Туда и обратно

У Антона Разыграева было нетипичное лето: он закончил школу, поступил в институт, его бросила девушка, а родители отправили в дом отдыха.

Впервые он самостоятельно ехал до Москвы, и это наполняло его сердце трепетом открытий. Столица ошеломила, обрадовала и утомила его. Стояла жара, потоки машин и людей двигались, как лава, дорожная сумка казалась камнем на шее, рубашка липла к спине, а душа рвалась, искрила, как и должно быть от столкновения дикой, голодной молодости с большим оазисом жизни.

Роскошь бросалась здесь в глаза, молодежь цвела, и казалось Антону, что населяют Москву только девушки внешности, достойной тиражирования. Взгляд его двигался от одной прекрасной валькирии к другой, и при виде нового варианта женского совершенства он захлебывался воодушевлением, твердо убеждался в счастливом устройстве этого мира.

Впрочем, все проходит. Буйство мечты стихало, и он падал на камни несбывшихся надежд. Хотя какие это камни в его возрасте? Так, щебень…

На автовокзале, куда он прибыл, собралась группа отъезжающих в дом отдыха. В основном это были тетки и старики. Они без промедления знакомились и шумно погружались в автобус. Антон, настроенный встретить на новом месте любовь и стать мужчиной, отказывался верить реальности. Здесь было только две женщины репродуктивного возраста, но даже они не рождали в нем хотя бы умозрительную, платоническую влюбленность. Одна — старше лет на пять, чопорная, закрытая, неяркая; другая — вообще за тридцать, с привлекательной, правда, фигурой, но смешным, мелким лицом. Она либо кричала на сына, либо хохотала. Причем слишком громко, как будто рядом никого нет. Антон видел в этом приметы наглости и хамства, что отвращало его.

Антону было свойственно избегать борьбы и полагаться на судьбу. Даже сейчас он предпочел подняться в автобус последним, лишь бы не чувствовать себя неловко, заняв место лучше, чем у кого-то. И вот судьба оставила ему длинное сиденье в самом конце, наполовину заваленное кладью. Пробираться туда нужно было через сумки и чемоданы, которыми заставили весь проход.

Преодолевая препятствия, Антон даже покраснел от смущения, ему казалось, что все видят в нем неуклюжу и простофилю, отчего наверняка посмеиваются.

А дальше его светлые брюки облил соком сын шумной женщины. Антон остановился. Но его молчаливое возмущение никто не заметил. Мать копошилась в сумке и задавала ребенку массу вопросов, мальчик — лет десяти, в веснушках, крупный — продолжал вертеться, есть хот-дог и жадно запивать через трубочку. «Гаденыш», — подумал Антон и двинулся дальше, чтобы на него не полетел еще и кетчуп.

Автобус тронулся. Антон сидел, поддерживая плечом чей-то здоровенный длинный рюкзак и регулярно поправляя чужие ракетки в чехле, которые грозились съехать вниз. На ширинке значилось серое пятно. Какой-то бородатый мужик под всеобщее одобрение открыл люк на крыше и форточки по бокам. Перекресток трех ветров пришелся на Антона. Он подумал, что если встанет и закроет все, то люди сочтут его вредным. А если не закроет, то заболеет, потому что ехать два часа.

Болеть в доме отдыха не хотелось, но с другой стороны…

Пришла такая степень обиды на ситуацию, что Антону было уже все равно. Тем более, есть кого обвинить. Если он проваляется десять дней с температурой, то сообщит об этом родителям не без удовольствия. Они убедили его ехать, хотя он сопротивлялся.

Антону стало неприятно от самого себя.

И он рассудил иначе.

Все просто.

Дело в избытке чужих и несимпатичных людей.

Дом отдыха оказался обычным. Не крутой и не отстой, как сейчас говорят. Трехэтажный, компактный, типовой. Из советских времен, но не захиревший.

Здесь тоже преобладали тетки. Они выходили из столовой на лавки и отдувались. Когда автобус подъезжал, Антон сначала увидел сквозь листву их икры, целый ряд, а уж потом самих, сидящих, как много фигурок Будды. Умиротворенные, обласканные бездельем, они наблюдали за прибывшими со смесью любопытства и снисхождения.

Заканчивался обеденный час. Администратор сказала: «Оставляйте сумки в коридоре, мы их посторожим, а сами идите есть».

Скопились очереди в туалет, к умывальнику; наконец, по одному, как после чистилища, стали заходить в зал. Столы были длинные, человек на десять. Антон сел с краю. Бородатый мужик, как глава стола, взялся уверенно разливать суп. Все принимали полные тарелки, благодаря. Ели молча, с аппетитом, сосредоточенно.

Антона поселили с серьезным, немного отстраненным мужчиной лет двадцати семи. У него было простое и открытое, как ладонь, имя — Влад. Он принялся разбирать сумку, аккуратно развесил одежду, предложил бутерброды и овощи, которые завернула жена.

Позже они спустились в парк и купили пива в магазинчике у ворот. Влад был менеджером московской турфирмы, неспешно рассказывал много интересного о своих поездках в другие страны. Антон еще не путешествовал за границей, но был уверен, что со временем объедет весь мир. Поэтому слушал без тени зависти.

Через пару часов общение стало утомлять, и они разошлись. Влад отправился спать, а Антону хотелось побродить вокруг.

Природа есть природа. Для каждого, как своя. Березовая роща безлюдна, дышит спокойствием. Это в городе борьба и реализация. А здесь — просто дар жизни. Ступай и радуйся.

В самых живописных местах лавочки стоят. Некоторые почти не видно в зарослях шиповника. Для влюбленных. Антон заглянул. На земле была шелуха от семечек и огрызок. Пошел дальше. Дорожки размечены — сколько пройдено. Пенсионерам. Покушали, погуляли, километр прошли.

По соседству — хвойный лес. Внизу — река. Берег широкий, ивы растут. Чайка в полете. Красота.

На пляже кто-то был, закрывала листва. Звучали голоса, смех.

Антон постоял немного, глядя по сторонам, и пошел обратно.

К семи вечера началось оживление, лифты зашумели — народ стекался в столовую. Царила атмосфера благодушия.

Жена Бородатого — толстая, деловая дама — вышла в футболке с надписью «NEFERTITI». Она была заспанная, принимала ухаживания супруга молча.

Появились мамаша с сыном. Лица красные, волосы мокрые, улыбки до ушей, походки одинаковые — как у торопливых подростков.

