Тургенев без глянца

© Фокин П., составление, вступительная статья, 2009

© Оформление. ЗАО ТИД «Амфора», 2009

Ad Marginem

Достоевский как-то раз посетовал не без раздражительности: мол, мне бы такие условия работы, как у Тургенева! «Пролетарий умственного труда», мыкавшийся по съемным квартирам даже в лучшие свои годы, увидав однажды в «Истории русской литературы» фотографию дома Тургенева в Баден-Бадене, возмутился до отчаяния: «Какое отношение имеет дом Тургенева в Баден-Бадене к русской литературе!» И не только географическое положение тургеневской виллы было причиной негодующего возгласа. Для русской литературы, бьющейся над «проклятыми вопросами» бытия, он был действительно слишком покоен и роскошен, а царившая в нём жизнь – слишком легкомысленна и беззаботна.

Достоевский, ездивший в Баден-Баден для того, чтобы вырвать у фортуны куш и, расплатившись с долгами, зажить – всего лишь! – по-человечески, обдумывая и компонуя роящиеся в голове идеи и образы, не мог спокойно принять безразличного к материальным заботам, по сути своей курортного существования собрата по перу, сочинявшего для развлечения учениц Виардо оперетки на французском языке.

Впрочем, вид Спасского-Лутовинова, помести его П. Н. Полевой в своей «Истории русской литературы» вместо баденского замка Тургенева, едва ли был бы принят Достоевским любезнее. Да только ли Достоевским! Видимое благополучие Тургенева смущало и прельщало многих.

Плюс ко всему был он и внешне хорош собой! В буквальном смысле слова на голову выше всех! Брюнет с голубыми глазами! (И даже ранняя седина не испортила облика, лишь придала благородства и достоинства.) С аристократическими манерами, ухоженный и избалованный, не знающий прохода от поклонниц и поклонников – и в молодости, и в преклонных летах, он, как писал К. Н. Леонтьев, был «гораздо героичнее своих героев». Выразительнее, эффектнее, ярче. И пусть в нём не было особого «задора», по слову Д. В. Григоровича, зато обаяния – в избытке.

Прибавить к этому тот энтузиазм, с которым читатели нескольких поколений принимали каждое сочинение Тургенева (будь то восторг или осуждение, но никогда – безразличие и равнодушие), и, действительно, судьба писателя покажется чуть ли не идеальной.

И всё бы так, кабы не мучительный, страдальческий финал этой, по всем признакам, небывало счастливой жизни.

При богатырском телосложении Тургенев не обладал порядочным здоровьем. Особенно изводила его подагра. Да и сердце поигрывало. Временами обострялись боли внутренних органов. Давала о себе знать «неврома». Но худо-бедно он с ними справлялся – лечением на водах, консультациями и рекомендациями лучших европейских врачей. Однако и врачи, и их методы оказались бессильны, когда весной 1883 года у Тургенева стал стремительно развиваться онкологический процесс, за несколько месяцев изъевший некогда величественное, красивое тело, превратив его в бессильный скелет, обтянутый рыхлыми мышцами и дряблой кожей… Метастазы, поразившие позвоночник, вызывали невероятные боли, исторгали из обессиленной груди страдальца страшные крики, которые разносились по окрестности и заставляли вздрагивать обитателей соседних домов… Ему впрыскивали морфий… Он молил, чтобы ему дали пистолет или покончили с ним как-нибудь ещё… Когда пришёл смертный час, оплакивавшие его близкие и друзья в душе радовались об избавлении несчастного от мук…

Для медицины того времени рак был ещё малоизученным заболеванием. Да и сто лет спустя оно остаётся одним из самых трудных для лечения. В конечном итоге всё по-прежнему решает чудо. Причины заболевания тоже не до конца выявлены, хотя всё более и более склоняются врачи к тому, что источником злокачественных образований является внутреннее напряжение, стресс, не находящий решения внутренний конфликт личности с собой. И в этом свете жизнь Тургенева предстаёт совсем в иной окраске.

Да, он с детства был любимцем маменьки. Её Вениамином, как она сама выражалась.

