Трудный месяц май

Глава пятая. На третьи сутки

Зинаида Васильевна Градова пришла на работу в темной косынке. Не потому, что окончательно потеряла надежду увидеть Антона. Никто не умеет так ждать, как мать.

Самые терпеливые, самые преданные свыкаются с мыслью о потере. Мать не перестает ждать и через три, пять, двадцать лет. Сколько седых матерей и поныне выглядывают детей, не вернувшихся с войны…

Во все века матери провожали сыновей на охоту, в море, на войну, в экспедиции. И не все сыновья опять стучались в свой дом, а матери до последнего часа жизни прислушивались к шагам у порога.

Зинаида Васильевна и думать не могла, что уже никогда не увидит своего непутевого, нерадивого, шалопутного сына, причину множества неприятностей и стыда перед людьми, своего младшенького, кровинку свою родную… Нервы уже не выдерживали.

Товарищи молча расступились перед ней, провожая сочувствующими, жалостливыми глазами. А она тихо подошла к своему крану, посмотрела вверх долгим взглядом. Вдруг объявится там, на высоте, Антон. Был такой случай: забрался, отчаюга, под самую кабину, стучит… Завтрак принес, что дома забыла.

Она без слез, горестно помотала головой и, пересилив себя, взялась за поручни.

Ее уговаривали взять отпуск за срой счет. Отказалась: «Дома совсем рехнусь». И Павел Кириллович не мог подолгу сидеть дома. На работе среди людей легче.

Привычные стальные ступеньки в реберном ограждении показались бесконечными. Зинаида Васильевна с великим трудом добралась до низенького креслица в щедро остекленной кабине. Антон называл ее «стрекозиным глазом».

Такой способный, быстрый на соображение и такой… Зинаида Васильевна опять помотала головой и с тайной надеждой долго-долго смотрела на Волхов, на извилистые желтые полосы берегов, на солдат, копавшихся среди развалин перед Домом Советов…

Подошли первые панелевозы. Стропальщики цепляли крючья тросов за скобы в панелях, Зинаида Васильевна сдвигала рычаг, и тяжелая махина — готовый потолок на целую комнату — плавно отрывалась от низкой платформы.

С каждой снятой плитой сплющенные колеса прицепа все округлялись, и сам он будто поднимался с колен.

Время от времени Зинаида Васильевна с надеждой бросала взгляд на развалины. Вдруг там ее Антон появится!

К обеду суета на развалинах прекратилась, и все замерло, пока не приехала запоздалая машина с красными флажками по бортам.

«Согласованности нет», — подумала Зинаида Васильевна, но тут же и отступилась: у минеров дело особое. «Минер ошибается только один раз», — до сих пор вспоминает иногда, к слову, Павел Кириллович. Сам же всю войну со смертью сражался: кто кого.

Теперь вот Январев, симпатичный такой, уважительный молодой человек, мужнино дело продолжает. Когда война кончилась, Январева, наверное, и на свете не было. Теперь Январев — офицер, а война для него — до сих пор с ней воюет.

Подъехала еще военная машина с солдатами и милиция. Развалины оцепили.

Опять взрывать будут. Бежит уже солдат, флажком размахивает: «Прекратить работы!» Каменщики еще туда-сюда, а с крана придется спуститься.

Протяжно завыла сирена, засвистали милицейские дудки.

Земля тяжело и приглушенно ухнула, голые бетонные колонны и ржавые балки надломились, как сучья, и попадали. Над поникшими развалинами вспучилось серое облако.

Прошла минута, другая, пыль осела, и зазвенело многоголосое ребячье «ура». Откуда только и набежало их, ребятни! Вместо того чтобы отпугнуть, отогнать подальше, сирена, как пионерский горн, собирает всех.

Был бы Антон, непременно примчался сюда…

Январев с солдатами осматривали результаты взрывов.

— Ювелирно, — сказал удовлетворенно. — Теперь за шурфы возьмемся. К вечеру кончить надо с этим объектом.

Солдаты оцепления и милиционеры уехали, мальчишки разбрелись, а разминирователи приступили к бурению шурфов, узких глубоких гнезд для патронов с взрывчаткой.

