Тринадцать заколдованных котов. Сказки и легенды Британских островов

НОКГРАФТОНСКАЯ ЛЕГЕНДА Ирландская легенда

В плодородной долине Эхерлоу у самого подножия хмурых Голтийских гор жил некогда один бедный человек. На спине у него был такой большущий горб, что казалось, будто ему на плечи посадили другого человека. А голова у него была такая тяжелая, что, когда он сидел, подбородок его покоился на коленях, как на подпорке. Крестьяне даже робели при встрече с ним в каком-нибудь уединенном месте. И хотя бедняга был безобидным и невинным, как младенец, выглядел он таким уродом, что его с трудом можно было принять за человека, так что даже некоторые дурные люди рассказывали про него всякие небылицы.

Говорили, будто он хорошо разбирается в травах и умеет ворожить. Но что он действительно хорошо умел делать, это плести из соломы и тростника шляпы да корзины. Этим он и зарабатывал себе на жизнь.

Лисий Хвост, — так прозвали его, потому что он прикалывал к своей соломенной шляпе веточку «волшебной шапочки», или лисохвоста, — всегда получал лишний пенни по сравнению с другими за свои корзины, и, может, именно поэтому некоторые завистники рассказывали про него всякие небылицы.

Как бы там ни было, а в один прекрасный вечер возвращался он из городишка Кахир по направлению в Каппаг, и, так как коротышка Лисий Хвост шел очень медленно, — ведь на спине у него был большущий горб, — уже совсем стемнело, когда он добрел до старого Нокграфтонского холма, расположенного по правую сторону от дороги.

Он устал и измучился, а тащиться надо было еще очень далеко, всю бы ночь пришлось шагать, — просто в отчаянье можно было прийти от одной мысли об этом. Вот он и присел у подножия холма отдохнуть и с грустью взглянул на луну.

Вскоре до его слуха донеслись нестройные звуки какой-то дикой мелодии. Коротышка Лисий Хвост прислушался и подумал, что никогда прежде не доводилось ему слышать столь восхитительной музыки. Она звучала как хор из нескольких голосов, причем один голос так странно сливался с другим, что казалось, будто поет всего один голос, и однако же все голоса тянули разные звуки. Слова песни были такие:

Затем коротенькая пауза, и опять с начала все та же мелодия.

Лисий Хвост затаил дыхание, боясь пропустить хоть одну ноту, и внимательно слушал. Теперь он уже явственно различал, что пение доносилось из холма, и, хотя вначале музыка так очаровала его, постепенно ему надоело слушать подряд все одну и ту же песню без всяких изменений.

И вот, воспользовавшись паузой, когда Да Луан, Да Морт прозвучало три раза, он подхватил мелодию и допел ее со словами:

И так он продолжал подпевать голосам из холма — Понедельник, Вторник, а когда снова наступила пауза, опять закончил мелодию со словами: «И Среда».

Эльфы Нокграфтонского холма, — а ведь это была песня эльфов, — пришли просто в восторг, когда услышали добавление к своей песенке. И тут же решили пригласить к себе простого смертного, который настолько превзошел их в музыкальном искусстве. И вот коротышка Лисий Хвост с быстротою вихря слетел к ним.

Восхитительная картина открылась его глазам, когда он, подобно легкой пушинке в кружащемся вихре, спустился внутрь холма под звуки дивной музыки, лившейся в такт его движению. Ему воздали величайшие почести, так как сочли его лучшим из лучших музыкантов, и оказали сердечный прием, и предлагали все, что только ему угодно, окружили его заботливыми слугами — словом, так за ним ухаживали, точно он был первым человеком в стране.

Вскоре Лисий Хвост увидел, как из толпы эльфов вышла вперед большая процессия, и, хотя приняли его здесь очень любезно, ему все же сделалось как-то жутко. Но вот от процессии отделилась одна фея, подошла к нему и молвила:

При этих словах бедный коротышка Лисий Хвост вдруг почувствовал такую легкость и такое счастье — ну хоть с одного скачка допрыгнет сейчас до луны. И с неизъяснимым удовольствием увидел он, как горб свалился у него со спины на землю. Тогда он попробовал поднять голову, но очень осторожно, боясь стукнуться о потолок роскошного зала, в котором находился. А потом все с большим удивлением и восхищением стал снова и снова разглядывать все предметы вокруг себя, и раз от разу они казались ему все прекраснее и прекраснее; от этого великолепия голова у него пошла кругом, в глазах потемнело, и наконец он впал в глубокий сон, а когда проснулся, давно уже настал день, ярко светило солнце и ласково пели птицы. Он увидел, что лежит у подножия Нокграфтонского холма, а вокруг мирно пасутся коровы и овцы.

И первое, что Лисий Хвост сделал, — конечно, после того, как прочел молитву, — завел руку за спину — проверить, есть ли горб, но от того не осталось и следа. Тут Лисий Хвост не без гордости оглядел себя — он стал этаким складненьким шустрым крепышом. И, мало того, он еще обнаружил на себе совершенно новое платье и решил, что это, наверное, феи сшили ему.

И вот он отправился в Каппаг таким легким шагом да еще вприпрыжечку, словно всю свою жизнь был плясуном. Никто из встречных не узнавал его без горба, и ему стоило великого труда убедить их, что он — это он, хотя, по правде говоря, то был уже не он, во всяком случае по внешности.

Само собой, история про Лисий Хвост и его горб очень быстро облетела всех и вызвала всеобщее удивление. По всей стране, на много миль вокруг, все — и старый и малый — только и знали, что говорили об этом.

И вот в одно прекрасное утро, когда довольный Лисий Хвост сидел у порога своей хижины, к нему подошла старушка и спросила, не укажет ли он ей дорогу в Каппаг.

— Зачем же мне указывать Вам туда дорогу, добрая женщина, — сказал Лисий Хвост, — если это и есть Каппаг. А кого вам здесь нужно?

— Я пришла из деревни Диси, — отвечала старушка, — что в графстве Уотерфорд, чтобы повидаться с одним человеком, которого зовут Лисий Хвост. Сказывают, будто феи сняли ему горб. А видишь ли, у моей соседушки есть сын, и у него тоже горб, который будто доведет его до смерти. Так вот, может, если б ему попользоваться тем же колдовством, что и Лисий Хвост, у него бы горб тоже сошел. Ну, теперь я все тебе сказала, почему я так далеко зашла. Может, про это колдовство все разузнаю, понимаешь?

Тут Лисий Хвост все в подробностях и рассказал этой женщине, — ведь парень он был добрый, — и как он присочинил конец к песенке нокграфтонских эльфов, и как его горб свалился у него со спины, и как в придачу он еще получил новое платье.

Женщина горячо поблагодарила его и ушла восвояси, счастливая и успокоенная. Вернувшись назад в графство Уотерфорд к дому своей кумушки, она выложила ей все, что говорил Лисий Хвост, и вот они посадили маленького горбуна на тележку и повезли его через всю страну.

А надо вам сказать, что горбун этот с самого рождения был дрянным и хитрым человечком.

Путь предстоял длинный, но женщины и не думали об этом, только бы горб сошел. И вот к самой ночи они довезли горбуна до старого Нокграфтонского холма и оставили там.

Не успел Джек Мэдден — так звали этого человека — посидеть немного, как услышал песню еще мелодичней прежней, которая доносилась из холма. На этот раз эльфы исполняли ее так, как сочинил им Лисий Хвост.

пели они свою песню без всяких пауз. Джек Мэдден так спешил отделаться от своего горба, что даже не подумал дожидаться, пока эльфы закончат песню, и не стал ловить подходящего момента, чтобы подтянуть их мотив, как сделал это Лисий Хвост. И вот, прослушав их песенку семь раз подряд, он взял да и выпалил:

не обращая внимания ни на ритм, ни на характер мелодии, не думая даже, к месту или не к месту будут эти слова. Об одном он только думал: раз один день хорош, значит два лучше, и если Лисий Хвост получил один новенький костюм, то уж он-то получит два.

Не успели слова эти сорваться с его губ, как он был подхвачен вверх, а потом с силой сброшен вниз, внутрь холма. Вокруг него толпились разгневанные эльфы, они шумели и кричали, перебивая друг друга:

— Кто испортил нашу песню? Кто испортил нашу песню?

А один подошел к горбуну ближе остальных и произнес:

И тут двадцать самых сильных эльфов притащили горб Лисьего Хвоста и посадили его бедному Джеку на спину, поверх его собственного. И он так крепко прирос к месту, словно искуснейший плотник прибил его гвоздями. А затем эльфы выкинули беднягу из своего замка. И когда наутро мать Джека Мэддена и ее кумушка пришли посмотреть на своего человечка, они нашли его полумертвым у подножия холма со вторым горбом на спине.

Можете себе представить, как они посмотрели друг на друга! Но ни словечка не промолвили, так как побоялись, как бы не вырос горб и на их плечах. С мрачным видом они повезли неудачливого Джека Мэддена домой, и на душе у них было тоже так мрачно, как только может быть у двух кумушек. И то ли от тяжести второго горба, то ли от долгого путешествия, но горбун в скором времени скончался, завещая, как они рассказывали, свое вечное проклятие тому, кто впредь станет слушать пение эльфов.

ЛЭМТОНСКИЙ ЗМЕЙ Английское предание

Юный Роберт, сын лорда Лэмтона, очень любил удить рыбу. Пойдет он на берег — неподалеку от замка текла речка Уиер, а в ней водилась крупная жирная рыба, — закинет удочки и сидит весь день, ждет, когда клюнет. Даже про уроки забывал.

Вот раз сидит он на берегу, засмотрелся на воду, как она течет стремительно, и не заметил, что рядом села его сестра Джейн.

— Вот ты где, Роберт! Почему убежал из дома не спросясь? И урок не сделал… Отец рассердился.

— Очень уж сегодня хороший клев. Видишь, сколько я рыбы наловил. Знатная будет уха!

Заглянула Джейн в бадейку, где била хвостами пойманная рыба, и говорит:

— А там еще что-то плавает. Не то рыбка, не то червяк. Правда, смешной? Только очень маленький — ни в суп его, ни на сковородку.

Джейн долго разглядывала незнакомую тварь: тело длинное, круглое, головка плоская, и хвостом вертит не переставая.

— Боюсь я его. Ишь какие злые глаза, так и сверкают.

— Глупышка, это ведь всего маленькая змейка, — сказал Роберт и глянул на небо: — А и верно пора домой! Ох и будет мне от отца!

Смотал он удочки, взял бадейку с рыбой, и пошли они домой. Миновали круглый зеленый холм, подошли к старому колодцу. Воду из него давно перестали брать, и мальчишки любили бросать туда камушки. Остановились брат с сестрой у колодца, заглянули в темную глубину. Вдруг Роберт сунул в бадейку руку, вынул змейку и говорит:

— Зачем нести домой всякую мелочь? Пусть плавает. — И бросил ее в темную спокойную воду.

Прошел год, прошел другой. Минуло Роберту пятнадцать лет. А тут собрался лорд Лэмтон на войну. Стал Роберт просить отца, чтобы взял его с собой. Боится отец, не хочет брать сына. Но все-таки упросил его Роберт, и поехали они воевать вместе.

— Не вернутся они домой, — плакала леди Лэмтон, — не видать мне больше ни сына, ни мужа.

Утешает ее Джейн, а у самой слезы так и льются.

Не вернулся лорд Лэмтон, сложил голову в кровавой сече с турками. И поскакал Роберт домой один, пять лет не видал он родной земли.

Долгим был обратный путь, и вот ступил наконец Роберт на английский берег. Поскакал дальше, спешит. Вот уже родные места; стеснилось у него сердце — скоро обнимет матушку с сестрой.

Но что это? Поля окрест лежат голые, черные, вместо деревни — пепелище. Не слышно ни голоса человеческого, ни лая собак. Жутко стало Роберту: вдруг и Лэмтонский замок сгорел? Нет, к счастью, цел его замок. Подъехал Роберт ближе — все окна и двери плотно заперты, трава во дворе по пояс стоит. Въехал Роберт во двор, парадная дверь чуть приоткрылась, и в щелку выглянула сестра. Роберт ее не сразу узнал: выросла Джейн и стала красивой девушкой.

— Ах, Роберт! — воскликнула Джейн и выбежала навстречу. — Наконец-то ты вернулся. Спаси нас, дорогой брат!

— Спасти? От кого? Что тут у вас случилось, милая сестра? А матушка где?

— Матушка не выходит из опочивальни. Если ты не спасешь нас, все мы погибли. — И Джейн спрятала лицо в ладони.

Обнял ее брат, перестала она плакать и говорит:

— Идем на берег, покажу тебе чудовище, страшнее которого нет на свете.

Пошли брат с сестрой по тропинке, что вела к реке Уиер. Вот и зеленый холм, только вершина у него голая, а по склонам борозда бежит, и трава в ней вся как есть содрана. Скоро заблестела на солнце река.

— Смотри, — махнула рукой Джейн.

Глянул Роберт, куда сестра махнула, и вскрикнул от изумления. Посреди реки торчит из воды скала, и обвивает ее черными кольцами чудовище, похожее на громадного змея. Вот оно задрало голову, задышало шумно, из пасти пламя вырвалось.

— Это оно есть хочет, — прошептала Джейн. — Надеюсь, ему хватит молока сегодня. Каждый день мы носим ему молоко от девяти коров. Налакается змей молока и никого не трогает. А не найдется девяти коров — беда! Ползает он по окрестностям, изрыгает из пасти пламя. Что попадется на пути — сжигает дотла. Ты видел, все кругом мертвое — и поля, и деревья. Наша земля больше не может нас прокормить, и многие люди ушли из этих мест. А те, кто остался, умирают голодной смертью.

— Откуда он взялся? — спросил Роберт.

Джейн посмотрела на брата долгим взглядом и говорит:

— Это ведь змей, Роберт, тот самый змей.

— Какой змей?

— Помнишь, мы были маленькие, пошел ты удить рыбу и поймал черную змейку. А потом бросил ее в старый колодец.

— Но ведь она была совсем крошечная, — возразил он.

— Я еще сказала, какие у нее глаза злые. А ты ответил: глупости, это просто маленькая змейка. Потом вы уехали, иду я как-то мимо колодца, заглянула в него, а из темноты на меня кто-то злобные глаза таращит. Вгляделась — на дне колодца большой змей кольцами свился, но я сразу его узнала, по глазам. Потом я часто к этому колодцу подходила. Змей рос и рос. Мне было так страшно, но я никому ничего не говорила. Скоро стало ему в колодце тесно. И вот однажды вылез он оттуда и уполз назад в реку. С тех пор он и не дает нам покоя.

— Не долго ему осталось мучить людей! — воскликнул Роберт. — Я выудил его из реки, я его и порешу.

А змей тем временем скользнул со скалы в воду и поплыл к берегу. Вылез на землю и пополз, извиваясь, к зеленому холму, а как дополз до вершины, обвил склоны своим длинным телом девять раз.

— Как же сражаться с ним на верхушке холма? — растерялся Роберт.

Тут к холму подошли три деревенских парня, бледные от страха, и у каждого в руках по тяжелой бадье.

— Видишь, принесли змею молоко от девяти коров.

Медленно пополз змей с холма.

— Пусть пьет, тут-то я его и убью, — прошептал Роберт.

Подождал он, пока змей опустит голову в ведро, и, неслышно ступая, приблизился к нему. Джейн отошла подальше, боится пальцем пошевельнуть. А змей пьет и ничего не замечает. Занес над ним Роберт свой булатный меч, ударил изо всех сил и рассек пополам мягкое тело змея.

— Ах, Роберт! — воскликнула Джейн. — Ты убил чудовище!

Но не тут-то было. Из одного змея стало два, и обе половинки так сильно бились на земле, что Роберт поспешно отбежал в сторону. Подползли две половинки друг к дружке, и — о чудо! — змей опять цел-целехонек. Задрал свою ужасную голову и задышал жарким пламенем. Опалились волосы на голове у Роберта, и пришлось ему отступить ни с чем.

На другой день Роберт опять напал на змея. Выждал, когда тот уснет, и разрубил его на три части. Куски тут же срослись, и огнедышащий змей двинулся на храбреца. Отважно сражался Роберт с чудовищем, но пришлось и на этот раз отступить. Хорошо, что живым домой вернулся.

— Все тщетно! — в отчаянии воскликнул Роберт. — Разруби я его хоть на тысячу кусков, они все равно срастутся. Кто может победить такое чудовище!

— Силой тут не возьмешь, — сказала Джейн. — Надо что-то придумать. В деревне осталась одна старуха-вещунья, на дальнем конце деревни живет. Может, она что посоветует?

В тот же вечер пошел Роберт к старухе-вещунье. Вошел к ней в дом и видит: сидит старуха у очага, один черный кот на плече у нее мурлычет, другой у ног трется. Выслушала старуха Роберта, долго думала, глядя на огонь, и наконец говорит:

Сказала эти слова и снова умолкла. С тем Роберт и ушел от нее.

