Твари в пути

Глава 3 Рынок рабов

Впереди был Ан-Хар… К вечеру пустыня начала меняться. Дюны постепенно становились меньше, а земля приобретала каменистость. Ветер присмирел и уже не гнал столько песка и пыли, даже медленно опускающееся солнце, будто бы залезающее обратно в свою нору, не так пекло, как вчера. Закатываясь за плывущий горизонт, оно осветило уже совсем другую пустыню. Твердая равнина, почти без песка, низкая растительность, местами одиноко торчащие деревья-карагачи. С наступлением сумерек стали попадаться засаженные хлебной джугарой небольшие поля — Ильдиару де Ноту, графу Ронстрада, показалось, что вдалеке по ним медленно передвигаются какие-то огромные создания, но разглядеть подробнее он не мог.

Вдоль дороги уже встречались маленькие, в два-три дома, поселения. Поначалу они были редкими, но постепенно поля расширялись, дорога превратилась в удобный тракт, и домов вокруг стало заметно больше. Маленькие хижины утопали в дышащей прохладой зелени садов.

Не единожды караван встречался с хорошо вооруженными конными разъездами. Рвано дергающиеся на ветру огни факелов вырывали из сумерек смуглые лица с угольно-черными заостренными бородами и отражались в блестящих глазах. Всадники Ан-Хара несли службу не только в стенах города, они постоянно патрулировали населенные районы, разгоняя бандитов, преследуя ловцов удачи и предупреждая набеги бергаров стремительными атаками. Останавливаясь, чтобы обменяться несколькими фразами с их предводителями, хмурыми неразговорчивыми воинами в чешуйчатых доспехах и шлемах, проглядывающих из-под алых и черных тюрбанов, визирь Мечей Али-Ан-Хасан узнавал последние новости из столицы, после чего вновь отправлял свою вереницу рабов дальше.

Поговорить с Валери Ильдиару больше не удалось. Хоть ее рана и затянулась под воздействием снадобья из змеиного яда, крошечную баночку которого Али выделил для своей лучшей рабыни, она все еще была измождена, поэтому на привалах, переходы между которыми сократились из-за раненых, она зачастую спала под навесом, и почему-то рядом с ней постоянно крутился Сахид Альири. Его бесконечные шуточки и перебежки от одной группы людей к другой закончились вместе с нападением бергаров.

После боя Сахид Альири, конечно, забрал у Ильдиара оружие, но сделал это как-то странно, с неохотой, что ли… Сахид был загадкой, разгадывая которую, Ильдиар то и дело натыкался на совершенно противоречивые чувства. Он уже не испытывал такой слепой ненависти к своему пленителю. Желание убить подлого асара, само собой, никуда не ушло, но сделалось более рациональным. Еще совсем недавно разъяренный предательством граф де Нот собирался разорвать Сахида Альири в клочья и разбросать его куски по Мертвым Пескам, но теперь уже свыкшемуся со своим незавидным положением чужеземному рыцарю хватило бы и короткого удара мечом в грудь ловца удачи. Но, разумеется, лишь тогда, когда он узнает, кто его предал…

Хоть Хасан изначально и намеревался прийти в город до заката, он все же, так и не дойдя до него, остановил караван в небольшом придорожном поселении на отдых. Айни-Фатих, неплохо укрепленный караван-сарай, принял Великого Али и его рабов под свой кров. Верблюды и кони были расседланы и отправлены в загоны, рабов согнали в самом центре внутреннего двора, где был вырыт колодец, кругом разместились надсмотрщики. Сам визирь Мечей и его друзья-шейхи, не исключая и Сахида, заняли комнаты. Ворота заперли, и караван рабов затих, как перекрытый заслонками арык.

Ильдиар был рад возможности передохнуть. Особенно учитывая, что остановка была совершена не на обочине дороги среди дюн, где кругом один только песок, являющийся, по словам Сахида Альири, прибежищем для жутких фаланг. Несколько раз во время привалов Ильдиар видел, как дрожат барханы, и внутренне содрогался вместе с ними. Но ничего не происходило — более того, никто во всем караване словно ничего не замечал. Сейчас же под ногами вновь была твердая земля, кругом росли деревья, вода в колодце и арыках дарила воздуху свою влагу. Легкий ветерок шевелил листья, и они что-то говорили, шептали, убаюкивали.

Ильдиар устало присел на землю у корней могучего карагача, росшего подле колодца, прислонился к его стволу спиной, и уже через несколько мгновений его сморил сон. Впервые с момента пленения он спал спокойно. Во сне он видел дом: кленовые рощи вблизи Элагона, хвойные леса северных окраин Ронстрада, городские аллеи Гортена и пригородные пущи. Морщины на изможденном лице слегка разгладились, а на обветренных губах появилась чуть заметная улыбка…

На рассвете караван покинул караван-сарай и снова тронулся в путь. Рабы брели в центре колонны, подгоняемые криками и ударами плети, надсмотрщики и их хозяева шли впереди, охрана теперь двигалась в самом хвосте.

Караван следовал по мощеной желтым камнем дороге, которую с обеих сторон окружали поля, и только теперь Ильдиар как следует рассмотрел странных существ, которых он заметил ранее на закатном горизонте. Крестьяне, смуглые и сморщенные, как финики, вспахивали землю, придерживая огромные плуги. Плуги же тянули за собой уродливые твари, походящие на огромных мух, только без крыльев. Шесть суставчатых лап, каждая с человеческий рост длиной, медленно передвигались, хомут был закреплен на панцире, у самой головы. Над головами же монстров крестьяне возвели некое подобие навесов, чтобы уберечь от палящего солнца огромные фасеточные глаза насекомых. Длинные усики шевелились, мухи издавали утробное жужжание, а все их движения сопровождались скрипом, словно работали шестерни на старых мельничных жерновах. Ни тварям, ни крестьянам не было дела до рабов, бредущих мимо, как, впрочем, и рабам не было дела до них.

Воздух стал заметно свежее, но все же он был не так чист, как в Ангер-Саре — сказывалось соседство с большим городом. И вскоре Ан-Хар явил все свое могущество и весь свой блеск. Явил неожиданно.

Когда караван вышел на высокий холм, взглядам путников открылась огромная долина. Примерно в десяти милях впереди, в серебристом тумане, поднятом водами широкой реки, будто алмаз в дымке курильниц, возлежал бескрайний город. Над ним, казалось, прямо в воздухе, висели сады. Рассветное солнце играло на лазурных изразцовых кровлях минаретов и золоченых куполах дворцов. Стены и башни опоясывали город будто золотым кольцом оправы, а на сверкающей реке можно было разглядеть косые росчерки парусов.

— Ан-Хар. Он будто загадочная одалиска, скрывающая свое лицо под чадрой, — раздался сбоку хриплый глухой голос, и Ильдиар обернулся.

Подле стоял немолодой герич с короткими волосами, выкрашенными в алый цвет. На его смуглой спине было вытатуировано разлапистое белоснежное дерево с изогнутыми кривыми ветвями. Он, не моргая, глядел на раскинувшийся вдалеке город, и в опустившихся чертах его лица читалась тоска. Этого раба Ильдиар заметил еще в Ангер-Саре, но до сего момента полагал, что он нем, поскольку герич даже не вскрикивал, когда по его широкой, исчерченной белыми ветвями спине прохаживались хлысты тюремщиков.

Тем временем караван под звон бубенцов на упряжи верблюдов, ишачьи крики и рев надсмотрщиков уже двигался с холма. Ильдиар старался не потерять красноволосого герича в толпе — ему захотелось расспросить того об Ан-Харе.

— Этот город воистину прекрасен, — заметил паладин. — Его справедливо величают одним из чудес света.

— Не обманывайся, чужеземец, — сказал красноволосый раб. — Стоит Ан-Хару сбросить свою чадру, как вместо молодой и жаркой телом одалиски пред тобой предстанет беззубая старуха с лицом, разбитым проказой.

— Ты был там?

— Мой отец был. Мой дед был. Ан-Хар… Город попранных мечтаний, прожорливая пасть пустыни, которая хватает неосторожного и пережевывает его.

— И что же случилось с твоими отцом и дедом?

— Их пережевали. Они искусились сказочными богатствами Ан-Хара. Его висячими садами, живительной влагой его фонтанов, несравненной красотой горожанок, которую те прячут от любопытных глаз. Сами духи пустыни благоволят Ан-Хару. Говорят, что семь минаретов муллы Исмадина — это семь застывших в веках и облицованных камнем тел джиннов. С полуночи, когда двери храма неба, песка и ветров закрываются, и до самого рассвета, когда голоса крагарян, детей воздуха, уже начинают пробуждать пустыню, под сводами святилищ молятся львиноголовые четырехрукие ракшасы, воткнувшие в свои тела по четыре сабли. А Великий Ковровый Путь! Он начинается сразу за мостом Саади Гуингена, к которому выходят восточные ворота Ан-Хара. Это дорога, выстеленная алыми коврами, тонко расшитыми золоченой нитью. Ее никогда не заметает песок, ведь сами ифриты, духи ветров, обметают те ковры. Стихии пустыни благоволят Ан-Хару. О, этот город… он был бы поистине драгоценным камнем, если бы не являлся столь отвратной помойной ямой.

— Помойной ямой? — удивился Ильдиар. — Но ты ведь только что говорил совсем о другом…

— Река Дель-аб — кровеносная жила, гонящая жизнь через пустыню с севера, от ее истоков в эмирате Келери к дельте в султанате Эгины, где она впадает в море Канин-Фарах, Сиреневые Воды. — Герич указал рукой в сторону блестящей серебристой полосы вдали. По речной глади плавали рыбацкие лодки, маленькие суденышки мельтешили туда-сюда. Несколько довольно больших кораблей под косыми парусами поднимались вверх по течению, направляясь в порт. — Лишь ей удается смывать грязь с города. Если бы ее не было, зловонный Ан-Хар был бы уже мертв. Пепел, веками тлеющий под ним, разгорелся бы с новой силой и, наконец, сжег его…

Вскоре караван, наконец, вышел к городу и уперся в могучую стену желтого камня (Ильдиар уже привык, что в пустыне почти все желтого цвета). Стена была так высока, что на миг даже закрыла палящее утреннее солнце, она прерывалась квадратными башнями, крытыми сверху чем-то похожим на шатровые навесы. К стене снаружи были пристроены караван-сараи и чайханы, где могли оставаться на ночлег и поужинать путники, засветло не успевшие попасть в город. Одна из привратных башен была вплоть до верхней площадки сплошь обклеена плакатами о вознаграждении. Здесь были изображены десятки, сотни лиц: преступники и головорезы, возмутители спокойствия и хулители веры. «Ловцы удачи, — подумал Ильдиар, пытаясь найти знакомое ему лицо, — сколько же вас бродит по барханам?».

Ворота слепили. Они были огромны, окованы полированной медью, из-за чего казалось, будто их облили медленно стекающей алой кровью. Подле главного въезда в Ан-Хар толпился народ. Караваны торговцев шелком и вином, арбы крестьян, груженые мешками с молотой мукой из джугары, всадники на конях, мулах, верблюдах, ишаках. Множество пеших.

— Дервиши, — негромко проговорил красноволосый герич, привлекая внимание Ильдиара к нескольким разбросанным по толпе людям, походящим на бродяг. Казалось, на своих одеждах и лицах они собрали всю пустынную пыль. — Мудрецы Мертвых Песков. Видишь, каждый из них сжимает под мышкой ковер? Говорят, что это не обычные ковры, и дервиши способны заставлять их летать по небу.

— Неужели? — удивился Ильдиар, внимательнее вглядываясь в ковры и их обладателей. Ковры были пыльными и потертыми, со спутанной бахромой по краям — столь же непримечательные, как и их хозяева в старых халатах и высоких худых тюрбанах.

— Если эти ковры летают, то почему никто не зарится на них? — удивился Ильдиар, уже успевший познать менталитет пустынных жителей на собственной шкуре. — Что стоит убить тщедушного дервиша и забрать себе такую драгоценную вещь, как его ковер? Это так же странно, как если бы кто-то просыпал на песок золотые монеты, и никто бы их не подобрал. Однажды мне сказали, что пустыня — земля негодяев.

— Все верно: земля негодяев. Но дервишей боятся и уважают. Они мудры, говорят с духами песка, неба и ветров. И только им под силу заставить ковер двигаться и летать.

Караван рабов Али-Ан-Хасана, пройдя через тень, отбрасываемую огромной стеной, подошел к воротам. Оттуда как раз выезжал какой-то богатый асар, и жестокие надсмотрщики заставили всех рабов опуститься на колени перед благородным и произнести громко и внятно: «Да продлит Пустыня ваши дни, почтенный шейх». Хасан перебросился несколькими фразами с выехавшим из города шейхом, чему-то громко посмеялся и подал знак, что можно двигаться дальше.

У ворот забили барабаны, веля всем расступиться в стороны, и караван рабов визиря Мечей прошел по освободившемуся проходу, ни мгновения не проведя в полуденной очереди и привратной давке. Около четырех десятков стражников с саблями наголо склонились в поклоне. Даже не подумав заплатить въездную пошлину, Хасан двинул караван в город, где к процессии тут же присоединились несколько полуобнаженных человек с длинными тонкими палками.

Едва оказавшись за воротами, граф де Нот будто бы мгновенно погрузился с головой в зловонную, кишащую паразитами яму. Вдоль главной улицы были вырыты канавы, полные отбросов и гнили. Куда ни кинь взгляд, громоздились мусорные кучи. Подле них, мерзко жужжа, вились размером с собак мухи, отправляя себе в пасти испорченные фрукты, протухшую рыбу и мертвечину. Почуяв приближение раненых и сладкий запах крови, наглые насекомые раскрыли крылья и полетели к каравану. Тут-то и пригодились присоединившиеся только что к каравану мухобои, умело отгоняющие мух своими палками.

Вот он, истинный лик Ан-Хара, о котором говорил красноволосый герич. Глухие и слепые, как калеки, дома из такого же желтого камня, что и внешняя стена. Редкие окна затянуты разноцветными рваными тряпками, крыши — не покатые, как в Ронстраде, а плоские, на некоторых из них красуются полотняные навесы на шестах, под которыми копошатся те же мухи, обнаглевшие настолько, что их вообще не особо волнуют слабые окрики или ленивые пинки. Сухие огороды, нищета, при которой люди делят отбросы с падальщиками. Голод, с лихвой разукрасивший истощенные серые лица с бесцветными глазами. Болезни, путешествующие по узеньким улочкам в безжалостной чесотке различных торговцев и лихорадочном припадочном кашле босоногих рабов.

Величайший город пустыни на деле оказался вонючим, полуразложившимся трупом животного, по которому снуют и почитают свои низменные заботы великими деяниями жалкие мошки. И сюда мечтают вернуться те изгнанники, портреты которых висят на привратной башне?! Все здесь было скрыто налетом пыли, будто тончайшей полупрозрачной накидкой, которую никак не сорвать. Ни висящих в воздухе прекрасных садов, ни фонтанов или водоемов — лишь редкие деревья да грязные арыки. Под ногами валялись трупы как дохлых псов, так и мух, сбитых палками и раздавленных ногами. Чумазые дети играли в пыли, каркали водоносы, предлагая свой товар, погонщики наполняли город воплями и звериными призывами, нищие и калеки толпились, как те самые мухи вдоль дороги, вымогая и воруя.

Рабов вели по главной улице, и народу здесь было — не протолкнуться. Караванные надсмотрщики и охранники буквально пробивали себе путь через толпу, а шейхи верхом на верблюдах вообще не обращали никакого внимания на то, что кто-то временами кричит под ногами их животных, или на то, что ноги порой хрустят человеческими телами.

Вдруг Ильдиар услышал громкое протяжное шипение, которое, будто багровой нитью в старом сером ковре, отчетливо проходило сквозь шум толпы. От этого звука вмиг похолодело сердце. К шипению тут же присоединилась слитная мелодия нескольких дудочек. Проходя мимо какого-то двора, граф де Нот увидел жуткую картину. К могучей стене из желтого камня была прикована огромная кобра футов двадцати в длину. Блестящее скользкое тело перехватывали крепкие стальные обручи, соединенные со стеной коваными цепями. Чудовище, без сомнений, было в ярости, поскольку встало на хвост и в безумии билось из стороны в сторону, пытаясь разорвать оковы. Расправленный капюшон походил на парус, пасть змеи была так широко раскрыта, что Ильдиар с легкостью мог бы в ней уместиться. С двухфутовых клыков капал яд, с шипением выжигая дыры в камне. Желтые глаза с черными вертикальными зрачками выбирали жертву, перемещая взгляд с одного застывшего в некотором отдалении человека на другого. Перед коброй полукольцом на ковриках, поджав под себя ноги, сидели несколько стариков в сиреневых одеждах и тюрбанах. Они играли на тростниковых дудочках, пытаясь успокоить монстра. Было видно, что мелодия (или, скорее, ритмичное покачивание дудочек) успокаивает змею, поскольку она постепенно переставала биться, капюшон сложился, а глаза помутнели. Огромное зеленое тело начало покачиваться в такт мелодии — кобра медленно танцевала, успокаиваясь и засыпая, а факиры все играли…

Некоторое время караван продолжал двигаться по главной улице, но через три квартала от «змеиного подворья» свернул на какую-то неприметную улочку, идущую под уклон в северо-восточном направлении.

