Тропа предела

1

Лейнстер, лес Слив Блум

год 1457 от падения Трои

— Дэйвнэ, о Дэйвнэ! — мощный голос Айа Луахрэ вспугнул стайку синиц с ветвей огромного вяза, простершего свою шумящую на ветру крону над входом маленькой избушки.

— Оставь, Лиа, — вторая женщина махнула рукой. — Он придет, когда ему надоест играть в лесу.

— Он стал уходить из дому слишком надолго, Бовалл.

— Мальчик растет, сестра.

— Да, сестра. Но я опасаюсь за него, когда он так исчезает.

— И зря, Лиа. Он любит лес, и лес полюбил его. Ничего не случится с Дэйвнэ в лесу.

— Да хранит его Луг.

— Ты слушаешь меня, Дэйвнэ?

— Да, Лиа, — мальчик запрокинул белобрысую голову, чтобы с улыбкой взглянуть на свою наставницу, вдвое превосходившую его ростом и вчетверо — толщиной. — Я слушаю.

— Хорошо, Дэйвнэ. Вчера мы говорили с тобой о том, что пустынна и необитаема была земля н’Эринн от начала времен до появления людей Кессайр дочери Бита. Ты помнишь, что стало с ними?

— Да, Лиа, — мальчик смешно нахмурился, делая «серьезное лицо», и проговорил, стараясь подражать низкому распевному голосу Лиа Луахрэ, которым та рассказывала ему древнюю историю. — Воды потопа погубили всех потомков Кессайр, размножившихся на нашем острове; лишь мудрый Финтан сын Бохра, пережил великое наводнение, проспав год под его водами. Он-то, доживший до Верховных Королей Тары[4], и поведал людям о заселении Эйрэ.

— Хорошо, Дэйвнэ.

— А дальше? Что было дальше, Лиа?

— Я расскажу тебе. После потопа прибыл на наш остров Партолон со своими людьми. Тогда-то впервые появились здесь фоморы, темные демоны. Но люди Партолона дали им бой и победили; и то была первая битва на острове. Третьими, после гибели потомков Партолона от неведомой болезни, пришли на остров люди Немеда, и тогда вновь напали фоморы, и поразили Немеда, и заставили людей его платить дань. Собравшись с силами, напали спутники Немеда на крепость фоморов, но были разбиты, и никто из них не ушел живым из той битвы, кроме трех братьев, бежавших с острова во главе трех десятков воинов… — старая друидесса[5] замолчала, предавшись каким- то своим мыслям.

— И куда они убежали?

— Старн, один из трех братьев, увел людей своих на материк, и там размножились они, чтобы спустя долгое время вновь вернуться на остров. Людьми Фир Болт назывались они, когда высадились на берегах Эйре. А другой брат увел своих людей на далекие северные острова, куда простой смертный не найдет дороги ни морем, ни посуху. Там назвались они Племенами Богини Дану, и там изучали они магию, и чародейные и боевые Искусства, покуда не стали выше многих людей. И потом они тоже вернулись в Эйре, потому что еще во времена Партолона полюбили наш зеленый остров…

— Знаю, знаю! — воскликнул мальчик. — Об этом есть в Песне Финтана, да? Мы с тобой учили ее.

— Ты не забыл Песнь, Дэйвнэ? — улыбнулась Лиа Луахрэ.

— Нет, конечно!

— Тогда спой ее мне.

Дэйвнэ поднялся с земли и закрыв, как учила его друидесса, глаза, заговорил плавным распевным речитативом:

— Но почему «из облака дыма», Лиа?

— Они сожгли за собой свои корабли, мой мальчик, чтобы не было пути назад. А люди Фир Болт, видевшие это издалека, решили, что боги выходят из дыма…

* * *

— Если ты и дальше будешь так же неповоротлив, мальчик, к вечеру твоя спина будет одним сплошным синяком, а на том месте, что пониже спины, ты не сможешь сидеть еще неделю, — голос Бовалл, сухощавой и маленькой, был насмешлив и жесток. — И не вздумай хныкать, Дэйвнэ.

— Я не хнычу, Бовалл. Но я за тобой не успеваю!

Старуха пожала плечами:

— Когда ты будешь успевать за мной, мы займемся чем-нибудь другим. Сейчас попробуй хотя бы разок достать меня. Бери свой прут!

Вздохнув, мальчик нагнулся за толстой ивовой ветвью, и в тот же миг удар другим таким же прутом настиг его мягкое место. Вскрикнув, Дэйвнэ бросился от наставницы — вокруг неохватного ствола вяза. Высоко подымая тощие ноги, Бовалл метнулась за ним, — и еще раз длинный прут настиг спину мальчика.

— Ой-ёй! — выкрикнул тот, скользя ногами по палой прошлогодней листве на повороте вокруг вяза. Боль словно придала ему сил в бесконечной погоне вокруг ствола; он рванулся вперед, но снова не избежал удара прута Бовалл. Но вот какой-то молниеносный маневр позволил ему чуть оторваться от преследующих его прута и взгляда наставницы и, соответственно, чуть приблизиться к ее спине. Взмах! — и кончик прута мальчика скользнул по темному платью наставницы.

Бовалл замерла, остановившись на месте; мальчик, не успевший сдержать свой бег, уткнулся носом в ее костлявую спину.

Бовалл обернулась, внимательно посмотрела на мальчика; потом вдруг подхватила его под мышки и двумя руками вскинула высоко к небу. Лицо ее смеялось.

— Дэйвнэ, о мальчик мой!

— Бовалл, ты… ты рада, что я тебя ударил? — удивленно проверещал мальчик, висящий где-то между землей и небом.

— Конечно, о Дэйвнэ! — старуха опустила его на пружинящий ковер листьев и мхов древнего леса. — Ты — истинный сын своего отца, великого Кумала, достойный наследник клана МакБайшкнэ, мальчик мой. Я знаю — скоро, скоро ты вырастешь великим воином, ты отомстишь сынам Морны за смерть отца и разорение клана, ты убьешь их всех — Голла, Конана, Арта и Гарру.

— Конечно, — серьезно ответил мальчик. — Я убью их всех, — голубым блеснули его глаза, и Бовалл показалось на миг, что она узнает огонь глаз Кумала. Но мальчик тут же опустил лицо к земле, ковырнул босой ногой мох на корне вяза. — И еще я найду маму, — сказал он совсем тихо.

2

Лейнстер, лес Слив Блум

год 1459 от падения Трои

— Не уйдешь от меня, рыжая! — прошептал Дэйвнэ, сидя на коленках у второго выхода из норы большой лисы, которую выслеживал два последних дня.

Лиса не почувствовала его запаха у запасного выхода — он изрядно истоптал всю поляну лисьих нор за эти дни, и теперь мальчиком пахло повсюду, куда бы ни сунула рыжая свой нос. Яркой стрелой метнулась лиса на волю, но прыжок мальчика был не менее стремителен. Быть может, если б охотники забредали хоть иногда в эту глушь, и если бы доводилось старой лисе встречаться с ними раньше — тогда, может быть, она удивилась бы этому прыжку, более пристойному шустрому зверьку, чем детенышу человека. Но Дэйвнэ уже катался по палым листьям, сжимая руками лисье горло и не замечая, что когти дерут его грудь и плечи.

Наконец, зверь затих. Дэйвнэ поднялся на ноги, стряхивая листья с одежды, потом рассмеялся, закинул за спину, взяв за хвост, лисью тушку, и пошел к реке. Там, у звенящего по перекатам и береговым валунам потока, он кинул свою добычу возле старого своего кострища, стянул штаны и рубаху и с разбега бросился в воду.

Закричали, взлетая с воды, перепуганные утки. Мальчик извивался всем гибким стройным телом, вклиниваясь между упругими струями речной воды, уходя все дальше в темные ее глубины, смывая с кожи грязь и кровь. Едва различимо блеснула где-то на окраине его поля зрения серебристая рыбина. Дэйвнэ извернулся, почти мгновенно изменив направление движения, бросил тело вслед за рыбой. Но та, конечно, была быстрее мальчика в родной ей стихии реки; лишь блеснул еще раз ее хвост где-то возле пальцев Дэйвнэ, и рыбина скрылась в камнях и водорослях у дна…

…Мальчик выбрался из реки, помотал головой, стряхивая воду со светлых, с едва заметным, доставшимся от матери, рыжеватым оттенком волос. Потом разрыл листья и землю у корней одинокой рябины на берегу, достал из тайника огниво и кремень…

* * *

У потрескивающего огня в маленьком очаге сидели в избушке в лесной глуши две старухи. За прорубленным на ширину двух бревен окошком шумел ветер, и дождь стучал крупными каплями по крыше дома и листьям деревьев. Ночная прохлада сочилась в единственную комнатку дома через дверь и окно.

— Третьи сутки, — пробормотала Бовалл. — Его нет уже третьи сутки, Лиа.

— Гуляет. А может, охотится. Или лазает по деревьям. Мало ли дел у девятилетних мальчиков в осеннем лесу?

— Конечно, — Бовалл кивнула. — Я знаю, что не стоит, но все равно волнуюсь, когда он пропадает надолго.

— Да, сестра…

Старухи снова помолчали, глядя в огонь.

— Ты уже начала учить его Броску Угря? — спросила Лиа Луахре.

— Да.

— Не рано ли?

Бовалл рассмеялась:

— А ты — ты, Лиа, не рано ли начала учить его заклятьям Аморгена? — она пожала плечами. — Мальчик берет то, что может взять. Не нам с тобой, старым, задерживать Дэйвнэ, когда дух его бежит вприпрыжку. Но он идет ровно — ступень за ступенью; не бойся, сестра, не думай об этом.

— Я боюсь другого, Бовалл, не того, как быстро он познает Искусства — в конце концов, он сын своего отца и своей матери. Нет, я думаю о другом.

— О чем же? Что тебя беспокоит?

— Беспокоит? Нет, Бовалл, это не то слово, — Лиа Луахрэ улыбнулась.

— Ты боишься, что скоро придет время, когда мы уже ничего не сможем дать ему?

— О, нет! Я знаю, что это время наступит скоро, но не боюсь его. Найдутся другие учителя, получше двух старых друидесс. Но… как он будет жить, когда покинет лес? За эти девять лет мы с тобой дюжину раз видели людей, когда выходили на тракт, чтоб купить зерна и соли. И то я почти уже забыла, как говорить с людьми — не считая тебя и Дэйвнэ, конечно. А мальчик? Он никогда не видел живого человека…

Легкий шорох шагов, едва различимый за перестуком дождевых капель, заставил женщин замолчать и обернуться ко входу. Почти тотчас вбежал запыхавшийся и промокший до костей, но сияющий Дэйвнэ.

— Лиа! Бовалл! Смотрите, кого я добыл! — и он бросил к их ногам, греющимся возле огня, лисью шкурку.

— Ну что ж, — улыбнулась Лиа Луахрэ. — Ты молодец, мальчик. Я сошью тебе из нее шапку для будущей зимы.

— Ага!

Бовалл поднялась.

— Согрей ему супа, Лиа. А я пока вытру и переодену его, а то как бы не простудился — как- никак осень в лесу.

— Ха! — воскликнул мальчик, стягивая истекающую ледяной дождевой влагой рубаху. — Простудился?! Я?..

3

Коннахт[6], дом клана Морны

год 1463 от падения Трои

Никто не знал имени старейшего друида клана МакМорна, — все звали его просто Фер Руад, Красный Человек.

Под древним дубом перед главным входом в дом сынов Морны старый друид хрипел, царапая скрюченными пальцами каменистую землю, и плоть его содрогалась, словно самая жизнь не могла решиться покинуть это тело, или еще задержаться в нем. Воины клана полукругом стояли возле него.

— Фер Руад! — воскликнул Голл МакМорна, обнажая зубы в страшном оскале исковерканного давним ожогом лица. — Фер Руад, что случилось?

— Мне не вернуться, — прохрипел друид. — Голл…

— Да! да, слушаю, старик. Ты узнал? Проклятие Муйрнэ — ты узнал, как его снять?

— Меня не пускают… Сын Кумала, Голл.… будет сильнейшим из воинов Эйрэ… убейте… Голл, убейте сына Кумала, пока тот не вошел в полную силу… Он сможет подмять клан Морны… Убейте…

— Где они скрывают его?.. Да говори же, Фер Руад!

— Лейнстер, лес Слив Блум… к югу от тракта… Я видел его… Сам Луг… держит над ним руку… Меня не пускают, Голл.… ни назад, ни вперед… О, Рука Луга!.. Голл, убейте… пока наследник слаб… Убейте его… Голл, я ухожу… храни клан…

— Фер Руад! Подожди, старик! — Голл схватил его за руку. — Старик…

…Красный старик был наставником Голла, Вождя клана Морны, всегда — сколько помнил себя сам Голл. Холодная рука старого друида еще дернулась в горячих руках Вождя и замерла.

Голл — огромный страшный воин, при виде которого опускали глаза мужчины и истекали томлением женщины, — Голл МакМорна прижал морщинистую и твердую — уже мертвую — руку друида к груди и заплакал.

4

Лейнстер, лес Слив Блум

год 1463 от падения Трои

Лиа Луахрэ сидела на бревнышке, полуприкыв глаза и прислушиваясь к течению Силы внутри себя. Да, мальчик сделал то, что она просила. Можно было бы даже не проверять задание…

Друидесса подняла взгляд на лицо мальчика, стоявшего перед ней. О, Луг, он, который через полгода будет слагать заклятья лучше меня, — подумала Лиа Луахрэ, — он стесняется показать свою работу, боится, что я скажу, что получилось плохо… А фонтан Силы бьет над его головой, когда он делает стихи…

Лиа улыбнулась мальчику. Совсем взрослый… Первые светлые волоски над губой… Щеки еще пламенеют мальчишечьим румянцем, но уже теряют детскую нежность… А в плечах он уже сейчас шире, чем сухонькая Бовалл…

— Ты сделал, Дэйвнэ?

— Да, Лиа. Вот, — он двумя руками протянул старухе обструганный по четырем граням ореховый шест, покрытый знаками Огама[7].

Лиа Луахрэ приняла поэму, пробежала глазами по граням орешника, отложила шест в сторону.

— Скажи ее, Дэйвнэ. Скажи ее мне.

Мальчик закрыл глаза; приподнял руки, призывая Силу; заговорил нараспев, опуская голос в грудь:

Раскинув руки, как крылья, ладонями вверх, и запрокинув лицо к ясному летнему небу, Дэйвнэ стоял на полянке перед лесной избушкой. Можно было подумать, что он просто радуется долгожданному после холодной весны теплу, льющемуся из голубых небесных просторов, если не замечать, что левая нога его поджата, и лишь большим пальцем правой ноги мальчик опирается на тонкий вбитый в землю колышек. Едва заметная улыбка касалась его губ.

— Довольно, Дэйвнэ, — сказала Бовалл.

Тень мысли или чувства скользнула по лицу мальчика, потом он сложил руки и мягко спрыгнул на землю. Крест-накрест провел ладонями перед лицом и грудью, стряхивая напряжение Силы.

— Я мог бы еще, Бовалл.

— Довольно, — повторила друидесса. — Ты стоишь с рассвета.

— Все равно. Я мог бы еще.

— Дело не в том, сколько ты можешь простоять, мальчик, а в том, как ты это делаешь. И задача не в том, чтобы держать равновесие, а в том, чтобы лишь касаться колышка, опираясь не на него, а на собственную мысль.

— Разве я делаю не так? — удивленно спросил Дэйвнэ.

— Ты делаешь все, как надо, мальчик. Но помнишь: все, чему научаемся мы, — лишь шаг по Тропе.

— Да, — прошептал Дэйвнэ, неожиданно взволновавшись. — Да, Бовалл, я помню…

— Тогда смотри. Это последнее, чему я могу научить тебя, сын Кумала.

Друидесса выдернула из земли колышек; потом, достав из лежащего возле ее ног мешка полусаженный обрубок копья с остро отточенным листовидным наконечником, резким коротким движением вогнала его в землю.

Острием вверх.

5

Лейнстер, лес Слив Блум

год 1464 от падения Трои

— Время подходит, Лиа.

— Да, Бовалл. Время подходит. Оно уже здесь — я слышу его поступь.

— Я знаю, мы научили Дэйвнэ всему, чему могли, сестра. Ему уже четырнадцать, он не может более оставаться мальчиком, пришло ему время становиться мужчиной. Он должен идти к людям, Лиа.

— Да, сестра. Но я думаю, нам не след волноваться об этом. Такие вещи всегда происходят именно тогда, когда следует…

…Что-то — быть может, чуть более встревоженное пение птиц, а может быть, просто ощущение чьего-то приближения — что-то заставило друидесс переглянуться и одновременно подняться на ноги.

— Сюда идут, сестра.

— Да, сестра. Час пробил.

— Все кончится скоро.

— Да. Я чувствую. Я слышу. Я знаю.

— У нас есть чуть времени.

— Да, сестра моя.

— Обнимемся перед долгой дорогой.

— Да, сестра.

Они стиснули друг друга в объятиях, и долго — очень долго, целое мгновение — не разжимали рук.

— Сестра моя Лиа Луахрэ, последний бой друида — самый яростный.

— Самая мощная магия — последняя в жизни друида, сестра моя Бовалл.

— Дэйвнэ! — выкрикнули они одновременно.

— Да? — светлая вихрастая голова подростка тотчас показалась в дверном проеме избушки.

— Войди сюда, Дэйвнэ. Сядь у стены и отбрось слух и зрение, как мы учили тебя, — было нечто в голосе Лиа Луахрэ, что заставило Дэйвнэ повиноваться, не задавая вопросов.

