Трудное примирение

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Кэтрин побелела. Слишком много ударов для одного раза. Ей казалось, что она тонет и сейчас задохнется. Потрясение парализовало весь ее организм — от мозга до кончиков пальцев.

Люк глядел на нее без тени жалости. Она ощущала накопившееся в нем злобное ожесточение. Его окружала темная аура, испускавшая волны ярости. Это была пугающая, незнакомая ей сила, ведь до сих пор, когда дело касалось ее, Люк всегда держал себя в руках. Он вообще старался скрывать свои чувства. Люди, дающие выход гневу, теряют власть над ситуацией. Такие просчеты были не в натуре Люка. Или так ей казалось…

Она попыталась сглотнуть. Облизала кончиком языка пересохшие губы.

— Я не твоя женщина, — проговорила она неуверенно.

Его золотые глаза были почти не видны из-за темных ресниц.

— Ты была ею два года, ты принадлежала только мне, как не могла принадлежать ни одна другая женщина. Некоторые вещи изменить нельзя. В «Савое» ты не смогла отвести от меня глаз.

— Ничего подобного! — Его заявление так напугало Кэтрин, что она на миг забыла об опасности, грозящей Дрю.

— Неужели? — Она представила себе сытого тигра, лениво наблюдающего, как резвится его будущая добыча. Он не отрываясь смотрел на нее горящими глазами. — Уверен, что так. Не будем спорить. На меня ты произвела именно такое впечатление. И я этого не отрицаю. Какое-то «не пойми что», совсем непрошеное и вроде бы желанное чувство, которое тем не менее не умерло за шесть с половиной лет. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Кэтрин, нахмурив брови, старалась уследить за его мыслью, но стоило ей приблизиться к пониманию, как недоверие отбрасывало ее назад.

— Многие браки не выдерживают такого срока, — нежно проговорил Люк. — Кэтрин, я хочу, чтобы ты вернулась.

Она провалилась в бездонный колодец, где царила такая тишина, что казалось, слышны удары ее сердца, которое колотилось так сильно, что вот-вот выскочит из груди. Горло ее дергалось, но из него не вылетало ни звука, словно она утратила дар речи. Возбуждение достигло такой степени, что она лишилась даже способности рассуждать.

— Ты, должно быть, самая скромная из всех женщин, каких я знаю. Неужели ты могла подумать, что я стал бы затевать всю эту кутерьму ради меньшего? — Люк подошел к столу, открыл графин и, взяв с подноса стакан, плеснул в него бренди.

— Не могу поверить своим ушам, — промямлила она.

— Пусть тебя утешает, что я не сказал и четверти того, что мне бы хотелось. — Люк поднес стакан к ее безжизненным пальцам, прижал их своей рукой, чтобы она его удержала, и это легкое прикосновение отозвалось в ней новой мукой. — Похоже, ты довольна моей сдержанностью.

Она смутно ощутила, что чувствует кролик, загипнотизированный светом фар на шоссе. Эти золотые глаза умели завораживать. Одним глотком она выпила бренди, и в горле полыхнул огонь. Но оцепенение прошло, и вернулась способность рассуждать.

— Неужели… ты и правда думаешь, что я живу с Дрю? — спросила она, передернувшись от отвращения. — Ты ведь на это намекаешь?

— Я никогда не намекаю, сага. Я утверждаю.

— Да как ты смеешь! — вскрикнула Кэтрин. Люк невозмутимо глянул на нее.

— Он наверняка женат, а по возрасту годится тебе в отцы, так что выглядит это довольно противно.

Она поняла, что битва проиграна. В его последних словах содержался приговор.

— Он не сделал ничего плохого! — горячо запротестовала она. — Дрю самый хороший и порядочный человек из всех, кого я видела!

— И он всего только изменяет жене с женщиной, которая вдвое его моложе, — заметил Люк едко. — Хочу предупредить тебя, сага. Я не желаю больше слышать от тебя этого имени.

Кэтрин была так поглощена защитой Дрю, что даже не услышала его последних слов.

— Он не изменяет жене. Они уже год не живут вместе. Через месяц они разводятся!

