Трость с секретом

– Мне приятно, что вы со мной. При мысли о том, что мне придется остаться одной в доме, где произошло столько страшного, меня мороз по коже подирает. Я соберу самые необходимые вещи, закрою дом и поеду ночевать к подруге в Лодзь. А заодно подвезу и вас.

– Домработницы у вас нет?

– Есть, приходящая. Живет в соседней деревне, по утрам приходит, убирает в квартире и варит обед. Ужин я готовлю сама.

– А соседи?

– Вы спрашиваете, как поручик Пакула. Конечно, легче всего допустить, что это был акт мести одного из соседей, раз из квартиры ничего не пропало. Я, во всяком случае, никакой пропажи не заметила.

– У вашего мужа были враги?

– А у кого их нет? Вам ведь кто-нибудь тоже враг, однако же вы никого не намереваетесь убить. Мой муж не дружил с соседями, мы с ними просто не общались. Муж особенно не любил Гневковского, его дом рядом с нашим.

– Гневковский? – Фамилия показалась Генрику знакомой. – Уж не антиквар ли он? Если мне не изменяет память, он поддерживал деловые отношения с Рикертом.

– Он коллекционирует старинный фарфор и стекло. Когда-то они с мужем очень дружили. Он-то и пробудил в муже интерес к антикварным вещам, научил их распознавать и оценивать. Но у мужа не было собирательской жилки. Он начал торговать старинными вещами, из-за чего рассорился с Гневковским. А потом они стали врагами. Гневковский, пользовавшийся среди коллекционеров большим авторитетом, вредил мужу где только мог. Например, он насплетничал в лодзинском антиквариате, что некоторые веши, сдаваемые мужем на комиссию, сомнительного происхождения. С тех пор мой муж прибегал к помощи Рикерта, если хотел что-нибудь продать.

– Вы это сообщили следователю?

– Да. Но след не здесь. Гневковский не любил мужа, мешал ему в делах, но подозревать его бессмысленно. Страшно милый старик! Если уж на то пошло, то из них двоих на убийство скорее был способен мой муж. Он ненавидел Гневковского лютой ненавистью…

Она внезапно замолчала.

– Вы знаете убийцу вашего мужа, – уверенно проговорил Генрик.

Пани Бутылло отрицательно покачала головой. Затем снова заговорила:

– Я подозреваю только одного человека. Я была у него сегодня, после разговора с вами. Он объяснил мне все, ответил на все мои вопросы, хотя…

– Говорите же!..

– Нет! – решительно произнесла она. – Если он невиновен, нечего его и впутывать. Если же он виновен, я скоро узнаю об этом.

Видя, что ей не хочется говорить, он не стал ее выспрашивать. Но одного вопроса не задать не мог:

– А моя тросточка? Она имеет отношение к делу? Ваш муж не хотел мне сказать, от кого он ее получил.

– Право же, пока я не знаю ничего конкретного. Они подъехали к дому Бутылло.

– В половине первого ночи я подошла к дому, – начала она рассказ. – Идя по дорожке через сад, я сквозь ставни заметила свет в комнате. Двери были открыты, но я не удивилась: муж знал, когда примерно я вернусь домой. Да и вообще у нас не было привычки запирать двери. Дом расположен в глубине сада, чужие к нам не заглядывают… – Пани Бутылло открыла двери и провела Генрика в комнату.

– Здесь, – сказала она шепотом. – Вот я точно так же вошла и сразу увидела лежащее у камина тело. В первый момент я остолбенела, но потом узнала мужа и бросилась к нему. Дотронулась до руки, она была холодной.

Она зажгла в комнате свет. Стоя рядом с Генриком, пани Бутылло с ужасом глядела на ковер перед камином.

– Нет, следов крови уже нет. – Потом, словно выйдя из оцепенения, она указала Генрику на кресло. – Пойду заварю кофе покрепче, он нас взбодрит. – И вышла.

Генрик закурил сигарету и представил себя на месте следователя. На ковре у камина лежит труп Бутылло, а рядом стоит насмерть перепуганная его жена. На что нужно обратить внимание? Какие задавать вопросы?

Пани Бутылло вошла с подносом. Кофе еще дымился.

– К сожалению, мы можем выпить кофе только здесь. Домик у нас очень маленький. Комната, где сидим мы, спальня и кухня.

– А вы не запомнили, о чем вас прежде всего спросил следователь? – спросил Генрик.

– Мой муж держал в руке обгоревшую спичку. Пакула сделал вывод, что убийца закурил, а спичку нарочно бросил на ковер. Очевидно, убийца знал, что муж был педантичен и очень бережно относился к своим вещам. Муж сразу нагнулся за спичкой, и тогда убийца…

– Ударил его штыком в спину, – докончил Генрик.

– Муж не курил, а в пепельнице нашли небольшое количество пепла. Я тоже не курю. Милиция пришла к выводу, что преступление произошло вскоре после прихода убийцы. Если бы он долго оставался в комнате, пепла наверняка было бы больше. Да и окурки бы остались… Он убил мужа, потом вытащил штык из раны и выбежал на улицу, оставив в комнате свет. Штык бросил в кусты и вышел на шоссе. Сразу за шоссе начинается лес… Или преспокойно пошел на трамвайную остановку и уехал на трамвае…

– Вам показывали штык?

– Конечно. Милиция спрашивала, не видела ли я у нас в доме или у соседей чего-нибудь подобного. Это был обычный немецкий штык. После войны я ни у кого такого не видела.

Они выпили кофе. Генрик снова закурил, а она попросила:

– Прошу вас, выполните ваше обещание и объясните, что именно в поведении моего мужа показалось вам странным.

Он рассказал ей о человеке, выдавшем себя за Рикерта.

– Это был пан Бутылло. Я узнал его сразу, как только пришел к вам. Ваш муж что-то искал в квартире Рикерта, но, очевидно, так и не нашел. Услыхав от меня о записной книжке Рикерта, он тотчас поехал к его сестре. Вы догадываетесь, зачем?

– Понятия не имею, в свои дела он меня не посвящал.

– У сестры Рикерта он пробыл очень недолго. Во сколько он вернулся домой?!

– Милиция установила, что он вернулся в половине одиннадцатого: соседи видели, как в это время наш желтый «вартбург» въехал в ворота. Кстати, видел и Гневковский, который совершал свой вечерний моцион.

– Пан Бутылло приехал один?

– Гневковский видел в машине только моего мужа.

– В шестом часу он вышел от Рикерта и лишь в половине одиннадцатого вернулся домой. Из Лодзи сюда езды меньше получаса. Где же он был все это время?

– Не знаю.

Генрик начал рассуждать вслух:

– Существует три возможности. Первая: убийца – кто-то из местных жителей. Вторая: убийца приехал сразу же после вашего мужа. Третья: убийца приехал раньше, чем ваш муж, и ждал его на шоссе или в саду. Не был ли замечен какой-нибудь посторонний, крутившийся возле вашего дома?

– Милиция информировала меня не обо всем, хотя и в этом направлении наверняка велись поиски. Я ничего не знаю.

– Хуже всего то, что нам неизвестны мотивы убийства. Поэтому оно кажется таким сложным.

Пани Бутылло взглянула на часы.

– Уже девятый, – сказала она. – Уложу вещи, и вернемся в Лодзь.

Генрик поднялся с дивана.

– А я загляну к вашему соседу пану Гневковскому. Думаю, что время для визита не слишком позднее, раз он в половине одиннадцатого делает моцион.

Пани Бутылло объяснила Генрику, как пройти к Гневковскому, и он, помахивая тросточкой, вышел из дома.

Пройдя шагов сорок в сторону трамвайной остановки, он очутился перед калиткой небольшого сада. За деревьями виднелся дом больше «виллы» Бутылло. Во всех окнах горел свет. Калитка была открыта.

Дверь отворил маленький старичок с седой бородой. Генрик показал удостоверение журналиста. Старик не скрывал своей радости. Но радость эта была вызвана отнюдь не появлением самого журналиста – Гневковский откровенно признался, что газет не читает, – а видом тросточки в его руках.

– Красивая вещь, изумительно красивая! – восторгался он. Взял Генрика под руку и ввел его в ярко освещенную комнату. Тут он отобрал у Генрика тросточку и принялся разглядывать ее со всех сторон.

– Старинной работы вещь, сразу видно! Палисандр я чую за версту.

Комната была довольно большая. Вдоль стен выстроились застекленные шкафы с десятками полочек, уставленных множеством чашечек, блюдец, вазочек и рюмок. Чашки и рюмки переливались самыми разными красками: золотой, желтой, голубой, рубиновой. Стены комнаты, казалось, были утыканы драгоценными камнями.

– Где вам удалось разыскать такое чудо? – спросил Гневковский, не отрывая глаз от трости.

– Купил в комиссионке. Дерните посильнее, – посоветовал Генрик, видя, как Гневковский тщетно пытается отвинтить ручку.

Гневковский дернул за набалдашник и вытащил штык.

– Потрясающе! Изумительно! – Восторгам старика не было конца.

Генрик деликатно отобрал у него трость и вложил штык в ножны.

– Я вижу, вы разбираетесь в тросточках, – заметил он. – Не сможете ли помочь мне в поисках ее предыдущего владельца?

– Но ведь вы купили эту вещицу в комиссионке! Там наверняка знают, кто сдал ее на комиссию.

– В магазин ее сдал мистер Рикерт. Он, к несчастью, погиб. Но у кого купил ее Рикерт?

– Не знаю. Трости не мой профиль. – Старичок сокрушенно покачал головой. – Но, должен признать, ваша тросточка красива. Удивительно красива. Сколько вы за нее заплатили?

– Пятьсот злотых.

– Можете считать, что вам ее подарили.

В комнату вошла светловолосая девочка с косичками.

– Дедушка! Мама спрашивает, что ты будешь есть на ужин. Старик отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. Девочка обиженно надулась и выбежала из комнаты. Гневковский взглянул Генрику в глаза.

– Вы пришли ко мне по поводу этой трости?

– Нет, просто пришлось к слову. Я репортер и пришел расспросить об обстоятельствах загадочной смерти вашего соседа Бутылло.

Старичок казался явно озадаченным. И снова Генрик ошибся: Гневковского привел в смущение вовсе не его вопрос – просто старичок не знал, где посадить гостя, и беспомощно озирался в поисках стула.

– Может быть, присядем сюда? – предложил он, указывая Генрику на два пуфика. Кроме них в комнате стояло только старинное бюро в стиле ампир.

– Что вы думаете о смерти Бутылло? – спросил Генрик. Тот пожал плечами.

– Несомненно, это очень печальная история. Мне не нравился Бутылло. Честно говоря, я его терпеть не мог. Он торговал старинными вещами и неплохо на этом зарабатывал.

– По-вашему, в его поведении было нечто предосудительное? Старик покраснел и заговорил быстро и сердито:

– Видите ли, коллекционирование порождается любовью к вещам старинным и прекрасным. Можно предаваться любви, в этом нет ничего плохого. Можно даже менять любовников, как перчатки, иметь их десять сразу. Но торговать любовью, покупать у одного и продавать другому – это, извините меня, сутенерство. Особенно отвратительно, когда сам ты этой любви не чувствуешь. Бывают некоторые коллекционеры, которые приобретут какую-нибудь редкость, подержат у себя немного, полюбуются ею, а потом продают, иногда даже с выгодой, но только потому, что имеют в виду покупку еще более красивой вещи. Их я понять могу. Я знаю также, что иногда приходится расставаться со своими коллекциями, когда нас вынуждает к такому шагу тяжелое материальное положение или внезапно возникшее новое увлечение. Но хладнокровно спекулировать редкостями и этим зарабатывать на жизнь омерзительно.

Теперь Генрику стало ясно, почему о дружеских отношениях между Бутылло и Гневковским не могло быть и речи – между Бутылло, который торговал старинными вещами, но в доме их не имел, и Гневковским, вся жизнь которого прошла в собирании коллекции фарфора и стекла, стоящей сейчас на полочках шкафов и сервантов.

– Чтобы собирать, нужно, наверное, иметь много денег, – заметил Генрик, оглядывая комнату. – Хорошая фарфоровая чашка стоит триста, а то и все пятьсот злотых.

Щеки старика опять порозовели. Однако на этот раз причина была другой.

– Абсолютно справедливо, уважаемый, – начал он. – Я начинал на пустом месте, буквально с одной чашки. Откладывая каждый грош, хотя тогда я был скромным учителем в Лодзи и зарабатывал очень мало. Нередко случалось так, что за полгода мне удавалось скопить деньги на покупку всего лишь двух предметов. Моей коллекции уже тридцать лет. Иногда я обмениваюсь отдельными вещами с другими коллекционерами, иногда случится купить что-нибудь недорого, а продать с выгодой или обменять на вещь, имеющую для меня большую ценность. То, что вы видите на стенах, – целое состояние. Хрупкие чашки и стекло стоят больше, чем дом, в котором я живу. А ведь я начинал на пустом месте и, как я уже говорил вам, зарабатывал очень мало. И все-таки я вырастил сына, дал ему образование. Он работает за границей. А его жена и дочурка живут у меня. Получаю пенсию, и даже из этих небольших денег я что-нибудь да выкрою…

– Как вы думаете, – прервал его Генрик, – кто убил Бутылло? Может быть, один из его конкурентов, торговцев редкими вещами? Или коллекционер, обманутый им? Такие истории иногда случаются.

Гневковский возмутился.

– Вы все время несете какую-то чушь! Я знаком с очень многими коллекционерами, людьми, так сказать, всепожирающей страсти. Могу вас уверить, что, хотя они ведут себя, как маньяки, как ненормальные, на убийство ни один из них не способен. Это честные люди, и только бульварный романист может додуматься до мысли, будто коллекционер из-за своей страсти может решиться на убийство.

– Но Бутылло убит…

– Это может быть делом рук обычного грабителя. Бутылло считался очень состоятельным человеком. Прекрасно обставлял квартиру, купил автомобиль, живет с красивой женщиной, которую к нему привязывает наверняка не любовь, а деньги.

– Вы так думаете?

– Дорогой мой! Бутылло – мерзкий урод. Ни грана обаяния, – произнес старичок с явным отвращением.

– Каковы были отношения между Бутылло и его женой?

– Та, о которой вы говорите, не жена, а любовница. С женой он не живет уже года два. А эта чересчур красивая, чтобы не грешить. – Он озорно подмигнул левым глазом. – Ибо, как говорят философы, красивая женщина редко бывает добродетельной: мужчины не позволяют ей такой роскоши. К сожалению, не могу сообщить вам ничего конкретного. Не имею привычки интересоваться чужими делами.

– Вы были знакомы с Рикертом, – сказал Генрик. – Недавно вы даже что-то у него купили.

