Трупоукладчик

1. ВРЕМЯ СОБИРАТЬ ТРУПЫ

Я — трупоукладчик. Слово новое, резкое и требует отдельного объяснения. Хотя, может, и не требует? Публика ныне просвещенная и прекрасно понимает: новые времена — новые понятия.

«Трупоукладчик» — не самое плохое. Боевые друзья меня так и называют. Иногда. Любя.

Если серьезно, то я и мои товарищи принимаем участие в деликатных, скажем так, мероприятиях, порой похожих на бои местного значения, когда трупы появляются с регулярностью электричек, вытукающих из российской глиноземной глубинки.

Любой труд у нас в почете, не так ли? И коль в тебе, профессионале, нуждаются, значит, так тому и быть.

Разумеется, моя работа скрыта для глаз обывателя, а, ежели и приоткрывается марателями бумаги, то с налетом романтического флера или глуповатого бреха.

А все намного проще: я и мои друзья выполняем свои обязанности так, как считаем нужным. Для пользы Отечества, если выражаться пафосно.

Для нас каждый день может статься последним, и поэтому мы любим и чувствуем жизнь. И относимся к ней со здоровым оптимизмом, таким же цинизмом и… юмором.

Последнее непреложно, в противном случае возникает опасность превращения в самодовольного болвана, плохо ориентирующего на местности. «На местности» — в широком смысле слова.

Считаю, мне повезло. Так повезти могло лишь дезертиру, решившему добровольно уйти из жизни. Кажется, и веревка крепка, и узел надежен, и долги остались на радость любимой супруге, ан нет — трац!.. Крюк выдирается из потолка. Трац! Больно бьет по темечку. Трац! И счастливчика увозят в лечебницу для тех, кто не выдержал экспериментов. Над собственной шкурой. И духом.

Мне повезло. Я увернулся от крюка служебного расследования. Дело в том, что, выполняя очередное задание, подорвал химический завод, и ядовитое облако накрыло городок Тоцк-47. Пострадало население и… я.

Меня обвинили, что задание было выполнено спустя рукава. И отправили, скажем так, на запасной путь. Как бронепоезд.

Я обиделся: зачем демагогия, товарищи, давайте конкретные факты, в смысле, трупы. Нет, фактов мне не дали. А сказали, что найдут, (факты? труп?) если в том будет нужда.

Я обиделся и законсервировал себя, точно медведь в берлоге. Потом заболел воспалением легких после лыжной прогулки в тридцатиградусный мороз по дачным окрестностям подмосковного родного Коровино.

Воспаление легких — это не подарок на день рождения. И посему я неделю только глотал антибиотики, потом спал, затем начал есть. После спал и снова ел, когда не спал. Питался какой-то пищей. Ее приносили мои боевые друзья-приятели: от генерала Матешко до соседской девочки Маши. Я их благодарил и тут же засыпал, жалея лишь об одном, что я не медведь. С лапой в пасти.

Да, жил растительно-животной жизнью. В этом было мое будущее. Хотя какое может быть будущее у потенциального покойника? Утешало лишь то, что я был не один. Нас миллионы и миллионы. И только единицы понимают, что грядут новые времена. Оно наступает, новое время — время собирать трупы.

Деревянные тулупчики (гробы) готовятся для многих. Для безымянных, завшивевших бомжей, подыхающих в канализационных коллекторах. И для известных широкой общественности бизнес-коммерсантов, которых пули снайперов освобождают от уплаты налогов на добавочную стоимость. Для стариков, копающихся в мусорных баках в поисках пропитания. И для юнцов, выполняющих свой воинский долг на пылающих окраинах империи. Для отцов семейств, отправленных супругами в соседнюю булочную за свежим хлебом и неловко угодивших в бандитскую разборку. Ну и так далее.

Словом, для всех слоев населения наступали трудные времена. Передел власти, собственности, территорий требует беспредела. Со стороны тех, кто пытается выйти победителем из кровавой бойни за лакомый кус. Однако какие могут быть победители на пире во время чумы?

Впрочем, не будем нервничать и, как говорится, плюхать голой жопой на раскаленную печь действительности. Жизнь продолжается. Несмотря ни на что.

Да, и главная цель была мною достигнута: однажды проснулся и обнаружил за окном ослепительное вечное светило и веселую, беспечную капель: трац-трац-траац!

Весна, мать наша природа!

Я поплелся в туалетную комнату и посмотрел на себя в зеркало. Бог мой, кто это? Что за небритое мурло? Где я? И в какой стране?

После работы ржавой бритвы окончательно узнаю себя — Александр Александрович Александров, капитан службы безопасности. Он же Алекс, он же Алекс в Кубе, он же Сукин Сын, он же Трупоукладчик, он же Капитан, Который Никогда не Будет Майором. Очень прииятно-с.

А вот в какой стране проживаю? Не 99-й ли штат Америки? Вроде нет: включив ТВ, узнаю, что я вместе с соотечественниками по-прежнему находимся в куче дерьма.

В какой-то степени это меня порадовало: родину не выбирают — на ней умирают, когда приходит срок. Кажется, это сказал кто-то из поэтов. Столь изысканно. Жаль, что мой язык проще и грубее:

— …!……….!

Видимо, я не понят? Тогда, если выражаться языком масс, суть моего изречения в следующем: не отлита ещё пуля для меня, молодца!

Почему? У меня много проблем: посадить дерево, построить дом и родить ребенка. Проблемы ну очень трудные — так что жить мне вечно.

Посадить дерево, конечно, можно, да есть опасность появления лесоруба с бензопилой «Дружба». Построить дом тоже, конечно, можно, да есть опасность появления налогового инспектора. И родить ребенка, разумеется, можно и нужно, да есть опасность появления очередных завирательных идей, ради исполнения которых жизни наших детей…

Так что лучше не торопиться. В нашей любимой стране всегда найдется место подвигу. Например, дожить до весны — это тоже героизм и мужество.

Я-то ладно — у меня спец. подготовка. А вот как весь замордованный простой народец пережил зиму? Диво-дивное: любой лихтенштейнский люд копытца безвозвратно отбросит, а русский — от псевдокапиталистического мора лишь крепчает, да телом сахарится, да от души матерится:

— Ах, курвы кремлевозадые! Ишь, хари отрастили, не объедешь на кобыле!

И так далее. Такой зловредный живучий народец победить нет никакой возможности. Разве что бомбу дустовую сбросить, и то впустую переводить продукт, полезный для сельского хозяйства. Тем более грядет весна-красна, и яд нужно использовать по прямому назначению: для крыс и мышей, этих жадных стервятников российских полей и весей.

Трац-трац-траац! — играла капель за окном.

Дзынь-брынь-дрынь! — это уже играл звонок в прихожей.

Кого нелегкая принесла? Она принесла весенне возбужденных, радостных моих друзей: Коля Панин, по прозвищу Пан или Пропал, и Котэ Капианидзе, по прозвищу Кот Облезлый «ТЭмпераментный», то бишь КОТЭ, или Кото, который был весьма неравнодушен к прекрасной половине человечества. И если первый был спокоен, строен и атлетичен, то на втором природа отдыха: был мал, вреден и весел. Впрочем, друг друга они хорошо дополняли, как лед и пламя.

Друзья были облучены ярким солнышком, что сказывалось на их умственных способностях.

— Ха, Алекс, что такой квелый! Наверное, что-то съел, — шумели гости. — Санек, проснись и пой! Давай-давай — на сборы минута. Где его штаны? А пусть без штанов, ха-ха!

Я отбрыкивался: никуда не пойду, и сами они не пошли бы пехом дремучим лесом. Нет, твердо отвечал самый человечный человек Панин, у нас общий тракт — бездорожный. В чем дело, зарычал в конце концов, сейчас обмочу кого-нибудь в сортире. Друзья обрадовались моему оживлению и сообщили: мы приглашены в гости. На 8-е Марта.

— Уже март? — удивился я.

— А то, — торжествовали приятели. — Как прекрасен этот мир, посмотри. В Международный день имени революционерки Клары Цеткин-Целкин! Ур-р-ра!

И поволокли из холостяцкого логова, предварительно натянув, разумеется, брюки. На меня. Хотя была такая приятная теплынь, что можно было обойтись и без этой неважной детали мужского гардероба.

Затем я был усажен в военно-полевой джип «Гранд Чероки», похожий на легкий танк, и мы помчались по веселой, мартовской, праздничной столице.

Солнце било прямой наводкой по витринам, автомобилям и лужам, многократно в них отражаясь. Небесная пронзительная синь резала глаза, и слезы, как капель…

Воздух казался чистым и прозрачным. Прохожие, сбросив зимние шкуры, радовались наступлению весны. Правда, в скверах и под стенами домов ещё горбились могилами грязные сугробы, однако и они вяли от южных ветров.

Весна идет — весне дорогу!

И я чувствовал: её целительная энергия заполняет меня, как легкий водород — воздушный шарик. Хор-р-рошо!

— Просыпайся, Алекс, — требовал Коля, крутящий баранку. — Пора Кремль брать.

— Это бабу берут, — ерзал на переднем сидении Котэ, большой любитель поговорить, напомню, о прекрасном поле. — А Кремль надо штурмовать.

— Зачем? — не понимал я, потерявший чувство юмора за зиму.

— Как зачем? — удивлялся Кото. — Всем известно, что земля начинается с Кремля.

— И что?

— А ничего, — огрызнулся. — Газеты надо читать.

— Зачем?

— Что «зачем»?

— Читать газеты?

— А-а-а! — зарыдал Котэ. — Николаша, пусть он меня лучше не трогает. Я его сейчас укушу!

— За что?

— За какой-нибудь важный орган! — зарычал нервный грузин. — Отстань от меня, тупой такой! В кубе!

— Кто тупой?

— А-а-а!

К счастью для всех, наш джип притормозил на площади ж/д вокзала, где гипсовый вождь указывал трудящимся массам путь на юг.

Привокзальная площадь кишела привозом южного направления. Продавали и покупали все, что можно было продать и купить. Яркими красками выделялся цветочный ряд. Представители сильного пола несли оттуда над своими головами букеты, как мужественные спортсмены — факелы с олимпийским огнем.

Мои друзья тоже решили поучаствовать в олимпийском движении. Я остался: лучше сидеть, щуриться от солнышка, прогревая кости, и о чем-то думать. О чем же я думал? Трудно сказать. Обо всем и ни о чем. Наверное, медведь, выбравшись из весенней мокрой берлоги, тоже находится в некоем наркотическом забытьи: что делать? И кто виноват?

Делать нечего — надо жить. А виновата в этом природа. Она требует от нас активно-позитивных действий. Да, я не читал газет, однако и без них, сплетниц, можно было догадаться, что ничего не изменилось в кремлевском царстве. Какие могут быть перемены, когда и новый царек-батюшка, и многочисленная его челядь припали все к тому же старому и надежному корыту с парными отрубями.

Свинья, как бы она ни называлась, хрюкой и помрет, хряпая из наркомовского корытца до последнего до своего смертного часа. И понять это просто: что может быть слаще власти и дармовых помоев?

А вот как быть с подданными, которым громогласно обещалось самое новое светлое будущее? Кажется, оно уже наступило, это самое новое светлое, и свет его настолько светел, что выжигает глаза…

— Вах! Глазки открывай — газетки читай, — и на меня падает пачка макулатуры.

В салоне запахло типографией и розами. Розами больше. Я поинтересовался: кому цветы? В трех экземплярах? Мне ещё раз напомнили, что сегодня праздник. Для всего советского народа (как бы бывшего).

— Какой праздник? — пошутил я.

— Вах! Я сейчас застрелюсь!

И мы помчались дальше, обсуждая по дороге новые проблемы, возникающие перед нами, точнее перед службами, отвечающими за безопасность страны.

Оказывается, наш бывший коллега, генерал ГБ Колобок трудится в «Форпост-банке». Обеспечивает охранные функции всему банковскому комплексу, коим руководит господин В. А. Гусинец.

Что и говорить, генеральский опыт неоценим в деле защиты денежной массы от народных масс и чужих любопытных глаз. То есть логика в союзе меча и орала имеется.

— Снова «гусю» щипать? — спросил я, вспомнив доброе прошлое.

— Не знаю, — пожал плечами Панин. — Смердит птицеферма.

— «… как миллион, миллион алых роз», — напел Котэ. И уточнил: — На помойке.

— Котик, сегодня праздник, — напомнил Коля, — а ты… каркаешь.

— Какой праздник? — пошутил утопающий в розах наш друг. — Кстати, анекдот про птичку?

Мне было хорошо. Казалось, несусь в свободном солнечном пространстве под милую, глупую болтовню друзей. Как мало нужно для счастья: питаться энергией солнца и слушать чепуху про находчивость нашего простодушного советского гражданина на экзотическом острове, где проживало беззаботное племя людоедов:

— …так вождь и говорит: вон в кустах попугай, кто в него попадет, тот живет, а кто мимо — того ам-ам, — повествовал Котэ. — Первым вышел англичанин, дерябнул виски, ба-бах! Мимо! Ам-ам! Вторым — француз, заглотил бурбончику, ба-бах! Мимо! Ам-ам! Тут выходит наш Ваня. Бутылку водки, говорит. Хлоп на халяву. Еще, говорит, пузырь. Кирнул в усладу. Еще, говорит, «мерзавчика» бы? Клюкнул. За ружье — ба-бах! Попугай в кустах кувырк. Вождь дивится: после трех бутылок и попал, ай, да Ваня! А тот: а ч-ч-чего не попасть — четыре ствола и все небо в попугаях!

Да, сейчас на экзотических островах в океане хорошо. Все небо в попугаях. И много-много диких людоедов, с которыми можно договориться. В принципе. После трех литров родной. А вот как договориться с отечественными цивилизованными людоедами во фраках и смокингах, не понимающими никакого языка, даже тарабарского? Единственное, что хорошо понимают, — ствол «Стечкина» у виска.

Так что проблем с нашими «птичками» много. Их куда больше, чем на океанских островах. И поэтому экзотический рай подождет. Вместе с попугаями и форсистыми гурманами жареной человечинки.

Меж тем наш путь заканчивался у стен дома эпохи сталинской гигантомании. Я знал, что здесь жила знакомая Панина — Лада и её бабушка Елена Максимовна. Мы как-то встречались, и отношение ко мне со стороны маленького женского коллектива было самое положительное. В чем однажды признался Панин. Я не удивился — мой образ светел и чист в глазах общественности, если только не знать, чем занимаюсь. Иногда. В чем-то моя работа похожа на труд дачника, укладывающего картофельные тельца в лунки. Он укладывает — и я укладываю.

— А кому третий букет? — насторожился я, выбираясь из машины. — Лада и баба Елена — это два.

— А ты считать умеешь, — захотали друзья. — Сюрприз тебе, Алекс.

— Знаю ваши сюрпризы, — бурчал я, идя за товарищами. — Опять из меня делаете чебурашку?

Почему-то мои спутники считали, что холостяцкая жизнь вредит — вредит моему характеру. И при любом удобном случае пытались познакомить с разными дамочками. Обычно это были многоопытные манерные стервочки, мечтающие закаблучить мужичка, и я, понимая это, вел с ними крайне агрессивно. Если что, так сразу вытаскивал свой любимый и холеный… «Стечкин». Шутка, но и не совсем шутка. Терять свободу и ради чего?

Друзья прекрасно знали мой страх перед прекрасными исчадиями ада, и поэтому издевались, как могли.

После того, как услышал, что меня ждет «сюрприз», то хотел бежать без оглядки, да поздно — пришли.

Встреча соответствовала весенней погоде. Была радостно-солнечной и волнующей. Пахло пирогами с грибами, рябиновой настойкой и прочими приятными ароматами дома. Не хватало лишь детского визга. Для полного счастья.

Дверь открыла Лада, повзрослела за зиму. Девушка по-родственному чмокнула меня в плохо бритую щечку, клюнула Котэ в его орлиный шнобель, а с Николашей заворковала голубкой. Что такое? Какая может быть любовь, когда идет невидимая война? И так хочется жрать.

И я отправился на кухню. С букетом роз. Увидев меня, Елена Максимовна всплеснула руками:

— Сынок, как ты обхудел!

— Меняю цветы на пирожок, — сказал я. — Поздравляю, тетя Елена, в вашем лице, так сказать…

— Сашенька, это все пустое, — отмахнулась Елена Максимовна. — Есть повод чикалдыкнуть, — щелкнула себя в подбородок. — Да закусить добре.

— Чувствую влияние улицы, — хмыкнул я.

— Но тебе, Саша, только закусить, — предупредили меня. — Все это надо съесть. — И я увидел несколько корзинок с пирогами.

— О, да тут на целый полк! — воскликнул я.

Полк незамедлительно явился на вопль. В лице боевых друзей, а также Лады и… ещё одной девушки. Мне незнакомой.

В ходе последующей суеты выяснилось, что прекрасную незнакомку зовут Маргарита. Она двоюродная сестра Лады со стороны троюродного брата, который, в свою очередь… ну и так далее. Что и говорить, ветвистое гносеологическое дерево, пустившее первые корни в благодатном Краснодарском крае.

Рита — журналистка. Вернее, пока учится в университете. Что само по себе замечательно: будет кому сочинить очерк о героических буднях гвардии рядовых и самых скромных граждан своего многострадального отечества.

С шутками да прибаутками сели за стол. Праздничный стол ломился от всевозможных яств, если выражаться суконным языком бытописца ХIХ века. Холмы из пирогов утверждали, что реформы в нашей стране приказали долго жить и народ мужественно переносит трудности переходного периода.

На мой взгляд, «женский» день придуман таки мужчинами: когда ещё можно так нализаться и обожраться?! Да ещё по такому благородному поводу: в честь прекрасных дам-с! В этом смысле тетя Лена абсолютно права: чикалдыкнуть да закусить. Что может быть приятнее в приятном обществе?

— Мальчики ухаживают за девочками, девочки наливают мальчикам, клекотал тамада Котэ-Кото. — Предупреждаю: Алексу только минеральную, пусть укрепляет нервную систему.

— Детки, вы налегайте, налегайте на пироги, — хлопотала Елена Максимовна, — тут калориев на всех…

Панин и Лада молчали, однако переглядывались, как весенние кот и кошечка. Маргарита, выполняя указание тамады, поставила перед моим носом фужер с минеральной водой, где плавали пузырики с полезным для организма кальцием. Кажется, девушка была в курсе того, что мое здоровье было подорвано.

— Калбатоно Лена, за вас! — предложил тост неутомимый Котэ. — Ладо, Марго, будьте, как ваша бабушка. Она боевая, молодая, любвеобильная. Не побоюсь этого слова!

Словом, праздник зашагал по независимому государству в сорок четыре жилых квадратных метров. Холмы пирогов стали таять на глазах, как айсберги в океане. Рябиновая настойка дурно подействовала на тамаду, он зарапортовался и принялся читать стихи. После таких строчек: «Понукая лошадку марксизма, Мы теперь хворостим коммунизм. Знать, довел нас до мук пароксизма Догматический наш плюрализм», — Кото лишили почетного звания тамады и уложили спать в укромном местечке.

Затем я и Рита засобирались уходить. Одновременно. Такое порой случается между мальчиком и девочкой. И что интересно: нам оказалось по пути. А путь у нас, известно, один: через тернии к стеариновым звездам.

Получив за хорошее поведение по корзинке пирогов, гости в нашем лице покинули гостеприимный дом.

На улице по-прежнему шалила весна. От дурманно-пряного воздуха буквально каждая щепка лезла на щепку. В смысле, в ручьях и заводях. Птичьи любовные скандалы в дырявых сетках ветвей звучали, будто симфонические оркестры под управлением сумасшедшего дирижера. Прохожие беспричинно улыбались друг другу, и казалось, что пациенты домов печали получили досрочную амнистию. Вместе с букетиками подснежников.

Было хорошо, однако у меня возникли проблемы: от воды и пирогов с котятами мутило, и я не представлял, о чем говорить с молоденькой спутницей, рядом с которой я чувствовал себя инвалидом первой мировой после химической атаки. Тем более я дал зарок после того, как меня малость присыпало гексогеном в городке Тоцке, что с девушками не завязываю никаких отношений. Почему? (Как говорится, химия-химия — известно, что синее.) Шутка. Если серьезно, не хочется обижать ту, кто тебе понравился.

— Неправда ли, хорошая погода? — брызнул я. О, Господи! Типун тебе, Алекс, на язык.

— Да уж, — сочувственно улыбнулась Маргарита. — Я люблю весну. Особенно месяц май.

— Май?

— Ага. — И спросила с иронией: — Желаете стих? Белый?

— Желаю.

— «То ль я под деревом душистым стою, осыпана лепестками, то ль в канцелярии Небесной встряхнул ангел-хранитель дырокол…»

— Ангел-хранитель, — хмыкнул я. — Твои стихи, Марго?

— Не понравились?

— Я этого не говорил.

— Моей подруги, а что? — наступала.

— Хорошо. Ничего не имею против твоей подруги и её стихов. Белых, осторожно проговорил, боясь, что меня укусят за локоть. — И прошу: давай на «ты», пожалуйста.

— А вы, ты… сочинял? — горячилась девушка. Наверное, ей было обидно за подругу. В собственном лице.

— Сочинял, — отшутился я. — В возрасте десяти лет. Потом бросил.

— Ну и например? — на девочку явно действовала весна: румянец алел на юнкоровских щеках, темные зрачки расширились, как у тухляка — человек, не умеющий употреблять наркотики.

Я пожал плечами и, изобразив поэта-глашатая, пробасил:

— «Мас хиляю — зырю кент, а за ним петляет мент. Сбоку два, — кричу. Кирюха! Бог послал, валит рябуха. Завалились в шарабан и рванулись мы на бан. Ночь фартовая была, отвалили два угла…» Ну и так далее.

— Класс! — изумилась девушка. — Это по какой фене? Уркаганской?

— Научно-популярная феня, — не согласился я. Что было недалеко от истины. — Желаете перевод?

— Желаю.

— На общедоступном языке это звучит примерно так: «Я гуляю, вижу друга, за которым следит милиционер. Подаю ему сигнал об опасности, но тут подъезжает такси, на котором мы едем на вокзал. Ночь удачная была, украли два чемодана…». И так далее.

— Нет, это не звучит, — засмеялась Рита, хлопая в ладоши. — Мало экспрессии. «Мас хиляю — зырю кент…» Вот это звучит! Музыка. Но научной ли интеллигенции? — и хитро-хитро глянула на меня.

— Ее, её арго, — не сдавался я.

Тогда Маргарита прочитала мне лекцию о том, что в России с восемнадцатого века существовали особые жаргоны: тарабарский; офеней торговцев в разнос (коробейников); экзотические жаргоны чумаков, нищих, конокрадов, контюжников, проституток; и вообще жаргон присущ многим профессиям: морякам, водителям, военным, врачам, инженерам, художникам, актерам и проч. Я уже хотел признаться, в каком НИИ изучал блатную музыку, да лекция и наш спор закончились. Мы подошли к старенькому зданию университета.

В садике на гранитном постаменте восседал Михайло Ломоносов, всматривающийся в невидимую и загадочную глубину Российской земли. Под памятником чирикал студенческий люд. Наше появление с корзинками в руках у ограды не осталось без внимания. Рита пользовалась очевидным успехом у полуобморочных недорослей, согбенных под грузом учебного процесса, голода и трынь-травы, то бишь слабеньких наркотиков.

— Ау, Ритуля! Маргоша! Ур-р-ра! Пирожки! Сел на пенек — и съел пирожок! Адамов, не шали, пирожки уйдут. Риточка, мы с тобой! И пирожками!

Я почувствовал себя лишним на празднике молодой жизни. Да ещё с этой холерной корзинкой: с ней я, должно, походил на областного грибника.

Я передал корзинку девушке:

— Голодному коллективу. Кстати, какая учеба в праздник? Или это посиделки с умным человеком? — кивнул на памятник.

— О, у нас конференция! — горячо воскликнула Рита.

— Что у вас?

— Встреча! С самой скандальной журналисткой в мире…

— И кто же это такая?

— Лариса Б. Борс! Класс! Во! Вы газеты читаете?

М-да. Кажется, сегодня меня лю этом уже спрашивали. Ну, не читаю я газеты. Не читаю. Значит что — не гражданин своего отечества?

— Странно, её все знают, — проговорила девушка.

— Кроме меня, — развел руками.

— А пойдем на конференцию, — радостно предложила Маргарита. — Будет интересно.

Право, мне хотелось продолжить знакомство с той, которая понравилась, да, во-первых, вовсю чавкали промокшие шузы, то есть башмаки, а во-вторых, в качестве кого я буду выступать среди молоденького табуна? В качестве заезженного мерина? Нет, только не это. Домой-домой, к родному овсу.

— Как-нибудь в другой раз, — пообещал я, понимая, что этот день нельзя будет вернуть никогда. Этот день. Никогда.

