Трудное счастье

Глава 10

До четвертого урока Челси и Кенту удавалось избегать встречи. Он не приближался к своему шкафчику, около которого они раньше встречались, и Челси обходила это место стороной. Но перед четвертым уроком Кенту понадобилась забытая тетрадь, а Челси. торопясь на занятия, выбрала кратчайший путь к кабинету общественных наук и теперь проходила мимо места их с Кентом встреч, места, где они улыбались друг другу и чувствовали, как их сердца ускоряют свой бег.

Сейчас при воспоминании об этом они ощущали только стыд. Челси протискивалась через группу ребят, когда Кент вывернул из-за угла, и они столкнулись лицом к лицу. Оба остановились, потом резко развернулись и разлетелись в разные стороны так быстро, как только смогли. Опи покраснели, поспешно удаляясь в противоположных направлениях. Оба понимали, что ведут себя глупо, и были смущены, и испытывали чувство вины за что-то.

Пятый урок — английский повышенной сложности — неотвратимо приближался. Миссис Гарднер, учительница, боялась его так же, как и Кент Аренс, ученик. Но время летело, прозвонил звонок, и в 12.13 Кент подошел к кабинету 232, где у дверей приветствовала своих учащихся Клэр.

Она знала, что должна поздороваться с ним, но не могла. Он знал, что должен сказать что-то, но не мог. Они обменялись быстрыми взглядами кошки и собаки, которые встретились в дверях, зная, что каждый из них может причинить боль и пострадать от другого. Клэр увидела отпрыска и живой портрет своего мужа. Кент увидел женщину, которая вышла замуж за соблазнителя его матери. И та, и другая точка зрения имели право на существование, но Кент, с младенчества воспитанный в уважении к старшим, первым напряженно кивнул, проходя мимо миссис Гарднер.

Она попыталась изобразить улыбку, но ни глаза, ни щеки ее в этом не участвовали. Когда Клэр закрыла двери и приготовилась начать урок, Кент уже сидел за партой, как и все остальные. На протяжении этого часа она всеми силами избегала встречаться с ним глазами — и когда рассказывала о греческих пьесах и мифологии, и когда раздавала тексты «Одиссеи» и говорила об исторических истоках классической литературы. Она объяснила, почему они будут изучать литературу в хронологическом порядке, перечислила отрывки для детального разбора, дала рекомендации, какие видеокассеты и книги помогут им понять греческую классику, и предложила дополнительные материалы по этой теме.

На протяжении всей лекции Кент застывшим взглядом смотрел на ее туфли. Боковым зрением она заметила это, а также его позу — немного перекошенную вправо спину, локоть на столе и палец, прикрывающий верхнюю губу. Он почти не двигался все пятьдесят две минуты урока.. Один раз Клэр забылась и посмотрела ему прямо в лицо и снова изумилась, до чего же он похож на Тома. Это пробудило в ней какое-то особенное ощущение, дежа вю, как будто она учила семнадцатилетнего Тома Гарднера, которого на самом деле никогда не знала.

Прозвенел звонок, ребята стали выходить из класса, и Клэр, стоя за столом, делала вид, что очень занята. Она опустила глаза, предоставляя и себе, и Кенту возможность расстаться не прощаясь. Но он задержался, пока все не вышли, и остановился перед ее столом, словно некий бесстрашный греческий воин.

— Миссис Гарднер?

Она вскинула голову. Силовое поле отрицательно заряженных ионов лежало между ними, отталкивая их друг от друга.

— Прощу прощения, что ворвался тогда в ваш дом. Я не имел на это никакого права.

Он резко повернулся и ушел, не оставив ей никакого шанса ответить. Темноволосая голова парня и его прямая спина исчезли за дверью. Одна, в опустевшем классе, Клэр почти упала в кресло, как будто он толкнул ее обеими руками. Она переживала целую бурю эмоций, сердце билось в ее груди, словно дикая кошка в клетке. Какие чувства испытывала она к этому мальчику? Не только возмущение. Он был сыном Тома, и не замечать этот факт стало невозможным. Ощущала ли она жалость? Нет, еще нет. Для жалости было слишком рано, но Клэр не могли не восхищать его прямота и смелость. Краска стыда залила ее щеки — ведь это она, взрослый человек, учительница, избегала его, а должна была бы показать пример великодушия. А вместо этого он, семнадцатилетний мальчик, взял на себя трудную задачу — заговорил с ней первым. Чего же другого она могла ожидать? Он, в конце концов, сын Тома, а Том именно так и поступил бы.

Мысль о Томе разбередила незажившую рану. Она сидела за столом и, словно оружие, готовила новые гневные аргументы, заостряя их на точильном камне собственной верности и честности по отношению к мужу все эти годы.

