Тридцать лет среди индейцев: Рассказ о похищении и приключениях Джона Теннера

Глава VII Вождь предлагает мне жениться на одной из его дочерей. – Воровство и пьянство. – Как преследуют лося. – Эпидемия и повальная гибель бобров. – Брачное предложение а-го-квы. – Лагерь привидений в долине «Двух убитых». – Индейское ухаживание. – Душевное заболевание. – Приступ безумия и попытка самоубийства. – Игроки. – Разные брачные предложения. – Мое обручение и женитьба.

С наступлением весны мы возвратились к старому месту нашей стоянки неподалеку от Ме-нау-ко-нос-кига, где обычно варили сахар. Так как мне совсем не хотелось быть с индейцами в этот период попоек, я решил убедить старую Нет-но-кву не следовать за ними к фактории. Растолковав ей, как глупо тратить все наши меха на покупку бесполезного и к тому же ядовитого зелья, я очень обрадовался, что она поддалась уговорам и последовала за мной в ту местность, где было решено разбить наш охотничий лагерь.

Нет-но-ква пошла прощаться с Ва-ге-то-той; когда она вернулась, я сразу же заметил, что произошло что-то необычное. Отведя меня в сторону, она сказала: «Сын мой, ты видишь, я старею; мне уже трудно шить тебе мокасины, выделывать и сохранять шкурки и выполнять всю другую работу по хозяйству. Ты стал уже настоящим мужчиной и охотником. Тебе подобает иметь молодую и сильную жену, которая смотрела бы за твоим имуществом и вела хозяйство. Ва-ге-то-та, человек достойный и уважаемый всеми индейцами, предлагает тебе в жены свою дочь. Ты обретешь могущественного друга и покровителя, который поможет тебе в трудную минуту, а с моих плеч будет снята часть труда и забот о нашей семье».

Она долго говорила со мною в том нее духе, но я без колебаний отверг ее просьбу. Я совсем не собирался жениться на индианке и часто подумывал о том, чтобы взять в жены белую женщину до того, как состарюсь. Пока же я заявил Нет-но-кве, что избранная ею девушка мне не нравится. Но старуха упорно настаивала на своем, уверяя, что между нею и Ва-ге-то-той все было уже договорено и девушка тоже не отказывалась от такого союза. Нет-но-ква заявила, что ей остается только пойти за невестой и привести ее в мою палатку. На это я возразил, что если она и приведет девушку, то считать ее своей женой я все равно не буду.

Так обстояло дело утром накануне того дня, когда мы должны были расстаться с Ва-ге-то-той и его группой. Не договорившись со старой индианкой, я спозаранок взял ружье и отправился охотиться на лосей. Днем убил жирного самца и, вернувшись поздно вечером, повесил мясо около палатки. Затем я осторожно заглянул внутрь, решив спать в другом месте, если старуха привела сюда девушку. Но ее в палатке не было.

На следующее утро меня посетил Ва-ге-то-та и, как всегда, начал с большим интересом расспрашивать о моих делах и самочувствии, засыпав дружескими советами и добрыми пожеланиями. Вскоре пришла Нет-но-ква и снова принялась за уговоры, но я ей не уступал. Позднее предложение жениться несколько раз возобновлялось, пока наконец девушка не вышла замуж за другого человека.

Расставшись с Ва-ге-то-той и его группой, мы направились к выбранным мною охотничьим угодьям и провели там большую часть лета; ели мы всегда досыта, так как я добывал много лосей, бобров и другой дичи. Поздней осенью мы опять переселились к фактории у Ме-нау-ко-нос-кига. Здесь мы повстречались с Вау-це-гау-маиш-кумом, с которым расстались в прошлом году, и стали жить вместе.

Торговец должен был вот-вот вернуться к месту своей зимовки, и здесь собралось много индейцев; они вышли ему навстречу к озеру, расположенному в нескольких милях от фактории. Купец вез с собой много спирта и, как обычно, прежде чем отправиться к фактории, разбил лагерь близ озера, чтобы индейцы могли там выменять и распить ром; здесь у купца было с ними меньше неприятностей, чем дома. У меня хватило сообразительности сразу же по его приезде закупить некоторые необходимые на зиму вещи, вроде одеял и боеприпасов. [Торг наш кончился. Старуха подарила купцу десять прекрасных бобровых мехов. В замену подарка обыкновенно получала она одно платье, серебряные украшения, знаки ее владычества, и бочку рому. Когда купец послал за нею, чтоб вручить свой подарок, она так была пьяна, что не могла держаться на ногах. Я явился вместо ее и был немножко навеселе; нарядился в ее платье, надел на себя и серебряные украшения; потом, взвалив бочку на плечи, принес ее в хижину. Тут я поставил бочку наземь и прошиб дно обухом. «Я не из тех начальников, – сказал я, – которые тянут ром из дырочки: пей кто хочет и сколько хочет!»]

