Тропой Кулика (Повесть о Тунгусском метеорите)

Новая экспедиция

Наступил 1961 год. В соответствии с решением Девятой метеоритной конференции президиум Академии наук отпустил КМЕТу средства для организации новой экспедиции в район падения Тунгусского метеорита. Начальником ее, как и в 1958 году, был назначен Флоренский.

Перед экспедицией стояли две основные задачи: детальное изучение следов катастрофы 1908 года и поиски материальных частиц космического тела, вызвавшего эту катастрофу. Была разработана обширная программа исследований. В числе прочего предстояло детально изучить характер лесного вывала, окончательно установить его границы и конфигурацию. При этом предусматривалось исследование не только центрального района, но и западного вывала.

Изучение следов возможного лучистого ожога, особенностей роста растений, характера пожара 1908 года, исследование болот и вечной мерзлоты, систематический отбор и промывка почвенных проб на обширной территории — таков неполный перечень работ этого года. Они должны были завершить исследования, проводившиеся КМЕТом и КСЭ в 1958, 1959 и 1960 годах.

Радиохимические исследования не были включены в программу, поскольку работы предыдущих лет установили отсутствие следов радиоактивности, связанной с катастрофой 1908 года. По той же причине были исключены и магнитометрические работы.

Основное ядро экспедиции составляли сотрудники Комитета по метеоритам и Института геохимии, работавшие в районе падения метеорита в 1958 году. Были приглашены также специалисты из научных и иных учреждений: почвовед А. А. Ерохина из Почвенного института имени Докучаева, пожаровед П. Н. Курбатский — заведующий лабораторией лесной пиротехники при Институте леса Сибирского отделения Академии наук, доктор биологических наук болотовед Н. И. Пьявченко из Института леса, кандидат биологических наук В. И. Некрасов, лесоведы В. Г. Бережной и Г. И. Драпкина и другие.

Флоренский договорился с Плехановым, что в экспедиции будет работать весь состав КСЭ-2, пополненный новыми участниками по усмотрению Плеханова. В списке, присланном Плехановым, оказалось около 70 человек. Такого количества экспедиция не могла вместить по сметно-финансовым соображениям. Энтузиасты из КСЭ быстро нашли выход из положения. Каждый зачисленный в штат экспедиции брал на себя добровольное обязательство передавать свою зарплату в общий фонд КСЭ, получая взамен бесплатный проезд и питание. Это давало возможность создать такие же условия лицам, едущим работать сверх штатного расписания.

В работе экспедиции принимали участие специалисты различного профиля: астрономы, геологи, физики, математики, химики, геофизики, почвоведы, лесоведы, болотоведы, биологи, врачи и другие. Было довольно много студентов.

КСЭ (теперь она именовалась КСЭ-3) вливалась в экспедицию на союзнических началах. Это была своего рода «Запорожская Сечь», юридически подчинявшаяся Флоренскому, но сохранявшая свою внутреннюю независимость.

Начались горячие дни подготовки к отъезду. Маленький складик КМЕТа доверху забит всевозможными предметами экспедиционного снаряжения, «товаро-материальными ценностями», как именует их заместитель Флоренского по административно-хозяйственной части Елисеев.

Ближайший помощник Елисеева — неизменный Егор Малинкин, постоянный работник КМЕТа, выполняющий многообразные обязанности от лаборанта до заведующего складом. Он участвовал в экспедиции 1958 года и снова рвется в тайгу. Посильное участие в организации принимаю и я.

Вместе с Егором и Елисеевым мы с утра до вечера ходим по разным снабженческим базам, магазинам и прочим организациям, доставая необходимое снаряжение и оборудование. Флоренский срочно заканчивает свои дела в институте. Все заняты, все торопятся, каждому не хватает двух-трех дней. Впрочем, это обычная картина.

Накануне отъезда объявляется аврал. Весь наличный состав экспедиции переключается на упаковку экспедиционного снаряжения. Ящики, тюки, баулы, вьючные сумы, мешки и свертки почти доверху заполнили грузовую машину, на которой мы повезли наше снаряжение на вокзал.

Из Москвы мы выехали 10 июня и к 20 июня добрались до Ванавары.

Флоренский с Елисеевым занялись организационно-хозяйственными делами. Остальные члены экспедиции постепенно направлялись на заимку и сразу приступали к работе.

На вооружении у нас был заарендованный вертолет, перебрасывавший на заимку участников экспедиции и кое-какое снаряжение. Поскольку в этом году намечалась промывка большого количества почвенных проб, из Москвы был привезен портативный обогатительный агрегат, приводившийся в действие велосипедным мотором. Вместе с обогатителем Сашей Козловым мне нужно было выбрать подходящее место для установки этого агрегата и наладить его работу.

Здравствуй, Пристань!

21 июня мы с Сашей Козловым с трудом втиснулись в кабинку вертолета, кое-как разместили на коленях свои обширные рюкзаки, и через несколько минут маленький зеленый «кузнечик» с гулким стрекотом поднялся в воздух. Прошло полчаса. Впереди блеснула на солнце извилистая лента Хушмы. Вертолет замедлил ход, развернулся и повис над береговой косой. Осторожно снижаясь, он коснулся колесами галечной поверхности косы и неподвижно замер. Мы сошли на землю. Вертолет с ревом поднялся и, постепенно набирая высоту, направился в сторону Ванавары.

Ярко светило солнце, легкий ветерок приятно освежал лицо, чуть шелестела листва прибрежных кустов и, весело журча, поблескивала на солнце Хушма. У береговых отмелей выглядывали из-под воды бледно-желтые цветы трясунчиков. По берегам среди изумрудной зелени пламенели головки огненно-желтых жарков и оранжевых саранок. На Сашином лице застыло выражение восторженного удивления. Он здесь впервые, и для него все ново и занимательно.

Выкупавшись в прозрачном омутке, мы поспешили к бараку, скрытому среди густой зелени в сотне метров от косы. Вот он, старый знакомец, приветливо смотрит на нас из-за купы высоких деревьев. Но что это? Марлевая «дверь» сбита на сторону и испачкана, в ней зияют многочисленные дыры. Внутри барака снова грязь, мусор, мерзость запустения. Покидавшие его, видимо, меньше всего заботились о том, чтобы перед уходом навести в бараке чистоту и порядок. Видно было, что здесь жили люди, чуждые тайге, случайные гости в ней.

Прежде всего мы взялись за приведение барака в надлежащий вид. Заткнули мхом щели в стенах, обновили дверной полог, вымели мусор, вымыли пол и только после этого стали устраиваться. В хлопотах незаметно прошло время. Стало вечереть. На западе заполыхал яркими красками чудесный закат, предвещающий на завтра прекрасную погоду. Об этом же нам тихонько сообщил старый знакомый — еловый сучок, который до отказа задрал вверх свой ус. Появились первые в этом году комары, и нам пришлось прибегнуть к помощи диметилфталата.

На следующее утро мы стали подыскивать подходящее место для установки обогатительного агрегата. Искать пришлось недолго. На берегу Хушмы около старенькой бани оказалась небольшая площадка, вполне пригодная для оборудования нашей маленькой обогатительной «фабрики». На двух больших пнях мы с трудом уложили и закрепили отесанное бревно — основу, на которой будет монтироваться эта «фабрика». Теперь оставалось перетащить сюда ее основные части, заранее доставленные к куликовским избам.

На следующее утро мы отправились на заимку. Там уже было человек десять; они хлопотливо перетаскивали мешки, вьючные сумы и прочий экспедиционный груз к одному из бараков, отведенных под склад.

На сухом возвышенном участке в районе Северного болота была оборудована большая площадка, ограниченная березовыми жердями, которые четко вырисовывались на зеленоватом фоне торфяника. Сюда сбрасывался груз — продовольствие, снаряжение, одежда. При нас к площадке на бреющем полете лихо подлетел самолет, и из него, как из рога изобилия, посыпались вниз какие-то предметы. Самолет сделал еще несколько заходов, и вскоре поверхность Северного болота оказалась усеянной разбросанными мешками, баулами, вьючными сумами, тюками и свертками.

На заимке мы пробыли недолго. Отобрав необходимые, наиболее тяжелые части обогатительного агрегата, мы погрузились вместе с ними в прилетевший вертолет, который «подбросил» нас до Пристани.

Следующие дни были заняты монтажом обогатительной установки. Самым сложным было наладить бесперебойную подачу воды, которая непрерывной струей должна поступать на агрегат во время работы. Для этого мы решили использовать стоявшую поблизости баньку. На ее крыше можно было поставить бочонок, из которого вода самотеком по трубкам будет подаваться на агрегат. Воду в бочонок можно накачивать диафрагмовым насосом «лягушка», обнаруженным в одном из бараков на заимке и переброшенным на Хушму вертолетом. Насос прекрасно сохранился и работал безотказно. Сравнительно хорошо сохранился и брезентовый рукав для подачи воды.

Вечером на Пристань пришли с заимки Коля Васильев и Нина Заславская и принесли в рюкзаках два разобранных бочонка. Разобрать на заимке бочонки было проще простого, а вот собрать их оказалось очень сложным делом. Работая в течение нескольких часов, мы ничего не могли сделать. Противно было смотреть, как два инженера и один медик, обливаясь потом и чертыхаясь, танцуют около груды обручей и клепок, которые расползаются в разные стороны, отказываясь объединиться и принять прежнюю форму. Терпение и труд все перетрут, говорит пословица, и мы в конце концов собрали эти проклятые бочонки, хотя выглядели они отвратительно и клепки в них торчали как кривые зубы, образуя многочисленные просветы.

Загруженные валунами бочата были утоплены в холодных водах Хушмы. После двухдневного купания они приняли нормальный вид, а мы почувствовали себя старыми, опытными бондарями.

Монтаж обогатительного агрегата занял у нас с Сашей целую неделю; мы работали как проклятые с раннего утра до позднего вечера, только изредка позволяя себе оторваться на полтора-два часа, чтобы половить рыбки.

Хушма богата щуками, и, хотя стоял июнь, а рыбацкая пословица говорит: «Июль, июнь — на рыбу плюнь», мы каждый раз возвращались с уловом. Нельзя сказать, чтобы это был сказочный улов: обычно мы приносили одну-две щучки весом полтора-два килограмма, но они вполне устраивали непритязательных рыбаков.

Изредка нас посещал Флоренский, обосновавшийся на заимке, где располагалась основная база экспедиции. Обстановка на заимке заставляла желать лучшего: болота, комары, отсутствие воды — ибо нельзя называть водой грязную коричневую жижу, добываемую из ямы, выкопанной на окраине Северного болота и гордо именуемой колодцем. Был там и настоящий глубокий колодезь — шурф, выкопанный томичами в 1959 году, однако кто-то догадался превратить его в «ванну» для умывания, а затем в «корыто» для стирки белья. Вода заполнила шурф до самого устья (площадь которого по сравнению с 1959 годом увеличилась почти вдвое), стенки его постепенно оттаивают и обрушиваются — наглядный пример зачаточной, постепенно расширяющейся термокарстовой воронки искусственного происхождения.

Флоренский приходил посмотреть, как подвигается работа, поговорить о том о сем, выкупаться в Хушме, поесть рыбки, вообще немного передохнуть. Впрочем, и остальные члены экспедиции не забывали нас. Каждая группа, возвращаясь из маршрута, не считала за труд сделать крюк в несколько километров, чтобы навестить отшельников-«хушмидов». Эти посещения вскоре приняли настолько массовый характер, что добродушный Саша начал не на шутку ворчать, ибо наши припасы таяли с непостижимой быстротой.

— Никого не кормите, — строго наказывал практичный Елисеев. — Все уходящие полностью обеспечиваются продуктами, и вам нет никакой надобности кормить праздношатающихся гостей. Никакой дополнительной нормы на «представительство» вы не получите.

И все же каждый раз мы со страшным скрипом, после долгих пререканий, выколачивали у него небольшую толику продуктов сверх полагающейся скудной нормы. Выручали и дары природы в виде грибов, рыбы и ягод. Если бы не они, то вряд ли мы были бы в состоянии принимать наших многочисленных гостей. Законы таежного товарищества были недоступны пониманию Елисеева. Как могли мы отказать в приеме голодной, оборванной орде, возвращавшейся из многодневного маршрута? Зато мы всегда были полностью в курсе всех событий.

Количество «хушмидов» постепенно увеличивалось. С заимки была прислана Нина Заславская — невысокая, худенькая девушка с большими черными глазами и густой, вьющейся шевелюрой, молчаливая и сдержанная. Студентка-геохимик, она училась на вечернем отделении Московского университета и одновременно работала в КМЕТе. Затем появился Вовка Флоренский, сын Кирилла Павловича, крупный, рослый парень, который в свои четырнадцать лет вполне мог сойти за восемнадцатилетнего. Это был веселый и добродушный хлопец, крепкий и выносливый, не раз уже бывавший с отцом в тайге и приобретший соответствующие закалку и навыки. Прибыла Тамара Горбунова, лаборантка КМЕТа, которая уже побывала в этом районе в 1958 году и чувствовала себя старой таежницей.

Вновь прибывшие были заняты предварительной обработкой проб, которые приносили на Пристань специальные пробщики.

Для пробы выбиралась ровная площадка размером 2 квадратных метра. С ее поверхности руками удаляли кустарник и траву, а затем скребком собирали поверхностный слой почвы на глубину 3–5 сантиметров. Пробы отбирались по определенной системе, обеспечивающей более или менее равномерное распределение их на исследуемой территории.

Принесенный материал сначала просушивался, а затем последовательно просеивался через несколько проволочных сит со все уменьшающимся диаметром отверстий. Материал, прошедший через сито с отверстиями в четверть миллиметра, предназначался для промывки.

Просеивание — дело довольно неприятное. «Сеятели» сидят в марлевых повязках, покрытые густым серым налетом пыли, которая окружает их плотным облаком. После такой работы необходимо как следует выкупаться, однако любителей купаться немного. Только Саша да я регулярно раза два-три в день окунаемся в прозрачную воду расположенного рядом омутка, температура которой редко поднимается выше 10 градусов по Цельсию. Впоследствии к нам присоединился Вовка.

29 июня наша обогатительная установка была наконец готова. До этого мы несколько раз запускали ее, но каждый раз приходилось что-то доделывать.

Для этих диких таежных мест она выглядела довольно внушительно. На берегу реки, среди густого леса, около старенькой закопченной избушки на нескладной, грубо отесанной раме возвышается странное сооружение из металла и плексигласа. Тарахтит велосипедный движок, ритмично покачивается слегка наклонная рифленая поверхность «столика Вильфлея», по которой медленно стекает вниз беспрерывно подаваемая пульпа (насыщенный водой материал пробы). Вибрирующий столик разделяет ее по удельному весу: обогащенная тяжелыми частицами фракция отбивается влево, обедненная — вправо. Получается своего рода спектр, в крайней левой, «инфракрасной», части которого находится максимальное количество частиц с высоким удельным весом. Материал из этой «инфракрасной» части, именуемой обогатителями узкой полоской, поступает в специальное корытце. После сушки он идет на исследование: из него выделяется магнитная фракция, из которой затем под бинокулярной лупой отбираются магнетитовые шарики и другие «подозрительные» частицы.

Внизу среди густой травы к толстой, врытой в землю колоде прикреплен насос «лягушка», от которого в обе стороны серым хоботом протягивается брезентовый шланг. Один конец его с всасывающей головкой погружен в реку, а второй закреплен внутри деревянного бочонка, установленного на крыше бани. Насосом вода накачивается в бочонок, а из него по системе резиновых трубок подается на обогатительный агрегат. Время от времени раздается возглас Саши: «Вовка, подкачай воды!» Вовка с явной неохотой выполняет эту команду. Подкачивать воду приходится через каждые 20 минут.

Традиционный праздник

Наступило 30 июня — день, который торжественно празднуется всеми находящимися в районе падения Тунгусского метеорита независимо от взглядов на характер катастрофы.

После завтрака мы, прифрантившись, побрившись и благоухая шипром, отправились на заимку: где же, как не там, отмечать эту знаменательную дату! Огромная процессия растянулась на добрую сотню метров по тропе, ведущей на заимку.

Еще вчера к нам на Хушму в одиночку, попарно и целыми группами стали прибывать многочисленные посетители. Перед праздником каждый хотел всласть помыться в бане. Часть пришельцев принесла с собой палатки, так как большинство осталось ночевать, а барак был переполнен до отказа.

После полуторачасового перехода по хорошо утоптанной тропе мы очутились на заимке. Здесь стоял целый палаточный городок. Бросалась в глаза большая брезентовая палатка с вывеской над входом, на которой крупными буквами было каллиграфически выведено: «Гостиница «Радость тунеядца». Здесь находят временное пристанище маршрутники, отдыхающие перед отправкой в новый поход.

Штаб экспедиции помещается в куликовской избе. В ней, несмотря на царящий снаружи зной, веет могильным холодом. Чтобы избавиться от него, приходится время от времени растапливать небольшую железную печку, привезенную в прошлом году Золотовым.

Неподалеку от избы, среди купы деревьев, прямо на открытом воздухе находится столовая — несколько грубо сколоченных столов со скамьями вокруг. Рядом пылает огромный костер. Около столовой суетится целая рота добровольцев-поваров, преимущественно девушек, под руководством «знатного кулинара» Алены Бояркиной. Накануне на озеро Чеко была послана бригада рыболовов, принесшая десятка три щук. Их надо разделать и соответствующим образом приготовить: жареная рыба — коронное блюдо пиршества.

