не сделают. На похоронах одного финна ландмаршал Тройль сказал речь, что «жалеет покойного, но радуется за него, что он умер и не будет свидетелем гибели Финляндии». Вишняков говорил, что манифест Финляндии написан Плеве.

15 февраля.

Боголепова все в Петербурге начали называть «Нелепов». Университет уже два дня как закрыт. Студенты говорят, как нам рассказывали, что только тогда успокоятся, когда будет смещен Клейгельс. Его нагайками они страшно возмущены, а также и всеми распоряжениями насчет студентов. Например, никого из студентов не пускают с Васильевского острова на эту сторону — закрыты все мосты, не впускают также студентов ни в один ресторан. Все это крайне нелепо.

16 февраля.

Вчера к завтраку собралось интересное общество — Дейтрих, бар. Остен-Сакен, Лигин и Алфераки. Все говорили про злобу дня — студенческую историю, которая на этот раз вызывает общее сочувствие. Все возмущены распоряжениями полиции, все говорят, что до таких безобразий еще никогда не доходило.

Дейтрих рассказывал про суд ксендза Белякевича. Плата адвокатам и свидетелям обошлась полякам недешево, один гр. Огинский дал на это 13 тыс. руб. Свидетели, потерпевшие от побоев Белякевича говорили что «им все это было приятно» — у таком духе были показания.

Говорили нам, что в своей речи на акте университета 8 февраля ректор Сергеевич сказал, что действует по повелению своего министра, у которого тоже есть начальство. «Вот оно», — сказал он студентам, указав пальцем на портрет царя. Многие обвиняют Сергеевича в бестактности по поводу этой речи. Во время акта, когда студенты запели свою песню «Gaudeamus igitur» (Будем радоваться! (лат.). — начало студенческого гимна), они крикнули: «Вставать!» Митрополит Антоний и Витте сидели, но при этом крике встали.

17 февраля.

Виленский попечитель Сергиевский говорил, что карательных мер против студентов никаких пока еще не принято, что выслано на родину пока 170 человек, которые не исключены из университета. Затем он сказал, что недавно стало известно начальству, что между всеми русскими университетами образован союз, есть Исполнительный комитет, состав которого неизвестен и приказания которого исполняются университетами беспрекословно. Уже несколько раз он собирался, то весной, то осенью, в различных местностях России для выработки плана действий. Другие университеты уже приняли к сведению сигнал петербургских студентов, и в других городах уже начались волнения. Все, кого мы видели вчера, все согласно порицают распоряжения полиции во время последних студенческих беспорядков, но говорят, что царю было все совсем иначе доложено и он благодарил Клейгельса за его распорядительность. Все возмущаются нагайками Клейгельса.

Принесли мне сегодня копию с письма Клейгельса к ректору университета Сергеевичу, посланного им 7 февраля. Письмо озаглавлено: «По поводу ожидаемых 8 февраля обычных студенческих безобразий». В письме Клейгельс пишет, что им приняты меры против ожидаемых беспорядков, что обращено им внимание на то, чтобы «по отношению к студентам со стороны подведомственных мне чинов было выказано вполне доброжелательное отношение в тех случаях, где увлечение легкомысленной юности играет главную роль; рядом же с этим будет применена корректная строгость по отношению тех, которые проявят умышленно злую волю». При чтении этого письма я вспомнила, что 7 февраля, накануне университетского праздника Бутовский, секретарь Клейгельса, мне сказал, что сделан огромный полицейский наряд для охраны Дворцового моста, через который пропускать студентов не будут и вся полиция, конная и пешая, вооружена нагайками. Это у Клейгельса — «корректная строгость».

Печальное явление то, что Пажеский корпус, Николаевское кавалерийское училище и Финляндский полк послали сочувственные адреса студентам. Об этом говорят, как о факте. В Духовной академии тоже лекции прекращены. Это впервые, что взбаламутились будущие духовные отцы.

Из Финляндии тоже недобрые вести. Манифест пришелся финнам не по нутру. Всюду полное уныние в Финляндии, полный траур. Приезжал сюда ландмаршал Тройль с другими представителями сословий, но не был принят царем, так и уехали они ни с чем.

20 февраля.

