Тридцать один день

21 июля

После завтрака ребята должны были, как всегда, полчаса отдыхать на территории лагеря (Катя выдумала, будто сразу после завтрака нельзя греться на солнце и купаться). Ребята начали играть в крокет, в волейбол. Сергея Сергеича не было в лагере, он куда-то ушел еще рано утром. Был самый подходящий момент, чтобы убежать в город.

Ко мне подошел Профессор и зашептал:

— Сашка, давай уговорим Андрея взять на воскресник Капитана, а? Он все время без отца, понимаешь? Отец его сначала четыре года на войне был, ни разу даже домой приехать не мог, а теперь, понимаешь, отец служит в Севастополе, а они в Москве живут. Ну, вот там бабушка да сестричка ходят за ним, как за барином. Он и стал таким. Мы его переделаем.

— Как — переделаем? — не понял я.

— Ну, перевоспитаем. Я считаю, что это наш долг. Будем ему всякие трудные задания давать — пусть закаляется! Отец его спасибо нам скажет. Возьмем Капитана с собой, согласен?

Я подумал про себя, что Профессор может быть настоящим другом.

Андрей согласился с нами, и скоро мы — все семеро, принесшие вчера торжественную клятву, и Капитан (он был восьмым) — встретились за домом.

Мы прошли через небольшую заросль кустарников и свернули на широкую немощеную дорогу. По обе стороны ее выстроились в ряд серебристые тополя, как будто два отряда вышли на утреннюю линейку. А вдали мы увидели высокие горы. Они упирались в самое небо, а облака как будто лежали на них…

— Посмотрите-ка, облака прилегли отдохнуть! — воскликнул Профессор. — Про это самое у Лермонтова написано: «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана!..»

— Ох, и красиво же!.. — согласился Андрей.

Потом мы спустились к берегу моря и минут через пятнадцать были уже в городе.

Мы нарочно шли не по прямой дороге, чтобы сбить с толку погоню.

Мы направились вдоль главной улицы. Казалось, что жители, все до одного, вышли сегодня на улицы. Возле каждого разрушенного дома работали люди. Одни, стуча молотками, разбирали уцелевшие стены по кирпичам; другие накладывали кирпичи на носилки, относили в сторону и там складывали ровными рядами; третьи таскали бревна, балки, доски.

Мы прошли несколько кварталов, много раз сворачивали в узенькие переулочки, не зная, где нам остановиться.

Потом опять вышли на главную улицу и вдруг, по команде, застыли на месте: прямо на нас с носилками в руках шел… кто бы — вы думали?.. Сергей Сергеич! Да-да, старший вожатый нашего лагеря! Он был не в своем чистеньком костюме, а в черной спецовке и сапогах.

Сергей Сергеич на ходу о чем-то разговаривал с высоким мужчиной, который держал носилки сзади. Это нас и спасло. Сергей Сергеич не успел еще заметить нас, как все мы, кроме Профессора, нырнули за угол дома. А Профессор продолжал идти прямо навстречу своей гибели. Он был близорукий и сразу не узнал Сергея Сергеича.

Мы выглядывали из-за угла дома и с ужасом ждали, что сейчас произойдет. Сергей Сергеич заметил Профессора. Он опустил носилки и подошел к нему. Было ясно: Профессор попался. Ждать больше было нечего, и мы пустились наутек. Мы пробежали несколько улиц, а потом пошли шагом, выбирая место, где бы можно было начать работу. Не срывать же все дело из-за потери одного товарища!

Скоро мы увидели полуразрушенный дом, возле которого работали одни только женщины. У дома уцелели две стены, кусок крыши, а под крышей стояла печь. Возле стены лежали пустые носилки. Здесь мы и решили начать работу.

Мы не знали, как предложить свою помощь. Наконец Андрей, запинаясь, сказал:

— Тетеньки, а тетеньки, можно мы вам поможем, а?

Все три женщины сразу обернулись. Они очень удивились, увидев нас.

— А вы откуда? — спросила одна из них.

— Мы из соседнего колхоза, — не задумываясь, соврала Зинка.

— Из какого же? — снова спросила женщина. И, как мне показалось, недоверчиво.

Что же ей ответить? Что сказать? Но тут я вспомнил о совхозе «Заря», про который нам рассказывал секретарь райкома.

— Мы из «Зари», — быстро ответил я.

