Тринадцатый наследник

5

Уже перевалило за полдень, когда к стражникам, несущим вахту около ворот городской тюрьмы, подошел стройный юноша. На голове его красовалась роскошная шляпа, из-за правого плеча торчала рукоять меча, а в руках молодой человек держал гитару. Да, да! Именно гитару. Деньги творят чудеса и за щедрую плату шатовегерские мастера приладили к деке срочно выточенный по чертежам Ивана (а это был, разумеется, он) новый гриф и снабдили музыкальный инструмент аж шестью струнами!

— Господа, я в вашем прекрасном городе впервые. Мечтаю покорить его своим искусством и первый сольный концерт хотел бы устроить в вашей тюрьме. Это возможно?

Стражники нервно икнули, а потом заржали как ненормальные.

— Сольный концерт…

— В тюрьме…

— Ой, не могу!!!

— Ну ты придурок!

— Вьюнош, — отсмеявшись, дружелюбно шлепнул по плечу Ивана седоусый сержант, — не в том месте ты собрался начинать свою карьеру.

— Ну почему не в том? — пожал плечами новоиспеченный артист. — Я так понял, это тюрьма для особо важных преступников…

— Тут всякие есть, — кивнул сержант, — и особые, и не особые.

— Так ведь не вечно же они будут тут сидеть. Наверняка ведь и политические имеются, — спокойно продолжал пояснять парень, — а политика — дело тонкое. Сегодня ты внизу, а завтра наверху. Вот выйдет на волю такой уважаемый человек и вспомнит про бедного менестреля, скрасившего его тюремный быт дивными песнями.

— А придурок-то с дальним прицелом, — хмыкнул один из стражников.

— А что, может, доложить о нем коменданту?

— Не стоит. — К воротам тюрьмы приближался тучный мужчина в сером камзоле. — Я все слышал. И знаете, мне понравилось предложение этого мальчика. Только ты лишнего чего не напой, — предупредил «менестреля» комендант. — А то здесь на всю жизнь и останешься. Вчера вот нам доставили сюда одного острослова. Памфлет на нашего префекта накатал. Теперь в одиночке дифирамбы ему поет, да вот беда — никто не слышит. Стены в моей тюрьме толстые. Ну как, еще не испугался?

— Немножечко. Но я надеюсь на вашу доброту, господин, э-э-э… не знаю вашего титула, уважаемый.

— Гуко. Обращайся ко мне господин Гуко или просто комендант. Ну пошли, сейчас я как раз откушивать буду, а ты мне будешь петь. Только меч придется сдать. Посторонним с оружием сюда нельзя.

— Да какой это меч, — дружелюбно улыбнулся Иван, — это так, психологическое оружие. Можно, я его оставлю при себе? А то у вас там всякие в тюрьме сидят. Мало ли чего.

— Не понял. Что значит «психологическое оружие»?

— Ну… иду я, скажем, по улице, а тут лихие люди. Видят, у меня вроде бы меч при себе — и драпать. А на самом деле… Да вы сами посмотрите.

Студент извлек из ножен свое «психологическое оружие» и протянул его коменданту рукояткой вперед. Господин Гуко взвесил меч в руке и оглушительно расхохотался.

— А ты шутник! Вместо меча с игрушкой ходишь?

— Ну да. Только вы его обо что-нибудь не стукните, рассыплется. А мне еще им бандитов пугать. Я ведь, знаете, певец, а не воин. С ножиками обращаться не умею, — доверительно сообщил Иван. — Мое оружие вот! — тряхнул он гитарой.

— Забирай, — вернул юноше «игрушку» комендант. — Пошли, продемонстрируешь нам свое искусство. Если хорошо споешь, глядишь, и денежек тебе отсыплю.

Ивана провели в тюремный двор, разделенный на две части высокой металлической решеткой. На одной половине толпились заключенные в клетчатых робах, на другой стоял обеденный стол, ломившийся от яств. Господин Гуко направился прямо к нему, примостил свое седалище в кресле, пристроил за воротник кружевного жабо слюнявчик, взял в руки вилочку и ножик и приступил к трапезе под скучающие взгляды заключенных по ту сторону решетки.

Иван быстро просканировал взглядом толпу арестантов, но своей подруги среди них не обнаружил. Там были лишь одни мужчины.

— Ну шево рот ражжявил? Нашинай! — прошамкал комендант.

— Один момент… Господин Гуко, а можно задать один вопрос?

— Жадавай.

— А почему вы обедаете не в своем кабинете, а в тюремном дворе, да еще и в присутствии заключенных?

Комендант, наконец-то дожевав свой кусок мяса, проглотил его и соизволил ответить:

— Для их же блага стараюсь. Их-то в камерах баланда ждет: один капустный лист на десятерых, а здесь винцо из монастырских подвалов моего лучшего друга аббата Фемиона, зайчатина, телятина. Вот они сейчас смотрят, как я вкушаю этот великолепное жаркое из оленины, запиваю его прекрасным вином, и думают о том, каких радостей жизни лишились вместе со свободой. Проникаются. Глядишь, к концу срока кто-нибудь и решит с преступным ремеслом завязать.

