Три Шарлотты

Глава шестнадцатая

В семье считали, что Бен Гарц чрезвычайно внимательный человек. Тот, кто ухаживает за девушкой, так сказать, через ее родных, не может не считаться внимательным человеком. Но спустя несколько недель после отъезда Лотти выяснилось, что его внимание, несомненно, адресовано скорее кемповской, чем пейсоновской ветви семейства. Например, первая посланная им коробка конфет пришла через неделю после отплытия Лотти в Европу. Это была внушительная конструкция, обтянутая атласом, парчой, позолотой и кружевами. Видя такие штуки в окнах дорогих кондитерских, невольно задаешь себе вопрос: неужели человек может быть так безнадежно глуп, или так богат, или так влюблен, чтобы покупать их? Придя домой со службы в один из прохладных осенних дней, Чарли нашла на своем туалетном столике большой четырехугольный пакет. Адресованные ей письма, пакеты и номера звонивших ей по телефону всегда складывали на этом столике.

– Была почта? – спросила она.

Ее быстрые глазки видели, что почты нет. Но она так ждала почту – в частности одно письмо, – что все-таки спросила со смутной надеждой. Почта в те дни означала для Чарли тоненький конвертик, заклеенный с одной стороны полоской бумаги, указывавшей, что письмо прочел цензор. Затем она увидела коробку. Коробку эту невозможно было не заметить, ибо она заключала в себе, как оказалось, четыре фунта самых замысловатых произведений знаменитого Вуда. В то трудное время конфеты принадлежали к числу вещей, без которых люди научились обходиться. Поэтому, развернув пакет, Чарли воскликнула:

– Вуд! – И затем добавила: – От кого это может быть?.. О Господи, похоже на дворцовую мебель или на раззолоченный гроб. Ага, это от Бена Гарца! Ну, Лотти не может сказать, что я не поддерживаю огонь в домашнем очаге.

Пышную бонбоньерку Чарли отдала Жаннете, а больше половины ее содержимого – бабушке и тете Шарлотте, поглощавшим сладости в потрясающих количествах: очевидно, тлеющий огонек их старых организмов требовал этого, утешающего их топлива. Сама Чарли едва дотронулась до этих лакомств: она больше заботилась о свежести кожи, чем о вкусовых усладах. Она хотела поблагодарить Бена записочкой и даже приступила к делу: написала адрес своим размашистым, торопливым почерком на толстом мохнатом конверте. Но что-то отвлекло ее, и письмецо так и осталось ненаписанным. Бен явился к ним через неделю, после обеда – заглянул на минутку, проезжая мимо, – и деликатно упомянул об этом обстоятельстве:

– Ах да, мисс Чарли, я послал вам немножко конфет… и не знал, получили ли вы…

Тогда ей действительно стало стыдно.

– О, мистер Гарц, какой свиньей вы меня, наверно, считаете! Но я начала вам записку, честное слово, а потом…

Она даже сбегала в себе в комнату и возвратилась с конвертом и листом бумаги, на котором было написано его имя и адрес. Бен сказал, что сохранит этот листок, и многозначительно засунул его в левый жилетный карман.

Следующая коробка – его второе подношение – превратила первое в величину бесконечно малую. Адресовано оно было миссис Кемп. Она как-то сказала, что не сетует на отсутствие белого хлеба, или сахара в кофе, или новой одежды, но что более всего она страдает от невозможности покупать цветы. До сих пор у нее всегда были цветы в гостиной – она имела текущий счет в цветочном магазине. В коробке было две дюжины «американских красавиц», стебли которых торчали через прорези коробки. Дело было в ноябре, и алые красавицы стоили пятнадцать долларов дюжина. Во всем доме не было достаточного количества высоких ваз для них. Они яркими пятнами выделялись на блекло-зеленом фоне веранды, заливали багрянцем гостиную и даже спальню Беллы. Чарли заявила отцу, что он должен постигнуть всю серьезность положения.

– Где твоя гордость, Генри Кемп! Две дюжины «американских красавиц»! Это равносильно бриллиантам.

Генри разглядывал их, с печальным видом поглаживая подбородок, и горько усмехался.

