ТриНити

Часть 2 Глава 13

Лис плыл в теплом световом потоке. Этот был последний. Он не мог их различить внешне. Только нырнув внутрь, только проплыв в луче, он мог бы сказать, бывал он тут или нет. Каждый из семи отличался ощущением.

Музыкант сказал бы, что у каждого из них своя нота. Художник выделили бы в каждом свой особенный оттенок света. Лис в каждом луче испытывал свое особенное ощущение. Как под разными одеялами — это прохладное, это колется, это мягкое, а это соскальзывает… Шесть лучей он уже опробовал. Шесть путей из семи. Шесть путей в никуда. Он подплывал к другой звезде, но не мог прорваться в сам мир. Яркое сияние, ореол, блеск, то, что окружает мир, ослепляло его, не давая заглянуть за завесу. Ослепляло слепца. Вот ирония. Лис тер глаза, возвращался к своему миру и начинал путь заново. Он очень боялся забыть ощущение. Очень боялся, что лучи изменятся, и ему придется проверять каждый заново, он хотел проверить все за один раз.

К седьмому лучу он уже не верил в успех. Он думал, что эти сны могли быть просто плодом воспаленного Алиного разума, что даже если это не так, то его теория о связке миров могла быть в корне ошибочной, и рыжая девушка обитает не в одной связке с нашим миром, а в каком-нибудь из зеркальных. Вот сколько звезд. Совсем рядом. И не связаны. Он думал, что никогда не сможет нырнуть в чужой мир, ведь не пускало его Мироздание раньше, с чего бы пустило теперь. Но, с другой стороны, он никогда не мог взлететь так высоко. Раньше он не мог оторваться от своего мира, а сейчас плывет по сети. Шесть лучей. Шесть тяжелых дорог. Шесть преодоленных сомнений. Остался седьмой путь.

Лис осторожно протянул руку. Внутри было тепло и мягко. Почти нежно. Лису это ощущение показалось знакомым. Руки матери, ее грудь с молоком, дающая жизнь и покой. Нет, что-то еще более раннее. Что-то, что все испытывают единожды, а после всю жизнь ищут, но никогда более не находят. Что-то важное, что-то ценное, что-то безумно приятное.

Лис пытался запомнить этот луч каждой клеточкой тела. Растопыривал пальцы, будто мог погладить свет изнутри, крутил головой, даже пытался вдохнуть.

Шаману в какой-то момент даже расхотелось, чтобы этот путь заканчивался, настолько хорошо было внутри, но звезда неумолимо приближалась. Лис прикрыл глаза рукой, ожидая уже привычной световой завесы, но лучи вдруг рассеялись и свет сменился рыжевато-красным сиянием. Лис повел рукой: вода. Абсолютно точно вода. А свет идет сверху. Оттолкнулся, всплыл. Над головой ярко светило зеленое солнце, лениво ползущее по кофейному небу.

Глубоко вдохнул и нырнул обратно. Выход там же, где и вход. Уходил все глубже, толща воды сжимала тело, легкие горели. Выпустил весь воздух. Упрямо нырял глубже. Закружилась голова, перед глазами рассыпались искры, в ушах зазвенело — нудный звон перетянутой струны. Дзынь! И тишина. Все пропало. Легкие уже не горели, а сноп искр перед глазами сложился во вполне отчетливый световой путь. Лис оглянулся. Светло-коричневое небо, зеленое солнце. Я запомню тебя, странный мир. Улыбнулся сам себе и со всех сил рванул к теплой и нежной звезде, которую узнал бы из тысячи.

Пришел в себя еще в воде. Возвращение в сознание немного болезненное. Всегда думал, что это напоминает рождение, а после пережитого сейчас только укрепился в этой мысли. Смерть и возрождение, вот что представляют собой его путешествия. Стало жутко, но времени на философские мысли не было. Чувствовал, что закончился воздух. Надо выныривать. Из последних сил двигал ногами, греб кверху руками. Уже почти перестал чувствовать давление воды, когда понял, что его тащат. Сережка не выдержал.

Лис поднялся над водой и вцепился руками в борт лодки:

— Я здесь, я вернулся, вот, я дышу, видишь? Перестань тянуть. Сейчас. Дай отдышаться, — Шаман уткнулся лбом в обитый железом край и шумно дышал. Сергей слушал: вдох-выдох, вдох-выдох. Уже менее шумные, менее сбивчивые. Шаман здесь, Шаман дышит.

Лис, перебирая руками, дополз до носа лодки и запрыгнул внутрь.

— Все? Можно грести к берегу? — Сергею не терпелось ступить на землю.

— Можем, да, — Шаман шмыгнул носом, помолчал и заговорщицким тоном произнес: — Серег, а я нашел его.

— Кого? — Сергей пытался управиться с веслами и не очень-то вслушивался.

— Мир с коричневым небом и зеленым солнцем. И ржавой водой. Я там был.

Весло стукнуло по уключине, раздался всплеск.

— Эй, — шутливо возмутился Шаман. — Ты вёсла-то не теряй! Я замерз уже, опять нырять.

Лодка неловко качнулась: Серега дернулся в сторону, подхватил весло.

— Нашел?

— Нашел.

— И что? Это все правда?

— А ты не очень-то верил, — может, социальная мимика у Шамана и отсутствовала, но усмехаться голосом он умел.

— Я? Нет, я верил, — Сергей никак не мог прийти в себя, — но не думал… Я думал, ты ей расскажешь что-то, она успокоится. Чаем травяным напоишь.

— Чаю горячего я и сам сейчас бы выпил. Греби давай. Или тебе помочь?

— Не, я уже! — лодка двинулась к берегу. — А что дальше?

— А дальше отогреться и отдышаться. И нырять. Наверное, снова сегодня.