— Воспитательная акция, выходит? — хмыкнул Иван.

— Она самая.

— И как, помогает?

— Честно говоря, не очень. Я тут каждый день стараюсь, мучаюсь, рискуя здоровьем, брюхо до отказа набиваю, а они, сволочи, морды воротят.

— Ну что ж, удачи вам в ваших праведных делах и приятного аппетита. Уважаемые господа, — начал свое выступление артист, обращаясь одновременно и к тюремщикам, высыпавшим во двор на это бесплатное шоу, и к заключенным на другой стороне двора, — я по натуре пацифист и придерживаюсь мнения, что все люди братья, независимо от того, по какую сторону решетки они находятся. А потому мои песни предназначены как для вас, господа тюремщики, так и для вас, господа арестанты.

Иван тронул струны гитары.

Пел юноша душевно, мягким, приятным баритоном. В детстве с пацанами во дворе ему не раз приходилось давить под гитару блатняка, воображая себя крутым авторитетом (издержки демократизации в новой России, широким потоком изрыгающей чернуху с голубых экранов), и теперь с огромным удовольствием делился этими «культурными ценностями» с шатовегерской братвой и их тюремщиками.

Страдания тюремщика, влюбившегося в арестантку до глубины души, тронули как охранников, к середине песни уже начавших хлюпать носами, так и заключенных, прилипших к решетке с другой стороны тюремного двора. А когда выяснилось, что тюремщик в итоге отпустил на волю несчастную, один из стражников, простонав что-то типа «шакал я позорный!», бряцая ключами, двинулся на женскую половину тюрьмы освобождать какую-то арестантку. Коллеги ключи у него отняли, а преисполнившийся сочувствия комендант в утешение налил ему полный бокал элитного монастырского вина.

Видя, что тюремщики дозрели, Иван переключился на их подопечных. О такой благодарной публике можно было только мечтать. Обработку артист начал с культового шлягера «Генералы песчаных карьеров».

Да, дворовая школа сослужила ему хорошую службу. Первый же куплет заставил умыться горючими слезами зэков, и даже их тюремщики, возможно, впервые в жизни задумались о тяжком детстве братвы в клетчатых робах и их горькой судьбе.

— Еще!!! Еще!!! — взвыли зэки, как только отзвучали последние аккорды душещипательного шансона.

— Про маму что-нибудь! Про маму спой!

И тут произошло то, от чего у коменданта конкретно отпала челюсть. Арестанты начали срывать с голов свои клетчатые шапочки, выуживать оттуда монеты разного достоинства и швырять их под ноги артисту. Медные, серебряные и даже золотые монеты веером летели сквозь прутья решетки.

— Откуда? — выпучил глаза комендант.

— А ты что думаешь, мы здесь на одной баланде сидим? — в запале кричали заключенные. — Нас с воли завсегда конкретно подогревают! Слышь, друг! Про маму что-нибудь дай!

— И про решетки да цепи наши треклятые!

— Про маму! Тут от нашего авторитета из одиночки малява пришла — про маму давай!

Иван подивился скорости прохождения малявы от одиночки до тюремного двора и местного авторитета не разочаровал.

Публика слушала затаив дыхание, лишь изредка судорожно всхлипывая, а уж когда он усугубил тематику шедевром Есенина «Ты жива еще, моя старушка», вновь зарыдали буквально все — и тюремщики, и арестанты. Даже комендант, не выдержав, смахнул со щеки скупую мужскую слезу.

— Душевно поешь, шельма! Да растолкайте вы этих по камерам, пока я не выпустил их всех к чертям собачьим на волю! — рявкнул господин Гуко на своих подопечных. — И прикажите им выдать сегодня праздничный обед!

Как ни велика была сила искусства, но чувство долга заставило тюремщиков выполнить приказ, и скоро тюремный двор опустел.

— Да, уважил, — вздохнул комендант. — Эй, кто-нибудь, притащите сюда еще одно кресло из моего кабинета.

Кресло немедленно было доставлено и пододвинуто к столу. Комендант жестом предложил Ивану подсаживаться.

— Уважил. Замечательные песни поешь, менестрель, — одобрительно прогудел господин Гуко, наполняя кубки вином. — Думаю, надо тебя за это отблагодарить. — Комендант покосился на монеты, до сих пор валяющиеся на земле. — И я отблагодарю тебя по-королевски. По закону все это надо бы конфисковать, — кивнул он на деньги, — но, так и быть, можешь забрать их себе. За твой дивный талант, менестрель!

— Благодарствую.

Они дружно чокнулись и осушили свои кубки до дна.

— Знаете, господин Гуко, а ведь вы можете отблагодарить меня и иначе, — приступил к делу Иван.

— Как?

— Признаюсь честно, я напросился на этот концерт не без задней мысли. Очень мне понравилась одна ваша заключенная. Ее сегодня утром доставили сюда в Гауэр.