– Я предпочел бы, чтобы Бен в следующий раз прислал такую же сумму наличными.

Генри Кемп был в критическом положении. Уже нельзя было сказать просто, что дела идут плохо: его дело развалилось. Импорт умер, его уничтожили подводные лодки. Предприятие Кемпа, наряду со многими другими, менее значительными и процветающими, закрылось из-за отсутствия товаров. Постепенно, одна за другой, исчезли все ценные вещи, даже воспоминания не осталось о прежнем величии, если не считать чудесной коллекции венецианского стекла, ликерных сервизов богемского хрусталя и французских туалетных приборов, приобретенных Беллой в те дни, когда ее супруг торговал этими драгоценными вещами. По временам Генри смотрел на них долгим взглядом, брал с буфета или туалетного стола какую-нибудь старинную вещицу французского фарфора или итальянского стекла, переворачивал и всматривался в знакомую марку. Он знал их так, как оценщик знает бриллианты. Его зоркий глаз видел каждый изъян в глазури или окраске.

И вот, дожив до пятидесяти лет, Генри Кемп оглядывался кругом, ища, с чего бы начать. Он найдет свое дело. Ведь молодежь забирают сотнями тысяч. Ему предложили место, требовавшее разъездов по стране. Он не строил себе иллюзий – в пятьдесят лет ему предстояло сделаться коммивояжером. Это была горькая пилюля для Генри Кемпа, и он никак не мог заставить себя ее проглотить.

Долгие пустые дни тянулись без конца, но Генри старался делать вид, что занят. Каждое утро он вставал в привычное время, принимал ванну, брился и тщательно, как всегда, одевался. Затем завтракал, пробегая газету, немножко торопясь, словно его ждал автомобиль или нужно было поспеть на поезд в восемь сорок пять утра. Двадцать пять лет он ежедневно ездил в город в один и тот же час с оживленным и бодрым выражением лица, настраиваясь на полный рабочий день. А теперь живой взгляд потух, упругой походки как не бывало, он стал волочить ноги. Белла часто удивлялась, куда он ездит, чем наполняет свой день. Он был членом нескольких клубов, больших уютных клубов на Мичиган-бульваре. Но у американского делового человека клубы – это место для делового разговора за ленчем, В рабочие часы дня они, по большей части, пустуют. Иногда Чарли спрашивала:

– Позавтракаешь со мной, папа?

– Мне нужно повидаться с одним человеком в двенадцать. Маленькое совещание. Не знаю, когда оно кончится.

Генри Кемп являл собой трагическое зрелище американского бизнесмена не у дел.

Нужно отдать справедливость Белле: она не пилила его, не упрекала, не жаловалась на свою судьбу. Он найдет себе место, Белла это знала. Он пользовался репутацией проницательного дельца, занимал известное положение в обществе, имел множество влиятельных друзей. Да и, кроме того, денег на жизнь пока хватало. Кемпы жили хорошо. Генри ни в чем не отказывал жене и дочери. И все-таки он чувствовал, что жена думает: «Банкрот! Банкрот в пятьдесят лет!» Слишком много было в ней от миссис Пейсон, чтобы она могла думать иначе. Потому-то он каждое утро и уходил бодро и весело из дому, с торопливостью, никого не обманывающей, и меньше всего его самого.

Бен Гарц взял за правило присылать Кемпам билеты: на концерты, на благотворительные вечера в пользу жертв войны.

Он услышал, как Чарли упомянула о книге – сборнике баллад, который она не могла разыскать в Чикаго. Он выписал ее из Нью-Йорка и переслал Чарли. Он не знал, что она искала эту книгу для Джесси. Они с Джесси часто читали ее вместе. Теперь ей пришло в голову, что было бы очень хорошо послать ему эти баллады, чтобы развлечь его на день или хоть на один час. Бен Гарц никогда не слыхал об этой книге, но тщательно записал ее название в свою кожаную записную книжку. Когда Чарли сказала ему, что сборник баллад отправлен ею Джесси Дику во Францию, на его лице появилось весьма странное выражение.

Когда миссис Пейсон услыхала обо всех этих новостях – а она неизбежно должна была все знать, – взгляд ее немножко затуманился.