— Как же это в речке вести бой? — спросил Роберт сестру. — Течение такое быстрое, да и глубоко на середине. Я там и дна не достану.

— А что, если встать на скалу? Доплыви до нее, пока змей молоко лакает. А как он вернется, сразись с ним и убей.

Послушался Роберт сестру. Пошел утром на берег, а змей лежит посреди реки как ни в чем не бывало, обвил скалу черными кольцами. В полдень развил кольца и поплыл к берегу молоко пить, которое у подножия холма деревенские парни оставили.

Прыгнул Роберт в воду и, не теряя времени, поплыл к скале. Течение быстрое, вода холодная, боится Роберт — не доплыть ему до скалы. Но руки у него сильные, одолел он течение. Вылез на скалу и ждет с бьющимся сердцем возвращения змея.

Вот наконец появилось на берегу длинное черное тело — ползет, извиваясь, к воде спешит. Увидел змей, что скала человеком занята, остановился. Злобные глаза засверкали, из ноздрей огонь вырвался. Нырнул он в реку и поплыл к скале. Тут Роберт обнажил меч, приготовился вступить с чудовищем в бой. А змей не хочет на скалу лезть, знай себе кружит около, да так быстро, что не разберешь, где у него голова, где хвост.

Высунулась вдруг из воды огнедышащая голова, взмахнул Роберт мечом, а змей обвил хвостом его ногу и давай тянуть. «Ну, — думает Роберт, — пришел мой последний час». Поднатужился, махнул мечом да и отсек змею кончик хвоста.

Тут-то и понял Роберт, почему старуха велела в реке со змеем биться. Упал кончик хвоста в воду, и унесла его быстрина, не успел обратно прирасти.

Злобно зашипел змей и ринулся на Роберта, дыша пламенем. А Роберт занес меч с новой силой и давай рубить черное тело змея; отрубит кусок, а течение унесет его, отрубит — опять унесет.

Так уничтожил Роберт ужасного змея. Вернулись лэмтонцы в свои дома и зажили без страха. Земля скоро опять зазеленела. Только на самой верхушке круглого холма так и осталось голое место — память о змее. С тех пор и зовут люди холм Змеиным. Говорят, еще лет сто назад видны были борозды — следы от девяти колец, которыми змей этот холм обвивал.

РОДЕРИК — ОТЕЦ МОРЖЕЙ Шотландская легенда

В море у западных берегов Шотландии в былые времена плавали и резвились тысячи моржей. Говорят, моржи эти имели когда-то человеческий облик и были красивыми кареглазыми детьми Морского царя, который жил на дне моря; целыми днями резвились они, смеялись и пели в морских пещерах. Но умерла мать, и женился царь на другой; люто возненавидела мачеха его детей за красоту и колдовством превратила их в моржей. Исчезла их грация, туловище стало толстое, а красивая смуглая кожа оделась шелковистой шкуркой — у кого серой, у кого черной, а у кого золотистокоричневой. Не изменились у них только глаза — карие, лучистые, — и еще не разучились они петь песни, которые так любили.

Плавали моржи по всем морям-океанам, но раз в год принимали они опять человеческий облик. В какой-нибудь день на закате найдут тихий укромный берег, сбросят моржовые шкуры — серые, черные и золотисто-коричневые — и станут красивыми юношами и девушками, какими когда-то были. Всю ночь и весь день резвятся на берегу, а как начнет смеркаться, наденут на себя моржовые шкуры и уплывут в море.

И люди на Гебридских островах верили, что раз в году можно увидеть детей Морского царя, как играют они на берегу от заката до заката, послушать их дивное пение.

Рассказывают, что жил на одном острове рыбак по имени Родерик. Шел он однажды по берегу, где сохла его лодка, вдруг слышит, неподалеку за скалами кто-то поет. Подкрался к одной скале, глянул на ее гребень, а на песке у самых волн дети Морского царя играют. Длинные волосы на ветру развеваются, карие глаза весело и озорно блестят. Недолго любовался ими рыбак, побоялся, не заметили бы.

Пошел было прочь, вдруг видит, шелковистые шкурки лежат — серые, черные и золотистые. Наверное, дети царя сняли их и здесь бросили. Взял он золотистую, самую красивую. «Вот это добыча, — думает, — отнесу-ка я ее домой!». Сказано — сделано, принес рыбак шкурку домой и спрятал на полку, что над входной дверью.

Сидит вечером Родерик у огня, чинит сети, только что солнце село, вдруг слышит, кто-то тихонько всхлипывает за дверью. Выглянул, стоит у порога девушка красоты неописанной, глаза карие, лучистые, кожа нежная, и никакой одежды на ней, но золотистые волосы густой волной падают до колен и укутывают всю ее, как плащом.

— Помоги мне, пожалуйста, земной человек, — промолвила красавица. — Я несчастная дочь Морского царя. Куда-то делась моя шелковистая шкурка. Никак не могу найти. А не найду — не видать мне больше моих сестер и братьев.

Позвал ее Родерик в хижину, набросил на плечи одеяло. Сразу догадался, чью золотистую шкурку принес он домой и спрятал под потолок. Ему бы только протянуть руку, достать моржовую шкурку, утешилась бы дочь Морского царя, обернулась моржом и уплыла бы к своим братьям и сестрам.

Но поглядел Родерик на девушку: вот бы ему такую жену, как он был бы счастлив. Скрасит она его одинокую жизнь, будет отрадой его сердцу. И сказал ей рыбак:

— Где теперь найдешь твою шкурку? Видно, шел берегом моря лихой человек, взял ее и унес. Оставайся в моем доме, будь мне женой. Я буду любить тебя всю жизнь.

Подняла на него дочь Морского царя полные тоски глаза и отвечает:

— Страшно мне идти одной к людям. А ты, видно, добрый человек. Если и правда кто-то унес мою шкурку, нечего делать, останусь я с тобой.

Сказала и тяжело вздохнула, жалея о море, куда уж ей никогда не вернуться.

Больно было смотреть рыбаку, как тоскует дочь Морского царя, но она была так кротка и прекрасна, что не мог он отпустить ее обратно в море. И знал — никогда не сможет.

Много лет прожил Родерик со своей красавицей женой в бедной хижине на берегу моря. Много детей она ему родила, у всех были лучистые карие глаза, и все они умели петь дивные песни. Но не переставала тосковать о родной стихии дочь Морского царя. Часто выходила одна на взморье, слушала, как бьются о берег волны, и взгляд ее улетал в холодный пустынный простор. Иногда видела она, как совсем близко резвятся в воде ее братья и сестры, слышала, как кличут свою дорогую сестру, потерянную столько лет назад. Всей душой рвалась тогда к ним дочь Морского царя.

Вот раз собрался Родерик в море ловить рыбу, поцеловал жену, детей. Идет к берегу, где ждет его лодка. Вдруг — дурная примета! — заяц дорогу перебежал. Решил Родерик вернуться, но глянул на небо и говорит себе:

— Немного ветрено, да что за беда! Я ведь какие бури видывал!

И с этими словами уплыл в море.

Разыгралась погода не на шутку. Ветер свистел и завывал не только на море, но и на берегу, где стояла хижина рыбака. Выбежал младший сын из дому, нашел на песке раковину, прижал к уху — ах, как рокочут, как шумят в раковине волны. Выскочила за ним мать, беспокоится, зовет сына домой.

Только вошли в дом, налетел тут страшный вихрь, хлопнула дверь с такой силой, что весь дом задрожал, и упало на пол что-то мягкое, золотистое. Да это же моржовая шкурка, которую спрятал Родерик много лет назад под самый потолок, и принадлежала она красавице-дочери Морского царя. Худого слова не молвила она о своем муже, по вине которого столько лет томилась и тосковала на острове. Скинула свое женское платье, закуталась в золотистую шкурку, простилась с детьми и побежала на берег моря. Нырнула в волны и поплыла. Потом обернулась, глянула последний раз на хижину, где была все-таки немного счастлива, а у самой воды стоят ее дети, мать кличут. Но зов моря оказался сильнее. И она уплыла далеко-далеко и все пела от счастья…

Вернулся Родерик, уже стемнело. Дверь в хижину настежь, очаг остыл. Защемило у него сердце, чует беду. Пошарил на полке под потолком — пусто, исчезла моржовая шкурка. Понял Родерик, что вернулась его жена в родную стихию к братьям и сестрам. Стали дети рассказывать, как простилась с ними мать, поцеловала в последний раз и уплыла в море. Слушает их рыбак и плачет.

— Заяц перебежал дорогу, дурной ведь знак. Как это я не внял ему? — убивался Родерик. — Весь день не везло — и буря, и рыбы не наловил, — а тут еще такое несчастье.

Не смог забыть он дочери Морского царя, горевал до конца дней. Его детей, внуков и правнуков так и звали на Гебридах — дети Родерика, отца моржей.

ГРАФИНЯ КЭТЛИН О’ШЕЙ Ирландская легенда

В далекую старину объявились однажды в Ирландии два неизвестных купца. Никто о них прежде не слышал, и, однако, они прекрасно изъяснялись на языке этой страны. Черные волосы их перевивала золотая лента, их одежды отличались редким великолепием. Оба казались примерно одного возраста: они выглядели лет под пятьдесят, так как лоб им избороздили морщины, а бороду уже тронула седина.

В гостинице, где остановились эти важные купцы, попытались было разузнать об их намерениях, но тщетно, — те вели скрытный и уединенный образ жизни. Занятий у них не было никаких, и они целыми днями только и делали, что считали да пересчитывали золотые монеты, которые хранили в больших денежных мешках; через окна их комнаты можно было увидеть желтый блеск этих монет.

— Господа, — сказала им в один прекрасный день хозяйка гостиницы, — как же так получается, вот вы такие богачи и могли бы, кажется, поддержать людей в беде, а ни одного благочестивого дела не сделали!

— Прекрасная хозяюшка, — молвил один из них, — мы не хотели предлагать милостыню честным беднякам, боясь, что нас обманут всякие притворщики. Но пусть Нужда постучится к нам в дверь, и мы откроем ей!

На другой день, когда разнесся слух, что богатые незнакомцы приехали, чтобы раздавать всем свое золото, их дом осадила толпа людей. Правда, оттуда все выходили с разным видом: у одних на лице была написана гордость, у других — стыд.

Оказывается, эта парочка бродячих торговцев скупала для дьявола человеческие души.

Душа пожившего человека стоила двадцать золотых, и ни пенни больше: у Сатаны было достаточно времени, чтобы узнать ей цену. Душа женщины стоила пятьдесят, если та была хороша собой, и целых сто, если уродлива. Ну, а уж за душу молоденькой девушки поднимай цену выше! За свежие, чистые цветы платят дорого.

В те времена жила в этом городе графиня Кэтлин О’Шей, ангел красоты. Все ей поклонялись, а для бедняков она была единственной надеждой. Как только услышала она, что эти злодеи, воспользовавшись народной бедой, — в городе в это время был голод, — крадут у Бога человеческие души, она тотчас позвала к себе дворецкого.

— Скажи, Патрик, — обратилась она к нему, — сколько золотых монет в моих сундуках?

— Сто тысяч.

— А сколько драгоценностей?

— На ту же сумму, что и золота.

— А что стоит все имущество в моих замках, мои леса и земли?

— Вдвое больше, чем у вас денег и драгоценностей.

— Что ж, прекрасно, Патрик. Продай все, кроме золота, конечно, и принеси мне, что выручишь. Я хочу сохранить только этот дом.

За два дня приказания благочестивой Кэтлин были выполнены, и все богатства ее были розданы беднякам соответственно их нужде.

Однако это не входило в расчеты дьявола, — как передает нам предание, — ведь для него не осталось душ, которые он мог бы скупить. И вот с помощью неверного слуги эти купцы-нечистые проникли в покои благородной дамы и похитили последние остатки ее богатства. Напрасно она изо всех сил боролась, чтобы спасти содержимое своих сундуков: жулики Сатаны были сильнее. Конечно, если бы Кэтлин смогла перекреститься, добавляет легенда, она бы обратила их в бегство, но она защищалась, и поэтому руки у нее были заняты. Кража совершилась.

И когда вскоре бедняки обратились к ограбленной Кэтлин за помощью — увы, это оказалось бесполезно. Она более не могла уж поддержать их в нужде. Ей пришлось предоставить их искушению дьявола.

А между тем должно было пройти восемь дней, пока хлеб и прочая провизия в изобилии прибыли бы в город из восточных стран. Эти восемь дней были целой вечностью! Восемь дней требовали огромных денег, чтобы спасти всех от голода. Беднякам предстояло либо погибнуть голодной смертью, либо, отвергнув заповедь святого Евангелия, совершить низкую сделку и запродать свои души — лучший дар щедрой руки всемогущего. А у Кэтлин уже не было ничего, даже свой последний дом она отдала страждущим.

Двенадцать часов провела она в слезах и стенаниях, бия себя в лилейно-белую грудь. А затем в порыве отчаяния поднялась решительно и отправилась к продавцам человеческих душ.

— Что вам угодно? — спросили те.

— Вы покупаете души?

— Да, кое-что еще удается купить, несмотря на Ваши старания, синеглазая святая. А что скажешь?

— Сегодня я пришла заключить с вами сделку, — ответила она.

— Какую же?

— У меня есть душа для продажи, но она стоит дорого.

— Разве это имеет значение, если она драгоценная? Душа, как бриллиант, ценится по чистоте.

— Это моя душа.

Сатанинские посланники так и задрожали, даже коготки свои выпустили под лайковыми перчатками. Серые глазки их так и загорелись. Душа самой Кэтлин, чистая, незапятнанная, непорочная — вот это добыча!

— Сколько же ты просишь, красавица?

— Сто пятьдесят тысяч золотом.

— Изволь! — ответили торговцы и протянули Кэтлин пергамент с черной печатью, который она, содрогнувшись, подписала.

Денежки ей были тут же отсчитаны.

Вернувшись домой, она сказала дворецкому:

— Вот, раздай это! На эти деньги, что я даю тебе, бедняки протянут оставшиеся восемь дней, и больше ни одна душа не попадет к дьяволу!

Потом она закрылась в своих комнатах и приказала никому ее не тревожить.

Прошло три дня. Она никого не звала и сама не выходила.

Когда же дверь отворили, то нашли ее холодной и недвижимой. Она умерла от печали.

Но Бог объявил торг этой души — столь прекрасной в своем милосердии — недействительным: ведь она спасла своих сограждан от вечных мук.

Спустя восемь дней множество кораблей доставили голодающей Ирландии несметные запасы зерна. Голод кончился.

Что же касается тех торговцев, то они исчезли из гостиницы, и никто так и не узнал, что с ними сталось. Правда, блэкуотерские рыбаки поговаривают, будто по приказу Люцифера их заточили в подземную тюрьму до тех пор, пока они не сумеют снова заполучить душу Кэтлин, которая на этот раз ускользнула от них.

ТОМАС ЛЕРМОНТ ИЗ ЭРСИЛДУНА Шотландские предания

ТОМАС СТИХОТВОРЕЦ

Деревня Эрсилдун расположена у подножия Элдонских холмов.

В XIII веке в этой деревне жил некий Томас Лермонт.

Он любил книги, стихи, музыку, а больше всего — природу; любил бродить по полям и лесам и наблюдать зверей и птиц. И он играл на лютне.

Как-то раз в солнечный майский день Томас запер свой дом, вышел из Эрсилдуна с лютней и отправился бродить по лесу. Этот лес рос по берегам небольшого ручья Хантлиберн, что течет с Элдонских холмов.

Утро было ясное, свежее. Деревья покрылись молодой листвой, а земля под деревьями — пышным ковром мхов. На лужайках цвели желтые первоцветы и звездочки анемон тянулись к утреннему небу. Громко пели певчие птички, сотни насекомых летали вокруг, купаясь в лучах солнца.

Томас присел отдохнуть под большим тенистым деревом. Он лениво перебирал струны лютни и смотрел на лес. В его темную чащу вели извилистые тропинки под зелеными сводами.

И вдруг послышался отдаленный звон бубенчиков и колокольчиков, потом — топот копыт, и Томас с удивлением увидел, как по лесной тропинке верхом на сером коне к нему приближается всадница, такая прекрасная, какой он в жизни не видывал.

Она была в охотничьем платье из блестящего зеленого щелка цвета молодой травы и в бархатном зеленом плаще. Ее длинные золотистые волосы рассыпались по спине, а венец из драгоценных камней сверкал на солнце.

Конь легко ступал между деревьями. Седло на нем было из слоновой кости с ярко-алым чепраком, подпругой из крученого шелка и хрустальными стременами. Золототканые поводья были украшены серебряными бубенчиками, а с каждой пряди конской гривы свешивались серебряные колокольчики. Это их звон услышал Томас, перед тем, как к нему подъехала всадница.

Должно быть, она выехала на охоту — через плечо у нее висели охотничий рог, лук и колчан со стрелами, и она вела на своре семь борзых. Семь гончих бежали рядом с ее конем.

