Тришка на Севере

Глава 2

Аэропорт Ана́дырь расположен на берегу бухты или, как её тут называют, Ана́дырского лима́на[2]. Странность в том, что сам город находится на одном берегу, а аэропорт – на другом. Иными словами, как в том коротком анекдоте: «Баня, через дорогу – раздевалка». Стоит сказать, аэропорт ещё называют Угольным. Почему, сейчас поясню.

Следуя нашей давней традиции, позволю себе небольшое отступление, чтобы не забыть. Уверен, такие географические подробности моим любознательным читателям понравятся. Тем более я всегда рассказываю кратко. Да и кроме всего прочего, книги о моих приключениях читают и на Чукотке. Возможно, жителям этого чудесного полуострова будет приятнее вдвойне почитать о своей родной земле. Но не подумайте, что у чукотского народа не было своих писателей. Позже я расскажу вам о таком замечательном человеке, как Юрий Рытхэ́у. Собираясь в дорогу, Андрей Максимович попросил супругу, и та читала именно его книги. Я, естественно, валялся рядом и теперь могу кое-что интересное вам поведать. Но сначала – о той местности, куда мы приземлились.

Анадырский лиман является частью Анадырского залива Берингова моря. В свою очередь, лиман делится на два других крупных залива – залив Онеме́н, куда впадают реки Ана́дырь и Великая, и Канчала́нский лиман, куда впадает река Канчала́н. В собственно Анадырский лиман впадают Третья речка и Автаткуу́ль. Не удивляйтесь таким диковинным и необычным названиям, но это как раз тот случай, когда из песни слов не выкинешь. Хотя, согласитесь, звучит очень красиво. Вот скажите, где вы во всей России встретите такое название – Автаткууль? Такое впечатление, что в нём объединилось с десяток других слов, на деле же оно означает «перегонная река». К сожалению, кого и что она гоняет или перегоняет, я так и не понял, зато у вас есть возможность самостоятельно это выяснить как с помощью художественной литературы, так и с помощью многочисленных справочников. Задача любой книги – стимулировать читателя на поиск и исследование всего нового, необычного, познавательного. И мои повествования не исключение.

А дальше – не менее экзотические названия. Вот я тут иронизировал над котами и вдруг обнаружил, что вышеназванный лиман отделён от Анадырского залива двумя косами – Русской Кошкой и Землёй Ге́ка. На обоих берегах находятся два населённых пункта: с одной стороны, как мы уже знаем, столица Чукотки – город Анадырь, а с другой – посёлок Угольные Ко́пи. Оказалось, друг Андрея Максимовича живёт именно там, на том же берегу, где находится и аэропорт. Теперь вы поняли, почему его называют ещё и Угольным.

Не запутались? Всё не так сложно.

Встречал нас в аэропорту Александр Борисович Макаров. Они с Андреем Максимовичем долго обнимались, хлопали друг друга по спине, затем он присел передо мной на корточки и, осторожно поглаживая, спросил:

– Ну что, собака, устала?

– У-у, – ответил я, что означало «нет», а в расширенном варианте – «а с чего мне уставать, если я десять часов на полу провалялся?»

– Это он говорит тебе: «Нет, не устал», – выступил в роли переводчика Андрей Максимович.

– А его хоть кормили в самолёте? – Приподнимаясь, Макаров кивнул в мою сторону.

– С трудом, – вздохнул мой подопечный.

– Что значит «с трудом»? – вздёрнул брови Александр Борисович. – Не хотел, что ли, есть?

«Ага, я не хотел, да я голодный, как… это… как человек! Но нужно отдать должное, стюардессы были добрые, грех их корить…»

Андрей Максимович рассмеялся и пояснил другу, что по инструкции я должен был лететь в наморднике.

– Да ты что! – замахал руками Макаров, словно собеседник мог увидеть его возмущённые жесты. – Вот изверги!

«Вот тут я согласен, но изверги не стюардессы, а тот, кто писал эти инструкции. Надеть бы на него намордник, да чтобы этот “инструктор” пролетел в нём часов десять, я бы тогда на него посмотрел…»

– Таковы правила. – Андрей Максимович развёл руками, чуть не задев тростью проходящую мимо пышную даму.

