Тропами северного оленя

ПУТЬ ЛИ БО

Он говорил о себе «ке» — гость, пришелец. В одном из стихотворений поэт писал: «Я вольная ладья, не знающая пристани». Ли Бо утверждал, что является потомком легендарного Лао-Дзы и примерял к себе фрагмент из «Дао Дэ Цзин» о «страннике, навеки утратившем возможность вернуться назад».[109] Собственную поэзию Ли Бо определял как «любовь к дороге, без отдыха для вдохновенного сердца». Он принадлежал к великолепной плеяде поэтов эпохи династии Тан.

Ли Бо появился на свет в 701 году недалеко от того места, где теперь расположен город Токмак (север нынешней Киргизии). Детство и молодость провел в Сычуани. Провинция славилась древними шаманскими традициями, сформировавшими даосизм. У даосских монахов Ли Бо учился каллиграфии и борьбе (школа «внутренней алхимии»), игре на лютне, медитации, географии, истории и искусству владения мечом:

На протяжении всей жизни Ли Бо встречал на своем пути мастеров Дао и чань-буддизма. Порой и жил среди них некоторое время. Словно набирался сил перед тем, как отправиться дальше… Маршрут определялся иероглифом «вен».

Иероглиф «вен» может означать как литературное произведение и способ мышления, так и образ мира, расположение звезд, ритм гор и рек. «Вен» показывает, что узоры жизни, поэзии и Космоса родственны. Восходят к одному праисточнику.

Вот, например, отблеск луны, подобный осеннему инею, в «Ночных мечтаниях». Подымая глаза вверх, поэт видит луну, опуская вниз, — заглядывает в свое прошлое.[110] Отражение луны в воде отсылает нас к космическому пространству, осенний иней (время года, седина) — символизирует быстротечность человеческой жизни. Таким образом, одно пятно света рождает два разных узора.

С луной Ли Бо связывали особые отношения. Луна была не только героиней многих его стихов (в стихотворении «Под луной одиноко пью» поэт приглашает ее выпить вместе с ним и тенью…), но также вошла в легенды как причина его смерти. В 761 году Ли Бо утонул пьяным — якобы пожелав обнять отражение луны в реке. Хотя Григорий Чхартишвили[111] утверждает, что это был отнюдь не несчастный случай, а чрезвычайно изысканная форма самоубийства.

Пьянство Ли Бо также стало легендой. Выпивка была для него ритуалом, например, в праздник двух девяток (в девятый день девятого месяца по лунному календарю) поэт уходил в горы, чтобы на какой-нибудь вершине предаться одиноким возлияниям. Он пил рисовую водку, настоянную на лепестках золотых хризантем. Так Ли Бо очищал разум от лишних мыслей, а порой и успокаивал сердце.

Алкоголь для Ли Бо не был пороком, напротив — он высвобождал в нем творческую энергию и полет фантазии. Временами однако возлияния доводили поэта до беды. Однажды за излишнюю откровенность Ли Бо оказался в тюрьме.

Ли Бо занимался шань шуй-ши, то есть «поэзией гор и вод» (не поэзией о горах и водах!): пейзаж в ней становится соавтором, поэт же выполняет функцию медиума, через которого говорит природа. Это род лирического созерцания пейзажа — приближающийся к молитве. Следует заметить, что иероглиф «ши» состоит из двух графем: «слово» и «храм». Поэзия гор и вод оказывалась таким образом храмом слова, в котором поэт чтил вечную Великую Природу.

Жанр шань шуй-ши породила даосская и чань-буддистская практика медитации, заключающаяся в растворении границы между «я» и «не-я». Иначе говоря, в уединении, которое вмещает в себя вселенную. Ли Бо называл уединение в горах наполнением пустоты и, отсылая к Чжуан-Цзы, утверждал, что прежде всего нужно открыться самому, чтобы дыхание Великой Природы могло играть на тебе, словно на флейте, — как играет в расщелинах скал или в дуплах деревьев.

Это вовсе не означает, что Ли Бо был вечным отшельником. Периоды одиночества сменялись у него шумными пирушками — в Чандонге, где вместе с группой поэтов он создал цех «Шестеро отшельников из Бамбуковой рощи», при дворе императора Сюаньцзуна в Чанъане, где Ли Бо участвовал в заседаниях совета «Восьми бессмертных за чаркой», в состав которого входили придворные. В Ли Бо не было ни грана мрачного аскетизма. Он был типичным даосистом — человеком, повинующимся своей природе.

Лишь в поэзии он требовал от себя подлинной дисциплины и сдержанности. Это школа одного из мастеров внутренней алхимии, который каждую свободную от занятий минуту использовал для обтачивания огромного железного столба. На вопрос поэта, какова его цель, тот ответил, что хочет выточить иглу.