Всадница негромко напевала старинную шотландскую песню. Она была так прекрасна, так роскошно одета и держалась так царственно-величаво, что Томас сорвал с себя шапку и хотел уже пасть на колени: он подумал, что перед ним сама Святая Дева.

Но красавица угадала его мысли и остановила его.

— Я не Святая Дева, — сказала она, — не царица небесная.

Правда, я королева, но царствую я не на небе и не на земле, а в Стране Фей. И я приехала тебя навестить, Томас Лермонт из Эрсилдуна.

Красавица сказала правду — с этого мига Томаса словно околдовали. Он знал, как опасно смертным встречаться с феями, но был так заворожен красотой дивной всадницы, что совсем позабыл об осторожности и благоразумии.

Всадница улыбнулась и протянула Томасу руку, чтобы он помог ей спешиться. Он повиновался, затем поводьями привязал коня к терновому кусту, а красавицу усадил под деревом. Зачарованный ее неземной красотой, он не отрывал глаз от бледного прекрасного лица.

— Поиграй мне на лютне, Томас, — сказала королева фей. — Хорошо послушать музыку в зеленой тени.

И Томас взял свою лютню и заиграл. Никогда еще струны ее не рождали таких веселых звуков.

Когда же лютня умолкла, королева фей похвалила Томаса за игру.

— Я хочу вознаградить тебя, Томас, — проговорила она. — Можешь просить у меня чего хочешь.

Осмелев, Томас взял ее белые руки в свои и сказал:

— Позволь мне поцеловать тебя в губы, прекрасная королева!

Королева фей рук не отняла, но улыбнулась и молвила:

— Если ты поцелуешь меня в губы, Томас, ты с того мига будешь в моей власти. Придется тебе тогда прослужить мне семь долгих лет, а уж к добру это будет или к худу — кто знает?

— Что такое семь лет! — воскликнул Томас. — Если они — расплата за поцелуй, пускай! Я расплачусь охотно.

И он прикоснулся губами к губам королевы фей.

Но как только их губы слились, Томас с ужасом увидел, что и лицо красавицы, и ее наряд странным образом начали изменяться, словно по волшебству. Ее зеленое платье и зеленый плащ полиняли, потом стали серыми, как пепел. Ее длинные золотистые волосы потускнели, потом стали совсем седыми. Ее прекрасное юное лицо увяло, потом покрылось морщинами и стало старым-престарым. Томас смотрел на нее, не помня себя от удивления. А королева фей расхохоталась.

— Теперь мною не залюбуешься, правда, Томас? — насмешливо проговорила она. — Но что поделаешь! Ты продался мне, Томас, ты обещал служить мне семь долгих лет. Тот, кто поцелует королеву фей, должен последовать за нею в ее страну и там служить ей, пока не кончится срок.

Бедный Томас упал перед ней на колени и стал просить пощады. Но королева фей была неумолима. Она лишь смеялась ему в лицо. Потом подвела к нему своего серого в яблоках коня.

— Нет, нет, — только и говорила она на все мольбы Томаса. — Ты просил у меня поцелуя, теперь плати за него. Не мешкай! Садись на коня ко мне за спину. Нам пора в путь!

И Томас сел, вздыхая и стеная от ужаса, к ней за спину, а она пустила вскачь своего серого коня.

Быстрее ветра мчались они все дальше и дальше, то по зеленым полянам, то по холмам, покрытым вереском. И вот наконец впереди показалась пустыня. Голая, сухая, унылая, она простиралась перед ними до самого края земли.

«Неужто придется нам ехать по этой пустыне? — со страхом подумал Томас. — Разве может смертный живым добраться до ее конца?»

Тут всадница натянула поводья. Серый конь остановился на всем скаку и стал как вкопанный.

— Слезай, Томас, — сказала королева фей, посмотрев на своего спутника через плечо. — Приляг на землю, положи голову ко мне на колени, и я покажу тебе тайное — то, чего не могут видеть глаза смертных.

Томас соскочил с коня и прилег на землю. Королева фей села подле него, и он положил голову к ней на колени. А когда опять посмотрел на пустыню, которая лежала впереди, увидел, что многое там переменилось. По пустыне теперь тянулись три дороги, и все они были разные.

Одна дорога была широкая, ровная, гладкая. Она вела прямо вперед, через пески пустыни, и тот, кто пошел бы по ней, никогда бы не заблудился.

Другая дорога ничуть не походила на первую. Она была узкая, извилистая, длинная. С одной стороны ее окаймляла живая изгородь из терна, с другой — из шиповника. Их колючие кусты были так высоки, а усаженные шипами ветки разрослись и так переплелись друг с другом, что почти невозможно было продраться сквозь эту чащу.

Третья дорога была непохожа на первые две. Очень красивая, она вилась по горному склону среди густого вереска, папоротника и золотисто-желтого дрока, маня к себе путника.

— Теперь послушай меня, — сказала Томасу королева фей, — и ты узнаешь, куда ведут эти три дороги. Первая дорога, как видишь, широкая и ровная. Идти по ней легко, и многие охотно выберут этот путь. Но хоть он и легок, а ведет ко злу, и те, что его изберут, век будут жалеть о своем выборе. Это — Путь Греха… Что до второй, узкой дороги, ее преграждают колючие ветви терна и шиповника. Лишь немногим захочется хотя бы только спросить, куда она ведет. Но если спросят и услышат ответ, их, быть может, и повлечет на эту дорогу. Это — Путь Праведности… Ну, а третья дорога, — та, что красиво вьется вверх по горному склону среди пышного папоротника, — третья ведет неведомо куда. То есть это смертные не знают — куда, а я скажу тебе, Томас, что ведет она в Страну Фей. И по ней мы и поедем.

Тут королева Фей поднялась и подошла к своему коню, а он уже бил копытом о землю и дергал головой — так ему не терпелось поскорее вернуться домой, в Страну Фей.

— Теперь слушай меня, Томас, — молвила королева фей. — Когда мы с тобой приедем в мою страну, не говори там ни с кем, кроме меня, если хочешь вернуться домой, в Эрсилдун, через семь лет. Ибо смертный, попавший к нам, должен замкнуть себе уста, а не то придется ему остаться у нас навеки. И если ты, Томас, молвишь лишнее слово в моих владениях, ты утратишь свое счастье и будешь обречен вечно блуждать по пустыне, что простирается между миром смертных и миром фей.

Королева фей снова села в седло и приказала Томасу сесть к ней за спину. И вот они помчались по красивой дороге, что вилась по горному склону.

Но дорога эта была не такой уж приветливой и веселой, какой казалась издали. Вскоре она спустилась в узкое ущелье и спускалась все ниже и ниже, так что чудилось, будто она ведет в недра земли. В ущелье царил полумрак, а воздух был холодный и тяжелый. Где-то с шумом низвергался поток, и немного погодя серый конь вступил в него. И вот вода, холодная, ледяная, замочила Томасу ступни, потом поднялась до колен. И увидел он, что вода эта — темно-алая. Как Томас потом узнал, здесь текла вся кровь, когда-либо пролитая на земле.

Мрак в ущелье сгустился. Конь пробирался вперед в непроглядной тьме, и Томасу стало так страшно, что он чуть не лишился чувств, и не упал с коня в алую воду. Пришлось ему крепко уцепиться за пепельно-серый плащ королевы фей, чтобы удержаться в седле.

Но вот мрак стал постепенно рассеиваться, и серый конь вышел из ущелья на яркое солнце. Томас приободрился, поднял голову и увидел, что теперь они едут по прекрасному плодовому саду. Яблоки, груши, финики, фиги, виноград зрели здесь в изобилии. Томасу так хотелось есть и пить и он так ослабел, что уже протянул было руку к ближайшему дереву, чтобы сорвать с него сочный плод. Но королева фей повернулась и остановила его.

— Здесь тебе ничего нельзя есть, — сказала она. — Если ты до чего-нибудь дотронешься, придется тебе остаться в Стране Фей навсегда. Но скоро я сама сорву и дам тебе яблоко.

Немного погодя они подъехали к крошечной яблоньке, усеянной красными плодами. Королева фей наклонилась, сорвала яблоко и подала его своему спутнику.

— Это яблоко я могу тебе дать и даю с радостью, — молвила она, — потому что это Яблоко Правды. Тот, кто его съест, будет всю жизнь говорить только правду. Ложь никогда не слетит с его уст.

Томас взял и съел яблоко, и в этот миг на него снизошел Дар Правдивости. Вот почему люди потом прозвали его «Томас Правдолюбец».

Путь их уже оканчивался. Теперь серый конь бежал по какой-то волшебной стране, озаренной нездешним светом. И вскоре впереди на вершине холма возник великолепный замок.

— Вот мой дом, — с гордостью промолвила королева фей и показала рукой на замок. — Там обитают мой супруг и его придворные. Но, должна сказать, что нрав у моего супруга вспыльчивый. Он гневается, когда видит меня с каким-нибудь красивым незнакомцем. Поэтому прошу тебя, и ради меня, и ради тебя самого, не отвечай ни слова тому, кто вздумает с тобой заговорить. Если же меня спросят, кто ты, я скажу, что ты лишен дара речи. Так ты останешься незамеченным в толпе.

Тут королева фей поднесла к губам свой охотничий рог и громко, пронзительно затрубила. И в этот миг она снова изменилась. Куда девались ее серые, как пепел, одежды, ее седые космы и морщины! Она опять предстала перед Томасом юная и прекрасная, в зеленом охотничьем платье и плаще, с золотистыми волосами, распущенными по плечам.

Переменился и Томас. Его грубое домотканое платье превратилось в одежду из тонкого сукна, а ноги оказались обутыми в атласные туфли.

Как только королева фей затрубила в рог, раздались ответные звуки тысячи невидимых труб, распахнулись двери замка на холме, и король эльфов быстро вышел навстречу своей супруге в сопровождении придворных дам, рыцарей, пажей и менестрелей. Их было так много, что когда Томас соскочил с коня и смешался с толпой, ему нетрудно было пройти в замок незамеченным.

Все обитатели замка, видимо, очень обрадовались возвращению своей королевы. Они потянулись за ней в большой зал, а она милостиво беседовала с ними и протягивала им руку для поцелуя. Потом она вместе с мужем взошла на помост в глубине зала. На этом помосте стояло два трона. Король с королевой сели и стали смотреть на празднество, тут же начавшееся в зале.

А бедный Томас остался в стороне. Он чувствовал себя здесь чужим и одиноким, но, как завороженный, неотрывно смотрел на невиданное зрелище.

В одной части зала придворные дамы танцевали с рыцарями; в другой — охотники вносили и бросали на пол оленей с ветвистыми рогами, должно быть, недавно убитых на охоте. Сюда же приходили повара, свежевали оленей, отрезали от туш куски мяса и уносили их на кухню.

И так все это было странно и непривычно для Томаса, что он не замечал времени — все стоял и смотрел, смотрел, не отрывая глаз и не говоря ни слова.

Трое суток феи не покидали зала, а Томас смотрел на них. Но вот королева фей вдруг встала с трона, спустилась с помоста и, пройдя по всему залу, подошла к Томасу.

— Пора нам уезжать, Томас, — сказала она, — если только ты хочешь снова увидеть свой родной Эрсилдун.

Томас удивленно посмотрел на нее.

— Ты говорила, что я должен служить тебе семь долгих лет, госпожа моя, — воскликнул он, — а я пробыл здесь только три дня!

Королева фей улыбнулась.

— В Стране Фей время идет быстро, друг мой, — молвила она. — Ты думаешь, что пробыл здесь только три дня, но на самом деле прошло семь лет с тех пор, как мы с тобой встретились. А теперь тебе время нас покинуть. Мне и хотелось бы, чтобы ты побыл здесь подольше, но я не смею тебя удерживать, и — ради твоего же блага. Ибо каждые семь лет к нам из Царства Тьмы приходит Дух Зла и уносит с собой одного из моих подданных, кого сам выберет. А ты — красивый юноша, и я боюсь, как бы он не выбрал тебя. Я не хочу, чтобы ты попал в беду, и потому нынче же вечером увезу тебя на твою родину.

Тут к замку подвели серого коня. Королева фей и Томас сели на него и тронулись в обратный путь.

И вот они снова подъехали к ручью Хантли-берн, что течет с Элдонских холмов.

Королева фей стала прощаться с Томасом Лермонтом. Он попросил ее дать ему что-нибудь такое, что он смог бы показать людям. А то ведь они не поверят, что он действительно побывал в Стране Фей.

— Я уже одарила тебя Даром Правдивости, — отозвалась она. — Теперь я одарю тебя Даром Прорицания и Даром Стихотворства. Ты сможешь предсказывать будущее и сочинять прекрасные стихи. Но кроме этих невидимых даров, я подарю тебе нечто такое, что смертные смогут увидеть собственными глазами. Я подарю тебе арфу, сделанную в Стране Фей.

Она немного помолчала, потом заговорила снова:

— Теперь ты вернешься домой. Но сначала выслушай меня, Томас. Придет время, когда я снова позову тебя к себе, и где бы ты тогда ни был, ты должен будешь откликнуться на мой зов. Я пошлю за тобой двух посланцев, и ты сразу узнаешь, что они не из вашего мира… А теперь до свидания, друг мой! Настанет день, когда я тебя позову.

Томас заглянул в темные глаза королевы фей и понял, что приворожен ею навек. И он с радостью обещал подчиниться ее приказу — откликнуться, когда она его позовет. Но вдруг его одолела дремота, и он крепко уснул.

Проснулся он в густой тени могучего дерева, что росло на берегу Хантли-берна. Он вскочил на ноги и стал растерянно вглядываться в лесные тропинки. Но они были безлюдны. Напрасно он ждал, что опять послышится звон серебряных бубенчиков и колокольчиков. Все было тихо. И тут ему показалось, что он никогда не жил в Стране Фей, а все, что помнил про нее, просто приснилось ему в этот летний вечер.

Однако вместо его лютни под деревом лежала арфа из Страны Фей. «Когда-нибудь я туда вернусь!» — воскликнул он, взял арфу в руки и пошел домой, в Эрсилдун. Ему очень хотелось узнать, что там произошло за семь лет.

Как только он вошел в деревню, какая-то старушка громко вскрикнула в ужасе: она подумала, что он воскрес из мертвых. Ведь все в деревне считали Томаса Лермонта пропавшим без вести.

Вскоре жители Эрсилдуна перестали удивляться тому, что Томас вернулся. Но им пришлось удивиться снова, когда он стал рассказывать о том, как побывал в Стране Фей. Дети окружали его и взбирались к нему на колени, чтобы послушать о волшебной стране, а старики качали головами и шепотом вспоминали, что Томас Лермонт не первый, кого увлекла за собой королева фей. Но сколько бы Томас ни рассказывал про свои приключения, он умалчивал о том, что обещал вернуться в Страну Фей, когда его позовут два нездешних посланца.

Каждый день он ожидал, что в нем проявятся дары королевы фей. Он уже не мог произнести ни слова лжи. Однако Дар Прорицания и Дар Стихотворства в нем еще не пробудились.

Но вот как-то раз все жители деревни собрались вместе, чтобы подумать, как им избыть беду. Во всей округе тогда начался падеж скота от чумы, и жители Эрсилдуна боялись за свои стада.

И тут какая-то невидимая сила заставила Томаса Лермонта вскочить на ноги. Слова сами собой полились из его уст, и он предсказал, что в Эрсилдуне и его окрестностях ни одна скотина не заболеет чумой. Пока он говорил, лицо у него было такое вдохновенное, что деревенские жители смотрели на него с благоговейным трепетом и, как ни странно, поверили ему сразу.

Томас сказал правду — ни одно животное в деревне не заболело чумой.

С тех пор Томас Лермонт начал пророчествовать, и нередко — в стихах. Люди легко запоминали его стихи и передавали их из уст в уста. Предсказания Томаса сбывались, и молва о нем пронеслась по всей Шотландии.

Вот некоторые из его пророчеств.

Он предсказал битву при Баннокберне таким двустишием:

В Бредском ручье тогда

Алой станет вода.

И в самом деле: в страшный день этой битвы воды Баннокберна покраснели от крови побежденных англичан.

Томас Лермонт предсказал также объединение Англии и Шотландии под властью того, кто был сыном французской королевы, но в чьих жилах текла кровь шотландца Брюса:

Когда королева французов сына родит,

Британию он от морей до морей покорит,

Потомкам его подчинятся шотландец и бритт.

Это произошло в 1603 году, когда король Яков, сын Марии, королевы Шотландской, стал королем Англии и Шотландии.

Одно из своих замечательных предсказаний Томас Лермонт произнес 18 марта 1285 года, когда царствовал Александр III, один из самых славных и мудрых королей Шотландии. В этот день за Томасом послал граф Марч и спросил его:

— Какая погода будет завтра?

— Завтра перед полднем забушует буря, какой еще не видывала Шотландия, — ответил Томас.

Наутро день выдался тихий и ясный. Граф снова послал за Томасом.