Сегодня в «Правит. Вестнике» появилось высочайшее сообщение, что поручается государем Ванновскому произвести расследование студенческих беспорядков 8 февраля. Это сообщение написано было не Горемыкиным, а Муравьевым. Произошло это так. В среду на этой неделе было совещание всех министров у Горемыки. На этом совещании Витте стоял за расследование причин беспорядков, прочел там свою записку, которую подписали четыре министра: Муравьев, Ермолов, кн. Хилков и Пратасов. Куропаткин тоже составил свою записку, тоже против Горемыки, которую поддержал Победоносцев. Но все это ни к чему не привело. На другой день Горемыкин на своем докладе царю совсем успокоился, и было решено, что никакого расследования не будет. Вчера, в пятницу, узнав об этом, Витте тоже на своем докладе подал свою записку царю. Тут явилась весть из Москвы, что университетским начальством исключено 170 студентов из университета, а также что студент Ткаченко, когда к нему пришли делать обыск, застрелился. Все это подействовало на царя, и он тут же решил, чтобы было сделано расследование. Тобизен получил депешу, что в Харькове, в университете, студенты тоже перестали ходить на лекции. Пантелеев доволен, что председателем комиссии по расследованию назначен Ванновский, он думает, что он будет беспристрастен. По-моему, вряд ли. Ванновский — мелочный, дрянной человек.

24 февраля.

Клейгелъс говорил, что 8 февраля считали, что все пройдет благополучно, что в прежние годы бывало хуже, но спустя несколько дней началась агитация среди высокопоставленных лиц и профессоров. Особенно Фаминцын и Бекетов, которые даже добились приема у царя. Но, по словам Клейгельса, царь хотя всех и выслушивает, но действует самостоятельно. «Письмами» Суворина в «Новом времени» Клейгельс очень доволен, говорит, что ему большая хвала за это. Когда мы ему сказали, что Суворин получил много угрожающих писем по этому поводу, он сказал, что будет оберегать Суворина.

25 февраля.

Говорят, что студенты недовольны назначением Ванновского председателем комиссии по расследованию. Про Ванновского нам рассказывали такой факт, что, когда его сыновья были в Пажеском корпусе и когда начальство с них взыскивало, он притеснял начальство, требуя, чтобы его сыновьям все спускалось.

2 марта.

Рассказывали нам про Финляндию, что по случаю манифеста она надела траур — все женщины и мужчины в трауре, в магазинах только черные вещи выставлены. На Бобрикова финляндцы не сердятся, говорят про него, что он исполняет приказания, которые отсюда присылаются, но бранят Победоносцева, Куропаткина и Плеве, считая последнего автором манифеста.

4 марта.

Псковский губернский предводитель Новосильцев говорил, что не студенты делали безобразия в университете 1 марта — били стекла в актовом зале, но переодетые в студентов провокаторы.

5 марта.

Теперь в Петербурге разбирается вопиющее дело Казачьего полка. Подсудимыми оказываются три генерала, которые раньше командовали этим полком, — Короченцев, Жеребков и Иловайский. Продолжались там в полку злоупотребления более 16 лет. Раскрыл их назначенный туда командиром Варламов, которому подали смету на содержание полка вдвое больше, что его поразило. На его вопрос, почему столько требуется, ему ответили, что «это ему выгодно будет». В список были поставлены выдачи и льготным. Варламов сократил эти выдачи. Это навлекло на него такие неприятности, что его самого заподозрили, отрешили от должности, и он три года состоял в опале. Дело это очень грязное.

6 марта.

Говорили нам, что в своей речи в Военно-медицинской академии после беспорядков 8 февраля Куропаткин назвал полицию «темной силой». Плеве про Клейгельса сказал, что в общественном мнении он так упал, что ему не подняться, что нагайки ему не простят.

7 марта.

Клейгельс говорил о приехавшей в Петербург финской депутации (325 человек), что он проследил за ней, куда и как ее разместили. Затем он вызвал 8 человек из ее состава и объявил им, что не позволит им ходить массами по городу, что ослушников вышлет из города, а так как они уже начали путешествия, знакомство с городами, то возможно, что, при их ослушании, они уедут дальше в Россию. Вчера мы слышали, что депутаты начинают понимать, что своего здесь не добьются, и некоторые из них уже уехали обратно в Финляндию. Царь депутацию не принял.

8 марта.

