Тверской Баскак

Глава 1

Горят потрескивая дрова, языки пламени пляшут на войлочных стенах причудливыми тенями. Я сижу у очага в юрте Турслана Хаши, кутаясь в овчинную шубу. Сам хозяин здесь же рядом, с аппетитом начавкивая, мусолит баранье ребро. За стенами лютует февральская вьюга и мороз, но здесь у костра даже жарко и клонит ко сну.

Я сижу молча, нойон тоже неразговорчив. Его вообще не назовешь любителем поболтать. Какие мысли терзают этого мрачного монгола не знаю, а вот у меня в голове в который уже раз возник не дающий покоя вопрос.

«Раз уж я застрял в этом времени навсегда, то не пора ли мне остановиться и начать хоть как-то обживаться?»

Дело в том, что вчера мы вышли к берегу Волги, к стенам моего родного города Твери. Не то, чтобы у меня что-то дрогнуло в душе, нет! Да и эта мрачная деревушка на холме, обнесенная тыном, мало ассоциируется с той Тверью, в которой я вырос и к которой привык. Нет, дело не в этом, но тут лучше по порядку.

После взятия Коломны и смерти хана Кулькана союзное войско разделилось. Это решение приняли на совете буквально сразу же после штурма. Предложение исходило от Ярослава. Его сильно беспокоила возможность того, что его брат сможет склонить Новгород на свою сторону, поэтому он решил отправить туда своего сына Александра с частью дружины.

Бурундай, принявший командование всем монгольским корпусом, особой доверчивостью никогда не страдал, поэтому согласился только с условием, что вместе с княжеским сыном пойдет также Турслан Хаши с тысячью степных воинов. Ярослав спорить не стал и на том порешили.

Через день основные силы монгол и киево-черниговского войска двинулись на Владимир, а Александр Ярославич вместе или, правильнее будет сказать, в сопровождении Турслана Хаши повел свою дружину на Москву, Тверь и далее на Новгород. Я, уже как само собой разумеющееся, поехал вместе с нойоном.

Москва присягнула без сопротивления, а вот Тверь ворота закрыла. Тверской князь, кто-то из дальней родни Юрия Всеволодовича, бежал загодя, но городская господа решила задешево не пропадать, а поторговаться. Торг был недолог, Александр треснул кулаком по столу и заявил без обиняков. Мой наместник в городе и четверть со всего дохода! Тверичи поупирались для порядка и все же выпросили снижение дани до пятины за вычетом расходов на ополчение, ежели князь того затребует. Грозный Ярославич посверлил городовых бояр взглядом, но согласился.

Турслан Хаши слушал эти препирательства молча, мотая что-то себе на ус, а меня слова про наместника вдруг взбудоражили мыслью:

«Если уж где и пускать корни, так почему бы не в родном городе!»

Посмотрел я тогда на заросшие по самые глаза бородатые лица Тверской старшины и подумал:

«Ни дать, ни взять бандиты с большой дороги, как я с ними буду тут жить⁉ А с другой стороны, тут все такие, куда ни глянь! — Вздохнул, почесал затылок и начал прикидывать, уже по серьезному. — Если сейчас с этой монгольской лошадки не соскочить то, что меня ждет? До конца своих дней таскаться переводчиком при Турслане. Место, конечно, не самое плохое, но всю жизнь отсиживать задницу в седле и смотреть как монголы грабят и уничтожают города! Нет, что-то не хочется! Остаться тут в Твери, но кем? Быть простым горожанином в такие времена дело неблагодарное да и тоска… Ну чем я буду тут заниматься?! Ремеслом, торговлей?! А чего я умею? Ничего, только языком болтать! Значит, надо использовать те навыки и умения, что у меня есть».

Вот с этого момента и начали вертеться в моей голове всякие мыслишки. В основном вокруг слов Александра о наместнике.

«Юному князю нужен свой человек в Твери, и меня, ясен пень, он таковым точно не считает, но… Есть еще Турслан Хаши, и ему тоже нужны глаза в новом русском улусе». — Продумав об этом в очередной раз, я поднял взгляд на монгола.

Тот, обглодав кость, бросил ее в костер и потянулся за следующей. Пальцы Турслана как клещи вцепились в жареные ребра и, капая жиром, оторвали себе новый кусок. Не дав ему заняться едой, я подаю голос.

— Не хочу отрывать тебя от еды, благородный нойон, но есть у меня к тебе дело, требующее твоего мудрого решения. — За полгода в здешних условиях, я уже привык к многословию и обязательному показному выражению уважительности.

Турслан молча поднял на меня взгляд, мол говори, и я продолжаю в том же духе.

— Я уже долго езжу с тобой по Руси и впечатления у меня разные. События, города, люди, все проносится мимо меня, как в калейдоскопе, не оставляя твердого и правильного суждения. Поэтому надумал я остановиться на какое-то время и осмотреться по-настоящему. — Бросаю испытывающий взгляд на Турслана, но плоское, безволосое лицо монгола абсолютно бесстрастно, словно он и не слушает. Меня этой азиатчиной уже не удивить, и, выдержав паузу, я продолжаю. — Как надумал я это, так стал приглядываться, что да как. Вот и вчера, слушал я споры местных бояр с сыном Ярославовым, и вот к какому интересному выводу пришел. — Тут я изображаю глубокомысленное раздумье и прерываю возникшую тишину, только дождавшись заинтересованного взгляда монгола. — Вот ведь какая штука получается! Александру требуется посадник в Твери, тебе нужен свой глаз в этой части земли Русской, да и я не против остаться в этом городе. Прямо сходится все, что скажешь?

Стрельнув в меня узкими прорезями глаз, Турслан недовольно отрезал.

— Нет! Ты мне нужен!

Категоричность тона меня ничуть не смутила. За полгода я уже натуру эту монгольскую изучил вдоль и поперек. Что бы монгол не говорил тебе, как бы резко не отказывался, это всего лишь форма торговли. Поэтому спокойно так снимаю с шеи свой дорогущий тяжелый крест и кладу его на ковер прямо перед собой. Взгляд Турслана с интересом опускается вслед за сиянием золота и камней, а я говорю так, словно бы и не слышал отказа.

— Сон мне был вещий. Будто до Новгорода вы не дойдете. Возьмете Торжок, а там Александр договорится с новгородцами, и те его князем своим примут. Ты же развернешь коней и двинешься обратно в степь. С ордой хана Батыя встретишься в начале мая… — Бросаю на монгола испытывающий взгляд. — А там я тебе зачем?! Там я тебе без надобности.

Турслан задумчиво склонил голову, словно бы прикидывая вероятность такого исхода. Даю ему пару секунд обдумать мои слова и продолжаю.

— У тебя сейчас душ триста полону, да с десяток голов скота еще осталось. И те, и другие еле ноги таскают. С них, как мы оба понимаем, никакого навару тебе не будет, потому как до степи не дотянут. Еще день-два и все передохнут с голодухи. А уж пока вы под Торжком будете стоять, то тем более. Я же могу за них тебе крест свой отдать.

С удовлетворением отмечаю вспыхнувший в глазах монгола искренний интерес и, подняв крест, верчу его в свете огня.

— Сам видишь, реликвия дорогая! Больших денег стоит, а я возьму за нее всего лишь триста твоих доходяг, скотину, десяток мешков зерна, да штук двадцать топоров… — На резкое отрицательное мотание головой, умиротворяюще поднимаю вверх ладони. — Я же не оружие прошу, а крестьянские колуны. Сам выберешь из своих запасов, что похуже. — Уловив сомнение в раскосых глазах, догружаю сверху еще чуть-чуть. — Ну, и котел какой побольше, да лошадок пяток хотя бы.

Я знаю, все что я говорил о пленниках и без того для Турслана Хаши не было секретом. Половина полона — бабы да ребятишки — уже сейчас еле шевелятся, еще пара дней и всех придется оставить под снегом. Соблазн для нойона велик. Из ничего вдруг такой куш отхватить, тем более можно и долг свой сбросить. Услуга за услугу, так сказать!

Турслан задумчиво прикрыл глаза, но я знаю — он все видит. Медленно кладу крест на ковер и аккуратненько толкаю его к нему. Еще пара мгновений тишины, и, словно решившись, Нойон резко протягивает ладонь и накрывает крест. Его взгляд упирается мне в лицо.

— Хорошо! Но помни, ты сам этого захотел! Ежели не справишься и погонят тебя отсель, защиты у меня не проси.

Я лишь молча киваю в ответ, а Турслан, подумав, добавляет.

— Оставлю тебя здесь ханским баскаком. Сотню Байрака дам в помощь, но молодому князю надо пообещать, что все, чего он хотел получить с местных, ты соберешь и тиунам его передашь. — Он важно поднял указательный палец вверх. — Плюс, не забывай, Великому хану десятину.

Глядя на мою кислую мину, он усмехнулся.

— Ну как не передумал?

Требования Александра я слышал и про десятину знал, но все-равно в озвученном варианте прозвучало мрачновато. Как я буду тут править, у меня пока четких планов не было, так лишь наметки. Упремся, разберемся! Вот и все мое руководство к действию, но одно я знаю точно, монгольских вояк мне тут совсем не нужно. Сотника Байрака я знаю, скотина еще та! Коренной монгол, воевал еще с Темучжином, поднялся от пастуха до командира сотни. Заветы Чингисхана у него в крови. Монголы — высшая раса, а все остальные народы плесень и предназначение их служить избранным. С таким помощничком у меня тут все завтра же запылает. В Рязани уже видали!

Насмешливый взгляд Турслана ждет ответа, а я все не знаю, как мне отказаться от степных батыров. Немного подумав, я начинаю издаля.

— Сотня воинов, благородный нойон, тебе самому пригодится, а мне от них пользы будет мало. Русская земля либо принимает, либо нет! А коли не примет меня, так тут не сотню надо будет держать, а сотню тысяч. — Теперь уже я усмехаюсь, глядя на озадаченный вид монгола. — Давай, я уж сам как-нибудь разберусь тут, а уж коли не справлюсь, тогда Байрака своего и присылай.

Солнце еще не поднялось над вершинами сосен, а лагерь уже кипит буйной деятельностью. Впервые я никак в этом не участвую. Калида и Куранбаса не собирают пожитки, не вяжут поклажу к седлам, а стоят тут, рядом со мной, и ждут. Я им сказал, что мы остаемся здесь, и, судя по их мрачным физиономиям, они этому совсем не рады. Слышно, как они о чем-то яростно шепчутся за моей спиной.

Я не прислушиваюсь, если захотят уйти, то что же, они люди вольные. Подняв голову, окидываю взглядом бескрайнюю даль. Отсюда с вершины холма на левом берегу Волги, кроме бесконечного лесного моря, видна еще замерзшая ширь великой реки вместе с черными городскими башнями Твери на другой стороне. Вид величественный и грозный одновременно, он словно намекает мне. Здесь не прощают ни слабости, ни ошибок.

Передовые сотни еще с ночи ушли к Торжку, а сейчас весь лагерь уже почти собран. Монгольская конница, позвякивая оружием и сбруей, спускается к устью реки Тверцы, а на месте стоянки остались лишь неразобранные шалаши, черные пятна затушенных костров и утоптанный тысячью ног снег. Извилистое замерзшее русло Тверцы, единственный путь, который может привести завоевателей к стенам Торжка, и тут даже проводник не нужен, не заблудишься.

Кроме уходящих войск здесь на холме еще кучкуется с десяток тверских бояр. Эти приехали проводить князя и выслушать его волю о наместнике.

Турслан вчера с моей помощью, разумеется, обсудил с Александром кандидатуру наместника Твери. На предложение нойона оставить единого представителя в моем лице, князь спорить с монголом не стал, но недвусмысленно дал понять, что делает тому одолжение. Глядя тогда на эту сцену, я подумал, что несмотря на молодость, Александр поступает очень разумно. Ссориться с монгольским военачальником из-за какого-то городишки было бы глупо, а вот то, что теперь он сможет просить ответную услугу, уже немало.

Бояре топчутся совсем рядом со мной и до моих ушей долетают обрывки слов.

— Ты, Острата, горячку не пори! Кого бы Ярославич не назначил, с каждым общий язык можно найти.

— А ежели вон того узкоглазого?! И с ним договариваться будешь?!

— Тьфу ты!..

Разговор обрывается, потому как Александр, оставив Турслана Хаши, повернул коня в нашу сторону. Пару мгновений мы все молча ждем и смотрим на подъезжающего князя, пока холеный вороной жеребец не застывает прямо перед застывшей в напряжении городской господой.

Посмотрев на них сверху вниз, Александр поворачивается ко мне и манит рукой. У меня прям все обрывается в душе. Этот жест, как река Рубикон для Цезаря. Сейчас я сделаю шаг, и моя жизнь полетит в тартарары! Спокойное и безопасное места зрителя я добровольно меняю на роль главного героя в спектакле с неизвестным и, очень возможно, трагическим концом.

«Ответственность, риск! Ведь это не игра, и я буквально ставлю на кон свою жизнь! — Застучало у меня в висках. — Зачем я это делаю! Оно мне надо! Ведь я всегда стремился этого избежать, стремился идти легким проторенным путем…»

Душу в зародыше внезапно вспыхнувший страх и срываюсь с места. Моя заминка не прошла незамеченной, и князь встречает меня с еле сдерживаемым раздражением.

— Будешь так шевелиться, фрязин, на посту своем не задержишься!