— Так то ж совхоз, а не колхоз, — сказала женщина.

— Она просто ошиблась! Мы из совхоза… — затараторил я.

— Да-да, из совхоза, — поддакнула Зинка.

— И что же, помочь нам хотите?

— Ой, тетенька, хотим, очень хотим! — закричали мы все вместе.

— А я не тетенька, а Клавдия Ивановна.

— Хотим, Клавдия Ивановна! — снова закричали мы.

— А справитесь?

— Справимся, справимся!

— Ну что же, берите носилки.

Мы все бросились к носилкам. Но носилок было двое, а нас семеро. Мы с Зинкой схватили верхние носилки. Она стала сзади, а я спереди. Другие носилки за передние ручки взял Андрей, а сзади захотел стать Витька Панков. Но Андрей сказал, что сзади станет Капитан:

— Пусть потаскает носилки! Ему полезно: разовьются мускулы.

Капитан с благодарностью посмотрел на Андрея и схватился за ручки носилок.

Мастер, конечно, захватил кое-что из своего заветного ящика: молоток и пилу. Пилу он отложил в сторону, а молоток ему пригодился: Мастер начал разбирать стену дома. Витька Панков и Вано Гуридзе встали на подачу кирпича.

Было жарко. Сначала мы не замечали этого. Но через час я стал весь мокрый. Я снял рубашку и работал в одних трусах. Руки у нас стали красными от кирпича. Я занозил себе палец. Зинка в одну минуту вытащила мне занозу. Все-таки у девчонок тоже есть свои хорошие качества: мы, например, не умеем так ловко вытаскивать занозы.

Время от времени мы отдыхали, а один раз даже сходили к морю и искупались. А потом снова работали.

Мы работали вместе со взрослыми!

Мы помогали восстанавливать город, разрушенный фашистами!

Клавдия Ивановна и другие женщины похваливали нас:

— Молодцы, молодцы, ребята!

А потом Клавдия Ивановна спросила, не устали ли мы и не пора ли нам домой. Она сказала, что наши матери, наверное, очень волнуются, что она сама мать и что будь она на месте наших матерей, так уж давно бы сошла с ума. Но мы все равно отказались уходить.

Тогда женщины сказали, что мы теперь справимся и без них, а они перейдут на другой «объект».

Было уже два часа дня, но мы решили, что обедать в лагерь не пойдем, а будем работать до вечера.

— Теперь нам все равно пропадать. А уж пропадать, так с музыкой! — сказал Андрей и снова взялся за носилки.

Потом Мастер перешел со своим молотком от стены к печке и приготовился ее разбирать. Но тут произошло событие огромной важности.

Мастер нагнулся над печкой и вдруг закричал:

— Ребята, сюда! Скорее!

Мы побросали носилки и подбежали к нему. Сначала мы не могли понять, в чем дело. Но потом, взглянув туда, куда смотрел Мастер, я увидел какие-то строчки, слова, написанные на белой штукатурке чернильным карандашом. В некоторых местах штукатурка немного открошилась, и слова трудно было разобрать. Но печка стояла как раз под уцелевшим куском крыши, и это спасло надпись от дождей и снега.

Вот что было написано на штукатурке крупными и какими-то очень круглыми буквами:

«К партизанам мы пробиться не смогли. Но одну фашистскую баржу все-таки потопили! Сейчас, ночью, нас с Бородачом окружили гестаповцы. Мы спрятались в развалинах этого дома. Бородач отстреливается. У нас есть одна граната. Оставим ее для себя. Прощайте, все товарищи, друзья! Да здравствует наша Родина!»

Внизу стояла подпись: «В. А.» И еще ниже: «20 марта 1943 года».

Несколько минут мы стояли молча. Потом Андрей дотронулся до своей головы: хотел, видно, снять шапку, да от волнения забыл, что мы все без шапок.

Потом он взял кусок кирпича и нацарапал на печке: «Место гибели героев открыто московскими пионерами 21 июля 1945 года».

— Это зачем? — спросила Зинка.

— Так нужно. Для истории, — объяснил Андрей.

— А ведь они… погибли… — сказала Зинка каким-то не своим, тонким-тонким голосом и стала тереть глаза.

— Погибли… — тихо подтвердил Андрей.