Дикари, подумал Антон. Не успели приехать, уже обгорели.

Кормили хорошо…

Только Чопорная ела немного, даже чай не допила.

«Спасибо», — пробормотала приподнято, ни на кого не глядя; взяла свой йогурт, удалилась.

Во дворе лежал апатичный ньюфаундленд, носом к двери. Напоминал дремлющего, но глаза, отстраненные, с грустинкой, следили за людьми. Рядом покоился нетронутый бутерброд с маслом.

Старики, в трико, дребезжащих застежками сандалиях, нетвердо выходили на свежий воздух, добродушно посмеивались над собакой, садились курить. Пыхтели.

Тетки издавали возгласы умиления (даже те, кто явно не увлекались животными), пищи на асфальте прибавилось.

Пес вяло, под всеобщее одобрение, что-то съел.

К Антону подошел Влад, сел рядом.

— Где Римма? — спросил в своей манере, серьезно и легко.

— Какая Римма?

Оказалось, Чопорная.

— Кстати, она тоже изучает французский. Только уже на последнем курсе.

— Не знаю. Сюда она не выходила, — как можно проще сказал Антон, скрывая внезапную ревность. И еще задетое самолюбие — старший приятель с ним скучает.

Впрочем, Владу, судя по его равновесию во всем, с собой было гораздо интереснее, чем с другими. Он усмехнулся, наблюдая за собакой, и поделился забавной историей из детства.

На книге большими буквами было написано: «ВИКТОРИЯ ТОКАРЕВА». Римма читала в холле, забравшись на диван с ногами.

— Привет! — улыбнулся ей Влад. — Куда ты пропала? Это, кстати, Антон.

Римма откликнулась так, будто они были знакомы сто лет. Говорила она неспешно, голос был негромкий, в нем плотно смешались ирония и утомление, в глазах мерцала шаловливость.

— Привет. Ты откуда? Правда? У меня там подруга. Слушайте, вы познакомились с Аркадием? Я познакомилась и я в ужасе. Позже расскажу. Там таксофон свободен, вы не заметили? Тогда пойду, спущусь, мне надо в Москву позвонить.

— Как насчет пива? — обернулся вслед за ней Влад, но ее размытую улыбку уже поглотил лифт.

Антон остался в номере один и расслабился. Заложив руки за голову, он валялся на койке в одних трусах и осмысливал впечатления сегодняшнего дня.

В дверь постучали.

Антон решил, что вернулся Влад, но, открыв, увидел Римму.

— Ты что, один? Куда сокамерник делся? — спросила она, будто и не замечая его обнаженность.

Он пропустил ее, она с хитрой улыбкой осмотрелась, села на кровать Влада. Завязался разговор, во время которого они изучали друг друга. С ней оказалось легко и интересно. Как с Владом.

Антон решил одеться, чтобы хорошему общению ничто не мешало.

— Да уж, оденься, — одобрила Римма и попросила жвачку.

Влад пришел через четверть часа с двумя баклажками пива и чипсами. Антон и Римма к этому времени уже хохотали, повалившись на разные кровати.

Причиной послужил газетный анекдот, который немедленно и с трудом был снова зачитан.

Влад, в отличие от малолетних, хохотать не стал, но улыбнулся широко, радостно, будто в его душе случилась яркая вспышка.

Под пиво Римма стала рассказывать о своем знакомстве с Аркадием. Молодой человек приехал вместе с ними, на автовокзале его провожала мама. Он был худой, даже тонкий, одетый мешковато, стильно и неряшливо. Лицо было красивым, но нездорово бледным и рано стареющим. Черные мягкие волосы и жидкая борода казались неровно подстриженными, а большие угольные глаза своим отстранением напоминали птичьи. Ворон, думалось Антону, глядя на него. Впечатление от Аркадия было противоречивым, он казался милым и пугающим одновременно.

— Это надо было видеть, — говорила Римма, качаясь на стуле. — Он взял меня за руку и говорит: «Пошли знакомиться». Ничего себе, думаю, мачо, а самой стало интересно. Захожу к нему в комнату, кругом валяются порванные десятки, сотни. Представьте. Он объясняет, мол, деньги надо уничтожать. Опа, думаю, «круто ты попал на Ти-Ви». Он меня спрашивает: «А ты видела, как по ночам муравьи выползают из розеток?» Потом про секс начал говорить, так тупо, конкретно. Наблюдаю, какого-то винтика там не хватает. Жалко парня, но ничего не поделаешь. Пришлось интеллигентно слинять.

Антон поинтересовался о шумной мамаше с сыном.

— Это Сорокина, артистка, — объяснила Римма. — Зубную пасту рекламировала. Не помните? Еще где-то снималась… Я ее в прошлом году здесь видела.

— Ты уже была здесь? — спросил Влад, снова разливая пиво.

— С мужем.

— Так ты девушка в браке?

— Угу… Димка у меня замечательный. Наши матери лучшие подруги со школы. Даже забеременели одновременно. А мы росли вместе. Вот и выросли, — она засмеялась, чуть не поперхнувшись.

— Он у меня сейчас в Вашингтоне, — пояснила она, откашлявшись. — Грант выиграл. Юрист. Серьезный такой. Димка…

Решили открыть окно.

Но не просто открыли — распахнули настежь. Море свежести хлынуло. Звезды сияли — из далекого космоса. Березы шелестели в темноте…

Римма легла локтями на подоконник, напевая что-то грустное, шаманское, теряла взгляд вдали и, будь ее воля, наверно с радостью нырнула бы в полет. Влад зацепился руками за верхнюю раму, потянулся с удовольствием, замер, как развитое животное в лоне природы. Антон стоял чуть поодаль, скрестив руки на груди, слегка закинув голову и потому будто свысока глядя в сизую даль, на еще непокоренные поля будущего.

Только они трое оказались здесь и сейчас. И больше никого из миллиардов других. Никого из самых дорогих, любимых.

Сливался новый кусочек их вечности…

Антон боялся проспать завтрак. И поэтому проснулся раньше сигнала будильника. Признаков простуды не наблюдалось. Равно как и обещанного дождя. Солнце звало жить.

Раскачавшись, молодежь отправилась на пляж. Римма зачем-то острила по поводу своего купальника. Антон отметил, что фигура у нее красивая… Но сексуального взрыва между ними не происходило. Может, вспышки случались, ну и что? Они между всеми случаются.