Я молча склоняю голову, мол, извиняйте, виноват, исправлюсь, а Александр, указав на меня камчой, кивает боярам.

— Вот вам мой наместник! Любите и жалуйте, а ежели что, спрошу с вас строго!

Уже давно над местом бывшего лагеря стоит тишина. Умчался князь, разъехались бояре, растаял вдали даже шум многочисленного войска, а я все стою и не решаюсь сдвинуться с места. Не знаю сколько бы еще я пребывал в состоянии ступора, но голос Калиды вернул меня к действию.

— Так чего делать то будем, хозяин?!

Поворачиваюсь и вижу наполненные тревожным ожиданием лица своих помощников. Делаю глубокий вдох и повторяю для себя, что в любых ситуациях начальник должен излучать уверенность в своих силах. Без этого ни одно дело с места не сдвинется.

Взбодрив себя таким образом, хмурю брови и бросаю грозный взгляд на половца.

— Ты добро, что оставил нам Турслан Хаши, принял?

Тот утвердительно кивнул, и я чуть смягчаю тон.

— Тогда показывай.

Куранбаса первым развернулся и быстро зашагал к нашей юрте. Мы с Калидой за ним. Пока идем, успеваю подумать, что здесь, посреди елового леса, оставшаяся в одиночестве степная юрта смотрится до невозможности чужеродно.

Не дожидаясь пока я подойду ближе, половец уже кричит.

— Вот, все что дали! — Он тычет в расстеленный у юрты ковер, а я начинаю пересчитывать лежащие на ковре топоры.

— Один, два, три… Двадцать! — Беру последний в руки и рассматриваю покрытое ржавчиной лезвие. — Да уж! — Чувствую на себе изучающий взгляд Калиды и добавляю в голос бодрости. — Ну, на безрыбье и рак рыба!

Мешки с зерном лежат тут же, рядом с перевернутым медным котлом. Ровно десять в две кучки. Поворачиваю голову в сторону привязанных лошадей, и вижу кроме наших пяти, еще пятерку худосочных монгольских лошадок без седел и сбруи. Чуть поодаль топчутся семь тощих до невозможности коров и одна обгладывающая хвою коза.

«Ровно столько, сколько просил, — вздыхаю про себя, — ни больше, ни меньше».

Вновь оборачиваюсь к половцу.

— А люди где?

Тот делает сначала непонимающее лицо, а потом радостно хлопает себя по лбу.

— А, полон! — Он растягивает рот в извиняющей улыбке и машет в сторону границы леса. — Там сидят! Тока боюсь, как бы не разбежались, охраны то никакой!

Быстро идем к окраине лагеря. Там уже снег не утоптан, и среди деревьев виднеются два десятка вырытых прямо в сугробах ям. Накрытые еловым лапником, они смотрятся как заплатки на белом зимнем ковре. Из-под зеленых крыш вьются худенькие дымки, а прямо перед этими своеобразными иглу стоят десятка три мужчин и женщин. Худющие, с насупленными бровями и застывшими в напряжении лицами.

Подхожу ближе и, выбрав на вид самого старшего, обращаюсь к нему.

— Зовут тебя как?

Тот, не поднимая насупленных бровей, еле шевелит потрескавшимися губами.

— Яремой мя кличут.

Ожидание самого худшего слышится в каждом его слове, и, усмехнувшись, я коротко бросаю.

— Поднимай всех, у меня для вас слово есть.

Косматый мужик кивнул стоящим рядом парням, и те бросились к землянкам. Через пару минут передо мной сбилась в кучу изрядная толпа. Даже навскидку видно, что почти две трети — это женщины, да подростки от десяти до пятнадцати. Все голодные, с застоявшимся страхом в глазах.

Поднимаю руку, заставляя всех замолчать и говорю жестко, но без нажима, как данность:

— Сегодня я купил вас всех у монгола. Вы теперь моя собственность! — Даю всем минуту уяснить эту мысль, а затем продолжаю. — Но не это главное! Главное то, что на сей момент я не только ваш хозяин, я ваша единственная надежда выжить этой зимой. На сотни верст вокруг только лесная чащоба, снег да волки! Смерть и сожженные города! — Обвожу взглядом настороженные лица и продолжаю. — Я не буду вас вязать и сторожить! Захотите сбежать, бегите, но знайте, ни один город не откроет вам ворота, ни один дом вас не примет, ибо там самим жрать нечего, и лишние едоки никому не нужны. Я же даю вам шанс выжить! Условия простые и честные! Я вас кормлю, даю работу и плачу за нее, а вы пять лет слушаетесь меня как отца родного и служите мне, не щадя головы! Вкалываете усердно от зари до зари, не покладая рук! Пять лет, а потом свободны! Кто захочет уйти, тот уйдет и, обещаю, не с пустыми руками, а кто захочет остаться, тот останется… — Выдерживаю паузу и повышаю голос. — Не пленником и не рабом, а полноправным гражданином своего города, хозяином своего дома, семьи, и достатка. На том даю вам мое слово!

Обвожу взглядом нацеленные на меня сотни глаз и вижу, что большинство не все поняли из моей пламенной речи, но все же главное осознали и до сих пор поверить не могут. Жду еще пару минут, дабы дошло до самых тормознутых и перехожу к финальной части.

— А теперь каждый из вас должен подойти и побожиться мне на верность. Либо он пять лет служит мне ако пес, либо скатертью дорога. Мне дармоеды не нужны!

Держу на лице самое суровое выражение из всех возможных и процеживаю толпу взглядом. Люди жмутся друг к другу, отводя глаза и явно не совсем понимая, что я им предлагаю.

Я их не тороплю, для того, что я затеял, мне нужно их добровольное подчинение и легальное право распоряжаться их жизнями. Еще пара мгновений ожидания, и наконец, растолкав впереди стоящих, из толпы вышел тот самый мужик, которого я принял за старшего.

Выходя, он вытащил за руку бабу и троих малолетних пацанов от восьми до десяти.

— Ежели ты нас всех пятерых на кошт берешь, то мы готовы поклясться!

Я молча киваю, мол, мое слово вы уже слышали, я не повторяюсь. Тогда мужик ставит свое семейство передо мной на колени и, перекрестившись, произносит четко и ясно.

— Клянусь! Пять лет служить тебе, господин, аки пес и любое слово твое исполнять!

За ним, крестясь и кланяясь, повторило эти слова и все его семейство.

Кивнув еще раз, я молча показал им рукой на место справа от себя, и они, торопливо семеня, тут же там встали. После этого дело пошло живенько. Люди выходили по одному или семьями, бухались на колени в снег, крестились, клялись и вставали уже правее семейства Яремы. Не прошло и часа, как вся толпа, к моему величайшему удовлетворению, перекочевала под мою правую руку.

Глава 2

Сижу на пенечке и смотрю, как народ умело валит толстые сосны. Двадцать топоров — двадцать человек. Тук, тук! Удар за ударом вгрызается железо в дерево. Разбитая на пары десятка рубит деревья, еще пятеро очищают стволы от сучков. Последняя пятерка это уже те, кто хоть раз в своей жизни ставил избу. Они отмеряют ровные бревна, делают насечки, а дальше впрягаются оставшиеся и вместе с бабами тащат их к месту нашего будущего городища.

Там снег расчищен ровным прямоугольником до самой земли и на этом месте складывается большая временная изба. Бревна кладутся прямо на землю без фундамента или свай. Это все потом, по весне, когда грунт оттает, а сейчас мне нужно до темноты укрыть где-то триста душ от холода и страха. От первого мы строим большой сарай, один на всех, а от второго нас связывает единое дело и единая цель. Пока просто выживание!

Люди работают яростно, с каким-то даже остервенением. Впервые с того дня, как были сожжены их дома, убиты мужья, братья, жены или дети, впервые они почувствовали, что жизнь еще можно спасти, еще можно что-то исправить. Это видно, с какой безжалостностью к себе они работают. В лохмотьях на морозе они рубят, тащат и строят так, будто складывают из этих бревен не убогое временное убежище, а свою самую сокровенную мечту.

Рядом с нашим строящимся домом горят несколько костров для обогрева и один для приготовления пищи. Даже при минимальной разовой засыпке в котел, мне с одного взгляда стало ясно, что десять мешков зерна это пшик. Не протянем и месяца, а ведь нужно еще зерно для посева. Я запросил у Турслана так мало, потому что знал — больше он не даст. Даже то, что согласился на все десять мешков, и то для меня стало приятным сюрпризом. В тайне, я бы обрадовался и пяти.

Сейчас, сидя на пне, я обдумываю что делать дальше. Одно дело решиться и рубануть с плеча, а другое, конкретные дела. На первом этапе вроде бы все получилось. У меня есть власть, люди и время. Теперь это надо преобразовать в авторитет и силу. Сила любого государства, как в это время, так и в любое другое, держится на армии и деньгах.

«Армия тоже по большей части стоит на тех же деньгах! — Тут же поправляю себя и иронично усмехаюсь. — Значит, нужно срочно разбогатеть! Проще простого!»

Ироничная усмешка все еще держится на моих губах. Я был нищим учителем в своем времени, так откуда возьмется деловой талант в новых суровых условиях?! Откуда, не знаю, но либо он появится, либо я сдохну и стану еще одной безликой жертвой этого сурового времени.

Не даю себе удариться в самоуничижение и ищу спасительные зацепки.

«Здесь у меня во всяком случае есть желание и кое-какие знания. Пусть я историк, но химией в школе я тоже увлекался. Опять же, я дома в Твери и этот край я знаю, как свои пять пальцев, не зря же я вел краеведческий факультатив. — Последнее воспоминание заставило меня вновь иронично улыбнуться. — Не этот край, а тот, что будет через восемьсот лет».

Впрочем, унывать я и не собираюсь. Сейчас главное пережить остаток этой зимы, а там видно будет.

Солнце уже село за вершины сосен и скоро станет совсем темно. День, конечно, растет, но еще только конец февраля и закат часов в пять, насколько я помню. Тем не менее, мужики успели сложить стены и даже положить перекладины. Сверху навалили лапника, и на сегодняшнюю ночь крыша готова.

Перевожу взгляд с архитектурного творения на его создателя и не могу сдержать довольную улыбку.

— Ладно, Федосий, завтра продолжим. На сегодня шабаш! Всем есть и спать!

Стоящий рядом Ярема удовлетворенно кивнул и махнул своим лесорубам, мол закончили, давай сюда. Народ, оживленно загомонив, затолпился у входа в новое жилище.

Откинув закрывающую проход рогожу, захожу последним в наш импровизированный «длинный» дом и осматриваюсь. Воздух тяжелый и спертый. На полу два больших очага. Дрова уже прогорели, дым ушел в крышу, и в круге из камней краснеются только раскаленные угли. Внутри прохладно, но не мороз. Люди расселись на выложенном по всему полу толстом слое елового лапника и в шесть сотен глаз пялятся на меня.

Бросаю взгляд на закопченный бок большого котла и говорю так, чтобы все слышали.

— Ярема, ты старший! Проследи, чтобы никто не остался голодным. — Сказав, разворачиваюсь и выхожу на воздух.

Честно говоря, не представляю из чего и как они будут есть приготовленную болтушку, ведь нет же ни ложек, ни тарелок. Вопрос для меня занятный, но лезть в такие мелочи я не собираюсь. Если я буду заморачиваться такими мелочами, то у меня башка взорвется от количества проблем. Главное, есть крыша над головой, есть пища, а уж как этим воспользоваться, разберутся.

Быстро пройдя расстояние до юрты, откидываю полог и прохожу вовнутрь. Там, расположившись у очага, Калида помешивает в котле варево. Повернувшись, он насмешливо щерится.

— А я-то уж думал, ты там останешься, болтушку с бедолагами хлебать.

Очень хочется напомнить этой иронизирующей физиономии, кто есть кто, и чей хлеб он сам ест, но я беру себя в руки и говорю абсолютно серьезно.

— Ты, Калида, человек, я знаю, разумный. Ко мне вот прибился… Думаю, не просто же так? Что-то ты во мне почувствовал такое, что заставило тебя пойти со мной? Я не спрашиваю тебя что, мне не интересно! Я спрашиваю тебя, когда ты успел разувериться во мне?!

На аскетическом лице Калиды появилось смущенное удивление.

— С чего ты решил? — Он даже прищурился, всматриваясь в меня.

Я даю ему время поразмыслить, а потом режу прямо в глаза.

— А с того, что высокомерие и осуждение вижу в твоих глазах! Смотришь на меня як на ребенка малого, что глупости неразумные творит.

Перестав мешать, Калида вытащил деревянную ложку и, облизав ее, зыркнул в мою сторону.

— Смотрю как умею, я прятаться не привык! Коли сделал человек глупость, то я ему прямо так и говорю. Дурак ты, мил человек! — Он побледнел еще больше. — Ну вот зачем тебе эти люди?! Зачем ты им надежду даришь, ведь через месяц, когда они начнут кору жрать, да с голодухи пухнуть, они же ведь к тебе приползут и спросят: Пошто ты нас мучаешь?! Зачем мы тебе?!

Не отводя глаз, я отрицательно качаю головой.

— Не верю! Не верю я, что именно это тебя волнует. — Сказав, я продолжаю выжидательно смотреть на него, словно бы подначивая — будь честен до конца, если хочешь искреннего ответа!

Не выдержав, Калида отвел взгляд, а потом вдруг, стащив шапку, шмякнул ее об пол.

