Трудно быть Рэбой

Глава 3

На площади перед Веселой Башней происходило вовсе не восстание. На площади перед Веселой Башней творился настоящий шабаш — это Румата освобождал барона Пампу.

Полуголый барон скакал на лошади и, как кегли, сбивал бросавшихся наперерез монахов. При всем честном народе, на глазах ошалевшей от неслыханной дерзости охраны благородный дон Румата Эсторский тащил на веревке освобожденного им ученого лекаря Будаха. Безумная старуха каркала из-под забора. Одни монахи бестолково носились по площади, другие, сбитые с ног кобылой барона, сидели и ошалело трясли головами.

С некоторым изумлением дон Рэба взирал на то, что некогда было лучшей тюрьмой королевства. Он вдруг понял, что зря надеялся на неделю спокойной работы. Нет у дона Рэбы никакой недели. Сорвавшийся с резьбы Румата мог убить его в любую минуту. И действительно, почему бы одному благородному дону во имя высших идеалов не зарезать другого благородного дона? Особенно, если имперские книгочеитак и подстрекают, так и подзуживают…а вот и один из них.

Румата вовремя закрыл епископа от было угрожающе двинувшегося на него доктора Будаха. И все закончилось мальчишескими колкостямипо поводу печальной участи отца Аримы, не ко времени занявшего замок барона Пампы.

Привычная печать забот легла на лицо дона Рэбы. Меньше всего епископа сейчас интересовалвопрос жизни и смерти отца Аримы. Не Пампа, так кто-нибудь другой — действо рассчитано безукоризненно. Не тешило тщеславие и то, что умнейший дон Румата так ничего и не понял в его интриге со Святым Орденом. Это как раз понятно. Заботило главное. Как умрет сам дон Рэба? Вот что важно. Ирония судьбы. Годы каторжной работы за плечами, а в запасе нет и пяти дней. Время — его целая вечность. И как же его вечно не хватает! Рика… Где Рика? Надо срочно предупредить Рыжего, дабы он ускорил осуществление плана, ведь следующая встреча с Руматой наверняка будет последней, и дон Рэба лопатками, всей спиной почувствовал, как туго взведенная пружина времен толкает, мчит его к этой встрече. Рика, где Рика?

— Хотели меня видеть, ваше преосвященство?

То ли бабочкой отлепившись от стены, то ли выйдя из-за тени колонны, а может, и выскочив прямо из-под земли, но Рыжий стоял перед ним в полупоклоне и улыбался. Епископ в который раз за этот день про себя чертыхнулся, но не от внезапности появления прохвоста (к фокусам Рыжего он более или менее привык) и не от донесшегося запаха вина, нет, ему не понравилась сама довольная физиономия облазы. Уж кто-кто, а дон Рэба отлично знал, что означает сия благостная улыбочка на кривой роже. Это же сколько надо спереть, чтобы так невинно улыбаться?

— Мой друг, вы не забыли о последнем поручении?

— Я? Ну что вы, ваше преосвященство. Брат Киры уже лейтенант, и мы это дело сегодня собираемся хорошенько отпраздновать. Кстати, благородную сволочь братец любит, как поп пахать! И представляете, выиграл у меня два золотых. Он далеко пойдет, мерзавец. Хорош!

Еще бы. Навернякарыжий, как и ты, подумал Рэба.

— Так что все отлично, ваше преосвященство. Позвольте, я вас проведу во дворец и расскажу, как тонко я собираюсь действовать.

Рыжий хохотнул и так дохнул перегаром, что епископ поморщился. Ему остро захотелось в превентивном порядке дать Весельчаку в морду, но он сдержал себя, подчинившись привычке ничего не предпринимать, не имея на то веских оснований. То, что Рикапьян — не в счет. Дон Рэба знал за своим помощником счастливую особенность и в пьяном виде работать за двоих, ничего не забывать и даже вносить в дело элемент вдохновения. Но уж больно услужлив был его помощник, чересчур воодушевлен. Епископ невольно провел рукой по поясу. Кошелек был на месте.