Преодолев некоторую робость, зашли в воду. Смеялись. Влад, конечно, только улыбался. Но опять по-настоящему, заразительно. И он же первый уплыл — переживать все в уединении, проверить силу. Римма поплыла по течению и тоже быстро куда-то сгинула. Антон, как ни пытался осилить бег реки, оставался на месте. Руки двигаются, ноги двигаются, а сам никуда не перемещается. Как на тренажере. Ему это скоро надоело. Тут и Римма, слегка недовольная, появилась — медленным шагом, против волн. Влад внезапно вернулся, отфыркиваясь. Плыл — и стал на ноги. Приземлился.

Поплескались, поболтали и пошли к берегу.

А там уже тетки по тропинке стали подтягиваться. «Как в фильмах Феллини», — тихо прокомментировала Римма. Тетки устраивались на покрывалах — толстые, волнистые, в бикини. По праву большинства они ничего тут не стеснялись. И правильно делали. Не возьмешь — не дадут.

NEFERTITI, хмурая, без мужа, лежала на животе и изучала инструкцию к мобильнику. К окружающему миру интереса не проявляла.

Усталые, повалились загорать. Балдели на солнышке. Надоело валяться — снова поплавали; правда, с меньшим задором. Есть захотелось. И время как раз обеденное. В хорошем настроении пошли к корпусу. Через поле, березовую рощу… Влад не очень толково пытался объяснить, как меняет мужчину рождение ребенка. При этом про жену и сына ничего конкретного, интересного рассказывать не стал.

Обед был замечательный — овощной салат, украинский борщ, курица с рисом, творожная запеканка, компот из сухофруктов. Странные дети, естественно, капризничали, а взрослые ели все и с удовольствием. Жевали и поглядывали друг на друга, как на сородичей.

Главная Тетка, самая крупная и конкретная, громко посоветовалась с соседками, пошла на кухню за добавкой.

После снова отправились на пляж. Римма дала Антону одну из своих книг. О любви. Влада вдруг пробило на анекдоты.

Закончили день в маленьком старомодном кафе для отдыхающих. В соседнем зале, где гремели хиты и мигала простейшая цветомузыка, было совершенно пусто. Да и в этом почти никто не обретался. Только они пили пиво, говорили о провинции, и две барменши средних лет за соседним столиком — разложили документы, работали. Одна что-то писала в очках, другая считала на калькуляторе.

День был какой-то вялый, излишне жаркий. Антон читал книжку в холле на своем этаже. Влад ушел прогуляться в одиночестве, Римма неважно себя чувствовала, тоже уединилась.

Солнце, кажется, спряталось, и в открытое окно подул прохладный ветерок. Антон инстинктивно подался ему навстречу и с удовлетворением перевернул страницу.

Внезапно из подъехавшего лифта выскочил Илья, сын артистки Сорокиной. Он был красный, взлохмаченный, метнулся к пожарной лестнице, прикрыл за собой дверь.

Антон недовольным взглядом проследил за мальчишкой. Вернулся к чтению.

В коридоре захлопали двери, послышались голоса. Сорокина рассказывала Римме о лечебных травах; они приблизились к лифту, и матери навстречу выбежал из укрытия Илья.

— Ты где был? — спросила она его внимательно.

— Ты что, на пляж? — удивился Антон, увидев полотенце на плече Риммы.

— Нет, на душ Шарко, — лениво ответила она, на секунду подняв губы в трагической улыбке.

Створки лифта разъехались и оттуда со словами «На ловца и зверь бежит» уверенно выступила Главная Тетка.

— Вот вы артистка, а сын у вас хулиган! — прямолинейно сообщила она Сорокиной. — Сейчас он ударил Сашу ногой в живот! Все женщины свидетели!

Рядом с Теткой стоял испуганный мальчик.

— Неправда, он первый ударил меня по голове! — звонко, возмущенно воскликнул Илья.

— Что же я этого не видела? — резко повернулась к нему Тетка.

— А я за вами не следил!

— А я за тобой СЛЕДИЛА!

— Объясните, что произошло, — сухо потребовала Сорокина.

Но никакие сумбурные объяснения ничего не дали.

— Надеюсь, теперь вы будете его контролировать, — подытожила Тетка, вызвав лифт.

— Хорошо, спасибо, — ледяным тоном прозвучало ей в ответ.

Как только «враги» исчезли, Илья с бурными слезами бросился к матери. Прижался к ее животу, сотрясаясь от плача. Она, чуть нагнувшись, успокаивала его, ласково гладила по голове. Даже Римма опустилась на корточки, стала говорить ему что-то подбадривающее.

Антон смотрел на это потрясенно. Вместо того, чтобы отлупить растущего хама, мать одобряла его, будто не понимала, чему потворствует. А скорее, потому что сама была такой же. Он рыдал, словно девчонка, и, что хуже, не стеснялся этого.

Подобное не отталкивало Римму, умную, даже язвительную, и на какой-то момент Антон разочаровался в ней.

Почти каждый вечер проводили в кафе. Антон пытался возражать против ежедневного пива, боялся, что все они станут алкоголиками, но все-таки сдавался, и поэтому его протесты воспринимались скорее как непременная шутливая фенечка. Им нравилось тусоваться вместе и все тут. Но наступил вечер, когда что-то не клеилось.

Римма побежала звонить в Москву, и Влад зачем-то ушел. Потом вернулись, но были какие-то невнимательные, неинтересные. Чего ни коснись — не в теме. Выглядело так, словно это Антон притащил их сюда.

Обратно пошли тоже как-то не вместе. Антон в дурном настроении, скрывая его болтовней, а они — отчужденные и собранные, молчаливые.

В холле работал телевизор — начался нашумевший триллер, собралась небольшая когорта отдыхающих. Антон решил присоединиться. Позже к нему подошла Рима.

— Мне нужно кое-что сказать тебе… — отозвала она его с виноватой дурашливой улыбкой, немного смущенная. — Слушай… Ты до конца будешь смотреть кино? — заинтригованный, Антон ответил, что не знает. — Хотя бы час посмотри, а? Не заходи пока в вашу комнату…

Честно сказать, Антон… обалдел. Но он быстро справился и даже сыграл понимание, смешанное с безобидным подтруниванием. «Ну, ребята, что же с вами поделаешь?.. Безобразники!.. Ладно, хорошо, испарюсь…»

На миролюбивой ноте они поспешно разошлись.