Анастасьев зашел из Гос. совета, говорит, что между министрами глухая вражда, что записка о студентах повредила Витте, что члены Гос. совета против Горемыкина и Боголепова. Муравьев (юстиция) сказал Анастасьеву, что Ванновский отлично ведет дело дознания, вполне отрицает политическую подкладку в этих беспорядках, на которой Горемыка настаивает. По мнению Апастасьева, даже прокламации, которые бродят повсюду, якобы выходят из Департамента полиции, — это уж чересчур. Горемыка распускает про записку Витте, что он ее сам пропагандирует между студентами.

9 марта.

Пантелееву сказал А. П. Игнатьев, что царь принимал ректора Сергеевича и профессоров и что ректор настаивал у царя, что необходимо ему дать конституцию. По словам Пантелеева, царь желал бы восстановления III отделения, но это сделать несвоевременно, да и все министры против этого восстанут.

10 марта.

Вот письмо, которое Суворин написал 8 марта:

«Прошу вас передать Е. В., что «документ» (документ, данный Клейгельсом, сведения, им посланные в комиссию Ванновского), доставленный мне, убедил меня, что если со стороны студентов и было что негожее, то и со стороны полиции; и полиция уже потому виновата, что ее было невообразимое множество — одних городовых с околоточными и офицерами до 1089 человек. А если считать жандармерию и конницу полицейскую, то, пожалуй, выйдет, что на каждых двух студентов был один страж — конный, либо пеший. Разве при такой силе можно бить кого-нибудь? А лупить нагайками никого не следует. Я бы это Клейгельсу сказал. Если будет что нового, пожалуйста, передайте по телефону. А то я приехать могу. Мне только обедать трудно, а приехать по делу готов. Сегодня меня колотят в «Спб. ведомостях» — сравнивают акт 20 февраля 1899 года (назначение комиссии Ванновского) с 19 февраля 1861 г. Вот куда пошло. Признаюсь, не ожидал (см. выписку в «Спб. ведомостях» из «Либавских новостей»). Очень любопытно. Точно конституция идет. А князь Ухтомский все это одобряет и подзуживает (это слово не разобрала). Мне скверно. Хотелось уехать в Москву. Но еще хуже буду волноваться».

13 марта.

Дейтрих говорил Е. В., что между Россией и Англией ладится полное соглашение относительно китайских вопросов. Значит, Англия успела нас отуманить. Наши государственные люди никуда не годятся по сравнению с англичанами.

Во французской газетке «Petit Bleu» напечатано про одного сановного дипломата, которого газета не назвала, что он, нуждаясь в деньгах, продал якобы немцам военную франко-русскую конвенцию, и, когда это дело открылось, тогда французы, во избежание скандала для дипломата, сделали козлом отпущения Дрейфуса, которого судили, осудили и отправили на Чертов остров. На другой день другая газетка, «Fronde», назвала имя дипломата — барон Моренгейм — и говорит, что поэтому-де он был смещен со своего поста, поселился в По, так как ему въезд в Россию воспрещен. В «Temps» напечатано интервью корреспондента газеты с Моренгеймом, в котором он оправдывается.

15 марта.

Сегодня был Клейгельс. Сказал, что для правительства лучше, что вся студенческая история приключилась после праздника их, 8 февраля, а не в прошлом году, когда они затеяли панихиду по Ветровой, которую полиции удалось парализовать, не допустить. Тогда студенты еще не были готовы для производства беспорядков по всей России, но летом у них собрался их комитет в Москве, и тогда они придумали всю эту организацию. В Киеве университет закрыт, 52 студента высланы. Н. П. Петров был на вокзале железной дороги, когда они уезжали из Киева, видел торжественные проводы, которые им были устроены всеми студентами, которых на вокзале набралось до 1000 человек, другим пассажирам не было места войти на станцию. Студенты, провожавшие, пели Марсельезу и другие самые безнравственные песни.

Собрались сегодня к завтраку Остен-Сакен, Валь и Андреев. Валь нападал на полицию, на Клейгельса, на Горемыку, находил, что это дело студентов раздуто, выдумано самим Горемыкой, который хочет удержаться на своем месте тем, что царя будет держать в уверенности, что спасает его от анархистов; что Петров не позволяет Горемыке уходить, его учит, как действовать; что с уходом Горемыки выгонят и Петрова. Валь говорил, что на Румянцевской площади было два отряда конной полиции по 50 человек. Клейгельс же вчера уверял, что полиции там было только 35 человек под начальством Владимирова и что полиция якобы оборонялась от нападений студентов.