— Да, Лиа, — он вошел в избушку и сел у стены, как велела ему друидесса.

Две старухи вышли на поляну перед домом как раз в тот момент, когда на лесной тропинке появились четверо человек.

Это были бродячие барды: старик, двое мужчин и подросток. Удивившись такой встрече в глубине дикого древнего леса, они остановились, разглядывая двух старых женщин в темных одеждах.

— Привет вам, женщины, — сказал наконец старик. — Вот нежданная встреча.

— Привет и вам, — ответила Бовалл, улыбаясь. — Кто вы, странники, и куда идете?

Старик пожал плечами.

— Идем, куда глаза глядят, как всякие бродяги. А вы, сестры, что вы делаете в этой глуши?

Ничего не было произнесено, кроме привычных фраз приветствия, но… друид узнал друида.

— Прости, брат, нет времени говорить об этом, — сказала Лиа Луахрэ старику. — Ответь мне, прошу, не встретил ли ты кого, вступая под зеленые своды леса Слим Блум?

— Да, — отвечал старик. — Воины клана МакМорна шли одной дорогой с нами. Думаю, не пройдет и получаса, как появятся они здесь.

Старухи переглянулись.

— Так, брат, — сказала Бовалл. — Мы не хотим делать гейс[8], но, во имя руки Луга… Мы скоро уйдем. Исполни последнюю просьбу уходящих сестер.

Понимание мелькнуло в глазах старика, и тотчас вслед за тем лицо его обрело торжественную непроницаемость.

— Да, сестры, я слушаю вас.

— Уведи с собой мальчика, что был у нас на воспитании, брат.

— Да, сестры.

Лиа Луахрэ прикрыла глаза и краешком своей Силы коснулась скорчившегося за стеной избушки мальчика. Выйди к нам, — позвала она.

— Я здесь, Лиа, — почти сразу Дэйвнэ появился в дверном проеме избушки и замер, упершись взглядом в первых незнакомых людей, встреченных им в недолгой еще его жизни.

— Дэйвнэ, — сказала, улыбаясь, Лиа Луахрэ, — перехожих бардов привела рука Луга к нашим дверям. Хочешь ты посмотреть на мир, странствуя с ними?

В еще большем изумлении глаза мальчика вскинулись к старой наставнице.

— Я, Лиа?.. Мир?..

Что-то большое и незнакомое стиснуло ему грудь, так что, не понимая, что делает, прижал он правую руку к ребрам, под которыми бешено заколотилось вдруг сердце.

— Да, — прошептал он. — Да, Лиа, я.… я хочу.

— Так ступай, мальчик, — сказала друидесса.

Дэйвнэ поднял взгляд — робкий и доверчивый — на стоящих на краю поляны странников.

— Прощайся, мальчик, и пойдем, — сказал старик.

Идите быстро, брат, — взглядом сказала ему Лиа Луахрэ.

Я понял, сестра, — ответил он.

— Лиа, Бовалл, я.… я скоро вернусь! — почти крикнул Дэйвнэ. — Мы совсем скоро увидимся, правда?

— Конечно, мальчик мой, — улыбаясь, ответила ему Бовалл. — Ступай…

* * *

— Ха! — воскликнул Голл МакМорна, выходя по тропе на поляну перед лесной избушкой; Бовал и Лиа Луахрэ стояли прямо перед ним.

— Приветствие сынам Морны, — тихо сказала Бовалл. — Что ищете вы здесь, в лесной глуши Лейнстера?

— Вас! — крикнули из толпы воинов. — Вас и щенка Кумала!

— Где сын Кумала? — тихо спросил Голл.

— Далеко отсюда, воины Коннахта. И вам не найти его, пока сам он не найдет вас, чтобы отомстить за отца и за клан МакБайшкнэ.

— Убейте их, — коротко бросил Голл; повинуясь его слову, шагнули вперед воины МакМорна.

Но — со страхом вспоминали потом об этом люди сынов Морны — но не мягкий воздух и не твердая тропа встретили шагнувших вперед мужчин.

Двое рухнули наземь сразу; один — с перерезанным горлом, другой — с дважды провернутым ножом в животе. Третий успел увидеть перед глазами улыбающееся лицо тощей старухи — прежде, чем ступня ее вбила ему кадык в позвоночник.

— Хаа-а! — выдохнул Голл МакМорна, на локоть всаживая копье в худенькое тело старухи.

Плеснула кровь. Старуха упала. И не желая того, Голл встретился глазами с глазами умирающей друидессы.

— Проклят… — прошептали сморщенные уста. — Проклят Голл МакМорна, пока не придет под руку ЕГО…

Голл выдернул копье из маленького старушечьего тела. Тело Бовалл дернулось и опало, уже неживое.

— Убьем вторую! — крикнул Конан, поднимая копье, чтобы метнуть его в грудь другой, толстой старухи.

Но Лиа Луахрэ шепнула слово, да коротко повела рукой, и Конан МакМорна с воплем отбросил оружие, древко которого полыхнуло вдруг жарким огнем.

— Бейте! Бейте! — закричал Голл.

Но друидесса уже воздела руки к небу, и алый Исток Силы, невидимый воинам сынов Морны, уже взметнул свои алые струи над ее головой.

Воины МакМорна вскинули копья.

— Нет, нету дороги сквозь лес Слив Блум! — воскликнула друидесса за миг до того, как полдюжины копий пробили ее грудь.

И сыны Морны с ужасом смотрели, как сдвигаются плотнее вековые деревья, поглощая поляну перед маленькой лесной избушкой и едва заметную тропку, по которой совсем недавно ушли прочь бродячие барды.

1

Лейнстер, лес Слив Блум

начало лета года 1464 от падения Трои

Отчего-то печален был старый бард, который — Дэйвнэ почувствовал это сразу — имел среди этих людей авторитет непререкаемый. И потому все барды молчали, уходя по тропе от лесной избушки, а вместе с ними молчал и Дэйвнэ.

Впрочем, ему и не нужно было сейчас говорить или слушать. Он и без того едва мог дышать, с усилием раздвигая для вздоха стесненную волнением грудь — люди, живые, настоящие люди шли рядом с ним, люди, которых он никогда ранее не видел…

Дэйвнэ во все глаза разглядывал каждого из них. Ему было интересно все. Как устроена одежда этих людей, столь отличная и от его собственной, и от одежды Лиа и Бовалл? (Вопрос о том, почему друидессы носят темные платья, а его одевают в штаны из клетчатой шерсти, Дэйвнэ выяснил уже давно.) Почему эти люди шагают совсем иначе, чем его, Дэйвнэ, учили старые друидессы, — загребают ногами палую листву вместо того, чтобы высоко поднимать колени и осторожно опускать ступни с носка? Что за волоски покрывают подбородки и щеки трех старших из них? О чем думают эти люди, чего хотят, чем они живут? Кто они? Что вообще есть человеки, которых Дэйвнэ до сего дня не видел никогда, — если не считать Лиа Луахрэ и Бовалл?..

…Дорога вилась под сенью дубов и вязов леса Слив Блум, уводя бродячих бардов и Дэйвнэ МакКуйла все дальше от опустевшей избушки в самом сердце древней пущи.

2

Лейнстер, озеро Лох Ринки

середина лета года 1464 от падения Трои

Дэйвнэ лежал, закинув руки за голову, на заросшем травой берегу озера. Жаркое июльское солнце жгучей рукой оглаживало его кожу, быстро иссушая капли озерной воды. Кайрид лежал рядом с ним, подперев голову рукой и насмешливо поглядывая на друга.

— Гордишься, что опять всех обогнал?

Дэйвнэ пожал плечами — насколько это можно было сделать в его позе.

— Нет. Знаешь, я думал раньше, что все люди умеют плавать и бегать не хуже меня. Ты помнишь, как я удивлялся сначала, что вы не успеваете за мной? Но вы не виноваты, что Бовалл и Лиа учили меня, а не вас.

Кайрид рассмеялся.

— О, ты мудр, Дэйвнэ сын Кумала!

— Хочешь, я побью тебя сейчас? — Дэйвнэ повернулся на бок, чтобы взглянуть на друга.

— Попробуй, — Кайрид не успел произнести это короткое слово, как Дэйвнэ уже опрокинул его на спину и уселся ему на грудь. Кайрид исхитрился ударить его сзади ногами; они покатились по траве, колотя друг друга…

…Возможно, дружба, связавшая Дэйвнэ и Кайрида, была сначала простым любопытством. Покинув избушку в лесной глуши с бродячими бардами, Дэйвнэ каждый день, каждый час, каждую минуту присматривался к людям, взявшим его с собой в Большой Мир, о котором доселе он лишь слышал от Бовалл и Лиа Луахрэ. Сначала наибольший интерес вызывал у него старик, предводительствовавший в этой компании бродяг. Дэйвнэ чувствовал в нем человека, родственного Лиа и Бовалл каким-то внутренним, магическим родством. Но когда он попытался попросить старика рассказать ему что-нибудь новое или чему-нибудь его научить, старый бард долго, протяжно, посмотрел куда-то выше макушки Дэйвнэ и вдруг отшатнулся.

— Нет, мальчик, — тихо и почти испуганно проговорил он, — не мне учить тебя.

И правда, старик — бард и друид одной из низших ступеней посвящения — почти ничего не мог рассказать Дэйвнэ такого, чего тот не знал бы сам из уроков своих прежних наставниц. Быть может, и владел он какой-либо магией, неизвестной и неподвластной пока юному сыну Кумала, но не решился преподавать ее тому, чей Исток Силы был стократ ярче его собственного…

И тогда интерес Дэйвнэ обратился к самому молодому из бардов, шедших вместе со стариком. Кайрид был лишь на год или на два старше самого Дэйвнэ; борода еще не окурчавила его подбородок, знаменуя совершеннолетие, но он уже закончил первые два года обучения в знаменитой Мунстерской Школе Бардов и теперь возвращался в родные места, чтобы повидать отца и мать и сделать годовой перерыв в тяжелой учебе. Но не бардовская премудрость привлекла к Кайриду Дэйвнэ; напротив, можно было бы сказать, что сам Дэйвнэ — стараниями Лиа Луахрэ — более образован в этой области.

Однако, если каждый бард интересовал Дэйвнэ, то вдвойне был интересен ему, лишенному в детстве общения и игр с другими детьми, первый встреченный в жизни сверстник. Надо полагать, и Кайриду было любопытно познакомиться с ровесником, выращенным в лесной глуши двумя друидессами, — с парнем, для которого любая его, Кайрида, реплика могла заключать великое открытие.

Для Дэйвнэ же первые дни путешествия со странствующими бардами были временем постоянного удивления и волнительных откровений. Так, было странным для него узнать, что Кайрид, бывший почти на голову его выше, не может противостоять ему ни в одном из знакомых Дэйвнэ видов единоборств. Кайрид же, в свою очередь, не уставал удивляться обширности познаний лесного мальчика в области древней истории и поэтического Искусства.

Так или иначе, но они быстро и легко сошлись, став настоящими друзьями уже за две недели путешествия. И когда ко времени Солнцеворота вся компания подошла к озеру Лох Ринки, на берегу которого стояла деревня Кайрида, Дэйвнэ отказался идти дальше со старым друидом и двумя его бардами и заявил о своем желании остаться здесь — вместе со своим первым в жизни другом.

Долго, очень долго смотрел на него старик-бард, то ли размышляя о том, не преступит ли он волю ушедших сестер, оставив мальчика здесь, то ли гадая, есть ли у него вообще право указывать что-либо мальчику, над вихрастой головой которого простерлась рука самого Луга… Не ведомо, что решил старый человек, знающий, что к концу жизни своей не скопит он и сотой доли тех знаний и той Силы, которыми, не задумываясь, обладает стоящий перед ним светловолосый мальчик. Но, вызывая удивление своих спутников — и более всего удивление самого Дэйвнэ, — старик склонил седую голову и тихо проговорил:

— Делай, как знаешь, Светлый…

И так впервые было произнесено вслух имя, которое станет потом истинным взрослым именем сына Кумала — Финн, Светлый.

3

Лейнстер, озеро Лох Ринки

середина лета года 1464 от падения Трои

Так Дэйвнэ — будущий Финн — остался со своим другом Кайридом на берегах озера Лох Ринки. Не из бедных был род Кайрида, и он вполне мог позволить себе пригласить друга пожить под кровом своих родителей — особенно теперь, когда сам Кайрид стал бардом (пусть и не достигшим пока высшего посвящения в своей касте), и как бард должен был почитаться — несмотря на возраст — первым авторитетом в своей деревне, где не было других людей его касты. Но Дэйвнэ, выслушав приглашение друга, лишь удивился — зачем нужен дом, когда есть лес, и озеро, и болота у северных его берегов, — и все это может дарить и пищу, и кров? Вежливо — как учила его Лиа Луахрэ — поблагодарив Кайрида, Дэйвнэ остался жить в лесу у берегов озера.

Здесь же, у Лох Ринки, Дэйвнэ познакомился с подростками деревни Кайрида, проводившими свое время на берегу в купании, драках и упражнениях в беге и прыжках. Как то всегда бывает в мальчишечьих компаниях, новопришедшему пришлось выдержать целый ряд поединков за право считаться полноценным приятелем — а это многое значит в сообществах подростков, и напоминает право полноценного воина в сообществах взрослых мужчин. Но эти поединки были для Дэйвнэ не страшнее, чем задача сложить поэму о каком-либо древнем герое или короле; именно на них получил Дэйвнэ первые уроки жизни в обществе многих людей, наблюдая ненависть побежденных вожаков — бывших вожаков! — и завистливое уважение прочих ребят. Простой своей манерой обращения и искренним желанием дружить с каждым, кто хочет того же — неважно, силен он или слаб — заслужил Дэйвнэ приязнь многих из тех, кого побил, — многих, но не всех.

Здесь же, на берегах Лох Ринки, впервые почувствовал Дэйвнэ сладко-горький вкус власти — власти по праву сильнейшего. Нет, не было в этом чувстве ни привкуса вседозволенности, ни удовольствия от сознания собственной силы; но нечто священное, магическое ощутил Дэйвнэ, когда первый раз увидел две дюжины обращенных к нему лиц подростков, ожидающих воли Старшего-в-Силе, его воли… воли Вождя…

Это было сладко и больно — первое столкновение с властью. Тогда все вместе пытались они ловить озерную рыбу неуклюжей самодельной сетью, сплетенной недельными совместными усилиями. И был момент, когда Дэйвнэ понял, что он — истинно, то не было неправдой или самообманом! — когда Дэйвнэ понял, что если он не скажет мальчишкам, как заводить сеть, рыба мимо сети уйдет из заливчика, который они пытались перегородить. И тогда он сказал. И случилось что-то, и все подчинились его слову…

А потом он долго плакал в зарослях камышей, еще не понимая умом, но чувствуя: власть — это одиночество, это страшная магия, дарующая могущество, но взамен ставящая Властителя очень далеко от прочих людей…

…Кайрид нашел его в зарослях, когда солнце было уже на закате, и — быть может, заявила о себе мудрость, взрощенная в нем Школой Бардов, а может быть, это дала о себе знать природная чуткость его души, — Кайрид просто сел в болотную грязь рядом с Дэйвнэ, и обнял друга за плечи.

И Дэйвнэ — сильный, ловкий, знающий Дэйвнэ — не счел для себя унижением ткнуться носом в плечо друга и тихо-тихо сказать ему:

— О Кайрид, мне страшно. Не уходи от меня сегодня, иначе жуткой будет для меня эта ночь понимания…

4

Лейнстер, озеро Лох Ринки

середина лета года 1464 от падения Трои

Там же, на берегах Лох Ринки, впервые столкнулся Дэйвнэ с тем, о чем раньше лишь смутно подозревал по рассказам наставниц, а потом, на озере, — и по не всегда пристойным историям, поведанным деревенскими мальчишками.

Однажды убежал он от навязчивого общества подростков, признавших уже его своим полноправным вождем, и сидел, опершись спиной о ствол поваленного дерева, в рябиновой роще на высоком береговом холме. Вдруг где-то сзади, в лесу, чуть иначе, чем то положено естественным лесным порядком вещей, хрустнула ветка. Верный охотничьим привычкам, Дэйвнэ бесшумно скользнул за ствол, оставив себе возможность практически незаметно выглядывать сквозь сплетение полузасохших ветвей. И вот — колыхнулись ветви ближайших рябин, и Дэйвнэ… увидел девушку.

Было ли это новостью для него? Нет. Ему доводилось уже — пусть лишь издалека — видеть молодых женщин и девиц; он лишь смеялся, думая о том, что некогда были такими же — дурашливыми и смешливыми — Бовалл и Лиа Луахрэ. Было ли это для него потрясением? Да…

…Она чуть наклонилась, проходя под тяжелой древесной ветвью, и солнечный свет упал на ее ключицу, полускрытую воротом одежды. Дэйвнэ вспыхнул изнутри; ему тотчас захотелось зажмуриться — столь сильным было ощущение, но что- то гораздо более могучее заставило его смотреть, не отрываясь, широко раскрытыми глазами на это нежданное чудо. Завиток волос у виска, бархатно отсвечивающая кожа шеи, упругость обтянутой тонкой рубахой груди, руки, обнаженные от локтей… Дэйвнэ стиснул какой-то сук, не понимая, что с ним происходит; судорожно вздохнул…

Девушка замерла и резко — взметнулись золотистые волосы — обернулась в его сторону, услышав вздох, вырвавшийся из стесненной груди Дэйвнэ.