— Ты предсказывал, что сегодня будет буря. Почему же ее нет? — с упреком спросил он.

— Полдень еще не настал, — спокойно ответил Томас.

И вдруг в комнату ворвался человек с криком: «Король умер!» Оказалось, что король ехал верхом по крутой горной дороге, упал с коня и расшибся насмерть.

— Вот теперь в Шотландии забушует великая буря, — сказал Томас Лермонт.

Действительно, когда разнеслась скорбная весть, все стали оплакивать доброго короля. А потом в стране настало смутное время, и продолжалось оно много лет.

В другой раз Томас предсказал:

Пока акации древо стоит,

Эрсилдун земли свои сохранит.

Так оно и было. В тот год, когда акация, что росла в Эрсилдуне, рухнула на землю, все тамошние торговцы разорились, и селение вскоре лишилось последнего клочка общинной земли.

А два предсказания Томаса еще не исполнились. Одно из них гласит:

Когда Коровы Гаури на сушу перейдут,

Тогда не за горами будет Страшный суд.

Надо сказать, что «Коровы Гаури» — это два валуна. Они стоят в узком заливе Тэй, ниже границы прилива, близ Айвер-гаури. Говорят, будто они приближаются к суше со скоростью одного дюйма в год.

Другое предсказание:

Йорк был, Лондон есть, Эдинбург станет

Лучшим из трех, когда время настанет.

Не мудрено, что слава о Томасе Стихотворце разлетелась по всей Шотландии. К нему стали съезжаться богатые лорды и графы. Они щедро вознаграждали Томаса за его прорицания и дивились его необычайному дару.

Сам он тоже ездил по всей стране и встречался со многими людьми, но Эрсилдуна не покинул. На деньги, полученные в награду за предсказания, Томас Лермонт построил в Эрсилдуне замок и жил там много лет.

Однако, как ни был Томас богат и славен, он не чувствовал себя вполне счастливо. Люди читали в его глазах какую-то странную тоску. Казалось, он не мог позабыть о неземном мире фей.

Так прошло четырнадцать лет. Началась война между Англией и Шотландией, и наступил день, когда шотландское войско стало на отдых на берегах реки Твид, неподалеку от Эрсилдунского замка.

Томас Лермонт каждый год задавал большой пир в своем замке и сзывал на него окрестных жителей. Вот и теперь он задал пир и пригласил на него всех полководцев шотландского воинства.

Этот пир люди помнили долго.

Волынщики играли на волынках, гости лихо плясали и веселились до упаду, зал оглашали ликующие клики. Столы ломились от яств, и пенистый эль рекой лился в чары. И вот наконец Томас Стихотворец, владелец Эрсилдунского замка, заиграл на своей неземной арфе.

Гости, затаив дыхание, слушали эти волшебные звуки. Но вдруг в зал вбежал слуга, и лицо у него было такое, что Томас сразу же поднялся с места. Наступила полная тишина, и вбежавший сказал:

— Господин мой, я сейчас видел нечто весьма странное. Два белоснежных оленя, самец и самка, вышли из дальнего леса и сейчас идут по улице.

Это и вправду была странная новость. Ведь ни один зверь из тех, что водились в дальнем лесу, за холмом, ни разу не отважился выйти из-под деревьев хотя бы на опушку. Да и кто когда видел белоснежных оленей?

Гости во главе с хозяином вышли из замка и увидели при лунном свете, что к ним идут два оленя — самка и самец. Не пугаясь собравшейся толпы, они медленно приближались. И Томас понял, что животные эти — не из мира смертных.

— Это зов, — тихо молвил он, — зов королевы фей. Долго я его ждал и наконец услышал!

Счастье наполнило его душу. Он отделился от толпы и пошел навстречу оленям. И как только он к ним приблизился, они остановились, словно приветствуя его.

И вот люди увидели, как Томас пошел по улице в сторону леса с одним оленем по правую руку и с другим по левую. Вскоре все трое подошли к крутому берегу разлившейся речки Лидер и скрылись в ее бурлящих водах.

Так Томас Лермонт Стихотворец навеки покинул Эрсилдун.

Его долго искали, но не нашли. И люди по сей день верят, что белоснежные олени были посланы королевой фей за Томасом и он вместе с ними ушел в Страну Фей.

ПЕЩЕРА КОРОЛЯ АРТУРА Английское предание

В глухой валлийской деревушке жил молодой человек по имени Эван. Зарабатывал он на пропитание тем, что помогал деревенскому пекарю. Но пекарь очень мало ему платил. И решил Эван покинуть родную деревню и пойти в Лондон — там-то он наверняка разбогатеет.

Ранним утром попрощался он с пекарем и пустился в дорогу. Был у него с собой каравай еще теплого хлеба да несколько шиллингов в кармане. Шел он все утро, шел ходко, устал, проголодался и сел поесть хлеба в тени большой скалы у дороги. У самого подножия скалы рос молодой орех: срезал Эван с него крепкую, ровную ветку для посоха и пошел дальше.

С посохом идти стало легче. Шагает Эван по дороге, весело насвистывает и дошагал наконец до Лондона. Вошел через городские ворота, каких много вокруг Лондона, и сразу двинулся к реке. Стоит на берегу, глазеет на корабли и лодки. Подходит к нему старичок, маленький, сгорбленный, с густой белой бородой почти до пояса.

Остановился и смотрит пристально на него.

Дивится парень, что это старик вздумал его разглядывать, и решил с ним заговорить.

— По-моему, Лондон — очень хороший город, — сказал он.

— Есть такие, кто так думает, есть, — ответил старик, покачивая головой. — А тебя что привело в этот очень хороший город?

— Я иду счастье искать. В Лондоне, говорят, можно разбогатеть.

Повернулся старик и вперился в него взглядом. Да так странно смотрит, Эвану даже не по себе стало. Помолчал старичок немного и говорит:

— Если хочешь разбогатеть, зачем так далеко шел. Возвращайся к тому месту, где эту палку срезал, что у тебя в руке.

— Палку? А палка тут при чем?

— Палка при чем? Ты где ее взял?

— А тебе какое дело? — буркнул Эван и пошел было прочь: старик-то, верно, спятил.

— А такое, — медленно произнес старик, — что спрятаны в том месте груды золота и серебра, чаши и блюда всякие, самоцветами выложенные.

— Золото, самоцветы! И я могу их найти?

— Можешь, конечно, если вернешься туда, где срезал палку. Помнишь ореховый куст?

— Что растет у подножия высокой скалы? Помню.

— Это не простая скала. Про короля Артура слыхал?

— Конечно, слыхал. Многое рассказывают о великом короле и его рыцарях. Жили они когда-то в Уэльсе, да давно умерли.

— Не умерли, а спят. Уже сотни лет спят они в недрах этой скалы. А вокруг них — несметные сокровища.

У Эвана даже глаза полезли на лоб.

— Вот бы добраться до этих сокровищ! Скажи скорее, добрый старик, может ли простой смертный войти в ту скалу, где спит король Артур со своими рыцарями?

Старик ответил еще медленнее:

— Может-то может, но не так это просто. Пожалуй, я сам пойду с тобой. Без меня тебе ни за что до сокровищ не добраться.

Обратная дорога в Уэльс показалась Эвану очень долгой. Старик шел молча, не отвечая на расспросы, так что Эван больше ничего не узнал.

Пришли наконец на место, где Эван остановился первый раз по пути в Лондон.

— Вот он, куст, — сказал Эван и показал старику молодой орех. — Видишь, срез еще свежий. Здесь я и срезал палку.

Поглядел он на скалу — гладкая, ни щели, ни трещины.

— Ступай за мной, — приказал старик. — И делай все точно, как я велю, не то будет худо. Дело это опасное.

Раздвинул он ореховый куст, а там — расщелина. Вошли в нее и очутились в узком проходе. Посредине растопырился огромный серебряный колокол, на длинной цепи подвешен.

— Осторожно, — предупредил старик. — Смотри не задень.

Проскользнули благополучно; узкий ход привел их в огромную залу. У Эвана даже дух захватило — такое странное открылось зрелище.

Зала была полна спящих рыцарей; в блестящих доспехах, опоясанные мечами, сидели они вокруг длинного стола и, казалось, были погружены в глубокий сон. Одни спали, уронив голову на стол, другие — откинувшись на спинку стула, два или три рыцаря почивали прямо на полу; в зале ясно слышалось их мерное дыхание. Эван стал высматривать среди них короля Артура; во главе стола в большом кресле с высокой спинкой восседал рыцарь, у которого и во сне был королевский вид. На столе поблескивали золотые кубки, чаши, на мечах переливались изумруды и рубины.

— Можно, я возьму что-нибудь? — прошептал Эван.

— Нет, нет! К этим сокровищам нельзя прикасаться. Они должны оставаться здесь, покуда король Артур спит. Но взгляни, — махнул рукой старик, — здесь есть еще кое-что. Это ты можешь взять.

И Эван увидел целую гору золотых и серебряных монет. Он так и ринулся к ним, но старик удержал его:

— Рыцари сейчас спят, но могут проснуться. И тогда тебе несдобровать. Пойдем обратно, смотри не задень колокол. Услышат рыцари, проснутся, и живым не выйдешь.

— Не бойся, не задену.

— Не заденешь, если жадность не одолеет. А заденешь — загудит колокол, разбудит рыцарей, и они спросят: «Уже день?» — ты им бесстрашно отвечай: «Спите, еще ночь». И они опять погрузятся в сон. А теперь прощай. Пора мне. Смотри не забывай, что я тебе сказал.

И старик исчез, как будто его и не было. Эван не мог понять, куда он делся, но не стал ломать голову — чего зря время терять?

Приблизился он к груде монет, взял пригоршню, полюбовался. Набил карманы — больше сыпать было некуда, — почерпнул еще две пригоршни и с досадой отвернулся: груда золота и не уменьшилась.

Пошел он назад через зал, оглядывается на спящих рыцарей: боится выронить хоть монету, боится споткнуться и упасть, а пуще всего сокрушается, что так мало захватил золотых монет.

Наконец вышел из зала, рыцари все продолжали спать. Двинулся, осторожно ступая, мимо колокола, тут одна монетка возьми и выскользни сквозь пальцы. Эван нагнулся за ней и задел плечом колокол.

Глубокий, чистый звук наполнил пещеру. Два рыцаря подняли головы. Эван с ужасом увидел, как они медленно поднимаются со своих стульев.

— Уже день? — спросил один сонным голосом.

— Спите, еще ночь, — быстро промолвил Эван.

Рыцари сейчас же опустились на стулья, и веки у них опять смежились.

Гул колокола затих. Эван слышал только мерное дыхание спящих рыцарей и громкий стук собственного сердца. Наконец добрался он до выхода из пещеры и не помня себя выскочил наружу. Разжал ладони и на землю упали тяжелые круглые монеты. Вывернул карманы и как завороженный смотрел на рассыпанное золото.

— Вот оно, богатство! Здесь столько, что хватит жить в довольстве до конца дней.

Выстроил Эван на золото короля Артура большой, крепкий дом и стал жить припеваючи, не отказывая себе ни в чем. Золото быстро таяло, но он утешал себя тем, что всегда может вернуться в пещеру короля Артура и набрать золота сколько душе угодно.

Прошло года три; половины монет не стало, и Эвану все чаще мерещилась золотая гора у ног короля Артура.

— Ах, как мало золота взял я тогда! — попрекал он себя. — Но ведь некуда было сыпать, кроме карманов. Надо вернуться туда с целым мешком, нет, даже с двумя мешками.

Так манила его пещера короля Артура, что решил он не ждать, пока иссякнет все золото. Сел утром на коня, взял с собой два больших мешка, много всякой снеди и поскакал к той скале. Скачет он на вороном коне и вспоминает тот дальний день, когда отправился пешком в Лондон на поиски счастья: был у него с собой каравай еще теплого хлеба да несколько шиллингов в кармане.

Прискакал он к скале, нашел вход в расщелину, осторожно, бочком проскользнул мимо колокола и опять очутился в огромном зале. Там все было как три года назад. Король Артур и его рыцари все так же спали богатырским сном, а гора золота и серебра ничуть не уменьшилась.

Сунул Эван руку в эту гору тяжелых холодных монет и стал горстями сыпать их в свои мешки. Вот счастье-то — богаче его теперь никого не будет во всем свете. Наконец наполнил мешки, а они такие тяжелые, что от пола не оторвешь, — волоком тащить и то трудно. Делать, однако, нечего — выволок Эван мешки из зала, присел на минутку отдохнуть, отдышаться не может.

Вдруг почудилось ему — один рыцарь шевельнулся.

«Скорей надо ноги отсюда уносить», — подумал Эван. И опять поволок мешки. Осталось только колокол миновать. Так и эдак пытался Эван просунуться и задел все-таки одним мешком серебряный колокол.

Громко загудел колокол, сильнее, чем в прошлый раз. Казалось, вся скала наполнилась гулом. Сразу десять рыцарей подняли головы.

— Уже день? — вскричали они.

— Нет, нет, — закричал Эван, — еще не день!

Позабыл от страха, какие слова надо сказать.

Бросились на него рыцари и давай бить. Били, били, ни одной целой косточки не оставили. А потом взяли и выбросили из пещеры. Сколько времени Эван лежал без сознания, не помнит. Очнулся, рад, что жив остался, сел кое-как на коня и поскакал домой.

С тех пор и стала у него одна нога короче другой. Скоро все деньги вышли, и пришлось ему опять браться за работу. Никогда больше не наведывался Эван в пещеру короля Артура. Мирно спят в ней рыцари и по сей день, а вместе с ними спят их несметные сокровища.

ОЗЕРО ИСЦЕЛЕНИЯ Ирландская легенда

— Вы видите это озеро? — спросил мой собеседник, устремляя свой взгляд на утес, возвышавшийся над Лох-лейгом[7]. — Хотя Вам это и покажется невероятным, но, несмотря на всю свою непривлекательность, — вон как оно заросло ирисом и всякой другой травой, — озеро это считается самым знаменитым во всей Ирландии, Вы уж поверьте мне! Млад и стар, богач и бедняк, — словом, всякий из близка и далека идет к нему, чтобы излечить цингу, язвы и прочие недуги. Как будто сам Всевышний позаботился, чтобы все члены наши были целыми и невредимыми, ибо это великое несчастье, когда они отказываются служить нам. Да вот, лишь на прошлой неделе побывал здесь у нас один очень важный француз. Приплелся он сюда на костылях, а домой к себе вернулся здоровехоньким, как огурчик, даю Вам слово! Правда, он и расплатился с Билли Рейли недурно за то, что тот вылечил его.

— Скажите пожалуйста! А как же это Билли Рейли вылечил его?

— Как-как! Так и вылечил! Взял шест подлинней да сунул его в озеро до самого дна, а потом вытащил на нем столько глины, сколько хватило бы и на тысячу болячек.

— Какой такой глины?

— Ну, какой? Черной, конечно! Ведь на дне озера полным-полно этой черной грязи, которой можно вылечить хоть целый свет.

— Да, стало быть, это и впрямь знаменитое озеро…

— Еще бы, конечно знаменитое! — согласился мой собеседник. — Но не только потому, что оно исцеляет, нет-нет. Всем известно, что на дне его находится прекрасный город, в котором живет добрый народец, как две капли воды схожий с христианами. Ей-ей, истинную правду Вам говорю! Шамас-а-Снейд сам видел их, когда отправился за своей пестрой коровенкой, которую у него украли.

— А кто же украл ее?

— Сейчас я Вам все расскажу! Шамас — это бедный паренек, который жил со своей старой матерью в жалкой лачуге на самом гребне холма. Они перебивались кое-как, но так или иначе сводили концы с концами. Был у них клочок земли, который приносил немного картошки, да еще вот Пеструшка давала им глоток молока. Словом, по тем временам им приходилось не так уж туго. К тому же Шамас был мастером на все руки и, когда пас корову, срезал вереск и вязал веники. А мать продавала их в базарный день и приносила домой табаку, соли и всего прочего, без чего трудно обойтись даже бедняку.

Но вот как-то раз Шамас поднялся в горы выше обычного — он искал вереск подлинней, так как горожанки не очень-то любят низко наклоняться, а потому предпочитают веники с длинными ручками. Пеструшка его была умна, что любой из нас, грешных. Она следовала за Шамасом по пятам, словно комнатная собачонка, так что присматривать за ней почти и не надо было. В тот день она отыскала на круглой лужайке сочный мох, зеленый, как лук, и спокойно паслась. А Шамаса порядком разморило, что могло случиться со всяким в такой безоблачный летний денек, и он прилег на траву отдохнуть, — вот как мы с Вами сейчас отдыхаем на этих камнях.

И что же! Не успел он немножко полежать, как вдруг увидел, что вокруг него разыгрались… Кто бы Вы думали? Пыхтуны! Целая толпа пыхтунов. Это эльфы такие: они никогда не вынимают трубки изо рта и очень любят ухаживать за девушками, когда те пасут в уединенных долинах коров или овец.