К восьми часам вечера приготовления были закончены. Началась торжественная часть. Флоренский сделал доклад о задачах и целях экспедиции. Вокруг, сидя и лежа на земле и бревнах, расположились члены экспедиции. В конце торжественной части, продолжавшейся около часа, слово взял Елисеев. Его краткое, но содержательное выступление состояло из одной фразы: «Прошу к столу».

Когда участники пиршества заняли свои места, Елисеев и его помощник Малинкин чинно обошли присутствующих, вручив каждому по кусочку селедки и головке чеснока. Затем та же процедура была проделана с огромными подносами, на которых горой возвышались куски жареной рыбы.

Присутствующие ели, пили, обменивались шутками; в воздухе стоял нестройный гул голосов. А затем зазвенели песни. Для начала был исполнен «гимн космодранцев», начинающийся словами:

Эта песня, сложенная Димой Деминым на мотив туристского «Глобуса», заканчивалась строфой, отвечавшей общему настроению:

В перерывах между песнями читались шуточные стихи, посвященные Тунгусскому метеориту. Было весело и непринужденно, задорно и молодо. Во втором часу белой северной ночи, когда веселье было еще в полном разгаре, я попрощался и отправился на Пристань. Хотелось побыть одному, о многом подумать. Мои спутники остались на заимке — им ли не веселиться!

Приятно было идти по тихой, пустынной тропе в ясную летнюю ночь. Прохлада, отсутствие комаров, кристально чистый воздух, незабываемо яркие переливы красок пробуждающегося утра бодрили душу и тело, создавая какое-то умиротворенное настроение. Домой я вернулся в четвертом часу, когда солнце только что поднялось над вершинами деревьев. Я с удовольствием выкупался в обжигающе холодной воде Хушмы, вскипятил котелок чаю и, забравшись под полог на нары, крепко уснул.

Вдосталь выспавшись и отдохнув, я принялся за приготовление обеда в расчете, что, когда он будет готов, подойдут наши. Так оно и получилось. Усталые, потные, они появились, когда обед — гороховый суп с мясной тушенкой и поджаренным луком — был уже готов.

После обеда пришлось наводить порядок в бараке: обилие предпраздничных посетителей сильно сказалось на его внешнем и внутреннем виде. Полог оказался изрядно изорванным, и сквозь его дыры в барак налетело столько комаров, что внутри гудело, как в улье. Тамара и Нина принялись за починку полога, а мы за уборку мусора, которого тоже накопилось немало.

Когда барак был приведен в порядок, мы решили провести ответственную операцию по истреблению комаров внутри барака. На этот предмет у меня была, к сожалению, единственная, сохранившаяся еще с лета 1958 года противомоскитная шашка «Марс».

Все продукты были вынесены наружу, в бараке на железном листе был подожжен «Марс», полог плотно затянут. Вскоре густой, молочно-белый дым заполнил барак и стал просачиваться сквозь марлевый полог. Через окно было видно, как комары судорожно метались у поверхности стекла и вдруг стремительно падали вниз. Через полчаса мы отвернули в сторону полог, чтобы проветрить барак. Из него густым облаком стала медленно выползать какая-то белесая субстанция, постепенно рассеивающаяся в воздухе.

Когда часа через полтора мы вошли в барак, там стояла могильная тишина. Поверхность стола была усеяна мертвыми комарами, а у кромки окна они лежали сплошным слоем.

— Типичная душегубка, — мрачно сказал Саша, подозрительно принюхиваясь к специфическому запаху, который долго еще держался в воздухе.

Жизнь на Пристани постепенно налаживалась. Обогатительная установка работала безотказно. Наступили страдные дни и для нашего минералога Нины Заславской. В ее задачу входил просмотр материала «узкой полоски»: она отбирала из него под бинокулярной лупой магнетитовые шарики и другие частицы, вид которых заставлял сомневаться в их земном происхождении. Для этой сложной и кропотливой работы, требующей хорошего освещения, была изготовлена специальная палатка с марлевыми стенками и крышей из полиэтиленовой пленки.

Хуже обстояло дело с пробами. Вначале предполагалось, что перебрасывать людей и пробы будет вертолет. Однако он работал с перебоями, а затем вообще прекратил полеты. Пришлось организовать несколько дополнительных опробовательских отрядов. Все дальше и дальше приходилось пробщикам уходить от заимки, и все больше времени затрачивалось на доставку проб. А вертолета все не было и не было.

В поход на Укагиткон

Как ни приятны дни, проведенные на берегу Хушмы около обогатительной установки, или у омутков, где на спиннинг попадаются прелестницы щуки, или в прогулках к ближним и дальним озеркам, где в потайных заводях растет утиное племя, а все же жизнь на одном месте становилась в тягость. Работа была налажена. Поскольку вертолет не летал и пробы доставлялись издалека на спинах пробщиков, обогатительная установка временами оставалась незагруженной.

Я предложил Флоренскому взять фундаментальную пробу в устье Укагиткона. В пробах прошлых лет там наблюдались повышенные содержания магнетитовых шариков. Однако вес этих проб исчислялся килограммами, и шариков было получено немного. Нам же для изучения требовалось ощутимое их количество. Что, если взять пробу с площади в два десятка квадратных метров? Для равнения можно взять такую же пробу на расположенном рядом незатопляемом участке. Кроме того, можно взять еще одну крупную пробу в 10–15 километрах выше по Укагиткону.

Предварительную обработку проб мы сделаем на месте и материал, прошедший через сито с отверстиями в четверть миллиметра, если не весь, то хотя бы частью принесем с собой. Остальной материал можно будет при случае перебросить вертолетом. Флоренский согласился, и мы стали уточнять детали маршрута.

В помощь Саше Козлову на Хушму был направлен Егор Малинкин. Он с радостью принял это назначение. Пребывание на заимке на скучной хозяйственной работе ему изрядно надоело. Ходить в маршруты он не мог — давало себя знать ранение ноги во время войны. Прибытие Егора на Хушму было встречено восторженно. Он всеобщий любимец, этот самый Егор, — маленький, худенький, веснушчатый и рыжеватый, подвижный и веселый, балагур, с золотыми руками.

Для маршрута в мое распоряжение было выделено три человека из КСЭ, недавно прибывших в район. Одного из них, Леню, я знал еще с 1960 года — он входил в состав КСЭ-2. Второй, металлург из Новосибирска, Витя, худощавый пышноволосый юнец с рыжевато-черной густой бородкой, в очках, еще раньше обратил на себя внимание тем, что прибыл в тайгу с гитарой, привязанной к огромному рюкзаку. Третий молодец, присланный с заимки, был Володя, рослый, красивый парень, бывший летчик, ушедший в запас. Они стояли около барака, и видно было, что им не терпится скорее отправиться в поход. Однако сборы заняли немало времени, и мы вышли в путь только в восемь часов вечера.

Нагружены мы были основательно: семидневный маршрут не шутка, а нам кроме палаток, спальных принадлежностей и продуктов приходилось нести инструмент для взятия проб, а также набор сит — больших деревянных рам с натянутыми сетками.

Первая часть пути — примерно 12 километров — проходила по сильно изрезанной местности с частыми подъемами и спусками. Только к двум часам ночи в туманной полутьме мы спустились к берегу Хунты, перебрели ее и остановились немного отдохнуть. Нам предстояло срезать напрямик огромную дугу, которую делала Хушма, и вновь выйти к ней около устья Укагиткона.

Ночь была беззвучно-тихая. Над рекой и прибрежными болотами висело белое облако тумана, сквозь которое чуть просвечивала темная полоса прибрежного леса. Ни единого комара не было в неподвижно-холодном и сыром воздухе.

Мы разожгли костер, вскипятили чай, вскрыли банку мясных консервов и, подкрепившись, отправились дальше. Теперь наш путь шел по равнинной местности с отдельными сглаженными, покрытыми лесом возвышенностями. Идти приходилось строго по компасу, так как ориентироваться было не на что.

С трудом выбрались мы из покрытого густым туманом лабиринта прибрежных болот и стариц и вышли на более или менее сухое место. Характер местности все время менялся. Поросший брусничником сухой сосновый бор, по которому так приятно идти, сменялся замшелой низиной с корявым еловым или лиственничным лесом, с обилием топких моховых болот, в которых нога проваливалась по щиколотку и ходьба по которым была сплошным мучением.

Проходили часы, а Хушмы все не было и не было. К семи часам солнце стало основательно пригревать, а к девяти стало совсем жарко. Утро было ясное, тихое, и гнус бесчинствовал вовсю. После тринадцатичасового перехода мы наконец остановились и, укрывшись палатками, сразу заснули тяжелым, каменным сном. Двухчасовой отдых восстановил наши силы, и мы снова бодро зашагали вперед, держа направление по компасу.

…Наконец перед нами показалась долгожданная Хушма. Как потом выяснилось, мы только на полкилометра отклонились от курса, выйдя на Хушму несколько ниже устья Укагиткона. Мы решили переночевать здесь и утром добраться до места.

Ночуем мы все порознь. Я в своей собственной, видавшей виды маленькой сатиновой палаточке, которая весит немногим более полутора килограммов и свободно умещается в рюкзаке вместе с прочими предметами обихода.

Володя и Виктор попеременно таскают так называемую туристскую палатку, громоздкую и неуклюжую, весом больше четырех килограммов, рассчитанную на двух человек. Леня не признает сна в закрытом помещении, даже если это только палатка. У него есть легкий спальный мешок и плотный полиэтиленовый тент. Где-нибудь около дерева он натягивает тент, настилает на землю ворох ветвей, надевает накомарник и, забравшись в мешок, спит на открытом воздухе. Перед тентом обычно раскладывается костер, чтобы отгонять комаров.

Леня оригинальный парень. Он совершенно не пьет не только водки, но даже легкого вина, не курит и вопросам своего здоровья уделяет исключительное внимание. Ежедневно он занимается гимнастикой по системе йогов, делая это тайком, где-нибудь в стороне.

— Ну что это за гимнастика, — с отвращением говорит Володя. — Стоит, как журавль, на одной ноге, даже смотреть противно. — Сам Володя гимнастикой не занимается, считая это никчемным делом.

Леня окончил механический факультет, однако дикая таежная обстановка ему милее и ближе, чем оснащенное современными механизмами любое производственное предприятие. Он прирожденный таежник и не мыслит жизни вне тайги. Характер у него тяжеловатый, и ребята его побаиваются. За глаза они его называют йогом.

Что касается Володи, то это отчаянный лентяй и сибарит. Он предпочитает большую часть времени находиться в горизонтальном положении, мирно подремывая. Характер у него легкий, парень он живой и веселый, но иметь его своим постоянным спутником я бы воздержался. Кроме сна Володя любит «рубать» — так называет он процесс принятия пищи. «Рубает» Володя смачно и самозабвенно. Проблема Тунгусского метеорита ему совершенно чужда, и в КСЭ он случайный человек.

Витя — горожанин от макушки до пят, совершенно неприспособленный к тайге. Большой любитель музыки, он даже в маршрут собирался взять свою гитару. Витя хорошо начитан и эрудирован. Несмотря на неприспособленность, он, вкусив таежной жизни, заразился тайгой и теперь будет предан ей навеки.

(Глядя на него, я невольно вспоминаю Буську.

В далекие юношеские годы я увлекался охотой и рыбной ловлей. У нас дома был небольшой песик Буська, немыслимый гибрид — нечто вроде помеси дворняги с левреткой, в родословной которого не было ни капли охотничьей крови.

Не раз, уходя на охоту, я пытался звать его с собой, но он, вежливо проводив меня за ворота, неизменно возвращался домой, всем своим видом показывая, что он «не из таких». И вот однажды, силком посадив Буську в лодку, я увез его на несколько дней в наши михайловские окрестности, на лоно курской природы. С тех пор Буську как будто подменили. Он жадным взором следил за мной, шпионил за каждым моим шагом, и, как только я появлялся с ружьем или удочками, с ним начинало твориться нечто неописуемое. Он неистовствовал, выходил из себя, выл и бесновался, успокаиваясь только когда мы выходили за пределы села. Пользы от него не было ни на грош. Он распугивал уток, когда я подкрадывался к ним, и обращал в паническое бегство встречавшихся по пути овец, бросаясь на них с неистовым лаем, что вызывало неприятные объяснения с пастухами.

Буську стали запирать на время моего ухода. Он сопротивлялся, визжал, кусался и почти каждый раз ухитрялся выбраться на свободу и догнать меня где-нибудь в двух-трех километрах от села. Я не забуду, как его посадили в чулан в полной уверенности, что оттуда ему не выбраться. И вот, плывя на лодке, я услышал отчаянный визг и увидел маленький черный комочек, который стремглав мчался по берегу, торопясь догнать быстро плывущую лодку. Он забегал вперед, бросался в воду и, видя, что лодку не догнать, с жалобным визгом спешил на берег и вновь мчался вперед, умоляя взять его с собой. Когда я, сжалившись, забрал его, мокрого и дрожащего, в лодку, то увидел, что его нос и морда в кровавых порезах. Потом выяснилось, что в поисках выхода он разбил стекло и все же вырвался на свободу, не в силах противиться сжигавшей его страсти к бродяжничеству.

Да простит мне Витя, если эти строки попадутся ему на глаза, но он мне чем-то напомнил Буську.)

Внешне ребята также сильно отличаются друг от друга. У Володи широкое, открытое, симпатичное, чисто русское лицо с добродушным выражением живых голубых глаз. Леня внешне смахивает не то на якута, не то на эвенка — черноглазый, смуглолицый, скуластый, с ослепительно белыми зубами. У Вити узкое, горбоносое лицо, густо заросшее волосами — в тайге он «принципиально» не стрижется и не бреется. Из-под черных бровей смотрят умные, слегка насмешливые глаза, и с лица не сходит широкая улыбка.

Меня очень интересовало, что заставило моих спутников отправиться в тайгу, где на каждом шагу их ждали невзгоды и лишения. Я не говорю о Лене, он давно интересуется проблемой Тунгусского метеорита и не первый раз в этих местах.

На мой вопрос Володя со смущенной улыбкой ответил: «Знакомые ребята поехали и стали уговаривать меня: поедем да поедем, проезд бесплатный и питание обеспечено, вот я и поехал за компанию».

Витя после некоторого раздумья сказал, что ему захотелось принять посильное участие в разгадке Тунгусской проблемы, о которой он много читал и слышал. Поскольку все эти сведения были слишком противоречивы, ему захотелось на месте разобраться в правильности тех или иных взглядов. На вопрос, бывал ли он в тайге, Витя с некоторой обидой ответил: «А как же! Я не раз принимал участие в туристских походах, и в пеших, и в лодочных. Вообще тайга мне нравится. И знаете, Борис Иванович, — мечтательно добавил он, — вот все не любят комаров, я тоже, конечно, не люблю, но в их завывании есть какая-то своеобразная мелодия, которую, по-видимому, можно переложить на музыку». И он задумчиво уставился вдаль своими черными глазами.

Оба они — и Володя и Виктор — крайне неорганизованные ребята, особенно Виктор. Все у них разбросано и валяется в хаотическом беспорядке. Посуду свою — миски и ложки — они принципиально не моют. Ложки, миски, кружки после еды бросаются куда попало, и каждый раз оба сварливо спрашивают друг у друга: «Куда ты дел мою миску (кружку, ложку)?» Впрочем, о ложке Виктор теперь не спрашивает, он где-то окончательно потерял ее и после безуспешных попыток вырезать ножом новую из березового обрубка стал пользоваться совком.

Леня человек совсем иного склада. Все у него в идеальном порядке. Посуда сразу же моется и кладется на место. В нем чувствуется твердая уверенность в своих силах и волевая целеустремленность. Он очень интересуется учением йогов, стараясь освоить его практическую часть — умение полностью управлять своим телом, и достиг в этом больших успехов. В то же время он слишком рационален, его рассуждения примитивно-прямолинейны и подчинены одному: все надо делать так, чтобы было полезно для здоровья.

…На следующее утро мы перебрались к устью Укагиткона. На маленьком островке был разбит лагерь, и мы сразу же приступили к отбору пробы.

Выбрав подходящую площадку, мы тщательно ее расчистили и стали осторожно снимать скребком поверхностный слой. Стояла сухая, жаркая погода, и материал пробы можно было просеивать без предварительной просушки. Отбор и обработка пробы заняли целый день: проба бралась с площади 20 квадратных метров, и вес ее превышал 200 килограммов. Всю эту массу надо было растереть и просеять через сита. Грязные, запыленные, мы только поздно вечером закончили эту утомительную и скучную работу.

На следующий день мы взяли такую же большую пробу в незатопляемой части берега и, обработав ее, поздно вечером отправились вверх по Укагиткону, где нам предстояло взять еще одну пробу километрах в пятнадцати от устья.

Только к трем часам утра мы подошли к берегу Укагиткона. В этом месте он выглядел мрачно и дико, протекая среди густой тайги, захламленной упавшими деревьями. Ширина его была здесь от 10 до 15 метров, русло глубоко врезано в крутые песчано-илистые берега; через ручей было перекинуто много естественных мостков из упавших деревьев. Ручей изобиловал омутками, ямами и бочажинами, в которых привольно чувствуют себя хариусы. Течение здесь медленное, слегка убыстряющееся на редких коротких перекатах с песчано-гравийным дном. По пути на протяжении нескольких километров мы видели ориентированный вывал, который вскоре сменился сплошной тайгой с естественным ветровалом.

