Тридцать лет среди индейцев

ГЛАВА V

Охота с «применением магии». — Беспечность индейского охотника и страдания, которые он навлек на свою семью. — Помощь «мягкосердечных» торговцев. — Охотник ампутирует себе руку. — Охота на лосей. — Гостеприимство Сах-мука и пребывание у озера Рейни-Лейк. — Бизон охраняет свою мертвую подругу. — Чудовищные страдания от холода. — Пожар уничтожает мою палатку и почти все имущество.

Как только выпал глубокий снег и замерзли реки, наступили лишение и голод. Нам уже не удавалось ловить бобров в капканы или добывать лосей обычным способом, хотя эти животные водились поблизости. Когда муки голода стали невыносимыми, старая индианка обратилась к своему испытанному средству: всю ночь она провела в песнопениях и молитвах. Утром она сказала своему сыну и Вау-бе-бе-наис-се: «Отправляйтесь на охоту, Великий дух обещал дать мне мяса». Но Вау-бе-бе-наис-са стал возражать, утверждая, что в такую холодную и тихую погоду не удастся подойти к лосю на расстояние выстрела. «Ветер я тоже могу вызвать, — сказала Нет-но-ква. — Пусть сейчас тихо и холодно, к вечеру все же подует теплый ветер. Идите, сыны мои, и вы наверняка кого-нибудь убьете. Во сне я видела, что Ва-ме-гон-э-бью входит в палатку с бобром и большим грузом мяса на спине».

Наконец они все же отправились в путь, привязав к головам и к сумкам маленькие мешочки с амулетами. Их изготовила старуха, убежденная в том, что амулеты принесут охотникам удачу.

Вскоре после ухода охотников с юга, все усиливаясь, задул крепкий ветер, и стало теплее. К вечеру мужчины вернулись, нагруженные мясом жирного лося, а у Ва-ме-гон-э-бью за спиной висел бобер. Все было точно так, как видела во сне старая мать. Лось был очень большой и жирный, поэтому мы перенесли палатку к тому месту, где он был убит, и немедленно занялись вялением мяса. Однако этого запаса нам хватило ненадолго, хотя нам удалось еще убить нескольких бобров. Через десять дней мы снова сидели без пищи.

Однажды, охотясь на бобров недалеко от нашей стоянки, я обнаружил следы четырех лосей. Отломив верхушку куста, обглоданную лосем, я принес ее домой и, войдя в палатку, бросил Вау-бе-бе-наис-се, который, как обычно, лениво растянулся у огня. «Посмотри-ка на это, великий охотник, и подстрели нам пару лосей». Он поднял ветку, осмотрел ее и спросил: «Сколько их?» — «Четыре», — ответил я. «Я должен их убить!» — заявил индеец. На следующий день рано утром Вау-бе-бе-наис-са пошел по моим следам и убил лосей из этого стада. Он был хорошим охотником, когда на него находил стих, но большей частью его одолевала лень. Он предпочитал страдать от голода, лишь бы не ходить на поиски дичи. Даже если другие обнаруживали дичь, он уклонялся от преследования. Теперь наконец у нас было вдоволь еды, но опять ненадолго, и скоро снова начались голодные времена. Зачастую мы по два — по три дня оставались без пищи, пока пара пойманных зайцев-беляков или какая-нибудь птица не спасала нас на короткий срок от мучений. Мы пробовали подзадорить Вау-бе-бе-наис-су, ибо знали, что он непременно принесет мясо, если только поблизости водится какая-нибудь дичь. Но он обычно отвечал, что нездоров и слишком слаб. В надежде хоть что-нибудь найти, уйдя от лагеря дальше обычного, мы с братом поднялись однажды на рассвете и пробродили целый день. Еще до наступления темноты мы убили одного молодого бобра, и Ва-ме-гон-э-бью сказал мне: «Брат, устраивайся здесь на ночлег и приготовь немного бобрового мяса, а я пойду дальше и попробую подстрелить другую дичь». Я его послушался, и незадолго перед заходом солнца он возвратился с богатой добычей: ему удалось убить двух карибу. На следующее утро мы спозаранок сходили за тушами и поволокли их к нашей палатке.