— Переулок Селим-фатх, Скорпионье Жало, — прошептал на ухо Ильдиару красноволосый герич.

— Куда он ведет? — таким же шепотом спросил рыцарь.

— В квартал рынка.

— Рынка?

— Рынка рабов, северянин, рабов. Где нас и продадут какому-нибудь ублюдку-асару, да сгниет его тело в пустыне…

Он, видимо, собирался добавить что-то еще, но вдруг рядом возник дюжий надсмотрщик:

— Эй! Меряетесь языками без дозволения?! — Толстяк сплюнул на раба-герича сквозь гнилые желтые зубы. — Радуетесь, что не достались на обед бергарам?

Отвечать, судя по всему, не требовалось, так как в следующий миг надсмотрщик огрел обоих кнутом. Дальше шли в молчании, не слишком-то озираясь по сторонам.

В переулке Селим-фатх порой попадались горожане в пыльных халатах и выгоревших на солнце тюрбанах, несшие корзины или кувшины на головах. Они вжимались в стены, пропуская верблюдов Али-Ан-Хасана и других шейхов.

Примерно к полудню караван дошел. Рынок рабов представлял собой большую площадь, окруженную каменной стеной, вдоль которой был выстроен широкий, сколоченный из крепких досок помост.

Площадь рынка рабов была забита народом, как лодка рыбака, полная карася-фаскара при хорошем улове. Бедняки пришли из любопытства или, быть может, в отчаянии опознать в одном из рабов родственника или друга, из числа тех, кого забрала Пустыня. Богатые же, поедая финики и апельсины, приценивались и выбирали невольников, обсуждали их достоинства и недостатки, советовали друзьям или же оных отговаривали. В пестрой толпе шныряли нищие и попрошайки, а также слухачи султана и великого визиря, вынюхивающие и оценивающие настроения народа. Лицемерные в своем благочестии муллы, ученые мужи и духовные лица, с деланным неодобрением взирали на помост рабов и проповедовали закон пустыни: «Каждый в песках рожден быть свободным», но сами при этом алчно оглядывали живой товар. Почетные места занимали паланкины, окруженные носильщиками, опахальщиками, мухобоями и охранниками. За полупрозрачными пологами проглядывали очертания как женских, так и мужских тел.

На ступенях помоста сидели два рыночных бахши́: один в темно-синем халате и такой же чалме, другой — в апельсиновых одеяниях. Они играли на дутарах, ритмично подергивая жильные струны мизрабами, кольцами с крючками. Народные певцы пели о нелегкой судьбе невольников и восхваляли волю к жизни. Правда, их голосов почти не было слышно из-за шума толпы и базара. На помосте вереницей выстроилась цепочка рабов со скованными руками и ногами. У каждого на груди висела табличка с нанесенными мелом надписями, среди которых были имя и номер. Среди рабов присутствовали мужчины всех возрастов, женщины, дети, и даже орки. Грязные, потные, избитые, с иссеченными спинами и исхудалые от голода, они ждали своей участи и молили каждый своего бога, чтобы в душе нового хозяина была хотя бы капля жалости и сострадания.

Перед невольниками вышагивал низкорослый толстяк и тоненьким пронзительным голосом расхваливал товар. За ним, будто тень, следовал писец с большущей книгой и тростниковым пером, которым он записывал в книгу подробности сделок. Также по помосту бродил, словно голодный тигр, жирный надсмотрщик с плетью — он пристально наблюдал за рабами и всякий раз, когда кто-то из невольников смел поднять глаза на высокородных асаров, стегал провинившегося, словно мула. Мухобои с палками следили, чтобы мухи не грызли ноги и не вились над рабами, метельщики сметали дохлых мух с помоста.

В толпе раздавались крики — кто-то поддерживал цену, назначенную работорговцем, кто-то предлагал больше, кто-то еще больше, и так до тех пор, пока с какого-нибудь невольника не снимали табличку, толстяк с мерзким голосом не получал мешочек с золотом, а писец не оформлял сделку. После чего проданного раба отцепляли от общей связки, будто отслуживший свое ключ, и уводили с помоста, предоставляя новому хозяину.

До того, как Ильдиар де Нот попал на эту площадь, он еще до конца не понимал, что происходит. То, что творилось здесь, было настолько чуждо его мировоззрению, вере, моральным убеждениям, да и видению жизни в целом, что он весь внутренне похолодел. До того, как караван рабов начали вести через толпу, он считал себя кем-то вроде военнопленного, с которым тот, в ком есть хоть тень чести, не позволит себе совершить подобной подлости. Ныне же он понял, насколько заблуждался. Его ждет та же участь, что и только что проданного герича средних лет, который «Да вы поглядите на его зубы! Они ведь из жемчуга! Поглядите на его руки — их выковали из металла!». Ныне он даже не человек. Ныне он товар, как апельсин, как глиняный горшок, как обезьянка. Да, скорее, как обезьянка — бледнокожая диковинка.

Когда вереница рабов визиря Мечей подошла еще ближе, стало видно, что у самого помоста стоят несколько стражников в алых одеждах и тюрбанах, с копьями и круглыми щитами. На их загорелых лицах застыло отсутствующее выражение — этих людей волновало, судя по всему, лишь то, что им жарко, а до окончания службы (в полночь) еще более двенадцати часов.

Караван подвели к двери, пробитой в стене помоста, и Хасан, отдав какие-то распоряжения резво подскочившему к нему толстому работорговцу, удалился. За ним, напоследок оглянувшись на Ильдиара и, как отметил про себя паладин, бросив словно бы прощальный взгляд на Валери, помчался Сахид Альири.

Стража расступилась, с кованых ручек двери сняли замок, а саму дверь распахнули. Надсмотрщики хлыстами погнали всех рабов во тьму. Ильдиар зашел одним из первых, его толкнули в спину, и, не ожидавший этого, он, перелетев через несколько ступенек, спускающихся вниз, распростерся на полу. Когда все рабы оказались в застенке, двери закрылись. За их спинами раздалось громыхание огромной цепи.

Шум на площади затих, как будто Ильдиара засунули в бочку и засмолили крышку. Прямо над головой был помост, по нему семенили мухи и ходили люди; доски скрипели и прогибались, в щели сыпался песок. Рабы из каравана Али-Ан-Хасана начали бродить по темнице, ища себе место, что было сделать довольно непросто, учитывая, что в застенке уже находилось около полусотни других пленников, которые глядели на новоприбывших, как на свежее мясо — кто-то даже хрипло отметил подобное сравнение вслух.

В застенке стоял удушающий смрад, и воздух был словно пропущен через сотни, если не тысячи, человеческих тел всех тех, кто здесь когда-либо был. В полутьме (а свет проникал внутрь лишь через тоненькие щели меж досками в потолке) можно было различить, что земляной пол представляет собой тошнотворное смешение из луж крови, рвоты, нечистот и мертвых тел, которые стражники еще не успели вынести. Со всех сторон раздавался кашель или лихорадочный горячечный бред, кое-где — предсмертные хрипы, тонущие в конвульсиях. В воздухе, как померещилось чужеземному паладину, довольно четко проступил образ чудовищных болезней, и казалось, все они непременно обязаны были быть заразными. В данную минуту Ильдиар де Нот, граф Аландский, уверился в непреложном факте: в худшем месте он за всю свою богатую на опасности жизнь не был ни разу.

Застенок был огромным, он углублялся под землю и простирался под всей рыночной площадью. Рабы жались по углам да под стенами. Были здесь и женщины, явно пустынного происхождения: смуглая кожа и белоснежные волосы — асарки. Что же они такого натворили, что их заключили вместе с отребьем: геричами, цыганами, даже орками? Хотя правильнее было бы спросить, кому в лапы они попали? Ведь есть много шейхов, или, как уже отмечалось ранее, пустынных разбойников, которые поволокут даже самого султана на рабский рынок, приведись им такая возможность.

Паладин уже присмотрел для себя уютный темный угол, когда вдруг за спиной услышал: — Вот дела! Баба в застенке, и не орчиха или асарка! У нас праздник, братцы…

Ильдиар обернулся и с ужасом увидел, как несколько рабов из числа находившихся здесь раньше подступают с трех сторон к Валери! Она закричала, отступая к стене, и… граф де Нот бросился к ней.

Первый раб откатился, получив ногой в живот, второй отлетел со сломанным носом, остальные сами поспешили отползти подальше. Валери сжалась на земляном полу, закрыв голову руками. Она была в отчаянии, слезы текли по ее щекам, губы шевелились, будто она хотела что-то спросить, но не знала кого. Ильдиар вроде бы даже различил: «Почему ты оставил меня? Почему?» Ее бог или незримый дух-хранитель, к которому она обращалась, само собой, не дал ответа. Ей было страшно, этой маленькой женщине, она никому не верила, никого здесь не знала, ее красота и беззащитность делали ее лакомым куском, лучшей костью, что только могут бросить голодным псам.

Рыцарь-раб огляделся. Со всех сторон во мраке проглядывали фигуры, извивающиеся, словно огромные черви, с блестящими глазами насекомых, с приоткрытыми слюнявыми ртами, чешущиеся, как блохастые собаки.

«Звери, — подумал Ильдиар, сокрушенно отмечая, что сам выглядит немногим лучше. — Мы все здесь звери. Человек уже не человек, когда у него при жизни отбирают саму его жизнь. И это отнюдь не каземат — это зверинец». Да, это была клетка, в которую безжалостной рукой ловца согнали и волков, и тигров, и львов, и гиен, и змей, но также и антилоп, и газелей, и ланей, даже кроликов. А когда тебя со всех сторон окружают раненые, обезумевшие от отчаяния и безысходности звери, у тебя остается лишь два варианта: либо быть сожранным, либо стать самым опасным хищником среди них.

— Кто тронет ее — разорву в клочья! — на все подземелье проревел граф де Нот.

Судя по всему, разорванным в клочья быть сегодня никому не хотелось, поэтому рабы отползли подальше от Ильдиара и Валери.

Но был здесь все же, скрываясь во мраке, тот, кто считал иначе:

— Кто ты такой, чужеземец? — раздался грозный голос из темноты. — Кто ты такой, чтобы указывать в моем подземелье?

Как паладин ни напрягал зрение, он не смог различить говорившего, но при этом он вдруг понял, что все рабы держатся от него на почтительном расстоянии и отчаянно делают вид, будто бы даже не слышат, что вообще кто-то что-то говорит.

— Кто там?! — Граф де Нот махнул перед глазами рукой, словно пытаясь отогнать завесу тьмы. — Покажись! Или оставь меня в покое!

— Нечасто сюда попадают чужаки, которые смеют раскрывать свой рот в моем подземелье. Отвечай, как тебя зовут, чужеземец, — повторил голос.

— Что тебе в моем имени? — с вызовом спросил Ильдиар. Своей решительностью он пытался прикрыть поднявшийся вдруг в нем страх.

Кто-то сзади подполз к паладину. Кто-то тронул его за ногу.

— Валери?

Девушка испуганно ткнула пальцем во тьму. Оттуда не моргая смотрели два больших глаза, словно выкованные из металла. И это не были глаза человека, то были глаза демона, существа, рожденного в Бездне! Дрожь пробежала по всему телу ронстрадского графа. За всю свою жизнь он не встречал демонов, хотя много о них слышал. Столько лет его готовили к подобной встрече, и сейчас, в этот роковой миг, он не был силен духом, а в вере был нерешителен. Демон выбрал наилучшее время, чтобы поймать его в свои сети.

— Его зовут Ильдиар, — вместо паладина ответила вдруг Валери и отползла куда-то в дальний угол.

«Удружила, ничего не скажешь! — гневно подумал Ильдиар. — И это — отплата за спасенную жизнь? Дважды спасенную?! Неблагодарные женщины…»

Спустя полминуты тишины обладатель металлических глаз снова заговорил, только теперь он не грозил:

— Подойди, Ильдиар.

— Отчего я должен тебе повиноваться?

— Тебе есть, что услышать, паладин из Ронстрада. А мне есть, что рассказать тебе…

Ильдиар сжал зубы. Это существо знало его… Хотя чему удивляться, имея дело с тварью ночи, которой ведомы все твои тайные помыслы и чаяния?

— Не нужно так бояться, граф, — существо подтвердило догадки Ильдиара. — Подойди, я ничего тебе не сделаю…

Паладин решил подчиниться — действительно, что он терял? Оглянувшись на Валери, которая испуганно взирала на него, обхватив себя руками, Ильдиар медленно двинулся к говорившему. В углу, где сходились две потрескавшиеся за века, выложенные грубым камнем стены, шевелилась сама тьма. Сгусток черноты с приближением рыцаря словно обрел очертания человеческой фигуры. Что же это за демон, обитающий здесь, в рабском застенке Ан-Хара?

Демон в это время достал что-то из-за пояса; Ильдиар сжал кулаки, приготовившись защищаться, но при этом он прекрасно понимал, что ему ничто не поможет.

Фырх… Фырх… Кресало несколько раз сухо чиркнуло по кремню, и искры воспламенили трут. Небольшая лучина, загоревшаяся от огнива, осветила застенок и своего хозяина. Рыцарь просто опешил… от своей мнительности. На него с дикой кривой ухмылкой смотрел огромный чернокожий человек — всего лишь человек! Теперь, при свете лучины, его глаза вовсе не казались металлическими — они были серыми. Герич был почти полностью обнажен, а из одежды на нем осталась лишь грязная набедренная повязка. Могучие плечи, руки и торс были покрыты толстым слоем пыли. Неровные отсветы от огня плясали на лишенной всяких волос покатой голове.

— Не меня тебе стоит опасаться, паладин, — искривил пухлые губы огромный герич. — Здесь, — он обвел взглядом подземелье, — обитает кое-кто пострашнее. Но, я вижу, ты все равно опасаешься. Хотя мне о тебе рассказывали как о бесстрашном и чуть ли не неуязвимом.

— Неуязвимые не становятся рабами, — отпарировал Ильдиар. — А бесстрашие легко подавить — достаточно всего лишь нагнать страху…

— Возможно, — не стал спорить герич. — Подойди, можешь сесть на эту колоду.

Переборов себя, Ильдиар подошел и сел на старый полусгнивший пень, который едва не рассыпался под ним в труху.

— Конечно же, я о тебе наслышан, благородный сэр Ильдиар де Нот, великий магистр ордена Священного Пламени…

— Бывший магистр, — прищурился граф. — Мои звания и регалии с недавних пор несколько… изменились.

— Какая жалость, — сказал чернокожий, и было непонятно, издевается он, или говорит серьезно.

— Раз уж ты откуда-то меня знаешь, могу я узнать, откуда? И кто ты сам такой? — спросил Ильдиар, выискивая взглядом Валери. Та сидела в противоположном углу, свернувшись, словно кошка. Девушка со страхом смотрела на паладина и его собеседника.

— Такой же раб, как и ты, — последовал ответ. — Я давно тебя знаю, Ильдиар де Нот. И я ждал тебя.

— Ждал? — Паладин весь напрягся. — Что это значит? Ты причастен к моему похищению?

Сверкнули жемчужные зубы, и герич расхохотался.

— О, нет. Не причастен. Но я знал, что ты в плену, поэтому ждал.

— Но как ты узнал?

— «Рабский хрип»… Ты знаешь, что это такое? Нет? Один раб хрипит на ухо другому, тот — третьему, этот — следующему, и так с обветренных, иссушенных зноем губ до уха, а от уха до губ весть ползет через пески. Пустыня — земля негодяев и земля рабов.

— Значит, ты знал, что меня ведут в Ан-Хар, не выходя из этого застенка?

— В пустыне говорят: пути всех рабов приводят в Ан-Хар… рано или поздно. Так что мне оставалось лишь следить за погоней солнца и луны и дожидаться. Я сперва не поверил, когда услышал, что ты стал рабом, чужеземец. Да и с чего бы тебе объявляться в пустыне, далеко от своего дома, в одиночку? Слишком много интриг и подлостей я повидал на караванных тропах, слишком много миражей омывали меня своими лживыми посулами, и до последнего я сомневался. Не верил. Считал, что это чьи-то козни. Но теперь… Что ж, думаю, мне стоит извиниться за эту мою… проверку.

— Проверку?

— В чем я был уверен точно, так это в том, что подлинный Ильдиар де Нот, человек о котором мне рассказывали, ни за что не даст женщину в обиду. Поэтому я велел парочке здешних обитателей немного испугать вас, чтобы тайное… хм… стало явным. Это, знаешь ли, как у алхимиков из башни Слоновой Кости. Они называют это экс-пири-ннент.