– Золоченую солонку. Рикерт был когда-то очень порядочным человеком. В свое время он даже преподавал историю искусств в одном из университетов. Но в последние годы он пошел по той же дорожке, что и Бутылло. Прежде я обращался к нему за консультациями, но в последнее время перестал.

– У меня к вам еще один вопрос, – сказал Генрик, посматривая на часы. – Почему с недавних пор комиссионные магазины отказались от услуг Бутылло?

– Бутылло как-то сдал на комиссию несколько прекрасных медных подсвечников. Вскоре оказалось, что эти подсвечники были украдены в одной из польских церквей. Потом он принес золотое блюдо, в котором один врач признал свою собственность, реквизированную во время войны фашистами. Знаете ли, сейчас у многих есть вещи, реквизированные немцами в оккупацию; потом они либо нашли новых владельцев, либо были брошены при отступлении. Так или иначе репутация пана Бутылло была сильно подмочена. В конце концов Бутылло оскорбился и стал искать связей с магазинами в Кракове и Варшаве.

– Нет, он не прекращал деятельности в Лодзи. Для этого он прибегал к помощи Рикерта, – объяснил Генрик.

– Вот как обстояло дело?! – изумился старик.

Генрик снова взглянул на часы. Половина десятого. Пора возвращаться к пани Бутылло. Он простился с Гневковским, направился к дому Бутылло. В окне горел свет, перед домом стоял желтый «вартбург». Генрик вошел в комнату. Дверь спальни была открыта.

– Вот и я! – воскликнул он.

Ответа не последовало. На кресле у камина лежал полуоткрытый чемодан, доверху набитый платьями. На ковре валялось несколько пар туфель на шпильках.

– А вот и я! – Он заглянул в спальню. На широкой кровати лежало несколько небрежно брошенных платьев. Он прошел в кухню. И здесь горел свет. На газовой плите тихонько свистел чайник. «Наверное, пошла к соседке», – подумал он. Не желая в отсутствие хозяйки шнырять по квартире, вернулся в салон. Закурил сигарету, сел на тахту и нажал на клавишу радиолы. Услышал знакомую мелодию из «Трехгрошовой оперы» Брехта. Устроился поудобнее и снова закурил, прислушиваясь к словам песни.

До одиннадцати он слушал «Трехгрошовую оперу». Потом начался концерт джазовой музыки, его стало клонить ко сну, а пани Бутылло все еще не было. Он вышел на воздух. Автомобиль стоял перед домом, в саду царили тишина и мрак. «Заболталась она с соседкой», – проворчал Генрик. Снова развалился на тахте. Прямо перед ним был камин и то место, где нашли тело убитого Бутылло. Когда глаза смыкались, ему чудилось, будто сквозь прикрытые ресницы он видит лежащее на полу тело. Тогда он широко открывал глаза и упрекал себя в трусости.

Кончились последние известия, прозвучал гимн, и Генрик поймал станцию Монте-Карло. Танцевальная музыка вернула ему утерянное было душевное равновесие. Но уже через минуту его вновь охватило беспокойство, которое все росло и росло. Он вдруг подумал: «А может, пани Бутылло вышла в сад и ее там убили?» В голове назойливо звучал куплет из брехтовской песни.

«Я должен выйти в сад и поискать ее», – убеждал он себя. Генрик боялся, боялся все сильнее и сильнее. Внезапно ему привиделось, будто чье-то лицо прижалось к стеклу. Он сорвался с тахты и выхватил штык из ножен. Со штыком в руке подбежал к двери и закрыл ее на задвижку. Потом спустил в комнате шторы.

«Я должен выйти в сад», – медленно повторял он, но даже не сделал попытки встать. Из приемника лилась эстрадная музыка, ревел саксофон. Генрик решился. Подошел к двери, широко распахнул ее и остановился на пороге.

– Пани Бутылло! А-ау! – крикнул он неверным голосом. Чутко вслушиваясь в звуки, рождаемые ночью, он дошел до калитки и вернулся обратно, совершенно успокоившись.

– Она сейчас придет. Я трус и истерик, – произнес он вслух. Выключил на кухне газ и, чтобы убедить себя в собственной храбрости, оставил двери открытыми. Рядом с дверью, ведущей из коридора в салон, он поставил стул. «Если кто-нибудь попытается войти в салон, стул упадет». Растянулся на тахте, в ногах положил обнаженный штык и заснул легким младенческим сном.

1 июня

– День добрый, – проговорил поручик Пакула и снял с головы свою огромную шляпу. Генрик вскочил.

– Как так? Уже утро? Выходит, я проспал здесь всю ночь? А где пани Бутылло?

Пакула пожал плечами.

– Скорее такой вопрос должен задать я. – Пакула прошелся по кухне, потом заглянул в спальню.

– Понятия не имею, что с ней стряслось, – начал оправдываться Генрик. – Она хотела ночевать у своей подруги в Лодзи и собиралась взять отсюда все самое необходимое. Я приехал с ней вчера, она обещала подробно рассказать, как нашла тело своего мужа. Решил, так сказать, провести рекогносцировку местности. Вы ведь не хотели делиться со мной информацией…

– Не хотел и не жалею об этом.

– Тем не менее мне известно все. Меня заинтересовали отношения между Бутылло и его соседом, и я отправился к Гневковскому. В это время пани Бутылло занялась упаковкой чемодана. Вернувшись, я ее не застал. А машина стояла у дверей…

– Она и сейчас там стоит.

– Вот видите. Я предположил, что она ненадолго забежала к соседке. Мне не оставалось ничего другого, как только ждать. Я подумал: сейчас вернется, потому что свет не потушила, в кухне под чайником горел газ. Ждал-ждал, наконец заснул. – С этими словами Генрик погасил в комнате свет и выключил приемник, передававший утренний выпуск последних известий.

Пакула расположился в кресле (другое кресло было занято чемоданом).

– А почему вы держали в руке штык?

– Я боялся. Точнее говоря, было как-то не по себе от мысли, что здесь недавно убили человека. В один прекрасный момент мне даже показалось, будто за окном маячит какая-то рожа, и я задернул занавески.

– Однако дверь вы оставили открытой?

– Сначала закрыл. А потом открыл. Хотел доказать себе, что я не боюсь. Кроме того, в любую минуту могла вернуться пани Бутылло.

– Та-а-ак… – протянул Пакула. – А что с ней случилось?

– С кем?

– С пани Бутылло?

– Не знаю, – ответил Генрик и закурил сигарету.

– Та-а-ак… – Пакула встал с кресла и, тяжело ступая, прошелся по комнате. – Сыщика из себя разыгрываете? – как бы нехотя спросил он.

– А я вам что, мешаю?

– Нет. Развлекайтесь на здоровье. Генрик перевел разговор на другую тему:

– Пани Бутылло – очень красивая женщина. Кто знает, не было ли у нее какого-нибудь друга, помимо Бутылло?

– У нее есть любовник. И человек этот не может представить удовлетворительное алиби. Поэтому я и приехал к пани Бутылло. Она должна мне кое-что объяснить.

– Что за человек, кто он?

– Полегче, редактор. Он женат, и у него двое детей. Милиция в таких случаях обязана не разглашать тайну. Пока он не будет арестован.

– Вы его арестуете?

– Приказ об аресте у меня в кармане. Его судьба зависит от того, как пани Бутылло ответит на мои вопросы. Как видите, я сообщил вам массу сведений. – И усмехнулся злорадно, ибо, по сути дела, он не сообщил ничего. Внезапно лицо его посуровело. – Когда я был здесь в прошлый раз, коврик у шкафа лежал, мне кажется, иначе, – указал он носком ботинка.

Генрик пропустил его замечание мимо ушей.

– Вы совершенно неосновательно видите во мне своего конкурента, я не собираюсь сделаться детективом-любителем и разыскивать убийцу пана Бутылло. Просто я хочу выяснить историю трости и сделать из этого газетную статью. Я полагал, что пани Бутылло сможет оказать мне большую помощь, чем кто-либо иной. Вчера днем она пришла в редакцию, хотела узнать, о чем я разговаривал с ее мужем, потому что после нашего разговора он отказался идти с ней в театр и уехал на машине в Лодзь. Я решил воспользоваться случаем и выудить у нее кое-какие нужные мне факты. Она предложила поехать в ее машине и поговорить в дороге. Похоже было, будто она знает, кто убил ее мужа.

– Э-э, – махнул рукой Пакула. – Подумаешь, секрет! Это – дело рук ее любовника. Она, наверное, думала, будто вы приехали к ее мужу и сообщили ему о том, что у нее, пани Бутылло, есть любовник. Бутылло сейчас же сел в машину и поехал к нему. Между ними произошла ссора. Бутылло вернулся домой. Любовник приехал следом за ним и убил его. А в общем… – он махнул рукой, – …сейчас мы все узнаем. У нее самой. – Неожиданно он нагнулся и сдвинул коврик перед шкафом. – А может, уже ничего не узнаем, – пробурчал он.

Под ковром чернело пятно засохшей крови. Стараясь не наступить на пятно, Пакула отворил шкаф. Они увидели висящие на вешалках пальто. Из-под пальто виднелись голые ноги. Пакула раздвинул пальто. Они увидели локоны изумительных белокурых волос пани Бутылло. Голова ее была запрокинута как-то неестественно и страшно, лицо оставалось в тени.

– Мертва, – тихо произнес Пакула. Он сделал шаг назад, пальто снова сомкнулись, и остались видны только голые ноги, отливавшие восковой желтизной.

– Так, значит, она… здесь?.. Всю ночь?.. А я спал… Поручик кивнул.

– Что будем делать? – спросил Генрик. Пакула не ответил.

– Может, сбегать позвонить в милицию? Следователь испытующе взглянул на Генрика.

– Нет. Вам нельзя оставлять эту комнату.

– Тогда вы позвоните!

– Но мне тоже нельзя.

– Ну ладно, будем сидеть здесь, – сказал Генрик.

– Но сидеть просто так тоже нельзя.

В шкафу лежал труп женщины, а Пакула медлил, не приняв пока никакого решения. На его счастье, к дому Бутылло приближался какой-то человек.

– Я этого типа знаю, – сказал Генрик. – Его фамилия Скажинский. Позавчера я встретил его у сестры Рикерта. Он вроде бы тоже коллекционер.

Они услышали стук. Пакула открыл. В дверях стоял Скажинский.

– Вы к кому?

– Прошу прощения, я хотел узнать, где живет пан Гневковский. Мне сказали, что надо идти в этом направлении, но ваш дом уже последний…

– Вы прошли мимо. Гневковский живет в соседнем доме.

– Благодарю вас, – услышал Генрик голос Скажинского.

Взглянул через плечо Пакулы и увидел, как Скажинский двинулся в сторону калитки. Поручик крикнул ему вслед:

– Извините, пан, одну минутку! – Скажинский остановился. Пакула произнес:

– Я сотрудник милиции. Будьте так любезны, позвоните от Гневковского по номеру 004 и передайте, что поручик Пакула просит оперативную группу немедленно приехать к нему.

– Что-нибудь случилось? – забеспокоился Скажинский.

– Вы запомнили номер?

– Да-да, запомнил, – услужливо поддакнул Скажинский и быстро вышел на улицу.

Они вернулись в комнату.

– А у меня снова нет алиби, – вздохнул Генрик.

– Вот-вот, – не без иронии кивнул Пакула. – На этот раз у вас в самом деле нет алиби. Если говорить относительно предыдущего убийства, то девушка по имени Розанна подтвердила, что вы действительно были вместе.

– Вы разыскали ее! – обрадовался журналист.

– Я же вам говорил тогда, что это будет нетрудно сделать. Они присели. Генрик – в кресле, чтобы не видеть голых ног убитой, виднеющихся в шкафу. Пакула – на тахте, точно лицезреть это жуткое зрелище доставляло ему удовольствие. Начал разговор, который вскоре превратился в допрос, только без протокола. Генрик должен был подробно рассказать обо всем, что делал накануне. Он скрупулезно описал визит пани Бутылло к нему в редакцию, повторил содержание их разговоров в автомобиле и дома; сообщил о визите к Гневковскому и обо всем, что пережил потом.

– Я уверен, – закончил Генрик, – что медицинская экспертиза установит, что пани Бутылло была убита между девятью и половиной десятого, то есть в то время, когда я находился у Гневковского.

– Не требуйте от врачей невозможного. Врач может установить время убийства только приблизительно. А установить, была ли она убита без пяти девять или в тридцать пять десятого, пока, к сожалению, не в его силах. А для того, чтобы ударить ножом, сунуть тело в шкаф и прикрыть следы крови ковриком, не нужно и пяти минут.

– Вздор! Чепуха! – выкрикнул Генрик, вскакивая с кресла. – Я ее не убивал. Неужели я сидел бы здесь всю ночь…

Пакула пожал плечами.

– А я и не утверждаю, что убили вы. Но справедливости ради я должен заметить, что убийца не всегда покидает место преступления. Случается даже, он сам звонит в милицию. А кроме того, вы ведь не знали, что я явлюсь сюда сегодня утром.

Он встал. На дорожке в саду вновь показался Скажинский. Генрик и Пакула вышли ему навстречу. Скажинский очень вежливо поклонился журналисту, не смея спросить, что делает он здесь в обществе милиционера.

– Я позвонил. Обещали сейчас приехать. В самом деле что-нибудь случилось?

– Спасибо, что позвонили, – холодно поблагодарил Пакула. – Вы узнаете об этом из газет.

– Дело настолько серьезно?! – воскликнул Скажинский. Генрик счел нужным вмешаться:

– Газеты далеко не всегда пишут исключительно о серьезных делах. Кстати, – вспомнил он, – чем кончилась история с золоченой солонкой? Гневковский вам ее продал?

– Сказал, что должен еще подумать.

Пакула сделал рукой жест, отсылающий Генрика в дом. А поскольку Скажинский не выказывал намерения уйти, Пакула сказал ему что-то резкое и выпроводил его из сада Бутылло.

– Все следы затопчет, – сердито проворчал он, входя в комнату.

Генрик держал в руке трость. Пакула взглянул на него с неприязнью.

– Мы эту штуку у вас отберем.

– Вы думаете, она сыграла какую-то роль во всем этом?

– Не болтайте чушь! Играй тросточка хоть какую-нибудь роль, то прежде всего убили бы вас. Несомненно одно – именно трость впутывает вас в целую цепь пренеприятнейших событий. Кто вы такой, черт вас дери?! – внезапно взорвался он.

– Как так? Вы не знаете, кто я?

– Что вы тут делаете? – кричал Пакула, не в силах сдержать себя. – Что вам нужно в квартире убитой?! Зачем вы сюда приперлись?! Кто вас об этом просил?! Кто вас заставляет спать в одной комнате с убитой?!