16 марта.

Прислали сегодня Е. В. следующие стихи:

Для вывесок питейных заведений

При Грессере и Вале установлен был

Цвет алый, в знак стыда от опьяненья.

Но Клейгельс мудрый цвет зеленый возлюбил

И говорит: «Не пить — то утопия.

Так цветом вывесок знак мною будет дан,

Чтоб до зеленого напились змия.

Маляр же мне за то отсыплет куш в карман».

17 марта.

Сегодня по телефону Дейтрих сказал, что в Казанской губ. был голодный бунт. Е. В. на это ответил, что это возможно, ввиду двойной раздачи помощи — от Красного Креста безвозмездно и от Министерства внутренних дел — в ссуду.

По городу гуляет следующая депеша от Драгомирова к Горемыке, который телеграфировал насчет студентов:

«Университет оцеплен войсками. Все спокойно. Неприятель не показывается». Эта депеша сильно рассердила Горемыку. Про бывшие в Петербурге 8 февраля беспорядки говорят, что они прошли не «боголепно, а горемычно». Про комиссию Ванновского идут слухи, что сама комиссия не может себе уяснить, кто прав, кто виноват — студенты или полиция. Все как-то спуталось в мозгах, не могут разобраться.

Вчера Ванновская, которая хорошо знает своего дядю — Ванновского, сказала, что он ничего, кроме сумбура, внести в это дело не может, что он — олицетворенная несправедливость. Вчера уже намеревались закрыть в Петербурге университет, так как в нем возобновились беспорядки, — снова студенты занялись битьем стекол в актовом зале и проч. Приключилось это вследствие того, что другие университеты прислали в Петербургский университет заявление, что они все забастовали по его примеру, а здесь водворился порядок.

27 марта.

M-me Кауфман слышала, что якобы Ванновский находит, что его комиссия не имеет raison d'etre[77], что надо ее закрыть, что поведение студентов таково, что они сами себе портят дело, что требуются серьезные против них меры.

29 марта.

Говорят, что царь сказал, что очень сожалеет, что не послушался совета Боголепова — не закрыл сразу университета. Куломзин вчера резко высказывался против Клейгельса, против «глупого мальчишки» Владимирова, который произвел беспорядки в Румянцевском сквере со своей конной стражей. Говорил, что царь сказал про Суворина, что он один громко и честно высказал свои порицания студентов, многие думали так, как он, но вполголоса это высказывали, а Суворин сказал во всеуслышание. Суворин же, вследствие того, что так высказался, много тяжелого переживает, беспокоятся даже за его здоровье. Никольский говорил, что только оттого, что Суворин живуч, он до сих пор не умер.

30 марта.

Вчера мы ездили к Суворину. Застали его в передней, где он перебирал газеты. На вид он был желтый, с опухшим лицом, что-то тупое в глазах, сердитое. Он только что встал. Не смотря нам в глаза, он подал руку, но, когда мы хотели с ним поговорить, он как-то дико повернулся, скороговоркой сказал: «Говорить я не могу» — и скрылся.

Из разговоров Анны Ивановны мы поняли, что Суворин теперь все злится, сердится на редакторов газет, которые его травят. Теперь сердит Суворина то, что циркуляр, запрещающий говорить в газетах о студентах, приписывают ему, что он его вымолил у Горемыки. Поэтому «Союз писателей» хочет Суворина исключить из своей среды. В этом направлении работают Арсеньев, Мушкетов и Потехин, да и весь «Союз» против Суворина. Суворин злится на них, но из их состава выходить не хочет. Также его злит, что Амфитеатров ушел теперь из газеты, также ушёл и Потапенко. Про этих обоих Анна Ивановна сказала, что ушли потому, что теперь «Новое время» — не современная газета, затем Амфитеатрову были сделаны выгодные предложения в другую газету, «Народ», которую будут издавать Савва Морозов и Савва Мамонтов. Этому Амфитеатрову Суворин недавно еще очень помог — скрытно от всех подарил ему 5 тыс. руб., а до этого дал еще 8 тыс. руб. Насчет Потапенко Суворина сказала, что каждый его фельетон вызывал неприятности. Так как он их писать не умеет, то их исправляла редакция, а он всегда на это сердился, выходили всегда бури, он отказывался от сотрудничества, но в конце концов все улаживалось. Сын Суворина, Михаил, приехал из Парижа, чтобы увезти туда отца. Но Суворин и слышать не хочет уехать, а здесь ему оставаться нельзя, он с ума сойдет. Теперь он совсем не спит, а все пишет письма, пишет и рвет. Но некоторые посылает — послал дерзкое письмо Горемыке, такое же Соловьеву (по делам печати).