Новая серия взрывов образовала штольню, ее расчистили, расширили внизу наподобие колбы. Затем стали бурить горизонтальные каналы; они на дне расходились лучами во все стороны. По замыслу, проверенному строгими расчетами, взрывная сила должна вскрыть перекрытие подвала.

Штольня была неровной, повсюду торчали острые концы стальных прутьев и шершавые изломы бетона.

— Придется шнуром, — поразмыслив, решил Январев.

Его поняли с полуслова: электрической подрывной машинкой не воспользоваться, огневым шнуром придется. Все заряды одновременно взрывать рискованно: строения близко. Электрические провода может оборвать от первого удара, штольню засыплет или сдавит. И придется опять долбить чертов бетон заново.

Огневой шнур не подведет, не должен, если сделать все как положено. И очередность учесть. А то, чтобы заряды срабатывали через определенные промежутки времени, задача для опытного минера нехитрая: скорость горения пороховой жилы в шнуре — постоянная и известна.

Пробурили двенадцать шурфов. Все двенадцать зарядов одинакового веса, а шнуры разной длины — от двадцати сантиметров и почти до метра. Длину каждого шнура Январев рассчитал лично.

— Ювелирно сработаем, — заранее предсказал Январев. Заряды небольшие, детонацию вызвать не должны: расстояние между пакетами с толом достаточно.

Взрывы на развалинах до завода не долетели. У проходной и на автобусной остановке напротив завода какие-то хлопки далекие раздались, а в цехах и на установках своего шума хоть отбавляй. Когда машинист паровоза спускает излишки пара, рядом кричать приходится. На установке стравливаемый пар шипит и свистит, как сто паровозов.

Новая АВТ празднично дымила паром, сверкающая, нарядная, могучая, полностью готовая принять сырье. Момент этот торжественный, как спуск корабля со стапелей.

На установке и в операторной царило радостное возбуждение. Отовсюду стекался народ. Рабочие самой счастливой вахты заканчивали последние приготовления.

В двенадцать часов дня вход под эстакаду с насосами перегородили шелковой лентой.

Заместитель министра, приехавший из Москвы, произнес короткую речь. Ему подали поднос с ножницами и бутылкой шампанского, но заместитель министра не стал реветь ленточку, а, оглядевшись, подозвал старшего оператора Арсланова и вручил ножницы ему.

— Давай, рабочий класс. Тебе первое слово! — Он, видимо, не впервые встречался с Арслановым, потому что назвал его по-свойски: — Давай, Арслан!

Арсланов — смуглое от природы лицо его почернело, будто он нефтью умывался в последние дни, — принял ножницы и шагнул к символической ленте.

Под крики «ура» белоснежный фонтан шампанского с шипением обдал насос и бетонированный пол, заискрился холодным фейерверком.

Все кричали «ура», обнимались, поздравляли друг друга с победой, как старые солдаты в день 9 Мая.

Торжество быстро кончилось, все, кроме начальства и дежурной вахты, стали посторонними, а посторонним на действующей установке находиться возбраняется.

Арсланов убежал в операторную, обошел панели с приборами и занял свое командирское место за полукруглым пультом управления.

Волшебный процесс преображения нефти начался.

— Когда закапает? — нетерпеливо спросил молоденький помощник.

— Когда надо, — не оборачиваясь, ответил Арсланов.

Теперь, когда все треволнения и суматоха предпускового периода были позади, началась обычная работа. Не совсем, конечно, обычная; установка новая, ее раскрутить надо, приручить, заставить трудиться на полную мощность.

Теперь, когда началась настоящая работа нефтепереработчика, мысли Арсланова опять возвратились к сыну.

Старший лейтенант Осипов, коротко постучавшись, вошел в кабинет начальника:

— По вашему вызову…

— Вот, — перебил его начальник, — Русаков Петр Петрович. У него для тебя есть кое-что. Полагаю, немаловажное.

На диване сидел пожилой человек. У ног его стоял фибровый «командировочный» чемоданчик.

— Я вас полдня разыскиваю! — воскликнул Осипов. — Все телефоны оборвал в Иришах и Ленинграде. Пойдемте ко мне! Там вас, кстати, один человек дожидается.

Но Павел Кириллович Градов уже ушел.