Антон опустился на диван, смотрел на экран, но не воспринимал фильм.

У него был шок.

Римма любила своего мужа, постоянно рассказывала о нем. Гордилась им. Скучала по нему.

Влад очень серьезно относился к своей семье. Он был порядочный и умный.

Как же так?..

Просто грязь. И слабость человеческая.

Антон встречался только с одной девушкой и очень уважал ее. Год длились их отношения, дальше поцелуев дело не заходило. Это была романтика непорочной юности.

Почти каждый вечер они бродили по городу. Когда-то красивые дети, теперь — смазливые подростки, свежие, с ясными глазами, в которых еще не прижилась боль.

Все проходит, и иногда раньше, чем думается. Встречаясь с Антоном, барышня забеременела от одного полудурка из богатой семьи. Что делать — вышла за него.

Люди, способные на предательство, стали отвратительны Антону.

Римма и Влад, в которых он влюбился, как щенок, оказались такими же.

Голая блондинка с криком вонзала кинжал в мужчину, на котором сидела. Пошла реклама.

Антон был погружен в негатив.

Еще пять дней, и он уедет отсюда. Он не покажет им своего разочарования. Но теперь он сам по себе.

Его настроение не приходило в норму, он чувствовал шторм, возмущение плескалось, в душе поднималась и поднималась тина.

Шляющейся походкой приблизился взлохмаченный Аркадий. Тоже сел на диван, только с другого края.

Еще тебя не хватало, подумал Антон. Он опасался неадекватных людей.

Вчера в столовой он заметил, как в начищенной ложке отражается вентилятор. Вертится себе, маленький, в ложке, как ромашка. А наверху большой, настоящий. Интересно. Антон ел и посматривал на потолок. Даже не думал ни о чем.

Все уже почти разошлись. Аркадий ужинал за соседним столом. Что-то громко сказал. Антон заметил, что взгляд черных внимательных глаз направлен на него.

— Когда ешь, смотреть нужно в тарелку! — серьезно и звучно повторил, погрозив пальцем.

Антон покраснел, постарался не глядеть ни на Аркадия, ни в потолок и быть непринужденным. Немногие остальные смутились.

— Может, вы перестанете этим мотать?

Был очередной блок рекламы, и громкость уменьшили. Голос Аркадия прозвучал резко, будто он еле сдерживался. Все обернулись. Взгляды сошлись на Антоне, как на раздражителе, от которого должна последовать ответная реакция.

— Что вы называете «этим»? Мою ногу? — вспыхнув, произнес Антон агрессивным, даже высокомерным тоном. Он имел привычку покачивать, вращать ступней, как нервозная кошка кончиком хвоста. При этом тут же заметил, что пальцы вертят истрепавшийся туго скрученный фантик.

— Аркадий! — дружелюбно вмешался Бородатый. — Мы живем в свободной стране, каждый может мотать чем хочет!

Тетки с готовностью засмеялись, даже NEFERTITI улыбнулась, бросила на мужа добродушный взгляд. Напряжение как рукой сняло.

Антону стало стыдно. Он не прошел проверку. Окрысился на человека убогого, безвинно и пожизненно наказанного, закрытого в одиночном мире… Получалось, что на зло он немедленно отвечал злом — даже не разобравшись, имеет ли на это право?

Антон вспомнил случай из детства. На белой стене дома он заметил какую-то странную серую звездочку. Было непонятно — то ли паук греется на солнце, то ли неизвестное явление природы обнаружено. Антон подобрал веточку, чтобы тронуть это, узнать. Неподвижный секунду назад, паук бросился на опасность с такой внезапностью, что ребенок с ужасом отбросил все в сторону.

Этот эффект неожиданности глубоко врезался в память. Паук предстал грозным, страшным. А на самом деле? Маленькое испуганное существо…

Все такие. Кроме Бородатого.

В коридоре появился Влад. Кивнул Антону издали, что-то сказал одними губами, типа «все», ушел обратно.

Аркадий, широко открыв глаза, смотрел в пол, будто что-то осмысливал. Или просто отключился. Остальные следили за экранными событиями, комментировали иногда.

Входить в комнату было гадко.

Влад лежал на кровати, Римма сидела. Полностью одетые. Молчали, будто после погребения. Антон принялся рассказывать о фильме, делал вид, словно ничего не произошло.

— Как стыдно, — пробормотала Римма, печально улыбаясь, бросив взгляд на Антона. — Как стыдно…

Она быстро ушла. Антон выключил свет, расстилал постель в темноте, хотелось скорее спрятаться, отгородиться. Грязно, неприятно вокруг… Но молчание с Владом воспринималось мучительно. Антон стеснялся показать свое неодобрение, не стремился игнорировать, не хотел, чтобы его считали дикарем и ханжой. Поэтому стал рассказывать о том, как неудобно получилось с Аркадием. А еще потому, что хотел немедленно выговориться.

— Не обращай внимания. Это все такая ерунда, — задумчиво прозвучал чуть отстраненный голос Влада.

Антон хотел это услышать и не мог не испытать благодарность.

На следующий день по привычке отправились на пляж втроем. Было непонятно, либо они ценили свою маленькую шайку, либо соблюдали приличия, но в любом случае вели себя так, будто вчерашнего вечера не было.

Такие отношения и сохраняли.

Оказалось, что наступила суббота. И к некоторым отдыхающим приехали гости — как правило, семейные пары, на своих машинах, в приподнятом настроении.

Антон читал на лавочке во дворе, попутно наблюдал за новыми людьми, «экскурсантами», как он их тут же окрестил. Привлекала внимание Яркая Женщина. Немолодая, с двумя простыми мужиками, веселая. Она была в желтом пиджаке, с красными волосами. Зелеными тенями под цвет блузки. И у нее был полон рот золотых зубов. Как у цыганки. Обаяние и радость исходили от нее; правда, грубоватые.

Приехала она к Косоглазой-Тетке-С-Веером, соседке Риммы. И обнаружилось, что Римма унесла ключ от комнаты, а там требовалось срочно что-то взять и кого-то отправить в город. Началась смешная суета, и внезапно, он сам не заметил как, Антон оказался в авангарде событий. В просительной и сумбурной форме он получил задание разыскать свою приятельницу-непоседу.

Антон видел, как Римма и Сорокина ушли загорать, но на пляже их не оказалось. Однако очень захотелось сделать полезное. Антон возвращался в парк, зорко поглядывая по сторонам, нервничая из-за неудачи, прикидывая, где можно их искать.