1 апреля.

Вчера у Горемыки было снова совещание министров с Ванновским насчет студенческих беспорядков. Решены крутые меры в отношении студентов.

2 апреля.

Вчера студентов, в числе 500 человек, задержали по частям с тем, чтобы выслать из Петербурга. Явился к нам вчера же Никольский, возбужденный донельзя, говорил про полицию, что якобы она-то и поддерживает волнения, что она по карманам студентов раскладывает прокламации, что более бессовестных, беспринципных людей, чем полиция, нет.

Романченко сказал, что эту неделю все министры перебывали у царя по нескольку раз, были даже и не в дни своих докладов. 31 марта у Горемыки было два раза Заседание всех министров. Оба раза Победоносцева не было. Витте продолжал настаивать, что политической подкладки в этих беспорядках нет. Ермолов, который раньше подписал записку Витте, теперь прямо перешел на сторону Горемыки, что политический характер эти беспорядки имеют.

3 апреля.

Левашову (витебскому губернатору) говорил Анастасьев, что перед отъездом в деревню Е. Д. Нарышкин представлялся царю. Bо время аудиенции он сказал царю, что он стар, а царь молод, поэтому он просит его позволения сказать ему, что для блага всей России необходимо ему удалить Горемыку. При этом Нарышкин, наклонившись почти до пола, сказал царю, что земно ему кланяется, чтобы он обратил внимание на его слова. Царь ответил: «Подумаю». Но на другой день был у царя Горемыка, который сияющий вышел из кабинета. Анастасьев близок с Нарышкиным, поэтому мог узнать об этом верно. Теперь уже стали говорить, что будто после беседы с Нарышкиным царь был у вел. кн. Александра Михайловича и там говорил про разговор Нарышкина о Горемыкине и высказывал: «Да кем же его заменю?» Общее мнение о царе, что у него нет своего мнения: всякий, кто последний с ним говорил, тот и прав в его глазах.

6 апреля.

Сегодня председатель Московского цензурного комитета Назаревский говорил, что «Моск. ведомостям» одним, в виде исключения, позволено говорить про студенческие беспорядки. Что он, Назаревский, до издания циркуляра, запрещающего о них говорить, не давал московской печати ругать Суворина, что ежедневно в «Русских ведомостях», которые он лично цензурует, он вычеркивал статьи против Суворина. Сотрудники «Русских ведомостей» не раз поэтому обращались к нему с вопросом: «Почему о Суворине нельзя говорить? Разве он стал министром?» Вел. кн. Сергей Александрович очень доволен сдержанным тоном московской печати.

9 апреля.

Клейгельс сказал, что разговор Нарышкина с царем — выдумка, что царь у него не был, также и он у царя, что он очень болен и никуда не выходит.

10 апреля.

Вчера завтракали у нас Дейтрих, Трепов и Грингмут. Говорили, что Ванновский представил царю свое расследование студенческих беспорядков. Он признает, что в них ничего политического не было, обвиняет полицию, требует предания суду полицмейстера Нолькена и начальника конной стражи Галле, фаворита Клейгельса, которого он привез с собой из Варшавы. Этот Галле 5-го числа этого месяца на Казанской площади оцепил студентов, которые возвращались с вокзала после проводов своих товарищей. Попалась и публика. Плеве сказал, что у Ванновского система — быть в оппозиции с царем: теперь царь за Горемыку, верит его сообщениям, с Ванновским не согласится, и оба останутся при своих мнениях.

25 апреля.