Милицейский «газик», блистая голубой молнией, мчался по набережной дороге.

— Хоть под землей, а найду! — бормотал сирели Армен.

Шофер привык к таким громким мыслям старшего лейтенанта, а сидевший позади Русаков подался вперед и спросил своим густым, тягучим басом:

— Вы что оказать хотели?

— Нет, ничего. Ничего, Петр Петрович. Значит, воевали здесь от начала до конца?

— Так точно. Совместно со старшим лейтенантом Градовым. Пока его не ранило. А сынок Градова, Антон этот самый, про это и выспрашивал. У меня в душе сразу подозрение возбудилось!

— Почему же не сразу пришли к нам или отцу не сказали?

— Подозрение — это не улика. О том, что ребята пропали, я час назад в поезде узнал. Тогда и укрепился в подозрении своем, с вокзала — прямо к вам. С чемоданчиком даже. — И Русаков с досадой попомнил, что оставил его там, у начальника. — Ничего?

— Не пропадет, — успокоил Осипов. — Не волнуйтесь.

— Я не волнуюсь… Сердце теснит, когда мимо бывшего поля боя проезжаю.

«Прощения проси!» — приказал сирели Армен.

— Извините, Петр Петрович.

— О чем разговор…

— Скажете, где остановиться.

— Пожалуй, лучше от очистных начать.

Они вышли из машины у кирпичных зданий новой очистной станции и медленно двинулись назад по берегу Волхова.

— А как он выглядел, выход? — спросил Осипов.

— Обыкновенно выглядел. Обмурован, дверь железная. Так в мирное время, конечно, было. В войну от сотрясений обрушилось все, кольями укрепить пришлось.

— А двери?

— Про них не скажу, куда подевались. Но, помнится, когда после демобилизации, в сорок шестом, приехал сюда, выход нашел… Обвалился, конечно. А дверей не было уже.

— И где же вы поселились?

— Нигде. Шалаш соорудил, потом землянку отстроил, а там и избу срубил. Я ведь на железной дороге работал, другого дела тут не было. Дорога нам и помогала, стекло на окна дали. Кирпич на печи в поселке бывшем собирали. Кирпич же не горит, остался.

— Петр Петрович, а тогда, в сорок шестом, вы не проникали в подвалы?

— Нет, никто туда и попасть не пытался, водою все залито было. И взрывчатки тут в земле, сами знаете, сколько. Да и засыпан он был, вход. По кольям только и угадал то место.

— Н-да, а сейчас и кольев не стало…

— Откуда же им уцелеть?

Осипов не ответил. Они прошли уже метров двести, но — ничего подозрительного. Небольшой обрывчик, ступенька. От подножия — косой песчаный спуск, наверху — трава, редкие кустики; беспомощно висят голые корешки.

— А тот, глядите, бойкий! К воде поближе спустился.

Осипов сразу и не понял, что Русаков имел в виду широкий куст, росший впереди не наверху, а под стенкой обрывчика. Куст как куст, жимолость или крушина, а может быть, и серая ольха, деревце вообще невысокое, часто похожее на кустарник.

— И дальше бежать хочет, — сказал еще Русаков.

Куст, действительно, будто стойку для дальнего разбега принял — нижние ветки подогнуты, как руки в локтях, и наклонился всем корпусом.

— Похоже, — отозвался Осипов, и они тем же медленным шагом продолжали свой путь.

Но вдруг словно кто-то подтолкнул Осипова в спину. «Быстрее!» — приказал сирели Армен. И с Русаковым произошло нечто подобное. Оба ускорили шаги, почему-то не спуская глаз с кустика.

— Здесь! — вскричали они в один голос.

Не надо быть ни ветераном, ни сыщиком-следопытом, чтобы понять: здесь.

Кустик ольхи, рано зазеленевший и преждевременно подсыхающий, едва держался на своей единственной ноге. Кто-то, выползая ногами вперед, уперся резиновой подошвой и вывернул деревце, не успевшее прижиться на новом месте. На это отчетливо указывали широкий и пологий желобок, ребристые печати, углубления от ладоней.

Русаков отложил ольхушку в сторону — и полностью открылась глазам черная дыра тоннеля.