— Знаю, — перебил Люк, выбивая почву у нее из-под ног. — А лучше бы ему было остаться с женой. Для его же блага.

— Блага? — прошептала она, вспомнив, что он говорил несколько минут назад. — Ты хочешь ему навредить…

— Нет, в золоте искупать! — возразил он ледяным тоном.

— Нет, ты этого не сделаешь! — закричала она с мольбой.

Он внимательно посмотрел на нее и прикрыл глаза.

— Как скажешь. — И как-то очень по-итальянски пожал плечами. — Нам надо обсудить гораздо более важные вещи.

Внутри у нее шевельнулся болезненный комок. Под этим великолепным костюмом скрывался хищник с ухватками неандертальца, которому незнакомо слово «совесть».

— Хотя это абсолютно тебя не касается, — с трудом проговорила она, — но между мной и Дрю ничего не было.

— Меня касается все, что касается тебя.

Ей совсем не хотелось все это обсуждать, но ее слишком волновала судьба Дрю.

— Почему ты хочешь разорить фирму «Хантингдон»? Что он тебе сделал?

— Ты меня спрашиваешь? — зарычал он. — Ты живешь у него в квартире и после этого еще спрашиваешь?

— Здесь совсем не то, что тебе показалось.

— Именно то. Самый настоящий разврат. — При этих словах ноздри у него раздулись.

— То же, что было у нас? — не смогла она удержаться от сравнения.

— Cristo! — В гневе он даже вздернул руки. — Как у тебя язык повернулся? Ни к одной женщине я не относился, как к тебе!

Самое ужасное заключалось в том, что он произнес это с неподдельной искренностью. Он действительно верил в то, что говорил. Она сжала зубы, чтобы не сорваться.

— И что я за это получил? Скажи мне! — простонал он с исказившимся от гнева лицом. — Намарала на зеркале какие-то каракули, которые и прочесть-то невозможно! Я верил в тебя, словно ты была моей женой, а ты обманула мое доверие. Ты вонзила нож мне в спину.

Ей следовало бы быть готовой к такому взрыву, но она не была готова. Вся его хваленая сдержанность улетучивалась прямо на глазах, уступая место самой обыкновенной ярости, причиной которой был не кто иной, как она. Она.

— Люк, я…

— Стой где стоишь! — Он отдал приказ, точно щелкнул бичом, запретив ей отступление к двери. — Кэтрин, ты провела со мной два года. Два, — повторил он, и каждая клетка его подтянутого, сильного тела дрожала от гнева. — И вот ты исчезаешь. Получил я хоть что-нибудь за эти пять лет? А? Я не удостоился даже почтовой открытки! Я тебя разыскивал. Я переживал, не умираешь ли ты где-нибудь с голоду. Я беспокоился о том, как тебе удалось устроиться в жизни. Я боялся, не попала ли ты в аварию, не умерла ли. И где же я тебя встречаю? — кричат он, все возвышая голос. — В «Савое» с другим мужчиной!

У Кэтрин ноги приросли к полу. Ей еще не случалось видеть Люка в таком возбуждении. Как завороженная следила она за его метаниями по комнате.

Так он о ней беспокоился? Неужели он и правда о ней беспокоился? В голове это не укладывалось. Уходя, осторожно, точно вор, крадясь по коридору к запасному выходу, она пробовала представить себе его реакцию на свое исчезновение. Недоумение… оскорбление… презрение… безразличие. Ей и в голову не приходило, что он будет о ней беспокоиться, тем более ее разыскивать.

Странным образом она и сама не понимала почему, но эта мысль ее беспокоила, и она решила не оправдываться. Одно было хорошо: Люк не подозревал о существовании Дэниэла. Хотя бы этот страх отпустил, и она могла снова подумать о Дрю.

— Оставь Дрю в покое, — попросила она. — Этот контракт ему необходим.

— Это все, что ты можешь мне сказать? — В глазах у него застыл холод.

Она глубоко вздохнула.

— Он разорится, если не получит этого контракта.

— Знаю, — криво усмехнулся он.