На последнем уроке Кент занимался поднятием тяжестей с тренером мистером Артуро. Аренс сидел верхом на обитой синим материалом скамье и качал руки при помощи пятнадцатифунтовой гантели, когда один из помощников из учительской передал мистеру Артуро записку. Тот взглянул на имя на обороте, потом подошел к Кенту и двумя пальцами протянул ему свернутый листок бумаги.

— Что-то из учительской, — сказал он и отошел прочь.

Кент разогнул руку, оставив гантели на скамье. На листке печатными буквами значилось: «От директора школы». Кто-то заполнил пропуски в послании, указав время и добавив слова: Зайдите в кабинет мистера Гарднера.

Кент почувствовал себя так, словно гантели свалились ему на шею. Он с трудом проглотил слюну. И в то же время нервное возбуждение, охватившее его, удесятерило его силы. «Так нечестно, — подумал он. — То, что он здесь начальник, еще не означает, что он может заставить меня сделать что-то, не имеющее никакого отношения к тому, что я в этой школе — ученик, а он — директор. Я не готов встретиться с ним. Я не знаю, что сказать».

Кент положил записку во внутренний карман шорт, поднял гантели и продолжил тренировку. Закончив качать руки, он отжимался от скамьи, делал наклоны, разминал ноги до конца урока.

После он направился в раздевалку, чтобы переодеться для тренировки по футболу, и как раз зашнуровывал доспехи, когда вошел Робби Гарднер. Шкафчик Робби находился в двенадцати футах от шкафчика Кента, их разделяла длинная отполированная скамья. Робби одной рукой открыл дверцу, а второй расстегивал куртку. Между ним и Кентом переодевались и хлопали дверцами четверо парней.

Напряжение витало в воздухе на двенадцатифутовом пространстве между сводными братьями. Робби повесил куртку. Кент зашнуровал наплечники. Робби вытянул рубашку из джинсов. Кент потянулся за свитером. Оба смотрели внутрь своих шкафчиков, оба держались очень прямо, их профили как будто окаменели. Ну ладно, ладно, он здесь. Ну и что!

Но каждого из них словно жгло присутствие другого. Каждый боролся с желанием повернуться и поискать черты внешнего сходства. Робби первым повернул голову. Потом Кент. Их взгляды встретились, зачарованные, против их воли, связанные узами кровного родства и общей тайной.

Сводные братья. Рожденные в одном году. Если бы судьбе было угодно, каждый из нас мог бы оказаться на месте другого.

Краснея, они высматривали похожие черты. Сейчас их объединяли события, произошедшие с их родителями так давно, что, казалось, никакого сходства не может быть.

Это продолжалось всего несколько секунд. Парни одновременно отвернулись и снова занялись переодеванием, испытывая уже привычную антипатию друг к другу. Забыв о родстве, оба погрузились в переживания по поводу того, что скоро закрутится мельница сплетен и им придется решать новые проблемы.

И пусть они были братьями по крови, на футбольном поле они оставались противниками. По молчаливому соглашению за эти пять минут в раздевалке оба решили не афишировать свою враждебность: играть вместе, но не смотреть друг другу в глаза, демонстрировать единство в интересах команды и оставлять обманчивое впечатление гармонии для тренера, но никогда не прикасаться друг к другу, даже в общей драке за мяч.

Тренировка началась. Погода испортилась, тяжелые, серые облака нависли над самой головой, грозя вот-вот разразиться дождем. Щитки для губ приобрели особый холодный привкус росы, ветер гудел в ушах, как флейта в нижнем регистре. Грязь покрывала голые икры футболистов, не высыхая. К 16.40, когда начало моросить, их единственным желанием было принять горячий душ и отправиться домой ужинать. Но тренировка еще не закончилась. Как обычно, Гормэн разделил их на четыре группы и прокричал:

— Немного разомнемся!

Это означало еще по меньшей мере полчаса работы, прежде чем тренер даст три коротких свистка — сигнал к окончанию тренировки.

Выстраиваясь в шеренгу, Робби и Кент увидели его одновременно: их директора и отца, стоящего на трибунах спиной к ветру. Он держал руки глубоко в карманах серого плаща, полы которого хлестали его по ногам. Волосы прилипли у него ко лбу, брючину трепал ветер, но Том стоял неподвижно, направив все внимание на футбольное поле, словно какой-то преступник перед лицом строгого судьи. Сиротливая фигура под дождем среди ровных рядов сидений — символ одиночества. Робби и Кент видели, что он смотрит на них, и чувствовали немой укор во всей его позе. Не в силах бороться с чем-то большим, чем просто печальное стечение обстоятельств, сводные братья обернулись и встретились взглядами. И на какое-то мгновение, несмотря на все, что их разделяло, ощутили острое чувство жалости к человеку, который был отцом для них обоих.