Но все же я предусмотрительно спрятал около трех галлонов, отлитых в небольшой бочонок и котелок. [Старуха прибежала с тремя котлами, – и в пять минут все было выпито. Я пьянствовал с индийцами во второй раз отроду; у меня спрятан был ром; тайно ходил я пить и был пьян два дня сряду.]

Котелок с ромом я принес в палатку и продолжал пить с Вау-це-гау-маиш-кумом, которого называл братом, ибо он был сыном сестры Нет-но-квы. [Он не был еще пьян; но жена его лежала перед огнем в совершенном бесчувствии.] На ней было платье с многочисленными серебряными украшениями. [Мы сели пить. В то время индиец, из племени Ожибуай, вошел, шатаясь, и повалился перед огнем. Уж было поздно; но весь табор шумел и пьянствовал. Я с товарищем вышел, чтоб попировать с теми, которые захотят нас пригласить; не будучи еще очень пьяны, мы спрятали котел с остальной водкою] в глубине палатки, надежно, как нам казалось, чтобы его не заметил случайно зашедший внутрь человек. [Погуляв несколько времени, мы воротились. Жена товарища моего всё еще лежала перед огнем; но на ней уже не было ее серебряных украшений. Мы кинулись к нашему котлу: котел исчез; индиец, оставленный нами перед огнем, скрылся; и по многим причинам, мы подозревали его в этом воровстве. Дошло до меня, что он сказывал, будто бы я его поил. На другой день пошел я в его хижину и потребовал котла. Он велел своей жене принести его. Таким образом вор сыскался, и брат мой получил обратно серебряные украшения!!] У этого оджибвея были честолюбивые намерения – он надеялся стать вождем. Но столь неудачная попытка сильно подорвала его авторитет среди индейцев. О ней долго не могли забыть и, говоря об этом оджибвее, произносили его имя с презрением.

Наконец Нет-но-ква начала приходить в себя после длительного запоя. Она подозвала меня и спросила, получил ли я от купца обычные подарки: платье вождя и бочонок рома. Сначала Нет-но-ква никак не могла поверить, что я выпил все содержимое бочонка, ничего ей не оставив. Но, убедившись, что так оно и было и что сам я в течение двух дней находился в полном опьянении, начала жестоко бранить меня за черную неблагодарность, удивляясь, как это я мог напиться, словно животное. Но другие индейцы, слышавшие нашу ссору, заявили, что старой индианке не на что жаловаться, ибо я последовал ее же примеру. Чтобы задобрить старуху, они принесли столько рому, что она снова напилась до потери сознания.

Как только все меха были разбазарены, индейцам волей-неволей пришлось прекратить пьянку и разойтись по своим охотничьим угодьям. Мы же сначала отправились с купцом к его дому, чтобы оставить там наши каноэ, а затем ушли вместе с Вау-це-гау-маиш-кумом на охоту в леса. Теперь мы слились как бы в единую семью, большую часть которой составляли потомки Вау-це-гау-маиш-кума, у которого было много детей.

[Холодная погода только что начиналась. Снег был еще не глубже одного фута, а мы уже чувствовали голод. Нам встретилась толпа лосей, и мы убили четырех в один день.

Вот как индийцы травят лосей. Спугнув с места, они преследуют их ровным шагом в течение нескольких часов. Испуганные звери сгоряча опережают их на несколько миль; но индийцы, следуя за ними всё тем же шагом, наконец настигают их; толпа лосей, завидя их, бежит с новым усилием и исчезает опять на час или на два. Охотники начинают открывать их скорее и скорее, и лоси все долее и долее остаются в их виду; наконец охотники уж ни на минуту не теряют их из глаз. Усталые лоси бегут тихой рысью; вскоре идут шагом. Тогда и охотники находятся почти в совершенном изнеможении. Однако ж они обыкновенно могут еще дать залп из ружей по стаду лосей; но выстрелы придают зверям новую силу; а охотники, ежели снег не глубок, редко имеют дух и возможность выстрелить более одного или двух раз. В продолжительном бегстве лось не легко высвобождает копыто свое; в глубоких снегах его достигнуть легко. Есть индийцы, которые могут преследовать лосей по степи и бесснежной; но таких мало.] Однако болотный лось и бизон резвее обычного лося, и едва ли найдется охотник, который может загнать их пешим.

Мясо четырех убитых лосей мы провялили, но распределили его далеко не в соответствии с положением и потребностями наших семей. Правда, причины жаловаться у меня не было; будучи плохим охотником, я мало способствовал успеху. Позднее почти все свое время я посвящал промыслу бобров. Обнаружив в окрестностях более 20 бобровых семей, я начал разрушать их сооружения, но, к моему удивлению, все они оказались пустыми. В конце концов выяснилось, что среди этих животных вспыхнула эпизоотия, жертвой которой стали многие из них. Мертвые или подыхающие зверьки валялись повсюду – под водой, на льду и на земле. Иногда я находил бобра, почти подрезавшего дерево и сдохшего на его корнях, или зверька, застигнутого смертью на полдороге к своей норе, куда он тащил ветку. Вскрыв несколько тушек, я заметил, что область сердца была у них залита кровью . Бобры, обитавшие в больших реках и проточной воде, пострадали меньше, но те, что жили в озерках или в стоячей воде, почти все погибли. С той поры и у Ред-Ривер и у Гудзонова залива бобры никогда уже не водились в таком изобилии, как прежде. Употреблять в пищу мясо зверьков, павших от этой болезни, мы не рисковали, но шкурки их были доброкачественными.