— Если ты сердишься на меня, так вреди мне. Не могу поверить, что ты и правда собираешься причинить вред Дрю, — призналась она.

— Придется поверить, — возразил он.

— Я хотела сказать… — она растерянно теребила собственные руки, — ты пришел… ты говоришь, хочешь, чтобы я вернулась, но это совершенно невозможно, — закончила она дрогнувшим голосом.

— Нет?

— Нет! И я не понимаю, зачем ты это затеял! — закричала она.

— Может, попробуешь?

Она не хотела смотреть на него. Он сделал ей слишком больно. Присутствие Люка пробуждало в ней страх, сродни страху ребенка, хоть раз обжегшегося огнем. Воспоминание о страданиях воздвигало между ними непреодолимый барьер.

— И пробовать не стану, — сказала она упрямо. — Ты для меня — эпизод из далекого прошлого.

— Эпизод? — не веря своим ушам, воскликнул он. — Мы прожили два года!

— Девятнадцать месяцев, и каждый из них был ошибкой, — поправила Кэтрин, постепенно утрачивая бдительность.

— Madre de Dio. — На скулах у него заиграли пятна. — Прямо какая-то череда стоянок на одну ночь.

Она вздрогнула.

— Не знаю. Мне часто казалось, что именно так.

— Как ты можешь так говорить? Я всегда относился к тебе с уважением! — выдавил он.

— Это называется уважение? — У нее вырвался полузадушенный смешок. В этот миг и ею овладела ярость. Будь она тигрицей, она разорвала бы его на части. Бессилие вылилось в злую насмешливость. — Когда я смотрю на тебя, то никак не могу понять, как я могла когда-то иначе к тебе относиться.

— Все время, что я здесь, ты смотришь куда угодно, только не на меня, — сухо заметил Люк.

— Люк, я тебя ненавижу. Я ненавижу тебя до такой степени, что, если бы ты лежал мертвый у моих ног, я плясала бы на твоих костях! — в бешенстве прокричала она.

— Будущее, как видно, обещает много интересного.

— Для нас с тобой оно не будет общим! — Ни с кем раньше Кэтрин до такой степени не теряла контроль над собой. Стоит тут с таким видом, будто ублажает сбежавшего из-под надзора полоумного, а сам спокоен как чурбан и пропускает мимо ушей все, что она говорит. — Я не собираюсь плясать под твою дудку, как все твои подчиненные! Вернуться? И думать забудь! Один раз ты меня уже использовал, и я лучше умру, чем позволю тебе это еще раз! Я любила тебя, Люк. Я любила тебя гораздо больше, чем ты заслуживал…

— Знаю, — тихо сказал он.

Лихорадочный румянец вспыхнул у нее на щеках, огонь побежал по телу, обжигая все до последней клетки.

— Что ты имеешь в виду… под этим «знаю»? Разве у тебя есть орган, которым ты мог это почувствовать?

Он метнул в нее пристальный взгляд.

— Я думал, это говорит в мою пользу.

— В твою пользу? Наоборот, все, что ты со мной сделал, становится еще более непростительным! — Кэтрин овладел новый приступ ярости. — Когда ты брал то, что я могла тебе дать, ты всегда старался расплатиться, словно я какая-нибудь шлюха, которую ты подобрал на улице! Он сжал челюсти.

— Я мог допустить ту или иную ошибку, — проговорил он после долгого молчания, — но, если наши отношения тебя не устраивали, ты могла об этом сказать.

— Вот как? Сказать? — Кэтрин едва могла говорить от бешенства. — Бог тебе судья, Люк, потому что я тебя простить не могу! Позволь только сказать тебе одну вещь. Ты можешь пойти и купить все, что тебе заблагорассудится, но меня ты купить не можешь. Я не вхожу в число товаров. Я не продаюсь. Цены не существует, так что ничего не поделаешь!