Этим вечером ужин приготовила Челси. Ее желание порадовать родителей чуть не разбило Тому сердце, когда девочка поставила на стол блюда, которые должны были способствовать примирению, — рис по-испански и зеленое желе с грушами, а потом с надеждой переводила взгляд с отца на мать и наоборот, ожидая, когда же ее старания вознаградятся. Они сидели, ели, разговаривали. Но когда их глаза встречались, его взгляд умолял, а ее — не прощал.

После ужина Том вернулся в школу, потому что его пригласили на первое заседание Французского клуба, где обсуждалась поездка во Францию следующим летом. Кроме того, на отделении искусств открылись курсы гончарного мастерства для взрослых, а в спортзале начали тренировки по волейболу смешанные команды полицейских города и их жен. Так что директор находился в школе, пока здание не опустело.

Клэр, оставшись дома, закончила подготовку к урока и принялась кружить по комнатам, словно кошка в клетке. Она попыталась заставить себя заняться стиркой, не сейчас больше всего ей требовалось найти какой-то выход своим отрицательным эмоциям.

Она позвонила Руфи Бишоп, и Руфь сказала:

— Приходи ко мне.

Дина опять не было дома, он ушел на тренировку, Руфь писала письмо родителям. Отодвинув в сторон письменные принадлежности, она налила два бокала вина.

— Ну давай, выкладывай, — подбодрила она подругу.

— У моего мужа есть сын, о котором никто не счел нужным сообщить мне.

И Клэр все выложила, плача и проклиная, изливая свою боль и разочарование, и, пока делилась с подруге выпила два бокала вина. Клэр рассказала, какой шок испытала вначале, и как потом разозлилась, и какую досаду чувствовала, встречаясь с Кентом в школе. А потом вернулась к самому болезненному воспоминанию.

— Лучше бы я не поднимала телефонную трубку, кс да эта женщина перезвонила. Но я не смогла удержаться. И услышала, как он с ней разговаривал, и сразу все ста таким реальным. Господи, Руфь, ты знаешь, на что похоже, когда подслушиваешь, как твой муж разговаривает с женщиной, с которой был в постели? Особенно после того, как он признался, что не хотел на тебе жениться? Знаешь, как это больно?

— Знаю, — ответила Руфь.

— Их молчание значило не меньше, чем слова. Иногда я слышала их дыхание. Просто… просто дыхание, как… как у любовников, которые умирают от желания увидеть друг друга, а потом он сказал, что она может звонить ему в любое время, и она ответила тем же. Господи помилуй, Руфь, ведь он же мой муж! И он говорит такое ей?

— Мне жаль, что тебе пришлось испытать это. Я знаю, что ты чувствуешь, потому что сама прошла через все. Я же говорила тебе, что много раз слышала, как Дин вешал трубку, когда я заходила в комнату. Поверь мне, Клэр, все мужчины лгуны.

— Он утверждает, что между ними ничего нет, но как я могу поверить ему?

Отвращение исказило черты лица подруги. Она снова наполнила винные бокалы.

— Ты будешь просто дурой, если поверишь.

Ее жесткий взгляд скрывал что-то недосказанное.

— Руфь, в чем дело? Ты что-то об этом знаешь? Он что, говорил с тобой… или Дином?

Руфь, казалось, взвешивала все «за» и «против».

— Ну же? — настаивала Клэр.

— Он не хотел говорить.

— Что это значит?

— Я видела их вместе в прошлую субботу. По крайней мер, думаю, что это она. Моника Аренс?

— Господи… — прошептала Клэр, зажимая рот. — Где?

— Напротив «Кьятти», в центре.

— Ты уверена?

— Я подошла прямо к окошку автомобиля, наклонилась и разговаривала с Томом. Вначале я подумала, что он с тобой, но потом увидела ее и, сказать по правде, оказалась в дурацком положении. Даже не знала, что сказать, когда поняла, что это не ты.

— Как он объяснил?

— Никак. Просто представил ее.

— А как она выглядела?

— Невыразительно. Светлые волосы, набок пробор, почти без косметики. Нос длинноват.

— Что они делали?

— Если тебя интересует, не целовал ли он ее или что-то в этом роде, то нет. Но давай будем честны перед собой, Клэр. Как ты думаешь, чем занимаются мужчина и женщина, когда встречаются в автомобиле посреди стоянки? Если ты спросишь его, я уверена, что он будет все отрицать, но мне кажется, что у тебя сложилась такая же ситуация, как у меня.

— Боже мой, Руфь, я просто не хочу в это верить.

