Тупик

Глава VI «Дорогой друг»

Они рассматривали друг друга внимательно и пытливо. Как впервые встретившиеся собаки — принюхивались. Чего ждать друг от друга, что сулит встреча?

Ар и Гудрун приостановились в дверях, гость продолжал неподвижно сидеть, попыхивая трубкой.

— Познакомьтесь, познакомьтесь! — воскликнул Франжье, подталкивая Ара и Гудрун к камину. — Это наш дорогой друг Рони Кратс…

— Для друзей просто Рони, — перебил гость. Он не спеша встал, переложил трубку в левую руку, протянул правую.

Рони был широкоплеч, невысок ростом, медлителен в движениях. На смуглом лице выделялись странные, какие-то белесые глаза, словно без зрачков, настолько они были светлые.

— А это Гудрун и Ар, наши боевые товарищи. Магазины — их работа, — продолжал представлять Франжье.

Наверное, «дорогой друг», как сразу же окрестил про себя вновь прибывшего Ар, был достоин всяческого доверия, если адвокат не скрывал от него ни «магазинную акцию», ни ее главных участников.

Все сели за стол. Наступила тишина.

— Молодцы, — заговорил наконец Рони, — хорошо сработали. Не боялись? — Он вдруг широко улыбнулся, обнажив ровный ряд крепких зубов.

Вопрос Ару не понравился.

— Чего бояться? Вы ж вот не побоялись с нами встречаться, а от нас всего можно ожидать.

Рони молча усмехнулся, Рика поморщилась — детская выходка. Франжье поспешил вмешаться:

— Не валяй дурака, Ар, Рони наш друг, повторяю, мы должны ему не только доверять, но и уважать его, запомни.

Итак, все встало на свои места. Рони, видимо, был начальством и для Франжье.

И только тогда Ар вдруг понял, что с самого начала поразило его в облике вновь прибывшего. Его одежда!

Рони — на вид ему можно было дать лет сорок — был одет как настоящий хиппи: вытертый джинсовый костюм, нелепые бусы на шее, потрепанные сандалии…

Костюм этот совершенно не вязался с лицом, да, пожалуй, и с возрастом Рони, с его аккуратным пробором в редких светлых волосах.

Очевидно, Рони разгадал мысли Ара — он встал, повернулся спиной, порылся в грязной, неопределенного цвета сумке, стоявшей возле его кресла, что-то достал оттуда, наклонился и повернулся снова. Теперь это был настоящий хиппи: окаймляющий парик (копна спутанных длинных волос, бакенбарды, густая борода) совершенно изменил его внешность.

Постояв так, он сдернул парик и весело рассмеялся. Ему вторили Рика и Франжье, заулыбались Гудрун и Ар.

— За знакомство! — воскликнула Рика, поднимая стакан с пивом.

Все дружно осушили свои.

— Расскажите, как было дело, — попросил Рони, — я имею в виду магазины.

Сначала неохотно и вяло, потом все более увлекаясь воспоминаниями, Ар начал рассказывать, а Гудрун добавляла подробности.

Закончив рассказ, они, улыбаясь, посмотрели на Рони. Но тот был серьезен. Его белесые глаза смотрели строго. Он заговорил неожиданно сухо и властно.

— Сработали здорово. Но ошибок наделали много. Слишком много даже для новичков. Мебельный отдел выбрали правильно. А зачем было хамить продавцу, чтоб запомнил? Отдел безлюдный, так почему пришли перед закрытием, когда народу совсем нет и вас легче припомнить? Ничего, — остановил он Ара, пытавшегося открыть рот, — ничего, думаете могли быть жертвы? Могли, что ж поделаешь, акция важней. Запомните, пусть лучше погибнет десяток случайных людей, чем один ваш товарищ. Запомните, — он повысил голос, — и впредь этим правилом руководствуйтесь. — Он снова помолчал, потом продолжал: — И незачем было возвращаться на пожар. И уж, конечно, непростительно напиваться в баре. Во время акций, до них и после категорически противопоказаны алкоголь и наркотики. Категорически! Пройдет день-два — пожалуйста. Из-за нарушения этого элементарного правила вы угодили в полицию, подвергли опасности свою жизнь и товарищей; пришлось проводить сложную дорогостоящую акцию по вашему освобождению. Запомните. Любая акция — это работа, ее надо делать тщательно, спокойно, квалифицированно, без эмоций и волнений, как чертеж, как деталь на станке. Как если ведете машину в тумане, по мокрой дороге. Сосредоточенно, внимательно, ни на секунду не отвлекаясь. Иначе врежетесь в столб и костей не соберете. Теперь проанализируем эпизод побега из библиотеки…

И ошеломленные Гудрун и Ар выслушали целую лекцию, из которой явствовало, во-первых, что Рони осведомлен обо всех их делах лучше, чем они сами, во-вторых, что он специалист высшего класса по проведению «акций».

— Ничего, мастерство приходит с тренировкой, — закончил свою речь Рони и улыбнулся, — это вам скажет любой спортсмен, а уж Ар — второй дан по каратэ — знает лучше других. Главное, чтоб были способности, а они налицо. Ведь и алмаз нуждается в шлифовке. За успех и удачу!

Он поднял свой стакан, другие последовали его примеру. В разговор вступила Рика, как всегда, весело, непринужденно. Постепенно заговорили о городских делах, о последнем футбольном матче, нашумевшем телефильме, о чем попало, лишь бы подальше от того, чем заняты были мысли.

Гудрун включила музыку. Потанцевали. Рони оказался веселым, остроумным собеседником; он рассказывал забавные истории, анекдоты, отлично танцевал, пил пиво вперемешку с виски и не пьянел. Его белесые странные глаза лучились добродушием.