– Не знаю, – ответил Генрик. Пакула был прав. Тросточка впутывала Генрика в какие-то жуткие хитросплетения.

Пакула вырвал тросточку из рук подавленного Генрика.

– Надо еще проверить, не убита ли она вашим штыком, – с угрозой в голосе произнес он.

Пока не приехала оперативная группа, они сидели молча, погрузившись в свои мысли. Потом все изменилось: фотограф щелкал вспышкой, из шкафа вынули труп пани Бутылло. Генрик не хотел этого видеть и уединился в кухне с майором Бучеком, который тоже прибыл на место происшествия. Ему пришлось еще раз повторить свой рассказ о событиях вчерашнего дня. Наконец к ним пришел Пакула, отдал трость и присовокупил, что пани Бутылло убита ударом ножа. Очевидно, это был длинный кухонный нож. Удар был нанесен точно так же, как и при убийстве пана Бутылло: сзади, под левую лопатку, прямо в сердце. На свежевскопанной грядке под окнами комнаты были обнаружены следы ботинок. Подобные следы нашли также на вспаханном поле, за которым начинался лес. Собака-ищейка довела милицию до места, где убийца втыкал нож в землю, чтобы очистить его от крови. На лесной дороге след прерывался. Тут же стоял какой-то автомобиль.

– Тот же самый? – спросил Бучек.

– Пока неизвестно. Там сухая твердая глина, и следы шин почти неразличимы. Но чтобы выехать на шоссе, нужно проехать через грязный участок дороги, и следы в том месте обязательно остались. Увидим… – сказал Пакула.

– Этот гад оставил машину на том же месте, где и в прошлый раз.

– Почти в том же самом, – Пакула кивнул. Он велел Генрику показать подошвы. Затем презрительно махнул рукой.

– Значит, – удовлетворенно проговорил Генрик, – мне вовсе не привиделось, будто какая-то рожа заглядывала в окно.

Они не удостоили его ответом. Бучек посадил Генрика в милицейскую машину и отвез в Лодзь. Лишь через шесть часов, после долгого и утомительного допроса, на сей раз тщательно запротоколированного, Генрик попал к себе домой. Трость у него так и не отобрали: он пригрозил, что пожалуется в Министерство внутренних дел.

2 июня

В редакции еженедельника, где работал Генрик, отношения между сотрудниками основывались на взаимном доверии. Вчерашнее отсутствие Генрик объяснил необходимостью срочно съездить в Варшаву. Главный редактор посмотрел на это сквозь пальцы. Генрик принялся за работу, и чем больше он работал, тем сильнее укреплялся в решении отказаться от желания восстановить родословную тросточки, ибо до добра его это не доведет. Так бы и случилось, не позвони к нему сестра магистра Рикерта.

– Что с вами случилось? Я звонила вам вчера и позавчера, никак не могла застать.

– Я был в отъезде.

– А у меня для вас интересная новость. Я еще раз заглянула в записки моего брата и заметила, что все его торговые операции связаны с конкретными лицами, и лишь три помечены буквой икс, а одна – игрек. Это означает, что некоторые вещи мой брат купил от некоего Икса, а одну вещь продал некоему Игреку. Что вы об этом думаете?

– Какие именно вещи?

– Часы. Мой брат купил их у Икса двадцать пятого мая прошлого года. Четырнадцатого ноября прошлого года он приобрел у Икса золотое блюдо. Десятого марта он купил у Икса золоченую солонку, а двадцать первого мая продал Игреку серебряный нож.

– Кто, по-вашему, скрывается за этими буквами?

– Откуда я могу знать… Вы будете их разыскивать? Помолчав, Генрик ответил:

– Кто знает, может быть… Только не торопите меня. Пока мне хочется устраниться от каких-либо розысков.

– Но почему?

– Об этом вы в ближайшее время узнаете из газет.

– Прошу вас, расскажите мне, а то я умру от любопытства.

– Убита пани Бутылло.

На другом конце провода наступило молчание. Генрик подумал было, что старушка положила трубку, как вдруг услышал тихое:

– До свидания… – В трубке щелкнуло и послышались короткие гудки.

Вечером Генрик отправился в кафе на улице Монюшко. Там не оказалось никого из его друзей – ни Марека, ни Юлии. Он увидел отставного капитана, которого все звали ротмистром: в первую мировую войну он, по слухам, служил в кавалерии. Как обычно, ротмистр сидел со своим псом, французским бульдогом. Хозяин и пес были удивительно похожи. Одинаковые маленькие носы, выпученные глаза и отвисшие щеки. Ротмистр любил покровительствовать молодым писателям и журналистам. Его покровительство заключалось в том, что он без конца рассказывал о самых неправдоподобных происшествиях, якобы случившихся с ним. Хвастался своими ратными успехами и знакомствами в артистических кругах довоенного времени. Когда кто-нибудь из молодежи пытался вставить замечание, ротмистр кричал:

– Цыц! С вами говорит история.

Увидев ротмистра, Генрик очень обрадовался. Он знал, что старик – безумный фантазер, но обладает хорошей памятью.

– Пан ротмистр, – обратился он, присаживаясь к столику, – вам ничего не говорит фамилия Кохер? Адвокат Кохер.

Ротмистр бросил на него презрительный взгляд.

– Вы еще спрашиваете! Да я Кохера знал лично, он бывал в доме моего отца. Как вам известно, мой отец являлся директором лодзинского банка.

Генрик кивнул. Недавно ротмистр говорил, что отец его был известным в Лодзи промышленником.

– Адвокат Кохер умер, если я не ошибаюсь, в тысяча девятьсот девятнадцатом году, – продолжал ротмистр. – У него была дочь, изумительной красоты девушка, Иза Кохер. Слыхали о ней?

– Нет.

– Ах, что за девушка! Должен вам сообщить, у меня с ней было одно очень милое приключение. Прошу представить себе, но однажды, кажется, в двадцать третьем году…

– Я хочу узнать не о вас, пан ротмистр, – прервал его Генрик, – а о Кохере.

– А что Кохер? Адвокат. Способный адвокат. Умер. Вот о его дочери, известной своею красотой Изе Кохер, есть что порассказать. Надо вам заметить, в те годы я выглядел не так, как сейчас. Молодой, в офицерском мундире, а мундиры тогда были с иголочки, не то что теперь…

– А Иза Кохер?

– Что – Иза? После романа со мной она вышла замуж за какого-то немца, хозяина мануфактурной лавки. Умерла она, кажется, через два года после свадьбы. Ах, да! Вспомнил! Того немца звали Эрнст Бромберг. Его потом подозревали в убийстве одной цирковой актрисы. Я знаю это дело со всеми подробностями, потому что, изволите видеть, мой отец работал тогда в редакции одного из лодзинских журналов. Да я и сам, как вы знаете, пописывал.

– Цирковая актриса? Убита?

– Удар стилетом. Ах, какая красавица! Должен вам доложить, у меня с ней было презабавнейшее приключение. В один прекрасный день прихожу я в цирк на представление. Сидел я, конечно, в директорской ложе. На мне мундир. С иголочки, элегантный, как черт те что. Она была наездницей и привела меня в такой восторг, что я купил цветок, как сейчас помню, красную розу. Она скакала по арене, я бросил ей цветок. Хотела его схватить, перегнулась и чуть не упала с лошади. Я, конечно, тут же бросаюсь на арену, чтобы подхватить ее…

– Она упала? – спросил Генрик.

– Не тогда! Она упала потом, в мои объятия! – захохотал ротмистр. – Похоронили ее на Старом кладбище. Ее закололи стилетом. Скорее всего это – дело рук ее ревнивого мужа или любовника. А любовником ее был Бромберг.

– Когда это случилось?

– В 1919 году.

Генрик не успел спросить больше ни о чем, потому что в кафе вошла Розанна. Она направилась к свободному столику, но не успела сесть, как Генрик был уже тут как тут. Розанна подала ему руку неохотно, глядя куда-то в сторону, словно обидевшись.

– Розанна! – сказал он. – Что с тобой? Почему ты забыла обо мне?

Она пообижалась еще минуту.

– Ты не джентльмен.

– О чем ты, Розанна?

– Осталась у тебя на ночь, так ты на другой же день рассказал об этом милиции.

– Я не мог поступить иначе. Читала, наверное, об убийстве Бутылло? Не признайся я, что ты ночевала у меня, я не имел бы алиби.

– Настоящий джентльмен даже в таком случае не выдал бы имени женщины. Я читала книжку, там одного арестовали, чуть не повесили, а он так и не выдал свою даму.

– В жизни все иначе, уверяю тебя.

– Ты думаешь, приятно, когда домой является милиция и спрашивает: «С кем вы спали в ночь с такого-то на такое-то?»

– Пойми меня!..

– Ты поступил некрасиво. Ты должен быть мне благодарен, что тебя не арестовали. Надеюсь, ты оцениваешь это?

Он согласно кивнул. Однако не мог удержаться от мелочного укола:

– Милиция нашла тебя, хотя я сообщил им только твое прозвище. Скажи мне, откуда они тебя знают?

– Ты и в самом деле свинья, – шепнула она.

– Я снова влип в дурацкую историю. Пани Бутылло тоже убита. И опять у меня нет алиби. Я всю ночь просидел в ее квартире, ожидая ее прихода…

– Вот видишь! Стоит тебе провести ночь без меня – и алиби у тебя нет! – торжествовала она. – Я, конечно, знаю, зачем ты к ней приехал. Еще в тот раз заметила, как она тебе приглянулась.

– Я всю ночь провел у нее.

– У нее или с ней?

– У нее. Она, убитая, – в шкафу. А я – на тахте. Она тихонько присвистнула.

– Теперь тебе не выпутаться. Странно, что ты еще на свободе.

– Нашли следы убийцы.

– Везет тебе, ничего не скажешь.

– Поедем ко мне, – предложил Генрик.

– Хочешь иметь алиби?

Он кивнул, и Розанна улыбнулась.

– Ох, подлец, – сказала она, – но уж больно ты мне нравишься. Взял бы ты меня в жены, что ли…

– Там видно будет. Пока что мне светит тюрьма.

– Я буду носить тебе передачи, – пообещала она.

На углу они поймали такси. Приехав домой, он взял из ее рук сумочку.

– Послушай, малышка! В прошлый раз я позволил себе заглянуть в твою сумку. Не можешь ли ты сказать своему Генрику, зачем тебе пистолет?

– А не можешь ли ты сказать своей Розанне, зачем ты заглядывал к ней в сумку?

Он и не подумал сказать ей правду.

– Я обратил внимание на то, что она на удивление тяжелая. Взял да и заглянул.

– Взял да и заглянул, – передразнила она его с комичной ужимкой. – А я вот возьму да и уйду сейчас. Ну-ну, не бойся, я не сделаю этого. Ведь ты вовсе не рылся в моей сумочке, тебе это приснилось.

– Что приснилось?

– Будто ты нашел пистолет.

– Не понимаю.

– Я тоже не понимаю: оружия-то я с собой не ношу. Генрик не знал, что и сказать.

– Послушай, может быть, ты рылся еще в чьей-нибудь сумке?

– Может, мне и впрямь приснилось?

– Не веришь? Ну, посмотри сам.

Она открыла свою черную сумочку (правда, сумка была не та, а поменьше) и высыпала на тахту все содержимое: кошелек, помаду, пудреницу и носовой платок. Генрик положил все обратно в сумочку, решив больше не забивать свою голову мыслями о пистолете. За последнее время ему пришлось пережить столько удивительных происшествий, что историю с пистолетом можно было вообще не принимать во внимание.

3 июня

Как только Генрик появился в клубе журналистов и взглянул на лица своих приятелей, он сразу понял, что его присутствие в доме убитой ни для кого не секрет. Правда, о смерти пани Бутылло газеты сообщали в самых общих чертах, – заканчивая заметки стереотипной фразой: «Следствие по делу продолжается». О причастности Генрика к этой истории журналистам проговорился, очевидно, один из сотрудников милиции. Смущенный чрезмерным интересом к своей особе, Генрик торопливо проглотил кофе и побежал в редакцию. В секретариате он столкнулся с Юлией, принесшей свои рисунки. Она дружелюбно улыбнулась ему, задержала его руку в своей.

– Генрик, – сказала она озабоченно, – это правда, что о тебе говорят?

– Если говорят, правда.

– Тебя якобы подозревают в двойном убийстве. – Она взяла его под руку и вывела в коридор. – И все из-за той женщины, не правда ли?

– О ком ты говоришь, Юлия?

– Влюбился, да? – Она не отпускала его.

– О ком ты говоришь, Юлия?

– О блондинке, что позавчера пришла к тебе в редакцию. Признайся, что она втянула тебя в эту кошмарную историю.

– Она.

– Генрик! Еще есть время, одумайся. Когда-то ты говорил, что любишь меня. Но тогда я не воспринимала тебя всерьез, ты казался мне старомодным и немного смешным. Купил какую-то смешную трость… Ты знаешь, я женщина без предрассудков, но ты поступил очень опрометчиво, связавшись с той женщиной. Она не для тебя. Отделайся от нее!

– Я уже отделался!

– Каким образом?

– Она убита, – коротко сказал Генрик.

Юлия резко повернулась и ушла. Это было в ее стиле: уйти, не сказав ни слова. Генрику не впервой терпеть такое. Вышучивала, насмехалась над ним, никогда не воспринимала его всерьез. Он был чересчур старомодным, а себя Юлия считала женщиной современной. «Современная, – подумал он иронически. – Она современна только в своих взглядах на живопись. А в жизни ведет себя чисто по-мещански – старается устроиться поудобнее». О ней рассказывали, что в художественном училище она страшно краснела, когда им задавали рисовать обнаженную натуру. Он вспомнил Розанну и подумал: «Это Юлия старомодна. А я-то современный человек».

Убежденный в своем превосходстве над Юлией, он отправился в редакционный архив и засел над подшивками лодзинских газет двадцать девятого года. Ротмистр, конечно, враль, но какая-то доля правды в его рассказах могла и быть.

Перелистав несколько десятков пожелтевших от времени страниц, он обратил внимание на крикливый заголовок: «УБИЙСТВО В ФУРГОНЕ ЦИРКАЧЕЙ». Другие заголовки: «СТИЛЕТ И ИЗМЕНА», «ПРЕКРАСНАЯ ЗАЗА – ЖЕРТВА ЧУДОВИЩНОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ»… Других заголовков прочесть не успел, ибо в архив вошел поэт Марек.

– Зачем ты оскорбил Юлию? – спросил он, пригладив рукой волосы. Он гордился своей прической. Благодаря близкому знакомству с парикмахером он был, пожалуй, единственным в городе обладателем такого великолепного «ежика».

