Тростниковая свирель

Ласточка, дневная птица,

мышь летучая, касатка,

ищет место для ночевки,

ищет ветку — отдохнуть,

гнездышко — снести яичко.

Не нашла она местечка,

гнездышка — снести яичко.

Вот яичко золотое

в медное гнездо снесла

на военном корабле.

Тут господь затеял бурю,

сильный ветер, водоливень,

повалил гнездо на волны,

покатились яйца в море.

Раздобыл кусок железа,

щепку малую рябины.

Как добыл кусок железа,

щепку малую рябины,

кузнецу отнес железо,

сделать грабли попросил,

к ним рябиновые гвозди,

зубы медные к колодке.

Море стал грести граблями,

травы все загреб морские,

полжелтка нашел в пучине,

высоко забросил в небо,

полбелка нашел в пучине,

также в небеса забросил,

чтобы там луной сверкала.

Ехал старый Вяйнямёйни,

ехал юный Иоукамойни,

повстречались на дороге.

Тут дуга в дугу вцепилась,

перепутались оглобли,

все гужи переплелись.

Спорить начали в дороге:

«Кто из нас, из братьев, старше:

или старый Вяйнямёйни,

или юный Иоукамойни?»

Так ответил Вяйнямёйни:

«Я уже немало сделал,

много совершил деяний.

Мною выпаханы камни,

острова сотворены!»

Отвечает Иоукамойни:

«Эти воды мной налиты,

мной измерены моря!»

Я прошла по кромке тучи,

я прошла по краю неба,

на глаза шелка добыла,

нити золота на брови,

на голову — серебро.

В море я пошла купаться,

в море том уже купались.

Я пошла к другому морю,

к морю третьему пошла,

не купались в третьем • море.

Кофту бросила на иву,

юбку — на листву осины.

Скинула чулки на землю,

на березу — свое платье,

на песчаный берег — бусы,

все на галечник колечки,

с шеи крестик я сняла.

Тут пришла из лесу баба,

с Костяной горы блудница,

злой мужчина из чащобы,

вор из зарослей явился,

чтобы взять сорочку с ивы,

чтоб украсть с осины юбку,

чтобы платье снять с березы,

чтоб забрать с земли чулки,

с галечника взять колечки,

с берегов песчаных — бусы,

унести нательный крестик.

Я пошла домой в слезах,

на родимый двор в печали.

Был мой батюшка в амбаре,

мать сидела на ступеньках.

Батюшка спросил вначале

из-за материнских плеч:

«Ты о чем, малютка, плачешь,

младшая, о чем рыдаешь?»

Так я матери сказала:

«Вор из зарослей явился,

злой мужчина из чащобы,

баба из лесу пришла,

с Костяной горы блудница,

чтоб забрать мои колечки,

чтоб украсть нательный крестик,

унести мои платочки!»

Мать моя так отвечала:

«Ты не плачь, моя малютка,

ты пойди в амбар на горку,

платье лучшее надень,

чистое, на белый стан,

в церковь ты пойди цветочком,

в храм красавицей войди.

Будут все смотреть, любуясь:

«Если б мне девицу эту,

у груди ее держал бы,

на руках ее кормил бы,

изо рта кусочком лучшим!»

Я прошел пути чуть-чуть,

прошагал совсем немного,

повстречалась мне осина,

разветвившаяся на две.

Раз ударил топором.

Вскрикнула осина в голос:

«Из меня не выйдет лодки.

На ветвях сидела птица,

у корней змея гнездилась!»

Я прошел пути чуть-чуть,

прошагал совсем немного,

повстречалась мне сосна,

конда-дерево в зарубках,

начала вздыхать в печали:

«Из меня не выйдет лодки.

Вся кора моя в зарубках,

черви всю меня изъели!»

Я прошел пути чуть-чуть,

прошагал совсем немного,

вновь сосна мне повстречалась.

Раз ударил топором.

Так сосна в ответ сказала:

«Из меня родится лодка.

Не изъел меня жучок.

Не было змеи в кореньях,

птицы не было на ветках».

Начал я тесать челнок,

день тесал, другой тесал,

третий день тесать я начал.

Вот уже готова лодка,

на воду ее спустили.

Сели в лодку молодые,

старые на весла сели —

только головы тряслись.

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Нету радости в веселье,

не идут дела как надо,

потому что Вяйнямёйнен

мускулами не играет,

не показывает силу,

мышц своих не напрягает».

Молодежь грести садится,

налегали — весла гнулись,

проплывали мимо мысов,

огибали острова.

Вот пришли под крепость Суоми.

Мяса в крепости спросили,

в городе спросили рыбы.

Мяса в крепости не дали,

в городе не дали рыбы.

В небе маленькая тучка,

радуга сияет в небе,

в тучке — маленькая капля,

в капле — маленькая ламба,

лодка красная — в озерке,

маленький ребенок — в лодке.

Что там делает ребенок?

Лодку мастерит мальчишка,

делает корабль военный.

Был рабом я в землях Виро,

подневольным был слугою.

Мне за труд ячмень давали.

Я ячмень посеял в Руотси,

в пашню Виро бросил зерна,

на межу поляны Виро.

Не ходил смотреть посевы

шесть и семь недель, пожалуй,

две и три вдобавок ночи.

Наконец взглянуть решился:

в ячмене гулял барашек,

синерогий, среди поля.

Я принес домой барашка,

подстелил ему соломку.

Я кормил, поил барашка,

обихаживал, лелеял.