— И я не верила, когда начала подозревать Дина, но доказательства все накапливались.

Клэр прошептала:

— Это так больно.

— Конечно. — Руфь сжала руку подруги. — Поверь мне, уж я-то знаю.

— Его сейчас нет, предполагается, что он в школе. Он так часто уходит. Но как я теперь узнаю, когда он говорит правду? Он может быть где угодно. — Руфь не отвечала, и Клэр почувствовала, как отчаяние нарастает в ее душе вместе с опьянением от вина. — Вот тот самый момент истины, о котором ты меня предупреждала, — заключила она.

— Совсем не весело решать, как поступить дальше, верно?

— Да уж. — Внезапно Клэр ощутила прилив мужества и отодвинула свой бокал, еще полный. — Но я не буду женой на время! И он расскажет мне всю правду, потому что я заставлю его! — Она вскочила на ноги. — И будь я проклята, если стану напиваться по этому поводу!

Взрыв гнева заставил ее почувствовать себя лучше, и она отправилась домой, где занялась осветлением волос. Том вернулся около десяти часов, и она услышала, как он поднимается по лестнице в их комнату. Он остановился в дверях ванной, устало развязывая галстук. Она продолжала укладывать влажные пряди колечками вокруг лица, не глядя в его сторону.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — бесцветным голосом ответила Клэр, игнорируя его умоляющий тон.

Он вытянул рубашку из брюк, долгое время стоял так, прежде чем, вздохнув, открыл, что было у него на душе.

— Послушай, я еще за ужином хотел спросить и больше не могу откладывать этот вопрос. Как вы сегодня встретились с Кентом?

Она, не останавливаясь, взбивала волосы, приподнимая их и наполняя комнату кисловато-сладким запахом химикалий.

— Было тяжело. Никто из нас не знал, как себя вести.

— Ты хочешь, чтобы я перевел его из твоей группы? Она взглянула на мужа.

— Только я веду английский повышенной сложности в выпускных классах.

— Может, будет лучше, если Кент перейдет к другому учителю?

— Не слишком-то справедливо по отношению к нему, верно?

Виновато, тихим голосом, Том ответил:

— Верно.

Она еще немного помучила его, прежде чем бросить:

— Пусть остается.

Он отошел, чтобы раздеться и надеть пижамные брюки. Она зашла в спальню и открыла комод в поисках ночной рубашки. Том в ванной чистил зубы. Когда он вышел, она уже лежала в кровати. Он выключил свет и ощупью пробрался на свое место рядом с женой. Накрывшись одеялами, они лежали рядом, но словно стена отделяла их друг от друга. Шли минуты, и каждый знал, что другой не спит. Наконец Том произнес:

— Я вызывал его сегодня к себе в кабинет, но он отказался прийти.

— Можно ли его обвинять? Он в такой же растерянности, как и все мы.

— Я не знаю, что делать.

— Только меня не спрашивай, — желчно ответила Клэр. — А что она говорит?

— Кто?

— Его мамаша.

— Откуда мне знать?

— Как, разве ты не консультируешься с ней по каждому вопросу?

— Ой, Бога ради, Клэр.

— Откуда ты знаешь номер ее телефона, Том?

— Это просто нелепо.

— Откуда? Ты врываешься на кухню, хватаешь трубку и набираешь его за какую-то долю секунды. Откуда он тебе известен?

— Он есть в школьных документах. Ты же знаешь, я хорошо запоминаю числа.

— Конечно, — саркастически произнесла она и отвернулась лицом к комоду.

— Клэр, она для меня не больше чем…

— Перестань. — Клэр дернулась и, жестикулируя в темноте, продолжала: — Не оправдывайся, потому что я больше не знаю, чему верить, и мне и без этого трудно. Я сегодня разговаривала с Руфью, и она сказала, что видела тебя с этой женщиной у «Кьятти» в прошлую субботу.

— Я говорил тебе, что виделся с ней тогда.

— В машине, Боже мой! Ты встречался с ней в машине, как… как какой-то дешевый волокита! В машине, на; стоянке?

— А где бы еще я мог с ней встретиться? Тебе стало бы легче, если бы я сказал, что ходил к ней домой?

— Черт, но ведь ты и это делал, правда? А где ты был вчера?

— У отца.

— Как же.

— Позвони ему.

— Может, я так и сделаю, Том. Может быть.

— Мы сидели на веранде и пили пиво, и я рассказал о Кенте.

— И что же он ответил?

— Мне показалось, что ты собираешься позвонить ему, так что спроси сама. В конце концов, ты не поверх ничему, что говорю я. Ты только что это сказала.

И он тоже повернулся к ней спиной. Так они и лежа злясь и подбирая ответы, которые были бы резче, чем что уже прозвучали, мечтая о раздельных кроватях.