И тут появился Илья.

Мальчишка в цветастых шортах до колен торопился к корпусу своей подпрыгивающей, аж с заскоком, походкой.

Ничего не поделаешь — пришлось его окликнуть.

Илья, жмурясь от солнца, выслушал Антона и абсолютно дружелюбно, будто они всю жизнь водят компанию, сказал:

— Ладно, только я сейчас сбегаю за сигаретами, а то мама забыла, и мы пойдем.

— Давай поскорей.

— Хорошо!

Он действительно быстро вернулся. Пошли через хвойный лес. Там тоже был дом отдыха, только заброшенный.

— Так куда же нам идти? — выдал Илья, остановившись на перепутье. — А! По-моему, в ту сторону!

— Мы не заблудимся? — недоверчиво посмотрел на него Антон.

Мальчишка уверенно направлялся вперед, вглядываясь в приметы местности.

— Когда я шел сюда, заблудился. Но я спросил у Маленького Человечка, куда мне идти, и он подсказал.

— У какого Маленького Человечка?

— Это трудно объяснить, — сказал Илья, бодро шагая по замусоренной асфальтированной дорожке. — Он очень добрый. И всегда помогает мне. Он говорит мне — правильно я делаю или нет. Дело в том, что я волшебник. Начинающий, конечно. Мне нужно руководство. Что можно делать, а что нельзя. Например, дождик останавливать можно. Я сегодня так и сделал. Ведь собирались же тучи час назад, помнишь? А я сел на травку и пошушукал… Они сразу уплыли. А! Мы правильно идем! Вот эта зеленая лавка! Я как раз здесь заблудился, а Маленький Человечек мне прошептал: «Поверни направо».

Антон искоса наблюдал за сосредоточенным профилем Ильи, чувствовал, как на глазах становится горячо, и понимал — он полюбил этого мальчика навсегда.

Ему было легко представить Илью лет через пять-десять… Это вырастет здоровый паря, и мир будет предъявлять ему свои требования, жизнь — проверять на прочность, секс — ломать и строить, строить и ломать… На его внутренний мир будут покушаться разрушители, и ему придется упрятать его глубоко. Глубоко… Даже придется делать вид, что нет ничего. Правду будет знать только мама. А если повезет, еще кто-нибудь…

Детство, одинокое и солнечное, шло рядом, под мраком сосен… Антон чувствовал, как в сердце колышется радость…

Главная Тетка! Она не знает этого ребенка. А еще налетает… Антон ощутил потребность защищать Илью навсегда, насколько это возможно.

А тут внезапно они вышли к яркой полянке, на которой Римма и Сорокина загорали топлесс. Римма в этот момент переворачивалась и, увидев остолбеневшего Антона с расширившимися глазами, завизжала. Дремавшая Сорокина мгновенно, как ужаленная, вскочила — смешно, нелепо, с диким криком. Увидела ребят и будто гора с плеч свалилась. Но тут же опять закричала, по-девчачьи, на Римму:

— О Господи, дура, я подумала — лось вышел! Я их боюсь до смерти!

А все уже умирали со смеху.

Вообще атмосфера здесь была донельзя расслабляющая. Например, когда тетки возвращались с пляжа, они шли в бикини почти до самого корпуса и только метров за сто все-таки накидывали халаты.

Иногда реагировали на встречных Влада с Антоном: «Молодые люди, вы не подскажете, который час? Ты не думаешь, что рано потащила меня на обед?..»

По вечерам, вероятно, тоже выпивали, потому что с наступлением темноты начинали бродить по аллеям, под окнами, и петь, громко, с надрывом — «Напилася я пьяна…» и дальше «Где мой милый гуляет?», и еще «Если с любушкой на постелюшке — накажи его, Боже», и все в таком духе. Римма назвала явление так: «заклинания перед сном».

А однажды случилось событие — к теткам присоединился гармонист. И песни пошли повеселее.

Влад познакомился с Аркадием. И принес читать рукопись, в компьютерной распечатке. Аркадий был писателем. Он выиграл какой-то конкурс, и его отправили в дом отдыха, чтобы он творил в благоприятной атмосфере. Влад сообщил это беспечно, но свою хитрую улыбку сдержать не смог.

Антон, усевшись в холле, допоздна читал текст. Повесть была странная и увлекательная. О семье. Отец — тиран, мать — рабыня, сын — малахольный, которого завели вместо собаки и держали на поводке. Было ясно как дважды два: Аркадий пишет о своей жизни. Он рассказывал такие подробности скрытого внутрисемейного существования, что становилось неудобно.

Дочитав, Антон отправился побродить по темному парку. Повесть не отпускала. Равно как и личность Аркадия. Вот так посмеиваешься и не подозреваешь, что общаешься с будущим Достоевским, например.

А над Землей летел спутник. Антон, подняв голову, долго следил за красной мерцающей точкой в черном небе. Думал о вечности — через призму сегодняшнего благополучия. Грустил — красиво. И в поэтическом настроении отправился спать.

На следующий день он прежде всего поблагодарил Аркадия. Преодолел себя, подошел, сказал приятные искренние слова. Аркадий смотрел куда-то наискось вниз, беззащитно улыбался, повторял: «Спасибо… спасибо…» Между ними, словно между представителями разных планет, протянулась тонкая нить доверия. И этого было уже достаточно. Они поспешили разойтись.

А между Риммой и Владом происходил мощный светлый энергообмен. Может, это и называется любовью.

Антон сначала не замечал. Они, как всегда, бродили, болтали, плавали, загорали… Время кругом свободное, потому они никуда не торопились, ничего не пропускали, на все обращали внимание. Увидят необычное уродливое дерево, подойдут к нему. Изучат, полазают на нем, сфотографируются рядом. Или сорвутся ночью — пойдут на реку. Посмотреть зловещий вариант привычного пейзажа. Обязательно страшилки начнут рассказывать, как дети, пощекочут нервы. Или в деревню ближайшую отправятся — просто посмотреть, магазинчик какой-нибудь бестолковый отыскать, за козами у дорог понаблюдать.

Однажды они возвращались через поле, и Антон вдруг осознал: когда он с ними, ему особенно радостно на душе. Почему? Конечно, они находили время, чтобы уединяться. Закрепляли грех. Правда, при Антоне никогда и ничем не намекали на этот изъян в отношениях. Чувствовалось, что им очень хорошо просто быть рядом, даже не касаясь друг друга.