— Ты кто? — она отпрянула, ударившись спиной о ствол рябины.

Заливаясь краской и чувствуя себя страшным преступником, Дэйвнэ поднялся из-за упавшего дерева. Совсем пусто было в его голове, только мелькнула где-то на задворках сознания мысль: слава богам, что он не поленился надеть штаны, уходя с озера на холм, в лес…

— Я — Дэйвнэ, сын Кумала… — сказал он, и собственный голос показался ему вдруг неожиданно — по-мальчишечьи — тонким.

Тысячелетия прошли для Дэйвнэ, пока Грайнэ, дочка деревенского старосты, рассматривала стоящего пред ней мучительно краснеющего полуголого мальчишку с давно нестриженой светлой шевелюрой. А потом — когда закончилось это бесконечное для Дэйвнэ время ожидания — Грайнэ вдруг улыбнулась и сказала:

— А я тебя знаю. Ты — Финн, тебя так зовут наши мальчишки, потому что у тебя волосы светлые…

5

Лейнстер, западная дорога

вторая половина лета года 1464 от падения Трои

Было уже далеко за полдень, и тяжелые полотнища жары колыхались над вьющейся по полю дорогой. Трое бардов — седой задумчивый старик и двое молодых мужчин — спешили добраться до перелеска, под сень которого уходила дорога: манящая прохлада зеленой полутьмы была уже недалеко…

…Старик склонил голову, проходя мимо огромного дуба, привратником стоявшего у входа в лес, — он знал это дерево, и был дружен с ним, — с одним из патриархов Зеленого Острова. Подняв руку, он легонько коснулся растрескавшейся коры… и замер. Прямо перед ним шагнул на дорогу рослый могучий воин в синем плаще, с исковерканным давним ожогом лицом. Что-то насмешливо-недоброе было в глазах мужчины, и это что-то заставило старого барда оглянуться.

Другие воины неслышно появились на дороге позади них.

Старик медленно кивнул, словно признавая неизбежность и — быть может — даже правильность происходящего, глянул на своих спутников, в недоумении застывших на пыльной дороге, и снова повернулся к высокому воину.

— Приветствую тебя, сын Морны, — тихо произнес он, ничем не выдавая своих подозрений. — Что заставило твоих людей закрыть путь, которым я пришел? Не думаешь ли ты, что я, старый, побегу от встречи с тобой — пусть ты и самый — пока — страшный воин в пределах Эйре?

— Приветствие и тебе, старик, — Голл МакМорна был, казалось, задумчив. — Ты говоришь «пока»… Что ж, мы все смертны… ты тоже.

Седовласый бард чуть улыбнулся.

— Ты прав, Голл.

— Где щенок Кумала? Он ушел с вами: вы прошли раньше нас по той тропе в лесу Слив Блум.

— Ты еще не знаешь, кто он, сын Морны?

— Я спрашиваю тебя, где он, а не кто он, старик.

— А вот теперь ты не прав, Голл, — бард пожал плечами. — Ты путаешь правильную очередность вопросов…

— Я перепутаю твои кишки с травами этого леса, старик, если ты не скажешь мне, куда делся мальчишка!

— Ты сильнее меня, — согласился бард. — Но что ты можешь? Только убить мое тело, не правда ли, Голл?

— Неправда, старик, — усмешка на стянутом ожогом лице растянулась криво и оттого стала еще страшнее. — Неправда.

Голл махнул рукой — из-за его спины и спин его воинов вышел друид в одеждах светлой коричневой шерсти. Взгляд друида клана Морны захватил было глаза старого барда, но тот, не вступая в схватку с многократно более сильным противником, улыбнулся и снова посмотрел на Голла.

— Я восстановлю-таки правильный порядок ответов, сын Морны, — сказал старик. — Эти двое со мной еще слабее, чем я, и ты, наверное, узнаешь от них то, что хочешь. Потом отпусти их, и пусть то, что они сделают, не ляжет на них тьмой. Что же до меня… Ты не умеешь спрашивать, Голл, но я отвечу тебе на вопрос, который должен был быть первым. Мальчик, которого ты ищешь, — а я не знаю, какого он клана и чей он сын, — этот мальчик — Финн, Светлый…

Старик легко улыбнулся, и вдруг свел плечи, обхватив руками свое тело, низко наклонил голову, прижимая подбородок к груди… и мягко упал ничком в теплую пыль дороги.

Глухой рык досады вырвался у Голла МакМорна; он шагнул к старику и, опустившись возле него на колени, перевернул тело на спину.

Руки старика свободно упали; глаза были закрыты, и улыбка так и не успела покинуть лицо.

— Он ушел, Вождь, — тихо сказал маг клана Морны из-за плеча Голла. — Мы, друиды, умеем это.

— Ну, ладно, — произнес Голл, поднимаясь на ноги. — Остались еще эти двое. Займись, Дубтах.

Друид шагнул к испуганным бардам, прижавшимся друг к другу рядом с телом ушедшего учителя; взгляд его тяжело накрыл глаза одного из молодых мужчин. Тот осел всем телом, чувствуя, как слабеют колени и приподнимаются волосы на затылке; теряя уже осознание происходящего, он заговорил — глухо, не понимая, что именно делает и произносит:

— Лох Ринки… северный берег… деревня…

Друид прикрыл глаза, отпуская его, и молодой бард рухнул на колени, судорожно втягивая воздух.

— Это все, что ты хотел узнать, Вождь?

— Да, Дубтах. Благодарю тебя.

— Убьем их?! — воскликнул Конан МакМорна, поднимая тяжелое копье.

— Нет! — Голл схватил брата за плечо. — Нет, Конан. Пусть исполнится воля ушедшего… воля ушедшего друида. Отпустите их.

…Потрясая оружием и выкрикивая слова Славы, воины сынов Морны двинулись по дороге на восток — в ту сторону, откуда совсем недавно пришли барды.

6

Лейнстер, холм Кнох Гльойх

время Лугнасы[9] года 1464 от падения Трои

Дэйвнэ сидел на вершине Кнох Гльойх, привалившись спиной к большому плоскому камню, на поверхности которого были еще видны — под цветными пятнами лишайника — спирали и круги, выбитые в незапамятные времена неким древнем мастером. Солнце уже опустилось за лес Слив Блум, иззубренной полосой чернеющий у горизонта, и хотя низкие облака на западе были еще окрашены в багровые краски заката, быстро смеркалось.

Дэйвнэ было немного смешно то, как легко он поддался на самую простую подначку. Впрочем, он почти не думал об этом: здесь, на вершине холма, было так тихо и так покойно, и так волнительно-сладостно вспоминался вчерашний вечер…

* * *

…На удивление быстро — если учесть отсутствие опыта — Дэйвнэ сошелся с Грайнэ, дочкой старосты. Когда она появлялась на берегу озера, чтобы встретиться с Дэйвнэ, все прежние мальчишечьи забавы и состязания становились для него безвкусны и неинтересны; когда же она уходила назад в деревню, Дэйвнэ то включался в игры и потасовки с веселой радостной злостью, то уплывал на один из невысоких озерных островков, чтобы в одиночестве просидеть там до темноты…

А вчера вечером дочка старосты задержалась на берегу озера дольше обычного, и, уходя, попросила Дэйвнэ проводить ее домой. В вечерней тишине леса, в зеленых лесных сумерках они шли по тропинке к деревне, и Дэйвнэ держал ее тонкую прохладную руку в своей горячей руке. Они присели отдохнуть у того самого поваленного дерева, возле которого встретились месяц назад, и губы Дэйвнэ как-то сами нашли губы Грайнэ…

Она убежала, смеясь, по тропинке в лесной полумрак, и Дэйвнэ понял, что не нужно догонять ее, и вернулся к озеру — задумчивый и счастливо притихший.

Тем-то вечером и зашел между мальчишками разговор о волшебном холме Кнох Гльойх и о страшноватых чудесах, творящихся на его вершине ночами во время Лугнасы, когда великий бог Луг каждый год заново празднует свою свадьбу. Озерное мальчишечье братство разделилось тогда на две части: одни говорили, что чудеса эти всегда бывают опасны для путника, который окажется такой ночью на вершине волшебного холма; другие спорили, утверждая, что свадебный поезд Луга никогда не выходит на поверхность земли. И вот в некий момент, когда спор — по озерным обычаям — готов был уже перейти в шумную веселую драку, кто-то из сторонников опасностей, подстерегающих смертного во время Лугнасы на холме Кнох Гльойх, выкрикнул в опускающуюся над озером тьму:

— А коли не страшно, то кто из вас проведет самую ночь Лугнасы на вершине холма?

И стало тихо. Спор — спором, а провести такую ночь на волшебном холме не хотелось никому.

И тогда поднялся на ноги Дэйвнэ. Священный шум колышимых ночным ветром камышей звучал в его ушах, и вкус первого поцелуя еще не растаял на его губах.

— Я, — сказал Дэйвнэ. — Я проведу ночь Лугнасы на вершине холма Кнох Гльойх.

И друг его Кайрид, сидящий у его ног, прошептал, глядя, как озерные волны трогают охапки прошлогоднего тростника на песчаном пляже:

— Кому, как не тебе, о брат мой Финн, встречать свадебное шествие Луга…

* * *

Багровая полоса заката таяла на западе ночного неба, и опаловая луна уже поднималась над горизонтом. Дэйвнэ снова улыбнулся, вспоминая вчерашний вечер. Было совсем тихо.

А потом — когда растворились в густой небесной синеве последние клочья багряного заката, и воссияла на северо-западе звезда Тараниса[10] — почувствовал Дэйвнэ слабую, едва заметную дрожь, сотрясшую камень под его спиной. И тотчас еле слышимый, но явственный шум различили его уши. Был тот шум подобен грохоту десятков далеких боевых колесниц, и кликам большого воинства, шествующего на битву, и слиянью многих голосов, поющих песнь Славы. И холм задрожал; и Дэйвнэ, охваченный вдруг неясной радостью и чувством внезапного торжества, поднялся на ноги, и обернулся, и увидел…

…Прямо из воздуха ступали на вершину священного холма воины в сверкающих белой бронзой и красным золотом доспехах; и жены, облаченные в чудесные сияющие ткани; и прекрасные мальчики в пурпуровых накидках, несущие дроты воинов; и белокожие девочки в белых одеяниях, шествующие за женщинами с серебряными чашами в руках. А впереди всех ступал величественный одноглазый воин в синем с серебром плаще и с сияющим копьем в левой руке. Стройная, как ива, девушка в белоснежных одеяниях двумя своими тонкими руками сжимала правую его руку, затянутую в серебряную перчатку. Дэйвнэ не мог — а если б и мог, то не посмел бы — разглядеть ее лицо, но почувствовал, что девушка эта бесконечно прекрасна, как прекрасен ночной звон воды в камнях ручья, или свет луны на травах летних лугов, или шум дубовых ветвей под полуночным ветром…

Он стоял, целиком отдавшись созерцанию того действа, что разворачивалось перед его глазами, и забыв обо всем на свете, когда взгляд его пал на одну из женщин, сопровождавших свадебное шествие великого бога Луга. Стройный стан, огненно-рыжие волосы, ярко-зеленые глаза — нет, не внешнее привлекло внимание Дэйвнэ к этой спутнице Луга что-то иное. И сама она, словно почувствовав на себе взгляд смертного, обернулась к стоящему у камня Дэйвнэ… И вдруг сбила шаг, и рука ее метнулась было к приоткрывшемуся рту, и едва различимая улыбка радости озарила ее лицо…

…Словно некое движение передалось всей процессии, и все идущие замерли, повинуясь жесту шествующего впереди великого Луга…

Медленно — внутри себя Дэйвнэ успел бы сосчитать до тысячи — очень медленно обратил великий бог лицо в сторону священного камня, у которого стоял мальчик. Покойным жестом выпростал он свою правую — серебряную — руку из рук невесты и благословляющим жестом простер ее к Дэйвнэ.

— Ступай пока, о Финн, — негромко произнес он, но вселенским громом прозвучали эти слова для маленького Дэйвнэ, упавшего на колени от звуков голоса великого бога.

И пала тьма.

7

Лейнстер, озеро Лох Ринки

конец лета года 1464 от падения Трои

Было холодно — внезапно грянувшие с востока тучи закрыли солнце, и моросящий дождь с самого утра пятнал грязно-серые воды озера. Они сидели под зелеными сводами рябиновой рощи на высоком озерном берегу: сам Дэйвнэ, и Кайрид по правую руку от него, и Грайнэ по левую, и все мальчишки, собиравшиеся здесь, у Лох Ринки. Коротким детским ножом терзал Дэйвнэ ореховый прут, покрывая его знаками Огама; изо всех, кто был рядом с ним, только друг Кайрид мог бы разобрать наносимые им на дерево знаки, и потому не стесняясь доверял Дэйвнэ ореховой древесине свою любовь к девушке, что сидела сейчас совсем рядом с ним — так, что локоть Дэйвнэ задевал изредка ее локоть…

…Дэйвнэ было хорошо. Прошло уже несколько дней с тех пор, как он провел ночь на вершине Кнох Гльойх и вернулся с волшебного холма невредимый, но молчаливый. Он никому не сказал ни слова о том, что было с ним там, но мальчишки с Лох Ринки быстро дополнили этим подвигом список деяний Дэйвнэ Финна, и Грайнэ, узнав об этом, посмотрела на него почти с восхищением…

…Вдруг ощущение тревоги — нет, более того, — опасности! — пронзило самое существо Дэйвнэ. Не понимая, что происходит, он отложил ножик, и огляделся. Все было спокойно, но сквозь монотонный шум ударяющих о листву капель дождя уловил он звук шагов.

Дэйвнэ поднялся.

— Сюда идут, — тихо сказал он.

Мальчишки пожали плечами: мало ли кто может идти лесной дорогой.

А спустя чуть времени вышли на поляну, где сидели Дэйвнэ и его друзья, воины в тяжелых, набухших дождевой влагой плащах. Трое из них выступили вперед, сверкнув золотом фибул[11] и блях у воротов плащей и в мокрых волосах. Улыбнулся ставший посреди огромный воин с изувеченным ожогом лицом.

— Вот мы и встретились, сын Кумала.

— МакМорна… — прошептал кто-то из мальчишек, узнавший на одежде воинов цвета и обереги клана сынов Морны.

Дэйвнэ стиснул в руках ореховый прут с поэмой.

— Пора, — сказал Голл МакМорна.

Воины позади него подняли тяжелые короткие копья и с криком метнули их в единственного сына ушедшего Вождя клана МакБайшкнэ.

Но словно серебряная рука мелькнула на миг перед грудью Дэйвнэ, и посланные умелыми руками копья миновали его незащищенное тело, и, вырвав два коротких всхлипа, приковали к мокрой земле Грайнэ, дочь деревенского старосты, и Кайрида, ученика Мунстерской Школы Бардов.

Дэйвнэ замер, уже понимая, что произошло, но еще не смея обернуться. Все затихли вслед за ним; и тогда Дэйвнэ, чувствуя падающую с небес непоправимость случившегося, посмотрел на застывшее тело Грайнэ, на ее лицо, исковерканное предсмертной судорогой боли, на лицо Кайрида, в чьих распахнутых мальчишечьих глазах еще стыло недоумение.

И тогда взгляд его обратился к МакМорна.

И Дубтах — друид, бывший с воинами сынов Морны, — рухнул наземь, зажимая руками глаза, во дно которых навечно впечатался алый столб пламени Силы, взметнувшийся над головой Дэйвнэ сына Кумала.

И черным цветом отчаянья отсвечивали языки огня, охватившего дух Дэйвнэ.

С неистовым криком поднял Дэйвнэ ореховый прут с начертанной на нем любовной поэмой и метнул его во врагов. И самое время потеряло свою суть, повинуясь его воле; и тот несчастный из людей МакМорна, что оказался на пути воли Дэйвнэ, медленно — медленно — видел, как тонкий, не толще пальца, прут касается его груди, входит в его плоть, раздвигая ребра, рвет мускулы сердца…

И когда он упал, с хрипом стискивая проткнувший его насквозь тоненький прутик, ломающийся в его руках, и время снова обрело свое естество, не было уже на поляне светлого рябинового леса мальчика по имени Дэйвнэ.

Но далеко-далеко в лесных дебрях рыдал, преклонившись к замшелому пню, последний воин и последний маг разгромленного четырнадцать лет назад клана МакБайшкнэ.

1

Лейнстер, лес Килль Энайр

конец лета года 1464 от падения Трои

Солнце уже склонялось к закату, и лучи его, рассеченные стволами деревьев, длинными косыми полосами ложились на влажную после дневных дождей почву, когда мальчик поднял, наконец, голову от лежащих на пне рук и огляделся.

Ветер давно стих, и было совсем тихо, только чуть слышно щебетали в лесной глуши редкие птицы. Ни дороги, ни тропы не было поблизости, и мальчик недоумевал, как оказался здесь, вдали от берегов озера Лох Ринки, прежде чем вспомнил рассказы Лиа Луахрэ о возможности путешествий сквозь Кромь — кромешный мир, «подпол» реальности. Возможно, в другое время его порадовала бы вновь обретенная чудесная способность, — в другое время, но не сейчас.

Сейчас ему было все равно.

В горле пересохло; нос Дэйвнэ улавливал запах недалекой воды, но мальчик не поднялся и не пошел к ручью. Я умру; — не то понял, не то решил он, и не заметил, как губы его неслышно прошептали то же самое. Я умру.