Взял я рожки у барана,

к кузнецу пошел в ковальню:

«Ты, кузнец, хороший мастер,

дело знающий работник,

ты вчера ковал и раньше,

поработай и сегодня,

выкуй ты мне кантелойне,

чтобы на войне играть,

чтоб на крепости звенеть.

Тут кузнец, хороший мастер,

выковал мне кантелойне,

малости лишь не хватило:

средней не было струны,

крайней лишь недоставало.

Я прошел пути немного,

прошагал дороги малость,

в роще девушку увидел,

кружевной подол заметил,

стал расспрашивать девицу:

«Дай мне, дева, своей пряди,

дай мне, слабая, свой волос».

Отвечала мне девица:

«Для чего ж девичьи пряди,

волос для чего от слабой?»

«В кантеле нужны мне струны.

Малости лишь не хватает:

не хватает крышки верхней».

Я прошел пути немного,

прошагал дороги малость,

вижу на лугу кривулю,

свилеватую березу.

Я отнес ее к калитке,

на пенек ее поставил,

стал обтесывать березу,

стал выстругивать кривую.

Вот и кантеле готово,

чтобы на войне играть,

чтоб на крепости звенеть.

Старцы и юнцы сыграли,

поиграли холостые,

все женатые герои,

поиграл и средний возраст.

В уголке слепой воскликнул,

в закутке сказал незрячий:

«Принесите кантелойне

в руки юноше слепому,

плохо видящему — в пальцы».

Коль незрячий заиграет,

если забренчит несчастный,

все мужчины, что есть в доме,

все они стоят без шапок,

звукам кантеле внимают,

слушают игру слепого,

горемычного бренчанье.

Женщины, что были в доме,

все в слезах стоят тихонько,

звукам кантеле внимают,

слушают игру слепого.

Все воздушные летуньи,

все сидят на нижних ветках,

звукам кантеле внимают.

Подплывают даже рыбы

звуки кантеле послушать.

Даже червяки из почвы

вылезают на поверхность

звуки кантеле послушать.

Голову разбил волчище,

ельниками пробегая,

быстро мчась по льду речному,

чтобы кантеле послушать,

с шеей толстою медведи,

быстроногие зайчишки

все сидят на коготочках,

звукам кантеле внимают,

слушают игру слепого,

горемычного бренчанье.

Матушка моя родная

много курочек растила,

лебедят большую стаю.

Усадила кур на жерди,

лебедей к реке пустила.

Прилетел внезапно ястреб,

налетел крылатый сокол,

прилетел, развеял стаю,

разбросал всех птиц крылатый.

Одного унес в Россию,

в Карьялу унес другого,

третьего оставил дома

батюшке на злое горе,

матушке на муки-слезы.

Тот, что брошен был в Россию,

превратился он в торговца,

тот, что в Карьялу заброшен,

в Калеву-героя вырос,

тот, что был оставлен дома,

из того поднялся Унто.

Калерво овес посеял

за дворами дома Унто,

Унтамо овца дурная

съела Калервы посевы.

Калервы собака злая

сожрала овечку Унто.

Унтамо стал угрожать

Калерво — родному брату.

Унтамо войну затеял,

пальцы рук он в драку бросил,

пальцы ног отправил в битву,

в бой метнул свои ладони,

Калервы весь род угробил.

Сын у Калервы остался,

сирота, качаться в люльке,

колыхаться в колыбели.

Мальчика куда девать нам?

Где найти ему погибель?

Бросим в полымя мальчонку,

тыщу привезем саней,

тридцать привезем возов,

сто охапок дров смолистых,

пней смолистых тридцать дровен,

чтобы сжечь того мальчишку.

Бросили мальчишку в пламя,

только он в огне не умер,

дым густой над ним поднялся,

опустился мрак кромешный.

Не горит в огне мальчишка.

Он сидит посередине,

кочергу в ручонке держит,

беды от огня считает,

злые пламени деянья.

Паренька куда девать нам?

Где найти ему погибель?

Положили его в бочку,

отнесли на волны моря,

уходя, не обернулись.

Пять недель-и шесть проходит,

посылают слуг на берег.

Нет, не умер в бочке мальчик,

не погиб парнишка в море.

Ловит он морскую рыбу,

окуней морских гоняет,

удочка в руках из меди,

леска на уде из шелка.

Паренька куда девать нам?

Где найти ему погибель?

Виселица ждет мальчишку.

Нет, повешенный не умер,

— на столбе рисует что-то.

Паренька куда девать нам?

Где найти ему погибель?

В пастухи отдали парня,

к кузнецу, хозяйке в слуги.

Кузнеца того хозяйка

испекла из камня хлебец,

из скалы соорудила,

сверху положила масла,

снизу обложила салом.

Посмотрел пастух на солнце:

час подходит подкрепиться,

худородному поесть.

Вытащил свой нож из ножен,

полоснул ножом по камню,

по скале ударил сталью.

«Ох, замшелая блудница!

Плачу о ноже отцовском —

станешь плакать по коровам,

по Белянке причитать,

по Чернушке горевать».

Сделал рог из кости Лауко,

из ноги Чернушки — дудку,

горн из Торстики хребтины.

По болоту шел, трубя,

по борам шагал, играя.

Дунул раз — сыграл красиво,

во второй раз — покрасивей.

Наиграл в прогон волков,

наиграл в загон медведей.

Тут кователя хозяйка

понесла воды коровам,

понесла телятам пойло:

волки там в большом прогоне,

там в большом хлеву медведи.

Тут кователя хозяйка

подоить коров присела,

начала доить корову —

впился волк в бедро хозяйке,

ухватил медведь за икры.