Будучи единственным свидетелем зарождения их чувств, Антон тоже находился на этой солнечной стороне. Грелся. И вдруг принял их отношения. «Странно, — думал он. — Любовь (а он в силу молодости всякое притяжение называл любовью. И кто знает, может, не ошибался) появилась на грехе. А разницы не видно».

Он чувствовал, что абсолют всегда одинаков.

Может, у его девушки с мажором тоже любовь. Значит, ее можно простить. Значит, любовь и прощение всегда вместе.

Вместе, если любишь. Потому что любовь великодушна. То есть творит великую душу.

Но подлость, малодушие, предательство как могут уживаться в одном доме с ней? Получается, что могут. Вопрос в том, кто кого вытеснит. Со временем. А кто-то вытеснит. Обязательно.

Главная Тетка уехала. Как и все старожилы.

С утра отдыхающие предыдущего заезда стали собираться со своими сумками во дворе. Ждали автобус, почему-то нервничали, смеялись. Атмосфера праздности и безвременья была разрушена.

Какая-то группка позвала Главную Тетку сфотографироваться. Она стала отказываться, но быстро согласилась, подошла со своим ребенком, покрасневшая, встала, чуть выставив ногу, спросила громко и неловко у фотографа: «Ну как?..»

Вспышка растаяла в воздухе.

Автобус, чуть кренясь на повороте, мелькнул грустными лицами в окнах, исчез.

Все исчерпывается.

В столовой теперь накрывали только треть зала, для оставшихся. Из-за непривычной пустоты было неуютно.

Все словно подгоняло их отъезд, время которому — через пару дней.

Бородатый предложил собраться вечером у костра. Сорокина с энтузиазмом поддержала. Сагитировали несколько человек. Начались закупки. Жизнь рождала новое и побеждала.

Римма и Сорокина собирали деньги, Влад и Антон гоняли в магазин, NEFERTITI, очень серьезная, давала центральные указания, Бородатый (Серега Саныч) балагурил.

К концу дня с некоторыми тетками начались проблемы. Их что-то не устраивало, и они разрабатывали вариант собраться отдельно.

Соседка Риммы деньги не сдавала, но почему-то ждала, что ее пригласят. Накрашенная, в шляпке, с веером и в лосинах, она сидела в холле, когда продукты понесли к лифту.

Около костра, который на опушке уже разводил Бородатый, Римма убедила NEFERTITI пригласить соседку, как исключение. Оказалось, соседка к этому времени обиделась и засветло легла спать. Но ничего, быстро собралась, пришла с Риммой веселая.

Кто-то позвал Аркадия: NEFERTITI не одобрила, сказала, что неизвестно чем это кончится, запретила наливать ему спиртное.

Пить начали хаотично и сразу много. Антон налегал на закуску, потому что реальность воспринималась уже через некий туннель, было страшно опрофаниться публичной отключкой. Протягивая руку за куском колбасы, он оценивал координацию своих движений и пока оставался собой доволен.

Незаметно потемнело, все только и делали, что смеялись, жевали, приходили, уходили. Пьяненькие тетки-перебежчицы появились Влад и Римма, грустные, сидели с краю, смотрели на все серьезными глазами. Было непонятно — либо они почти не пили, либо спиртное их не брало.

Зато Аркадий резко опьянел, облокотился на колени, не держал голову — обводил всех мутным взглядом и ронял ее, покачиваясь при этом.

Да и NEFERTITI, она же Антонина Михайловна, незаметно, что называется, напилась. Она долго и возмущенно рассказывала о своих проблемах соседу — усталому флегматичному мужчине, который вообще не пил и прятал смирившийся взгляд в огне. Антонина же Михайловна распалялась в своем монологе, обижалась на неких противников и тяжелую долю, матершинничала и дымила одной сигаретой за другой, отказавшись от чьей-то зажигалки и прикуривая веточкой из костра.

Тем временем на бревнах начались передвижения, Сорокина и Антон оказались рядом. Последнее время они уже здоровались, а сейчас захмелевший Антон не выдержал и начал восхищаться Ильей, рассказывать, чем он его покорил.

Сорокина, давно нетрезвая, экспрессивная, радостно улыбалась, отрывисто кивала, потом принялась вспоминать, как ребенок переживал их с мужем развод.

Она разговорилась, и Антон проникся… Он вспомнил ее в одном хорошем фильме. Она играла среди кинозвезд. А она простая девочка из провинции, которая приехала покорять Москву и бьется теперь из года в год за место под солнцем. Да за какое место?.. Хотя бы за квадратный метр. На двоих.

У Антона внезапно пошла кровь из носа. Ирина сказала, чтобы он положил голову ей на колени. Антон испугался, ему показалось, что это очень интимно, но тем не менее с деланой беспечностью послушался.

Она рассказывала, как в ее жизни случилась болезнь. Как увозили на «скорой» после спектакля. Как изучала лечение травами, спасала себя. Как выхаживала мужчину, заболевшего после потери жены. Как любила его. А он умер. Не спасла. Ни любовью, ни травами.

Ирина говорила много, сумбурно. Антон даже не все разбирал и увязывал в этом хаосе дорогих и болезненных воспоминаний. Антон был сосредоточен на другом. Руки Ирины медленно, нежно гладили его голову, перебирали волосы, оберегали покой, будто она вновь обрела любимого мужчину.

Антону эти прикосновения напоминали мамины, от которых было так хорошо, что собственная смерть прошла бы незамеченной.

И ему стало ясно: умереть на руках любимой женщины — лучшая награда…

Кровь давно остановилась. Крупными каплями стал набирать силу дождь.

Кроме них, у костра сидели только Бородатый и Флегматичный. Илья носился рядом, вмешивался в разговоры старших.

Добросовестно принялись тушить костер, Ирина беспокоилась, что произойдет лесной пожар. Потом под ливнем побежали к корпусу. Илья визжал от счастья. Да и не только он…

В лифте Серега Саныч и Ирина стали прикидывать, где сейчас можно добыть водки. Антону не хотелось снова пить, но еще больше не хотелось расставаться с веселой компанией.

Выяснили, что с Аркадием все в порядке: Влад и Римма притащили его под руки и уложили. Зато Антонина Михайловна пропала. Серега Саныч стал звонить ей на мобильный.

— Ты где?.. В каком еще лесу?.. Твою мать, ты что там делаешь?!