Увлекаемый Рикой, дон Рэба уже поворачивал за угол, но на свое счастье успел оглянуться, после чего сразу все понял и резко остановился. На противоположной стороне площади он заметил черные кудри слуги Рыжего. А уж там, где эта парочка появлялась вместе…

Слуга Рики был долговязым, на вид безобидным балбесом с черными, всклокоченными волосами, вечно заспанной физиономией и похмельной оболокой на глазах, но пролазой слыл под стать хозяину. На этот раз он выводил из Веселой Башни двух юных девиц сомнительной внешности, точнее тащил их на веревке и на ходу отбрехивался от монаха.

— Отцепись, святой отец, не вводи в грех, я только приказ выполняю.

— Знаю я ваши приказы, бумагу давай.

— Завтра, завтра будет тебе бумага.

— Знаю я ваши «завтра». Ты мне сейчас бумагу на этих дев подай. А завтра у меня палач спросит, где дел дев бесстыжих, куда подевал комедианток? Что я скажу? Чем отвечу?

— Скажешь, что забрали комедианток для государственного дела.

— Знаю я ваши государственные дела…

Чернявый слуга остановился, переложил веревку в другую руку.

— Ты язык попридержи, святой отец. Ты моего хозяина знаешь, с ним герцоги не ссорятся. Так что ежели будет кто недоволен, так посылай их прямо к моему хозяину…а-а, вот и он сам! Хозяин, объясни святому отцу, для какой такой государственной надобности нам эти девки, а то я что-то не соображу. Чего это у тебя глаз дергается, хозяин? О господи…

Из-за спины Рики появился торжествующий дон Рэба.

— Изумительно! Нет, это просто великолепно! Пока я в трудах во славу Святого Ордена провожу ночи и дни, у меня расхищают лучших государственных преступников. Тащат нагло, без спросу. Тебе кто разрешил, мерзкая твоя рожа, умыкать этих преступниц?

Чернявый высморкался. Вытер пальцы о штанину.

— Да какие они преступницы? Так, малость гулящие комедиантки.

— О степени их вины не тебе судить, а судьям Святого Ордена, мерзавец. Ты за свои проделки отвечай.

— А чего? — Чернявый зашмыгал носом с новой силой. — Вон барона-душегуба, на людей аки зверя рычащего, освободил дон Румата, и ничего. А я чего?

— Замечательное рассуждение! Вот мы и доигрались, — саркастически ухмыляясь, епископ повернулся к Весельчаку. — Ну что я могу ответить этому прохвосту? Если благородные доны на глазах у смерда попирают установления законных властей, то почему бы и смерду не заявить, что отныне все дозволено? Какой замечательный сюжетец. Да из него шустрый книгочей при некоторой ловкости целую книжку мог бы состряпать. Да-а, мои тюрьмы надо спасать…

Чернявый поспешил успокоить первого министра:

— Да что с ними сделается, ваше преосвященство! Ну барон, ну пара девок, авось не рухнут.

— Вот-вот. Типичные рассуждения лакеев. С такими рассуждениями одни освобождают из тюрьмы мыслителей, другие гулящих девок, а потом удивляются, почему рухнуло королевство.

Дон Рэба властно повернулся. К нему тут же мелкими шажками подсеменил монах.

— Комедианток вернуть туда, куда положено — в подземелье. Выпустивших высечь.

Он подождал, пока монах не увел женские тени в свое подземное царство, потом повернулся к помощнику.

— Надеюсь, мой друг, вы примитесь за дела, а не будете убивать время в сомнительном обществе? Румата требует глаз да глаз. Вы что-то хотите сказать?

Чернявый слуга посмотрел налица донов и на негнущихся ногах поторопился отойти в сторону. Рика сплюнул под ноги епископу, чуть не попав тому на башмаки, процедил сквозь зубы:

— Надоели вы мне, ваше преосвященство, до чертиков надоели. И вы, и ваш Румата — оба. Но Румата хоть человеком бывает…

— Любопытно, любопытно, продолжайте, мой друг.