Вышнеградская говорила, что всю студенческую историю создал Горемыка, что кончался срок, положенный для усиленной охраны, но с миллионом, который дается на это дело в безотчетное распоряжение министра внутренних дел, Горемыкину не хотелось расставаться, поэтому он и муссировал этот вопрос. Старик Ванновский со своей комиссией провалился, не сумел с ней разобраться.

27 апреля.

В Финляндии дела из рук вон плохи. Финны начинают пускать в дело свои ножи, в Тавастгусе напали на солдат. Бобриков, по словам Пантелеева, высказывает, что один конец такому положению — чтобы его подстрелили, тогда с ними справятся. В поспешности, с которой все реформы свалились на Финляндию, винят Бобрикова, который только с этим условием и принял там пост генерал-губернатора. Находят все, что сначала надо было выпустить манифест, потом воинскую повинность и т. д. — все постепенно.

28 апреля.

Про доклад Ванновского о студентах царь сказал, что этот старик выжил совсем из ума, совсем не понял задачи, которая была на него возложена.

30 апреля.

Печально видеть, что теперь творится в России. Датскому мореходному обществу даны большие права в России, в ущерб русскому мореходному обществу и казначейству. Выхлопотала это датчанам царица-мать и вел. кн. Александр Михайлович, которого Шаховской назвал злым гением государя. Про царя все одно и то же говорят, что он с каждым, кто с ним поговорил, соглашается.

25 мая.

Был Клейгельс. Говорили про правительственное сообщение о расследовании комиссии Ванновского. Клейгельс расстроен, говорит, что сообщение это разлагающее производит впечатление. Из слов Клейгельса можно было понять, что Горемыкин про это сообщение ничего не знал, а написано оно было Победоносцевым. Тут Клейгельс сказал, что достоверно знает, что царь этому сообщению не сочувствует, что совсем противоположный взгляд имеет на все это печальное дело 8 февраля.

Анастасьев заходил проститься — едет завтра в деревню. Он тоже возмущен правительственным сообщением, говорил, что Витте о том, что такое сообщение будет напечатано, ничего не знал, что Ванновский ругает это сообщение, что совсем иной у него получился результат после его расследования. Это сообщение, по сведениям Анастасьева, написано Горемыкиным вместе с Юзефовичем (киевским), бывшим когда-то цензором.

29 мая.

Вчера Дейтрих говорил про правительственное сообщение, что сперва оно было написано Мещаниновым, затем Ванновским, но обе редакции царю не понравились. Тогда Гессе поручил написать Юзефовичу, и им написанное и было напечатано. Ванновский остался редакцией очень недоволен, в тот же день уехал в деревню, а Горемыка про это сообщение прочел только в газетах. Последствий никаких после этого напечатания не ожидается.

Вчера Новицкий (киевский жандармский генерал) рассказывал про киевские беспорядки. Там у него арестовано 62 человека, а 400 студентов будут выпущены из-под ареста только 17 июня, т. е. в день, когда будут окончены экзамены, чтобы они не мешали товарищам их докончить. По словам Новицкого, в Киеве беспорядки студентов были прямо политического характера, оттуда все и началось. В Киевском университете студентов 3 тыс. человек, но русских не много, и все они не сплочены, другие же национальности дружно держатся. Есть там партия украинофилов, другая — Драгоманова, — вот эти-то и были более других виноваты во всем происшедшем. Про Новицкого Е. В. сказал, что он пользуется репутацией очень умного и очень ловкого жандармского генерала.

31 мая.

Обедали у Бобрикова, Бобриков казался озабоченным. Он привык в штабе, где раньше был, командовать и повелевать всем, а теперь выходит так, что финны под его носом делают то, что хотят, он же узнает их деяния случайно или же из иностранных газет. По мнению Бобрикова, только «кровопускание» успокоят, усмирит финнов. При этом он сказал любезность присутствовавшему за обедом генералу Ставровскому, который назначен на Урал атаманом, что, если ему дадут туда уральскую сотню, ее достаточно будет, чтобы с финнами справиться, а донских казаков пришлось бы взять вместо одной — четыре сотни.

9 июня.