Жалкий парень Тууриккайнен,

выпестованный родимой,

выношенный девой Лаппи,

уплатить налог поехал,

уплатить налог за землю.

В церковь девушки спешили,

в синих платьях веселились,

шествовали в красных юбках.

Жалкий парень Тууриккайнен,

выпестованный родимой,

выношенный девой Лаппи,

стал упрашивать девицу,

улещать, увещевать:

«Сядь ко мне, девица, в сани,

мною сделанный возок,

сядь на ивовые вязки,

на плетеное сиденье».

Отвечала так девица:

«Пусть к тебе огонь садится,

пусть к тебе прострел присядет

на твои собачьи вязки,

на стоячие копылья».

Жалкий парень Тууриккайнен,

выпестованный родимой,

вынянченный девой Лаппи,

ехал, уплатив налоги,

уплатив налог за землю.

По льду озера он ехал,

по Неве скользил вдоль мыса.

Девушки идут из церкви,

в синих платьях поспешают,

в красных юбочках шагают.

Жалкий парень Тууриккайнен,

выпестованный родимой,

серебро им показал,

кошелек золотоустый,

ножички из серебра.

Прыгнула девица в сани,

словно лист сухой осины

или белка золотая.

Жалкий парень Тууриккайнен,

выпестованный родимой,

той рукой, что в рукавице,

он держал покрепче вожжи,

той же, что без рукавицы,

прижимал девице груди,

та нога, что в сапоге,

та на дне саней лежала,

что была без сапога,

та была под юбкой девы.

Спрашивают друг у друга:

«Из какой земли ты родом,

рода-племени какого?

Знаменитого ли рода,

знатного ль происхожденья?»

Так девица отвечала:

«Родом я из той земли,

я из племени того же,

из какого — Тууриккайнен».

Жалкий парень Тууриккайнен,

выпестованный родимой,

выношенный девой Лаппи,

нож свой вытащил из ножен,

в тот-же миг разрезал сбрую,

раскромсал гужи немедля,

на коня верхом уселся,

на широкий круп гнедого,

на его крестец мясистый.

Плача он домой приехал,

кинул шлем на стол в печали,

бросил сверху рукавицы,

головою в них уткнулся:

«Ой ты, матушка родная,

дорогая, золотая,

положи еду в котомку,

мне пора бежать отсюда,

прятаться от наказанья,

от постыдного позора».

Стала спрашивать старушка:

«Что плохого натворил ты?

Не убил ли человека,

мужа ты не утопил ли?»

Так на это он ответил:

«Не было б злодейством это,

коль убил бы человека,

утопил бы я героя».

«Может, конь твой обойден

на пути-дороге в церковь?

Может, обнесен ты чашей

на пирушке в кабаке?»

«Это не было б позором,

если б конь мой был обойден,

если б обнесен был чашей

на пирушке в кабаке».

«Может, девою осмеян,

опозорен ты девицей

на постели, на подушке?»

«Это было бы неплохо,

если бы сберег я деньги,

для родимой серебро!

Переспал с сестрой своею,

плакать девицу заставил».

Он чулки надел из шелка

на свои тугие икры,

сапоги надел из Саксы

на чулочки те из шелка,

натянул штаны на бедра

поверх сапогов из Саксы.

Так отправился он в бегство,

побежал от наказанья,

от постыдного позора.

Вымя Майрикки набухло,

до земли висит у Манну —

без хозяина коровы.

Жалкий парень Тууриттуйнен

видел, сидя в можжевеле:

все настилы в Суоми гнулись,

в Вийпури мосты скрипели,

когда стадо уводили,

бычий рык и мык коровий,

ржание коней он слышал,

в Олонце коров мычанье.

Увели не за долги,

не за подати в уплату,

не налогами за землю —

за дела его собачьи,

за шутовский брак позорный.

Остров поделен на части,

точно вымерено поле.

Неделеною осталась,

неизмеренной полоска.

Там кузнец остановился,

Илмаринта осмотрелся.

Целый год он ставит кузню,

год второй он строит горн, г

од мехи располагает.

Наконец поставил кузню,

наконец построил горн,

на места мехи поставил.

Ийвана, сын Койонена,

шапку золотом набил,

серебром наполнил шляпу

для фигурки золотой,

для серебряной невесты.

Приказал рабам трудиться,

слугам пламя раздувать.

Бедный раб мехи качает,

слуги пламя раздувают,

Ийвана — проворней прочих.

Ждет фигурку золотую,

ждет серебряную деву.

Из огня свинья выходит,

с золотой щетиной боров.

Вся семья его в восторге,

сам же Ийвана в испуге.

Ийвана, сын Койонена,

шапку золотом набил,

серебром наполнил шляпу.

Приказал рабам трудиться,

слугам пламя раздувать.

Бедный раб мехи качает,

слуги пламя раздувают,

Ийвана — проворней прочих.

Бык из пламени явился,

из огня золоторогий.

Вся семья его в восторге,

сам же Ийвана в испуге.

Ийвана, сын Койонена,

Ийвана, сам Койойне,

шапку золотом набил,

серебром наполнил шляпу.

Приказал рабам трудиться,

слугам пламя раздувать.

Бедный раб мехи качает,

слуги пламя раздувают.

Ийвана — проворней прочих.

Ждет фигурку золотую,

ждет серебряную деву.

Конь из пламени явился,

за конем возникли сани,

на санях девица с краю.

Вся семья его в испуге,

сам же Ийвана в восторге:

с ним фигурка золотая,

с ним серебряная дева.