Усталые, мы быстро напились чаю, закусили взятой с собой жареной рыбой и уже при ярком свете солнца улеглись спать. Проснувшись в одиннадцатом часу, сразу же принялись за работу.

К вечеру обработка пробы была закончена, и мы поспешили в обратный путь к устью Укагиткона, где были оставлены палатки и прочий скарб. Возвращаться приходилось с полной выкладкой. Пробного материала набралось около 70 килограммов, и этот «привесок» основательно давал себя чувствовать. В семь часов мы вышли и только в час ночи добрались до лагеря. Идти ночью было трудно, сумерки настолько густы, что с трудом различались остовы упавших деревьев, часто скрытые под мшистым покровом. Несколько раз мы спотыкались и падали, к счастью, удачно. Падение с тяжелым рюкзаком, да еще в темноте, — вещь довольно опасная. Рюкзак неудержимо толкает вперед и заставляет падать плашмя, лицом вниз, не давая возможности увернуться. Наткнувшись на сучок или корень, легко можно лишиться глаза или получить рваную рану. Кроме того, груз прижимает тело к земле и не дает сразу подняться.

Сначала мы шли по азимуту, затем вышли на тропку, в темноте потеряли ее и вновь пошли по азимуту. Время тянулось томительно медленно. По расчетам, мы должны были бы выйти к Хушме, но ее все не было. Вдруг плотная стена леса раздвинулась, и мы, не веря своим глазам, вышли как раз к месту нашей стоянки. Это было просто здорово.

Перед уходом в маршрут мы получили от Флоренского указание подготовить на устье Укагиткона посадочную площадку для вертолета, который он собирался прислать 17 июля. Ждать вертолет мы должны были до полудня 19 июля, а затем, если его не будет, возвращаться на Пристань пешком, захватив с собой часть материала пробы.

Посадочную площадку мы решили оборудовать на острове. Внимательно осмотрев его, мы вырубили деревья и крупные кусты, а на ровной травянистой поверхности в средней части острова выложили из березовых жердей квадрат размером 5 на 5 метров — посадочную площадку. Неподалеку от площадки мы уложили мешки с пробами, тщательно укутав их полиэтиленовой пленкой. Задание было выполнено. Можно было отдохнуть.

18 июля — день перед возвращением на Хушму — был объявлен днем отдыха. Выходной день в тайге, да еще в хорошую погоду — это нечто феерическое. Можно заняться чем тебе угодно: сходить порыбачить или просто отдохнуть с книгой в руке, а главное — вдосталь выспаться.

Рано утром, задолго до побудки, я решил пройтись с удочкой по берегу Хушмы. Стояла — ясная, тихая погода. Солнце уже сравнительно высоко поднялось над лесом, но вокруг все дышало утренней свежестью. На траве и кустах лучисто сверкали капли обильной росы.

Внезапно на противоположном берегу Хушмы из-за кустов вышла дородная лосиха с маленьким лосенком. Увидев меня, она изумленно остановилась, фыркнула и опрометью бросилась в кусты. Лосенок последовал за ней.

Хотя лосей в районе много и следы их попадаются повсюду, увидеть лося, а тем более лосиху с лосенком, можно только в исключительном случае. Лось слишком чуток и осторожен, у него очень тонкий слух, и шаги человека, казалось бы, бесшумно идущего по моховому покрову, он слышит более чем за километр.

(При виде лосихи с лосенком я невольно вспомнил книгу И. Евгеньева и Л. Кузнецовой «За огненным камнем». Авторы ее в простоте душевной снабдили лосих и лосят рогами — украшением, присущим только лосям-самцам. «Это произошло, — пишут они, — 30 июня 1908 года в сибирской тайге, в бассейне Подкаменной Тунгуски… Лосихи повели своих лосят на водопой, и в зеркальной глади реки Чамбэ отразился сразу целый лес рогов». К этому надо добавить, что лоси не домашний скот и никогда стадами не ходят.

Столь же вольно обращаются авторы с крохалями — разновидностью уток, часто встречающейся на Хунте и Чамбе. Эти крупные птицы с трудом поднимаются в воздух. Спасаясь от опасности, они, прежде чем взлететь, предпочитают целые километры мчаться по поверхности воды. Тем не менее упомянутые авторы… впрочем, предоставим слово им самим: «Большие, похожие на уток птицы снялись с деревьев и, сверкая своим разноцветным, радужным оперением, закружились в небе… Кулик узнал крохалей… Пролетев над рекой вниз по ее течению, крохали начали то снижаться чуть ли не к самой воде, исчезая за крутым холмистым берегом, то снова взмывать в воздух».

Обидно видеть в хорошей и занимательной книге такую «развесистую клюкву».)

Когда я вернулся к стану, неся в руках двух небольших щук, ребята уже встали и, сидя у костра, мирно пили утренний чай.

Аризонский метеорит

Мы долго сидели у костра, беседуя на разные темы. Разговор зашел об Аризонском метеорите.

В свое время Кулик и многие другие считали Тунгусскую проблему в принципе решенной и думали, что Тунгусский метеорит является аналогом знаменитого Аризонского. Это правильно лишь в том отношении, что проблема Аризонского метеорита долгое время была почти такой же сложной и запутанной, как и проблема Тунгусского метеорита.

Интересна история этой проблемы и попыток ее разрешения.

В 70-х годах прошлого столетия в равнинную местность Аризоны проникли первые белые переселенцы. Они обратили внимание на странное геоморфологическое образование, известное под названиями Вал енота или Горный кратер (теперь оно называется кратер Барринджера). Среди равнинной местности бросалась в глаза большая чашеобразная впадина около 1200 метров в поперечнике и 180 метров глубины. Ее окружал грубый вал приподнятых пород, возвышавшийся на 36–60 метров над окружающей равниной.

В этом районе часто находили обломки «железной руды», которая под ударами молотка звенела, как сталь, показывая блестящую металлическую поверхность под тонкой окисленной коркой. Однако эта железная руда не поддавалась ковке. Переселенцы, привозившие домой куски этого «старого железа», использовали их в качестве гонга у ворот или как гнет на крышках бочек с водой.

В 1891 году один из образцов «руды» был проанализирован в лаборатории в Северной Калифорнии. Было установлено, что он состоит в основном из железа и никеля, но содержит также свинец и небольшую примесь серебра. (Впоследствии выяснилось, что анализ был неточен.) Результаты анализа вызвали большой интерес среди ученых. На место выехал геолог доктор Фут. Он осмотрел кратер и собрал около него 137 образцов «руды», которые были определены им как обломки железного метеорита.

Фут заподозрил, что и кратер имеет метеоритное происхождение, однако не решился опубликовать свое мнение и заявил, что не в состоянии объяснить происхождение этого замечательного феномена.

Несколько позже кратер был исследован геологом Джонсоном, который объяснил его происхождение взрывом вулканических паров на глубине несколько сот метров.

Однако метеоритное происхождение железа ни у кого не вызывало сомнений, и тысячи обломков были собраны в районе кратера для коллекций музеев Америки и Европы. К началу 1908 года было собрано около 20 тонн обломков разной формы и величины.

Местное индейское население с каким-то священным трепетом относилось к впадине, что не очень понятно, так как детальные геологические исследования показали, что образование кратера произошло по меньшей мере 50 тысяч лет назад, человек же обитает в этой части страны только в течение последних 20–25 тысяч лет. Древние обитатели этого района не только посещали кратер, но и жили около него. На южном склоне вала обнаружены остатки жилья и многочисленных лагерных стоянок, изобилующих черепками, кремневыми осколками и наконечниками стрел. Геологические исследования говорят о том, что прежде кратер был заполнен водой. Это огромное озеро, пристанище водившейся в изобилии водоплавающей дичи, было местом постоянной охоты аборигенов. В стенках кратера найдено большое количество воткнутых на разном уровне наконечников стрел, особенно в западной и восточной частях, что свидетельствует об интенсивной охоте.

Бросается в глаза, что все найденные инструменты и оружие сделаны из камня, и нигде не обнаружено признаков того, что доисторическое население пользовалось обломками метеорита для выделки инструментов или оружия. По-видимому, существовало табу, но не на кратер, а на метеоритные обломки.

Аборигены знали о камнях, падающих с неба, и относились к ним с соответствующим почтением. В некоторых местах на расстоянии нескольких десятков километров от кратера найдены крупные обломки метеоритного железа, ритуально захороненные то в плаще из птичьих перьев, то в окружении человеческих могил. Возможно, в этом районе падали и другие метеориты и очевидцами этого были местные жители, поэтому к обломкам и возникло такое почтительное отношение.

В 1902 году горный инженер Барринджер вместе со своим другом Тильманом приступил к исследованию кратера. В отчете, представленном в 1905 году, оба исследователя пришли к категорическому заключению, что кратер имеет метеоритное происхождение и что главная масса метеорита, диаметр которого, по их расчетам, равнялся самое меньшее 135 метрам, находится под дном кратера.

Барринджер считал, что огромную массу метеорита весом около 10 миллионов тонн, состоящую из железа, никеля, серебра и, возможно, платины, можно считать своеобразным рудным месторождением и с успехом эксплуатировать. Ему удалось заинтересовать некоторых промышленников и собрать деньги для дальнейших изысканий. На дне кратера пробурили 28 скважин, причем в половине из них были найдены небольшие окисленные частички, которые показывали положительную реакцию на никель. Крупных масс метеоритного железа встречено не было.

Барринджеру резко возражали астрономы, доказывавшие, что масса метеорита, образовав при столкновении с землей кратер, должна в результате взрыва полностью перейти в газообразное состояние.

В 1919 году в районе кратера работал опытный геолог Робертсон, который пришел к заключению, что кратер имеет чисто геологическое происхождение и образован действием вулканических сил. Что касается никелистого железа, то Робертсон считал, что оно земного происхождения и связано с газовыми эманациями, весьма обычными в районах вулканической деятельности.

Большинство ученых согласилось с точкой зрения этого известного геолога, однако нашлись «еретики», которые упорно стояли на своем. Самым убежденным из них был Барринджер, который на основе тщательного анализа всех предыдущих данных пришел к заключению, что основная масса метеорита (он считал, что это металлическое ядро небольшой кометы, столкнувшейся с Землей) находится под валом в юго-юго-восточной части кратера.

Вновь были собраны деньги и начаты буровые работы. В 1923 году скважина дошла до глубины 413 метров, но здесь бур заклинило, и работы пришлось прекратить. Барринджер считал, что бур достиг контакта с метеоритной массой, что еще одно усилие — и цель будет достигнута. Однако деньги были израсходованы: стоимость бурения оказалась более высокой, чем предполагалось. Пришлось начать новую кампанию по сбору средств.

Уверенный в том, что он почти достиг основной массы рудного тела, Барринджер решил теперь начать проходку шахты и, углубив ее до 450 метров, подойти к телу штреком. Капитал был собран, и Барринджер начал проходку шахты. Однако уже на глубине 225 метров приток воды оказался настолько велик, что мощные насосы были не в состоянии справиться с ним. Работу пришлось приостановить.

Попытка собрать дополнительные средства оказалась безуспешной. Разочарованные предприниматели отказались финансировать дальнейшие работы. Особое впечатление на них произвели подсчеты знаменитого физика и математика Мультона, который, тщательно проанализировав все данные, пришел к заключению, что масса метеорита колеблется от 50 тысяч до 3 миллионов тонн, причем она разбросана во многих местах, в то время как работы велись в расчете на извлечение сплошного рудного тела диаметром 120–150 метров и весом от 5 до 15 миллионов тонн.

В 1931 году Интернациональное геофизическое бюро провело в этом районе целую серию геологических, магнитометрических и электрометрических исследований, на основании которых был сделан вывод, что кратер возник вследствие падения метеорита примерно 50 тысяч лет назад. Внутри кратера, в его юго-западном квадрате, на глубине 225 метров находится чужеродное тело с высокой электропроводностью, обладающее сильными магнитными свойствами. Однако две пройденные буровые скважины показали только наличие тонкораспыленного материала, давшего положительную реакцию на никель. Проведенные Люндбергом в 1938 году повторные исследования показали присутствие нескольких крупных электромагнитных масс не только в южной части кратера, но и на расстоянии около двух километров к югу от вала, где они залегают на глубине 300 метров.

Проблема оказалась донельзя запутанной. Теоретические расчеты ученых показывают, что метеорит весом в несколько тысяч тонн даже при небольшой скорости, порядка 14 километров в секунду, ударившись о Землю, произведет взрыв огромной силы. Образовав кратер, вся масса метеорита превратится в газ, что полностью исключает возможность нахождения остатков метеорита на глубине. В то же время магнитометрические и прочие исследования показывают, что под метеоритным кратером на глубине находятся крупные магнитные тела.

Сейчас подавляющее большинство ученых стоят на точке зрения метеоритного происхождения кратера. Однако некоторые ученые объясняют его образование взрывом вулканических паров. Есть и такие, которые считают, что образование кратера вызвано взрывом межпланетного корабля при неудачной попытке приземлиться.

Различные суждения существуют и относительно скорости и массы упавшего метеорита. Одни оценивают его массу в миллион тонн, другие в 10–12 тысяч тонн.

Работа в районе Аризонского метеорита осложняется тем, что площадь вокруг кратера разбита на участки, находящиеся во владении частных лиц, которым принадлежат и поверхность, и недра. Это крайне затрудняет работу исследователей, так как собственники участков не всегда разрешают ученым работать в пределах своих владений. Об этом с горечью пишет один из исследователей Аризонского метеорита, Найнинджер, подчеркивая необходимость передачи этого уникального образования в руки государства.

Опять на Хушме. По тропе Кулика

Не дождавшись вертолета, в конце следующего дня мы отправились пешком на Пристань и через 16 часов пути были дома.

Там, как всегда, собралась уйма народу. Из Ванавары только что пришли Зоткин и еще несколько человек. Они шли три с половиной дня без палатки и одеял, имея только ватники, и добрались до базы на Хушме совершенно измученными. Много «теплых» слов было сказано по адресу Елисеева, который, зная, что народ будет подъезжать, не позаботился оставить в Ван аваре что-либо для приезжих, а забрал все на заимку.

Отсутствие вертолета объяснялось просто: деньги за проделанные рейсы не были внесены в обещанный срок, и руководство аэропорта перегнало вертолет в другое место, более надежным плательщикам. Злорадно посмеиваясь, прибывшие предвкушали «удовольствие», с каким воспримет это известие Елисеев, которому теперь волей-неволей придется пешком добираться до Ванавары, чтобы уладить вопрос с вертолетом.

Через день на Пристани появился Елисеев вместе с опытным «космодранцем» Виктором Красновым. Отпуск у Краснова кончился, и он, узнав, что на вертолет рассчитывать нечего, решил идти в Ванавару. Воспользовавшись этой случайной «оказией», Флоренский отправил с ним Елисеева с наказом не возвращаться, пока не будет утрясен вопрос с вертолетом. Вид у Елисеева был немного «скучный» — он побаивался предстоящего почти 80-километрового путешествия по тайге. Краснову же не впервой было мерить пешком километры по тропе Кулика.

Ушли они перед вечером. Через некоторое время после их ухода послышались голоса, и перед бараком появились Дима Демин и его спутница Люба Некрасова. Они возвращались из длительного маршрута «по стрелкам», где определяли направления стволов поваленных деревьев. Поскольку полученные данные наносятся стрелками на карту, в экспедиционном обиходе это называется работой «по стрелкам».

Пришли они грязные, голодные, усталые. После того как они отмыли накопившуюся в маршруте грязь и утолили голод, мы все собрались у ярко горящего костра. Наступили ясные, теплые сумерки. Костер весело потрескивал, время от времени вздымая метель золотистых искр. Мы попросили Диму спеть что-нибудь из песен собственного сочинения. Он охотно согласился. Приятным бархатным баритоном он пел одну за другой свои песни, посвященные тайге, бродячей жизни, поискам метеорита. В темном небе блистали огоньки созвездий, красноватый отсвет костра освещал лица слушателей, и Дима полулежа пел песню, заканчивающуюся словами:

Разошлись мы только к двенадцати часам ночи.

После ухода Елисеева на Пристани опять началась спокойная, размеренная жизнь. По сравнению с заимкой здесь настоящий курорт. Прекрасная, чистая вода, напоенный ароматом трав воздух, сравнительно небольшое количество комаров. Можно выкупаться, половить рыбку, вообще как следует отдохнуть в свободное время. А его сейчас хватает, так как из-за отсутствия вертолета приток проб резко сократился.

Вот примерный распорядок нашего дня. В семь часов утра раздается звонок будильника. Очередной дежурный нехотя покидает свое ложе и отправляется готовить завтрак. Неподалеку от барака отведено место для костра, около которого еще с вечера приготовлены сухие дрова. В них недостатка нет — катастрофа 1908 года с избытком заготовила их на столетия.

К восьми часам дежурный произносит сакраментальное «Подъем!» и в дополнение заводит патефон, исполняющий одну из песенок Леонида Утесова. Патефон и пластинки привезены Плехановым из Ванавары и попеременно то находятся на заимке, то перекочевывают к нам.

