Три рэкетира

Глава 1 ПАССАЖИР С ЗОЛОТОЙ «ГАЙКОЙ»

Как это часто бывает весенним днем, фиолетовые грозовые облака, с утра вражеской эскадрой маячившие на горизонте, к обеду перешли в решительное наступление. Первые крупные капли оборвались с неба и забарабанили по ветровому стеклу. Через секунду машина въехала в полосу дождя. Андрей Бандура (за рулем) включил дворники, толкнул кнопку прикуривателя, зубами сорвал целлофановую обертку красной «Магны», вытащил сигарету и уложил в правый угол рта. Не вдаваясь в законы человеческой природы, управляющие самоубийственной тягой курильщиков к табаку, можно смело утверждать, что дальняя дорога и шум мотора эту тягу усугубляют. А когда вокруг непогода, а вы проноситесь сквозь нее, защищенные салоном и согретые автомобильной печкой, то просто превращаетесь в существо, буквально питающееся никотиномуквально питающееся.

Так вот. Отцовская «тройка» – ВАЗ 2103, ярко-желтого цвета (недоброжелатель, пожалуй, помянул бы канарейку, но Андрей машину любил) неутомимо катила вперед. Километр за километром исчезали под ее капотом, вновь появлялись уже позади и растворялись в туманной дымке. Путешествие подходило к концу – вдоль дороги поплыли столичные пригороды, едва различимые за пеленой дождя. Пять сотен километров отделили Андрея от родного дома в Дубечках – крохотного села, затерявшегося на просторах Винницкой области. Пять сотен, пройденных – вопреки мрачным ожиданиям Андрея – без существенных поломок. «Все-таки прав был батя, опять он былправ», – с теплотой подумал Андрей.

– Бери, сынок. Хоть мы ее и убили здорово, тягая прицепом по десять ульиков за раз, через эти чертовы колдобины, с гречихи на акацию и обратно, но тебе еще послужит. Кольца я новые поставил, ходовая в порядке, шины до зимы побегают… Масло менять не забывай, вот и весь сказ…

– Батя, тебе же одному тяжело будет, с пасекой, с хозяйством… – завел старую пластинку Андрей, – и потом, как ты без колес-то?..

– Вот что, – Бандура-старший положил натруженную руку на плечо сыну, – вот что, парень, – мы все уже обговорили. Тяжело, легко – нечего тебе тут горбатиться. Успеешь еще… Я из дома таким как ты уехал…

– Ты в училище ехал…

– Ну… – отец потрепал сына по затылку, – куда мог, туда и уехал. Ты, между прочим, тоже – не на голое место выбираешься… Ты вот что, Андрей, письмо Правилову из бардачка забери, лучше положи в права, а то вытащат еще.

– Будет сделано. – Андрей взял под козырек.

– К пустой голове руку не прикладывают… – отец хмуро посмотрел на часы. – Ну, давай, с Богом. Пора ехать, сын. – С этими словами Бандура-старший расстегнул браслет и вручил часы Андрею. – На вот. Куда в столице без часов?..

В этот момент, в момент расставания, Андрей увидел отца как бы со стороны. Будто не разлучались они надолго, а напротив – встретились после долгой разлуки. Отец выглядел неважнецки. – «Он так здорово сдал, а ты даже не заметил этого». Поседел, сморщился, да что там говорить, попросту ссохся.

«Так выглядит абрикос, из которого на чердаке делают урюк, чувак». – Сообщил Андрею его же внутренний голос. Внутренний любил время от времени выдать какую-то гадость, водилось за ним такое, и Андрей об этом знал.

«Не смей так об отце говорить»! – одернул себя Андрей.

«Я не говорю, – я думаю»… – возразил внутренний.

Андрей обнял отца, – суетливо, как бы боясь показать, насколько он ему дорог, но, вопреки всем стараниям, таки шмыгнул носом.

– Вот только сырости нам и не хватало, – отец подтолкнул сына к машине, но голос дрогнул и у него. – Давай, трогай, сынок. Как за околицу выедешь, так сразу и отпустит. Я по себе знаю.

Андрей нырнул в салон и провернул ключ в замке зажигания. Уже в конце улицы обернулся, кинув на усадьбу прощальный взгляд. Отца он не разглядел. То ли не заметил, то ли отец зашел в дом.

В их старый дубечанский дом («еще мой прадед строил», – похвастал как-то отец) Андрей впервые приехал с мамой. Андрюше тогда и пяти не было. Случилось это на исходе 70-х, когда отец убыл в Афганистан (хотя никто об этом не знал), а они с матерью поселились тут, в доме родителей отца. Мать устроилась в библиотеку. Она всегда подрабатывала в библиотеках военных частей, где доводилось служить отцу. Мама получила работу, они осели в Дубечках.

Через год отец приехал в отпуск. Его лицо почернело от загара, волосы заметно выгорели.

Человеческая память избирательна. Мозг, накапливая в себе всю поступающую на протяжении жизни информацию, оставляет доступными сознанию лишь отдельные, выхваченные из прошлого сюжеты. Так, ваше падение с велосипеда, случившееся в детстве, – вы еще и в школу-то не ходили, – воспроизводится примерно так: короткий полет к земле, удар, звон велосипедного сигнала, треск рвущихся об асфальт шорт, резкая боль и горькие слезы обиды. Но нет таких пыток, чтобы заставить вас припомнить, какое было число, день недели или что в то утро ждало вас в вашей тарелке на завтрак. Творог со сметаной или клубника с молоком?