— Нет, — никто не произносил этого вслух, ответ сам по себе родился внутри Дэйвнэ. — Нет.

— Я умру — снова сказал мальчик.

— Нет, — повторился ответ. — Не умрешь, потому что ты — Светлый, ты — Финн. Рука Луга над твоей головой.

— Зачем? — Дэйвнэ печально качнул головой. — Я видел Силу, что отвела от меня копья, — зачем? Зачем умерли…

Воспоминание оказалось таким острым, что Дэйвнэ почти заплакал снова.

— Я не хочу защиты, за которую приходится так платить богу! — почти выкрикнул он в пустоту вечернего леса. — Я не хочу руки бога, который… — он не договорил.

Пустота молчала.

— Я умру… — пробормотал Дэйвнэ.

Пустота.

Тогда он снова уронил голову на руки — не чтобы плакать, а просто потеряв последние силы. Тяжелая тупая дремота накатывала на него, и сопротивляться ей не было уже никакой возможности. Но прежде, чем заснуть, утонуть, раствориться во тьме, он почувствовал затылком легчайшее дуновение, словно чья-то невидимая рука огладила его волосы. И уже проваливаясь в сон, Дэйвнэ вспомнил почему-то сказанные давным-давно слова старой друидессы.

Боги бывают милостивы. Боги бывают жестоки. Но для того, кто живет, и боль, и радость имеют одну и ту же цену. Аля того, кто живет и ищет, и боль, и радость — лишь вехи, отмечающие путь над бездной небытия.

Тропу Предела.

2

Лейнстер, лес Килль Энайр

начало осени года 1464 от падения Трои

Он провел неделю или больше, пробираясь на северо-запад сквозь лесные дебри. Почему именно на северо-запад, он не знал. Просто густой золотой свет заходящего солнца притягивал к себе его опустошенное сердце.

Пусто было в его голове и пусто было в его сердце: ни мыслей, ни чувств. Слишком велико было его потрясение, и слишком глубоко он пережил его — все живое в его душе сгорело в черном огне горя. И осталось одно — последнее — знание обреченного.

Отчаянье.

3

Лейнстер, верховья реки Боанн

осеннее Равноденствие года 1464 от падения Трои

Дэйвнэ не боялся болот: он познакомился с ними еще в лесу Слив Блум под руководством Бовалл, а потом и сам немало исходил их, расставляя силки на болотную птицу. И все же это болото — зловещее, глухое, казавшееся бескрайним, — это болото заставило его зябко передернуть плечами и поежиться, словно под дуновением смрадного холодного ветра.

Большая торная тропа, по которой он шел последние два дня, тянулась по самому краю этой прогнившей, заплесневелой земли. Шаг с тропы — и под ногами из-под мхов выступала черная жижа; заросшие травой редкие кочки проваливались, не желая держать человека, а задетые ногой стволы упавших тощих деревьев рассыпались темной влажной трухой.

Ему было все равно: есть или не есть, пить или не пить, идти или не идти, но молодое тело требовало пищи, и иногда, когда равнодушие немного отступало, он охотился на мелкую дичь, полукоптил-полуобжаривал мясо, и потом понемногу кормился им в пути день или два. Над болотом уже заходило солнце, когда Дэйвнэ присел на большой валун у тропы и принялся доедать остатки пойманного вчера зайца.

Едва заметный шорох — и Дэйвнэ уже вскочил, отбрасывая недоеденное мясо и разворачиваясь на звук. Слух и чутье не подвели его.

В нескольких шагах от Дэйвнэ стоял, подобравшись в боевой стойке и сжимая в руке палаш, здоровенный мужчина в одежде столь драной и грязной, что невозможно было уже определить, чем она была прежде. Глаза его чуть косили, рот кривился в полубезумной усмешке, открывая желтые зубы — нескольких недоставало.

— Я тебя убью, — хрипло, словно с трудом, проговорил незнакомец. Без злости, словно просто проконстатировал факт.

Дэйвнэ пожал плечами.

— Попробуй.

Мужик прыгнул, одним движением преодолевая разделяющее их расстояние. Дэйвнэ, почти не двигаясь с места, развернулся, пропуская противника мимо груди. Тот, ни на мгновение не останавливаясь, коротко и сильно взмахнул палашом, нанося косой рубяще-режущий удар, который мог бы распластать человека на две части, но Дэйвнэ снова ускользнул от него, перехватил руку с палашом у запястья и у локтя, «провожая» врага дальше по направлению его же движения.

Любой другой — почти любой — на его месте улетел бы далеко в болото. Безумный противник Дэйвнэ уже снова стоял в боевой стойке. Дэйвнэ понял, что дерется с настоящим воином. Вернее — с бывшим настоящим воином.

— Ты умеешь драться, парень, — сказал вдруг тот. — И еще у тебя красивые волосы, и ты хорошо сложен: стан — олений, а плечи — кабаньи. И тонкие пальцы. Ты ведь благородного рода, правда? Но я все равно тебя убью.

Он снова прыгнул, едва закончив фразу, выбросив клинок вперед и рассчитывая проткнуть Дэйвнэ насквозь. Уже чувствуя, как разгорается над головой Исток Силы, Дэйвнэ мягко откачнулся, мгновенно собрал Силу в руках и двумя голыми ладонями оттолкнул, увел блеснувшее лезвие в сторону.

— Ого, — опять пролетевший мимо воин осклабился. — Да ты почти мастер! Только я все равно сильнее, — он резко и широко, в полуприседе, ударил по ногам на уровне бедер. Однако палаш только свистнул, рассекая пустоту: Дэйвнэ подпрыгнул, поджав ноги, потом коснулся кончиками пальцев ног земли и снова взлетел в воздух, заваливаясь на спину, ударил обеими ногами в голову противника и, оттолкнувшись от него, как от дерева, перекувырнулся в воздухе и мягко опустился на ноги шагах в пяти.

Безумный разбойник упал на спину, не выпустив из рук оружия, тотчас приподнялся, но почему-то не встал, а остался сидеть. Из носа и разбитого рта текла кровь.

Дэйвнэ стоял, ожидая, хотя сейчас он вполне мог бы добить противника.

— Мне знаком твой стиль, парень, — проговорил тот. Безумная усмешка исчезла с его лица, и даже глаза, казалось, перестали косить, — теперь он более напоминал человека глубоко озадаченного, нежели сумасшедшего. — А ну-ка давай еще!

Дэйвнэ пожал плечами; мужчина вдруг отбросил палаш и снова прыгнул на него. На сей раз Дэйвнэ не удалось уйти; они упали на землю, обхватив друг друга, покатились по сочащейся болотной водой земле. Хватка у разбойника была почти медвежья; дважды Дэйвнэ почти удалось вырваться, чтобы вернуться к обычному бою, в котором только и были у него шансы победить, — но именно «почти». Воин, с которым он боролся, был подготовлен ничуть не хуже его самого, а весил вдвое больше. И Дэйвнэ в конце концов оказался лежащим носом к земле, с заломленными за спину руками и с разбойником, сидящим на нем верхом. Он подумал было о магии, но тут его неожиданно освободили.

Дэйвнэ поднялся на ноги, стер грязь с лица. Его победитель стоял рядом и почему-то радостно смеялся.

— Ну? — спросил Дэйвнэ, нахмурившись.

Мужчина оборвал смех, глянул серьезно и совсем уже осмысленно.

— Тебя учили драться друиды клана МакБайшкнэ, парень. Но еще четырнадцать зим назад этот клан вырезали сыны Морны. Кто ты такой?

Дэйвнэ пожал плечами: ему было все равно.

— Я — Дэйвнэ сын Кумала, последнего Вождя сынов Байшкнэ.

Воин напротив него замер, сначала растерянно, а потом все быстрее ощупывая мальчика глазами, — Дэйвнэ почти физически чувствовал его взгляд.

— Я.… — голос воина предательски дрогнул. — Я — Фиакул МакКон, друг Кумала, последний воин клана Байшкнэ. То есть… уже не последний.

Торжественно и степенно он опустился на одно колено, преклонил голову.

— Приветствую тебя, мой Вождь!

4

Лейнстер, верховья реки Боанн

осеннее Равноденствие года 1464 от падения Трои

Шел дождь. Звук его был сер, как были серы стены убогой избушки, как были серы запахи старых, плохо выделанных шкур. Как душа у Дэйвнэ.

— Мясо почти готово, мой Вождь, — сказал мужчина, тыкая ножом подвешенную над огнем тушку молочного еще лесного подсвинка.

— Я же просил: не называй меня Вождем, Фиакул. Нет больше рода Байшкнэ, нет и Вождя.

Мужчина взревел, обнажая крупные желтые зубы; с размаху ударил кулаком в стену, — избушка дрогнула.

— Ты, маленькое дерьмо! Клан жив, пока есть хотя бы один мужчина, пока есть кому поднять копье и сказать: «Я — Вождь!» Ты видел, как умирают настоящие люди? Все мои братья, все мои друзья — и твой отец среди них! — умерли, чтобы ты жил, чтобы жил клан Байшкнэ. И ты думаешь, я теперь позволю тебе пускать сопли, да еще буду поглаживать тебя по головке?

— Я видел… как умирают люди, — прошептал Дэйвнэ.

Фиакул вдруг расслабился, опустил, разжав кулаки, руки. Шагнул к Дэйвнэ.

— Тебе досталось, да, парень? — голос его нельзя было назвать ласковым, как не бывает ласковым рык медведя, но Дэйвнэ почувствовал в нем искреннее сочувствие и.… понимание.

Дэйвнэ промолчал.

— Знаешь, когда я был маленьким, — продолжил Фиакул, — твой отец однажды разбил мне нос. Я пришел домой и плакал, и жаловался маме, что мне больно. Тогда мама сказала мне: «Фиа, никогда не думай о себе, — от этого бывает горе, и тоска, и зло. Думай о других, Фиа, ибо от этого бывает любовь, и радость, и благо. Думай о других, Фиа, и тогда даже слезы твои будут светлы». Мама заговорила какую-то травку, чтобы приложить ее к носу и унять боль. Мне показалось тогда, что она чего-то ждет от меня, и я взял эту травку и убежал к Кумалу. Твой отец тоже плакал, — я выбил ему два молочных зуба. Я отдал ему эту травку, Дэйвнэ, потому что подумал о нем, подумал, что ему, наверное, еще больнее, чем мне. А он не взял ее, потому что подумал обо мне… Та травка так и осталась лежать на лавке, Дэйвнэ. А у меня появился друг, и никто никогда не был мне ближе и дороже, чем твой отец.

Мы с твоим отцом стали воинами, Дэйвнэ, — лучшими воинами клана, потому что никогда не думали о себе. Воин, мальчик, это не просто человек, который умеет драться… Я вынес твоего отца с брода славной драки, и я знал, что он умирает, — мы все тогда это знали. Наши братья кричали: пойдем к дому сынов Морны, отомстим за Вождя, умрем, как мужчины! Они думали о своем гневе. А я был тогда гневен дважды, ибо для меня Кумал был не только Вождем, но и другом. Но я тогда оставался воином и думал не о себе. Нет, сказал я, там, в Лейнстере, маленький сын Вождя, и ему нужна наша защита. И мы ушли, мальчик, ушли, не отомстив, чтобы защитить тебя и твою мать.

У дома МакБайшкнэ, на западной дороге, мы дали хороший последний бой сынам Морны, когда они пришли забрать твою жизнь. Мне достался тяжелый удар; я упал; я очнулся уже на закате — один среди трупов. МакМорна забрали своих убитых, а нас бросили гнить. Я похоронил их — похоронил весь клан…

Он отвернулся к очагу, снял с огня мясо, положил его на заменяющую стол колоду.

— Я жил, оставаясь воином, несколько лет, Дэйвнэ. А потом сломался. Моя мама научила меня думать о других, но не сказала мне, что делать, когда думать больше не о ком. Я жил поначалу, думая отыскать тебя, но когда понял, что это невозможно, мне стало все равно. Я отчаялся; я стал думать о том, как мне плохо, и потому озлобился; я стал убивать просто из ненависти. Я.… я перестал быть Воином.

…Он вдруг судорожно вздохнул — как всхлипнул — и упал на колени перед сидящим мальчиком, схватив его за руки.

— Я оступился, Дэйвнэ, я упал, мне никогда уже не стать тем, кем я был. Но ты — ты молод, и ты — не просто воин, ты — Вождь! Я вижу, что тебе больно, хотя и не знаю, что с тобой было. Но, Дэйвнэ, не повтори моей ошибки!

— Смотри! — он ударом ноги отбросил закрывающую выход шкуру. — Смотри, мой Вождь! Там — Ирландия, там — твоя земля, там — тысячи людей, которым нужна защита и помощь. Ты — Воин, о Дэйвнэ, так не думай о себе, думай о них! Там — МакМорна, которым я так и не смог отомстить за смерть твоего отца, — думай о них. Не о себе, Вождь, не о себе!

Дэйвнэ МакКул из клана МакБайшкнэ долго смотрел в накрывшую болота ночную тьму за дверным проемом, потом мягко освободил свои руки из больших рук Фиакула, поднялся на ноги.

— Я благодарю тебя, друг моего отца, — за то, что ты сделал для него, и за то, что сделал сейчас для меня, — лицо его стало абсолютно спокойным, и спокойствие это было страшным. — Я убью МакМорна.

5

Лейнстер, верховья реки Боанн

начало весны года 1465 от падения Трои

— Становится тепло, — сказал Фиакул, трогая рукой только что распустившиеся сережки вербы. — Время хорошо для дороги.

— Да, друг, — чуть улыбнулся Дэйвнэ.

— Ты заматерел за эту зиму, — тебя уже не назовешь мальчиком. И ты стал одним из лучших воинов Ирландии — воистину, сын своего отца. Друиды дали тебе многое, я научил тому, чему только другой воин может научить воина, но дело, кажется, не в этом: ты побеждаешь не одной только силой, и не одним только умением… Ты уверен, что хочешь уйти один?

— Да, Фиакул. Я говорил тебе, что не знаю своего пути. И, пока я не найду его, мне лучше идти одному. Но я обещаю позвать тебя, когда пойду убивать сынов Морны.

Мужчина оскалился, показав неровные желтые зубы, потом согнал ухмылку со своего лица.

— Я знал, Вождь, что ты не изменишь того, что решил. Когда ты уходишь?

— Завтра… а может быть, сегодня… сейчас.

Фиакул кивнул.

— Хорошо. Я отдал тебе все, что хранил: умение, силу… память о твоем отце… Все, кроме одной вещи, которую оставил напоследок, — он достал из поясной сумки нечто узкое и длинное, замотанное в кусок кожи. — Возьми, Дэйвнэ, это твое.

Почувствовав вдруг волнение, юноша принял из рук воина увесистый сверток; размотал кожу. Блеснула серая сталь, и в руку Дэйвнэ лег наконечник копья. В локоть длины, голубоватый металл в разводах, инкрустация золотом — восьмиконечная свастика и символы Солнца — круги с точкой в центре — на каждой стороне клинка.

Дэйвнэ перехватил наконечник за раструб под древко.

— Это — нездешняя работа, парень, — тихо сказал Фиакул. — Этим оружием дрался твой отец. Я знаю, он хотел бы оставить тебе больше, чем просто клинок, но… Но, поверь мне, этот наконечник стоит больше, чем земли и стада. Быть может, лишь бык Дайре, за которого дрался Кухулин, мог бы сравниться по цене с этим оружием.

Дэйвнэ молча поднял клинок к небу.

— Я не друид, Дэйвнэ, но не надо быть магом, чтобы видеть — ты больше не мальчик. Я не могу дать тебе взрослого имени, Вождь, но ныне не дело тебе носить и детское имя. Нас осталось двое — двое последних воинов клана сынов Байшкнэ. Примешь ли от меня то, что я могу сделать?

— Да, друг.

Фиакул свел плечи и пригнул голову, собирая ту толику Силы, что отпущена Воину, потом выбросил руки вперед и вверх, простер их над головой Дэйвнэ.

— Как старший у младшего, как родич у родича, как воин у воина, я, Фиакул МакБайшкнэ, забираю у тебя детское имя, Дэйвнэ. Ты уходишь, и пусть боги ведут тебя на твоем пути, и пусть приведут тебя туда, где обретешь ты то, чего я не могу тебе дать, — новое имя, имя взрослого воина. До тех же пор зовись родовым именем предков, МакБайшкнэ.

— Айе! — воскликнул молодой МакБайшкнэ, выше поднимая клинок к небу.

Фиакул уронил руки, словно потеряв вдруг всю силу; потом улыбнулся.

— Ты вправе просить дара у того, кто забрал твое старое имя, парень.

Юноша помолчал с минуту, потом спросил:

— Если это можно, пусть даром будет твой ответ, друг.

— Все, что скажешь, Вождь.

— Моя мать… Бовалл, Лиа Луахре — они говорили мне, что в тот последний бой мама вышла на дорогу запада вместе с последними воинами МакБайшкнэ, вместе с вами, Фиакул. Ты хоронил людей клана. Скажи мне, друг моего отца, хоронил ли ты мою мать?

Что-то полыхнуло в предвечернем воздухе — зарница ли, молния… Удар грома разбил тяжелую тишину, и порыв ветра согнул ветви придорожных деревьев.

— Мой Вождь, — произнес Фиакул; ветер разметал его незаплетенные в косы волосы. — Мой Вождь, этот клинок, что у тебя в руках, — приданое твоей матери. Не мне следить судьбы тех, кто приходится названной родней Лугу Длинной Руки. Твоей матери не было среди тех, чьи тела я предал огню в ту ночь.