Под эти музыкально-вокальные шумы обитатели барака, потягиваясь и позевывая, начинают выползать из постелей. Публика у нас балованная и на жестких нарах спать не может. Большинство нежится на коллективном матраце, изготовленном из мешковины, набитой сеном. Только Вовка да я спим в своих спальных мешках прямо на нарах, не испытывая при этом никаких неудобств — Вовка по молодости лет, а я по старой привычке спать как и где угодно.

Встав, мы с Вовкой сразу же идем купаться. После приведения себя в надлежащий вид «хушмиды» приступают к завтраку, который продолжается до девяти часов. Затем все расходятся по своим местам и усердно работают. Мы с Егором и Сашей заняты на обогатительной установке, Тамара с Вовкой — на подготовке проб, Нина в своей марлевой палатке просматривает магнитную фракцию «узкой полоски» и отбирает шарики. Иногда к ней присоединяюсь и я. Шарики попадаются сравнительно редко.

Как-то Васильев принес пробу с участка, где КСЭ-1 обнаружила в почве повышенное содержание церия. В шлихе этой пробы мы нашли несколько кристалликов циркона. Этот минерал обычно содержит примесь редких элементов, в том числе церия. По-видимому, повышенное присутствие его на отдельных участках связано с микрогеологией района и не имеет отношения к Тунгусской катастрофе.

К трем часам раздается зов дежурного, приглашающего рабочий люд на обед. Дважды приглашение повторять не приходится — рабочий люд быстро реагирует на призыв. Обед продолжается часов до четырех. Раздающийся после него в разных углах барака богатырский храп говорит о том, что тихий час на Хушме соблюдается строго.

Мытье посуды у нас не проблема. У берега Хушмы кишмя кишат мальки, которые с жадностью набрасываются на кастрюли, миски, ложки и прочую посуду, опущенную в воду, и очень быстро и чисто «моют» ее. Мальков такое множество, что достаточно несколько раз быстро вытащить погруженное на несколько минут в воду ведро с остатками супа или каши, чтобы обеспечить себя «сырьем» для ухи. Мы несколько раз пробовали делать это. Уха получается наваристая, но чуть-чуть горьковатая, так как чистить эту рыбью мелюзгу почти невозможно и ее приходится варить «а ля натюрель».

После тихого часа производственная работа занимает у нас еще два — два с половиной часа, а затем каждый занимается своими личными делами.

И так изо дня в день с монотонным постоянством.

27 июля над нами с ревом пролетел самолет, вместе с продовольствием сбросивший на заимку записку Елисеева, в которой тот сообщал, что «вертолет сломался» и что после починки Елисеев самолично прилетит на заимку.

История с вертолетом принимала явно затяжной характер. Поскольку обогатительная установка из-за недостатка проб работала с перебоями, я получил от Флоренского разрешение организовать дополнительный отряд для отбора проб. Мы должны были дойти по тропе Кулика до Ван авары, а затем выйти в верховья Дюлюшмы — правого притока Чамбы. По пути в Ванавару надо было взять две пробы. Предполагалось, что к тому времени вертолет будет отремонтирован и с, Дюлюшмы нас вывезут воздушным путем.

Договорившись с Флоренским, я отправился на заимку подбирать себе группу. Там находились Леня и Витя, которые восторженно приняли предложение отправиться со мной в Ванавару. Лене к тому же надо было «закругляться»: срок его отпуска подходил к концу.

Третьим участником группы был Юра Кулаков, выпускник Томского политехнического института. Получив направление в Свердловск, он решил «по пути» вместе с группой своих приятелей месяца полтора поработать в районе падения Тунгусского метеорита, о котором ему приходилось много слышать. По примеру многих молодых таежников он отпустил бороду и, перестав стричься, быстро превратился в кудлатого, заросшего волосами бродягу. Сквозь эти устрашающие космы проглядывало славное юношеское лицо.

Мы быстро собрались, отобрали необходимое продовольствие и снаряжение и бодро зашагали по направлению к Пристани. Там нам предстояло окончательно экипироваться для дальнейшего пути.

Ванавара, Ванавара! В свое время выручать Кулика, который оставался на заимке, выезжала из Москвы целая экспедиция. Газеты были заполнены тревожными сообщениями: Кулик находится один в глухой тайге, ему грозит голодная смерть, необходимо принять срочные меры, чтобы спасти ученого. Теперь с заимки в Ванавару «бегают» запросто, и стремление побить рекорд скорости приобретает несколько нездоровый оттенок. В прошлом году два Юры, Кандыба и Львов, установили первый зафиксированный рекорд, пройдя от заимки до Ванавары за 25 часов. С тех пор этот рекорд неоднократно побивался. Последнее и, кажется, непревзойденное время установила тройка «космодранцев» — Ильин, Зенкин и Бородин, которые добрались до Ванавары за 17 часов.

Не знаю, может быть, я возвожу на них напраслину, но мне кажется, что это их рук дело — плакаты на тропе в Ванавару, громогласно призывающие: «Космодранец, стой! Не проходи мимо! Ты должен взять с собой оставленные здесь вещи. Не забывай, что это имущество КСЭ». Сознательные «космодранцы» честно выполнили поручение, и около надписей никаких вещей уже не было.

Мы не собирались ставить рекорды или оставлять свои вещи на дороге, хотя их у нас было достаточно. Поэтому мы и отправлялись в маршрут вчетвером: такой состав дает возможность с наименьшей затратой энергии нести необходимый груз.

На следующий день мы поднялись в семь часов утра и, напившись чаю, быстро зашагали по тропе в прохладной тишине серенького утра.

Я впервые шел по знаменитой куликовской тропе. До сих пор от Ванавары до заимки и обратно мне приходилось добираться либо кружным путем, либо по воде, либо вертолетом. Поэтому я с большим интересом присматривался к ней. В большей своей части она сильно заросла и почти ничем не отличалась от обычных вьючных троп, но на некоторых, преимущественно открытых, участках видно, что здесь проходил «зимник» — санная дорога. Недалеко от места нашего ночлега торная лента зимника упиралась в небольшое болотистое озерцо и продолжалась на другой его стороне.

За озерцом местность постепенно повышалась, и сухая торная тропа, проходящая среди живописного смешанного леса, прослеживалась вплоть до верховьев Макикты. Отсюда на протяжении нескольких километров тянется труднопроходимый заболоченный отрезок пути.

К двум часам дня мы подошли к обрывистому берегу таежной речки Макикты. Отдохнув здесь, мы отправились дальше. Заболоченный участок кончился, тропа шла по сухому склону долины, поросшему высоким, стройным лесом. Иногда она спускалась в долинку какого-нибудь ручья, который мы без труда перебредали, и вновь поднималась на сухую возвышенность. Только перед Чамбой, к которой мы подходили уже в густых сумерках, нам пришлось около километра брести по глубокому топкому болоту. Напрягая последние силы и усердно работая ногами, утопавшими в вязкой болотной жиже, мы наконец выбрались на сухую кромку берега Чамбы, поросшую крупными лиственницами.

Из-за деревьев выплыла большая серебристая луна, и окутанная легкой туманной дымкой тихая Чамба показалась нам феерически прекрасной.

Закипела работа по устройству лагеря. Быстро были установлены палатки, запылал огромный костер, и два закоптелых котелка повисли над его пламенем.

Я вытащил из рюкзака смену сухой одежды, сбросил с себя пропитанное соленым потом одеяние и с наслаждением выкупался в теплой чамбинской воде, так непохожей на ледяную воду Хушмы, после чего с удовольствием уселся около весело пылавшего костра, повесив для просушки свои многострадальные одежки.

Утро наступило ясное, тихое и прохладное. Солнце весело освещало сверкающую поверхность реки. Мы позавтракали и отправились дальше.

Тропа Кулика, ведущая из Ванавары на заимку, на полпути делает маленький фокус, который озадачивает путников, впервые направляющихся по ней. Дойдя до левого берега Чамбы, торная тропа вдруг исчезает. Напрасно перебредший реку путник ищет ее продолжение на противоположной стороне — тропа исчезла! Дело в том, что, дойдя до Чамбы, надо идти около 5 километров вверх по ее левому берегу до небольшой каменистой шиверы. Здесь и находится брод. В полусотне метров от этой шиверы на правой стороне тропа вновь продолжается. Пятикилометровый участок берега между разорванными концами тропы заливается во время паводков, вода смывает следы, и неопытный путник напрасно блуждает вокруг, оглашая окрестности жалобными воплями.

У правобережного продолжения тропы на самом берегу стоит огромная разлапистая лиственница, выжженная внизу и испещренная многочисленными надписями.

Перебредя Чамбу, мы пошли вдоль ее левого берега и через час были у левобережного конца куликовской тропы. Несколько лет назад здесь бушевал таежный пожар, погубивший много деревьев, которые стоят сейчас мрачными обгорелыми столбами. Внизу буйным ковром разросся иван-чай, или кипрей, — один из замечательных даров таежной природы. Растет он на местах недавних таежных пожаров, покрывая гари сплошным ковром. Его сладкие корни употребляются в пищу в сыром и вареном виде, заменяя капусту. Высушенные листья, заваренные кипятком, дают крепкий напиток, похожий на чай, откуда и народное название растения. Из молодых листьев делают вкусный витаминный салат. К сожалению, о замечательных свойствах этого растения мало кто знает.

День был жаркий, и тучи оводов с надрывным жужжанием кружились над нами, надоедно покусывая то там, то здесь. Особенно доставалось нашим бедным ушам.

Остановившись на берегу Чамбы, мы выбрали, каждый по своему вкусу, подходящие площадки для жилья. Леня соорудил себе, как всегда, нечто вроде открытого павильона, я установил свою палаточку, а Виктор и Юра долго возились и пререкались, не зная, устанавливать или просто растянуть как тент свою туристскую палатку. Она у них, несмотря на многочисленные застежки, почему-то всегда заполнена комарами.

Потом взялись за работу. Виктор расчищал площадку, я скребком снимал почвенный слой, а Леня с Юрой подсушивали сырой материал пробы на костре. Работа продвигалась медленно, особенно подсушка пробы. Взята она была с площади 25 квадратных метров, и общий вес ее составил почти 230 килограммов. Всю эту массу надо было как следует просушить и просеять сквозь сита, которые мы несли с собой.

Эта работа заняла у нас почти полных два дня. После просушки и просеивания количество материала уменьшилось до 40 килограммов, которые мы разместили в четырех мешочках. Каждый взял себе в рюкзак дополнительный груз.

Рано утром мы отправились дальше. Вес наших рюкзаков значительно увеличился, однако и дорога стала гораздо лучше. Тропа большей частью шла по сухим возвышенным участкам, среди прекрасного соснового бора. Только изредка попадались заболоченные низины.

В гостях у Елисеева. На Дюлюшме

На подходе к Ванаваре нас нагнала большая темная туча. Пошел дождь. Усердно поливаемые им, мы долго месили грязь по раскисшим улицам поселка, пока, наконец, не добрались до окраины, где была база экспедиции. Когда мы, мокрые и иззябшие, подошли к домику, в полуоткрытую дверь выглянула физиономия Елисеева, который приветствовал нас радостными возгласами. Он сейчас же затопил железную печку и отправился в магазин за продуктами.

В Ванаваре нам пришлось задержаться на целых девять дней. За это время мы успели принести несколько проб с устья Чамбы, Арлакана и других мест, находившихся на расстоянии 25–30 километров от Ванавары. Было также отобрано несколько проб вблизи Ванавары. Принесенные пробы тут же обрабатывались на площадке около нашего домика. Над костром в железных противнях сушилась почва, рядом просеивался через сита подсушенный материал. Кладовка была завалена мешочками с подготовленными пробами, которые ожидали отправки на обогатительную установку. Елисеев ворчал. Он был очень недоволен, что вертолетом придется отправлять какой-то «мусор» да еще платить за это деньги.

А между тем в Ванавару прибывали все новые и новые участники экспедиции, которые должны были заменить уезжавших. В первой декаде августа прилетела целая группа старых работников КСЭ в сопровождении новичков. Все они выглядели очень удрученно. В Красноярске трагически погиб один из их спутников, А. С. Тульский, научный сотрудник Института неорганической химии Сибирского отделения Академии наук. Летом 1960 года он возглавлял работу радиохимического отряда КСЭ-2. Прекрасный спортсмен, он по дороге в Ванавару вместе с остальными отправился познакомиться с Красноярскими Столбами. Во время подъема на один из них он поскользнулся, сорвался и разбился насмерть, ударившись головой о камни.

Через день вновь прибывшие отправились на заимку. Уходили они молча, какие-то притихшие, сосредоточенные. Видно было, что их глубоко потрясла трагическая гибель товарища.

Вскоре после их ухода из Москвы прилетели П. Н. Палей и корреспондент «Комсомольской правды» Я. А. Марголин. После 1928 года это был первый случай приезда сюда представителя печати.

Марголин приехал с заданием установить, как подвигается разрешение проблемы Тунгусского метеорита, познакомиться с обстановкой и людьми, которые занимаются решением этой сложной проблемы. У него было очень мало времени, и он торопился попасть на заимку. Не терпелось попасть туда и Палею, который был уверен, что на этот раз ему удастся осуществить свою мечту — обнаружить в донных отложениях озер слой 1908 года, не найденный в пробах прошлых лет. Оба рассчитывали попасть на заимку по воздуху и были очень огорчены, узнав, что вертолет находится в ремонте. Выручил их Володя Цветков, бывший механик, а ныне заведующий Ванаварской базой геологической экспедиции. Володя — энтузиаст. С утра до вечера он возится с милыми его сердцу механизмами. В аэропорту он достал отработавшие свое время мотор и винт от самолета ЯК-12, которые укрепил в лодке. Получился глиссер, развивающий скорость до 80 километров в час, запросто перескакивающий через косы и отмели. На этом самодельном глиссере он довез их до Чамбы, откуда они пешком пошли на заимку по куликовской тропе.

Быстро проходили дни. Уехал Леня, и мы остались втроем. Обработка проб была закончена, и теперь нам предстоял маршрут на Дюлюшму, а затем на заимку. На Дюлюшму нас обещали перебросить вертолетом, который уже прилетел в Ванавару.

Однажды поздно вечером, когда под завывание пронзительного северного ветра в окна порывами хлестал холодный дождь, дверь нашего домика распахнулась и в комнату ввалились два «космодранца», мокрые, жалкие, иззябшие. Выяснилось, что они только авангард и что сзади идут четыре девушки, причем одна из них настолько выбилась из сил, что ее ведут под руки.

Прошло еще некоторое время, и перед нашими глазами предстала скорбная картина: в комнату одна за другой, шатаясь, вошли девушки, мокрые, хоть выжимай, какие-то полинявшие, измученные. Войдя, они бессильно опустились на грязный пол. Особенно жалкий вид был у последней. На подходе к Ван аваре она потеряла в болоте ботинок. Пришлось намотать на ногу тряпку, перевязать ее бинтом и в таком виде идти в темноте по грязи и дождю. Мы быстро растопили печку, и комнату заволокло паром от просыхающих путников и их одеяний. На следующее утро все были в относительной норме и оживленно обсуждали события вчерашнего дня, весело подтрунивая друг над другом.

Вечером «по просьбе трудящихся» Елисеев устроил прощальный ужин, который прошел весело и оживленно. Присутствовавшие вспоминали эпизоды и происшествия этого лета, мечтали о будущих походах. Не обошлось без песен. Пели о бригантине, которая поднимает паруса, о яростных и неукротимых путешественниках, о братьях солнца и ветра — геологах, и по сияющим лицам девушек видно было, что они всерьез чувствуют себя членами славного братства «пиратов и флибустьеров». Это было немного смешно, но в то же время трогательно. Разве не они, совсем еще юные, не вполне оформившиеся, избрали тяжелый путь поисков в глухой, безлюдной тайге! Они могли бы, как подавляющее большинство их сверстниц, проводить свой отпуск где-нибудь на берегу Черного моря, загорая на солнце и нежась в теплой морской воде. Вместо этого они отправились к черту на кулички, в тайгу, на съедение гнусу и добросовестно работали, безропотно перенося лишения, которые были особенно тяжелы для них, таких молодых и неопытных. И они опять придут сюда и опять с радостью променяют теплое Черноморское побережье на суровую таежную жизнь. Разве это не достойно уважения? Нет, не умерла романтика, и неправ был Багрицкий, когда сказал, что «романтика уволена за выслугой лет».

На следующий день они, к великому удовольствию Елисеева, покинули Ванавару, едва-едва не опоздав на самолет.

В аэропорту я узнал, что меня могут доставить на Дюлюшму на учебном вертолете. Скрючившись, я устроился на полу кабины, рюкзак кое-как уместился в багажнике, и мы поднялись в воздух.

Внизу под нами расстилалась тайга, прорезанная серебряными ниточками многочисленных ручейков. Вдали показалось огромное рыжевато-бурое пятно — след недавнего пожара. Вот и Чамба, а затем немного дальше небольшая временная посадочная площадка в верховьях Дюлюшмы. Здесь неподалеку работала геологическая партия, которая и оборудовала эту площадку.

Вертолет приземлился. Летчики помогли мне выгрузиться и, пообещав в понедельник доставить моих спутников, улетели обратно. Я остался один.