– Я не хотел оскорблять ее, – оправдывался Генрик.

– Она рассердилась не на шутку. Сказала мне, будто ты считаешь ее полной идиоткой.

– Юлия спросила меня о женщине, которую встретила позавчера в редакции. Я сказал, что та женщина убита, и это полностью соответствует истине. Не веришь, так прочти сегодняшнюю газету.

Марек хмыкнул и погладил свой «ежик».

– Юлия вечно ко мне придирается. Не могу понять почему.

– Не понимаешь? Ты ухаживал за ней, а она относилась к тебе пренебрежительно. В один прекрасный день она решила сменить гнев на милость, ты же избрал себе другой объект, насколько я понял из ее высказываний. Правда ли, что ты связался с девицей с сомнительной репутацией? Юлия говорит, что из-за этого ты имел массу неприятностей. А когда она хотела тебе помочь, ты нашел себе какую-то блондинку не первой молодости.

– Как раз ее-то и убили.

– Кто это сделал?

– Даже милиция не знает. Ее убили ударом кухонного ножа.

– Бр-р! – Марека передернуло.

Он пошел в клуб объяснять Юлии, что женщина, которую она имела в виду, в самом деле убита, а Генрик вернулся к статьям, описывающим гибель циркачки.

…Звали ее Анеля Порембская. В цирке она выступала под именем Заза. Репортеры писали, что красоты она была необыкновенной. Ее считали женщиной, мало склонной к флирту. Вдобавок ко всему у нее был очень ревнивый муж, некто Арнольд Кантор, по прозвищу Арно. В цирке он демонстрировал метание стилетов. Но после смерти Зазы оказалось, что добродетель ее была далеко не высокой пробы. Она имела любовника, Эрнста Бромберга, бездетного вдовца, хозяина мануфактурной лавки. Роман между Зазой и Бромбергом начался за два года до трагической кончины вольтижерки, когда цирк гастролировал в Лодзи. Потом любовь пошла на убыль, но вспыхнула с новой силой, когда цирк Зазы вернулся в Лодзь. Возобновившаяся связь длилась уже две недели, когда часов в десять вечера, как выяснила экспертиза, Заза была убита в своем фургоне.

За несколько минут до десяти Эрнст Бромберг навестил Зазу в ее фургоне. Визит длился недолго. Как сообщил полиции Бромберг, он забежал к Зазе на секунду, чтобы сообщить ей о перемене времени свидания. Они встретятся в его квартире не вечером следующего дня, а утром. Уговорившись о свидании, Бромберг сразу покинул фургон и сквозь калитку в заборе, окружающем шатер цирка-шапито и фургончики артистов, вышел на улицу. Стоявший у калитки цирковой сторож приблизительно помнил время, когда видел уходящего Бромберга. В двенадцать часов ночи через ту же калитку вошел Арнольд Кантор, который задержался в городе до поздней ночи. Зайдя в фургон, он увидел труп жены и поднял тревогу. Немедленно явилась полиция, которая установила, что Заза убита четырехгранным стилетом. Самого стилета сразу не нашли. Лишь после тщательного осмотра стилет с четырехгранным клинком был найден в фургоне на дне ящика, где находилась принадлежавшая Арно коллекция стилетов. Ящик был закрыт на замок, а ключ Арно всегда носил с собой. Правда, он упорно утверждал, что у него никогда не было стилета с четырехгранным штыком и что он понятия не имеет, каким образом этот стилет оказался в ящике, который он собственноручно закрыл. Кроме того, на стилете не нашли ни следов крови, ни отпечатков пальцев. И тем не менее подозрения пали на Арно. В десять часов вечера, то есть в момент совершения убийства, Арнольд Кантор находился далеко от места преступления. По своему обыкновению, он ровно в девять отправился в город и зашел в кафе. Его там видели: свидетели подтвердили также, что в половине десятого он вышел из кафе с какой-то девушкой. Если верить Арно, выйдя из кафе, он поехал со своей спутницей в парк и находился с ней там до половины двенадцатого.

В двенадцать вернулся в цирк и застал жену убитой. К сожалению, Арно не смог назвать ни имени, ни фамилии девушки. Знакомство носило случайный характер. Несмотря на объявления в газетах, которые поместила полиция, та девушка не явилась в полицию, чтобы выручить Кантора. Тот факт, что ключи от ящика со стилетами были все время при нем, также свидетельствовал против Арно.

Сторож показал, что Арно вернулся домой не раньше двенадцати. Пройти мимо сторожа так, чтобы тебя не увидели, было невозможно. Попытка незаметно перелезть через забор высотой в два с половиной метра тоже окончилась бы неудачей.

В свою очередь, Эрнст Бромберг тоже оказался под подозрением. Ведь это он в десять часов вышел от Зазы. Таким образом, он либо последним разговаривал с Зазой, либо сам убил ее. Но последняя версия казалась полиции невероятной. Просто не верилось, что после убийства Зазы Бромберг преспокойно вышел через калитку, зная, что сторож его увидит и что после раскрытия преступления все подозрения неминуемо падут на него. Да и что могло толкнуть Бромберга на убийство своей любовницы? Скорее на такое был способен ревнивый Кантор, раскрывший измену своей жены.

Полиция обратила внимание на то, что фургон Зазы находился у самого забора. Правда, в момент прихода полиции окно фургона было закрыто, но не исключено, что его закрыл Арно, заметая свои следы. А если окно было открыто, рассуждала полиция, Арно, покинув кафе, мог часов в десять подойти к забору и увидеть в окне Бромберга, разговаривавшего с Зазой. После ухода Бромберга Кантор мог забраться на забор и, метнув нож в открытое окно, убить свою жену. Арно швырял стилеты с удивительной точностью и на большое расстояние. После убийства Кантор мог вернуться обратно в город и приехать домой около двенадцати ночи. Он вошел в фургон, вынул стилет из раны, вытер его и спрятал в ящик. Закрыл окно и поднял тревогу.

Процесс длился долго. Дело усложнялось тем, что положение трупа исключало возможность убийства через окно. Обвинитель нашел этому следующее объяснение: Арно, очевидно, несколько передвинул труп.

В фургоне не было водопровода. Вода стояла в миске. Однако вода эта была абсолютно чистой. Чем же Арно мыл нож, вынутый из раны? А если он вытер, то чем? Никаких окровавленных тряпок найдено не было. Свидетели единодушно утверждали, что никогда не видели у Арно стилета с четырехгранным клинком. Это, правда, не исключало возможности, что незадолго до убийства Арно мог его приобрести.

Бромберг показал, что во время последнего визита Заза рассказала ему о подозрениях мужа и даже накричала на Бромберга, запретив ему появляться вблизи ее жилища.

Учитывая возможность убийства через окно при помощи стилета и принимая во внимание сомнительное алиби Кантора и его ревность к жене, суд присудил Кантора к пожизненному тюремному заключению. Защита подала на пересмотр дела…

Генрик просмотрел фотографии, помещенные в иллюстрированном приложении одной из газет. Вот Заза в плотно облегающем ее тело трико верхом на великолепном арабском скакуне. Восторг репортеров относительно ее внешности был ему не совсем понятен: мелкие черты лица, короткие волосы, фигура мальчишки. Вот Арнольд Кантор, чемпион по метанию ножей. Фотография представляла его во время процесса, когда он сидел на скамье подсудимых. Щуплый мужчина, несколько напоминающий цыгана, с черной шевелюрой, длинным худощавым лицом и черными усиками. В его больших черных глазах застыло удивление. Он утверждал, что об измене жены узнал только от следователя. Вот Эрнст Бромберг. Фоторепортер снял его перед дверью магазина. Бромберг был высоким, худощавым, очень элегантно одетым мужчиной. В руке он держал черную трость…

Трость. Черная трость в руках зятя Кохера. Ведь именно Кохеру Очко подарил свою трость с секретом. Трость с четырехгранным клинком. Именно таким оружием была убита любовница Бромберга наездница Заза…

Генрик с головой ушел в репортерские отчеты.

«…В залу суда входит свидетель Эрнст Бромберг, любовник убитой. Не он ли вонзил смертоносную сталь в сердце прекрасной вольтижерки? Бромберг, вдовец, тридцати пяти лет, элегантный красавец, слегка прихрамывая, подходит к судейскому столу. Лицо его непроницаемо. Но впечатление таково, что смерть любовницы глубоко потрясла его. Он опирается на черную тросточку. Когда он стоит перед судейским столом, нервно перекладывая трость из руки в руку, мы видим, что набалдашник трости сделан в форме обнаженной женской фигуры…»

Еще одно свидетельское показание. Говорит цирковой сторож: «Я видел, как в десять часов из фургона Анели Порембской вышел какой-то высокий элегантный мужчина, слегка прихрамывая и опираясь на черную трость. В ходе следствия я распознал в нем Эрнста Бромберга…»

Трость. Трость в руках Бромберга. Трость с набалдашником в виде женской фигуры. Значит, все-таки не трость с серебряным набалдашником, скрывающим четырехгранный штык.

Между тем кто мог поручиться, что у Бромберга не было нескольких тростей, и среди них та, полученная его тестем, адвокатом Кохером, от бандита Иосифа Очко? Какую из них держал он в руках, выходя из фургона прекрасной Зазы? Может, на процесс он явился с другой тростью…

Разве не могло случиться, что, получив от Очко трость со штыком, адвокат Кохер положил ее в шкаф или забросил на чердак? Там она пролежала несколько лет, пока наконец Кохер не подарил ее своему зятю, который слегка прихрамывал.

Бромберг не вспоминал о подарке, пока в его голове не созрел преступный замысел. Купил себе где-нибудь четырехгранный стилет и пришел к любовнице. Узнав от нее, что Кантор отправился в город, он убивает ее штыком, а стилет подбрасывает в ящик мужа. Он не знал, что из-за любовной интрижки Арнольд Кантор вернется очень поздно и не сможет доказать своего алиби.

Каков был мотив убийства? Может быть, Бромберг решил избавиться от любовницы, успевшей ему надоесть? В одном Генрик был уверен: будь тайна тросточки адвоката Кохера известной полиции, следствие по делу об убийстве цирковой наездницы пошло бы по другому пути.

Таким образом темно-вишневая трость выдала уже третью свою тайну – тайну смерти Анели Порембской. Вырисовывалась третья глава рассказа о трости, и у Генрика появилась надежда, что он сможет стать автором интересного материала для газеты. Не стоит ли, поверив ротмистру, пойти на Старое кладбище и отыскать могилу Анели Порембской? Статья с фотографией могилы выглядела бы намного убедительней.

Приняв такое решение, он положил подшивку газет на место. Тут в архив вошла Юлия.

– Извини меня, Генрик, – сказала она. – Марек мне все объяснил. У меня нет к тебе никаких претензий. Мне очень жаль, что ту женщину убили…

Ей не было жаль: в голосе Юлии звучала радость и даже торжество. Но Генрик сделал вид, словно не замечает ее тона, и рассказал ей о только что вычитанной из газет истории трагической гибели Зазы, убитой Эрнстом Бромбергом.

4 июня, утро

В редакцию вошел репортер Кобылинский из газеты «Эхо». Он никогда особенно не симпатизировал Генрику, как всякий репортер ежедневной газеты не симпатизирует своему коллеге из еженедельника. Они считают – и справедливо, – что сотрудникам еженедельной газеты живется легче, у них больше времени на обработку материала.

– Генрик, – сказал Кобылинский, – редакция поручила мне написать статью об этом двойном убийстве. Я только что был в милиции и у прокурора. Через час я хотел бы осмотреть место преступления и поговорить с соседями Бутылло. Мне хочется отступить от принятого у нас обычая слепо излагать все версии милиции. Вы были на месте преступления и ориентируетесь в этом деле лучше, чем милиция.

– Интересно, что вы имеете в виду? Кобылинский смущенно улыбнулся.

– Ничего плохого! Поручик Пакула сказал, будто вы ведете частное следствие. Вот я и подумал, что у вас есть собственные соображения по этому делу. Я был бы рад сравнить вашу точку зрения с версией милиции! Разумеется, если вы не имеете ничего против.

– Ладно, – согласился Генрик, решив, что разговор с Кобылинским может принести ему новые сведения.

Они зашли в клуб журналистов, сели в дальнем углу, заказали кофе.

– Я считаю необходимым, – начал Генрик, – познакомить вас со всеми происшествиями, в результате которых я очутился в доме убитого и провел ночь бок о бок с трупом пани Бутылло. Но сначала я хотел бы услышать от вас, какова точка зрения милиции.

Кобылинский кивнул. Генрик догадался, что привело к нему молодого репортера. Кобылинский считался «середняком». В лучшем случае ему поручались заметки о пожаре. Парень был честолюбив и наверняка хотел выдвинуться, предложив собственную версию убийства.

– Сперва милиция подозревала, что Бутылло убил неизвестный киноактер, постоянно живущий в Варшаве, но пребывающий сейчас в нашем городе на съемках. Дело в том, что пани Бутылло в тот вечер была в театре только на первом действии.

– Фью-и-ить! – Генрик озорно присвистнул, невольно подражая Розанне.

– В антракте она позвонила в «Гранд-отель» этому актеру и сказала, что немедленно едет к нему. Так оно и было, и любовники приятно провели время. В половине десятого они вышли из гостиницы. Как утверждает актер, они прогуливались по парку; но с таким же успехом они могли сесть в его собственную машину, доехать до виллы и убить Бутылло, поскольку пани Бутылло хотела прибрать к рукам деньги своего так называемого мужа и освободиться от его чересчур назойливой опеки. В ее распоряжении было достаточно времени, чтобы вернуться в город, подойти к одиннадцати на остановку трамвая и в обществе своих знакомых вернуться домой. Тем более что на лесной дороге, недалеко от дома Бутылло, найдены следы легковой машины. Одна свидетельница дала показание, что видела стоящий в лесу пустой автомобиль. Правда, если верить ее сообщению, автомобиль был темно-зеленый, а у актера машина желтая. И в том и в другом случае машина была марки «сирена». Но машина актера до поздней ночи стояла в переулке рядом с гостиницей; кроме того, у нее не такой след, какой обнаружили в лесу. Дальше. В ночь убийства актер был занят в ночных съемках. Его алиби подтверждает масса людей. После убийства жены Бутылло, на лесной дороге снова нашли следы колес, а под окном виллы – следы ботинок. Отпечатки шин совпадали с найденными после первого убийства. Таким образом, в обоих случаях после преступлений в доме Бутылло па лесной дороге стояла темно-зеленая «сирена». Следы, очевидно, принадлежат убийце, который через окно наблюдал за вами и за пани Бутылло. Увидев, что вы пошли к Гневковскому, он убил ее. Тело спрятал в шкаф, чтобы вы не узнали об убийстве раньше времени и не подняли тревогу. Как вы думаете, чем занята в настоящий момент милиция? Ищет хозяина темно-зеленой «сирены», хотя это так же легко, как найти иголку в стоге сена. Тем более что за это время убийца мог спокойно перекрасить свою машину.