Первым полез Осипов, но вскоре вернулся.

— Лопата нужна. Дальше — нора.

Пока они шли понизу, шофер медленно двигался по дороге, и теперь машина стояла совсем близко.

— Давайте я, — предложил шофер. — Мне с лопатой привычнее.

Спорить с шофером не стали. Он в районе лет пятнадцать баранку крутит. Это теперь красота — асфальт, бетонка, гравий на худой конец — а не так еще давно Иришский район самый бездорожный во всей области был. Водители больше за черенок лопаты держались, чем за баранку.

Шофер пропадал в подземелье довольно долго. Осипов уже беспокоиться начал. Промелькнула мысль послать Русакова к саперам, остановить работы, но надо было сначала убедиться до конца, прежде чем бить тревогу и мешать Январеву делать свое дело.

Наконец появился шофер, с ног до головы измазанный красноватой глиной.

— Вот, — сказал он, тяжело дыша. — А больше ничего нет и хода дальше нет, завал сплошной.

— Барбос! — не сдержался от громкого восклицания Осипов. Он знал прозвища своих основных подопечных, но, конечно же, никогда не пользовался ими. А тут сорвалось, само вылетело.

Шофер выкопал знаменитый «летчицкий» шлем.

Русаков стянул с головы кепку. Осипов покосился на него:

— Траур объявлять рано, — и указал носком сапога вниз. — Выполз он. По следам видно. А шлем свой, видимо, потерял.

— Или посыпалось сверху, он и драпанул, — согласился шофер.

— Дальше, значит, сплошной завал?

— Сплошной, товарищ старший лейтенант.

Наступила пауза, но ненадолго. Осипов принял решение:

— В город.

Вскоре Осипов уже звонил в квартиру Крахмаловых. Мать Валеры, увидев очень даже знакомое лицо, побледнела:

— Опять?! Где? Что? Он же десять минут назад в булочную пошел! Сама послала. Придешь с работы, и хлеба никто не припасет…

Осипов незаметно перевел дух. Следы следами, а случиться может всякое. А вдруг то были старые следы? И откопали лишь шапку, а Валерий Крахмалов лежит бездыханно под красным глиняным завалом… Какими словами скажешь об этом матери?

Осипов незаметно перевел дух и спрятал за спину руку с «летчицким» шлемом.

— Ничего не случилось! — ликующим голосом сообщил он. — Просто так зашел, узнать, почему Валерия не было в школе сегодня.

— Опять! Ну скажите вы мне, Армен Георгинович, — она всегда выговаривала так его отчество, проще, — что с ним, иродом, еще делать? Отец каждую получку новый ремень покупает — и хоть бы хны!

— Битьем ничего не добьетесь.

— А чем же еще? Он же и вас, милицию, уже не боится!

Они стояли на лестничной площадке, мать Валеры кричала на весь дом, и Осипов вовремя подумал, что Валера может снизу услышать их и скрыться.

— Что-нибудь придумаем, — свернул разговор Осипов и откозырнув, быстро сбежал до второго этажа. Тут, на лестничной площадке, он и встретился с Барбосом.

— Здравия желаю! — бойко приветствовал тот.

— Здравствуй, Валера.

Осипов привычно скользнул взглядом сверху вниз по долговязой фигуре и сразу отметил и пятна глины на коленках, и порыжевшие кеды, и непокрытую голову.

— Что не по форме?

— В каком смысле, дядя Армен? — уточнил Барбос, ввинчиваясь взглядом в глаза Осипова. Не впервые сталкивались, но всякий раз Валера сперва пытался сам у старшего лейтенанта выведать, что тому известно.

Осипов без слов дотронулся до фуражки.

— А-а, без шлема чего?

— Да, без шлема.

— А-а, а он… дома. — И у Валеры даже хватило присутствия духа пошутить: — Погода нелетная, дядя Армен!

— И непролазная, — твердо глядя на Крахмалова, отчеканил Осипов.

— В каком…

В другое время Осипов, может, и дал бы в дурачка поиграть, но сейчас было не до психологических опытов.

— В таком. — И он сунул под нос «летчицкий» шлем.

— Товарищ старший лейтенант… — сразу заюлил Барбос. — Я…

— Отнеси хлеб — и немедленно ко мне!