Неподалеку от посадочной площадки было небольшое болотце, около которого я и разбил свою палатку. Немного отдохнув, я отправился подыскивать подходящее место для взятия пробы. Надо было найти достаточно ровную чистую площадку, не затопляемую паводками, чтобы почвенный слой не был нарушен и выпавшие частички космической пыли не смещены и не переотложены. Площадка должна быть свободна от «могильников» — мерзлотных бугров вспучивания, обычных для мест, где развита вечная мерзлота.

Прошло несколько часов, прежде чем я нашел подходящее место. Наметив площадку, я очистил ее от травы и кустиков голубики, выскреб поверхностный слой и, собрав его в мешочки, перенес к палатке. Всего набралось около 200 килограммов пробного материала.

На следующее утро я принялся за подсушивание пробы. У меня было с собой три железных противня, в которых я и сушил пробу на костре, время от времени помешивая материал, чтобы он не «пережарился». Дело это не дремотное, знай только поворачивайся. Я сидел, «поворачивался» и чувствовал себя счастливым от сознания, что я один и никто не нарушит мой покой.

Прошло с полчаса. Вдруг раздался легкий шум, послышались чьи-то шаги, и передо мной предстал рослый дядя с черным, цыганского типа лицом, обрамленным небольшой курчавой бородкой, со странным на этом фоне маленьким детским носиком. Из-под распахнутой куртки виднелась розовая рубаха, подпоясанная широким ремнем, за который был засунут огромный самодельный пистолет. Широчайшие черные шаровары были заправлены в кирзовые сапоги. На голове пришельца красовалась большая фетровая шляпа, прикрытая накомарником.

Мы обменялись приветствиями.

— Что это вы делаете? — спросил он, глядя на меня. Я подробно объяснил ему сущность моей работы.

— Зряшное это дело, — скептически заметил он. — Никакой это не метеорит, а космический корабль, который взорвался при посадке. Я был зимой в Москве у брата, он работает экономистом в научном институте. Брат мне подробно рассказал, что и как. Это был марсианский корабль. Марсиане ведь не один раз прилетали к нам на Землю. У брата я прочитал статью одного ученого. Он прямо говорит, что на Землю много раз прилетали жители других планет и что, может быть, они научили наших предков многим вещам, например как выплавлять металлы, составили им карту Земли и рассказали, как устроена Вселенная. У него все это очень здорово изложено. Я конечно, полностью не сумею рассказать все, что там написано. Он берет примеры из Библии и доказывает, что Енох действительно был взят на небо, но только не богом, а возвращавшимися к себе жителями другой планеты.

— И знаете, — добавил он, — если это так, то становится ясным одно темное место в Библии. Вы помните, что Каин после убийства своего брата Авеля бежал в другую землю и там женился. На ком же он мог жениться, когда в то время других людей на Земле не было? Когда я прочитал статью, мне стало понятно, что Каин встретился с людьми, прилетевшими с другой планеты, и среди них нашел себе жену.

Такая постановка вопроса меня крайне удивила.

— Простите, а вы кто такой, какая у вас специальность? — спросил я.

— Эх, — горько усмехаясь, промолвил он. — Кто я такой? Алкоголик, самый настоящий неизлечимый алкоголик. Когда-то кончил строительный техникум. Работал прорабом на строительстве крупного завода. Из-за водочки стал «левачить», продавать на сторону дефицитные стройматериалы. Попался. Получил пять лет. Был досрочно освобожден. Теперь работаю простым рабочим в полевой партии. Здесь, в тайге, чувствую себя хорошо. Когда нет водки, то вроде как и не тянет к ней. А как только попадаю в жилые места, не могу жить без бутылки, все пропиваю. Брат водил меня к гипнотизеру. Ни черта из этого дела не вышло. Постараюсь подольше не выходить из тайги. Думаю на зиму устроиться сторожем. Здесь только и чувствую себя человеком.

Мой гость внезапно умолк, вежливо попрощался и так же неожиданно исчез, как и появился.

На следующее утро, только я принялся за работу, как раздались голоса и ко мне подошли три человека — рабочие полевой партии. Узнав, что вертолет должен сегодня прилететь, они решили дождаться его. Это были молодые ребята, веселые и разговорчивые. Они очень заинтересовались моей работой — сидит взрослый дядя, поджаривает почву, а потом просеивает ее. Пришлось прочитать им популярную лекцию о Тунгусском метеорите и цели наших поисков.

Я спросил их, не знают ли они рабочего в розовой рубашке с самодельным пистолетом. Ребята весело переглянулись.

— Кто же не знает Мишку Карасева, несусветного чудика! Был в тюрьме, там вступил в какую-то секту и теперь все время поучает других, как жить. Постоянно приводит примеры из Библии. Живет скромно, хорошо работает, но зато как попадает в Ванавару, «дает жизни», чуть ли не голый возвращается в тайгу. Вообще парень неплохой, только немного нудный. Иногда впадает в мрачность, и тогда от него слова не услышишь, а то разговорится — не остановишь.

В отдалении послышался гул. В небе появилась черная точка. Она быстро приближалась, и вскоре над площадкой с ревом повис вертолет. Через несколько минут из кабины вслед за пилотом вылезли улыбающиеся Виктор и Юра.

Я передал пилоту записку для Флоренского с просьбой прислать вертолет через четыре дня: мы собирались взять еще одну пробу в верхнем течении Чамбы. Вертолет улетел. Напряженно работая, к концу дня мы успели почти полностью закончить обработку пробы.

Наступило тихое, ясное утро 19 августа. За это время мы успели сходить на Чамбу, взять пробу, обработать ее и принести в наш лагерь около вертолетной площадки на Дюлюшме.

В половине десятого раздался знакомый рокот мотора, и вскоре вертолет распластался над площадкой и медленно опустился. С первым рейсом я отправил ребят вместе с пробами. Вертолет улетел, и я стал понемногу собираться. Свернул палатку, сложил вещи и не успел оглянуться, как вновь раздался стрекот, и на горизонте показался милый воздушный «кузнечик».

И вот мы в воздухе. Опять внизу расстилается неказистая, однообразная, поросшая лесом равнина с редкими невысокими плоскими возвышенностями. Видны желтоватые проплешины болот, среди которых поблескивают небольшие озерца, затянутые по краям какой-то зеленой плесенью. Кое-где серебряной ниточкой сверкнет на солнце русло ручья. Завиднелась Хушма, проплыло мимо устье Укагиткона с хорошо выделяющимся островком, на котором отчетливо виден поставленный нами месяц назад посадочный знак. Впереди раскинулся желтовато-зеленый ковер Южного болота, на восточной окраине которого выделяется лесистый горб острова Подозрительного. Около него блестит на солнце озерцо чистой воды, в котором мы с Валей Петровым в 1959 году брали донную пробу. На поверхности болота отчетливо видны полигональные узоры растительности. Вот и настил — площадка для вертолета.

Вертолет осторожно опускается на площадку. Как всегда, сбегаются любопытные. Кто-то щелкает фотоаппаратом. Неторопливо подходит Флоренский. Вот Плеханов, Васильев, Елисеев. Приветствия, рукопожатия. Плеханов, оказывается, только недавно появился на заимке, всласть «погуляв» по тайге целых три недели.

«Великий хурал». Неожиданные посетители

Мы направились к Флоренскому, в бывшую избу Кулика. Здесь находится штаб экспедиции, ее центр. Сюда со всех концов поступают новые данные. Они систематизируются, наносятся на карту, осмысливаются и получают дальнейшее развитие.

Надо сказать, что в этом штабе довольно-таки неуютно. Уже входя, чувствуешь какую-то сырость, промозглость, от которой не спасает горящая железная печка. Обстановка в комнате спартанская. Два столика с разложенными бумагами, картами и папками. Вдоль стен полки с химикатами. Вместо стульев крупные кругляши спиленных деревьев. На полу около стены свернуты спальные принадлежности: Флоренский и его помощники спят на полу. Вместе с Флоренским помещается Зоткин и обычно кто-нибудь из гостей, остающихся ночевать на заимке. Елисеев обитает отдельно в бывшем бараке Янковского, ныне «каптерке».

Мы поделились новостями. Я рассказал о наших маршрутах, Флоренский подробно информировал меня о последних данных. Важной новостью было заключение Курбатского, что пожар 1908 года начался сразу в нескольких пунктах и носил верховой характер. Во время пожара обгорали только хвоя и мелкие ветки, стволы живых деревьев не горели. Пожар начался в результате возгорания сухой моховой подстилки.

Работы сейчас развернулись в полном объеме. Изучением вывала занимаются шесть групп, пользуясь методикой, разработанной томичом — математиком Фастом и исключающей субъективную оценку явления. В большом масштабе ведутся работы по изучению следов лучистого ожога. Этим занимаются Зенкин и Ильин. Петр Николаевич Палей перебрался на озеро Чеко и проводит там систематический отбор донных проб. Юра Емельянов занят поисками метеоритного вещества в трещинах и западинах старых пней и деревьев. Широко развернули работу лесотаксаторы. Интересные результаты ожидаются от работников Института леса Бережного и Драпкиной, которые исследуют западный вывал. Закончены радиохимические работы, проводившиеся томичами вне программы, — отбор золы кустарниковой растительности и торфа для исследования на радиоактивность.

Намечается интересная закономерность в распределении магнетитовых шариков на территории района. Правда, о ней рано еще говорить вслух, необходимы дополнительные данные. Надо увеличить количество проб, охватив опробованием возможно большую территорию. На отбор проб и их исследование сейчас надо обратить самое серьезное внимание. Создается впечатление, что шарики — это материальные частицы Тунгусского метеорита или, как теперь считают, ядра небольшой кометы, взорвавшейся в 1908 году.

Болотоведческие исследования в нескольких воронках показали, что они образовались гораздо раньше 1908 года. Почвовед Ерохина, исследовавшая характер вечной мерзлоты в районе и характер почвообразования, признала нашу методику отбора проб вполне правильной. Саша Козлов заболел и улетел в Москву, сейчас обработку проб ведет Егор Малинкин, и мне надо скорее возвращаться на Пристань.

Гена Плеханов рассказал о своем путешествии, целью которого было разыскать «мертвый стан» — брошенное стойбище эвенков, поголовно вымерших от оспы в 1916 году. По слухам, это стойбище расположено где-то в районе Муторая. Плеханов намеревался отобрать там несколько костей для исследования на стронций-90. К сожалению, стойбища ему найти не удалось: то ли слухи оказались неверными, то ли муторайские эвенки тщательно скрывают место, где оно находится. Втроем с Антоновым и Вербой он проделал тяжелый путь до Чуни. По пути взяли две почвенные пробы, которые пришлось оставить на месте. Их легко можно вывезти вертолетом. Добравшись до Муторая, Плеханов и его спутники безуспешно разыскивали ямы, о которых эвенки рассказывали, что ночью в них светятся камни.

(Злые языки, сказал мне «по секрету» Васильев, говорят, что это были брошенные берлоги. На сей предмет командору — так называют члены КСЭ своего шефа Плеханова — были посвящены шуточные вирши — продукт коллективного творчества:

Поскольку местное население называет берлогу берлогом, то рифма вполне выдержана.)

Мы прибыли своевременно. На сегодня назначен «Великий хурал» — сбор всех членов экспедиции. День 19 августа — это традиционный день общего сбора, установленный еще КСЭ-1 в честь завершения полевых работ и объявленный торжественным праздником «на веки вечные». Поскольку преобладающее количество участников экспедиции представлено «космодранцами», решено этот день отпраздновать по всем правилам.

Постепенно стал прибывать народ со всех сторон земли тунгусской. Пришли жители ближайших окрестностей — горные люди из «республики Фаррингтонии», презренные «болотоеды», славные «хушмиды», затем постепенно стали подходить маршрутники. К восьми часам вечера все оказались в сборе.

В десять часов начался праздник. Васильев прочитал шуточный приказ по КСЭ, читались стихи, пелись песни. Ярко пылали огромные костры. Разноголосо шумела задорная молодежь, обмениваясь остротами и шутками. И все же, несмотря на внешнюю веселость, не было той внутренней непринужденной слаженности, как в прежние годы. Слишком разнородным был теперь состав этой большой экспедиции.

…На Пристань я вернулся как в родной дом, такой милой и уютной показалась мне она после почти месячного отсутствия. Здесь теперь находятся Егор, Тамара, Нина и геолог Галя Иванова — маленькая хрупкая блондинка, фанатичный энтузиаст и приверженец КСЭ.

Вечером мы, впервые за лето, затопили в бараке железную печку и при свете лампы, в тепле и уюте, поужинали, прочитали вслух принесенную с заимки газету и только собрались укладываться спать, как в бараке появились Вильгельм Фаст и Витя Черняков. Они направлялись в Ванавару и затем домой. Мы угостили путников остатками ужина, попили с ними чайку, поговорили и около полуночи улеглись спать.

Утро наступило пасмурное, с низко нависшими тучами.

В свое время мы завели специальную «Книгу посетителей», в которую они заносили свои впечатления от пребывания на Пристани. Уходя, Фаст и Витя оставили в книге запись: «Прощай, Пристань, лучший уголок по крайней мере в радиусе 500 километров. Увидим ли тебя еще? Надеемся, что да».

Прошло несколько дней. Мы усердно промывали накопившиеся за это время пробы. Погода стояла пасмурная, нелетная.

Как-то вечером, закончив промывку громоздкой дюлюшминской пробы, мы сидели в предвечерних сумерках у костра в ожидании ужина. В воздухе аппетитно пахло жареными грибами, нашим частым и излюбленным блюдом. Дым костра низко стелился над землей. В окне барака засветился огонек. Дежурная по кухне Тамара принялась за сервировку стола, расставляя миски, ложки, соль и прочее. Весело потрескивала железная печка, излучая приятное тепло, но мы, сидя у ярко горящего костра, не торопились заходить в барак: у костра было не менее уютно. Посетителей сегодня не ожидалось, и мы предвкушали спокойную обстановку «семейного» ужина в своем небольшом кругу.

Неожиданно совершенно бесшумно, словно призраки, перед нами предстали двое — мокрые, грязные, дрожащие от холода, явно «не нашего роду-племени». Один был постарше, полный, в очках, с одутловатым лицом, второй помоложе, худенький, с рыжеватой бородкой, в соломенной шляпе с высокой тульей.

Поздоровавшись с нами, оба бессильно опустились на бревна у костра, сбросили с плеч мокрые рюкзаки и, полязгивая зубами, стали растирать руки. Выяснилось, что это туристы, работники Муромской типографии.

Наслышавшись рассказов о Тунгусском метеорите и начитавшись научно-популярной литературы, они решили своими глазами увидеть эти места. Накопив денег, они отправились в путь, слишком далекий для них, так как отпуск у них скоро кончается. В Красноярске они просидели три дня, столько же в Кежме и вот пятый день идут по тропе Кулика, путаясь в болотах, поворотах и разрывах тропы.

Мы тепло приняли их, дали возможность переодеться в сухое, обсушить одежду, накормили, вообще предоставили полный ассортимент нехитрого, но приятного таежного сервиса.

Это по существу первые «бескорыстные» туристы, пришедшие просто взглянуть на район Тунгусского дива. Пришли они мокрые по пояс, так как попали в глубокое болото километрах в семи от Пристани. Торный зимник проходит через это болото, а в обход идет малозаметная тропка; это даже не тропка, а разнобой следов, так как каждый по-своему преодолевает топкую, кочковатую окраину болота. Неопытные же путники на свое горе устремляются по торной тропе, все глубже и глубже увязают в болотистой жиже и, только когда глубина доходит им до пояса, начинают понимать, что дело неладно, возвращаются и начинают искать обход.

На другое утро гости отправились на заимку, предварительно сфотографировавшись с нами около барака. Там они пробыли два дня и, счастливые и довольные, отправились в обратный путь.

Перед уходом с Пристани путешественники оставили в книге посетителей запись: «Проделав большой путь, с трепетом и волнением вступили в эти заветные места. Глубоко тронуты радушным приемом, оказанным нам гостеприимными хозяевами. Память об этих местах и встрече сохраним на всю жизнь. С. А. Спасский, Ю. Г. Андрианов из Мурома. 27 августа 1961 г.».

Вот и начинает сбываться мечта Кулика, что к месту падения метеорита будут приходить туристы со всех концов страны. Муромчане — первые ласточки…

Бурундукофилы. Гурманы и условные рефлексы

В начале сентября количество участников экспедиции стало уменьшаться. Использовав свой законный отпуск и прихватив пару недель дополнительно за свой счет, отпускники постепенно покидали заимку и отправлялись восвояси.

Почти каждый день на Пристани появлялись группы по четыре-пять человек, нагруженные сверх предела. Послав прощальный привет бараку и его обитателям, они медленно исчезали за поворотом, скрываясь между деревьями. Каждый уносил с собой таежные сувениры.

Одних прельщали лосиные рога. Во время маршрутов они часто попадались в разных участках района. Кончики их обычно обгрызены мелкой лесной братией — мышами и прочими грызунами, но иногда попадаются рога хорошей сохранности весом до 15–20 килограммов. Других привлекали разноцветные камешки, которых так много на береговых отмелях Хушмы, — опалы, халцедоны, многокрасочные яшмы. Некоторые предпочитали вывозить корни и луковицы местных растений — таежных пионов (марьин корень), саранок, жарков.