– Забавно… – пробормотал Генрик.

– Забавно, – согласился Кобылинский. – А самое интересное, что за пять часов до своей гибели Бутылло снял со сберкнижки тридцать тысяч злотых. Денег этих при нем не оказалось.

Генрик снова присвистнул.

– Да, да, дорогой коллега. Пакула подозревал, что пани Бутылло просто-напросто украла эти деньги из бумажника мужа. Как выяснилось, пани Бутылло не сразу же оповестила милицию. Она успела отобрать для себя кое-какие ценные вещи. Например: несколько сот долларов, некоторые драгоценности. Потом она говорила, что ничего в квартире не пропало. Но дело обстояло несколько иначе. Украл не убийца, а она. Как вам известно, она была не женой Бутылло, а его подругой. Так что, за исключением ее личных вещей, все остальное принадлежит жене Бутылло, с которой он не жил.

– Может быть, оба убийства – дело рук жены Бутылло?

– Она лежит в Щецине, в больнице, у нее диабет. Да, еще одна вещь, – спохватился Кобылинский. – У убитого Бутылло был найден серебряный нож эпохи Возрождения. Этот нож Бутылло продал Рикерту 11 марта. В записной книжке Рикерта помечено, что тот же нож за 1500 злотых был продан Игреку. Каким чудом нож оказался в кармане убитого?

Теперь настала очередь Генрика. Он рассказал Кобылинскому все, что ему было известно о тросточке и об убийствах.

– Возможно, милиция действует так, как полагается действовать в таких случаях, – сказал он. – Пусть ищет владельца «сирены». Я не настаиваю на предположении, что моя тросточка сыграла решающую роль во всех этих событиях. Но меня злит, что они даже не пытаются найти объяснение нескольким абсолютно неясным обстоятельствам. Что искал Бутылло в доме Рикерта? Почему он, несмотря на мои попытки, так и не назвал мне имя предыдущего хозяина трости? Кого подозревала пани Бутылло? Кто такой Игрек? Кто такой Икс? Последний вопрос и второй вопрос находятся в тесной взаимосвязи. Существует какое-то лицо, допустим торговец старинными вещами, скрывающий свою фамилию; Рикерт отмечал его значком Икс.

Кобылинский сделал последнюю запись и закрыл блокнот.

– Вы не возражаете, Генрик, если я навещу сестру Рикерта и попробую выяснить, кто этот таинственный Икс? В случае удачи я немедленно дам вам знать.

– Сыщика из себя разыгрываете? Впрочем, это ваше личное дело, – усмехнулся Генрик.

Кобылинский откланялся.

4 июня, день

– Почему ты не взял с собой трость? – спросила Розанна Генрика, когда они вышли из подъезда его дома.

– С некоторых пор мое отношение к ней изменилось. Я перестал любить мою тросточку, понимаешь?

– Из-за истории с Зазой? Тебе неприятно, что твоя трость служила орудием убийства?

– И убийца избежал наказания, а в тюрьму посадили невинного человека. От этой мысли мне не по себе.

Было четыре часа дня. Собирался дождик. Небо затянули тучи. Воздух был густым и влажным.

– Розанна, – Генрик указал на большую сумку, висевшую у девушки через плечо, – пистолет у тебя с собой?

– Снова твои шуточки! – расхохоталась Розанна. – Хочешь заглянуть?

– Нет. Достаточно твоего обещания не применять его против меня, если что случится.

– Зачем ты так говоришь? Ты ведь знаешь, как я тебя люблю.

– Сегодня я в этом не уверен. В ту ночь, когда ты осталась у меня, мне казалось, что я и в самом деле тебе нравлюсь. А сегодня, просматривая газеты за последнее время, я нашел заметку, что именно в ту ночь милиция устроила облаву на группу хулиганов, портивших памятники на Старом кладбище. Наверное, ты пришла ко мне, потому что боялась попасть в милицию. Извини, что я говорю так резко, но я действительно хочу знать, почему ты тогда пришла.

– Ты мне понравился, вот и все. Неужели это так трудно попять?

– Но я не прошу твоей руки.

– Тем лучше. Получил бы отказ.

– Почему?

– Меня мороз по коже подирает при мысли, что я могла бы стать женой человека, который роется в моей сумке. Кроме того, у тебя бывают галлюцинации. В один прекрасный день ты начал бы всем рассказывать, что видел меня верхом на метле.

Генрик смолчал. Пистолет в ее сумке отнюдь не был галлюцинацией. Но ему не хотелось с ней спорить, сегодня она была чудо как мила. Юлия тоже красива, может, даже красивей Розанны. Но Юлия казалась несколько холодной. Юлия шествовала рядом с мужчиной, а Розанна подпрыгивала, как коза, трещала без умолку, то брала своего спутника под руку, то шла рука в руке, то тащила его за собой, как мальчишку. С Юлией Генрику правилось бывать в театре, где все обращали внимание на се прекрасную фигуру. С Розанной было хорошо шататься по улицам и паркам. В обществе Юлии Генрик становился серьезным, говорил округлыми фразами о серьезных вещах. С Розанной он мог шутить, препираться, болтать о пустяках, чувствовать себя молодым, неоперившимся птенцом, и уж наверняка Юлия не отправилась бы с ним на Старое кладбище искать могилу Порембской.

Кладбищенский сторож был вылитый Квазимодо. Горбатый, со странным образом вывернутыми конечностями, с глазами навыкате. Признаки жизни он выказал лишь после того, как ему сунули двадцать злотых. Он разложил на столе большой план кладбища и заглянул в алфавитный указатель.

– Восемнадцатая аллея вправо, считая от центральной.

Получив от Генрика еще десять злотых, он вызвался проводить их. Шел молча, на вопросы отвечал неохотно, словно пребывание среди могил приучило его к замкнутости.

Людей па кладбище почти не было, им встретилась только одна пожилая женщина в трауре, которая с леечкой шла за водой.

За десятой аллеей могилы становились все беднее, памятники кончились, могилы были прикрыты каменными или бетонными плитами, – потрескавшимися от старости. Наконец они свернули в восемнадцатую аллею, сплошь поросшую травой. По обеим сторонам аллеи выстроились ряды кустарника. Изредка попадались хорошо ухоженные могилы, очищенные от травы и посыпанные песком или белым гравием. Подле некоторых из них стояли скамеечки.

– Неплохо заботятся об усопших, даже о тех, кто умер давным-давно, – попытался расшевелить сторожа Генрик.

Но тот только кивнул, так и не произнеся ни слова. Они находились совсем рядом с кладбищенской стеной. За ней одиноко возвышался дом Генрика.

Внезапно сторож остановился.

– Здесь, – произнес он и указал пальцем на могилу, посыпанную свежим песком. Кто-то недавно обновлял жестяную табличку с надписью: «Анеля Порембская. Трагически погибла двадцать второго ноября 1929 года в возрасте 24 лет. Упокой, господи, ее душу!»

Сторож поклонился и двинулся обратно. Когда он отошел довольно далеко, Розанна сказала:

– Я это место хорошо знаю. Там в кустах, поближе к стене, всегда собиралась компания Лолека. И я сюда приходила, пока Лолека не забрала милиция. Временами на могилу приходит старик в черном котелке и в коротком пальто. Постоит полчасика у могилы, польет цветы из бутылки, которую всегда приносит с собой, присядет на минутку и уйдет.

– А трости у него нет?..

– Обычная бамбуковая палка. Он прихрамывает.

– Я должен увидеться с ним, Розанна, слышишь? Как увидишь сто на кладбище, немедленно дай мне знать, понятно?

– Понятно. Я знаю, что у тебя на уме. Ты небось думаешь, что это Бромберг, потому что он с тросточкой и прихрамывает. Вспомни, сколько стариков в Лодзи ходит с тросточками.

– Но не каждый приходит на могилу Порембской.

– Может быть, это ее муж Арно? Правда, он получил пожизненное. Но наверняка ему потом срок сократили. Была война, из тюрьмы его выпустили, давно уже должен быть на свободе.

– Возможно, – согласился Генрик. – Как бы там пи было, я должен с ним познакомиться. Если это Бромберг…

– Ему было тогда лет сорок, сейчас ему за шестьдесят…

– Если это Бромберг, – продолжал Генрик свою мысль, – я узнаю, что он сделал с тростью, полученной от Кохера.

Капли дождя застучали по листьям. Розанна взяла Генрика за руку и по узенькой тропинке в кустах сирени провела к пролому в стене. Теперь до дома Генрика было рукой подать.

Остаток пути они пробежали под проливным дождем.

4 июня, вечер

Вечером Генрику позвонил репортер Кобылинский.

– Я был у сестры Рикерта, – сообщил он. – Поговорил с нею, хотя это оказалось делом нелегким. Старушка очень напугана. Убийство пани Бутылло потрясло ее. Потом съездил на место преступления и навестил Гневковского. Вы знаете его, не правда ли?

– Знаю.

– Я встретил у него Скажинского. Он пришел за золоченой солонкой.

– Купил?

– Да. За три пятьсот.

– Значит, Гневковский заработал на этом чистых пятьсот злотых. У Рикерта он купил ее за три тысячи.

– Так вот, Скажинский подсказал мне совершенно новый мотив убийства Бутылло. Однажды он столкнулся с Бутылло в квартире Рикерта. Поболтали о том о сем. Бутылло рассказал Скажинскому и Рикерту, что во время войны он попал в Италию с армией Андерса. На Корсике у него был роман с одной красавицей. Кончилось тем, что Бутылло должен был скрываться от возмущенных родственников, жаждущих отомстить за поруганную честь девушки. Вы ведь знаете, сколько иностранцев приезжает сейчас в Польшу. Может быть, это была вендетта?

– Для «Эха» такая версия совсем недурна, но нашей газете она не подходит.

Кобылинский не обиделся. Генрик услышал его смех.

– К сожалению, ничего другого разнюхать не удалось. Пожалуй, я шел неверным путем. Не стоило идти по вашим следам: я полагаю, имеет смысл сопоставить и систематизировать известные нам факты и только тогда снова начать изучение материала.

– Хорошая мысль, – согласился Генрик.

– Мы знаем, что в последние месяцы жизни Рикерта он имел дело с торговцем ценными вещами, скрывающим свое имя. Мы имеем право предположить, что этот Икс играл какую-то роль и в жизни Бутылло, раз тот не хотел назвать имя предыдущего владельца трости. Возникает вопрос: почему Икс старается остаться в тени, скрыть свое имя. За этим кроется история весьма сомнительного свойства. Ясно, что огласка может только навредить Иксу. Рикерт покупал вещи у множества людей, нередко вещи были весьма ценными. Но в его записной книжке существовал один-единственный Икс. Гневковский рассказал мне об ухудшении отношения магазинов антиквариата к Бутылло. Если предположить, что Бутылло тоже имел связь с Иксом, то напрашивается вывод: неприятности Бутылло связаны с этим неизвестным.

– Но существует какой-то Игрек, – напомнил Генрик.

– Так-то оно так, – согласился Кобылинский. – Но самой важной мне кажется проблема золоченой солонки и серебряного ножа. Когда я рассматривал солонку у Гневковского, мне вспомнилась одна статья из вашей газеты.

– Статья в нашей газете? – удивился Генрик.

– Я прочитал рукопись этой статьи и обнаружил одну забавную подробность.

– Какую?

– Пока что я не хочу о ней говорить. Меня тоже увлекла роль детектива-любителя.

– Как хотите, – холодно произнес Генрик. – Вот вам мой совет: сконцентрируйте ваше внимание на особе таинственного Икса. Выпишите из записной книжки Рикерта фамилии всех людей, купивших вещи, полученные от Икса, и поговорите с ними на эту тему. Надо любой ценой добраться до Икса.

– Согласен. Именно этим я и хочу заняться, – сказал Кобылинский и положил трубку.

10 июня

Главный редактор поручил Генрику поехать в Краков, где проходил театральный фестиваль. Поэт Марек, отвечавший за отдел культуры, заболел, и его заменил Генрик.

Он пробыл в Кракове четыре дня. Четыре беззаботных и веселых дня. Тросточки он с собой не брал, и ничто не напоминало ему о трагических происшествиях в Лодзи.

Вернувшись домой, Генрик засел за статью о фестивале. В редакции был ремонт, и Генрик работал в своей квартире. Днем к нему неожиданно пришла Юлия.

– Тебя нет ни в редакции, ни в клубе, ни в кафе. Неужели я тебе стала безразлична после того, как три года подряд ты признавался мне в любви? Я пришла выяснить, в чем же дело.

– Ты мне нравилась и нравишься до сих пор. Все дело в этих размолвках: ты никогда не давала мне возможности объясниться с тобой. Одна размолвка повлекла за собой остальные: мне кажется, былого уже не вернешь. Помнишь тот вечер, когда мы встретились с тобой в кафе и ты собиралась прийти ко мне? Ты не поверила, что я действительно был у Рикерта и разговаривал с ним.

– Снова за свое, – вздохнула Юлия.

– Дай же сказать. Так вот, Юлия, я разговаривал с человеком, выдававшим себя за Рикерта и хозяйничавшим в его квартире. Загадочно, не правда ли? Эта загадка и навела меня па след двойного убийства.

– А та женщина?

– Она убита. Ты же читала сообщение в газете. Я тот самый журналист, которого пани Бутылло пригласила к себе, чтобы помочь выяснить обстоятельства, при которых погиб ее муж. Когда я на минуту вышел из дома, ее убили ударом ножа и труп спрятали в шкафу.

– Какой ужас! – воскликнула Юлия, закрыв лицо руками.

– Что же касается той девчонки… – начал Генрик.

– Не хочу даже слышать о ней! Она не в счет. Не поверю, что тебя может заинтересовать такая особа. Я уверена, что это было мимолетное увлечение. С мужчинами такое иногда случается… Было и быльем поросло, – жестко и несколько вызывающе произнесла Юлия.

Генрик смешался.

– Наверное, так оно и есть, Юлия. Хотя ничего плохого о Розанне я сказать не могу. Она помогла мне во всех моих поисках.

– Можешь выразить ей признательность. Отныне я буду тебе помогать.

– Ты, Юлия? – удивился Генрик.

– Да, я. Чтобы не быть голословной, я приведу тебе первое доказательство моей дружбы. Помнишь, ты рассказывал мне историю о Зазе и Бромберге. Тебя интересовало, жив ли еще Бромберг. Я позвонила знакомому в паспортный стол, и оказалось, что Бромберг до сих пор живет в Лодзи на Францисканской улице.