— В отделение? — упавшим голосом спросил Барбос.

— Сюда. Ждать здесь буду.

Барбос кинулся выполнять приказ, но остановился и уныло спросил:

— К нам заходили?

— Заходил.

— Тогда не приду.

— Это почему еще?

— Не пустят… без ремня…

Осипов хотел заверить, что ничего такого не говорил матери, но вспомнил, что сообщил мимоходом о прогуле. Нашел время! И к чему? Еще раз взгреют, еще раз подкрепят дурную привычку лгать, изворачиваться. Не привычку, а характер уже.

— Как же быть? — даже растерялся Осипов.

— Не знаю, дядя Армен.

Чутье у Барбоса изумительное!

— Вместе пойдем?

Барбос покачал головой. Он успел напялить шлем, и уши мотнулись из стороны в сторону.

— Еще хуже будет. Вы что матери сказали?

— Спрашивать все-таки буду я. Где ребята?

— Какие?

— Антон Градов с друзьями. Только не финти!

— Не знаю. Честное слово, не знаю! Провалиться мне…

— Что ты искал в подземном ходе?

Пришлось Барбосу выложить все, что знал. Знал он, увы, не так много, как надеялся Осипов. Но и не так мало.

Барбос выследил ребят, установил, что они ведут какой-то подкоп. Скорее всего, в подвалы бывшего комбината. А трофеев там, как всем известно, полно. Барбос тайно включился в работу. Рыли несколько дней, целую неделю, наверное. Потом Барбосу поднадоело это, решил подождать, пока они своими силами доберутся до трофеев. А тогда и он тут как тут: добыча пополам или…

В общем, запустил это дельце Барбос, вспомнил, когда узнал об исчезновении кладоискателей. Он так и назвал троицу — Антона, Ростика и Алену — «кладоискатели». Узнав о побеге — а Барбос ни минуты не сомневался в том, что ребята сбежали из дому, — он сразу смекнул, куда именно, но подал на берег лишь на другой день.

— Почему только на следующий день?

— Занят был. В школу ходил.

— Рассказывай. Все!

Барбос выбрался на берег через сутки. Полез. Сначала почти во весь рост, потом ползком; дальше нору проделывали, экономили силы.

— Да вы же знаете, какой там ход!

— Знаю.

Барбос пополз и добрался до тупика.

— До старого тупика? — подчеркивая слово «старого», переспросил Осипов.

— Вот этого не знаю, товарищ старший лейтенант. Но дальше — стоп. Ни тпру ни ну!

Барбос полежал несколько минут, прислушался, пошарил инструмент.

— Они лопату и совок там оставляли, не уносили домой.

Инструмента не было, и Барбос попятился назад: развернуться в норе невозможно. Тут сверху и посыпалось!

— Я, конечно, не очень чтоб напугался, но рванул.

— И даже там, где в рост можно было, задом полз…

— Ваша правда, товарищ старший лейтенант, — обреченно признал Барбос. — Но насчет кладоискателей — тут я вот на столько не виноват. Тут вы мне…

— Да ничего я тебе! — Осипов махнул рукой, и лицо его выразило такое огорчение, что Барбос проникся сочувствием.

— Но я все-таки считаю: они там!

— Там? — с надеждой переспросил Осипов.

— Там.

— Считаешь?

— Провалиться мне на этом месте!

Тут они оба вспомнили о хлебе.

— Пошли! — решительно сказал Осипов и ринулся через ступеньку на пятый этаж.

Мать Крахмалова и опомниться не успела.

— Извините, но он мне вот так нужен! В деле одном помочь!

— Я быстро, мать! Помогу — и домой!

Сунули авоську с хлебом и помчались вниз.

Когда мать пришла в себя, на первом этаже хлопнула дверь подъезда.

Саперы Январева прошли под землей двадцать три метра за час двадцать минут. Но добыли из-под земли только совок и лопату. Что это значило — думай как хочешь. Мнения разошлись.

Январев считал: ребята убедились в безнадежности своей затеи и отступились. Осипов настаивал продолжать раскопки.

— А если они не отступились?

— А совок и лопата? Не руками же они землю рыли! — возражал Январев.