— Это не эксперимент! — возмутился граф де Нот. — Это подлость!

— Как знаешь, северянин. Но иначе мне было не увериться.

— Так кто ты такой, и откуда знаешь мое имя?

— Меня зовут Джан, — представился чернокожий гигант. — Точнее будет не так. Я — сэр Джан Ферах-Рауд, рыцарь и паладин Ронстрада.

— Что?! — воскликнул пораженный Ильдиар. И только спустя пару мгновений понял, что этот Джан, или кто он там был, просто потешается над ним, пытаясь его еще больше унизить.

— Ты не поверил мне? Ха-ха-ха. — Раб звучно рассмеялся.

— Зачем ты это делаешь? — сузил глаза Ильдиар. — Хочешь поглумиться? Выставить меня жалким и ничтожным?

— Нет, паладин, я не пытаюсь сломать тебя — это сделают твои будущие хозяева. Я на самом деле рыцарь Ронстрада, но свое звание получил далеко от вашего королевства.

— Как такое могло случиться?

— Что тебе говорит имя Малкольм Стурм? — Герич пытливо взглянул на Ильдиара.

Странный вопрос отозвался эхом в памяти паладина. Малкольм Стурм… Сэр Малкольм Стурм, рыцарь из ордена Златоокого Льва, преступивший закон и изгнанный за это из Ронстрада. Это было более двадцати лет назад. Ильдиару самому тогда было восемнадцать, с его посвящения в паладины не прошло и года. В Гортене был собран Орденский Трибунал, где упомянутого рыцаря приговорили к изгнанию из родных земель, и только потом, спустя годы, открылось, что сэр Малкольм Стурм был осужден несправедливо. Когда это выяснилось, будучи уже великим магистром (через двенадцать лет после трибунала), Ильдиар собрал отряд из лучших рыцарей своего ордена, призванный найти изгнанного паладина. Пройдя по пустыне немногим более пятидесяти миль и встретив орду вождя орков Аргорра Кричащего, они стали в песках и дали бой. Потери были значительными: из сорока рыцарей, отправившихся в путь, в Белый замок вернулось лишь семеро. Гордый поход, имеющий славную цель, бесславно завершился…

— Что тебе говорит имя Малкольм Стурм, паладин? — сверкнул глазами Джан, вырвав Ильдиара из задумчивости и далеких воспоминаний.

— Сэр Стурм — один из лучших представителей ордена Златоокого Льва. Но из-за козней его недругов он был изгнан из Ронстрада. Оклеветанный и униженный, он покинул свой дом, и падальщики поживились его наследством.

— Сэр Малкольм Стурм, — вставил Джан, — со своими близкими и соратниками прошел по пустыне до Агаррон-Сара, далекого оазиса в сердце песков. Там он построил замок и назвал его Аскалот, на шпилях Аскалота он вывесил знамя Ронстрада. Лилии цветут и лев скалится над пустыней со шпилей замка в Агаррон-Саре.

— Не может быть… — пораженно проворил паладин. — Но откуда ты об этом знаешь?

— Сэр Малкольм Стурм — мой отец… Приемный. Я сам сирота из рода геричей, асары не признают нас за равных, они угнетают и презирают нас — мы для них лишь товар. Меня и моих родителей увели в рабство, когда я был совсем маленьким. Сэр Малкольм выкупил меня, мне тогда и пяти лет не было. Он заботился обо мне, держал при себе, защищал. Я стал для него сыном. Он обучил меня искусству мечника, управлению боевым конем и обращению с тяжелым копьем. Он учил меня грамоте, стихосложению и религии, наставлял по рыцарскому кодексу Ронстрада. И в семнадцать лет посвятил в рыцари, наделив именем сэра Джана Ферах-Рауда, что значит «Грифон Пустыни»…

Граф де Нот слушал удивительный рассказ, не перебивая и не задавая вопросов, хоть их было немало. Джан продолжал:

— Мой отец получал вести из Ронстрада. Каждую вторую луну к нам прилетал грифоний всадник с новостями и посланиями с родины моего отца. Он узнал, что молодой магистр ордена Священного Пламени собирает поход, призванный найти и вернуть его в Ронстрад. Он поехал навстречу, я был с ним. Когда мы добрались до Карим-Н'адар, Колодца Песчаных Бурь, места, где вы бились с орками, то увидели лишь гниющие под палящим солнцем трупы зеленокожих, даже грифы там не летали, боясь отравиться подобной снедью. Кровавое поле боя, заваленное трупами и заметаемое песком, — да, тогда меня это сильно впечатлило и напугало. Сейчас, когда я видел кое-что и похуже, те страшные воспоминания уже померкли.

— Почему вы не догнали нас?

— Бергары, — сказал Джан. — Дети Тьмы. Они атаковали нас, и мы отступили. Так ведь говорят важные ронстрадские рыцари, когда бегут с поля боя, сверкая пятками, — отступили? — (Ильдиар утвердительно кивнул). — После возвращения в Аскалот отец долго раздумывал, все порывался собрать караван в Ронстрад. Но этому не суждено было сбыться. Он сказал мне, что за годы, проведенные в Агаррон-Саре, сильно привязался к пустыне и просто не сможет ее оставить. Тогда он написал тебе благодарственное послание, в котором попытался все объяснить и которое ты, судя по всему, так и не получил… Сэр Малкольм был тебе невероятно признателен. Отец собирал все слухи, все новости о твоих приключениях и радовался каждому твоему подвигу. Отец научил меня, что Ильдиар де Нот, великий магистр ордена Священного Пламени, — самый благочестивый и достойный рыцарь. Что он друг. И даже не зная тебя, я все эти годы считал тебя и своим другом.

— Но как так вышло, что ты оказался здесь? — спросил Ильдиар. — Сэр Малкольм не позволил бы своему сыну и мгновения оставаться в рабстве и…

— Сэр Малкольм мертв.

Ильдиар опустил голову и нахмурился. Он был рад услышать, что человек, чья судьба тревожила его долгие годы, не сгинул после несправедливого изгнания, что он начал новую жизнь и свыкся с ней, и известие о его смерти огорчило его.

— Как это произошло? — глухо спросил граф де Нот.

— Убил кто-то из слуг, — печально проговорил Джан. — Я так и не докопался до истины. Заговоры и интриги — не по моей части. Племянник сэра Малкольма, сэр Николас, выгнал меня как собаку и лишь посмеялся надо мной, когда я вызвал его на поединок.

— Давно это было?

— Около четырех лет назад.

— Но как ты оказался здесь? Как стал рабом?

— Это произошло через два дня после моего изгнания из Аскалота. Ловцы удачи. Четверо. После той стычки — трое. — Джан недобро усмехнулся. — Связали меня и притащили в Ан-Хар, в этот самый застенок. И с тех самых пор я здесь.

— Неужели тебя никто не купил за все это время?

— Нет. — Джан обвел пристальным и подозрительным взглядом стены, будто к чему-то прислушиваясь. Отдельного его внимания удостоилась противоположная от входа стена, под которой никого не было. Она была сложена из рыхлого плесневелого ракушечника, трещины в котором походили на вязь букв. Издали создавалось впечатление, будто стена действительно вся исписана. Глаза Джана, когда он посмотрел на нее, словно опустели, и в них не осталось ничего, кроме дымчатой тьмы. Ильдиару это все весьма не понравилось, но герич тут же пришел в себя и продолжил:

— У меня здесь особая роль. Я слежу за порядком среди рабов. Хозяин невольничьего рынка Наскардин-Ан-Гаум весьма разумно подумал, что ему нужен человек, который будет следить, чтобы его товар не передушил сам себя еще в застенке в ожидании продажи. Поэтому я здесь до самой смерти.

— И ты не пробовал бежать?

— Нет, я слишком часто видел тех, кто рисковал… Их отрубленные головы насажены на пики близ речного порта, места, куда им дальше всего удавалось убежать. И это далеко не худшая участь. — Короткий взгляд на стену-с-надписями. — Да и потом… мне ведь некуда бежать, дома у меня больше нет.

— А я был послан сюда, чтобы заключить с султаном договор, — гневно сжал зубы Ильдиар. — Работорговля и ни крохи чести!

— Султан здесь ни при чем. Это все закон пустыни, если можно так выразиться. Если ты не можешь защитить свою жизнь, тогда служи тому, кто может ее у тебя отнять. Вот так-то…

В этот момент зазвенели цепи, двери распахнулись, и двое крепких стражников втолкнули в застенок еще одного раба, какого-то карлика-уродца. Тот, пересчитав все ступени согбенной спиной, упал вниз и захрипел где-то на полу.

— Эй, Джан, это ты там с огнем балуешь? — Один из стражников заглянул вниз, зажимая нос от вони, стоящей в застенке.

— А кто же еще?

— Ну, тогда ладно.

Дверь закрылась, снова послышалось звяканье цепи.

— Быстро, давай помогай, паладин!

Джан вскочил со своего места и бросился к карлику. Ильдиар, ничего не понимая, поспешил за ним.

Герич облокотил нового раба себе на плечо (при этом ноги новенького оторвались от пола); с другой стороны его взял Ильдиар. Они донесли тяжеленного, как мешок камней, карлика до места Джана и уложили его на лавку.

— Ты как, Хвали? — участливо поинтересовался приемный сын сэра Стурма.

Ильдиар понял, что этот раб уже был здесь, просто его куда-то выводили.

— Да как обычно, — прохрипел гном (это был вовсе не карлик, а самый что ни на есть Дор-Тегли, представитель подгорного племени). — А это кто?

— Свежее мясо, чужеземный паладин.

— Понятно.

Гном поднял голову, и только теперь рыцарь понял, что борода у него почти полностью выдрана — из подбородка и щек торчали лишь жалкие ошметки. И кто посмел нанести подобное оскорбление Подгорному? Скорее всего, наглец уже мертв и весьма счастлив по этому поводу. Могучий торс гнома был обнажен, а руки скованы огромными крепкими кандалами, да такими, что самого Ильдиара, наверное, можно было оковать ими вокруг пояса. Большинства зубов не доставало, лицо превратилось в одну сплошную рану. К слову, поэтому его никто и не покупал — слишком «нетоварный» был у него вид, да к тому же — как удержать гнома? Ему же только дай малейший повод — сбежит, да еще и перережет всех в доме нового хозяина. Никто не желал отдавать за него целых двадцать динаров, цену, сниженную вчетверо — небывалое дело! — и это всего лишь за три дня торгов. Богатые покупатели просто проходили мимо, и когда его выставляли на смотр, все кривили губы и забрасывали добропорядочных купцов гнилыми апельсинами, требуя показать следующий «товар». «Добропорядочные купцы» в свою очередь вымещали всю злость на бедняге, а тому хоть бы хны — для гордеца было лучше отправиться на дно реки Дель-аб с перерезанным горлом, нежели до скончания дней прислуживать какому-нибудь богатому асару.

— Кому тебя хотели продать на этот раз?

— О, эта история заслуживает отдельной саги горестей и несчастий! — Покряхтев, гном принял сидячее положение. — Сам Алон-Ан-Салем хотел меня купить для своих копей в Аберджи. Запомни, долговязый, — гном поглядел на Ильдиара и назидательно поднял пухлый палец, — лучше сгинуть в пустыне, чем Аберджи. Это золотые прииски, принадлежащие великому визирю, и поговаривают, что добывает он там не только золото, а еще нечто такое, что прожигает людей и гномов изнутри. Хотел, видите ли, чтобы я, Хвали Гребин, сын Сири из Ахана, сгинул в черных недрах его шакальей норы! Я плюнул этой твари под ноги! Запомни, долговязый, лучше пойти на обед морским коням у берегов Эгины, чем Аберджи! Чешется что-то… — Гном потер иссеченную в кровь спину — от подобных ран граф де Нот, уже, наверное, распростился бы с миром живых, но у дородного гнома все только «чесалось». Судя по всему, били его здесь часто…

— Запомню, — сказал Ильдиар, втайне надеясь, что у Сахида несколько иные планы, чем продавать его великому визирю.

— Ну что, будем знакомы? Меня звать Хвали, сын Сири из Ахана, а ты кто у нас будешь?

— Ильдиар де Нот, к вашим услугам.

— Ильдиар? Белый Рыцарь и граф из Ронстрада? Безумный человечишка, постучавшийся в двери Великого Тинга Ахана? Ну и наделал же ты шуму тогда! Кто бы мог подумать, что такой самодовольный и наглый долговязый, который не побоялся к нам сунуться, сунется также и на невольничий рынок в этой желтой стране! Джан, к слову, мне уже все уши прожужжал: «Ильдиар де Нот скоро заглянет в гости!», «Ильдиар де Нот просто не сможет заблудиться!» Так и вышло! Ну что ж — чему удивляться: пути всех рабов приводят в Ан-Хар… рано или поздно…

Птица с Гнездовой Башни, по которой ан-харцы определяют время, прокричала три раза, а Ильдиар де Нот уже стоял на помосте, ожидая своей очереди.

Крики и возня площадной толпы сводили с ума, и голова паладина готова была расколоться на тысячу кусков от этого шума. Мухи семенили по помосту, мерзко перебирая лапками, пуча пыльно-изумрудные глаза и шевеля крылышками. Потеющие мухобои отгоняли их своими палками, но те непрестанно возвращались, чтобы вцепиться кому-нибудь из невольников в саднящую, натертую кандалами лодыжку. Вонь потных тел, гниющих фруктов и рыбы, привезенной с речного порта, была просто невыносимой — оказавшийся под открытым небом чужеземный паладин будто бы и не покидал застенка. Можно было подумать, что над площадью рынка рабов хваленые пустынные ветра и не думали дуть — быть может, они просто не хотели пачкать этим зловонием свои эфирные нёба и окунать в испаряющийся пот сотен тел прозрачные крылья? Кто знает…

Всего полчаса назад паладина вывели наружу с десятком других рабов, в числе которых был и Хвали, который, как оказалось, дал клятву, что его продадут лишь по частям, и теперь все они стояли, выстроившись цепочкой и понуро склонив плечи. На груди у Ильдиара де Нота висела табличка, на которой мелом асарской вязью было написано его имя. В рабов тыкали пальцами и плевались косточками фруктов из толпы. То и дело раздавались крики покупателей, свист плетей (кто-то из рабов посмел поднять взгляд на благородного асара) и заливистые вопли Гаума. Хозяин невольничьего рынка сегодня лично представлял товар, ожидая богатых покупателей.

Наскардин-Ан-Гаум, низкорослый смуглолицый уродец, чем-то напоминал жирного гоблина. Скорее всего, длинным носом и маленькими злыми глазками. Коротенькая белая бороденка и глубокие морщины выдавали, что Гаум немолод, и это означало, что он уже давно занимается своим грязным делом, наживаясь на мучениях других. На его голове был скручен огромный алый тюрбан из харумского бархата, а желтый халат, перехваченный складчатым поясом, в любой миг был готов лопнуть на необъятном брюхе. Широкие красные шаровары сходились узкими манжетами на пыльных щиколотках. На ногах работорговец носил расшитые жемчугом алые туфли с кривыми, подкрученными кверху носами — он умудрялся вышагивать по помосту, не загрязнив их.

Крики работорговца не затихали ни на миг и, когда перед толпой появлялся очередной раб, усиливались многократно: заработок Гаума во многом зависел от его языка, а не наличия у невольника прекрасных зубов, сильных мышц или красоты молодого тела, что ценилось на рынке больше всего. Голос толстяка был визглив, хоть и поставлен прекрасно, а объема могучих легких хватило бы, наверное, чтобы надуть паруса всего флота султана Эгины.

Вперед вывели могучего орка, после чего поставили его на колени перед толпой. Три надсмотрщика при этом держали его за цепи. Ноги и руки загоревшего дочерна сына степей были скованы, а рот перетянут крепким кожаным ремнем — не приведи Пустыня, рыкнет на добропорядочных асаров. По почти полностью обнаженному телу, исписанному бледными татуировками и застарелыми шрамами, обильно катил пот, оставляя на груди и спине грязные полосы. Волосы раба были выдерганы: из некогда, должно быть, длинного хвоста осталось несколько жалких прядей.

— Как и меня, его унизили и обесчестили, — прохрипел Ильдиару Хвали. — Но меня тешит то, что, когда мне выскубывали бороду, я задушил двоих стражников, а Лоргр (так, судя по всему, звали орка-раба) — всего лишь одного. Правда, начальника стражи, но это ничего не меняет…

Ильдиар решил, что среди рабов это, наверное, последний оставшийся предмет гордости — количество и качество убитых ими пленителей. Джан убил одного из ловцов удачи, которые скрутили его в песках, Хвали задушил двоих стражников, когда те пытались отрезать ему бороду, орк расправился с самим начальником стражи. А скольким отомстил он, Ильдиар де Нот, первый меч Ронстрада? Его пленил всего лишь один человек, и он оказался совершенно бессилен перед ним.