Одни пыхтуны подбрасывали мяч, другие поддавали его ногой, а третьи подскакивали, словно кошка, и ловили его на лету. Все они были такие ловкие и проворные, что Шамас с восхищением следил за их игрой. Но больше всех ему понравился маленький загорелый пыхтунчик в красной шапочке, который всех подряд сбивал с ног, словно расшвыривал поганки. Раз ему даже удалось завладеть мячом, наверное, на целых полчаса. Тут уж Шамас не удержался и крикнул:

— Браво, мой маленький игрок!

Но не успел он рта закрыть, как — шлеп! — мяч попал ему прямо в глаза, так что искры из них посыпались. Бедняга Шамас решил, что ослеп, и завопил:

— Тысяча проклятий!

Но в ответ услышал лишь громкий смех.

— С нами крестная сила! — пробормотал он. — За что?!

Тут он протер себе хорошенько глаза и почувствовал, что как будто полегчало: он уже смог различить солнце и небо. Постепенно он видел уже все — все, кроме своей коровы и проказников пыхтунов. Должно быть, они растворились в утреннем тумане. Но куда вот девалась Пеструшка? Шамас искал ее и там и сям, но он мог бы проискать ее и до сегодняшнего дня и все равно не нашел бы, и в этом нет ничего удивительного — ведь эльфы-то утащили ее за собой.

Однако Шамас-а-Снейд ничего этого не знал и отправился домой к матери.

— А где корова, Шамас? — спросила старушка.

— Да шут с ней, с коровой, матушка, — ответил Шамас. — Не знаю я, где она!

— Разве так отвечают несчастной, старой матери, ты, олух!

— Ох, матушка, не подымайте Вы шума по-пустому! — сказал Шамас. — Цела она, наша старая Пеструха, никуда не делась, право же. Вот если б глаза у меня были на палках, я бы увидел, где она сейчас. Да, кстати вот, о глазах.

Ну и повезло же мне! Еще немножко, и нечем бы мне стало присматривать за нашей Пеструшкой.

— О Господи! Что же такое случилось с твоими глазами?

— Да все эти пыхтуны, Господь, спаси нас и помилуй. Засадили мячом мне прямо в глаза! Битый час я не видел ничего, ну ничегошеньки.

— Так, может, они утащили и нашу корову? — спросила мать.

— Не-ет, черта с два! — сказал Шамас. — Корова наша хитра, что твой судья, на то и воля Божья. И не такая она дура, чтобы идти за пыхтунами, когда я нашел для нее сегодня не траву, а просто объеденье!

Так мать с сыном и проговорили всю ночь про свою корову, а утром отправились ее искать. Обыскав все вершины и низины, Шамас вдруг заметил, что из болота торчат… Эге, да никак рога его Пеструшки?

— Матушка! Матушка! — закричал он. — Я ее нашел!

— Где же, мой мальчик? — кричит старушка.

— Да вот, в болоте! — отвечает Шамас.

Тут бедная старушка как завопит не своим голосом. Со всей округи сбежались соседи и вытащили корову из болота. Побожиться можно было, что это та самая Пеструшка. А все ж не та! Вот Вы скоро и сами это увидите.

Шамас и его мать отнесли мертвую скотину домой, содрали с нее шкуру, а тушу повесили над очагом. Конечно, то, что они остались без капли молока, было очень тяжело, и, хотя теперь они получили вдоволь мяса, все равно навеки его не хватило бы. Да к тому же еще соседи косо поглядывали на них: мол, что это они собираются есть дохлятину?

Но хуже всего было то, что они и в самом деле не могли есть это мясо, потому что, когда его сварили, оно оказалось жестким, как мертвечина, да еще черным, словно торф. Вы с таким же успехом могли бы вонзить зубы в дубовую доску, как в это мясо, только потом Вам пришлось бы усесться подальше от стены, чтобы не разбить об нее свою башку, стараясь выдрать из этого мяса зубы. Так что в конце концов им пришлось бросить это мясо собакам. Но даже те от него отвернулись. И вот оно было выкинуто в канаву, где и сгнило.

Эта неудача стоила бедняге Шамасу много горьких слез — ведь теперь ему приходилось работать с двойным усердием. И он с зари до зари пропадал в горах за вереском.

В один прекрасный день он проходил со связкой веников на спине мимо вот этих самых холмов и вдруг увидел свою Пеструшку! Ее пасли два рыжих человечка.

— Ба, никак это корова моей матушки? — говорит Шамас-а-Снейд.

— Никак нет! — отвечает один из человечков.

— Да, конечно, она! — говорит Шамас, бросая веники на землю и хватая корову за рога.

Тогда — что бы Вы думали! — рыжие человечки изо всех сил гонят корову вот к этому самому обрыву. Один толчок — и она летит кувырком вместе с Шамасом, который словно прирос к ее рогам. Один всплеск, и воды озера сомкнулись над ними, и Шамас вместе с коровой пошел ко дну.

Но только Шамас-а-Снейд подумал, что пришел ему конец, как вдруг увидел перед собой великолепнейший дворец из драгоценных камней и самоцветов. И хотя он был совершенно ослеплен великолепием этого дворца, все же у него хватило ума не выпускать из рук рога своей коровенки. Мало ли что с ней могли еще сделать? А когда его пригласили зайти во дворец, он отказался.

Но вот раздался страшный шум, двери замка растворились, и оттуда вышли сто прелестнейших леди и джентльменов.

— Что нужно этому смертному? — спросил один из них, казавшийся господином.

— Мне нужна корова моей матушки! — ответил Шамас-а-Снейд.

— Но это ведь не корова твоей матери, — сказал господин.

— То есть как так! — вскричал Шамас-а-Снейд. — Да я ее как свои пять пальцев знаю!

— А где ты ее потерял? — спрашивает господин.

Тут Шамас подходит к нему и выкладывает все: как он отправился в горы, увидел там пыхтунов, которые играли в мяч, как мяч попал ему в глаза и как пропала его корова.

— Пожалуй, ты прав, — говорит господин и вытаскивает кошелек. — Вот тебе за двадцать коров, получай!

— Э, нет! — говорит Шамас. — Меня на мякине не проведешь. Отдавай мою корову — и баста!

— Ну и чудак-человек, — говорит господин. — Лучше оставайся здесь, поживи во дворце!

— А мне и с матушкой неплохо живется.

— Дурак! Да оставайся здесь, будешь жить во дворце.

— А мне и в матушкиной хижине хорошо, — говорит Шамас.

— Будешь гулять здесь по садам, фрукты рвать, цветочки.

— По мне, уж лучше вереск в горах рвать.

— Будешь есть и пить сладко.

— Хм, да раз Пеструха опять у меня, картошка с молоком всегда уж будут.

— Ой-ой-ой! — закричали вокруг него леди. — Неужели ты заберешь корову, которая дает нам к чаю молока?

— А что же? Моей матушке молоко нужно побольше вашего. И она получит его! Так что хватит мне зубы заговаривать. Отдавайте-ка мою корову!

Тут они окружили его и стали предлагать целые горы золота за корову, но Шамас наотрез отказался. Тогда, убедившись, что он упрям как осел, они принялись его тузить.

Но все равно он до тех пор не выпускал из рук рога коровы, пока наконец резкий порыв ветра не вынес его из дворца. И вмиг он очутился со своей Пеструшкой на берегу озера. Вода была совсем спокойной, будто ее не тревожил никто с самого детства Адама, — а это было давненько, сами понимаете.

Так-то вот. Отвел Шамас-а-Снейд свою корову домой, а уж как матушка ей обрадовалась! Но только она промолвила: «Боже мой, никак наша скотинка!» — коровенка тут же развалилась, словно сухой брикет из торфа. Таков был конец Пеструшки Шамаса-а-Снейда.

— А сейчас, — сказал мой собеседник, подымаясь с камней, — пойду-ка погляжу на мою коровенку, а то, неровен час, утащат ее пыхтуны!

Я заверил его, что ничего подобного не случится, и на этом мы расстались.

ДУРНОЕ МЕСТО Ирландская легенда

Кое-кто, наверное, и слышал о знаменитых приключениях Дэниела О’Рурка, но немного найдется таких, которые знают, что причиной всех его злоключений над землей и под водой было лишь одно: он заснул под стенами башни пака[8].

Я хорошо знал этого человека. Он жил у подножия Худого Холма, как раз по правую руку от дороги, если вы идете в Бэнтри. Он был стариком, когда рассказал мне свою историю, да, уже стариком с седой головой и красным носом.

Услышал я эту историю из его собственных уст 25 июня 1813 года. Он сидел под старым тополем и потягивал из своей трубки. Вечер был на редкость хорош.

— Меня часто просят рассказать об этом, — начал он, — так что Вам я буду рассказывать уже не первому. Видите ли, до того, как стало слышно о Бонапарте и всяком таком прочем, молодые господа часто ездили за границу. Вот и сын нашего лендлорда вернулся из чужих стран, из Франции и Испании. И, само собой, по этому случаю был дан обед, для всех без разбору: для знатных и простых, богатых и бедных.

Что и говорить, в старину господа действительно были господами, Вы уж извините меня за такие слова. Конечно, они могли и побранить Вас слегка и, может, даже дать кнута разок-другой, да что мы теряли от этого в конце-то концов? Они были такими покладистыми, такими воспитанными. У них всегда был открытый дом и тысячи гостей. Рентой они нас не донимали. И вряд ли нашелся бы хоть один из арендаторов, кто бы не испытал на себе щедрость своего лендлорда, да и не единожды за год. Теперь уж все не то… Ну, дело не в этом, сэр. Лучше я Вам буду рассказывать свою историю.

Так вот, у нас было все, что только душе угодно. Мы ели, пили и плясали. И молодой господин наш пошел танцевать с Пегги Бэрри из Бохерин, — это я к тому, о чем только что говорил Вам. Хорошенькой парочкой они были тогда, оба молодые; а сейчас уж совсем сгорбились. Да, так, короче говоря, я, видимо, сильно подвыпил, потому что до сих пор, хоть убейте, не могу вспомнить, как я выбрался оттуда. Хотя выйти-то я оттуда вышел, это уж точно.

Так вот, и, несмотря на это, я все-таки решил про себя: зайду-ка к Молли Кронохан, знахарке, перемолвиться словечком насчет завороженного теленка. И начал переправляться по камням через Баллишинохский брод. Тут я возьми да и заглядись на звезды, да еще перекрестился. Зачем? Но ведь это же было на Благовещенье! Нога у меня поскользнулась, и я кубарем полетел в воду.

«Ну, конец мне! — подумал я. — Сейчас пойду ко дну». И вдруг я поплыл, поплыл, поплыл, из последних сил своих, и сам даже не знаю, как прибился к берегу какого-то необитаемого острова.

Я бродил и бродил, сам не ведая где, пока меня не занесло наконец в большое болото. Так наяривала луна, что было светло, точно днем; она сверкала, как глаза у Вашей красотки, — простите, что я заговорил о ней. Я глядел на восток, на запад, на север и на юг — словом, во все стороны, и видел лишь болото, болото и болото. До сих пор не могу понять, как же я туда забрался? Сердце у меня заледенело от страха, так как я был твердо уверен, что найду там свою могилу. Я опустился на камень, который, по счастью, оказался рядом со мной, почесал в затылке и запел сам себе отходную.

Вдруг луна потемнела. Я взглянул вверх и увидел, как нечто словно движется между мною и луной, но что, решить я не мог. Нечто камнем упало вниз и заглянуло мне прямо в лицо. Вот те на, да это оказался орел! Самый обыкновенный орел, какие прилетают из королевства Керри. Он поглядел мне в глаза и говорит:

— Ну, как ты тут, Дэниел О’Рурк?

— Очень хорошо, благодарю Вас, сэр, — отвечал я. — Надеюсь, и Вы тоже, — а сам про себя удивляюсь, как это орел заговорил вдруг по-человечески.

— Что занесло тебя сюда, Дэн? — спрашивает он.

— Да ничего! — отвечаю ему. — Хотел бы я снова очутиться дома целехоньким, вот что!

— A-а, ты хотел бы выбраться с этого острова, не так ли, Дэн?

— Именно так, сэр, — говорю я.

Тут я поднимаюсь и рассказываю ему, как хватил лишнего и свалился в воду, как доплыл до этого острова, забрел в болото и теперь вот не знаю, как из него выбраться.

— Дэн, — говорит он, подумав с минуту, — хотя это и очень нехорошо с твоей стороны — напиваться на Благовещенье, но, в общем-то, ты парень приличный, непьющий, аккуратно посещаешь мессу и никогда не швыряешь камнями в меня или в моих собратьев, не гоняешься за нами по полям, а поэтому — я к твоим услугам! Садись верхом ко мне на спину, да обхвати меня покрепче, а не то свалишься, и я вынесу тебя из этого болота.

— А Ваша светлость не смеется надо мной? — говорю я. — Слыханное ли дело, кататься верхом на орле?

— Слово джентльмена! — говорит он, кладя правую лапу себе на грудь. — Я предлагаю серьезно. Так что выбирай: или принимаешь мое предложение, или помирай с голоду здесь в болоте! Да, между прочим, я замечаю, что от твоей тяжести камень уходит в болото.

И это была истинная правда, потому что я и сам заметил, как камень с каждой минутой все больше оседал подо мной. Выбора не оставалось. Я всегда считал, что смелость города берет, о чем и подумал тогда, и сказал:

— Благодарю Вас, Ваша честь, за такую сердечность. Я принимаю Ваше любезное приглашение!

Затем взобрался орлу на спину, крепко обнял его за шею, и орел взмыл в воздух, подобно жаворонку.

Тогда я и не предполагал о ловушке, которую он готовил мне!

Выше, выше и выше, Бог знает как высоко залетел он.

— Постойте, — говорю я ему, думая, что он не знает верной дороги к моему дому, конечно очень вежливо, потому что кто его разберет, ведь я был целиком в его власти. — Сэр, — говорю я, — при всем моем глубочайшем уважении к мудрым взглядам Вашей светлости, я хотел бы, чтобы Вы спустились немного, так как сейчас Вы находитесь как раз над моей хижиной и можете меня туда сбросить, за что я буду бесконечно благодарен Вашей милости.

— Ай да Дэн! — воскликнул он. — Ты что, за дурака меня считаешь? Погляди-ка вниз на соседнее поле, разве ты не видишь двух людей с ружьями? Это не шуточки, ей-ей, когда тебя вот так возьмут да пристрелят из-за какого-то пьяного болвана, которого тебе пришлось подхватить с холодного камня на болоте.

«Черт бы тебя побрал», — подумал я про себя, но вслух ничего не сказал: что пользы было в этом?

Вот так-то, сэр, а он все продолжал лететь вверх и вверх. Через каждую минуту я снова просил его спуститься вниз, но тщетно.

— Скажите, ради Бога, сэр, куда Вы летите? — спросил я его.

— Попридержи-ка свой язык, Дэн, — говорит он мне. — Займись лучше своими делами, а в чужие не вмешивайся!

— Вот те на, я полагаю, это как раз мое дело! — сказал я.

— Помалкивай, Дэн! — крикнул он.

И больше я ничего не сказал.

Наконец мы прибыли, — Вы только представьте себе куда, — на самую луну! Сейчас Вы уже не можете этого видеть, но тогда, то есть еще в мое время, на боку у луны торчало что-то вроде серпа.

И Дэниел О’Рурк концом своей палки начертил на земле фигуру, похожую на серп.

— Дэн, — сказал орел, — я устал от такого длинного полета. Вот уж не думал, что это так далеко.

— А кто, милостивый государь, — говорю я, — просил Вас так далеко залетать? Я что ли? Не просил я Вас разве, не умолял и не упрашивал остановиться еще полчаса назад?

— Теперь говорить об этом поздно, Дэн, — сказал орел. — Я до чертиков устал, а потому слезай-ка с меня! Можешь сесть на луну и ждать, пока я отдышусь.

— Сесть на луну? — говорю я. — Вот на эту маленькую кругленькую штучку? Да я тут же свалюсь с нее и расшибусь в лепешку. Вы просто подлый обманщик, вот Вы кто!

— Вовсе нет, Дэн, — говорит он, — Ты можешь крепко ухватиться за этот серп, что торчит сбоку у луны, и тогда не упадешь.

— Нет, не хочу, — говорю я.

— Может, и не хочешь, — говорит он совсем спокойно. — Но если ты не слезешь, мой дружочек, я сам тебя стряхну и дам тебе разок крылом, так что ты живо очутишься на земле и уж костей своих не соберешь, они разлетятся, как росинки по капустным листам ранним утречком.

«Ну и ну, — сказал я себе, — в хорошенькое положение я попал. Зачем только я увязался за ним!»

И, послав в его адрес крепкое словцо — по-ирландски, чтобы он не понял, — я скрепя сердце слез с его спины, ухватился за серп и сел на луну. Ну и холодное это сиденье оказалось, скажу я Вам!