— Да уж молчать не буду. Комедиантки, видите ли, ему не понравились, а сами хуже их в тысячу раз. Те лишь на сцене лицедействуют, а вы, ваше преосвященство, — везде. Нацепили на себя маску и отсиживаетесь за ней в безопасности, чтобы, не дай бог, вас ничто не задело.

— Друг мой, о какой маске вы говорите?

Задав вопрос, дон Рэба впился взглядом в лицо помощника.

— О какой маске я говорю?

— Именно.

— О незримой, разумеется, о маске символической. Так сказать описанной способом поэтическим.

— Ах вот как!

— Исключительно.

— Тогда, может быть, мы все-таки вернемся к нашим делам?

— Опять дела. Скучный вы человек, ваше преосвященство, скучный и неинтересный. Когда же вы жить собираетесь? На каком свете? Ну кому эти девки мешали? Сейчас таких смышленых иобразованных только в тюрьме и сыщешь. Да плевать я хотел на ваши дела! Уж как-нибудь сами, без моей помощи сдохнете — мир не без добрых людей…

Дон Рэба с ненавистью посмотрел на помощника: опухшее лицо с глазами навыкат — наглая рожа возомнившего себя незаменимым лакея, бесстыжего лакея, разгорячившегося от вина и обманутой похоти. А уж как хотелось заехать кулаком в сию бесстыжую физию — словами не передать.

— Вы все сказали, мой юный друг? Тогда позвольте и мне изложить свои доводы. Прежде всего подумайте о том, что после смерти дона Рэбы остается без присмотра целое королевство, и именно мне решать, кому оно достанется в управление. Достанется же королевство исключительно человеку, не пожалевшему усилий для моих поручений и рьяно их исполняющему. Поэтому я снова спрашиваю: вы все сказали, мой юный друг? И вы по-прежнему, даже после моих разумных доводов, настаиваете на сказанном?

— Я?

— Именно вы, бесценнейший.

Незаметно Рэба сжал кулак за спиной и стал понемногу отводить руку. Рика с глупой ухмылкой посмотрел в небеса, словно ища там ответа. Кулак налился свинцом, и вдруг, в самый последний момент Весельчак стал по стойке «смирно», разве что каблуками не щелкнул.

— Ха! Да я ничего не говорил и немедленно готов выполнить любое поручение вашего преосвященства.

Епископ аж зубами заскрипел, разжал окостеневшие пальцы. И на этот раз ему не пришлось расквасить конопатый нос, зато теперь он мог наконец добраться до заветного этажа Веселой Башни. Он задрал голову к небесам, к стрельчатым окнам в вышине.

— Успеете, ваше преосвященство, — это Рика оскалился своей дерзкой двусмысленной усмешкой, — лучше разберитесь с тем, что творится в ваших покоях.

Бровь епископа выгнулась скобкой.

— Говорят, наш бравый капитан стражи сейчас рыщет тамв поисках мифического Багрового зала. И чего ему только в голову не взбредет.

Почти до самого дворца епископ гадал, каким это образом ему удалось пронять Рику разумными доводами? Железным ломиком по ребрам и то не всегда удавалось угомонить облазу. Но откуда капитан выведал о Багровом зале?

Просветил епископа мясник. Обыкновенный мясник, которого он увидел по дороге: необъятноебрюхо, волосатые ручищи — ухая, он разделывал тушу. Обычный рубщик мяса, таких Арканар насчитывал сотни, зато кот у мясника был один на тысячу. Рыжий, громадный, с веселым, дерзким взглядом, кот спокойно ждал момента, когда можно будет стащить лакомый кусок. И только до епископа дошло, у кого он совсем недавно видел такой взгляд, как он вмиг развернулся и пошел, помчался назад, к Веселой Башне. Епископ все понял. Он только не понял, как и на этот раз поверил Весельчаку. О том же, что может случиться, если Рыжий первым доберется до сундука, ему не хотелось и думать.