Рита хотела переубедить меня: я ещё нужен обществу, но нам помешали голодные вопли со стороны «Михайла Ломоносова».

Мы поспешно и невнятно попрощались. До лучших, сытых времен. И я отправился в стойло. Менять обувь. И образ жизни.

Через несколько дней я обустраивал родное деревенское поместье в Коровино. Отощавший пес Педро, любитель местных сучек Хуанит, встретил меня враждебно, как народ эпохи реформ. Но был подкуплен тушенкой. Я имею в виду собаку, конечно.

Все работы решил закончить к Первомаю, славному празднику всех угнетенных масс. Почему именно к этой дате? Не знаю. Видимо, я был как все, и любил выполнять планы к дате. Любой.

С энтузиазмом взялся за работу. И скоро почувствовал себя именно мерином. На последнем издыхании.

Проблема возникла, когда я попытался заняться строительством. То есть тоже решил перестроить свое мелкочастное хозяйство. Процесс пошел плохо, как и в молодой республике. Потому что каждый гражданин должен заниматься своим делом. Пилот — летать над облаками, моряк — ходить по штормовым океанам, шахтер — бастовать под землей, а трупоукладчик сажать огурцы и картофель. Не более того.

Когда я разбил руки молотком и на мою голову упали доски, вроде как бы надежно прибитые, я выматерился на всю округу. Громко. На мой ор тут же явился дед Емеля Емельянович, сосед и калоритная фигура коровинского края.

— Тю, ты чего, Саныч, заходишься?

— Так это… вот… мать его так, — только и сказал я. — В смысле, ремонт, Емельич.

— Так это… того… Чего сам-то? — удивился дедок. — Тута без специалисцов труба.

— Это точно, — признался, потирая ушибленные места тела и головы. — Я не слесарь и не токарь, и не столяр. Тогда кто?

— Дак я… это… и Шамиль, — находчиво отвечал дедуля, затягиваясь самокруткой из козье-коровьих отходов производства. — Шамиля из татаринов, но хозяин добрый; мы с ним завсегда на пару. — Оглянулся по сторонам, крякнул нерешительно. — Много фронту работы, однако.

— И что?

— Гонорарий от фронту, а фронту тут хватает.

Я понял, что капиталистические щупальцы социалистического монстра проникли и сюда, за сто первый километр. Интересно, почем нынче труд столяра и слесаря? Этот вопрос расстроил деда, он закашлялся, занервничал, забубнил снова о фронте и проблемах переходного периода. Глаза его съехали со своих привычных орбит. Не принимала его душа рыночных отношений, и все тут. Наконец бизнесмен от сохи выдавил:

— Так это… по совести ежели, значит… вот. Ежели с отхожим местом, то сто долляров!

— А без? — спросил с угрозой. (А где же патриотическая любовь к рублю?)

— Пятьдесят, — ответствовал «новый сельский русский». — Но денюжку уперед!

— Э-э-э, нет, денежку потом.

— Не-е, уперед!

— Не-е, назад!

Наши бурные и базарные отношения закончились тем, что мы пришли-таки к консенсусу (ненавижу это глистоподобное словцо, но иначе и не скажешь).

Мы заключили устный договор о том, что по окончанию каждого рабочего дня я выражаю благодарность бригаде в рублевой сумме, равной двум долларам по биржевому курсу. И так в течение двадцати пяти рабочих дней. Обновленный объект должен быть сдан к Первому мая!

Пошкрябав затылок и тем самым взбив над головой пыльное облачко, Емельич поинтересовался: нет, не почему именно к этой дате должен быть готов объект, а не знаю ли я, случаем, какой там курс на этой чумовой бирже? Я не знал.

— Так это… Узнаю, Саныч. — И дедуля ходко удалился в сторону ММВБ.

Я побежал в противоположную сторону. К речке Коровке. Я решил повторить все рекорды ГТО, а некоторые и побить. Бить морды, когда в этом возникает острая необходимость, тоже надо уметь делать профессионально. Как заколачивать гвозди в рассохшиеся доски нужника.

Словом, каждый должен заниматься тем, что определено ему звездами. В этом сермяжная правда нашей мимолетной жизни. Мимолетной, как выдох. Или вдох.

…Я дышал, точно бронепоезд с запасного пути, который решили доставить своим ходом на выставку исторических ископаемых. О, мои легкие! Где ваша удаль? Было такое впечатление, что увяли они, как розы на морозе.

Проклятие! Мои несчастные легкие, простреленные, прожженные, отмороженные; не органы, а какие-то отбивные в провансальском соусе! Бр-р-р!..

Мой бег по тропинке, вихляющей вдоль речки Коровки, напоминал бег зайца во хмелю.

Свинец в ногах, цезий в копчике, плутоний в глотке, а в глазах чудные видения атомных сполохов.

Бедный зайчик Саша Александров!

Наконец я понял, что должен прекратить революционные методы восстановления народного хозяйства в отдельно взятом организме. Эволюция, только эволюция. Спешить некуда. До Первого Мая ещё далеко.

И поэтому я прекратил бег по пересеченной местности. (Если все это можно было назвать бегом.) И оглянулся окрест себя. Бог мой, создатель: свободное пространство темного поля с тающими снежными островами соединялось с горизонтом, образуя мощное полотно природного величия. И рядом с ним, с полотном природы, — человечек, пигмей из пигмеев, жалко комплексующий по поводу своей роли на планете. Это я говорю про все человечество.

Да, убого и глупо сие Божье творение-недоразумение; корыстолюбиво, хитро и злобно. Хотя иногда, конечно, бывает и бескорыстно, и весело, и умно, и добро. М-да.

Веселый перестук топоров и лай собаки сбили меня с философских обобщений. Что такое? Неужели курс доллара такой высокий, что бригада уже приступила к трудовым подвигам? Я оказался прав: Емельич и ещё один крепенький старичок развернули кипучую деятельность на подворье, возмущая ретрограда Педро, не принимающего всей псиной душой реформаторской ломки.

— Эх, дирибиридернем, что ли, Саныч?! — вскричал весельчак дедок. Опосля трудового денька!

Выяснилось: пока я мучился со здоровьем на широких просторах родины, дед стреканул в Дом культуры, где находился единственный на всю округу пункт обмена валюты, и установил, что курс доллара к рублю такой! Ого-го!..

На два бакса можно выкупить четыре отечественные бутылки сулейки водки. И поэтому энтузиазм бригады был понятен: когда есть конкретная мечта, почему бы и не помахать топориком?

Я сел на теплое крыльцо. Давно, когда мир был огромен, отец тоже работал с деревом, и свежая сосновая щепа брызгала в стороны, а я, бутуз, ловил её, пытаясь жевать. Мне нравился незнакомо горьковатый вкус. Нажевавшись щепы, я начинал вопить благим матом: горько! Отец смеялся: что, брат, мир познаешь? Мама хлопотала вокруг меня: ну, что за дурачок? А я понял: вкус жизни оказывается и горьким. Как вкус поражения.

— Сынок, пиломатериалу того… требуется, — прервал мои мысли крик трудоголика Емельич. — Для полного строительного масштабу!

Я понял, на пятачке разворачивается всесоюзно-комсомольская стройка века, и предупредил: рваных рубликов только на два сарая и забор. Плюс оплата труда.

— Два долляра! — напомнил дедок с радостной яростью. — Мы с Шамилей и горели — не робели, а могилку нам сготовить завсегда не в труде. Весело, Шамиля, морда татарская, Чингисхан е…ный!

И народные умельцы принялись с удвоенной энергией тукать топорами, елозить рубанками по доскам и материться на языке народов СССР (б). То есть процесс пошел. Начинались трудовые будни.

С легким сердцем я мог заниматься исключительно собой и мелкими проблемами. Первое, что сделал, отправился в магазин. На машине и с Педро. Автомобиль нужен был для перевозки грузов, а пес — для душевного уюта.

…По солнечному взгорку сползало тихое деревенское смиренное кладбище. Снег синел под деревьями, которые пока ещё темнели безжизненной массой, но чувствовалось, как они вбирают энергию солнца и неба в себя, чтобы через несколько недель, когда будет Пасха…

Мама любила этот праздник; он запомнился мне вкусным запахом куличей с цветными бусинками на пригорелых шапочках, крашенными мною же яйцами и ощущением безмятежного покоя.

И что же сейчас? Ни покоя, ни праздников, ни родных людей. Ничего. Кроме растительной жизни. Если говорить красиво, я как те пустые деревья на погосте; как и им, мне необходимо время. Время для зарядки природной энергией.

Тем временем мы с Педро подъезжали к Дому культуры; сей общественный очаг был обновлен ядовитой розовой краской и напоминал старого циркового слона в российских прериях.

Я поднялся на крыльцо, прошел в полутемный вестибюль, где находились две бойницы касс, работающих теперь по обмену шила на мыло. В пункте находились двое: кассир и охранник, похожий на перекормленного члена правительства. Я поинтересовался, могут ли они, трудяги, поменять баксов пятьсот. Это я как бы пошутил; меня не поняли и стали заикаться: с-с-сколько-с-с-сколько?

— Ну триста?

— Не, только двести.

Не завезли, значит, деревянных, посочувствовал я труженикам валютных махинаций и, совершив необходимые расчеты, отправился в магазин, не подозревая, что посеял в юные души семена корысти, если выражаться высоким слогом.

Магазинчик тоже был обновлен, но в цвет беж; в нем сохранились запахи: хлеба, мыла, резины, строительных материалов и затхлых, немодных вещей, обвисших на вешалках.

Несколько старушек, божьих одуванчиков, покупали черствые хлебные кирпичи для своих беззубых ртов. Такие кирпичи очень удобны для убийства. Раскроил череп врага и сожрал орудие убийства. А нет орудия — нет и преступления.

Я потряс присутствующий люд и объемную бой-продавщицу Танюху-Слониху тем, что заказал продуктов на сумму, превышающую, видимо, месячный план торговой точки. А что делать? Не бегать же каждый день за суповым набором и макаронами?

Я не спеша принялся загружать пакеты, банки и ящики с тушенкой в машину, когда появилась группа молодых и боевых простаков. Их было четверо. Местная достопримечательность. Вместо того чтобы вспахивать зябь или там крутить баранку молоковоза, они, дуралеи, очевидно, промышляли мелкими, нахальными поборами с беззащитных дачников. Неужели я так похож на дачника? Впрочем, я хорошо засветился в розовом пункте обмена валюты; интерес к моей светлости был понятен.

Не буду пересказывать все те ухищрения, весьма банальные, которые использовали доморощенные рэкетиры, чтобы разбудить в себе зверя. Цель у них была одна: башли на бочку. Кстати, бочка с малосольной и ржавой, как гвозди, селедкой стояла в углу. Когда мне осточертели разговоры про жизнь, я отправил туда бригадира команды. Вниз головой. Чтобы он почувствовал, как трудно быть человеком, живя в соляной кислоте. Второй урылся в мешок с мукой. Третий умылся подсолнечным маслом из трехлитрового ковшика, а четвертый позорно бежал, кусаемый возмущенным Педро. Старушки крестились, продавщица визжала:

— Платить-то кто будет? Кто?! За порченый продукт! Хамы казематные! Милиция-я-я! Где милиция?!

Милиция отсутствовала по причине весенней распутицы. Но был я — я бросил на прилавок пачку ассигнаций, как кляп. Это помогло. Ор прекратился, только чавкал у бочки молодой человек, от пуза вкусивший атлантической селедочки. Я, предупредив его, чтобы он более не шалил, отправился восвояси. Под аплодисменты старушек. Шутка.

Инцидент, меня взбодривший, был исчерпан. Я вернулся в родное поместье, где продолжались трудовые будни.

Правда, не с таким энтузиазмом, как прежде, что вполне понятно: на голодное брюхо только заяц от лисы-кумы петляет, да и то по великой нужде, то бишь выручает свою частнособственническую шкуру. Что и говорить, каждый преследует свои интересы. Диалектика, мать её так!

Кое-как сляпав обед на троих, не считая собаки, я пригласил стариков закусить тем, что Бог послал. Мастера было заартачились, да демонстрация мною «мерзавчика», запотевшего в погребе, сманила их с трудовой орбиты.

Обед протекал в дружеской беседе обо всем и ни о чем. В результате мне удалось выяснить, что тридцать процентов населения посылает власть на хуй, тридцать — в пизду, ещё тридцать посылают к еп'матери. Десять процентов, однако, ещё не определились. Куда посылать.

Что и говорить, народ знает своих хероев и, куда их посылать, тоже знает. Задурить ему голову, конечно, можно, однако хитрожопые холуи от власти не понимают: раньше или позже они отправятся туда, куда их посылает воля народная.

Заканчивая посиделки, я предупредил дедов, что отныне они полностью хозяйничают на вверенной им территории: продукты в кладовой, стройматериалы будут оплачены, рабочий день не нормирован и так далее.

— А ты, Саныч, куда устремляешься? — удивился дед Емеля. — Отдыхай!

— Отдыхать известно где будем, — отвечал я.

— А мы с Шамилей на часок-другой, что алкоголия сбродила. — И деды рухнули в стружку.

Я свистнул Педро, но пес был недееспособен, он, перекормленный, уполз в тень сарая и оттуда тяжело вздыхал, как вкладчик, не получивший дивидендов; пришлось мне идти на прогулку одному. Я решил найти оптимальную дорожку для утренних и вечерних пробежек. В снег и дождь, в солнце и тайфун. Бег — именно это сможет восстановить мой боевой, непобедимый дух. Тело предаст, дух никогда.

Прогулка была долгая, но удачная: я нашел пятикилометровую петлю для бега и полянку, скрытую деревьями и кустарниками. Я не хотел пугать смородинских механизаторов и телятниц своими странными действиями. Ну, бег как вид передвижения понятен. Бегают все. Даже члены правительства. От народа. А вот занятия у ш у в русском лесу могут вызвать закономерные подозрения. Не китайский ли шпион Александр-цзы-ов переплыл речку Коровку?

Ушу? Узнал я эту систему выживания в зоне. Длинными зимними вечерами. От осоветившегося корейца Лима. Тельцем он был тщедушный, а вот духом да воинским искусством себя защищать…

Было такое в моей богатой биографии: зона. Ну и что? Тот, кто не сидел, будет сидеть. Когда-нибудь.

Короче, наехали как-то на Лима отморозы, видимо, по причине физической убогости совкорейца; через мгновение все трое улетели к живодеру тюремному врачу. С переломами ребер и конечностей. А Лим был спокоен и невозмутим, как Будда. Я с ним подружился, с человеком, разумеется, который и втянул меня в эту причудливую для славянина систему.

Говоря суконным языком, о теоретической возможности долгой, если не вечной, жизни человечество задумывалось со дня своего рождения. Краеугольный камень философии ушу в таких словах: «Я слышал, что тот, кто умеет овладевать жизнью, идя по земле, не боится носорога и тигра; вступая в битву, не боится вооруженных солдат. Носорогу некуда вонзить в него свой рог, тигру негде наложить на него свои когти, а солдатам некуда поразить его мечом. В чем причина? В том, что для него не существует смерти».

М-да. Хорошее учение, не правда ли? Но существует маленькая деталь: чтобы достичь хоть каких-то успехов, необходимо усердно заниматься дыхательными упражнениями, оздоровительной и военно-прикладной гимнастикой, соблюдать строжайшую диету. Диета в наших реформенных условиях? Что же касается остального, все в руках человека. То есть в моих руках. Признаюсь, я был не слишком прилежным учеником. И никогда не думал, что заморская наука о жизни пригодится мне. Конечно, я познал лишь тысячную долю ушу. Лим меня научил «звериному» стилю.

Если выражаться наукообразным языком, адаптационные свойства животных, отшлифованные поколениями, в том числе умение защищаться и нападать, будучи правильно поняты и истолкованы, должны улучшить способность человека к выживанию, передать ему часть всеобщего Совершенства Вселенной. Школа, принявшая в качестве покровителя то или иное животное, как бы принимала на вооружение все защитные свойства данного биологического вида. Адепт школы должен был мысленно перевоплотиться в зверя или птицу и вести себя так, как мог бы вести себя тигр, конь, орел или дракон, если бы он «переселился» в тело человека. И главное — уловить, как действует поток энергии в организме, как он заставляет, например, леопарда стелиться по земле и высоко прыгать, бить лапами, рвать зубами, терзать когтями; змею извиваться, скручиваться кольцом, жалить или оплетать и душить жертву. Наиболее популярны в современном ушу стили медведя, тигра, змеи, обезьяны, ястреба, петуха, ласточки, крокодила, коня, вепря. Словом, весь зоопарк. Для меня же Лим выбрал стиль «тигра». Тигр ходит мягко, крадучись — отсюда в его стиле скользящие переходы, очень низкие стойки, плавные перекаты через плечо. Настигнув жертву, тигр бьет её лапой, сбивая с ног, а затем запускает в тело когти. Отсюда и страшные удары «тигровой лапой» в уязвимые места, прочерчивание «когтями» по болевым зонам, наконец, проникающие удары с «разрыванием» тканей. В общем, страх и ужас. И если я, все вспомнив, добьюсь определенных успехов, то ко мне, озверевшему, лучше не подходить. Со своими болевыми зонами.

Однако, помню, этого мне показалось мало. Я был научен «работе со стихиями». Что это такое? Вся система базируется на сакральных представлениях о «пяти стихиях» (дерево, огонь, вода, земля, металл) и их роли в жизни на земле, в циклическом ходе бесконечных перемен, затрагивающих все сущее. Не буду утомлять подробностями работы со всеми стихиями, расскажу, к примеру, только об одном «труде».

Работа с деревом. Для этой работы следует выбрать в лесу «свое» дерево. (Мое дерево — сосна.) Сами упражнения весьма разнообразны:

— обнять ствол дерева и сдавливать его, оставаясь подолгу в этой позе;

— упереться в ствол, отталкивая его от себя;

— захватить пальцами кору, пытаясь сорвать ее;

— на руках повиснуть на ветке и висеть долгое время;

— использовать ветки как гимнастическую перекладину, брусья или бревно;

— отрабатывать на дереве технику ударов руками и ногами: сначала на стволе, потом на сухих ветках и, наконец, на молодых, гибких ветках, пытаясь срубить их.

И так далее.

Представляю, какие глубокие чувства испытает простой российский механизатор Ваня или Вася, я уж не говорю о простых российских телятницах Акулине да Василине, узревшие нечаянно мужика, обнявшего ствол дерева или висящего на ветке. Долгое время.

Ведь неправильно поймут: бабы кинутся спасать, а сельхозработники мутузить. Ключами тридцать на сорок. И что делать «тигру» в таких случаях? Сие есть великая загадка.

И поэтому я так долго шлялся по буеракам в поисках укромного уголка. С душевной сосной. Чтобы никто не увидел моих ушу-страданий. Ни человек добрый, ни зверь чащобный.

Ууу-ааа-ррр! — так рычит уссурийский тигр, выходящий на охоту. «Тигр» в моем лице тоже готов к охоте, дело за малым — нужно укрепить дух и заточить когти.

…Как известно, человек предполагает, а погода… Под утро я был разбужен настойчивым стуком на крыльце. Боже! Кого там черт принес в такую мутную рань? Потом понял: это песнь мартовского дождика. Что может быть прекраснее холодной, слякотной мороси? А чавкающая, скользкая грязь под ногами? А промороженный за зиму ствол моего дерева, который я должен обнять с чувством любви? А прыжок «тигра» в прошлогоднюю мокрую траву? Бр-р-р! Нет, лучше пуля в лоб. Но в теплой и уютной койке.

Спи, крошка, усни. Спи спокойно, дорогой друг, мы будем о тебе помнить всегда. М-да, как бы не заснуть вечным сном? При переходе населения из одной общественной формации в другую; из одной жопы — в другую; из одного детородного органа — в другой… Ну и так далее.

То есть переход будет труден и опасен, как суворовский переход через Альпы. И поэтому существует угроза, что можно пасть смертью храбрых при народных волнениях или при выполнении профессионального задания. По заказу генерала Матешко. С ним, правда, я раз… разругался, хотя здесь требуется более ебкое слово, ну да ладно, не будем нервировать дрябло-картавящую интеллигенцию крепкими, точными словцами, будем выражаться изысканным слогом. При нашей последней встрече я ему сказал:

— Что ж вы, сударь, такой жоха? Плохой то есть человек. И даже вредный для меня хер с Лубянки.

— А в чем дело, товарищ? Я на вас удивляюсь! На ваши эмоции!

— Только не надо из меня делать романтического чудака, сударь! Я не герой. Вы на мне повесили сто двадцать штук трупов на тоцком Химзаводе. Мило-мило. А я вообще к ним не имею отношения.

— Ах, какие мы чувствительные, как говно в пирожном. Я думаю прежде всего о деле.

— Гребете жар чужими руками, сударь. Да вы сами… кондитерское изделие! Эклер!

— Я — эклер?!

— Да-с!..

Ну и так далее. Короче говоря, мы разбрелись по углам жизни со злобным урчанием, душевным неудовольствием и претензиями друг к другу. Такое иногда случается между заклятыми друзьями.

А если мы снова подружимся и я буду брошен на передний край невидимого фронта? Так что поднимайся, сукин сын, поднимайся. Ты человек или мешок с отрубями?

Проявляя невероятную силу воли, я таки вытащил свое бренное тело в мерзлое пространство комнаты. Мама родная, Сибирь на семнадцати квадратных метрах. Елки зеленые! Брызги шампанского! Праздник, как говорится, всегда с тобой!

Облачившись в гидрокостюм горнолыжника, я выбрался на крыльцо, как в открытый космос. Хлюпало везде и всюду: под ногами, над головой и вокруг. Планета, состоящая из снежного желе и грязевой жижи. Я попытался вызвать из сарая пса; куда там: животное оказалось умнее меня, человека. О Создатель! За что такие муки? Дай мне силы! На преодоление себя!.. И с этим бодрым заклинанием я сиганул в болотно-торфяную неизвестность.

Через три недели спортивно-трудовых подвигов нас было трудно узнать. Нас — это меня и дом. И два сарая с забором. Да отхожее место за огородом, отремонтированное гоп-бригадой сверхурочно. Из уважения к хлебосольному заказчику.

Первые дни занятий были для меня самые трудные. Тело, бунтуя, болезненно ныло. Было такое впечатление, что каждая клетка заполнена раскаленным свинцом, а все дыхательные клапаны намертво заклинило.

Работа с деревом тоже поначалу не сложилась. Например, одна из веток, на которой я завис на час, обломилась в последнюю минуту кропотливого труда. Я неудачно екнулся копчиком о твердь, да ещё ветвь, размером с весло… по темечку!..

О, как я взревел! Были бы рядом настоящие тигры, мгновенно сопрели бы в своих шкурах.

И только через неделю-другую боль постепенно исчезла и я почувствовал энергетическую силу в своих утомившихся за зиму клетках. Легкие очистились и функционировали, как кузнечные, буду банален, мехи.

Весна же полностью вступила в свои законные права, и то чудовищное, слякотно-мерзкое первое утро более не повторялось. (Видимо, Боженька испытывал тогда меня, выдержу я водогрязеторфопарафинолечение или нет?)

Деревья покрывались изумрудной живой сеткой, впитывая энергию солнца и неба. Пятикилометровая петля-тропинка была вытоптана мною до состояния бетона. Мою сосну я бы узнал среди любого таежного моря. Словом, пир духа и расцвет плоти. В таких случаях поэты говорят:

Не знаю, ждут ли меня в светлом будущем мечи и другое холодное оружие, но то, что «тигр» должен выйти из любой схватки, не попортив шкуры… О, дайте-дайте мне врага, и я сделаю из него чучело для музея мадам Тюссо.

Итак, я возвращался после очередной утренней прогулки. Легкой трусцой. Планы на жизнь у меня были грандиозные: Емельич добыл мешок рассадочно-посадочного картофеля, чтобы я засадил собственный огородик на случай общественного голода. А почему бы и нет? В смысле, почему бы и не засадить свое маленькое поле полезным продуктом. Народным.

С этой позитивной мыслью я приблизился к дому своему. И остановился, как громом пораженный. Если бы на огородик шмякнулся НЛО или бы на грядки пересадили Эйфелеву морковку с парижанами и парижанками, я бы удивился куда меньше, чем тому, что увидел.

Я увидел возле крыльца бывшую жену. Асю! Как говорится нынче: «тетя Ася приехала! Чтобы её черти забрали вместе с её асбестово-блядской „Ассой!“»

С ней, б/у супругой, разумеется, мы расстались лет сто назад. По обоюдному согласию! Когда я сел к «Хозяину» за превышение своих служебных обязанностей.

Тогда у власти были слюнявые, чмокающие, кудрявые, преющие от страха «демократы», пытающихся доказать мировому сообществу, что со злом можно бороться добрым словом. А никак не радикальными методами. Согласен: возможно, я переусердствовал и забил в землю лишних десяток тварей, на руках которых, кстати, была кровь безвинных детей и женщин, но это ведь не повод отправлять исполнителя на лесоповал. Отправили, суки, и теперь при слове «демократия» моя рука тянется… понятно куда она тянется.