В то время, когда мы ушли с Вау-це-гау-маиш-кумом, нам часто приходилось голодать. Как-то после вынужденного поста, продолжавшегося целые сутки, мы пошли с ним вдвоем на охоту и выследили стадо лосей. Двух мы убили, а третьего ранили. Этого лося пришлось преследовать всю ночь, пока наконец его: тоже не удалось пристрелить. Разрубив тушу, мы прикрыли мясо снегом. Но Вау-це-гау-маиш-кум не взял для нас ни кусочка мяса, хотя мы находились далеко от стоянки и было уже так поздно, что вернуться туда мы могли только на следующий день. Я знал, что индеец постился не меньше моего, и поэтому, хотя голод сильно мучил меня, постеснялся попросить еды. Утром индеец дал мне немного мяса, но мы не стали его варить и поспешили к нашей стоянке. Когда мы прибыли туда после полудня, Нет-но-ква встретила меня словами: «Ну, сынок, наверно, вчера вечером ты сытно поел после такого долгого поста». Но я ответил, что еще не имел ни крошки во рту. Тогда она тотчас начала варить ту часть мяса, которая мне досталась. Моей доли хватило всего на два дня. Но у меня были на примете еще два семейства бобров, спасшихся от мора. Забрав капканы, я отправился на промысел. И к концу второго дня мне удалось поймать восемь зверьков: двух из них я отдал Вау-це-гау-маиш-куму.

Этой зимой к нам в палатку пришел один из сыновей знаменитого вождя оджибвеев Веш-ко-буга (Сладкого), жившего у озера Пиявок (Лич). Этот странный человек принадлежал к числу тех, кто одевался и вел себя, как женщина, за что индейцы называют их женщинами. В большинстве, если не во всех, индейских племен есть такие люди, которых прозвали а-го-ква. Имя пришельца было Оцау-вен-диб (Желтоголовый); ему было около 50 лет, и он успел сменить нескольких «мужей». Не знаю, видела ли она[68] меня раньше или только слышала обо мне, но, во всяком случае, дала понять, что предприняла столь дальнее путешествие в надежде отыскать меня и жить со мной. Она буквально навязывалась со своею любовью и, не обращая никакого внимания на мой отказ, продолжала свои отвратительные приставания, доведя меня в конце концов до того, что я чуть не сбежал из палатки.

Нет-но-ква прекрасно знала, что это за тварь, но только смеялась, видя мое смущение и стыд каждый раз, как только а-го-ква обращалась ко мне. Старуха чуть ли не поощряла желание Желтоголового остаться у нас в палатке. Это существо весьма искусно выполняло женскую работу, которой занималось всю жизнь. Все же, потеряв, наконец, надежду добиться от меня взаимности или просто устав от голода, зачастую посещавшего наш дом, она исчезла. Я уже начал надеяться, что избавился от ее приставаний, как вдруг дня через три-четыре она снова появилась с большим запасом вяленого мяса и сообщила, что встретила Ва-ге-то-та-гуна и его группу и что вождь приглашает нас к себе. Он узнал о неблаговидном поведении Вау-це-гау-маиш-кума по отношению к нам и велел передать мне следующее через а-го-кву: «Племянник, я не хочу, чтобы ты оставался там и смотрел, как другой охотник добывает мясо, которым не делится с тобой из-за своей жадности. Приходи к нам, и ни ты, ни моя сестра не будете нуждаться ни в чем из того, что я могу вам уделить». Это приглашение пришлось весьма кстати, и мы тотчас собрались в путь. На первой же ночевке, когда я что-то делал у костра, вдруг недалеко в лесу послышался свист а-го-квы, вызывавшей меня. Приблизившись, я увидел, что она выследила зверя, и узнал в нем лося. Дважды я стрелял в него, и дважды он падал. Но, как видно, я метил слишком высоко, и зверю удалось убежать. Старая индианка отругала меня и сказала, что из меня никогда не получится хороший охотник.

Но на следующий день мы добрались до стоянки Ва-ге-то-ты, где наелись досыта. Здесь я избавился наконец от преследований а-го-квы, ставших нестерпимыми. Дело в том, что наш покровитель, у которого уже было две жены, взял третью – Желтоголового. Появление нового члена в семье Ва-ге-то-ты было встречено насмешками, несколько раз возникали комические положения, но в общем это вызвало меньше неурядиц и ссор, чем если бы он женился на настоящей женщине.

Группа, в которую мы были приняты, оказалась очень многочисленной, а вся дичь в окрестностях была уже истреблена. Даже самые хорошие охотники приносили мало мяса. Но случилось так, что именно мы с другим охотником, пользовавшимся такой же плохой репутацией, как и я, добывали больше, чем другие.