В этом году, с легкой руки Юры Емельянова, пышно расцвела «бурундукофилия». Юра занимался поисками метеоритных частиц в трещинах пней, в щелях и западинах древесных стволов, сломанных во время катастрофы 1908 года. Около Чургимского водопада у него была оборудована небольшая лаборатория. Он выковыривал, собирал и дробил древесину, измельчал и промывал ее в тщетных поисках кусочков метеорита или, на худой конец, хотя бы космических шариков.

Высокий и нескладный, покрытый, словно густой вуалью, какой-то черной сеткой, пропитанной репудином, он в этом наряде сильно смахивал на даму, и его заглазно именовали Чургимской герцогиней.

Наряду с «ловлей» космических шариков Юра занялся, причем с гораздо большим успехом, ловлей бурундуков. Он содержал их в проволочных клетках, ухаживал за ними и заботился о них, как о любимых детях. Придя на заимку, он не раз во время делового разговора с Флоренским вдруг начинал нервно поеживаться, нетерпеливо посматривать по сторонам и внезапно терять последовательность мышления.

— Что с вами, Юра? — спрашивал удивленный Флоренский.

— Извините, Кирилл Павлович, но пора кормить зверьков, надо бежать, — и Юра, торопливо попрощавшись, стремительно мчался за четыре километра к милым его сердцу бурундукам.

В помощь Юре был придан студент томич Мильчевский, здоровенный малый, густо заросший черной щетиной. Внешне он походил на опереточного бандита, обладал хрипловатым басом и отнюдь не был человеком с тонкой, чувствительной душой. Однако, поработав некоторое время с Емельяновым, Мильчевский тоже стал яростным бурундукофилом. Обычно молчаливый и несколько угрюмый, он мог часами говорить о полюбившихся ему бурундуках — какие они умные, чистые, приятные, как с ними хорошо и интересно.

Незадолго до отъезда Емельянова жестоко обидели: одна из уходящих групп, проходя мимо его палатки, похитила у него всех бурундуков, чуть ли не дюжину. Дойдя до Пристани, группа, посмеиваясь, торопливо зашагала дальше, не остановившись даже напиться чаю, — явление совершенно необычное. К рюкзакам у них были приторочены клетки с бурундуками, и мы еще удивились, что в этом году развелось такое большое количество любителей бурундуков.

Группа ушла, а через некоторое время на Пристань прибежал убитый горем Юра Емельянов. Он чуть не плакал и заглазно поносил своих товарищей, грозя им карами прокурорского надзора, и даже хотел организовать погоню. Однако учтя, что он один, а их пятеро, и что добычу они добровольно не отдадут, махнул рукой и с помощью Мильчевского занялся ловлей новых бурундуков, которые, конечно, оказались «сортом ниже».

Время от времени на Пристань заглядывал Флоренский. Его очень интересовали результаты промывки. Иногда он сам занимался просмотром «узкой полоски», вылавливая из шлиха магнетитовые шарики. Условно подсчитанное количество их, приходившееся на квадратный метр площади, было очень непостоянным для разных участков района. Флоренский пытался выяснить, не намечается ли в площадном распределении шариков какой-либо закономерности. (Впоследствии оказалось, что такая закономерность существует.)

Однажды он пришел усталый, какой-то потускневший, но с аппетитом поел горохового супа, а особенно жареных грибов, которых он, по его выражению, «не ел уже целую вечность».

На заимке сейчас почти никого не было. Большинство находилось «в разгоне», стараясь перед отъездом закончить те или иные работы. Осталось только несколько «калек», страдающих потертостями ног, фурункулезом и прочими недугами. Им лень было сходить хотя бы на час-два за грибами и ягодами.

— Да что там говорить о грибах, — с горечью заметил Флоренский. — Они даже дров не могут принести. Сидят и безуспешно пытаются разжечь костер из сырых сучьев. Мне иногда приходится самому приносить сухие дрова, которых сколько угодно в какой-нибудь сотне метров от изб. Только у вас на Пристани да у Петра Николаевича на Чеко и можно как следует поесть. Завидую я вам, Борис Иванович.

Работая на обогатительной установке, как раз перед приходом Флоренского, мы с Егором увидели большую черную гадюку, которая быстро переплывала Хушму, направляясь к нашему берегу. Она не успела спрятаться, и я ее убил ударом прута по голове.

Незадолго перед этим я как-то пожаловался Флоренскому на излишнюю брезгливость наших девушек. Поставив на ночь тесто, они утром обнаружили в нем мышь и немедленно выбросили в Хушму целое ведро теста вместе со злополучной мышью. Я пожурил их за такую расточительность: с продуктами у нас не так-то уж благополучно. Флоренский поддержал меня и сказал, что это предрассудок и что из-за какой-то мышки выбрасывать ведро теста неблагоразумно. Учитывая такое отношение Флоренского к предрассудкам, я решил угостить его фрикасе из змеиного мяса.

Обезглавив змею, я быстро снял с нее шкурку, выпотрошил тушку и хорошенько промыл ее в воде. Мясо у змеи белое, настолько приятное на вид, что даже Егор соблазнился и тоже пожелал его попробовать.

Я рассказал ему, что у многих народов, например у китайцев и японцев, змеиное мясо считается деликатесом. В свое время в журнале «Вокруг света» я прочел об одном итальянце, который, отведав змеиного мяса, так пристрастился к нему, что скоро истребил почти всех змей в своем районе. На своем веку я раза два или три пробовал это кушанье, и оно пришлось мне по душе своим своеобразным, нежным вкусом.

Я поставил сковородку на угли, положил в нее кусок масла и через некоторое время стал подкладывать ломтики змеиного мяса, которые ароматно зашипели в кипящем масле. Посолив кушанье, я добавил туда горсточку сушеного лука. Заманчиво пахнущее блюдо я понес к бараку, возле которого сидел над какими-то расчетами Флоренский.

Увидев меня со сковородкой в руках, он было обрадовался, но, узнав, каким блюдом я собираюсь его угостить, как-то сник и сказал, что не в состоянии перебороть в себе некоторые выработанные воспитанием условные рефлексы.

Егор с некоторым недоверием приступил к трапезе, но, съев пару кусков, сказал, облизываясь, что мясо очень вкусное и напоминает жареного кролика.

Блюдо это действительно очень вкусное, и только предвзятое мнение заставляет людей пренебрегать таким прекрасным даром природы. Странная вещь эти условные рефлексы. Ведь накорми я Флоренского змеиным мясом под видом угря, он с наслаждением ел бы его.

Сухарное просперити. Приезд Золотова

Дни на Пристани проходили довольно однообразно, в привычной работе. Тамара подготавливала пробы, мы с Егором промывали их на обогатительной установке. Нина Заславская и Галя Иванова обрабатывали шлих «узкой полоски», выделяли магнитную фракцию и выбирали магнетитовые шарики.

В методику обработки проб было внесено существенное изменение: от сухого обогащения мы перешли к более прогрессивному, мокрому, при котором материал пробы не просеивался через сита, а протирался через них в водной среде. Это давало возможность пускать в ход сырой почвенный материал не подсушивая его предварительно, как это делалось раньше. Процесс обработки стал значительно чище, не приходилось дышать пылью; кроме того, при сухой обработке всегда оставалось большое количество комочков, что исключалось при мокром способе.

Время от времени мы всем составом отправлялись на заимку за продуктами. Одно время там было очень плохо с солью. Потом, когда погода выправилась, вертолет доставил нам этот ценный продукт.

«Обожжешься на молоке, станешь дуть на воду» — говорит старая пословица. Елисеев, напуганный соляным кризисом, решил помимо соли пополнить запасы сухарей, которые также подходили к концу. Каждому идущему в Ванавару давалось задание заказать в столовой некоторое количество сухарей. И вот однажды над заимкой появился самолет и сбросил несколько десятков мешков с сухарями.

Сезон уже подходил к концу, работники экспедиции покидали район работ, направляясь в Ванавару, а склад был до отказа забит сухарями. Бурундуки, обитавшие около заимки, по-видимому, известили о начавшемся сухарном просперити своих соседей. Зверьки сбежались чуть ли не со всей тунгусской тайги. От бурундуков не стало житья, они буквально кишели около лабаза. (Забегая вперед, скажу, что заготовленных Елисеевым сухарей хватило на два с лишним года к великой радости КСЭ-4 и КСЭ-5. Кое-что осталось и на долю КСЭ-6, работавшей в 1964 году.)

Однажды вечером на Пристань пришел Зоткин. Он пытается эмпирически установить, какое усилие надо приложить, чтобы вывернуть с корнем дерево той или иной породы в зависимости от условий и характера почвы. Собранный материал даст возможность оценить величину сил, обусловивших вывал 1908 года.

Мысль эта возникла у него еще в 1958 году, но осуществить ее удалось только теперь. Для этой цели из Москвы была привезена малогабаритная, но довольно увесистая строительная лебедка, которая в пути причинила нам немало хлопот. Недавно ее перебросили вертолетом на заимку, и вот теперь Зоткин с утра до вечера занимается повалом деревьев. Стальным тросом дерево прикрепляется к лебедке, между деревом и лебедкой помещается динамометр. Медленно вращается ручка лебедки. Трос натягивается все сильнее и сильнее, и наконец дерево со стоном и скрипом начинает валиться. Динамометр показывает, какое для этого надо приложить усилие.

Немало деревьев разного возраста было и еще будет повалено для пользы науки. Студент томич Гена Карпунин в шуточном стихотворении, посвященном работе экспедиции, уделил Зоткину несколько строк:

От Зоткина мы узнали, что вертолет перевозит из Ванавары на заимку имущество и работников Золотова. Верный своей старой традиции, он прибыл в район, когда остальные группы свертывали работу. Поскольку Елисеев опять просрочил оплату налетанных вертолетом часов, руководство ванаварского аэропорта предоставило вертолет в распоряжение Золотова, который оплату счетов не задерживал.

Вообще же сложилась довольно-таки своеобразная ситуация. На одной и той же территории собираются работать две экспедиции по существу с одинаковыми задачами, но с различными представлениями о сущности явления. Одна из них проводит всестороннее комплексное исследование района, призвав на помощь специалистов разного профиля; вторую возглавляет человек, который чувствует себя компетентным во всех вопросах и не считает нужным прибегать к помощи специалистов, во всяком случае во время полевых работ.

Флоренский о приезде Золотова пока ничего не знал, так как находился у Палея на озере Чеко. Палей по-прежнему упорно ищет в донных отложениях слой 1908 года, который должен содержать повышенное количество космических шариков. В этом году дело поставлено на широкую ногу: работает целый отряд, в распоряжении которого имеются две брезентовые лодки. Проводится измерение глубин озера, и в разных местах со дна извлекаются колонки грунта, которые высушиваются и исследуются при помощи бинокулярной лупы. К сожалению, пока положительных результатов нет.

На следующий день стояла отвратительная дождливая погода. Закончив промывку очередной пробы, мы только что уселись обедать в полной уверенности, что в такую погоду к нам никто не заглянет, как вдруг раздались голоса, и перед нами предстали пять мокрых фигур в зеленых, так называемых непромокаемых плащах, которые запросто пропускают воду. Это оказался сам Алексей Васильевич Золотов со своей командой — два хлопца и две дивчины. Они отправились на экскурсию, дошли до Чургимского водопада и решили заглянуть к нам на Пристань. Пришлось кормить, поить и сушить пришельцев. Гости посидели, поговорили, обсушились и часа через три ушли, очень довольные оказанным приемом.

Зато встреча Золотова с Флоренским носила сугубо официальный характер. У Флоренского на руках было письмо, подписанное вице-президентом Академии наук А. В. Топчиевым, согласно которому все экспедиции, работающие в районе падения Тунгусского метеорита, подчиняются Флоренскому.

Проверив «верительные грамоты» Золотова, Флоренский потребовал выполнения этого указания. На это Золотов резонно заметил, что он направлен организацией, к которой Топчиев не имеет никакого отношения, и что территория работ экспедиции отнюдь не является заповедником Академии наук. После долгих переговоров общий язык был наконец найден, и сохранивший свою независимость Золотов обосновался на заимке в одном из бараков.

В чем же «провинился» Золотов и почему Флоренский, человек мягкий и отзывчивый, столь нетерпимо отнесся к своему коллеге?

Флоренский, много лет работавший с Вернадским, перенял от него определенные навыки, без которых не может быть настоящей научной работы: тщательный, всесторонний сбор фактического материала и объективная оценка собранных данных. Работа же Золотова, как нам представлялось, характеризовалась недостаточной объективностью и скороспелыми выводами, иногда очень остроумными, но не всегда обоснованными.

Невольно вспоминаются слова великого физиолога И. П. Павлова:

«Никогда не пытайтесь прикрыть недостаток своих знаний хотя бы и самыми смелыми догадками и гипотезами. Как бы ни тешил ваш взор своими переливами этот мыльный пузырь — он неизбежно лопнет, и ничего, кроме конфуза, у вас не останется…

Факты — это воздух ученого, без них вы никогда не сможете взлететь, без них ваши теории — пустые потуги».

Флоренский непримиримо относится к Золотову именно из-за его манеры тенденциозно подбирать факты и субъективно интерпретировать их. И в то же время прав Гена Карпунин, посвятивший Золотову такую строфу в одном из своих стихотворений:

Ведь, как это ни парадоксально, то обстоятельство, что Золотов стоит в оппозиции по многим вопросам, связанным с Тунгусской проблемой, заставляет других более тщательно подходить к исследованиям, серьезнее относиться к сбору фактического материала, не успокаиваться на достигнутом. Слишком большое единообразие во взглядах по существу вредно. Оно лишает исследователя стимула, приучает к самоуспокоенности и, если так можно выразиться, к духовной лености.

Мне кажется, что выступления Казанцева, несмотря на их категорический тон и парадоксальность суждений, тоже полезны, так как они будоражат, заставляют вдумываться, искать доказательства для защиты своей точки зрения. И может быть, благодаря Казанцеву, Золотову и другим «еретикам» «давно решенная» проблема Тунгусского метеорита вновь и вновь превращалась в загадку, требующую разрешения.

Дела медвежьи

Работая в течение трех лет в районе падения Тунгусского метеорита, я ни разу не видел здесь медведей. Во время маршрутов иногда встречались пустые медвежьи берлоги, но хозяева их нам не попадались.

Однако 1961 год был особенным годом. Видимо, даже медведи решили принять посильное участие в разрешении Тунгусской проблемы. Не раз пришлось встретиться участникам экспедиции этим летом с коренными обитателями тайги.

Впервые это удовольствие выпало на долю юного члена КСЭ Веры, только недавно приехавшей сюда. В сопровождении большого черного пса она в ясное, тихое утро не торопясь направлялась к заимке по хорошо знакомой тропе. Внезапно пес залаял, а затем, жалобно поскуливая, прижался к Вериным ногам. Обернувшись, она увидела метрах в тридцати от себя медведя, который с любопытством принюхивался и приглядывался к странному существу, стоящему неподалеку от него.

Надо сказать, что мохнатые обитатели сибирской тайги довольно мирны и безобидны. Встречаются они сравнительно редко и принадлежат к племени обыкновенных бурых медведей, широко распространенных в лесах нашей Родины. Хотя бурый медведь считается существом всеядным, в основном он питается растительной пищей — травой, почками, грибами и особенно ягодами. Он с удовольствием разрывает муравейники, лакомясь яйцами и самими муравьями, кислый вкус которых ему очень нравится, с азартом переворачивает камни и стволы поваленных деревьев, ища под ними жуков, слизняков и разных личинок. Если ему удается наткнуться на гнездо незадачливой птицы, то он не откажется съесть ее яйца или птенцов. Не прочь полакомиться бурундуком и мышкой, но это удовольствие редко выпадает на его долю, ибо и бурундук и мышки «не лыком шиты» и поймать их не так-то легко.

Но если поблизости есть поселки, мишка быстро превращается в хищника, нападая на домашний скот и нанося большой ущерб местному населению.

В отличие от своего забайкальского сородича, рыжего медведя-муравьятника, бурый медведь добродушен и трусоват. Забайкальский медведь по своей натуре типичный агрессор, который первым яростно нападает на своего исконного врага — человека. Бурый же медведь старается потихоньку скрыться. Встреча с ним по существу опасности не представляет, если только он не ранен. Он либо сразу же обращается в бегство, либо, если чувствует свое превосходство, с любопытством рассматривает повстречавшихся ему людей (так он обычно ведет себя по отношению к женщинам и детям), время от времени издавая ворчливые звуки и не решаясь слишком близко подходить к объекту своего наблюдения.

Опасна только встреча с медведицей, идущей со своими медвежатами. Малыши немедленно и очень ловко взбираются на первое попавшееся дерево, а медведица с яростным рычанием бросается на нарушителя ее спокойствия. Если он обращается в бегство, то она его не преследует, а, собрав своих малышей, быстро покидает опасное место.

Вообще не мешает знать, что бурый медведь — это добродушное, беззлобное существо, опасаться которого нет никаких оснований, хотя напрашиваться на близкое знакомство с ним и не рекомендуется. Надо помнить, что раненый медведь в большинстве случаев переходит от обороны к нападению и может причинить много неприятностей незадачливому охотнику. Страшные «медвежьи» истории связаны обычно либо с ранеными бурыми медведями, либо с их агрессивными забайкальскими собратьями, но чаще принадлежат к категории досужих вымыслов.