После чего я утерял веру, как во власть придержащую, которая готова предать в любую минуту, так и в женщин, которые… Но не будем бередить старые раны — будем жить настоящим.

Итак, моя бывшая жена Ася, а ныне супруга американского бизнесмена стоит в центре Росии и кормит импортной дрянью моего любимого пса. Черт знает что! Нет спасения от женских происков даже в этой глуши. Или мне все это мерещится. Неужели переусердствовал в работе со стихиями? И выдаю желаемое за действительность.

Что за чудное видение на моем весеннем подворье? Какая уважительная причина занесла ту, которая должна находиться на другом материке, в райских широтах Калифорнии, кажется? Ничего не понимаю!

Сконцентрировав все свое внимание и силу духа, коровинский «тигр», хряпнув калиткой, рявкнул:

— Фу, Педро! Скотина!..

Пес подавился заокеанским кормом; человек же улыбнулся ослепительно голливудской улыбкой:

— Здравствуй, Саша.

— Чем могу служить? — буркнул я.

— Ты все такой же!

— А ты изменилась. — И признал: — В лучшую сторону.

Что-что, а нужно быть объективным. Чтобы делать субъективные выводы. Бывшая гражданка бывшего СССР похорошела на заморских харчах: загар чужого солнца скрадывал морщины, говорила она с мягким, почти незаметным акцентом.

— Спасибо, — улыбнулась. — Не ждал-с?

— Да уж, — пожал плечами. — После столиц Европы и Америки да в нашу жопную дыру? Странно!

— Я как перелетная птичка — весной на родину потянуло.

— Ася, говори суть. Ты же меня знаешь, намеков не понимаю.

— От тебя пахнет, как, прости, от козла, — сморщила носик.

— Отвыкла в своих пластмассовых Штатах, — не обиделся я. — Там же люди не живут — мучаются.

— Саша, давай посидим, поокаем, — предложила, тоже не обидившись. Как взрослые люди. Как два бывших сердечных друга. Ты согласен?

— Согласен, — и плюхнулся на крыльцо.

Американская леди по-демократически села рядом с российским простаком, у которого голова пошла кругом от удушливого запаха духов! Пока я принюхивался, началось дамское повествование. Сказка-быль. О времени и о себе. История была занимательная, с хитрыми интригами, напоминающая детективное дурновое чтиво.

Суть истории заключалась в том, что жила-была девочка-принцесса, мечтающая о чудесной, счастливой жизни за морями-океанами. Мама принцессы всячески потакала этой мечте, отдав дочь в спецшколу для одаренных детей. Изучение иностранных языков и компьютерных систем.

Потом появился принц-рыцарь. К сожалению он, коровинский рыцарь, неожиданно оказался в страшном лесу, превратившись в банального дровосека. Пришлось по настоянию мамы принцессе ехать по срочным делам в Париж, где и втюрилась в заокеанского господина по имени Бобби, по фамилии Мудье, главу компьютерной фирмы. Любовь ударила, как молния, пронзив два сердца. На дипломатическом приеме. В любовном угаре было забыто все. Что может быть прекраснее сказки наяву.

— И что случилось? — не выдержал я. — Бобби отправили на рудники?

— Нет, хуже, — засмеялась Ася.

— Что может быть хуже?

И выясняется, что семейство Мудье было ограблено. Самым пошлым образом. В стране, где все законопослушны до идиотизма. И все бы ничего пожитки дело наживное. Да, был выкраден алмаз Шархан…

— Как? — удивился я.

— Шархан. Имя такое тигра. Не очень хорошего. Из сказки Киплинга, пояснила. — А что такое?

— Нет, ничего, — отмахнулся. — Продолжай.

Подозрение пало на русских воришек, гастролеров. Наезжают, хватают и убывают на родину.

— Понятно, — вздохнул я. — И сколько этот «Шархан» тянет?

— Два миллиона. Долларов, разумеется. Подарок Боббика на свадьбу.

— Тянули по наводке, — сказал я, — алмаз-то, — уточнил.

— И что?

— Где-нибудь появлялась с ним? На презентациях, на вечеринках, в торпредстве, например?

— Было дело, — призналась. — Его выставляли однажды на русской вернисаже в Нью-Йорке.

— А зачем выставляла? — задал глупый вопрос. И поправился. — Впрочем, какая разница. Тщеславие, матушка, тебя погубит. Лучше скажи, чем могу помочь?

— Всем.

— То есть?

— Найди воришек, — улыбнулась. — Ты же умеешь это делать. «Шархан» здесь, в России, это точно.

— Ася, прости, — указал на огородик. — Картошку надо сажать.

— Не дури, Алекс. Найдешь, десять процентов твои. От двух миллионов.

— Прекрати, — поморщился. — Я уезжаю. В противоположную сторону от Европы и Америки, — солгал. — В Сибирь. В деловую командировку.

— Значит, не хочешь помочь?

— Не получается, извини. Сама видишь…

— Вижу, — усмехнулась, осмотрев двор, сараи, огород и отхожее место. Да, это не Санта-Барбара.

— Санта-Коровино, — развел я руками. — Мне хватит, — и поднялся на ноги. — Извини, и вправду надо сажать картофель. Наши маленькие национальные радости.

Дама Нового света тоже поднялась с досок крыльца, шумно вздохнула:

— Эх, Санек-Санек! А ты не торопись. Я тоже люблю картошку, но не до такой же степени!

— А куда нам торопиться, лапотникам?

— Не обижайся. Позвони, — подала квадратик визитки. — Я остановилась в «Национале». Буду ещё дня три.

Я взял скромную такую визитную карточку с номером телефона, написанным от руки.

Потом новая американка вытащила миниатюрный аппаратик, похожий на телефонный, и что-то буркнула в него. На экзотическом для меня языке. Я уж, грешным делом, решил, что сейчас из соседнего оврага полезут агрессивные ниндзя. Нет, из соседнего перелеска выполз белый лимузин «линкольн» с фирменным бумерангом на багажнике.

Елки зеленые! Брызги шампанского! Мать моя родина, могла ли ты даже в дурном сне представить, что по твоим разбитым, расхлябанным, ранневесенним дорогам будут елозить автомобильные лайнеры производства USA.

— Бай, — сказала светская леди.

— Ага, — ответил я.

Cмотрел, как бывшая русская девочка, превратившаяся в великосветскую американскую даму идет к калитке, как открывает её, как ныряет в западню лимузина…

Бай-бай, кроха, боюсь, что мы уже никогда не встретимся. Я разорвал визитку. На всякий случай. Чтобы не было соблазнов. И вместе с Педро отправился в погреб. За мешком рассадо-посадочного картофеля.

Через три дня случилось то, что должно было случиться. Что называется, накаркал полную пазуху неприятностей. Что же произошло?

В гости к сельскому укладчику картофеля наехали гости дорогие: Панин с Котэ-Кото и Лада с Маргаритой. Вроде как бы на шашлыки. Хотя я понимал, мотать за сто километров, чтобы заглотить кус непрожаренного мяса, удовольствие только для романтических натур, коими являлись девочки. Мальчики же просто так не приезжают в глухой угол Санта-Коровино.

Я оказался прав. Кото с девушками принялись готовить мясо, а мы с Николашей ушли за дровами для костра. В перелесок, где ни одна живая душа не могла услышать нашего разговора о проблемах текущего дня.

Проблем было много. У банкира и неутомимого коммерсанта с птичьей фамилией: Гусинец. Он решил выступить посредником между Правительством и некой скандинавской фирмой по переработке утильсырья. Фирма заинтересовалась новым стратегическим веществом, якобы изобретенным нашими секретными умельцами-химиками. Называется вещество «Красная ртуть», или КР-2020.

— Что за чертовщина? — удивился я. — У меня в школе «пять» было по химии. Кажется, такого казуса в природе нет?

— Если родине надо, значит, будет, — хмыкнул Панин.

С такой железобетонной логикой трудно было не согласиться, и тем не менее вопросы оставались:

— И где используют эту «Красную ртуть»?

— А черт его знает, — пожал плечами Николай. — Всякое болтают: вроде это новое сухое реактивное топливо с невероятной энергоемкостью, а некоторые сомневаются, мол, кирпичный прах.

— А если эта «КР-двадцать-двадцать» и вправду туфта? — предположил я. — Как маскхалат для редкоземельных металлов? Или для плутония? Урана?

— Вот это все и надо выяснить, — сказал Панин. — Сам понимаешь, проблемы банкировского гуся — наши проблемы.

— То есть?

— Оформляем тебе вместе с Котэ командировочку…

— К-к-командировочку? — вдруг стал заикаться. — К-к-куда?

— В Сибирь-матушку, брат, — радостно ударил меня по плечу мой друг. Это под Красноярском. Есть там секретный городок в отрогах Саяно-Шушенских гор.

Я не верил собственным ушам. И от удивления открыл рот, позабыв его закрыть. Пока не хлопнулся лбом о встречную березу. Панин подивился моему состоянию, продолжив излагать план действий на ближайшую пятилетку. Я же, потирая шишку, дивился своему недавнему провидению.

По-моему, Всевышний издевается надо мной, рабом его воли, как хочет. Или это просто невероятное стечение обстоятельств?

Меж тем из повествования боевого товарища следовало, что нас с Котэ никто не ждет в секретном городке у горных подножий. Там ждут трех гонцов от банкира Гусинца, которые должны получить образцы КР-2020 и привезти их в столицу. Для популяризации нового вещества в народных массах.

— Николаша, а у тебя в школе по арифметике не двойка ли была? остановился среди берез. Так, на всякий случай.

— Твердая четверка.

— Тогда не понимаю счета. Твоего, — проговорил. — Я и Кото — это полтора. А кто третий?

— Умеешь считать, товарищ, — усмехнулся Панин. — Третий академик. Он как наш. В полном ауте. К этой жизни. А двоих мы нейтрализуем.

— Авантюра, — вздохнул я. — Матешко над схваткой, а мы — козлы отпущения?

— Алекс, ты профессионал или случайный?

Я не услышал вопроса. Не люблю отвечать на идиотские вопросы. И задал свой:

— А почему гражданин начальник уверен, что я в Сибирь поеду? У меня предложение имеется. Выгодное. Париж.

— Саша, — с укоризной проговорил Пан или Пропал, — не смеши. Там тебе развернуться негде. Тебе нужен простор, ширь наша болотная. Чтобы как жа-а-ахнуть! И чтобы все родное.

— Да, я патриот, — сказал я. — В хорошем смысле этого слова.

— Тогда о чем музыка?

— Что жизнь прекрасна. Но может быть ещё лучше.

— Все в твоих руках, братец.

— Рука руку моет, — вздохнул я. — И все-таки Матешко того… говнюк!

— Почему?

— Потому что загребает жар чужими руками. Нашими.

— У него служба такая. Уж простим его.

— Простим, — я вынужден был согласиться.

И мы медленно побрели вдоль дороги. Кажется, на этих самых кочках качался лимузин USA, хороший такой автомобильчик; надеюсь, после поездки в нашу экзотическую смородинскую глубинку у него лопнут рессоры. Ничего не имею против США, да нечего пугать наших отечественных буренок, у которых от чужого вторжения падают удои.

Я это к тому, что навстречу нам плелись несчастные коровы, вид коих мог вызвать только сердечное сострадание. За ними тащился пастушок, похожий на деда Емелю. Был молод, босоног и беспечен. Шлепал по холодным апрельским лужам, как ангелок.

— Ты чей? — полюбопытствовал я. — Чай, внучок деда Емели?

— Ну. А чего?

— Сам-то где?

— Хворает.

— Что такое?

— Да чего-то съел, — пожал плечами ангелок. — Голова болит, однако.

— Понятно, — сказал я. — Передай, что у Санька лекарство имеется.

— А Санек — это кто?

— Я.

— А-а-а, Космонавт! — воскликнул пастушок и щелкнул хворостиной. Куда, курва! Шас кишки на рога намотаю, сука еть`моя! — И кинулся за вредной буренкой, польстившейся на лапу придорожной ели, приняв её сослепу за пучок сена.

Мы с Паниным переглянулись: оказывается, я у народных масс прохожу под кликухой «Космонавт». Из-за лыжного гидрокостюма? Или бесконечных тренировок? Во всяком случае, это лучше, чем, скажем, «Санька Вырви Глаз».

Что же касается занемогшего Емельича, то, кажется, я знаю причину его болезни. По окончании строительных работ я от чувств-с выдал трудолюбивой бригаде премию, после получения которой деды деморализовались на несколько секунд, а потом провалились сквозь землю. В тартарары праздника. А, как известно, после праздников наступает горькое похмелье.

Наш же праздник был впереди. И похмелье тоже.

Пришли мы вовремя. Кото пытался вырвать из пасти Педро кусок мяса. Оба рычали, как на олимпийских играх по перетягиванию каната. Девушки повизгивали, переживая скорее за животину, чем за человека разумного.

— Фу! — крикнул я.

Пес выполнил команду. Он был послушен, как солдат первого года службы — он разжал пасть, кобельсдох. И Кото-Котэ сел. Сел он, правда, неудачно. Но с куском мяса в руках. Но сел в небольшое корытце, где томился в уксусе шашлык. Все рассмеялись. Даже Педро, попердывающий от удовольствия. И принялись шутить по поводу филейной части неудачника. Словом, праздник начинался с веселой шутки.

Потом мы с Кото отправились в дом искать портки. Не трудно догадаться, для кого? Панин на четвереньках, похожий в такой позе на Педро, занялся костром. Девочки спасали мясо — нанизывали на шампуры.

Моему другу повезло: были найдены офицерские галифе времен первой оттепели имени Никиты Хрущева. Однако Котэ принялся вредничать, мол, они широки ему в коленях, он чувствует себя как пингвин в Африке. Я предупредил, что другой формы одежды нет и выбор у него богат: или в галифе или без.

— Вах! И это мой друг, который вдруг!.. — вскричал демагог. Поистине, друзья познаются в беде.

— И в галифе, Кот ты противный, — ответил я и ушел, чтобы не усугублять проблему с портками.

Иногда так и хочется натянуть их на некоторые привередливые головы. Потому что у многих верхняя часть тела, которой они едят, схожа с нижней частью, которой они думают.

…Дым костра тянулся над моим маленьким картофельным полем, окутывая его. Как говорится, дым Отечества — и сладок и приятен.

Пес затаился в тени сарая, со скорбью наблюдая за действиями людей. Те готовились испортить мясо на будущих рубиновых углях.

Я сел на крыльцо. Что может быть прекраснее чувства гармонии, возникающего от предвечерней сини небес, от деревьев, клубящихся, повторю, изумрудной дымкой, от обновленного сарая, от огорода, от скорбящего Педро, от костра и людей, хлопочущих возле него.

Что может быть прекраснее чувства вечной природы и вечного мира?

Я сентиментален, как русский турист на берегу Мертвого моря, это правда. Что делать, у каждого из нас свои маленькие слабости.

Неожиданно, подобно инородному телу, в этот гармоничный мир ворвался Котэ, воплем сообщая о своем лихом появлении. В галифе.

Пингвин в Африке выглядел куда привлекательнее, чем наш друг. Педро забрехал, мы дружно поприветствовали обновленного, как забор, Котэ словами о его чересчур привлекательном виде. Для местных доярок и телятниц, единственных ещё работающих в республике эмбриональной демократии. И трудятся лишь по причине того, что жалко скотину. Однако не будем о грустном. Нет такой демократии, которая бы прижилась у нас. Пережуем и эту, декоративную, как корова пережевывает траву-мураву.

— Вах! Что понимаете в мужской красоте! — возмущался Котэ, парусинил галифе. — Дэвушкам я нравлюсь! А?

Девочки смеялись и требовали поставить махолет на службу обществу. Кото отправился к костру гонять дым, а я — встречать дорогого и ожидаемого гостя.

Дед Емеля. Бедолага, вид у него был, как у кинутого в кювет рваного башмака. Или как у передавленного автогрузовиками пешехода. В чем дело?

— Так это… погуляли, — оправдывался старик, — на премию, чтоб ей!.. Грибочков, кажись, не тех куснули. Трюфлялями вроде прозываются.

— Ничего, Емельич, выдюжим, — сказал я. — Подлечимся у костерочка.

— Эт' точно, сына, клин клином вышибают.

Вот что делает с простым русским человеком капиталистический образ жизни. Хворает он от него. И телом, и душой. Травится заморскими трюфелями и прочими кормовыми, продержанными с полста лет подачками.

— Кото! Плесни Емельичу для бодрости духа, — попросил я. — Это дед Емеля, ударник частного строительства, — и показал рукой окрест. — Прошу любить и жаловать.

— А чего жалуете, батоно? — засуетился человек в галифе, прекратив ими отмахивать дым и раздувать пламя. — Нашей горькой? Или «Наполеону»?

— Нашу-нашу, братки, — уксусно сморщился старик. — От чужого того… несет, как куренка.

— Садитесь, дедушка, — предложила Лада.

— О, тута девицы-красавицы? Добре-добре…

Я понял, что процесс пошел. И мое присутствие пока не обязательно. Я переоделся в спортивный костюм и, когда появился перед праздным людом, то был встречен восторженными воплями.

— О Космонавт-Космонавт, — кричал Емельич. — Счастливого полету! Кажется, он уже частично вылечился. Его поддержал Котэ:

— Я — Земля! Я своих провожаю питомцев!

Петь ему в хоре имени Пятницкого. Его, моего друга, поддержал Панин:

— Все бортовые системы функционируют нормально. Даю отсчет: девять, восемь, семь…

И почему мой друг не работает в ЦУПе? Его поддержали девочки:

— … шесть, пять!.. Саша, мы с тобой!.. Маргоша, пиши репортаж! Ур-р-ра!.. Три, два, один! Старт!

О, только не девицы-красавицы на орбите. Их поддержал Педро:

— Гав-гав! Поехали!..

Я отмахнулся и покинул шумное, галдящее общество. Под овацию, ор и лай. Такому запуску позавидовал бы любой ныне здравствующий астронавт.

Я поступил совершенно правильно. Нет событий, способных мне помешать уйти на орбиту ушу. Разве что производственная командировка в знакомый край. Если выражаться высокопарно, дисциплина и трудолюбие — вот залог побед «тигра» в будущих схватках с прочим зверьем в человеческом обличье.

И поэтому мой бег был привычен, ровен и спокоен. То первое, полуобморочное утро кажется кошмарным сном. Воистину произошло чудесное воскресение из пепла. И теперь — ровный полет по асфальтированной орбите тропинки. «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы». Я чувствовал, как великолепно функционируют все мои бортовые системы. Так что можно улетать к звездам, где ждут тернии.

Вспаханное поле, мелькающее за деревьями и кустарниками, было похоже на панцирь гигантской черепахи. Может, и вправду земля держится на трех трудолюбивых земноводных? Или все-таки наш шарик — шарик в рулетке Всеобщего Мироздания? Вертится он до поры до времени по чьей-то прихоти, и мы на нем вместе с ним, самоуверенно считая себя властелинами миропорядка. А на самом деле — мелочь брюхатая, соринка космическая, эфирное недоразумение. Это я не про себя, это я про все человечество. М-да.

Тут я, оступившись, вернулся на грешную землю. Нет, философские витания не про твою светлую личность, Александр. Будь проще, боец, и народ встретит тебя здравицами, песнями и плясками на погосте Красной площади.

Однако, закончив десятикилометровый полет, я не торопился к законопослушному, праздношатающемуся люду. Меня ждала любимая, ободранная мною же сосна. На вытоптанной полянке. Какое счастье, что встречаются ещё на планете укромные уголки, где можно напрямую пообщаться с природой, матерью, повторю, нашей.

Я обнял корабельный ствол, нагретый за день, как всегда ощущая телом живительные его токи. Ветер гулял по макушкам деревьев, и моя сосна пела от напряжения скрипучим баском. Я подпевал ей. Мысленно. Задрав голову к темнеющему небу:

…Мое возвращение на огород оказалось на удивление не замеченным. От меня отмахнулись, как от пришельца, мол, шляются тут всякие, мешают культурно отдыхать. Я был чужим на их празднике жизни. И у своей картофельной грядки.

Чертыхнувшись, удалился к колодцу для водных процедур. Хотя я прекрасно понимал друзей — теплый предмайский вечерок, тлеющий угольками костерок, уютно-домашний дымок, вкусный шашлычок, девичий смешок, собачий, нервный зевок да бедовый дедок!..

Зависть, дружок, зависть. Как хочется этих простых, мирских радостей: хряпнуть стаканище горькой, родной, кизяковой да закусить жареным барашком на ребрышке, да с малосольными трюфелями, да со сладким лучком-с! Е'ушу! Ничего нельзя. Кроме каши «Геркулес» и духовноподъемного состояния.

Сумерки медленно поднимались из коровинских глубин. Природа удалялась на кратковременный покой. В отличие от людей, для которых наступала самая что ни на есть романтическая пора откровений. У костра.

Я плескался у колодца и слушал пока весьма сдержанные на крепкое словцо анекдоты (эх, девицы-красавицы — девицы-красавицы).

Панин. Гражданин ждет электричку на платформе. Нет её и нет. Тут мимо дежурный проходит. Гражданин к нему, значит: когда будет-то? Электричка-то? А дежурный отвечает: а во-о-он, у поворота, собака машиниста бежит. Скоро, значит.

Все. Ха-ха! Хо-хо! Хи-хи!

Лада. Мальчик продавцу в магазине: четыре килограмма конфет и двести граммов картошки. Продавец: маленький, а ты ничего не напутал?

Все. Ха-ха! Хо-хи-ха! Ха-хи-хо!

Маргарита. Вернулся рецидивист в камеру. Печальный такой. А в руках письмо от родных. Его спрашивают: что случилось? Он отвечает: сынок, сукин сын, остался на второй год. В третьем классе. Какой позор для семьи!

Все. Хи-хо-ха! Ха-хо-хи! Хо-ха-хо!

Котэ. Алкаш на приеме у врача. Врач за голову схватился: больной, во всем виновата водка! Алкаш радуется: вах! Доктор, вы первый, кто сказал, что не я виноват… в этом, — громкий щелчок у костра, — деле!

Все. Ух-ха-хи-хо-ха-да-хи-хи!

Дед Емеля. Это самое… попка, птица эта попугай, матерится. Страшно. У хозяина пытают: чего это он так? По матери? Хозяин тож в полном удивлении: я ж, говорит, от этих слов-то отучивал. Скажу слово и отучиваю, мол, нельзя… употреблять!..

Все. Ох-хо-хо! Ха-ха-ха! Хрю-хрю-хрю! Гав-гав-гав!

Тут я не выдержал и, закончив водные процедуры, с обнаженным торсом, как древнегреческий воин, явился пред очи веселого коллектива. И рассказал свой анекдот. Без купюр.

Накануне реформы старик еврей пришел в синагогу посоветоваться с раввином, куда вложить деньги. И еврейская девушка тоже пришла посоветоваться: «У меня первая брачная ночь. Как мне ложиться спать — в рубашке или без?» Раввин отвечает: «В рубашке или без рубашки — муж тебя все равно выеп`ет. К вам это тоже относится», — сказал он старому еврею.

К моему удивлению, гробовое молчание встретило мою очень смешную маленькую притчу. Тишина была такая, что я услышал, как летит на околоземной орбите неисправный космический разведчик производства Китая. Летит и… издает звуки. Хотя, кажется, это давился ворованной костью Педро. Наконец Кото выдавил из себя возмущенную речь:

— Ну, ты, Алекс, того… — Поднялся на ноги. — Некультурно, блин, выражаешься.

— А чего? — отвечал я. — Правда жизни.

— А что такое наша жизнь! — воскликнул мой друг. — Наша жизнь есть ложь! — Он так патетически орал, что не замечал, куда направляется. И все остальные тоже были настроены на философский лад. Кроме меня. — Саша, мы тебя все любим, но ты не уважаешь коллектив! — И поэтому я видел, куда идет Котэ. Но промолчал. — Вот ты признайся: ты не уважаешь коллектив в нашем лице! Е'!.. — И несчастный, наступив на неосторожно брошенное в грядках корытце с уксусно-жировой мерзостью, шлепнулся (а точнее, екнув, езданулся естеством) в него. В это самое корытце. То есть вечер как начинался шуткой, той же шуткой и заканчивался.

Боже, как я хохотал. Мне казалось, что лопну от смеха. У меня глаза лезли из орбит. А слезы — слезы циркали во все стороны. Так-то, мои родные, не надо казаться лучше, чем есть на самом деле. Не надо лгать себе и окружающим тебя прекрасным и милым девушкам. Будь они студентками, будь они доярками, будь они депутатками, будь они шалашовками. Женщины нас рожают и знают о нас куда больше, чем мы, мужланы, сами о себе. Так что мой смех был понятен и закономерен.