— Ну, хорошо! Хочешь начистоту, давай начистоту! — В его глазах сверкнула нехорошая искра. — Ты здесь чужой! Ничего не понимаешь и не знаешь! Тогда зачем тебе это все?! Эти люди, этот город, место посадника! Хочешь сорвать кусок с горящего костра и сбежать обратно в свою… — Он яростно рыкнул. — Не знаю, как уж там эта твоя страна называется! — Злой взгляд вновь стеганул меня по лицу. — Сдерешь с народа последнее и сбежишь, оставив всех подыхать здесь в разоренье!

Такая не вяжущаяся с Калидой эмоциональность меня поначалу даже ошарашила. За полгода я привык, что этот суровый мужик и эмоции — это как лед и пламя. Пару мгновений прихожу в себя, но я все-таки учитель старших классов и на излишнюю экспрессию у меня иммунитет.

Выдержав паузу, говорю тихо, но четко, печатая каждое слово.

— Не вижу смысла в твоих претензиях, Калида! Хотел бы я бросить этих людей умирать, так, наоборот, не вмешивался бы. Через неделю из этих трех сотен три десятка может и осталось бы! — Калида немного смутился, а я повысил голос. — Я этих людей от голодной смерти спас! Надолго? Не знаю, как получится! А вот зачем?!

Тут я остановился, на миг поддавшись сомнению. А действительно, зачем?! На что я замахнулся?! Кто я такой, чтобы вмешиваться в ход истории и решать чужие судьбы?! Придавленный было страх вновь показал свою мерзкую морду. Остро заломило в висках, и, прикрыв глаза, я потратил несколько мгновений на то, чтобы прийти в себя.

Успокоившись, вновь поднимаю взгляд на застывшего в ожидании Калиду.

— На этот вопрос лучше ответить, не торопясь и без эмоций. — Подойдя к костру, я молча присаживаюсь на сосновую колоду. В наступившей тишине за пологом юрты, явно, слышится шорох и сопение стоящего снаружи человека. Не поворачиваясь, бросаю подслушивающему там Куранбасе.

— И ты заходи, поговорим.

Уговаривать того не пришлось. Зашуршал приоткрывшийся войлочный занавес, и половец тенью прошмыгнул к костру. Усевшись скрестив ноги, он замер, изображая полнейшее внимание. Калида тоже присел, но на его лице скорее застыла маска тревожного непонимания.

Посмотрев на них, я начал говорить, стараясь убедить не только их, но и самого себя.

— Когда недавно, я говорил Турслану Хаши, что собираюсь осесть здесь, я не кривил душой. Я, действительно, собираюсь остановиться в этом городе, но не наместником Александра или баскаком монгольского хана. Это всего лишь ступень, первый шаг, чтобы закрепиться. В дальнейшем, я хочу стать здесь первым среди равных, хочу, чтобы этот город принял меня, поверил, что я принесу ему только благополучие и процветание.

На мои слова Калида испытывающе зыркнул исподлобья.

— И как три сотни голодных нахлебников тебе в этом помогут?

На его сарказм отвечаю абсолютной уверенностью.

— Я понимаю, ни народ тверской, ни тем более бояре за мной не пойдут и слушать меня не станут, пока я не докажу им, что могу сделать из их забытой богом дыры процветающий и богатый город. Для этого мне и нужны люди. Сначала поставим здесь на левом берегу острог, наберем жирку, силы поднакопим, а потом, когда тверичи увидят, как у нас дела идут, можно будет и за них браться. А что касается нахлебников, так это сейчас они нахлебники, а, даст бог, засеемся по весне, дома поставим, урожай соберем и из нахлебников они станут кормильцами.

У половца глаза загорелись, мое убеждение подействовало на него, как заклинание, а вот Калида так просто не сдался.

— О чем ты?! У нас зерна на месяц, и то ровно столько, чтобы хоть ноги не протянуть!

Я это знаю, и план у меня по этому поводу есть, но раскрывать его раньше времени мне не хочется. Поэтому делаю таинственный вид и усмехаюсь.

— За посевное зерно не переживай, будет! — Встаю и, хлопнув Калиду по плечу, направляюсь к своему ложу. — Все будет! Завтра же и займемся!

За спиной осталась покрытая льдом Волга, впереди подъем с чернеющим частоколом на вершине холма.

Запрокинув голову, смотрю вверх, различая движение на городской стене.

— Кажись, заметили! — Кивает мне Калида. — Ишь, засуетились!

Чавкая мягким снегом, лошади идут по укатанной дороге, что извиваясь огибает крутой склон и выходит к городским воротам. Покачиваясь в седле, я старательно пытаюсь набросать хоть какой-то план разговора с местным боярством, но получается плохо и, махнув рукой, решаю положиться на интуиции и экспромт.

Вот уже и воротная башня. У раскрытых дубовых створок стоит тысяцкий Твери Лугота Доброщинич и еще двое, но имен этих я не запомнил. Вчера, когда обсуждали эту встречу, я решил память не насиловать и ограничиться пока только именем тысяцкого. У них у всех отчества такие, что не сразу и выговоришь. В общем всему свое время!

Останавливаю кобылу перед боярами, и те, сняв шапки, кланяются мне в пояс.

— Будь здрав, наместник Иван Фрязин!

Фрязин, так называли на Руси иностранцев из Южной Европы. Меня приветствует за всех Лугота и, едва проговорив, он тут же напяливает шапку обратно на примятую шевелюру.

Чуть усмехнувшись, понимаю этот жест так, мол уважение, положенное княжему человеку, мы выказали и будя.

«Что же, — думаю про себя, — открытой вражды не демонстрируют и то уже хорошо. А то, что вместо Джовани Иван, а вместо Манчини просто иностранец… Да и плевать! Пусть будет как им проще! Мне все равно, а для дела полезней».

Чуть киваю, не слезая с седла.

— И вы будьте здравы, бояре! — Шапку не снимаю. В политесах нынешнего времени я за полгода поднаторел. Старший перед младшими ломать шапки не должен, а тут определенно я самый старший.

Вот теперь, спрыгиваю на землю и отдаю повод подбежавшему служке. Тысяцкий, дождавшись пока я оправлю полы шубы и выпрямлюсь, показывает дорогу.

— Что же, пойдем в терем, наместник. Люди уже собраны, тебя ждут.

Вслед за боярами иду по утоптанной в снегу дороге. Слева и справа сугробы по грудь, а за ними торчат лишь верхушки заборов да крыши. Небольшая, очищенная от снега площадь. Распахнутые ворота ведут к резному крыльцу двухэтажного дома.

Скрипя ступенями, поднимаемся наверх и заходим в гостевую горницу прямо с уличной галереи. Две лавки вдоль стен и табурет у торцевой стены.

Прикинув, направляюсь прямиком к табурету и, подобрав полы шубы, сажусь. Калида встает у меня за спиной, а Лугота, дав мне усесться как следует, подает знак. Тут же открывается дверь и в залу начинают заходить званые на встречу первые люди города. Под шорох шагов и шуршание подолов они молчаливо рассаживаются по лавкам. Из-под надвинутых шапок меня со всех сторон поедают настороженные взгляды.

Выдохнув и посмотрев на идущий изо рта пар, я вдруг подумал о том, что теперь понятно откуда идет эта привычка сидеть в помещении в шубах. Тут же обругав себя в душе, чтобы не отвлекался, я начинаю.

— Рад видеть вас всех в добром здравии, господа Тверские! Волею князя Александра Ярославича и хана монгольского Батыя, поставлен я на город ваш наместником и смотрителем за соблюдением закона и прав государей моих. — Специально говорю длинно и мудрено, дабы народ поднапрягся. Затем долго перечисляю все, что облагается налогом, от зерна до домашней птицы и пасечного меда. Особо упираю на то, что как раньше не будет, что платить они должны не только с городского имущества, но и с хуторов, кои они попрятали в лесах, с пасек и заимок. Мол, скоро я займусь описью имущества каждого горожанина, и им, знатным боярам, лучше бы указать все, чем они владеют. Ибо, ежели кто задумает утаить хоть малость, я все равно найду и тогда отвечать придется собственной головой, а не серебром.

После моей затяжной речи, в глазах слушающего меня боярства появились такие нехорошие искры, что мне на миг показалось, что они прибьют меня прямо здесь в приемной зале.

— Где же это, наместник, ты такие законы выискал?! — Не вставая с места, высокий худой старик прожег меня взглядом, и в тон ему тут же загомонили остальные.

— Не по старине это!

— Обсчитывается только то, что в пределах стены!

Некоторые начали вскакивать с места, переходя на крик.

— Ты откуда такой взялся?!

— Мы не посмотрим, что княжий человек…

Зарождающийся бунт на корню пресек тысяцкий.

— Угомонитесь, люди добрые, не позорьтесь! — Поднявшись со своего места, Лугота обвел взглядом собрание, особо останавливая его на самых буйных. — Не позволяйте жадности затмить ваш разум!

Его прищуренные почти черные глаза, обведя круг, остановились на мне.

— Мы твое слово услышали, наместник, и перечить ни в чем не будем. Как скажешь, так и сделаем. — Он особо надавил на последнюю фразу, словно бы говоря: первую часть твоего послания я услышал, а когда же будет вторая?

Выдержав его пронизывающий взгляд, я неторопливо поднялся и объявил.

— Все, что хотел, я вам сказал, бояре, а о дне переписи сообщу позже. — Закончив, я степенно направился к выходу.

Шагаю между двух рядов зло зыркающих на меня глаз и прикидываю про себя: «Достаточно ли я их напугал или нет?!»

За спиной слышу тяжелые шаги Калиды и шуршание длинной шубы Луготы. Слышу и понимаю. То, что тысяцкий Твери решил меня проводить — это не просто дань вежливости. Значит, он услышал то, ради чего я их тут пугал и все понял правильно. Угроза хорошенько потрясти местных богатеев может так и остаться угрозой, если будут приняты мои условия. Вот для этого он и провожает меня, чтобы выслушать их без лишних ушей.

Распахнув дверь, выхожу на галерею и, остановившись, с удовольствием вдыхаю морозный воздух. Сзади притормаживает Калида, а Лугота, обходя с правого бока, шепчет мне прямо в ухо.

— Сколько?

Не оборачиваясь, произношу так же в полголоса.

— Тридцать!

Моя немногословность ставит матерого мужика в тупик, а я, усмехнувшись, вновь делаю шаг. Где-то в глубине души, я понимаю, что в этот момент, говоря нашим языком, я вымогаю взятку, используя свое служебное положение. Нехорошо, конечно, но успокаиваю себя тем, что не для себя же стараюсь.

Не успеваю дойти до крыльца, как Лугота, догнав меня, вновь склоняется к моему уху.

— Тридцать чего…? — В его голосе слышится и непонимание, и раздражение одновременно.

Вот теперь я резко останавливаюсь и, повернувшись к нему, произношу четко и ясно.

— Тридцать мешков зерна!

Его глаза ошарашенно расширяются. Такой баснословной суммы он никак не ожидал. Пару мгновений я держу эту театральную паузу, а потом добавляю.

— В долг, до осеннего урожая. — Прочитав на лице тысяцкого усиленную работу мыслительного аппарата, слегка усложняю ему задачу. — И еще сена, на семь коров и козу. Это всего лишь до весны.

Глава 3

Солнце еще только-только начало разгонять ночную мглу, а я уже в седле. Надежда слезть с этой проклятущей кобылы не сбылась. Ездить приходится много. Сейчас вот собрался к месту, где в будущем должен вырасти поселок Медное. До зарезу нужен хоть какой-нибудь металл, а он здесь в несусветной цене. Металл нужен, а денег нет, да и купить, если честно, не у кого.

Никаких серьезных купцов в Твери не будет до самого зимнего торга, а вот к нему-то как раз и надо подготовиться. Нужен товар, который можно будет выгодно продать новгородцам и немцам. Я по этому поводу голову сломал, но кое-какие идеи у меня появились. Что за природные ископаемые в Тверской области есть или были, мне хорошо известно, как и то, что металлов у нас отродясь не бывало. Глина под фарфор, под кирпич, песок под стекло — это есть, а вот с металлами прямо беда. Вот тогда, я и вспомнил про поселок Медное, может название ему все же дали неспроста, и медь там все-таки когда-то была.

Само это место, насколько я помню, недалеко, километров тридцать от Твери, где-то на берегу реки Тверца. Найти его в моем времени проблем не было. Едешь по шоссе и приезжаешь куда надо, а вот как его найти сейчас, трудно сказать. Единственная привязка, это река Тверца. Пойдем по ней, решил я для себя, а там видно будет, может удача и подвернется.

Выехали втроем. Я, Калида и Фрол Золотарь. Последний — это рудознатец из Киева. Был он отправлен во Владимир, по просьбе Великого князя Юрия, но доехать успел только до Коломны, где и угодил в лапы монгольского разъезда. Для него это трагедия, а для меня, как это ни цинично, настоящая удача.

Бросив взгляд на едущего за мной Фрола, я вспомнил, как на второй день существования моего поселения построил я всех в три шеренги и, пройдясь перед неровным строем, сказал:

— Кто я такой, вы знаете, а вот с вами мне надо ознакомиться. — Вглядываясь в бородатые, осунувшиеся лица мужиков и напряженно-испуганные глаза баб, я начал перечислять. — Кузнецы, плотники, каменщики и прочие… Есть?!

