Тростинка на ветру

12

Март на исходе. Небо выше, синее, чем в феврале. Морозец по ночам за двадцать, а днем пригревает. Сыплются с крыш ядреные капли, неподатливо оседают сугробы, на белом снегу то там, то здесь темнеют проталины. В сумраке проталины, как черные горностаевые хвосты на воротнике маминого выходного пальто.

Варя бежит из больницы домой, под ногами хрустит ледок, ветер с реки бьет в лицо резкой свежестью. Варя не отворачивается: хлещи, бей по щекам — ничуть не больно, зато запах-то в ветре какой? Наш, деревенский — не сразу различишь, на чем он замешен. Вот напахнуло сухой соломой, будто кто-то невидимый вытолкнул все затычки в овине, набитом снопами, а вот потянуло откуда-то парным молоком, будто где-то корова пронесла свое отяжелевшее, сочащееся молоком, тугое-претугое вымя, а вот дунул порыв, и запахло, явственно запахло банным дымком. Так пахнет по всей деревне к вечеру по субботам. А может быть, и запахов-то никаких не было, просто Варе казалось все это. С приближением весны тоска по родной сторонке все чаще и чаще подступала к горлу, минутами хотелось плакать, назойливо возникали сценки из прошлой счастливой жизни: бабуля, папка с мамой, Надя — все вместе, за единым столом… Разговор, смех, веселье. А под окнами маячит долговязый Мишка Огурцов… Почему же все-таки нет обещанного письма? Неужели Мишка забыл ее, отринул на веки вечные?

В квартире на четвертом этаже все окна освещены. Выходит, все в сборе: и Надя и Валерий… Неужели и этот Висса приперся? И что в нем хорошего нашла Надя? Зачем ей надо, чтобы Варя обязательно сдружилась с ним? Неужели всерьез рассчитывает, что Висса будет желанен ей? А тот тоже хорош гусь! Ведь ясно же сказала: Мишка Огурцов завладел моим сердцем. Так нет, все-таки лезет: «Ва-ре-нька! Ва-ре-нька!» Ученый автомат: так и сыплет, так и сыплет мудреными словечками из книжек…

Варя своим ключиком открыла дверь, вошла в квартиру и попятилась к порогу от удивления. На середине прихожей с тряпкой в руках, с всклокоченными волосами, красный и потный, с голыми ногами, в засученных штанах до самых колен, стоял Валерий.

— Валер, ты чё это за уборку-то принялся? Хоть бы меня дождался. А Надя не пришла еще? — Варя быстро расстегнула пальто, скинула с плеч, повесила на вешалку, готовая сию же минуту помогать Валерию. Но когда она обернулась от вешалки, Валерий, приложив палец к губам, выразительно вращая глазами, кивал головой на дверь спальни. «Видно, поссорились, — догадалась Варя и улыбнулась — ненадолго! Надя хотя и вспыльчивая, но отходчивая. А Валера тем более… Славный муж Валера. Секретарь горкома, а не заносится, простой… Вон с тряпкой, с ведром», — подумала Варя.

— Варвара, не смей ему помогать! Когда заведешь собственного мужа, тогда и распоряжайся, — послышался Надин капризный голос из спальни.

Варя даже вздрогнула. Что это она? Неужели сестренка уже надоела ей? Чужого она не ест, все, что получает в больнице, все до копейки отдает.

— Капризуленька ты моя сладкая! Что ты? Что с тобой случилось? — останавливаясь возле двери в спальню, сказала Варя. Не раз уж так бывало: Надя раскапризничается, раскричится, а Варя к ней этак ласково: «Сестреночка моя, нянюшка моя золотая». Смотришь, а Надя уже не та, разговаривает, сама же над собой смеется: «Ну, и сумасбродная баба! Ну, стервоза!»

Варя хотела войти в спальню, приласкать сестру, успокоить, но та услышала ее шаги, закричала еще громче:

— Не смей входить! Оставьте меня в покое со своим Кондратьевым!

— «Со своим Кондратьевым»?! — повторила Варя и вся красная до корней волос повернулась к Валерию: — Валер, она что, в своем уме?

— Вполне, Варя. И более того: когда успокоится, поймет всю свою ужасную неправоту. — Валерий говорил без всякого надрыва, выжимая тряпку над ведром, скручивая ее в упругий жгут.

— «Ужасную неправоту»? Расскажи хоть, о чем идет речь? — Варя отошла от двери спальной, чувствуя, что сегодня ее обычный прием в отношении сестры не будет иметь успеха.