Мне было не под силу дотащить ношу до лагеря. Однако Ва-ме-гон-э-бью, как только добрался до места, послал мне навстречу молодую индианку, и с ее помощью я прибыл к палатке еще до полуночи.

Горький опыт показал нам, как опасно наше одиночество, и теперь, располагая небольшим запасом мяса, мы решили двинуться в путь к какому-нибудь поселению. Ближайшая фактория находилась примерно в четырех-пяти днях пути от лагеря у озера Прозрачной Воды. Бросив палатку в лесу и захватив с собой только одеяла, пару котелков и несколько необходимых в пути вещей, мы пошли к фактории. Местность, которую нам предстояло пересечь, изобиловала озерами, островками и болотами, но все они замерзли, и мы решили идти напрямик.

Однажды утром Вау-бе-бе-наис-са, изнуренный голодом и лишениями при скитании с нашей семьей, начал вдруг молиться и петь гимны о ниспослании нам какой-нибудь пищи. Наконец он заявил: «Сегодня мы увидим карибу». Однако старая индианка была не особенно высокого мнения об охотничьих способностях этого индейца. К тому же характер у нее за последнее время испортился из-за постоянных лишений. Вот почему она возразила: «Даже если бы ты и увидел карибу, то не сумел бы их добыть. Настоящие мужчины не говорят: „Мы увидим дичь“, а утверждают: „Мы будем ее есть“. Едва закончилась эта словесная перепалка, как мы повстречали шесть карибу, шедших прямо на нас. Мы притаились в кустах у мысочка на небольшом острове и подпустили оленей на расстояние выстрела. Ва-ме-гон-э-быо выстрелил, но его ружье дало осечку, и стадо, услышав удар курка, обратилось в бегство. Однако Вау-бе-бе-наис-са выстрелил вдогонку и попал в лопатку одному карибу. Оба охотника преследовали раненого оленя весь день и все же вечером вернулись в лагерь без мяса Мы попали в такое безвыходное положение, что решили бросить часть поклажи, чтобы при охоте можно было уходить дальше от дороги. Нам пришлось даже убить последнюю собаку, слишком ослабевшую, чтобы следовать за нами. Но старая индианка почему-то отказалась есть собачье мясо. Через несколько дней положение стало совсем отчаянным, мы сбились с дороги, сильно ослабели и не могли продвигаться наудачу. Нет-но-ква, которая в самые тяжелые минуты всегда казалась наиболее энергичной и сильной из всех, выбрала место для стоянки, поставила, как обычно, палатку и принесла большую охапку дров, чтобы поддерживать большой костер во время ее отлучки. Затем завернулась в одеяло и, захватив свой томагавк, ушла от нас. Мы поняли, что она поступила так, чтобы найти какой-то выход из беды. Вернувшись на следующий день, старая индианка прибегла к испытанному средству, всегда заставлявшему нас напрячь последние силы: „Дети, — сказала она, — прошлую ночь я провела далеко отсюда в уединенном месте. Я долго молилась, а затем заснула и увидела во сне дорогу, по которой пришла, то место, где я заночевала, и недалеко от него начало другой тропы, ведущей прямо к дому торговца. Мне приснились белые люди; не будем же терять время, Великий дух приведет нас к дружескому костру“.

Старуха умела вселить в нас бодрость и надежду, мы воспрянули духом и тотчас же двинулись в путь. Но когда, добравшись до конца тропы, о которой говорила индианка, и даже пройдя намного дальше, мы не встретили следов человека, то вера в слова индианки рассеялась и на нее посыпались упреки и насмешки. Все же вскоре, к нашей величайшей радости, мы встретили свежий охотничий след, который, как мы считали, должен был привести к дому торговца. Удвоив свои усилия, мы на следующий день достигли цели. Здесь мы встретили того самого торговца, который в фактории у озера Рейни-Лейк предоставил нам кредит на 120 бобровых шкурок; он согласился послать своих людей за добытой нами в последнее время пушниной, и мы смогли заплатить ему долг, после чего у нас осталось еще 20 шкурок. За них я приобрел четыре капкана, отдав за каждый по пяти шкурок. Кроме того, старая индианка получила три небольших бочонка рому.