И он отправился спасать заблудившуюся.

А Ирина набрала зонтиков, курток и с готовностью тоже погналась в стихию…

Проснувшись, Антон посмотрел на часы.

До завтрака далеко.

Он лежал и думал. Уезжать отсюда не хотелось. По крайней мере так рано. Римма всегда говорила: «Времени мало». И оказалась права.

Потому что пришел час, когда Ирина незаметно вышла в эпицентр всех его мыслей. А из его реальности при этом уходила. Точнее, уезжала. Завтра. Внутренний и внешний мир разъединялись, как два диска в двигателе. Только для двигателя это нормально, а для человека — нет.

— Ну что, Сорокина вчера соблазнила тебя? — шутливо спросила Римма, когда они отправились в столовую.

— Ты что? — смутился Антон.

— А мы с Владом были уверены…

Влад улыбнулся с доброй иронией, и тему закрыли.

Отдохнув после завтрака, народ отправился кататься на теплоходе. Антон и Ирина старались держаться рядом. Они смотрели друг на друга, как люди оцепеневшие в шаге от признания. Говорили только о ерунде. Но одно ее присутствие уже влияло на его кровообращение. Находиться рядом с ней, незащищенной и недоступной, было тяжело и прекрасно.

Экскурсия по воде — это романтика. Все было эмоционально возвышенным — и смех, и созерцание… Суденышко плыло по речке, среди лесов, под солнцем…

ЖИЗНЬ текла…

А во второй половине дня отправились небольшой компанией в соседний городок. Там были интересные музеи, но все они оказались закрыты. Поэтому просто бродили, фотографировались, газировку пили на аллейках…

Вернулись уставшие.

После ужина Антон решил пройтись в одиночестве. Сыскал укромную лавочку, растянулся на ней, глядя вверх, сквозь далекие макушки берез…

Жизненный опыт Ирины, ее склонность к лидерству заставляли ее робеть. Если он и был способен признаться, то только с ее помощью. А зачем она будет помогать? Он читал в ее глазах больше мудрости и жалости, чем безрассудства и страсти. Она не протянет руку. Значит, все невозможно.

И вместе с тем: это — женщина его жизни.

Антон встал, пошел погулять дальше. Встретил Антонину Михайловну с Серегой Санычем. Они были дружелюбные, спокойные, в хорошем настроении. Согласились с юношей, что уезжать не хочется.

— Здесь изумительные места, — сказала Антонина Михайловна, глядя на пейзаж. — Здесь Пугачева отдыхала в восьмидесятых. Снимала дачу на лето.

В хвойном лесу были разбросаны большие двухэтажные коттеджи, забытые и почерневшие от времени. Антон представил, как здесь жарили шашлыки, бренчали на гитаре, бегала маленькая Орбакайте, а великая певица приобнимала сверху какого-то сидящего мужчину и шутливо напевала: «А ты такой холодный…» Дергала его за нос и смеялась (точнее, хихикала) всем на радость.

Уже темнело, и Антон опять вышел к реке. Великий покой…

Он прочитал, что когда-то дружинники уходили отсюда на Куликовскую битву. И здесь были сражения, мечи звенели… Киевские князья натягивали узду… Кони фырчали… потом пили жадно из реки…

А теперь он тут стоит. Антон еще раз огляделся… Долго не уходил.

Возможно, никогда больше не побывает здесь. Ну что же…

Стал моросить дождь, и он пошел по тропинке обратно.

Часы остановились в начале отдыха.

Теперь Антон завел их и прощелкал дату. День за днем. До сегодняшнего. Время шло вперед, жизнь сворачивала в обратное русло.

В новом заезде оказалось много молодежи, здоровой, шумной. Все были в одинаковых спортивных костюмах. У стойки регистрации притулили мешок с мячами. Сборы, наверно…

Последние тетки грузились в автобус.

«Нас не догонят!» — ритмично кричали солистки «Тату». Музыка неслась из уже заселенных номеров.

Антон поднялся в автобус одним из последних.

Проход был заставлен сумками, но никаких комплексов у Антона не возникло — люди вокруг были свои, да и думалось о другом.

Случайно он занял хорошее место, у окна. А потом уступил его Илье, и в душе мощно шевельнулась радость, что сделал приятное этому человечку. Антон видел: мальчишке нужен отец, и так захотелось быть наставником, кормильцем, примером для подражания…

Он вдруг осознал, что защитить мать и ребенка для мужчины такой же инстинкт, как для женщины — дать жизнь.

Ирина не заняла определенного места. То здесь присядет, с кем-нибудь поболтает, то там. Ее хохот, в котором смешались бравада, жизненная сила и яркий темперамент, разносился на весь автобус.

Кто-то принес бутылку водки, Ирина стала собирать единомышленников, появился Серега Саныч, тайком от заснувшей жены. Он полушепотом балагурил, разводил катавасию.

Римма и Влад, невеселые и неразлучные, на предложение выпить откликнулись тут же. Антону было так хорошо смотреть на этих людей, просто запоминать их, что он отказался. К тому же, если он не отгонял мысли о разлуке, которая приближалась со скоростью семьдесят километров в час, то на его глаза выступали слезы. А выпьет — вообще разрыдается. Не надо, успеет еще. И выпить, и разрыдаться.

Автобус остановился заправиться, и все вышли — улыбаясь, оглядываясь, потягиваясь. Пошли в магазин. Точнее, налетели как саранча. Скупили почти все мороженое. Римма требовала каких-нибудь консервов. Ей взяли буханку хлеба и банку кабачковой икры.

Илья излучал абсолютное счастье. Потому что взрослые вокруг были счастливы. Значит, мир — безопасен и светел.

А от избытка радости Илье требовалось вертеться. В результате, когда они вновь усаживались, его хлипкое мороженое полетело Антону на брюки. Ведь других мест нет.

Илья замер, растерянно глядя на пятно и не зная, чего ждать. Счастья будто и не было на его лице.

— Так! — решительно сказал Антон. — Бери мое мороженое. Я еще не касался.

Илья подчинился, но несмело, и когда понял, что подвоха нет, воспрянул, продолжил трещать о том, как на велосипеде выследил шпионов, при этом уже уплетал мороженое.

— Ты не боишься подавиться? — назидательно перебил его Антон, вытирая платком штанину.

Но Илья безошибочно уловил в его интонации доброту и потому, воскликнув «не-а!», с какой-то детской неосознанной благодарностью, даже подавшись к Антону, рассмеялся.