– Он был у нас только раз со времени отъезда Лотти, только один раз. И я не могу осуждать его: Лотти его просто третировала. Но почему это он так зачастил к вам?

– Видишь ли, Генри и он… – неуверенно начала Белла.

Тетя Шарлотта прервала молчание, в которое она теперь все чаще и чаще погружалась.

– Да, конечно, Генри теперь ни в чем так не нуждается, как в конфетах, розах, театральных билетах и тому подобных штуках!

В ответ на эти знаки внимания и оценив их, Кемпы пригласили Бена Гарца к обеду. За последнее время у них очень редко кто обедал. Белла очень постаралась, и обед вышел восхитительным, словно специально для искушения аппетита Бена, привыкшего к ресторанной еде. Теперь он сделался большим гастрономом, как случается с любящим поесть человеком, которому доступны любые изобретения кулинаров.

После обеда он и Генри заговорили о делах.

– Сигару, Генри?

– Спасибо, я теперь не курю такие крепкие сигары. Они мне не по вкусу. Попробуйте одну из этих.

Бен взял ее, осмотрел, сунул в карман жилета и закурил свою. Попыхивая ею, он покосился на Генри сквозь облако дыма.

– Ну, Генри, как вы думаете, продержитесь еще некоторое время, а? Дела ваши могут еще круто повернуться.

– То есть как это – круто повернуться?

– Повернуться к лучшему. Я не говорю – сейчас. Но я хочу сказать… это касается дела, которым я занимаюсь. Мы знали, что это большая штука, но понятия не имели, во что оно на самом деле выльется. Оказалось, нечто колоссальное! Ну и вот, нас, по сути, только двое – я и Дибли. Бек же очень стар, ему скоро стукнет семьдесят. Дибли молодчина, но не годится для торговли. Он не умеет сходиться с людьми. Носит, знаете, свое пенсне на черной ленте и вечно говорит о восточных штатах, откуда он родом, а оптовикам нашим это действует на нервы…

Есть у вас капиталец, Генри? Речь, конечно, не о том, чтобы нам нужен был капитал, вы понимаете. Конечно, нет! Но нам нужен человек с мозгами, опытный в торговом деле и общительный. У меня есть и то, и другое, и третье качество, но не могу же я поспеть всюду!

Словно по мановению волшебной палочки, лицо Генри Кемпа ожило, дряблые щеки налились, вместо желтизны – следствия уныния и упадка духа – заиграл бодрый румянец.

– Послушайте, Бен, погодите… Вы хотите сказать…

– Я ничего не хочу сказать, Кемп… пока! И, может быть, мне вообще не следовало начинать этот разговор. Ведь мне нужно считаться со стариком Беком и с Дибли. Но, думается, я мог бы устроить все это, если бы взялся достаточно энергично. Дело наше становится грандиозным, говорю вам. Четыре миллиона парней под ружьем, и у каждого из них, понимаете, часы на руке. И явятся еще миллионы новобранцев… Ну, а пока мы наладим это дело…

И он указал Кемпу военные акции, которые по полученным им из «достоверного» источника сведениям должны были в ближайшие дни сильно подняться в цене.

– Нет, благодарю, – сказал Генри, – я не могу в настоящий момент рисковать.

– Но здесь нет ни малейшего риска, Фома вы неверующий! Где ваша голова? Неужто вы не доверяете другу, который от чистого сердца хочет помочь вам?

Искушение было велико, но Генри про себя решил не рисковать. Идти на риск – нечестно по отношению к Белле и Чарли. Через неделю Бен позвонил ему:

– Генри, продайте те бумаги – вы знаете, о которых я вам говорил.

– Я их не покупал.

– Не купили?..

– Нет.

– Ах, недотепа вы этакий, у меня только что очистилось двадцать пять тысяч на этом дельце.

Генри помрачнел и постарался выбросить это из головы. Он поступил правильно, уверял он себя. Иногда Генри подумывал о сумме, на которую была застрахована его жизнь. Сумма была весьма солидная. В случае его смерти она составит целое состояние. Белла и Чарли будут обеспечены. Выход ясен, но нужно повременить… И он выбросил из головы и эту безумную мысль.