— Ребята! — воскликнул Вано Гуридзе. — Надо немедленно сообщить об этом! В райком и вообще всюду… Это ведь очень важное открытие!

— Никуда не надо сообщать раньше времени. Пока все должно быть в тайне, — строго сказал Андрей.

— Почему? — удивился Вано.

— Я еще сам не знаю почему, но так лучше. В тайне всегда лучше.

Мы все согласились с Андреем.

— Но печку могут разобрать по кирпичикам, — подумав немного, сказал Мастер. — Не заметят надпись — и разберут. А разве это — дело?

Андрей почесал затылок. («Побрел за мыслями!» — как говорит Катя.) Потом он схватил кусок фанеры и нацарапал кирпичом: «Печку трогать запрещено». И еще приписал внизу: «Из специального решения горисполкома».

— Так будет верней, — объяснил он.

Фанеру установили на самом видном месте.

День уже кончался. Посовещавшись, мы решили возвратиться в лагерь.

Мы все время думали о гибели двух неизвестных нам героев. Вспоминали каждое слово, которое было написано на печке чернильным карандашом, вспоминали те крупные, круглые буквы…

И мы совсем забыли о том, что ждет нас в лагере. Только проходя через заросли кустарников и увидев знакомые белые дома, я заволновался. А вдруг в лагере переполох, все бросились искать нас, среди вожатых паника? Но ничего подобного почему-то не было. Ребята спокойно готовились к ужину, мыли руки. Мы посмотрели друг на друга и теперь только заметили, какие у нас грязные лица, руки, рубашки. Надо было сейчас же умыться. Мы побежали к умывальникам.

Никто не интересовался, где мы были. Это было даже обидно!.. Мимо нас прошли Катя, Сергей Сергеич и не обратили на нас никакого внимания. Неужели не заметили нашего исчезновения? Не может быть!

В комнате нас ждал Профессор. Он встретил нас очень странно: не смотрел нам в глаза и все время поправлял очки на носу. Профессор сказал, что Сергей Сергеич не ругал его, а только сейчас же отослал в лагерь. Но, когда сам Сергей Сергеич вернулся в лагерь с воскресника, он позвал Профессора к себе и долго разговаривал с ним.

— А про нас-то он выведывал? — спросил Андрей.

— Нет, ничего не выведывал.

— Совсем ничего?

— Ничего, — ответил Профессор, но каким-то странным голосом.

Мы не стали больше расспрашивать его и побежали в столовую.

А самое удивительное случилось вечером. На вечерней линейке перед спуском флага на середину площадки вышла Катя и, обращаясь ко всем пионерам, сказала:

— Ребята! Сегодня пионеры звена Андрея Глебова на славу поработали: они помогали восстанавливать город, разрушенный врагом. Но только отправились они на воскресник тайком от нас всех. Странно! Зачем же скрывать хорошие идеи? Пионеры этого звена решили и впредь помогать населению города. Они даже план составили. Я думаю, мы поддержим это дело и все примем в нем участие!

Вот что сказала наша вожатая Катя. А Сергей Сергеич стоял рядом и одобрительно покачивал головой.

Откуда они всё узнали?

Когда я пришел в нашу комнату, то увидел там Профессора и Андрея. Между ними шел жаркий спор.

— Как же ты мог выдать тайну? Ты нарушил клятву, ты предатель! — суровым голосом говорил Андрей.

— Ты не имеешь права так говорить! Я не хотел выдавать, — ответил Профессор.

— Не хотел, не хотел, а все-таки выдал!

— Я сначала ничего не говорил. Еще в городе Сергей Сергеич спросил у меня: «Ты ничего больше не хочешь мне рассказать?» Я ответил: «Ничего!» Но потом я пришел в лагерь и увидел, что Катя плачет… Да-да, плачет из-за нас! Она и физкультурник Петр Николаевич бегали искать нас на набережную и даже в совхоз. Ну, тогда я пошел и сказал, что вы в городе. Сказал, чтобы они больше не искали. А когда вечером вернулся Сергей Сергеич, он вызвал меня к себе и долго разговаривал со мной…

— Это уж нам неинтересно! — перебил Андрей.

Профессор все время поправлял очки, и от этого у него на носу образовалась красная блестящая дорожка.

— Ты не имел права нарушать клятву! Да что тебе объяснять!.. — Андрей махнул рукой так, будто говорил с безнадежно пропащим человеком.