Автобус въехал в Москву.

Влад, полностью откинувшись на спинку кресла, смотрел в окно, а Римма смеялась, ела кабачковую икру с ножа…

Теперь водителя просили остановить у той или иной станции метро, не доезжая до вокзала.

«До свидания! — кричали поочередно. — До свидания всем!» Уходили.

Ирина тоже собрала сумки, стала всех обнимать, целовать. Поцеловала в щеку Антона, посмотрела на него нежно… Развернулась и пошла с Ильей к выходу.

Спускаясь, уже успела чему-то расхохотаться, а на улице махала им рукой и разрыдалась.

Автобус тронулся, и покрасневшее, беспомощное лицо любимой женщины исчезло.

«Не реви! — приказал себе Антон, стиснув зубы. — Не реви, я сказал!»

Но чувствовал, что не сдержится, и так испугался этого, что вдруг стал отчаянно молиться, просить силы…

Так и ехал, будто в прострации, окаменевший…

На автовокзале их встречала мама Аркадия. Полная красивая брюнетка с бесконечной добротой в глазах. Как у мадонны с картин эпохи Возрождения.

Антон испытал неловкость, потому что знал всю невеселую подноготную их семьи.

Аркадий сник, будто его прицепили на поводок, отошел от матери, стал бродить взад-вперед, трясти головой, что-то раздраженно бормотать…

А она разговаривала с женой Флегматичного, слушала ее, словно могущественного врача, и поглядывала на других спускавшихся пассажиров — тепло, внимательно, будто хотела увидеть их глазами сына, будто благодарила, что они не навредили ее ребенку, вернули живым и сохранным…

Антон крепко обнял Римму, Влада. Римма прослезилась. Влад ободряюще улыбнулся. Договорились не пропадать. Они ушли.

Антон остался один.

Он брел по городу. Глаза была на мокром месте. И ничего уже тут не поделаешь.

До поезда было еще полдня. Догадался сдать сумку в камеру хранения. Поехал на Арбат. Мир с его радостями проходил мимо. На душе было пусто. Будто в родной квартире, из которой все вынесли.

Антона не могла обмануть вся эта яркая суета, приправленная веселой музыкой. Мир мягко стелил, но было жестко спать.

Бестолковое буйство ярмарки надоело Антону, он отправился со Старого Арбата на Новый и заблудился во дворах.

Здесь было на удивление безлюдно, серо и неприветливо. Везде есть одинаковая неприглядная изнанка. Даже у великих холстов.

На газоне лежало несколько бомжей. Издали казалось, что они мертвы, но один проснулся и стал грубо будить других. Все зашевелились, захрипели, словно стая вурдалаков…

Антон подумал, что даже животное не может опуститься ниже человека. С отвращением прошел мимо, но картина вполне подтверждала его пессимистичные настроения, и это удовлетворяло.

На пути оказалась какая-то избушка-кафе. Есть хотелось ужасно. Антон зашел. Музыка и никого из посетителей, кроме пары в углу. Меню было небогатое, но дорогое. Антон заказал жульен по более-менее сносной цене. Подумал и попросил пива.

Еду принесли в горшочке размером чуть больше солонки. Хорошо, что еще два кусочка хлеба подали.

Он сидел здесь полтора часа. Один за другим звучали все его любимые синглы. Они поощряли и украшали его любовь и тоску. Новых посетителей не было, только красивые, грубоватые блондинка и брюнет тянули вино, пошло смотрели друг на друга, шептались, смеялись…

Антон не хотел возвращаться домой. Его тянуло к Ирине так, что двигаться в обратном направлении было невыносимо больно. Будто что-то живое натягивалось и рвалось. Словно души проникли друг в друга и стали одним целым, а теперь их опять разрывали. Антон был уверен: Ирина тоже не находит себе места.

Позвонить ей страшно. Словно выйти голым.

Нужно жить здесь. Рядом.

А у него как гиря на ногах этот институт… Новый чужой мир с неизвестными людьми.

Блондинка то и дело бесстыдно поглядывала на Антона. Потом ее увлек долгий поцелуй с брюнетом, но она, опустив руку под стол, коварно потянула юбку…

Антон немедленно отвел взгляд от белья, скрывая потрясение. Сыграв невозмутимость, он отпил пива. Блондинка завизжала.

— У вас крыса! — воскликнула она бармену, глядя Антону под ноги.

Антон тоже заглянул себе под стол.

Очень спокойная крыса поводила приподнятой головкой и удалилась куда-то за плинтус.

Бармен проводил ее взглядом и безобидно спросил:

— Где?

Покидая избушку, Антон был охвачен решимостью.

Около какого-то театрального училища он обнаружил, наконец, таксофон. Стал набирать номер. Сердце ухало так, что отдавало в голове.

Ответил кто-то из соседей по коммуналке. Вскоре возник знакомый голос:

— Алло!

— Ирина! Здравствуйте! Это Антон Разыграев вас беспо…

— Антон!!! Привет!

— Я… просто… ужасно скучаю… Я хожу… и мне так плохо! Я подумал, что надо позвонить…

— Бедный мой!.. Я тоже скучаю! Но ведь ничего страшного не случилось!..

— Ирина!..

— Малыш, не переживай, ну что ты? Все очень хорошо!

— Я… Просто…

— Мы с Илюшкой будем ждать тебя! Приезжай, когда захочешь! Нежный мальчик… И давай без лишнего драматизма! Договорились?

— Договорились.

— Все будет хорошо.

— Правда?!

— Обещаю.

— Ты… Вы… Ты… так хорошо на меня действуете! Мне так легко стало! Я балдею, это вообще!

— Правда?

— Да, да! Я так рад… Мне так стало спокойно, Ирина, даже не верится! Значит, я скоро приеду?

— Конечно… Увидишь меня на сцене…

— Мне очень хочется!

— Покажу тебе Москву… Только потерпи, малыш.

— Хорошо!

— Ну что? Спокуха?

Они засмеялись.

И улыбка еще долго не сходила с его лица. Он шел по улице и не мог подавить ее. И ему было все равно, что наверняка выглядит как дурак.

Впрочем, все вокруг и без него было расцвечено радостью. Даже у знакомых бомжей, которые встретились опять. Они, суматошная стайка мужчин и женщин, тоже были отчего-то счастливы. Как дети. Или как дураки.