Рика и Франжье весело смеялись. Ар захмелел. Все вылетело у него из головы — страх, тревога, неуверенность. Ему было хорошо. Вот он сидит в кругу друзей — веселых, надежных товарищей, настоящих, верных, и Гудрун тут, его подруга, влюбленная в него. Он молодец, он настоящий мужчина, смелый, искусный в тайной войне, бесстрашный и безжалостный. Он супермен, сверхчеловек, он полубог, он… Голова Ара туманилась все больше.

— Вот сейчас, — слышал он чей-то голос, доносившийся сквозь шум в ушах, — можешь расслабиться, сейчас. Только не во время акций…

Проснулся Ар, когда на дворе уже давно стоял тусклый осенний день. Во рту он ощущал невыносимую горечь, голова болела, тело ломило. Он никогда не был приверженцем алкоголя, не очень-то любил и не умел пить в таких дозах. Черт бы их всех побрал, и этого «дорогого друга», как его… Рони, и шефа, который притащил его сюда, и все эти дурацкие лекции. Что он о себе вообразил? Профессор! Магистр! Он, Ар, не мальчик, и нечего его учить! Учителя, черт бы их побрал. И эта Рика со своими улыбочками и шуточками, кривляка. А Гудрун? Тоже хороша, развесила уши, словно вокруг одни гении сидят, а на него, Ара, ноль внимания. Стерва!.. Где же она?

С трудом повернув голову, Ар обнаружил свою подругу на соседней постели, как всегда, безмятежно сопевшую во сне.

Это окончательно вывело его из себя. С трудом поднявшись, он подошел к ней, сдернул одеяло:

— Вставай! А ну, вставай! Ты что, на курорт приехала? Полиция у дверей!..

Он собрался рассмеяться своей шутке, но застыл с открытым ртом, пораженный реакцией Гудрун.

В мгновенье ока она была на ногах, с пистолетом в руке. Ар даже не успел заметить, когда она выхватила его из-под подушки. Голая, с растрепанными волосами, она подскочила к окну и застыла в нелепой позе, осторожно выглядывая наружу.

— Где полиция? — хрипло спросила Гудрун.

— Да я так, я пошутил… — неуверенно промямлил Ар. — Ты что, ты что! Гудрун! Не валяй дурака!

Он отступал к стене, а она шла на него, направив дуло пистолета ему в живот, и в глазах ее было столько сумасшедшей ярости, что Ару едва не сделалось дурно.

— Ничтожество, подонок, дерьмо, сосунок… — шипела она в бешенстве.

Наконец Гудрун швырнула в него пистолет, больно ударивший его в плечо, и, продолжая бормотать ругательства, ушла в ванную.

Некоторое время Ар неподвижно сидел на полу, холодный пот выступил на лбу, под мышками, на спине.

Как ни странно, голова прошла, но болело плечо. Ар потер его, тупо посмотрел на валявшийся на полу пистолет, на задернутые занавески, на развороченные постели.

С трудом поднялся на ноги. Голова не кружилась, хотя горечь во рту не прошла.

Внезапно он ощутил такую острую, такую жгучую тоску, словно это была физическая боль. Ему стало трудно дышать, он жадно хватал ртом воздух.

Этот ветхий дом с мебелью давно минувших времен, эта душная комната, где пахло пылью, стариной, пóтом, эти чужие ему люди, которые улыбаются тебе, хлопают по плечу и в любую секунду могут предать или выкинуть, как старые туфли… Эта женщина, там, в ванной, самое близкое ему сейчас существо. Эта страшная женщина, которая так крепко сжимает его в объятиях своими сильными руками и которая может этими же руками задушить его в припадке безотчетной ярости.

Эта кошмарная, эта обреченная жизнь…

А там, позади, остались лекции, веселые шумные студенческие сборища, тренировки, соревнования. И Эстебан — настоящий верный друг. Не беззаботная, нет, но славная студенческая жизнь. Навсегда теперь утерянная…

Ар сел на постель. Ему казалось, что сердце его сейчас разорвется. Он обхватил голову руками и чего-то ждал.

Скрипнула дверь ванной, вышла Гудрун. На ней был белый, короткий для нее махровый халат. Мокрые роскошные волосы рассыпались по плечам, от нее пахло лавандой.

— Собирайся, Ар, — сказала она тихо. И словно все это время читала в его душе, как в раскрытой книге, добавила: — Собирайся, обратной дороги нам все равно нет.

Она подошла к Ару и поцеловала его в щеку. Ар растерянно посмотрел на нее. Как-то странно всхлипнул и поплелся в ванную.

Когда они спустились вниз, оказалось, что «дорогой гость» и Франжье уехали.

Рика приготовила завтрак — яичницу с беконом и кофе. Из приемника лились бодрые танцевальные ритмы, а на экране включенного телевизора мелькали кадры детских мультфильмов. Сквозь раскрытое окно проникали в столовую запахи осеннего леса, свежий ветерок, лучи нежаркого солнца.

Все это несколько приободрило Ара.

Гудрун нежно обняла его, озабоченно пощупала синяк на плече, шепнула: «Прости, ты сам виноват. Можешь побить меня». — «Не премину!» — прошептал в ответ Ар.

Рика, как всегда в веселом настроении, удивительно красивая и свежая (так, по крайней мере, казалось Ару), рассказывала, как ее напугала неизвестно откуда появившаяся кошка, бесцеремонно забравшаяся к ней под одеяло.

— А куда делись шеф и Рони? — спросила Гудрун.

— Уехали в город — готовить наш переезд.

— Переезд?

— Конечно. Не сидеть же нам здесь всю зиму, словно медведям в берлоге, — заметила Рика. — С тоски помрем. Вам-то хорошо — голубкам. А мне, несчастной, одинокой женщине, каково?

— Могу одолжить Ара, — серьезно предложила Гудрун.