Вышел один кузнец, пять плотников, гончар и кожемяка. Я думал будет поболе, но видать Турслан Хаши приберег мастеров для себя. Не успел я огорчиться, как из задних рядов вышел малорослый мужичок с приплюснутым носом и осторожно спросил.

— А золотари нужны?

Первым порывом было сказать — мне все нужны, но я сдержался и, оглядев неказистого мужичка, иронично хмыкнул.

— Золотишко-то у нас не скоро появится.

С иронией, как я заметил, в нынешнее время туговато, и в этот раз ее тоже не оценили. Мужичок пожал плечами и торопливо добавил.

— Я не только по золоту. Могу и с серебром, и с медью работать. Ежели надо руду какую опознать или камень, так тоже могу.

Вот тогда-то у меня в мозгу и всплыло название Медное. Чем черт не шутит, а вдруг и правда была там крохотная медная жила. Такая маленькая, что выработали ее быстро и позабыли давно, лишь название в памяти народной осталось.

Снег на солнце уже хорошо подтаял и осел, лошади в сугробах не вязнут. Идут медленно, сами выбирая дорогу вдоль берега. Я еду последним и, покачиваясь в седле, вспоминаю последние дни.

Прошло уже три недели и на дворе конец марта. Все это время народ занят у меня только одним. Вырубка леса под будущую пашню. Валят сосны, зачищают их от сучков и тащат в лагерь, а оставшиеся пни старательно корчуют и выжигают. В местных условиях это делается крайне не быстро, хоть и работают люди от зари до темна.

Наш длинный дом по-прежнему накрыт лапником, и с первым теплом потечет такая крыша потопом. Но крыть капитально дом, который все равно придется перекладывать, как-то неразумно. Сейчас самое важное расчистить пашню до тепла, пока стволы можно по снегу таскать, когда навалится оттепель и все поплывет, труднее будет. Народ это понимает и вкалывает не за страх, а за совесть, а с того момента, как от тверского тысяцкого подвезли зерно, у людей в глазах надежда появилась и силы удвоились. Они видят, я не соврал, будет чем засеять землю и на что протянуть до нового урожая.

Процент за это зерно тверская господа запросили немалый, четверть, но пока меня это не волнует, до осени еще дожить надо. К тому же, я надеюсь на дополнительный заработок. Я уже прикинул, как минимум, кирпич, керамика, стекло. Где добыть сырье, я знаю, технология не сложная. Так что хоть раньше мне никогда этим заниматься не доводилось, думаю, хоть с чем-нибудь да выгорит.

Кобыла медленно шагает вслед за мерином Калиды. Позади что-то мычит себе под нос Фрол, монотонно чавкают в снегу лошадиные копыта. Время тянется медленно, невольно навевая тревожные мысли.

«Зачем я полез во все это? Чего хочу добиться? — В очередной раз терзаю себя вопросами. — Зачем повесил на себя ответственность за три сотни человеческих душ? Зачем в наместники вызвался? Ведь жил же я в своем времени тихо, спокойно, без амбиций. Никуда не лез и меня все устраивало. Чего тут-то высунулся?! Там мне и в голову не приходило, скажем, пойти в политику или в бизнес, а чего здесь-то разошелся?!»

Тут я напрягся по-настоящему, потому что готового ответа у меня нет. В нашем времени несправедливости и горя не меньше, чем в этом, но там я не беспокоился, что надо кого-то спасать, и что я вообще могу что-то изменить.

Мысленно проговорив последние слова, я вдруг напрягся.

«Вот оно! В своем времени я не верил, что могу хоть как-то повлиять на события, изменить жизнь людей к лучшему, а здесь я могу это сделать. Наверное, поэтому! Вот, например, взял и спас от рабства и гибели триста человек, а могу спасти десятки тысяч!»

Гигантская цифра меня немножечко охладила и даже испугала грузом ответственности, что я вот так легко взвалил на свои плечи.

«Что я делаю, идиот! — От осознания в какое ярмо впрягаюсь, у меня защемило в груди. — Может бросить все, пока еще не поздно. Забрать все деньги, что у меня еще есть и сбежать куда-нибудь в Новгород или Псков, да и жить себе там спокойной жизнью обычного человека, какой я и жил в своем времени. На хлеб с маслом я всегда себе заработаю».

Убеждаю себя и знаю, что нет! Никуда я не побегу, да и поздно уже, не смогу я бросить людей, поверивших в меня. И потом я, действительно, знаю как можно если не изменить историю Руси к лучшему, то хотя бы попробовать что-то сделать.

Утвердившись в этой мысли, я в очередной раз пытаюсь выстроить хоть сколь-нибудь стройную стратегию на будущее:

«Сейчас на Руси не только Новгород и Псков, а каждый город — это своеобразная олигархическая республика с княжеской военной крышей. Орде это непонятное строение государства не понравится, и она его похоронит. Упрочит власть князей, коими и будет управлять пока хватит сил держать их в кулаке. Что из этого выйдет известно. Сначала Московское царство, потом Российская империя, СССР и прочее. А вот что выйдет, если Орде не удастся подмять под себя Русь? — Тут я чуть ли не хлопнул себя по лбу. — Очнись, они уже это сделали!»

Подумав еще, я поправил самого себя:

«Так, да не совсем! По сути, первый раз Ярослава вызовут в Орду, к Батыю лишь в 1243 году, а до этого власть монгольского хана здесь чисто номинальная. Другими словами, у меня есть почти пять лет, чтобы стать в этом мире реальной силой. Что для этого нужно? — Я невольно скривился. — Как во все времена, сила и деньги. И если с деньгами еще хоть какая-то ясность есть, то с силой полная непонятка. Сила в этом времени — это войско. Профессиональные дружины князей и городское ополчение. У меня ничего из этого нет, но и те, и другие, против монгольской конницы показали себя крайне неважно. — Тут я непроизвольно поскреб затылок. — И здесь дело, конечно, же не в том, что наши бойцы хреновые. Здесь дело в тактике, которую я видел на поле боя. Тотальное превосходство монгол в коннице и в лучниках. Вот в чем дело!»

Чувствую некую нестыковку в своих рассуждениях, я тут же вступаю с самим собой в спор:

«Подумаешь, лучники! Вон у римлян их практически не было и это не помешало им покорить пол мира. — Над этим доводом я уже думал и ответ у меня есть. — Дело не в просто в лучниках, а именно в конных стрелках. У римлян таких проблем не было. Их противником в большинстве случаев была пехота, а там что… Прицельная дальность лучника максимум пятьдесят шагов. Бегом, даже тяжело вооруженному мужчине, это десять секунд. Значит, стрелок успевает сделать, в лучшем случае, пару выстрелов в закрытого щитом противника, а потом уже рукопашная, где лук только помеха. Вот и выходит, в те времена от лучников пользы было немного. Другое дело сейчас! Превосходство в коннице дает монголам возможность безнаказанно расстреливать пехоту, выцеливая с тридцати шагов незащищенные места. Стреляют спокойно, ничем не рискуя, ибо всадник всегда от пешего ускачет. Пехота или малочисленная конная дружина не выдерживает и идет в атаку. Теряет строй, а что дальше, я уже видел, ничего хорошего».

В памяти всплыла страшная картина разгрома рязанского войска, и я невольно поморщился.

«Такого допускать нельзя, а значит надо лишить монгол главного козыря — возможности безнаказанно расстреливать пехоту. — Довольный своей логикой, я было улыбнулся, но тут же вновь посерьезнел. — В коннице нам с ними не поравняться никогда, они выросли в седле и с луком в руке, а вот пеший стрелок при должной подготовке им, наверное, не уступит».

В очередной раз вспоминаю про метод против такой тактики — так называемый «гуляй-город»! Пешие стрелки, спрятанные за укрепленными телегами, делают безнаказанный расстрел невозможным, вынуждая татарскую конницу атаковать невыгодную позицию, тем самым обрекая ее на поражение. Но…! Я тут же испортил настроение самому себе.

«Это стало возможным только с применением, пусть и самого примитивного огнестрельного оружия, а у меня такой возможности нет и не будет, по причине отсутствия сколько-нибудь сносного количества железа. Как решить задачу с подобными условиями?!»

Впереди остановился мерин Калиды, сбивая меня с мысли. Поднимаю голову и недовольно ворчу.

— Ну что там?

Мы безрезультатно наворачиваем круги по лесам уже пятые сутки. Я прикинул, таким темпом мы делали километров пятнадцать в день, не больше. В наше время до поселка было около тридцати, поэтому мы два дня поднимались по замерзшему руслу Тверцы, а потом начали поиски того, что я даже не представлял, как может выглядеть.

Фрол сказал, что в первую очередь надо искать по ручьям и мелким речушкам, и вот мы сворачиваем в каждый овраг и обшариваем его. Найдя ручей, просеиваем на пробу породу и, ничего не найдя, едем дальше. Вот и сейчас остановившийся Калида указывал на очередной впадающий в Тверцу ручей.

Солнце уже хорошо припекает, и в проемах льда видна бегущая вода.

— Ну что, останавливаемся здесь или дальше поедем? — Голос Калиды звучит старательно безразлично, но я знаю, что ему этот бессмысленный поиск уже порядочно надоел.

Обвожу взглядом стену оврага, ручей и машу рукой.

— Ладно, разбивай лагерь. До темноты еще успеем намыть пару проб.

Устало сползаю с лошади. Калида, подхватив под уздцы мою кобылу, повел ее к ближайшему дереву. Фрол свою уже привязал и двинулся куда-то вглубь оврага.

«Ну и правильно, — мрачно тяну про себя, — а нам бы сейчас костерчик и чего-нибудь горяченького вовнутрь».

Честно говоря, прошло всего пять дней, а я вымотался до предела. Этот постоянный холод и ночевки под открытым небом. Нет, такое не для меня! Я, конечно, за эти полгода здесь слегка пообвык, но с этим походом явно переоценил свои возможности.

Калида защелкал кресалом над горкой хвороста, а я, с трудом переставляя затекшие ноги, двинулся по берегу в поисках дров. Не успел я сделать и пары шагов, как увидел бегущего назад Фрола. Глаза по семь копеек, рожа перекошена. Не поймешь, то ли от ужаса, то ли от радости. Я замер в преддверии неизвестной беды. Кручу башкой в поисках, что же такое случилось, но тут слышу его заполошный крик.

— Ты глянь, глянь, что я нашел!

Вытянув руку, Фрол что-то показывает зажатое в ладони, но мне отсюда не видно.

— Тьфу ты! — Сплевываю от облегчения, понимая, что Фрол что-то нарыл и перекосило его скорее от радости, чем от страха. Разворачиваюсь и, бросив собранные сучья, шагаю ему навстречу.

Подхожу, когда Калида уже вертит в ладони увесистый с кулак камень, отливающий желтым металлическим блеском.

— Ты видал, видал?! — Радостно суетится вокруг него Фрол. — Нашел таки!

— Что это? — Калида переводит взгляд с золотаря на меня. — Золото?!

Поначалу, у меня тоже мелькнула такая мысль, но, приглядевшись, вижу с одного бока зеленые вкрапления и понимаю. Нет, это не золото, это то, что мы искали.

Беру у Калиды минерал и заметив еще малиновые вкрапления, выношу вердикт.

— Это халькопирит! — В ответ на непонимающие взгляды своих товарищей добавляю. — Это медь! Это то, что нам сейчас нужнее золота!

Лица напротив расплываются от счастья, и я чувствую, что у меня сейчас точно такой же блаженно-идиотский вид.

«Все, мучения закончились! Я нашел эту чертову медь!»

Довольно киваю Фролу.

— Пошли, покажешь, где ты надыбал эту каменюку.

В этот момент, в миг отрезвляя и возвращая нас на грешную землю, у меня за спиной раздается голос.

— А ну, покажь, что это у тебя в руке!

Медленно-медленно, словно заторможенно поворачиваюсь на звук и вижу троих бородатых мужиков. Из-под воротов распахнутых зипунов блестят кольца кольчуг. В руке у того, что ближе всех, хорошего качества меч, а остальные двое оружие не оголяют и смотрят на нас настороженно, но с нескрываемым презрением.

Старший из незнакомцев протянул открытую ладонь и, видя мои сомнения, надавил.

— Давай, давай, пока я не осерчал.

Бросаю взгляд на Калиду и получаю от него едва заметный кивок. Значит, надо отдавать и ничего не спрашивать.

Протягиваю камень и слышу позади хриплый голос Калиды.

— Мы вроде бы законов Новгородских не нарушали, так почто безобразничаете то?

По каким признакам он выявил в них новгородцев мне не понятно, но это сейчас и не важно. Осторожно косясь на блестящий клинок, передаю минерал. Бородатый, взяв у меня камень, повертел его в руках и, поймав желтый металлический блеск, хищно осклабился.

— Тута вся земля Господина Великого Новгорода, и не вам, смердам низовским, нас про законы спрашивать. — Он еще раз глянул на минерал и презрительно хмыкнул. — На этой земле мы и закон, и воля божия!

Его товарищи подошли и с не менее жадным интересом уставились на камень. Насмотревшись, они вполголоса начали о чем-то спорить. Мне было не слышно, но понять, о чем они говорят, особого труда не составляло. По тому какие взгляды они на нас бросали, становилось очевидно — они решили, что это золото, и жила где-то здесь рядом, а значит лишние языки в живых оставлять нельзя.

«Попытаться переубедить их в такой ситуации, практически невозможно. Любой решит, что его пытаются провести». — На миг мелькает у меня в голове, и низ живота сводит холодной судорогой страха.