Отдохнув там несколько дней, мы пошли обратно по направлению к последней стоянке. Придерживаясь вначале большой охотничьей тропы, проложенной людьми из фактории, мы дошли все вместе до того места, где нужно было ее покинуть. Там старая индианка передала Вау-бе-бе-наис-се три бочонка с ромом и приказала идти по главной тропе до встречи с охотниками, чтобы выменять у них мясо и возвратиться назад. Но индеец тотчас открыл один бочонок и, выпив половину рома, улегся спать. Это не помешало ему на следующее утро проснуться совсем трезвым. Договорившись с нами о месте встречи, он отправился с Ва-ме-тон-э-бью выполнять приказание старухи. После их ухода мы с женщинами пошли к Скут-тах-вау-во-не-гуну (Сухому волоку) — условленному месту встречи. Мы провели там всего один день, когда появился Ва-ме-гон-э-бью, нагруженный мясом. Но Вау-бе-бе-наис-са так и не пришел, хотя его маленьким детям в тот день пришлось съесть свои мокасины. Накормив его жену и детей, мы отправили женщину к мужу. Индейцы, у которых остался Вау-бе-бе-наис-са, передали нам через Ва-ме-гон-э-бью приглашение жить вместе с ними. Но нам нужно было сначала сходить за своей палаткой и оставленным в ней имуществом. На обратном пути нам снова пришлось остановиться у Сухого волока, так как мы совсем обессилели от голода. Питаясь преимущественно лубом некоторых деревьев и ползучим диким виноградом, мы совсем выбились из сил. Ва-ме-гон-э-бью уже не мог держаться на ногах, и только старая индианка, казалось, страдала меньше всех. Она могла оставаться без пищи пять-шесть дней, и по ней это было почти незаметно. Только опасаясь, что в ее отсутствие могут погибнуть все остальные члены семьи, мать разрешила мне на этот раз отправиться за помощью на факторию, которая, как мы полагали, была ближе, чем лагерь охотников. На этот путь при хорошей ходьбе требовалось не больше двух дней, но при моем истощении было сомнительно, чтобы я управился за это время.

Я вышел в путь ранним утром, было очень холодно и ветрено. На пути пришлось пересекать большое озеро, гулявший там ледяной ветер причинял мне нестерпимые страдания. Незадолго до захода солнца я перебрался на другую сторону озера и присел, чтобы немного отдохнуть, но, почувствовав, что замерзаю, попытался встать на ноги. Это далось мне с таким трудом, что я решил не отдыхать, пока не достигну фактории. Ночь была не очень темной, ветер стих, идти было гораздо легче. Я брел всю ночь напролет и ранним утром достиг цели.

Как только я открыл дверь, все увидели по моему лицу, что я полумертв от голода, и бросились ко мне, расспрашивая, в каком положении находится семья. Я дал необходимые сведения, и один француз, хороший ходок, тотчас отправился в путь с запасом продовольствия.

Не пробыв в фактории и нескольких часов, я услышал доносившийся снаружи голос Нет-но-квы, спрашивавшей, нет ли здесь ее сына. Она очень обрадовалась, когда я появился в раскрытой двери! С французом, пошедшим по другой дороге, она разминулась. Оказалось, что не успел я покинуть лагерь, как поднялся очень сильный ветер. Тогда старая индианка, думая, что мне не удастся перейти озеро, пошла за мной следом. Метель замела мои следы, и, потеряв их, она решила идти к фактории, считая, что я погиб где-нибудь по дороге. Через денек-другой прибыл Ва-ме-гон-э-бью с остальными членами нашей семьи, которым придала новые силы принесенная французом еда. Позднее оказалось, что индейцы в свою очередь послали к Сухому волоку Вау-бе-бе-наис-су, снабдив его мясом. Ведь они знали, что без пищи, которой мы сами, очевидно, добыть не могли, наша семья не добралась бы до лагеря. Вау-бе-бе-наис-са подошел совсем близко к нашей стоянке вскоре после моего ухода, но не сумел ее отыскать, то ли умышленно, то ли по глупости. Он заночевал в таком месте, где уже можно было слышать поданный от нас голос, и только было принялся за обильный завтрак, когда мои родичи нашли его по следам.