Казалось, прошло несколько часов, прежде чем оба заснули, но любое движение с другого края кровати будило их, а любое прикосновение заставляло отдергиваться за демаркационную линию, проходящую посередине матраса. Даже во сне, нарушаемом таким образом, их гнев не испарился, и не было ни объятий, ни шепота, молящего о прощении. Только двое людей, знающих, что завтра будет не лучше, чем сегодня.

На следующее утро до начала занятий Том встретился с Клэр на заседании английской кафедры. И снова почувствовал себя неловко оттого, что был ее начальником. Снова поймал на себе любопытные взгляды коллег, заметивших напряженность между директором и его женой. Оглядывая холл в момент прибытия учеников, Том ждал, когда же появится Кент, но парень, должно быть, решил воспользоваться другим входом и избегал встречи с ним. В обед Том увидел, что Челси и Эрин сидели за столиком вдвоем, а Кент находился в другом конце столовой и обедал вместе с Пиццей Лостеттером и другими футболистами, А Робби, обычно сидевший с ними, сейчас обедал в одиночестве. Том, как обычно, прошелся по залу, останавливаясь то здесь, то там, чтобы поговорить с ребятами, но не стал приближаться к столику Кента. И только издали наблюдал, как парень, выбросив стаканчики из-под молока в мусорную корзину, покинул столовую. Оставшись в огромном, шумном зале, Том ощутил ту же тягу к сыну, то же волнение, из-за которого боль в сердце стала для него уже постоянной. Его сын. Темноволосый, упрямый, обиженный и так неожиданно обретенный сын, который вчера не подчинился его приказу и заставил Тома ждать его, чуть не задыхаясь от волнения, ждать до самого конца седьмого урока, пока он окончательно не понял, что Кент не придет.

Позже в этот день, около двух часов, Том наводил порядок на столе, готовясь отправиться в районное управление по образованию. Главный управляющий собирал на ежемесячное заседание всех шестнадцать директоров и завучей района. Гарднер закрыл журнал приходов и рас ходов, над которым работал, сложил стопкой корреспонденцию, требующую подшивки, и думал, как поступить с докладом практиканта, проходящего стажировку в школе, когда к дверям подошла Дора Мэ.

— Том? — позвала она.

— А? — Он отсутствующе посмотрел на нее, держа в руке документ.

— Пришел этот новичок, Кент Аренс, и хочет тебя видеть.

Если бы Дора Мэ сказала: «Пришел Президент Соединенных Штатов и хочет тебя видеть», она и тогда не взволновала бы его больше. Хаос в его душе был одновременно и чем-то чудесным, и устрашающим. Об этом говорила и краска, бросившаяся в лицо, и смущение, и нехарактерное для Тома движение руки, лихорадочно поправляющей галстук.

— А… хорошо… тогда… — Он слишком поздно понял, что выдает себя, откашлялся и добавил: — Пришлите его.

Дора Мэ выполнила приказание, а потом прошептала своей соседке, секретарше Арлин Стендаль:

— Что это в последнее время творится с Томом? Арлин, тоже шепотом, ответила:

— Не знаю, но об этом все говорят. А Клэр! Она шарахается от него, как от прокаженного.

Кент появился в дверях директорского кабинета, серьезный, покрасневший от волнения. Он был в джинсах и ветровке, которую Том уже видел, и смотрел директору прямо в глаза. Парень неподвижно застыл, что еще больше нервировало Тома.

— Вы хотели видеть меня, сэр, — с порога произнес Кент.

Гарднер поднялся, все еще приглаживая галстук и чувствуя, как сердце бешено колотится в груди.

— Заходи… пожалуйста. Закрой дверь.

Кент зашел, остановившись в десяти футах от стола.

— Садись, — предложил Том. Парень подошел поближе, сел.

— Извините, что не пришел вчера, — проговорил он.

— А, ничего. Я, наверное, не должен был так к тебе обращаться.

— Я не знал, что вам сказать.

— Я тоже не знал.

Минута прошла в неловком молчании.

— Я и сейчас не знаю.

— И я.

Если бы их ситуация не была настолько серьезной, они бы после этих слов рассмеялись, но между отцом и сыном все еще держалась напряженность. Собираясь с духом для продолжения разговора, Кент скользил взглядом по различным предметам в кабинете, пока его глаза не остановились на Томе. Отец и сын впервые, с тех пор как узнали друг о друге, встретились без враждебного окружения. И эта встреча потрясла их обоих. Том наблюдал, как Кент переводит взгляд с одной черты его лица на другую, от волос — к щекам, носу, рту, и снова смотрит ему в глаза. Комнату заливал свет послеполуденного солнца, и вдобавок горели лампы. Ни одна деталь не ускользнула от внимания обоих собеседников.