Однажды, погожим осенним днем вылетев во двор вместе с вопящими одноклассниками, Андрей увидел отца. Ветер лениво тягал по двору ворох опавших желтых листьев, отец скромно сидел на вкопанной перед цветником трубе. Андрей не поверил глазам. Замер, затаив дыхание, на секунду, а потом бросился к отцу, раздираемый восторгом и огорчением одновременно. Восторгом оттого, что очень скучал. Как ни приятно, конечно, с гордостью твердить друзьям: «мой папа сражается с басмачами», (по определению деда), – отца разговорами не заменишь. А огорчением потому, что Бандура-старший, своей клетчатой рубашкой, джинсами и старыми кроссовками разрушил взлелеянную детским воображением картину: – фуражка с высокой тульей, звезды на погонах, орденские планки и хрустящие яловые сапоги, «причемобязательно подкованные». Иногда к этой внушительной сцене добавлялся взвод автоматчиков и даже парочка танков. А в действительности…

Вечером того же дня, а может, в один из наступивших вскоре вечеров, мама уложила Андрея в кровать и подоткнула одеяло. Мама всегда так делала, пока ему не стукнуло двенадцать, а то и больше. Она решительно выключила свет, не слушая никаких отговорок, «еще минуточку поиграть, почитать, досмотреть по телику клевый-преклевый фильм про войну»…

Дом погрузился в сон, и только сверчки еще по-летнему надрывались, хотя к ночи уже становилось зябко. Андрюша маялся в постели, сон упорно не шел. Привлеченный приглушенными голосами, он выглянул в окно. Отец и дед курили на полутемной веранде. Огоньки сигарет мерцали как светлячки.

«Вот это номер». – А Андрей думал, что дед бросил лет тридцать назад, сразу после войны.

Между дедом и отцом стояла бутыль, уже наполовину пустая. Свет тщедушной переноски разбрасывал по двору призрачные тени. Вокруг лампы вились мотыльки; отец с дедом, склонившиеся друг к другу, походили на двух заговорщиков. Разговор велся вполголоса, до Андрея долетали одни невнятные обрывки фраз, так что он ничего не понял. Он и не стремился понять, подслушивать вообще нехорошо, но голос отца – глухой, надломленный и какой-то чужой – запомнился ему навсегда. Перепуганный Андрей отпрянул от окна и с головой укрылся одеялом. В ту ночь он еще долго не мог уснуть.

Та давно ушедшая осень запомнилась Андрею еще одним событием, куда более веселым, – они с отцом отправились сначала автобусом, а потом на настоящем поезде в Киев, в магазин с несерьезным названием «Березка».[1] Солидная приставка инвалютный каким-то загадочным образом делала «Березку» недоступной большинству сограждан. Зато перед ними двери магазина распахнулись, так что домой отец и сын возвратились в новеньких, пахнущих заводской краской «Жигулях» третьей модели.

– На эти педали еще никогда не наступала нога человека! – улыбнулся Бандура-старший. Чувствовалось, что покупкой отец доволен. Цвет машины был ярко-желтым, в салоне стоял аромат нового дермантина. Андрей пребывал в восторге. Он подозревал, что это знаменательное событие в родном селе запомнилось не только ему одному.

Еще через пару лет Бандура-старший получил распределение в Южную группу войск, а проще говоря, в Венгрию. По обрывкам родительских разговоров, временами перераставших в баталии, Андрей знал и об альтернативе – полковничьей должности в Забайкальском военном округе. Отец склонялся к Забайкалью (вот он, унылый мужской прагматизм в чистом виде), но Будапешт, Балатон и мольба в глазах жены – «пожить, хоть немного, по-человечески» в конце концов, взяли верх. Они переехали в Венгрию.

Хорошее не длится долго. Или, сколько б оно не длилось, когда-то заканчивается. К началу девяностых Союз превратился в одноименную титаническую орбитальную станцию, по частям падающую на землю вместе со всем экипажем. Советские армии выкатывались из Европы, но если кто и ловил жирную рыбку в взбаламученной воде, то только не майор Бандура. Они вернулись в Дубечки, выбора, в общем-то, не было. «Родовое гнездо» встретило их заколоченными ставнями и зарослями сорняков во дворе. Дом три года простоял заброшенным после смерти деда в 87-ом.

Андрей вернулся в родную школу, только теперь в выпускной класс. Двор, школьные коридоры, повзрослевшие физиономии былых дружков и постаревшие лица учителей превратились для него в одно бесконечное «дежа вю».[2]

Мама занялась хозяйством, которое пребывало в запустении. Отец взялся за бутылку, самоубийственный, по сути, инструмент, но, очевидно, других в его арсенале не осталось. Горечи и непониманию, вынесенным из развала Армии и Страны, отставной майор противопоставил дедовский самогонный аппарат. Отец начинал с вечера, коротал со стаканом ночь и уже с утра блуждал в гиблом алкогольном тумане. Жена и сын были в ужасе, но поделать ничего не могли. И тогда мать Андрея стала инициатором приобретения пасеки. «И для здоровья полезно, ижить ведь как-то надо»… Последняя венгерская заначка улетучилась, а они стали владельцами трех десятков ульев, каждый на две пчелиных семьи. И отец пошел на поправку. Произвел ревизию сиротевшим в сарае «Жигулям» и взялся мастерить прицеп. Тут следует добавить, что руки у Бандуры-старшего росли, откуда им и положено.

А еще через полгода, когда жизнь едва начала налаживаться, аневризма, с которой мама жила неизвестно, сколько лет, убила ее прямо на пасеке.

Дождь прекратился внезапно, словно кто-то наверху перекрыл здоровенный кран. Андрей приподнял ногу с педали газа, скорость упала до шестидесяти. Следовало проявлять осторожность. На подступах к столице автоинспекция не дремлет, помогая утратившим бдительность водителям облегчать карманы. В положении Андрея было неразумно разбрасываться деньгами, собранными в дорогу с невероятным трудом.

– Сынок, – сказал Бандура-старший, вручая Андрею гнетуще тонкую пачку, – вот десять тысяч карбованцев. И у нас-то не Бог весть что, а для Киева – так и вовсе гроши, но это все, что мне удалось наскрести. Бензина у тебя – полный бак да канистра в придачу. Как доберешься, найдешь Олега Правилова. Он должен помочь. – Отец наморщил лоб, – жаль вот только, – не дозвонился до него, когда был в районе.