Вот пошли они поспать,

стал с девицей говорить,

стал расспрашивать девицу.

С пнем гнилым так говорят,

так расспрашивают камень.

Ийвана, сын Койонена,

сам себе так отвечает:

«Юноша я разнесчастный.

Золотой хотел фигурки,

ждал серебряной невесты.

Золото, морозом дышит,

зябко мне от серебра.

Не желай, мой род, вовеки

Золотой себе фигурки,

той серебряной невесты,

как я, парень разнесчастный!

Золоту в мешочке место,

в кошелечке — серебру».

Сеяли ночами лен,

ночью сеяли, пахали,

лунной ночью очищали,

ночью в воду погружали,

ночью мяли и трепали,

колотили и стучали.

Братья невода вязали,

а сестрицы пряли пряжу.

Вот уже связали сети,

опустили, сети в воду,

не поймали рыбы той,

для которой их вязали,

для которой создавали,

серую поймали щуку,

распороли щуке брюхо,

гладкого сига достали,

распороли рыбе брюхо,

вытащили красноперку,

распороли рыбе брюхо,

там нашли клубочек красный,

размотали тот клубочек,

искра выпала оттуда

на морской на черный ил,

окуней амбар спалила,

замок у плотвы разбила,

у ершей дворец свалила,

развалила все дома,

обожгла мальчишек ноги,

груди у девиц ожгла.

Едет дальняя старуха,

в инее подол, оборы,

узелок платка во льду,

в изморози — кромка юбки,

ледяной котел в руке,

ледяной черпак в котле.

Льдом тебя я остужу,

инеем охоложу,

успокою боль твою.

Я купила бочку пива,

а другую бочку — меда,

солнце я пошла искать,

стала солнце нагонять.

Вот реку я повстречала.

Переправиться нельзя,

птицам не перелететь,

змеям не переползти.

Капнула немного пива,

меду я чуть-чуть плеснула —

надвое река распалась.

Я купила бочку пива,

а другую бочку меда,

солнце я пошла искать,

стала солнце нагонять.

На пути колодца встала:

перебраться невозможно,

птицам не перелететь,

змеям не переползти.

Капнула немного пива,

меду я чуть-чуть плеснула —

развалилась та колода.

Вот я гору повстречала:

перебраться невозможно,

птицам не перелететь,

змеям не переползти,

много их мужей удалых,

в Новом городе героев,

под горою истлевают.

Капнула немного пива,

меду я чуть-чуть плеснула:

надвое гора распалась,

чтобы птицы пролетели,

чтобы змеи проползли,

перебрались через гору.

Отпустили батрака,

отпустили, разрешили

побежать домой на святки,

побывать на пасхе дома.

Бросили раба, бедняжку,

в лед губами, лбом в сугроб,

голыми руками в стужу.

Проезжали три святых,

три архангела господних.

Душу взяли у раба,

увели ее на небо,

Унесли к блаженным душам.

Дверь из серебра открыли,

стул из серебра подали:

«Сядь сюда ты, раб, бедняжка.

Ты же вдоволь настоялся,

порученья исполняя!»

Поднесли бедняжке меду

в кружке, что из; серебра:

«Пей отсюда, раб, бедняжка.

Вдоволь ты воды попил,

в рабстве досыта напился,

приказанья выполняя!»

Проезжали три святых,

три архангела господних.

Опочил в пути хозяин.

Взяли душу господина,

увели ее на небо

унесли к несчастным душам.

Огненную дверь открыли,

огненный подали стул:

«Сядь сюда, хозяин жалкий.

Ты же вдоволь насиделся

на своем хозяйском месте!»

Дали огненную кружку.

Кружка змеями шипела,

ящерицами кишела,

огненной, смолой горела.

«Выпей-ка, хозяин жалкий.

Пива ты напился вдоволь

на своем хозяйском месте,

раб когда тебе служил!»

У святых спросил хозяин:

«Почему даете это?»

«Потому даем вот это,

что платил рабу ты скверно:

только полотном лежалым,

Так сказал рабу хозяин:

«Все бери, мой раб несчастный,

отплачу я лучшей мерой!»

Раб хозяину ответил:

«Не хочу теперь, хозяин.

Не платил ты на земле,

не платил в дому отцовском!»

Умерла у нас царица,

Королева Катарина.

Вышел Павел в государи,

стал владыкой господин.

Много написал указов,

полный ларчик извещений,

все бумаги в путь отправил.

Быстро двигались указы,

мчались черные повестки,

следом — прочие бумаги.

В Карьялу послал указы,

в Суоми скорбные повестки,

в Рауту срочные дела.

Неженатых взял вначале,

всех забрал женатых после,

батраков увел из дому.

Стали говорить девицы:

где ж теперь мужей достанем,

где же мы возьмем кормильцев?

На войну парней уводят,

на войну мужей с мечами,

под большое дуло пушки,

под железный зев мортиры,

к страшной пасти бомбомета.

Целовать их будет пушка,

будут гаркать бомбометы.

Смерть мужей — большая пушка.

Слезы льет лиса, рыдает,

под горою причитает,

чернобровая стенает:

«Где несчастный мой сыночек,

птенчик птицы исхудавшей?

На болоте ли, на суше,

или на широких водах,

мишурою у господ,

у попов воротниками,

шуб поповских рукавами?»

В школу я ушел из дому,

в край чужой пошел учиться,

тяжело учиться было,

нелегко ходить мне в школу.

Надо мной попы смеялись,

насмехался настоятель,

пономарь учил сурово,

выговаривал священник.