Вся дрожа, она отвернулась от него, чувства в ней бушевали. Она и представить себе не могла, что когда-нибудь будет кричать на Люка так, как кричала только что. Никакого удовлетворения она не чувствовала, только боль. Отчаянную боль, которая охватила все ее существо. Эта боль происходила от того, что он стоял рядом. Она поклялась когда-то, что больше у него такой возможности не будет. Что она не даст ненависти отравить воздух, которым она дышит. Но стена в ее сознании рушилась кирпич за кирпичом, и чувства, похороненные за ней, со всей силой мщения вырвались на свободу. А с этими чувствами пробудились и воспоминания, которые она так мучительно старалась уничтожить…

В тот день он подарил ей розу и усадил в лимузин. Даже положение Золушки не было столь завидным. Не было даже хрустальной туфельки, которую можно потерять в полночь. Он подхватил ее и увлек в тот мир, о котором раньше она только читала в журналах. Он наслаждался ее доверчивостью, простодушием, ее неумением скрыть радость оттого, что они вместе. Пять дней она купалась в море восторга. Чудесные ночные клубы, где они танцевали ночи напролет, еда в ресторанах при неверном свете свечей… и последний вечер в Лондоне — разумеется, в его гостиничном номере.

Но даже здесь Люк оказался непредсказуем. После обеда, когда она дрожала, совсем потеряв голову в его объятиях, он отстранил ее с каким-то подчеркнутым самоотречением. «На Рождество я еду в Швейцарию. Поедем со мной?» — лениво проговорил он, словно предложил просто перейти на другую сторону улицы.

Она была потрясена, смущена, не знала, как поступить, но она так любила праздники. Сперва, правда, она отказалась, не решаясь согласиться на то, что Люк заплатит за ее путешествие за границу.

— Я не знаю, когда снова вернусь в Лондон. — Это была ложь, хотя в тот момент она этого и не подозревала, которая должна была настроить ее как минимум на двухмесячную разлуку. Уж кто-кто, а Люк-то знал, как дать женщине понять, что предстоит прощание.

Осознав, что она может потерять его навсегда, если не расстанется со вставшими между ними старомодными принципами, она согласилась. По наивности она полагала, что в отеле они остановятся в разных номерах. Ни секунды не сомневаясь в том, что пошла бы за ним на край света, она тем не менее считала, что для всего остального они еще недостаточно знакомы. Он вернулся в Нью-Йорк. Элейн Гоулд была ошарашенна, когда на следующий день увидела ее рядом с Люком на фотографии в газете. Элейн попыталась поговорить с ней самым доходчивым образом. Даже квартирная хозяйка, выслушавшая, затаив дыхание, рассказ о последних событиях ее романа, наложила вето на Швейцарию. Но никаких разумных советов Кэтрин уже не воспринимала.

Чтобы забыть о жизненных принципах, оказалось достаточно шести часов в уединенном альпийском шале. Ни одно обольщение не прошло так мягко. Ни одно брачное ложе не знало такого мастерства и внимательной предупредительности, какие выказал Люк. Он лишил ее девственности — и с этой минуты стал единственным обладателем ее души и тела. Ей и в голову не приходило, что полная ее неискушенность в делах любви равна полной неискушенности Люка в вопросах совести. Она видела всепоглощающую страсть, рядом с ней был человек ее мечты, а свадьба маячила где-то за горизонтом. Ты отдала все ради любви… Ах ты, глупая, неразумная женщина, где была твоя голова?

— Кэтрин.

Она вздрогнула и вернулась к действительности. От этого голоса у нее все еще подгибались колени.

— О чем ты думаешь?

Быстро смахнув набежавшие слезинки, она перевела дыхание.

— Тебе вовсе незачем это знать.

— Если ты вернешься, — без всякого выражения пробормотал Люк, — я дам Хантингдону этот контракт.

— Господи, как ты можешь ставить на карту жизнь человека? — прошептала она в ужасе.

— Могу и буду.

— Я тебя ненавижу! Я просто с ума сойду, если ты хоть пальцем ко мне прикоснешься! — вскричала она. Ноги у нее подкашивались, она не могла оторвать взгляда от его мрачного безжалостного лица.

Он неожиданно усмехнулся.

— Не поверю, пока не увижу своими глазами.