Глядя, как надсмотрщики силой оттягивают голову орка, просунув крючья под ремень, перетягивающий ему рот, чтобы предоставить лицо раба на обозрение толпе, Ильдиар сжал зубы.

Гаум же в это время расхваливал все преимущества невольника:

— Раб Лоргр, орочьей породы, тридцати двух лет. Вы посмотрите на эти мышцы — да они же из камня! Всего пять динаров? Да аистовое яйцо на птичьем рынке стоит дороже! — Толстяк засеменил перед стреноженным рабом. — Кто больше? Поглядите на него: какая мощь скрывается в этом теле! Он будет работать от рассвета и до следующего рассвета — мерзкому отродью не нужно даже тратить время на молитву Пустыне! Семь динаров? Если взять его телохранителем, ни одна бергарская собака на вас не оскалится! Тридцать динаров? — (Тема бергаров в пустыне, похоже, была весьма острой — это был козырь Гаума). — Есть еще желающие купить одного единственного воина, который сам расправится с армией врага? Тридцать пять динаров? Да за тридцать пять динаров я его выставлю на арене Ан-Хара и выиграю втрое больше! Сорок динаров? Он может стать непробиваемым телохранителем для вашей супруги, благородный шейх Абиб! Сорок один динар? Что же вы так, шейх, в один лишний динар оценили безопасность дражайшей супруги?! Ну же! Ну?! Что, никто больше? Что ж, только для вас, шейх Абиб, и только учитывая сегодняшний прекрасный солнечный день. Раб Лоргр, орочьей породы, тридцати двух лет. Продан!

Трое надсмотрщиков подняли орка на ноги и поволокли его с помоста к паланкину шейха, чтобы тот мог вволю налюбоваться покупкой. Гаум же в это время принимал мешочек с сорока одним полновесным золотым динаром. Спешащий за ним рябой писарь заносил в толстую, как сам Гаум, книгу подробности продажи.

— Повезло ему, — прошептал Хвали, — почитай, уже на свободе. Шейху Абибу-Ан-Измири из Наира глотку перегрызть, что хлебную лепешку прокусить…

— Следующий раб — северянин Ильдиар, тридцати восьми лет, бывший рыцарь Ронстрада! — закричал Гаум, и два надсмотрщика подтолкнули Ильдиара вперед тупыми концами своих копий.

Ильдиар споткнулся и едва не рухнул лицом на настил. Видел бы его сейчас отец. Что бы он сказал?

— Да вы посмотрите на него: это же идеальное тело! Поджарое, как у тигра! Могучее, как ствол карагача!

Сейчас тело Ильдиара могло напомнить лишь сухую ветку: серое от грязи, покрытое уродливыми пятнами солнечных ожогов и многочисленными ссадинами. Из-за невзгод пути и отсутствия нормальных еды, питья и сна оно сильно истощилось, из-под тонкой кожи проступали все ребра, хребет жутко топорщился позвонками, руки и ноги, некогда налитые сильными мышцами, сейчас одрябли. Волосы и косматая борода были нечесаны и спутаны, как терновник, и в них смешались песок и остатки еды из общего котла еще на пути в Ан-Хар. Тяжелые мешки под глазами и грязь вкупе с проявившейся сединой делали его стариком. Где углядел Гаум в этом человеке «поджарость тигра» и «могущество карагача», было совершенно неясно.

Кто-то из толпы презрительно крикнул: «Три динара!»

— Три?! — опешил работорговец. — Да это же северная кровь! Редкость в наших землях.

— Пять! Он худ и у него что-то с ребрами! — подметил чей-то натасканный взгляд.

— Пять?! — возмутился Гаум, и казалось, что он вот-вот выщиплет себе всю куцую бороденку от досады. — Мне сказали, что это граф! Это, как шейх у нас.

— Двадцать! — крикнул кто-то. — Добавлю его в клетку с герцогом и бароном! Будут три веселые мартышки!

— То-то же! — самодовольно осклабился работорговец и свел кончики пальцев на обширном животе. — Но он, говорят, еще и чародей!

— Покажи! — раздался голос из толпы.

— Уж не хотите, чтобы он вас в ящерицу превратил, Махард, портовый хозяин? — расхохотался Гаум. — Или в ишака?

— Двадцать пять динаров и твой тюрбан! — ткнул пальцем веселый портовый хозяин.

— Двадцать восемь, без тюрбана, — вторил ему его сосед, хозяин горшечных рядов…

В общем, торги с какой-то стороны были довольно интересными — благодаря фантазии Наскардина-Ан-Гаума. Как ни странно, Ильдиара несколько забавляли все те похвалы, титулы и достоинства, коими награждал его толстяк-работорговец. За последние полчаса он узнал о себе много нового. Например, о том, что он внебрачный сын самого северного короля. И это притом, что на самом деле он старше Инстрельда Лорана почти на полтора года. Неважно — цена возросла втрое, и уже составляла сто четырнадцать динаров. Гаум потирал руки.

Ильдиар поднял голову. Внезапно он почувствовал, как кто-то очень пристально на него смотрит, причем отнюдь не вязким, как патока, приценивающимся взглядом. Так и было — на него смотрел Сахид Альири. Пожаловал собственной персоной. По закону работорговли, как ему рассказали Джан и Хвали, ловцы удачи получают ровно половину прибыли за проданного раба. Но Сахид был здесь явно не за тем, чтобы удостовериться в честности сделки. Он подошел к Гауму и что-то быстро зашептал ему на ухо. Тот покивал, измерил Ильдиара пристальным взглядом и продолжил торг:

— Сто четырнадцать динаров? А как вам будет, если я скажу, что этот паладин прошел в одиночку через всю пустыню?..

Сахид Альири вздохнул и присел на один из ящиков, что пирамидой стояли возле стены у края помоста.

— Сто двадцать! Как для твоего постоянного покупателя, Гаум… — воскликнул кто-то.

Ильдиар заметил, как Гаум осторожно повернулся к Сахиду Альири, тот слегка покачал головой в ответ, и работорговец ответил:

— К сожалению, дорогой Халем, вы не так часто покупаете рабов, как мне бы того хотелось. Что, о светоч мой, дева Ситра? — (Ильдиар посмотрел на эту Ситру — богатую асарку, выглядывающую из-за дымчатого полога паланкина — или дева была там не одна, или это была обманчивая игра света и тени, но за полупрозрачной тканью виднелась изящная женская фигура… с четырьмя руками!). — Сто сорок? Выбираете пополнение для своего гарема? Шучу-шучу… А вы знаете, что он непревзойденно дерется на мечах…

И так далее… Цена уже подбиралась к двумстам динарам, когда на торговой площади вдруг показались конные воины, скачущие во дворец. У помоста будто прошел мор — всё кругом мгновенно онемело. Разговоры прервались буквально на полуслове, даже мухи, казалось, перестали жужжать. И покупающие, и продающие тут же склонились в поклоне. Гаум и остальные асары, не сговариваясь, дотронулись тыльной стороной ладони сначала до губ, затем до лба. Сахид Альири при этом повел себя совсем уж странно: опасливо озираясь, отступил на шаг и скрылся в толпе.

Первый из всадников остановил коня, оценивая товар, — ему поспешили освободить место прямо перед помостом. Хвали, стоящий в цепочке рабов где-то позади, тихо рыкнул. Ильдиар догадался, что это и есть пресловутый Алон-Ан-Салем, великий визирь Ан-Хара.

Удивительный, лоснящийся капельками пота под солнечными лучами черный конь бил копытом, поднимая в воздух над землей облачка пыли, и звенел дорогой алой сбруей с вшитыми в нее золотыми кольцами. На сгорбленных плечах его хозяина возлежал тяжелый сиреневый плащ, расшитый позолоченной асарской вязью, на голове — такой же тюрбан с большим многогранным алмазом на уровне лба и длинным зеленым пером, слегка колышущимся на ветру. Великий визирь был стар: смуглая кожа жителя пустыни, казалось, была натянута прямо на череп, узкие скулы делали его лицо похожим на наконечник копья, морщины во множестве своем скопились у глаз и в уголках рта, белая жиденькая борода спускалась на пояс. Величественный тщеславный взгляд яснее сотни глашатаев объявлял окружающим, что перед ними — бог, или же, по крайней мере, тот, кто привык, чтобы к нему относились, как к богу.

Позади великого визиря остановилась султанская гвардия — Необоримые. У всех как у одного — серые кони, алые плащи и тюрбаны, лица завешаны кольчатыми бармицами, сходящими на грудь, и лишь нахмуренные глаза под белыми асарскими бровями зло поблескивают в прорезях. Ильдиар отметил, что они все время держат ладонь на рукояти ятагана. Необоримые всегда были готовы вскинуть сталь и защитить своего повелителя.

— Как тебя зовут, белый раб? — поинтересовался великий визирь. — Судя по твоим плечам, ты был специально рожден для работы на моем золотом прииске в Аберджи.

«Великий визирь, — подумал граф де Нот. — Именно этот человек… Именно ради разговора с ним я был сюда отправлен… Но и в страшном сне я не мог предположить, что наш с ним разговор будет происходить подобным образом».

— Я был послан сюда из Ронстрада, чтобы… — начал было Ильдиар, но великий визирь недовольно вскинул руку.

— Я спросил о другом, — сказал величайший сановник пустыни. — Хотя это и не важно! Твое имя — ничего не стоит, белый раб! Ты сам — всего лишь мимолетная тень на песке!

— Мимолетная тень? — прищурился Ильдиар. — И это говорит мне тень, стоящая позади поистине великого?

Невольничий рынок замер. Было слышно, как испуганные мухи разбегаются в стороны, а ветер колышет шелковые пологи паланкинов и треплет плащи Необоримых.

Сахид Альири с нескрываемой тревогой в глазах выглянул из-за плеча какого-то горожанина, а Хвали, стоящий за спиной Ильдиара, усмехнулся. Прочие попытались сделать вид, что не услышали публичного оскорбления великого визиря.

— Смерть этой белокожей собаке! — презрительно скривил тонкие губы старик. Стража рынка тут же бросилась выполнять приказ первого султанского советника и самого влиятельного человека Ан-Хара. — Двадцать кинжалов ему!

— Не имеешь права, визирь, — раздался хриплый голос. Алон-Ан-Салем столь же медленно, как действие смертельного паучьего яда, глянул вбок. Конечно же, это был Хвали. — Согласно «Фирману о рабах», подписанному его величеством султаном Ахмедом-Ан-Джаркином, никто не может посягнуть на жизнь чужого раба, будь то дикий бергар или же сам султан!

Ильдиар удивился — это же сколько нужно было пробыть в этом грязном, вонючем месте рабом, чтобы выучить законы султаната?

Великий визирь криво усмехнулся, отчего его борода слегка скосилась набок.

— А ты, подгорный безбородый червь, как я погляжу, чтишь законы Ан-Хара? Что ж, будь по-твоему. Десять плетей северному ублюдку и пятнадцать — безбородому коротышке!

Смуглолицые стражники рынка устремились к провинившимся. После первого же удара в живот костяной тростью начальника стражи — жирного вояки с длинным пером, украшающим чалму, — Ильдиар упал на колени; чтобы свалить гнома потребовалось три удара. Надсмотрщики подхватили паладина за цепи, соединяющие кандалы на руках, и поволокли к дыбе, стоящей здесь, видимо, специально для подобных случаев. Толпа собралась уже преогромная: казалось, на площади рынка сейчас пребывают все жители пустынного города. И все они с превеликим любопытством предвкушали наказание.

— Р-раз, — дюжий кат замахнулся кнутом, и в следующий миг со свистом первый удар обрушился на чужеземного паладина.

Больше Ильдиар не слышал ничего, потеряв сознание от боли. Где-то на краю слуха до него доносился ритмичный свист хлыста, и еще он чувствовал, как его тело дергается в такт ударам…

…Когда он пришел в себя, то не смог даже пошевелить плечами. Он лежал на животе, в луже собственной крови, на руках алели порезы и багровые следы от кожаных ремней, которыми его привязывали к дыбе.

— Ты как, паладин? — раздался где-то над головой знакомый голос, полный участия. К Бансроту тебя, змея участливая. Гори в Бездне!

— Ты-ы? — просипел Ильдиар, и кровь вместе со слюной потекла из уголка его рта. Кто-то взял северного раба за руки, пытаясь, видимо, приподнять. — Уйдите… все прочь. Аааа…

Вся спина была в ранах, хотя, что тут говорить — спины он не чувствовал вовсе — на ее месте были лишь кровавое месиво и висящая ошметками кожа. Перед глазами стояла багровая пелена, и изредка в ней приобретал четкость очертаний грязный, заплеванный пол рабского застенка.

— Скажи-ка на милость, ну зачем тебе понадобилось связываться с этим визирем? — спросил Сахид Альири.

Он оставил все попытки поднять лежащего ничком рыцаря и, достав из-за пояса какую-то мазь, начал втирать ее в раны. От ужасной боли паладин снова потерял сознание…

«Краса Песков» по праву считалась если не лучшей чайханой в Ан-Харе, то, во всяком случае, одной из лучших. Дощатые полы здесь плотно устилали богатые харумские ковры, высокие стены украшали прекрасные вышивки работы непревзойденных мастеров-басхаров, в воздухе витал дым изысканных благовоний, а уж какой здесь подавали чай! За одну чашку такого чая иной человек продал бы свою душу, ничуть не жалея о заключенной сделке.

Аромат здешнего чая убаюкивал, успокаивал самую мятежную натуру, неизменно бодря и проясняя ум. Знатоки говорили, что во всем Ан-Харе, да что там Ан-Харе! — на всем Востоке не сыскать лучшего напитка. Владелец «Красы Песков», немой Абдул, за долгие годы так никому и не открыл секрета, как он готовит свой чудесный чай, а все попытки конкурентов прознать его тайну завершились весьма трагично для последних. Еще бы — по молодости достопочтенный шейх Абдул промышлял вовсе даже не чаем, не гнушаясь самых темных дел. Поговаривали, в те лихие годы он частенько ходил морем вдоль западных берегов, собирая богатую дань с тамошних обитателей, чем и заработал на свою первую чайхану. Годам к тридцати пяти, богатый и успешный, Абдул вернулся в Ан-Хар и остепенился, открыл новое дело, но старых привычек так и не утратил, как и связей. Вот так для многих пиратов, контрабандистов и ловцов удачи в Ан-Харе его «Краса Песков» стала излюбленным местом отдыха. Здесь решались дела и заключались сделки, вершились судьбы и плелись зловещие нити заговоров, эти стены порой слышали такое, чего не ведали, но страстно желали бы знать как великий визирь, так и сам многомудрый султан, да продлит Пустыня его правление на вечность. Но стены молчали, как молчал и сам Абдул, лишившийся языка еще на заре своей буйной молодости. Прийти сюда во все времена означало одно: все твои тайны останутся с тобой, не касаясь чужих ушей, а стоит кому-то рискнуть и сунуть нос не в свои дела, гнев хозяина чайханы моментально настигнет любопытствующего, а городские канавы смиренно примут на свое дно еще одно тело излишне ретивого слухача.

В чайхане было людно, но достаточно просторно, так что посетители нисколько не мешали друг другу. Между группами людей сновали глухонемые слуги, разнося чай в пузатых серебряных кумганах и тут же разливая его по глиняным чашкам. Желающим подавали также шербет, лукум, зефир и другие сладости.

Али-Ан-Хасан не раз проводил в «Красе Песков» переговоры и не видел причин изменять своим привычкам. Вот и сейчас, расположившись полулежа на великолепном ковре, он не спеша потянулся за чашкой чая, без лишней суеты поднес ее ко рту и сделал небольшой глоток, после чего принялся с наслаждением вдыхать чудесный аромат. Его собеседник, сидящий напротив, тем временем пил обжигающий чай большими немилосердными глотками, ничуть не смущаясь своего поведения.

— Я вижу, ты так и не научился по достоинству ценить хороший чай за все эти годы, сын моего друга. Это чудесный сорт тысячи лепестков, а не простой черный лист…

— Я люблю хороший чай, Али, — сидящий напротив улыбнулся краешком губ, — но не так, как это делаешь ты. Ты ценишь форму, я — содержание. Тебя прельщает аромат, а мне ближе его тепло.

В подтверждение своих слов Сахид Альири сделал очередной глоток, опустошив чашку, и потянулся за новой. Хасан тем временем все еще вдыхал серебристые пары, клубящиеся над его чашкой.

— Хе-хе, я знал, что ты неисправимый и нетерпеливый упрямец… Никогда не признаешь, что был неправ, скорее лишишься головы.

— Моя голова пока еще при мне.

— Надолго ли? — Визирь Мечей внимательно посмотрел в глаза своему собеседнику, но в этих совсем стеклянных зрачках ничего нельзя было прочесть. — Сегодня ко мне приходили люди Алон-Ан-Салема.

Сахид Альири осторожно поставил горячую чашку обратно на ковер, услышав имя великого визиря.