— В субботу, когда мама сказала мне… — Кент, не закончив, глотнул воздух и опустил глаза.

— Я знаю, — севшим голосом ответил Том, — я чувствовал себя так же в тот день, когда ты пришел сюда впервые и я узнал о тебе.

Парень постарался взять себя в руки, и ему это удалось.

— Ваша жена говорила вам, что я извинялся за свое поведение, за то, что ворвался тогда в ваш дом?

— Нет… нет, не говорила.

— Простите, я правда сожалею об этом. Я просто потерял голову.

— Это понятно. Я и сам растерялся.

Опять наступило молчание, заполненное только невнятным говором за дверью и чуть слышным пощелкиванием электронного оборудования.

Наконец Кент сказал:

— Я видел, как вчера вы наблюдали за мной на футбольном поле. Наверное, тогда я и решил, что надо прийти сюда к вам.

— Я рад, что ты это сделал.

— Но в субботу мне было очень тяжело.

— Мне тоже. Моя семья не очень хорошо перенесла этот удар.

— Еще бы.

— Если они обращались с тобой не так… — Когда Том запнулся, Кент промолчал, предоставив отцу право подыскивать слова для продолжения диалога. — Если ты хочешь заниматься английским в другой группе, я позабочусь об этом.

— Она хочет, чтобы я ушел?

— Нет.

— Наверняка хочет.

— Она сказала, что нет. Мы говорили об этом. Кент задумался.

— Может, мне все равно надо уйти.

— Это решать тебе.

— Я знаю, что буду очень ей мешать.

— Кент, послушай. — Том наклонился вперед, опустив руку на большой настольный календарь: — Даже не знаю, как начать. Нам надо справиться с такой уймой проблем. Миссис Гарднер и я… мы должны знать, чего ты хочешь. Если тебе очень неловко от того, что обо всем узнают другие ребята, то им не надо ничего узнавать. Но если ты ждешь от меня чего-то вроде общественного признания, то я готов и на это. Поскольку все мы приходим сюда, в школу, то из-за этого встают вопросы, которых в другом случае можно было бы избежать, робби и Челси, например… — Он заметил, как покраснел Кент при упоминании о Челси, и ему стало жалко сына. — Мы все переживаем, Кент, но я, считаю, что о наших отношениях — между тобой и мной — надо подумать в первую очередь, а остальным придется уважать наши желания.

— Но я не знаю, мистер Гарднер… — Когда Кент поднял глаза, Том увидел не рано повзрослевшего парня, а обеспокоенного подростка, такого же, как все в его возрасте. Официальное обращение словно повисло в воздухе, снова заставив их ощутить неловкость. Кент признался: — Я даже не знаю, как к вам теперь обращаться.

— Думаю, ты можешь продолжать называть меня «мистер Гарднер», если тебе так удобно.

— Хорошо… мистер Гарднер… — осторожно, словно пробуя слово на вкус, продолжал Кент. — Я провел всю свою жизнь, не зная, что у меня есть отец, а теперь появились не только вы, но еще и сводные брат и сестра. Вы не поймете, что это такое, когда не знаешь, откуда ты появился. Ты уверен, что твой отец какой-то бродяга, какой-то… бомж, живущий на пособие по безработице, раз он не женился на твоей матери. Ты считаешь, что только последний негодяй мог бросить ее беременную, ведь правда? Вот так я все семнадцать лет и думал, что мой отец — сволочь, заслуживающая только плевка в лицо. А когда я встретил вас, вы оказались совсем другим. Требуется время, чтобы к этому привыкнуть, не говоря уже о брате с сестрой.

Целая буря эмоций бушевала в душе Тома. Надо было так много объяснить Кенту, а время уходило и торопило его, напоминая о совещании. Однако мыль о том, что этот мальчик на семнадцать лет опоздал на встречу с собственным отцом, была сейчас самой главной. И Том не смог бы теперь резко оборвать их разговор.

— Минуточку, — сказал он, поднимая трубку телефона. Не сводя глаз с Кента, он обратился к секретарше: — Дора Мэ, сообщите, пожалуйста, Норин, что я не еду на совещание в районное управление. Пусть едет без меня, на своей машине.

— Но ведь его проводит главный управляющий! Вам надо ехать.

— Я знаю, но сегодня не могу. Попросите Норин, чтобы все записала для меня, хорошо?

Удивленно помолчав, Дора Мэ ответила:

— Ладно.