Да, был красив и богат. Унаследовал царственное имение… Построил себе дом в Баден-Бадене… Купил дачу под Парижем… Собирал коллекцию картин… Раздавал деньги направо и налево, никому не отказывая в помощи… Был донатором Литературного фонда и Общества русских художников в Париже… Учредил библиотеку для русских эмигрантов… Открыл и содержал школу в Спасском…

Да, природа наделила его умом и талантом… Получив европейское образование, свободно владел языками и чувствовал себя уверенно не только в салонах Москвы и Петербурга, но с тою же лёгкостью – в Берлине, Париже, Лондоне, Риме, Вене… Он объехал всю Европу. Знал лучших людей своего времени… Он видел Пушкина! Встречался с Гоголем и Лермонтовым. Ему покровительствовал Белинский… Некрасов, Герцен, Лев Толстой, Гончаров, Достоевский, Островский, Фет, Тютчев, семейство Аксаковых, Шевченко, Григорович, Полонский были ему приятели… Мериме, Флобер, Жорж Санд, Гюго, Жюль и Эдмон Гонкуры, Золя, Мопассан, Доде, Ренан, Тэн принимали за честь его дружбу… Его приветствовали Теккерей и Диккенс… Он слушал лучшую музыку в исполнении лучших музыкантов своего времени… Выдающиеся художники, среди которых Антокольский, Репин, Поленов, Верещагин, Боголюбов, прислушивались к его советам…

Да, его литературная карьера сложилась исключительно успешно. Его книги имели небывалый общественный резонанс. Император Александр II однажды признался, что именно «Записки охотника» стали последним аргументом в его решении упразднить в России крепостное право… А какую бурю откликов вызвал Базаров!.. С лёгкой руки Тургенева в культурный оборот вошли и навсегда закрепились в нём такие понятия, как «лишний человек», «дворянское гнездо», «нигилист», «тургеневская девушка»… Он при жизни получил мировую известность: его произведения издавались в Германии и Франции, Англии и Испании, нашлись горячие почитатели даже в невообразимой Бразилии… В Соединённых Штатах колонисты в честь героя «Отцов и детей» назвали своё поселение! Вместе с Виктором Гюго он был избран сопредседателем Всемирного конгресса писателей в Париже… Оксфорд назвал его своим почётным доктором… Лавровые венки подносили ему тут и там…

Даже без глянца во всех этих именах, событиях и фактах столько блеска и настоящего, невыдуманного успеха, что невольно замираешь в восхищении. Но, всматриваясь внимательнее в жизнь Тургенева, с удивлением обнаруживаешь какую-то постоянную, тщательно скрываемую за фейерверками словесных фестивалей тоску и неудовлетворённость. Чуткий Василий Розанов, младший современник Тургенева, подытоживая его судьбу, писал: «Тургеневу первому из наших писателей привелось снискать европейскую известность; и когда он достиг её и уже не было времени стремиться ещё к чему-нибудь, он вдруг увидел, что достиг чего-то самого малого: всё же значительное и ценное от него ускользнуло».

Это ускользание главного Тургенев остро сознавал всю жизнь. И не верил своим победам… Не видел в них радости и утешения… Чувствовал, что вихри судьбы всё время выталкивают его на обочину – и он не может противостоять им. Не хватает воли. А жизнь – большая, истинная, значимая – идёт стороной… Он всё время ощущал себя в партере, а не на сцене… А хотелось на сцену! И страшно было покинуть благополучный полумрак зала.

И он бегал по улицам революционного Парижа, но лишь в толпе зевак, и страшно перепугался, когда попал вдруг за решётку… Он демонстративно нацепил траурную ленту по смерти Гоголя, но когда его взяли под арест за несанкционированную публикацию некролога, стал оправдываться перед Государем и униженно просить о снисхождении… С охотой согласился войти в состав постоянных авторов некрасовского «Современника», но как только почувствовал, что позиция журнала становится всё более радикальной и революционной, отошёл от него… Он горячо, но тайно сотрудничал с герценовским «Колоколом»… Оглядываясь по сторонам, финансировал эмигрантские издания… Блистая в узком кругу друзей эпиграммами и острыми наблюдениями, в публичных речах терялся, забывал простейшие слова… Покинул родовое гнездо, но своего не создал, примостившись на краешке чужого…