Словно подтверждая мою мысль, старший бросил на меня вопросительный взгляд.

— Где вы это нашли?

Зная, что правду говорить нельзя, пытаюсь попросту выиграть время.

— Дак, это не здесь. Это мы еще вчера намыли.

Один из новгородцев, наградив меня взглядом маниакального садиста, процедил сквозь зубы.

— Не глупи, дурень! Когда мы тебе пятки на углях поджарим, все-равно ведь правду расскажешь. Так что не тяни.

От такой угрозы невольно пячусь назад и успеваю подумать:

«Вот тебе бабушка и юрьев день! Напридумывал себе глупостей. Я могу изменить историю России! Я могу… Действительно, дурень! Сейчас вот пырнут тебя мечом и будешь лежать здесь в луже крови за кусок медной породы. Вот и все, что ты можешь».

Медленно отступаю назад, пока не упираюсь во что-то спиной. Чувствую, как крепкая рука отодвигает меня в сторону, словно в дурмане слышу голос Калиды.

— Вы, господа новгородцы, дурные мысли оставьте. Камешек наш верните, да ступайте себе от беды. Ибо говорите сейчас с Тверским наместником князя вашего Александра. — Он поднял с земли топор и демонстративно оперся на длинную рукоять.

Незнакомцы недоверчиво покосились на меня, на топор, и старший усмехнулся в усы.

— Наместник Александра, говоришь?! — Он провел глазами по нашему нехитрому скарбу. — За дураков нас держишь?! Ни воев, ни брони! Наместник?! — Новгородец вдруг захохотал в голос и повернулся к своим. — Вы слышали?! Наместник Твери!

Его товарищи дружно заржали вслед, а старший вдруг посуровел и шагнул вперед.

— Топор на землю, шутник!

Его клинок взлетел для удара, и Калида испуганно вскрикнул.

— Ты чего, чего… — Развернув рукоятью вперед, он протянул секиру новгородцу. — На, возьми! Я же шутканул лишь, забавы для!

Тут же замолк смех, и нависла гнетущая тишина. На лицах новгородцев замерла жесткая маска, а в глазах застыл ледяной холод. Всякое сомнение исчезло, они решились на расправу.

Калида все еще протягивал топор, и рубить в такой ситуации предводителю лихой троицы было неловко. Он протянул левую руку, хватаясь за рукоять топора, но сжать ее не успел. Торец ручки вдруг дернулся как живой и коротко ткнул его прямо в лицо. Голова дернулась назад, правая рука непроизвольно взлетела вверх. В следующий миг ее уже перехватила жесткая ладонь Калиды. Еще один удар. Брызнула кровь, и тело новгородца, как-то вдруг обмякнув, потекло вниз, а меч остался на месте, но уже в руке моего ангела хранителя.

Тяжелая туша с мягким шлепком упала на снег, и это послужило сигналом. В один миг замедленная съемка в моих глазах превратилась в ускоренную перемотку. Мечи у мужиков рванулись из ножен, но вытащить успел только один. Второй с рассеченным надвое лицом грузно опрокинулся на спину.

— Ах ты, тварь! — Воздух разорвал бешеный рев новгородца, и его клинок блеснул смертоносным ударом.

Звяк! Железо встретилось с железом. Звяк! Еще раз! И следом мягкий, но вызывающий тошноту звук входящего в живое тело меча. Из рта новгородца, булькнув, вытекла густая бордовая струйка, и он, покачнувшись, рухнул лицом вниз.

Я с трудом справился с желанием выблевать содержимое желудка. К счастью, ел я только утром, и он был совершенно пустой. Подавив спазм, я поднял взгляд на Калиду, а тот со спокойствием мамонта нагнулся и, зачерпнув снега, вытер лезвие меча.

— Надо бы проверить! — Он обвел взглядом вокруг. — Скорее всего, они здесь не одни. В любом случае, где-то неподалеку у них должен быть лагерь.

Глава 4

Торопливо шагаем по оставленным непрошенными гостями следам. Впереди Калида, я сзади. Фрола с лошадьми и скарбом спрятали в молодом ельнике, трупы тоже забросали лапником.

Калида, не оборачиваясь, бросает мне на ходу.

— Нам очень сильно повезет, если эти трое были здесь одни! Но… Такое крайне маловероятно, новгородские ушкуйники такими малыми отрядами не ходят.

Я молчу, но в голове крутится вопрос:

«А что здесь делать ушкуйникам? Кого здесь грабить? Тут же, как оказалась, земля новгородская».

Прошли в таком темпе с полкилометра, и следы повели нас к низкому левому берегу и дальше в глубь леса. Едва вошли под тень сосен, как увидели лагерь. Сразу стало понятно, что людей здесь было не меньше полусотни. Шалаши, коновязи, не меньше трех черных пятна от кострищ.

Калида потрогал угли, поводил носом под навесами и авторитетно заявил.

— С полсотни… Были, но ушли еще вчера.

Тут я связываю в уме два события. Первое — это гонец от Турслана Хаши к Бурундаю. Ночевал он у меня с неделю назад, и я у него все же вытянул, что после взятия Торжка, Великий Новгород запросил мира. О чем конкретно договорились гонец не знал, но мне и так было понятно. Новгородцы признали Ярослава Великим князем Владимирским, а сына его Александра приняли к себе на стол. После этого Александр с дружиной пошел к Новгороду, а Турслан развернул коней на юго-запад, в надежде пройтись по нетронутым еще землям и поживиться до выхода в степь. Это первое, а второе — пустой лагерь и три припрятанных нами трупа. Самое простое объяснение — здесь стояла новгородская застава. Следили за монголами. А как те снялись с места, то двинулись за ними. Стояли долго, добра видать поднакопили, а уходить пришлось в спешке вот и оставили людей сторожить брошенный лагерь.

Словно в унисон с моими размышлениями, Калида вставил свое слово.

— Уходили второпях, но собрано. Не бежали.

Кивнув, озвучиваю свою мысль.

— Здесь разведка новгородская стояла, стерегли Александра и монгольскую тысячу, а как договорились, двинулись вслед Турслану, наверное, решили проводить до границ земли Новгородской.

Говоря, подхожу к большому бронзовому котлу литров на пятьдесят и замираю, боясь спугнуть удачу. Мне такая посудина нужна край как, а тут вона бери не хочу.

Видимо мозги у нас с Калидой работают одинаково, потому что поднимаю на него взгляд и встречаю тут же самую мысль, только глаза его смотрят на пятерку привязанных у коновязи лошадей.

Выхожу из ступора и говорю твердо, без тени сомнения.

— Забираем все, что сможем. Грузим на лошадей и валим отсюда.

Калида, прищурясь, прощупывает меня взглядом.

— Новгородцы вернутся, осерчают крепко. Они парни горячие…

Прерываю его на полуслове.

— Вот и сделай так, чтобы к нам их ни один след, ни одна ниточка не привели. — Сказав, хватаю котел и, таща его по снегу, добавляю. — Нам уже терять нечего. Если на нас выйдут, то трех трупов будет достаточно.

После этого работа закипела. Обшарили все шалаши и землянки. Нашли много чего, но из самого ценного — это пять топоров, четыре ножа, два тюка меховых шкурок и четыре меча. Оружие, наверное, осталось от погибших. Это подтверждали и несколько крестов над могилами, да еще четыре кольчуги со шлемами и одежей.

Загрузив лошадей, я двинул обратно, а Калида остался прятать следы. Добрался до Фрола, когда уже начало смеркаться. Тот тоже без дела не сидел и уже насобирал полмешка точно таких же минералов, как и тот что он первым принес.

Осмотрев его добычу и получив в ответ на вопрос «далеко», отрицательное качание головой, решаюсь:

— Тогда пошли, покажешь.

Действительно, прошли по оврагу шагов тридцать и вышли к крутому подъему, где посреди песочного склона как желтая лента бликовала полоса медной породы.

— Видишь, берег подмыло и земля съехала вниз. Вона, завал какой. — Он ткнул пальцем в перегородивший овраг изрядный пласт земли вместе с деревьями. — Склон съехал и жилу открыл. Жила-то хороша, жирная. Жаль только маленькая совсем.

Фрол все говорит и говорит, а я смотрю на желто зеленую, отливающую металлом полосу медной жилы и беззвучно радуюсь свой удаче.

«Вот ведь извороты судьбы! Ведь только что мог сдохнуть ни за грош, а сейчас гляди и живой, и добром таким нужным разжился».

Смерив на глаз высоту оврага, думаю, что по-хорошему тут бы надо острог поставить, да добычу организовать. Но… Тут же осаживаю себя:

«Земля-то эта новгородская, а эти ребята не из тех, кто спокойно будут смотреть, как кто-то на их земле наживается».

— Ладно, — киваю Фролу, — давай возвращаться. Заночуем здесь, а с утра решим, как нам богатством этим распорядиться, да при этом еще и в живых остаться.

Ночь прошла тихо, хотя мы уже не вели себя так беспечно как раньше. Дежурили по очереди, а с первыми лучами солнца принялись за работу. Накололи почти десять мешков породы, так что загрузили всех лошадей и своих, и заводных. Я решил за раз взять по максимуму, мало ли как повернется.

Распределили всю поклажу по лошадям, и мы с Фролом повели караван из десяти груженых лошадок в повод. Одна привязана за другой, я веду пятерку и Фрол такую же. Идем по тропе шаг в шаг, я первый, Фрол за мной. Так двигаться указал Калида, сам он остался наводить «марафет», или другими словами, прятать следы нашего пребывания и нашей находки.

Ночью подвыпало снега, так что ту тропу, по которой мы сюда пришли, уже изрядно замело. Приходиться топтать по новой. Под ногами чавкает снежное месиво, идти тяжело, но я все равно доволен. Ведь мы не только нашли хорошую медную руду, но и разжились железом, причем весьма приличного качества.

Мечи, судя по виду, явно не местные, на каждом клеймо мастера на латыни, значит, скорее всего, оружие из ганзейских городов, так называемого союза торговых свободных городов Северо-Западной Европы.

«И это хорошо! — Довольно скалюсь в улыбке. — На Руси в эти времена с хорошим железом беда, а мне нужна в лучшем варианте высокоуглеродистая сталь, но за отсутствием таковой в средние века, сойдет и кованое железо».

На него у меня есть планы, и это не оружие. В первую очередь мне нужны деньги, а значит нужен товар на продажу. Малозатратный, быстро воспроизводимый и очень востребованный. Нужен он к будущей зиме, когда с низовских земель повезут на север зерно и меха, а с Новгорода и с Ордена приедут за хлебом. Период этот недолгий, конец декабря — начало января, и к нему надо быть готовым на все сто.

Идея у меня простая, нужно изобрести велосипед. Тут я вновь улыбнулся нелепости промелькнувшей мысли. Конечно, не игрушку для катания и развлечений, а скорее ножной привод для… Да, для чего угодно! Для циркулярки, например, для мельницы, да и для самого примитивного токарного станка. Водяной привод или ветряной — это все громоздко и ненадежно, а вот ножной — компактно, мобильно и доступно. Благо рабочей силы у меня хоть отбавляй.

Шлеп, шлеп! Шлепают ноги по сугробу. Ветер начинает раздувать, и вновь пошел снег. Идти стало еще трудней, но на душе у меня все равно радостно. Снегопад — это отлично! Заметет наши следы и спрятанные трупы до самой весны, а там уже ищи не ищи, концов не найдешь.

Пробиваю тропу сквозь снежную пелену и даже не думаю об усталости. Все мои мысли заполнены радостным предвкушением. С того самого момента, как я наметил для себя стратегию развития, я не мог не осознавать, что та вооруженная сила, которую мне удастся набрать, как минимум, будет сильно уступать в качестве как монгольской коннице, так и профессиональной княжеской дружине, а значит, одного «гуляй города» будет маловато.

Нужны стрелки, и желательно что-нибудь еще. Про огнестрельное оружие можно было забыть на неопределенное время из-за катастрофического отсутствия железа, и я долго ломал голову над тем, чем бы мне его эффективно заменить. И вот, как только я увидел вчера тот бронзовый котел, меня осенило. Конечно же, спирт! Сделать простейший самогонный аппарат теперь не сложно, его главная часть у меня уже есть. Остается змеевик, и думаю, Фрол с этой задачей справится. Потом, уже ночью, ворочаясь без сна, я нащупал еще несколько перспективных моментов, что открывала передо мной наличие горючей жидкости.

Во-первых, это «коктейль Молотова»! Заполненный спиртом керамический шар, фитиль, и будьте любезны, получайте подарок! Можно бросать рукой, а можно ведь и баллисту смастерить. Снаряд не тяжелый, килограмм пять, ну десять, и под такой вес создать катапульту вполне реально.

Это не басни про монгольские осадные машины, бросающие на тысячи шагов такие тяжелые камни, что только четверо взрослых мужиков могли оторвать их от земли. Чушь, конечно, полная!

Я интересовался этим вопросом. В первую мировую войну, на западном фронте, когда окопы противников разделяло порой не больше пятисот метров, тоже проявляли интерес к катапультам. Хорошо ведь забросить гранату или мину врагу в траншею и при этом обойтись без орудия или миномета. Дешево и сердито! Взялись за эту тему горячо, но быстро остыли. При всех технологиях двадцатого века забросить даже гранату дальше трехсот метров никак не получалось.