— Айе! — повторил юноша, и новый порыв ветра подхватил его слово.

1

Лейнстер, среднее течение Боанн

весна года 1465 от падения Трои

Вечерело; воздух был свеж и прохладен, и запахи весеннего леса, травы, влажной земли ощущались как-то особенно явственно после прошедшего недавно легкого дождика. Капли влаги еще поблескивали на траве в пятнах пробившегося сквозь листву золота заходящего солнца.

Юный МакБайшкнэ вышел из леса на берег Боанн, остановился, оглядываясь. Огромное Солнце висело прямо перед ним, уже почти касаясь вершин дальних холмов. МакБайшкнэ шел на запад.

Взгляд его выхватил вдруг человеческую фигурку на берегу шагах в пятидесяти выше по течению — маленькую, почти незаметную среди листвы в одеждах серых и зеленых тонов. Человек сидел спиной к лесу на стволе упавшего дерева, чьи корни подточила река, и смотрел на закат. Бесшумно — не чтобы напугать, а просто потому, что привык ходить именно так, — МакБайшкнэ подошел к нему.

— Здравствуй, кто бы ты ни был, — неожиданно сказал сидящий, даже не обернувшись. — Вышел посмотреть на закат?

Юноша остановился, несколько озадаченный тем, что его заметили.

— Нет, — сказал он. — Я просто иду мимо. Впрочем, здравствуй.

Человек, как показалось МакБайшкнэ, усмехнулся. Юноша подошел ближе и увидел, что тот сидит, свесив ноги с бревна и болтая ими в прозрачной над песчаным дном воде.

— Зря, — сказал человек. — Я имею в виду: зря идешь мимо. Закат сегодня красивый, — он, наконец, обернулся, и юноша увидел его лицо — чистое, почти без морщин лицо пожилого, но здорового человека. Волосы, заплетенные на висках в косички, были почти седыми, а глаза — темно-карими, веселыми. — Меня зовут Энайр.

— А меня… — МакБайшкнэ замялся на долю секунды, а потом назвал прозвище вместо полученного неделю назад «временного» взрослого имени: — А меня — Финн.

— Хорошее имя, — Энайр улыбнулся, качнул в воде ногой, спугнув стайку резвых мальков. — Особенно, если понимать, что оно означает.

— Всего лишь то, что у меня светлые волосы, — юноша пожал плечами.

— Иногда говорят, что не бывает неверных ответов; бывают неверно понятые задачи.

МакБайшкнэ собрался было ответить, что его имя касается лишь только его самого, — и ответить резко, — но почему-то не сделал этого. Возможно, добродушное, хотя и с лукавинкой, лицо сидящего на бревне человека просто не располагало к грубости. Вместо этого назвавшийся Финном спросил:

— Ты слышал, как я подходил? У тебя хороший слух, Энайр.

Тот снова усмехнулся.

— Да нет, не слышал. Не переживай за свое умение тихо ходить по лесу, мальчик, — с ним все в полном порядке, тебя не услыхал бы даже какой-нибудь пугливый мыш.

— Но ты ведь поздоровался со мной.

— Ну и что? Я просто понял, что ты подошел.

— Но как?

— Как? Не знаю. Как медведь, спящий в берлоге, чувствует в дни Имболка приход весны? Ясно, что не ушами. Да и какая разница?

Они помолчали.

— Садись рядом, — сказал Энайр, спустя время, за которое солнце успело опуститься ниже и коснуться холмов. — С этого места прекрасно наблюдать за закатом.

Финн присел на бревно.

— Ты часто приходишь сюда смотреть на закат? — спросил он.

Энайр пожал плечами:

— Часто, когда это сочетается с другими моими занятиями.

— А чем ты занимаешься еще?

Энайр не ответил, и Финн подумал уже, что тот не расслышал вопроса, когда его новый знакомый вдруг заговорил — чуть приглушенно, чуть распевно:

Финн вдруг ощутил некое неясное волнение, словно предчувствие события.

— О чем ты говоришь? — спросил он. — Что значит «собирать слова»?

— Настоящие слова нельзя просто придумать. Они — вокруг нас, и в нас самих тоже: в красках заката, в мерцании звезд, в шуме ветра, в улыбке девушки. Их — настоящие слова — можно только собирать, как дары.

Финну показалось, что он почти понимает, что имеет в виду странный его собеседник. Но… он никак не мог ухватить это понимание, оно ускользало от него, как вода из неплотно сжатой горсти.

— Энайр, — попросил он, — пожалуйста, скажи мне какие-нибудь из тех Слов, что тебе удалось собрать.

Энайр замолчал.

Солнце на западе последний раз сверкнуло меж вершинами холмов и скрылось за горизонтом.

— О Энайр, — сказал Финн. — Могу ли я просить у тебя разрешения остаться здесь хоть ненадолго и учиться твоему Искусству?

Было тихо, только плеснула в реке у камней рыба. Финну показалось, что он видел мелькнувшую над водой спину большого лосося.

2

Лейнстер, среднее течение Боанн

весна года 1465 от падения Трои,

ночь того же дня

Энайр привел Финна в свою избушку, стоявшую на опушке леса неподалеку от того места, где юноша вышел к реке. В очаге еще ровно светились угли; хозяин вытянул лучинку из аккуратной связки на полке, зажег ее от углей, запалил фитилек масляного светильника, — хотя в окно еще лился неяркий вечерний свет.

— Садись, мальчик, — сказал он Финну, указывая на лавку у стены и сам присаживаясь у очага.

Финн опустился на лавку, разглядывая обстановку жилища мага. Энайр положил в очаг полено, достал откуда-то кусок сыра, разрезал его на несколько частей.

— Так чему же ты хочешь учиться у меня?

Финн задумался, принимая протянутый сыр.

— Меня учили слагать заклятья, и говорили, что я неплохо овладел этим Искусством, — сказал он медленно (Энайр едва заметно кивнул). — Это… тоже поэзия, но то, что ты называешь «собиранием слов» — что-то совсем другое. Я не прав?

— Прав.

— Я могу заклятьем разжечь огонь или приманить зверя. Но в результате получится только огонь и только зверь, вышедший из леса. Ничего больше. Сила, которую я вложу в заклятье, и слова, которые я произнесу, уйдут… — он замолчал.

— Кушай сыр, мальчик, — сказал Энайр.

— То, что делаешь ты, — продолжил Финн, — похоже на заклятье наоборот. Ты ловишь слова, которые существуют сами по себе, и Сила сама приходит к тебе вместе с ними…

Энайр негромко рассмеялся.

— «Заклятье наоборот»? Красивое сравнение, Финн, хвалю. Но это — не искусство, это, скорее, дар — или просто умение смотреть и слушать. Здесь нечему учить — ты не ответил на мой вопрос.

— О том, чему я хочу учиться? Я.… наверное, я не знаю, Энайр. Я не смогу этого назвать. Я только чувствую, но не могу найти слов… если для этого есть слова…

— Хорошо, — улыбнулся Энайр. — Это правильный ответ, мальчик. Ко мне часто приходят юноши — проситься в ученики — иногда даже из самой Тары. Большинство из них хочет учиться чему-то — и это неправильные слова, я отсылаю таких назад, к родителям. У магов не учатся чему бы то ни было. У магов учатся.

— Так ты… возьмешь меня в ученики?

Энайр отложил сыр и посмотрел на Финна, изобразив на лице недовольство, разбавленное, правда, ехидной полуусмешкой.

— Да уж… — пробормотал он. — Хорошего, благородного рода парень, это видно сразу. И обучен азам магии. И не дурак. Но соображает туговато.

Финн уставился на него, не понимая.

Энайр вдруг расхохотался, окончательно повергая юношу в недоумение.

— Иди за водой, парень, — котелок у дверей. И принимайся чистить лук для похлебки. А на будущее запомни: обучение у мага — тем более, у мага, собирающего слова, — идет даже тогда, когда о магии нет и речи.

3

Лейнстер, среднее течение Боанн

конец весны года 1465 от падения Трои

— Учитель, смотри какой! — Финн вошел в избушку и бросил на сбитый из двух досок стол большого лосося, еще раздвигающего жабры. — Обед будет хорош!

Энайр оторвался от длинной ореховой жерди, на которой вырезал некие знаки, взглянул на утреннюю добычу юношу.

— Красивый, — согласился он. — Жаль только, что не тот.

— Не тот? — переспросил Финн.

— Друиды, которые учили тебя, не рассказывали о Лососе Мудрости?

Финн вспомнил.

— Рыба, чей жир — колдовство?..

— Его называют и так, хотя это не совсем правильно. Верней было бы сказать: Рыба, чей жир — первое Слово магии.

— Но это же сказка. Нельзя поймать того, кого нет.

— Разумеется, о мудрый ученик. Нельзя поймать того, о ком ты думаешь, что его нет.

— Я думаю? Я неправ, Энайр?

— Я не говорил этого.

— Но тогда…

— Но я и не сказал, что ты прав.

— Я не понял, учитель.

Энайр усмехнулся.

— Ты уверен, что мысль твоя может быть либо правдой, либо неправдой, и никак иначе, так ведь?

— Но… разве нет? Если я, например, скажу, что эта рыба, лежащая на столе, — лосось, это будет правда. Если я скажу, что это — угорь, это будет ложь. Так?

— Так — если ты человек.

Финну показалось, что он ухватил идею учителя.

— А если… если я — маг?

— Тогда ты можешь сказать, что она красивая, например.

Энайр взял свою палку и снова принялся что- то резать на ней.

— Ты слышал о священных Островах Запада? Об Островах Бессмертных?

— Конечно, учитель.

— И веришь в то, что они существуют?

— Разумеется. Многие маги и властители бывали там. И оттуда приходили сиды и боги.

— Значит, это правда?

— Да. Но зачем ты спрашиваешь об этом?

— А знаешь ли ты, что многие великие мореплаватели из Эйре, Альбы и других стран уходили на своих кораблях очень далеко на запад и не находили там ничего, кроме воды и плавучих льдов?

— Знаю.

— Значит, и это правда? Значит, правда и то, что Острова есть, и то, что Островов нет в Океане? А, ученик? — последний вопрос был уже явной насмешкой. Финн задумался.

Они помолчали.

— Нет правды и нет лжи, когда речь заходит о магии, запомни это, мой мальчик, — произнес Энайр уже серьезно.

— А что есть, учитель?

— Слово.

* * *

Они сидели на любимом бревне Энайра, опустив ноги в прохладную воду Боанн, и смотрели на закат.

— Ты так и не рассказал мне о Лососе Мудрости, учитель.

— Да? Но ты же и сам знаешь о нем сказку.

— Именно сказку. Но ты говорил о нем, словно действительно живешь здесь, на берегу Боанн, в надежде когда-нибудь его поймать.

— Я действительно живу здесь, на берегу Боанн, ожидая своего Великого Лосося.

— Расскажи мне.

Энайр помолчал, гладя на солнце, потом спросил:

— Ты знаешь, что находится в центре Мира?

— Да, — ответил Финн. — Там растет Древо, а у его корней бьет Источник Судьбы, из которого берут начало все реки Острова Бессмертных…

Энайр покачал головой.

— Твои друиды не очень-то хорошо обучили тебя древним мифам. Из Источника Судьбы, бьющего в середине Мира, берут начало все реки.

— И Боанн?

— И Боанн.

— И ручей, что впадает в Боанн в ста шагах отсюда?

— И ручей, что впадает в Боанн в ста шагах отсюда.

Финн усмехнулся собственной хитрости:

— Но я вчера вечером был у его истоков! Не значит же это, что я был… — и вдруг замолчал.

Энайр поднял на него глаза.

— Значит, мой мальчик. Значит. По крайней мере — если ты маг.

* * *

За окном избушки уже стемнело, когда они принялись за ужин при свете углей в очаге и масляной лампы.

— Ты не договорил про Лосося… — не очень уверенно начал Финн.

— А тебе так хочется услышать эту сказку именно из моих уст?

— Да. Когда ты говоришь, Энайр, даже самые простые вещи становятся… волшебными, все словно раздваивается, обретая второй смысл…

— Раздваивается?

— Ну да. Это как с реками, у каждой из которых два истока: один здесь, и один — в середине Мира, в Источнике Судьбы.

— Раздваивается… — задумчиво повторил Энайр. — Да, можно сказать и так. В древности об этом говорили как о первом уровне обучения истинной магии.

— А второй? — спросил Финн.

— Подумай. Ты уже видел… когда пытался поймать меня на слове — когда говорил о нашем ручье.

Финн задумался. И вдруг понял — нет, ощутил, увидел — так ясно и ярко, что по спине у него пробежали мурашки.

— Нет двух источников… — проговорил юноша. — Тот, что в середине Мира, и тот, что здесь, в Ирландии, это… ОДНО…

Энайр быстро глянул на него, кивнул — едва заметно, скорее сам себе, чем Финну.

— И Лосось…

Энайр снова кивнул и продолжил уже сам:

— Лосось Мудрости живет в Источнике Судьбы и поедает орехи, падающие в воду с Древа, растущего в середине Мира. В этих орехах — Первое Слово истинной магии, — так Оно попадает в плоть и жир Лосося. Когда магия переполняет его, Лосось уходит из Источника в одну из рек, берущих там начало, а место его занимает новый, молодой лосось. — Энайр сделал паузу, зачерпнул супа из стоящей перед ним миски. — Маг, знающий, что все реки берут начало в Источнике Судьбы, может дождаться своего Лосося, поймать его и съесть, и так обрести знание истинного языка магии.

Они долго молчали, и лишь когда ужин был закончен и пришло время Финну убирать его остатки, юноша спросил:

— Учитель, а когда ты дождешься своего Лосося на берегу великой реки Боанн, как ты узнаешь его?

Энайр хитро улыбнулся:

— Ты забыл сказку, мальчик? Три белых и три красных пятна отличают Лосося Мудрости, рыбу, чей жир — магия.

4

Лейнстер, среднее течение Боанн

начало лета года 1465 от падения Трои

— Да, парень, с тех пор, как появилась Фианна, больших войн наш остров не знал, ты прав, — Энайр помахал в воздухе только что отрезанным куском сыра. — Но Братство светлых распалось уже больше четверти века тому назад, — он отправил сыр в рот.

Финн локтем — чтобы не испачкаться — вытер с глаз слезы и продолжил кромсать лук для столь любимой магом луковой похлебки.

— И вождями Фианны всегда были МакБайшкнэ? — спросил он.

— Нет, конечно. Повелители Фианны — не короли, а Фианна — не королевство, чтобы передаваться по наследству. Во главе светлого Братства всегда стоял лучший. Но кровь, конечно, не вода — наследственность много значит и в магии, и в боевых искусствах. Мужчины из рода Байшкнэ не раз возглавляли Фианну. И последним из предводителей Фианны был Вождь этого клана.

Финн замер с ножом в руке.

— Кто именно? — негромко спросил он.

Энайр быстро глянул на него, но ответил почти без задержки:

— Кумал, последний из их Вождей.

— А Фианна распалась, когда… когда его и других людей клана Байшкнэ убили люди МакМорна?

— Нет, что ты. Гораздо раньше. МакМорна сами были частью Фианны, и их мужчины тоже не раз вставали во главе Братства.

— Ну уж нет! — воскликнул Финн, откладывая нож.

— Почему же нет? Истинные Светлые — люди, находящиеся под особым покровительством богов, — рождаются в любых кланах. Ну… почти в любых.

Финн промолчал.

— Ты ведь из тех МакБайшкнэ, которым удалось выжить после сражений с МакМорна, да, мальчик?

— Откуда ты знаешь? — сумрачно взглянул на него юноша.

— Вот уж несложно было угадать, — Энайр усмехнулся, но не обидно. — Рукоять твоего ножа украшена изображением кабаньей головы — тотема клана Байшкнэ. Когда ты купаешься, у тебя на руке можно видеть обереги, в которых несложно узнать работу друидов МакБайшкнэ или родственного им клана. У тебя…

— Что ты сказал? — воскликнул, невежливо перебивая старшего, Финн, до которого дошел вдруг смысл предыдущей реплики Энайра. — Один из? 

Энайр отодвинул, наконец, от себя сыр, посмотрел на юношу с сочувствием и нежностью.

— Бедняга, — сказал он. — Ты действительно прожил свои полтора десятка лет, будучи уверен, что выжил один из всего клана?

— А это… не так?

— Нет, конечно. Один полусвихнувшийся Мак- Байшкнэ, например, живет на болотах к востоку отсюда, в двух днях конного пути вверх по Боанн…

— Он не свихнувшийся… — встрял Финн.

— Да? — заинтересовался Энайр. — Значит, ты с ним встречался? И еще жив? Любопытно… Ладно, потом. Больше всего ваших — десятка два человек — живет в Таре и около нее. Есть кое-кто и в среднем течении Боанн… Неужели ты думаешь, что все до единого МакБайшкнэ были в главной усадьбе клана, когда ее разграбили МакМорна? Это же был огромный клан, все вместе они туда просто не поместились бы.

Финн не ответил, переваривая то, что услышал. Почему ему не сказал об этом Фиакул? Не признавал за родственников тех, кто выжил в давней войне? Или действительно повредился умом, очнувшись тогда на заваленной трупами дороге? Или просто не знал?

— Стой! — довольно резко воскликнул вдруг Энайр. — Последняя битва между вами и МакМорна состоялась… — он прикинул что-то в уме, — ну да, тогда тебя либо вообще не было на свете, либо ты был совсем мелким. Если ты был уверен, что тогда погибли почти все ваши, то кто тогда сказал тебе, что ты — МакБайшкнэ? И кто…

— Я — сын Кумала.