— Люк, пожалуйста. — Раз уж так вышло, она не побоится унизиться и просить. Нельзя сидеть сложа руки и смотреть, как рушится жизнь Дрю из-за того, что Люк подозревает между ними связь. Она не может оставить его на произвол судьбы. Люк слов на ветер не бросает. — Пожалуйста, подумай, что ты делаешь. Ведь это самый настоящий эгоизм…

Он вздернул брови.

— Менее выгодные для моего «эго» мероприятия меня не привлекают.

— Люк, я не могу вернуться… Просто не могу. Пожалуйста, уходи и забудь обо мне. — Дрожь в ногах передавалась голосу.

Он сделал шаг к ней.

— Если б я мог забыть тебя, меня бы здесь не было, сага.

Кэтрин торопливо отступила назад.

— Разве ты забыл, сколько всего во мне тебя раздражало? — в отчаянии воскликнула она.

— Стоило мне этого лишиться, как я понял, насколько мне это дорого.

— Не подходи ко мне! — По мере его приближения истерика у нее нарастала. — Я умру, если ты ко мне прикоснешься!

— А я умру, если не прикоснусь. Должен напомнить тебе, что я с трудом остался в живых. — Словно играя в какую-то игру, Люк шел на нее, пожирая глазами ее хрупкую фигурку. — Завтра ты и имени его не вспомнишь.

Она отпрянула, но острый каблучок зацепился за край ковра, и она потеряла равновесие. Тело по инерции качнулось назад, и она грохнулась, больно ударившись головой обо что-то твердое. Она вскрикнула, перед глазами словно задернулась темная завеса, и она потеряла сознание.

— Вот здесь видна область, о которой я говорю. — Врач указывал на какое-то темное пятно на рентгеновском снимке. — Старая травма, которая, однако, требует серьезного внимания. На данной стадии я не вижу оснований подозревать что-то более опасное, чем сотрясение мозга, но ее, безусловно, необходимо оставить здесь на ночь, чтобы мы могли за ней наблюдать.

— Прошло уже черт знает сколько времени, а она все еще не пришла в себя.

— Она получила ушиб черт знает какой силы. Встретив лишь свирепый взгляд прищуренных глаз, в котором не заметно было ни капли юмора, старик понял, что его шутливый ответ был не к месту.

Эти голоса ровно ничего не объяснили Кэтрин, но она узнала голос Люка и сразу успокоилась. Ее сверлила резкая боль в основании черепа. Надеясь умерить ее, она попыталась было повернуть голову, но только застонала и открыла глаза, в которые сразу ударил резкий свет.

Из тумана выплыло лицо Люка, и она улыбнулась.

— У меня перед глазами все расплывается, — пробормотала она.

Рядом с кроватью возник седой мужчина и стал проверять ее координацию. Затем спросил, какой сегодня день. Она снова закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. У нее было ощущение, что голова у нее набита ватой. Понедельник, вторник, среда… попробуй угадай. Она представления не имела, какой сегодня день. Если уж на то пошло, она не понимала даже, почему находится в больнице.

Вопрос повторили.

— Вы что, не видите, что ей плохо? — сердито сказал Люк. — Оставьте ее в покое.

— Кэтрин, — донесся настойчивый голос врача, и она снова подняла веки. — Вы помните, как получили травму?

— Я же говорил вам, что она упала! — снова перебил его Люк. — Неужели так необходимы эти расспросы?

— Я упала, — с благодарностью за подсказку прошептала Кэтрин, от всей души желая, чтобы врач ушел и перестал ее беспокоить. Он раздражает Люка.

— Как вы упали?

На третьем вопросе врача Люк с присвистом выдохнул воздух, издав звук наподобие автомобильного гудка. Кинув на Люка недовольный взгляд, тот сказал:

— Я вижу, что лучше оставить вопросы до утра. Мисс Пэрриш перевезут в ее палату. Может, вам лучше пойти домой, мистер Сантини?