Отдохнув в фактории, несколько дней, мы всей семьей отправились в — путь, чтобы присоединиться к индейцам; их группа во главе с Вах-ге-каутом (Кривой Ногой) разместилась в трех палатках. Трех самых лучших охотников звали Ка-кайк (Маленький Ястреб), Мех-ке-наук (Черепаха) и Па-ке-кун-не-гах-бо (Стоящий в Дыму). В то время последний был особенно искусным охотником, но вскоре произошел несчастный случай: целый заряд дроби попал охотнику в локоть, раздробив кость и сустав. Рана не только не заживала, но причиняла все больше мучений, и Па-ке-кун-не-гах-бо стал просить всех встречных индейцев и белых отрезать ему руку. Но никто не соглашался на это, и все отказывались даже помочь ему самому сделать ампутацию. Тогда индеец, улучив момент, когда в палатке никого не было, взял два ножа, насек один из них наподобие пилы и отрезал правой рукой левую. Затем он забросил ампутированную руку как можно дальше. Через некоторое время больной заснул, и друзья застали его уже спящим. Индеец потерял много крови, но все же выздоровел и, хотя остался без руки, опять завоевал славу искусного охотника. После этого несчастья за ним укрепилось прозвище Кош-кин-не-кайт (Отрезанная Рука). Некоторое время мы прожили с этой группой и всегда ели вдосталь, хотя Вау-бе-бе-наис-са сам ничего не добывал.

Когда немного потеплело, мы распрощались с индейцами и занялись охотой на бобров в окрестностях фактории. Испытав на себе страшные муки голода, мы боялись охотиться в отдаленных районах, где жизнь зависит от того, попадется крупная дичь или нет. Но и около фактории мы однажды утром напали на след лося.

С нами жил теперь индеец, по имени Па-бах-мью-ин (Носильщик). Вместе с Ва-ме-гон-э-бью, захватив с собой свору собак, этот индеец начал преследование лося. Но собаки следовали за ними не более одного-двух часов, а затем возвратились обратно. Это так обескуражило нашего нового знакомого, что он тоже вернулся. Однако Ва-ме-гон-э-бью продолжал поиски. Этот юноша был прекрасным бегуном и скоро перегнал оставшихся собак: только одна-две все еще упорно шли по его следу. К полудню Ва-ме-гон-э-быо оказался у озера, через которое пытался перебраться лось. Но лед местами стал уже совсем тонким, зверь проваливался и не мог передвигаться с такой быстротой, как по суше. Так брату удалось его настигнуть. Когда он уже совсем близко подошел к зверю, передняя собака, следовавшая по пятам охотника, обогнала его и перерезала путь лосю. Заколоть зверя уже не представляло трудности.

В течение всей весны мы держались примерно в одном дне пути от фактории и добыли довольно много мехов. Только мне одному удалось поймать, кроме множества бобров и другого зверя, 20 выдр. Однажды, проверяя капканы, я увидел на небольшом озерце стайку уток. Заменив пулю в стволе зарядом дроби, я пополз к птицам. Но, когда я осторожно крался сквозь кусты, рядом со мной вдруг поднялся медведь и полез на сосну почти над моей головой. Заложить пулю в ружье и выстрелить было делом одной минуты; но верхняя часть дула вдруг отломилась. Медведь не был ранен и полез еще выше. Я снова зарядил то, что осталось от моего ружья и, прицелившись, снял зверя.