— Неужели? И что же им было нужно? — Ни единый мускул не дрогнул на его смуглом лице.

— Понятное дело, что. То самое, что ты имеешь неосторожность носить на своих плечах, неосмотрительный сын моего друга.

— Полагаю, они предложили тебе выкуп за мою голову. Много?

— Достаточно, чтобы завести себе еще с десяток наложниц.

— Тогда в чем дело? Решил напоить меня чаем перед смертью? — Сахид Альири напрягся, бросив тревожный взгляд на плотно закрытые двери чайханы. Саблю пришлось оставить в руках прислуги на входе, и теперь оружие было слишком далеко, да и что он сможет против всей стражи Ан-Хара. Впрочем, у него в рукаве еще оставалось кое-что, чем он мог удивить врагов.

— Успокойся. — Хасан неожиданно резко выругался себе в бороду, наблюдая, как рука Сахида Альири медленно поднимается. — Не родился еще человек, способный заставить меня отказаться от своего слова. Я сказал его людям «нет», можешь убрать свою отравленную звездочку, прибереги ее для великого визиря.

Собеседник не спешил опускать руку, и по лицу Хасана скользнул едва заметный испуг.

— Верь мне, верь своему старому другу, — прищурился Али. — Как верил мне твой отец.

— Ни к чему хорошему его это не привело.

— Неужели семена недоверия проросли между нами, Сахид? Что за демоны сегодня терзают твою душу? Разве не воспитал я тебя, как своего сына, когда мой друг Альири пропал? Разве оставил в трудный час? Разве лишал добычи или обсчитывал при дележе?

— Мой отец был капитаном «Каа» сина». К землям Империи Сиены отплыл один капитан, а назад вернулся другой…

Хасан возмущенно вскинул руки, всем своим видом выказывая, насколько он оскорблен.

— Мне горько слышать от тебя такие слова, сын моего друга. Ты разбиваешь мне сердце своими злыми мыслями. Я не верю своим ушам — Сахид Альири обвиняет меня! Воистину, сегодня на небе взошла черная луна и помутила твой разум…

Визирь Мечей отставил в сторону чашку, приняв из рук прислужника новую, затем не спеша поднес напиток к губам.

— Я не отдал им тебя, потому что ты дорог мне, как был дорог и твой отец, — добавил Хасан. — Он был хорошим капитаном, прямым, честным и безжалостным. Ходить с ним по одной палубе для меня было честью. После того, как «Каа» син-Беспощадный» стал моим, я много раз вспоминал о твоем отце…

— Не сомневаюсь, — в голосе Сахида Альири прозвучал неприкрытый сарказм. Руку с припрятанной метательной звездочкой в рукаве он опустил.

Некоторое время они пили чай и молчали, размышляя, каждый о своем. Наконец, Сахид Альири прервал повисшую паузу:

— Наверное, я был бы должен поблагодарить тебя за то, что сегодня моя голова осталась при мне. Но что-то мне говорит, что тебе нужна благодарность иного рода, ведь так, Али? Та услуга за услугу, о которой ты говорил в Ангер-Саре.

Хасан улыбнулся:

— Вот что мне всегда в тебе нравилось, так это твое деловое чутье, сын моего друга. Эх, быть тебе лет через десять знатным шейхом, с богатым домом и множеством прекрасных жен… Если не будешь ворошить прошлое и не расстанешься со своей умной головой раньше времени.

Сахиду Альири надоело ходить вокруг да около.

— Что тебе нужно от меня, Али?

— Камни Аурэнна-Тарквина.

Сахид Альири даже присвистнул от удивления. Эти очень редкие камни имели просто невероятную цену и даже, по слухам, колдовскую силу. Поговаривали также, что ни один владелец еще не расстался с ними по собственной воле.

— А что, разве они есть в Ан-Харе?

— Есть, и ты принесешь их мне…

Это совершенно точно был сон. Подобные странности происходят лишь во сне.

Каменная комната располагалась на вершине башни, выше — только чердак — судя по тому, что за узкими окнами — лишь небо. С холодом, стоящим в помещении, не могли справиться ни гобелены на стенах, ни ковры на полу, ни даже горящий камин. У одной из стен стояла огромная дубовая кровать, скрытая тяжелым бархатным пологом, — хозяина там нет. Да он вообще, признаться, редко туда ложится. Подле кровати, с левой стороны, разместилась резная деревянная колыбель, легонько покачивающаяся сама по себе. Заклинание двигает ее, убаюкивая двух малышей лежащих бок о бок. Младенцы завернуты в сотни простыней, отчего походят на клубки, — выглядывают лишь спящие пухлые личики. У одного ребенка лицо — багрово-алое, как будто ему невероятно жарко, как будто он варится в собственном соку; у второго — бледно-голубое, как будто он стынет, обдуваемый всеми ветрами на вершине крутого утеса. При этом дети спокойны и безмятежны: веки их сомкнуты, ротики слегка приоткрыты, они сопят, дыхание их ровно, а сердцебиение столь же размеренно, сколь и звук шагов… Звук шагов на лестнице. Но вот стук каблуков приближается, дверь открывается, и в комнату входит Ильдиар.

Одет он странно: в длинную алую мантию мага огня, в руках он сжимает посох в виде змея. Такой же посох, помнится, был у Тиана, Архимага Ронстрада, старого доброго Тиана. Почему же он сам, Ильдиар, в одеждах волшебника? У него есть дар огня, но он не учился в Элагонской школе, не получал диплома, он — паладин из ордена Священного Пламени, а не маг, он может воспламенять меч, броню и творить огонь лишь в слабейших его проявлениях, он не заклинатель, а мечник всего лишь с… как любил говорить сам же Тиан, «слишком горячей кровью». Этого недостаточно, чтобы быть магом. И все же это он. Он — маг. И он заходит в комнату. В свою комнату. Почему-то ему кажется, что все это принадлежит ему: комната, жизнь, воспоминания. И при этом он прекрасно понимает, что это сон. Странный до боли, но, тем не менее, сон. Здесь он — кто-то другой. Он не может понять, прошлое это или грядущее, или же истерзанное сознание сотворило нечто совсем из ряда вон выходящее — новую реальность, где все по-другому.

Заперев дверь на три оборота ключа и наложив дополнительное заклятие на замок, он подходит к колыбели и склоняется над ней.

— Она умерла. — Он будто бы разговаривает сам с собой. Эти два слова он повторяет себе вот уже семь часов подряд. И все равно не может поверить в то, что они означают. В душе осталась пустота — за эти семь часов он постарел на семьдесят лет. Но на его внешности это не отразилось. Пока что.

— Она умерла, — повторяет он, ожидая ответа.

И при этом хриплый голос, принадлежащий как будто человеку, стоящему рядом («как будто» — потому что нет никакого человека — Ильдиар в комнате один, не считая спящих детей), ему отвечает:

— И ты смиришься с этим.

Ильдиар почти не моргая глядит на детей. Его детей. Хотя откуда у него дети? Он ведь даже не женат. Он же так и не сделал предложение Изабелле, леди Даронской. Или все же женат? И это его жена умерла вот уже как семь часов? А ее прекрасное ледяное тело лежит, завернутое в саван, на еще более холодном каменном постаменте в капелле Хранна в Асхиитаре, гортенском дворце, готовое к отпеванию? Ему больно. Сейчас. Но он смирится.

— Я знаю, — говорит он.

— А знаешь ли ты, что тебе нужно сделать? — спрашивает невидимка.

— И это я знаю… — Он осторожно, будто бы опасаясь чего-то, прикасается указательным пальцем сперва к багрово-алой щечке, затем — к бледно-голубой. — Отеки спадают, как видишь…

— Да, и полностью исчезнут через два дня. Никто не отличит их от обычных детей.

— Никто не отличит, — словно эхо, тоскливо повторяет Ильдиар.

— Кого ты присмотрел для них?

— Уилл заберет младшего. Он позаботится о нем, только ему можно доверять.

— А старшего?

— Прокард Норлингтон.

— Ты спятил?

— Я поступил с ним чересчур… сурово, ведь по сути своей он отнюдь не злокознен, и к трагедии привели, скорее, его невежество и упрямство. Нужно дать ему хотя бы какой-то смысл в жизни, и при этом он будет считать, что искупает свою вину.

— Ты не боишься, что они вырастут и узнают друг друга? Они ведь близнецы.

— Они не будут похожи. Стихия наложит свой отпечаток как на их внешность, так и на души. Ветер будет светел разумом, порывист и дерзок в решениях, а огонь… — Ильдиар любовно и печально поглядел на младенца, — огню не будет покоя никогда. Моя кровь передалась ему в большей степени, чем ветру. Ветер взял больше от… Катарины.

— Твоя кровь… — пробормотал невидимка. — Птичья кровь в веках не стынет, птичья кровь тлеет, ожидая своего часа… Хотелось бы тебе помочь, но тебе не помочь.

— Ты прав, Гарн. Все предопределено.

— Пора, — напоминает невидимка. Ильдиар и сам это знает. — Пора разлучить их. Ни один не должен узнать о существовании другого. Теперь, когда ты решил выступить против Них, ты сделал верный выбор. Не колеблись ни мгновения. Ты еще помнишь, зачем это делаешь?

— Ради их же блага.

— Верно. Чтобы их не могли восстановить друг против друга, чтобы их не могли использовать против тебя. Ты проиграешь войну, если твои дети станут ее детьми, детьми войны. Вперед…

Ильдиар превратил посох-змея в длинную спицу и закрепил ее у себя на мантии, после чего подхватил младенцев на руки, накрыл их плащом, который висел на спинке стула подле камина. Он пригнул голову, сделал глубокий вздох и шагнул в поднявшееся ему навстречу, как к старому другу, ревущее пламя. В следующее мгновение он исчез и…

…и открыл глаза. Все верно. Всего лишь сон… Он лежал на груде лохмотьев в рабском застенке. Луна светила через узкие щели потолка — подчас по доскам над головой прохаживался стражник, его шаги сопровождали скрип, песок, сыплющийся в глаза, и багровая лужа света, которую разливал факел.

В застенке все спали. Ильдиар лежал на спине — что удивительно, спина почти не болела. Сколько же он провалялся без памяти? Паладин повернул голову — по бокам от него лежали Джан и Хвали: герич спал с полузакрытыми глазами, будто пытался одновременно подглядеть и сон, и явь; гном же храпел на все подземелье и бормотал во сне нечто напоминающее застольные саги Дор-Тегли. Помимо этого в разных углах застенка подчас кто-то кашлял, орки бессвязно молились своим духам даже во сне, кто-то плакал, не просыпаясь…

— Секхир ди анур шерах фих… — раздался вдруг неподалеку жуткий шепот.

Голос, которым были сказаны непонятные слова, напоминал лязг большой связки ключей в выкованном из железа трясущемся желудке.

Ильдиар поднял голову и похолодел. Голос звучал от той странной стены, на которую во время разговора с ним косился Джан, где в ракушечнике будто были вырезаны надписи. Но не сам голос так испугал северного графа. Из стены наружу торчала длинная костлявая рука, оканчивающаяся широкой пятерней с тонкими многосуставчатыми пальцами; каждый палец венчал кривой коготь. И сейчас за рукой из стены уже вылезали плечо, часть обвисшей груди и вытянутая морда. Тварь, постепенно проникающая в каземат, представляла собой жуткое зрелище. У нее не было глаз и носа, а лоб переходил сразу в верхнюю губу. Оскаленная пасть была усеяна клыками и походила на медвежий капкан. Монстр был высок — ему приходилось подгибать голову, чтобы продолжать свое освобождение из стены, — и при этом очень худ. Иссушенная кожа подчеркивала все очертания ребер, а живот был так глубоко ввален, что спереди даже можно было различить силуэт хребта твари. Кожа пришельца была черна, а длинные серебристые волосы тяжелыми прядями волочились за головой монстра и все еще не вышли полностью из стены, хоть они и были уже не менее семи футов в длину.

— Секхир ди анур шерах фих… — пролязгало вновь чудовище и шагнуло вперед.

У него были поджарые ноги, но при этом оно упиралось запястьями длинных рук в землю, как примат Джейкоб-Чужеземец, подаренный островными правителями для зверинца короля Ронстрада. Никто не просыпался, никто не обращал внимания на чужое присутствие в застенке. Все будто погрузились в настолько глубокий колодец сна, что из него не выбраться. Или же он сам, Ильдиар де Нот, все еще продолжает спать, а монстра никакого нет и в помине…

Тварь полностью вышла из стены, но волосы ее по-прежнему тянулись в камень. Ночной пришелец стал водить головой из стороны в сторону, будто бы озираясь. Он направился туда, где спала Валери.

Ильдиар дернулся и собрался было подняться, когда… чья-то широкая, тяжелая и потная ладонь зажала ему рот и вдавила голову в подстилку, а массивная черная рука с другой стороны обхватила его грудь, не давая пошевелиться.

— Мммм… — промычал Ильдиар и скосил взгляд. Его держали Хвали и Джан, лежащие в прежних позах. Оба прикидывались спящими.

— Ле-жи-ти-хо, — едва слышно проговорил одними губами гном, не торопясь убирать свою тяжеленную, как кузнечная наковальня, ладонь с лица белокожего раба.

Ильдиар кивнул, и хватка тут же ослабла.

— Не шевелись и не гляди на него.

— Ты что, прикажешь мне просто закрыть глаза и отрешиться? — гневным шепотом спросил граф де Нот, глядя в согбенную спину твари, на которой четко проступили все острые позвонки. Монстр хоть был и велик размером, но умудрился ни разу не наступить на спящих рабов. Он продолжал свой поиск, двигая головой из стороны в сторону и ища что-то… или, скорее, кого-то…

— Да, подери тебя Дрикх, — на длинном выдохе пробормотал (будто во сне) гном. — Немедленно закрой глаза.

Закрыть глаза сейчас казалось для Ильдиара де Нота чем-то безумным, чем-то невозможным. Закрыть глаза, когда тварь совсем рядом, и ее хриплое дыхание напоминает кипение воды, а жуткий лязгающий голос потусторонним эхом расходится по застенку! Закрыть глаза, пусть монстр уже навис над бедной девушкой? Или вскочить и… и что? Со злостью на свое бессилье, Ильдиар подчинился — он закрыл глаза. За этот короткий миг фантазия, подкрепленная страхом, нарисовала перед мысленным взором, как монстр мечется, как отправляет в пасть одного раба за другим… Ильдиар тут же рефлекторно открыл глаза вновь — монстр был на том же самом месте, озирался и слегка покачивался из стороны в сторону, будто выбирая между двумя лежащими перед ним людьми.

— Закрой — сказал, — негромко рыкнул Хвали, а Джан сильнее прижал Ильдиара рукой к его подстилке, отчего тот едва не задохнулся.

Переборов себя, граф де Нот вновь закрыл глаза.

— Валери… — все же прошептал он.

— Ее. Не. Тронут.

— Почему?

— Она не отчаялась, — последовал странный ответ.

— Что это вообще такое? — с дрожью в голосе прошептал Ильдиар.

— Заурегб-дей — его имя, — ответил Джан. — Древний демон — живет здесь уже многие века.

— Древний демон?

— Ты видел его седые волосы? — прорычал Хвали — мол, не нужно сомневаться. — Знаешь, сколько нужно демону веков, чтобы поседеть?

— Но что он здесь делает?

— Живет, — сказал Хвали.

— Нет, — уточнил Джан. — Живет он в стене, а здесь его кухня. Каждую ночь он выходит и утаскивает с собой одного из рабов. Заурегб-дей — демон отчаяния. Он питается теми, кто утратил волю к жизни. Он насылает странные сны, в которых мы видим ужасные, безысходные вещи. Эти сны пробуждают в нас горечь, сожаление и тоску…

«Странные сны? — подумал Ильдиар. — Вот оно что…»

— Но как же Валери? Я слышу его дыхание — он где-то подле нее.

— О, северянин, за нее не беспокойся: тебе самому стоило бы поучиться у этой девочки воли к жизни.

— Почему его не остановят? Почему не убьют?

— Никто не пытался, — равнодушно проговорил Джан. — Да и зачем? Он ведь не безумный убийца, сеющий смерть на улицах города, — он всего лишь… сосед с несколько иными предпочтениями в еде.

— Но он ведь пожирает людей! — яростно прошептал Ильдиар. — Неужели вам все равно?

— Да, нам все равно. И тебе тоже. Иначе следующим ты́ отправишься на обед. Знаешь, что он говорит, северянин?

И будто услышав Хвали, демон вновь проговорил:

— Секхир ди анур шерах фих…

— Это значит: «Я забираю сожаление. Не мешай мне».

— Но откуда он вообще здесь взялся?

— Говорят, предшественник Алон-Ан-Салема, — сказал Джан, — великий визирь и чародей Ихтар-Ан-Медб, гонялся за ним по всей пустыне, после чего поймал и посадил на цепь. Мол, он первый из здешних рабов…

— Все, можно открывать глаза, — пробормотал Хвали.