Дружелюбный и незлобивый Тургенев перессорился почти со всеми, с кем начинал свой жизненный путь. С Некрасовым, с Достоевским, с Толстым, с Гончаровым, с Герценом, с Фетом… Замечательно, что под старость он всё-таки со всеми примирился, чему был душевно рад, ибо сам же больше других страдал от этих разладов – почти всегда нелепых и бессмысленных… Во всех этих размолвках видится всё та же неуклюжая попытка выйти на сцену, вырваться к живой жизни, заявить свою личность. И – стушеваться…

Всякий раз, оказываясь на виду, он терялся, робел, порой попросту трусил, спешил за кулису, чтобы оттуда вернуться в покойные кресла зрительного зала и вновь томиться в необъяснимой тоске… Гигант, он хотел быть незаметным, но так, чтобы все это видели… Удивительно, но даже в смерти его проявилась эта противоречивая театральность: он умер в уединении, на даче в Буживале, в присутствии лишь узкого круга близких, а потом в течение почти недели вся Европа – от Парижа до Петербурга – шла поклониться его закрытому гробу, в котором он совершал своё последнее путешествие…

Натура Тургенева парадоксальна и противоречива, начиная с физиологии – его фальцет вызывал изумление у всех, кто впервые сталкивался с этим крупным и дородным мужчиной, – и заканчивая убеждениями… А. В. Дружинин в шутку говорил: «Странно, мы пьём, а подагра у Тургенева!»… Двойственность составляла основу личности Тургенева, определила его судьбу и жизненный путь. Она подтачивала его силы, заставляла оступаться, делать промахи, отравляла праздники и парализовывала будни.

Но та же двойственность, отсутствие твёрдости позиций и чёткости границ позволила Тургеневу развить в себе замечательную широту интересов, с живым участием относиться к самым различным, порой чуждым друг другу лицам и явлениям, выработать предельную объективность взгляда и диалектичность подходов к многообразию и богатству жизненных впечатлений. «Странное дело! – писал Тургенев Герцену, прочитав первые части его мемуарной книги «Былое и думы» и настаивая на том, чтобы он не оставлял работу. – В России я уговаривал старика Аксакова продолжать свои мемуары, а здесь – тебя. И это не так противуположно, как кажется с первого взгляда. И его и твои мемуары – правдивая картина русской жизни, только на двух её концах – и с двух разных точек зрения. Но земля наша не только велика и обильна – она и широка – и обнимает многое, что кажется чуждым друг другу».

Сам он написал необыкновенные «Записки охотника», книгу, вместившую в себя и простодушных идеалистов, и циничных прагматиков, степенных мудрецов и безалаберных пустословов, хитрых пройдох и легковерных простаков, покорных рабов и отчаянных правдолюбцев… Крестьян, помещиков, чиновников, мещан – разного достатка и промысла, порядка и произвола… Мужиков и баб, стариков и малых деток… Поля, овраги, леса, перелески, болота и реки… Небо – палящее зноем и в звёздном убранстве ночи… Весь непонятный, вопреки всем законам, а иногда и здравому смыслу живущий, любящий, верящий и надеющийся мир коренной России – православной, языческой, косной и просвещённой Руси…

Острым глазом охотника подмечал Тургенев самые разные черты русской жизни и мастерским своим пером запечатлевал их в очерках, повестях, романах. И в созданных правдивой кистью образах обретал свободу, силу и отвагу быть на виду… Жить полной жизнью… Под крики «Автора!» с улыбкой смущения смело выходить на сцену.

По счастливому выражению Станислава Лесневского, Тургенев – наше «окно в Россию». Он, проживший полжизни за границей, всегда оставался русским и «обнимал многое, что кажется чуждым друг другу». В этом смысле он был фигурой не менее пророческой, чем Достоевский. От рождения большой и видный, наделённый недюжинным дарованием, откликающийся на всё с живым участием, добродушный, щедрый, влюблённый, с внешним радушием принятый европейскими друзьями и – одновременно – сомневающийся и нерешительный, непрактичный, исполненный душевных противоречий, подтачиваемый изнутри многими болезнями, безвольный и покорный судьбе, всегда на краю событий, лишний, мешающий и досаждающий своей индивидуальностью «Гамлет Щигровского уезда», «баден-баденский Калиныч», Тургенев являет собой законченное воплощение не только русского человека, но шире – русского мира, каким он был накануне великих потрясений. Его мучительный финал – прообраз катастроф, постигших Россию в ХХ веке, предвестие «ракового корпуса» русской истории.