Трое у лодки, не считая Шерлока Холмса

История 4. ПО ПРИЗВАНЬЮ СОЛОВЕЙ... А ПО ПРОЗВИЩУ - РАЗБОЙНИК!

О том, существовал ли в действительности Соловей-Разбойник, коего окоротил муромский богатырь Илья, споры в науке не утихают. Одни ученые уверены, что прообразом Соловья был некий половецкий хан, иные грешат на ватагу новгородских свистунов-ушкуйников, а третьи и вовсе отмахиваются, мол, не было никакого Соловья, сказки все это...

Между тем, во многих деревнях по дороге из столицы в Муром еще в недавнюю пору старики подняли бы на смех этих ученых мужей и живо бы им растолковали, что Соловей никакой не хан, а их земляк, в миру Прошка сын Федоров, бочар. "Он у самого батюшки-царя в золотой клетке выступал!", - утверждали знающие люди, из которых ныне вряд ли кто еще жив. У какого, спросите, царя? Тут единого мнения не было. Старики с крепкой памятью, те дотягивались до Ивана Грозного, а кто на нее уже не сильно надеялся, те не ходили дальше Александра Миротворца. Однако все поминали царей невыдуманных, настоящих, так что людям верить можно было.

История же такова. Как-то завелся на муромском тракте чудный соловей. Прямо не птаха, а сирена какая-то! Проезжий народ заслушивался им, бывало, сутками, напрочь забывая об опасностях дороги, о муромских разбойничках. Да те, видать, тоже развешивали уши, сидя в лесу, и забывали про все свои злые дела. Такие коленца выделывал соловух и столько зараз, что даже у дьяка Ферапонта, как услыхал он то пение, голова кругом пошла и сбился он со счета, хотя перед всякой Пасхальной заутреней мог в любой миг сказать, сколько раз во всем городе звонари ударили в колокола.

На другой год соловей снова стал ублажать проезжих, и тогда кто-то пустил слух - впоследствии грешили на самого Прошку - будто бы, как услышишь соловья, так надо бросить ему в кусты денежку. Тогда удача на весь год пойдет тебе в услужение. Понятное дело, чем больше плата, тем и удача будет щедрее... Купцы в это дело вникли серьезно: не жалели серебряных рублей. А одно "степенство" даже крупную ассигнацию применило. Приходила после удача наниматься к нему или нет, осталось неизвестным, но никто не жаловался.

И вот на второй или третий год дошла весть о чудном соловье до самого царя. Муромские купцы вроде как и проговорились-похвастались на аудиенции у батюшки-самодержца. И захотелось государю послушать мастера. Приехал он в муромские края и, по совету купцов, разбил при дороге шатер у того места, где соловья слышали накануне.

Вот завечерело... а в кустах все тихо. Молчок. Всю ночь простоял царский шатер без пользы. Соловей как в рот воды набрал. И нигде его никто не слышал. Мудрый царь, конечно, понимал, что соловей, он не дьяк и даже не фельдмаршал - ему не прикажешь. "Подождем денёк-другой, - решил царь, - Может, смутили мы птаху эдакой помпой." Купцы тоже не дураки, смекнули, что им самим "денёк-другой" и остался. А вдруг не запоет? Что тогда? Царь их за врунов сочтет! Кабы эта история при Александре Александровиче, так еще ничего, а ежели при Иване Васильевиче? Тогда, считай, всему муромскому купечеству - секим-башка...

И вдруг объявляется перед степенными Прошка-бочар и обещает им славу и спасение. "Врешь, разбойник!" - не верят купцы. "А закройте глаза," - говорит он им. Те зажмурились... да так и обмерли, услышав знакомые коленца. "Я перенял у соловья, а теперь могу вас выручить", - предложил Прохор. "А, может, ты его и убил, соловья-то?" - выставил подозрение один купец. "А, может, и не было никакого соловья, а это он сам всем нам третий год головы морочит и деньги гребёт?" - копнул глубже другой. "Ваши гаданья делу не помогут, - смело отвечал им Прошка. - Кладите на бочку сто рублёв - будете у царя в фаворе." "Ах, разбойник!" - всплеснули руками купцы, но делать нечего. Добились только, что начнут с задатка в 50 рублей, а остальное отдадут, если "соловей" царя ублажит.

И вот спрятался Прошка в кустах, неподалеку от шатра и, как только надвинулись сумерки, начал выдавать самые мудреные коленца. Покачал царь головой и сказал в сердцах громко, на весь окружающий лес: "Эх, мне бы такого певца во дворец! Царским словом клянусь, не пожалел бы на его содержание и трехсот целковых в год!"

Ёкнуло сердце у Прошки. Отчаянный он малый был, вот и думает: "Ну, или пан, или пропал!" И выступает из кустов прямо к шатру. Так мол и так, батюшка-царь, был я соловьем, а теперь обернулся Прошкой-бочаром, чтобы человеческим языком говорить и о слове царском сразу же вашему царскому величеству и напомнить.

Государь только бровь одну приподнял. "Слыхал я о чудном соловье, а о том, что он, такой-сякой разбойник, еще и чужие карманы выворачивать умеет, о таком чуде меня купцы не предупредили, - проговорил он без гнева. - Ну да ладно, не беда. Что обещал, то обещал. Только даю тебе условие: будешь петь по моему заказу в золотой клетке, а иноземных послов станешь, как и муромских купцов, дурачить из кустов, когда велю. И жениться запрещаю, а то голос потеряешь, как всякая семейная птаха." Дрогнул Прошка, но отступать уже нельзя было. "Как велишь, государь!" - поклонился он.

Так и увезли Соловья-Разбойника в столицу... Жил он, говорят, при дворце, ел-пил на серебре, все у него было в достатке. Царь сдержал обещание о трехстах целковых в год. Только не разрешали Прошке ничем другим заниматься - пой только знай, когда позовут и все тут. Исход делу был обыкновенный: тоска взяла Прошку, запил он с горя да и утонул в речке-Яузе в своем богатом кафтане, в котором он напоминал собой уже не муромского соловья, а какого-нибудь индийского павлина.

Заканчивая историю, старики всегда шепотом предупреждали: поздней весной, ночами, неприкаянная Прошкина душа бродит и поныне по муромскому тракту. И поет соловьем, когда встречает кого из проезжих. И чтобы отделаться от нее, надо бросить в кусты... не рубль и не ассигнацию, а простое птичье перышко, произнося при этом довольно странный заговор: "Всяк соловьёк, знай свой шесток..."