Сегодня очень интересно рассказывал Н. А. Радциг (камердинер царя, который при нем с его 7-летнего возраста) про некоторые привычки царя, черты его характера и проч. Прискорбно отношение царицы-матери к сыну-царю, а особенно к молодой царице. Третьего дня, например, царица-мать приехала в Петергоф, где в настоящее время находится царь с семьей. Она посетила вел. кн. Ксению Александровну. Царь, зная, что она приехала, все время ее ожидал, во время докладов министров несколько раз справлялся, приехала ли мать, но ее все не было. Наконец царь отравил скорохода к матери узнать, будет ли она к ним, почему не приезжает. Получил ответ — потому что приглашения не получила.

Детей своих Мария Федоровна совсем не любит. Она детей никогда не ласкала. Покойный Александр III был гораздо нежнее с детьми, чем мать. Несмотря на свою суровость, бывало, царь обнимет сыновей, но мать никогда. Иногда совсем неожиданно царь заходил в спальню детей, но мать, как заведенные часы, заходила аккуратно в один и тот же час, так же, как в одно и то же время дети являлись к ней — поздороваться утром, поблагодарить после завтрака и обеда и проч. Радциг говорит, что он был полным хозяином в спальне наследника, никакого контроля за ним не было. Прислуга часто удивлялась в то время, что Александр III часто, входя в свой кабинет, запирал за собой дверь, через которую входила к нему только Мария Федоровна. Видно, что такой у нее характер, что царь от нее запирался, чтобы отдохнуть от ее капризов.

Молодой царь с 9-летнего возраста пишет свой дневник ежедневно. В свой дневник он все записывает подробно, ничего не утаивая. Тоже рассказал Радциг, какое тяжелое пережил время, когда, наследником, царь увлекался Кшесинской. Радцигу тяжело было смотреть, как Кшесинская и вся ее компания спаивали наследника ежедневно. Он не утерпел, высказал это наследнику и потому потерял свое место, но затем опять цесаревич взял его к себе и дал ему прочесть свой дневник, именно то место, которое касалось Кшесинской и всей той эпохи его жизни. Молодая царица, получавшая, будучи невестой, массу анонимных писем про жениха, тоже читала дневник царя. Пишет он ежедневно по вечерам, затем выпивает стакан свежего молока и идет спать. Когда цесаревич увлекался Кшесинской, царица-мать смотрела на это совершенно спокойно, находила это вполне нормальным, но весь придворный entourage[78], кроме вел. князей, которые помогали в этом цесаревичу, очень возмущался, что выбор пал на первоклассную танцовщицу.

Теперь у царя к ней нет более никаких чувств — он любит жену, детей, и, когда он с ними, он вполне счастлив. Печалит его поведение матери, над которой при дворе все смеются. У царицы-матери невозможный характер. Теперь уже там слух, что Барятинский ей надоел. Про Гессе Радциг сказал, что он тихоня, никогда ничего не говорит, что он подсунут царю маменькой, а также и оба его другие лакеи-камердинеры — Катов и Шалберов, видно, с целью шпионства.

12 июня.

Сегодня очень дельно В. Ф. Трепов говорил насчет правительственного сообщения. Вот его сведения, которые он категорически заявил «точными». Было написано два сообщения: одно Мещаниновым по указаниям Ванновского, другое Гессе поручил написать Юзефовичу. Царю были представлены оба, и оба ему понравились. Оба он послал Победоносцеву для его решения. Победоносцев взял начало у Ванновского, конец у Юзефовича, по его словам, создал для царя конспект, а никак не правительственное сообщение, удивился, когда оно в таком виде появилось в печати. Царь прочел этот конспект, в некоторых местах лично исправил его, он ему тоже поправился, и, таким образом, он был отдан в «Правит. Вестник» без ведома Горемыкина, что доказывает, что с министром внутренних дел не считаются, что силы у него нет. Сообщением этим царь хотел показать, что он самодержавный царь, но силы своей в этом сообщении не проявил. Находят неуместной, бестактной угрозу, брошенную обществу.

13 июня.

Вчера не дописала насчет правительственного сообщения. Царь, по исправлении, передал сообщение бар. Фредериксу для напечатания в «Правит. Вестнике». Фредерикс, прочитав его, увидел, что в конце сообщения никто не подписался. Из опасения, чтобы в типографии не прибавили к концу что-нибудь от себя, он подписал свою фамилию. В 5 часу ночи он проснулся взволнованный — а что, если в сообщении напечатают его подпись?! Успокоился только тогда, когда ему принесли первый лист.