— Да нет, — рассмеялась Рика, — я старомодна. Это ваше доисторическое смешение полов не по мне.

— Неплохо бы и меня спросить, — проворчал Ар. — В крайнем случае можете разыграть меня в кости. А кто этот Рони Кратс, «дорогой друг»?

Рика молча пожала плечами. Она перестала улыбаться, стала убирать со стола, то ли не хотела говорить, то ли действительно не знала.

— Он, кажется, большой спец по нашим делам, — настаивал Ар. — Только почему он маскируется под хиппи? Парик какой-то дурацкий нацепил. Зачем все это?

— Может, потому, что своих волос не хватает, — улыбнулась Рика. — А джинсы — чтобы моложе казаться. Может, он хотел понравиться Гудрун?

— Он мне и понравился, — сказала Гудрун. Она поглощала вторую порцию яичницы, запивая ее кофе. — Он, видно, мастер своего дела. Уж такой не попадется. У него есть чему поучиться.

Ар хотел было возразить, но он пребывал в благодушном настроении и ему не хотелось спорить. Да и, честно говоря, Гудрун была права.

— Мы его еще увидим? — спросил он.

— Наверное, — ответила Рика. — Но когда, не знаю. Он ведь без конца мотается по свету.

— Да? — заинтересовался Ар. — Он не коммивояжер случайно?

— Коммивояжер, — пропустив иронию мимо ушей, серьезно ответила Рика. — У него хороший товар, и торгует он им неплохо.

— Что за товар? — снова задал вопрос Ар.

— А сам не догадываешься? — усмехнулась Рика. — Я не точно выразилась. Он не коммивояжер. Он, как бы это сказать, начальник отдела экспорта транснациональной промышленной корпорации.

— Какой корпорации? — не унимался Ар.

— Промышленной, — снова усмехнулась Рика, — одной промышленной корпорации.

— И что она производит?

— Она производит то, что нужно. — Рика потеряла терпение, она смотрела теперь на Ара холодно и неодобрительно. — И не задавай глупых вопросов. Тем более что сами мы в этой корпорации обыкновенные рабочие. Пока еще даже не очень высококвалифицированные, как тебе вчера было убедительно разъяснено.

Она направилась на кухню, а Ар продолжал задумчиво сидеть за пустым столом.

Потом он вышел в сад, миновал ветхую, державшуюся на одной петле калитку и углубился в лес.

Лес был настолько густой, что казался черным. Он поднимался по склонам невысоких гор, обступивших долину с трех сторон. Вся земля была покрыта желтой и бурой осенней листвой. Тяжелый могучий запах древнего бора сливался с ароматом альпийских лугов, долетавшим откуда-то сверху, с гор, невидимых сквозь густые заросли. Меж жестких кустов поблескивала покинутая паутина. И, словно отмечая время, падали с глухим звуком крупные желуди.

Ар долго бродил по неприметным тропкам, по заросшим просекам. В одном месте он набрел на гнездо птицы, в другом — на нору неизвестного зверька, посидел на замшелом камне возле холодного ручейка, беззвучно бежавшего у подножия горы.

Хорошо и спокойно было в этом могучем черном лесу! Здесь шла своя извечная жизнь. Но все ли здесь так спокойно и мирно?..

Взять хоть вот эти дубы, они отнимают свет у молодой поросли. И эта поросль рано или поздно задушит старые деревья. И эти жуки, что поедают мушек, и птицы, что клюют жуков! Да здесь такая война идет, в этом спокойном лесу, такое уничтожение! Это не мирный лес, а поле сражения — жестокого, беспощадного, не на жизнь, а на смерть!

И так везде — в лесу и горах, в морях и в пустынях. И в городах тоже. Всюду одни живые существа уничтожают других. Неважно, дуб ли осину, акула ли рыбешку, птица жука или человек человека! Какая разница? Это закон жизни. Просто есть те, кто уничтожает, и те, кого уничтожают. Важно быть в числе первых, обязательно в числе первых!

Он и стал в их ряды. Он теперь будет уничтожать, давить, убивать. Такая уж выпала ему доля. И пусть те, уничтоженные, раздавленные, не обижаются. Значит, у них доля иная. Таков закон жизни.

Он шел теперь по лесу широким шагом, вдыхая всей грудью напоенный ароматами воздух, шел быстро, высоко подняв голову и насвистывая…

Шел Ар, боец «Армии справедливости». Он воображал себя сверхчеловеком!

Вернувшись, он застал Гудрун и Рику у телевизора. Они сидели молча, нахмурившись. Гудрун курила. Рика нервно барабанила пальцами по подлокотнику кресла.

Ар собрался было нарушить тишину какой-либо веселой шуткой, но, взглянув на экран, замер.

С экрана на него смотрело его собственное изображение. Слегка приглушенный голос диктора вещал: «…особо опасны. Они вооружены и готовы на все, так как список их преступлений заслуживает высшей меры наказания в нашей стране — пожизненного заключения. Всех граждан, могущих сообщить какие-либо сведения о местонахождении или передвижении преступников, просят немедленно позвонить по указанным телефонам. Напоминаем: тем, кто поможет найти преступников, газета "Вечер" выдает солидную премию».

Наступила короткая пауза, и на экране возникла сверкающая сковородка с шипящим, булькающим маслом. Детский хор запел песенку:

Гудрун со злостью выключила телевизор.

— Сволочи! — крикнула она. — Сволочи! Как волков обкладывают. До моего отца добрались. И этот старый болван ничего лучше не придумал, чем обратиться ко мне с открытым письмом. Сейчас его будут повторять в третий раз. Сволочи!

Гудрун бросила сигарету, наступила на нее каблуком и, хлопнув дверью, вышла из комнаты.