Однако ничего этого Вера не знала. Увидев медведя, она окаменела. «Ну вот и конец, — мелькнуло у нее в голове. — Такая молодая, ничего еще не успела сделать в жизни, и приходится умирать». Неизвестно, какие мысли бродили в голове у медведя, но он тоже остолбенело стоял на месте.

Видя, что медведь не двигается, Вера потихоньку на цыпочках пошла вперед, сопровождаемая «верным» псом, который как бы прилип к ней, не отставая ни на шаг. Пройдя несколько шагов, она робко оглянулась. О ужас! Медведь следовал за ней, строго выдерживая тридцатиметровую дистанцию. Подгоняемая страхом, Вера помчалась вперед по торной тропе, время от времени оглядываясь, назад. Рядом с ней, жалобно поскуливая, бежал пес, а на том же тридцатиметровом расстоянии ленивой рысцой трусил медведь.

Запыхавшись от быстрого бега, Вера остановилась. Остановился и медведь. Тщетно пыталась она науськать на медведя «верного друга» человека. Тот с поджатым хвостом прятал морду в ее колени и не выказывал ни малейшего желания завязать с медведем более близкое знакомство.

Так, с перебежками и остановками, Вера добралась до заимки. Увидев избы, медведь куда-то скрылся. Вера спокойно вошла в барак, где было несколько человек, и… здесь наступила нервная разрядка. Она разрыдалась и, всхлипывая, стала рассказывать, что ее преследовал медведь. Слушатели ухмылялись и с явным недоверием покачивали головами. До сих пор никому не удавалось видеть каких-либо следов присутствия в районе столь редкостного зверя.

— Верочка, успокойся, это тебе почудилось, — увещевал Веру Валера Кувшинников. — Я работаю здесь третье лето и ни разу не видел даже следов медведя.

У Валеры были две пламенные мечты: одна, явная, — найти «сухую речку», вторая, потаенная, — убить медведя. Обе пока оставались неосуществленными.

Постепенно страсти утихли, и народ стал расходиться по палаткам. Отправился восвояси и Валера Кувшинников. Подойдя к своей палатке и бросив случайно взгляд в сторону, он оторопел. Из-за палатки на него с любопытством смотрела симпатичная медвежья морда, помаргивая маленькими черными глазками. Валера несколько секунд стоял как каменное изваяние (по его словам, он изучал характер медведя, который находился от него в каких-нибудь десяти метрах).

Получив полное представление о физических и душевных качествах неожиданного посетителя, Валера, затаив дыхание, сначала на цыпочках, а затем бегом бросился к избе, где все еще продолжалась дискуссия о нравах и привычках медвежьего племени. Не говоря никому ни слова, Валера снял со стены малопульку (других ружей поблизости не оказалось), схватил коробку с патронами и выскочил наружу.

Мечта была близка к осуществлению. Убить медведя из малопульки не так уж сложно. Надо только точно попасть в «убойное место», лучше всего под ухо. Однако, когда он подошел к палатке, медведя около нее не было.

В это время в стороне послышался звон падающих мисок. Бросившись на шум, Валера увидел в «столовой» медведя, который, засунув голову в большую кастрюлю, с упоением уписывал остатки каши, время от времени поднимая голову и умильно посматривая вокруг.

Все складывалось как нельзя лучше. Можно было выбрать удобный момент и стрелять наверняка. И вдруг Валера увидел крадущегося Елисеева, который, держа в руках вторую малопульку, приготовился спустить курок. Пришлось, почти не целясь, стрелять и Валере. Два выстрела слились в один. Медведь взвизгнул, одна из мисок покатилась на землю, а медведь, не ожидая повторного залпа, немедленно отвлекся от приятного занятия и моментально скрылся в кустах. Больше он не появлялся. Напрасно «охотники» искали на земле следы крови…

Флоренский в это время был на озере Чеко. По возвращении он устроил обоим стрелкам хорошую головомойку за попытку охотиться на медведя с мелкокалиберными ружьями, на что Валера убежденно заметил: «Кирилл Павлович, никакой опасности не было, я ведь, прежде чем стрелять, внимательно изучил характер медведя: это был растяпа и трус».

После этого началась целая серия медвежьих приключений. Один ли медведь был героем всех этих происшествий или разные, трудно сказать, но в течение нескольких дней медведи настойчиво старались показать, что и они кровно заинтересованы в наших изысканиях.

Неподалеку от Чургимского водопада разбил свой стан преподаватель физиологии растений Томского университета А. Б. Ошаров. Его занимал вопрос, действительно ли наблюдающийся в районе заимки ускоренный рост растений вызван присутствием в почве какого-то стимулятора, связанного с катастрофой 1908 года. С этой целью он расчистил небольшую площадку, устроил грядки из почв, принесенных из разных участков района, в том числе отдаленных, и занялся наблюдениями над скоростью роста овса.

Время от времени Ошарову приходилось отлучаться от места своего отшельнического существования. И вот однажды, вернувшись, он обнаружил, что палатка разодрана, вещи разбросаны, продукты съедены. На грядках с овсом были видны следы медвежьих лап. Огорчительнее всего было то, что был изорван журнал, в который Ошаров заносил результаты наблюдений за ростом овса. (Все же он довел до конца начатую работу, доказав, что овес в районе заимки растет на разных почвах без отклонений от нормы.)

В свое время пилот вертолета Гриша, вылетая из Кежмы, шутки ради посадил в кабину маленького рыжего пса, какую-то немыслимую помесь таксы с дворнягой. Низенький, невзрачный уродец неуклюже ковылял на кривых лапах, вызывая своим недостойным видом насмешки над славным собачьим племенем. Несмотря на маленький рост, это был довольно нахальный, драчливый пес, принимавший активное участие во всех собачьих ссорах, в которых он обычно был заводилой; блаженно раздувая ноздри, он сладострастно наблюдал со стороны, как разрастается раздутый им пожар собачьих недоразумений. Пса Гриша оставил на заимке.

Вообще на заимке, как всегда, было немало любителей этих четвероногих друзей человека. Большинство маршрутников брало с собой в походы одного, а то и нескольких псов.

Вильгельм Фаст, молодой математик, преподаватель Томского университета, белобрысый, с узким лицом, обрамленным большой светлой бородой, отправляясь в очередной маршрут, решил взять с собой маленького пришельца. Никто не интересовался этим уродцем: за бурундуками он не гонялся и на пернатую дичь не обращал никакого внимания. Они сдружились, и Фаст стал постоянно брать пса с собой. Идя однажды по лесу и замеряя поваленные деревья, Фаст услышал яростный лай своего спутника — диковинная вещь, поскольку такого за ним не водилось: ни на бурундука, ни на белку, ни на глухаря этот пес сроду не лаял.

Фаст обернулся и метрах в сорока от себя увидел своего маленького невзрачного друга: ощетинившись и задыхаясь от ярости, он неистово лаял на крупного медведя, пытаясь схватить его за «штаны». Тот пытался отмахиваться от назойливого врага, который рыжей молнией метался во все стороны, время от времени покусывая медведя за задние лапы. Медведь был настолько занят заботой о собственной безопасности и стремлением разделаться с настырным врагом, что не обращал на Фаста никакого внимания и, вероятно, даже не видел его. Убедившись, что ему не одолеть маленького агрессора, медведь ударился в постыдное бегство.

После этого отношение к маленькой рыжей бестии резко изменилось. Пес стал всеобщим кумиром и баловнем, достиг, так сказать, вершины собачьей славы и благополучия.

Вероятно, медведи в конце концов почувствовали, что хождение по территории, которая в соответствии с письмом академика Топчиева закреплена за экспедицией КМЕТа, грозит им неприятностями. Во всяком случае они вдруг исчезли и больше не появлялись.

Прощай, Пристань!

Осень стремительно наступала. Все темнее и темнее становились холодные сентябрьские ночи, и в бараке без перерыва горела железная печка. Ясная погода пока еще держалась, но утренние заморозки становились все более продолжительными. Только после полудня столбик термометра на короткое время поднимался над нулевой чертой.

Как-то внезапно исчезли, отправились на «зимние квартиры», мальки, бывало, кишевшие около оставленных в воде кастрюль и мисок.

Большинство участников экспедиции покинуло заимку. Мы закончили демонтаж обогатительного агрегата и с помощью «шерпов» Валеры Папе и Коли Васильева перетащили его на заимку, нас предупредили, что вертолет около Пристани садиться больше не будет. Не так давно один из геологов Ванаварской экспедиции уговорил пилота сесть на небольшую косу, угодил под хвостовой винт и был сильно покалечен. После этого посадки на необорудованные площадки были категорически запрещены.

Флоренский решил идти в Ванавару пешком, не дожидаясь вертолета, чтобы быстрее закончить разные финансово-хозяйственные расчеты, связанные с окончанием работы экспедиции. Мы же с Егором должны остаться на заимке, чтобы подготовить и отправить вертолетом в Ванавару экспедиционное имущество.

23 сентября на Пристани появились уходящие в Ванавару лесотаксаторы Бережной и Драпкина, которые занимались изучением причин ускоренного роста деревьев в этом районе. Я, как водится, накормил гостей, предоставил им ночлег и на другое утро дружески распрощался с ними. После их ухода я обнаружил под своей миской неожиданный подарок — две большие головки чесноку вместе с маленькой, теплой запиской. Это очень тронуло меня.

Таксаторы пришли к выводу, что представление о специфическом стимуляторе роста, связанном с катастрофой 1908 года, скорее всего лишено оснований. Такой же бурный рост деревьев, как и в районе заимки, они наблюдали в районе западного вывала (в 30 километрах к западу от заимки), где лесной пожар и связанный с ним вывал произошли за десять лет до падения Тунгусского метеорита.

Через несколько часов после ухода Драпкиной и Бережного около барака появилась дружная пятерка очередных путешественников — Флоренский, Елисеев, Палей, Коля Васильев и Вовка. Они пришли провести последний день на Пристани, чтобы утром отправиться в далекий путь.

Мне и Егору было грустно расставаться с «последними могиканами» и оставаться одним неизвестно на какой срок. Правда, где-то еще бродили Леня Шикалов с Галей Ивановой в поисках деревьев, носящих следы лучистого ожога. Они собирались уходить в Ванавару 30 сентября. Ну и, конечно, оставался Золотов, с которым нам предстояло познакомиться поближе, поскольку мы с Егором должны перебраться на заимку, где тот обосновался.

На следующее утро путники позавтракали, расписались в нашей «Книге посетителей» и стали собираться. Мы сфотографировались, крепко пожали друг другу руки, обменялись теплыми пожеланиями и расстались.

Проводив путешественников, мы прочли их последнее «прости», записанное в «Книгу посетителей».

«С грустью покидаем Пристань — последнее, что связывает нас с этим чудесным, заманчивым краем, с замечательными людьми, которых привела сюда жажда исследования и романтики. Хотелось бы встретиться со всем этим снова… Прощай, заимка, прощай, Хунта! С вами всегда будет связано много хороших воспоминаний. Г. Драпкина, В. Бережной».

«Ухожу в путь в осенний серенький день. Прекрасно переночевал, с наслаждением поел каши гречневой. Остаюсь весьма доволен коллективом экспедиции, который также прошу не обессудить меня за то, кому было от меня иногда и неприятно. И. Елисеев».

«Осенняя погода выгоняет отсюда. А жаль! Ощущение такое, что мечта о горстке шариков на пороге осуществления… Выбирался к «хушмидам» чуть-чуть отойти от вечной сутолоки заимки. Живущие здесь не ценили Хушмы и рвались вдаль, но со стороны было виднее, где лучше… Надеюсь, что в центре работы кончены и вряд ли еще придется жить здесь. Прощай, Хушма. К. Флоренский».

«Никак не думал, что побываю на заимке еще раз… Всему есть предел, в том числе и терпению начальства, вот уже месяц тщетно ожидающего меня на работе. А посему приходится покидать этот гостеприимный кров, и на этот раз, кажется, окончательно. Н. Васильев».

«Прощай, Хушма! За последние три года все мои лучшие воспоминания связаны с тобой. П. Палей».

«Я тоже ухожу сегодня. Вова Флоренский».

Итак, мы остались одни. Однако наше одиночество вскоре было нарушено веселым возгласом: «Эй, хозяева! Встречайте гостей!»

Перед бараком стоял улыбающийся Золотов в каком-то диковинном плаще-макинтоше, с увесистым рюкзаком за плечами. Невысокого роста, коренастый и широкоплечий, с дремучей каштановой бородой, он походил на профессора Челленджера из «Затерянного мира» Конан-Дойля. Рядом с ним смущенно переминалась его команда. Мы пригласили их в барак. Золотов был очень огорчен, что не застал Флоренского и Елисеева. Сегодня день рождения одного из его сотрудников, и вот они решили побывать в бане, а затем здесь на Пристани устроить маленький сабантуй в честь новорожденного. Отправив парней заготавливать дрова и топить баню, Золотов попросил нас принять участие в приготовлении к празднеству. Из рюкзака были извлечены экзотические яства — несколько банок маринованной селедки, банка кабачковой икры, копченая колбаса, рыбные консервы и килограммовая банка томатного сок а. В добавление к этому Золотов торжественно поставил на стол бутылку шампанского. Против этой высокосортной снеди мы со своей стороны могли выставить стандартный набор продуктов: пару банок тушенки, сахар, чай, масло и разные крупы.

Гости вымылись в бане, и мы приступили к ужину. Золотовцы оказались очень славными, милыми людьми, и мы чувствовали себя весело и непринужденно. Несмотря на то что мы с Золотовым «противники», беседа у нас протекала в дружеском тоне, хотя и не без взаимного подкусывания.

Гости остались ночевать; они собирались пробыть на Пристани два-три дня. Наши нары принимали и не такое количество людей, так что все разместились более или менее комфортабельно.

В плену на заимке. Возвращение

На другое утро, оставив золотовцев на Пристани, мы отправились на заимку. Стояла ясная тихая погода. На деревьях, кустах и жухлой желтой траве серебрился густой налет инея.

Разместившись в «штабной» избе, мы с Егором принялись сортировать экспедиционное имущество, разбивая его на отдельные «порции» для отправки вертолетом. Работы предстояло немало.

Часам к двенадцати дня в воздухе вдруг раздался рокот вертолета, и вскоре он приземлился на специально подготовленный для него настил. Из кабины вылез наш старый знакомый пилот Гриша и стал вместе с нами загружать вертолет. Гриша торопился, он собирался сегодня сделать еще один рейс.

Мы отошли немного в сторону, чтобы понаблюдать, как будет подниматься вертолет: в этом зрелище есть своеобразное очарование.

Заработал мотор, завертелись лопасти большого и малого винтов. Однако в то время как лопасти малого хвостового винта вертелись в убыстряющемся темпе, лопасти большого винта продолжали вращаться с медлительным спокойствием. Затем раздался какой-то треск, вращение лопастей замедлилось и вскоре вовсе прекратилось.

— Закуривай, ребята, — произнес Гриша, открыв дверцу кабины. — Давайте выгружать вещи. Я отлетался, и, кажется, надолго.

Он не посвятил нас в технические детали аварии, но по его мрачному виду было ясно, что дело серьезное. Гриша пытался связаться с аэропортом, но это ему не удалось. Рация у него слабенькая: когда вертолет находится в воздухе, ее хорошо слышно в Ванаваре, но на земле радиус ее действия не превосходит трех десятков километров.

Стало уже смеркаться, когда послышался гул мотора; в воздухе появился самолет и стал кружить над заимкой. Гриша опрометью бросился в кабину, запустил рацию, сообщил о случившемся и получил указание срочно сооружать вторую площадку для вертолета, который привезет аварийную команду и нужные запчасти. Покачав на прощание крыльями, самолет сделал круг и улетел.

На следующий день мы принялись за устройство площадки. Пришлось рубить и пилить деревья, подтаскивать их к намеченному месту и сооружать бревенчатый настил, да еще по определенным правилам: и чтобы размер площадки был не меньше положенного, и чтобы бревна были плотно подогнаны одно к другому, и чтобы площадка была чуть ли не идеально ровной, без поката в ту или иную сторону. Надо было также обеспечить безопасный подход к новой площадке, а это значит вырубить вокруг уйму деревьев.

Когда мы закончили работу, лес около заимки основательно поредел и куликовские бараки очутились у самой кромки вырубленного леса. Усталые, в полумраке густых сумерек дотащились мы до избы и, быстро поужинав, улеглись спать.

Утром перед нами открылось феерическое зрелище: все вокруг было покрыто густой пеленой рыхлого снега. Он белым ковром устлал поверхность земли, фестонами свешивался с ветвей и кустов, совершенно преобразив окружающий мир. Тропа исчезла, и ориентироваться даже в этой знакомой обстановке стало затруднительно. Мы от души пожалели наших путников, бредущих где-то по направлению к Ванаваре, стараясь под покровом снега распознать тропу, которая в болотистых низинах и без снега еле заметна.

Второй день также был полностью занят работой по сооружению площадки. Только к вечеру нам удалось ее закончить. Гриша «принял» площадку, признав, что она сделана на «отлично».

К вечеру снег прекратился, прояснилось. На небо выплыла роскошная, сверкающая луна, и все вокруг приобрело какой-то фантастический, сказочный вид. Пришедшие с Пристани золотовцы очень удивились, увидев сильно поредевший около заимки лес и стоящий на приколе вертолет.