Мои чувства и следственно-причинные связи были полностью проигнорированы обществом: девочки и пес кинулись выручать елозившего в галифе и в корытце Котэ-Кото; Панин и Емельич поднимали стаканы за здоровье оступившегося тамады. А что же я? Я был лишним на этом празднике жизни, повторюсь ещё раз. И поэтому плюнул на все и ушел. Спать. В сарай. На прошлогоднем сене. Завтра ожидался трудный день. Пасхальное воскресенье.

Я проснулся. Как всегда. С первым хрипастым петухом из соседнего огорода. Петю забыли вовремя сварить в супе с вермишелью, и теперь он каждое Божье утро горланил славу наступающему дню. И мне тоже.

Спал спокойно, без нервных сновидений. Так спят младенцы в утробе матери и космонавты на орбитальных станциях. Сквозь сон помню веселое брожение дорогих моих гостей. Кажется, они пели народные песни? Надеюсь, боевые други работоспособны после столь душевного праздника у костра. И после шашлыка.

Я выбрался из сарая. Туман клоками висел на кустах, точно вата. Сравнение банальное, но верное. Черный круг кострища и мятое оцинкованное корытце среди грядок напоминали о бурных вчерашних событиях. Странные звуки раздавались со стороны веранды, будто кто-то пытался одновременно дуть в пионерский горн, медную трубу и бить в барабан. Что за утренний оркестр? Я полюбопытствовал и увидел на веранде картину, способную выбить слезу из романтической натуры. В углу на старых одеждах дрыхла славная троица: Панин, Котэ и примкнувший к ним дед Емеля. Это они выдавали фальшивые рулады. Надеюсь, этот ужасный храп не мешал отдыхать в горнице красным девицам?

Эх, разбудить бы всех и дружною гурьбой отправиться на сельхозработы! Чтобы жизнь народа была понятнее. А Емельич пусть спит и видит сны. Вместе с Педро. Они аборигены и жизнь понимают правильно. А вот мои боевые друзья… Нельзя. Нельзя ломать гармонию природы дикими, безобразными воплями.

Я вышел со двора на проселочную дорогу. Остановился у кювета, выпустил туда теплую, бесцветную струйку. Из себя. В этом нехитром процессе тоже имеется своя прелесть и гармоничная законченность. Как говорится, вечный круговорот воды в природе.

Туман стелился в низине, и когда я побежал, то было впечатление, что бегу по облакам. Бегу по облакам и работаю:

После часового пробега с элементами боевого рукопашного боя я плюхнулся в хладные воды родной Коровки. Благодаря определенным упражнениям я научился в совершенстве действовать в водной стихии. Во всяком случае, чувствовал я себя, как рыба. И мог лечь на дно. Минуты на три. А то и на пять. Если ещё месячишко потренироваться. Нет предела совершенству духа и тела.

Хочу сказать лишь одно: я не лепил из себя сверхчеловека. Это удел бездарных тупоумных сочинителей и сочинительниц, похожих на дешевых привокзальных минетчиц. Пишут они все не душой, а иным известным местом, на котором сидят. Они испражняются и размножаются со скоростью диффузий. Их ничто не может остановить. Они с усердием гонят многокилометровую туфту о суперменах, о бешеных коммандос, о чересчур прозорливых любительницах вязать интриги и свитера, о приговоренных к смерти и о прочей хушуши.

Знаю, легковерный народец любит сказки, мифы и байки. Однако не до такой же степени — степени всеобщего идиотизма. Как авторов с их крепко мудаковатыми героями, так и читателей. Надеюсь, я понят правильно теми, кто не принадлежит к вышеупомянутым категориям и слоям населения.

Впрочем, не будем отвлекаться. Да и какие могут быть сверхличности в цивилизованном обществе, где на первом месте — жор, на втором — наоборот и на третьем — остальные радости и грехи сладкой жизни. Что касается меня, то я только жалкий пигмей, пытающийся привести свое биологическое состояние в более-менее работоспособное.

Чтобы достичь «слияния со Вселенной», нужны десятилетия самоотверженного труда. Понятно, что для меня это невозможно. Я — огрызок своего болеющего общества. И с этим надо считаться.

По возвращении обнаружил все то же положение вещей. Столичные гости бессовестно дрыхли. Каждый на своем месте. Правда, дед Емеля сидел на крыльце, смолил цигарку и о чем-то думал. Рядом с ним распластался пес, обожравшийся шашлыка.

— Христос воскресе, — сказал я им.

— А-а-а, это… ну, да!.. Воистину воскресе, — поднялся старик. Дай-ка, родненький, я тебя облобызаю!

Мы совершили эту процедуру человеколюбия и братания, и у меня возникло впечатление, что я угодил в смертельное газовое облако, как солдат в первую мировую.

Бр-р-р! Наш крепкий, российский дух перешибет любую иноземную науку. Когда я пришел в себя после газовой атаки, то предложил любвеобильному дедку опохмелиться.

— А чего? Где? — удивился он. — Мы ж вчерась подчистую. Во гульнули. Объедки в салфетке!

— Кто ищет, тот всегда найдет, — вспомнил я пионерский завет, и мы отправились в поход на задворки хозяйства. Там, в ржавой бочке с дождевой водой, на дне хранились две пивные банки емкостью по 0,33. Мечта для страждущей, опаленной праздником души.

Сняв куртку, я пошарил рукой в бочкотаре и выудил необходимый для хворого организма продукт.

— Свят-свят, — только и проговорил Емельич, получая награду натурой. Награда нашла скромного героя за его мужество жить, как он хочет. — Сынок, да я ж для тебя… — Пытался открыть банку. — Как эту… хреновину?.. За эту хреновинку, что ли?

Я помог ему открыть заморскую хреновину, дернув за удобную хреновинку. Пышная пена вырвалась на волю, заливая дедка. Тот матюгнулся на неё и заглотил слабоалкогольный раствор.

— Тьфу! На мыле вроде?..

— Вот про мыло наш разговор и будет, — сказал я.

— Чегось? — не понял старик.

— Баньку надобно возвести, Емельич, — объяснил я. — Как, не слабо?

— Где?

— Тут вот, — потоптался я на месте.

— Баньку? — Осмотрелся. — Можно и баньку. — Скороговоркой проговорил: — С легким паром, с молодым жаром. Пар костей не ломит, а простуду вон гонит! С тела лебедь-с, а с души сухарек…

— Вот именно, — только и вымолвил я. Вот что значит живое народное творчество. Или это действие импортного хмеля?

— Без баньки наш мужик вроде как без оглобли, — иносказательно подвел итог мой собеседник, вскрывая вторую пивную емкость. — Не, без баньки нельзя.

И мы, две высокие договаривающиеся стороны, порешили, что Емельич со своими старшими внуками и Шамилем через недельку сдают под ключ банно-прачечный комбинат на огороде и только после этого идет оплата работы и строительных материалов. Чтобы греха не было пропить баньку на корню. Я подивился такому мужественному и мудрому решению и понял, что мы все ещё живем. Нет силы, способной переломить наш патриархальный хребет. Как говорится, хмельна брага — из великого врага, да квас с малины от мудрой старицы Акулины.

Когда мы с дедком вернулись на веранду, то обнаружили позитивные изменения: Панин и Котэ просыпались с мукой в веждах. Заметив в руках дедка банку с лечебным пойлом, оба заметно оживились. Особенно волосатый Кото, который, вскочив в семейных трусах, принялся кружить вокруг Емельича, как обезьяна вокруг бананового дерева.

Я сказал им все, что я думаю о них, праздных, и напомнил о скором отъезде. Неужели на свежем воздухе долг перед родиной благополучно забыт? Друзья схватились за головы: только без вычурной патетики, и так тошно. Я понял, слова бессильны, и намекнул, что лекарство от всех болезней находится в светлой горнице, где красны девицы. Бутыль с табуретным самогоном ждет героев. Намек был настолько тонок, что Котэ тут же догадался; завопив благим матом, ударил в стену. Головой. (Шутка.) Девицы-красавицы завизжали в ответ. Перепуганный пес залаял. Емельич перекрестился. А я удалился. Что делать «тигру» среди племени примитивных приматов? Это я ещё выразился с большим уважением к роду человеческому. В лице моих друзей.

Богомольные старушки тянулись по тропинке к местному кладбищу. Казалось, они гуськом направляются к небу. Небо было чистым и пасхальным.

Я же возвращался после посещения могилы отца и матери. Могила оказалась ухоженной чьими-то добрыми руками; я недолго постоял у креста и деревянной пирамидки и ушел. Примерный, богобоязненный сын? Отнюдь. Никогда им не был. Просто иногда возникает душевная потребность встречи с родными людьми. Пусть звучит мистически, однако тот, кто способен понимать, меня поймет. Пусть это будет один человек из миллиона. Но человек.

Я последний раз оглянулся на кладбищенское взгорье. Богомольные старушки по-прежнему уходили в небо — синее, как пасхальное яйцо. Помню, в детстве я купал яйца в синьке, а мама у печи готовила куличи. И эта веселая, вкусная на запахи хозяйственная кутерьма, казалось, будет повторяться из года в год. Из года в год. К сожалению, я вырос. Такое порой случается с непослушными детьми.

Как однажды заметил кто-то из великих, и дольше века длится день; и был в этом совершенно прав. Я это к тому, что наши сборы в столицу затянулись до невозможной крайности. Я на все плюнул и занялся исключительно своими делами. Пока все остальные приходили в себя. От праздника у костра. И самопального самогона.

Сначала я проверил машину, частично заржавевшую у ворот; автостарушка чадила и харкала бензином, не желая трудиться на благо её владельца; потом нырнул в погреб, где находилась потайная лежка, единственное место, в котором сохранились запахи прошлой, счастливой жизни. Даже несмотря на появление здесь маленького оружейного склада: три АКМ, два гранатомета, винтовка с оптическим прицелом, несколько килограммов тротила и так далее.

На всякий случай проверил все имеющиеся в наличии игрушки для взрослых. А вдруг кто стащил? Нет, все было на месте, в полной боевой готовности. Однако я решил ничего не выносить из арсенала. Пока. Зачем «тигру» шумные хлопушки? Самое опасное для человека — это прыжок «тигра». Прыжок «тигра» непредсказуем, это правда.

Тишина под землей была, как, наверное, в родовом склепе. Мертвая тишина. В такой тишине хорошо лежать и думать о вечности, превращаясь в святого мученика. И действительно, что может измениться в мире? Без меня? Или со мной? Ровным счетом ничего не изменится. Ничего. Боюсь, армия не заметит павшего бойца. Разве что маршировавшие рядом товарищи.

Нет, необходимо отбросить пораженческие настроения, покинуть погреб и продолжить вечный бой. За правое дело. И за светлое будущее всего человечества. Надеюсь, легкая ирония угадывается в моих словах, касающихся судьбы всего рода человеческого?

Когда снова появился на свет Божий, то выяснилось, что без меня планета замедляла-таки свое движение вокруг солнца. Вернее, люди на ней. Девочки-красавицы грелись на солнышке, мальчики-механики мерзли под днищем старенького, битого-перебитого армейского джипа, по случаю приобретенного Паниным у американского журналиста Дж. Сидороффа, который сумел на этом драндулете совершить познавательное путешествие по маршруту Москва Владивосток и обратно. Без разрешения на то властей. Случился скандал, и жадного до экзотики Дж. посчитали агентом ЦРУ и объявили персоной нон грата. То есть выпулили из России. А джип остался на его ухабистой территории, чтобы удачно превратиться в груду металла близ деревеньки Коровино.

— Братцы, Матешко нас разорвет, — предупредил я.

Не люблю опаздывать на деловые свидания.

— Ничего, подождет, — отмахнулись друзья. — Когда ещё в таком эдеме… дурака поваляем?

Я заглянул под днище автомобильчика — двое, перемазанные солидолом, скорее походили на чертей, чем на райских ангелочков.

Вздохнув, я присоединился к ним, разбирающимся в моторах чуть хуже, чем бараны в алгебре.

Через несколько минут остался один: Пан и Кот уползли пить колодезную водичку. Я увлекся незнакомой коробкой передач и только через четверть часа, успешно закончив дело, тоже пополз. К колодцу. Попить водички. И что же? По пути обнаружил веселое чаепитие на веранде. Девушки щебетали, юноши хохотали, Емельич и Педро пожирали бисквитные пирожные. В неограниченном количестве.

Проклятие! Так настоящие друзья не поступают. Я имею в виду, конечно, Панина и Кото, а не чавкающих на весь мир пса и дедка.

Я умылся, переоделся в парадно-выходной костюм и торжественно объявил о своем убытии в столицу.

Мне не поверили. И зря. Я иногда бываю последовательным. В достижении своих скромных целей.

… Поля кружили в полуденной неге пасхального воскресенья. Солнце дробилось в проселках. Моя автостарушка скрипела от скорости и старости. До Владивостока мы, возможно, дотащимся, а вот обратно? Мы — это я и Маргарита. Когда я устроил демарш на веранде и заявил, что покидаю приятное во всех отношениях общество, девушка примкнула ко мне. По неизвестной причине. То ли из-за сострадания, то ли из-за солидарности, то ли ради будущего скандального репортажа об интересном человеке.

Я никого не боюсь. Кроме себя. И симпатичных девушек, занимающихся древнейшей профессией. Разумеется, я говорю о журналистике. Бойтесь их, акул пера, ведь разденут до нитки, раскромсают душу и голым пустят в Африку.

В зеркальце заднего обзора плясал дребезжащий джип. Мои друзья, поняв, что я не шучу, а вредничаю, были тоже вынуждены загрузиться в транспортное средство, мною, кстати, отремонтированное, и отправиться из счастливого уголка восвояси. Дед Емеля и пес Педро остались на хозяйстве; надеюсь, пирожные пошли им впрок.

Рита закурила — молодое целеустремленное лицо. Милое, я бы сказал. Но в сигаретном дыму. Я был удивительно находчив:

— Курить — здоровью вредить.

Девушка покосилась на меня, как на заговорившую лошадь, и тоже была весьма оригинальна:

— Один грамм никотина убивает коня. Покажите мне этого коня.

— Он перед вами, — признался я.

Посмеялись. Что тут сказать? Я всячески игнорировал девушек, посещавших деревенского бирюка. Страх сковал мои чресла, как бы выразился поэт-романтик начала века. Зачем в который раз становиться на грабли?

— Саша, вы… ты какой-то странный, — сказала Маргарита. — Вроде себе на уме.

— Странный? — взглянул на милого провокатора.

— Ну, не такой, как Коля и Кото.

— Я профессионал, а они любители, — то ли пошутил, то ли нет.

— И какая же профессия?

— Профессия? — переспросил я.

И вправду, какая твоя любимая работа, Алекс? Я знаю, какая у меня профессия. Я собираю трупы. Я — трупоукладчик. Я уничтожаю ублюдочных особей, распространяющих вокруг себя страх, ложь, смерть. Я освобождаю общество от больной, биологической мрази.

В силу различных обстоятельств я взял на себя функции чистильщика родины от её внутренних врагов. Мои функции подобны функциям волка или шакала, спасающих родную территорию от опасной заразы. И нет силы, способной остановить меня. Даже смерть меня не остановит. Потому что я бессмертен. (М-да, кажется, я погорячился в последнем утверждении. И тем не менее, пока я живу, я бессмертен.)

— Саша, ты не ответил на мой вопрос. — Девичий голос привлекает мое внимание. — У тебя сейчас был такой вид, будто ты увидел на дороге дохлятину.

Девочка была недалека от истины. Дохлятина по своей сути не может вызвать ничего к новой жизни. Какие бы она, эта дохлятина, жизнеутверждающие лозунги ни бросала. Дохлятина — она и в Кремле это самое.

— Саша?

— Моя профессия, — повторил я. — Моя профессия — одиночество.

— Одиночество? — хныкнула девушка. — Звучит красиво. Ты, наверное, и стихи сочиняешь?

— Стихи люблю, — признался я. — Но, увы, не сочиняю.

— Мы сейчас улетим, — предупредила Полина. — На орбиту.

— Как Белка со Стрелкой.

— А это кто такие?

Я ахнул. Про себя. Боже мой, я забылся. Передо мной — ребенок, который ходил на горшок, когда я начинал смертельную игру с жизнью на счастье. Рядом со мной — яркая представительница другого поколения, не знающего о мужественных космических собачках, о кукурузе — царице полей, о газированной воде с сиропом по четыре коп. за стакан, о сахарных «подушечках» с повидлом.

Нынешнее поколение выбирает иностранную водицу на неприличную букву «П», бумажные затычки в срамное место и химические колеса, уничтожающие потомство.

— Саша, кто такие Белка и Стрелка? — повторила вопрос моя спутница.

Я популярно рассказал о первых космических полетах, о том, как великая страна без порток сумела первой запустить на орбиту спутник; как вся нация встречала первого в мире космонавта…

Тогда были времена побед. А что сейчас? Времена распада, позора и поражений.

— А вы, товарищ, патриот, — сказала на все это девушка.

— Любовь к родине — это плохо? Это нельзя? Это запрещено? — задавал я глупые, риторические вопросы. — Какая-то шкварка заширенная переврала все слова…

— Сашенька, — прервала меня Рита. — А что такое «шкварка заширенная»?

Я заскрипел от злости зубами: детский сад на выезде. Впрочем, я неправ. Если хочешь в чем-то переубедить собеседника, будь с ним любезен, как гремучая змея. И поэтому я улыбнулся, как мог улыбнуться только убийца, и ответил:

— Детка, перевожу только для тебя: «человек, изможденный наркотическими веществами». — За деревьями угадывались новые жилые массивы, похожие на пчелиные соты. — Какие ещё будут вопросы?

— Чувствую, у тебя большой опыт изучения воровского арго?

Я покачал головой и процедил сквозь зубы, взглянув в зеркальце заднего обзора — там, в километре, разваливался джип:

— Пану вырву жало, а Кото сверну шнобель.

Девушка искренне заволновалась:

— Это я сама, сама. В контексте загородной прогулки. Я ведь журналистка. Буду ею. Ты забыл, Саша?

— Я ничего не забываю, — гордо ответствовал я.

— Ты забыл сбить скорость.

Маргарита была права — впереди висела стеклянная скворечня поста ГИБДД.

Мы приближались к территории, оккупированной пятой колонной. Мы приближались к зоне, где действовали законы воровской общины. Мы приближались к среде обитания, окруженной свалками, похожими на блевотину большого отравленного города.

Я люблю прощаться. Всегда появляется надежда на неожиданную и радостную встречу. В будущем. Тем более если сразу можно договориться. Иначе говоря, наша славная троица, я, Панин и Котэ, была приглашена в гости. Через месяц. По случаю дня рождения Лады. Мы твердо обещали быть. При удачном расположении звезд. На этом девицы-красавицы, послав добрым молодцам воздушные поцелуи, растворились в толпе пасхального люда. Праздник закончился. Для нас, которых ждала производственная текучка. А на конспиративной квартире ожидал генерал Матешко. С нетерпением.

Наш боевой друг(старший по званию) спрятался надежно, в каком-то западном захолустном районе столицы, запорошенном цементным снежком: заводик пылил и в Пасху, перевыполняя, видимо, план по легочным больным. Но люди жили, пили, ходили по завьюженным потравой улицам и христосовались. Такой народец, в крови которого 99,9 % цемента, победить невозможно.

…Генерал встречал нас с раздражением любовника, перегоревшего в ожидании любимой. Он метался по конспиративной клетушке и матерился, не понимая нашей безответственности:

— Господа, мать-тра-та-тать, так же нельзя работать! Я собственного ребенка не вижу неделями! Сижу здесь, как пень…

— …в весенний день, — дополнил я общую картину нервного солнцеворота в холостяцкой хижине; другими словами, пошутил.

Шутка оказалась неудачной: Матешко обиделся, мол, человек он государственный и не потерпит издевательств со стороны людей, способных загубить любое дело.

Это была ложь! Бессовестная. Я взорвался: это он, сучий потрох, нас подставлял! И ему мы кровью заработали генеральские звездочки! И пошел он, метелка-мент туда, откуда пришел. А пришел он известно откуда — с Лубянской площади.

Треск случился необыкновенный, то бишь скандал. Что делать? Все живые люди, у всех нервы, проблемы, дети, жены и, быть может, любовницы. Гвардии рядовой (я) и генерал СБ хотели было схватиться за грудки, да им помешали. Их же боевые друзья, заявившие, что негоже драть горло и рубахи; во всем виноваты они, люди, любители природы и экологии; и вообще надо скоро решать деловые вопросы, чтобы затем бежать без оглядки из этого цементного мешка.

Столь разумные речи привели нас с Матешко в чувства добрые. Зачем бить морды, если можно выпить коньячку и поговорить по душам. Что и было сделано. Появилась бутылка для троих. А мне, как приз, вручили крупное, витаминизированное яблоко. С железом.

Хлопнув рюмашечку клоповой дряни, генерал принялся излагать суть проблемы. Суть дела я знал. Но жевал яблоко и поэтому молчал.

Как известно, суть была в следующем. Загадочная, русская «Красная ртуть» привлекла внимание как ученых с мировым именем, так и безымянных сотрудников спецслужб. Ученые сказали, что подобного химического соединения не может быть в природе. Не может быть потому, что не может быть. На это спецслужбы ответили: что, вы не знаете этих крези-русских? В их сумасшедших башках зарождаются такие невозможные и дикие проекты, что остается только верить в чудо. И что интересно, эти чудеса частенько происходят. Вспомните, господа ученые, трехлинейку образца 1891 г., телефон, радио, вертолет, телевидение, хозяйственное мыло за 19 копеек, которое по своему составу не может отстирывать вещи, но ведь отстирывало же, черт подери! И так далее.

Так что с этими малохольными евроазиатами нужно держать ушки на макушке. Необходимо добыть хотя бы килограмм «Красной ртути», чтобы установить истину. А помогут нам в этом, господа, наши кредитоспособные мани-мани. Некоторые «новые русские» падки на них, как бурый мишка в сосновом бору — на мед.

Так или примерно так рассуждали специалисты импортных служб, изучающих загадочную славянскую душу. И в результате появилась некая скандинавская Фирма-покупатель, решившая приобрести незнакомый предмет через Посредника («Форпост-банк»). Желание, конечно, похвальное, какие секреты могут быть у заклятых друзей? Тем более за один килограмм кирпичной пороши — несколько килограммов американских тугриков. Будет чем платить зарплату рабочим на предприятии X, что под Красноярском.

Задача перед Александровым и Капианидзе проста, как H2O. Контролировать ситуацию и господина Акимова. Кто такой Акимов? Он известный химик; банкир с птичьей фамилией отправил его в командировку. Старик доверчив, как ребенок, и проблем не будет.

Главная задача — проникнув в закрытый городок, по возможности прочитать всю ситуацию. Есть сведения, что все производство находится под защитой и бдительным оком ГРУ. Главное разведывательное управление — это не епископальное ЦРУ; военные умеют защищать свои интересы, и поэтому необходимо быть крайне осторожным и сдержанным в своих действиях.

— H2O, — хмыкнул я. — КР 2020 и ГРУ. Веселенькие аббревиатуры.

— Саша, если бы это была поездка на остров Пасхи, я бы к тебе не обратился, — резонно заметил генерал. — Сам бы поехал. Туристом.

— Кстати, сегодня Пасха, — напомнил я. — Христос воскресе.

— Иди к черту, — отмахнулся Матешко. — Я атеист.

— Ты авантюрист.

— Почему это?

— Потому что мы — наживка, а ты — рыбак. Ты на берегу, а из нас будут делать рагу, — объяснился я в стихотворной форме. — Кстати, почему я и Кото? Вот, я вижу, Коля горит желанием.

— Не горю ни хрена, — буркнул тот.

— А я горю, пылаю, как пионерский костер, — вмешался Котэ.

— Панин здесь нужен, — ответил генерал. И плюхнул на стол пачку фотографий. — А ты там… Вместе с костерком… Еть' вашу мать.

Я просмотрел фото. На них были изображены двое молодчиков. Первый — ну очень похожий на меня. По-моему, это был я. Шучу-шучу, разумеется. Второй ну, очень похожий на Котэ. Такой миленький бочкообразный пузанчик-тамада.

— Ну и рожи, — сказал я. — Кото, мы с тобой лучше.

Мой друг промычал что-то неопределенное, а генерал сказал:

— Они люди Колобка. Головорезы. Должны сопровождать туда академика, а обратно — контейнер с товаром.

— И что? — спросил я.

— Меняем. Их на вас. В аэропорту. И вы птичками улетаете.

— А что Акимов?

— Академик старенький, хотя бодренький. Видел эти морды всего один раз, — терпеливо объяснял Матешко. — С ним — как со старым знакомым… Вот паспорта, билеты… Места все рядом… Что еще?

— То есть академик — лох крепкий?

— Да, но и ваш ключик. Его там знают.