Это была их общая идея – Андрею выбираться в Киев к бывшему сослуживцу отца по Афганистану, полковнику (а то и генералу) Олегу Петровичу Правилову, который, по слухам (по даннымразведки) пробился в люди то ли в бизнесе, то ли на государственной службе – невелика, в общем-то, разница.

– Мужик он хороший, – отец потер кулаком щетинистый подбородок, – просто вытащил лотерейный билет немного симпатичнее моего…

Они сидели на пасеке. Вечерело. Последние, запоздалые пчелы (главные трудоголики или бездельники – их, пчел этих, не поймешь), громко гудя, добирались до ульев и исчезали в летках.

– Батя, а ты?..

Бандура-старший глубоко затянулся, выпустил сизое облако дыма через нос и решительно раздавил окурок в пепельнице.

– Да нет, с меня этого балета хватит, – он печально взглянул на Андрея, – и потом, сынок, на кого, интересно, я брошу пчел?..

В пути Андрей притормозил у придорожного базара, потратившись (можно даже сказать, пустив первую кровь, драгоценным отцовским карбованцам) на две пачки красной «Магны» и пластиковый стаканчик кофе. К кофе Андрей пристрастился в Венгрии.

«Добровольно вступаю в армию кофеманов и торжественно клянусь служить корпорации „Нестле“ верой и правдой, пока инфаркт либо цирроз печени не разлучатнас», – съязвил внутренний голос Андрея.

«Про „Филипп-Моррис“ забыл»… – огрызнулся Андрей.

Сумка с продуктами, захваченными из дому, покоилась на заднем сидении машины, а разнообразные искушения в виде чебуреков, пирожков и заварных пирожных Андрей преодолел чудовищным усилием воли. Отказав себе в чебуреках, – «под томатный сок, ммм… – Боже, какая ошибка!..», – он тем более не намеревался поддерживать штаны местным гаишникам. Потому утроил бдительность. Или даже учетверил. Мимо проплыл дорожный знак:

Сосредоточив внимание на переднем секторе обзора, Андрей совершенно забыл о зеркалах заднего вида. И зря. В них устрашающе быстро приближалась черная «БМВ», еще издали нетерпеливо сверкавшая фарами.

Тут, пожалуй, следует сделать оговорку. Справедливости ради нужно признать, что на манеру вождения многих шоферов с периферии – стоит им угодить в крупный город – начинает влиять какая-то неведомая сила, неудержимо влекущая на осевую. Часто дело обстоит таким образом, что заставить их переместиться правее, ближе к обочине, оказывается по плечу далеко не каждому участнику дорожного движения.

Впрочем, водитель «БМВ», быстро утратив терпение, – если это человеческое качество вообще было ему знакомо – ударил по клаксону, и, не сбрасывая скорости, а напротив, даже прибавив, устремился на обгон справа. Бандура, успевший краем глаза заметить разве что промелькнувшую позади тень, крутанул руль в ту же сторону. В следующую секунду уши заполнили скрежет рвущегося металла и пронзительный визг тормозов. Серебряным фонтаном брызнули стекла.

Звук автомобильной аварии трудно с чем-либо спутать. Он короток, как выстрел, он полон вырвавшейся на свободу энергии. Он страшен, потому что означает уже случившуюся беду. Сколько бы не бились звукооператоры, пытаясь придать реалистичность саундтрэкам остросюжетных фильмов, мы сидим перед телевизором без опасения схлопотать инфаркт – звук все равно не тот.

– Ни хрена себе! – Старший сержант Задуйветер загреб пятерней волосы, смахнул на пол фуражку и даже не заметил этого. – Ну, и ни хрена себе!

Они с напарником – Задуйветер за рулем патрульной «пятерки», а напарник на сидении пассажира – уже минуты две, как срисовали приближающуюся на большой скорости крутую иномарку и прикидывали в уме, – «тормозить, типа, или нехай прет себе наКиев, от греха подальше». Когда расстояние до иномарки, – «кажись, „БМВ“, а?..» – сократилось метров до двухсот, а Задуйветер, нашаривая жезл, кряхтя лез из кабины, – решились все же остановить, – «БМВ» врезалась в идущую впереди желтую «тройку», и машины закружились по дороге, будто обезумевшие фигуристы.

Андрей вцепился в руль и что есть силы, нажал на тормоз. Движение безнадежно запоздало, он и сам понимал это.

«Твою мать! Вляпался! Ах, елки-палки. На последних долбаных километрах!»

Справа, двигаясь по какой-то невероятной траектории, пролетела иномарка. Лица за затемненными стеклами вроде бы что-то кричали, но ничего слышно не было. Потом «БМВ» унесло куда-то вбок, из поля зрения Андрея. «Тройку» развернуло на сто восемьдесят градусов, и она застыла у обочины.

Первой жертвой аварии стала пара гусей, облюбовавшая придорожную лужу. Лужа по размерам напоминала скорее небольшое озеро, и гуси бороздили его гладь с грацией прирожденных лебедей. Потерявшая управление иномарка вылетела с дороги и накрыла их своим днищем. Преодолев водную преграду в вихре брызг, «БМВ» замерла, остановленная телеграфным столбом.

Как часто бывает в таких случаях – вокруг повисла гробовая тишина.

Первым, что привлекло внимание Андрея, когда он с трудом выбрался из машины, ноги подгибались и не желали служить, был десяток продавщиц придорожного базарчика. Торговки в молчании застыли у ведер с овощами и фруктами. Изваянные в белом мраморе, они сделали бы честь любому позолоченному фасаду какой-нибудь выставки достижений народного хозяйства. В советские, разумеется, времена.

Андрей рассеянно огляделся. «Бимер», словно пораженный матадором бык, лежал посреди лужи, уткнувшись носом в массивный телеграфный столб. Антифриз вырывался из-под покареженного капота с шумом небольшого гейзера. Картина напоминала панораму катастрофы тунгусского метеорита, изготовленную в масштабе для областного музея природоведения.

Отдадим должное Андрею. Забыв об острой боли в ноге и даже не подумав оценить повреждения, полученные отцовской «тройкой», он бросился к иномарке.

