Трое

Это-ли? Нет-ли?

  Хвои шуят, – шуят

Анна – Мария, Лиза, – нет?

  Это-ли? – Озеро-ли?

Лулла, лолла, лалла-лу,

  Лиза, лолла, лулла-ли.

  Хвои шуят, шуят,

ти-и-и, ти-и-у-у.

  Лес-ли, – озеро-ли?

Это-ли?

  Эх, Анна, Мария, Лиза,

Хей-тара!

  Тере-дере-дере… Ху!

Холе-кулэ-нэээ.

  Озеро-ли? – Лесли?

Тио-и

  ви-и… у.

Стихли под весенним солнцем доски,

движение красным воскликом мчалось.

Бирко-Север стал кирпичный, – берег не наш!

Ты еще надеешься исправиться, заплетаешь косу,

а во мне солнечная буря!

Трамвай, самовар, семафор,

Норд-Вест во мне!

Веселая буря, не победишь,

не победишь меня!..

Под трамом дрожат мостки.

В Курляндии пивной завод

и девушка с черными косами.

Ах, деньки, деньки маются!

Кто их по ветру раскидал?

  – Полоумный!

Да никто, никто умный

мои денечки не подобрал.

  И не подберет,

  и не принесет

  к моей маме.

Мама, мама, мамочка, не сердись,

я на днях денечки-то подберу,

я на море светлое за ними побегу.

И я морю скажу, – отдай –

  Я веселый!

  Я их маме обещал моей суровой.

Моя мама строгая, – точь в точь

я, как день – она как ночь!

. . . . . . . . . .

– Подойди, подойди близенечко,

мой сынок,

проваландался маленько-маленечко,

мой денек, мой денек.

Подошел, приласкался нежненечко

на часок, на часок.

У меня сердечко екнуло,

мой сынок, мой сынок.

У меня из рук плетка выпала,

он смеется – дружок:

проленился я маленько. Да, маленько-маленечко,

мой денек.

Венок весенних роз

Лежит на розовом озере.

Венок призрачных гор

  За озером.

Шлейфом задела фиалки

Белоснежность жемчужная

Лилового бархата на лугу

  Зелени майской.

О мой достославный рыцарь!

Надеюсь, победой иль кровью

Почтите имя дамы!

С коня вороного спрыгнул,

Склонился, пока повяжет

Нежный узор «Эдита»

Бисером или шелком.

След пыльной подошвы

На конце покрывала.

Колючей шпорой ей

Разорвано платье.

Господин супруг Ваш едет,

Я вижу, реют перья над шлемом

И лают псы на сворах.

Прощайте, дама!

В час турнира сверкают ложи.

Лес копий истомленный,

Точно лес мачт победных.

Штандарты пляшут в лазури

Пестрой улыбкой.

Все глаза устремились вперед,

Чья-то ручка в волнении

Машет платочком.

Помчались единороги в попонах большеглазых,

Опущены забрала, лязгнули копья с визгом,

С арены пылью красной закрылись ложи.

Нора, моя Белоснежка,

Нора, мой снежный цветик,

Мой облачный барашек.

Ох ты, снежная королева,

Облачное руно,

Нежное перышко,

Ты, горный эдельвейс,

Нора, моя мерцающая волна,

Нора, мой сладко мерцающий сон!..

Ах, строгая Королева, не казни меня,

Не присуждай меня к смерти!

Мое снежное облако,

Моя снежная сказка,

Эдельвейс с горы

Много милее тебя!

Помолись за меня – ты,

Тебе открыто небо.

Ты любил маленьких птичек

И умер, замученный людьми.

Помолись обо мне, тебе позволено,

чтоб меня простили.

Ты в своей жизни не виновен в том –

в чем виновна я.

Ты можешь спасти меня.

Помолись обо мне.

. . . . . . . . . .

  Как рано мне приходится не спать,

  оттого, что я печалюсь.

Также я думаю о тех,

кто на свете в чудаках,

кто за это в обиде у людей,

позасунуты в уголках – озябшие без ласки,

плетут неумелую жизнь, будто бредут

длинной дорогой без тепла.

Загляделись в чужие цветники,

где насажены

розовенькие и лиловенькие цветы

для своих, для домашних.