— Авантюра, авантюра. — Я пролистал паспорт. — И кто я на сей раз? Гунченко Алексей Григорьевич, м-да. А покраше кликухи не было? — пошутил. Котэ, а ты кто у нас?

— Нодари я, — ответил тот. — Запомни на всю жизнь. И на ближайшие три дня.

— Нодари, все будет хоп, — проговорил я. — Если нас раньше времени не хлопнут. Кстати, где моя пукалка?

— В боевой готовности. — Матешко открыл маленький сейф, вытащил оттуда моего «Стечкина», родненькую мою железку. — Разрешение на оружие… настоящее…

— А мне? — удивился Кото-Котэ, он же Нодари.

— А ты так отмахивайся, — сказал генерал. — Тебе, дружок, опасно доверять пушку. Сам себя застрелишь.

— Да вы чего, господа? — возмутился тот. — Вы что, меня не знаете?

— В том-то и дело, что хорошо знаем, — рассмеялись мы все. — Ты у нас известный стрелок! Бац-бац — и мимо!.. Ха-ха!

На честные наши слова друг оскорбился и затребовал шпалер; он, боец, готов хоть сейчас доказать обратное. Вон — в небе — летит ворона. Мы ему отвечали, что смарать, то бишь бить, беззащитную птаху, пусть даже вредно крикливую, — дело последнее. Лучше выпьем за здоровье новоявленных Алексея Григорьевича, Нодари и за ворону, летящую в родном, цементном небе. Пусть удача не оставит нас, людей, и пташку, чумовую от рождения. Хотя неизвестно, кто из нас более чумовой, мы или она.

На такой оптимистической ноте мы стали прощаться, обговаривая на ходу последние детали операции в аэропорту. Уже в прихожей генерал Матешко попросил меня задержаться. Панин и Нодари удалились готовиться к завтрашней чудной игре. Генерал же сообщил мне такую информацию: в недрах СБ обнаружены личные дела двух врачей, которые трудились в африканских прериях вместе с моим отцом. Фамилия одного — Латкин, он вирусолог; фамилия второго — Лаптев, микробиолог. Я поблагодарил товарища за помощь.

— А-а-а, — отмахнулся он. — Дело нужное. А то мы все и так без памяти. Живем одним днем, — взглянул на часы. — Какие ещё проблемы?

— Проблем много, — ответил я. — Хочу в Париж.

— В Париж? — изумился приятель. — Что ты там потерял?

— Хочу прыгнуть с Эйфелевой башни.

— Саша! Иди к черту! Прыгнешь после Красноярска, — похлопал меня по плечу, настойчиво выталкивая на лестничную клетку. — Париж? Что нам какой-то Париж? Подождет нас Париж, мать его так.

— Красноярск куда лучше, — соглашался, уходя прочь. — Ботают, там воздух необыкновенно свеж, как у верблюда в жопе.

— Не, как у слона, — уточнил Матешко. — Но с противогазом жить можно.

На этой экологической ноте мы и попрощались. Я шумно затопал по клавишам бетонной лестницы. Затем легко и весело вспорхнул на пролет выше конспиративной конуры. Зачем? Интересный вопрос. Во-первых, по нервному поведению генерала было не очень трудно догадаться, что он кого-то ждет; во-вторых, кто этот ху?

Нет, я полностью доверял своему боевому и проверенному товарищу, тут никаких вопросов. Дело в другом: возникла некая версия и я хотел проверить её. Не более того. Потерял ли я нюх или нет?

Через четверть часа убедился, что моя интуиция функционирует, как бортовые огни космической орбитальной станции. Из амбразуры разбитого окна наблюдал, как подкатила аккуратненькая малолитражка и из неё выбралась милая, моложавая, с объемными формами дама. Она закрыла авто и процокала в подъезд. Когда же российская леди остановилась у двери, за которой её с нетерпением ждали, и принялась прихорашиваться, как птаха, то я окончательно убедился, что это мара. Любовница то есть. И это правильно, товарищ генерал. У человека, находящегося на сияющих высотах власти, должны быть маленькие слабости. Я бы даже сказал, грешки. Если их нет, то кристально чистый член общества либо труп, либо говнюк.

Я искренне рад за своего друга. Шпалер в штанах всегда должен находиться на боевом взводе.

— Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз!

Две гитары за стеной жалобно заныли!

С детства памятный напев, милый, это ты ли?!

Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз! А-а-а!

И под этот яростно-прекрасный, народный хит, доносившийся из конспиративной квартирки я удалился прочь. Меня ждал Париж на сибирской реке Енисей.

Я люблю летать самолетами. Под крылом лайнера — великолепное свободное пространство. Облака как айсберги в океане. Багрянец заходящего солнца воздушный апокалипсис! Лепота. А уж ежели гекнулся с десяти тысяч километров, то вообще никаких проблем. Соскребут мокрое недоразумение с планеты — и в общую, братскую могилку. С гранитной плитой: «Летайте самолетами Аэрофлота!»

Нервничаю и поэтому так удачно шучу. Я и Кото (Нодари) находились там, где и должны были находиться по плану операции «Обмен». На бельэтаже, у общепитовской точки, пропахшей старорежимными курами и кофейным пойлом. Пассажиры сновали вокруг с одержимостью вьючных животных, создавая для нас благоприятную, защитную среду. Своим крупногабаритным багажом.

На летном, сумрачном поле пластались крылатые машины. Рев турбин, радиосообщения о вылете-прилете, нервная сутолока на посадке бодрили потенциальных жмуриков. И нас. Я и Котэ были предельно внимательны, являясь при этом пассивными наблюдателями.

Сначала я заметил троих, отличающихся от прочей публики уверенным и спокойным поведением. И главное, у них в руках не было мешков, чемоданов и тележек. Я толкнул в бок своего напарника:

— Вон твой оригинал. — И добавил: — И мой.

— Вах! Пивная бочка какая-то! — ахнул Котэ. — Я что? Тоже такой?

— Нет, ты стройный, как тополь, — успокоил товарища.

Потом мы увидели: троица братается со стариком боровичком и сопровождающим его лицом. Академик Акимов держался молодцом, был в очках с сильными линзами. (Эх, Матешко-Матешко, использовать физические недостатки при достижении великих целей!)

На наших глазах происходила передача академика из одних надежных рук в другие. Такие же надежные.

Через несколько минут наши с Кото «оригиналы» и старичок находились уже у стойки регистрации. Их ненавязчиво провожали. Те двое желающих убедиться, что команда успешно прошла контроль. Что и говорить, генерал в отставке Колобок знал свое дело туго.

Зуммер сотового и голос руководителя операции сдунули нас с Котэ туда, куда нам надо было спешить. В пассажиронакопитель, если выражаться романтическим языком пилотного состава.

Проскочив в приготовленный именно для нас свободный коридор, мы смешались с толпой пассажиров, бредущих по грязному туннелю к летательно-металлическому гробу.

Потом, как всегда, у последнего рубежа случилась путаница с билетами. Возникла паника из-за слуха: посадочных мест меньше, чем претендентов на них. Бедненькие, хрупкие стюардессы мужественно отбивали атаки агрессивно напористых путешественников, спешащих к Саяно-Шушенским отрогам. Кто-то взвизгнул, кто-то упал, кто-то ещё что-то…

Уважаемый академик Акимов Дмитрий Дмитриевич почему-то оказался один, без строгого присмотра. Чтобы его не затолкали, мы с Кото (Нодари) кинулись к нему, как к родному, и приподняли под белы ручки. Паника тотчас же прекратилась. Наш академик-крот бормотал проклятия в адрес Аэрофлота, милый такой старикашка, пропахший карболкой.

— Не волнуйтесь, Дмитрий Дмитриевич, пожалуйста, Дмитрий Дмитриевич, говорили мы ему. — Сейчас загрузимся. Господа, разрешите академику!..

Публика уважала науку и потеснилась. Живая легенда неорганической химии вместе с беременными женщинами и детьми первой ступила в холодное нутро лайнера.

Операция «Обмен» завершалась. И, кажется, успешно. В моих руках оказался даже чужой «дипломат». С необходимыми для нашей будущей работы документами.

…Место мое оказалось рядом с академиком. Тот долго гнездился в своем кресле; пришлось помочь ему застегнуть ремни.

— Спасибо, молодой человек, — сказал он. — Вас, кажется, Алексеем?..

— Да, Дмитрий Дмитриевич.

— А я — это… Нодари, — влез Котэ, сидящий позади.

Я показал ему кулак: умри, несчастный. Академик закивал седенькой головой и пожелал нам приятного полета. Мы ему — того же!

Тягач потянул самолет на взлетную полосу — в иллюминаторы брызнули огни аэропорта. Прощай, любимый город. Быть может, мы ещё вернемся. Вернемся?

Затем взревели турбореактивные моторы — лайнер задрожал от внутреннего напряжения, покатил, ускоряясь, по темному летному полю. Толчок — и мы, невольные любители воздухоплавания, зависли между бледными звездами и невидимой землей. Мать моя Аэрофлот! Сколько живу, а понять не могу, как летают самолеты. Летают вопреки всякому здравому смыслу.

Как известно, во время полета хорошо думается о бренности человеческого существования. А проще говоря, когда о земную ось?.. Больно. Сейчас или в следующий раз.

Чтобы отвлечься от такого праздномыслия, я решил заняться чужим чемоданчиком. Знаю, что нехорошо. А вдруг там адская машинка? Я же так мало сделал для процветания нации. И поэтому решительно, без зазрения совести вскрыл «дипломат». Трац-трац! Бомбы не было. Вместо неё я обнаружил бутылку коньяка молдавского разлива, пачку ароматизированных (банан!) презервативов, скромные валютные сбережения и документы. Джентльменский набор командировочного.

Мой сосед академик не видел всего этого безобразия, клевал носом, готовясь к полемическим схваткам с сибирскими коллегами относительно «Красной ртути». Есть такая ртуть, нет такой ртути — наука об этом умалчивает. Хотя, судя по документам, подобный казус возник в спецлаборатории городка под кодовым названием Красный-66.

По проекту договора следовало, что «Фирма готова приобрести КР-2020 в количестве _____ кг по цене $_____». При условии соответствующих кондиций материала. «Материал, предназначенный для научно-исследовательских экспертиз, должен быть предоставлен Фирме в количестве _____ г по цене $ _____». Посредник, гарантируя сторонам полную безопасность сделки, выцыганивал себе _____ % от общей суммы Договора. Как в первом случае, так и во втором.

Высшая математика. Что и говорить, хороший договор. Единственный недостаток — нет процентной ставки нашего активного участия, моего и Котэ. Чувствую, не пить нам с ним коньячной настойки, пить нам «пепси». До Судного дня.

Кстати, милая бортпроводница несла в пластмассовых стаканчиках напитки. Но не «пепси». Пассажиры пили, будто блуждающие в песках бедуины. Халява — она и в облаках халява.

Словом, полет проходил нормально.

За иллюминатором плыли воздушные материки и острова, подсвеченные пламенеющим солнцем. Наверное, на этих материках и островах жили души. Души тех, кого мы любили и кого потеряли. Как жаль, что нельзя вернуть прошлое. Можно повернуть реки вспять, развернуться в боевом марше, вернуться из зоны…

В сорокаградусный морозец, такой, как сейчас за бортом воздушного извозчика, души зеков промерзали до состояния покаянной, тихой печали. И тот, кто не успевал отогреть светло-льдинистую душу свою, падал в снег для смиренного уходя на небесный материк. Или остров.

Мне нравится прилетать в незнакомые города ночью. И лишь по одной причине: ни черта не видно. Только огни, похожие на партизанские костры в лесу прифронтовом. (Жизнь — война, и все мы — на передовой.) Ночь скрывает нечистоты и отбросы человеческого, коммунального быта. Ночью больше романтики и шансов остаться живым.

Нашу представительную группу во главе с академиком Акимовым встречали у трапа. С хлебом и солью. И с такими улыбками, будто мы были представителями правительства, от мнения которых зависела судьба зловонного химкомбината им. Эрнста Тельмана, отравляющего своим ударным производством среду обитания крыс и людей. Именно они, звери и люди, — единственные, кто мог существовать на енисейских прекрасных (в прошлом) берегах.

— Димыч! Дымок! Черт седой! Наконец-то соизволил матушку Сибирь поглядеть! — С такими словами помпезный старик — видимо, тоже академик накинулся на нашего, притомленного полетом дедка и принялся душить, как медведь козу.

Пока ученые-лирики разбирались в своих чувствах, витая в облаках долгожданной встречи, все остальные участники сцены надежно стояли на долготе 57о 16 (параметры условные). И были банальными и пошлыми прагматиками, умеющими считать только миллионы. В конвертируемой валюте. Исключая, разумеется, нас с Котэ (Нодари). Мы считаем в рублях. Деревянный рубль — самая крепкая валюта в мире. Если ею бить по голове, как поленом. Надеюсь, я понятен для тех, кто живет на одну зарплату или пенсию.

Между тем события разворачивались в русле благоприятном. Для нас, представителей-посредников от «Форпост-банка».

Ко мне приблизились три симпатичных сибирских волкодава, способных в мгновение ока перегрызть горло зазевавшему «тигру».

— Гунченко? — поинтересовались, точно спросили пароль.

Кострома, хотел ответить я, да вовремя понял, что шутка-пароль будет неуместна. Какие могут быть шутки в смертельной игре на выживание? Я лишь кивнул, мол, да, я тот самый, кого вы, господа, хотите видеть. Рядом с академиком. И мне поверили. Вероятно, на мусало, то есть лицо, я был честным малым.

Крепкие рукопожатия — как залог будущей совместной работы, и все мы, лирики и физики, направляемся к автомобилям.

— Как там генерал? — спросил тот, кто назвался Марковым; судя по комплекции и поведению, он являлся руководителем СС (службы секьюрити).

— В боевой готовности, — ответил я, имея в виду, конечно, генерала Матешко, хотя прекрасно понимал, о ком идет речь.

Моим ответом все присутствующие остались довольны: генерал в отставке (Колобок) взведен, как курок, а это значит, Договор находится под бдительной опекой.

Загрузившись в импортные колымаги, мы стартовали со скоростью баллистических ракет. Вперед-вперед. К цели, скрытой ночным мраком. А, как известно, наша цель была коммунистический городок Красный-66.

Кортеж мчался по скоростной трассе, и свет фар выбивал из тьмы плотную стену деревьев, и где-то там, за ними, угадывались горы — огромные, мощные животные, уснувшие на ночь.

Мы с Котэ (Нодари) чувствовали себя хозяевами положения. Очевидно, этот Гунченко (царство ему Небесное!) был заместителем по оперативной работе генерала в отставке; отношение к нему, то есть ко мне, со стороны сопровождающих лиц было самое доброжелательное. И даже подобострастное. Если бы Марков и K° знали, кого транспортируют на сверхсекретный объект!.. Думаю, все бы застрелились сразу. От собственного ротозейства. Разгильдяи позабыли великий завет Феликса Эдмундовича: бди!

Через час наше путешествие по невидимому таежному краю заканчивалось. Нарушая вековую тишину и сон жителей, кортеж въехал на площадь городка Красный-66. Встречал нас Владимир Ильич Ленин. В бронзе. На высоком гранитном постаменте. Приветствовал поднятой дланью. И действительно, кто первым мог нас встретить в этой глухой местности? Только Ильич. Который живее всех живых!

Я выказал удивление столь бессмертным произведением искусства среди «зеленого моря тайги». На что Марков махнул рукой в тьму ночную и сообщил интересную информацию: там, за отрогом, знаменитое село Шушенское, где будущий вождь всего мирового пролетариата куковал в ссылке с женой Наденькой и собачкой Жучкой. Они любили охотиться на зайцев. Вождь и Жучка. Отстреливали косых партиями. Для всего шушенского населения. Бродит легенда, что до сих пор можно встретить старожила этих мест в ленинском заячьем треухе. Так что народ не спешит расставаться с проклятым прошлым и ломать памятники, как того требуют последние директивы из Центра.

Выбравшись из лимузина, я задохнулся от насыщенного кислородом, свежего воздуха близкой тайги. Такой чистый воздух мог быть только в раю. Или в лечебной барокамере. Странно, но признаки химического производства, навсегда парализирующего все живое, отсутствовали. Видимо, Красный-66 являлся курортной зоной для химиков и прочего таежного люда, этакий типичный жилой массив для доверчивых иноземных журналистов. Праздничная вывеска для дураков. Что, впрочем, гадать? Завтра, при дневном свете, разберемся, куда леший нас завел.

Дружным коллективом мы направлялись к двухэтажному деревянному зданию. Это была гостиница «Мир». По словам Маркова, наше временное пристанище. До утра. А что утром, поинтересовался я. «Под крылом самолета о чем-то поет…» — многозначительно напел главный секьюрити и уточнил, что полет, правда, будет на вертолете, самом удобном здесь транспорте. Батюшки, ахнул я, выдюжит ли академик такие нечеловеческие нагрузки? А мы его, как ляльку в люльке, успокоили меня. Я нашел взглядом нашего Акимова, он был увлечен беседой со своим коллегой и абсолютно равнодушен к окружающему его суетливому мирку. Да, с таким чудаком ученым проблем не будет. Во всяком случае, с переброской его бренного тела в пространстве.

Так же без проблем вся наша веселая капелла заселила провинциальный «Мир». Проблемы возникли позже, когда неутомимый Нодари (буду теперь так называть этого беспокойного хазера-поросенка), подружившись с бойцами таежного отряда, принялся выклянчивать у меня бутылку коньяка.

— Зачем, — спросил я, — тебе, Нодарчик, куражиться на ночь глядя? Отдыхай.

— Саш-Леха, в смысле, — зарапортовался мой друг от моего пинка в бок. — Чтобы по душам поговорить, нанюхаться.

— Ох, гляди, рогатик.

— Ты ж меня знаешь, Са-а-Леха, в смысле!..

— Я — Гунченко, — рявкнул я в конце концов. — Для тебя с этой минуты, дорогой мой Нодари. Повтори!

— Г-г-гунченко, — промямлил мой друг. — Ну, дай пузырек с клопами, будь человеком, Гунченко.

Убедившись, что мой товарищ запомнил-таки мое новое имя и фамилию, я отдал предмет первой необходимости для душевных бесед в полночь. С надеждой, что Нодари выдержит проверку боем и выудит из собутыльников хоть какую-нибудь ценную информацию. Что-что, а желудок у него, бойца спецназначения, был как бронежилет.

Когда же мой друг и чмырь удалился выполнять сложную и опасную операцию по осушению бутылки, я плюхнулся на кровать с комковато-зековским матрацем и решил подвести первые итоги.

Все, что происходило, было подозрительно хорошо. Без сучка и задоринки, как любят выражаться руководители силовых структур. Когда операция по освобождению заложников, например, с треском проваливается. По своему опыту я знал: начали за здравие — будут трупы. Быть может, много трупов. Наступит время «Ч» — время собирать трупы. А вернее, души. И, чтобы не превратиться в бездушный предмет, который могут с пренебрежением шваркнуть в окровавленный, слизевой кузов грузовика, следует поразмышлять о генерале Колобке. Он известен своим инквизиторским умишком и, по моему разумению, должен подстраховать ситуацию с КР-2020. Ставки слишком высоки, господа.

Я поднялся на ноги. Погулял по гостиничному номеру, как лунатик. За окном шумели ночные деревья, а за стеной — Нодари с друзьями. В смысле, Котэ… И тут я остановился у стола. На столе лежал «дипломат». Он был моим, но на самом деле не моим. Нодари — Котэ… Александров — Гунченко… Двойные фамилии, двойные имена. Почему бы реквизированному «дипломату» не быть с двойным дном?

И мои шаловливые щипанцы-пальцы заиграли по чужому чемоданчику; так тапир играет на нервах публики: трац-трац-трата-тац! Миллиметр за миллиметром! Сезам, откройся!

Со стороны зрелище было странное: сидит мужик в одних трусах и, кажется, занимается ловлей блох. Допустим, какой-нибудь сексот сидит на пихте и ведет наблюдение, так от увиденного он обязательно чебучнется о нижний сук.

Есть! Нет, это не секретного сотрудника уронили с пихты, а совсем наоборот — это я обнаружил секретку под кожей чемоданчика. Аккуратно вскрыв шов, я извлек из тайника… Мать моя наука!.. Компьютерный диск, похожий на тончайший древесный кругляш с возрастными кольцами.

Проклятие! Сучий научно-технический прогресс. Вся информация в куске железа. Неужели мне нужен хакер? А где его взять?

Я похож на единственного мореплавателя, которого после кораблекрушения прибило к необитаемому острову, где полно золотой гальки, но полностью отсутствуют вода и пища.

Что же делать? Не идти же мне на поиски компьютерной коробки? Да и не хакер я!

Ничего не остается делать, как втиснуть подозрительную дискету в тайник. Что там, в её бороздках? Не игра-стрелялка для саяно-шушенских ученых? Титаническими усилиями (с помощью иголки) я восстановил шов секретки. Мужик в трусах — с иглой в руках… В полночь… В тайге!.. Бр-р-р! Надеюсь, меня никто не ведет?.. Уколов палец и выматерившись, я закончил ювелирную работу. Ненавижу такой дамский труд. Мне бы выйти на тактический простор. Надеюсь, этот простор ждет меня в будущем. Тем более я знаю то, чего не должен был знать. И в этом мое несомненное преимущество.

Как поется в старенькой, бодренькой песенке времен первой реконструкции: «Утро красит нежным цветом… траля-ля, тра-ля-ля! Просыпается с рассветом вся советская страна…»

Советской страны уже нет, а утро по-прежнему красит нежным цветом нашу грубую действительность. Проснувшись, обнаружил храпящего Нодари; вид у него был умиротворенный, точно после выполнения сложного задания в тылу врага. Счастливый бурдюк с коньяком, есть чему завидовать.

Я подошел к окну. Изумрудный свет господствовал в этой героической, таежной местности. Впечатление было такое, что я нахожусь внутри салатовой бутылки. И только где-то там, наверху, пробивалась небесная синь. Пологие горы подпирали заросшими горбами небо. Была б моя воля, взял бы берданку и ушел жить в это природное великолепие. Зачем берданка? Чтобы сбивать шишки. Увы-увы, мечты-мечты…

В дверь услужливо постучали: подъем! Я потукал по Нодари, который брыкался и не просыпался. Я залил несчастную тушку водой из графина, и она завизжала нечеловеческим голосом, поднимая на ноги всю службу безопасности. То есть утро начиналось с хорошего запева, зовущего на боевые и трудовые подвиги:

— Мать-мать!.. Тра-та-тать!

…Автомобильный кортеж подкатил к бетонированному пятачку, где нас ожидал толстобрюхий пятнистый махолет со звездами на борту. Через несколько минут, заглотив нашу разномастную группу, он заболтался над таежными просторами. Академик Акимов спокойно переносил перегрузки — дремал. В отличие от Нодари, выразительно страдающего от воздушной болтанки. Все остальные пассажиры были равнодушны к прекрасной картине мира. Кроме меня. Когда я ещё вырвусь на таежные просторы, когда ещё увижу горы, стоящие на страже миропорядка, когда ещё окажусь так близко от солнечного диска. (Вместе с компьютерным диском.) Конечно, я не только любовался природными красотами, я запоминал местность. На всякий случай. А вдруг мне не понравится там, куда мы летим? Возникнет смертельный мордобой, и я буду вынужден таежными огородами… огородами…

Самый надежный ориентир на такой растительно-гористой местности река. И, к моему удовольствию, внизу запетляла безымянная речушка, видимо, енисейский приток. Такие водные артерии, как учили меня, могут вывести даже в канализацию г. Москвы. Так что, родной Алекс, все находится под контролем. Тьфу-тьфу.

По моим расчетам, вертолет уплыл от цивилизованного берега километров на сто. Пора находить островок для отдыха. И развлечений. Где-то уже должен быть тайгаленд? (Диснейленд в другом месте.)

Я оказался прав относительно таежного секретного поселка. Он находился у подножия мощного горного ущелья, защищенный с трех сторон неприступными для людишек скалами. С четвертой стороны защитой служила бурная дикая речушка. Идеальное место для тайных экспериментов. Более того, когда наша дребезжащая металлическая стрекоза принялась опускаться вниз, на бетонированный лепесточек, я заметил серебристую паутинку и две сторожевые вышки. У реки. Чтобы ни у кого не возникало соблазнов, искушая судьбу, прыгать в природомоечный агрегат?

Все увиденное навевало позитивные мысли. Мы прибыли туда, куда и требовалось. Теперь оставалось выбраться из этой каменисто-водной стихии. Живым. После того, разумеется, как будет выполнено задание родины. Говорю с иронией, но суть именно в этом: если пятая колонна уничтожает мою родину, почему бы мне не уничтожить её, эту пятую колонну? Колонну предателей.