Снег стаял. Погода резко испортилась; серенькое небо, низкие тучи, моросящий дождь — все это не давало никакой надежды на скорое появление вертолета.

Поздно вечером 28 сентября на заимке появились вернувшиеся из маршрута Леня Шикалов и Галя Иванова. Они занимались поисками следов лучистого ожога. Инженер-электрик Леня и геолог Галя увлечены ожоговой проблемой. Всю последнюю неделю они бродили по тайге, отыскивая и замеряя следы былых повреждений на деревьях, переживших Тунгусскую катастрофу. Оба принесли с собой целую охапку сучьев и ветвей, которые будут отправлены в Новосибирск для дальнейшего исследования.

По словам Лени, следы ожога на деревьях, переживших катастрофу 1908 года, прослеживаются на расстоянии нескольких километров от эпицентра взрыва. Леня, как и другие исследователи этого явления — А. Г. Ильин, Г. М. Зенкин и прочие, считает, что обнаруженные повреждения камбия, относящиеся к 1908 году, обусловлены воздействием световой энергии взрыва, которая вызвала слабый лучистый ожог ветвей и сучьев у деревьев.

Возможно, что это так. Однако следует иметь в виду, что деревья подверглись действию лучистой энергии раньше, чем на них обрушилась воздушная волна, сорвавшая и обломавшая значительную часть ветвей и сучьев. Если ветви и подверглись действию лучистого ожога, то все равно они оказались сорванными последующей воздушной волной. От них остались только сломанные «пеньки».

При этом надо учитывать, что катастрофа произошла в районе с резко континентальным климатом, где зимние морозы достигают 50–55 градусов. Надо думать, что обломанные сучья и ветки ослабленных деревьев, с трудом переживших катастрофу 1908 года, подвергаясь длительному воздействию низких температур, действительно получили «ожог», но несколько иного порядка, и повреждения, принимаемые за следы лучистого ожога, на самом деле следы действия низких температур на оголенные воздушной волной нежные ткани переживших катастрофу деревьев.

30 сентября часов в двенадцать послышался рокот мотора. Однако вместо ожидаемого вертолета над заимкой сделал несколько кругов самолет. Вниз полетел «вымпел» — бутылка с бечевкой, к которой был привязан кусок белой материи. В бутылке оказалась записка, адресованная Грише. В ней сообщалось, что для приема вертолета, который привезет лопасти, требуется площадка размером десять на десять с настилом, толщина бревен в котором должна быть не менее 15 сантиметров. Если сооруженная нами площадка соответствует этим условиям, то Грише предлагается поднять обе руки, в противном случае помахать одной. Сооруженная нами площадка была несколько меньше при требуемой толщине бревен, однако все мы, включая Гришу, подняли обе руки.

Наступило 1 октября. Вечером Золотов пригласил нас на прощальный ужин. Только что мы уселись за стол, как случайно вышедший Егор с истошным криком: «Горим!» вбежал обратно. Мы выскочили наружу. Из-под стрехи куликовской избы выбивался красно-желтый язычок пламени. В тишине слышалось зловещее потрескивание. Вода была рядом в ведрах. Взбежав по лестнице на чердак, мы увидели, что деревянная крыша около железной разделки пылает, но пока еще довольно ленивым пламенем. Несколько кружек воды сбили пламя.

Оказалось, что набившаяся под разделку хвоя воспламенилась от трубы и зажгла крышу. Хорошо, что пожар был вовремя замечен, иначе куликовская изба сгорела бы вторично и теперь уже бесповоротно, а с нею вместе, вероятно, погибла бы и часть нашего имущества, огромной грудой сложенная в другой половине избы.

Пока мы тушили пожар, начался снегопад. В холодной тишине позднего вечера густые хлопья снега, беззвучно падая на подмерзшую землю, быстро одели ее толстым покрывалом.

На другой день, распростившись с нами, золотовцы медленно побрели по ровной снежной поверхности, оставляя после себя глубокую колею.

…Время проходило быстро и незаметно. День был заполнен до отказа разными хозяйственными делами — более детальной подборкой и упаковкой груза, переноской его к площадке, где мы устроили склад, заготовкой дров, охотой в предвечерние часы, когда становилось ясно, что вертолета ждать нечего. Так в блаженном одиночестве мы прожили несколько дней. В один из таких тихих дней над нами внезапно раздался могучий рев, и вертолет прямо-таки влип в площадку. Видно было, что им правила рука мастера.

Вертолет забрал нас с Егором и часть нашего груза. Летчик с любопытством рассматривал многочисленные древесные спилы разных размеров, которые вперемешку с ворохом сучьев огромным штабелем лежали на земле, прикрытые какими-то мешками. Это были материалы Золотова. Их набралось не меньше двух тонн — роскошных сухих дров, которые могли вызвать зависть любого дачевладельца.

— Вот никогда не подозревал, — произнес летчик, лукаво глядя на нас, — что Тунгусский метеорит был деревянный. Читал, правда, будто некоторые видели, как по небу пронеслось горящее «бревно», но не думал, что от него осталось такое количество «деталей». Вот что значит наука.

Мы поднялись в воздух. Внизу расстилалась мрачная, голая, заснеженная тайга с редкими пятнами вечнозеленого хвойнолесья. Реки еще не замерзли, но их прибрежные части покрыты широкой полосой льда, а посередине зловеще чернеет вода. Отчетливо выделяются разбросанные там и здесь округлые тарелкообразные термокарстовые впадины. Очень красиво выглядит запутанная сеть извилистых меандров и стариц, покрытых прочной коркой льда.

На следующий день я еще раз слетал из Ванавары на заимку и привез остальной груз. Кое-что пришлось оставить на заимке: вертолет и так был перегружен. Тридцать мешков сухарей, немного сушеного картофеля, полмешка пшена и килограммов тридцать муки остались там на радость бурундукам и будущим исследователям.

17 октября все было готово к отъезду. Провожать нас пришел Золотов. Стояла ясная морозная погода. Термометр показывал минус 18 градусов. Дул порывистый северный ветер.

— Ну вот, вы улетаете, а мне еще немало придется потрепать нервы, пока я вывезу свое имущество с заимки, — с грустью произнес Золотов.

Последние слова прощания сказаны, рукопожатия закончены. Мы забрались в холодное, заиндевевшее чрево самолета. Взревел винт, самолет разбежался, вздымая за собой вихри снежной пыли, и, поднявшись в воздух, взял курс на Кежму. На следующий день мы уже были в Красноярске, а еще через несколько дней в Москве.

Шарики… Шарики падают с неба…

Флоренский имел все основания быть довольным результатами работ этого года. Экспедиция достаточно полно осветила многие неясные прежде вопросы, внесла коррективы в некоторые представления, основанные на работах предыдущих лет.

Систематический массовый замер азимутов поваленных деревьев и нанесение их в виде стрелок на точную карту дали возможность получить наглядную картину радиального вывала. Она получилась более сложной, чем это представлялось раньше. Оказалось, что конфигурация площади вывала сильно отличается от ранее принятой, несколько напоминая бесхвостого ската, голова которого обращена к западу-северо-западу. Установление точной конфигурации площади вывала позволило уточнить траекторию полета космического тела и некоторые детали его падения.

Работы болотоведов полностью подтвердили, что Южное болото не имеет никакого отношения к катастрофе 1908 года и образовалось несколько тысяч лет назад. Никаких явно выраженных изменений в гидрологическом режиме в связи с 1908 годом ни в этом, ни в других болотах не наблюдается.

Обследование некоторых термокарстовых воронок не обнаружило их связи с падением обломков метеорита.

Изучение следов лучистого ожога показало, что на площади в радиусе 7–9 километров от эпицентра взрыва у деревьев, переживших катастрофу 1908 года, видны на сучьях следы повреждений камбия. Возможно, они были вызваны лучистым ожогом. Судя по характеру ожога, температура была не особенно высокой, однако достаточной, чтобы возник пожар. (По Золотову, температура при взрыве была настолько высокой, что вызвала пережог сучков живых деревьев в радиусе 18–20 километров.)

По мнению Курбатского, пожар 1908 года возник сразу в нескольких пунктах на небольшой территории вблизи заимки вследствие воспламенения сухой подстилки — лишайника, высохшей травы и опавшей хвои, для чего достаточно температуры 270–300 градусов.

К моменту катастрофы тайга в этом районе состояла из сухостоя, образовавшегося в результате старого пожара в середине прошлого столетия, а также из вновь выросшего живого леса примерно 70-летнего возраста. При взрыве 1908 года произошел повал старых мертвых деревьев, а от возникшего верхового пожара погиб молодой лес, превратившийся в свою очередь в сухостой, уцелевший до настоящего времени.

Что касается усиленного роста деревьев после катастрофы 1908 года, то оказалось, что это явление наблюдается не везде, а только на отдельных участках.

Флоренский пришел к выводу, что магнетитовые и силикатные шарики, обнаруженные в почвенных пробах, являются тонкораспыленным материалом Тунгусского кометного метеорита. Это предположение требовало обоснованных доказательств. И Комитет по метеоритам летом 1962 года направил в район падения Тунгусского метеорита новую экспедицию, теперь уже с узкой целью поисков космических шариков.

Экспедиция должна была охватить опробованием обширную территорию в бассейне Подкаменной Тунгуски, особенно ту ее часть, которая расположена к северо-западу от Куликовской заимки. Нужно было получить, возможно большее количество шариков для последующего детального изучения их свойств. Возглавлял экспедицию опять Флоренский. В состав ее кроме работников КМЕТа вошло больше десятка студентов москвичей.

Обосновалась экспедиция на берегу реки Чуни, около небольшого поселка Муторая, примерно в 80–90 километрах к северо-западу от заимки. Здесь в устье небольшого ручейка вновь была собрана обогатительная установка, та самая, которая честно служила нам в 1961 году на берегу Хушмы. Промывкой проб руководил Саша Козлов.

Работа в основном велась с помощью вертолета, которым командовал наш старый знакомый Гриша. Пробщиков забрасывали в намеченную точку и там оставляли. На следующий день вертолет вместе с пробами привозил их на базу. На ближние участки пробщики направлялись пешком или по реке на лодке. Иногда, впрочем, когда вертолет по тем или другим причинам не летал, им приходилось уходить пешком и на дальние расстояния. Вообще же вертолет работал с редкими перерывами, отбор и промывка проб шли успешно, и к концу августа опробование обширной территории, границы которой определялись возможностями вертолета, были закончены.

Опробование и промывка проб проводились по той же методике, что и в 1961 году. Всего за два года было взято больше 140 проб, более или менее равномерно распределенных на обширной территория во все стороны от заимки по концентрическим окружностям с радиусами 20, 40, 60, 80 и более километров.

В экспедиции принимал участие П. Н. Палей, который как и в 1961 году, проводил обследование озер все с той же целью найти в донных пробах слой, относящийся к 1908 году. Однако исследования не дали положительных результатов из-за однородного состава и ничтожного накопления годовых осадков, которые невозможно разделить послойно.

В середине августа экспедиция обзавелась новым, несколько своеобразным сотрудником.

Весной 1962 года в КМЕТ поступила копия письма, посланного в отдел науки ЦК КПСС учителем математики и физики ванаварской школы Коненкиным. Уроженец села Преображенки на Нижней Тунгуске, Коненкин сообщал, что он точно знает место, куда упал Тунгусский метеорит, и категорически утверждал, что «метеорит ищут не там, где надо». Коненкин просил назначить его начальником экспедиции. Он писал, что метеорит лежит в 10 километрах к северо-востоку от села Преображенки и что он, Коненкин, «готов отвечать за это убеждение собственной головой». Начальником экспедиции все же был назначен Флоренский. Обиженный Коненкин отправился к себе на родину в село Преображенку, а в августе в Муторай на имя Флоренского неожиданно пришла телеграмма, в которой Коненкин покаянно сознавался в своей ошибке, просил принять его в экспедицию и выслать на дорогу денег. Флоренский зачислил его рабочим, перевел деньги и поручил взять около Преображенки две почвенные пробы. Коненкин не зря использовал время своего пребывания в Преображенке. Хотя его предположение оказалось ошибкой и никаких следов метеорита здесь обнаружено не было, он проделал очень ценную работу: по собственной инициативе опросил многочисленных свидетелей, наблюдавших полет Тунгусского метеорита в этой части района. До сих пор здесь такого опроса не проводилось.

Всего было опрошено более 50 человек в возрасте 70 лет и старше. Позже, после статистической обработки собранного материала, Коненкин пришел к заключению, что метеорит летел почти на запад, в пределах сектора, ограниченного азимутами 285–305 градусов.

В 1965 году один из отрядов КСЭ-7 сплыл на лодке по Нижней Тунгуске от верховьев до ее среднего течения, проводя опрос очевидцев полета Тунгусского метеорита. Всего было опрошено больше 100 человек, в том числе и опрошенные ранее Коненкиным. И. Т. Зоткин и В. И. Цветков, проводившие статистическую обработку опросных сведений, пришли к тому же заключению, что и Коненкин: метеорит летел с востока-юго-востока на запад-северо-запад по азимуту 295 градусов.

К такому же выводу пришли В. Г. Фаст, Д. Ф. Анфиногенов и некоторые другие участники КСЭ после тщательного изучения уточненной конфигурации лесного вывала в районе Тунисской катастрофы.

В сентябре 1962 года экспедиция Флоренского закончила работу. Исследование магнетитовых шариков, выделенных из шлихов почвенных проб, показало, что они содержат до 10 процентов никеля. Это подтверждает их космическое происхождение. Во многих пробах были обнаружены также силикатные шарики, связанные с магнетитовыми шариками постепенными переходами. Иногда встречались сростки магнетитовых и силикатных шариков. Силикатные шарики имеют небольшой удельный вес, и подавляющее большинство их теряется при промывке. Поэтому присутствие таких шариков в шлихах «узкой полоски» свидетельствует о их многочисленности и о том, что космическое тело имело сложный состав с резким преобладанием силикатного (каменного) компонента.

Когда результаты опробования были нанесены на карту, в распределении магнетитовых шариков выявилась достаточно отчетливая закономерность. На общем фоне пустых проб и проб с единичными шариками наметилась довольно ясно выраженная полоса, в пределах которой наблюдается повышенная концентрация шариков. Эта полоса шириной 50–60 километров прослеживается на протяжении более 250 километров в северо-западном направлении от предполагаемого эпицентра взрыва Тунгусского космического тела — Куликовской котловины. По техническим причинам эту полосу не удалось проследить дальше.

Выявленная закономерность в распределении космических шариков в значительной степени подтверждала представление Флоренского, согласно которому распыленные продукты взрыва Тунгусского метеорита (ядра кометы), поднявшись высоко вверх, постепенно оседали, относимые ветром в северо-западном направлении, и создали на земной поверхности своеобразный «шлейф» космических шариков.

Многие считают, что эти шарики, хотя они и являются космическими, не имеют отношения к Тунгусскому метеориту, а повышенное содержание их в пределах отмеченной полосы случайно и обусловлено неравномерным выпадением космической пыли на земную поверхность. Кроме того, и сама методика выделения космического материала из почвенных проб несовершенна, поскольку при этом теряется подавляющее большинство силикатных шариков. Что касается магнетитовых шариков, то они выпадали в течение многих лет, и из них нельзя выделить материал, относящийся к 1908 году.

В 1968 году Ю. А. Львов разработал более совершенную методику выделения космической пыли из торфяников, широко развитых в районе падения метеорита. Торфяники, сложенные сфагновыми мхами, получают минеральное питание исключительно за счет материала, выпадающего на их поверхность из воздуха. Поскольку годовой прирост мутовок мха постоянен и легко определим, можно стратифицировать слои по годам. Абсорбционная способность мхов велика, и это гарантирует выпавший материал от вторичного переотложения.

Начиная с 1969 года была обследована территория площадью свыше 10 тысяч квадратных километров, на которой взято более 500 торфяных проб. Почти во всех пробах встречаются силикатные или магнетитовые шарики, причем наблюдается резкое преобладание силикатных шариков над магнетитовыми.

В районах, удаленных от места падения метеорита, а также в слоях, не относящихся к 1908 году, шарики насчитываются единицами. В районе катастрофы в торфе, включающем слои 1908 года, наблюдается резкое увеличение количества шариков, что, по-видимому, связано с Тунгусским взрывом. При нанесении результатов опробования на карту получается картина, сходная с той, какую получил Флоренский в 1962 году: пробы с повышенной концентрацией шариков приурочены к широкой полосе, протянувшейся на северо-запад.

…И все же полной уверенности в том, что полученные шарики являются веществом Тунгусского метеорита, пока нет. Предстоит еще долгая кропотливая работа, прежде чем это будет доказано.

Как камень, брошенный в воду, дает расходящиеся круги, так и Тунгусская проблема начинает далеко выходить за пределы метеоритики. Необходимость разобраться в сущности Тунгусского феномена заставляет заняться вопросами, которые превращаются в самостоятельные темы для исследования. Детальное знакомство со свойствами космической пыли и закономерностями ее распределения на земной поверхности, познание процессов, происходящих в телах, внедряющихся с космической скоростью в нижние слои атмосферы, и достаточно ясное представление о строении и составе кометных тел помогут со временем разгадать тайну Тунгусской катастрофы.

Пока мы, к сожалению, можем строить только более или менее вероятные предположения о природе этого исключительного явления.