Гном и герич отпустили Ильдиара, и тот осторожно поднял голову — в застенке были лишь рабы. Быстрый взгляд в сторону стены с неизвестными символами — локоть исчезает в камне.

— Ну, вот и все… — бесстрастно констатировал Джан Ферах-Рауд. — Пустыня забрала еще одну жизнь…

Граф де Нот вскочил на ноги и бросился к Валери — она спала на боку, подложив ладони под голову, и ей явно снилось что-то тревожное. Старая кошма подле нее пустовала…

Прошла почти неделя с того момента, как Ильдиар очнулся и впервые увидел древнего демона Заурегб-дея. С тех пор ни одной ночи он не мог сомкнуть глаз: все ждал появления монстра, наблюдал за ним из-под полуприкрытых век, затаивал дыхание, когда тварь подходила слишком близко, сжимал зубы, когда она обхватывала чье-то безвольное спящее тело когтистой лапой и утаскивала в свою стену. Постепенно он почти привык к соседству с демоном и втайне надеялся, что жажда мести, жажда свободы и чувство долга перед королем окажутся для монстра отчаяния невкусными качествами.

Сахида Альири Ильдиар не видел с тех пор, как тот смазывал ему раны на спине своей целебной мазью. Что-то здесь было не так. Больше Ильдиара не пытались продать. Его не выводили на помост, не вешали табличку ему на шею, вообще ничего. Как будто в изначальных планах подлого ловца удачи заработать на нем как можно больше звонких динаров что-то изменилось.

Каждое утро в застенок спускались три десятка вооруженных стражников и писарь с книгой Гаума. На их лицах были повязки, обильно умащенные благовониями. Первым делом стражники выносили трупы умерших за ночь (если таковые были), и писарь, следуя пояснениям Джана Ферах-Рауда, которому доверял сам Наскардин-Ан-Гаум, отмечал болезни, от которых умерли люди: песчанка, сонная лихорадка, кокосовая горечь, пылающая язва, скорпионий язык, обезвоживание, отравление похлебкой и прочее… К слову, предшественником Джана на должности раба-надсмотрщика был некий Джарин Игеб, хитрый прощелыга, озлобленный на всех и вся. Чтобы насолить Гауму, однажды утром он в списке болезней указал «черная смерть», после чего долго смеялся. Хотя как следует насладиться шуткой ему не дали. Стража разобрала помост и залила в яму застенка масло, после чего бороться с болезнью доверили огню. Не считаясь с убытками, Гаум выжег мнимую чуму вместе со всеми рабами.

Итак, после того как писарь вычеркивал имена из списка и обозначал причины смерти, красными чернилами он отмечал жертву Заурегб-дея — Гауму не было жаль расставаться с самым бессмысленным рабом раз в сутки — благо, каждый день в застенок приводили новые вереницы. Когда писарь заканчивал подводить итог, стражники вносили три огромных котла с дымящейся похлебкой. Изголодавшиеся рабы набрасывались на еду так, что черпали кипящее варево руками, обжигая кожу, и жадно отправляли его себе в рот, невзирая на боль. Вскоре котлы забирали, двери запирали, и рабы вновь оставались в обществе лишь друг друга. Пока не наступит полдень. За час до солнечного зенита цепь вновь снимали, дверь отворяли, и стража при помощи писаря составляла вереницу товара для сегодняшнего базарного дня. Кто-то безропотно поднимался и шел к выходу, когда называли его имя, становился в очередь и давал заковать себя в кандалы, другие сопротивлялись, отбивались, но результат был тем же. Кто-то кричал, не желая расставаться с родственниками и друзьями, но им постоянно напоминали первый закон раба: «У раба нет родных». После готовую, скованную длинной цепью вереницу выводили наружу и выстраивали на помосте, где каждый получал табличку. В полдень бил барабан, возвещая начало базара. Начинались торги… К вечеру барабан бил вновь, но уже оповещая о закрытии торгового дня. Нераспроданных рабов возвращали обратно в застенок.

Ильдиар все ждал, что вот-вот назовут и его имя, но о нем будто забыли. И тогда он начал искать этому причину… Думалось тяжело. Его мозг был истощен так же, как и тело: бессонница, голод, чувство загнанности, ощущение жизни на кончике вращающегося ножа ан-харского жонглера и кашель — кажется, он чем-то заразился — не позволяли ему разгадать загадки Сахида Альири. Единственным более-менее здравым предположением было то, что подлый асар не продает его, поскольку ожидает какого-то определенного покупателя. Джан рассказал, что, бывает, рабы проводят месяцы в застенке, пока какой-то шейх из дальнего края пустыни не приедет забрать их согласно договоренности с ловцом удачи. В пользу этого так же свидетельствовало странное поведение Сахида Альири в первый день торгов. А вот почему он, болтливый как канарейка, сразу не сказал этого своему пленнику? Да просто чтобы не дать Ильдиару возможность придумать план побега. И Ильдиар (назло Сахиду) начал придумывать. Самоубийственные планы, безрассудные, невероятные — вплоть до мысли оседлать Заурегб-дея и выбраться с его помощью.

Валери по-прежнему сидела в своем закутке — ее также не было в базарных списках. Ильдиар пытался наладить с ней общение, но девушка смотрела волком и молчала в ответ, как будто это была его вина в том, что она находится в столь плачевном положении. Несколько раз он слышал, как она повторяет, будто бы молясь: «Где ты? Где же ты?».

Хвали, тем не менее, выводили на помост регулярно, а подчас и по два раза на дню — Наскардин-Ан-Гаум не терял надежды выручить за гнома хоть что-нибудь. По возвращении Дор-Тегли рассказывал своим приятелям по несчастью последние новости. И новости эти, хоть и выдавали непосредственный, наивный характер гнома, его впечатлительность, некоторую грубость и вульгарность взглядов, но заставляли задуматься… Было в них что-то общее… Что-то тревожное и надвигающееся…

«Мимо проезжал шейх Мухад-Ан-Бураби, с ним было полно вооруженной охраны. На площади шепчутся, что задница шейха вся мокра от пота — боится бергаров…»

«На базаре побывал Шелнок Кинн, визирь Удовольствий, у них с Гаумом разгорелся наигранно вежливый спор, почти ссора, из-за какой-то девчонки, которую последний скрывает и не желает продавать для дворца самого султана. Полагаю, речь о твоей спутнице, Ильдиар. Гаум весь позеленел от страха и начал заикаться. Говорит, мол, что девчонка принадлежит визирю Мечей, любимцу самого султана. Пришлось Шелноку Кинну уйти ни с чем. Пригрозил, что посоветует его величеству Гаума в качестве нового евнуха. Все свои клады в горах отдал бы, чтобы взглянуть на подобное хотя бы одним глазком!»

«Гаум сердит. С северо-запада, из Келери и от гор Дор-Тегли, которые здесь называют Хребтом Фиуррот-Фера, приток рабов прекратился. На границе султаната бесчинствуют бергары, спустившиеся, по слухам, с пика Раэгреса. Задница Гаума мокра от пота — боится бергаров, как и все…»

«Дева Ситра из Абнин-калима — это оазис рядом с Басхой, сегодня отодвинула краешек полога на своем паланкине. Я видел лишь ее миндалевидный прекрасный глаз под насурьмленной бровью и шелковый платок с жемчугом, которым она закрывает свое прелестное личико, но уверен: она в меня влюблена! Она смогла по достоинству оценить мою несгибаемую силу воли и… чего это я должен затыкаться, Джан, обезьяна бестолковая?! Сам заткнись!..»

«Базар встревожен: великий визирь, говорят, отбыл из Ан-Хара в Алый дворец, свою вотчину на севере. Стража на всех постах удвоена…»

«Видел сегодня карликовых слонов — торговец нес их в клетке на голове — занятная диковинка!»

«Пал форт Кириаг-дор в оазисе Лин-сур! Бергары! Это ведь рядом с Фалиром — три дня пути! Еще немного, и моя собственная задница тоже взмокнет от пота — форт совсем близко от Ан-Хара!»

«Хочу обезьянку в красной феске! Видел сегодня у одного перехожего дервиша! Она сидела у него на плече и грызла фисташки! Выберусь отсюда, непременно добуду обезьянку в красной феске!»

«Бахши́ Девон и Али-Беб пели песни про то, что «Все мы вскоре умрем» — уныло. Жара. Мухи. О бергарах ничего не слышно. Форт Кириаг-дор в оазисе Лин-сур возвращен войском визиря Мечей Али-Ан-Хасана. Великий Али занял его и не нашел в нем ни одного бергара — жалкие трусы предпочли убежать, когда услышали, что на них идет сам визирь Мечей. Али занял пустой форт…»

Тема бергаров была в Ан-Харе весьма острой — это Ильдиар де Нот понял уже давно. Но сейчас, когда они подошли вплотную к городу… Во всем этом таилось нечто странное: бергары оставили форт, предоставив его Али как на шитой подушечке. Но где же они сами?

Долго задумываться над хитросплетениями помыслов пустынных дикарей ему не дали…

…«Вот и он, долгожданный покупатель», — подумал Ильдиар, глядя, как Сахид Альири перешептывается с каким-то воином из благородных, сидящем на могучем боевом коне. Белые одежды, такая же белая чалма и смуглая кожа — должно быть, асар. Из складок белого плаща торчали два ятагана в расписанных вязью зеленых ножнах. Паладин почему-то вдруг подумал, что знакомство с этим человеком не сулит ему ничего хорошего, причем вся история с Сахидом Альири в сравнении с этим покажется всего лишь дурным сном. Тогда он еще не знал, насколько был прав…

Ильдиар выругался про себя — он-то надеялся, что за ним приедут из Ронстрада, надеялся, наконец, увидеть лицо того, кто все это затеял.

Граф де Нот снова стоял на помосте; за ним растянулась цепочка рабов, искренне надеющихся, что неистовые стражники выместят на первом всю свою злобу, и до них очередь не дойдет.

Паладин вспоминал сейчас рассказ Хвали о том, что́ он подслушал на днях, когда Сахид Альири и толстяк Гаум препирались между собой. Судя по словам гнома, треклятый охотник за головами обещался отдать хозяину рабского рынка все вырученное за Ильдиара золото в обмен на какую-то девчонку из застенка. Северный граф сразу же понял, что речь шла о Валери. Кроме того, Сахид Альири добавил (опять же, по словам гнома), что может достать также кое-что очень ценное, из сокровищницы самого султана, если Гаум поможет им бежать из Ан-Хара от гнева Али-Ан-Хасана…

Бум! Размышления Ильдиара прервал удар набата.

Бум-бум!!! В первую секунду рынок затих, а во вторую уже взорвался кипящим штормовым морем. Люди в страхе побросали свои корзины с покупками и бросились бежать. Все одновременно.

— Что происходит?! — закричал Ильдиар, но его крик заглушили вопли людей.

— Бергары, — раздалось в толпе. — Это Бергары!

Стражники, охраняющие рабов на помосте, устремились вниз по лесенке и поспешили затеряться в толпе.

— Нет! — закричал им вслед Сахид Альири. — Он не должен сбежать! Вернитесь!

Но и его, и таинственного покупателя в белом толпа подхватила и уволокла за собой.

Ильдиар вдруг обнаружил, что рядом с ним никого нет — пытавшиеся сбежать рабы, лежали, раздавленные, у помоста. Северному рыцарю повезло, что его как раз готовили к торгам и отделили от общей связки. К тому же, и Гаума след простыл. А набат все продолжал стонать. Со стороны дворца раздался грохот. В полуденное небо устремились горящие стрелы. Начался штурм…

Внизу, на расстоянии всего лишь пяти ступеней от Ильдиара, бушевала паникующая толпа. Шелка смешались с грубым хлопком, лица падающих — с грязью. По чьим-то телам прохаживались дорогие курносые туфли.

— Ключи!!! — заревел граф де Нот, но его никто не слышал — толпа неистовствовала, пытаясь прорваться с площади вон. Слышались крики тех, кто сгинул под не знающими жалости ногами.

Паладин увидел брошенный кем-то из стражников ятаган, схватил его и попытался разрубить цепи, соединяющие кандалы, — не тут-то было! — оковы оказалась слишком крепкими… Ильдиар спрыгнул с помоста, но ноги все же запутались в цепи. С трудом удержав равновесии и едва не упав, он подковылял к двери.

— Эй! — Ильдиар принялся бить кулаками в двери застенка. — Бегите! Ломайте дверь!

— Отойди, северянин! — раздался изнутри голос Джана.

В следующий миг дверь просто слетела с петель. Гигантская цепь осталась сиротливо лежать в стороне. Вырвавшиеся из тьмы подземелья рабы оттолкнули Ильдиара в сторону, и он упал, больно ударившись спиной о помост.

— Так, пропусти! — Хвали прорывался наружу. — Что? Ты меня, собака, толкаешь?! На, получи!

— Хвали! — позвал Ильдиар, попытавшись встать на ноги, но с кандалами это было не так-то легко сделать.

Сквозь вопли толпы гном услышал свое имя и, оставив в покое одного из пленных, которому не посчастливилось толкнуть его в общей давке и которого он немилосердно бил по голове подвернувшимся под руку барабаном, бросился к паладину. Подбежав, он отшвырнул ненужный больше барабан в сторону и помог ему подняться.

— Руки крепко держи! — рявкнул Подгорный, и в следующий миг как дернет цепи — стальные звенья только разлетелись в стороны — для Дор-Тегли выкованный людьми металл оказался не таким уж и крепким. Подобным образом гном не замедлил освободить и ноги паладина.

— Спасибо тебе. Что творится? Где Джан, где Валери?

— Бежим, Ильдиар, по пути расскажу.

— Как же Валери и…

— Они уже выбрались! Бежим!

Освободившиеся рабы прорывались с площади, и гном, перемежая слова раздачами пинков окружающим, рассказывал, что творится. Хвали собирал сведения прямо на ходу из истошных криков, молений и проклятий ан-харских жителей. Город атаковали бергары. Огромная армия подошла к Ан-Хару с трех сторон, возникнув будто из-под земли. Но весь ужас был вызван не только этим, ведь Дети Тьмы и раньше нападали на город. В мешанине языков, наречий, криков, воплей и плача общим было лишь одно слово. «Ифритум». С бергарами в Ан-Хар пришел ужасный ифрит, демон пустыни.

— Нет, Ильдиар, не сейчас! Не спрашивай. Поверь на слово: это действительно страшно. Джан побежал искать нам коней и провизию для побега из города. Как удачно все совпало! Не иначе сам Дрикх снизошел на варваров и указал своим молотом на эту помойную яму Ан-Хар! Что ты нудишь?! Я, подерите ее все демоны Бездны, не представляю, где может быть девчонка, — видел, как ее унес поток рабов и все тут. Теперь она сама по себе. Хватит за ней бегать! Сбрось уже свой ошейник сторожевого пса.

Они неслись по широкой улице, вымощенной желтым камнем. Во всем городе царил хаос — жители бежали, одинокие стражники бежали, все бежали. На пути попадались перевернутые арбы и брошенные паланкины. Взбешенные лошади и верблюды рвались прочь от площадей, затаптывая тех, кто не успевал убраться с их пути, часто ломая себе ноги, зацепившись за препятствия. В безжалостной давке растоптанные мухи смешались на земле с мертвыми людьми и рассыпанным содержимым корзин и мешков. Стаи мух, все еще живых, взвились в воздух, прочь от людского мельтешения, и теперь чернели над городом… Горожане прятались в своих домах. Женщины пытались укрыть детей, мужчины уводили своих стариков. Перед кем-то захлопнули дверь — однорукий асар средних лет отчаянно взывал и барабанил в дверь единственным кулаком, но ответа из-за нее не было. Паника распространялась по городу быстрее, чем мор. Набат надрывался, но его гулкие стоны уже едва можно было различить из-за ужасающего грохота и шума, в котором погряз Ан-Хар. Отряды стражи бежали к внешним стенам на севере, западе и северо-западе. Барабанщики предупреждали людей, чтобы те не преграждали дорогу, но на некоторых улицах воины все же увязли в толпе.

Беглые рабы смешались с горожанами, с торговцами, сжимающими под мышками шкатулки самого ценного, с носильщиками, бросившими свои грузы, с нищими, которые бежали вместе со всеми, но умудрялись сгибаться и подбирать оброненные монеты. Правда, не всегда удачно: Ильдиар видел, как одному нищему, когда он склонился за серебряным динаром, каблуком отдавили пальцы. Он завизжал и зажмурился от боли, не заметив несущегося на него обезумевшего страуса, вырвавшегося, должно быть, с птичьего рынка. Страус наступил ему своей лапой на голову, раздавив ее, как гнилую дыню. Кошмар паники воцарился на узких улочках. И это притом, что бергары пока что даже не проникли за стены. Одно лишь их приближение свело город с ума.