Однажды индейцы собрались на очень торжественную культовую церемонию – танец миде[69], в котором Нет-но-кве всегда отводилась важная роль.

Мне уже надоело оставаться с этой многочисленной группой, так как подобные массовые сборища в одном месте всегда заканчивались голодом. Наметив себе место для охоты, я решил в одиночку промышлять бобров, Когда я поделился с Ва-ге-то-той своим решением покинуть его, он сказал, что в одиночку мне придется голодать еще сильнее. Я не послушался Ва-ге-то-ты, но он настоял на том, чтобы сопровождать меня до капканов и посмотреть, какое место выбрал я для охоты и смогу ли прокормить своих близких. Прибыв на место, мы обнаружили, что в капкан уже попался большой бобр. Индеец дал мне несколько ценных советов, ободрил и сообщил на случай, если нужда заставит меня возвратиться, где разобьет свой лагерь. Затем он ушел к своим.

Наша семья увеличилась за это время на три человека: к нам примкнула бедная старуха из племени оджибвеев с двумя детьми. Нет-но-ква приютила их, так как в этой семье не было мужчин, которые могли бы о ней заботиться. И все же, хотя бремя возросло, я считал, что нам лучше остаться одним. Мне исключительно везло на охоте, и мы жили одни до начала сезона сахароварения. Тут Нет-но-ква решила вернуться к Ме-нау-ко-нос-кигу, а я должен был отправиться к фактории на Ред-Ривер, чтобы закупить там необходимые нам вещи. Связав бобровые шкурки, я сел в каноэ из бизоньей кожи, такое крошечное, что оно едва могло поднять меня вместе со связкой мехов, и поплыл вниз по реке Малый Саскачеван.

[На берегу этой реки есть место, нарочно созданное для индийского табора: прекрасная пристань, маленькая долина, густой лес, прислоненный к холму… Но это место напоминает ужасное происшествие: здесь совершилось братоубийство, злодеяние столь неслыханное, что само место почитается проклятым. Ни один индиец не причалит челнока своего к долине «Двух убитых»; никто не осмелится там ночевать. Предание гласит, что некогда в индийском таборе, здесь остановившемся, два брата (имевшие сокола своим тотемом) поссорились между собою, и один из них убил другого. Свидетели так были поражены сим ужасным злодейством, что тут же умертвили братоубийцу. Оба брата похоронены вместе.

Приближаясь к сему месту, я много думал о двух братьях, имевших один со мною тотем и которых почитал я родственниками матери моей… Я слыхал, что когда располагались на их могиле (что несколько раз и случалось), они выходили из-под земли и возобновляли ссору и убийство. По крайней мере достоверно, что они беспокоили посетителей и мешали им спать. Любопытство мое было встревожено. Мне хотелось рассказать индийцам не только, что я останавливался в этом страшном месте, но что еще там и ночевал.

Солнце садилось, когда я туда прибыл. Я вытащил свой челнок на берег, разложил огонь и, отужинав, заснул.

Прошло несколько минут, и я увидел обоих мертвецов, встающих из могилы. Они пришли и сели у огня прямо передо мною. Глаза их были неподвижно устремлены на меня. Они не улыбнулись и не сказали ни слова.] Я встал, подошел к огню и вдруг проснулся. [Ночь была темная и бурная. Я никого не видел, не услышал ни одного звука, кроме шума шатающихся дерев. Вероятно я заснул опять, ибо мертвецы опять явились. Они, кажется, стояли внизу, на берегу реки, потому что головы их были наравне с землею, на которой разложил я огонь. Глаза их всё были устремлены на меня. Вскоре они встали опять один за другим и сели снова против меня. Но тут уже они смеялись, били меня тросточками и мучили различным образом. Я хотел им сказать слово, но не стало голосу; пробовал бежать: ноги не двигались. Целую ночь я волновался и был в беспрестанном страхе. Один из них сказал мне между прочим, чтоб я взглянул на подошву ближнего холма. Я увидел связанную лошадь, глядевшую на меня. «Вот тебе, брат, – сказал мне жеби[70], – лошадь на завтрашний путь. Когда ты поедешь домой, тебе можно будет взять ее снова, а с нами провести еще одну ночь».

Наконец рассвело, и я с большим удовольствием заметил, что эти страшные привидения исчезли с ночным мраком. Но, пробыв долго между индийцами и зная множество примеров тому, что сны часто сбываются, я стал не на шутку помышлять о лошади, данной мне мертвецом; пошел к холму и увидел конские следы и другие приметы, а в некотором расстоянии нашел и лошадь, которую тотчас узнал; она принадлежала купцу, с которым имел я дело. Дорога сухим путем была несколькими милями короче пути водяного. Я бросил челнок, навьючил лошадь и отправился к конторе, куда на другой день и прибыл. Впоследствии времени я всегда старался миновать могилу обоих братьев; а рассказ о моем видении и страданиях ночных увеличил в индийцах суеверный их ужас.]