Бен был одинаково великодушен независимо от величины ставки. К примеру, он держал пари с Чарли. По его условиям проигрыш казался столь несомненным, что Чарли сказала:

– Я не буду держать пари. На ваших условиях я наверняка выиграю. У вас нет никаких шансов.

– Никаких? В самом деле? Вот так думает каждый, пока прежде не выиграет другой. Я так же уверен, как и вы. Я так уверен в выигрыше, что ставлю пару перчаток против пары игральных костей… Какой номер вы носите? Вы понимаете, я спрашиваю только для соблюдения формальностей, конечно. Мне в этот раз не грозит проигрыш.

Он залился сладеньким смехом и поймал тоненькие крепкие пальчики Чарли в свою пухлую лапу. Чарли с быстротой молнии выдернула руку. Она сама удивилась своей реакции. Это был, вероятно, непроизвольный протест против чего-то омерзительного.

Конечно, она выиграла пари. Бен прислал шесть пар лучших французских лайковых перчаток. Чарли задумчиво перебирала их без тени удовольствия на лице. Она ведь была далеко не дурочкой, но тем не менее называла себя глупой и гнала мысли, назойливо возникавшие в ее голове. Однако с этих пор, когда Бен Гарц не приходил или звонил, ее неизменно не оказывалось дома. Он писал – она не отвечала, он посылал цветы или конфеты – она никак не реагировала на его подношения. Каким-то образом Бен узнал, что Чарли условилась встретиться с матерью в кафе во время обеденного перерыва у Шильда. Он их подстерег, подхватил и почти насильно повез к Блекстону. Здесь, в пышной роскоши раззолоченного ресторана, с видом на бульвар и на озеро, он был в своей стихии.

– Пожалуйста, Морис, столик у окна, у центрального окна. Так, так! Ну что же вы нам предложите? Омары? Артишоки? Японские сливы?

Он припомнил, как Чарли однажды сказала, что обожает омаров.

– Только, Морис, не вздумайте подавать мелких! Эта леди хоть и куколка, но толк в них знает. Тащите нам великана среди омаров. И горячего. И вдоволь соуса!.. Ну, миссис Кемп, а вы что прикажете?

Чарли едва притронулась к поданному ей огромному сочному омару и надменно отставила тарелку, чтобы хоть как-то наказать Бена, Говорила она мало и все о Лотти, была холодна как лед, неприступна и рассеянна. «Куколка»! Она, Чарли Кемп, которая терпеть не может дешевку, кудряшки и всяческое кривлянье!

Она думала о Джесси и глядела через улицу на голубой простор озер с таким видом, точно это был океан, разделяющий их с Джесси. До сладкого она и вовсе не дотронулась.

Миссис Кемп и не пыталась говорить с Чарли о настойчивых знаках внимания Бена. Вероятно, вначале она даже самой себе не решалась дать отчет в том, что это внимание означает. Но затем, может быть и невольно, она начала медленно отравлять сознание дочери.

– Все говорят, что война будет тянуться еще годы. В конце концов на свете не останется ни одного молодого человека, да, пожалуй, и мужчины средних лет. Никого, кроме стариков и детей. Погляди на Францию, на Польшу, на Германию! Не знаю, что будут делать девушки…

– Делать? – лукаво переспросила Чарли.

Она отлично понимала, что мать под этим подразумевает.

– Ну да, как им тогда быть с замужеством. Девушки, знаешь ли, должны раньше или позже выходить замуж!

– Не считаю, что это так уж необходимо, – холодно сказала Чарли (та Чарли, что в тоске простирала к любимому руки сквозь тьму).

– Ну, а я считаю. Неужели ты хотела бы стать второй тетей Шарлоттой? Или даже второй Лотти?

– Есть и худшая участь на свете милая мама. Я знаю многих замужних женщин, завидующих моей независимости. И не знаю ни одной замужней дамы, которой я могла бы позавидовать.

– Нечего сказать, хороший комплимент твоему отцу.