— Они пробились до свободного участка, оставили инструмент и пошли налегке.

— От места, где нашли инструмент, мы отрыли еще семь метров. Сплошной грунт с кирпичом вперемешку.

— Но обвалиться могло и потом! — настаивал на своей версии Осипов.

— Филимонов! — приказал Январев. — Сбегай наверх, проверь, нет ли осадки грунта над тоннелем. Направление — северо-восток.

Осипов не доверил Филимонову ответственную задачу, пошел следом. И Январев не выдержал. Но и трое они ничего подозрительного не обнаружили. Никаких провалов, трещин, свежих впадин.

— Дерн здесь толстый, крепкий, верхняя корочка могла и не нарушиться, — уже слабо возразил Осипов, а Январев считал разговор оконченным.

— Ищи их в другом месте.

— В каком?

Январев пожал плечами.

— Думаешь, я знаю, где в земле добро необезвреженное лежит? Ищем — находим.

На эти слова Осипову возразить было нечего.

— По местам, — скомандовал Январев, и солдаты забросили в кузов машины шанцевый инструмент.

Осипов взял лопату и направился в подземелье.

— Напрасно, — в последний раз попытался отговорить Январев. — И учти: через три-четыре часа будем взрывать. Из этой зоны всех выгоним. Тем более из тоннеля. Наверняка завалится, хотя взрывать будем ювелирно.

Осипов ничего не ответил и исчез под землей.

— Вот характер! — в сердцах воскликнул Январев. — Филимонов! Лопату, кирку — и помогать старшему лейтенанту!

Филимонов целиком и полностью разделял мнение своего командира и лезть под хлипкую землю радости не выказал, но солдат есть солдат: приказано — выполняй.

— Есть, товарищ старший лейтенант!

— Фонарь аккумуляторный захвати, — посоветовал Январев.

Ощущение было такое, будто вывалялись в болоте. Они давно разделись до пояса; по голой спине, груди, животу сползала на грязные брюки вязкая жижа — земля, замешанная на поте.

— Перекурить бы, — попросил Филимонов.

— Сейчас, дорогой. — Осипов вонзил кирку в плотную массу завала и с трудом выдернул ее обратно. Силы были на исходе. Аккумулятор и тот выдохся.

— Без света останемся, — вяло предупредил Филимонов.

— Сейчас… дорогой…

Они еще поработали, но вскоре Филимонов затревожился:

— Мокрость появилась!

Кирка выдергивалась из грунта с подозрительным чмоканьем, и под коленями елозно стало.

«В подвалах — вода», — напомнил сирели Армен.

— Конец, — сказал Осипов.

Они заторопились к выходу.

Наверху нетерпеливо ждал солдат.

— Приказаноосвободитьтерриторию! — закричал он во все горло длинной, без пауз, словесной очередью. Перезарядился и — короткой: — Взрыватьбудем!

Лишь теперь Осипов посмотрел на часы. Они пробыли с Филимоновым под землей три с половиной часа. Даже не верилось. Но самое печальное — так ничего и не добились, ничего не выяснили. А сердце подсказывало: «Здесь они, здесь!»

«Доказательства!» — потребовал сирели Армен.

Доказательств не было. Только предчувствие, интуиция.

«Факты нужны, вещественные доказательства».

Лопата и совок подтверждали лишь слова Валеры Крахмалова: ребята копали здесь землю. Ну и что? Покопали, бросили.

«И — мокрость!» — окончательно сразил Осипова сирели Армен словом Филимонова.

Вода в Волхове еще холодная до ломоты в зубах, но Филимонов и Осипов настолько вымазались, что натягивать на себя одежду было просто немыслимо. И голышом до пояса на речном ветерке не постоишь. Громко охая, они наскоро обмылись и оделись. Филимонов тотчас побежал к развалинам.

— Живее! — поторопил громогласный солдат. — Там ждут! Мне сигнал подавать надо!

Ох, не торопись, солдат, не торопись сигнал подавать!.. Ни ты, ни твой командир, старший лейтенант Январев, ни Осипов не ведаете, что…

И вы еще не знаете, где наши бедные герои, что с ними. А они ведь совсем рядом, почти под нами!