После того как он вот таким образом благополучно ссадил меня, он оборачивается ко мне и говорит:

— Доброго утра, Дэниел О’Рурк! Я думаю, теперь мы в расчете! В прошлом году ты разорил мое гнездо (что ж, он сказал сущую правду, только как он узнал об этом, ума не приложу), и за это ты теперь насидишься здесь вволю. Хочешь не хочешь, а будешь торчать здесь на луне, как пугало огородное.

— Значит, все кончено? — говорю я. — Ты, что же, так вот меня и оставишь здесь, негодяй? Ах ты, мерзкий, бессердечный ублюдок! Так вот как ты услужил мне! Будь же проклят сам со своим горбатым носом и со всем твоим потомством, подлец!

Но что было толку от этих слов? Он громко расхохотался, расправил свои огромные крылья и исчез, словно молния. Я кричал ему вдогонку: «остановись!» — но с таким же успехом я мог бы звать и кричать хоть весь век, он бы не откликнулся. Он улетел прочь, и с того самого дня и поныне я его больше не видел, — пусть беда всегда летает вместе с ним!

Я оказался в безвыходном положении, уверяю Вас, и в отчаянье рыдал так, что не мог остановиться. Вдруг в самой середине луны открывается дверь, да с таким скрипом, словно ее целый месяц не отворяли, хотя, я думаю, ее просто никогда не смазывали, и выходит из нее… Ну, кто бы Вы думали? Лунный человек, я сразу узнал его по волосам.

— Приветствую тебя, Дэниел О’Рурк! — сказал он. — Как дела?

— Очень хорошо, благодарю, Ваша честь, — ответил я. — Надеюсь, и у Вас тоже?

— Как тебя занесло сюда, Дэн?

Тут я ему рассказал, как хватил лишнего в доме хозяина, как был выброшен на пустынный остров и заблудился в болоте и как мошенник орел обещал меня вынести оттуда, а вместо этого занес вот сюда, на луну.

— Дэн, — говорит лунный человек, когда я кончил, и берет понюшку табаку, — тебе не следует здесь оставаться.

— Уверяю Вас, сэр, — говорю ему, — я сюда попал совершенно против своей воли. Как же я теперь назад вернусь?

— Это твое дело, Дэн, — говорит он. — Мое дело сказать тебе, что здесь ты оставаться не должен. Так что выметайся, да поживее!

— Я Вам ничего плохого не делаю, — говорю я, — только вот держусь за серп, чтобы не упасть.

— Вот этого ты и не должен делать!

— Ах, простите, сэр, — говорю я, — а нельзя ли мне узнать, большая ли у Вас семья? Может, Вы дали бы приют бедному путнику? Я полагаю, Вас не часто беспокоят такие вот гости, как я. Ведь путь-то сюда неблизкий.

— Я живу один, Дэн, — ответил он. — А ты лучше отпусти этот серп!

— Клянусь, сэр, — говорю я, — с Вашего разрешения, я не отпущу его! И чем больше Вы будете просить, тем крепче я буду держаться. Так я хочу!

— Лучше отпусти, Дэн, — опять говорит он.

— Раз так, мой маленький приятель, — говорю я, измеряя его взглядом с головы до ног, — в нашей сделке будут два условия: Вы уходите, если желаете, а я с места не сдвинусь!

— Ну, мы еще посмотрим, как это получится, — сказал лунный человечек и ушел обратно к себе, но, уходя, так хлопнул дверью, что я подумал: сейчас и луна и я вместе с нею рухнем вниз. Было ясно, что он здорово рассердился.

Так вот, я уже внутренне подготовился помериться с ним силами, как тут он снова выходит с острым кухонным ножищем в руках и, не говоря ни слова, ударяет им два раза по ручке серпа, за которую я держался, — клянг! — она разламывается пополам.

— Эй, Дэн, доброго утра! — крикнул этот злобный и подленький старикашка, когда увидел, как я полетел прямо вниз, ухватившись за остаток ручки. — Благодарю за визит! Гладенькой дорожки, Дэниел!

Я не успел ему ответить, так как меня крутило и вертело, и несло вниз со скоростью гончей собаки.

— О Господи! — воскликнул я. — Хорошенькое это занятие для приличного человека, да еще глухой ночью, если бы кто увидел! Ну и влип я!

Но не успел я выговорить эти слова, как вдруг — взззз! — над моей головой пролетела стая диких гусей, которая направлялась не иначе как с моего заветного болота в Бэллишенафе, а то как бы они узнали меня? Старый гусак, вожак их, обернулся и крикнул мне:

— Это ты, Дэн?

— Я самый, — ответил я, нисколько не удивившись, что он заговорил, потому что к тому времени я уж начал привыкать ко всякой такой чертовщине, а кроме того, с ним мы были старые знакомые.

— С добрым утром, Дэниел О’Рурк, — сказал он. — Как твое здоровье сегодня?

— Прекрасно! — ответил я. — Сердечно благодарю! — а сам тяжко вздохнул, потому что как раз его-то мне и недоставало. — Надеюсь, и твое тоже.

— Я имею в виду твое падение, Дэниел, — продолжал он.

— A-а, ну конечно, — ответил я.

— Откуда это ты несешься так? — спросил гусак.

Тут я ему рассказал, как я напился и попал на остров, как заблудился на болоте и как обманщик орел занес меня на луну, а лунный человек выпроводил меня оттуда.

— Я тебя спасу, Дэн, — сказал гусак. — Протяни руку и хватай меня за ногу. Я отнесу тебя домой.

— Твоими бы устами да мед пить! — сказал я, хотя про себя все время думал, что не очень-то доверяю ему.

Но помощи ждать было неоткуда, поэтому я схватил гусака за ногу и полетел вместе с остальными гусями со скоростью ветра. Мы летели, летели и летели, пока не очутились прямо над океаном. Я это сразу понял, потому что справа от себя увидел Ясный Мыс, торчащий из воды.

— Милорд, — сказал я, решив на всякий случай выражаться как можно учтивее, — пожалуйста, летите к земле!

— Что ты, Дэн, — ответил он, — пока это никак невозможно. Ведь мы летим в Аравию.

— В Аравию! — воскликнул я. — Так это же где-то далеко-далеко, в чужих землях. Ах, что Вы, мистер Гусь, неужели в Вас нет сострадания к бедному человеку?

— Тш-ш, тш-ш ты, глупец, — сказал он, — попридержи-ка свой язык! Уверяю тебя, Аравия очень приличное место и, как две капли воды, похожа на Западный Карбери, только там чуть побольше песка.

И как раз когда мы с ним переговаривались, на горизонте показалось судно, гонимое ветром, — ну просто заглядишься.

— Послушайте, сэр, — говорю я, — сбросьте меня, пожалуйста, на это судно!

— Но мы находимся не точно над ним, — ответил он, — и если я тебя сейчас сброшу, ты плюхнешься прямо в воду.

— Нет, что Вы, — говорю я, — мне же виднее, оно сейчас точнехонько под нами. Выпустите же меня скорее!

— Выпустить так выпустить, дело твое, — сказал он и разжал лапы.

Увы, он оказался прав! Конечно, я плюхнулся прямо на соленое морское дно. Очутившись на самом дне, я совсем уж было распрощался с жизнью, как вдруг ко мне приблизился кит, почесываясь после ночного сна, заглянул мне в лицо и, не произнеся ни единого слова, поднял свой хвост и еще разок окатил меня холодной соленой водой, так что сухого места на мне не осталось. И тут я услышал — причем, голос мне показался очень знакомым:

— Вставай ты, пьяный бездельник! Убирайся отсюда!

Я открыл глаза и увидел перед собой мою Джуди с полным ушатом воды, которую она выливала на меня.

Дело в том, что, хотя, в общем, Джуди была хорошая жена, — дай Бог ей доброго здоровья, — она совершенно не выносила, когда я напивался, и тут уж давала волю рукам.

— Подымайся-ка! — сказала она опять. — Худшего места ты не мог себе найти во всем приходе? Ишь разлегся под самыми стенами старой башни пака! Могу себе представить, как спокойненько ты отдохнул тут!

Что и говорить, разве я отдыхал? Все эти орлы, и лунные человечки, и перелетные гуси, и киты, которые переносили меня через болота, заносили на луну и сбрасывали оттуда на соленое морское дно, чуть с ума меня не свели.

Но теперь я твердо знал: будь я еще хоть десять раз пьян, когда б это ни случилось, я уже никогда не лягу на дурное место.

ЛОРД О’КОУ Шотландское предание

Было ясное летнее утро, и лорд О’Коу прогуливался по зеленой лужайке невдалеке от своего замка. Настоящее его имя было лорд О’Колзен, а его потомки доселе носят титул маркизов Эйлса. Однако во всем Эйршире люди называли его «лорд О’Коу» и вот почему: замок его стоял на скале, в которой были пещеры, а в этой местности пещера называется «коу».

Лорд О’Коу был человек добрый и приветливый. Он охотно помогал тем соседям, что были беднее его, и прислушивался к рассказам о чужом горе. И вот пока он гулял по лужайке, к нему подошел маленький мальчик с кувшинчиком в руке. Мальчик попросил у лорда немножко эля для своей больной матери. Лорд погладил мальчика по голове и сказал:

— Ступай на кухню, спроси дворецкого и скажи ему, что лорд, мол, велел доверху наполнить этот кувшинчик элем, самым лучшим, какой найдется в погребе.

Мальчик ушел, отыскал старика дворецкого, а тот выслушал его и повел в погреб.

В погребе стояла бочка особенно вкусного эля — его подавали на стол только самому лорду. Бочку эту открыли недавно, и эля в ней осталось примерно до половины.

«Налью мальчику из этой бочки, — подумал дворецкий. — Эль в ней и сытный, и не крепкий — как раз такой, какой для больных полезен».

Он взял у мальчика кувшинчик и подставил его у бочки под желобок. Но — удивительное дело — кувшинчик не наполнялся! Струя эля беспрерывно вытекала из бочки, кувшинчик был маленький — всего на четверть галлона — однако эля в нем набралось только до половины. Эль все тек и тек светлой янтарной струей, огромная бочка уже совсем опустела, а в кувшинчике эля не прибавлялось.

«Что за притча!» — удивлялся дворецкий. Он смотрел на бочку, смотрел на кувшинчик, смотрел на пол — уж не пролился ли эль? Нет, не пролился. Пол в погребе как был, так и остался белым, чистым и сухим.

«Чума его возьми, этот кувшинчик! Заколдованный он, что ли?» — подумал дворецкий, и его жесткие, как ежовые иглы, короткие волосы стали дыбом вокруг лысины. Ведь он больше всего на свете боялся колдунов, ведьм и вообще всякой нечистой силы.

— Ну, малыш, другой бочки я открывать не стану, — проворчал он и возвратил мальчику неполный кувшинчик. — Ступай-ка домой — хватит с тебя и этого. Эль у нашего лорда слишком хорош, чтобы тратить его на такого сопляка, как ты.

Но мальчик не хотел уходить.

— Лорд обещал, что мой кувшин наполнят доверху, — молвил он, — да так и велел сказать тебе. А ведь обещания надо выполнять. Так что я не уйду домой без полного кувшина.

Напрасно дворецкий с ним спорил и даже сердился — мальчик стоял на своем.

— Лорд обещал мне полный кувшин эля, — твердил он. — Не уйду, пока не получу.

Дворецкий не знал, что делать. Наконец он оставил мальчика в погребе, а сам пошел к лорду.

— Не иначе как этот кувшин заколдованный, — сказал дворецкий лорду. — Я в него чуть не целую бочку эля перелил, а он все неполный. Пожалуйте сами в погреб и выгоните вон мальчишку!

— Нет, не пойду, — сказал лорд. — Мальчик совершенно прав. Я обещал дать ему полный доверху кувшин эля для его больной матери. И он получит полный кувшин, даже если в него придется вылить весь эль из всех бочек в моем погребе. Поэтому ступай открой другую бочку.

Дворецкий не посмел ослушаться. Он нехотя побрел в погреб и всю дорогу покачивал головой в тревоге и думал, что господина его, должно быть, тоже околдовали. А что мальчишка с его кувшинчиком — заколдованный, в этом старик ничуть не сомневался.

В погребе мальчик терпеливо ждал его, стоя на прежнем месте. Не тратя лишних слов, дворецкий взял у него кувшинчик и открыл другую бочку.

Тут ему пришлось удивиться еще пуще. Едва из бочки вытекло несколько капель, кувшин мальчика наполнился до краев.

— Бери кувшин, мальчуган, — сказал дворецкий, — да не мешкай, беги домой поскорее!

Он был рад-радешенек наконец-то избавиться от этого диковинного кувшинчика.

Мальчик не заставил себя просить. Он вежливо поблагодарил дворецкого за труды, хоть тот и не очень ласково с ним обошелся, и убежал. Тут его и след простыл. Дворецкий потом не раз расспрашивал окрестных жителей, не слыхали ли они про такого-то и такого-то мальчика и его больную мать. Но никто про них ничего не знал.

Шли годы, и тяжкое горе выпало на долю рода О’Коу. Лорд уехал на войну во Фландрию, а там его взяли в плен и приговорили к смерти. Он был один в чужой стране, и некому было за него даже словечко замолвить. А о бегстве и думать не приходилось.

И вот в ночь накануне казни лорд О’Коу сидел один в темнице и со скорбью думал о своей жене и детях — он уже потерял надежду свидеться с ними. Вспоминал он и свой родной дом — огромный старинный замок на скале, — вспоминал и зеленую лужайку за воротами, всю в ромашках. Здесь он когда-то любил гулять на солнышке летними утрами. И тут он вдруг вспомнил маленького мальчика, что пришел просить у него эля для своей больной матери. Про этого мальчика он давно позабыл, а тут почему-то увидел его, да так ясно, что даже протер себе глаза.

В тот же миг дверь в его темницу бесшумно открылась и на пороге появился тот самый мальчик. Он ни капельки не вырос — остался точь-в-точь таким, каким был в то давнее летнее утро. Мальчик стоял, загадочно улыбаясь и приложив палец к губам. И вдруг шепнул:

Потом сделал знак пленнику следовать за ним. Лорд О’Коу молча встал и пошел за мальчиком.

Мальчик шел по длинным коридорам подземелья, а лорд следовал за ним по пятам. И всякий раз, как они подходили к запертой двери, мальчику стоило только прикоснуться к ней, и она открывалась сама собой. Так они вскоре вышли на вольный воздух.

Лорд не помнил себя от радости. Он уже хотел было поблагодарить своего маленького спасителя, но тот взмахом руки остановил его.

— Садись ко мне на спину, — сказал он. — Пока ты в этой стране, тебе грозит смерть.

Лорд сел к нему на спину, и, как ни странно, мальчик словно и не почувствовал его тяжести. Он поднялся на воздух и полетел над морем и сушей. И вот, казалось, не прошло и мгновения, как они опустились на зеленую лужайку перед замком как раз в том месте, где впервые встретились столько лет назад.

Мальчик повернулся к лорду, положил свою крошечную ручонку на его широкую ладонь и сказал:

Сказал и сразу исчез.

И с того дня никто его больше не видел.

БЕЛАЯ ФОРЕЛЬ Ирландская легенда

Давным-давно, в далекую-предалекую старину жила в замке над озером прекрасная девушка. Говорили, что она помолвлена с королевским сыном. Они должны были уж обвенчаться, как вдруг совершилось убийство: жених был убит (Господи, помилуй нас!) и сброшен в озеро. И конечно, он уже не мог сдержать своего обещания и жениться на прекрасной девушке. Что ж, тем хуже…

История рассказывает нам, что бедная девушка, потеряв королевского сына, лишилась рассудка — слишком нежное у нее было сердце (да простит ей Господь, как нам прощает) — и от тоски по нем стала чахнуть. Больше ее никто и не видел. Поговаривали, будто ее унесли феи.

И вот послушайте! Через некоторое время в том озере появилась белая форель. Люди не знали, что и думать об этом, потому что никогда прежде в глаза не видывали форели. Проходили годы, а белая форель оставалась все на том же месте, где вы ее можете увидеть и поныне. Это случилось так давно, что мне и рассказать вам трудно, во всяком случае даже самые древние старики в деревне уже слыхали о ней.

В конце концов люди решили, что это не форель, а русалка. А как же иначе? И никто никогда не трогал белую форель и не причинял ей вреда, пока не появились в тех местах забулдыги солдаты. Они принялись потешаться и насмехаться над людьми, что те так думают, а один из них (будь ему неладно — да простит мне Господь такие слова!) даже поклялся, что поймает белую форель и съест на обед, — вот негодяй-то!

Ну что бы вы сказали про такое злодейство? Само собой, солдат этот словил белую форель, отнес домой, поставил на огонь сковородку и бросил на нее бедняжку. Как закричит она человечьим голосом, а солдат — вы только подумайте! — за бока держится от смеха. Ну и разбойник в самом деле!

Когда он решил, что один бочок у форели уже подрумянился, он перевернул ее, чтобы зажарился и другой. И, представьте себе, огонь даже не тронул ее, ну нисколечко, а солдат подумал, что это какая-то странная форель, которая не поджаривается вовсе.