— О чем речь? О тебе, Тростинка, о тебе, — с усмешкой посматривая на Варю, спокойно сказал Валерий.

— Провинилась? — тревожно спросила Варя, и в глазах ее сверкнули мятежные огоньки.

— Ябеда ты! Ябедник, ябедник! — снова послышался крик Нади.

— Да перестань ты, Надюша! Варя сама все поймет, — раздражаясь, сказал Валерий.

Вдруг Надя вскочила с дивана, хлопнула дверью, чтобы не слышать того, что неизбежно должно было произойти.

— Понимаешь, Тростинка, вот уже под вечер тебе принесли письмо из деревни. Привез его шофер председателя колхоза, который вызван на какое-то совещание в область, — начал рассказывать Валерий.

— Шофер не назвался?

— Нет. Попросил только обязательно передать тебе письмо. Даже упрекнул почту: с попутчиком послали, чтобы не затеряли где-нибудь почтовики. С тем и ушел.

Надя схватила письмо, разорвала конверт и стала ругать какого-то Мишку Огурцова, который якобы встал поперек твоей дороги и во что бы то ни стало хочет вернуть тебя назад в деревню. И вот видишь, что стало с письмом? — Валерий извлек из кармана скомканный и разорванный на несколько частей лист бумаги и самодельный конверт. — И, как ты понимаешь, пришлось вмешаться мне. Письмо я выхватил из ее руки и сказал: что бы там ни было написано, от кого бы оно ни пришло, Надя не имеет права не отдать его тебе. Такая опека унизительна и вредна. Надя заговорила о своем: она в ответе за тебя, как старшая, она устроила тебя на курсы и не допустит, чтоб кто-нибудь из посторонних мешал тебе идти к цели… Ну вот, Тростинка, суть дела. А остальное ты сама видела и слышала…

Варя верила и не верила его словам: неужели Надя в самом деле до такой степени эгоистична и самоуверенна? Ведь, в конце концов, Варя самостоятельный человек, и ей недалеко уже до восемнадцати лет!

— А письмо разобрать можно? — спросила Варя.

— Попробуй. — Валерий подал ей скомканные клочья, Варя распрямила их на столе, соединяя по линиям разрыва. В глаза бросились крупные строчки, написанные знакомым до последней запятой округлым почерком Мишки Огурцова. Сердце сразу заколотилось сильными толчками, будто она только что совершила рекордный пробег.

«Варя-Варюша (так он называл ее, как старший, чуть ли не с первого класса, когда еще и сам-то не очень тверд был в произношении буквы “р”), ты что-то шипко зазналась? (“Узнаю Мишку! Ведь наверняка знает, что «шипко» вовсе не “шипко”, а “шибко”, а все-таки пишет”, — подумала Варя, и губы ее дрогнули в улыбке.) Два письма послали: ни ответа, ни привета. Был слух — ты не поступила. Провалили многие ребята: Лена Хвостова, Игорь Пронин, Эмма Иванкина и другие шкеты. Меня вызывали в военкомат. А в армию не взяли, оставили — косина глаз. Тебе, говорит майор, сам бог повелел прославить себя в народном хозяйстве. Возник у нас тут мировой план — объединиться в бригаду молодых механизаторов, поступить осенью на заочный сельскохозяйственного института и попробовать перевернуть судьбину в корне. Райком комсомола категорически “за”. Правление колхоза тоже. Согласна, нет? Отвечай. Желающих будет много, а все-таки ты с практикой. За битых двух небитых дают. Отвечай, не тяни.

Или тебя завлекли городские кавалеры на вечные времена? Тогда прощевай, попутного тебе ветра, Варя-Варюша. Михаил О.».

Варя дочитала письмо до конца, подняла голову и увидела широко открытые, спрашивающие глаза Валерия.

— Шофер не обещал снова зайти? — спросила Варя.

— Разговору не было. А что, срочное дело, Варя? — Валерий отбросил тряпку, озабоченно смотрел на девушку.

— Ну, как тебе сказать… срочное и важное. Хочешь, прочту? — Варя легкими движениями ладоней по столу старалась разгладить клочки письма.

— Прочти, если не секрет.

Варя, сдвигая клочки, прочитала Мишкино письмо. Пока она читала, лицо Валерия светлело и в черных глазах загорелись бегающие огоньки.

— Ах, какой парнишка! Молодец! Одно слово — молодец! Какое славное дело задумал! Ты скажи, Варя, скажи, откуда он такой взялся? Побольше бы нам таких ребят и в городе и на селе. Дела бы наши пошли еще лучше. — Валерий не скрывал своего восхищения Мишкой, руки его двигались, и он, не замечая того, что они после тряпки не очень чистые, увлеченно пятерней зачесывал свои отросшие волнистые волосы.