Та вовремя отшатнулась от него и, обогнув хозяина, недовольно пробормотала:

– Понапьются с утра и машут своими крыльями, словно боинги.

«Если бы я мог, точно рассмеялся бы. Почему именно боинги? Они же не гуси перелётные. Разве самолёты машут крыльями?»

– Ну вот, Андрюха, – взяв под руку товарища, сказал Александр Борисович, – мы ещё за стол не садились, а нас уже в пьяницы записали. Ты осторожнее, народ тут суровый, таких слов наговорят, что до самой Москвы не забудешь.

– Я думал, тут у вас просторы, – пошутил Андрей Максимович. – В Москве не помашешь руками, а оно, оказывается, и здесь нужно технику безопасности соблюдать.

– Так что значит «с трудом»? – повторил вопрос Александр Борисович.

– Стюардесса пару раз разрешила снять намордник и принесла нам… две котлеты.

– Добрая тётка попалась, – рассмеялся Макаров.

– Да какая там тётка, – возразил Максимыч. – По голосу девчушка совсем, от силы года двадцать два – двадцать три. По секрету шепнула мне на ухо, что обожает собак, а тем более лабрадоров. Но она, правда, их по-другому называет – лабриками.

«Подтверждаю! Так и сказала: “Обожаю лабриков”, – и я сразу её полюбил. А как тут не полюбить, если о тебе такие слова говорят? Верно?»

– Мир не без добрых людей, – одобрительно произнёс Александр Борисович. – Ладно, брат, пойдём, нас там водитель поджидает, попросил товарища подбросить.

– А твой «Москвич» где? – спросил мой подопечный.

– О! Вспомнил тоже, – хмыкнул Александр Борисович. – Рожки да ножки остались от моего «Моси». Больше ремонтом занимался, чем ездил. Почти сорок лет машине, шутка ли. Махнул рукой да подарил приятелю, вместе с ним когда-то в геологоразведке работали. Он на моём подарке как-то умудрился ещё три года отъездить. Правда, с горем пополам. Запчастей-то нет. В общем, отшоферился я, Андрюха. Да и куда тут ездить? По посёлку только. А тут теперь того посёлка – за полчаса весь обойдёшь и устать не успеешь.

– Ты же рассказывал, что Угольным Копям даже статус города хотели присвоить…

– Было дело, – закивал Александр Борисович, – да народ весь разъехался. Раньше Угли были по чукотским меркам крупным посёлком, здесь проживало чуть ли… точно не скажу, но примерно тысяч пятнадцать народу. В основном вояки да те, кто их обслуживал.

– А что потом случилось? – спросил Андрей Максимович.

– Что случилось? – хмыкнул Макаров. – Отгадай с трёх раз! Союз распался, военные ушли, их здания оказались никому не нужны…

– Так а сейчас вас тут сколько?

– Не знаю, примерно две-три тысячи человек, не больше. Повезло тебе, Андрюха, – тяжело вздохнул Александр Борисович, – что не видишь всей этой разрухи.

– Да уж. – Андрей Максимович откашлялся в кулак.

«Смешной ты, товарищ Макаров. Тоже мне, нашёл везунчика. И что изменилось бы, если бы увидел? Мало ли разрушенных домов и целых посёлков по стране. А жить без зрения разве лучше?»

– Прости, брат, – опомнился Александр Борисович. – Что-то я ляпнул, не подумав. Но ты же меня понял?

– Конечно, – махнув рукой, улыбнулся мой подопечный. – А что за войска тут стояли?

– Да кого тут только не было, – усмехнулся Макаров. – И лётчики, и связисты, и стройбатовцы, и погранцы. В начале восьмидесятых даже мотострелков привезли, типа береговой охраны, но потом и их отправили на материк. Даже сверхсекретные подразделения были! Прямо в сопках! Огромные помещения в скалах, где хранились ядерные боеголовки. На аэродроме круглосуточно дежурили истребители, здесь же располагались самолёты дальней авиации. Иными словами, военная мощь была такой, что американцы с большим опасением поглядывали на наш регион. Америка-то тут рядом.

– И куда это всё подевалось? – спросил Андрей Максимович.