Тринити еле-еле держалась на ногах. Она не могла понять причину своего недомогания: раньше все необходимое она получала в бионических капсулах превентивно, потому не знала ни чувства усталости, ни голода. В этот раз подпитку ей не включили. Зачем восстанавливать работу бионикла, приговоренного к расщеплению?

Профессор, пытавшийся ее поддерживать, подумал, что ее надо бы хотя бы накормить, но времени нет, совсем нет.

— На вот, съешь, — он нашел в кармане одну из сладких пластинок, что были припрятаны у него повсюду — профессор считал, что сладкое помогает думать, а так как думал он много, то и сладостей ему нужно было тоже много.

— Что это? Это еда? — Тринити никогда не ела ничего, кроме серой безвкусной каши. То, что предлагал ей профессор, выглядело странным и почему-то неуместным.

— Еда, конечно. Ты слаба — тебя в капсуле полоскали трое суток. Что ты на меня так смотришь? — профессор поймал недоуменный взгляд бионикла. — У тебя есть зубы, жуешь и глотаешь. Давай! А то упадешь на полпути. Я тебя до моря не донесу, стар я уже.

Аргумент сработал, Тринити на ходу развернула пластинку и отправила в рот. Странные ощущения заставили ее остановиться. Она схватилась рукой за стену и перевела испуганный взгляд на профессора. Тот все понял без вопроса:

— Это называется «сладко». Это вкус. Как запахи. У тебя же есть в базе спектр вкусов. Когда у детей проблемы с печенью, они тебе говорят: «Все горькое», — а когда ты их уговариваешь выпить лекарство, говоришь: «Оно сладкое». Это вкусы. Сейчас тебе сладко.

Тринити на миг даже забыла о том, какая участь ей уготована. Удивление сменилось возмущением. Какой же огромный пласт ощущений был от нее скрыт! Как они могли? Распираемая этим чувством, она даже оторвала руку от стены и выпрямила спину. Профессор истолковал это по-своему.

— О, видишь, тебе сразу лучше. Пойдем. Времени мало, — он подхватил бионикла под руку и потянул вглубь коридора.

Раса борхов, к которой принадлежал профессор, отличалась удивительным долголетием. Другие виды, населяющие этот мир, могли сменить два поколения, а борхи все жили и здравствовали. Только морщин становилось больше, да волосы светлели. Считалось, что чем светлее оттенок, тем меньше борху осталось жить. К старости многие из них уходили из социума и становились отшельниками. Их прибежищем было искусство, религия, наука.

Профессор к тому моменту, когда его кобальтовые волосы выцвели до голубого, занимал почетную должность в институте имени себя. Собственно говоря, этот институт был так назван его, потому что профессор его и основал. Два поколения фиолетовых отер или почти три поколения внешне бесполых вирфов назад.

Однако ни то, что это был его собственный институт, ни то, что он тут жил безвыездно уже много лет, ни то, что он был самым уважаемым и признанным специалистом по биониклам, не избавило его от контроля на пункте охраны. Дрожащей рукой борх протянул идентификационную карту на выходе.

— Профессор, — охранник выглядел спокойным, — у вас пропуск только на одно лицо.

— Вы что, не видите? Это бионикл! — всем своим видом профессор постарался показать, что бионикл это нечто незначительное, ну разве что чуть важнее стула, на котором охранник сидит. Охранник поднялся.

— Я видел распоряжение по этому биониклу. Ей не предписано покидать институт.

— Конечно, не предписано, — профессор, кажется, даже не разыгрывал возмущение, — как ей может быть предписано, если ее завтра расщепляют, — Тринити вздрогнула, но продолжила безучастно смотреть прямо, — А мне нужно достать из ее головы эти чертовы мотивы к посмертной реанимации!

Охранник слышал что-то о том, что разум одного из биониклов трое суток крутили и так и эдак, а данных снять не смогли. Об этом тихо шептались на пересменке и ночью, когда особенно тяжело не спать. Но охранник обязан был соблюдать инструкции.

— Тогда вы тем более не должны ее выводить, профессор.

— Послушайте, мой дорогой, — старик приосанился и попробовал придать себе солидный вид, — я долго занимаюсь биониклами. Очень долго. Мне казалось, я знаю все. Но тут возникает проблема, которую я не могу решить! Я должен, — профессор перешел на крик, от напускной солидности не осталось и следа, — понимаете, я должен знать, что творится в ее проклятой рыжей голове! — старик глубоко вздохнул, поправил растрепанные голубые волосы. — Строго говоря, я не вывожу ее из института. Мне нужна лаборатория в филиале «Дот». Там стоит оборудование, которое давно не используют. Это, знаете ли, — он усмехнулся, — считается негуманным. Но ей, — взмах в сторону Тринити, — ей уже все равно. А мне надо знать!

Охранник повел плечами и что-то поискал взглядом. Наверное, хотел найти какую-нибудь инструкцию на этот случай. Профессор понял, что его взяла и снова напористо обратился к охраннику:

— Если хотите, можете меня сопровождать! Я даже, наверное, буду рад. Она, — пренебрежительный взмах рукой, — Постоянно падает.

На это случай у охранника точно была инструкция:

— Извините, нам запрещено покидать пост, — ввел подтверждение выхода на дисплее. — Постарайтесь вернуться в мою смену.

Профессор что-то фыркнул и потащил Тринити к выходу. Ему удавалось гордо задирать подбородок и старчески шаркать ногами одновременно.

— Профессор, — Тринити окликнула его шепотом, — филиал «Дот» это тот, что на побережье?

— Тот, моя дорогая, тот, — старик некрепко сжал ее руку, а Тринити изо всех сил пыталась сдержать улыбку.