Возвратившись после закупок в фактории у Ред-Ривер, я разбил палатку у подножия Нао-вау-гун-вуджу (Гора охоты на бизонов вблизи Малого Саскачевана). Гора эта довольна высока и скалиста, и в ней, наверное, найдут руду, так как среди остальных пород там выделяются какие-то особые слои. Здесь росло много деревьев, из которых индейцы добывали сахар, и мы нашли прекрасное место для весенней стоянки. Дичи водилось здесь много, местность располагала к себе, и я решил остаться тут, а не идти вместе с другими индейцами к озеру Прозрачной Воды, где они собирались на очередную попойку.

О своем намерении я предупредил Ва-ме-гон-э-бью, который присоединился к нам, приехав на лошади. Так у нас оказалось три лошади. К этому времени я убил самого большого и жирного лося из всех, каких мне до того приходилось видеть. Он был таким жирным, что пришлось навьючить его мясом всех трех лошадей и собак, да и самим тащить груз.

Проведя с нами четыре дня, брат уехал, не предупредив меня, что хочет навестить Ва-ге-то-ту. Вскоре Ва-ме-гон-э-бью вернулся и сказал, что уезжал затем, чтобы увидеть девушку, которую не раз предлагали мне в жены, и допытывался, не хочу ли я на ней жениться. Я сказал, что нет, и предложил ему свое содействие, если он сам решил взять ее в жены. Брат попросил меня поехать с ним, чтобы рассеять заблуждение родителей, будто я все же когда-нибудь женюсь на их дочери; он хотел также, чтобы я сопровождал его, когда он повезет домой свою новую жену.

Я согласился без долгих размышлений. Но во время сборов к отъезду я заметил по поведению Нет-но-квы, что наш замысел ей не по вкусу, хотя она и не обмолвилась ни единым словом. Тут я вспомнил, что у индейцев считается неприличным, чтобы молодые люди сами ездили за своими женами. Сказав брату, что все поднимут нас на смех, если мы приведем свое намерение в исполнение, я добавил: «Вот наша мать, ее дело подыскать нам жен, когда это нужно, привести их и указать место в налатке. Надо это сделать как полагается!» Старой индианке явно понравились мои слова, и она дала согласие тотчас пойти к Ва-ге-то-те за девушкой. Случилось так, что, когда она вернулась с девушкой, в палатке находились Ва-ме-гон-э-бью и я. Ни брат, ни мать, как видно, ничего не сказали невесте, и она не знала, кто же из присутствующих молодых людей выбрал ее в жены. Заметив смущение девушки, Нет-но-ква указала ей на место рядом с Ва-ме-гон-э-бью и сказала, что он будет ее мужем. Через несколько дней брат увез девушку в свою палатку, к другой жене, с которой она жила в полном согласии.

Следующей осенью, когда мне уже минул 21 год, мы вместе с Ва-ме-гон-э-бью и многими другими индейскими семьями перекочевали в район, где изобиловал дикий рис[71]. Во время сборов риса и обработки зерна многие из нас заболели очень тяжелой болезнью. Начиналась она с кашля, а затем больной терял голос и у него шла кровь носом и горлом. За короткое время многие индейцы погибли и почти никто не был в состоянии охотиться. Болезнь не пощадила и меня, но вначале ее приступы, казалось, протекали легче, чем у других. Уже несколько дней, как в нашем лагере не видели мяса. Между тем некоторые дети совсем не болели, да и выздоравливающие уже нуждались в питании. Кроме меня, был еще только один индеец, находившийся в относительно хорошем состоянии, но оба мы едва оправились от недуга. Мы с трудом передвигались, и, когда дети пригнали вам лошадей, нам с грехом пополам удалось на них взобраться. Но если бы даже мы могли ходить, то непрестанный громкий кашель не позволил бы нам близко подкрасться к зверю. Подстегиваемые крайней нуждой, мы все же оседлали лошадей и отправились наудачу в прерию, где нам посчастливилось убить медведя. Сами мы не были в состоянии проглотить хотя бы кусочек мяса, но доставили его на стоянку, где поровну поделили между всеми семьями. Понемногу я набирался сил и уже считал, что первым окончательно стану на ноги. Вскоре я пошел охотиться на лосей и за несколько часов подстрелил двух зверей. Освежевав туши и разрезав мясо на куски, я, как обычно, взвалил часть его на спину и понес в лагерь. Чувствовал я себя несколько разгоряченным и утомленным. Дома с удовольствием съел приготовленный для меня кусок и тотчас уснул. Но еще до полуночи резкая боль в ушах разбудила меня. Казалось, что кто-то заполз в уши и грызет их изнутри. Я позвал на помощь Ва-ме-гон-э-бью, но он ничего не обнаружил. За два последующих дня боль так усилилась, что я потерял сознание. Придя, наконец, в себя (позднее мне рассказали, что бессознательное состояние продолжалось два дня), я увидел, что нахожусь вне палатки. Вокруг меня сидели и пьянствовали индейцы, так как недавно мимо нас проехал торговец. Многие о чем-то спорили. Посреди возбужденной толпы стоял Ва-ме-гон-э-бью, занесший нож над лошадью. Но тут я опять потерял сознание, и это бесчувственное состояние продолжалось, видимо, несколько дней. Не помню, что творилось вокруг, до той поры, как наша группа начала готовиться к переселению на другое место. Очнувшись, я почувствовал в себе достаточно силы, чтобы самостоятельно передвигаться. В то время я начал раздумывать о всем, что довелось мне пережить среди индейцев. В общем, за все время пребывания в семье Нет-но-квы я был доволен своей судьбой. Но мне казалось, что с болезнью началась полоса несчастий, которые будут преследовать меня всю жизнь. Я потерял слух, так как в ушах образовались нарывы, которые потом вскрылись. Сидя в палатке, я видел движение губ окружавших меня людей, но не понимал, о чем они говорили. Я взял ружье и отправился на охоту, но звери замечали меня раньше, чем я их. Если мне случайно доводилось увидеть лося или карибу, то при попытке подойти к ним поближе мною овладевало неверие в свои силы и казалось, что охотиться больше уже не смогу. Мне взбрело на ум, будто даже звери знали, что я стал беспомощным, как старик.