– Бог его знает, Андрюха, что-то вывезли, что-то бросили. Сейчас у нас в посёлке остались несколько жилых домов, суд да церковь. А люди перебрались в Первомайский, там ещё что-то похоже на современную жизнь: ухоженные цветные домики, школа. А здесь как на Марсе. Зато мы отстояли наш памятник «МиГ-19», который поставили в 1977 году в честь авиаторов-первопроходцев и защитников неба Чукотки.

– Что значит «отстояли»? – удивился Максимыч. – Небось, на металлолом хотели порезать?

– Нет, – замотал головой Макаров, – музейщики хотели забрать к себе, в Энгельс. Там у них расположен Музей дальней авиации, вот они и хотели его там поставить, но жители взбунтовались, категорически запретили трогать самолёт. Это же наша достопримечательность! Правда, зрелище неестественное. Самолёт МиГ-19 посреди разрушенного посёлка смотрится прямо как какой-то сюрреализм.

Вскоре мы забрались в поджидавший нас уазик; в машине было так тепло и уютно, что меня сразу потянуло в сон.

– Знакомьтесь, ребята, – произнёс Александр Борисович и указал на водителя: – Это Фёдор. – А затем, похлопав Максимыча по плечу, сказал: – А это мой старый друг, Андрей.

– Очень приятно, – почти хором произнесли мужчины, и мы без всякого промедления отправились в путь.

Водитель подозрительно посмотрел на меня и спросил у Макарова:

– Саня, барбос-то спокойный?

«Ну вот! Не успел приехать на Чукотку, уже барбосом обозвали. То ли ещё будет…»

– Спокойно, Федя. – Александр Борисович потрепал меня за шею. – Это учёная собака, поводырь, так сказать. Она моего друга по Москве водит, а там народу сам знаешь сколько, и никого ещё не укусил.

– А-а-а! – протянул Фёдор. – Ну, тогда всё нормально. А то я тут недавно поехал со свояком на рыбалку, а у него этот, как его… лохматый такой… нью… ньюфаундленд. Еду за рулём, а он сзади на меня напал и хватанул за ухо.

«Вот, Федя, ты привираешь! Между прочим, это мой предок. Знаю я этих собак, они доброжелательны и к людям, и к другим животным, а будешь тонуть, так ещё и спасут из воды. С чего это он тебя хватанул за ухо?»

– Не может такого быть! – вместе со мной усомнился и Александр Борисович. – Ньюфаундленд – миролюбивая и спокойная собака.

– Да он, видимо, игрался со мной, а я же за рулём, вот и дёрнулся от испуга.

– Смею вас заверить, уважаемый Фёдор, – вступил в разговор Максимыч, – вас скорее укусит человек, чем собака-поводырь.

«Мои подопечные всегда меня защищают от нападок. Спасибо, друзья. Легко заподозрить и обвинить любого в неблаговидных поступках, когда вам не могут ответить».

Примерно час спустя Андрей Максимович с Александром Борисовичем сидели за обеденным столом и пили ароматный чай с морошковым вареньем. Здесь я впервые увидел трёхлитровую банку, заполненную красной икрой, – завораживающее зрелище! И не только увидел! Хозяин щедрой рукой наполнил кошачью миску деликатесом и подвинул её ко мне.

– Угощайся, дорогой, красной икоркой тебя угостят только здесь, на Чукотке. На материке никто так не расщедрится.

«Спасибо тебе, добрый человек, – мысленно поблагодарил я и проглотил небольшую порцию. – Вкусно, слов нет, но солоноватая ваша икорка и к зубам прилипает».

Супруга Александра Борисовича, Ольга Владимировна, напекла невероятно аппетитных пирогов, хотя, честно говоря, я сужу о них только по запаху да по тому, как Андрей Максимович к ним приложился. Их мне почему-то никто не предложил. Видимо, здесь думают, что собакам пироги противопоказаны, но зато меня ждало другое угощенье – мороженая корюшка. Сразу скажу, друзья, эта рыба – всем рыбам рыба. Неожиданно вспомнился ароматный карасик, которого поймал когда-то мой самый первый подопечный, Иван Савельевич. Но признаюсь честно: с чукотской корюшкой он не сравнится.