Практически все пространство салона занимали сработавшие подушки безопасности. Андрей дернул водительскую дверь, но та не поддалась – заклинило; дернул снова и крикнул противоестественно тонким фальцетом:

– Ребята, помощь нужна!? – Нелепый вопрос, но как раз из тех, что почему-то звучат при авариях. Из салона донеслась приглушенная нецензурная ругань. Правая дверь начала открываться, сначала одна нога – в носке, потом другая, обутая в дорогой ботинок, поочередно плюхнулись в лужу. Андрей в три прыжка обогнул «БМВ» и успел подхватить рослого, средних лет мужчину с белым, как простыня лицом, на котором пережитый страх уступал место ярости.

– Сейчас тебе, мудила, помощь потребуется… – замогильным голосом сообщил пассажир иномарки. Кожаная куртка, не из дешевых, была расстегнута нараспашку, кровь толчками покидала крупный нос, покрывая причудливым узором галстук и лацканы двубортного пиджака. Несколько секунд пассажир и Андрей стояли, обнявшись, будто два пьянчуги после вечеринки. Бандура не решался отпустить пассажира, качавшегося, как тополь на ветру. Неожиданно мелькнул кулак, и Андрей отпрянул, схватившись за челюсть:

– Ай!..

– Хорек тупоголовый! – пассажир двинулся на Бандуру, яростно сжимая кулаки. На правом сверкала золотая «гайка», величиной с небольшой скворечник. Второй удар пришелся в пустоту, Андрей всем корпусом уклонился вправо, в душе благодаря отца, открывшего для него лет эдак с десять назад удивительный мир рукопашного боя. Двигаясь вслед своему кулаку, пассажир потерял равновесие и рухнул в грязь, словно срубленный дуб.

В следующий момент спутники пассажира с золотой «гайкой» наконец-то выбрались из «БМВ» и бросились на Андрея. Оба были одетыми в спортивные костюмы здоровяками, с лицами, не тронутыми интеллектом. Под градом ударов Андрей попятился, пока не оказался в луже.

– Мужики! Да что вы делаете?! – отчаянно завопил Андрей.

Если его крики и подействовали на «спортсменов», то лишь раззадорили. Они жаждали крови. Андрей ее не хотел. Только что он сидел в уютном салоне, курил сигарету и строил воздушные замки. И вот уже все пошло наперекосяк. И не отмотаешь обратно, словно кассету в видике, и не проедешь другой дорогой.

– Прекратите, ребята! – снова выкрикнул Андрей, но молодчики его не слушали. В тупых глазах спортсменов он читал смертный приговор.

Бешенство охватило Андрея, ноги дрогнули, будто через них прошел ток, в животе на одну секунду очутилась свинцовая гиря. Чудом избежав совершенно убийственного аперкота, (попади кулак в цель, все было бы кончено), Андрей ответил прямым, вложив в удар вес собственного тела. Кулак угодил в подбородок, сразив бугая наповал. Очень кстати, надо признать, потому как второй «спортсмен», ничуть не смущенный потерей напарника, попер на Андрея, как бульдозер. В ходе последовавшего короткого поединка Бандура получил возможность удостовериться, что занятиям кикбоксингом его противник уделял намного больше времени, чем, к примеру, шахматам. И все же Андрею удалось с ним справиться. Здоровяк попался на контратаке, пропустив увесистый пинок в солнечное сплетение. Сложился пополам и ввалился спиной в открытую дверь своей машины.

Точку в схватке поставил пассажир с золотой «гайкой». Пока Андрей праздновал победу, он подкрался сзади и предательским ударом, пистолетом по уху, отправил его в глубокий нокаут.

Всю дорогу из Крыма полковник УБЭП Сергей Украинский так и не сомкнул глаз. Закрепленные за ним два амбала в спортивных костюмах, не то водители, не то телохранители, менялись за рулем, отдыхая по очереди, а он, абстрагировавшись от окружающего, думал о задании, ожидающем в столице. И чем больше думал, тем меньше оно ему нравилось.

В Крыму Украинский провел блестящую операцию, в результате которой трудовой коллектив одного из лучших пансионатов полуострова передал свои акции оффшорной компании Афанасиса, зарегистрированной под безоблачным небом острова Кипр. Тем вечером Украинский даже позволил себе немного расслабиться, посидеть в шезлонге с бутылочкой пива, удовлетворенно осматривая новые владения и раздумывая о звериной сущности коммунистического режима, лишившего человека радости обладания частной собственностью. За мраморной балюстрадой, очевидно, еще сталинской постройки, колыхались верхушки тропических деревьев, названий которых Украинский не знал, а потому обобщенно окрестил пальмами. Сквозь сочную и пахучую зелень проглядывала изумрудная чаша Черного моря, в мае еще холодного но все равно такого прекрасного. Украинскому даже представились группы совслужащих, кто в широкополых шляпах и белых парусиновых штанах – «или что там еще носили в 30-е?», – а кто и в гимнастерках, украшенных шпалами и ромбами, – «почемубы и нет?» Совслужащие, плотно поужинав, спешили в летний кинотеатр на александровскую «Волгу-Волгу».[3] Многие волокли с собой одеяла – не потому, что холодно, а оттого, что скамейки деревянные.

Украинскому давно пора было набирать телефонный номер Артема Павловича Поришайло, человека, без вмешательства которого все эти пальмы были бы также далеки от полковника, как звезда Бетельгейзе в созвездии Ориона. Но бывают моменты, когда хочется запустить мобильником в море, вырвать телефонные провода, а въездные ворота заварить автогеном. При этой мысли губы Украинского расползлись в счастливой улыбке, впрочем, сменившейся гримасой, когда на поясе запиликал телефон.

– Сергей Михайлович?

– Здравствуйте, Артем Павлович. А я как раз ваш номер набираю. У меня все решилось нормально.