— Нет, я останусь, — твердо отрезал Люк. Кэтрин одарила его сонной улыбкой, радуясь тому, что он, не стесняясь, заботится о ее здоровье. Она снова опустила веки — и почувствовала, что кровать, на которой она лежит, начала двигаться. Над головой послышалась болтовня сестер, которые сетовали на сырую погоду, а одна стала описывать платье, которое видела в магазине «Маркс». Все было совершенно естественно, хотя Кэтрин не могла избавиться от ощущения, что стала невидимкой. Не дав себе труда поразмышлять над этим, она уснула.

Проснувшись, она обнаружила, что лежит в полутемной, очень приятно обставленной комнате, которая никак не вяжется с представлениями о больнице. Люк стоял у окна и глядел в темноту.

— Люк? — прошептала она. Он тотчас обернулся.

— Возможно, это очень глупый вопрос, — неуверенно пробормотала она, — но где я нахожусь?

— В частной клинике. — Он подошел к кровати. — Как ты себя чувствуешь?

— Меня будто ударили пыльным мешком по голове, но в общем не так уж плохо. — Она попробовала для проверки повернуть голову и поморщилась.

— Лежи спокойно, — приказал Люк. Она нахмурилась.

— Я не помню, как упала, — проговорила она удивленно, — совсем не помню.

Люк подошел еще ближе, она увидела, что он одет менее тщательно, чем обычно. Волосы у него были взлохмачены, галстук сбился, две верхние пуговицы шелковой рубашки расстегнуты, так что видна смуглая шея.

— Это я виноват, — выдавил он.

— Да нет, не может быть, — продолжая удивляться, успокоила она его.

— Может. — Он недоверчиво посмотрел ей прямо в глаза. — Я хотел тебя обнять, а ты попыталась увернуться, вот как это случилось.

— Я пыталась увернуться? — У нее в памяти не осталось решительно ничего подобного.

— Ты споткнулась о ковер и упала. Madre de Dio, сага… Я вообразил, что ты сломала себе шею! — У Люка от волнения даже дергался уголок рта, это было решительно на него не похоже. — Я испугался, что ты умерла… Я действительно испугался, что ты умерла. — Он повторил это резко, с надрывом.

— Мне очень жаль, что так получилось. — Она почувствовала какое-то смутное тревожное чувство. Не будь здесь Люка, оно захватило бы ее целиком. Но его напряженный взгляд, все его поведение тоже ее не успокаивали. И вообще все как-то странно. Она совсем не помнит, как упала… — А эти сестры… доктор… они ведь англичане? Мы что, в Англии? — слабым голосом спросила она.

— Мы?.. — Он почему-то подчеркнул только что произнесенное ею местоимение, его лицо приняло непроницаемое выражение. — Мы в Лондоне. Ты этого не знала? — очень спокойно переспросил он.

— Я совсем не помню, как мы с тобой оказались в Лондоне! — в совершенном смятении воскликнула Кэтрин. — Почему я ничего не помню?

Люк склонился над ней и секунд десять стоял неподвижно, потом осторожно опустился на край кровати.

— У тебя сотрясение мозга, отсюда и потеря памяти. Вот и все, — проговорил он успокаивающим тоном. — Абсолютно не о чем волноваться.

— Как я могу не волноваться — это же ужас! — воскликнула она.

— Ужасаться тут нечему.

Ее пальцы дотронулись до руки, опиравшейся на ее постель, и, словно молчаливо прося прощения, она прикрыла ее ладонью.

— А давно мы в Лондоне? Люк помедлил.

— Это так важно?

Когда он взял ее ослабевшие пальцы в свою руку и поднес к губам, это действительно стало совершенно не важно.

Глядя на нее из-под опущенных ресниц, он кончиком языка дотронулся до каждого пальчика и только потом прижался губами к ладони. Волна томного наслаждения прокатилась по ее телу, низ живота оттянуло болью.

— Важно? — переспросил он.

— Важно — что? — еле выговорила она, лишенная всякой способности мыслить.

К сожалению, он отнял ее руку от губ, хотя все еще продолжал держать в своей, крепко сжимая.

— А что самое последнее из того, что ты помнишь?