Ар медленно подошел к телевизору, включил, сел в кресло. Его бодрое воинственное настроение улетучилось без следа.

На экране вновь возник диктор.

«Дочь моя, — начал он читать обращение отца Гудрун, — ты не понимаешь, что они играют тобой, как кошка мышкой. Вы обречены играть роль призрачной банды, действия которой служат оправданием для "охоты за ведьмами". Твой путь — это путь, идя по которому ваше движение никогда не станет движением большинства… революция не свершится за один памятный вечер. Не проливай кровь, она падет на тебя. Ты знаешь, я не поддерживаю революцию. Но преступление осуждают все. Раскайся. Сдайся властям. Господь простит тебя…»

Теперь телевизор выключает Рика.

— Гудрун права, — цедит она сквозь зубы, — ее отец действительно старый болван, неужели они все не понимают — да, наши действия преступны, но разве преступление не есть одна из форм истинно революционного разрыва с обществом? Скажи, разве нет?

Она смотрит на Ара, в лице ее нет сейчас ничего привлекательного, глаза сузились, на щеках играют желваки, губы плотно сжаты.

— Скажи, я не права?

— Я солдат, — бормочет Ар, — солдат «Армии справедливости». — И неожиданно зло добавляет: — Это вы там все дерьмовые теоретики. Все базу подводите. А мое дело исполнять. Приказывайте, приказывайте! И не морочьте мне голову вашими дурацкими лозунгами.

Пока Гудрун, ругая на чем свет стоит своего «старого болвана» отца, курила сигарету за сигаретой, сидя на неубранной постели; пока Ар, проклиная этих «дерьмовых теоретиков», с отвращением тянул на кухне пиво; пока Рика, лежа на диване у потухшего телевизора, мысленно корила себя за то, что связалась с «этими шизофрениками», — что поделывал в это время новый «дорогой друг» этой несвятой троицы, таинственный Рони Кратс, которого адвокат Франжье довез до города и высадил на одной из окраин?

Надев свой сложный парик, распахнув на волосатой, увешанной амулетами груди потертую джинсовую куртку, он зашел в дешевенький бар.

Накрапывал мелкий дождь, в свете тусклого желтого фонаря поблескивал мокрый асфальт. Всюду валялись окурки, апельсинные корки, обрывки газет, пустые пивные банки. Покосившаяся неоновая надпись сообщала, что за темной, украшенной медными планками дверью помещается «Солдатский бар». Однако неоновые буквы горели не все, и получалось, что бар «…датский». Впрочем, датское пиво там продавалось, так что и в таком виде название себя оправдывало.

Рони толкнул дверь, спустился на несколько ступенек и оказался в полутемном подвале. Лишь смоляные факелы, горевшие на стенах, освещали лица кроваво-красным, мятущимся отсветом. А лица эти были отвратительными. Небольшой зал был заполнен молодежью — неопрятными пьяными девицами с длинными нечесаными волосами, бородачами и усатыми парнями в грязной, мятой одежде, с дешевыми украшениями на шее. Было много пьяных. Громкая музыка не могла заглушить крики, хриплый смех, то вспыхивавшее, то угасавшее в каком-нибудь углу нестройное пение.

По внешнему виду Рони отлично вписывался в это общество. На него никто не обратил внимания. Он прошел к стойке, кивнул бармену — толстому мужчине с закрученными, напомаженными усами и попросил пива. Бармен, который, видимо, не первый раз обслуживал этого посетителя, достал с полки за спиной кружку в виде большого стеклянного сапога, накачал в нее пива и подвинул к Рони. Рони незаметно передал ему купюру, явно превышавшую стоимость дешевого пива.

— Третий столик слева, — шепнул бармен и повернулся к очередному посетителю.

А Рони огляделся, словно ища место, и не спеша направился к третьему столику слева от входа. За ним сидело четверо — двое парней и две молодые женщины. И хотя они были так же неопрятно одеты и так же непричесанны, как все остальные, но было в них что-то, что отличало их от других, собравшихся в этом подвале.

Во-первых, они не были пьяны, хотя на столе стояло не пиво, а почти пустая бутылка коньяка, во-вторых, было в их взгляде неуловимое выражение превосходства, легкого презрения к орущей пьяной толпе, наполнившей зал. Они не кричали, не пели, не смеялись, они спокойно и негромко беседовали. И были явно старше большинства присутствующих.

Когда Рони приблизился к ним и хотел уже присесть на свободный стул, высоченный парень в рогатом шлеме и в меховой жилетке, надетой на голое тело, одним прыжком опередил его. На шее у него, звеня, болталось ожерелье из железных крестов вермахта, на неправдоподобно мускулистых предплечьях красовалась густая татуировка. Он ехидно посмотрел на Рони и показал ему язык.

— Уступи место, Олаф, дай гостю сесть, — негромко сказал один из сидевших за столиком мужчин.

О том, каким авторитетом пользовался говоривший, свидетельствовала поспешность, с какой Олаф вскочил со стула и тотчас подвинул его Рони.

— Привет вам издалека, — сказал Рони, разглядывая сидевших за столом.

— Далекое может стать близким.

Обменявшись этим нехитрым паролем, они приступили к серьезному разговору.

— Вот что, — раздраженно заговорил Рони. Пламя факелов причудливо отражалось в его странных белесых глазах. — Мне надоело кочевать из бара в бар, как эстафетной палочке. Вот уже четвертое свидание, которое мне назначают. Если мы не договоримся, оно будет последним.

— Договоримся, — усмехнулся Главный. — Эстафета кончилась, вы прибыли на конечный пункт.

— Слава богу, — проворчал Рони.

— Давайте о деле, — снова заговорил Главный, и теперь было отчетливо видно, насколько он старше по возрасту и тех, кто сидел с ним за этим столом, и остальных посетителей бара.