Почему попы смеялись,

насмехался настоятель,

пономарь учил сурово,

выговаривал священник?

Зарились глаза на Кирсти,

на поповскую служанку,

а не зарились на книгу,

не смотрели на страницу.

Возвратился я из школы,

убежал с того ученья.

Мать родимая сказала:

«Пять бы раз за это высечь,

наказать шесть раз за это.

Твой отец хотел мужчину,

ждал мужчину из мальчишки,

ничего не получилось,

нет мужчины из бедняги,

псиный царь из парня вышел,

родился пастух для куриц,

для небесных птиц хозяин,

для весенних зайцев пастырь,

гость непрошеный на свадьбу,

для гостей незваных царь».

Матери за то спасибо,

что дала бубенчик славный,

что дала мне колокольчик.

Я трясу его на свадьбах,

прихожу на них незваным.

Если петь я принимаюсь,

редко кто вокруг смеется,

чаще плакать начинают,

песенкам моим внимая,

неразумного напевам —

много лишнего кричу я,

создаю я много шума.

У воды девица плачет,

на тропинке причитает,

жалуется у колодца.

Так спросила мать девицу:

«Почему, родная, плачешь,

Иль свекровка обижает?»

«Не поэтому я плачу,

не поэтому рыдаю.

Для меня моя свекровка

словно мать моя родная».

У воды девица плачет,

на тропинке причитает,

жалуется у колодца.

Так спросил отец девицу,

так расспрашивать он начал:

«Почему, родная, плачешь,

младшая, о чем рыдаешь?

Или свекор обижает?»

«Для меня в дому мой свекор

как отец родимый дома».

У воды девица плачет,

на тропинке причитает.

Спрашивает брат сестрицу:

«Ты о чем, сестрица, плачешь,

или деверь обижает?»

«Не поэтому я плачу,

не поэтому рыдаю.

Для меня в дому мой деверь

словно брат, родимый дома».

У воды девица плачет,

Так сестра ее спросила:

«Ты о чем, сестрица, плачешь,

иль золовка обижает?»

«Не поэтому я плачу,

не поэтому рыдаю.

Для меня моя золовка

как сестра родная дома.

Муж меня мой обижает.

Волчьи зубы у него,

у него медвежье сердце».

Юноша, сыночек Лаури,

лыжи делает всю осень,

сани делает все лето,

зиму — лошадь ездовую,

лето брал овечье масло,

козий жир копил всю зиму,

маслом тем намазал лыжи,

жиром тем натер полозья.

В путь отправился на лыжах,

шел по землям, по болотам,

по нехоженым скользил,

лишь лесок пройти осталось,

лишь колок один остался.

Тут залаяла собака,

завизжал пушистохвостый:

«Лишь лесок пройти осталось,

лишь один колок остался».

Заскользил на лай собаки,

где визжал пушистохвостый,

посмотрел на пасть собаки,

на нос пса, который лаял:

весь в крови был рот собаки,

лающего нос был красный.

На суку увидел белку,

с белым пятнышком куницу.

Раз пальнул — попал пониже,

во второй — попал повыше,

выстрелил и в третий раз:

повалилась в снег добыча,

чистая в сугроб упала.

Снегом я обтер ружье,

хвойной веткою почистил,

можжевеловой погладил,

в руки взял тот мех пушистый,

положил его под мышку,

под рубашкою упрятал,

матери своей понес,

на руках меня носившей.

«Мех на что же мы потратим,

что мы купим на добычу?

Стоит сто рублей добыча,

целых двести, может, стоит.

Может быть, куплю я лошадь

иль военное седло?»

Мать на это отвечала:

«Твой отец пусть купит лошадь

и седло пусть покупает.

Ты же девушку сосватай!»

Юноша, сыночек Лаури,

матери повиновался,

на коня он сел, на Лаукки,

на мясистый круп широкий,

ехал берегом, трусил он,

ехал берегом песчаным,

к морю выехал большому,

девы в море том купались,

брошкогрудые плескались.

Из семи возьми стройнее,

из шести возьми получше,

из восьми — ту, что красивей.

Юноша, сыночек Лаури,

подхватил одну девицу,

подхватил, привез домой.

Хитрая свекровь и злая

принесла ей кружку ржи,

принесла в двухобручовой,

попросила намолоть.

Начала молоть девица,

жернов-камень завертела —

куковала ручка камня,

верхник жемчугом звенел,

нижник щебетал овсянкой.

Хитрая свекровь и злая

в избу будто вихрь влетела,

руку сунула в муку,

зерна целые нашла.

Хитрая свекровь и злая

ворвалась в избу жилую:

«Лаури, сын ты мой, сыночек,

матери совет послушай,

золотой возьми топорик,

свой серебряный возьми,

в золотом бору сруби

можжевельник золотой,

поучи свою невесту,

суженую поучи».

Юноша, сынок тот Лаури,

не послушался родимой,

хлеба он ломоть отрезал,

маслом хорошо намазал:

«Вот поешь, чтоб отдохнуть,

чтобы дух перевести!»

Дева Саари, дочь из Турку,

Турку ладная невеста,

дева с бусами на шее,

на краю моста сидела,

то смеялась, то грустила,

то расчесывала пряди,

то завязывала кенги,

то подвязки поправляла,

суженого ожидала,

нареченного ждала.

Показался муж из моря,

золотой, золоторотый,

вышел в шапке золотой,

в рукавицах золотых,

с золотым идет подарком.

Стал упрашивать невесту,

уговаривать девицу:

«За меня пойдешь ли замуж?