За время охоты в этой местности мы набрали несколько связок мехов, в нашей маленькой палатке их негде было держать, и мы отдавали пушнину на хранение торговцам. Когда наступило время их отъезда к Большому волоку, они, не спросив нашего согласия, забрали все связки с собой. Но старая индианка пошла по их следам, настигла у озера Рейни-Лейк и отобрала все, что нам принадлежало. Однако она вскоре поддалась уговорам купцов и продала им всю пушнину. От Рейни-Лейк мы отправились к Лесному озеру, где Па-бах-мью-ин расстался с нами. Здесь же к нам присоединился Вау-бе-бе-наис-са, тоже решивший вернуться к Лесному озеру. Но Нет-но-ква прослышала, что какой-то родич этого индейца совершил там убийство, за которое, несомненно, ему отомстили бы (Обычай кровной мести был у многих индейцев законом. Он обязывал родича убитого отомстить за него любому мужчине из рода убийцы, причем часто жертвой становился человек, совсем не причастный к преступлению, более того, ничего не знающий о нем.), и не хотела подвергать опасности Вау-бе-бе-наис-су. Мы с Нет-но-квой приняли приглашение ее родича, индейца, по имени Сах-мук, одного из предводителей племени оттава, и вернулись к озеру Рейни-Лейк. Между тем Ва-ме-гон-э-быо отправился с двумя женщинами и детьми на Ред-Ривер. Сах-мук относился к нам очень хорошо. Он изготовил нам в подарок большое каноэ из древесной коры, каким обычно пользуются купцы, и мы продали его позднее за 100 долларов по обычной в те времена цене. Кроме того, он соорудил небольшую лодку для нас самих.

Река, впадающая в Рейни-Лейк, носит название Кочече-се-би (Река-Исток). Недалеко от озера она образует большой водопад. Там я наловил на удочку много рыбы, которую французы называют «дори» (Искажение французского слова «dore», то есть «золотистый». Это название применяется к самым различным пресноводным рыбам, чешуя которых отливает золотом.).

Однажды, когда я рыбачил, водопад увлек за собой огромного осетра, который, попав в мелководье, не смог спастись. Я оглушил рыбу камнем, и по случаю первого осетра, добытого в новой местности, Сах-мук устроил пиршество.

Вскоре мы вместе с большой группой оджибвеев перебрались на другую сторону озера Рейни-Лейк. Прежде чем нам расстаться в том месте, где индейцы должны были разойтись в разные стороны, они на прощание устроили попойку. Когда все опьянели, оджибвеи похитили наши запасы кукурузы и жира, оставив нас без продуктов.

Это случилось как раз тогда, когда я впервые принял участие в попойке индейцев. Потом мне крепко и по заслугам досталось от старой индианки, хотя она выпила гораздо больше меня. Протрезвившись и поняв, в какое положение мы попали по собственной неосторожности, я посадил Нет-но-кву в каноэ, и мы поплыли к тому месту, где, как я знал, было много рыбы. Оджибвеи не оставили нам ни крошки съестного, но мне вскоре посчастливилось поймать трех «дори», и нам не пришлось страдать от голода. На следующее утро мы остановились у волока, где было особенно много этой рыбы, и, пока старуха разводила огонь, чтобы приготовить только что пойманную рыбу, я наловил еще около сотни. Только мы приготовились к отплытию, как показалась лодка с торговцами, и индианка, еще не пришедшая в себя с похмелья, обменяла всю только что пойманную рыбу на ром. В тот день мимо нас прошло много торговцев, но я припрятал от старухи достаточно рыбы, чтобы выменять на нее большой мешок кукурузы и жиру. Когда Нет-но-ква наконец протрезвилась, она похвалила меня за рассудительность.

Посередине Лесного озера поднимается из воды маленький скалистый островок, на котором почти нет ни деревьев, ни кустарника. Там было так много молодых чаек и бакланов, что я палкой набил их целую кучу. Отобрав 120 самых жирных птиц, мы их прокоптили и сложили в мешки, обеспечив себя пищей на дорогу.

Отсюда мы направились через Болотный волок к реке Ред-Ривер. Когда мы спускались вниз по реке, я из каноэ выстрелил в большого медведя, находившегося на берегу. Он как-то странно рявкнул, бросился в воду и сразу пошел ко дну.

Раньше на том месте, которое называется теперь Пембиной, у впадения Небениннах-не-се-би (Теперь эта река называется Пембиной.) в Ред-Ривер, стояла фактория. Не встретив там ни белых, ни индейцев и не располагая достаточным запасом продовольствия, мы решили плыть всю ночь в надежде кого-нибудь повстречать. На следующее утро после восхода солнца мы пристали к берегу, и старая индианка, собирая хворост для костра, вдруг обнаружила в лесу нескольких бизонов. Я тотчас же побежал туда и убил одного самца. Но, убедившись, что он слишком тощ, я решил ползти дальше и подстрелил крупную жирную самку. Однако раненая самка пробежала еще некоторое расстояние и упала в открытой прерии. Следовавший за ней бизон, увидев меня на расстоянии 300— 400 ярдов , бросился в атаку с такой яростью, что я счел за благо скрыться в лесу. Мы провели здесь целый день, но как только я пытался приблизиться к самке, бизон появлялся поблизости, охраняя свою подругу; в конце концов пришлось отказаться от добычи. В период течки самцы нередко ведут себя подобным образом.