На лестничной площадке башни, у большой круглой амбразуры стоял чернявый лакей. При виде епископа он деланно зевнул.

— Что ты тут делаешь?

— Чего? А-а, хозяина жду.

— А что тут делает твой хозяин?

— Вестимо что, занят государственным делом.

Слуга скосил взгляд, но совсем не вверх, где была тайная зала Рэбы, а почти незаметно — в сторону амбразуры. Этой ошибки для Рэбы было вполне достаточно.

— Государственным делом, говоришь?

Епископ вдруг резко ударил слугу в живот, и, пока тот корчился и хватал рыбой воздух, Рэба осторожно снял с камня амбразуры колокольчик, прижал пальцем его предательский язычок, а затем швырнул колоколец вниз. Раздался еле слышный клеп, и все стихло.

К взломанной железной двери на верхнем этаже епископ подкрался на цыпочках. Вспотевший Рика пыхтел над запорами сундука.

— Так вот над какими делами вы усердствуете, мой друг. Ну что же вы? Продолжайте, не смущайтесь.

Если отскочивший от сундука Весельчак и смутился, то смущение это заметить было мудрено. В мимолетной гримасе Рика привычно воздел очи к каменному своду и понес ахинею о безденежье, жестокости кредиторов ижадности ростовщиков.

Великий деятель королевства или рыжий вороватый кот? Виртуозный политик или прохвост? Гений или облаза? Кто же все таки передо мной? От вопросов у епископа потемнело в глазах. Спокойнее, друг, спокойнее, ты не дашь себя взбесить какому-то ворюге, подумал дон Рэба и бросился на Рыжего с кулаками.

— Вор рыжий, выжига, мерзавец, опять повадился тащить! Сколько раз учил: не воруй, скотина, не воруй… — рычал дон Рэба, бегая за Рикой и метя побольнее заехать тому в нос, но только месил кулачками в спину улепетывающего прохвоста.

Через пять минут епископ стоял возле стрельчатого окна и восстанавливал дыхание. Опять у него ничего не вышло, опять он так и не дотянулся до физиономии наглеца, а тот, шмыгая носом и всячески изображая его разбитость и общую обиженность, бубнил:

— Разве в ваши годы можно так волноваться, ваше преосвященство, нет, никак нельзя. Да была бы причина, а то так, по пустякам. Желчным вы стали, ваше преосвященство, ох желчным, ну словно Румата какой-то.

Рика знал чем задеть епископа — тот заговорил, словно и не было безобразной сцены.

— Ладно, к делу. Раз вы очутились здесь, то к месту будут следующие распоряжения касательно нашего плана. Не нравится он мне — чересчур сложен. В таких планах вечно что-нибудь не срабатывает: или арбалетчики промахнутся, или штурмующие понапиваются. Поэтому…

Стараясь не поворачиваться к рыжему спиной, дон Рэба открыл сундук, достал из него серебряный амулет с алым рубиновым сердечком и швырнул его на стол. Подумал. Добавил пару иконок, а сверху положил несколько арбалетных стрел. Острия стрел горели рубиновыми наконечниками. Последним епископ поставил на стол простой деревянный ларец. Еще подумал, и ларец спрятал. Рыжий с любопытством следил за манипуляциями непосредственного начальства. Судя по тому, как он зыркал по сторонам, ему здесь все было внове. Рэба взял амулет, взвесил в руке, спросил:

— Как вы думаете, мой друг, пассия дона Руматы суеверна?

— Думаю, она обычная женщина.

— Следовательно, не откажется от амулета, навеки привораживающего любимого. А дабы она могла замолить грехи, а обращение к чарам — это большой грех перед Святым Орденом, вот для нее две иконки. Кстати, они нам помогут быть в курсе всех дел руматовского дома. Как в наших подвалах обстоит дело с ведьмами?

— О, этого товару всегда в избытке.