Сто коров ты будешь холить,

тысячу доить ты будешь

и привязывать десяток!»

Отвечала так девица:

«Что за это дашь в награду?»

Отвечал жених девице:

«Радость в первую неделю,

слезы горькие — навеки!»

Так девица отвечала:

«Мать того мне не желала,

на полу рожая в бане

на соломенной подстилке,

на полове, на мякине».

Показался муж из моря,

земляной, землеголовый,

вышел в шапке земляной,

с земляным идет подарком.

Стал упрашивать невесту,

уговаривать девицу:

«За меня пойдешь ли замуж,

чтоб одну доить корову?»

Отвечала так девица:

«Что за это дашь в награду?»

Отвечал жених невесте:

«Слезы в первую неделю,

радость дам потом — навеки!»

«Мать мне этого желала,

на полу рожая в бане

на соломенной подстилке,

на полове, на мякине».

Просит Аннукка-девица,

умоляет русских в лодке:

«В лодочку меня возьми

ты, гребец в рубахе красной!»

Этот русский, чужанин,

плыл по морю, по реке,

по реке Неве вдоль мыса.

Батюшка сошел на берег,

к пристани отец спустился,

чтобы лошадь напоить.

«Выкупи меня, отец!»

«Чем же выкуплю тебя?»

«У тебя есть конь военный,

полцены его уплатишь,

выкупишь меня отсюда».

Так отец мне отвечал:

«Откажусь скорей от дочки,

чем с конем своим расстанусь».

Этот русский, чужанин,

загребает, поспешает.

Братец на берег сошел.

«Выкупи меня, мой братец!»

«Чем же выкуплю тебя?»

«У тебя есть челн военный

половину уплатить,

выкупить меня отсюда».

«Я скорей с сестрой расстанусь,

чем с челном своим военным».

Матушка сошла на берег,

чтоб корову напоить.

Просит Аннукка-девица:

«Выкупи меня, родная,

из челна у чужанина,

у гребца в рубахе красной!»

«Чем же выкуплю тебя?»

«Яловая есть корова,

ею выкупишь меня,

половину ты уплатишь,

выкупишь меня отсюда».

«Я скорей расстанусь с дочкой,

чем с коровою своею».

На берег сестра сошла.

Просит Аннукка-девица

из челна у чужанина,

у гребца в рубахе красной:

«Выкупи меня отсюда!»

«Чем же выкуплю тебя?»

«У тебя ягненок синий,

им ты выкупишь меня,

половину им уплатишь,

выкупишь меня отсюда».

«Я скорей с сестрой расстанусь,

чем с ягненком своим синим».

Просит Аннукка-девица:

«Пусть отцовский конь военный

на дороге околеет,

на пути в разгар сраженья,

пусть челнок военный брата

на волне перевернется,

на воде в разгар сраженья,

яловая пусть корова

матери моей родимой

молоко прольет на землю

в пору лучшую доенья,

пусть сестры ягненок синий

всю обронит шерсть на землю

в пору шерсти, в пору стрижки».

Собирала братца в путь,

собирала, обувала,

думала: он едет в город,

привезет и мне гостинец.

В город он и не поехал,

а пошел он женихаться,

за невестой, пес, пошел.

Плача он домой вернулся:

«Не хотят девицы замуж.

Много у меня сестер,

много надобно рубашек,

поясочков — еще больше».

Думу матери надуло,

подсказал сорочий разум:

дочек уведу на море,

унесу девиц к колодцу.

Старшая сказала дочка,

молвил первенец родимой:

«Подожди-ка, подожди-ка,

хватишься еще девчонок,

коль не ранее, так летом,

летом спешных дел немало!»

К матери пришла невестка,

ткать поставили невестку.

Ткать не может мать — устала.

Ткать невестка не умеет.

Ждет неделю полотно,

ждет неделю, ждет другую,

ждет она уже и третью.

Полотно заговорило,

стала жаловаться ткань,

так промолвила, сказала:

«И меня снесите к морю,

и меня к колодцу бросьте.

Там меня доткет деревня,

там прохожие расстелют

на рубашки для попов,

для дьячков на всю семью,

для деревни на портянки».

Думу матери надуло,

на морской взбежала камень,

на морском стучала камне:

«Возвращайтесь, мои дочки,

полотна вы мне натките!»

Старшая сказала дочка,

молвил первенец родимой:

«Разве я не говорила,

хватишься еще девчонок,

чтоб наткали полотна!»

Матушка меня растила,

я ж себя лишь веселила,

родила меня родная,

сердце родила сама я.

Мать лелеяла меня,

я лелеяла лишь кудри.

Кудри выросли мои,

стали пышны и красивы,

волос пышный, прядь густая,

волосы не в меру длинны,

слишком длинны,

слишком толсты,

застревал отцовский гребень,

завязала щетка старой,

не брала расческа брата.

В Виро братец мой поехал,

чтобы уплатить налоги,

деньги уплатить за землю.

Задержался брат надолго,

долго оставался в Виро,

в городе он задержался,

задержали вина Виро,

вина Виро не пускали,

вина Виро, булки Саксы,

Швеции хмельное пиво,

Саксы сладкие напитки.

Наконец вернулся братец,

деньги уплатив за землю,

уплатив налоги в Виро.

Он привез оттуда гребень,

гребешок из серебра.

На морской пошла я камень,

встала на скалу морскую,

я расчесывала пряди,

волосы свои чесала.

Ускользнул мой гребень в море,

в воду сорвалась расческа.

Взять ее я наклонилась,

посмотреть ее решилась.