На следующий день мы повстречались с купцами, плывшими вниз по реке Небениннах-не-се-би, и дали им немного мяса убитого бизона. Отсюда мы без длительных остановок добрались на каноэ к волоку Прерий у реки Ассинибойн и встретились там с Ва-ме-гон-э-бью, Вау-бе-бе-наис-сой и другими членами нашей семьи, с которыми были так долго разлучены.

После того как мы с ними расстались, Вау-бе-бе-наис-са прогнал свою жену, чтобы взять на ее место выросшую в нашей семье дочь сестры Нет-но-квы, к которой старая индианка всегда относилась, как к своему собственному ребенку. Узнав об этом, Нет-но-ква тотчас схватила первые попавшиеся ей на глаза немногочисленные пожитки Вау-бе-бе-наис-сы, выбросила их из палатки и заявила: «Из-за тебя я однажды чуть не умерла с голоду и не хочу больше тебя знать. Иди и заботься сам о своем пропитании, такому плохому охотнику и себя-то одного не прокормить. Моей дочери ты не получишь».

Выгнанный из нашей семьи, этот индеец несколько дней бродил по лесу в полном одиночестве, но когда Нет-но-ква узнала, что его прежняя жена вышла замуж за другого и что Вау-бе-бе-наис-са находится в безвыходном положении, она разрешила ему вернуться в нашу палатку. Как видно, старая индианка внушала ему такой страх, что он и впрямь стал хорошим охотником.

Той зимой я охотился по договору для купца, которого индейцы прозвали Аниб (Вяз). В разгаре зимы, по мере того как крепчали морозы, мне становилось все труднее добывать такое же количество дичи, какое я приносил раньше, и выполнять обязательство, данное торговцу. Однажды рано утром я погнался за лосем и преследовал его до темноты. Уже почти загнав свою жертву, я вдруг совсем выбился из сил и потерял надежду на успех. Несмотря на жестокий холод, моя одежда пропотела насквозь и на обратном пути постепенно затвердевала на морозе. Ноговицы, сделанные из материи, изорвались в клочья во время преследования лося по кустам. Совсем окоченев от холода, добрался я до того места, где утром стояла наша палатка. Она исчезла. Было уже около полуночи. Уходя, я знал, что старая индианка хотела переменить место стоянки, и мне было известно также, куда она собиралась направиться. Но я не мог предположить, что произойдет это именно сегодня. Двинувшись по следам своей семьи, я уже перестал ощущать холод, находясь в том сонливом состоянии, которое, как известно, свидетельствует о крайнем пределе изнурения человека, погибающего от колода. Я удвоил усилия. Но мне с трудом удалось не поддаться соблазну прилечь, хотя я отчетливо представлял всю опасность своего положения. На некоторое время сознание мое помутилось, сколько это продолжалось — не знаю. Очнувшись, словно от сна, я заметил, что упорно описывал круг диаметром около 20 ярдов . Окончательно придя в себя, я попробовал сориентироваться и взять правильное направление. Тут, осмотревшись кругом, я заметил невдалеке свет и направился к нему.

Но, не добравшись до палатки, я снова впал в беспамятство, однако, к счастью, не упал, иначе мне вообще не удалось бы подняться.

Тут, как и в первый раз, я начал описывать круг. Добравшись наконец до своей палатки, я упал, но не потерял сознания. Как сейчас вижу толстый слой инея, сверкавшего на внутренней стенке сплетенной из камыша палатки, и слышу голос матери, рассказывавшей, что она, ожидая меня, развела большой костер. Мать никак не думала, что я так долго пробуду в отсутствии, и полагала, что задолго до наступления темноты я замечу переезд. Лицо, руки и ноги были у меня так сильно обморожены, что прошло около месяца, прежде чем я смог выходить.