— И все же мы ее еще разок перевернем, — сказал этот балагур, не ведая, что ждет его впереди.

Так вот, когда он решил, что другой бочок уже поджарился, он снова перевернул форель, и — вот так дело! — другой бочок ее подрумянился не больше первого.

— Вот неудача! — сказал солдат. — Да ладно. Попробую-ка еще разок перевернуть тебя, моя милочка. Хитри не хитри!

И с этими словами солдат перевернул бедную форель еще раз, потом еще, но никаких следов от огня так и не появилось на ней.

— Ну, — молвил этот отчаянный негодяй.

Конечно, сами понимаете, хоть и был он отчаянный негодяй, такой, что хуже некуда, все же мог бы он понять, что поступает дурно, раз видел, как все его попытки кончались неудачей! Так вот.

— Ну, — молвил он, — а может, ты, моя маленькая веселенькая форелька, уже достаточно прожарилась, хоть на вид ты и не готова? Может быть, ты лучше, чем кажешься, так что даже пальчики оближешь, а?

И с этими словами он берется за нож и вилку, чтобы отведать форели. Но что это! Только он воткнул нож в рыбу, как раздался душераздирающий крик, — душа в пятки уйдет от такого, — форель соскочила со сковороды и упала прямо на пол, а с того самого места, куда она упала, поднялась прекрасная девушка — такая прекрасная, что глаз не отведешь, прекрасней он в жизни не видывал, — одетая во все белое и с золотой лентой в волосах, а из руки ее струей текла кровь.

— Смотри, куда ты поранил меня, негодяй, — сказала она и показала ему на руку.

У него аж в глазах потемнело.

— Разве ты не мог оставить меня в покое? — сказала она. — Зачем ты меня потревожил и выловил из воды? Зачем оторвал от дела?

Тут он задрожал, как собака в мокром мешке, потом наконец пробормотал что-то и взмолился о пощаде:

— Простите меня, миледи! Я не знал, что Вы были заняты делом, а то бы не стал Вам мешать. Ведь я же настоящий солдат и уж такие-то вещи понимаю!

— Конечно, я была занята делом, — сказала девушка. — Я ждала моего верного возлюбленного, который должен был приплыть ко мне. И если он приплыл, пока меня не было и я по твоей вине не увижу его, я превращу тебя в лосося и буду преследовать до скончания века, пока трава растет, пока воды текут!

Ага, у солдатика душа ушла в пятки, когда он подумал, что его превратят в лосося, и он взмолился о прощении. На что молодая леди ответила:

— Отрекись от своей дурной жизни, негодяй, не то раскаешься, да будет поздно. Стань добрым человеком и, смотри, никогда не пропускай исповеди. А теперь, — молвила она, — отведи меня обратно и опусти снова в озеро, откуда ты меня выловил.

— О миледи, — воскликнул солдат, — разве у меня нет сердца, что я буду топить такую прекрасную девушку, как Вы?

Но не успел он вымолвить и слова, как девушка исчезла, а на полу он увидел маленькую форель. Что ж, он положил ее на чистую тарелку и бросился бежать со всех ног: он боялся, что возлюбленный девушки придет без нее. Он бежал и бежал, пока не достиг снова той же пещеры, и бросил форель в озеро. И в ту же минуту вода в том месте покраснела, — верно, из раны все еще текла кровь, — но вскоре течение смыло все. А у форели и по сей день на боку маленькое красное пятнышко в том самом месте, куда попал нож.

Да, так вот было бы вам известно, с того дня солдат этот стал другим человеком, он исправился, начал аккуратно ходить на исповедь и три дня в неделю соблюдал пост, хотя рыбы в эти дни он не ел: после страха, какого он натерпелся, рыба у него в животе и не ночевала, — вы уж извините меня за грубое выражение.

Во всяком случае, он стал, как я уже говорил, другим человеком. С течением времени он оставил армию и под конец даже превратился в отшельника. Рассказывают, что он все время молился о спасении души Белой Форели.

ДУША-БАБОЧКА Ирландская легенда

В старину в Ирландии были превосходные школы. Чего только не проходили в них. И даже самый последний бедняк владел тогда большими знаниями, чем в наше время какой-нибудь джентльмен. Что же касается священников — в науках они превосходили всех, и этим Ирландия прославилась на весь мир. Многие чужеземные короли посылали в Ирландию своих сыновей, чтобы те получили воспитание в ирландских школах.

И как раз в одной из таких школ учился тогда юноша, совсем еще мальчик. Он всех поражал своим необыкновенным умом. Родители его были простые труженики и, конечно, бедняки. Но хотя он и был еще мал и очень беден, в знаниях с ним не мог бы сравниться ни сын лорда, ни короля. Даже учителям приходилось иногда краснеть перед ним: когда они пытались чему-нибудь научить его, он вдруг сообщал им нечто такое, о чем они никогда и не слышали, и изобличал их невежество.

Но совершенно непобедим он оказался в споре. Он мог с вами спорить и спорить, пока не доказывал, что черное это белое, и тут же, когда вы уступали, — побить его в споре не мог никто! — он утверждал обратное и доказывал вам, что белое было черное.

Родители так им гордились, что твердо решили сделать из него священника, хоть и были очень бедны. И наконец они этого добились, правда, чуть не умерли с голоду, пока копили для этого деньги.

Что и говорить, в те времена Ирландия не знала другого столь же ученого мужа, и он так и остался самым великим спорщиком: никто не мог перед ним устоять. Пытались беседовать с ним даже епископы, но он тотчас доказывал им, что они ровным счетом ничего не смыслят.

В те времена школьных учителей еще не было, и обучением занимались священники. А так как этот человек считался самым умным в Ирландии, все чужеземные короли посылали своих сынков именно к нему, лишь бы хватило для них комнат в колледже. И постепенно он загордился и даже стал забывать, с какого дна он поднялся, и — что было хуже всего — стал забывать даже Бога, который и сделал его таким умным.

Гордыня так овладела им, что от одного спора к другому он дошел уже до того, что доказывал, будто нет ни чистилища, ни ада, ни рая, ну, а значит, и Бога, и, наконец, даже, что нет и души у человека, что человек все равно как собака или корова — коли умер, так и нет его.

— Разве кто-нибудь видел душу? — спрашивал он. — Если вы сумеете мне ее показать, я поверю в нее.

На это ему, конечно, никто ничего не мог ответить.

В конце концов все рассудили так: если нет того света, значит каждый может делать на этом свете все, что ему вздумается. Сам священник подал первый пример, взяв себе в жены молоденькую девушку. А так как невозможно было достать ни священника, ни епископа, чтобы обвенчать их, он сам для себя отслужил службу. Это был неслыханный позор, но никто не осмелился сказать ему хоть слово, потому что на его стороне были все королевские отпрыски: они прикончили бы любого, кто попробовал бы помешать их разгульной жизни.

Бедные юноши! Они все верили в него и полагали, что каждое слово его — истина.

Таким образом, его идеи стали распространяться все шире и шире. Мир катился к гибели. И тогда как-то ночью с неба спустился ангел и объявил священнику, что жить ему осталось всего двадцать четыре часа. Священника бросило в дрожь, он стал умолять хоть немного продлить ему жизнь.

Но ангел был неумолим и сказал, что это невозможно.

— Зачем тебе жизнь, ты, грешник? — спрашивал он.

— О сэр, сжальтесь над моей бедной душой! — молил священник.

— Нет, нет! А разве у тебя есть душа? Скажи пожалуйста! И как же ты это обнаружил?

— Она бьется во мне с той минуты, как ты появился, — ответил священник. — И каким же я был дураком, что не подумал о ней раньше.

— Набитым дураком, — согласился ангел. — Чего стоило все твое учение, если оно не подсказало тебе, что у тебя есть душа?

— Ах, милорд, — вымолвил священник, — если мне суждено умереть, скажите, скоро я попаду в рай?

— Никогда, — был ответ ангела. — Ты же отрицал рай.

— О милорд, а в чистилище я попаду?

— Чистилище ты тоже отрицал. Ты отправишься прямо в ад! — сказал ангел.

— Как, милорд, но ведь я отрицал и ад! — возразил священник. — Стало быть, и туда Вы не можете меня отправить.

Ангел был слегка озадачен.

— Ну хорошо, — молвил он. — Я тебе скажу, что я могу для тебя сделать. Выбирай: или ты останешься жить на земле хоть до ста лет и наслаждаться всеми земными радостями, но потом полетишь на веки вечные в ад, или через двадцать четыре часа умрешь в ужасных мучениях, но зато потом попадешь в чистилище и останешься там до Страшного суда. Правда это будет возможно только, если ты сумеешь найти верующего, и тогда его вера послужит залогом твоего прощения, и твоя душа будет спасена.

Не прошло и пяти минут, как священник принял решение.

— Пусть я умру через двадцать четыре часа, — сказал он, — лишь бы только душа моя была спасена.

Тогда ангел дал ему все указания, как поступать, и улетел.

Священник тут же вошел в большой зал, где сидели все его ученики и королевские сыновья, и обратился к ним:

— Скажите мне правду, и пусть никто из вас не побоится противоречить мне! Скажите, вы верите, что у человека есть душа?

— Учитель, — отвечали они, — когда-то мы верили, что у человека есть душа, но, следуя твоему учению, мы в это больше не верим. Нет ни ада, ни рая, ни Бога! Вот что нам известно, потому что ты учил нас этому.

Священник побледнел от страха и выкрикнул:

— Послушайте! Я учил вас ложно. Бог есть, и человеческая душа бессмертна! Теперь я верю во все, что я раньше сам отрицал.

Однако голос священника потонул во взрыве смеха, так как ученики решили, что он испытывает их умение вести спор.

— Докажите это, учитель! — закричали они. — Докажите! Разве кто-нибудь видел Бога? Разве кто-нибудь видел душу?

И весь зал сотрясался от смеха.

Священник поднялся, чтобы ответить им, но не мог выдавить ни слова. Все его красноречие, вся сила его доводов покинули его. И он не нашел ничего лучшего, чем воздеть к небу руки и возопить:

— Бог есть! Бог есть! Господи, прости мою грешную душу!

Но все стали потешаться над ним и повторять его же слова, которым он их научил:

— Покажи нам его! Покажи нам твоего Бога!

И он бежал от них в смертельном страхе, убедившись, что никто из них больше не верит. Как же ему теперь спасти свою душу?

Тут он вспомнил о жене. «Она-то уж верит, — решил он. — Женщины никогда не отказываются от Бога!»

И он пошел к ней. Но она сказала, что верит только тому, чему он ее учил, что хорошая жена должна верить только своему мужу, ему одному и никому больше ни на небе, ни на земле.

Тогда его охватило отчаянье, он бросился вон из дома и стал спрашивать каждого встречного, верят ли они. Но ответ был все тот же: «Мы верим только тому, чему Вы нас учили», — ведь его учение разошлось по всей стране.

У него чуть не помутился рассудок от страха, потому что истекали последние его часы. И он бросился на землю в каком-то пустынном месте и принялся громко рыдать от ужаса, что так быстро приближается час его смерти.

В это время мимо него прошел маленький мальчик.

— Да поможет тебе Господь Бог! — сказал мальчик.

Священник так и вскочил.

— Ты веришь в Бога? — спросил он.

— Да, я пришел из дальних стран, чтобы все о нем узнать, — ответил ребенок. — Не окажете ли Вы мне услугу, направив в лучшую здешнюю школу?

— И лучшая школа, и лучший учитель здесь рядом, — сказал священник и назвал свое имя.

— О нет, только не он, — возразил ребенок. — Ведь мне говорили, что он отрицает Бога и небо, и ад, и даже человеческую душу, потому что она невидима. Однако я в два счета могу опровергнуть его.

Священник поглядел на ребенка с серьезностью.

— Но как? — спросил он.

— Да очень просто, — ответил ребенок. — Я бы попросил его показать мне его жизнь, если он верит, что она существует.

— Но он бы не мог этого сделать, дитя мое, — сказал священник. — Жизнь человека нельзя увидеть. Она существует, но только невидимой.

— Тогда если человеческая жизнь существует, хотя мы ее и не видим, может существовать и человеческая душа, пусть невидимая, — ответил ребенок.

Когда священник услышал такой ответ, он упал перед ребенком на колени и заплакал от радости, потому что он знал — теперь его душа спасена. Наконец-то он встретил человека, сохранившего веру. И он рассказал ребенку всю свою историю — о своей испорченности и гордыне, о преступном богохульстве и о том, как к нему спустился ангел и поведал ему о единственном пути его спасения.

— А теперь, — сказал он ребенку, — возьми вот этот нож и ударь им меня в грудь, и терзай мою плоть, пока не увидишь на моем лице бледности смерти. И тогда, — если я умер, от моего тела должно отлететь нечто живое, — это знак для тебя, что душа моя предстала пред Богом. И когда ты это увидишь, беги скорее к моей школе и созови всех моих учеников, чтобы они пришли и убедились, что душа их учителя покинула его тело, а все, чему он учил их, была ложь, ибо Бог есть и он наказует грешника, и рай есть, и ад, и у человека есть бессмертная душа, которой суждено либо вечное счастье, либо вечные муки.

— Я помолюсь, — сказал ребенок, — чтобы набраться смелости исполнить Вашу просьбу.

И он опустился на колени и начал молиться. Потом встал, взял нож и вонзил его священнику прямо в сердце, и еще раз, и еще, пока не растерзал его плоть. И все равно священник еще жил, хотя страдания его были ужасны. Но пока не истекли двадцать четыре часа, он не мог умереть.

Наконец мучения кончились, и покой смерти отразился на его лице. И тогда ребенок увидел прелестное живое существо с четырьмя белоснежными крылышками, которое поднялось в воздух от мертвого тела и запорхало над головой мальчика.

Он бросился за учениками. И только они увидели это существо, как сразу поняли, что это душа их учителя. Они с удивлением и трепетом следили за ней, пока она не скрылась из глаз за облаками.

Это была первая бабочка, которую увидели в Ирландии. А теперь люди знают, что бабочки — это души умерших, которые ждут, когда их впустят в чистилище, чтобы через муки обрести чистоту и покой.

Да, но после этого случая школы Ирландии совсем опустели. Люди рассуждали так: стоит ли отдавать детей в ученье, если даже самый ученый человек в Ирландии всю жизнь заблуждался?

ЮНЫЙ ПОЛЛАРД И ОКЛАНДСКИЙ ВЕПРЬ Английское предание

Давно это было, на севере Англии тянулись тогда дремучие леса, бродили в них дикие звери — медведи, барсуки, кабаны, — и встреча с таким зверем не сулила путнику ничего доброго. И вот одной осенью завелся в окрестностях Окландского замка, что в графстве Дарем, свирепый кабан, который навел страх на всю округу.

Был этот вепрь огромен и страшен, на морде у него топорщилась черная щетина, из пасти торчали изогнутые клыки, маленькие глазки злобно рыскали из стороны в сторону, а бегал он так быстро — на коне не угонишься.

Питался вепрь травой, корешками и тем, что растили крестьяне на полях, да не столько съедал, сколько вытаптывал. Он ненавидел всех других тварей, но больше всего ненавидел людей; по вечерам хоронился в кустах, поджидая крестьянина, устало бредущего с поля. Живым от него никто не уходил.

Земля в округе принадлежала богатому и могущественному даремскому епископу, хозяину Окландского замка. Вепрь так застращал окрестных крестьян, что не выдержали они и написали письмо епископу, слезно умоляя помочь им в беде: даже днем нет спасенья от лютого зверя, а как солнце сядет — и за калитку носа не высунешь.

Согласился епископ, что дело плохо, и обещал по-королевски наградить храбреца, который убьет вепря.

Молодые люди, однако, качали головами. Сколько смелых рыцарей приезжало из южных графств сразиться с вепрем, немало убитых драконов и других чудовищ было на их счету. И что же? Ни один не вернулся из леса Этерли-дин, в котором было логово вепря. Какой толк в награде, рассуждали местные храбрецы, если некому ее получать?

Нашелся все-таки юноша, которого прельстила обещанная награда. Это был младший сын старинного рода по имени Поллард: ему не маячили ни деньги, ни родовой замок, оставалось надеяться на самого себя.

«Недурно придумано — наградить смельчака по-королевски, — сказал он себе. — Но мертвым награда не нужна. Вепрь убивает не только крестьян — сколько вооруженных рыцарей погибло, сражаясь с ним. Видно, вепрь не только силен, но и хитер. Значит, надо разведать его повадки. И сначала потягаться с ним хитростью. А не выйдет — помериться силой».

Оставил дома юный Поллард меч, коня, доспехи, сунул в карман ломоть хлеба и кусок сыра и пошагал в лес Этерли-дин, где хоронился вепрь. Идет, вслушивается в каждый шорох, вглядывается в звериные тропы. Наконец напал на след вепря и много дней крался по его пятам. Ночью зверь петлял по лесам и полям, днем отсыпался в своем логове и ни разу не почуял близости человека.