— Откуда взялся Мишка-то? Да он наш же, деревенский. Отец его, сколько помню, скотником работает, а мать — доярка. Оба трудяги! Медалями награждены, а может быть, уже и ордена имеют. Нынче в деревне, Валера, работающих людей ценят. — Варе приятно было, что Валерий, человек опытный, знающий партийный руководитель, так высоко оценивает Мишкино начинание.

— И правильно это, Варя. Село кормит и поит народ, и мы (наш город имею в виду) многое сейчас делаем, чтоб поддержать колхозы и совхозы.

— Святое это дело, Валера, — воскликнула Варя, словно загораясь от его слов.

И тут дверь спальни раскрылась и показалась Надя. Она была в модном халатике, в нарядных домашних туфлях, и на свежем лице ее, слегка лишь раскрасневшемся от подушки, не было и намека на только что пережитую истерику.

Стремительно, будто ничего не происходило пятью минутами раньше, она подошла к Варе, обняла ее, прижала к себе Варину голову, заговорила:

— Тростинка ты моя, неужели ты уедешь? Ну а я-то как? А Валера? Мы же без тебя… Не знаю… — Голос ее дрогнул, и она всхлипнула.

— Да ты чё, Надюш? Куда ты меня провожаешь? Отрезанный я теперь от деревни ломоть… Променяла я родительское дело… Сама не знаю, на что променяла… Бабушка агроном, мама с папкой аграрии. А кто я буду, одному богу известно… скорее всего городской фифочкой буду — на высоких каблуках, в штанах в обтяжку, в мужской рубашке под названием «батник», с распущенными грудями без бюстгальтера. — Варя разревелась откровенно, не сдерживаясь, вдруг испытывая от слез какое-то странное наслаждение.

— Ну, вот тебе на! Устроили сестрички концерт, прямо по первой программе! — обескураженно разводя руками и не зная, что можно в данном случае предпринять, сказал Валерий.

Он потоптался возле сестер, сидевших в обнимку, взял снова тряпку и ушел на кухню.

— Надумаете — приходите, сестрички, на помощь. Там за неделю грязной посуды накопилось — в грузовик не влезет. — Валерий обернулся от двери, все еще надеясь изменить настроение сестер, но они не шелохнулись, по-прежнему сидя в обнимку.

Когда минут через пять вышел Валерий с мусорным ведром, чтобы на площадке вытряхнуть его в мусоропровод, сестры сидели за столом друг против друга. Варя опустила голову и с понурым видом слушала Надю.

— Я тебе забыла сказать, Варюша: звонил Висса и очень приглашал тебя поехать завтра на экскурсию в какие-то исторические места. Их институт всем коллективом отправляется на поезде, но он думает ехать на собственной машине. Туда прекрасное шоссе. Он надеется, что ты не откажешься, и обещал попозднее вечером позвонить еще раз. — Надя, выжидая, что скажет Варя, пристально посмотрела на нее, и взгляд ее говорил: «Ну, поезжай, поезжай… Разве я тебе пожелаю плохое?..»

Но вместо ответа Варя вскочила и бросилась к Валерию, выхватывая у него мусорное ведро.

— Валер! Ну зачем ты так? Ведь ты все-таки не простой человек… Тебя в доме, как и в городе, все знают… Уж это слишком… Чеслово… Нам же с Надей будет от соседей стыдно…

— Вот он такой… принципиальный, — рассерженно глядя на Варю, втайне негодуя на нее за молчаливый отказ от приглашения Виссариона, сквозь зубы процедила Надя.

— Принципиальный, Надюша. Что верно, то верно. Спасибо тебе, Варя. Бережешь ты мой авторитет. — Валерий охотно уступил ведро Варе, весело крутанулся на пятке и, заметив, что Варя собирается уходить, жестом остановил ее.

— Братцы-сестры! Есть важное сообщение: сегодня в девять тридцать в зале горкома состоится встреча с московскими артистами кино. Пять мастеров! Имена не называю. Поразитесь наповал. Через сорок минут машина нас ждет у подъезда.

— Ой, ой! Бегу скорее вытряхивать мусор! — радостно закричала Варя.

Вскочила и Надя:

— Ну что же ты молчишь, Валерий! Бессовестный! Ведь надо же одеться! Такой случай!

И в квартире секретаря горкома Кондратьева началась такая беготня, какой тут, пожалуй, не было со дня новоселья.