Когда я снова начал охотиться, уже потеплело и в некоторых местах снег стал подтаивать. Однажды мы с Вау-бе-бе-наис-сой, пройдя довольно далеко вверх по реке Ассинибойн, увидели на небольшом, почти окруженном рекой лугу стадо лосей, состоявшее примерно из 300 голов. Мы расположились на перешейке шириной не более 200 ярдов , и испуганное стадо, не отважившееся ступить на тонкий лед реки, начало в страхе кружить по поляне. Иногда какой-нибудь лось подходил к нам на расстояние выстрела, и двух из них нам удалось подстрелить. Пытаясь подойти как можно ближе к стаду, мы добрались почти до середины лужайки; тогда часть стада была вынуждена сойти на лед, а другой удалось прорваться по перешейку. За этими лосями побежал Вау-бе-бе-наис-са, а я начал преследовать тех, что пошли по льду. Скользя по льду, лоси падали и от страха сбились в кучу; лед не выдержал их тяжести и проломился. Пробираясь к противоположному берегу, лоси несколько раз пытались, скучившись, взобраться на лед, который под ними обламывался. Не раздумывая я бросился к открытому месту вслед за стадом. Рассчитывая на то, что здесь слишком мелко, чтобы лоси утонули, я думал, что захвачу всех тех, которых мне удастся убить. Я расстрелял все пули одну за другой и ножом заколол еще двух лосей, но все убитые животные были сразу же подхвачены течением и унесены под лед, так что мне достался только один лось, успевший добраться до берега. Вместе с другими подстреленными на берегу наша добыча состояла из четырех лосей. И это было все, что нам посчастливилось захватить из стада, насчитывавшего 300 голов! Вау-бе-бе-наис-са под предлогом, что нужно оповестить торговца, тотчас ушел и продал всех четырех лосей как свою добычу, хотя убил он только двух.

В то время Ва-ме-гон-э-бью не принимал участия в охоте. Во время одной попойки он так сильно обгорел, упав в костер, что не мог стоять на ногах. Через несколько дней мы с Вау-бе-бе-наис-сой снова пошли охотиться на лосей. Обнаружив в прерии нескольких животных, мы воспользовались небольшими холмиками и подползли к ним совсем близко. Облюбовав очень жирного и крупного самца, я собрался его подстрелить, но Вау-бе-бе-наис-са сказал мне: «Не надо, брат, ты можешь промахнуться, это самый крупный лось в стаде, я буду стрелять в него, а ты возьми на прицел какого-нибудь поменьше». Тогда я заявил, что буду стрелять в лежащего лося, хотя попасть в него труднее. Наши выстрелы раздались одновременно, причем я, попал в цель, а его пуля прошла мимо. Стадо рассеялось, и я бросился его преследовать, не освежевав убитого лося и даже не посмотрев на него. Я преследовал стадо целый день и до наступления сумерек убил еще двух лосей, которые так устали, что подпустили меня совсем близко. Наступила ночь и мне пришлось возвратиться к стоянке, куда Вау-бе-бе-наис-са принес немного мяса. Я застал его за рассказом о том, как он подстрелил лося. «Меня очень радует, что и он добыл лося, ведь и я тоже убил троих, и завтра у нас будет вдоволь мяса», — сказал я. Но у меня тотчас закралось сомнение, и, отозвав индейца в сторону, я стал расспрашивать об убитом им лосе. Вау-бе-бе-наис-са вынужден был признаться, что речь идет о застреленном мною животном, от которого он отрезал принесенное мясо. Утром мы послали его к торговцу, поручив вызвать людей, чтобы забрать мясо. И снова Вау-бе-бе-наис-са продал всех трех лосей как свою добычу, хотя совсем мне не помогал. Старая индианка, узнав об этих проделках, дала этому индейцу такой нагоняй, что он вынужден был уйти от нас.

Ва-ме-гон-э-бью, женившийся осенью на индианке из племени оджибве, тоже покинул нас, уйдя в семью своего тестя. Итак, в нашей палатке, кроме меня, остались только старая индианка, купленная девочка, Ке-цхик-о-венинне (сын Тау-га-ве-нинне, только еще начавший подрастать) и двое совсем маленьких детей Впервые в жизни я один, оставшись на зиму без помощников, должен был прокормить всю семью.