– Знаю, – нетерпеливо перебил Поришайло. – Сергей Михайлович, мне нужно, чтобы завтра, между шестнадцатью и семнадцатью ноль-ноль ты был в Гробарях, гм, под Киевом. Там ты встретишься с Милой Сергеевной… Она передаст инструкции касательно решения проблемы, которую мы с тобой, г-гм, уже обсуждали. Место встречи – возле почты. Желаю, гм, удачи… – динамик выдал короткие гудки, – Поришайло прервал связь.

Цепляя телефонную трубку к поясу на объемистой талии, Украинский досадливо поморщился: «Стоит вам отрастить мало-мальскиприличный живот, как ваштелефон начинает выскакивать из штанов, как черт из табакерки, при каждой попытке занять сидячее положение».

Артема Павловича Поришайло Украинский знал давно, и если Артем Павлович (умевший по-военному четко ставить задачи) говорил: «мне нужно, чтобы завтра…», то следовало изымать «спортсменов» из бара, заправлять полный бак и в полночь садиться в машину. А если Артем Павлович перемежал речь глухим утробным «г-м, г-гм», – то ли бульканьем переполнявших его эмоций, то ли хрипом, то ли рычанием, точного ответа Украинский не знал, то темпы следовало удвоить. А то, гм, и утроить. В этом Украинский не сомневался.

Судьба свела Украинского с Поришайло в далеком и тревожном 1983-м году, когда занявший кресло генсека Юрий Андропов начал на партийном олимпе охоту за скальпами номенклатурщиков самого высокого ранга. Начальники главков, министры и даже члены ЦК потянулись на Лубянку унылыми тропами, заросшими бурьяном со времен товарища Сталина. Ночи длинных ножей, устраиваемые Юрием Владимировичем оппонентам, сотрясали советскую пирамиду до основания, отдаваясь угрожающим гулом в самых глухих ее уголках. В бесчисленных кабинетах сидели начальники и вибрировали от тошнотворного страха (в большинстве случаев не зря). Кое-кого засасывало в угрюмые подвалы, иные мощными толчками забрасывались наверх.

Случилось так, что раздутым Андроповым ветром перемен, Артем Павлович Поришайло, недавний выпускник высшей партийной школы, оказался занесенным в кресло первого секретаря Октябрьского райкома столицы советской Украины. Капитан госбезопасности Украинский, до недавнего времени коротавший суровые чекистские будни в поисках диссидентов, попал на должность заместителя начальника Октябрьского РОВД: Андропов громил милицейскую вотчину Щелокова,[4] и офицеры МВД вылетали с постов как пробки из бутылок, заменяясь прибывающими на усиление чекистами.

У товарища Поришайло не вызывала восторга (по наблюдениям товарища Украинского) сталинская методика ротации кадров, в которую товарищ Андропов вдохнул новую жизнь. Уж очень от нее попахивало 37-м годом.

Но соображения эти Поришайло, по понятным причинам, предпочитал держать при себе. Дул попутный ветер, оставалось только ставить паруса. По району покатились милицейские облавы, прогульщиков настигали в кинотеатрах или выволакивали из пивбаров: «Добрый день, почему не на работе, документики, пожалуйста». Ужесточение паспортного режима, беспардонные проверки на улицах и кордоны «народных контролеров» на подступах к большинству учреждений (детсады не в счет) стали «приятной» неожиданностью для горожан, за тридцать лет более-менее спокойной жизни отвыкших от законов военного времени.

Впрочем, все то были цветочки. Настоящая борьба (со стрельбой, убийствами и расстрельными приговорами) развернулась в экономической плоскости, где Андропов предпринимал последнюю попытку либо сокрушить теневую экономику, либо подмять ее под себя. Шансов на победу у него не было, – вместо одной отрубленной головы вырастали три новые, а вот наломать дров он мог. Поришайло, новый человек в районе, ощущал острую нужду в своих людях, в первую очередь – в силовых структурах, как сейчас принято говорить. Ему на глаза попался Сергей Украинский.

Узнав из передовицы «Правды» фамилию нового генсека, капитан госбезопасности Сергей Украинский испытал глубокое удовлетворение. Наконец-то, впервые за шестьдесят с лишком лет советской власти, у руля государства встал шеф тайной полиции. По мнению Украинского, в стране давно следовало навести порядок. Разобраться с расплодившимися повсюду взяточниками, казнокрадами, барыгами, болтунами, блатными, с рокерами, с панками, с прогульщиками, наконец. Список был длинным. Про Андропова говорили, что, мол, этот может. Однако последовавший вскоре перевод в МВД, пусть и с повышением в должности и звании, вызвал у Украинского шок. К встрече с уголовным миром новоиспеченный майор милиции был не готов. Он искал точку опоры, поглядывая то под ноги, то по сторонам, то вверх. В общем, Поришайло и Украинский были занесены ветром перемен в Октябрьский район практически одновременно и вскоре нашли друг друга.

Горбачевскую перестройку Украинский встретил настороженно. Не худшая реакция для человека, разменявшего пятый десяток. Причем половину жизни тянувшего лямку в органах. Отправляясь двадцать лет назад, с легкой руки особиста погранотряда, где он служи срочную, в училище КГБ, в Москву, Украинский видел свое будущее наперед, до самих теплых кальсон к пенсии, и это его вполне устраивало. Не все, к счастью, рождаются «сотрясателями вселенной», как некогда монголы величали Чингиз-хана. Украинскому хотелось дожить до старости, имея ноги в тепле, кусок мяса в животе и крышу над головой. Совершенно нормальная жизненная позиция, отражающая целиком понятное стремление к нормам западного социального страхования, только вывернутая на советскую изнанку.

Опустевшие в ходе перестройки прилавки магазинов Украинского не смущали. После войны и похуже бывало, и ничего, перетерпели как-то. Его отец сложил голову на фронте под Ельней, мать унес голод, поразивший западные регионы СССР в 47-м. В детдоме Украинский привык ходить с низко опущенной головой, высматривая, не обронил ли кто копеечку-другую. В случае удачи бежал в гастроном, где лакомился сырым яйцом, не отходя от прилавка. Оканчивая ПТУ в семнадцать, он владел одними штанами, протертыми сзади ниже пояса до такой степени, что на редких вечерах в доме культуры от танцев приходилось отказываться, отирая стены. И ничего, выжил и вырос, получив к тому же две рабочие специальности – каменщика и штукатура.