Из этого вывод, шибко губу раскатывать не стоит. В нынешних условиях я могу рассчитывать, что построенная баллиста забросит десяти килограммовый снаряд на сто-сто пятьдесят шагов, и это будет очень хорошо. Что ж, мне этого вполне достаточно. Отогнать лучников на такую дистанцию, значит похоронить всю эффективность монгольской тактики.

Я вновь довольно ухмыльнулся, утер залепляющий лицо снег и продолжил свои рассуждения.

Кроме военного применения, имелся и широкий спектр коммерческого использования. Я не собирался спаивать Русь раньше времени, поэтому как алкоголь, спирт даже не рассматривал, и без этого было полно вариантов. К примеру, как осенило меня той же ночью — светильники! Вместо свечей и масляных чадящих лампадок, сделать спиртовую лампу. Всего-то и надо: медный сосуд, фитиль, и желательно стеклянный рассеиватель-колпак. Над последним придется еще поработать, но кварцевого песка в верховьях Волги достаточно, так что перспективы есть. И последняя революционная идея, что посетила меня, вообще окрылила, предсказывая сверхдоходы. Зажигалка! Тут, и дел-то никаких, все просто. Медь у меня есть. Фрол нальет что-то типа патронных гильз, фитиль, кремний, вот и все! Такие зажигалки во времена отечественной войны солдаты в окопах делали, так чем мы тут хуже.

Все эти мысли греют меня радужной перспективой, и я не устаю копаться и копаться в мелочах своих будущих проектов. Снег усилился, но я шагаю как зомби, не обращая внимание на усталость. Не знаю сколько мы так прошли, солнца не видно, небо затянуто низкими тяжелыми облаками. Может час, а может полдня, не разберешь. Через какое-то время нас догнал Калида и, отобрав у меня повод, пошел первым. Остановились только когда повечерело. Свернули в лес и уже спокойно начали разбивать лагерь на ночевку.

Вернулись на наше городище уже затемно второго дня. Шли до последнего, решив ночевать уже дома, а не под открытым небом. Зашли в лагерь тихо, никто нас не встретил, и я подумал, что с подобной беспечностью пора завязывать.

Оставив лошадей и поклажу Калиде и Фролу, сам двинул прямиков в юрту. Мужики разберутся без меня, а мне надо в тепло и поспать, иначе чувствую, слягу. Откидываю полог и захожу в спертое тепло, наполненное запахом дыма и немытого человеческого тела. Устало валюсь на шкуры у самого очага, а сидящий напротив Куранбаса невозмутимо поднимает на меня взгляд.

— Рад видеть тебя, хозяин, дома и в добром здравии.

То, что он даже задницу не приподнял, звучит диссонансом со словом хозяин, но сейчас у меня нет сил ни на разборки, ни на иронию. Молча распоясываюсь, подставляя тело идущему от костра теплу и, чуть отойдя, бросаю половцу.

— Чего-нибудь горяченького сообрази!

Куранбаса откладывает в сторону какую-то палку и протягивает руку к глиняному горшку.

— Вот, хозяин, похлебка. — Он улыбнулся мне, смешно топорща свои тощие усики. — Жирная и горячая!

Принимаю у него горшок и только сейчас понимаю, что за палка была у него в рука:

«Лук! Он же новый лук себе мастерит!»

Половец возглавлял небольшую артель охотников и исправно снабжал все мое поселение мясом. Эти люди уходили с рассветом в лес и возвращались затемно, поэтому Куранбаса в последнее время как-то выпал из моего поля зрения. Сейчас же глядя на его изделие, вижу, что дело он знает отменно. Ствол собран из нескольких пород высушенного и изогнутого дерева. В каждой детали чувствуется технология, отточенная поколениями предков.

«А ведь точно! — Радостно восклицаю про себя. — Он же половец, а они, как говорят, рождаются уже с луком».

Мне такой человек нужен, ибо в дереве, нужном для производства луков, я не понимаю ни хрена. Быстро хлебнув прямо с горшка, я отставил его и вскинул взгляд на Куранбасу.

— Скажи, сколько нужно времени для того, чтобы сделать хороший лук?

Половец, зажмурив глаза, подумал и выдал.

— Месяца два-три, если дерево уже найдено.

— Так долго! — Разочарованно протянул я. — Да что тут делать-то столько времени?!

— Срезать, высушить, вновь намочить и согнуть, опять высушить… — Со свойственным ему степным педантизмом, Куранбаса начал загибать пальцы.

— Подожди! — Прерываю его на полуслове. — А если сразу срезать дерева не на один, а на десять или двадцать луков, то получается за то же время, ты сделаешь десять или двадцать?

Половец задумался и ответил не совсем в тему.

— Зачем тебе столько?

«Ладно, — решаю про себя, — будем считать это за положительный ответ».

Иронично хмыкаю и тут же перескакиваю на другую тему.

— А можешь сделать мне такой лук, чтобы его могли натянуть только пятеро взявшись все вместе.

— Неее! — Машет головой Куранбаса и смеется. — Тетива порвется! Никакая тетива не выдержит!

«Тетива?! — Осмысливаю появившееся препятствие. — Вот как! Действительно, ее же из жил всяких делают! Ладно, если это единственная проблема, то она решаема. Проволоку медную они уже в это время тянуть умеют, так что можно сплести струну любой толщины, а она-то уж выдержит».

Решив, останавливаю хихикающего половца.

— Сделай мне лук вот такой толщины. — Показываю ему на пальцах диаметр сантиметров в десять. — Но так, чтобы гнулся как твой и не ломался. Можешь?!

Куранбаса, вмиг посерьезнев, нахмурился и протянул.

— Не знаааю! Попробовать надо, никогда такого не делал.

Глава 5

Солнце печет мне в затылок совсем по-летнему, и не мудрено. Уже конец мая. Изогнувшаяся дугой Тверца вырезает посреди леса открытое пространство заливного луга. Я стою у самой кромки воды, а шагах в трехстах высится стена из высоких сосен, точно такая же как и на другом крутом берегу. В этом времени оказалось целой проблемой найти такое место, которое было бы свободное не только от деревьев, но и от посторонних глаз тоже.

Ведь кругом лес, и все очищенные делянки заняты под посевы. Там сейчас самая страда, так называемая летняя работа в период косьбы, жатвы и уборки хлеба, так что безлюдными они точно не выглядят, а для испытания моего нового оружия мне нужна скрытность, хотя бы на первое время.

Прямо передо мной суетятся Куранбаса и плотник Ясыр. Последние приготовления перед демонстрацией результата их двухмесячного труда.

Все сделано по моему чертежу. Четырехугольный разборный каркас. По бокам две треугольные штанги, скрепленные сверху поперечной перекладиной-отбойником. К ней крепится коромысло из прочного высушенного бревна. От одного конца которого веревка идет к тетиве установленного на каркасе толстого лука, а от второго к барабану на другой стороне. К этому же концу привязана петля для снаряда. Все просто, но достаточно эксплуатационно. Собирается, разбирается и доставляется без проблем в любое место силами шести человек или одной повозки.

Осмотрев неказистую на вид, но в реальности достаточно прочную машину, я глянул на ее создателей.

— Ну что, вы готовы?!

Те кивнули, и я повернулся к Калиде.

— Давай! — Протягиваю руку, а тот, достав из корзины два керамических ядра, спрашивает.

— Какое первым?

Два снаряда — это тоже первые изделия. Одно заполнено спиртом и заткнуто фитилем из пропитанной смолой пеньковой веревки, а второе просто засыпано наполовину песком, дабы они оба были одного веса.

Я беру тот, что с песком, а Куранбаса с Ясыром крутят барабан. Скрипит натянутый в струну канат, и противоположный конец веретена, поднимаясь, натягивает тетиву тяжелого лука.

Хрр, хрр, скрипит вал! Вспухают жилы на бицепсах у мужиков, и с каждым оборотом канат все тяжелее и тяжелее наворачивает следующее кольцо. Снарядная петля опускается все ниже и ниже. И вот, половец уже крепит веретено на запор и отцепляет натягивающий канат.

— Готово!

Чуть подбросив на руке ядро с песком — килограмма три не больше, я вкладываю его в петлю. Первый снаряд без заряда, только чтобы проверить как далеко улетит.

Подняв взгляд, машу рукой.

— Пли!

Куранбаса выбивает затвор, и веретено с уханьем взлетает вверх. Бах! Оно с грохотом отлетает от отбойника, и петля со свистом выплевывает ядро. Шррр!

Слежу за полетом и считаю.

— Раз, два, три… Девять!

Заряд летит в сторону и всплескивает фонтан брызг, врезавшись в лужу. Я тут же шагаю в ту сторону, отмеряя шаги. Останавливаюсь у заполненной водой ямы и поворачиваюсь к Калиде.

— Вроде здесь.

Тот лезет в воду и, пошарив по дну, достает осколок ядра.

— Вот оно, родимое! — Он довольно показывает кусок керамики, а я в ответ радостно изрекаю.

— Двести сорок семь шагов! Это даже больше, чем я ожидал.

Возвращаемся обратно, и на другом ядре я обрезаю фитиль под восьмую отметку. Я заранее проверил по счету скорость горения фитиля и нанес риски. Максимальный вред разорвавшееся ядро нанесет, если взорвется в воздухе, тогда к скорости керамических осколков прибавится еще и скорость полета самого снаряда.

Куранбаса с плотником уже зацепили веретено и крутят барабан. Раз, два, навались! Они налегают на рычаги, давя всем телом.

— Готово! — Кричит половец, ставя затвор.

Канат отцеплен, я вкладываю в петлю ядро и, посмотрев на замершего наизготовку половца, чиркаю зажигалкой.

Вспыхивает фитиль, и я ору!

— Огонь!

Вылетает затвор! Бухает об отбойник веретено! Изворачивается петля, и ядро уходит в голубое небо. Огня не видно, и я даже успеваю испугаться — неужто потух фитиль, как вдруг вспыхивает разрыв. Именно вспыхивает, потому что от отбойника было грохота больше, чем сейчас. На расстоянии взрыв звучит отдаленно и мягко, но вспышка говорит мне обратное. Все отлично, все прошло как надо!

В этом убеждают и восторженные глаза всех участников испытания. Даже Калида не может скрыть эмоций, он чешет затылок и оторопело мотает головой.

— Этоть надоже, напасть-то какая! — Он невольно шевелит губами, сраженный результатом.

Вновь идем к той же луже, но теперь найти точку попадания гораздо проще. Посреди воды растекается горящий спирт.

«Так, — радостно потираю руки — Отлично! Разрыв был в воздухе, как и рассчитали, дальность приличная, теперь надо попробовать наш снаряд в деле!»

— Давайте, тащите сюда чучела! — Ору половцу и Ясыру.

На два десятка кольев нанизали приготовленные соломенные чучела и воткнули прямо перед уже затухшей лужей.

Окинув взглядом выстроенный отряд, я удовлетворенно хмыкнул и зашагал обратно к баллисте. Калида с остальными уже возятся вокруг машины, готовя ее к выстрелу, а я, достав зажигалку, машинально чиркнул на ходу.

Маленький язычок пламени взвился над медным прямоугольником.

Это еще одно достижение последних двух месяцев. Вещица, отдаленно напоминающая всем известную зажигалку «Зиппо», только сделанная здесь и в этом времени. Пока, к сожалению, в единственном экземпляре. Пусть она раза в три больше и не так эстетично выглядит, но принцип тот же. Спаянный прямоугольный корпус с защелкивающейся крышкой и начинкой в виде крепления под пропитанный в спирте фитиль, кремний и колесико с насечкой. Фрол возился над моим чертежом два месяца, но теперь, когда пресс уже готов, и трое выделенных ему в подмастерья пацанов не такие криворукие как в начале, я могу ожидать серьезного ускорения процесса.

К моему подходу машина почти готова. Фитиль обрезан, как и в прошлый раз по восьмую отметку. Остается только поднести огонь и крикнуть.

— Пли!

Ядро вырвалось из петли и, заскользив по высокой траектории, полыхнуло над землей яркой вспышкой разрыва. Мы все вчетвером тут же сорвались с места и бросились к мишеням.

Я рванул первым, но уже на полпути разочарованно остановился. Спешить некуда, даже отсюда видно, что все чучела стоят как стояли. Горящий спирт растекается на лужах и мокрой траве чуть позади, а наши соломенные страшила целехоньки. Медленно подхожу к мишеням, даже не зная как реагировать. Ведь это же провал! Если мы не смогли сбить какие-то кули соломы, то что говорить про реальный бой.

На лицах Куранбасы и Ясыра читается нечто схожее, а вот Калида настроен по-другому. Он как ищейка присел около чучел и начал обшаривать траву и невысохшие до сих пор лужи вокруг. Несколько минут все продолжается в том же духе. Мы втроем растерянно стоим и тупо смотрим на неповрежденные мишени, а Калида шарит вокруг по все расширяющему и расширяющемуся кругу.

Наконец, я выхожу из ступора и стараюсь вложить в голос напускной бодрости.

— Ладно, чего стоять, пошли еще раз попробуем. У нас еще один заряд остался.

Неожиданно, из всех первым отреагировал Калида. Оторвавшись от своих поисков, он разогнулся и глянул на меня со своим обычным прищуром.

— Да, давай еще раз, только фитиль обрежем на пол метки короче.

Калида раскрыл ладонь и показал мне с пяток керамических осколков.

— Нашел чуть дальше, — он провел взглядом, намекая на траекторию полета, — шагов на пятнадцать. Значит, над головами у мишеней пролетело.