Вау-бе-бе-наис-са разбил свою палатку на расстоянии одного дня пути от нас.

Осенью я добыл довольно много бобров и другого зверя; некоторое время мы могли жить в достатке. Хватало у нас также одежды и одеял. Однажды студеным зимним утром, прежде чем выйти на охоту, я снял с себя все серебряные украшения и повесил их в палатке. На вопрос, почему я так поступаю, старая индианка получила ответ: «При таком морозе украшения стесняют, и их можно потерять на охоте». Мать пыталась возражать, но я настоял на своем и пошел на охоту без украшений. Как только я ушел, Нет-но-ква отправилась к Вау-бе-бе-наис-се, решив погостить у него два дня. Наша палатка осталась на попечении Сквахшиш (так мы называли боветигскую девушку) и Ке-цхик-о-венинне. Возвратившись ночью после долгой и неудачной охоты, я застал их плачущими и продрогшими у кучки пепла. Это было все, что осталось от палатки, которая из-за их неосторожности сгорела вместе со всем имуществом. Погибли мои серебряные украшения, одно из моих ружей, несколько одеял и много одежды. Среди индейцев этой местности мы считались зажиточными; теперь же у нас ничего не осталось, кроме священной связкиnote 13 и бочонка с ромом. Особенно я рассвирепел, когда увидел, что огонь пощадил этот бочонок — самый ненужный и вредный, а все ценное сожрал. В гневе я отбросил бочонок далеко прочь, а потом, отняв у боветигской девушки одеяло, выгнал ее на снег, сказав, что, поскольку из-за ее халатности мы лишились всего имущества, будет справедливо, если она пострадает от холода больше других. Вместе с маленьким мальчиком и Ке-цхик-о-венинне я улегся на теплую золу.

На следующее утро я спозаранок ушел на охоту и, прекрасно зная, какое негодование вызовет это новое несчастье у старой индианки, решил не возвращаться до наступления темноты. Подходя к тому месту, где стояла наша палатка, я услышал, что индианка ругает и бьет девочку. Когда я наконец приблизился к костру, старуха спросила меня, почему я не убил девочку, возвратившись вечером к стоянке и увидев сгоревшую палатку. «Раз ты этого не сделал, — сказала она, — то убью ее я». «О мама, — закричала девочка, — не убивай меня. Я заплачу тебе за все, что ты потеряла». — «Что же ты можешь мне дать? Чем ты можешь заплатить?» — спросила старая индианка. «Я призову к тебе Манито, — ответила девочка, — великий Манито придет и наградит тебя, если ты меня не убьешь!»

Так мы лишились всех наших продуктов и остались почти без одежды; нам ничего не оставалось, как отправиться в факторию Аниба в Ке-ну-кау-не-ши-вай-боанте, где нам отпустили товаров в кредит на сумму, равную стоимости одной связки бобровых шкурок. Приобретя таким образом одеяла и одежду, мы направились к палатке Ва-ме-гон-э-бью, откуда он с женой проводил нас к месту бывшей стоянки.

Тотчас по прибытии мы соорудили небольшой шалаш из камыша, чтобы жить в нем, пока не будут сплетены циновки для нового вигвама.

Женщины рьяно взялись за дело, чтобы скорее закончить работу, и самой прилежной из них была Сквахшиш, боветигская девушка. Ночью, когда темнота уже не позволяла охотиться, мы с Ва-ме-гон-э-бью тоже помогали в работе. В течение нескольких дней новая палатка была готова, и Ва-ме-гон-э-бью, подстрелив трех лосей, возвратился в свой лагерь.

Прошло немного времени, и обилие пищи вернуло нам хорошее настроение. Однажды вечером старая индианка подозвала боветигскую девушку и спросила ее, помнит ли она о том обещании, которое дала, когда ее наказывали за сгоревшую палатку. Сквахшиш ничего не ответила, а Нет-но-ква воспользовалась случаем, чтобы разъяснить девушке, что нельзя так легкомысленно и непочтительно упоминать имя божества.