– Не переводи на личности, мама. Из всех виденных мной отцов я предпочла бы папу. Он – прелесть. Я люблю его смех, и его доброту к тебе, и его чуткость, и благородство, и то, что он до сих пор сохранил свою талию, и то, как иногда он не понимает меня. Люблю в нем все – как в отце. Но в качестве мужа для меня в папе недоставало бы некоторых нюансов… Однако что это за разговор. Вы поразили меня, миссис Кемп!

Как-то в середине зимы Генри Кемп вернулся домой более измученным и осунувшимся, чем обычно. Белла была в спальне. Открывая своим ключом парадную дверь, Генри всегда вопросительно насвистывал один и тот же мотив в две или три нотки – своего рода супружеский сигнал, обозначавший: «Ты дома?» В дни младенчества Чарли всегда устремлялась на неуверенных еще ножках по длинному коридору на звук этого сигнала. И хотя он с нежностью подхватывал ребенка на руки, целовал он всегда сначала жену. Правда, Белла не всегда бывала дома. Она вовсе не принадлежала к числу тех жен, которые считают своим долгом неизменно встречать своих повелителей, когда те, усталые, возвращаются с работы домой. Часто из-за какого-нибудь концерта, или утренних визитов, или затянувшегося бриджа она не поспевала к возвращению домой ее мужа. Тогда вопросительный сигнал сиротливо звучал в пустой квартире и Генри приводил себя в порядок к обеду, прислушиваясь, не раздастся ли щелканье замка входной двери.

И сегодня он засвистел как обычно. Но с каким усилием складывал он губы в трубочку, чтобы издать звук, бывший раньше таким веселым!

– Ау! – ответила ему Белла.

Впервые за годы их супружества он пожалел, что она дома. Он вошел в спальню – большую изящную комнату, выдержанную в розовых тонах. Белла стояла перед зеркалом и, подняв руки, поправляла прическу. Она улыбнулась ему в зеркале:

– Ты сегодня рано пришел!

Он подошел к ней, обнял ее за плечи, поцеловал в губы. Генри Кемп все еще был влюблен в свою женушку. В этом поцелуе слились и страсть, и страх, и вызов, и протест против ударов жестокой, преследовавшей его теперь судьбы. Он посмотрел на эту все еще хорошенькую женщину, и рука его сильнее сжала ее, и снова он крепко поцеловал ее, словно это поддерживало его и придавало ему силы.

– Генри! – Она высвободилась из его рук. – Посмотри на мои волосы!

Он посмотрел на них, потом на их отражение в зеркале, на ее лицо, круглое и розовое, на свое лицо рядом с ней. Контраст поразил его – таким желтым и исхудавшим казался он рядом с ней.

Он потер рукой щеки и подбородок.

– Черт возьми, вид у меня скверный!

– Тебе нужно побриться, – небрежно бросила Белла и отвернулась от зеркала. Он схватил ее за локоть и посмотрел ей прямо в глаза. Лицо его было искажено болью.

– Белла, нам нужно выбраться отсюда!

– Выбраться ох… то есть как?

– Наш контракт заканчивается в мае. Все равно нам пришлось бы тогда выехать. Но сегодня я говорил с неким Личем, участником фирмы «Девид, Андерсон и компания». Они заработали кучу денег на военных поставках. Его жена ищет квартиру приблизительно таких размеров и в этом районе. Им можно передать наш контракт.

– Сейчас? Немедленно?

– Да. Мы можем снять квартиру поменьше. Мы… мы должны на это пойти, Белла.

Она с ужасом огляделась. Это был взгляд, вобравший все детали комнаты, словно она видела их в первый раз. Таким взглядом смотрят на любимую вещь, которую вот-вот вырвут из рук. Это была роскошная комната, с шелковыми покрывалами на кроватях и розовыми занавесями. Комната капризной, любящей роскошь женщины. Обстановка Беллы была так же изысканна, как и ее костюмы. Кровати были из великолепного темного ореха – настоящие произведения искусства. Лампочка между кроватями светила тем мягким, сдержанным светом, какой нужен, чтобы чтение на ночь убаюкивало, а не возбуждало. На столике почти беззвучно тикали маленькие часы тончайшей французской эмали.

Ужас стоял в глазах Беллы, когда она перевела взгляд от всех этих вещей на мужа.