Уловив его мысль, я тут же воспрял духом:

«Такой неутешительный эффект — это не низкая поражающая способность снаряда, а всего лишь промах. И я полный лопух, что не подумал об этом сразу. Конечно, кто же попадает сразу по баллистической траектории?! Классика артиллерии! Перелет, недолет, в цель! Если бы я не был бы так взвинчен с этим испытанием, то сам бы догадался. Разрыв произошел на такой высоте, что осколки прошли над нашими чучелами, совершенно их не задев. Тут Калида абсолютно прав, здесь снаряд летит уже по снижающейся траектории, и сократив время до разрыва, мы тем самым хоть и уменьшим дальность полета, зато накроем мишени осколками. Можно сделать так, а можно перетащить чучела подальше на пять-десять шагов. — Я призадумался и выбрал первый вариант. — Необходимо научиться регулировать прицел имеющимися средствами, ведь в бою противника не подвинешь куда надо».

На обратном пути втолковываю Куранбасе.

— При каждом выстреле стрелок должен запоминать сколько оборотов барабана было сделано, на какой насечке обрезан фитиль и по результату уже корректировать следующий.

Половец согласно кивает, но с таким видом, что мол ему такие азы объяснять не надо, он же лучник. На его недовольство я не обращаю внимания, стрелок он, конечно, отменный, но я помню разочарование на его лице еще минуту назад. Тоже ведь сообразил не сразу, и тем более, он назначен главой всей моей будущей артиллерией, и значит ему придется учить других, а тут нужна система.

Баллиста вновь взведена, ядро уложено в петлю, фитиль обрезан на восемь с половиной секунд. Поджигаю, и Куранбаса выбивает стопор. Снаряд взвился в небо и, прочертив дугу, жахнул над самой землей.

Я выдохнул с облегчением. Даже отсюда видно, как вспыхнула почти половина мишеней.

Победно оглядев товарищей и получив от них тройную долю молчаливого восторга, я как римский триумвир гордо двинулся к горящим чучелам. Здесь, правда, Калида слегка подпортил праздник. Расковыряв несколько мишеней и вытащив застрявшие осколки, он отрицательно покачал головой.

— Если уж в соломе застряли, то ни шлем, ни кольчугу точно не пробьют.

На это я и не рассчитывал, но все равно неприятно кольнуло в душе.

«Жаль! — Подумал я, но тут же решил не зацикливаться на недостатках. — Да и ладно, главное, есть чем удержать монгольскую конницу за пределами прицельной стрельбы, или даже расстроить ряды тяжелой атакующей кавалерии, не говоря уж о пехоте. Не больно-то повоюешь, если у тебя под ногами земля запылает».

Вернулись к городищу ближе к полудню. Здесь вовсю кипит работа. За зиму по снегу со всей округи натаскали гранитные валуны и сейчас их устанавливают, как фундамент будущей стены. Они уже расставлены по отмеченному периметру, осталось их только подрыть и столкнуть каменюки в ямы. На них пойдет первый венец сруба — продольная стена и через каждые десять шагов поперечные для устойчивости. Потом перед стеной выкопают ров, и нарытой землей закроют и фундамент, и нижние бревна снаружи, а изнутри засыплем срыв верхушку холма. Стена планируется высотой четыре метра, плюс фундамент, итого около пяти, а с низу рва и все семь. По-моему, более чем достаточно.

Бревна уже заготовлены, валуны расставлены, осталось только, как говорится, дом сложить. Так что я рассчитываю к концу лета поставить стены и, как минимум, три башни, но сперва построим два общих дома, конюшню, пару амбаров под сено и будущее зерно. В общем, работы непочатый край.

Прохожу мимо работающих мужиков и, кивнув в ответ на приветствие, иду дальше в кузницу. Распахиваю дверь и уже у входа чувствую идущий изнутри жар. Пригнувшись, захожу в низкий проем. В красном свете топки верх-вниз взлетает тяжелый молот, и грохот ударов закладывает уши.

Один из подмастерьев, заметив меня, глазами показывает кузнецу Волыне, мол хозяин пришел. Тот оборачивается и, встретившись со мной взглядом, опускает молот.

— Будь здрав, хозяин! — Он обтирает об фартук черные от копоти руки.

— И ты здравствуй, Волына! — Прохожу дальше к стеллажу у прорезанного вместо окна отверстия в стене. — Мне сказали, что ты звал. — Я провел взглядом по столешне и, не найдя того, что искал, вновь повернулся к кузнецу. — Ну, говори, не томи, сделал или нет?

Тот, прищурившись, молча прошел в угол и вытащил из темноты зубчатый железный диск, мертво закрепленный на валу. Протянув его мне, кузнец пожал плечами.

— Вроде все, как ты хотел, но коли что не так, не серчай. Скажи что, поправим.

Взяв в руки протянутую мне вещь, я поднес ее к окну, чувствуя приличную тяжесть.

«Вот он, прообраз циркулярки! — С удовлетворением отмечаю титанически-ювелирную работу кузнеца. — Как он это сделал с имеющимся инструментом, даже не представлю, но главное, сделал же!»

Рассматриваю почти ровный, отполированный вал и точно выверенное количество зубьев. Довольный, оборачиваюсь к кузнецу.

— Отлично, Волына! А второй мой заказ, когда закончишь?

— Так, уже! — Кузнец вновь нагнулся и вытащил из-под верстака несколько предметов, сильно смахивающие на детали для велосипеда: цепь, пара звездочек, педали.

Оценив все добро с первого взгляда, я успеваю подумать, что теперь все проблемы вновь вернулись к Фролу. Золотарь еще месяц назад, посмотрев на мой чертеж подшипника, сказал, что сможет такой сделать. Я пообещал ему достать олово, а он отлить мне мой заказ в бронзе. Последнее время я ему про это обещание не напоминал, он и без того был занят, но теперь, когда все готово, пришло время спросить.

Все мастера работали над отдельными узлами и всей картины, для чего мне все это, не представляли. Раму и верстак делал из дерева плотник Иван Сизый, цепь и сам диск кузнец Волына, подшипники должен был отлить золотарь Фрол. Кого из них назначить главным по сборке, я еще не решил, но все больше склонялся отдать эту работу Фролу. Все-таки, тот прирожденный механик, и руки у него правильно заточены. Вот последний экзамен с подшипниками пройдет и тогда точно сможет примерять лавры изобретателя велосипеда.

Если не считать утреннего испытания баллисты, то у меня сегодня обычный рабочий день. Каждый день с рассветом и до темноты я объезжаю все наши объекты и решаю бесконечные текущие вопросы. Такой подход не дает закиснуть и держит мозги в рабочем тонусе. Имея лишь теоретический подход ко всему, что надо делать своими руками, мне постоянно приходится корректировать свои наполеоновские планы в зависимости от сегодняшних возможностей. Вот недавно, к примеру, говорю Яреме.

— Здесь кругом болота и черная земля — торф. Ее надо накопать, привезти, перемешать с навозом, золой и высыпать на поля.

Он смотрит на меня, кивает, мол хорошо. Через неделю спрашиваю — привезли? Он машет головой — нет. Я ему в сердцах — почему, а он плечами пожимает, так на чем, не в руках же ее носить.

Я, конечно, сплюнул, выругался, мол, чего же ты молчал. Поорал, спустил пар, но криком делу не поможешь. Напряг память и вспомнил. Чуть выше Твери были раньше торфоразработки и прямо оттуда до самой Волги текла узкая, заросшая тростником речушка. Вспомнил даже, что она называлась Межурка. Тогда уже я нарисовал Яреме весь план в деталях. Идете вот сюда, к верховьям реки. Ищете торфяные пласты, грузите на плоты и спускаете до Волги, а потом сюда к нам. С берега уже разносить по полям вручную на носилках.

С тех пор носят, и в первую очередь на поля с репой, капустой и на маленькую делянку моего особого контроля и надежды. Там я посеял ту затерявшуюся в кармане жменю семечек подсолнуха, если вырастет, то будет еще одна немаловажная статья дохода.

Опыт с доставкой не прошел зря, еще одна экспедиция в верховья Волги должна была найти там и доставить первую партию гипсового камня, белой глины и кварцевого песка. Справятся или нет, посмотрим, но главным там я поставил гончара Федьку Кобылу, а он мне показался мужиком грамотным и амбициозным. Привезет — хорошо, а нет, значит будем еще искать.

Иду мимо рва будущих стен к полям. Не успел и десяти шагов сделать, как словно из-под земли появился Калида. Держит в поводу двух лошадей и хмурится.

— Зачем меня не дождался?! Зачем один пошел?! Негоже хозяину одному ходить, да ногами грязь месить. Не по чину, да и мало ли чего… — Он пробурчал что-то невразумительное себе в бороду.

Я спорить с ним не стал. Взял у него из рук уздечку своей кобылы и улыбнулся.

— Не серчай, Калида! Ты лучше посмотри, как мы развернулись-то, а…?! — Вскочив в седло, я радостно обвел рукой копошащийся вокруг людской муравейник.

Глава 6

За длинным столом горницы сидят тверские именитые люди. Тысяцкий города Лугота Доброщинич, бояре Острата и Якун, торговые люди Алтын Зуб и Путята Заречный. Мой взгляд переходит с одного на другого и фиксирует, как они, поднимаясь, кланяются мне в пояс. Отвечаю каждому молчаливым кивком головы, все в соответствии с местными понятиями о чинах и рангах. От двери до торца стола шагов десять, не меньше, и пока я их делаю, успеваю раскланяться со всеми присутствующими.

Эти пятеро специально созваны мной на разговор. Из всех именитых людей города я отобрал этих для специального предложения. Все, как и во все времена, крутится вокруг денег. Это то, чего у меня сейчас нет, а у них есть.

Можно, конечно, дождаться ярмарки, продать приготовленный товар, полученные деньги вложить в дело и так далее, но год пропадет. Тут банков и магазинов нет, следующая возможность в лучшем случае представится лишь весной и то, если удастся заинтересовать кого из купцов, а в обычном варианте только следующей осенью. Такой неспешный оборот меня никак не устраивает, но поделать с ним ничего нельзя, от меня тут ничего не зависит. Единственно, что я могу сделать — это максимально подготовиться к нынешней ярмарке. Иначе говоря, максимально увеличить оборотный капитал.

Тут я кривлюсь невольной усмешкой. Увеличить то, чего у меня совсем нет. Вновь возвращаюсь к исходному — нужны деньги, деньги и еще раз деньги. Для этого, со всем проявлением уважения, но тайно, и были собраны эти люди. Из того что удалось мне узнать, эта пятерка отождествляет собой власть и богатство города Твери.

Тысяцкий — это понятно, глава исполнительной власти. Якун и Острата представители самых старых боярских родов, и потому без их согласия в этом городе даже воробьи не чирикают. Можно сказать, местный «deep state». Ну а последние двое — торгаши. То бишь, реальные деньги и оборот товара, все то, без чего не сдвинется ни одно дело ни в наше время, ни в это.

Подойдя к столу, сажусь на свое место. Слышу, как за спиной замирает Калида — мой бессменный телохранитель и советник. Взгляд обводит лица гостей. Раз уж я собрался вершить историю в этом городе, то мне нужны союзники в первую очередь внутри него. Местный люд должен не только поверить в меня, но и видеть во мне свою единственную надежду на счастливое и сытое будущее.

В первую очередь это должна сделать местная верхушка. Я долго думал, чем мне их заинтересовать. Свободой от монгол? Вряд ли! От князей? Тоже не поймут! Рюриковичи для них обуза, но не враги. Новым грандиозным будущим Великой Руси? Нет, тоже не фонтан! Они такого понятия даже не знают. Русь по нынешним понятиям — это те же князья Рюриковичи, а сам народ делится на Тверичей, Новгородцев, Владимирцев и прочее-прочее.

Ломал я голову над этим вопросом ломал и вот, наконец, меня озарило. Если пока невозможно объединить нас идейно, то надо по крайней мере связать единым коммерческим интересом, то бишь деньгами.

Неделю назад я переехал в Тверь в княжий терем. По чину имею право, я наместник князя в городе и могу, да в общем-то и должен жить в его палатах. До сего дня мне мотаться с одного берега Волги на другой было не с руки. Главные дела были там, в новом городище, поэтому я и жил там, но сейчас уже середина сентября, неумолимо приближается время ежегодной зимней ярмарки. Центральные события очень скоро развернутся именно здесь в Твери.

У меня есть план, в котором эти собранные мною люди должны сыграть немаловажную роль. Скажу больше, от того, удастся ли мне заручиться их поддержкой, будет зависеть получится ли мне его провернуть или нет. Все эти мысли крутятся в моей голове, пока я всматриваюсь в хмурые бородатые лица.

Пауза затягивается, и, не выдерживая, Лугота подает голос.

— Пошто звал нас, наместник?

Остальные тоже как-то сразу оживились и молчаливо закивали, словно бы подтверждая закономерность вопроса.

Я еще не решил с чего начать, и мне очень хочется встать, зная что движение помогает сосредоточиться. Хочется, но я продолжаю сидеть. По местным меркам, чем степенней ведет себя собеседник, тем больше доверия он внушает, а беготня из угла в угол даже в нашем времени говорит о неуверенности.

Неожиданно вспоминаю одного университетского препода, что неизменно открывал экзамен одной и той же фразой — не знаешь с чего начать, начни с вопроса. Воспоминание оказывается как-нельзя кстати, и я следую совету.