Однако воцарившийся в конце 80-х хаос назвать временными трудностями просто не поворачивался язык. Украинский не верил в неминуемую победу коммунизма и в лучшие для Советского Союза годы (таких дураков в КГБ не держали), но полагал, что если есть заведенный порядок, то его следует придерживаться. Тогда твердая земля под ногами не превратится в палубу танцующего на волнах парохода, что уже совсем не мало. А если картина такова, что грязевой оползень тянет жилой дом к краю пропасти – под скрип конструкций и крики жильцов, то следует наконец-то захлопнуть рты и начинать что-то делать. Украинский и сам не знал, на какую баррикаду завела бы его нарастающая внутри злость, если бы ему на плечо не легла твердая рука старшего товарища.

Поришайло легко и непринужденно поднимался вверх, словно гелиевый шарик, выпущенный пионером на первомайской демонстрации. Конец десятилетия Артем Павлович встречал в Управлении делами горкома партии. Трудился по пятнадцать часов в сутки, как Бонапарт над планами мирового господства, создавая совместные предприятия, фонды и фирмы.

– Разуй глазки, Сергей Михалыч, какое вредительство? Г-гм… – Поришайло одарил подполковника взглядом отца, утомленного непроходимо тупым сыночком. – Мы входим в рынок, гм, движемся, так сказать к мировым ценностям, партия, как всегда, – в голове колонны, а тебе, гм, враги народа мерещатся… – Артем Павлович плеснул в стаканы армянский коньяк. В те времена в бутылках вместо благородного напитка частенько оказывался коньячный спирт, что считалось еще и не худшим вариантом. Но только не в баре Артема Павловича.

– Ты вот что, гм, кончай хандрить. Работы – воз и телега.

Вскоре на погонах Украинского добавилось по звездочке, он занял просторный кабинет в городском управлении БХСС и с головой окунулся в работу. Рынок вам – не плановая экономика развитого социализма, он диктует свои условия, из которых произрастают методы работы. На рынке, как на поле чудес, всегда найдутся операции, которые нужно подстраховать; партнеры, которым пора вправить мозги и конкуренты, прямо-таки напрашивающиеся на экскурсию в СИЗО.

Итак, полковник Украинский сидел в черной «БМВ», стремительно несущейся по трассе Кировоград-Киев, абстрагировавшись от окружающего, и прокручивая в уме задачу, поставленную Артемом Павловичем. Выполнять ее полковнику не хотелось, на то был вагон причин, да что поделаешь? Прошло два года, как неумолимая судьба стерла с политических карт мира аббревиатуру СССР, ушла в историю КПСС, под руку со своей руководящей ролью, товарищ Поришайло превратился в весьма респектабельного бизнесмена, владельца целой грозди фирм и концернов, а вот как ставил задачи Сергею Михайловичу, так и продолжал ставить.

«Диалектика, мать ее», – подумал Украинский, отвинчивая колпачок термоса и пытаясь не пролить на брюки горячий черный кофе. – «Подвеска конечно, хороша, слов нету, „БМВ“, она и в Африке – „БМВ“, но и наши дороги за здорово не возьмешь». Он уже открыл было рот, намереваясь сказать водителю, чтоб сбросил хоть немного, не автобан ведь, в самом деле, но, глянув на часы, промолчал. Ему представилась недовольная гримаска на красивом личике Милы Кларчук, уже битых минут сорок, скорее всего, томящейся возле здания почты в Гробарях. Вызывать раздражение Милы Сергеевны Украинскому не улыбалось. Несмотря на внушительный стаж работы в органах и кресло, из которого кое-что, да видать, о Миле Кларчук он знал только то, что она: во-первых, обворожительная женщина и, во-вторых, ближайший сотрудник Поришайло, занимающийся самыми деликатными вопросами. Или наоборот. И еще, на подсознательном уровне Украинский ощущал скрытую угрозу, исходящую от этой красавицы. Ощущение опасности пока не подкреплялось никакими фактами, но и не исчезало.

В ветровом стекле промелькнула черная надпись на белом щите:

В следующую секунду водитель врубил клаксон и заорал, крик сразу захлестнуло грохотом сильнейшего удара. Украинский, чувствуя себя снарядом, выпущенным из хорошей гаубицы, например, из «Акации», полетел вместе с термосом и чашкой в направлении капота. Последней его мыслью было, что на сей раз выполнять поручение Поришайло ему, похоже, не придется…

Сержант Задуйветер, терзаемый сомнениями, наблюдал за разгоревшейся в панораме заднего стекла дракой, и, наконец, принял решение. Издал вздох мученика за грехи всего человечества и с тяжелым сердцем полез из кабины:

– Вот дернул черт махнуться с кумом сменами, а? Кум, чтоб ему пусто было, теперь горилку хлещет на свадьбе, а я тут это… – ворчал Задуйветер, имея в виду, что добрые дела наказуемы.

– Дядя Коля, они ж его прибьют! – подал голос напарник, молодой соседский пацан, которого сам Задуйветер и пристроил по доброте душевной с пол года назад в органы.

– Ну шо ты: дядя Коля, дядя Коля?! – поступающий вовсю адреналин окрасил лицо Задуйветра буряковым цветом. – Да сейчас хрен разберет, по нынешним временам, мать их, кого тут «это», а кого – нет. Вот шмальнут в пузо… – они выбрались из патрульной машины и, поправляя белые портупеи, двинулись к месту ДТП, превращенному участниками аварии в площадку для боя без правил.

Нужно сказать, что продавщицы маленького придорожного базарчика, послужившие основой бандуровской фантазии о скульптурной группе колхозниц, уже куда-то исчезли. Вот только что были тут, топтались и галдели, перемалывая языками последние районные сплетни, глядь – и нет их. Расположенный неподалеку коммерческий ларек, считавшийся в Гробарях первой рыночной порослью, тоже успел закрыться с быстротой глубоководной тридактны, учуявшей приближение осьминога.