Между тем махолет плюхнулся на бетон. Нас встречали и здесь. Люди в государственных костюмах и при галстуках. Неистребимый дух бюрократизма облачком висел над клерками. Академика Акимова встречали как героя дня. Мы тоже купались в лучах его славы.

К счастью, автомобили отсутствовали как вид, и поэтому мы все первомайской демонстрацией прошли по поселку. Поселок состоял из современных, утепленных жилых домиков, складских помещений и прочих производственных мощностей. Тут, признаюсь, я задал себе сакраментальный вопрос: а где, собственно, само Производство скандального КР-2020? Где это самое Предприятие, в недрах которого работает мыловарня по изготовлению адской смеси? По тому, как мирно вся группа шествовала в сторону скалистой стены, я как-то догадался, что там, в граните, имеет место быть заветная дверца. Сезам-сезам, откройся, черт бы тебя побрал!..

Я снова оказался прав — дверца была, но какая! Бронированные воротца. Подобной калитке не страшны прямые попадания ракет СС-20, способных уничтожить зараз миленькое мещанское предместье Парижа.

Делать, однако, нечего, надо вгрызаться в родной, с розовыми прожилками гранит. Что и происходит. Всем дружным коллективом единомышленников. Свободною толпою мы идем через военизированное КПП. Вооруженные до зубов бойцы лучезарно улыбаются. Все довольны. Кроме меня шкурой чувствую зону, если она даже выглядит так презентабельно.

Углубляясь в окультуренную человеком скалистую породу, я ахаю про себя: сколько же это надо было вбухать еп' кувейтских динаров, чтобы добиться такого дизайна?! Так, наверное, обустроены официальные учреждения на Канарских островах. Но нам-то, варварам, на хрена хрусталь, бронза, яхонт и малахитовые полы? Ох, эта широкая русская душа. Неделями готова калорийную вермишель жрать да пыль в глаза пускать. Чтобы красиво выглядеть. Как памятник покорителям космического пространства.

…Нас ждали. В кабинете директора краснознаменного Предприятия химической промышленности. За длинным столом сидел моложавый — из бывших борцов, если судить по рваным ушам, — человек. За его спиной, на стене, пестрела увеличенная многократно Периодическая система элементов Д.И.Менделеева с портретом её осноположника. Бог химнауки был бородат, как Карл Маркс, и с печальной отрешенностью смотрел в наше настоящее: мол, все понимаю, но какая может быть, к черту, «Красная ртуть»?

Хозяин кабинета радостно поднялся навстречу академику:

— Дмитрий Дмитрич, уважаемый! Как ждем! Без вас как без рук! Осторожно придушил старика.

— Да уж я уж, — прослезился тот: какое счастье быть ещё нужным отечественным наукам.

Потом пред светлые очи был представлен и я. (Вместе с чемоданчиком.) Любезным руководителем СС Марковым. Он был любезен до тошноты. Мне не нравятся головорезы с детскими улыбками, у меня всегда появляется желание содрать подобные ухмылки вместе с кожей.

— Очень приятно, господин Гунченко, — пожал мне руку директор. И представился: — Колесник Борис Семенович, прошу любить и жаловать. Рад вас видеть. Как там Москва-матушка, ещё не провалилась в тартарары?

— Гуляет матушка, — пожал я плечами.

— Вот-вот, — хлопнул ладонью по столу хозяин кабинета. — А мы трудимся. Какие будут предложения, товарищи?

Предложение было одно: ознакомиться с производством загадочного вещества КР-2020. Началась легкая суета — академика Акимова взяли под руки его же коллеги, и все они удалились усовершенствовать новый, незнакомый Д.И.Менделееву элемент. Что делать, наука не стоит на одном месте, это правда. И тем не менее мне показалось, что я слышу стук костей в северной Пальмире. Это великий ученый переворачивался в своем гробу. Впрочем, я ошибался: Колесник Борис Семенович перебирал четки, и они гремели на весь горный массив. Как-то случилось так, что мы остались с ним одни в его же кабинете.

— Ну-с, чем порадуете, дорогой мой? — улыбнулся он щедрой улыбкой и выразительно взглянул на «дипломат» в моей руке. Я сначала подумал, что он претендует на банановые презервативы, однако после здраво рассудил, зачем такому мелкому расхитителю социалистической собственности резиновые изделия; ему необходим иной предмет. Какой? Бутылку коньяка употребили в час полночный. Остались документы. Их я и передал своему собеседнику. Тот с недоумением пролистал фальшивые документы, набычил голову. — Это что у нас?

— Шутка, — улыбнулся я, Гунченко, и, разодрав шов «дипломата», извлек на свет Божий дискетку.

Директор с трепетом принял эту золотистую пушинку. (Легка, как перышко, да тяжела, как судьба.) И хотел, наверное, перекреститься, да постеснялся моего присутствия. Сдерживая чувства, поинтересовался:

— Тут все, как тогда уговорились?

Когда «тогда», хотел спросить я, но хватило ума только пожать плечами и ответить:

— Конечно.

— Ну и дока Гусь, — восхитился мой собеседник. — Значит, пролез через Боровицкие. Молодец. А я уж думал, брех.

Я молчал. С понимающим видом. И держал паузу, действуя по восточной мудрости: спокойно сиди у порога дома своего — и скоро мимо пронесут труп твоего врага.

Правда, разница была. Во-первых, порог дома моего находился далеко. (Как там, кстати, Емельич, рубит баньку аль гуляет?) И, во-вторых, времена сейчас такие, что никто твоего врага гробить не будет. Так что не дождешься траурной процессии. Мимо дома своего. Все нужно делать самому. Однако ситуация складывалась так, что мне нельзя было делать резких движений. Труп — категория бесперспективная. От дохлого барахла не получишь полезной информации. И поэтому я терпеливо ждал дальнейших событий. «Тигр» по-прежнему находился в засаде.

События последовали незамедлительно. Энергичный директор химпроизводства в горах вызвал некую неприятную личность по фамилии Позднякович. Неприятную по причине собственной нечистоплотности. От него смердило, как от горного козла, прожившего лишних триста лет. (Пусть простит меня это благородное и умное животное; ради красного словца не пожалею… никого.) Ему, не козлу, а исполнительному ханыге был дан приказ перевести всю информацию дискеты на бумагу. Что меня порадовало: бумага не требует никаких интеллектуальных усилий. Упер её, прочитал и все понял.

Я запомнил рожистого, неопрятного Поздняковича. И решил придушить его. При удобном случае.

Затем я повесил на грудь пропуск-бирку, и мы с хозяином Ртутной горы отправились на ознакомительную прогулку. С секретным производством неизвестной доселе научному миру лакокрасочной ханки под кодовым названием КР-2020, отечественная.

В начале движения мой жизнерадостный спутник поинтересовался, скорее в шутку: мы с Нодари остаемся на объекте до победного конца или уже готовы сбежать?

Я, конечно, отвечал вполне серьезно, что до конца. До победного. Хотя, что имелось в виду, я не знал, убей меня Бог.

Кажется, я становился специалистом по изучению ультрасовременных технологий в области науки: азиатский горный мешок был напичкан всевозможной аппаратурой и компьютерными системами. Больше всего меня раздражали видеокамеры, следящие за каждым шагом. Что за привычка: не доверять человеку? Раньше верили словам, теперь верят либо лезвию у собственного живота, либо пушке у виска.

Из объяснений моего компетентного спутника я понял, что интересующий меня объект состоит как бы из нескольких уровней. Первый административный, где мы и находились. Второй — исследовательский. Третий уровень — производственный.

Когда мы приблизились к лифтной шахте, я решил, что опустимся под землю. И ошибся — лифт взмыл вверх. Со скоростью звука. Куда это мы? Хозяин Колесник удовлетворительно ухмыльнулся: как куда? На полигон.

У меня голова кругом пошла, видимо, от быстрого подъема. Что за полигон у облаков? Ничего не понимаю. Ох уж эти ученые с неустойчивой психикой. И нездоровыми фантазиями. Все им хочется из человечества кишки выпустить. От большой любви к этому самому, ими же замордованному человечеству.

Завершив подъем, оказались в ласточкином гнезде, слепленном руками неуемного человека на скалистом выступе. Праздные академики и сопровождающие их лица толпились на смотровой площадке, защищенной от внешнего мира бронированным стеклом. За пультами управления спорилась подготовительная работа. Несомненно, готовилось некое действо. У меня странное свойство: присутствовать при исторических событиях. И катаклизмах.

Я приблизился к толпе зевак и увидел с высоты птичьего полета прекрасную картину. Мать моя природа, только она одна могла позволить себе такую величественную небрежность в создании подобного великолепия.

Обрывистые скалы заковали тайгу в неприступное пространство, создав как бы затерянный мир, куда проникали только птицы и солнце. Светло-изумрудный столп света, отражающийся от сланцевых гор, будто фонтанировал к небесному куполу.

В таком чудном местечке только грубиян от науки мог додуматься использовать откровения природы в своих прагматических целях. Каких? Как я понял по оживленно-напряженной обстановке, что-то чем-то должны были взрывать к такой-то матери!

Была объявлена готовность номер один. Бронированное стекло обзора потемнело — защита глаз от ультрафиолетовых или каких иных излучений? Я уж, грешным делом, решил, что будут рвать атомную чушку. Или нейтронную. Разница, как говорится, не почувствуется. Я, приготовившись к самому худшему, обратил внимание на маленького бородатого живчика, похожего на добродушного лесовичка, который руководил подготовкой к эксперименту. Такое бодрое недоразумение в лесу не заметишь под лопухом. Однако его, Главного конструктора, как подсказал мне быстро обживающийся в новой среде Нодари, слушали беспрекословно. Наверное, он знал какие-то волшебные слова.

Из переговоров и команд, а также упоминаний легендарной матери я сделал вывод, что летательный аппарат уже приближается и его уже пора уничтожать. Через минуту.

Пошел отсчет времени. Наступила предгрозовая, нехорошая тишина. Неужели американцы снова запустили шпион-самолет У-2? Мы, зеваки, устремили встревоженные взоры к туберкулезно темнеющему небосклону. Ой, чегось будет? Сверхъестественная буза? Что на языке народов означает — крупномасштабный скандал, шум.

Шума не было. Пока. Воцарилась безмолвная тишина, точно все мы находились в вакуум-камере. Что было близко к истине.

Затем из-под скалы вырвался ослепительно-салатовый, искаженный, видимо, по цвету из-за темного защитного забрала тончайший луч. Он прочертил обозреваемое нами пространство гигантской биссектрисой. У искрящейся летательной цели, на высоте километров десять (или сто?), луч неожиданно лопнул, и возникло гондонообразное ядовито-гнойное облачко, полностью поглотившее воздушную жертву.

Я решил, что сейчас небо, как орех, расколется от взрыва. Ничего подобного. Тишина. Цель выползла из облачка, как пчелка из медовухи. Вырвалась из неё и… благополучно закувыркалась вниз, как разваливающаяся на ошметки комета.

Раздались скромные аплодисменты. Все перевели дыхание, заговорили и даже закурили, нарушая правила противопожарной безопасности. Однако Главный конструктор и его команда продолжали активную научную деятельность. Из обрывков приказов, бормотания академиков и разговоров молодежи я наконец понял (в общих чертах), что происходит в наших родных каньонах.

Все увиденное и услышанное было похоже на фантастику. И это в стране, распластавшейся в полуголодном обмороке от эффективных демодерьмопреобразований? Странно, не правда ли?

Хотя, как говорится, хочешь жить в мире, вооружайся, как на войну. И наши доблестные ученые головушки в секретных условиях постарались на славу. Создали плазменное оружие!

Да-да, я не оговорился: плазменное оружие. Все то, что мы наблюдали, было экспериментальной пальбой плазменной пушки. По радиоуправляемой мишени, находящейся на высоте десяти, как я угадал, километров. Пальба выдалась удачная. Однако существовала проблема, связанная именно с высотой. Как я понял, плазменный плевок не достигал более высокой цели. И это была головная боль Главного конструктора и его коллег. Суть проблемы заключалась в катализаторе, коим и являлось вещество, именуемое «Красной ртутью».

По моему вульгарному уразумению, КР провоцировала два основных компонента к ускоренной термической реакции. Термореакция происходила в реакторе плазменной пушки, но, наверное, не так активно, как того хотелось заинтересованным лицам. (Не для решения ли этой проблемы был призван алхимик Акимов?)

Через четверть часа опыт снова был повторен. С той разницей, что воздушная цель барражировала на высоте пятнадцати километров над уровнем моря. Плазменный сгусток не достиг её, и цель благополучно проследовала на Москву. Не бомбить ли белокаменную? Вот этого, вероятно, никто не знал, и поэтому у всех были озабоченные лица. Или, быть может, поджимал производственный план? Или генеральские чины из Министерства обороны? Или ещё что-то? Не знаю. Во всем этом я должен был разобраться.

После таких чрезмерных волнений у большинства (и у меня) разыгрался зверский аппетит. Завхоз скалы Ртутной Колесник знал главный закон физических тел: ничто не возникает из ничего и не исчезает бесследно. То бишь от голодного ученого не добьешься никаких результатов; он будет думать о жилистом люля-кебабе, но не о сломе Периодической системы элементов. Последовало веселое, энергичное приглашение к обеденному столу. Все облегченно вздохнули, опасаясь, что за такую хреновую работу по харканью в небо плазмы кормить не будут.

Дружною толпою участники исторических пусков топали за руководством.

— Господа-господа, не пихайтесь!.. А где моя большая ложка?.. Ой, а ты чего такой? Красненькой нюхнул?..

Мне нравились люди, меня окружающие. (Кроме некоторых.) Молодые ученые были свободны, бодры и веселы. В их поведении присутствовал какой-то кураж. Создавалось впечатление, что Предприятие имеет надежное прикрытие. «Крышу», если выражаться романтическим языком зоны. Система охраны объекта, как я успел заметить, была высокопрофессиональна. Чувствовались крепкая выучка и незримое присутствие бдительного ока. Скорее всего, работало ГРУ. Бойцовские качества у военной разведки великолепны, с этим не поспоришь, а вот как морально-нравственные? Грушников натаскивали на беспощадную жестокость к врагу и на беспрекословное выполнение приказа. Каким бы он ни был. Спецназовцы часто действовали, как недоумки в темном переулке, избивающие инвалидного старика. Грушники создавали провокационные ситуации, отстреливая и взрывая журналистов, коммерсантов, олигархов, политиков. Народ доверчивый, конечно, возмущался, взывая к власти, которая должна навести порядок и спасти людей от бандитских группировок. Очень удобно иметь под кремлевской рукой такое полууголовное формирование, способное раскромсать саперными лопатками черепа всем тем, кто не желает жить и процветать в светлом капиталистическом завтра.

И поэтому, зная смертельную хватку ГРУ, я побаивался той легкости, с которой мы проникли в этот природный заповедник. К тому же в этой бытовой истории участвует генерал в отставке Колобок. Этот старый лис и ГРУ — такая гремучая смесь, что куда там «Красной ртути».

Не верю, что боевой генерал оставил ситуацию без контроля. В подобных случаях всегда готовится ловушка для простаков. Точнее, для идиотов. Хотя, с другой стороны, никто не мог и предположить, что идиот таки изыщется на широких просторах родины. И будет идти в окружении новых друзей на торжественный обед. Такого хамства и такой наглости трудно было ожидать, это правда. Я не про прием пищи, а совсем наоборот. Про то, как выжить в экстремальных условиях.

И последнее, что меня смущало. Странное поведение директора Колесника. После того, как я передал ему дискетку. Сверхсекретную. Он тут же (при мне) отдал её шушере Поздняковичу. Якобы для перевода всей информации на бумагу. Что это? Производственная небрежность? Или провокация? Чтобы я поглубже заглотил наживку и не вырвался в студеные воды местной речушки. Впрочем, я же доставил эту компьютерную хрендю. А мог и не доставлять. М-да. Вопросы-вопросы. Быть может, я излишне осторожен. Вот чего не люблю, так это хлипкого равновесия, когда ни войны, ни мира.

Необходимо выдержать паузу, как это делают на МХАТовских подмостках, и затем действовать… Хотя можно опередить противника неожиданным, нестандартным ходом. Каким? Если нет противоборства. Открытого.

Моя душа была смущена, как невеста в брачную ночь, но что делать? Я имею в виду себя, а не девушку перед ложем, устланным розами и пачками презервативов. Что и говорить, у каждого свои проблемы. И их надо решать. Без вреда для личного здоровья.

…Действо, именуемое обедом в честь академика всех народов и времен, проходило в мраморном зале. Мне показалось, что я угодил в ресторан «Арагви» или «Националь». Или «Урожай», что на ВДНХ-ВВЦ. Вот сейчас появятся лабухи в косоворотках и сбацают «Семь-сорок». Несколько тренированных холуев, похожие скорее на убийц, чем на официантов, обслуживали публику. С любезностью гамадрил. Комплексный обед состоял из супа-харчо, жареной медвежатины и компота или легкого сухого вина из солнечной Варны. Первый и последний тост был поднят за здоровье дорогого гостя, алхимика всех алхимиков, академика всех академиков! Гип-гип! Уррра!

Присутствующие с готовностью подняли бокалы с кислой бражкой. Кроме меня, любителя вареной вишни. Не в этом ли была моя первая ошибка? (Шутка.) Не знаю. Во всяком случае, господин Марков почему-то покосился в мою сторону. Подозрительно. Или это Нодари и его новый приятель-земляк Анзор мешали торжеству, курлыкая на своем, родном? Братались с непосредственностью, присущей только их любвеобильной нации.

Мне пришлось толкнуть друга в ребра, поскольку с ответным словом поднялся академик. Стоящий одной ногой в могиле, этот заморыш неожиданно потряс аудиторию очень яркой, блистательной по своей концепции речью.

— Господа! — тонким фальцетом вскрикнул он. — Омерзительная Антанта окружила нашу молодую республику. Республика кровоточит, но они захлебнутся нашей кровью. Мы дадим им достойный отпор! Знайте, янки — болваны, германцы — пивные дауны, французы — трусливые петухи, итальяшки — макаронники!.. Мы создадим оружие нового поколения! Будущее за плазмоидом! Уничтожим гидру империализма в зародыше! Враг не пройдет! Родина или смерть! — И, хватив маломощным кулачком по столу, оратор сел. Пить компот.

В наступившей тишине было слышно, как Фидель Кастро от зависти и досады грызет сахарный тростник вместе со своей революционной бородой на своем же острове Свободы.

Мать моя Родина! Где это мы снова оказались? Мне почудилось, что время, как река, повернуло вспять. И сейчас по мраморным плитам пола застучат мерзлыми сапогами сотрудники ВЧК, чтобы пустить в расход тех, кто не защитил грудью завоевания великого октябрьского переворота.

Иронизирую, хотя с некоторыми положениями речи полусумасшедшего алхимика согласен: Родина в опасности. Однако не Антанта нам угрожает во главе с хитрыми янки, а наша родная пятая колонна, считающая, что эта страна была и будет мировым отстойником и свалкой для всего цивилизованного сообщества.

Господа, хочу сказать я, вы давитесь гамбургерами с химической дохлятиной, ваш оральный секс только через презервативы с фруктово-цветочными добавками, ваши дамы — точно резиновые куклы с Марианскими впадинами, ваши идеалы пусты и безжизненны, как луна, на которую ваши лучшие друзья взобрались исключительно из-за дешевенького тщеславия. Эх, господа-господа, продажные шкуры вы, господа!

Между тем раздались аплодисменты. Поначалу нерешительные, скромные, затем выяснилось, что все — поголовные патриоты и любят родину пламенной любовью. Такой пламенной, что готовы её сжечь дотла. Да?

От восторженной овации академик прослезился и подтвердил, что приложит максимум усилий, чтобы чудо-пушка отхаркивала плазму как можно дальше. До самой до Аризоны. Эти веселые слова были встречены тоже с энтузиазмом. Я уж, грешным делом, решил, что нахожусь в филиале дурдома. Но с научными отклонениями. Однако скоро все успокоились и принялись черпать ложками харчо, жевать старую медвежатину и пить вино.

Наконец я обратил внимание на Анзора. Он был типичным представителем своей артистичной нации. У него были выразительные, чуть навыкате глаза, обширный, с залысинами лоб, внушительный нос и усы, скрывающие относительную молодость.

Чтобы уточнить некоторые интересующие меня детали, я решил повести разговор издалека, но по душам. Мы вспомнили детство, отрочество и счастливую юность лучшего студента МФТИ. Выяснилось, что года два назад в институт прибыла группа людей из новосибирского академгородка, пообещала перспективную работу и златые горы. Горами из драгметалла Анзор не интересовался, а вот работой… И оказался здесь. Работа и вправду на будущее, на двадцать первый век. И замолчал наш собеседник, вероятно, вспомнив о неразглашении государственной тайны.

— А как вы того… без женского полу? — поинтересовался я. Интерес мой был закономерен: вторая половина человечества на объекте отсутствовала, как вредный класс. — Вроде как монахи?

— Ну, ты, Алек-к-к-Леха, даешь, — жизнерадостно заржал Нодари, который был неравнодушен, напомню, к подобным скабрезным темам. — А точно, Анзори, где бабье племя?

Его земляк был спокоен, как евнух: вах, почему как монахи? В Красном-66 в сосновом бору есть кошкин дом. В нем проживают милые, надушенные кошечки. Котов к ним доставляют по воздуху. Вертолетом. Услышав про все это, мой боевой друг необыкновенно возбудился, как весенний кот, и выказал желание трудиться в скалистом заповеднике всю жизнь. Я осадил его нездоровый энтузиазм, наступив на ногу, и поинтересовался: неужели все желают разрядиться таким нехитрым образом?

— Все живые люди, — пожал плечами Анзор и объяснил, что существует строгий график посещения дома терпимости. Каждый вечер десантируется команда из десяти клиентов. На крышу этого, уже для многих родного дома.

Я тотчас же решил про себя задачку: десять умножить на семь — это семьдесят. Плюс-минус несколько импотентов.

— А как охрана? — спросил я впрямую. — Тоже резвится?

— У них три дня, наши — четыре.

— Да тут как на курорте! — восхитился я. — Все для человека. И его нужд.

— А целину пахать легко, дорогой? — спросил, в свою очередь, Анзор. В труднодоступных горах.

— Не, целину пахать нелегко, дорогой, — согласился Нодари. — Давай выпьем! За победу нашего оружия!

— Тсс! — прошипел Анзор. — Мы официально выпускаем кастрюли и сковородки. Для нужд народного хозяйства.

— Понял, — твердо сказал Нодари. — Тогда за кастрюли и сковородки.

— Вот именно с такими сковородками нам только грибы жарить, проговорил я с пренебрежением.

— Это почему же, родной? — обиделся за народнохозяйственную продукцию молодой физик.

Я ответил в иносказательной форме, мол, сковорода не слишком хороша для жарки яичницы.

— Чего-чего? — не поняли друзья-земляки. — Какая яичница? Какая сковорода?

Пришлось вернуться к бытовому языку и выразить недоумение по поводу того, что в первом опыте воздушная цель не сразу была взорвана к такой-то матери, а продолжала полет. И только потом, выскользнув из плазменного облака, как обмылок, закувыркалась вниз.

— Господи, Боже ж ты мой! — схватился за голову физик. И, осмотревшись, заговорщически зашептал: — Все на принципе античастиц! Античастиц! — И подмигнул для вящей убедительности.

Я не понял. И Нодари тоже. Мы сказали, что по физкультурному воспитанию у нас были твердые пятерки, а от физики мы бегали как от чумы.

— Анзор, мы тупые, — сказал мой боевой друг, получивший от меня очередной тык в бок. Для того чтобы активнее участвовал в трудном разговоре.

Наш собеседник горько вздохнул, поняв наконец, что физика и физкультура две большие разницы и что долг перед земляком и его другом (это я) он должен выполнить, нарушив все служебные инструкции.

Когда я выслушал краткую лекцию, изложенную в популярной форме, то понял, что действовать надо незамедлительно. Потому что с такой информацией долго не проживешь. (Шутка. Но и не совсем шутка.)

Я оказался на острие научно-технической мысли, как флаг на рыцарской пике.

Создание плазменного оружия явилось нашим достойным и неожиданным ответом (голь на выдумку хитра) жирной, зарвавшейся, самодовольной Америке, решившей создать вокруг земного шарика защитный космический зонтик. Программа СОИ — Стратегическая Оборонительная Инициатива. Воплощение в жизнь этой программы ставило под контроль янки все околоземное пространство. Любой космический объект производства России ли, Японии ли, Пакистана ли, Кореи ли и прочих обязан был бы получить «добро» на пуск и орбитальную тропинку. Обидно. Обидно было всем.

Необходимы были адекватные меры. Чтобы как следует дать по сопатке СОИ. Создавать схожую программу? Значит, оставить все население без порток. И хлеба. Со с маслом.

И в глубочайшей секретности был создан проект «Незабудка». (Не забуду мать родную!) Этакое принципиально новое оружие возмездия. С оборонительным уклоном.