Среди персонала, наверное, опять поползут слухи, но Том привык принимать решения, и сейчас решение было принято через несколько минут после того, как его мальчик вошел в двери. Том не желал даже думать о том, чтобы уйти и оставить их беседу незавершенной. Он откинулся на спинку кресла. Перерыв несколько, снял напряжение, и разговор словно начался заново.

сестру. Во всяком случае, я на это надеюсь. Мой отец сказал то же во время нашего с ним разговора вчера. Кент вскинул голову.

— Ваш отец?

Том серьезно кивнул.

— Да… и твой дедушка.

Остолбенев, парень глазел на него с приоткрытым ртом.

— Я рассказал ему о тебе, потому что нуждался в его совете. Он добрый человек, и обладает здравым смыслом, и не изменяет своим моральным ценностям. — Подумав, Том спросил; — Хочешь увидеть его фото?

— Да, сэр, — тихо ответил Кент. Приподнявшись, Гарднер извлек из заднего кармана бумажник. Потом раскрыл его там, где помещалась фотография его родителей в двадцать пятую годовщину их свадьбы, и передал бумажник через стол.

— Возможно, ты никогда больше не увидишь его в костюме и галстуке. Старик повсюду ходит в одежде, предназначенной для рыбной ловли. Он живет в хижине на Орлином озере, рядом со своим братом, Клайдом. Они оба проводят время за рыбалкой и спорами, доказывая друг другу, кто же поймал самую крупную рыбу в прошлом году. А это моя мама. Она была редкой души человек. Она умерла около пяти лет назад.

Кент рассматривал фото. На его ладони лежал бумажник, хранящий тепло человека, сидящего напротив. С фотографии на него смотрело лицо женщины, которую он хотел бы знать.

— Кажется, у меня ее рот, — сказал Кент.

— Она была очень хорошенькой. Мой отец боготворил ее. И хоть я пару раз слышал, как она его ругала, он никогда не повышал на нее голос. Он называл ее «мой цветочек» или «моя голубка» и любил слегка поддразнить. Конечно, она отвечала ему тем же. Когда ты с ним встретишься, он, наверное, расскажет тебе, как она подложила корюшку ему в башмак.

— Корюшку? — Кент поднял глаза от фотографии.

— Это маленькая рыбка, даже меньше селедки, которая водится только в реках Миннесоты. Весной она идет на нерест, и люди собираются у ручьев на севере штата и вычерпывают ее чуть ли не тазами. Мама с папой отправлялись на ловлю каждый год.

Ошеломленный всем услышанным, Кент передал бумажник назад. Том убрал его в карман.

— Отец хотел бы с тобой встретиться. Он так и сказал.

Парень в волнении смотрел на Тома, мысль о знакомстве с дедушкой наполнила его душу самыми разными эмоциями.

— Мне почему-то кажется, что вашим детям не захочется делить дедушку со мной.

— А это не им решать. Он принадлежит тебе так же, как им, и надо учитывать желания других людей.

Подумав немного, Кент спросил:

— А как его зовут?

— Уэсли, — ответил Том.

— Уэсли.

— В честь брата его матери, умершего в младенчестве. У меня еще есть брат. Райан будет тебе дядей.

— Дядя Райан, — повторил Кент и через минуту добавил: — А у меня есть двоюродные братья и сестры?

— Трое: Брент, Алисой и Эрика. И тетя Коини. Они живут в Сент-Клауде.

— Вы часто с ними видитесь?

— Не так часто, как хотелось бы.

— Есть еще другие родственники?

— Мой дядя Клайд, тот, что живет рядом с отцом у озера. Только он.

Задумавшись, Кент проговорил:

— У меня был дедушка, когда я был маленьким. Но я не очень хорошо его помню. А теперь у меня есть дядя и тетя, двоюродные брат и сестры, и даже дедушка. — И с изумлением добавил: — Вот это да!

Том позволил себе слегка улыбнуться.

— Целая семья за один день.

— Столько открытий.

Прозвенел звонок, возвещающий о конце школьного дня. Кент посмотрел на часы.

— Останься. — Попросил Том.

— Разве вам не надо быть в коридоре?

— Я здесь директор. И я устанавливаю правила, а этот разговор намного важнее дежурства в коридоре. Есть еще кое-что, о чем я бы хотел тебе сказать.

Кент устроился в кресле поудобнее, удивленный тем, что ему позволено отнимать у директора так много времени. Внезапно он вспомнил:

— Ой, у меня же тренировка по футболу.

— Позволь мне позаботиться об этом. — Том поднял трубку и набрал номер. — Боб, это Том. Ничего, если Кент Аренс немного опоздает сегодня на тренировку? Он у меня в кабинете. — Выслушав ответ, он сказал: — Спасибо, — и повесил трубку. — Так на чем мы остановились?