Энайр покивал.

— И те две друидессы, которые, как ты рассказывал, обучали тебя…

— Да, — Финн опустил глаза. — Меня спасли во время последней битвы, чтобы не прервался род Вождей.

Энайр молчал.

— Я только год назад ушел из Леса, — сказал юноша. — До этого даже не видел никого, кроме Лиа и Бовалл. Я почти не знаю людей. Скажи, учитель, если я разыщу оставшихся МакБайшкнэ, если я назову себя новым Вождем клана, они пойдут за мной убивать МакМорна?

— А ты действительно этого хочешь?

— Они убили моего отца.

— Твой отец убил отца тех, кто возглавляет клан Морны сейчас.

— Как? — удивился Финн.

— Как? — переспросил Энайр. — Понятия не имею. Копьем, наверное. Вряд ли в магическом поединке: твой отец был для этого слабоватым магом — собственно, всего лишь владел немножко Силой.

— Ты… знал моего отца?!

— Мало кто из магов Ирландии не знал последнего Повелителя фениев.

Финн подумал немного, потом спросил:

— Учитель, а из-за чего была война между кланами?

Энайр поерзал на лавке, устроился поудобнее.

— Было много причин. Сначала, наверное, власть в Фианне. Потом — споры из-за земли и скота. Потом — первые убитые, первая кровная месть…

— И кто был прав, учитель?

— Ха, мальчик мой! Можно быть правым в отдельном споре, но нельзя быть правым в междоусобной драке, в которой люди родственных кланов без разбору убивают друг друга.

— Родственных? — удивился Финн. — Мы никогда не были родней МакМорна!

— Да, если забыть о том, что все кланы Ирландии, — человеческие, по крайней мере, — восходят к сыновьям Миля. Или ваши друиды не учили тебя истории? И.… еще мне кажется, что неплохо было все-таки дорезать лук до того, как в котелке выкипит вода.

Финн не спорил, хотя все услышанное потрясло его, и потрясение это меньше всего располагало к кухонной работе.

— Расскажи мне о Фианне, учитель.

— Твои друидессы говорили о Братстве мало?

— Да. В основном — о старых временах, когда фении дрались с великанами и отражали набеги на остров.

— Что ж, было и такое. Первым Вождем Фианны был некий маг, собравший вокруг себя два десятка людей именно для того, чтобы отбить набег с Альбы.

— Маг? — переспросил юноша.

— Да, а что?

— Но ведь Фианна была братством воинов…

Энайр чертыхнулся.

— Быстро же забывается прошлое. Фианна, мой мальчик, была братством фениев, как следует уже из названия. Если бы Братство было всего лишь союзом воинов, чем бы оно отличалось от дружины любого короля или князя? Среди фениев были и люди, более склонные к магии, и люди, более склонные к воинскому делу, — дело не в этом. Все они были людьми Тропы. Тропы Предела.

Финн помолчал, обдумывая слова мага.

— А почему Фианна распалась, Энайр?

— Много причин. Верховные Короли терпели могущество Братства фениев, пока оно было необходимо для защиты острова и пока Фианна не претендовала на власть; позже начались раздоры между Вождями Фениев и Верховными Королями. Это одна причина. Другая — споры за власть в самой Фианне, когда она с течением времени превратилась, как ты сам выразился, в «братство воинов». Еще одна — в том, что люди, возглавлявшие Фианну, уже лет сто, как перестали быть тем, чем были раньше. Последнее время их даже называли просто Повелителями фениев…

— А как их называли раньше?

Энайр с удивлением (юноше даже показалось — искренним) взглянул на него.

— Разве ты не знаешь?

— Нет.

Маг помолчал. Потом спросил сам:

— И ты никогда не задумывался о том, почему Братство называлось Фианна, а его члены — фениями?

— Не знаю… нет.

Энайр погрузился в собственные мысли.

Юноша кашлянул, а потом повторил свой вопрос.

— Так как же звали первых, настоящих Вождей Фианны?

Энайр посмотрел на него, пододвинул к себе сыр, отрезал кусочек и лишь потом сказал:

— Финн. Светлый.

5

Лейнстер, среднее течение Боанн

осень года 1465 от падения Трои

Лето прошло.

Минул Солнцеворот: луга в пойме Боанн покрылись пестрыми коврами цветущих трав и снова сбросили цвет, выгорев на жарком солнце. Прошли светлые дни Лугнасы, когда дикие лесные яблони приветствуют свадьбу великого бога появлением плодов. Отцвел иван-чай, знаменуя конец лета; и сразу за тем минуло осеннее Равноденствие, одевшее берега Боанн в золото кленов и лип и багрянец кустов бересклета. Первые холода сорвали и этот, последний, убор с холмов и долин; первые затяжные дожди размыли дороги и превратили берега ручьев в топь.

Близилось время Самайна.

* * *

День, когда Финн отправился на холмы собирать последние лесные орехи, выдался погожим. Было прохладно, но солнечно; почти полное безветрие царило над лесами. С самого утра Финн чувствовал странный покой, некую смесь светлой печали и ощущения безграничной, всеобъемлющей свободы — той свободы, которая уже не требует проявления в событиях и поступках, и именно потому абсолютна.

Орехов уже почти не оставалось, грибы сошли давным-давно, и Финн, не слишком озабочиваясь собиранием пищи, по большей части просто гулял по любимым тропам. Наконец, день перевалил за полдень; Финн обошел склон еще одного долгого холма и направился домой.

Когда он вошел в избушку, Энайр был там — сидел у маленького оконца, задумчиво оглаживая деревянную чашку. Было тихо.

— Учитель, — позвал Финн.

Тот отозвался не сразу. Медленно повернул голову, улыбнулся — чуть печально, подстать настроению, что еще с утра овладело Финном.

— Да, мальчик.

— Вот, — юноша показал полупустой холщовый мешок и положил его на лавку у входа. — Почти ничего нет в лесу. Эти — последние.

— Хорошо, — кивнул Энайр. — Орехи разберешь потом. А сейчас займись, приготовь мне обед.

Он произнес это совсем обыденно, никак не выделив слово «мне», но Финн заметил и удивился. Про себя, разумеется.

— Да, конечно, — сказал юноша. — А что…

Энайр кивком головы указал на стол, где лежала средних размеров рыбина. Потом поднялся.

— Пожарь, — сказал он. — Но не вздумай пробовать. Я вернусь через час.

Маг взглянул в глаза Финну, и взгляд его был цепок, оценивающ и — печален. Потом повернулся и вышел вон.

Финн постоял, несколько обескураженный, у входа и подошел к столу. Приподнял рыбу за хвост, осмотрел ее.

Это был лосось.

Три белых и три красных пятна светились на его боку.

* * *

Запах жарящейся рыбы, куски которой Финн нанизал на вертел и подвесил над огнем, был восхитителен. Лосось был почти готов; Финн стоял у очага на коленях и ждал того момента, когда нужно будет снимать его с огня. После долгой прогулки по холмам есть хотелось изрядно, но к этой рыбе он не позволил бы себе прикоснуться никогда.

Чуть хрустнула, сильно обгорев, одна из деревянных рогулек, на которых лежал вертел. Финн подумал было, что надо бы ее заменить, потом махнул рукой — рыба была почти готова. И в этот миг рогулька хрустнула сильнее и почти упала. Вскрикнув, Финн подхватил жаркое, сунув руки прямо в огонь, метнулся к столу, бросил рыбу на приготовленное деревянное блюдо.

И по привычке всех мальчишек всех времен и народов сунул обожженные кончики пальцев в рот.

Это было… как удар. На мгновение сдавило со страшной силой затылок; волна дрожи прошла сверху вниз по позвоночнику, заставив Финна с криком выгнуться. И пришли великая радость и понимание… всего. Но это было недолго, ибо человек не может удерживать в себе всё дольше мгновения.

Некоторое время Финн еще различал, о чем поют в кустах у окна птицы, что видит вышедший к ручью олень, где и зачем притаился сом в корягах у берега Боанн… Потом ушло, растворилось до времени и это; осталась чистая, всеобъемлющая радость — но и ее прилив понемногу схлынул.

Осталось Слово.

* * *

Через пару минут вернулся Энайр.

Финн обернулся на звук его шагов, готовый произнести слова раскаяния, и понял вдруг, что никакого раскаяния не ощущает. Энайр вошел, прислонился к стене. Взгляд его был непонятен — смесь насмешки, ехидства и.… удовлетворения.

— Учитель… — сказал Финн.

— Да, мальчик? — Энайр улыбался. — Ну как, тебе удалось удержаться от искушения попробовать кусочек Лосося?

— Учитель, я не съел ни кусочка, честное слово! Но, когда рыба была уже почти совсем готова, подломилась стойка. Мне пришлось схватить рыбу, чтобы она не упала в огонь. А потом я нечаянно облизал пальцы… ну… обжегся.

— И как? Вкусно?

Финн повесил голову.

— Я прошу прощения. Я не хотел пробовать твоего Лосося, учитель. И с ним ничего…

— Дурак! — рассмеялся Энайр, перебивая Финна. — Никогда не попробовать Лосося Мудрости никому, кроме того, кому он предназначен. Кроме того, ради кого он поедал орехи Знания в водах Источника Судеб, ради кого он нес Слово магии вниз по великой реке. Это был твой Лосось, Финн.

— Но…

— Давай-давай, садись за стол и ешь свой обед. А я сяду рядом и буду радоваться, глядя, как мой ученик поедает рыбу, пришедшую от всеобщего Истока.

— Но ведь это ты его ждал, и ты поймал его, Энайр!

Маг пожал плечами.

— И что? Я почти не сомневался, что ловлю Лосося для тебя, и, как видишь, был прав.

Финн помотал головой.

— А.… ты, учитель?

— Я? Я буду дальше сидеть здесь, на берегу великой реки, и смотреть на закат, и слушать звезды, и ждать своего Лосося.

Финн помолчал, глядя на исходящую ароматным паром рыбу. Потом тихо спросил:

— Но почему… почему так, учитель?

Энайр пристально взглянул на него и ответил — почти без насмешки:

— Ты помнишь, мальчик, в самый первый день нашего знакомства я спрашивал тебя: понимаешь ли ты значение своего имени?..

6

Лейнстер, среднее течение Боанн

осень года 1465 от падения Трои

— Друиды клана Байшкнэ научили тебя использовать Силу и побеждать врагов. Но этого мало. Только Фиакул МакКон сделал из тебя Воина, когда научил думать о других. И только жир Лосося Истины сделал из тебя Мага, когда впервые дал тебе увидеть бесконечность Тропы Предела.

Финн задумался.

— Знаешь, Энайр, я думаю, что это не Лосось.

— А кто же?

— Ты. Твое Слово, те Слова, которые ты собирал долгие годы на берегу великой Боанн.

— Ну, быть может, ты и прав, Финн. Нет неправильных решений, есть только неправильно понятые задачи.

— Я ухожу, Энайр.

— Я знаю.

— Благодарю тебя и… Ты дождешься своего Лосося. Он уже близко, Энайр. Он уже прошел истоки Боанн.

Старый поэт вдруг рассмеялся:

— Ну, если мне говорит это отведавший Лосося Истины, значит, это правда!

— Прощай, Энайр.

— Прощай, Светлый! Я буду ждать своего Лосося и, когда поймаю его, догоню тебя на Тропе Предела!

1

Миде[12], окрестности Тары

конец осени года 1465 от падения Трои

Дорога выглядела пустынной — но только не для опытного взгляда. Следы сапог, колес, копыт лошадей были совсем свежими, несмотря на то, что еще вчера шел дождь. То тут, то там попадались на обочине обрывки материи, пучки соломы, остатки еды.

Все следы вели в одном направлении — в Тару, город Верховных Королей, куда собиралась сейчас вся знать Ирландии — маги и воины, — а вслед за ними тянулись обозы с дарами, припасами и челядью.

Близился Самайн — великий праздник, когда зажигались огни во всех пяти покоях Дома Красной Ветви, и люди со всех Пяти Королевств съезжались на священный холм Тары, чтобы вместе с Верховным Королем встретить наступление зимы и нового года. Это было время, когда на глазах таяли стада и опустевали погреба с медами и пивом, когда вершились суды и заключались союзы. И еще это было время, когда с наступлением темноты люди собирались у очагов и костров и не решались без крайней нужды выходить за пределы освещенного огнем круга в наполненный духами и опасностями мрак колдовских ночей.

* * *

Уже почти стемнело, когда Ойсин заметил, наконец, чей-то походный лагерь чуть в стороне от тракта — огонек мерцал меж голых, мрачных стволов деревьев не так уж далеко впереди. Ойсин с облегчением вздохнул и ускорил шаг. Он уже пару часов высматривал по дороге стоянку какой-нибудь группы идущих в Тару, надеясь пристать к ним на ночь. Конечно, можно было остановиться на ночлег и одному, но это означало бы две неприятные вещи: во-первых, сон на пустой желудок (а на стоянке богатого каравана можно было бы заработать ужин пением), а во-вторых, — ночное одиночество. Конечно, до наступления времени Самайна[13] оставалось еще несколько дней, и все же…

Когда Ойсин, посвистывая, поравнялся с неизвестным лагерем, темнота окончательно опустилась на тракт и лес. Поежившись, бард свернул с дороги и, спотыкаясь о корни и чертыхаясь, побрел сквозь череду замерших в предзимье и казавшихся черными деревьев к близкому уже огню.

Полянка, на которую он вышел, была совсем небольшой. И не было там никакого богатого каравана, не было князей и придворных. У костра сидел юноша, примерно того же возраста, что и сам Ойсин, и спокойно смотрел на вышедшего из леса молодого барда. И все-таки это было лучше, чем совсем никого.

Ойсин поздоровался.

— И тебе здоровья, — ответил юноша. — Оставайся у моего огня, если ищешь ночлега.

— Благодарю, и принимаю твое приглашение с радостью, — сказал Ойсин, сбрасывая свои сумки на землю и присаживаясь на корточки у огня. — Мое имя — Ойсин сын Фьена.

— Финн сын Кумала, — представился хозяин. Воспоминание, связанное с последним именем, мелькнуло у барда, затронув самый краешек его сознания, — мелькнуло и ушло.

— Устал сегодня, — сказал он, садясь поудобнее и вытягивая застывшие ноги к огню. — Миль десять отмахал: боюсь опоздать к началу праздника. А ты, друг, — тоже в Тару?

Финн кивнул.

— Я — бард, — сказал гость; потом усмехнулся: — Правда, без денег, без славы и без хозяина. Надеюсь малость подзаработать, а если повезет — пристать к какому-нибудь князю. Эх…

Юноша, у костра которого он остановился, определенно ему нравился: открытое лицо с правильными чертами, крепкое тело, простая, но добротная одежда зеленых с коричневым цветов; кажется, без оружия, если не считать нож, конечно. Впрочем, нет — приглядевшись, бард увидел почти незаметное в темноте короткое копье с наконечником в локоть длиной, прислоненное к дереву позади сидящего.

— Я как раз собирался поесть, — сказал Финн. — Ты голодный?

«Не то слово!» — подумал Ойсин, но ответил иначе:

— Да в общем-то, нет, но трапезу твою разделю с благодарностью.

— Угу, — сказал Финн, и барду почему-то вдруг показалось, что губы его тронула легкая, почти незаметная улыбка, — такая, словно бы он видел его насквозь.

Ойсин вздохнул:

— Хотя знаешь, если говорить честно, то со вчерашнего вечера у меня крошки хлебной во рту не было.

Финн улыбнулся — уже открыто, — и они вместе рассмеялись.

…На ужин была полужареная-полукопченая оленина (остатки косули, убитой Финном два дня тому назад) и несколько лепешек. Насытившись, юноши отвалились от костра, положив руки под головы.

Было тихо, только потрескивал костер, догладывая остатки сучьев. Луна то ли еще не взошла, то ли скрывалась пока за лесом. Колкие звезды мерцали меж голых ветвей на ясном холодном небе.

Почему-то Ойсин почувствовал, что ему хорошо. Нет, не было уютно в мрачном заснувшем лесу, под этими ледяными звездами, в ночи в преддверии Самайна. Но было ощущение уместности, правильности и.… близости друга. Странно, подумал бард, я даже не знаю, кто он, этот парень, лежащий рядом со мной и слушающий звезды, а я уже чувствую его другом. Причем — старшим… Да, а откуда, интересно, взялось в голове это выражение — «слушать звезды»?.. Вроде бы нет такого в древних песнях…

Он вздохнул отчего-то и решил пожертвовать запасом, который считал неприкосновенным — фляжкой старого вина из тернослива, полученной в качестве платы за музыку больше месяца тому назад. Потянулся к одной из своих сумок (в другой лежала маленькая арфа), достал флягу.

— Эй, Финн, — позвал он. — У меня тут найдется, чем промочить горло двум усталым путникам.

Финн молча кивнул. Ойсин передал ему вино, дождался, пока Финн сделает глоток и вернет флягу; глотнул сам.

— Эх, — снова вздохнул Ойсин. — Как-то сегодня… странно. Хочешь, я тебе спою что-нибудь, а, Финн?

— Спой, — сказал Финн.

Бард снова отпил из фляжки, передал ее Финну, а сам достал арфу. Арфа была совсем не новая и недорогая — без украшений и особой резьбы, но сработанная на славу, — Финн понял это сразу, как только Ойсин коснулся серебряных струн.

— Что бы ты хотел послушать? — спросил бард.

— То, что ты хотел бы сыграть, — ответил Финн.