Ой, чувствую, сейчас кто-то упрекнёт меня и сделает замечание: мол, что же ты, собака, сразу свойства нашего подмосковного карасика принизил? Где же твой патриотизм?

Не пойму такой упрёк по двум причинам. Во-первых, на вкус и цвет товарищей нет. А во-вторых, и Анадырь, и Угольные Копи – это всё Россия, наша любимая страна. Так что и карасик, и корюшка – одного поля ягоды.

– Вчера наловил, Андрей, нарочно к твоему приезду, – сообщил Александр Борисович. – Попробуй, её не только твоему Трисону можно есть мороженой, мы на рыбалке всё время так едим. Чуть соли, хлеба – и прекрасный закусон, сам понимаешь.

Андрей Максимович аккуратно взял большим и указательным пальцами кусочек рыбы. Ольга Владимировна подвинула к другой его руке солонку и сказала:

– Вот, Андрюша, держи.

– Благодарствую, – улыбнулся Андрей Максимович и, слегка подсолив, отправил кусочек в рот. – Действительно очень вкусно. Никогда бы не подумал, что буду есть сырую… то есть мороженую рыбу!

– Но, конечно, не каждую так можно, – рассмеялся Александр Борисович.

– Слушайте, ребята! – вдруг воскликнул Максимыч. – Мне показалось, или ваша корюшка пахнет свежими огурцами?

Я принюхался и учуял этот аромат, который невозможно ни с чем спутать.

– Нет, не показалось, – ответил Макаров. – Когда соседи с рыбалки приходят и размораживают дома улов, запах огурцов стоит на весь подъезд.

– Удивительно! – восхитился Андрей Максимович. – Я слышал об этом, но полагал, что это образно говорится, ну, там чуть похоже. Словом, потрясающе!

– Погоди, Андрей Батькович. – Александр Борисович хлопнул друга по плечу. – Мы ещё с тобой сходим на рыбалку.

– Да какой из меня рыбак? – усмехнулся Андрей Максимович и махнул рукой. – Отрыбачил я, брат…

– Ну зачем же так безнадёжно? – возразил Макаров. – Корюшку можно ловить и будучи незрячим. Ничего сложного, я тебя научу.

– Если так, – улыбнулся Максимыч, – нужно попробовать. Представляешь, как мои домашние удивятся, когда я им расскажу, что ходил на рыбалку. Максимка обзавидуется…

– Любит порыбачить?

– Очень, – кивнул Андрей Максимович. – Он в детстве со мной ни одного похода на рыбалку не пропустил. А сейчас сам ездит с друзьями на Волгу, на Цимлу́ за лещами. Правда, выбираться ему удаётся редко, ты же знаешь нашу службу, но тем не менее находит время.

– Кстати, твой Трескон будет на рыбалке помогать тебе! – воскликнул Александр Борисович. – Там всё просто…

Господи боже мой! Я уж думал, больше никак нельзя моё имя исковеркать. Но нет предела совершенству! Трескон – это что-то совершенно новое и неожиданное. Неужели от слова «треснуть»? Но треснуть можно как кого-то, так и самому – напополам.

Иван Савельевич иногда, нащупывая меня после ужина возле порожней миски (я изредка просил добавки), говорил мне: «Хватит есть, Трисон, а то морда треснет». Я соглашался. Но чтобы вот так обозвать меня Тресконом? Это какую же фантазию нужно иметь?

Нет-нет, он же рыбак, тут наверняка совсем другое слово замешано. Конечно, он перепутал с рыбой! Есть такая рыба – треска. Что ж, видимо, судьба у меня такая – испробовать все созвучные клички на собственной шкуре. Хорошо хоть с хеком не перепутал или с какой-нибудь барабулькой.

– Ну какой же он тебе Трескон, Саня? – рассмеялся Максимыч. – Трисон его зовут. – И повторил с выражением: – Три-сон!

– Прости, запамятовал, – виновато произнёс Макаров, даже не взглянув в мою сторону.