– Юлия, ты просто чудо! – воскликнул Генрик, целуя ей руки.

В этот момент раздался звонок, и в дверях появилась Розанна. Она небрежно кивнула Юлии и демонстративно чмокнула Генрика в щеку, несмотря на слабый его протест.

– Ну, как тебе спалось? – весело спросила она. И с невинным видом добавила – Жаль, что вчера я не могла остаться у тебя. Но у меня была спешная работа.

Юлия невероятным усилием сдержала себя и сделала вид, будто не поняла, о чем говорит Розанна.

Генрик готов был сквозь землю провалиться. Он беспомощно шарил в карманах: ему мучительно хотелось курить, а портсигар как назло был пуст. Генрик пришел в отчаяние. Ему казалось, имей он в руках сигарету, он не чувствовал бы себя таким беспомощным. Ничего не найдя, Генрик отошел к окну и попытался овладеть собой.

– Может быть, вы познакомитесь? – предложил Генрик.

Он ждал, что Юлия оскорбится и уйдет. К его недоумению, Юлия произнесла:

– Я часто вижу вас в кафе на улице Монюшко в обществе молодых девушек и пожилых мужчин.

– Можно ли тебя назвать пожилым мужчиной, Генрик? – спросила Розанна.

Генрик в полном отчаянии глядел в окно, точно вид Старого кладбища мог принести ему утешение. Судьба смилостивилась над ним.

– Идите сюда! Взгляните-ка на кладбище. Вон там, на аллее, пожилой мужчина с тростью. Уж не Бромберг ли это?

Однако ему не удалось отделаться от Юлии и Розанны и отправиться на кладбище одному, они решили сопровождать его. У кладбищенских ворот Генрик сказал:

– Будем ждать его здесь! Когда он выйдет, двинемся за ним.

– Это убийца? – шепотом спросила Юлия.

– Очень может быть.

– Почему ты не позвонишь в милицию?

– Успеется. Сначала я должен быть уверен, что он действительно убийца.

– А если он и нас?.. Розанна пожала плечами:

– Генрик нас защитит. Вы не представляете, какой он смелый. Она явно издевалась над ним. Но Генрик не успел ответить, потому что в это время на главной аллее появился пожилой мужчина с тростью.

Они встали так, чтобы стена скрывала их. Генрик спрятал свою тросточку за спину. Он попросил Юлию и Розанну сделать вид, будто они беззаботно щебечут, что далось им с трудом. Мужчина прошел мимо, даже не взглянув на них. Генрик был уверен, что это Бромберг. То же выразительное лицо с орлиным носом, что он видел на фотографии в иллюстрированном приложении. Они пошли следом за Бромбергом в сторону трамвайной остановки. Бромберг сел в первый вагон. Трамвай был с двумя прицепами. Генрик решил воспользоваться этим и избавиться на время от своих спутниц. Он велел Розанне сесть в тот же вагон, что и Бромберг, сам сел во второй, а Юлия – в третий. Бромберг сошел на Францисканской улице и нырнул в подъезд трехэтажного дома. Генрик бросился за ним, за Генриком – Юлия и Розанна. Он оставил девушек у двери, а сам взбежал наверх по деревянной лестнице.

Бромберг манипулировал ключами у покосившихся дверей, казалось, что они ведут прямо на чердак. Генрик решил сразу взять быка за рога.

– Если я не ошибаюсь, пап Бромберг? Старик кивнул.

– У меня к вам несколько слов.

– Я к вашим услугам, – Бромберг открыл двери.

Они очутились в убогой мансарде с грязным окном под потолком. У стены со следами сырости стояла незаправленная кровать. Напротив – газовая плита.

– Слушаю вас, – проговорил Бромберг, сняв пальто и бросив на стол черный котелок.

– Узнаете? – Генрик вынул из-за спины трость. Ему показалось, будто Бромберг побледнел. Однако голос его прозвучал совершенно спокойно.

– Нет, не узнаю. А в чем дело? Генрик сел на колченогий табурет.

– Я пришел, чтобы расспросить вас об одной истории из далекого прошлого.

Бромберг язвительно улыбнулся.

– Извините, но я действительно не понимаю, о чем идет речь.

– Вы Эрнст Бромберг. Тот самый Бромберг, который в тысяча девятьсот двадцать девятом году выступал свидетелем по делу об убийстве знаменитой Зазы.

– И что же из этого следует?

– Вы были последним, кто видел Зазу живой.

– Ну-ну!

– Она была вашей любовницей.

– Все это так, но…

– За убийство Зазы ее муж был осужден на пожизненное заключение. Но настоящим убийцей были вы, пан Бромберг!

– Вы с ума сошли! И вообще кто вы такой? Что вам от меня нужно?

– Дело вот в чем, пан Бромберг. Чисто случайно мне удалось решить загадку, перед которой в двадцать девятом году остановились самые способные следователи. Вы были зятем адвоката Кохера…

– Ничего подобного.

– Не отпирайтесь, это бессмысленно. Со дня убийства прошло много лет. Вы уже старик, и ничто вам не грозит, даже если вы признаетесь в убийстве. Дело прекращено за давностью.

– Все, что вы пытаетесь мне втолковать, весьма забавно…

– Я журналист. Однажды я купил старинную трость. Вот эту. Да вы ее помните. Я решил узнать ее историю, и она привела меня к вам. Мне хочется написать цикл сенсационных статей, и вы были бы героем одной из них – истории об убийстве наездницы Зазы.

Старик задумался. Очевидно, слова Генрика все-таки возымели свое действие.

– Вам нечего бояться. Ваше признание не повлечет за собой никаких последствий. Я не занимаюсь шантажом.

– Шантаж мне не страшен. Когда-то я был очень богат, а теперь, как сами видите, живу в нужде. В страшной нужде.

– Послушайте меня, пан Бромберг. Вы убили Зазу. Я это знаю точно. Вы пришли к ней с тросточкой, внутри которой спрятан стилет. – Генрик вырвал штык из ножен. – Трость вы получили в наследство от своего тестя, адвоката Кохера. Вы были женаты на его дочери, Изе Кохер, умершей через два года после свадьбы. В один прекрасный день вы решили убить Зазу. Почему, я не знаю, это уж вы сами мне объясните. Вы всегда ходили с тростью, с темной тростью, набалдашник которой был сделан в виде фигуры женщины.

– Да. Я всегда ходил с такой тростью. Это была очень элегантная тросточка.

– В ту роковую ночь вы явились к Зазе с другой тростью, скрывающей штык. Вы убили Зазу, спокойно вышли из фургона, а палисандровую трость спрятали в укромном месте.

– Ну и что с того?

– Я хочу написать статью. Сенсационную статью «Разгадка через десятилетия». Если вы расскажете мне все подробности преступления, я поделюсь с вами гонораром.

– Сколько вы дадите? – Пятьсот злотых.

– Мало.

– Восемьсот.

– Мало.

– Тысячу злотых, и вы разрешите нашей газете вас сфотографировать.

Старик задумался.

– Ладно, – сказал он, – но пятьсот злотых вы даете сразу.

– Идет… – согласился Генрик и достал бумажник. – Но с условием, что фотографий будет несколько.

– Хоть миллион, – старик спрятал деньги в карман. – Вы не возражаете, если я сначала приготовлю себе поесть, а уж потом расскажу?.. В мои годы приходится заботиться о своем здоровье. Последнее время я себя неважно чувствую и плохо сплю. А снотворное действует на сердце…

Он зажег газ и поставил сковородку на огонь. Нарезая ветчину, Бромберг произнес:

– Я уверен, попадись эта трость полиции двадцать лет назад, не миновать мне виселицы. – Внезапно он поднял голову: – А откуда у вас эта трость? Каким образом она привела вас ко мне?

– Один субъект в 1903 году подарил ее адвокату Кохеру, ставшему впоследствии вашим тестем. А поскольку вы прихрамываете…

– Это у меня еще с малолетства, я перенес детский паралич. – …я догадался, что Кохер подарил ее вам.

– Собственно, не совсем так. Моя жена была единственной наследницей адвоката, все его вещи перешли ко мне. На трость я обратил внимание сразу, как только увидел ее. Довольно быстро догадался о существовании штыка. Тросточка долго лежала на чердаке, я ею не пользовался: она чересчур элегантна, такую вещь можно носить для фасона, не больше. Я вспомнил о ее существовании только после знакомства с Зазой.

– Зачем вы убили Порембскую?

– Вы спрашиваете, зачем я ее убил? Одну минуточку, ветчина уже поджарилась, сейчас сделаю яичницу. Надеюсь, яйцо не тухлое. В магазине всегда всучат черт знает что. Вот о таких безобразиях газеты почему-то не пишут.

– Зачем вы убили ее?

Генрик чувствовал, как в нем закипает злость.

– Что вы так жалеете эту Зазу? Бессердечная, дрянная баба. Я познакомился с ней в 1927 году, во время ее первых гастролей в Лодзи. Она мне понравилась, я написал ей записку, мы встретились. Я был тогда богат, очень богат. Она пришла ко мне домой. Только один-единственный раз: больше не захотела видеть меня. А я совсем потерял голову. Как я унижался перед ней, умолял, уговаривал! Обещал жениться на ней. Она смеялась надо мной. Я думал, что с ума сойду от горя.

Яичница была готова. Бромберг снял сковородку с огня и стал терпеливо ждать, пока еда немного остынет.

– Я страдал невыносимо. Однако стоило ей уехать из Лодзи, как боль постепенно улеглась. Через два года Заза вновь появилась здесь, сама позвонила и навестила меня в моей квартире. Я был счастлив. Но, увы, уже на следующий день ад начался снова. Это была злая, очень злая женщина.

Он достал ложку, вытер ее грязным полотенцем и принялся за еду.

– Я был готов на все, даже на убийство. Сначала хотел убить себя, потом и себя и ее. Наконец мне пришла в голову мысль: ведь это она одна во всем виновата. Она пусть и гибнет! Вспомнил о трости. Вначале я хотел убить Зазу, а сам пойти в полицию и признаться во всем. Но все обернулось иначе. В ящике Арно, ее мужа, нашли четырехгранный стилет. Стилет принадлежал ему, хотя он и отрицал это. Арно не хотел идти на виселицу из-за нелепой случайности. Другая случайность спасла его от петли. Дело в том, что никто в цирке никогда не видел у него этого стилета: Арно на сцене им не пользовался. Полиция сделала отсюда вывод, что нож был кем-то подброшен.

Старательно вытерев хлебом сковородку, Бромберг продолжал:

– Вечером я дождался момента, когда Арно отправился на прогулку, и вошел в фургон. Заза набросилась на меня с оскорблениями, издевалась, унижала, поливала грязью. Я выхватил штык и убил ее.

– А невинного человека приговорили к пожизненному заключению, – заметил Генрик.

– О, вы не знаете, как обстояло дело! Подозрения в одинаковой степени падали на нас обоих. Но у него не было алиби, вот он и очутился на скамье подсудимых. Не мог же я предвидеть, что у него не будет алиби, да и стилет в ящике тоже был для меня неожиданностью. В конце концов адвоката для него нанял я, а не кто-нибудь. Вдобавок полиция вскоре разыскала ту девицу, с которой Арно провел роковой вечер. Дело пересмотрели, и он вышел на свободу. Трость я спрятал. Во время оккупации она пропала, уж и не помню, где и когда.

– И обо всем этом вы можете говорить так спокойно, жуя яичницу с ветчиной?

Старик усмехнулся:

– А что вы прикажете делать? Стонать? Заливаться слезами? Должен сознаться, упреки совести меня не мучили никогда. И на могилу к ней я хожу совсем не поэтому. Мне просто некуда больше пойти. Магазин у меня отняли. Все знакомые немцы или уехали, или поумирали. Получаю пенсию. Живу бедно, но все-таки живу. Лучше так, чем никак, – хохотнул он.

– А что с Арно?

– Не знаю. Поступил в венгерскую цирковую труппу и уехал из Польши. С тех пор о нем ни слуху ни духу.

Генрик встал с колченого табурета.

– Вот теперь мне все ясно.

– Вы не могли бы оставить трость мне? – спросил Бромберг. Генрик заколебался.

– Вы знаете, она мне сейчас очень нужна. Ведь я хочу разузнать, в чьих руках она побывала после войны.

– Заходите ко мне в гости, – сказал старик. – Я так одинок. Беседа с вами была для меня удовольствием. Может, я вспомню еще кое-какие подробности. Ведь вы еще зайдете, правда?

– О да. Зайду, – пообещал Генрик и с облегчением вздохнул, выйдя на лестницу.

Во дворе сто ждала Розанна.

– Юлия ушла. В конце концов мне удалось ее оскорбить, – торжественно объявила она.

12 июня, утро

Через два дня к Генрику явился поручик Пакула. Он уселся на тахте, положил на колени широкополую шляпу.

– Кобылинский настрочил весь этот бред по вашему наущению? – В голосе его слышалась враждебность.

– Я уже неделю не читал «Эха». Поэтому не могу ничего вам сказать.

– Боже, что он насочинял об убийстве Бутылло! Тут тебе и мафия, и вендетта, и Икс, и Игрек. Бред! Да, черт возьми, – обозлился он, – милиция существует для того, чтобы искать преступников, а журналисты – чтобы это описывать. Зачем браться не за свое дело?

Генрик почувствовал себя обязанным вступиться за Кобылинского, хоть и не читал его статьи.

– Парнишка хотел выяснить мотивы преступления. Вам ведь тоже неизвестна причина гибели Бутылло.

– Все в свое время. Мы не сидим сложа руки. Ясно одно: Кобылинский слово в слово повторил вашу версию. Снова история о трости, о лже-Рикерте и так далее. Уж не думаете ли вы, что милиции это все неизвестно? Мы и с Гневковским беседовали, и записи Рикерта штудировали. Вы знаете, как называется поступок Кобылинского? Разглашение подробностей ведущегося следствия. За это под суд отдают.

– Кобылинский опубликовал результаты своих поисков, а не вашего следствия. В конце концов, почему вы мне предъявляете претензии? Я не сотрудничаю в «Эхе» и моя фамилия не Кобылинский.

– Я уже два раза заходил к нему и не застал, – буркнул Пакула. – Как в воду канул. Однако вы ошибаетесь. Мы знаем больше, чем Кобылинский. Для вас важнейшим звеном в обоих убийствах является трость. Так или не так?

– Так, – не особенно уверенно подтвердил Генрик. – Ведь звонил мне кто-то, выдавая себя за реквизитора. Предлагал мне за трость три тысячи злотых. Другими словами, кому-то трость очень нужна.