Прошел месяц, юный Поллард все разузнал о вепре — зверь огромен и свиреп, силен и проворен. К тому же на редкость прожорлив. Ест все подряд, но больше всего любит буковые орешки — они толстым слоем устилали землю в буковых лесах. Вызнал Поллард, где вепрь отсыпается днем — в самой глубине леса, в гуще могучих буков. Нашатавшись вдоволь по окрестностям, вепрь под утро возвращался в свою чащобу, лакомился буковыми орешками и валился спать.

Теперь юный Поллард знал, что ему делать. Взял кривой, как серп, меч, оседлал свою лошадь и поскакал вечером к одинокой ферме, стоявшей у самого леса Этерли-дин; оставил лошадь на соседней ферме и пошел в лес. Он знал, что до рассвета вепрь не вернется, будет рыскать по округе и только под утро явится в Этерли-дин, набьет брюхо буковыми орешками и заснет у себя в логове. Нашел Поллард высокий развесистый бук, что рос в двух шагах от логова вепря, — он еще раньше его заприметил. Залез на него, натряс целую гору орешков, чтобы вепрь налопался до отвала и поскорее заснул.

Чуть только забрезжило на востоке, послышалось приближение вепря: сопит, хрюкает, роет носом опавшие листья. Вдруг стало тихо-тихо: зверь учуял приготовленное Поллардом угощение. И сейчас же раздалось торопливое чавканье, как будто вепрь куда-то очень спешил. Поллард думал, что натряс орешков на целое стадо кабанов, но видно, у этого вепря брюхо было бездонное — он все ел, ел и никак не мог насытиться. У Полларда затекли ноги, онемела рука, сжимавшая меч, но он не смел шелохнуться: у вепря такое чутье, что малейший шорох мог испортить все дело.

Наконец съеден последний орешек. Зверь хрюкнул от удовольствия и тяжело двинулся к логову, с шумным вздохом улегся на землю, повернулся на бок и зажмурил глаза, разомлев от такой сытной еды.

Дождавшись, когда вепрь как следует разоспится, Поллард осторожно спустился с дерева и не дыша пополз к логову — надо убить вепря, пока он спит. Но не тут-то было, зверь и спящий учуял опасность: с ужасающим рыком поднялся он на ноги и ринулся на юношу — тот едва успел отскочить в сторону. Хоть вепря и разморило от еды, все равно это был хитрый и опасный соперник.

Весь день сражались в Этерли-дине Поллард и вепрь, и ни тот, ни другой не могли одержать верх. Вот уже и солнце село, на небе зажглись одна за одной звезды, и юный Поллард стал уставать — вепрь теснил его все дальше и дальше в дебри дремучего леса. Часы на Окландском соборе пробили полночь. Поднапрягся Поллард, собрал все силы и вот уже стал одолевать зверя. Всю ночь при свете звезд длилось единоборство. Только когда первый луч солнца позолотил верхушки деревьев, размахнулся Поллард мечом во всю ширь плеча и убил вепря.

В полном изнеможении, с кровоточащими ранами, нагнулся он над мертвым зверем и еще раз подивился его громадности: да, такое чудище могло причинить еще много бед. Теперь скорее на ферму, вскочить в седло и скакать с хорошей вестью к епископу. Но юный Поллард не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Тяжело вздохнув, он раскрыл зверю пасть, отсек язык и спрятал его в карман; затем доковылял до зарослей папоротника, зарылся в пожухлую зелень, свернулся калачиком и тотчас уснул.

Спал он весь день. Сон его был так крепок, что не пробудило его ни пение птиц в кронах над головой, ни кролики, шуршащие совсем рядом, ни лисица, кравшаяся мимо на своих бархатных подушечках.

Не слышал он и всадника, который скакал после полудня как раз вдоль этой опушки. Увидев огромного кабана, лежащего неподвижно, он подъехал ближе и спешился.

«Эге, да, никак, тот самый вепрь, за которого епископ обещал по-королевски наградить», — подумал он. Оглянулся кругом — никого: видно, вепрь погиб, сражаясь с каким-то другим зверем.

— А почему бы мне не получить награды? Кто узнает, что не я его убил? — сказал он себе.

Отрубил зверю голову, привязал к седлу и, радуясь такой удаче, поскакал в Окландский замок.

Тут вскоре проснулся юный Поллард, потянулся, вскочил на ноги — пора и за наградой ехать. Вот только умыться бы в соседнем ручье. Сделал два шага, вдруг видит — о ужас! — вепрь-то без головы. Поллард чуть сам замертво не упал.

— Было бы мне тут же ехать к епископу, — сокрушался он. — Но ведь я на ногах не держался, шутка ли — весь день и всю ночь биться с диким вепрем. Кто угодно заснул бы. И вот все мои старания, смертельная схватка — все, все зря. Награду вместо меня получит ловкий обманщик. Но может, еще не поздно? Может, я еще успею попасть к епископу и докажу, что я победитель вепря?

И Поллард со всех ног бросился на ферму, где оставил лошадь. Вскочил в седло и стрелой понесся в Окландский замок.

— Мне нужно видеть епископа! — крикнул он страже, преградившей ему путь. — Меня зовут Поллард. Я убил вепря и прискакал за обещанной наградой.

— Может, ты и убил, — отвечает стража, — но только что в замок прискакал незнакомец, и у него к седлу приторочена голова вепря. Так, наверное, все-таки он победитель.

Юный Поллард поднял в ответ такой шум, что стража, спокойствия ради, пропустила его в замок, а мажордом провел в зал церемоний, где епископ во всем своем облачении принимал посетителей. Как раз в этот миг перед ним предстал незнакомец, держащий голову вепря, а приближенные и слуги собрались вокруг и, охая, разглядывали страшные клыки, восхищаясь победителем и завидуя его счастью.

Только что юный Поллард вступил в зал, епископ мановением руки воцарил тишину и, благосклонно гладя на незнакомца, промолвил:

— Храбрый незнакомец, ты освободил наш край от ужасного бедствия и за свою отвагу будешь награжден по-королевски.

— Стойте, Ваше Преосвященство! — воскликнул Поллард, раскидывая слуг, которые пытались задержать его. — Вепря убил я, а не этот чужеземец.

И Поллард рассказал, как бился с чудовищем весь день и всю ночь, как упал на землю в полном изнеможении и проспал до вечера.

— Возможно, возможно, — с насмешкой проговорил незнакомец. — Тем не менее вепря убил я. И у меня есть доказательство. — Он поднял высоко голову вепря и бросил ее к ногам епископа.

— Голова доказывает только то, что ты ее отрубил, — возразил юный Поллард, сунул руку в карман, достал язык вепря и бросил его на пол рядом с головой. — Вот свидетельство, что я настоящий победитель.

Медленно поглаживая бороду, епископ посмотрел на язык, на голову, потом перевел взгляд с юного Полларда на заезжего гостя. Он был человек мудрый и сразу понял, кто из двух говорит правду.

— Откройте пасть вепрю и посмотрите, есть ли у него язык, — приказал он.

Слуги поспешили выполнить приказание, и незнакомец, зная, кто прав, круто повернулся и чуть не бегом покинул зал. Вскочил во дворе на коня и умчался прочь, только его и видели.

И тогда юный Поллард стал рассказывать, как он целый месяц выслеживал вепря, выведал все его повадки, как придумал убить вепря, когда он уснет, сморенный усталостью и любимой едой.

— Поразительно! — восхищенно воскликнул епископ. — Ты поистине заслужил величайшую награду. Теперь слушай, в чем она состоит. В этот час я всегда ухожу обедать. Возвращайся к концу моей трапезы. Вся земля, что ты объедешь за время, пока я ем, будет твоя.

И епископ подал прислуге знак растворить двери в столовую.

— Сколько времени обедает епископ? — спросил юный Поллард у привратника, выйдя во двор.

— Обычно около часа, — ответил тот, — но я видел восхищение епископа и уверен, что сегодня он продлит трапезу.

— Отлично, — обрадовался юный Поллард, оседлал кобылу и не спеша выехал из ворот замка.

Епископ, как и думал слуга, на сей раз не торопился, и обед растянулся на полтора часа.

— Ну как, юный Поллард уже вернулся? — спросил епископ.

— Вернулся? Мой господин, он ожидает в зале добрых три четверти часа, если не больше.

— В самом деле? — Лицо епископа расплылось в довольной улыбке. — Он, очевидно, столь же скромен, сколько храбр. Я сразу подумал это, только увидел его. Да и то сказать, я ведь знаток человеческого сердца.

Величавой походкой прошествовал епископ обратно в зал церемоний. При виде его юноша упал на одно колено, епископ улыбнулся, милостиво протянул руку, и Поллард поцеловал бриллиантовый перстень, играющий всеми цветами радуги.

— Мне сказали, что ты уже давно ждешь меня. А ведь ты мог бы объехать в два раза больше земли за то время, что я подарил тебе, — любезно проговорил он.

— Знаю, мой господин, — ответил Поллард с тонкой улыбкой.

— Какой необыкновенно скромный юноша, — удивился епископ. — И сколько же земли ты объехал?

— Вокруг Вашего замка, Ваше Преосвященство, — сказал юный Поллард.

Улыбка исчезла с лица епископа.

— Вокруг моего замка? — повторил он.

— Да, Ваше Преосвященство.

— Вокруг моего замка… — опять повторил епископ.

Не отводя глаз от юного Полларда, он медленно опустился в кресло и, откинув назад голову, вдруг безудержно захохотал. Все придворные и слуги поглядели друг на друга и тоже давай смеяться, покачают головой и опять закатятся.

— Но ведь я должен был сообразить, — сказал наконец епископ, переводя дыхание и вытирая бегущие по щекам слезы, — что человек, сумевший перехитрить вепря, окажется слишком твердым орешком для такого простака, как епископ. — Вздохнув, он устремил взгляд на юного Полларда, стараясь прочесть его мысли: — Так ты, значит, претендуешь на мой замок? — проговорил он задумчиво.

— Его Преосвященство дал обещание, — напомнил ему юный Поллард.

— Верно, верно. Но мне кажется, ты не совсем ясно представляешь, что значит владеть замком. Прежде всего в нем круглый год сыро и холодно. Сейчас у тебя нет ревматизма, а поживешь в замке годок-другой, и кости заноют, как у старика. А сколько надо запасать дров, сколько я плачу слугам… — Епископ тяжело вздохнул. — Нет! Младшему отпрыску благородного рода лучше всего иметь собственную землю.

И епископ приказал слуге подать ему карту. Развернув пергамент, он оглядел свои владения.

— Вот, — сказал он, ткнув в карту пальцем, — видишь, отличная земля. Тут и охотничьи угодья, и поля, а на этом бугре можно построить небольшой замок, удобный и теплый, на нынешний манер.

Посмотрел епископ на юного Полларда и опять рассмеялся. И все тоже засмеялись, некоторых даже слеза прошибла. Вот так и выкупил епископ свой замок у юного Полларда. А на фамильном гербе Полларда появилась с тех пор рука, сжимающая кривой, как серп, меч.

ПРАВАЯ РУКА СВЯТОГО УЛТЕНА Ирландская легенда

Когда-то Бог одарил Святого Ултена сверхъестественной силой. И только один человек в целой Ирландии знал, в чем сила Святого Ултена. То был сам Ултен.

Великое бедствие обрушилось на Ирландию в сороковых годах шестого столетия — Черная Смерть. Пришлось закрыть все ирландские школы и разослать учеников по домам, где многие из них уже не застали родителей в живых. И Святой Ултен открыл тогда дом для осиротевших детей и заменил многим и многим из них мать и отца.

У знаменитого Онгуша Неудачника записана легенда из тех времен как раз об этом человеке.

Случилось так, что к берегам Ирландии прибыла вражеская флотилия. И Дармид, верховный король Ирландии, послал гонца с этой тревожной вестью к Ултену, моля его заступиться перед Богом и отвести новую беду, грозящую злосчастному королевству.

Эта весть была передана Ултену как раз в тот момент, когда он кормил детей. Но он поднял против вражеской флотилии свободную левую руку — вызвал бурю и потопил все корабли. А когда к нему явились с благодарностью, он ответил с укором:

— Стыдитесь! Нельзя разве было подождать, пока освободится и правая моя рука? Уж если бы я поднял правую руку, ни одного чужеземного захватчика не знала бы впредь Эйре!

В старину говорили:

Соломон был мудр, Самсон — силен, Мафусаил прекрасно знал жизнь, но даже все трое вместе не разули бы босоногого.

ЗАЧАРОВАННЫЙ ГЕРОЙД ЯРЛА Ирландская легенда

В далекие времена в Ирландии среди знаменитых Фитцджеральдов был один великий человек. Звали его просто Джеральд. Однако ирландцы, относившиеся к этому роду с особым почтением, величали его Геройд Ярла, то есть Граф Джеральд. У него был большой замок у самого Маллимаста или, вернее, надежная крепость, устроенная внутри холма, окруженного земляным валом. И когда бы правители Англии ни нападали на его родную Ирландию, именно он, Геройд Ярла, всегда выступал на ее защиту.

Он не только в совершенстве владел оружием и всегда шел первым в сражениях, но был также силен и в черной магии и мог принимать чей угодно облик. Его жена знала об этом его искусстве и много раз просила мужа открыть ей хотя бы одну из его тайн, но тщетно. В особенности же ей хотелось, чтобы он предстал перед ней в каком-нибудь диковинном образе, однако он все время откладывал это под тем или другим предлогом.

Но она не была бы женщиной, если бы в конце концов не настояла на своем. Только Геройд предупредил ее, что если она хоть сколько-нибудь испугается в то время, как он изменит свой обычный облик, он уж не обретет его вновь, пока не сменятся многие и многие поколения.

Что! Да разве она достойна быть женой Геройда Ярла, если ее так легко испугать! Пусть только он исполнит ее прихоть, тогда увидит, какой она герой!

И вот в один прекрасный летний вечер — они как раз сидели в это время в гостиной — Геройд на миг отвернулся от жены, пробормотал несколько слов, и не успела она и глазом моргнуть, как он вдруг исчез, а по комнате закружил красавец щегол.

Госпожа и в самом деле оказалась храброй, как и говорила, но все же чуть испугалась, хотя прекрасно овладела собой и оставалась спокойной, даже когда щегол подлетел к ней, уселся ей на плечо, встряхнул крылышками, притронулся своим маленьким клювом к ее губам и залился чарующей песней. Щегол кружил по гостиной, играл с госпожой в прятки, вылетал в сад, возвращался обратно, усаживался к ней на колени и притворялся спящим, потом опять вспархивал.

И вот когда обоим уже надоели эти забавы, щегол в последний раз вылетел на вольный воздух, но тут же вернулся и бросился к своей госпоже прямо на грудь, — за ним следом летел злой ястреб.

Жена Геройда Ярла громко вскрикнула, хотя нужды в том не было никакой: ястреб влетел в комнату с такой стремительностью, что очень сильно ударился о стол и тут же испустил дух. Госпожа отвела глаза от трепыхавшегося ястреба и посмотрела туда, где только что находился щегол, но уж больше никогда в своей жизни она не увидела ни щегла, ни самого Геройда Ярла.

Раз в семь лет по ночам граф объезжает на своем скакуне низменность Карра, что в графстве Килдэр. В тот день, когда он исчез, серебряные подковы его скакуна были толщиною в полдюйма. Когда же подковы эти станут тонкими, словно кошачье ушко, Геройд Ярла снова вернется к жизни, выиграет великую битву с англичанами и будет верховным королем Ирландии целых двадцать лет — так рассказывает легенда.

А пока Геройд Ярла и его воины спят в глубокой пещере под скалой Маллимаста. Посредине пещеры, во всю ее длину, вытянулся стол. Во главе стола сидит сам граф, а по обеим сторонам от него один за другим в полном вооружении все его воины. Их головы покоятся на столе. Боевые кони их взнузданы и оседланы и стоят позади своих хозяев, каждый в своем стойле.

Но придет день, когда сын мельника, который родится с шестью пальцами на каждой руке, затрубит в рог и кони забьют копытами и заржут, а рыцари проснутся и вскочат в седла, чтобы ехать на войну.

В те ночи, когда Геройд Ярла объезжает низменность Карра, случайный путник может увидеть вход в эту пещеру. Около ста лет назад один барышник оказался таким вот запоздалым путником, к тому же он был подвыпивши. Он заметил в пещере свет и вошел. Освещение, полная тишина и вооруженные воины так потрясли его, что он тут же протрезвел. Руки у него задрожали, и он уронил на каменный пол уздечку. Легкий шум гулким эхом разнесся по длинной пещере, и один из воинов — тот, что сидел к барышнику ближе других, — приподнял голову и спросил охрипшим голосом:

— Уже пора?

Но барышник догадался ответить:

— Пока еще нет, но уже скоро.

И тяжелый шлем снова упал на стол.

Барышник постарался поскорее выбраться из пещеры, и с тех пор никто больше не слышал, чтобы кому-нибудь еще привелось в ней побывать.