— Да? Еще не видел. Утром меня здесь не было. Хочешь навестить красотку в одиночной камере? — сально улыбнулся комендант. — Да ты не красней, не красней, не смущайся. Дело молодое, понимаю.

— Я имел в виду не совсем это, — старательно изображая смущение, робко сказал Иван. — Она мне так понравилась, что у меня к ней… как бы это сказать… самые серьезные намерения. Если бы вы по доброте душевной пошли мне навстречу…

— Ну?

— Отпустите ее со мной.

— Освободить? — опешил господин Гуко. — Выпустить из тюрьмы?

— Совершенно верно. Ну подумайте сами, что ее здесь ждет? Уж не знаю, что она там натворила, но вид производит очень порядочной девушки. А здесь наберется всяких привычек нехороших от сокамерниц. А вот если я возьмусь за ее воспитание, гарантирую наставить заблудшую душу на путь истинный и сделать добропорядочной гражданкой, честно работающей на благо королевства и исправно платящей налоги. Опять же и вам хлопот меньше, и казне лишний раз не тратиться на содержание лишнего рта в тюрьме. Как видите, одни сплошные плюсы!

— Красиво излагаешь! — восхитился комендант. — Прямо сейчас бы пошел и отпустил ее с богом…

— Но? — вопросительно вскинул брови юноша.

— Но такое дело замазывать надо. Чтоб бумажки нужные из дела убрать, судейским денежку отвалить, стряпчим, ну и еще кое-кому, — многозначительно сказал комендант.

— Того, что там лежит, — кивнул на землю Иван, — хватит?

— С ума сошел?! Чтоб это дело замять, как минимум двадцать золотых надо, а там и пяти не наберется.

Иван скрипнул зубами и начал мысленно сыпать проклятия. После всех трат по подготовке внедрения в тюрьму у него осталось всего два золотых. Вместе с щедрыми чаевыми зэков семь. Не хватает еще тринадцать! Вот когда он пожалел, что перед уходом из дома номер шесть по улице Стряпчих не выгреб из ящика все до последней монетки. Теперь там делать нечего. Городская стража наверняка уже перерыла весь дом сверху донизу, и ничего ценного там уже нет.

Однако, как оказалось, этим дело не закончилось.

— Но двадцать монет — это для простой уголовницы, а, судя по твоему описанию, девочка из благородных. — Комендант кинул сочувственный взгляд на парня. — А это уже дороже. Пятьдесят монет. Зато подчистим бумажки так, что никто не подкопается.

— Это как?

— Подведем дело под самоубийство или внезапный приступ очень опасной болезни. В таких случаях тело обычно сжигают, чтобы не допустить распространения заразы. Так что добудешь денежки, приходи, договоримся.

— Я постараюсь добыть нужную сумму еще до вечера, господин комендант, — решительно сказал юноша, поднимаясь из-за стола. — Надеюсь, к моей протеже здесь отнесутся чутко и достаточно уважительно, пока я не добуду нужную сумму. А это, — указал глазами Иван на лежащие на земле деньги, — оставляю в качестве аванса.

— Уже уходишь? — расстроился господин Гуко. — А я надеялся, ты мне еще чего-нибудь споешь.

— И рад бы доставить вам такое удовольствие, — развел руками юноша, — но теперь у меня появилось очень срочное дело. Думаю, нет смысла объяснять какое.

— Разумеется. Уверен, что тебе с такими талантами добыть какие-то жалкие пятьдесят золотых не составит ни малейшего труда.

— Ну да, — удрученно хмыкнул Иван, — вышел с гитарой на площадь…

— Какая площадь! Там тебе накидают одних медяков. Ладно, так и быть. Нравишься ты мне, вьюнош. Дам я тебе один адресок. Там наши клиенты собираются. Ну те, кто еще не у нас… но скоро будут. Вот они-то тебе с твоим репертуаром…

— А вот это уже другое дело, — воспрянул духом Иван. — Диктуйте адрес.

Комендант поозирался, поманил к себе пальцем менестреля и прошептал ему на ухо координаты клиентов его заведения.

— Все понял?

— Все.

— Вот и умничка. Эй, кто-нибудь! Проводите менестреля… а как тебя, кстати, зовут?

Иван тут же вспомнил инструкции Вианы и на всякий случай не стал светить ни то, ни другое имя.

— Маэстро. Зовите меня просто Маэстро.

— Да будет так. Проводите менестреля Маэстро. Как говорится, на свободу с чистой совестью! — тяжеловесно пошутил комендант и оглушительно расхохотался.

Причину его веселья Иван прекрасно понимал. У господина Гуко сегодня был очень удачный день: и концерт, можно сказать на халяву, послушал, а теперь еще впереди забрезжил солидный довесок к жалованью в размере пятидесяти золотых.

— До скорой встречи, господин Гуко. Я не заставлю себя ждать. Надеюсь еще до заката солнца вновь постучаться в вашу гостеприимную обитель.

Иван отвесил коменданту легкий поклон и энергичным шагом направился к воротам Шатовегерской тюрьмы.