— Давайте, — охотно согласился Рони. — Вот мое предложение: я вас свожу с тремя опытными боевиками, они помогут вам извлечь из тюрьмы вашего главного, этого…

— Не надо имен, — перебила его одна из женщин.

Рони удивленно посмотрел на нее и продолжал:

— Не надо так не надо. Словом, есть готовый план, есть кое-какие зацепки в тюрьме, есть, повторяю, трое опытных боевиков. Ваше дело помочь людьми, машинами. После того как мы его вытащим, я устрою ему выезд за границу, скажем, в Германию, потом в Швейцарию и дальше, в Южную Америку, в Чили, например. Пусть там отсидится. Все расходы по переброске мы берем на себя…

— Кто «мы»? — спросил Главный.

— Какое это имеет значение, — отмахнулся Рони. — Вы же не дети и понимаете, что я не один. За мной кое-кто стоит. И возможности у нас практически безграничные. Таких «сделок», какую я вам предлагаю, мы совершаем десятки по всему миру. Однако вернемся к делу, вы ведь этого хотите. Так вот, я выручаю его. Могу предложить, если вам нужно, партию автоматов «ингрэм мариетта». Деньги найдутся?

— Найдутся, — усмехнулся Главный. — А у вас?

— У нас, — самодовольно произнес Рони, — денег больше, чем у вашего правительства. За нас не беспокойтесь. Могу еще предложить героин — шесть тысяч за килограмм, гашиш — пятьдесят тысяч. Есть опиум.

Его собеседники оживились. Видимо, это предложение особенно заинтересовало их. Некоторое время оно оживленно обсуждалось. Наконец Рони, осушивший к тому времени без видимых последствий свой стеклянный сапог, сказал:

— Ладно, договоримся. Теперь скажу, что нужно мне. Все-таки сделка — акция двухсторонняя. — Он подмигнул.

— Мы слушаем, — сказал Главный.

— Тут у вас есть один следователь, уж больно он въедливый, привязался ко мне и копает, копает…

— Он что, вызывал вас?

— Еще этого не хватало, — высокомерно фыркнул Рони. — Но есть данные, что копает. И между прочим, все глубже. Надо его остановить.

— Ясно, — сказал Главный, — кто?

— Фамилия его Камински. Вот адрес, — он протянул бумажку.

— Нам понадобится неделя, — сказал Главный, подумав. — Мы свое дело сделаем. Это будет авансом.

— Хорошо. Что касается моих боевиков, они свяжутся с вами на следующий же день. Здесь. С тем же паролем.

— Хорошо, — коротко согласился Главный. — Еще выпьете?

Теперь, когда с серьезными делами было покончено, он решил, видимо, проявить к гостю дружеское внимание. На столе появилась вторая бутылка коньяка, стеклянный сапог был вновь наполнен. Заговорили о постороннем.

— У вас тут весело, — улыбнувшись, заметил Рони.

— Не скучно, — подтвердил Главный. Он все время говорил один, его спутники молчали. — Мы собираемся здесь частенько и еще в двух барах.

— Еще в двух? — заинтересовался Рони.

— Да, неподалеку. Это наш район. Другие в других. Но связь есть.

— Ну а ваши… ваши, — Рони подбирал слова, — оппоненты, что ли, они где?

— У них свои бары, — улыбнулся Главный. — И свои дела, — добавил он, помолчав, — мы в открытые конфликты не вступаем. На данном этапе у нас сходные цели, хотя и разные лозунги. У нас и взгляды на многое разные. Но главное — общие враги.

— Да? — рассеянно спросил Рони. — А именно?

— А именно — нынешнее общество, — сухо ответил Главный, ему не нравилось невнимание Рони, — нынешнее общество.

Рони осушил свой сапог и спросил из вежливости:

— В чем же вы его обвиняете, нынешнее общество?

— В мягкотелости, в беспомощности, в терпимости к красным, к иммигрантам, которые отнимают у нас работу. Вы посмотрите — у нас же полно черных, желтых, кого хотите. Без сильной руки…

Рони слушал вполуха. Ему надоели эти болтуны, он презирал их. О нет, они были эффектны в деле, но их болтовня, все эти высокопарные рассуждения, многозначительные призывы… Как сторожевые псы: пока кусают — цены им нет, но когда лают, что с них толку? И их «оппоненты» такие же болтуны. Интересно, что бы сказал его надутый собеседник, если б знал, что три дня назад в другом городе, в другом баре, набитом такой же шумной подвыпившей молодежью, у него состоялась аналогичная беседа — желтые, красные, коричневые — целая радуга, а на деле один цвет — черный. Впрочем, какое ему дело. И те и другие исправно покупают наркотики, оружие, взрывают, убивают, похищают. Так что не жаль им и деньжат, когда надо, подкинуть, и связать с кем нужно, и помочь вытащить какого-нибудь их главаря из беды, вроде вот этого…

Рони почувствовал, что устал. Он вежливо покивал, сделав вид, что внимательно слушал. Потом встал.

— До свиданья, друзья. Устал до смерти. Пойду спать.

— Счастливо, — пожелал ему Главный, но руки не протянул.

Рони не без труда протолкался сквозь толпу, вышел на улицу и с наслаждением вдохнул свежий сырой воздух. Он прошел сетью извилистых переулков, дошел до широкой улицы и, подойдя к стоявшему здесь роскошному черному «мерседесу», открыл ключом дверцу и сел за руль.

Через десять минут быстрой езды по пустынным ночным улицам он подкатил к роскошному отелю «Шератон», парадный подъезд которого украшали пять звездочек. Свой парик Рони снял по дороге.