Напрягшись изо всех сил, она все-таки заставила себя сосредоточиться. Ответить на его вопрос было не легче, чем вытащить из пруда пресловутую рыбку.

— У меня был грипп, — наконец радостно сказала она.

— Грипп. — Он сдвинул брови, потом его лицо прояснилось. — Si, грипп. Это было в тысяча девятьсот восемьдесят…

Она поморщилась.

— Люк, я знаю, какой сейчас год.

— Senz'altro. Разумеется, знаешь. Ценность каждого года со временем растет — точно как бывает с винами.

Она посмотрела на него с недоумением, он же, чуть улыбаясь, нагнулся и пригладил прядку волос, которая, отбившись от остальных, легла ей на лоб.

— Мне кажется, это было ужасно давно, — пожаловалась она. — И все как в тумане.

— Не думай об этом, — посоветовал Люк.

— Наверное, уже поздно? — шепнула она.

— Почти полночь.

— Тебе нужно вернуться в отель… Мы живем в отеле? — настаивала она, снова разволновавшись.

— Не переживай. Рано или поздно память вернется, — нежно сказал Люк. — И тогда, клянусь тебе, мы над этим здорово посмеемся.

Он легонько поглаживал большим пальцем ее запястье. Она приподняла другую руку, которой придало силы непреодолимое желание прикоснуться к нему, и провела пальцами по строгой линии его подбородка. Смуглая кожа отливала синевой и была шероховатой на ощупь. Какие у него безумно притягательные глаза, подумалось ей, когда он сердит, они темнеют, а на солнце или в минуты страсти становятся совсем золотыми. «Почему он меня не поцелует?» — рассеянно подумала она.

В этом отношении Люка никогда не надо было ни понукать, ни подталкивать. Стоило ему войти в дверь после возвращения из своих деловых поездок, как он хватал ее в объятия и едва успевал добежать до спальни, так сильно горела в нем страсть. Когда они были вместе, ей порой казалось, что браться за какое-либо занятие — уборку, готовку — бесполезно, все равно оторвут в самый неподходящий момент.

Это внушало ей уверенность. Это внушало ощущение, что, раз страсть так велика, есть и надежда на будущее. Только в последнее время она стала невольно прислушиваться и к другому голосу. Он был куда пессимистичнее. Он утверждал, что ждать от Люка даже ничтожнейших обязательств — все равно что верить в волшебные сказки.

— Я ведь не помню только последние недели, да? — допытывалась она, торопясь отогнать неприятные мысли, от которых она чувствовала себя так неуютно.

— Ты не забыла ничего важного. — Он пробежал взглядом по ее лицу, их глаза встретились, он смотрел в ее как будто даже с вызовом, но при этом явно сдерживая себя. Это было странно.

— Люк… — неуверенно сказала она, — в чем дело?

— Я совершенно не в себе. Dio, что ты со мной делаешь одним своим взглядом! — вдруг яростно выдохнул он. — Ведь ты считаешься больной.

Она не заметила, кто сделал первое движение, но он внезапно оказался так близко, как именно ей и хотелось, и ее пальцы страстно нырнули в густые заросли его волос. Но вместо того, что она предвидела, он раздвинул языком ее губы, и она ощутила сладостное прикосновение, он снова и снова будил в ней приступы наслаждения, пока у нее не закружилась голова, а все тело не охватила страсть такой силы, какой она еще не знала.

Застонав от восторга, Люк заключил ее в объятия, и, хотя всякое движение причиняло ей боль, ее охватило нестерпимое желание принадлежать ему. Нетерпеливо сорвав с нее одеяло, он поднял ее и, не отрывая своих жадных губ от ее, усадил к себе на колени.

Возбуждение охватило их так внезапно, как налетает летняя гроза. Дикое, живое, первобытное. Он схватился за ворот ее белой больничной рубашки, стащил ее и отбросил прочь. Прохладный воздух обжег ее обнаженную кожу, когда он, чуть отстранив ее от себя, крепко сжал ее хрупкие руки. Щеки его горели, он пожирал глазами ее бледную грудь, увенчанную соблазнительными тугими розовыми сосками.