— Есть что-то, о чем вы хотели мне сказать.

— А, да. Твое личное дело. — Том покачал головой, с удовольствием вспоминая. — Это было нечто. На следующий день после того, как я узнал о тебе, прибыли твои документы, и я сидел здесь за столом, читая все, что было о тебе написано, и рассматривая ежегодные фотографии.

— Ежегодные фотографии?

— Да, почти все там были, начиная с садика.

— Я не знал о том, что учителя вкладывают их в личное дело.

— Туда вкладывают много всего. Первые слова, написанные твоей рукой, пасхальное стихотворение, которое ты когда-то сочинил, личные наблюдения учителей, так же как и несколько табелей с превосходными оценками. Наверное, в тот день и я чувствовал то же, что ты сейчас, когда услышал, какие у тебя есть родственники. Такую легкую тоску из-за того, что все это пропустил.

— Вы тоже это чувствовали?

— Конечно.

— Я думал, только у меня так.

— Нет, не только у тебя. Если бы я знал о тебе, я бы настоял на том, чтобы видеться с тобой. Не знаю, как часто мы бы виделись, но виделись бы обязательно, потому что вне зависимости от того, какие у нас отношения с твоей мамой, ты все же мой сын, и я отвечаю за это. Я уже говорил твоей маме, что хотел бы оплатить твое высшее образование. Я могу сделать хотя бы это.

— Вы хотите этого!

— Я понял, что хочу этого, как только узнал, что я твой отец. То чувство, о котором мы говорили. — Том постучал кулаком в грудь. — Оно здесь. Когда я смотрел на твои школьные фотографии, оно словно обрушилось на меня, и я знал — просто знал, что должен попытаться компенсировать свою потерю. Но прошло столько лет, и я не знаю, возможно ли это. Я все-таки надеюсь. Очень надеюсь.

Его слова звучали, как планы на будущее, и Кент ощутил неловкость. Поняв это, Том продолжал:

— Листая твое дело, я заметил еще кое-что, о чем должен сказать. Читая все заметки, я проникся огромным уважением к твоей матери, за тот труд, за те усилия, которые она приложила, воспитывая тебя. Все, что я видел, говорило мне, что она жила для тебя, и как заинтересована она была, в твоей школьной и личной жизни, и как учила тебя ценить и уважать и образование, и преподавателей. Должен сказать тебе, сейчас не много таких родителей. Я знаю. Я общаюсь с ними каждый день.

Лицо Кента выражало еще большую степень удивления. Без сомнения, он ожидал услышать негодование по поводу своей матери, а вовсе не восхищение, принимая во внимание сложившуюся ситуацию. Теперь он еще больше уважал Тома.

— Ну, ладно. — Отодвинув кресло, Том провел руками по краю стола. — Я и так задержал тебя, да и сам, если поспешу, еще успею к концу совещания.

Он встал, откинув полы пиджака, подтянул пояс. Кент тоже поднялся и остановился за креслом, чтобы прощание не получилось слишком уж личным.

— Мы можем продолжить беседу в любое время, — предложил Том.

— Спасибо, сэр.

— Ты знаешь, где найти меня.

— Вы тоже знаете, где найти меня.

Сейчас их разделяло кресло и стол, мешая непонятно откуда возникшему стремлению прикоснуться друг к другу.

— Можно, я расскажу маме о нашем разговоре?

— Конечно.

— А вы расскажете своей семье?

— Ты бы хотел этого?

— Не знаю.

— Я бы хотел, если ты не против.

— И Робби тоже?

— Только если ты не возражаешь.

— Не знаю. Нам и так трудно быть вместе на футбольном поле, а теперь я еще знаю, когда мы появились на свет… ну, не хотелось бы настраивать его против меня еще больше.

— Как насчет того, чтобы действовать по ситуации? Если я пойму, что он еще ревнует или считает, что ему что-то угрожает, я смолчу.

Кент отпустил спинку кресла, как будто бы готовясь уйти, он не возражал против последнего предложения.

— Я рад, что ты пришел, — сказал Том.

— Да, сэр.

— Ну, — он поднял руку, — тренируйся хорошенько.

— Спасибо, сэр.

— Я буду следить за игрой в пятницу.

— Да, сэр.

Кент, пятясь, сделал шаг к двери. Отца и сына непреодолимо тянуло друг к другу, словно кровь предков вдруг заговорила в них, понуждая обняться. Но это оказалось бы нелепым, они все еще были чужими друг другу.

— Ну, до свидания, — наконец произнес Кент, открывая дверь.

— До свидания.

Парень стоял, держась за дверную ручку, оглянувшись на отца — последняя проверка, — как будто хотел снова убедиться, до чего они похожи. А потом пошел на тренировку.