– Не спорю. Может, кто-то и звонил, может, ваша трость и в самом деле играет какую-то роль. Но если бы она очень понадобилась убийце, то погибли бы не только супруги Бутылло, но и вы.

– Согласен. Временами я сам сомневаюсь, играет ли она какую-либо роль. Но ведь до сего времени никто не предложил мало-мальски правдоподобной версии.

– Послушайте, – серьезно сказал Пакула, – история с вендеттой хороша для «Эха». Но мы-то с вами знаем, что такая версия – собачья чушь. Уверяю вас, все возможное нами делается. Проверили все имеющиеся данные о прошлом четы Бутылло, об их родных и знакомых. Это не было обычным убийством с целью ограбления. У любовника пани Бутылло безупречное алиби, так что он ни при чем. Кому-то понадобилось устранить Бутылло и его жену. Но прежде чем сказать «кто», милиция должна узнать «зачем».

– А вы знаете, «зачем»?

– Кажется, знаем.

– Мне вы, конечно, этого не скажете?

– Такие вещи раньше времени не разглашают. Когда следствие закончится, я, конечно, отвечу на все ваши вопросы.

Генрик замолчал: он хотел дать понять, что не имеет желания продолжать разговор. Если Пакула хорошо воспитан, он должен встать, попрощаться и уйти. Но он продолжал сидеть на тахте. Наконец Генрик не выдержал и вежливо спросил:

– Вы, кажется, хотели что-то сказать?

– Ах да, верно, – спохватился тот. – Я хотел узнать, не знаете ли вы, что с Кобылинским?

– Понятия не имею. Я четыре дня был в Кракове. Накануне моего отъезда он звонил мне по телефону.

– В редакции не знают, где он пропадает. Исчез, испарился и дома не ночует. Уезжать он не собирался.

Генрик пожал плечами: откуда ему знать, где пропадает Кобылинский?

– Пан поручик, может быть, вы все-таки скажете мне, кого вы подозреваете в убийстве. Я спрашиваю но из-за обычного любопытства журналиста. Считаю, что мой совет мог бы вам пригодиться.

Следователь тяжело вздохнул.

– Бутылло был человеком довольно состоятельным. Кроме дома с садом и прекрасной квартиры у него было припрятано немало драгоценностей и валюты. Ведь это все кому-то сейчас достанется. Кто-то получит все его вещи…

– Жена, которая лежит в госпитале.

– И его сын, двадцатилетний оболтус. Пьяница, бабник, дважды сидевший в тюрьме за ограбление магазинов.

– Вы его арестовали?

– Нет. Дело в том, что этот многообещающий юноша уже довольно давно находится в тюрьме. Его посадили еще до убийства Бутылло. Он тоже отпадает. Как он мог их убить, находясь в строгой изоляции? Вы понимаете меня? Так что мы пока занимаемся "его знакомыми. Как знать, не поручил ли наш юный герой это дельце своим дружкам, а сам на три месяца отправился в тюрьму?

Генрик покачал головой.

– Боже мой! Каким банальным может оказаться решение этой загадки! Я только сейчас начал понимать, что за чепуху я городил. Все равно что правой рукой доставать левое ухо. Пан поручик, мне стыдно за самого себя. Должен признаться, детектив из меня никудышный.

Генрик ожидал увидеть на лице Пакулы торжествующую улыбку. Но тот словно не слышал самобичевания Генрика. Помолчав немного, он заметил:

– А если вы правы?

– Я???

– А если ключом ко всей истории является ваша трость?

Пакула усмехнулся:

– Не принимайте мои слова всерьез. Я тоже иногда достаю правой рукой левое ухо.

Зазвонил телефон.

– Просят вас, пан поручик, – сказал Генрик, отдавая трубку.

– Слушаю, – сказал Пакула и надолго умолк, точно слушая чье-то донесение. Наконец произнес: – Пришлите милицейскую машину. – Он нервно прошелся по комнате.

– Что-нибудь случилось?

– Да. Нашли машину убийцы.

Он вынул из кармана какой-то бланк, взглянул и сказал:

– Наши люди обошли все авторемонтные мастерские в Лодзи и в окрестностях, спрашивая, не давал ли кто-нибудь в окраску темно-зеленую «сирену».

– И что?

– Красили в желтый цвет после какой-то аварии. Подновляли лак на «сирене» ярко-красного цвета. И, наконец, перекрашивали желтую «сирену» в темно-зеленый цвет. Но все это теперь не имеет значения. Машина в наших руках.

– А ее хозяин?

Пакула не ответил. Он задумчиво смотрел в окно. После недолгого молчания задал Генрику вопрос:

– Хотел бы я знать, о чем вы в последний раз разговаривали с Кобылинским. Расскажите мне о вашей беседе как можно подробнее.

– Кобылинский позвонил мне четвертого июня вечером. Сказал, что был у сестры Рикерта и у Гневковского. Ничего нового, кроме вздорной истории о вендетте, он не узнал и решил сконцентрировать свое внимание на личности Икса. Я поддержал его решение. Он хотел снова пойти к сестре Рикерта, выписать имена и адреса людей, которые приобрели предметы, купленные Рикертом у Икса. Кобылинский решил обойти всех этих людей и посмотреть, что за вещи они покупали. Он предполагал, что ему удастся выяснить личность Икса.

Пакула вдруг задал Генрику довольно бессмысленный вопрос:

– Вы знакомы с Кобылинским?

– Ну, постольку-поскольку…

– Вы часто встречались?

– Частенько. В клубе журналистов. Но разговаривали мы довольно редко.

Пакула повернулся к Генрику.

– За мной приехали. Вы не хотели бы совершить небольшую прогулку на нашей машине?

– Если это нужно…

– Думаю, что да. – Пакула взял с тахты свою большую шляпу. Генрик накинул плащ. В дверях Пакула взглянул на него и остановился:

– Почему вы не берете свою трость? Генрик слабо улыбнулся.

– Майор Бучек не советовал мне носить ее.

– С сегодняшнего дня я настоятельно прошу вас никуда без нее не ходить. В общем, – он махнул рукой, – потом я вам все объясню.

Они уселись в машину. Машина резко взяла с места и с воем сирены помчалась по городу. Вскоре они выехали на Варшавское шоссе.

– История принимает все более мрачный оборот. Я прошу вас быть очень осторожным.

– В чем дело? Говорите яснее.

– Буду откровенен. Боюсь, как бы следующей жертвой убийцы не стали вы. О нем известно только то, что он чрезвычайно опасный субъект. Старайтесь ни с кем не оставаться один на один.

– Что случилось?

Машину занесло на повороте. По обеим сторонам дороги расстилались поля. Еще один поворот, и машина остановилась на крутом обрыве. Тут уже стояло несколько милицейских машин и грузовик с большой лебедкой.

Они выскочили из машины. Громко стучал мотор лебедки, медленно вытягивая из мутной реки темно-зеленый автомобиль. Несколько милиционеров безуспешно пытались сдержать толпу жителей соседних деревень, собравшихся поглазеть на необычное зрелище.

Майор Бучек о чем-то расспрашивал милиционера с обветренным лицом. Рядом с милиционером стоял деревенский мальчуган, гордо поглядывая на своих сверстников. Милиционер докладывал Бучеку:

– Сами видите, товарищ майор, трава на берегу особенно хороша. Этот малец, – он положил руку на плечо паренька, – пригнал сюда сегодня корову. Видит: на берегу следы шин. Откос высокий, метров пять будет. Похоже, кто-то свалился в реку. Парнишка ко мне, я сюда. Вижу, так и есть. Чья-то машина в воду ухнула. Разделся я, нырнул и наткнулся на машину. Нырнул еще раз, обнаружил в машине человека. Случилось это не иначе как в ночь с шестого на седьмое. Тогда дождь шел, оттого-то следы на глине такие глубокие. С тех пор дождя не было, а случись это до шестого, так дождь бы все следы размыл.

Пакула тронул Генрика за рукав.

– Пойдемте взглянем, – предложил он.

Машина уже стояла на берегу. Когда открыли дверцу, из машины вывалился раздувшийся труп. Генрику достаточно было одного взгляда.

– Это Кобылинский, – проговорил он сдавленным голосом.

Медицинский эксперт произвел предварительный осмотр трупа. Кобылинский был убит точно так же, как Бутылло и его жена, – ударом ножа в спину. Все три убийства были, без сомнения, совершены одним и тем же человеком.

Автомобиль убийцы втащили на грузовик и увезли в милицию.

Майор Бучек и Пакула беседовали в сторонке. Бучек разложил карту и что-то чертил на ней. Пакула взглянул в сторону Генрика, Бучек кивнул. Поручик подошел к журналисту и сказал:

– Вы поедете со мной. Пока что я предпочитаю не терять вас из виду.

Уже сидя в машине, он попросил Генрика:

– Припомните поточнее, что именно вам говорил Кобылинский. Он погиб, потому что напал на след убийцы. Мы должны идти той же дорогой.

– Он собирался навестить сестру Рикерта и взять у нее адреса людей, которым Рикерт продал предметы, купленные у Икса…

Пакула помахал своим блокнотом.

– Они у меня все здесь. Поехали, – бросил он водителю. – Сначала к гражданину… – он заглянул в блокнот, – Сконечному.

Рядом с водителем сел офицер милиции. Генрих понял, почему они начинают именно со Сконечного. Он жил в трех километрах от того места, где была найдена машина с трупом Кобылинского.

На стене двухэтажного дома висела табличка: «Зубной врач Юзеф Сконечный». Оставив Генрика в машине, Пакула и офицер скрылись в подъезде. Прошел час, пока Пакула показался вновь и махнул Генрику рукой.

– Взгляните на золотое блюдо Икса, которое Сконечный купил у Рикерта, – предупредил Пакула. – Блюдо как блюдо, только и славы, что золотое. Может быть, вам придет в голову какая-нибудь гениальная мысль!

По деревянной лестнице они поднялись на второй этаж, вошли в небольшую, скромно обставленную комнату. Сквозь приоткрытую дверь увидели зубоврачебный кабинет.

В комнате сидел лысеющий мужчина в белом халате. Рядом с ним офицер милиции делал какие-то заметки в блокноте. Сконечный, как видно, был смертельно испуган.

– Вот взгляните-ка, – указал Пакула на золотое блюдо. Сконечный принял журналиста за важную персону и торопливо заговорил:

– Я не коллекционирую такие вещи. Но в прошлом году удалось скопить немного денег, и мне посоветовали купить какую-нибудь редкостную ценную вещь.

– Вы собираетесь выехать за границу? – спросил офицер.

– Да, по туристской путевке в Италию.

– Значит, вы купили золотое блюдо, – вмешался Пакула. – Кто вам посоветовал? Кто направил вас к Рикерту?

– Кто-то из знакомых. Если я не ошибаюсь, адвокат Станецкий.

– Он посоветовал вам обратиться к магистру Рикерту…

– В январе я навестил пана Рикерта и купил это золотое блюдо. Больше я магистра не видел.

– Когда вы продали вашу машину?

– Я вам уже говорил. Свой «микрус» я продал две недели назад, потому что подходит моя очередь на «вартбург». Не ехать же в Италию на «микрусе»?!

– Вы ничего не знаете о происхождении вашего блюда?

– Пан Рикерт рассказал мне, что оно принадлежало старинному графскому роду. Там есть герб с буквой «Р». Блюдо принадлежало графу Роникеру или кому-то еще, не помню точно… Мне важно было поместить деньги.

– Что вы делали в ночь с шестого на седьмое июня?

– Я же вам говорил, у меня были гости. Наш ксендз, доктор Вишневский с женой и дочерью, заместитель председателя горисполкома, директор школы с женой. Гости сидели до полуночи, а потом разошлись. Мы с женой легли спать. Ходить нам особенно некуда, единственное развлечение – съездить на машине в Лодзь. Но с тех пор, как я продал машину, я сижу дома.

Генрик осмотрел блюдо. Золото было высокой пробы. На дне тарелки виднелась богато орнаментированная буква «Р».

Пакула и офицер попрощались со Сконечным, извинившись за причиненное беспокойство и расспросы.

Генрик заметил, что они так и не сказали Сконечному, чем вызвано их вторжение. Сконечный подумал, будто милиция разыскивает нелегальных торговцев золотом.

В городе они сделали остановку. Офицер вышел.

– Отправился выяснить, правду ли сказал Сконечный, – объяснил Пакула.

– Интересно, Кобылинский к нему заходил?

– Да. Пятого июня в двенадцать дня. Заморочил Сконечному голову, наплел что-то об исторической ценности блюда. Сконечный блюдо показал. Кобылинский тоже попытался разузнать о происхождении блюда, но добился не больше нашего. В половине первого он ушел. Конечно, все это нужно проверить. Может быть, кто-нибудь видел, как Кобылинский садился в автобус или шел на вокзал. Каждая подробность имеет значение.

Они – выехали на шоссе, ведущее в Лодзь. Пакула обратился к водителю:

– Подвезите нас к дому Бутылло. Дорогу знаете? Генрик закурил сигарету.

– Что вы думаете об этом блюде?

– Я вспомнил, что мне рассказал Гневковский. Именно из-за этого блюда Бутылло имел неприятности с магазином.

– Я расспрашивал в магазине. Дело было так. Бутылло сдал блюдо на комиссию. Там его выставили в витрине. В один прекрасный день к ним пришел некий врач и заявил, что блюдо принадлежит ему. Врач практиковал в гетто и в сорок третьем году получил это блюдо за одно чрезвычайно ценное по тем временам лекарство. Его подарил врачу один голландец, родственник всемирно известных Ротшильдов. Отсюда это «Р». В сорок четвертом году врач попал в Освенцим, откуда его освободили русские. И вот через пять лет после войны он видит свое блюдо в витрине комиссионки. Ему устроили встречу с Бутылло, но тот уверял, будто купил блюдо у какого-то спекулянта в сорок шестом году.

– Кстати, то же самое он говорил мне о происхождении трости, – вставил Генрик.

– Врач, однако, не смог доказать, что блюдо принадлежало ему. В войну ему приходилось скрывать блюдо, ибо немцы строго наказывали всех не сдавших золото. Во всяком случае, магазин вернул блюдо Бутылло. Тем более что он и прежде сдавал на комиссию вещи подозрительного происхождения.

– Если верить заметкам Рикерта, блюдо принадлежало Иксу. Неужели Бутылло и был Иксом?

– В записках Рикерта фамилия Бутылло упоминалась более двадцати раз. А Икс – только трижды. Игрек – один раз. Так что это разные лица. Скорее Бутылло играл роль посредника Икса и отдал по его приказу блюдо на комиссию, а когда дело приняло неприятный оборот, попросту вернул блюдо владельцу, а Икс, в свою очередь, обратился к Рикерту.