Под влиянием этих тягостных мыслей я принял решение покончить жизнь самоубийством; это казалось единственным выходом из обрушившегося на меня несчастья. Когда наступил момент тронуться в путь, Нет-но-ква подвела к палатке лошадь и спросила, смогу ли я сесть на нее и перенесу ли передвижение к тому месту, где наша группа собиралась разбить новый лагерь. Ответив утвердительно, я попросил дать мне ружье и сказал, что вскоре последую за ними. Затем, держа в руках поводья, я сидя наблюдал за тем, как одна семья за другой проходили мимо и скрывались вдали. Когда за небольшим холмом в прерии исчезла наконец фигура последней старухи, тяжело нагруженной циновками-пукки, я вздохнул с облегчением. Отпустив поводья, чтобы лошадь могла спокойно щипать траву, я взвел курок, оперся прикладом о землю и, взяв дуло в рот, нажал на спусковой крючок, будучи уверен, что замок в порядке и ружье заряжено. К моему удивлению, ствол оказался пустым. Пусты были также пороховой рог и сумка для пуль, обычно всегда полные. Исчез и нож, который я всегда носил при себе. С отчаяния, что не могу лишить себя жизни, я обеими руками схватил ружье за ствол и отбросил его далеко в сторону. Ничего не оставалось, как сесть на лошадь, которая против обыкновения не ушла далеко, хотя была свободна, и вскоре догнал свою семью. Как видно, Ва-ме-гон-э-бью и Нет-но-ква догадались о моем намерении и, отойдя лишь на такое расстояние, чтобы их не было видно, сели, поджидая меня. Думается, что в отчаянии я проговорился им о решении покончить с собой, и они приняли меры, чтобы лишить меня возможности привести это намерение в исполнение.

Самоубийство – нередкое явление среди индейцев; на такой отчаянный шаг они идут по самым различным причинам, пользуясь разными способами: стреляются, вешаются, топятся или принимают яд. За несколько лет до того времени, о котором я теперь рассказываю, мне довелось как-то побывать в Маккинаке вместе с Нет-но-квой. Здесь один знакомый мне юноша из племени оттава, очень одаренный и уважаемый всеми, вдруг застрелился на индейском кладбище. Он впервые в жизни напился до безумия, разорвал на себе в пьяном виде всю одежду и так буйствовал, что сестры связали его по рукам и ногам и уложили в палатке, чтобы он не причинил себе никакого вреда. На следующее утро юноша протрезвился и его развязали. Тогда он зашел в палатку своих сестер, стоявшую недалеко от кладбища, взял там ружье и под предлогом, что хочет поохотиться на голубей, застрелился среди могил. Вероятно, проснувшись и почувствовав, что руки и ноги у него связаны, юноша подумал, что в пьяном виде совершил какой-то бесчестный поступок, и решил смыть с себя бесчестье самоубийством. Главные причины, вынуждающие индейцев к самоубийству, – несчастья, тяжелые потери, смерть товарищей или неразделенная любовь. Я выбранил Ва-ме-гон-э-бью за то, что он разрядил ружье и отобрал у меня боеприпасы; но очень возможно, что это сделала старая индианка. По мере того как здоровье мое постепенно улучшалось, мне становилось стыдно за попытку покончить с собой. Но у друзей моих хватило такта никогда не напоминать мне об этом. Вскоре я совсем поправился, но слух еще долго не восстанавливался, и прошло несколько месяцев, прежде чем я мог охотиться с таким же успехом, как до болезни. Впрочем, я еще легко отделался от этой ужасной болезни; многие оставшиеся в живых индейцы навсегда потеряли слух, другие сошли с ума, а некоторые, бросаясь в горячке на деревья и скалы, сломали себе руки или покалечились как-нибудь иначе. У большинства перенесших заболевание из ушей часто выделялся гной, а в начальной стадии они страдали сильными кровотечениями из носа. С этой болезнью индейцы раньше не были знакомы и не знали, как ее лечить[72].