– О, Генри, неужели мы не можем еще немного продержаться! Война не может долго тянуться. Все говорят, что она скоро окончится, – может быть, весной…

Она забыла, что только что сама убеждала Чарли в том, что войне не будет конца!

– Это необходимо, Белла. Сколько она продлится, никто не знает. Мне страшно жаль выезжать отсюда. Но приходится, вот и все…

– А как насчет Бена Гарца? Ведь он обещал принять тебя в свое дело – в свое блестящее дело?

– Он не обещал, а так, только намекнул. Большой болтун этот Бен!

– Но он говорил серьезно. Я в этом уверена, уверена!.. – Ее вдруг поразила одна мысль. – Сколько времени прошло с тех пор, как он говорил с тобой? С тех пор, как он в последний раз упомянул об этом?

– Да не меньше трех недель, во всяком случае.

Она быстро высчитала. С того дня, как они завтракали у Блекстона и Чарли обошлась с ним так сурово, прошло три недели. Эту мысль она на время затаила в уме, как бы оставила про запас.

– А не могли бы мы на время передать кому-нибудь квартиру со всей обстановкой? Я готова сдать ее надежным людям.

– С обстановкой? Что это даст? А мы где будем жить?

Об этом она тоже подумала.

– Мы можем на некоторое время перебраться к маме. У нее в доме много места. К нашим услугам весь третий этаж. Там мы могли бы переждать, пока все утрясется. Сколько семейств…

Но в ответ на ее слова он крепко сжал челюсти, и нижняя слегка выдвинулась вперед – она редко у него видела такое выражение лица, но тем не менее хорошо знала. Оно означало: «Все, стоп!»

– Нет, Белла! Я, быть может, и разорен, но пока еще не до такой степени. Я еще могу дать кров своей семье. Может быть, он будет не таким, к какому мы привыкли, но зато я создам его сам, своими руками. И если я когда-либо отпущу тебя жить к матери, ты сможешь заключить, что я действительно конченый, окончательно побежденный человек. Но только тогда, не раньше! Пойми это раз и навсегда.

Она поняла.

– Ну, что же, мой дорогой, мы сделаем то, что необходимо. Когда ты должен дать ответ Личу?

– Я отвечу ему в течение недели.

Она взглянула на него снизу вверх, широко улыбнулась, мягкой, прохладной, надушенной рукой погладила его по впалой щеке.

– Ну, никогда нельзя отчаиваться! Что-нибудь может еще случиться.

Она вышла. Генри стал бриться и переодеваться. «Какое она дитя! Все женщины таковы», – подумал он.

«Он – как дитя. Все мужчины таковы… Ну, что же, я должна это устроить…» – подумала она.

В их большой квартире было два телефонных аппарата: один в передней, второй – в другом ее конце, в столовой. Тщательно затворив дверь в столовую, она прошла в прихожую и тихим, сдавленным голосом назвала номер телефона конторы Бена. Было без малого половина шестого. Он еще мог быть в конторе. «Он должен быть там!» – сказала она себе.

Он и был там. Голос Бена звучал несколько угрюмо, когда он услышал ее имя. Но у нее были свои средства воздействия.

– Что это от вас ни слуху ни духу?.. Забыли своих старых друзей, с тех пор как заработали эти безумные деньги… А мы только вчера о вас говорили… Кто? Чарли… Почему бы вам не прийти сегодня к обеду?.. Самый простой, обычный обед, но будет очень хороший пирог.

Он придет. По его голосу можно было заключить, что делает он это вопреки своему решению. Но он придет. Повесив трубку, Белла с минуту посидела, тяжело дыша, словно запыхавшись от быстрого бега. Затем отправилась на кухню и занялась лихорадочными приготовлениями. Спустя недолгое время она вдруг остановилась, вернулась в переднюю, сняла трубку и назвала номер телефона своей собственной столовой, потом распахнула настежь дверь из столовой в длинный коридор и дала телефону прозвонить три раза, прежде чем собралась подойти к нему. Служанка открыла дверь из кухни, но Белла отрицательно мотнула головой.

– Не надо, я подойду сама.

– Алло! – сказала она, затем провела краткую беседу с кем-то, очевидно, желавшим повидать их всех, но опасавшимся попасть к обеду. Выйдя в коридор, она закричала:

– Генри! Генри!