Он вошел в громадный холл, портье, давно переставший удивляться необычной одежде богатого постояльца, почтительно склонился перед ним. Рони взял у него ключ и поднялся в свой номер-люкс на пятнадцатом этаже. Долго с наслаждением, громко фыркая, мылся под душем, потом достал из холодильника и залпом выпил стакан холодного молока и залез под одеяло. Уже засыпая, нащупал под подушкой пистолет и, успокоенный, вскоре заснул сном праведника.

Следователь Камински брился, стоя перед зеркалом, и весело насвистывал. Он был в отличном настроении. Вчера он закончил важный раздел своего доклада, посвященного делу некоего Рони Кратса, иностранного подданного. Собственно, дела еще никакого не было. Была кое-какая негласная слежка, которую Камински установил за «объектом», получив от своих тайных осведомителей соответствующие сигналы. Таких осведомителей у полиции было множество, но все они делились на две четкие категории. Одна — это сами работники секретной службы, специально внедренные в разные подозрительные официальные и подпольные организации, преимущественно левые, в профсоюзы и другие союзы, в различные круги общества, включая и высокопоставленные. Другая категория состояла из платных доносчиков самых разных калибров, начиная от какого-нибудь именитого повесы, политического деятеля, светской дамы и кончая владельцами баров, проститутками, а порой обыкновенными уголовниками.

На одних у полиции имелись компрометирующие материалы, грозившие разрушить карьеру, вызвать скандал. На уголовные делишки других смотрели сквозь пальцы, не замечали мелкие проступки или раньше срока выпускали из тюрьмы. Всем немного платили. Разумеется, то, что немного было для одних, другим показалось бы богатством. Соответственно оказывались и услуги.

У каждого следователя, инспектора, даже рядового полицейского были свои осведомители, которых знал только он.

И однажды один из них сообщил Камински, что болтается, мол, по низкопробным барам и дискотекам, именно там, где собираются «бунтари», какой-то странный тип, которого раньше никто не видел. Камински был достаточно опытен, чтобы сразу же проявить интерес к такому человеку. Ему потребовалось немного времени, чтобы установить, что человек этот иностранец, что живет он в номере люкс одного из самых роскошных отелей города, разъезжает в арендованном у прокатной фирмы «Герц» дорогом «мерседесе» и что он — в парике и одежде оборванца — проводит время в ночных заведениях, знакомясь с вожаками разных состоящих на подозрении экстремистских кружков всех направлений.

Еще некоторое время затратил следователь, чтобы выяснить, что подобный же образ жизни вел подозрительный иностранец и в некоторых других городах страны. Сначала Камински решил, что имеет дело с крупным международным вором, аферистом, торговцем наркотиками или, что вероятнее, оружием. Однако запрошенный Интерпол никаких данных на этого человека не имел. И что уж совсем странно, оказалось, что незнакомец регулярно посещал свое посольство, а работники посольства заходили к нему в отель «Шератон»! И хоть человек был подданным дружественной державы, но у державы этой были несколько своеобразные понятия о союзнических отношениях, о чем следователь прекрасно знал.

Короче говоря, Камински составил подробный доклад и на основе его намеревался в ближайшие дни вызвать господина Кратса в полицию и побеседовать с ним. После чего отправить доклад начальству.

Однако, как ни опытен был следователь Камински, он совершил две ошибки: никому из коллег не сказал о проделанной работе и подготовленном докладе, а также явно недооценил своего «подопечного».

Продолжая весело насвистывать, Камински тщательно вытер лицо салфеткой, смоченной одеколоном «Балафр». Он любил этот крепкий мужской одеколон с мужественным названием[1]. Недаром его рекламировали на обложках детективных романов «черной серии» — флакон и рядом кинжал. Да, жизнь хороша! Хотя и полна опасностей и приключений. Но именно это по душе Камински. Он молод, но его уже ценят. И между прочим, как раз за независимость характера. Плевать он хотел на все эти партии, программы, лозунги, речи политических лидеров. Он делает свое, полицейское дело и сажает преступников, а кто они — социалисты, либералы, коммунисты, католики, протестанты, буддисты, мусульмане, белые, черные, метисы, квартероны, хоть марсиане — ему безразлично.

Да, жизнь хороша — он молод, у него любимая жена и двое близняшек, он здоров как бык, он стрелок-снайпер и обладатель черного пояса (второй дан) по дзюдо. Он хорошо зарабатывает, а его «подопечные» никогда не забывают поздравить его с днем рождения, с рождеством, с некоторыми другими праздниками.

Камински надел свежую сорочку, пристегнул кобуру под мышкой, снял пистолет с предохранителя (он, помимо всего прочего, был человек осторожный) и, поцеловав жену и дочек, вышел на улицу. Хорошо, что прихватил зонтик — наверняка будет дождь, вон уже моросит.

Машина Камински, синий «фиат», стояла у тротуара напротив дома, в бесконечном ряду других машин, оставленных здесь хозяевами.

Камински внимательно огляделся. В этот ранний час улица была пустынна. Лишь у одного из дальних домов молочник разгружал бутылки с молоком; сосед по дому возился на участке, готовя огород к зиме, да почтальон что-то налаживал у своего мопеда, прислонив его как раз к «фиату» Камински (черт бы побрал растяпу, еще поцарапает!).

Следователь пересек дорогу, подошел к машине и ворчливо сказал:

— Другого места для велосипеда не мог найти? Прислонил бы к столбу.

— Извините, ради бога. — Почтальон виновато улыбнулся и отодвинул мопед.

Он покопался в своей необъятной сумке, вытащил большой револьвер с глушителем и почти в упор выпустил три пули в затылок садившегося в свою машину следователя. Затем, так же не спеша, завел свой мопед и скрылся за поворотом.

Тело Камински обнаружил настоящий почтальон, проезжавший по улице двадцатью минутами позже. Через полчаса весь квартал был оцеплен. Полиция допрашивала соседей, молочника, почтальона. В лаборатории тщательно исследовали пули и установили, что они все из той же партии оружия, которая была похищена при перевозке с одной американской базы на другую.