– Вы уже разговаривали с врачом?

– Он умер несколько месяцев назад.

– Что? – Генрик перепугался. Пакула мотнул головой.

– Умер своей смертью. Он был стар и очень болен. Не умри он, Бутылло не вышел бы сухим из воды.

– Как его звали?

– Якуб Крыжановский.

– А, знаю! Известный терапевт. Лодзинское издательство собирается печатать его воспоминания о войне. Мы тоже давали отрывки.

– Думаю, их стоит прочитать от начала до конца, – не особенно уверенно сказал Пакула.

– Черт возьми! – воскликнул Генрик. – Кто же этот Икс?

– Если б знать!

– А вы не думаете, что Икс – это какой-нибудь гад, наживший во время войны состояние, пользуясь горем и нуждой людей?

– Не исключено. Знаете ли, война все очень усложнила. Ведь могло быть и так: когда Крыжановского забрали в Освенцим, в его квартире поселился кто-то другой и нашел тайник. Или же тайник обнаружили немцы. А потом продали блюдо или обменяли его. Версий много…

Генрика охватили сомнения.

– По сути дела, у нас нет оснований отождествлять Икса с убийцей.

– А я и не отождествляю. Я даже склоняюсь к тому, что убийца не Икс. Кобылинский был убит после визита к одному из клиентов Рикерта. Все они могут и не подозревать о существовании Икса, потому что имели дело не с Иксом, а с Рикертом, как, например, Сконечный. Подозрение падает на троих. На Сконечного, на Гневковского, который купил золоченую солонку, и на адвоката Станецкого, купившего у Рикерта старинные часы, также принадлежавшие ранее Иксу.

– Ну что же. Такая версия суживает направление поисков. Гневковский был соседом Бутылло. Рядом живет Станецкий, а в трех километрах от места, где найдено тело Кобылинского, живет Сконечный.

– Вот-вот. Похоже на то, что кто-то из них сыграл в нашем деле роковую роль.

12 июня, вечер

Пакула хотел говорить с Гневковским при свидетеле и взял Генрика с собой. Было около семи. Гневковский сидел дома. Пакула сразу приступил к делу:

– Вы знаете репортера «Эха» Кобылинского? Когда вы его видели в последний раз?

– Когда я его видел? Да, у меня четвертого июня днем был репортер из «Эха». Имени его я не знаю.

Пакула описал внешность репортера.

– Тогда это действительно был Кобылинский. После четвертого числа я его не встречал.

– О чем он с вами говорил?

– Он расспрашивал о моих отношениях с Бутылло. Потом ко мне пришел пан Скажинский. Хотел купить золоченую солонку очень изящной работы. Мы втроем поговорили о смерти Бутылло. Пан Скажинский подал репортеру интересную версию убийства Бутылло…

– Я читал статью Кобылинского в «Эхе», – оборвал его Пакула.

– Вот, пожалуй, и все. Репортер ушел, а пан Скажинский посидел у меня еще немного, посмотрел мой фарфор. Больше я пана Кобылинского не видел.

– Странно, – задумчиво протянул Пакула. – Четвертого числа вечером он позвонил этому пану, – он указал на Генрика, – и сказал, что собирается к вам – взглянуть на золоченую солонку. Обдумайте ваш ответ как следует, поскольку пан Кобылинский убит.

– Еще один! О боже! – вскричал старик. – Что же такое творится!

– Я жду, – сказал Пакула.

– А что мне сказать? Он больше ко мне не приходил. Да и зачем? Ведь я же при нем продал солонку пану Скажинскому. Если он еще раз хотел ее увидеть, он поехал бы не ко мне, а к Скажинскому. В чем я, однако, очень сомневаюсь, ибо он очень тщательно осмотрел солонку, будучи у меня.

По дороге в Лодзь Генрик сказал Пакуле:

– Вот вам и четвертый. Сконечный, Гневковский, Станецкий и… Скажинский. К кому поедем?

– Пока ни к кому. Боюсь, что я погорячился. Ведь мы даже не знаем точно, когда был убит Кобылинский. Может быть, автомобиль действительно сбросили в реку в ночь с шестого на седьмое? Но это совсем не значит, что Кобылинского убили именно тогда. Убийство могло произойти значительно раньше, в ночь с четвертого на пятое или с пятого на шестое. И не обязательно ночью. Могло произойти и утром, и днем, и вечером. Время гибели установит медицинская экспертиза. Возможно, в машине остались следы, которые помогут нам найти преступника. Я поеду к Скажинскому и Станецкому только с результатами медицинской экспертизы и осмотра машины.

– Мне кажется, что Гневковский вне подозрения. Во-первых, он старик. А во-вторых, у него нет машины.

– Вы хотели сказать: у него не было машины? – заметил Пакула. – Ведь у убийцы тоже больше нет машины.

– Ох, вспомнил! Ведь у Скажинского была машина. Когда я познакомился с ним у сестры Рикерта, он собирался продавать свою машину, так его напугала гибель Рикерта.

Пакула подвез Генрика до самого дома. На прощание поручик обещал позвонить, как только станут известны результаты экспертизы.

Дома Генрик набрал номер телефона редактора лодзинского издательства и попросил рукопись воспоминаний доктора Крыжановского. Ему, мол, хочется поместить в еженедельнике еще несколько отрывков.

– Опоздали, – ответил редактор. – «Эхо» вас опередило.

– Что? «Эхо»? Да зачем им такие воспоминания? Они для «Эха» слишком серьезны.

– Не знаю, не знаю. Рукопись забрал Кобылинский.

– Но у вас, наверное, есть еще один экземпляр?

– Есть-то есть, но «Эхо» договорилось с нами раньше вас. Редактор еще долго отказывался, но в конце концов грубая лесть и уговоры Генрика взяли верх.

– Ладно, договорились. Вечером я пришлю к вам сына с рукописью.

Готовя себе ужин, Генрик прислушивался, не звонят ли. Наконец в дверь позвонили. Но вместо мальчика в дверях стояла Розанна. За ужином он сообщил ей о смерти Кобылинского. Розанна отреагировала точно так же, как Пакула:

– Будь осторожен! Тебе и самому ясно, что теперь твоя очередь.

– Не уверен. Зачем ему меня убивать?

– А Кобылинского?

– Он, очевидно, напал на след убийцы. Убийце нет смысла бояться меня: ведь я понимаю в этой истории не больше, чем Пакула или ты, моя дорогая Розанна.

– У тебя нет никакой версии и ты никого не подозреваешь?

– Послушай, Розанна. В любом уголовном деле подозреваемых больше, чем нужно. В нашем случае все наоборот. Я действительно не вижу, кого подозревать. Я не знаю ни киноактера, любовника пани Бутылло, ни сына Бутылло, сидящего в тюрьме. Кого же подозревать? Рассмотрим действующих лиц этой истории. Рикерт вне подозрений, поскольку умер. Пока трудно сказать, был ли то несчастный случай или убийство. Сестра Рикерта. Почтенная старушка. Разумеется, ее внешность может оказаться просто маской. Во всяком случае, убить ударом ножа троих, двое из которых – сильные мужчины, она не в состоянии. Для такого убийства нужна большая физическая сила, ловкость и уверенность руки. Старушка отпадает. Бутылло. Мертв. Пани Бутылло мертва. Гневковский. Старик, физически очень слаб, автомобиля никогда не имел, а у убийцы была темно-зеленая «сирена». Сконечный, зубной врач. Мы знаем о нем следующее: купил у Рикерта золотое блюдо, поэтому-то к нему и приезжал пятого июня репортер Кобылинский. Совершенно неясно, для чего Сконечному понадобилось бы убивать репортера. Репортер погиб скорее всего в ночь с шестого на седьмое. Маловероятно, чтобы Кобылинский еще раз посещал Сконечного. Хотя… Труп обнаружили в трех километрах от дома врача, и это, пожалуй, подозрительно. С другой стороны, у Сконечного был «микрус», а не «сирена».

– Ты никого не забыл?

– Остаются еще двое. Адвокат Станецкий и Скажинский.

К сожалению, о Станецком известно только одно: он был другом Рикерта. Немногим больше мы знаем о Скажинском. Он человек удивительной честности. Отдал сестре Рикерта долг, о котором она ничего не знала. Хотел купить у Гневковского золоченую солонку, но здесь нет никакого криминала. Ах да, у Скажинского была машина, он собирался ее продавать. Однако этого далеко не достаточно для подозрения. Думаю, что мы пока не знаем имени убийцы.

Розанна задумалась. Генрик вновь анализировал события минувших дней. Наконец он произнес:

– У нас нет почти никаких сведений об убийце. Известно только, что Бутылло он заколол немецким штыком, его жену – кухонным ножом и что у него была темно-зеленая «сирена». Нам не хватает самого основного – мотива убийства. Лишь в случае с Кобылинским иначе: убийца видел в репортере своего преследователя.

– Кое-кого ты выпустил из виду, – заметила Розанна.

– Ты об Иксе? А что мы знаем об Иксе? Какой-то мужчина или какая-то женщина продали Рикерту старинные часы, золотое блюдо и золоченую солонку. Мы можем предполагать, что и Бутылло получал от Икса вещи для продажи и имел из-за них неприятности. Если допустить, будто Икс торгует вещами подозрительного происхождения, скорее всего награбленными во время войны, то становится ясно, почему он скрывает свою фамилию. Но в какой связи это с тройным убийством?

– Ты забываешь, что Кобылинский погиб, выясняя личность Икса.

– Извини меня, твои выводы несколько примитивны. Раз Кобылинский погиб, разыскивая Икса, ты делаешь вывод, будто его убил Икс. Если я умру в лесу, собирая грибы, значит ли это, что я умер, отравившись ядовитым грибом? Ведь я мог наступить на мину, умереть от разрыва сердца и так далее…

Звонок у двери прервал нить его рассуждений. Генрик вышел из комнаты и вскоре вернулся с рукописью в руке.

– Я почитаю, – сказал Генрик. – Хочу проверить, что могло заинтересовать Кобылинского в мемуарах Крыжановского.

Через некоторое время зазвонил телефон.

– Говорит Пакула. Вы один дома?

– Нет… – ответил Генрик после недолгого колебания.

– Кто у вас?

Генрик нерешительно кашлянул.

– У меня… ну… это…

– Кто у вас? Кто? – заволновался Пакула.

– Алиби, мое алиби. Пакула успокоился.

– Понимаю, – сказал он.

– Ну, что экспертиза? – спросил Генрик.

– Кобылинский был убит скорее всего шестого июня. Во всяком случае, таково мнение экспертов-медиков. Что касается машины, то, как можно догадаться, визитной карточки в ней не оказалось. Номера на моторе, шасси и кузове тщательно соскоблены. Пока ничего не установлено.

– Вы говорите «пока»?

– Мы отправили машину в Варшаву, в отдел криминалистики. Там смогут восстановить соскобленный номер.

– Ловкач он, однако!

– Это почему?

– Единственный след к нему – машина. А теперь и его нет.

– Вы шутите, – сказал Пакула. – Утопив свою машину, он совершил величайшую глупость. С таким же успехом он мог оставить нам визитную карточку со всеми своими данными.

– Не совсем так. Вы же не знаете хозяина машины?

– Узнаю. А пока хочу вас еще раз попросить: соблюдайте осторожность. В этой истории трупов уже хватает. Да вы и сами понимаете.

– Понимаю, – упавшим голосом ответил Генрик.

– Думаю, дело подходит к концу.

– Вы уже были у Станецкого и Скажинского?

– Нет. Поеду завтра утром. До свидания. Встретимся после ареста убийцы. Пока!

«Много на себя берешь, – подумал Генрик. – Может оказаться, номера соскоблены так основательно, что никакие эксперты не помогут». Он углубился в рукопись. На сто двенадцатой странице он прочел следующее:

«Летом сорок четвертого года меня принудили работать в группе, задачей которой был осмотр домов в гетто, откуда жителей отправили в Освенцим. Руководил группой печальной известности Курт Шуллер, великолепно владевший польским языком. Кем он был до войны, не знаю. Говорили, что в СС он служил уже давно. В Лодзи он был полгода и успел прославиться своими зверствами и издевательством над мирным населением. На моих глазах он застрелил двух детей и старуху. Во время ликвидации гетто Шуллер мародерствовал. Он требовал, чтобы мы обыскивали квартиры самым тщательным образом. Однажды он появился с палисандровой тростью в руке. Говорили, будто он нашел ее в какой-то квартире. Стоило одному из нас остановиться хоть на минуту, как Шуллер вытаскивал из тросточки штык и больно колол им несчастного».

Трость со штыком!.. Несомненно, это та трость, которую Генрик купил в комиссионке!..

Генрик продолжал читать, а когда закончил, подошел к книжному шкафу и достал подшивку с последними номерами своей газеты. Нашел фрагменты из дневника доктора Крыжановского и пробежал их глазами, словно сравнивая с только что прочитанной рукописью.

«Мне приказали сортировать золотые и серебряные вещи, реквизированные у людей, брошенных в лагеря смерти. Война приучила меня ко многому, но по сей день не забуду потрясения, которое я перенес при виде вещей, принадлежавших моему ближайшему другу. Я сразу узнал их. Всякий раз, когда я навещал Морица, он с гордостью демонстрировал мне их. Золотая солонка с Ледой и лебедем была работы Челлини, а серебряный нож с вензелем „ЕМ“ был частью столового прибора Екатерины Медичи. Когда я со слезами на глазах смотрел на вещи дорогого мне человека, ко мне подскочил Шуллер. Обозвал меня ленивым животным, вырвал у меня солонку и нож. На следующий день меня отправили в Освенцим».

Теперь Генрик был уверен, что стоит ему сделать один решительный шаг, и он станет лицом к лицу с убийцей Бутылло и Кобылинского. Да, он может хоть завтра представить возомнившему о себе Пакуле разгадку тройного преступления.

13 июня, утро

Проснувшись, он с изумлением увидел занятую приготовлением завтрака Розанну.

– Я не пошла на работу, – заявила она беззаботно. – Не хотелось.

– Причина уважительная, что и говорить, – ворчал он, намыливая лицо кремом для бритья. – Ты, конечно, думаешь, Розанна, что все будут так снисходительны и великодушны к тебе, как я.

– Ты? Снисходительный? Это с твоей-то подозрительностью? А рыться в дамской сумочке в поисках воображаемого пистолета – великодушие? В убийстве четы Бутылло и Кобылинского ты подозреваешь весь мир, включая меня, Пакулу и себя самого.

– Я уже рассказывал тебе, Розанна, как я вел себя с Бромбергом. Что ни говори, он убийца Зазы, а я дал ему пятьсот злотых.