Нечленораздельные звуки, раздавшиеся со стороны ванной, указывали, что тот в разгаре бритья сражается с мыльной пеной.

– Я только хотела тебе сказать, что звонил Бен Гарц. Он хотел к нам зайти, поэтому я пригласила его к обеду. Ты ничего не имеешь против?

– Ничего!

Апельсины… Оливки… Вскрыть баночку маринованных грибов… С полчаса она работала, как сумасшедшая. В шесть пришла домой Чарли.

– Здравствуй, папочка! Где мама?

Генри читал вечернюю газету под лампой в гостиной. Чарли поцеловала его в макушку, похлопала по плечу и прошла к себе в комнату. Последние дни Чарли была какой-то подавленной и необычайно тихой.

– Приносили почту? Удивляюсь, что это с Лоттой. Целый месяц нет от нее известий.

Ее комната находилась в конце коридора, на полпути между гостиной и столовой. Мать уже поджидала ее там.

– Приносили почту?.. Какая ты сейчас хорошенькая, мама! Щеки розовые-розовые!

Глаза ее смотрели мимо матери на маленькую стопку конвертов на туалете. Она бросилась к ним, но Белла остановила ее.

– Послушай, Чарли! Бен Гарц будет сегодня у нас обедать. – Брови Чарли слегка приподнялись; она промолчала. – Чарли, Бен Гарц мог бы много сделать для твоего отца и для всех нас, если бы он только захотел.

– А он не хочет?

– В конце концов, чего ради он должен это делать? Ведь он нам не родственник и… не член нашей семьи.

– Ты намекаешь на Лотти?

Она отлично понимала, на что намекает мать! И все же она хотела дать ей возможность спасти себя от позора.

– Н-н-нет. – Голос Беллы постепенно повышался. – Мне думается, что Лотти его больше не интересует.

– И поэтому он окончательно ускользает из сетей нашей семьи, не так ли? Впрочем, если тетя Шарлотта…

– Не остри, Чарли! Он – человек, достойный уважения. Он недурен собой, не стар и более чем состоятелен – он богат.

Взгляд Чарли стал холоден и жесток. Не мать и дочь стояли друг против друга, но две женщины, готовые к бою.

– А все-таки он немножко староват и толстоват, ты не находишь? И, пожалуй, чуть-чуть вульгарен. Верно?

– Вульгарен? Ну, знаешь, если говорить о вульгарности, то, милая моя, выбор, сделанный тобой в июне этого года, нельзя назвать блестящим! В конце концов, «Деликатесы Дика» не особенно…

– Одну минутку, мама! Будем называть вещи своими именами. Я должна выйти замуж за этого розового толстяка, чтобы поправить наши дела, не так ли?

– Н-нет… Я не это хотела сказать… Я только.

– Чего же ты хочешь? Я желаю услышать это из твоих уст.

– Ты могла бы оказать отцу действительно огромную услугу. Ты, вероятно, заметила, как он постарел за последние полгода. Не понимаю, как ты можешь равнодушно смотреть на это и не попытаться ему помочь. У него был шанс. Бен Гарц, в сущности, предложил ему войти в их дело. Но ты стала вести себя с ним намеренно грубо. Ни один мужчина, имеющий хоть каплю гордости… Чарли рассмеялась неприятным смешком.

– О, мама, потешная ты старушка! – Белла поджала губы. – Я не хочу тебя обидеть, но из всего, что ты сказала, я могу понять только одно, – а именно, что если я выйду за этого старого напыщенного ловкача, то он возьмет отца компаньоном и мы будем жить счастливо, а я буду совсем как та благородная героиня, что продается богатому старику банкиру, чтобы спасти свою семью. О, мама, мама!..

Она снова расхохоталась и потом вдруг расплакалась. Лицо ее было искажено, она рыдала все сильнее.

– Ш-ш-ш! Отец услышит! Незачем делать сцену!

– Это не сцена, – проговорила Чарли сквозь слезы. – Если не плакать, когда для тебя умирает мать, то когда же плакать!