В глубину ушла на сажень,

на две сажени в пучину.

Зацепили бусы меч,

ухватил клинок мой крестик.

Принесла домой тот меч,

брату отнесла клинок,

подала ему я в руку.

Прибежал народ смотреть,

говорят в деревне бабы,

говорят мои соседки:

«Этот меч с войны доставлен,

приведен сюда из битвы».

Говорила я на это:

«Не с войны клинок доставлен,

приведен не из сраженья,

этот меч добыт из моря,

взят клинок со дна потока».

Мать богатого хотела,

денежного ждал отец —

я хотела в жены к солнцу.

Сватать из богатых шли,

шли из денежных ко мне,

приходили сватать с неба.

Я у солнца побывала.

Было в Пяйвёле тепло,

был красив жених мой — солнце.

Мать в богатство продала —

рассердилась я на мать,

рассердилась, прогневилась,

прилетела птицей к ней,

в сад отцовский прилетела,

там я пела и звенела:

были пальцы мои звонки,

были руки мои тонки,

ими я белье стирала,

ими я месила тесто.

Мать заплакала тогда лишь:

«Поступила я так глупо,

я решила очень плохо,

замуж выдала малютку,

тихую мою дочурку.

Устает моя малютка,

руки, плечи устают».

Шла стирать я на болото,

полоскать белье пошла.

Вижу кочку на болоте,

а на кочке той избушку.

Постучала в дверь избушки,

по стрехе поколотила.

Вышла девушка оттуда:

на ладони чашка с маслом,

а под мышкою — лепешка.

Вон мой братец показался:

голова видна над горкой,

ноги под горой мелькают.

Сапоги на них из Саксы,

на коне из Руотси скачет.

Кнут из Руотси в рукавицах,

рукавицы те из Руотси.

Что же подарю я брату?

Дам холщовую рубашку,

полотняную сорочку,

со стреху длиной портянки.

Что же братец мне подарит,

даст какие мне гостинцы?

Даст он мне гостинец — гуся.

Положу куда я гуся?

Отнесу его в коровник.

Замычат мои коровы.

Положу куда я гуся?

Отнесу его в конюшню.

Ржать начнут мои лошадки.

Положу куда я гуся?

Отнесу его в овчарню.

Примутся овечки блеять.

Положу куда я гуся?

Отнесу его в свинарник.

Примутся все свиньи хрюкать.

Положу куда я гуся?

Отнесу его во двор,

чтоб его петух увидел,

чтоб заметила сорока,

птица черная признала.

А петух и не услышал,

не заметила сорока,

птице черной не до гуся.

Убежал тут мой гусенок,

я искать его пустилась.

Я прошла пути немного,

прошагала я маленько.

Повстречала пастухов:

«Здесь мой гусь, не пролетал ли?»

Я прошла пути немного,

прошагала я маленько.

Пахарей я повстречала:

«Пахари, мои вы братья,

здесь мой гусь, не пролетал ли?»

Я прошла пути немного,

прошагала я маленько.

У реки белье стирали.

«Здесь мой гусь не пролетал ли?

«А была ль какая метка?»

«Звездочка на лбу у гуся,

на его головке — солнце,

золотая рябь на зобе,

медные у гуся лапки.

Он крылом воды касался,

а другим касался неба».

«Улетел твой гусь далеко,

на большое море в Суоми,

на простор волны широкой».

Я прошла пути немного,

прошагала я чуточек,

стадо в вереске нашла,

стадо обратила в церковь,

пастухи попами стали,

дьяками — сторожевые псы.

Поднялась сама на церковь,

вижу горы, вижу запад,

море Ладогу я вижу,

вижу половину Похьи,

лодка там плывет по морю,

движется корабль военный,

строить начала катки,

пристань строить принялась.

«Новый челн, сюда плыви,

правь сюда, корабль военный,

на готовые катки,

на построенную пристань!»

Новый челн сюда приплыл,

тут пристал корабль военный

на готовые катки,

на построенную пристань.

Говорит из лодки парень,

предлагает из челна:

«Ты сойди, девица, в лодку,

на корабль, что мной построен!»

Так ему в ответ сказала:

«Я ношу из камня кенги,

я ношу стальную обувь,

проломлю у лодки днище,

дно осиновой ладьи».

Так мне парень отвечает:

«Их немало, дней, у лета,

их у осени в достатке,

чтобы дыры залатать,

чтобы наложить заплаты».

Суженого шлю за рыбой,

милого за окунями.

Дорогой пришел без рыбы,

суженый без окуней.

На плечо взяла я сети,

к грудям грузила прижала,

к островам плыла, к мысочкам,

всюду рыбы наловила,

у мысков гольцов поймала.

Рыбу кинула в котел,

рыбы той сама поела,

старому отцу дала.

Кости все в кошель сложила,

все остатки в горсти сжала,

мужу отнесла поесть.

Суженый мой ест и хвалит:

«Хорошо поесть и это

неудачливому мужу,

невезучему мужчине».

Для медвяной сладкой бани

наносила дров медовых,

нанесла воды медвяной

из медвяных родников,

изготовила медвяных

веников с берез медовых,

там попарилась досыта,

вдоволь полила воды,

старого отца помыла.

Натопила баню едко

очень едкими дровами,

едкий веничек связала

из ветвей из самых едких.

Суженого пригласила.

Посмотреть потом явилась,

что там делает мой милый:

он сидит, ботинки шьет.

«Для кого ж ты шьешь ботинки?»

«Ну кому ж, как не тебе,

не тебе, моей хорошей!»