Ойсин оторвал пальцы от струн, почесал лохматый затылок.

— Ну, ладно…

Потом нежно коснулся струн, отозвавшихся на прикосновение легким звоном, взял несколько аккордов, запел.

Это была старинная, легкая, как ажурное кружево, песня о золотых Драконах, приносивших некогда магию из-за моря — с той стороны Мира… Ойсин сам не знал, почему выбрал именно ее.

— Ты — хороший бард, друг, — сказал Финн, когда музыка отзвучала.

— Да? Благодарю, — Ойсин усмехнулся. — Жаль, мне не часто приходится петь такие песни. Большинство из тех, кто меня нанимает, предпочитает совсем другую музыку.

— Зачем же ты поешь для них?

— Зачем? Я же говорил тебе — я бард без денег и без славы. А иногда, знаешь ли, очень хочется кушать…

Финн приподнялся на локте:

— Тебе больше не придется петь для тех, кто не умеет слушать, друг.

— Да? — Ойсин хотел добавить еще что-то насмешливое, но… промолчал.

— Да, бард Ойсин.

— Хотелось бы верить, — вздохнул он, откладывая арфу и снова укладываясь на землю; потом вдруг вспомнил: — Послушай, Финн, а ты не знаешь, что такое «слушать звезды»?

— Знаю, — сказал Финн:

— Кто ты? — тихо спросил Ойсин.

— Я ведь уже говорил тебе. Я — Финн.

— Финн?.. — переспросил бард; воспоминание, мелькнувшее, но не задержавшееся в его голове раньше, вдруг всплыло вновь. — Финн… сын Кумала?.. Сын последнего Вождя МакБайшкнэ и последнего Повелителя фениев?

— Ты неправильно понял, Ойсин. Я — Вождь клана Байшкнэ. И я — Финн.

Ойсин молчал, раздумывая.

Финн улыбнулся — неожиданно задорно и чуть насмешливо:

— Не ошибусь ли я, если вспомню, что какой- то бродячий бард у этого костра говорил, что хочет «пристать к кому-нибудь из князей»?

2

Миде, окрестности Тары

конец осени года 1465 от падения Трои,

днем позже

Когда вдалеке из-за леса показался замок, день едва перевалил за полдень. Лил дождь.

— Кто там живет? — спросил Финн. — Не знаешь, Ойсин?

— Понятия не имею, — бард был зол на холод, на дождь, на размокшую дорогу под ногами и на все на свете. — Усадьба какого-нибудь князя. Я сам первый раз иду в Тару этой дорогой.

— А другой дорогой? — спросил Финн. — Другой дорогой тебе уже доводилось приходить в город Верховных Королей?

— Ээ… нет, — ответил Ойсин. — Я там никогда не был. И честно говоря, до вчерашнего вечера я не очень-то был уверен, что меня вообще впустят в Дом Красной Ветви, хоть я и бард.

Финн усмехнулся.

— Может, переночуем в этой усадьбе? — с надеждой спросил Ойсин. — Я совсем уже околел под этим дождем.

— Не ты ли так боялся опоздать к началу праздника?

— Да ведь люди из того обоза, который обогнал нас рано утром, сказали, что до города всего день пути.

— Для них, — уточнил Финн. — А мы с тобой плетемся со скоростью стада овец.

— Ну вот заодно и уточним в усадьбе, сколько еще топать до Тары.

— Ладно, — согласился Финн, посмеиваясь.

— Вот увидишь, — пробурчал Ойсин чуть погодя, — если нас оставят в замке ночевать, то дождь сразу кончится. А если придется идти дальше, — польет еще сильнее. Не знаю, распространяется ли этот закон природы на Вождей кланов, но. на бродячих бардов — точно.

Вблизи усадьба не производила впечатления княжеского поместья. Стены небольшого замка были сложены из окатанных рекой камней, а крыша крыта дерном — она вся заросла кустами и густой травой, сейчас, конечно, пожелтевшей и поникшей. Весь он состоял из средних размеров дома в один этаж и пристроенной к нему башни, едва ли на пару саженей возвышавшейся над покатой крышей дома. Вокруг теснились хозяйственные строения (самое большое из которых, судя по запаху, явно было скотным двором) вперемешку с приземистыми домиками крестьян.

— Не совсем то, что виделось издалека, — сказал Ойсин, принюхиваясь, — но навоз здесь есть, а это значит — есть и говядина для ужина, и сеновал для ночлега. Не так уж плохо.

— Идем, — усмехнулся Финн.

Звать хозяев не пришлось: видимо, их заметили еще издалека. Едва они приблизились ко входу в дом, как навстречу им, откинув тяжелую кожаную занавесь, вышел коренастый невысокий мужчина с богатой черной шевелюрой, и рыжей бородой.

— Хозяин, — с первого взгляда определил Ойсин.

И правда, мужчина по-хозяйски привалился плечом к косяку, положив ладонь на рукоять висевшего в петле у пояса палаша, и ждал, когда они подойдут.

— Будь здрав, хозяин, — приветствовал его Финн.

— И вам… — басовито сказал тот (подразумевалось, вероятно, «и вам того же»). — Кто такие?

Финн уже почти открыл рот, чтобы назваться, но не успел. Ойсин шагнул вперед, оттеснив его, и торжественно, едва ли не к небу задрав длинный нос, произнес:

— Финн МакКуйл, Вождь клана МакБайшкнэ, и его свита: бард Ойсин МакФин.

«Свита!» — усмехнулся про себя Финн, ожидая появления насмешки на лице хозяина.

Но насмешки не последовало. Хозяин изподбровья взглянул на Финна.

— А мне казалось, что Кумал погиб, не оставив сыновей, — в его голосе не было ни признания, ни недоверия.

— Кумал оставил сына, — сказал Финн. — И он перед тобой.

— Что ж, входите, — сказал хозяин. — Кто бы ты ни был, негоже держать гостей в дверях.

— Тем более под дождем, — прошептал себе под нос Ойсин.

— Мое имя — Фреоган. Фреоган МакФир с Долгого Ручья.

— Идете в Тару? — спросил Фреоган, когда они уже сидели за столом — Финн с Ойсином, сам хозяин и двое его сыновей — и челядь уже принесла холодного мяса с лепешками и по кружке меда.

— Да, — сказал Финн.

— А ко мне, — снова спросил хозяин, — по делу или так… по дороге?

— По дороге, — улыбнулся Финн. — Хотели просить у тебя ночлега, если завтра за день можно отсюда дойти до Города.

— Можно дойти, — кивнул Фреоган, не приглашая переночевать, но и не отказывая.

Дальше Финн и Ойсин ужинали в молчании. Хозяин тоже отрезал себе мяса, чтобы гости не ели одни, но почти не притронулся к нему — видимо, в замке недавно трапезничали. Сыновья Фреогана — один возраста Финна, другой лет на пять старше — тоже молчали, разглядывая гостей.

— Итак, ты сказал, что ты сын Ку мала, последнего Вождя Фианны, — не то спросил, не то заключил Фреоган, когда гости отодвинули от себя блюдо с едой. Финн заметил, как блеснули глаза его сыновей при этих словах; понял, кем был неулыбчивый хозяин раньше, и о чем он рассказывал сыновьям зимними вечерами.

— Да, — сказал Финн.

— Докажи.

Ойсин начал было вставать с готовой возмущенной репликой на устах, но Финн остановил его, нажав рукой на плечо.

— Ты видел мое копье? — спросил он у Фреогана.

— Да. Это оружие Кумала. Но это ничего не значит: его оружие могло попасть к МакМорна после одного из сражений, а от них — к кому угодно.

— Хорошо, — сказал Финн, поднимаясь.

Он огляделся, заметил потушенный факел, вставленный в ременную петлю на стене. Собрался на мгновение, словно задумавшись, потом вдруг резко выбросил по направлению к нему руку.

Послышался треск, как от разваливающихся горячих углей в очаге. Факел вспыхнул.

Ойсин и хозяйские сыновья раскрыли рты. Фреоган только кивнул.

— Магия — не главное достоинство воина, хотя в роду Кумала и правда было много магов.

Финн улыбнулся.

— Будучи гостем в твоем доме, — сказал он, — я не могу предлагать тебе поединок. Но, быть может, один из твоих сыновей…

— Хорошо, — кивнул Фреоган. — Я не стану обижать тебя, предлагая, как принято, сразиться сначала с младшим. Кинон, сынок, постарайся отделать нашего гостя получше.

— Хорошо, отец, — старший из сыновей хозяина, слегка улыбнувшись, поднялся из-за стола.

Они вышли во двор. Дождь кончился, расплывшаяся в лужи грязь делала двор не самым удобным местом для поединка, но это никого не смутило. Финн скинул куртку, бросил ее Ойсину. Кинон отдал свою брату.

Через минуту хозяйский сын ничком лежал в самой большой луже, а Финн протягивал ему руку, помогая подняться.

— Ты достойно дерешься, — кивнул Фреоган, подходя к ним. — Не хуже, чем МакБайшкнэ в старые годы. — И ты владеешь магией, что всегда отличало Вождей это клана. И я вижу на тебе знаки МакБайшкнэ, да и лицом ты похож на Кумала, когда тот был молод. Я верю, что ты его сын, — он помолчал. — Но это еще не все.

— Это не все, — эхом откликнулся Финн.

— Зачем ты идешь в Тару?

— Я собираю Фианну.

Фреоган кивнул.

— Сам я уже немолод, но у меня есть два сына, которые могли бы служить тебе, как сам я служил твоему отцу. Но — ты должен сказать мне о главном. Скажи мне, парень, о чем ты спросишь их, решая, нужны ли они тебе… тебе и Фианне?

Финн улыбнулся.

— Конечно, о Фреоган.

Он замолчал, и некоторое время в каменной зале было совсем тихо, только чуть слышно потрескивал на стене горящий факел.

Потом Фреоган шагнул к замершему юноше и опустился на одно колено.

— Я приветствую тебя, о Финн.

3

Миде, окрестности Тары

конец осени года 1465 от падения Трои,

утро последнего дня перед временем Самайна

Они остановились, когда после очередного поворота дороги показалась цель их пути.

Великий город Верховных Королей поднимался прямо перед ними, — окруженный кольцами валов и стен, из-за которых поднимались чертоги Дома Красной Ветви с крышами, отделанными красным и золотым. У восточных ворот, к которым вела дорога, толпился всевозможный люд.

— Тара, — тихо произнес Кинон.

— Город королей, магов и воинов, — проговорил Ойсин. — Город великих.

Финн молчал, разглядывая первый город Ирландии; потом вдруг повернулся к придорожным кустам:

— Выходи, Фиакул. Я давно тебя вижу.

Раздался короткий, более похожий на рык, смешок, и из кустов на дорогу выбрался огромный воин с полубезумным выражением лица. К удивлению Финна, одежда на нем была почти новой и не лишенной украшений, а вооружение — практически полным: боевой нож, палаш, копье, маленький окованный бронзой щит.

— Приветствую тебя, мой Вождь, — сказал он. — Я знал, что ты уже готов, что ты не пропустишь этого Самайна. Ты идешь убивать МакМорна?

Вождь помолчал.

— Не знаю, Фиакул. Но я иду.

1

Тара, первый день времени Самайна

года 1465 от падения Трои

Огромный главный чертог Дома Красной Ветви был переполнен. Кормак сын Арта, Верховный Король Ирландии, восседал на застланной расшитыми тканями скамье в дальнем от входа конце залы; четверо Королей сидели по обе стороны от него. Кайпре, маленький сын Верховного Короля, играл у его ног с выкованным из золота яблоком. Двое мальчиков из княжеских домов Острова, стоя позади Короля, держали его оружие: копье, большой меч, пук дротов и щит, окованный красным и белым золотом. Рядом с Королем Фиахт, его друид, пытливо осматривал чертог, выискивая глазами сам не зная что, — ему было тревожно.

Поблизости от Королей сидели Вожди кланов, князья Ирландии, со своими избранными людьми; дальше — ближе к выходу — толпились без особого разбору барды, маги и воины, допущенные в Дом Красной Ветви в первый день празднования Самайна. Точнее — в первую ночь, ибо солнце только что скрылось за горизонтом…

Верховный Король был мрачен. Его уже неделю терзали воспоминания о старых временах, старых друзьях… о событиях тех времен, когда он только становился тем, кто он есть сейчас. И предсказания, сделанные накануне по поводу предстоящих празднований, сулили что-то… Друиды не решились точно сказать, что именно…

В зале говорили в полный голос: кто-то из бардов пел, но все знали, что это лишь заполнение времени перед началом праздника, — настоящая музыка будет потом, для этого отведены особые Дни.

Пора начинать, — подумал Верховный Король, — начинать с церемонии, которая — увы! — является непременным атрибутом Королевского Самайна уже четырнадцать лет. Этот год будет пятнадцатым… 

Кормак сын Арта поднял правую руку.

Немедленно смолк бард; вслед за ним — люди, сидящие ближе всего к Королям. За ними смолк весь чертог.

— Фиахт, — сказал Король.

Друид Верховного Короля поднялся со своей скамьи.

— Люди Ирландии, — он заговорил негромко, но голос его эхом отдавался в стенах главного чертога Дома Красной Ветви. — Люди Ирландии! Уже много лет мы не начинаем празднование Королевского Самайна, пока не будет поведана всем собравшимся в Доме Королей история разорения укреплений Тары…

История разорения укреплений Тары, — подумал Кормак. — История королевского позора… Никто не понимает, что это — история утраты доверия Дома Дану… ибо будь Дом Красной Ветви достоин, Дом Дану сдержал бы натиск из Мира-по-ту-сторону-Смерти…

— …И злой дух Иного Мира обрушил магический пламень на внешние стены Тары, — говорил друид. — И имя тому духу было — Айллен. И тогда же, в первую ночь времени Самайна, доземь выгорели стены Города Королей…

Где я ошибся? — в пятнадцатый раз думал Верховный Король. — Что я забыл, что упустил из виду — я, владеющий мудростью Бессмертных, я, единственный из ныне живущих смертных побывавший на Острове Яблок, — где я допустил ошибку?

— …И вновь поднялись стены Тары, отстроенные по слову Верховного Короля, и прекраснее прежнего блистало злато щитов с крыш стен Града…

Или — не было ошибки, просто воля Богов начертала новый путь?.. — взгляд Верховного Короля задержался вдруг на юноше — почти мальчике, — стоявшем в окружении своих людей у самого входа. Тот был одет совсем скромно, но наличие свиты из барда и трех воинов свидетельствовало о его знатном происхождении. — Вот мальчик, — думал Король. — Я — все, он — никто, и все же взгляд его покоен, а мой — смущен. Он молод, а я стар, — может быть, дело в этом? Может быть, просто уходит время того пути, которым шел я, того пути, которым я вел свой Дом, свой мир?

— …И спустя год снова вернулся Айллен, Айллен-из-Иного-Мира, в ночь Самайна, и снова бросил магический пламень на внешние стены Тары, — вещал королевский друид. — И снова доземь выгорели златоверхие стены…

Юноша, на которого смотрел Верховный Король, вдруг поднял глаза, и Кормак сын Арта невольно встретился с ним взглядом. Что-то очень знакомое мелькнуло в этих спокойных, светлых, уверенных — ха! почти безмятежных — глазах…

Верховный Король вздрогнул.

Кумал?.. Нет, чушь! — подумал Король. — Да, похож, но… — Кумал, его лучший друг во времена отрочества и первый соперник в борьбе за верховную власть в зрелости, умер пятнадцать лет назад — умер, и не оставил после себя ни потомков, ни клана…

— И было так каждый год с тех пор, как свершилось впервые пятнадцать лет назад, — говорил друид. — И каждый год на собрании Королевского Самайна вопрошает Верховный Король, найдется ли среди собравшихся за его столом маг или воин, что решится вступить в бой с демоном и освободить от злой напасти Великую Тару. И тому, кто сумеет свершить такое, обещает Верховный Король исполнить любое его желание.

Друид замолчал, и в чертоге повисла тяжелая тишина.

Тишина, — подумал Кормак. — Опять тишина. Нет такого героя, который смог бы снять проклятие с Тары и оправдать Дом Красной Ветви перед богами…

— Верховный Король ждет, — напомнил друид.

Тишина становилась болезненной; мужчины опускали глаза, страшась встретиться взглядом с Королями и вообще с кем бы то ни было, женщины тревожно перебирали складки своих одежд.

И вдруг, словно раскалывая застывший в напряжении воздух, раздался звонкий юношеский голос:

— Я, о Верховный Король, готов вступить в бой с демоном из Иного Мира.

Сидевшие поблизости от Королевского Места слышали, как хрустнул под драгоценными тканями тонкий резной край скамьи, стиснутый сильными руками Верховного Короля.

Тот самый юноша, так похожий на Кумала МакБайшкнэ, вышел на середину чертога.

Нарушая все законы, Кормак сын Арта, Верховный Король Ирландии, поднялся и сделал шаг к тому, кто произнес то, что было произнесено. Друид Фиахт в стороне от него стиснул руки. Сын Кайпре тихо заплакал и уронил золотое яблоко.

— Кто ты? — спросил Верховный Король, и голос его эхом разнесся по чертогу.

— Я — Финн сын Кумала, Вождь клана МакБайшкнэ.

Лишь на мгновение замер Верховий Король. Потом кивнул, вернулся на свою скамью и подал знак друиду.