А все же их дорога ведет –

идут, куда глаза глядят,

я же – и этого не смогла.

Я смертной чертой окружена.

И не знаю, кто меня обвел.

Я только слабею и зябну здесь.

  Как рано мне приходится не спать,

  оттого, что я печалюсь.

Аппетит выздоровлянский,

Сон, – колодцев бездонных ряд,

и осязать молчание буфета и печки час за часом.

Знаю, отозвали от распада те, кто любят…

Вялые ноги, размягченные локти,

сумерки длинные, как томление.

Тяжело лежит и плоско тело,

и желание слышать вслух две-три

лишних строчки, – чтоб фантазию зажгли

таким безумным, звучным светом…

Тело вялое в постели непослушно,

Жизни блеск полупонятен мозгу.

И бессменный и зловещий в том же месте

опять стал отблеск фонаря…

. . . . . . . . . .

Опять в путанице бесконечных сумерек.

Бредовые сумерки,

я боюсь вас.

    И лень.

К полдню стала теплень.

На пруду сверкающая шевелится

Шевелень.

Бриллиантовые скачут искры.

Чуть звенится.

Жужжит слепень.

Над водой

Ростинкам лень.

Сев на чистый пенек,

Он на флейте пел.

От смолы уберечься сумел.

  – Я принес тебе душу, о, дикий край,

  О, дикий край.

Еще последний цветочек цвел.

И сочной была трава,

А смола натекала на нежный ком земли.

Вечерело. Лягушки квакали

из лужи вблизи.

Еще весенний цветочек цвел.

  – Эдуард Иваныч!

Управляющий не шел.

Немца искали в усадьбе батраки.

Лидочка бежала на новый балкон.

И мама звала: «Где ж он?»

Уж вечереет, надо поспеть

овчарню, постройки осмотреть.

Мама даже рассердилась:

  «Да где ж он пропал?!»

Мамин хвостик стружки зацеплял.

Лидочка с Машенькой, столкнувшись в дверях,

смеялись над мамой – страх!

А в косом луче огневились стружки

И куст ольхи.

Вечерело, лягушки квакали

вдали, вдали.

  – Эдуард Иваныч!

Немчура не шел.

Весенний цветочек цвел.

  У кота от лени и тепла разошлись ушки.

    Разъехались бархатные ушки.

  А кот раски-ис…

На болоте качались беловатики.

   Жил был

 Ботик – животик:

   Воркотик

     Дуратик

   Котик – пушатик.

     Пушончик,

       Беловатик,

         Кошуратик –

           Потасик…

Глубока, глубока синева.

Лес полон тепла.

И хвоя повисла упоенная

  И чуть звенит

    от сна.

Глубока, глубока хвоя.

  Полна тепла,

  И счастья,

  И упоения,

  И восторга.

Полевые мои Полевунчики,

Что притихли? Или невесело?

– Нет, притихли мы весело –

Слушаем жаворонка.

    Полевые Полевунчики,

Скоро ли хлебам колоситься?

– Рано захотела – еще не невестились.

    Полевые Полевунчики,

Что вы на меже стонгге – на межу поплевьшаете?

– Затем поплевьшаем, чтоб из слюнок наших гречка выросла.

    Полевые Полевунчики,

что вы пальцами мой след трогаете?

– Мы следки твои бережем, бережем,

а затем, что знаем мы заветное,

знаем, когда ржи колоситься.

    Полевые Полевунчики,

Что вы стали голубчиками?

– Мы не сами стали голубчиками,

а, знать, тебе скоро матерью быть –

То-то тебе весь свет приголубился.

Струнной арфой

– Качались сосны,

  где свалился палисадник.

У забытых берегов

  и светлого столика, –

рай неизвестный,

  кем-то одушевленный.

У сосновых стволов

  тропинка вела,

населенная тайной,

  к ласковой скамеечке,

виденной кем-то во сне.

  Пусть к ней придет

вдумчивый, сосредоточенный,

  кто умеет любить, не знаю кого,

ждать, – не зная чего,

  а заснет, душа его улетает

к светлым источникам,

  и в серебряной ряби

веселится она.

Мы, милостью Божьею мечтатели,

Мы издаем вердикт!