Прибыв на факторию у Маус-Ривер, я узнал, что туда заходили белые из Соединенных Штатов. Они закупали припасы для своей компании, находившейся в деревне индейцев-манданов. Я пожалел, что упустил случай повидаться с ними, но, узнав, что они хотят там обосноваться, начал искать предлог, чтобы их посетить.

Позднее мне стало известно, что это были люди губернатора Кларка и капитана Льюиса, совершивших путешествие к Скалистым горам и Тихому океану[73].

Поздней осенью мы отправились к Ке-ну-кау-не-ши-вай-бо-анту, где водилось так много дичи, что мы решили там зазимовать. Здесь я вместе с Ва-ме-гон-э-бью и другими индейцами впервые увлекся азартными играми – почти таким же роковым для индейцев пороком, как пьянство. Играли мы преимущественно в «мокасины». В этой игре может принять участие любое количество игроков, но обычно ограничиваются небольшими группами. Для игры нужно иметь четыре мокасина; в один из них партия игроков прячет сучок или кусочек материи. Мокасины ставят в ряд на землю, и один из участников противной партии пальцем или палкой дотрагивается до двух мокасин. Если спрятанный предмет находится в первом мокасине, до которого дотронулся игрок, он проигрывает восемь очков, а если этого предмета нет во втором мокасине – два очка. Если же спрятанный предмет обнаруживается во втором мокасине, выигрывается восемь очков. Индейцы кри играют в мокасины иначе. Они засовывают руку в каждый мокасин по очереди и выигрывают только в том случае, если предмет находится в последнем; если он спрятан в первом, то проигрывается восемь очков. Стоимость одного очка предварительно обусловлена участниками игры. Так, например, можно условиться, что бобровая шкурка или одеяло пойдут за десять очков, а лошадь – за сто. С чужаками играют на очень высокие ставки, и даже лошадь часто идет тогда за десять очков.

Но самая азартная игра, при которой страсти особенно разгораются, – это буг-га-саук, или бег-га-сах. Бег-га-сах-нуками называются маленькие кусочки дерева, кости или меди, на которые разрезают старый котел. Одну сторону фишек окрашивают в черный цвет, а другая остается блестящей. В игре может быть любое количество фишек, но не меньше девяти. Их кладут в большую миску или на особую доску. Две партии игроков – часто 20—30 человек – рассаживаются друг против друга или в круг. Игра состоит в том, чтобы ударом по миске подбросить все бег-га-сах-нуки в воздух; от того, как они упадут, зависит выигрыш или проигрыш. Если игрок подбросил удачно, он, как и в бильярде, может продолжать до тех пор, пока не проиграет и не наступит очередь соседа. Все игроки быстро приходят в возбужденное состояние; если кто-либо попытается взять миску не в свой черед, часто возникают драки.

Пожилые, рассудительные люди возражают против игры, и только в ту зиму Нет-но-ква впервые разрешила мне принять в ней участие. Вначале нашей партии повезло, но затем счастье нам изменило и мы все спустили. Убедившись, что нам уже нечего проигрывать, наши противники удалились и разбили лагерь в другом месте, но, как обычно, начали похваляться своей удачей. Узнав об этом, я созвал всех мужчин и предложил, чтобы покончить с похвальбой противников и вернуть проигранное нами имущество, держать с ними пари на лучшую стрельбу по цели. Мы заняли у друзей некоторые вещи и всей группой отправились к своим противникам. Увидев, что мы явились не с пустыми руками, они согласились снова играть с нами в бег-га-сах, причем нам удалось вернуть достаточно, чтобы на следующее утро начать соревнование в стрельбе с очень высокой ставкой. Мы поставили все, чем располагали. Противники наши вначале неохотно на это шли, но потом из приличия все же согласились.

Цель была установлена примерно на расстоянии 100 ярдов. Я стрелял первым и попал почти точно в центр. Никто из других участников даже не приблизился к моему результату. Так я оказался победителем и нам удалось вернуть бóльшую часть из того, что было проиграно за зиму.

Весной, когда мы уже собрались уходить с берегов Ке-ну-кау-не-ши-вай-бо-анта, в мою палатку пришел старый вождь общества Миде по имени О-цхуск-ку-кун (Печень Мускусной Крысы). Его сопровождала молодая внучка и ее родители. Девушка была красива, не старше 15 лет, но Нет-но-кве она не нравилась. Мать мне сказала: «Сын мой, эти люди на отстанут от тебя, пока мы здесь, но девушка совсем не годится тебе в жены, а потому я советую взять ружье и уйти отсюда. Поставь охотничью палатку подальше от насп не возвращайся до тех пор, пока они не убедятся, что ты действительно отверг их предложение». Я последовал ее совету, и О-цхуск-ку-кун как будто потерял надежду женить меня на своей внучке.