Плазменное оружие оказалось самым дешевым по затратам (относительно дешевым) и самым эффективным в предполагаемых звездных войнах. Опыты показывали, что, угодив в облако-плазму, космический челнок как бы разъедался от едких античастиц. (Едких — это для красного словца.) То есть происходило структурное, на уровне молекул и атомов, разрушение объекта, который, даже вырвавшись из смертельного облачка, превращался в труху. В прах. В ничто. В ошметки былого величия. Плазмоид — он и над Аризоной плазмоид.

Впрочем, практическая работа отличается от опытов, как быль от сказки. Проблем выше крыши. И ещё выше.

«Красная ртуть», выступающая в качестве термореактивного катализатора, не обладала пока оптимальными своими свойствами. Поэтому дальнобойность плазменной пушки была минимальна. Кстати, в этом мы сами убедились. Хотя, по мне, какая разница, с какого расстояния тебя будут превращать в пыльные космические частицы?

Тут я, помню, поинтересовался: КР-2020 можно использовать только в качестве катализатора или ещё как? Анзор спросил: не агенты ли мы ЦРУ? Нодари ответил, что агенты. Тогда наш новый друг сказал, что хотя это не в его компетенции, но, наверное, с помощью универсального вещества создается топливо для ракет нового поколения. А может, бомбы. Тоже нового поколения.

Что и говорить, информация была веселенькая. И наводила на бодрые размышления: что делать и кто виноват? И — бежать сразу? Или подождать?

Конечно, возникает закономерный вопрос: как мы посмели вести подобные сверхсекретные разговоры на глазах общественности? А также руководителей этой общественности? Объяснение простое: прячь любимую вещичку на видном месте, никто её не найдет. По этому принципу действовали и мы — в гуле прибоя мраморного зала можно было ботать о чем угодно.

Но пустые разговоры требовали документального подтверждения. Крик (разговор) — он всегда крик. Не более того. Если мы вернемся в столицу молодой республики лишь с этими побасенками… М-да, о грустном не хотелось думать. От огорчения генерал Матешко пустит муху-пулю себе в рот, и его будут судить (посмертно) за растрату казенного имущества. Нехорошо. Нехорошо так поступать с друзьями. И поэтому я принял решение вскрыть ситуацию, как хирург вскрывает безнадежного пациента с раковым тюльпаном в брюшине.

Было два варианта действия. Осторожный и решительный. Можно было тихонько умыкнуть распечатку с дискеты у Поздняковича и линять вместе с ней в таежные дебри, а можно было вырвать дискету из зубов директора Колесника, а также план всего Объекта, включая подробную систему охраны оного, и пробиваться с боем на тактический простор все той же тайги.

Как говорится, выбор необыкновенно богат: виселица или гильотина.

Я подумал и выбрал гильотину. Для себя. А для беспечного Нодари (Котэ) — виселицу. Чтобы мой друг продлил себе удовольствие пожить поболее, бултыхаясь в пеньковой веревке.

Человек предполагает, а Творец, как известно, делает все по-своему. Пока я с руководством Ртутной горы и академиками посещал ультраспецхиммедцентр, находящийся у самого земного ядрышка, Нодари, действуя по первому варианту, вытянул нужную нам ксивоту из кабинета Поздняковича. Я же аккуратно потемнил хозяина это кабинета. Навсегда. Незаметным для окружающих отработанным тыком в сонную артерию. Счастливчик, удивленно хныкнув, без проблем перешел из мира бренного в мир теней. Такому уходу можно было лишь позавидовать. А все решили, что это беда, несчастный случай, сердце, и познавательная экскурсия была, к сожалению, скомкана.

…На поверхности планеты меня ждали интересные события. И Нодари с документами. Которые были чем угодно, только не тем, что нужно. Мне. Спрашивается, зачем я взял лишний грех на душу? Об этом я и спросил боевого товарища, подозревая его в недобросовестности. Он, понятно, обиделся:

— Саня, в смысле Леха, ты что? Я там все прорыл, как хорек в гнезде, вах!

— Плохо рыл, — задумался я. — Что будем делать?

— А не пора ли нам… из этого гнезда? — спросил Нодари.

— А что такое? — удивился я.

— Молва, что из Москвы гонцы…

— Что-о-о?

— Ну да!

— Чья весточка?

— Точно, Саня, в смысле Леха… Свои люди…

Я не выдержал и, цапнув приятеля за шиворот, заорал, чтобы он наконец запомнил мое новое имя и признался, кто дает сигнал об опасности, что за свои ещё люди? В таком законспирированном местечке? Вырвавшись, Нодари назвал-таки меня Лехой и задал вопрос: кто может быть своим в такой дыре? Конечно же, земляки. Я подивился: что за землячество во глубине сибирских руд? Нодари напомнил мне о бутылке коньяка, которая делает всех земляками. После распития оной.

Как я понял, проболтался один из телохранителей директора Ртутной горы. Если, разумеется, это не фальшивый звук. Боюсь, что сработала секретная мина под нашими ногами. На заминированном поле жизни нельзя зевать. Итог такого ротозейства — смерть. Крест на судьбе. Более того, вертолет со столичными неожиданными гостями уже полчаса как болтался над тайгой. Следовательно, у нас с Нодари оставались другие полчаса. До часа «Ч». Когда мина, на которую мы наступили, лопнет с жизнерадостным треском: трац-трац! Тра-та-тац! И шансы наши отпрыгнуть от осколков самые минимальные, как процентные ставки сберегательного банка РФ. Их нет, этих шансов. Кроме одного. Ежели мы его используем, то обещаю сутки пить шампанское и закусывать исключительно еловыми шишками.

Однажды в другой жизни, когда телевизионный приемник не вызывал у меня приступов тошноты, я наткнулся на популярную передачу о животных. И мне запомнилась такая поучительная картинка из жизни зверей и людей. Джунгли, на каком-то баобабе в лианах прячется двуногая тварь с допотопным, кремневым ружьем. И появляется из зарослей великолепная, яркая тигровая кошка, молодая, беспечная и глупая. Она не замечает подлой гориллы с громом в руках — плюхается в траву, переворачивается, умывается, этакое чудное явление живой природы. Но образине на лианах нужна шкура. А, как известно, сдирать шкуру рекомендуется с мертвых. Мертвые сраму не имут.

К чему это я? К тому, что «тигр» всегда должен помнить о существовании двуногих тварей, готовых при удобном случае содрать с него шкуру. Иногда живьем.

И поэтому я действовал предельно осторожно. Лишний свинец в организме вреден для здоровья.

Однако, кажется, ничего не изменилось в высоких сферах пещерных шхер. Была лишь мелкая суета по причине безвременной кончины неудачника Поздняковича.

Все-таки меня удивляла некая беспечность противника. Его уверенность, граничащая с преступной халатностью. В чем тут дело? Странно и подозрительно. К сожалению, времени на решение этой задачки уже не оставалось.

…Хозяин химплазмкомбината был занят — матерился по телефону, как красный директор:

— Я говорю: еп' твою мать, ореховый! Что значит нет! Должен быть! Жестом руки пригласил сесть. — Да хоть откуда! Из Москвы, из пизды! Все, я сказал! У меня люди! — Бросил трубку. — Бардак! Даже здесь.

— Что такое? — поинтересовался я. — Какие проблемы?

— Гроб нужен. Хороший, удобный, из ореха. — Закачался в кресле. Плохо мы относимся к покойникам, без уважения.

— К живым ещё хуже, — вздохнул я.

— А что такое? Надеюсь, вам, братцы, гробы не нужны. Пока, — пошутил. Как бы. — Для полного счастья.

Я улыбнулся и сказал, что нам нужно. Для счастья. И слова свои подтвердил — «Стечкиным». К моему удивлению, реакция собеседника была неадекватна ситуации. Он расхохотался:

— Ха-ха! Казачки засланные? Ну и дураки вы, ребята!

— Я его сейчас хрустну! — первым не выдержал Нодари. — Через колено!

— А я тебя, ха-ха, — укатывался директор. Мне показалось, что он спятил. Или я чего-то не понимал? — Эх, Гунченко-Гунченко, или как тебя там? Прорвались сюда хорошо, да звоночек контрольный не пустили в столицу. Зря, господа! На кого наехали, мудачье! — Покачал головой. — Но уважаю. За бесстрашие! И наглость! Резкие-резкие вы, хлопцы, но, увы!.. — Хлопнул в ладоши, как фокусник. Из потайных ниш выпали спецбойцы-автоматчики, похожие на монстров из кошмарного сна.

Кажется, мы влипли. Я и Котэ-Кото (буду только так называть своего боевого товарища. До последнего, смертного часа, который близок.) Влипли по самые уши. В ртутное дерьмо.

Этого следовало ожидать. Коли парадом командовал генерал Матешко. Мудаки мы, но ещё более он, не способный просчитать партию на несколько ходов вперед. А что ему пешки? Можно ими и пожертвовать. Во имя общей победы. Победы? Вызверился я на далекого друга от собственного бессилия. Во всем виноват я. И только я. Лох от рождения. Ведь чувствовал опасность, испытывая недоумение от той легкости, с которой мы проникли на ультрасекретный объект. Нас сюда просто допустили. И все показали. Для повышения общеобразовательного уровня. Чтобы затем пинками и прикладами загнать в скалистый мешок с бронированной дверью. Что радовало. Я имею в виду, что ножи гильотины только зависли у самых наших нежных шейных позвонков. Значит, мы ещё были нужны обществу. Живыми. Зачем? Чтобы узнать, кто мы и откуда? Следовательно, будут бить. Больно.

Я предупредил Котэ, что его ждут трудные времена и чтобы он молчал изо всех сил. Мой друг отвечал, что здоровье прежде всего и он признается в самом страшном своем грехе: однажды в восьмом классе соблазнил учительницу химии. На горелках и колбах. Во время опыта с серной кислотой.

Словом, с шутками и прибаутками мы обсудили наше веселенькое положение. Шкурой я чувствовал, как взведены курки плазменной пушки. Да, от её перламутрового плевка нет спасения. Это есть факт. Печальный. Для нас с Кото. Мы превратимся в ничто.

И никто не узнает, где могилка моя. И Котэ тоже. Обидно уйти в вечность, не наследив как следует на планете.

Да, положение наше было всем на зависть. Находясь в каменном мешке, мы были в полной безопасности от, например, атомных взрывов, тропических смерчей и шаровых молний. Правда, хотелось большего — человеческого общения. С теми, кто отвечал за спусковой механизм гильотины. Чтобы поговорить по душам. Напоследок. В таких душещипательных беседах всегда появляется шанс избежать печальной участи лишиться органа, предназначенного для приема пищи. Это я про голову. Свою. Во всяком случае, мыслительных процессов в ней что-то не наблюдалось давно. Иначе бы я вместе с ней находился в другом месте, более комфортабельном.

Снова у нас с Котэ был трудный выбор: или ждать, или прогрызать в мраморной породе туннель на свободу. Ждать — хуже некуда, поэтому мы решили грызть. Работа закипела — за четверть часа мы выцарапали четыре кварцевые крупинки из стены. Лет так через сто мы сей труд завершили бы, да нам помешали.

Почетный караул взял на плечо, и мы были вынуждены следовать туда, где нас ждали. Столичные гости. Спецбойцы же выполняли задание халатно — тыкали дуло автоматов под ребра и следили за каждым движением и пуком, подлецы. Чувствовались выучка и отцовская рука папы Колобка. С такой тщательной опекой перспективы у нас с Кото были самые радужные, это правда.

Наше появление в уже порядком осточертевшем мне кабинете господина Колесника не осталось незамеченным. Даже наоборот. Все взоры устремились в сторону скромных героев. Наступила мертвая тишина. По многим причинам. Во-первых, все происходящее напоминало спектакль провинциальной труппы; во-вторых, некоторые актеры были друг другу знакомы, но не знали мизансцены и режиссерской сверхзадачи; и, в-третьих, кто-то на подмостках жизни был лишним. Если все это перевести на банальный, бытовой язык, то первым, кого я имел честь увидеть за директорским столом, был… Бревново. Да-да, тот самый. Бывший генерал мусорских подразделений. Бывший зек. А ныне представитель коммерческой империи «Форпост-банка». Что и говорить, приятная во всех отношениях встреча двух мужиков, юрсы которых лет пяток были рядышком. Юрсы, напомню, — это нары в бараке. Было отчего растеряться. Нам, двум вечным зекам. Режиссер спектакля все предугадал да и свел в свете прожекторов кровных братьев.

Не люблю я вспоминать прошлое, но необходимо, чтобы понять последующее развитие событий. Однажды бедовый фуфлыжник решил вернуть долг и — глухой ночкой придушил моего соседа. Придушил бы. Я был разбужен в неурочный час. После трудового дня. Сопением подленького мясника. И поэтому очень рассердился. Что-что, а будить среди ночи, занимаясь дешевым душегубством? Это уже было слишком. Через несколько секунд окровавленный штеп уползал из жизни. А бывший генерал, отдышавшись, буркнул: спасибо. На что я ответил: пожалуйста. И мы продолжали жить. Каждый в своем сне.

И вот неожиданная встреча наяву. В условиях, приближенных к боевым. За столом находились ещё двое: сам хозяин горы Ртутной и второй столичный гость, похожий на педераста с крашеными баками.

За нашими с Котэ спинами держали пост два бойца с пистолетами-пулеметами «Беретта» итальянского производства. Эти пукалки очень удобны в условиях ближнего боя. Они обеспечивают стрелку быструю засечку цели и очень высокую вероятность её поражения.

Так что интуиция мне подсказывала, что роковая развязка близка. Где Уильям наш Шекспир или Федор свет Михайлович? Где лауреаты современной литературной премии имени Букера-энд-золупера? Чтобы высоким штилем осветить трагический финал. Увы, великие были далече. Надежда оставалась только на самого себя, краснобая.

Пока я готовился к самому худшему, господин Колесник с радостью изложил суть проблемы. Она заключалась в том, что «казачки», от наглости которых берет оторопь, вторглись на секретную территорию объекта, и все бы им сошло с рук, да вышла промашка — о контрольном звоночке знал лишь настоящий Гунченко. Отсюда естественные вопросы: где он? Кто мы такие? И чем интересуемся?

Вопросов было много. Я не люблю, когда вопросы задают нервным, повышенным тоном и когда в ребра упираются автоматные стволы. Они отвлекают, стволы.

— Где Гунченко? — повторил вопрос хозяин Ртутной горы; наверное, его в детстве уронили с самолета.

— Я, — ответил я.

— Что?

— Я — Гунченко.

— Что-о-о?!

— Он может подтвердить, — кивнул на своего товарища.

— Да, Гунченко, — крякнул тот. — Вылитый. Весь в папу. И маму. Бля' бу!

— Да они из нас идиотов, еп'род! — рявкнул господин Колесник. — Кто такие? Я из вас!.. — И захлебнулся от возмущения.

Я понял, что время шутить прошло и надо отвечать на поставленные вопросы. Я хотел признаться, что мы являемся сотрудниками ЦРУ, да не успел. Молчаливый и угрюмый генерал-зек ударил ладонью по столу и поинтересовался, с каким оружием явились «казачки» сюда, в эту гористую местность. Господин Колесник зазвенел ключиками, открывая маленький, уютный сейф. Вытащил из его бронированного нутра моего «Стечкина». Бревново с брезгливостью принял шпалер. Проверил обойму. Затем грузно поднялся… Никто из присутствующих не понимал его намерений. Даже я. Хотя крашеный подлипала взвизгнул вполне определенно:

— Отшмали яйца! — Не уточняя, кстати, кому именно. Не был ли он мазохистом или там эксгибиционистом?

Между тем «братишка» тяжелой поступью командора приближался к нам. Пистолет (мой) в его руках был весомым аргументом в успешном продолжении душевной беседы. Наши взгляды встретились, как два товарняка, груженные зековским лесом, на перегоне станции Зима. Бой колес на стыках — боль сердец…

— Ну-с, чувырло, — проговорил бывший мужик, тыкая монокль ствола в лоб Котэ. — Считаю до трех! Раз! Два!..

Три! Выстрелы прогремели, как гром, прошу прощения, среди ясного неба. Но только не для меня. Четыре! Я уже рвал «Беретты» из рук потемненных неожиданными пулями спецбойцов. Пять! Пистолет-пулемет — Кото, стоящему памятником. Шесть! Съем предохранителя. Семь! Палец на спусковом крючке. Восемь! Две цели, обмершие навсегда. Девять! Пуск — девятимиллиметровые, надежные патроны «Парабеллум» прошили телесную плоть врагов. Десять! К сейфу — документы прежде всего. Одиннадцать! Кровный брат бросает мне «Стечкина» и показывает, чтобы я ему прострелил предплечье! Двенадцать! Я это делаю. Тринадцать! Я выталкиваю из кабинета Котэ-памятник и, вспоминая мать-перемать, требую от него более активных действий.

— Ё-мое! — перекрестился оживающий памятник Дружбе народов. — Вот это еп' феерия!

— Работать, дурак! — заорал я.

И вовремя: впереди труднодоступными мишенями замелькали монстры во плоти. Единственным нашим преимуществом перед ними были внезапность и натиск. И плотный огонь на поражение.

Я и Котэ родились в бронежилетах. Мы успели вырваться из мраморного капкана горы Ртутной. Спецохрана не была готова к внутреннему бою и отступала с беспорядочной пальбой. Отбив ещё одну «Беретту», я работал с двух рук. Кото держал тыл, помогая себе дикими воплями. Казалось, что именно от этих воплей разбегаются наши враги, солдаты удачи.

В яростном движении мы раскромсали КПП — ничего нет страшнее пятой колонны. И вышли на тактический простор мирного послеполуденного поселка.

К счастью, ученый люд то ли был занят научными проблемами, то ли отдыхал и отсутствовал как таковой на местности. Декоративные вышки безмолвствовали, и мы без проблем, победно отступили к бетонному пятачку, где сидела механическая стрекоза. Это был легкий, прогулочный вертолет. На четыре места. Видимо, на нем прибыла уважаемая столичная комиссия.

Навигатор беспечно дремал в кабинке, пронизанной теплыми лучами; нежился, будто в цветочной пыльце. Я прервал прием полезных для организма солнечных ванн. И райское наслаждение.

— А? Что? Чего? — встрепенулся молоденький пилот. — Вы кто?

Мы, выразительно бряцая оружием, ответили сразу на все его вопросы. На языке трудящихся масс. И были поняты с полуслова — махолет задребезжал, как трамвай на повороте. Затем мы закачались, точно в люльке «Чертова колеса» в ЦПКиО. И солнце качнулось, и небо, и родная планета… На удивление, все пока было хорошо. Подозрительно хорошо. Нас даже не преследовали. И это обстоятельство мешало мне радоваться; радовался за двоих Котэ-Кото:

— Ха-ха! Летим! Летим! Леха! В смысле, Саня! Мы их сделали! Зачуханили!..

— А разрешение на полет?.. — Слабый голос пилота терялся в шуме мотора и воплях восторженного пассажира.

— Какое разрешение, командир! — продолжал орать Котэ. — Жми на газ!..

— Так это…

Вертолетчик недоговорил — излучина гористой речушки бликнула невероятно ослепительным светом. И гигантский электрический разряд пробил летучую машину. И нас в ней. Мне показалось, что я засветился, как лампочка Ильича в глухой российской глубинке.

Вертолет сбился с воздушного потока — мотор зачах; и мы закружились, как фанера на порывистом ветру.

— Еп' твою мать, командир! Что это такое? — завопил благим матом не сдержанный в чувствах Котэ.

— Так это… поле защитное!.. Я ж говорю!..

И снова резкий, зигзагообразный разряд пронзил наш несчастный махолет. И нас в нем. Чувствовалась крепкая рука руководителя охранного производства. Марков, я про него забыл. А он про меня нет. И теперь тискал рубильник электронной системы защиты туда-сюда, туда-сюда, гнида пещерно-ртутная.

Между тем вертолет успешно разваливался, как союз нерушимый республик свободных. Впрочем, нам ещё везло. Распад происходил над бурно кипящей речушкой. Не Волга-матушка, но тоже водная гладь. И у нас был шанс.

Я цапнул за руку Кото, ором утверждающего, что он не летает и не плавает, и вывалился с ним в прозрачную и свободную синеву небес.

Я сразу понял, что человек — не птица. Двадцатипятиметровую высоту мы с Котэ-Кото просвистели со скоростью мешка с удобрением, сваленного с борта сельхозного аэроплана — опрыскивателя полей, лугов и рек.

Водная стихия приняла нас жестко, будто мы сели на жесть. Потом провалились в странное, водное небытие — светлое, немое и прохладное. Удобный путь для ухода в мир иной. Из грязного, шумного, мерзкого мира суши.

К сожалению, у нас с Котэ оставались на земной тверди кое-какие дела. Делишки. Пришлось пробиваться через Н2О к спасительному солнечному кругу. На поверхности нас ожидали буруны, пороги и проблемы — нас кружило, как щепки в талой воде. Одно радовало, что кипящий поток утаскивает нас от горы Ртутной со сторожевыми вышками, между которыми, должно быть, пульсировала плазменная лента смерти. Еще я успел заметить горящие обломки механической стрекозы на скалистом склоне. Надеюсь, навигатору удалось избежать печальной участи. Как и нам. Тут я обратил внимание на своего боевого друга. Он почему-то больше не вопил, а был безучастен к своей судьбе. Вероятно, по причине полуутопленного состояния?

Да, необходимо было выбираться на брег местного Терека. Это оказалось делом архисложным. Только с третьей попытки мы прибились к валунам. С трудом затащил я Котэ на камни. Осмотрел его. И понял, что легкая наша прогулка по чужому краю закончилась. Начинался путь домой. А он, как известно, самый трудный.

Наверное, в прошлой жизни я был лошадью. Мерином. А мой друг Кото жокеем. Почему я так считаю? Причина проста: Котэ больно хлопнулся о реку и отбил, естественно, все свои нижние конечности. Вот что значит жить в свое удовольствие: пить, курить и не следить за своим телом. К счастью, переломов не наблюдалось, но передвигаться мог только я. На своих двоих. И поэтому пришлось мне вспомнить детство и веселые игры. Кото сразу принял условия игры — забрался на мою холку и принялся понукать. Чтобы я бодрее скакал через таежный валежник. В западном направлении. Где угадывалась цивилизация.

С высоты птичьего полета тайга куда привлекательнее, чем когда ты букашкой проползаешь в её дебрях, где не ступала нога человека и лапа зверя. Единственное, что меня поддерживало в движении по неизведанному краю, так это мощное кислородно-энергетическое поле, исходящее от деревьев. Что может быть прекраснее свободы? И если умирать, то стоя. Как это делают деревья.

Правда, скоро лошадка притомилась. Я, свалив живой груз на теплой полянке, упал у своей сосны. Предвечернее солнце казалось искусственным, парафиновым.

— Да, — задумчиво промычал Котэ. — Если бы девка знала, трусы бы не снимала.

— Расслабься и получай удовольствие, — посоветовал я. — Когда ещё выпадет такая зеленая конференция, — и показал рукой окрест. — Красота!..

— Вот бы ещё из этой красоты!.. — вздохнул Кото. — Как мы сюда вмазались? Не, больше я в такие игры и полеты… И я ещё живу, вах!

Пока мой товарищ переживал по поводу прошлых приключений, я извлек из-под рубахи документы, добытые из директорского сейфа-шнифера. В мокрых, слипшихся страницах обнаружил несколько дискет. Уложив их для просушки на пенечек, я попытался узнать тайну горы Ртутной. Бумага расползалась в руках, но кое-какие крупицы правды я обнаружил.

Существовал сверхсекретный Договор о поставках КР-2020 в одну из стран Ближнего Востока. Для создания оборонительного рубежа от, цитирую, «империалистического вторжения на святые земли Аллаха». Кураторами от правительства РФ были два государственных человечка под кодовыми буквами К. и Л. Посредниками сделки — «Форпост-Банк» и скандинавская фирма с аббревиатурой «ЛЛД» и ещё какое-то неудобоваримое название, типа: Трейшн-корпорейшн-хрейшн-нейшн-сейшн-фейшн-фак' ю.

Ну-ну, покачал я головой, комкая в мячик размокшую вконец бумагу, хорошо устроились, господа-чиновники от буквы «А» до «Я». Все хапать — вот ваш девиз. И продавать. Оптом и в розницу. Ну-ну, хапайте-хапайте ртом и жопой. Все равно или подавитесь, или стухнете от запора. Или я вас пристрелю, когда в том будет нужна народных масс.

Я отшвырнул бумажный мячик, и он заскакал по полянке, вызывая странные ассоциации у Котэ:

— Эх, тут зайцы есть?.. Или барашки?

Я поднял голову к небу. В небе появился неприятный, опасный звук, тревожащий душу.

— Боюсь, родной, здесь одни волки.

— Волки? Где? — не понял Кото.