Тот откашлялся, вышел вперед:

— Твой порыв прекрасен, о юноша, но… Ты назвался именем, которое… Мы знаем, что князь Кумал погиб пятнадцать лет тому назад, и никто не слышал о том, чтобы он оставил наследников… как никто не слышал с тех пор и о клане сынов Байшкнэ…

В дальней от Королей части чертога раздались смешки.

— Есть ли здесь кто-нибудь, — голос друида приобрел официальную твердость. — Есть ли кто-нибудь, кто в этих священных стенах мог бы подтвердить, что стоящий перед нами — действительно Финн сын Ку мала, Вождь клана МакБайшкнэ?

У выхода из чертога произошло некое движение, и вперед вышел чуть нескладный юноша с длинными темными волосами.

— Я могу свидетельствовать об этом, — сказал он. — Я, Ойсин сын Фьена, бард.

И вслед за ним вышли вперед другие люди:

— Я, Фиакул сын Кона, воин.

— Я, Кинан сын Фреогана, воин.

— Я, Глесс сын Фреогана, воин.

— Ия, — раздался вдруг громкий тяжелый голос совсем из другой части зала. — Ия, Голл МакМорна, Вождь своего клана, могу подтвердить, что это — щенок Кумала. Только вот не знаю, Вождем какого клана он себя называет?

Чертог громыхнул смехом. Но Финн, лишь мельком взглянувший на МакМорна, когда тот вышел вперед, смотрел сейчас в глаза одному- единственному человеку на противоположном конце зала. Тот человек не смеялся.

Кормак Великий, Верховный Король Ирландии, тоже смотрел в глаза одному-единственному человеку — сыну своего лучшего друга и своего смертельного врага.

В глаза Финна.

Король встал.

— Я, Кормак, признаю, что этот юноша — сын Кумала МакБайшкнэ. По знатности рода своего он имеет право защищать честь Великой Тары. Я благословляю его на бой — да пребудут с ним боги Дома Дану. И я подтверждаю его право требовать — в случае победы — всего, чего он пожелает. И порукой тому — слово Верховного Короля Ирландии и честь Дома Красной Ветви.

В повисшей — опять — тишине единственным звуком был шелест плаща Финна, когда тот коротко поклонился, прежде чем выйти вон.

2

Тара. Самайн

года 1465 от падения Трои

Когда Финн выходил за городскую стену, первые звезды блистали на холодном осеннем небе; теперь же небосвод заволокли тяжелые тучи, и на дороге, окружавшей валы, было совсем темно.

Дорога была пустынна; ветер стих еще на закате, и тишина, повисшая над окружающими Тару полями, казалась мертвой.

Финн шел драться с полубогом. Он не ждал долгой схватки. Он знал, что делает. Он понял это еще тогда, когда услышал в Королевском чертоге Историю разорения укреплений Тары — как это ни смешно, он, кажется, был единственным, кто слышал ее впервые…

Финн был спокоен. Он чувствовал, как волной поднимается в нем сила всех его Учителей — таких величественных, как Энайр, и таких простоватых, почти смешных, как Фиакул, — но равно Сильных. Огромной, всепоглощающей волной поднималось в нем спокойствие обреченного — неважно, обреченного на победу или на поражение, — спокойствие обреченного Тропе Предела. И боль, и радость — лишь вехи, отмечающие путь над бездной небытия — Тропу Предела…

Он шел, чувствуя, как у висков его течет самое Время, чувствуя, как Пространство подчиняется взгляду его глаз… Он смотрел…

И тогда Мир ответил негласному его призыву, и в самоем теле Мира открылась брешь, и демон Страны-по-ту-сторону-Смерти встретил его взгляд.

— Приветствую идущего по Грани, — сказал демон, принявший обличье знатного воина. — Здесь, где нет смысла скрывать имена, я говорю тебе: мое имя — Айллен.

— И я приветствую тебя, Айллен, — отвечал юноша. — Я — Финн. И ты не пройдешь мимо меня к стенам Тары.

— Посмотрим, — сказал демон, поднимая копье.

Тогда Финн поднял свое оружие и увидел, что жемчужным лунным сиянием светится наконечник его копья.

— Хэй, смертный, — воскликнул демон. — Ты хочешь драться оружием богов? Сможешь ли ты удержать его? Хватит ли тебе мужества, чтобы не бросить эту тяжесть, когда станет она непомерной?

Не отвечая, Финн шагнул вперед и выбросил руку с копьем в сторону демона. Тот отшатнулся, но сияние клинка коснулось левой его руки, заставив вздрогнуть и отступить. Нездоровая краснота залила левую половину его лица.

— А ты умеешь кусаться, смертный! — демон смеялся.

Финн прыгнул, делая резкий выпад; Айллен отскочил, отбив оружие Финна своим копьем. Финн прыгнул снова. Он не увидел движения, совершенного демоном, понял лишь, что тот опять оказался в полудюжине шагов от него.

Демон поднял копье, и оружие его стало изменяться; мгновенно перехватив древко двумя руками, как рукоять большого меча, демон взмахнул им, словно косой, очертив широкую сверкнувшую отточенным металлом дугу. Финн взлетел в воздух, пропуская огромный клинок под собой, в полете выбросил в сторону демона руку с копьем и с высоты в два своих роста рухнул на врага. Клинок пробил бедро демона и глубоко ушел в землю; Финн, оттолкнувшийся ногами от земли, перекувырнулся в воздухе и в тот же миг стоял позади демона с копьем в руках.

Лишь краем глаза он заметил, как оружие демона выгнулось, и долгое лезвие подобно змее метнулось к нему, распороло мышцы на левой руке и также стремительно вернулось на свое место, унося несколько пальцев.

Противники снова стояли друг против друга. Вся левая часть тела Финна была залита кровью; из огромной рваной раны на бедре демона била серебристая жидкость.

— Игра начинается, — сказал демон.

Финн увидел, как позади демона собирается некое сияние; демон улыбнулся, улыбка его превратилась в оскал, обнаживший клыки. Он отбросил копье, и руки его, выставленные теперь вперед, странно удлинились. Демон изменялся, словно некто иной входил в него и перестраивал самое его тело; он вырос, возвысившись над юношей; череп его округлился, принимая совсем иные очертания; глаза съехались к переносице, а потом слились в один — огромный — багровый глаз, над которым нависло тяжелое веко.

Яд и огонь излучал этот глаз, и Финн понял, что гибнет, отравленный и спаленный этим взглядом. Он узнал облик Того, кто стоял сейчас перед ним.

И когда наступило мгновение смерти, он понял, что обладает вечностью.

И в вечности не было ничего, кроме истинной Силы.

И тогда он ощутил присутствие за своей спиной, и понял, что за ним стоит Тот, кто и есть истинная Сила. И Он вошел в юношу, изменив его, и Финн поднял свою правую — серебряную — руку и нанес удар священным Копьем Света.

Тот, кто стоял перед ним, издал вздох, глаз его потух, по лицу пробежала судорога, и Финн увидел, что демон снова меняется. Воздух дрогнул между ними, словно собираясь в некую тончайшую пелену. Демон за пеленой все более походил на человека, и тогда Финн понял, что пелена, разделившая их, становится зеркальной, не теряя прозрачности.

И спустя миг увидел перед собою себя самого.

И он знал, что, как и в предыдущем случае, это — не просто изменение облика.

И тогда он снова поднял копье и нанес последний смертельный удар.

3

Тара. Самайн

года 1465 от падения Трои

Ровный рокот голосов, то сопровождаемый звучащей в разных углах зала музыкой, то разрываемый смехом или выкриками, стих, когда в Королевский чертог вошел давешний юноша, вызвавшийся сразиться с демоном Иного Мира. Барды прижали струны своих арф; державшие кубки с медом и пивом отставили их, и те, кто до сих пор еще оставался голоден, отложил обжаренное мясо свиней и кабанов.

Одежда юноши была залита кровью; он был бледен, но твердо стоял на ногах.

— Я приветствую Верховного Короля, — медленно сказал он. — И сообщаю, что выполнил его поручение.

По чертогу прошла волна перешептываний; кто-то засмеялся, кто-то — не очень уверенно — потребовал доказательств. Но все снова смолкли, когда Верховный Король поднял руку.

— Ты сражался с демоном? — спросил Кормак.

— Да. Он побежден, и внешние стены Тары не будут больше сгорать в ночь Самайна.

Кормак промолчал.

— Чем ты можешь доказать свои слова, юноша? — спросил один из Четырех Королей.

Не слова ни говоря, Финн посмотрел на окна в восточной стене Чертога. Темнота еще висела за ними, но слабый розовый отблеск уже окрашивал край небосвода.

— Рассвет, — тихо объявил друид Фиахт. — Ночь Самайна прошла.

Долгая минута прошла в полной тишине.

Кормак сын Арта встал со своей скамьи.

— Ночь Самайна прошла, — повторил он слова друида. — Стены Тары стоят. Поручение выполнено.

— А может, это вовсе и не он победил демона? — крикнул кто-то. — Я слышал, раньше, когда охотились на драконов, победитель всегда отрубал… — говорящий сник под взглядом Верховного Короля.

— Поручение выполнено, — повторил Кор-мак. — Ты, Финн сын Кумала, Вождь клана Байшкнэ, вправе требовать исполнения слова Верховного Короля Ирландии и подтверждения чести Дома Красной Ветви.

Король опустился на свою скамью, закаменел прямой, как меч, спиной.

Казалось, не только вся Тара, но весь мир замер в ожидании слов.

— Скажи, о Верховный Король, — медленно заговорил Финн. — Если я попрошу у тебя изгнания для клана МакМорна и смерти для его Вождей, используешь ли ты всю свою власть, всех подвластных тебе воинов и магов Ирландии, чтобы выполнить свое обещание?

— Да, — ответ Верховного Короля упал в тишину огромной залы, как удар колокола.

Финн медленно обернулся, отыскивая среди сидящих людей МакМорна. Он увидел их: мощного Голла с изуродованным магическим огнем лицом, стройного Арта, которого еще недавно прозывали Юным, Конана…

Взгляд Финна поймал взгляд их Вождя.

— Голл МакМорна, ты слышал слово Верховного Короля? — спросил он, и голос его был суров, но лишен оттенков злорадства.

— Я слышал, Финн МакБайшкнэ.

— Я не буду требовать изгнания для клана МакМорна, — если вы подчинитесь мне в том, что будет моей наградой за охрану Тары — чтобы это ни было.

Страшная борьба отразилась на лице Вождя сынов Морны — борьба между ненавистью к старым кровным врагам и ответственностью за своих людей.

— Да, — выдавил, наконец, Голл. — Да, Мак- Байшкнэ, мы подчинимся тебе в том, что ты попросишь у Верховного Короля.

— Я принимаю твое обещание, Голл МакМорна, — сказал Финн и, кивнув, повернулся к Королю.

— Так чего же ты хочешь? — спросил Кормак.

Сделав несколько шагов в сторону Королей, Финн опустился на одно колено.

— Верховный Король, я, Финн, требую от тебя…

Казалось, зал перестал дышать.

…реставрации Фианны со всеми ее правами — от права защищать Ирландию до права отбирать юношей в любом клане.

1

Лейнстер, окрестности замка ДонАлен,

начало осени года 1549 от падения Трои

Было еще совсем тепло, хотя осень уже коснулась деревьев, окрасив заросшие лесом холмы вокруг ДонАлена в золотистые тона. И ветра почти не было; лишь иногда слабое дуновение его чувствовалось с запада, с моря, и тогда старому Вождю казалось, что это сама Богиня в своей покойной и ласковой осенней ипостаси легонько трогает его волосы.

Кто скажет сейчас, седые они или все еще хранят драгоценный цвет белого золота?

Кто разглядит, светлой ли печалью или покойной радостью полна душа Владыки? Почти никто — лишь несколько старых друидов и воинов, родившихся, когда Вождь уже был в зените своей славы, — последние из тех, кто шел по Тропе Предела рядом с ним, а не вослед, — как соратники, а не как ученики его учеников. Но где они? Кто-то — в Таре, обучает молодого Верховного Короля; кто-то — при дворах Четырех Королей; кто-то — в своих замках, окруженный детьми и внуками, кто-то — у своих сокровенных святилищ.

Вождю было немного грустно сейчас: эта мягкая, светлая осень напомнила ему, что давно наступила и осень его жизни; и все же он радовался, понимая, что жил достойно, ни разу не оступившись на Тропе, и что к последнему своему Пределу подходит именно так, как должен подходить к нему Светлый.

Ему было немного грустно оставлять Ирландию, которую он страстно любил, и Фианну, которую возродил из пепла, — оставлять все это другим, молодым. И все же в этом покойном чувстве уходящего больше было радости: Ирландия процветала и была, возможно, прекрасна, как никогда; Фианна крепко стояла на ногах, слава о ее магах и воинах гремела по всей ойкумене, и ДонАлен — главный замок фениев — был прекрасен и неприступен.

Вождь отвлекся ненадолго от своих мыслей, провожая взглядом одно из бесчисленных стад Фианны, которое мальчишки и молодые воины гнали в сторону замка: солнце уже клонилось к западу.

Еще Вождю было грустно оттого, что почти все, кого он когда-то хорошо знал и любил, уже покинули этот мир, перейдя грань последнего предела. Но они — были, и они оставались в сердце старого Вождя, и потому думать о них было радостью.

Сейчас, на закате своей долгой жизни, он часто вспоминал их всех.

Ойсин сын Фьена, первый из бардов возрожденной Фианны и первый человек, вставший на Тропу Предела рядом с ним. Уже полвека прошло с тех пор, как Ойсин погиб в одной из схваток, защищая своего Вождя.

И другой Ойсин — сын самого Финна, пятнадцать лет назад уведший своих людей в сумасшедшее плавание к Островам Бессмертных и не вернувшийся.

И мать Ойсина — жена Вождя, прекрасная, как море, ласковая, как летний вечер, та, что всюду приносила с собой запах цветущих яблонь. Та, что предпочла жизнь с Финном бессмертию волшебных холмов, — точно так же, как многими десятилетиями раньше другая женщина холмов выбрала Кумала… И тоже уже ушедшая…

Финн подумал о своей матери — прекрасной женщине с зелеными глазами и копной рыжих волос, которую он видел лишь однажды, в детстве, встретив на вершине священного холма свадебный поезд великого бога Луга, — и лишь спустя многие годы понял, что это была именно она: отчасти просто чутьем, а отчасти — по туманным полунамекам жены.

…Он так отчетливо представил себе лицо матери, ее фигуру в ниспадающем широкими складками темно-зеленом платье, что поначалу даже не удивился тому, что видит детали, которые никак не мог помнить с детства. Брошь в виде золотого цветка яблони, полуохваченного снизу серебряным лунным серпом; узкий кинжал у бедра, драгоценные украшения в волосах… И лишь осознав, что видит заходящее солнце сквозь фигуру матери, он понял, что это уже не просто воспоминание, но — видение.

Муйрнэ дочь Морврана, названная сестра Луга Длинной Руки, высоко подняла голову, простерла вперед раскрытые ладони.

Дэйвнэ, мальчик мой, — услышал Вождь. — Пора!

И сразу за тем короткий порыв ветра с моря ударил в лицо Финна, принеся с собой запах соли и бесконечных водных пространств, всколыхнул полупрозрачную фигуру женщины. Видение исчезло; солнце коснулось холмов на западе, и весь пейзаж, открытый взору с того места, где сидел Финн, словно взорвался ослепительно-яркими красками: новорожденным золотом вспыхнули леса, живым багрянцем разлилась вдоль горизонта рваная полоса заката, и небо над ней высветилось синевой такой глубины, что показалось стеной сапфирового огня…

Вождь поднялся; вероятно, движение его получилось слишком резким, потому что из-за спины его перепуганной птицей вылетел сидевший неподалеку юный оруженосец, застыл перед лицом Финна.

Финн улыбнулся.

— Мальчик, беги в замок, к Коналу: срочно — белую стрелу совета по всему Острову!

— А что… — начал было мальчик, но замер под взглядом Вождя, потом с места сорвался вниз по склону, к замку.

Вождь улыбнулся ему вслед, взглянул на закат и неспеша побрел к ДонАлену.

2

Лейнстер, бухта у замка ДонАлен,

канун Самайна года 1549 от падения Трои

Корабль стоял у сложенного из огромных серых валунов мола. Корабль был невелик и немолод — собственный «морской зверь» Владыки.

Холодное серое море било в его наветренный борт, вздымая брызги и клочья пены выше привального бруса.

Светловолосый старый Вождь у изогнутого штевня поднял в приветственном жесте руки, обращаясь к собравшимся на берегу. Их были сотни — нет! тысячи: Короли и Князья на самом молу, маги и воины — у черты прибоя: многие из них стояли, не замечая, что море терзает полы их плащей; на берегу и дальше, к холмам — люди, люди… Казалось, не только ДонАлен, но весь Лейнстер, вся Ирландия, весь мир человеков собрался сегодня здесь, у серого предзимнего моря.

— Радуйтесь! — воскликнул Вождь. — Боги с нами, и Дорога открыта. Удачи всем, кто в пути!

Он шагнул к рулевому веслу, махнул рукой — двое воинов взялись за сходни, но не втянули их на борт, а сбросили на мол.

Один за другим опускались люди на берегу на колени.

— Прощай, Светлый, — тихо сказал совсем юный Верховный Король, поднимая правую руку в королевском приветствии.

На корабле вдруг засмеялись — весело, охотно, как смеются доброй шутке.

Старый Вождь обернулся к Королю, не выпуская весла.

— Отчего не смеешься ты, сказавший слово смеха? — он улыбался. — Не прощаются, вставшие на Тропу Предела, ибо путь этот — Бессмертие!