[Однажды вечером, сидя перед нашей хижиной, увидел я молодую девушку. Она, гуляя, курила табак и изредка на меня посматривала; наконец подошла ко мне и предложила мне курить из своей трубки. Я отвечал, что не курю. «Ты оттого, – сказала она, – отказываешься, что не хочешь коснуться моей трубки». Я взял трубку из ее рук и покурил немного – в самом деле в первый раз от роду. Она со мною разговорилась и понравилась мне. С той поры мы часто видались, и я к ней привязался.

Вхожу в эти подробности, потому что у индийцев таким образом не знакомятся. У них обыкновенно молодой человек женится на девушке вовсе ему незнакомой. Они видались; может быть, взглянули друг на друга; но, вероятно, никогда между собой не говорили; свадьба решена стариками, и редко молодая чета противится воле родительской. Оба знают, что если союз сей будет неприятен одному из двух или обоим вместе, то легко будет его расторгнуть.

Разговоры мои с Мис-куа-бун-о-куа вскоре наделали много шуму в нашем селении. Однажды старый Очук-ку-кон вошел ко мне в хижину, держа за руку одну из многочисленных своих внучек. Он, судя по слухам, полагал, что я хотел жениться. «Вот тебе, – сказал он моей матери, – самая добрая и самая прекрасная из моих внучек; я отдаю ее твоему сыну». С этим словом он ушел, оставя ее у нас в хижине…

Мать моя всегда любила молодую девушку, которая считалась красавицей. Однако ж старуха смутилась, и сказала мне наедине: «Сын, девушка прекрасна и добра; но не бери ее за себя: она больна и через год умрет. Тебе нужна жена сильная и здоровая, итак предложим ей хороший подарок и отошлем ее к родителям». Девушка возвратилась с богатыми подарками, а через год предсказание старухи сбылось.

С каждым днем любовь наша усиливалась. Мать моя, вероятно, не осуждала нашей склонности. Я ничего ей не говорил; но она знала всё, и вскоре я в том удостоверился. Однажды, проведши в первый раз большую часть ночи с моей любовницей, я воротился поздно и заснул. На заре старуха разбудила меня, ударив прутом по голым ногам.

«Вставай, – сказала она, – вставай, молодой жених, ступай на охоту. Жена твоя будет, тебя более почитать, когда рано воротишься к ней с добычей, нежели когда станешь величаться, гуляя по селению в отсутствие ловцов». Я молча взял ружье и вышел. В полдень воротился, неся на плечах жирного муза, мною застреленного, и сбросил его к ногам матери, сказав ей грубым голосом: «Вот тебе, старуха, что ты сегодня утром от меня требовала». Она была очень довольна и похвалила меня. Из того я заключил, что связь моя с молодой девушкой не была ей противна, и очень был тому рад. Многие из индийцев чуждаются своих старых родителей; но хотя Нет-но-куа была уже дряхла и немощна, я сохранял к ней прежнее, безусловное почтение.

Я с жаром предавался охоте и почти всегда возвращался рано, или по крайней мере засветло, обремененный добычею. Я тщательно наряжался и разгуливал по селению, играя на индийской свирели, называемой пи-бе-гвун. В течение некоторого времени Мис-куа-бун-о-куа притворно отвергала меня. Я стал охладевать; тогда она забыла всё притворство… С моей стороны желание привести жену к нам в хижину уменьшилось. Я хотел прервать с нею всякие сношения. Увидя явное равнодушие, она хотела тронуть мне сердце то слезами, то упреками; но я ничего не говорил об ней старухе и с каждым днем охлаждение мое становилось сильнее.

Около того времени мне понадобилось побывать на Красной Реке, и я отправился с одним индийцем, у которого была сильная и легкая лошадь. Нам предстояла дорога на семьдесят миль. Мы по очереди ехали верхом, а пеший между тем бежал, держа лошадь за хвост. Мы были в дороге одни сутки. На возвратном пути я был один и шел пешком. Темнота ночи и усталость заставили меня ночевать в десяти милях от нашей хижины.

Пришед домой на другой день, я увидел Мис-куа-бун-о-куа, сидящую на моем месте. Я остановился у дверей в недоумении. Она потупила голову. Старуха сказала мне с видом сердитым: «Что же? разве оборотишься ты спиною к нашей хижине и обесчестишь эту бедную девушку, которой ты не стоишь? Всё, что случилось между, вами, сделалось по твоей же воле, не с моего и не с ее согласия. Ты сам за нею бегал повсюду; а теперь неужто прогонишь ее, как будто она на тебя навязалась?..» Укоризны матери казались мне не совсем несправедливы. Я вошел и сел подле девушки… Таким образом мы стали муж и жена.]

Пока я ездил к Ред-Ривер, старая Нет-но-ква без моего согласия и втайне от меня переговорила с родителями девушки и привела ее в нашу хижину, правильно считая, что не так уж трудно будет уговорить меня смириться. В большинстве случаев при заключении браков с мнением молодых людей, наиболее заинтересованных в этом деле, считаются еще меньше, чем это было со мной. Чем больше у молодой женщины было мужей, тем меньше подарков вправе ожидать ее родители в качестве выкупа.