Краснея под этим дерзким, возбуждающим взглядом, она дрожащим голосом пробормотала:

— Отвези меня в отель.

Невероятно, но Люк в ответ выругался и закрыл глаза. В следующий миг он натянул на нее рубашку, встал и уложил обратно в постель. Осторожно приглушил свет и прошептал:

— Chiedo scusa. Прости. Ты нездорова.

— Я прекрасно себя чувствую, — возразила она. — И совершенно не хочу здесь оставаться.

— Придется. — Он поднял шпингалет и распахнул окно, впустив в комнату струю свежего воздуха. — Здесь тебе будет лучше.

— Лучше?

— Ты веришь в судьбу, сага?

У нее дрогнули веки, и она в смущении отвернулась. Люк, которого на первых порах поражала, а потом уже только смешила ее вера в приметы, вроде того, что нельзя проходить под лестницей или наступать на черную линию… этот самый Люк спрашивает, верит ли она в судьбу? И вид при этом серьезней некуда.

— Конечно, верю.

— Против судьбы не пойдешь, — задумчиво сказал Люк. — Ты ведь тоже так думаешь, верно?

Никогда еще Люк не говорил таких странных вещей, от изумления она совсем растерялась.

— Я думаю, что идти против судьбы бессмысленно.

— Я и не собираюсь этого делать. Тем более что она играет мне на руку. Спи, сага, — нежно прошептал он. — Утром мы летим в Италию.

— В Ита-алию? — отозвалась она, и ее охватила внезапная слабость.

— Тебе не кажется, что пришло время урегулировать наши отношения?

Кэтрин ошеломленно уставилась на него, уверенная на все сто процентов, что он имеет в виду что-то совсем другое, чем ей померещилось.

Не спуская с нее горящих глаз, Люк опустился в кресло подле ее кровати.

— Я прошу тебя выйти за меня замуж.

— Что? — Потрясение помешало ей найти еще какие-нибудь слова.

Он задумчиво провел пальцем по ее губам. — Скажи же что-нибудь, — попросил он.

— И давно ты это надумал? — отрывисто спросила она, молясь в душе о том, чтобы шок прошел как можно быстрее и она смогла вести себя как нормальный человек.

— Скажем, это желание подкрадывалось ко мне постепенно, — весело сказал он.

Звучит не слишком романтично. Подкрадываются грабители, подкрадывается старость. Ее охватило парализующее чувство нереальности происходящего. Люк просит ее выйти за него замуж. Это значит, что столько времени она прожила с человеком, которого, оказывается, совершенно не знает. Это значит, что, думая о нем плохо, она была к нему в высшей степени несправедлива. Глаза ее наполнились слезами. По щекам побежали ручейки.

— Что я такого сказал? Что я сказал не так? — забеспокоился Люк. — Ну, ясно, ты представляла себе сцену предложения руки и сердца совершенно иначе.

— Да я вообще не могла себе этого представить, — всхлипнула она.

Он нежно подсунул под нее руки, приподнял и снова усадил к себе на колени, потом подтянул одеяло и укутал ее. Она чихнула и шмыгнула носом, инстинктивно поддавшись его настроению.

— Я т-так счастлива, — проговорила она.

— Даже счастье у тебя выражается как-то по-особому. — Он осторожно погладил ее шелковистые волосы. — Но ведь ты все делаешь не так, как все. В Италии мы поженимся. А теперь, раз уж мы все решили, не стоит терять времени, правда?

Она склонила голову ему на грудь, а он чуть отклонился назад, чтобы ей было удобнее сидеть. Он был таким нежным, каким она раньше не могла себе его даже представить. Неужели ее падение сыграло такую роль? Определенно что-то в корне переменило отношение Люка… или она действительно его совершенно не понимала? Но важно ли это? Она решила, что нет.

Люк рассказывал, как он планирует организовать свадьбу. Королевское местоимение «мы» ее ничуть не сбило. Она готова была слушать его ночь напролет, но нервное истощение мертвым грузом давило на все ее органы чувств, и она медленно, но верно погружалась в глубокий сон.