Вообще говоря, если уж на то пошло, первой рыночной порослью Гробарей следовало бы, по справедливости, назвать кипучую деятельность председателя местного совета, но о ней мало кто знал, осведомленные же предпочитали помалкивать.

Пройдясь взглядом по наглухо задраенным ставням, на которых, по его мнению, теперь не хватало разве что вывески «ВСЕ УШЛИ НА ФРОНТ», сержант Задуйветер прочистил горло и… обомлел, заметив, наконец, в руке одного из драчунов ПИСТОЛЕТ.

– Так я и знав, так я и знав! – застонал Задуйветер, сделал еще пару шагов по гравию (ноги, сволочи, перестали гнуться), одновременно вытаскивая из кобуры штатный ПМ и пытаясь совладать с мочевым пузырем. Пузырь, падлюка, предательски налился свинцом в попытке выйти из-под контроля. Задуйветер послал пузырь в задницу, яростно передернул затвор и гаркнул на всю улицу не своим голосом:

– А ну, ты, кыдай зброю, кыдай зброю, падло!

Как и предполагал полковник Украинский, Мила Кларчук уже больше часа томилась в припаркованной возле здания почты новенькой красной «Мазде». Но ни в семнадцать, ни в семнадцать тридцать Сергей Михайлович не объявился. Молчал и его мобильник.

Прошел короткий дождь, снова засветило солнце. Дорога практически опустела. Мила полагала, что со стороны Украинского не очень-то любезно заставлять так долго жидать даму, но бизнес – есть бизнес, а дорога – есть дорога. Это она понимала.

Без двадцати шесть Мила запустила двигатель и медленно покатила по трассе, отыскивая указатель разворота и собираясь ни с чем возвращаться в Киев. Стало совершенно очевидным, что какая-то веская причина задержала полковника в пути. Эта причина открылась Миле Сергеевне за поворотом дороги, причем настолько внезапно, что она просто не поверила глазам.

– Ну, ты, козел, конкретно попал, – нога в кроссовке «Найк» угодила точно под ребра, и пытавшийся подняться Бандура снова повалился в грязь. Разбитый пистолетом затылок, казалось, выстреливал импульсы жесточайшей боли, рвавшиеся в голове ураганным артиллерийским салютом. Андрей почти ничего не видел, после того как один из спортсменов выхватил газовый баллончик и пустил жирную струю «черемухи» прямо ему в лицо.

– Обшмонайте его, – скомандовал кто-то сверху. Андрея пинком перевернули на спину. Посыпались пуговицы ветровки, и пластиковый пакет с документами, деньгами и отцовским письмом перекочевал из оборванного кармана рубашки в руки владельца кроссовок «Найк».

– Не кисни, мудень, сейчас поедем квартиру твою смотреть, – кроссовка снова врезалась в ребра.

– Дай сюда, – пассажир с золотой «гайкой» протянул левую руку, держа в правой внушительных размеров пистолет, вес которого Андрей только что ощутил на черепе. – Халупу в глухом селе ты посмотришь, – пластиковый пакет исчез в кармане пассажира, – если, конечно, сперва найдешь его на карте.

– Ничего, Сергей Михайлович, поставим козла на счетчик, кровью отхаркает…

– Посмотрим, – Андрей сплюнул кровь из разбитого рта, – посмотрим, сволочи, кто кого поставит, когда я дозвонюсь Правилову!

Если честно, он очень испугался, он просто не мог представить, что этот кошмар разыгрывается наяву, с ним в главной роли, и выкрикнул это просто, чтобы хоть что-то сделать.

Пассажир с «гайкой» вздрогнул, словно от пощечины, спортсмены дружно открыли рты. Захлопнуть их они не успели, потому что кто-то вдруг рявкнул со стороны:

– А ну, ты, кыдай зброю, кыдай зброю, падло! – На сцене появилась гробарская милиция.

Мила на «нейтралке» прокатилась мимо, оставив эту сцену за левыми боковыми стеклами. Затем крутанула руль и, преодолев двойную осевую под самым носом стражей порядка (довольно нескромно, но ситуация позволяла), плавно притормозила в пяти метрах от останков «БМВ». Украинский как раз махал красным удостоверением перед носами гаишников:

– Только что подрезал нас, разбил машину, – Сергей Михайлович указал пальцем в сторону изувеченной иномарки. – Может, он пьяный или обкурился. Не уверен, есть ли у него вообще документы…

Пожилой сержант слушал угрюмо, не спеша прятать пистолет в кобуру.

Мила нетерпеливо царапнула коготками руль – на звук клаксона мужчины, как по команде, обернулись.

– Сергей Михайлович! – она выразительно постучала пальчиком по запястью правой руки, на котором красовался «Ролекс». Украинский кивнул Миле и снова вцепился злым взглядом в лицо старшего гаишника:

– Значит, сержант, разберетесь здесь, как положено… – и не отпускал, пока тот не буркнул:

– Так точно.

Украинский прошел к «Мазде» и распахнул дверцу. Пока он втискивался на переднее сиденье легковушки, Бандура успел заметить соблазнительные коленки прекрасной хозяйки «Мазды». Затем машина тронулась с места и, набирая скорость, устремилась в сторону Киева.

– Какая клевая телка, – мечтательно прошептал разбитыми губами Андрей и потерял сознание.

Киев встретил Андрея необыкновенно ласковым вечером пятницы, какие случаются лишь в апреле, когда уже обернулись ручейками последние мартовские сугробы, а время майских гроз еще не наступило. В эту пору яблони и груши одеваются белым цветом, запах их, нежный и ненавязчивый, заполняет улицы и скверы, проникает в окна, пробуждая в душах сладкую грусть.