Хвали тянул Ильдиара за руку, как ребенка, чтобы не потерять его в людском потоке. Отчего-то гном считал себя ответственным за этого «долговязого», взяв его под свое крыло еще со дня их знакомства. Скорее всего, его честь и гордость Дор-Тегли не позволяли бросить на произвол судьбы единственного человеческого друга Великого Тинга Ахана. Ильдиар был изможден бегом. В горле стоял ком, легкие резало, тяжелые браслеты на запястьях и щиколотках хоть и не были больше между собой связаны, но все же больно оттягивали конечности, босые ноги были все изрезаны и избиты — кажется, на левой он сломал мизинец. Но не это было худшим… По-настоящему Ильдиара ужаснуло то, что предстало пред его глазами — подобных картин безумия и кровавой пляски без самой смертной сечи он не видел нигде. Паника в обличье тысячеглавого монстра рвала Ан-Хар на куски, топтала сотнями ног, харкала кровью, в равнодушии закрывала глаза на происходящее, и перед ней не было правых и виноватых, молодых и старых, купцов и звездочетов — ее жертвами становились все. В большей или меньшей степени.

— Хвали, гляди! — закричал вдруг Ильдиар, указывая на то, как в одном из переулков четыре человека в черных одеждах и масках (значит, бергары уже в городе — и как это возможно с его-то укреплениями?!) теснят пятерых стражников.

— Не наше дело! Пусть сами разбираются.

— Хвали, мне нужно обязательно найти Валери!

— Болван! Влюбленный индюк! — жутко сморщил кривое, щербатое и обильно украшенное синяками лицо Хвали.

У Ильдиара просто не было времени переубеждать товарища по поводу собственных чувств к девушке: глядя на то, что творится кругом, бросить ее здесь, означало приговорить, а она ведь еще совсем ребенок!

— Бансрот с тобой! — смирился низкорослый. — Спорить долго — ищи ее! Встретимся у потайной северо-восточной решетки. — Гном бросился в сторону — и вовремя: с одного из высоких балконов упал глиняный горшок. — И гляди, не пропади здесь, подери Дрикх тебя и твои рыцарские бредни тоже!

Сплюнув в пыль улицы, Дор-Тегли махнул рукой и припустил в переулок.

— Хвали! — закричал Ильдиар, глядя, как гном выбивает дверь какого-то дома. — Как…

— Не жди меня! — закричал, не оборачиваясь, гном и исчез в расчищенном проеме…

Паладин беспомощно осмотрелся:

— И как мне найти в этом треклятом городе северо-восточную потайную решетку?..

— …Проклятье! — воскликнул Ильдиар и отскочил в последний момент.

Узорчатая полоска стали, звякнув, упала прямо перед ним на желтый камень улицы. Граф де Нот буквально споткнулся о брошенный кем-то меч. Подняв глаза, он успел увидеть в одном из окон промелькнувшую белую чалму и такой же плащ. Даже не подумав удивиться — не до того было — и мысленно поблагодарив и неведомого дарителя, и Всеблагого Хранна за столь своевременный дар, паладин взялся за резную рукоять, выпрямился и огляделся.

За бочкой неподалеку сидела женщина с обнаженным лицом — первая представившаяся Ильдиару асарка (если не считать рабынь в застенке), которая не пряталась под чадрой. Женщина была немолода, одета в серо-голубые одежды, забрызганные кровью. Она прижимала к груди окровавленное тело ребенка. Она причитала и плакала, время от времени убирая с лица багровыми пальцами белоснежные волосы. Она пыталась отогнать наглых мух, которые осадили ее, словно голодные кошки, увидевшие хозяйку, вышедшую с миской требухи во двор.

На земле в нескольких шагах от нее лежал убитый бахши́ в зеленых одеждах; его тюрбан и халат пересекали два крест-накрест алых росчерка, подле валялся разрубленный дутар — музыка не помогла певцу выжить.

У двери какого-то дома лежал ничком человек в богатом халате, из-под его левой руки ветер выхватывал и разносил по улице свитки с записями о ссудах и списки имен должников. Ростовщик был непомерно толст, и его дряблый живот растекся из-под него, как лужа гнили. И все же, несмотря на предположения бедных горожан, кровь его была самого обычного цвета, и в ней не было змеиного яда. Кинжал торчал в лопатке ростовщика — должно быть, кто-то из угнетаемых им людей отомстил ему под шумок. Убийца наивно полагал, что мир со смертью безжалостного черствосердого мздоимца станет чище, но что он сделал точно, так это всего лишь добавил грязи на улицу еще одним трупом.

Чуть в стороне лежал перевернутый паланкин. Дорогие шелка пологов распростерлись по пыльным камням, несколько шитых подушек, разорванных и вспоротых, обнажили свое пуховое нутро, а из-под носильной рейки виднелось некогда изящное, а сейчас немилосердно изломанное тело в полупрозрачных одеждах — красавица, которую несли в паланкине рабы, погибла, когда началась паника: носильщики бросили свою ношу, и тяжелые носилки, упав, перевернулись, передавив шею бедной девушки…

Мертвые верблюды… бурдюки с вытекающей из горлышек водой… камней мостовой не видно из-за рыбы вперемешку с абрикосами. Металлический запах крови смешался с металлическим запахом оружия. А Смерть в это время сидела на одном из ближайших плетней и, поглощая инжир и рахат-лукум, наблюдала за происходящим — по бледной кости челюстей стекал сок, смешиваясь с сахарной пудрой.

И тут Ильдиар не выдержал. Он застыл на месте и согнулся пополам. Он едва не рухнул на грязную мостовую, почувствовав неимоверную тошноту. Головокружение. Темнота в глазах. Заложенные уши, будто крепко закрытые толстыми пуховыми перинами. Мерзкое ощущение сердца, бьющегося где-то в районе горла. Жар, разливающийся по всему телу, будто от лихорадки. А почему «будто»? Он ведь провел столько времени среди рабов! В самом смешении болезней, список которых каждое утро заносил в свою книгу писарь Гаума! Он кашляет вот уже несколько дней, а в горло словно вцепились чьи-то когти. А еще раны от хлыста на спине, боль которых уняли, но вряд ли Сахид Альири и его змеиное зелье позаботились о заразе, которая могла туда проникнуть. Кажется, Пустыня все-таки его достала и… и… и вдруг все прекратилось.

Первыми вернулись звуки. Шум кипящего в котле собственных страхов города вновь стал четким и всепроникающим. Совсем близко кричали, стонали, молили, проклинали, сталь свистела и сталь звенела, а подчас она впивалась в плоть — этот звук ни с чем не спутаешь. Ильдиар осторожно поднял голову. В затылке и висках еще ощущалась тяжесть, но она не шла ни в какое сравнение с тем, что паладин пережил всего мгновение назад. Перед глазами еще все двоилось, но окружающее постепенно приобретало четкость очертаний. Что это было?! Что это за болезнь такая, при которой случаются столь резкие и острые приступы? Ильдиар разогнулся, сделал неуверенный шаг, второй, третий. И тут он понял, что ноги сами несут его туда, где сейчас умирали ан-харцы и бергары. Еще миг, и он осознал, что на самом деле его тянуло туда неведомое ощущение, сродни предчувствию: ему кажется — нет, он уверен! — что ему туда нужно! И при этом, не откладывая дела на потом, а… немедленно!

Схватка в переулке почти сошла на нет. Ильдиар бросился к единственному оставшемуся там солдату Ан-Хара; тот пятился назад, выставив перед собой короткий прямой меч с очень широким клинком, защищаясь от двух наступающих на него черных, будто сошедшие с ума тени, бергаров. Алый плащ выделял его среди простых бойцов, лежащих тут же, в пыли. Кроме того, на голове воина красовался позолоченный шлем, обмотанный белым тюрбаном, тогда как рядовые солдаты уж точно не могли похвастать подобным. Серебристая борода возлежала на позолоченной кольчуге. Определенно, это был какой-то офицер из благородных…

— С дороги, старик. — Ильдиар бесцеремонно оттолкнул ан-харского воина в сторону и, пройдя мимо него, взмахнул мечом.

В этот миг он был слаб, истощен, но уже даже не понимал этого — разум дрогнул и отступил, давая место для действия рефлексам. А сейчас это был для Ильдиара де Нота единственный шанс победить. Жадный глоток свободы был живительнее враньей живой воды. Также в руках у него был меч, и этого было достаточно, ведь кто он такой? Верно — всего лишь «мечник со слишком горячей кровью»… Большего не требовалось.

— Йаарг! — закричал какой-то бергар, занося ятаган для удара.

Ильдиар вонзил меч ему в лицо, выдернул, отбил выпад сбоку, крутанул оружие и, проведя удар под тяжелым ятаганом, воткнул клинок в бок нового врага. Второй бергар упал в желтую пыль. Спустя несколько мгновений стоять на ногах на улице не осталось никого, кроме беглого раба и застывшего позади него ан-харского офицера в алом плаще.

— Неужели ваш султан полагает, что какой-то чужеземец и один лишь старик сдержат натиск бергаров? — Ильдиар сплюнул багровую слюну — рот его был полон крови: должно быть, ударился, когда его оттолкнули, выбегая из застенка, рабы. — Я погляжу, все твои воины разбивают себе лбы о порог Хранна в мольбах пустить их…

Паладин хрипел и кашлял, согнувшись пополам, — короткая схватка вызвала боль во всем теле, измождение, ненадолго отступившее, вернулось и востребовало долг. Голова немилосердно болела, привычный непрекращающийся гул в черепной коробке и заложенные уши, вызванные мигренью, которая мучила его уже дней пять, превратились в истинную пытку. Словно повторялся давешний приступ. Как будто кто-то вытеснял его из его же головы. Силой. Рывками. Хотелось просто забыться, но… отчего-то странная улыбка все пыталась пролезть на его губы. Словно он был рад какой-то подлости, творимой исподтишка, словно только что совсем рядом раздалась жестокая и неуместная, но остроумная шутка.

Ильдиар де Нот склонился и вытер меч об одежду одного из убитых, после чего распрямился и вздрогнул. Он огляделся по сторонам: дома, повозки, ряды бочек и ящиков, разломанные прилавки, мертвецы, разруха… Затем, будто после безумного пробуждения, когда ты не знаешь, кто ты, он пристально поглядел на свои сбитые в кровь руки с обломанными нестриженными ногтями, на опухшие запястья и украшающие их кандалы. Незнакомый меч, подброшенный каким-то человеком в белых одеждах… Словно видит его в первый раз, Ильдиар уставился на стоящего рядом и пребывающего в состоянии глубокого удивления старика в доспехе.

— Мои воины сейчас подойдут! — сказал ан-харец. — Они разбирают завалы на подходах к переулку Селим-фатх.

— Ага, значит, я нахожусь в переулке Скорпионьего Жала?!

И правда, кругом возвышались смутно знакомые дома, ведущие к площади рынка рабов.

— Кто ты, чужеземец, вознамерившийся в одиночку спасти Ан-Хар? — полюбопытствовал асар, с подозрением глядя на обрывки цепей на руках и ногах Ильдиара.

— Бывший раб, — коротко бросил паладин — сухие, потрескавшиеся и потяжелевшие губы будто не принадлежали ему сейчас: казалось, с каждым словом он сплевывает бурлящий вар.

Истощение и переутомление, скорее всего, даже та предполагаемая болезнь, которую он подхватил в застенке, сказывались на его сознании — у него мутилось в голове. Но при этом он превосходно отдавал себе отчет в происходящем кругом, видел все четко до такой рези в глазах, как будто его зрачки в этот миг обдавал песчаный ветер. Что ему делать дальше? Куда бежать? С кем драться? От кого убегать? Все будто стерли, оставив ему лишь момент настоящего, когда окровавленные опухшие руки сжимают чужой меч.

— Что, старик, тоже хочешь покуситься на мою свободу? — негромко проговорил Ильдиар.

— Что? — возмутился асар, горделиво вскидывая подбородок. — Разве я похож на жалкого охотника за головами? Сотник Абдул-Ан-Гамри выше этой ничтожной профессии.

— Сотник, значит…

В переулок тем временем, звеня облачением и поднимая пыль сапогами, вбегали солдаты городской стражи, несколько десятков воинов в кольчугах, с саблями и круглыми щитами.

Один из них, высокий и тощий, подбежал к офицеру, отдал честь, стукнув саблей в щит, и отрапортовал:

— Господин Гамри, светоч жизни султан Ахмед-Ан-Джаркин, да продлит Пустыня правление его на вечность, покинул город. Завалы разобраны, и воины сотника Хирама скоро подойдут к нам на помощь. Бергары проникли в город в количестве примерно трех сотен с северо-западного и северного направлений.

— Где визирь Мечей и его войско?! — закричал Абдул на подчиненного, словно это была его вина в том, что военный министр султана позволил себе отсутствовать в переулке Селим-фатх. — Где они, когда так нам нужны?

— В форте Кириаг-дор, что в оазисе Лин-сур, — равнодушно бросил Ильдиар. Запрокинув голову, он пристально глядел в небо. Небо… Вот что его интересовало сейчас. Чистое, безоблачное небо. Бескрайнее и необъятное. — Бергары выманили вашего военного министра из города. Он попался в ловушку как ребенок. Великий Али… хм…

— Откуда ты это знаешь, чужеземец? — подозрительно прищурился старик.

— Ты знаешь, что такое «рабский хрип», асар?

— Слухи… — презрительно скривил губы сотник и вновь повернулся к докладывавшему воину. — Где великий визирь?! Где маги песка, дери их Бансрот?!

— Вы тоже знаете Бансрота? — усмехнулся Ильдиар, опустил голову и поудобнее перехватил меч.

В конце переулка показались угольные одежды воинов-бергаров. Ан-харцы тотчас же выстроились ровными шеренгами, перекрыв улицу, и приготовились дать бой. Ударили барабаны. Сотник Абдул-Ан-Гамри руководил лучниками — те установили за спинами мечников пылающие жаровни и опустили в них влажные от масла наконечники стрел.

Ильдиару де Ноту не было дела до приготовлений ан-харской стражи. Он двинулся вперед.

— Вернись, чужеземец! Вернись! — кричал ему вслед сотник Абдул. — Навес! Лучники, залп!

Ильдиар уже не слышал. В ушах стоял только стук крови и сердца, свист стрел ушел куда-то на задний план вместе с криками умирающих и раздавшимся совсем рядом шипением злобной твари. Твари, которая хоть и не причислена к демоническим кругам, но является демоном, — в этом не могло быть сомнений.

— Ифритум! — за спиной паладина раздались испуганные крики стражников Ан-Хара. — Это Ифритум!

— Биться насмерть! — послышался рев сотника Гамри. — Вперед, сыны Ан-Хара! За султана и во имя веры!

Выставив перед собой щиты, воины медленно двинулись по переулку Селим-фатх — им приходилось преодолевать завалы из перевернутых арб, разрушенных шатров и прилавков.

— Кипит… почему кругом все кипит?.. — пробормотал Ильдиар де Нот, не останавливаясь и не оборачиваясь. Он машинально взмахнул мечом раз-другой, подгоняя его к руке.

Головная боль усилилась, затылок пылал, пот струился по спутанным грязным волосам и стекал по лицу. Лихорадка… Ей по силам свести даже самого крепкого и волевого человека с ума. Все происходящее кругом слилось для северного графа в единое целое, в жуткое гротескное смешение тел и оружия, звуков и чувств. Переулок Селим-фатх превратился в узкий коридор с глухими отвесными стенами, рваные навесы на окнах — в обрывки подхватываемого ветром савана, камень под ногами — в покрытое слизью дно затхлого рва. Он будто плыл в мутном потоке и весь был облеплен отвратительной смоляной пленкой… Черные тени впереди ревели и неслись к нему: у них не было лиц — лишь драпировки ткани; у них не было тел — они были аспидными призраками, ежесекундно меняющими свои очертания, но сквозь каждого проходил хребет — блестящая полоска стали.

В десятке шагов от Ильдиара де Нота уже был враг. Огромный бергар в своем традиционном черном наряде и чалме, с маской на лице, ринулся к нему и с расстояния трех шагов прыгнул, занося в этом чудовищном прыжке над головой ятаган. Ильдиар вонзил меч ему в грудь, выдернул. При ужасной головной боли, усталости в ногах, многочисленных ноющих ссадинах и погрузившемся в бред сознании беглый раб все же отчего-то чувствовал сейчас, что силы вернулись, что теперь он снова стал самим собой. И при этом он осознавал: это не ощущение обретенной вновь свободы — это нечто большее. То, чего он не знал и не испытывал никогда ранее… В нем поселилась радость, словно он нашел что-то давно утерянное. Что-то драгоценное, что-то, без чего жить невозможно… и бессмысленно. Кто-то зашел внутрь Ильдиара, как в дом и поселился в нем. Кто-то безумный свил себе там гнездо.

— Тебе тоже жарко? — спросил павшего врага Ильдиар, словно тот мог ответить, как будто он знал причины происходящего с чужеземным паладином.

Рыцарь перешагнул через неподвижное тело и пошел вперед. Тени… они неслись к нему… Четыре, восемь, десяток… полтора десятка.