В пастухах была ребенком,

я пасла овечье стадо,

обходилась без свирели,

не имела кантелойне,

в три рожка тогда играла,

в деревянный, костяной,

в тростниковую свирель.

Слушал в кузнице кователь,

сын кователя в сенях,

молоток из рук сорвался,

вниз торчком упали клещи,

родился в том месте остров,

на том острове — лужайка,

на лужайке этой — дева.

На лужок попы явились,

господа пришли толпою

эту курочку увидеть,

этот колобок сосватать.

Не увлечь меня, девицу,

побрякушкой, безделушкой,

к батраку не сяду в сани,

нужен мне в сукно одетый,

нужен мне в сапог обутый,

по душе мне кучерявый.

Он пришел, кого хотела,

тот, кого и ожидала,

получила дева мужа,

работящего супруга,

жениха, что всех нежнее.

Братцу девушку искала,

суженую — золотому,

при луне, при свете солнца,

при дневном, при ярком свете.

Деву в роще увидала,

на лугу — подол красивый.

Деву спрашивать я стала,

уговаривать девицу:

«Выходи за брата замуж!»

Отвечала так девица:

«Кто же он, твой милый братец?»

«Пахарь он, мой милый братец,

сеятель — мой золотой!»

Отвечала так девица:

«Пахаря женой не стану:

бок у пахаря холодный,

отдохнуть нельзя под боком,

полежать у подбородка».

Братцу девушку искала,

суженую — золотому,

при луне, при свете солнца,

при дневном, при ярком свете.

Деву в роще увидала,

на лугу — подол красивый.

Деву спрашивать я стала,

уговаривать девицу:

«Выходи за братца замуж!»

Отвечала так девица:

«Кто же он, твой милый братец?»

«Он кузнец, мой милый братец!»

Отвечала так девица:

«Кузнеца женой не стану,

в копоти его рубаха».

Братцу девушку искала,

суженую — золотому,

при луне, при ярком свете.

Деву в роще увидала,

на лугу — подол красивый.

Деву спрашивать я стала,

уговаривать девицу:

«Выходи за брата замуж!»

Отвечала так девица:

«Кто же он, твой милый братец?»

«Вором стал мой милый братец».

За него пошла девица:

у него чиста рубаха,

можно полежать под боком,

можно там пожить, под мышкой,

под скулою обогреться.

Приходи, мой братец, в гости

на куриных два яйца,

на восемь моих лепешек

и на девять бочек с маслом,

на десяток на блинов.

Братец мой поел, напился.

Уложила братца спать.

Ночью конь пропал у брата.

Батраков искать послала —

дерево с дуплом искали.

Позвала искать служанок —

те искали дуб на бёрдо.

Я сама искать пошла,

взяв с собою трех собак,

шерстохвостых пять и шесть.

Шли собаки по болоту,

по холмам сама шагала,

на большую гору встала,

на высокую вершину,

на огромный встала камень,

слушала я и смотрела,

вот услышала бубенчик,

колокольчика бренчанье

на поповских на бобах.

Был он у скирды ячменной,

у господского омета.

Зануздала я коня

золотыми удилами

и серебряной уздечкой.

На коне я поскакала

по песчаным берегам.

Мне в глаза летел песок,

брызгала вода на грудь.

Это что там ткет девица?

Тку я ткани золотые,

тку серебряные сукна.

Порвалась нить золотая

и серебряная нитка,

начала девица плакать.

«Ты не плачь, не плачь, девица,

принесет тебе твой братец,

принесет нить золотую

и серебряную нитку,

принесет тебе ботинки,

принесет тебе сапожки.

Вот уже идет твой братец,

голова видна за горкой,

шаг его под горкой слышен.

На коне он едет шведском,

шведский хлыстик в рукавицах.

«Что мне братец мой несет?»

«Гуся я несу в гостинцы».

Что я брату дам за это?

Полотняную рубашку,

полевого льна сорочку,

дам на всю стреху портянки,

дам штаны длиннее вдвое,

вот что братцу я отдам.

Гусь от братца убежал.

Я пошла его искать.

Я откармливала долго,

долго борова растила.

Лето варевом кормила,

зиму — месивом пшеничным.

Вырос боров настоящий,

выросла свинья огромной.

Заколоть приходит время.

С неба тут старик явился,

чтобы заколоть свинью,

чтобы борова убить,

с золотой, в руке дубинкой,

с рычагом из серебра,

с молотом большим из меди.

Рыло боров повернул,

глянул он, хвостом вращая.

Потерпи немного, чушка.

Ты в земле не будешь рыться

через лето, через год.

Рыть не будешь берег речки,

берег брани, берег ссоры.

Как озера льдом затянет,

как замерзнут эти плесы,

запрягут гнедого в сани,

запрягут вперед кобылку,

лошади навозят дров,

жеребцы жердей притащат.

Привезут дрова из леса,

будут борова палить.

Слышал диво, видел диво,

побывал однажды в Хяме:

боров с шашкой на боку,

роется казак в земле.

Это чудо и не чудо,

диво-дивное — не диво.

Чудеса чудесней слышал,

видел диво подивнее:

есть овца, несет яички,

курочка ягнят приносит.

Чудеса чудесней слышал,

видел диво подивнее:

щука гложет ствол осины,

заяц ест морскую тину.

В Хяме отелился бык,

белого принес теленка,

белоногого бычка.

Не велик бычок, не мал,

он телок обыкновенный:

если в Вийпури продать,

можно получить сто марок,

марок тысячу, не меньше.