Белла Кемп посмотрела несколько испуганно и пошла прочь, но в дверях сказала еще раз то, что должна была сказать:

– Сегодня он будет у нас обедать.

Чарли, казалось, не слышала. Она подняла отяжелевшие руки, чтобы снять шляпу, и взглянула на миг в зеркало, на свое заплаканное лицо с большими красными глазами. Чарли опять начала тихонько и жалко всхлипывать, затем сердито встряхнулась и отбросила волосы со лба рукой, сжатой в кулак. Она направилась в гостиную и подошла к отцу, читавшему свою газету.

– Папа…

Он поднял глаза и вздрогнул.

– Чарли, что с тобой?..

Чарли почти никогда не плакала. Он был так поражен, как если бы перед ним с красными заплаканными глазами стоял мужчина.

– Послушай, папа! Помнишь, о чем с тобой недавно говорил Бен Гарц? Насчет своего дела. Я имею в виду, насчет того, что он хочет тебя пригласить в компаньоны.

– Ну помню. Так что из того?

– Он больше об этом с тобой не говорил?

– Он… он, видишь ли, не был вполне уверен… Я и тогда подумал, что это вздор. Бен – человек добродушный, но большой болтун и часто говорит не совсем то, что думает.

– Он думал об этом вполне серьезно. Но, видишь ли… он хотел бы сначала на мне жениться!

Генри уставился на нее, готовый рассмеяться, дай она к этому малейший повод. Но она оставалась серьезной. Он скомкал газету и швырнул на пол.

– Гарц! Бен Гарц! Жениться на тебе!

Она снова беспомощно заплакала. Он обеими руками обхватил ее за плечи.

– Ах, эта старая сво… – он запнулся, слегка дрожа.

– Вот именно, – сказала Чарли и улыбнулась, всхлипывая. – Вот подходящее слово! Я знала, что могу рассчитывать на тебя, папочка. Я знала.

Он обнял ее. Ее личико прижалось к милому шершавому сукну.

– Ш-ш-ш, Чарли! Не надо, чтобы мать услышала. Мы должны скрыть это от нее, иначе разразится скандал. Ведь мы ждем его. Эта старая лисица с масляными глазками сегодня обедает у нас. Тсс, Чарли, ты уверена, что ты не ошибаешься?

– Уверена.

– Мы ни слова не скажем матери, хорошо?

– Хорошо, папочка!

– Мы сами разделаемся с ним и его делом.

– Да, папа! Говори о Джесси. Побольше о Джесси. Дай ему понять положение. И тогда посмотрим, что он хочет сказать о своем деле.

Раздался звонок. Чарли выскользнула из рук отца и побежала к себе. Белла поспешно прошла по коридору в спальню, чтобы наскоро припудрить пылающее лицо. Генри открыл дверь. Загудел голос Бена. Генри отвечал с деланным радушием:

– А, входите, входите! Давайте это сюда… Белла придет сию секунду.

Белла сию секунду пришла, очаровательно зарумянившаяся и любезная. Бен пожал ее руку.

– С вашей стороны было страшно мило, позвольте вам сказать, что вы позвали меня.

Белла обмерла, но Генри, по-видимому, не слышал и перебил его неуместным замечанием:

– Ведь мы, вероятно, в последний раз обедаем здесь вместе. В конце месяца мы оставляем эту квартиру.

– Как так?

– Она мне не по средствам.

Бен сжал губы и забарабанил пальцами по ручке глубокого, уютного кресла.

– Ну, теперь, пожалуй…

Вошла Чарли с бледной улыбкой и явно заплаканными глазами. Генри обхватил ее стройные плечи отеческим и шутливым жестом.

– Пусть никто не замечает, что Чарли немножко поплакала. Она не получила письма от своего милого из Франции и чувствует себя несчастной.

Чарли взглянула на отца благодарным взглядом. Он похлопал ее по плечу и с какой-то гордостью обратился к Бену:

– Чарли и ее поэт, знаете, поженятся, когда окончится война… если она когда-нибудь окончится! Нет, смотрите, как она покраснела! Ох, сдается мне, что у наших новомодных девиц остались еще кое-какие привычки доброго старого времени. Правда, Чарли?

– Да, папочка!