Начальство гадало о причинах покушения. Но поскольку Камински никому не рассказал о таинственном иностранце, никто ничего не мог понять. Что касается подготовленного им доклада, то он хранился в его служебном сейфе, и, конечно, принявший его дела следователь рано или поздно обнаружил бы толстую зеленую папку с надписью «Кратс». Но вот ведь незадача: ни через неделю, копаясь в оставленных его предшественником делах, ни через месяц, ни даже через год он этой папки так и не нашел. Странно? Очень. Но факт, как известно, вещь упрямая.

О гнусном убийстве следователя Камински Рони узнал в своем роскошном номере в отеле «Шератон». Он внимательно прочел аршинные заголовки газет (а ему их принесли полдюжины) все до одного. Так же внимательно ознакомился с отчетами полицейских хроникеров, заявлениями комиссара и прокурора, сопоставил, сравнил.

Затем поднял телефонную трубку и, услышав голос Франжье, попросил о свидании. Они встретились через час в маленьком кафе. Беседовали недолго, вернее, говорил Рони, а Франжье лишь кивал в ответ. И довольно быстро расстались.

— Хватит бездельничать, — строго сказал Франжье своим подопечным. — Есть серьезное дело.

Они сидели в гостиной своего загородного домика, этого безопасного, затерянного в лесу, но осточертевшего им убежища, и внимательно слушали шефа.

Франжье обстоятельно, как всегда, излагал план операции.

Они слушали и усваивали, как прилежные ученики.

Потом были вопросы и подробные ответы. Потом несколько дней подряд они, надев темные очки, ездили на разведку к стенам тюрьмы и по всему маршруту следования. Прикидывали, уточняли, рассчитывали.

Наконец наступил день «X».

Это был дождливый день, ветреный и холодный. Прохожие жались к стенам, чтобы их не обрызгали автомобили. Злой ветер рвал зонты из рук, выворачивая их наизнанку.

В такой день, как говорится, хороший хозяин собаку из дома не выгонит. Собаку может быть, но заключенного? Согласно тюремному регламенту заключенные в тюрьме № 7 (подследственные) имеют право на ежедневную получасовую прогулку с десяти до десяти тридцати утра. И если они настаивают, как им отказать? В конце концов, их тоже можно понять, дождь дождем, но когда у тебя всего полчаса в день чистого воздуха, тут дождь не помеха.

И, проклиная своих подопечных, погоду, службу, все на свете, надзиратели надевают плащи с капюшонами и выводят заключенных блока «А» на прогулку.

Заложив одну руку за спину, а в другой держа зонтик, заключенные, укутав носы в шарфы и надвинув шляпы по самые уши, медленно бредут друг за другом по кругу на специальном асфальтовом плацу. С трех сторон плац ограничивают тюремные корпуса, с четвертой — наружная стена. И хотя стена здесь не очень мощная и всего пяти метров высотой, но поверху натянута колючая проволока. Слева вышка, на которой стоит часовой, а у дверей тюремного корпуса жмутся, прячась от дождя, вооруженные надзиратели. Так что сбежать в таких условиях было бы чудом. Но бывают же на свете чудеса…

Рика неторопливо ведет машину, поглядывая на часы. Франжье не устает повторять, что успех любой операции на девяносто процентов зависит от точности и на десять от удачи.

Эту подержанную машину им подогнали в условленное место. Там Рика оставила свою и пересела в эту развалюху. Впрочем, на скользком асфальте, когда особенно не разбежишься, такая вполне сгодится.

Секунда в секунду соблюдая график, Рика едет узкими переулками по направлению к тюрьме. Наконец за мутной пеленой дождя возникает серая стена, увенчанная колючей проволокой.

Когда через шесть секунд она доедет до ее середины, навстречу ей в ремонтной машине должны подъехать Ар и Гудрун. И действительно, ровно через шесть секунд обе машины замедляют ход, даже останавливаются — не так-то просто разъехаться на скользком асфальте в этой узкой улочке, ограниченной с одной стороны тюремной стеной, а с другой — пустырем.

В такой дождь никто, в том числе мерзнущий в своей застекленной будке тюремный часовой, не обращает внимание ни на какие машины, мало ли их тут за день проезжает — грузовиков, легковых, цистерн, фургонов и ремонтных, между прочим, тоже. И уж, конечно, где ему заметить, что ремонтная машина вопреки правилам едет с поднятой на шестиметровую высоту площадкой, огражденной перилами.

Внимание часового привлечено одним из заключенных, задержавшимся у стены. Бросив незаметно взгляд на часы, он встал на колено и завязывает шнурок на ботинке. Остальные в соответствии с правилами, не останавливаясь, продолжают прогулку, оставив свободным место своего товарища.

Часовой бдительно следит с вышки за остановившимся заключенным. То же делают и надзиратели. Один из них направляется к растяпе, который никак не может завязать шнурок.

Вот тогда-то все и начинается.

С треском разбив стекло, на площадку сторожевой вышки влетает граната, брошенная Рикой. Граната взрывается с негромким хлопаньем. Часовой резко оборачивается. Поздно! Он роняет автомат, рвет на груди рубашку, задыхается, хрипит…

В ту же секунду, как черт из коробки, из-за брезентового ограждения ремонтной башни выскакивает Ар и бросает через стену веревочную лестницу. В месте броска он двумя движениями перерезает специальными ножницами колючую проволоку. Почти одновременно на башню поднимается Гудрун. Она в джинсах, в кедах, волосы спрятаны под купальной шапочкой. Масок они не надели. К чему? Их фотографии украшают теперь все участки, красуются на первых полосах газет.