Бандура вышел из трамвая на улице Воровского и облегченно вздохнул. Он все ждал появления контролера, убедившись накануне, что как посыплются неприятности, – только успевай карманы подставлять. Но то ли чудесный вечер проделал основательные бреши в суровых контролерских рядах, то ли вообще перевелись они к весне 93-го года, только Андрея в трамвае никто не потревожил.

Пройдя метров сто по брусчатому тротуару, Андрей свернул в тенистую аллею и оказался перед внушительным трехэтажным особняком. Арочный въезд во внутренний дворик преграждал красно-белый шлагбаум. Рядом со шлагбаумом торчала аляповатая будка охраны. Прикрепленная к фасаду особняка табличка сообщала:

Отцовское письмо исчезло, но адрес, по которому следовало искать в Киеве Олега Петровича Правилова, Андрей запомнил наизусть. На месте ли сейчас Правилов, или появится в понедельник, принципиального значения не имело. Только не после вчерашнего. Он добрался, – вот что было главным. Авария в Гробарях задержала Андрея всего на сутки. Не худший результат, учитывая все обстоятельства.

После того, как красная «Мазда» унесла в сторону города и пассажира с золотой «гайкой», и прекрасную незнакомку, сержант Задуйветер приступил к выполнению должностных обязанностей: составил протокол, сообщил о том, что желтая «тройка» отправляется на штраф-площадку (ничего не попишешь) и усадил Андрея в патрульную машину, предварительно сковав руки «браслетами». Уж очень напирали «спортсмены». Сержант Задуйветер с радостью надел бы наручники на обоих спутников киевского полковника, или кандалы с гирей, а еще лучше – колодки, но… «Спортсмены» не слазили с мобилок, пока за ними не прибыла «БМВ» – зеркальная копия их собственной машины до столкновения с телеграфным столбом.

Когда амбалы наконец укатили, Задуйветер снял наручники, протянул Бандуре права (после того как Андрея тормознули на Винницком КП, права он отчего-то засунул в задний карман брюк, теперь вышло – счастливая случайность) и показал на дверь:

– Иди, хлопец, знайдешь документы – прыходь, никуды твоя машина не денется.

И Андрей пошел вдоль дороги, разминая затекшие кисти рук.

«А чего еще делать-то?..»

На краю села умылся у колодца и привел в относительный порядок одежду.

На смену вечеру быстро пришла ночь. Андрей свернул в поле, рассудив, что голосовать в свете фар – «один черт бестолку, а вот угодить под колеса намного легче, чем днем». Кроме того, у него раскалывалась голова, а грудная клетка выглядела одним большим кровоподтеком. И, наконец, Андреем отчего-то овладело такое предчувствие, будто «спортсмены» еще вернутся. Или поджидают где-то впереди. И то и другое не сулило ничего хорошего.

«На сегодня с меня довольно, – сказал, поежившись, Андрей, – от ночевки в лесопосадке еще никто не умирал. Май – не февраль, слава Богу. Перекантуюсь».

К рассвету синяки и ссадины распухли до угрожающих размеров. Левый глаз полностью затек. Андрей продрог до костей и чувствовал себя гораздо хуже вчерашнего. Он с трудом поднялся на ноги, – «не лежать же весь день в кустах?» – отряхнул с себя черные прошлогодние листья, уныло покачал головой, – «ох и видок у тебя, приятель», – и, прихрамывая, выбрался на дорогу.

Каждый шаг отдавался в ребрах, но Андрей упрямо шагал вдоль обочины, горячо сожалея об аптечке, забытой на заднем сидении «Жигулей». Аптечка была собрана в дорогу руками Бандуры-старшего с педантизмом, свойственным большинству отставных военных, и заботой, отличающей хороших матерей. Теперь об аптечке можно было забыть. Впрочем, как и о машине. Поскольку с исчезновением денег все виды транспорта, кроме автостопа, стали ему недосягаемы, Андрей шел пешком, периодически и без особой надежды, вяло махая проносящимся мимо машинам. Бандура принадлежал к тому типу людей, которым идти при любых условиях лучше, чем сидеть, ожидая у моря погоды. Курить хотелось просто-таки невыносимо.

К исходу третьего часа, громко стравливая воздух и обдав Андрея запахами горячей резины, машинного масла и отработанной соляры, рядом притормозил тяжело груженый «КамАЗ» с прицепом.

– Давай, залазь, – здоровяк в видавшей виды десантной тельняшке добродушно осклабился. – Ты что, боксер?

– Бульдог, – мрачно отшутился Бандура и плюхнулся на сиденье.

Так он попал на Большую окружную дорогу, в район конечной скоростного трамвая, а оттуда с двумя пересадками на Воровского. В чудесный, не по-нашему ухоженный дворик, наполненный ароматом цветущих вишен, прямо под красно-белый шлагбаум. Андрей прикрыл глаза и, подставляя лицо ласковому закатному солнцу, потянул носом нежный, трепетный аромат, который и сравнивать нечего с резкими, агрессивными миазмами, распространяемыми оранжерейными монстрами, от которых, по глубокому убеждению Бандуры, всегда отдавало похоронами.

– Эй, парень, иди-ка на хрен отсюда, – из будки высунулся здоровенный охранник, внешним видом весьма смахивающий на вчерашних «спортсменов». Если бы Бандура слышал хоть что-то о клонировании, то вполне мог бы предположить, что преступные опыты проводились где-то неподалеку.

– Вообще-то, мне нужен Олег Петрович Правилов, – Андрей изобразил на лице максимально вежливую улыбку, на какую только оказался способен.

– Да что ты говоришь?! – Охранник даже повеселел. – Тебе вообще-то нужен Правилов? – Он уже откровенно улыбался – Ты это, похоже, рекламируешь вещи для бомжей? Так Правилов не купит, гарант…

Бандура открыл было рот, соображая, что бы ответить, но тут от поворота надсадно загудел клаксон, охранник пулей метнулся к шлагбауму, и в арку на большой скорости влетели два джипа. Шли они буфер в буфер, создав у Андрея полноценное впечатление небольшого паровоза, въезжающего в железнодорожный тоннель.