— А-а-а, летят…

— Ёть, к нам, что ли?

— А к кому еще, дорогой? — удивился я.

Да, господин Марков не оставил оригинальной мысли намотать наши кишки на вертолетные ножи. Я-то надеялся, что мы успеем покинуть смертельную зону. Увы, вероятно, я плох в роли скакового рысака.

Что же делать? Мы плюхнулись под сосновые лапы и принялись вести наблюдение за летательным аппаратом. Это была серьезная машина — военный МИ-24 с пушками для поражения танковых целей. Против МИ у нас был «Стечкин». («Беретты» остались ржаветь на речном дне.) Так что силы наши были в принципе равны: лучше твердо лежать на земле, чем болтаться в воздушной проруби.

Что меня смущало, так это целенаправленность движения дребезжавшего монстра. Он кругами ходил в районе нашего обитания, сужая радиус полета. Было такое впечатление, что какие-то ультрафиолетовые лучи пронизывают таежную защиту и указывают преследователям живые организмы, похожие на человеческие. Видимо, так оно и было. Потому что вертолет, взмыв на удобную высоту, выпустил из брюха отряд бойцов из десяти человек. И через несколько секунд над тайгой зацвели парашютные купола. Зрелище было приятным для глаза. Я хотел полюбоваться, да Котэ заныл — хочу, мол, кататься. Пришлось ублажать бурдючного друга. Взвалив его на холку, я ходко потрусил по мягкому прелому настилу. Куда? Этого не знал никто. Даже я. Прихватив, между прочим, с пенечка дискеты — самое страшное оружие современности. Особенно для нашей родной, вороватой пятой колонны.

«Тигр» (я) вышел на охоту. Старый же, облезлый, битый сородич мой (Котэ) остался в удобной берлоге косолапого. Правда, вонь там была!.. Мой друг заартачился было, мол, он только французские запахи уважает, однако я затолкал его в медвежье логово, предупредив, что лучше час в безопасном для здоровья говне, чем всю оставшуюся жизнь под искусственным венком. На могиле.

Чтобы подбодрить товарища, я отдал «Стечкина». И дискеты. Котэ шумно вздохнул, взглянул больными глазами, попросил:

— Саня, ты возвращайся, пожалуйства.

— Вернусь, — пообещал я. — Живым или мертвым.

— Лучше живым, кацо.

— Постараюсь, кацо.

Таким образом, руки мои были полностью свободны — и «тигр» отправился на охоту.

Как позже выяснилось, тигроловы были экипированы, как пришельцы из космоса. Помимо убойного оружия они пользовались системой, как я и предполагал, поиска тепловых организмов. Что-то из области фантастики. И поэтому уверенно двигались в правильном направлении.

Я понял, что спасение «тигра» (и «медведя») в одном. В непредсказуемом прыжке. «Тигра», разумеется.

Наверное, мне повезло. Первый тигролов был беспечен, как влюбленный на аллее парка. Он игнорировал сигнал о присутствии живого тела на высоте шести метров, решив, что это, очевидно, белочка собирает орешки. Остановившись у моего дерева, засобирался облегчиться. Чем оскорбил меня до глубины души. Удар «лапы» перебил шейные позвонки несчастного, который так и не успел доставить себе маленькую радость.

Осмотрев жертву собственной беспечности, я обнаружил пистолет-пулемет «Бизон», удобный именно в таких полевых условиях своей легкостью и компактностью, набор ножей «Бобер-1» и электронную игрушку со светлячками на маленьком экране. Светлячки изумрудного цвета плавали на экране в количестве девяти штук. Алые же бусинки, видимо, означали иные живые объекты, как то: зайчиков, белочек, лисичек, волков и медведей. Мой «косолапый» друг пока, кажется, не просматривался.

И говорить не стоит, что я решил воспользоваться этими трофеями. Изучив игрушку, я начал работу по очистке своей территории. Думаю, нет необходимости подробно останавливаться на приемах и методах умерщвления моих противников. Скажу лишь одно: я старался действовать тихо и бесшумно. «Тигровая» выучка помогла мне «разодрать» троих тигроловов. Еще трое солдат удачи были забиты ножами. И только тогда начались треск и паника.

Господин Марков и ещё двое бойцов запаниковали, обнаружив затухающие изумрудные светлячки на своих индивидуальных системах поиска. Убедившись, что это не причуды электроники, а беспощадная кровавая действительность, они подняли невероятную пальбу во все части света. Почему? Из четырех изумрудиков на экране один был фальшивым. Сие было установлено простым арифметическим сложением и вычитанием. Хамелеоном, перекрасившимся в цвет чужой команды, был, конечно, я. И этот факт взбесил моих неприятелей. Началась тягомотная, банальная перестрелка. С применением стратегических ракетных установок. (Шутка.)

Не знаю, чем бы дело закончилось, да на шумную перебранку «Бизонов» выбрался из берлоги… Котэ. От него несло таким чудовищным амбре, что весь автоматно-пулеметный огонь был перенесен в его сторону. Как говорится, вызвал огонь на себя. И свою голову.

Воспользовавшись столь неожиданной и существенной поддержкой боевого товарища, я, как все герои, пошел в обход и раскромсал точечными одиночными выстрелами два слабозащищенных черепа. Бежевые мозги брызнули на древний папоротник, как геркулесовая каша. Бр-р-р!

Главный секьюрити, господин Марков, занервничал и поднялся в полный рост, демонстрируя бесстрашие и желание сражаться в открытую. Я не доставил удовольствия пожить еще. Ему. Зачем становиться в позу? Мы — взрослые дяди и играем во взрослые игры. Все вопросы сводятся к выживанию. Или ты. Или тебя. Или ты укладываешь труп врага, или твой труп укладывают. И поэтому я обработал врага с расстояния пятидесяти метров непрерывной очередью из шестидесяти выстрелов в круг, диаметром тридцать шесть сантиметров.

Это очень впечатляет, хотя никогда не следует пулять таким образом, за исключением «дог-энд-пони шоу» (американская идиома, обозначающая эффектное зрелище, рассчитанное на лохов, то есть малокомпетентных людишек). Я же себе позволил подобное по душевной слабости к дешевым фейерверкам. Отметил успешное окончание ударного труда. Что и говорить, жатва кровавая выдалась жаркой. Увы, такое время. Время, повторюсь, собирать трупы и складировать их.

Считаю, что шансы наши были равны. Почти. Просто мне чуть повезло. Фарт в бойне — большое преимущество, это правда.

А вот повезло ли моему боевому другу? По запаху медвежьего дерьма я отправился на поиски его. И обнаружил в трухе и цветках, срезанных пулями. Котэ лежал на спине с задумчивостью новорожденного дауна. Глаза его, широко распахнутые в мир, иногда мигали, что доказывало жизнедеятельность всего организма. Потом мой товарищ почмокал губами и стыдливо признался:

— Саша, я того… обосрался. Весь.

Я нюхнул попорченного таежного воздуха, осмотрелся и сказал, точно подводя итог всему происшедшему в этом милом, медвежьем углу:

— Ну и хорошо. Значит, будем жить.

Мы вернулись к реке. По двум существенным причинам. Первая — чтобы не потеряться в таежной глухомани; вторая — чтобы соблюсти гигиену тела и духа. После водных процедур путь наш был продолжен. Кото чувствовал себя прекрасно. В новых армейских галифе. И на мне. И даже затянул песенную оду на родном языке. На мое неудовольствие, что я ничего не понимаю, он зловредно пыхтел: песня помогает выживать. Людям. В экстремальных условиях. Но на понятном им языке, плевался я и требовал исполнения русских, народных. Котэ игнорировал меня, и тогда я предупредил его, что терпение мое лопается и сейчас он поползет самостоятельно, как пехотинец на танковом полигоне. Кото тотчас же прекратил ор и принялся рассказывать анекдоты. На моем родном языке. Про евреев. Что уже было смешно как факт.

На работе умирает старый еврей. Другого старого еврея посылают подготовить его жену. Тот приходит по адресу, звонит в квартиру: «Простите, здесь живет вдова Рабиновича?» — «Простите, я не вдова!» — «Поспорим?!»

Я. Ха-ха! Ох-хо-хо!

Старший брат уезжает в Израиль и предупреждает младшего: «Абраша, письмо с красными чернилами пришлю, все хорошо; синие чернила — все плохо». Уехал. Через неделю младшенький Абраша получает весточку. Синими чернилами. Расстроился за брата. Да в самом конце письма приписка: «Чтоб я так жил, как здесь можно достать красные чернила».

Я. Ха-ха! Не смешно! (Сваливая тело друга.) Привал.

Котэ, засранец такой, удивился, какой привал, можно ещё пяток километров вдоль водной магистрали. Тогда я сказал, что мне проще пустить его в расход, чем тащить. Пяток километров. На этом наш спор закончился. Тем более нас окружали сумерки и надо было готовиться к отражению темных сил.

Я, как меня учили, соорудил что-то наподобие шалашного блиндажа с кострищем, развел огонь. Кото, гнездясь на ельничке, морщился от боли и неудобств походной жизни. Я осмотрел его ноги — они распухли в ступнях. Я покачал головой. Мой друг, пытаясь увидеть свои поврежденные конечности, спросил:

— Чего? Хуево?

— Бывает хуевее, — успокоил я его, решив продолжить путь с рассветом.

Кото виновато вздохнул и сказал, что он для меня, как в отаре старый баран, которого забыли вовремя освежевать для плова. Тут мы одновременно сглотнули голодную слюну и взглянули понимающе друг на друга. Где он, дачный шашлычок на подмосковном костерочке? Нет шашлычка, одни приятные воспоминания. И, занюхав эти воспоминания еловыми шишками, мы отправились в царство Морфея. Наступающий день тоже обещал быть трудным. Утешало лишь то, что наступал Первомай, праздник солидарности всех трудящихся и секьюрити. То есть шансы наши с Котэ повышались. На выживание. Тем более я таки собрал трупы после таежного боя и уложил их в медвежью берлогу. До лучших времен. Найти эту потайную лежку в тайге? Не знаю, не знаю. А нет трупа — нет и преступления. Следовательно, человек жив-здоров и встречает праздник в кругу семьи.

Помню, отец любил майские праздники. Особенно День Победы. Я был мал, но по мере сил своих помогал ему готовиться к празднику. Никогда не забуду запаха ваксы, кожи и нафталина. Парадный мундир с орденами и медалями появлялся из шкафа за неделю до Дня. По наградам я изучал географию своей великой Родины: Москва, Севастополь, Сталинград, Курск. Когда мы с отцом гуляли по брусчатке Красной площади, мне казалось, что в московском небе звенят стайки металлических птах. Почему? Потому что таких, как мы с отцом, было много — тысячи и тысячи… Тысячи и тысячи… Счастливых и вечных…

Трац-трац-тра-та-тац! Я просыпаюсь от странного, далекого звука. Металлического. Потом этот звук исчезает — то ли птахи детства пролетели, то ли стальной рассвет проклюнулся сквозь ветки, то ли Котэ прекратил грызть еловую шишку во сне.

Странно? Что за глюки в час предрассветный? Пора, мой друг, пора. В путь-дорогу. А вдруг праздники отменили — и охота на нас продолжается?

Кое-как разбудив Кото и взвалив его сонную тушу себе на хребет, я пошел… Пошел туда, откуда доносился, как мне показалось, знакомый звук звук победы.

Через два часа легкой прогулки по буеракам и мелким болотцам, зловонным, как миллион тухлых яиц, мы с Котэ орали как полоумные. Нет, не от запаха тухлятины. Мы орали от запаха крепкого железа, сочного мазута, смолянистых шпал; орали от прекрасного вида рельсов, изгибающихся в туманной пелене; признаюсь, я вопил веселее, чем мой бедный друг. По причинам понятным. Как-то притомился я в роли мерина, это правда. «Тигр» и «лошадь» — почувствуйте разницу.

С энтузиазмом мы сели на горку промасленных шпал и принялись ждать. Поезда. Владивосток-Москва. Или наоборот.

Сидели долго — солнышко, спугнув туманные стада огромных животных, похожих на слонов, окрасило окрестности приятным, багровым светом. Когда это произошло, мы увидели. Метрах в ста от нас. И шпал. Домик, аккуратненький, с рюшечками на окошках. Домик-пост.

Надо ли говорить, что расстояние в сто метров по шпалам «конь» с наездником-жокеем преодолели с новым для этой таежно-железнодорожной магистрали рекордом.

Уф! Ворвавшись в теремок и едва его не развалив до фундамента, мы обнаружили на плите закипающий чайник времен ссылки Владимира Ильича в эти края, буханку хлеба, кусок масла и вареную колбасу.

Что тут говорить — через мгновение мы уже чавкали на всю округу, позабыв о личной безопасности. О хлебушек! О, колбасно-бумажное наслаждение! Однако голосистый окрик привел нас в чувство:

— Руки вверх!

Бедняга Кото подавился колбасной шайбой, а я осторожно оглянулся, выполняя, разумеется, команду. На пороге воинственно стояла девка-молодуха в телогрейке и кирзовых сапогах. С кремневой берданкой. Кустодиевский маленький вертухай. Пасть от которого — честь и удовольствие.

— Хр-р-р, — между тем мучился колбасой Кото.

— Да, еп`ни ты его! — сострадала деваха.

Я выполнил просьбу дамы — Котэ замолчал. Навсегда. (Шутка.) Последовал строгий вопрос:

— Кто такие? Диверсанты?

— Нэ, красавица, — с акцентом зачавкал мой товарищ. — Мы это… геологи…

— Чего? — хмыкнула дева поста № 1456-А79. — Хреновики вы из горы Ртутной, а?

— Ага, — признался Кото. — А откуда знаешь, красавица? — Кажется, мой друг влюбился. С первого взгляда.

— Да по порткам. — Молодуха поставила ружьишко, как швабру в угол. Ну, чего, граждане хорошие, будем знакомиться? Я — Фрося, а вы?.. — И вскрикнула: — Ой, чего это с ножками твоими, бедолажный мой?! — Кажется, деваха тоже влюбилась. С первого взгляда. А быть может, со второго.

…Через час я уже любовался природой дикого края. Из товарняка Владивосток-Москва, груженного стратегическим сырьем: сеном и лесом. Видимо, Фрося являлась министром путей сообщения и, выбрав самый удобный и самый скорый поезд на столицу, остановила его на своем полустанке. Без проблем. Легким мановением ручки с алым флажком. Пока она вела светскую беседу с машинистом, я с провиантом загрузился в огромный вагон СВ, забитый тюками прошлогодней травы. Когда составчик тронулся, я увидел, как Котэ отмахивает мне из окошка с рюшечками. С легким сердцем я отмахнул ему, счатливчику. Он сразу угодил в решительные, хозяйственные руки, которые принялись его лечить народными средствами.

И поэтому уезжал с легкой душой и приятными чувствами. Да-да, приятно, черт подери, быть свидетелем большой, многогранной, диковатой любви между современными Дафнисом и Хлоей.

Никогда не подозревал, что человек способен дрыхнуть несколько суток на буквально чугунном колесе железнодорожного вагона. Такой человек, конечно, нашелся на широких, повторюсь, просторах нашей родины. Это был я. Я спал, как астронафт в амортизированной барокамере, преодолевающей на ракете астероидные потоки; похрапывал, как шахтер в забое, где прогрызает породу угольный комбайн; посапывал, как молоденький ученик кузнеца под наковальней, по которой молотили богатыри-молотобойцы.

И проснулся от тишины. Нехорошей. Выглянув из своего спального вагона, я увидел армаду далеких новостроек, горделиво плывущих по свалкам прошлого и настоящего. И понял — я в любимом г. Москве. Но далече от Кремля, Лубянки, Арбата и прочих столичных достопримечательностей.

У одного из амбарных складов, где была производственная авральная сутолока, я поинтересовался у плюгавенького человечка (Бонапарта овощей и фруктов) погодой, международным положением и телефоном.

— А ты кто? — спросил Бонапарт.

— Грузчик-укладчик, — ответил я. (Все мы грузчики на этой грешной земле: кто укладывает трупы в медвежью берлогу, кто — картофель и капусту в контейнеры.)

— Новенький?

— Ага, но опытный.

— Там, — махнул ручкой в глубину амбара. — Только быстро, бананы на подходе.

Рассуждая о бонапартизме в истории нашей родины, я углубился в подсобное помещение, пропахшее гнилью, и нашел то, что искал. Телефонным аппаратом играли в футбол. Недавно. Но он функционировал, как кремлевская вертушка. Это тоже одна из загадок нашего странного бытия.

Набрав номер, известный лишь мне и Господу нашему, я произнес фразу в иносказательной форме, чтобы никто не догадался, мол, бананы на подходе, загружайте их на тридцать третьем километре Большого Кольца. В обеденный перерыв.

Меня поняли. Через час я был снят с обочины кольцевой дороги и загружен в автомобиль. Джип-танк. Как самый почетный гость столицы и её краснознаменной области.

Как говорят в таких случаях, встреча друзей была бурной и радостной. Панин крутил баранку и все норовил съехать с полосы в кювет; генерал Матешко командовал парадом и надувал щеки; я матерился и отвечал на многочисленные вопросы: кто, как, зачем, в кого, откуда, отчего, почему, какой ещё контрольный звонок?

— А вот такой, еп' бездельники! — отвечал я. — Нельзя было Гунченко заставить скулить?

— Не успели, — развел руками генерал. — Побежал, пришлось скотину освежевать.

— Тьфу ты, работнички плаща и кинжала.

— Ну, ладно, Саша, вывернулся… — И Матешко остался с открытым ртом. — Погоди-погоди, а где Кото-то?

— А я давно хотел спросить, где? — вмешался Панин.

— Где-где?! В пиздее! — отвечал я истинную правду.

— Где-где?

Пришлось рассказывать о домике-посте на три тысячи восемьсот двадцать пятом километре железнодорожной трассы Москва-Владивосток, в котором наш друг, по всей видимости, кует маленькое подобие себя. Рассказ мой был без некоторых частных подробностей. Например, как мы с Котэ, чавкающие колбасой, были взяты в полон кустодиевским вертухаем по имени Фрося.

Затем я вручил генералу Матешко дискеты, выразив слабую надежду, что эти заминированные заряды помогут очистить от скверны нашу землю.

— Не надо красивых слов, Саша, — предупредил генерал. — Разберемся.

— Знаю я ваши разборки, — махнул рукой. — Как в бане, друг другу спинки мылите.

— Если б только спинки, — хохотнул Панин.

— Рули прямо, водило, — огрызнулся Матешко. — Что вы знаете о полетах в высших сферах?

— Ни хрена, — признался я. — Но догадываемся, что сифон[4] гуляет в высших сферах.

— Ничего, Алекс. Вылечим. Огнем и железом. Всему свое время.

— Ну-ну, — не поверил я. — Так уже лечили огнем и мечом. Толку-то?

— Ничего-ничего. Всему свое время, — повторил генерал Матешко. И добавил: — Спасибо за службу.

— Пожалуйста, — буркнул я.

Всему свое время. Формулировочка удобная. Светлых времен можно ждать до скончания века. Этих самых сук, гнид, курв и ублюдков.

И я бы согласился ждать естественной кончины всей этой нечисти. Да вот беда — размножается она скоро, плодя себе подобных. Гнида порождает гниду, но ещё более агрессивную, курва — курву, ещё более жадную и ненасытную, ублюдки — ублюдков, ещё более мерзких. Увы, на нашей почве, удобренной кровью и пеплом, все эти гнилостные процессы происходят ударными темпами. Трупные злаки прорастают на поле нашей жизни. И выход только один — косить их под корень. Без выходных. И праздников.

— Ну, ты чего, брат, нос повесил? — хлопнул меня по плечу Матешко. Еще покуролесим. Обещаю.

— Покуролесим? — с сомнением хмыкнул я.

Мы помолчали. Кружили поля, весенняя изумрудная дымка висела над ними.

— Ну ты, Саня, того… Не очень, — сказал генерал. — Мутные времена, да, но и веселые. Никакого застоя в чреслах и членах, — и заговорщически подмигнул.

— В чем дело? — насторожился я. — Новые дела какие?

— Дел по горло, — ответил генерал. — Но прежде — отдых! И этот запах смой.

— Какой запах?

— Трупный.

— Я работал, товарищи, — обиделся я, — там где нет бидэ.

— Ничего-ничего, в баньку сходишь.

— В баньку? А что Емельич закончил строительство?

— Заканчивает ударными темпами. По нашей просьбе, — ухмыльнулся Матешко. — Видишь, как мы о тебе беспокоимся.

— Вижу уж.

Меж тем мы подъезжали к аэропорту. Напряженный самолетный гул снова манил в небесную глубину. Нет, на сей раз вылет для меня откладывался. Меня ждала автостарушка, заржавевшая вконец на стоянке. И полет на ней к родным стожкам.

Обсудив ещё некоторые несущественные вопросы, мы стали прощаться. Я напомнил о Кото. Дня через три его можно будет эвакуировать из любвеобильных объятий железнодорожной девы. Мне пообещали, что операция пройдет тактично и аккуратно. Женщины — наше богатство, как лес, газ, нефть, золото и алмазы. Их надо беречь, женщин.

Тут Панин вспомнил, что про меня спрашивала Маргарита (через Ладу), я её интересую как объект журналистского расследования.

— И все? Только как объект? — опечалился я.

— И как самец. Быть может, — заулыбался мой товарищ.

— Подлец, — тукнул его по шее. И предупредил, что Лада для меня как сестренка. Младшенькая. И если он будет её обижать…

— Ага, — вздохнул Панин. — Их, пожалуй, обидишь. Языки у них как ножи…

— Но без них тоже нельзя, — заметил генерал Матешко, муж и любовник. В смысле, без дам нельзя. Как, впрочем, и без ножей.

С этими философскими утверждениями трудно было спорить; никто и не спорил. Мы обнялись — и разъехались. Кто в центр все распадающейся империи, а кто на её окраину, в дорогой, прошу прощения за высокий слог, сердцу уголок. В смородинскую глухомань, где тишь, да гладь, да Божья благодать.

Я ошибся. Божья благодать не оставила мою малую родину, а вот что касается тишины… Бодрый перестук топора и яростно-радостный лай Педро встретили меня.

Ба! Банька, крепенькая и ладненькая, уже мостилась на огороде, точно стояла здесь испокон века. Вокруг неё суетилась бригада молодцов из четырех человек, возглавляемая бригадиром Емельичем. Молодцы были мне знакомы по конфликту в местном ГУМе, когда они летали по прилавку, полкам и бочкам с сельдью. Тихоокеанской. Заметив меня, дед Емеля несказанно обрадовался:

— Во! Хозяин возвернулся! Александрыч, принимай работу во всем объеме! — искренне радовался старик. — Красоту-лепоту наводим последнюю, ей-ей! С легким паром да молодым жаром! Ваш пот — наши старанья!

— А что за хлопцы? — с трудом прервал я медоточивого дедка.

— Так это… Родя мой… Внучек, из старших. И его други. А чего, Александр?

— Добре работают?

— Как кони.

— Как кони, — задумчиво повторил я.

— Не-не, ты глядь, какая красуля. Цаца!

Я признался: да, красуля, мне нравится. Молодая бригада обстукивала цацу, не обращая внимания на меня, мол, видимся, господин хороший, в первый, случайный раз.

Я, решив, что честный труд покрывает все остальные грехи, тоже сделал вид, что встреча наша самая первая.

Потом я отвлекся — Педро от радости озверел и требовал себе внимания. Я накормил его тушенкой — и он утих в сарае, как сельдь в бочке.

Затем прекратился тук топора и наступила долгожданная и вечная тишина. Вместе с Божьей благодатью. Родя был призван ко мне и получил на всю бригаду обещанные «попугайчики», в смысле деньги. За благородный труд. И честный, повторюсь.

Когда мы с Емельичем остались одни, то принялись неспешно готовиться к первому, пробному запуску на полки. Это была целая наука. Космические челноки запускаются куда проще.

Банька пыхтела, прогорая березовыми поленцами. Дедок вязал березовые венички, бубнил:

— Ты чего, дед Емеля?

— Так надо, сынок. Это присказка, а сказка впереди. — Проверил боеготовность веничков. — Ну-с, такого богатыря помыть — что гору с места сдвинуть, ей-ей! Готов, солдат!

— Готов!

— А портки? Сымай-сымай! Тут девок нема. Хотя с девками оно заковыристее, еть' в Бога-душу-мать!

— Готов, Емельич!

— И я увсегда готов! Ну-с! Поздравляю вас с горячим полком, с березовым веничком, с добрым здоровьицем! — И с этими благословляющими словами мы нырнули в парилку.

Мать моя жизнь! Душа моя, взвизгнув от пара-дара и удовольствия, воспарила вверх, бросив на время бренное тело, которое пласталось на горячей полке. И тело мое, нещадно стегаемое душистым, ядреным, березовым веничком, было счастливо и бессмертно.