— Жарко… почему так жарко?

Ильдиар вскинул меч, расправил спину, повел плечами и шеей, возвращая себе родное тело. Тело, в котором бьется не сердце, а пламенный лоскут, и кипит кровь-огонь. Тело существа, которым он никогда раньше не был…

Первый враг упал с лицом, пробитым клинком… третьего он отбросил ногой… десятому проломил ребра гардой… двадцатый рухнул, рассеченный на куски.

Сотник Абдул-Ан-Гамри застыл в ужасе. Без команды его воины также остановились посреди улицы, глядя, как северянин-раб одного за другим убивает могучих черных пустынников. Тех, одно упоминание о ком повергало в отчаяние.

Но тут вдруг из-за спины очередного бергара выплыло нечто, что заставило неистового белокожего варвара отступить на шаг и поднять голову.

Чудовище была девяти футов ростом. Оно выглядело, как человек невероятно могучего телосложения с темно-багровой кожей и длинными смоляными волосами, но ниже пояса его широкий торс, будто в постамент колонны, переходил в сгусток клубящейся пыли и песка. На грубом, удивительно сморщенном лице застыло выражение ненависти и ярости. У ифрита были крутые скулы, тяжелые нависающие брови, крючковатый нос; у него отсутствовали губы — вместо них зияла длинная изломанная трещина рта. Из глаз с вертикальными зелеными зрачками на впалые щеки тек черный шипящий яд. Злой дух пустыни пришел собирать свою дань с тех, кто живет здесь, тех, кто поклоняется песку, небу и ветрам, но посмел забыть о том, что ветрам нельзя всего лишь… поклоняться — им нужны твои жизнь и душа.

— В пыль твои крылья рассыплются, в небесах они станут золотом, — с ненавистью и злобой прорычало чудовище, сжав кулаки. Ильдиар мог бы поклясться, что враг говорит на неведомом ему языке, но чьей речи не слышали уши того бессмертного монстра, что оживал сейчас в душе самого паладина? Того, кто сжигал его изнутри? Ничьей… и всех… — Крылья твои отяжелеют, и ни один ветер не тронет их перья. Ты упадешь и разобьешься о каменную твердь Пустыни. Песок заметет тебя. Про́клятая на Сапфировом Пути птица…

Ифритум начал совершать вокруг себя замысловатые пассы руками; со всей улицы в тот же миг поднялась пыль, призванная на его зов.

Ильдиар вскинул меч и вонзил его в грудь демона. Тот лишь расхохотался, вместо крови из раны посыпался серебристый песок, а через мгновение она затянулась. Новый удар также не принес никаких результатов.

Ифритум, облаченный в собранный из пыли плащ, ответил: стремительно, словно порывом ветра, он схватил своей могучей рукой Ильдиара за горло и поднял в воздух. Горло сжалось под чудовищными пальцами, дыхание прервалось на выдохе… Ильдиар де Нот начал задыхаться, но тут, в этот самым миг безумие спа́ло, лихорадка отступила, он вновь стал собой… либо, что вероятнее, он себя утратил окончательно — тварь, свившая в нем себе гнездо, завладела им полностью… Глаза рыцаря превратились в два пепельных колодца, сердце, бьющееся с неимоверной скоростью, вздрогнуло и на мгновение резко остановилось — негатор, действие которого он ощущал столь долго, исчез, сила вернулась… Из пор вместо пота начала просачиваться ртуть… Раскаленный вар потек по жилам от сердца, через плечо к правой руке… Сперва вокруг клинка начал плавиться и течь воздух, после сталь загорелась сама.

Видела бы его сейчас Изабелла. Она любила его… Сейчас она полюбила бы его во стократ сильнее: эти темно-багровые волосы, враз удлинившиеся и струящиеся до низа спины, этот взгляд тлеющих пепельных глаз, преисполненных мощи и уверенности.

Ильдиар, висящий в лапе ифрита, вонзил горящий меч в грудь демона. Крик, подобный вою сотни взбешенных ветров, вырвался наружу, но не через горло — из последнего выполз лишь хрип, — а из сквозной прожженной раны. Этот удар заставил могучего и, как казалось, непобедимого врага разжать пальцы. Рыцарь упал на камень улицы…

Ифритум вонзил обе кисти в рану, и продолжал засовывать их все глубже и глубже, пока его руки почти полностью не исчезли в теле. Он кричал, голова его дергалась из стороны в сторону, будто на полуоторванной тонкой нити на порывисто меняющемся ветру. Монстр начал тонуть в поднявшейся пыли, но при этом было видно, что из раны по его телу стремительно поползли во всех направлениях трещины, как по мраморной скульптуре, переживающей вековой процесс старения за секунды, и в какой-то миг, кроме трещин в ифрите не осталось ничего. Он разорвался на куски. Волна пыли накрыла с головой и Ильдиара, и стражников Ан-Хара.

Бергаров поблизости больше не было — должно быть, все они бежали прочь, завидев гибель своего чудовищного союзника. Воины Гамри стояли в стороне, словно парализованные заклятьем, и с ужасом глядели на чужеземца, не моргая. Ильдиар поднялся на ноги, несколько раз тряхнул головой, пытаясь унять кавардак в голове. Он тяжело дышал, сердце билось часто-часто, а боль и усталость вернулись. Он вновь был самим собой. Теперь уж точно.

Рыцарь взглянул в небо и в тот же миг вздрогнул. Он увидел ее. На верхней площадке высокой башни стояла Валери и смотрела куда-то вдаль.

Ильдиар бросился к по-прежнему пребывающему в оцепенении сотнику Гамри. Он схватил его за кольчугу и встряхнул, приводя в чувство.

— Башня, старик, — ткнул пальцем Ильдиар. — Как туда добраться?!

— Я… Что?.. Там… Смотровая башня внутренней стены? — недоуменно спросил Гамри, взглянув в указанном направлении. — А что…

Ильдиар не стал дослушивать, он просто бросился к внутренней городской стене…

— …Валери! — закричал рыцарь, взбираясь на верхнюю площадку смотровой башни.

Девушка даже не обернулась. Она стояла и безразлично глядела на восток, словно внизу не было никакого сражения, словно безумие и агония Ан-Хара происходили не прямо под ее ногами, а на страницах какой-нибудь книги, которую она со скукой отложила в сторону.

— Ифритум, — коротко произнесла девушка, так и не повернув головы. Она стояла на огромном сине-зеленом ковре, и по краям это украшение пола было обшито золоченой бахромой, его уголки венчали витые шнуры с кисточками.

— Его больше нет, — сказал Ильдиар. — Я убил это чудовище.

— И что же? — Насмешливый голос девушки был хуже десятка плетей, полученных за оскорбление великого визиря.

— Как «что»? — удивился паладин. — Его нет больше, демона нет! Тварь не будет больше пожирать людей! Хотя, я так понимаю, тебе плевать на это. Так ведь, красавица? — Ильдиар прищурился — пора уже с этой заносчивой высокомерной девицей поговорить по душам. — Очередной закон раба? Все, что не касается твоего благополучия или спасения, тебя просто не волнует, я прав?

Валери не обернулась.

— Сразу видно, Ильдиар, что ты — чужак среди асаров, так мало проживший в этих землях, — и даже голос ее с легкой ноткой презрения остался прежним. — Ты так ничего и не узнал об ифритах? Ты убил одного — пусть. Но его тут же заменил другой. В тот момент, когда твой клинок оборвал жизнь этого исчадья песков, появился новый, подобный ему. Их ровно тысяча, и это не по силам изменить никому — даже великим заклинателям. Убивают одного — тут же появляется другой. Убьешь девятьсот девяносто девять — столько же возродится в песках…

Ветер шевелил бахрому, приподнимал уголки ковра. Казалось, что разноцветную подстилку сейчас просто сметет с башни, и тут Ильдиар понял, что ветра нет и в помине, и листья на лимонных деревьях внизу даже не шевелятся, так же как и полотнища близлежащих тряпичных навесов на других башнях. А она все так же стоит на этом странном ковре и смотрит вдаль.

— Ну же… — яростно прошептала Валери. — Ну, давай же…

Уголок ковра вновь приподнялся, словно почуяв что-то, но тут же лег обратно, как и положено добропорядочному ковру.

— Что за… Что это такое? — Ильдиар отпрыгнул в сторону и едва не скатился вниз по ступеням, ведущим с площадки на стену, — ковер вдруг пошел волнами.

— Неужели тоже не знаешь? — усмехнулась Валери.

— Не знаю чего? — Ильдиар поднял меч, готовый изрубить невидимку, что дергает за края ткани.

— Это же волшебный, летающий ковер.

— Хм… как же, летающий. — Ильдиар продолжал оглядываться в поисках невидимки. Вдруг он встретился с немигающим взглядом девушки. — Такой, на каких летают дервиши? Ты это серьезно?

— Более чем, — вздохнула она, — и это единственная возможность выбраться из Ан-Хара, пока он не уничтожен полностью. Смотри, — она указала пальцем куда-то в пустыню.

Ильдиар поглядел в ту сторону и оцепенел. К городу шло огромное войско бергаров. Горизонт терялся за черными верблюдами, несущими своих не менее черных всадников. Дальних песков уже не было видно из-за смоляного прибоя.

— А теперь посмотри туда…

В противоположной стороне города мелькнул позолотой чей-то шлем. Ильдиар отчетливо увидел алый плащ — сотник Абдул-Ан-Гамри выводил своих людей из обреченного Ан-Хара.

— Что же делать? — спросил Ильдиар, покосившись на ковер. — Как им управлять?

— Он слушается приказа, — ответила девушка.

— Ну, так прикажи ему.

— Он не хочет повиноваться!

Ильдиар осторожно ступил на ковер — тот дернулся, как от змеи. Казалось, ступать по такой шикарной вещи, особенно пыльными и грязными ногами, изгаженными в людской крови и соке раздавленных персиков с улиц, — само кощунство. Пройдя еще два шага, паладин уже уверенно встал в центре ковра.

Валери безразлично глядела на Ильдиара.

— Ковер слушается того, кто четко знает, чего хочет, — сказала она.

— Так чего же ты хочешь? — спросил девушку северный граф, не отрывая взгляда от удивительного творения магии.

— Улететь из Ан-Хара и… — она запнулась.

— Понятно, — подытожил Ильдиар. — Значит, все нужно делать мне.

Он осторожно сел на мягкую ткань и скрестил ноги, как сидели на полу в рабском застенке его товарищи по несчастью.

— Ковер, — громко произнес паладин, — неси нас к северо-восточной потайной решетке!

Ткань вздрогнула и в следующий миг оторвалась от башни, поднявшись на несколько дюймов. Ветер тут же перебрал своими невидимыми дрожащими пальцами волосы и одежду новоявленных воздушных путешественников. Валери вскрикнула и упала рядом с Ильдиаром. Рыцарь галантно протянул даме руку, и та, не прекращая дрожать всем телом, судорожно ухватилась за нее, будто птица за ветку. Похоже, она впервые летела по воздуху, что же до графа де Нота, то он искренне благодарил богов и желал долгих лет своему другу сэру Аэрту, Архонту ордена Серебряных Крыльев, который порой брал его с собой покататься на грифоне. Кроме того, в памяти встал и летающий корабль Дор-Тегли, на котором он летел к Дайкану перед знаменательной битвой. Так что, наверное, можно сказать, что граф де Нот был опытным воздухоплавателем. Через секунду ковер уже нес их по небу через весь город…

Вскоре он опустился в прекрасном саду, но глазеть по сторонам времени не было. Здесь Ильдиара уже ждали товарищи по несчастью. Рядом с гномом и геричем стояли три груженных тюками лошади.

— Значит, ты нашел ее! — радостно закричал Хвали, привыкший не удивляться ровным счетом ничему, а уж тем более парящим в небе тряпкам.

— И прихватил кое-что из сокровищницы самого султана, — добавил несколько более впечатлительный Джан.

— Самое время убраться из благословенного духами Ан-Хара, — сказал Ильдиар. — Кладите все припасы на ковер. Коней придется оставить.

— А выдержит ли? — Гном почесал плешивый подбородок. — Видал, сколько всего Джан, алчная крыса, с собой понатаскал?

И правда, лошади были немилосердно навьючены большими полосатыми мешками-хурджунами и тюками, там был даже бочонок.

— Я так понял, что это был сейчас комплимент, сэр гном? — белозубо улыбнулся чернокожий рыцарь.

— Конечно, — подмигнул графу де Ноту Дор-Тегли.

— Выдержит, — заверил Ильдиар, словно это он сам изобрел этот ковер и всю жизнь на нем летал. — Кстати, Хвали, — вспомнил вдруг паладин, помогая гному и геричу перетаскивать припасы, — а что ты в том доме делал, когда мы разделились?

— Покажи ему, Джан, — усмехнулся шире выбитых зубов гном.

Чернокожий достал из мешка чью-то отрезанную голову. Ильдиара едва не вывернуло на ковер.

— Кто это?

— Не узнал толстяка Гаума? — усмехнулся Джан. — Мы решили отплатить ему напоследок за гостеприимство…

— Что смотришь? — рыкнул гном в бесцветные мертвые глаза головы бывшего хозяина рабского рынка Ан-Хара. — Все по справедливости: ты мне — бороду, я тебе — голову…

Одна лишь Валери сидела тихо-тихо. Она отстраненно теребила пальцами бахрому ковра и печально думала о чем-то своем. Даже отрезанная голова не произвела на нее никакого впечатления.

— Все? Можно лететь? — спросил Ильдиар, когда тяжеловесный бочонок умостился в центре ковра.

Со стороны стены раздались гортанные крики — это бергары перелезали через укрепления, явно не замечая низкой кованой решетки, пробитой в желтом камне. Где-то в той стороне мелькнул один черный плащ, второй.

А в саду, в тени высоких лимонных и апельсиновых деревьев, пока что спокойно журчали фонтаны, вились походящие на плющ растения, подставляя солнечным лучам огромные синие и нежно-голубые бутоны. Воздух здесь был свеж и чист — не то, что на площади невольничьего рынка.

Ильдиар, Валери, Хвали и Джан уже сидели на ковре и были готовы лететь, когда вдруг из-за одного из растущих неподалеку инжирных деревьев выскочил человек. Он запыхался, за ним гнались. На нем были широкие белые шаровары и алая безрукавка — халат и тюрбан он где-то потерял. Короткие белые волосы были покрыты кровью, на брови расцветала пурпуром ссадина.

— Летим быстрее, это же работорговец! — закричал гном. — У меня на сегодня уже кончилось все желание общаться с их братом!

— Сахид! — пронзительно закричала вдруг Валери.

Это действительно был недруг Ильдиара. Его преследовали три дюжих бергара, и оружия при охотнике за головами не было.

— Ковер, летим, — коротко приказал своему новому «скакуну» Ильдиар. — Летим из города.

Волшебная ткань оторвалась от земли и взмыла в небо, гном и Джан с непривычки крепко вцепились в бахрому; ковер вздрогнул — видимо, ему это было неприятно.

— Стой! — закричала девушка. — Стой, иначе я спрыгну вниз!

— Валери, что ты делаешь?! — Ильдиар схватил ее за руку.

Валери начала дико вырываться. Джан обхватил ее вокруг хрупкого пояса, и одна из курносых туфель слетела с ноги девушки и упала на землю, затерявшись где-то в высокой зеленой траве.

— Мы должны взять его! — билась она, пытаясь огреть рыцаря-герича кулачком.

— С какого это дива? — усмехнулся Хвали, равнодушно наблюдающий за этой «схваткой».

— Я сброшусь вниз, Ильдиар, ты знаешь: я не лгу!

Паладин искоса взглянул на девушку: хороша же — приучилась играть его чувствами.

— Ковер, вниз, — зло бросил Ильдиар. — Можешь отпустить ее, Джан.

Герич поспешил отпустить девушку, а ковер через мгновение уже спустился к земле.

— А ты, сын гадюки, — это уже было сказано Сахиду, который неуклюже взбирался на ковер, — не приведи Хранн, что-либо вытворишь — я перережу тебе глотку и сброшу в пески.

Ковер резво взлетел. Бергары внизу что-то кричали, размахивая в воздухе своими ятаганами. Но поздно — жертва упорхнула, как птичка из силка.

— Вяжите его, ребята.

Джан и Хвали начали споро связывать ловца удачи — тот, похоже, не был против. Просто молчал и, не отрываясь, смотрел на Валери, у которой по чумазым щекам текли слезы.

Компания собралась более чем странная: северный паладин, чернокожий рыцарь-раб, безбородый гном, бывший охотник за головами и странная молодая девушка неизвестного рода и происхождения.

Все они сидели на волшебном летающем ковре, который нес их куда-то на запад, к огромному пустынному заходящему солнцу, и при этом Ильдиар де Нот, граф Ронстрада, так и не догадался, что есть в их побеге нечто подозрительное, странное и необъяснимое…