— Сыскать смышленую, умыть, нарядить богомолкой и отправить со всем этим, кроме стрел, к дому Руматы. Да проследить, чтобы самого дома не было. И еще. Пусть ведьма не забудет добавить, что амулет потеряет силу, если о его чарах узнает сам привораживаемый. Все сделать сейчас же! Если не получится через ведьму, действуйте через слуг, хотя я слышал, слуги нашего дона любят.

— О да, слуги Румату любят. Может быть, ему даже мнится, что они его любят больше золота.

Рыжий состроил презрительную гримасу. Иконки, амулет исчезли в его бездонных карманах.

— Теперь о стрелах. Они не простые, а самоцелящие в обладателя или обладательницу амулета. Использовать их только при условии, что амулет очутится на нужной шейке, иначе пущенная стрела вернется и убьет самих стрелков. В случае, если амулет не будет взят, сыскать самых лучших, повторяю, самых лучших стрелков. Стрелы вернуть. Поторопитесь, друг мой любезный, поторопитесь. И помните, что проявленная вами честность и добросовестность будут достойно вознаграждены. Вам в этом королевстве еще предстоят великие дела, а честность и добросовестность как нельзя лучше украшают государственного мужа.

— И кому этого не знать, как не вам, гонителю греха и настоящему бичу божьему. Ваше преосвященство великий моралист!

Дон Рэба поморщился и отвернулся к стрельчатому окну, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Рыжий не сдвинулся с места, вовсе не торопясь мчаться во исполнение приказа. Напротив, он отодвинул орудия убийства и торжествующе заухмылялся, как охотник, почуявший легкую добычу.

— Самоцелящие стрелы, шпионские иконки, греховные амулеты, — начал он голосом орденского судьи, обличающего жертву в ереси, — это ведь все дьявольские орудия, ваше преосвященство. Я вот что подумал, а не загублю ли я этим свою бессмертную душу? Вы ведь не захотите, чтобы я ни за что загубил бессмертную душу? Да и преследуемые вами цели мне неизвестны…

Епископ вздохнул и не глядя швырнул мешочек с золотыми.

— Друг мой, смею вас заверить: цели самые высокие, благородные цели.

— А средства, ваше преосвященство, средства?

Второй мешочек полетел вслед за первым.

— Хорошенько и на всю жизнь запомните: власть оправдывает средства, мой юный друг.

Вскоре шаги в коридоре стихли, а с ними пропала и песня, которую Рыжий горланил во всю глотку. Воодушевленное золотом и вином ярое злодейство отправилось убивать.

Легли на дверь тяжелые засовы, из сундука на божий свет появился древний фолиант, тускло блеснувший медной застежкой, и епископ принялся его неспешно листать.

Книга Минувшего… судьбы мира открывались перед глазами дона Рэбы. Строка на царство, абзац на империю, страница на эру, и листались эти страницы одна за одной.

Будем как боги, рекли они…

Епископ зажал голову в тиски ладоней и стал читать заклинание. Надевать душу гения злодейства было противно, снимать будет больно, но как без маски средневекового монстра выжить в эти зверские, преступные времена, которые требуют каждый день целоваться на пирах с продажными прохвостами, ежечасно пожимать руки убийц, без конца покупать, губить за гроши невинные души, и нет ни минуты, чтобы вырваться из этого безумного, кровавого хоровода…

…не сыскать тех следов вовек.

Вцепившись в железные прутья, стоял он у окна. Его трясло, а с глаз сползала пелена.

Один. Господи, всегда один… Десять лет каторжных трудов и хоть бы один-единственный понимающий взгляд. Для кого-то — исчадие ада, для большинства — удачливый подлец, а на самом деле — просто человек, взявший на себя труд подумать на тысячу лет вперед. И ведь никто доброго слова не скажет, никто пальцем не пошевельнет, чтобы помочь. Все ослеплены: кто злобой, кто жадностью, кто пустыми мечтами. Вокруг или слепые, покорные овцы, или умелые, чересчур умелые рыжие облазы, эти мастера грязных дел, либо презрительно кривящие тонкие губы неумехи-доны, либо головорезы, а нужны работники, умелые, ловкие, честные работники, способные вычистить эти конюшни. Работы ведь на века!