Это ж надо так! Обозвал меня какой-то селёдкой пряного посола, а прощения просит у Андрея Максимовича. Хоть бы пирожочком вину загладил, что ли! Нет, икры – пожалуйста, а остальное – не для Трескона. Но вы же знаете, я не из обидчивых. Понимаю ведь, что всё это сказано не нарочно и без умысла. Да и шучу я, размышляя о треске и о пирогах.

– Эх, Саня-Саня, время-то как быстро пролетело, – произнёс мой подопечный. – Я смотрю, ты насовсем тут обосновался? Домой не тянет?

– Да как тебе сказать, – поцокал языком Макаров. – Мы сначала с Олей думали перебраться на материк и даже едва не уехали, уже и вещи собрали… Но потом передумали. Привыкли мы здесь, Андрей, никуда не хочется уезжать.

– У тебя как в той песне: «Если ты полюбишь Север, не разлюбишь никогда». Кто там пел? По-моему, этот, как его… Бюль-Бюль Оглы!

Александр Борисович громко рассмеялся и хлопнул его по плечу.

– Ну ты даёшь, Андрюха! Сам ты Бюль-Бюль Оглы! Бюль-Бюль из солнечного Баку, зачем ему Север?

– Забыл, как его… Напомни!

– Кола́ Бельды́! – поправил Макаров.

– Да, точно! – согласился Андрей Максимович и рассмеялся. – Его любимые темы – Север и олени. Он, наверное, из этих краёв?

– Нет, – замотал головой Александр Борисович, – я как-то передачу смотрел по телевизору о нём. Николаем его звали, родился на Амуре, нана́ец по национальности. Хорошо пел, мне все его песни нравятся.

– Да, в СССР он гремел. Ты знаешь, Александр, – Андрей Максимович неожиданно сменил тему, – а я вот перед отъездом к тебе увлёкся вашим писателем. В смысле, чукотским – Юрием Рытхэу. Аннушка мне вечерами читала его книги. Скажу тебе, они очень интересные. Вот так не собрался бы к тебе, может, и не прочитали бы ничего из его творчества…

– А что хоть читали? – полюбопытствовал Александр Борисович.

– Повести, романы, рассказы всякие. «Конец вечной мерзлоты», «Последний шаман», «Под созвездием печали».

– Он писал очень хорошие книги, – согласился Макаров. – Добрые, человечные.

– Андрюша, ты, если захочешь спать, не стесняйся, – заметив частые позёвывания гостя, сказала Ольга Владимировна. – Разница во времени большая, шутка ли – девять часов. Здесь нужно привыкнуть.

– А раньше разница была и вовсе в десять часов, – добавил Александр Борисович. – Вот у нас какая страна, всё время диву даюсь!

– Но тем не менее в гости вот ездим друг к другу, – пошутил Андрей Максимович.

– Только редко, – тяжело вздохнул Александр Борисович. – Увы, очень редко.

– Оля права. Чувствую, нужно немного поспать. Ольга, ты мне не давай долго разлёживаться, чтобы я не перепутал день с ночью, нужно же на ваше время переходить. А то так и будем дневалить: вы – по-чукотски, я – по-московски.

– И хорошо, круглосуточное дежурство, – пошутил Макаров.

– И собачка пусть тоже поспит! – сказала Ольга Владимировна. – Ей тоже нужно акклиматизироваться.

– Да ну что ты, Оля! – махнул рукой Андрей Максимович. – Ему-то зачем? У него как свободная минута выпадает, так он дремлет.

Нет, вы посмотрите на него! Заботливый какой! Дремлю… Ещё скажи, что я лентяй неисправимый. Хотя чего я возмущаюсь? Максимыч прав: я и впрямь стараюсь в свободное от работы время вздремнуть. И не раз уже объяснял, почему так поступаю: работа у меня сложная, я должен быть наготове в любой момент. Иногда бывает так: лежишь, балдеешь и вдруг: «Подъём!» – и полдня трудишься без отдыха, а с Максимом (сыном Андрея Максимовича) иногда ещё и ночь прихватываешь. Вы же, наверное, не забыли, как он меня в поисково-розыскную собаку превратил. Иными словами, тут не до графиков и режимов. А потому появилась свободная минута – падай и набирайся сил. И ничего плохого я в этом не вижу.