Из автомата Гудрун поливает свинцом прогулочный двор тюрьмы. Заключенные бросаются на землю. То же делают и надзиратели. Двое застывают неподвижно, они уже не встанут.

Тем временем заключенный, столь неуклюже завязывавший шнурок, с поразительной ловкостью вскарабкивается по веревочной лестнице на гребень стены, перепрыгивает на башню ремонтной машины. Вместе с Аром и Гудрун он спускается вниз, вскакивает в машину, и Рика быстро, но осторожно трогает с места. Когда начинает реветь тюремная сирена, возвещая о побеге, они уже далеко.

Охранники выскакивают во двор, загоняют заключенных в камеры. Затем они поднимаются на стену и осматривают ремонтную машину. Из распахнутых ворот выезжает оперативная бригада. Во все концы летит сообщение о происшествии. Вскоре полиция оцепляет район.

Но налетчиков там давно нет. В одном из глухих проходных дворов они, бросив машину, пересели в крошечный, с брезентовой крышей «ситроен» и, попетляв по улицам, въехали в большой огороженный двор. Почти не снижая скорости, «ситроен» по заранее установленному помосту с ходу въехал в большой мебельный фургон. Какие-то шустрые ребята заставляют крохотный автомобильчик двумя могучими шкафами и плотно запирают двери. Фургон сразу же трогается с места и устремляется к загородному шоссе.

К чести полиции, она успевает установить заграждения на дорогах очень быстро. Останавливают все машины, в том числе и огромный мебельный фургон. У водителя, благообразного, аккуратного молодого человека в очках, проверяют документы, даже заставляют открыть заднюю дверь. Приподнимают брезентовый занавес, видят шкафы.

На этом осмотр заканчивается, и фургон едет дальше. Вот это полицейским, производившим осмотр, чести не делает. Зато спасает им жизнь…

Гудрун, Рика и Ар застыли со своими «свенами» в руках. Это надежный автомат, хотя и не столь миниатюрный, как «ингрэм мариетта». Но сильный. Им были вооружены австралийские солдаты в Бирме во время войны на Тихом океане. «Свен» лучше, чем «стен», да и «стерлинг» и «томсон» с ним не сравнятся. Во всяком случае, боевики предпочитают «свен».

Тревога оказывается напрасной. Фургон катит дальше. Ар вытирает пот со лба, Гудрун достает фляжку с ромом, и все по очереди жадно пьют из горлышка.

— Спасибо, ребята, — говорит беглец. У него землистого цвета лицо, заросшее щетиной. — Здорово вы это сварганили. Вы кто?

Нет, он явно потерял чувство реальности за время заключения. Ну кто же задает подобные вопросы?

— Мы рождественские деды, — смеется Рика. — Везем подарок твоим друзьям. Передай им новогодние пожелания. Впрочем, мы их не знаем.

Беглец, понявший свой промах, смущенно улыбается.

— Ладно. Все равно спасибо. Придется — отплачу.

— Не придется, — говорит Гудрун.

Отъехав километров пятьдесят от города, фургон останавливается в глухом лесу. Здесь уже стоят две машины.

Из одной выходят двое мужчин и две девушки, они бросаются к беглецу, обнимают его, жмут руки, хлопают по плечам. Они привезли ему одежду, коробку с едой, вино. Он сдержанно благодарит и обращается к своим спасителям:

— Еще раз спасибо, ребята. — Пожимает им руки и, помедлив, добавляет: — А тебя, Рика, я узнал. Ты молодчина, на твоих статьях и я учился. Спасибо тебе от всех нас, от всей нашей организации «9 апреля». Мы им еще покажем!

Друзья усаживают его в машину, и, переваливаясь по кочкам, она исчезает за деревьями.

А Гудрун, Рика и Ар залезают в другую и, сверившись по карте, лесными и проселочными дорогами добираются до своего убежища.

Здесь их ждет Франжье. Он весь радушие.

— Ну что, голубки, все в порядке, если верить радио?

Ему никто не отвечает, все расходятся по комнатам, моются, переодеваются.

Потом снова собираются в гостиной, где Франжье смотрит телевизор.

На экране возникают кадры, показывающие стену тюрьмы, двор, сторожевую вышку, брошенную ремонтную машину. Репортер берет интервью у начальника тюрьмы, у начальника полиции, у часового, у надзирателей, даже у заключенных. Далее на экране возникает седая женщина со впалыми щеками, с заплаканными глазами. Это вдова одного из убитых надзирателей, ее поддерживает дочь — девушка лет восемнадцати, она не может сдержать рыданий. Вдова что-то бормочет в микрофон. Неожиданно девушка начинает кричать, захлебываясь слезами:

— Будьте вы прокляты! Вы не люди! Вы чудовища! Ну убивайте, жгите, взрывайте! Но не говорите, что это ради свободы людей! Вы звери, лживые звери…

Ар резким движением выключает телевизор и до боли закусывает губы. Он наливает полный стакан пива.

— Выпьем, — кричит неестественно громким голосом, — выпьем за зверей! А? За славных хищных зверей, которые убивают во имя свободы! За львов, за тигров, за шакалов!

— Не ори, — обрывает его Гудрун, — истерик. Лес рубят — щепки летят. Еще ни одно большое дело не обходилось без жертв. Но это необходимые жертвы. Да, мы убьем тысячи, но свободными станут миллионы!

— Тихо, — говорит Франжье, в его голосе звучит металл, — разболтались! Вы делаете важное, нужное дело. Вы боретесь за революционные идеалы. И хватит болтать. Послезавтра будем эвакуироваться — здесь начинает дурно пахнуть. Полицейские не любят, когда ликвидируют их товарищей. А тут два надзирателя, да еще этот следователь, уж не знаю, кто его кокнул. Это перебор. Пора уезжать. Так что готовьтесь. Послезавтра.