Мечтателей в работники… эх, размечтался! Будут они тебе пачкаться. Время видите ли для них не то! Да для них любое время не то, так как все времена одинаковы. Они прибыли в Арканар наблюдать, анализировать, смотреть как на их глазах режут, насилуют мирный люд и при этом раздавать всем нравственные оценки. Пойти в политику? Фи, боже упаси. Не для благородных донов это неблагородное дело. Да, неблагородное. Политика вообще не благородное дело. Потому что нельзя быть благородным за чужой счет. Для Мечтателей все просто: есть звериное средневековье и есть он, рыцарь на белом жеребце. А вот забрось такого рыцаря в Средние века, да в одиночку, да срок ему дай лет эдак двадцать-тридцать. Каково тогда будет этому рыцарю-наблюдателю с видеокамерой во лбу? Без поддержки. Без возможности вырваться из страшного кровавого кошмара и ускользнуть в свой уютный диванный мирок. Как он себя поведет? Вот в чем вопрос!

Пойманную в чистом поле птичку швырнули в клетку. Птичка возмущенно чирикнула — никто не обратил внимания, лететь — не дают прутья, и тогда она в ужасе начинает биться в ненавистное железо, пока не выбьется из сил. А ведь затосковала бы птичка. Пожалуй, дажеи сдохла бы. А впрочем, кто знает! Потребности молодого тела могут взять свое, глядишь, и вот уже птичка нашла свою кормушку, и только по тоскливому взгляду и отличишь ее от других, рожденных в неволе пернатых. В том-то все и дело, что психология этих прогрессоров — совершенно темный лес. Святой Мика! Разобраться в ней гораздо сложнее, чем в психологии негуманоидных цивилизаций. Конечно, прежде всего Румата стал бы искать здешних мечтателей. И конечно, самый чистый здешний мечтатель показался бы ему слишком хищным, жадным и совершенно непригодным для его дела ворюгой. Да, весьма вероятно, что и спился бы Румата с тоски подобно многим его друзьям из книгочеев.

А может быть, не все так страшно? Огляделся бы, прикинул бы, что к чему и поступил бы мелким чиновником, каким-нибудь писарем в одно из учреждений Святого Ордена. Ведь были же у него какие-то увлечения, способные стать здесь смыслом всей его жизни. Например, писал же Румата Эсторский стихи, и стихи неплохие. Как там… красное-черное? Крестики-нолики? Ах да, быть или не быть! Вот и стал бы он сочинять какие-нибудь вымышленные сюжеты, сказки, дабы убежать от дремучей действительности. Дети бы его полюбили, у него все есть для этого. И стал бы он уходить с ребятами в праздничные дни куда-нибудь подальше от города, на берег красивого озера, и внимали бы еще чистые души его волшебным историям. Но чтобы он делал со своей чудовищной гордыней? Непонятно.

Слабость в ногах прошла, дон Рэба вновь склонился над сундуком. Хранящимся в нем оружием можно было запросто сокрушить пяток царств средних размеров, но, слава богу, его работа в Арканаре несводилась к тому, чтобы отдать здешний мир на растерзание рыжим стервятникам. Поэтому он и выгребал из сундука средство более сильное, чем любое оружие.

Карманы набиты соанскими сладостями — теперь все готово. Он повернулся к стрельчатым окнам.

Над черепичными крышами свинцовое небо, серыми полотнищами провисающее между шпилями церквей. Площадь с прилегающими улочками пятерней распласталась далеко внизу. Воркованье голубей. Редкие черные фигурки прохожих. Опять, опять в дорогу, и не видно конца этому пути.

Внезапно он понял по какой причине вел нескончаемый спор с Мечтателями и с какой стати они и люди-боги столь опасно сошлись в его душе. Во всем мире существовала одна-единственная роль, требующая столь весомого нравственного превосходства и такой крепкой, лишенной любых сомнений руки.

Это была роль палача.