— Почем нынче новгородцы и немчура зерно у вас покупает?

Вопрос вроде бы неожиданный, но мои гости воспринимают его как должное. Может быть, сказывается приближающаяся ярмарка и для каждого из них эта проблема одна из самых насущных. Ведь зерно — это главная товарная единица, все остальное так, мелочь. Воск, пенька, меха, всего этого у новгородцев и своего хватает. Да и у ордена тоже в достатке, а вот зерно, это да! Этого у них нет, и если с осени не закупят, то и в Новгороде, и в Ревеле, и в Дерпте к весне будут жрать кору и подметки.

Поэтому все основные деньги делаются на торговле зерном и не только в Твери. Вся Низовская земля продает хлеб в Псков, Новгород и в Орден. Частично у себя в городах, а в больше мере стараются привести сюда в Тверь, куда точно съедутся орденские и новогородские купцы.

Переглянувшись между собой, гости предоставили возможность ответить старшему, и тысяцкий выдал.

— Цена из года в год не меняется, по четверти гривны за два пуда ржи. — Проговорив, Лугота с интересом зыркнул в мою сторону, мол, к чему это я спрашиваю.

Едва он это сделал, как у меня уже не осталось ни малейшего сомнения, и весь будущий разговор выстроился в стройную цепочку.

Покачав головой, я изобразил возмущенную мину.

— Это же грабеж! Пошто дешевите-то так?!

По тому как заинтересованно отреагировали мои слушатели, видно что до сего момента они так не считали и мое искреннее возмущение их явно смутило. Никто не любит, когда его держат за дурака. Степенные бояре нахмурились еще больше, а купцы даже начали оправдываться.

— Дак, куда денешься-то! Немчура с Новым городом сговорившись больше не дают, ни в какую, а продавать-то надо. — Алтын Зуб отчаянно почесал затылок. — Сукно нужно! Железо опять же… Да и продать эти товары можно дороже, как на Москве, так и во Владимире, да в Булгаре.

Бросаю на него вопросительный взгляд.

— А вы?! Вы сговориться не пробовали?

Алтын раздраженно машет рукой.

— Да я же говорю… Они ни в какую, грозятся уехать и товар свой весь обратно увезть. — Видя мою недоверчивую усмешку, он торопливо добавляет. — Мы же тут не одни торгуем. Низовские купцы тож. Мы не продадим, так новгородцы у Владимирцев, али у Суздальцев купят. — Он шмыгнул носом и утерся. — Они свое продадут, а мы ни с чем останемся.

Мысленно я довольно улыбнулся. Фраза купца как нельзя кстати легла в продуманную мной нить разговора. Чуть подначивая его, добавляю в голос немного иронии.

— Так что же, вы торгуете дома, а правила диктуют гости?

В ответ в сердцах резанул Лугота.

— Здесь на севере Господин Великий Новгород везде как дома. — Он мрачно взглянул прямо мне в глаза. — С ним связываться себе дороже. Чуть что, так они и за мечи могут взяться, им никто не указ.

Удивленно пожимаю плечами.

— Что, и князя своего не послушают?!

Лугота лишь рукой махнул.

— У Новгорода князь, что перчатка. Захотели позвали, стал нелюб — прогнали. Нынешний-то Великий князь Ярослав лет десять назад, будучи князем Новгородским, пытался их как-то прижать, а что вышло… Большая война между братьями случилась, вот и все, а Новгороду шо хрен! — Он оправил бороду. — Да и то, это было когда кой-какой порядок еще держался, а сейчас… Сейчас вообще не поймешь, что творится. — Лугота вдруг уставился на меня пронизывающим взглядом. — Вот ты кто-такой?! Откуда взялся? Почему тебя нам какой-то степняк ставит, а сын княжий ему слова поперек не скажет.

Успеваю подумать, — «откуда он это знает?», — но вслух говорю так, будто последних слов и не слышал.

— Новгород, конечно, сила немалая… — Усмехнувшись, быстро поворачиваюсь вновь к купцам. — Но ведь и мы не лыком шиты. Вот вы говорите, что не одни торгуете, что ежели вы заупрямитесь, то новгородцы хлеб у Низовских купят.

Смотрящие на меня мужики подтверждающе закивали, и я резко перехожу к самой сути.

— А что, ежели мы все зерно заранее скупим, да по одной цене выложим. Скажем, по полгривны за пуд. Что тогда?

Тут не выдерживает боярин Острата и, крякнув, отрезает сходу.

— Ни у кого в Твери столько денег нет! — Он кривит рот в усмешке. — Скажешь тоже, весь хлеб скупить! Это ж сколько деньжищь-то надо?!

Я тоже улыбаюсь ему в ответ, словно бы смеюсь над своими же словами, но говорю серьезным не вяжущимся с моим видом тоном.

— У одного нет, а вот ежели мы все скинемся, да закупщиков в Москву и Суздаль отправим… — Перестаю улыбаться и обвожу всех прищуренным жестким взглядом. — Предлагаю вам товарищество. Сбросимся, кто сколько даст, тот такую часть прибыли и получит. Выкупим все местное зерно. С этим думаю проблем не будет. С Низовскими тоже договоримся. Ежели на Москве их встретим и цену обычную ярмарочную дадим — по четверти гривны за два пуда. Зачем им тогда до Твери тащиться? Ежели за товаром, то налегке-то лучше. Тем более что, самым упертым и пригрозить можно. Времена-то ведь нынче неспокойные, как справедливо наш тысяцкий заметил. — Поворачиваюсь к Луготе и вновь растягиваю губы в улыбке. — Так ведь?!

Тот улыбаться в ответ не торопится и мнет свою кустистую бороду.

— Излагаешь красиво, — он бросил на меня яростный взгляд, — но дело досель невиданное. — Он вдруг повел глазами в сторону купцов. — Получается, я свое добро должен чужим рукам доверить. — Крякнув, тысяцкий покачал головой. — А ежели что, кто ответит?

Из-под кустистых бровей на меня взлетел испытывающий взгляд, но ответил неожиданно Алтын Зуб.

— Ты на что намекаешь, Лугота Истомич, — Светловолосый здоровяк резко поднялся из-за стола. — Ты сейчас что, нас с Путятой в воровстве обвинил что ли?!

Я как-то в местные подковерные тонкости вникнуть еще не успел, и для меня, в отличие от остальных, бурная реакция купца стала полной неожиданностью.

Подняв руку, пытаюсь притушить вспыхнувший пожар.

— Никто ни на что не намекает! — Я еще не закончил, а Лугота уже поставил крест на всех моих дипломатических потугах.

— Так для купца обман то не грех… — Усмехнувшись, он с вызовом встретил взгляд Зуба. — Что не так скажешь?!

— Обман обману рознь! — Сидевший до этого тихо Путята вставил свое слово. — Ежели на торгу так то не обман, а хитрость… — Он недоумевающе развел руками. — Без нее-то купцу как?!

— Вот, а я что говорил! — Лугота торжествующе обвел всех взглядом. — Только безумец купчине свои деньги доверит!

Смотрю на эти разборки и мысленно качаю головой:

«Прямо как дети! А ты собрался с ними Великую Русь строить! Подумай, еще можно соскочить!»

Спрашиваю себя, но знаю, это я так… Рисуюсь! На деле, права на обратный ход у меня уже нет. Я должен этим людям, должен монголам, должен князю Александру. Так просто исчезнуть мне не позволят. Будут искать и рано или поздно найдут. Этот мир еще меньше, чем наш.

За столом идет уже настоящая ругань, но пока еще дело до оскорблений и рукоприкладства не дошло. Пресекаю этот базар резким ударом по столу. Мой кулак обрушивается на столешницу, подпрыгивают стоящие на ней кубки, и в полной тишине взгляды всех присутствующих устремляются на меня.

— Тихо! — Злой блеск моих глаз урезонивает их лучше слов. — Никто никому на слово верить не обязан. У каждого из нас есть имущество в городе, которое в отличие от серебра унести и спрятать невозможно. Оно станет залогом. Если кто-то из товарищества решит скрысить, то он будет знать, что потеряет здесь все! — Встречаю еще не заданный вопрос в нацеленных на меня взглядах и предвещаю его. — Конечно, после тщательного разбирательства. Во всех спорных случаях товарищество будет решать кто прав, а кто виноват, и как оно решит, так и будет.

Не проронивший до этого ни слова, боярин Якун вдруг шумно выдохнул.

— Ну, предположим, мы соберем деньги и даже сумеем скупить все зерно. Кто сказал, что новгородцы станут платить вчетверо против нынешней цены. У них снега зимой не выпросишь, а тут вчетверо… Да они на ножи нас поставят, а город спалят дотла!

Боярин замолчал, и лица всех присутствующих резко развернулись в мою сторону, мол что скажешь? Диспут в один момент перетек совсем в иную плоскость, но в отличие от предыдущих прений, к этому вопросу я готов. Даже более того, я его ждал, потому что передо мной стоит совершенно невыполнимая задача. Убедить этих сквалыг сброситься на общее дело, с учетом того, что у меня-то самого денег нет ни гроша.

Встаю и упираюсь двумя руками в стол.

— Новгород в драку не полезет! Это проблему я беру на себя.

— Одних твоих слов маловато будет. — Стрельнул в меня насупленный взгляд Луготы. — Ты здесь человек новый, сегодня есть, завтра нет, а отвечать нам придется.

Стараюсь смягчить ситуацию и растягиваю губы в улыбке.

— Как и что будет делаться — это уже детали. Их я буду обсуждать только с членами товарищества, поэтому сначала надо договориться о принципиальном согласии. — Вынимаю из-за пазухи свернутую трубочку пергамента и разворачиваю его. — Из опыта прошлых лет, я высчитал, что за осеннюю ярмарку проходит около пятисот пудов зерна. Значит, по существующим ценам, нам надо собрать около 60 гривен серебра. — Видя, какое гнетущее впечатление произвела цифра на моих слушателей, тороплюсь подсластить пилюлю. — И тогда, продав все по пол гривны за пуд мы получим почти двести гривен чистой прибыли.

Услышав мой проспект, глаза моих предполагаемых компаньонов полезли из орбит и им потребовались серьезные усилия, чтобы сохранить благообразное спокойствие. Пользуясь тишиной, я ставлю в разговоре последнюю точку.

— Итак, если поровну, то каждый из вас должен вложить в дело по двенадцать с половиной гривен серебра.

После этих слов, я осознал, что такое настоящая тишина. Она наступила только сейчас, даже сопение куда-то исчезло, и остался только стрекот сверчков где-то далеко за стенкой.

Наконец, первым отреагировал, один из купцов.

— Погоди, если шесть десятков разделить на шестерых, то получается по десять на каждого. Почему по двенадцать с половиной?

Как я и ожидал, купцам счет привычней, и они посчитали быстрее. Начиналась самая трудная и самая непредсказуемая часть разговора.

Выдержав паузу отвечаю прямо в нацеленные на меня глаза.

— У меня серебра нет. Все что было, все вложено в дело, с которого я верну вам свою долю после ярмарки. — Не давая никому вставить слово, поднимаю вверх указательный палец. — Но!.. Я беру на себя организацию всего процесса и защиту наших интересов.

— Ээээ, нет! — Якун резко поднялся из-за стола. — Я в таком разе не участвую! — Опрокинув табурет, он шагнул к двери, но вдруг, остановившись, повернулся к остальным. — А вы чего сидите?! Разе не видите?! Он развести нас хочет, как детей малых. Ишь, пряников наобещал, а вы и купились. Ему только серебро ваше и нужно, а потом ищи ветра в поле. — Скривившись усмешкой, он кинул на меня взгляд. — Так ведь, фрязин?! За дураков нас держишь?! — Тут он резко развернулся к тысяцкому, и в его голосе зазвучала угроза. — А тебе, Лугота, еще перед обществом ответ держать за то зерно, что мы уже ему дали по твоей милости. Выполнять свои обещания, как мы видим, он явно не собирается.

Сотрясая половицы, боярин грузно зашагал к двери не переставая ругаться в голос.

— Интересы он наши защитит! Да что он можешь защитить?! — Обернувшись напоследок, он вонзился в меня взглядом. — У тебя может дружина есть? Может ты под этим столом сотни воев прячешь, кои выскочат по твоему веленью и всех наших врагов порушат. — Он заржал в голос и вышел из горницы, на прощание крепко шибанув дверью об косяк.

Звук гулко прошелся по терему, и пока он затихал, я еще ждал чуда, но оно не случилось. Через мгновение поднялся Острата, за ним купцы и последним встал тысяцкий. Молча, не говоря ни слова, они вышли за дверь, оставив меня разочарованно стоять посреди пустой комнаты.

Глава 7

До самого вечера я пребывал в чудовищном настроении. Все рушилось! Я, конечно, не ожидал, что они примут мое предложение на ура, но чтобы вот так! Чтобы все развернулись и ушли!

Это уже чересчур, и где же теперь взять денег на мою гениальную операцию. За идею продать новгородцам и ливонцам зерно в четыре раза дороже, моя совесть меня совсем не мучила. И дело здесь не в жадности или черствости, ведь на Новгородчине или в Ливонии не все смогут купить хлеб по такой цене, и скорее всего простой люд будет голодать. Нет, тут дело в знании.

Когда-то я писал курсовую по этой теме и точно знаю, что через год от Новгорода до Риги будет ровно такая цена на хлеб, какую я недавно озвучил. Ведь следующей весной Батый начнет свой поход на запад, и его орды пройдутся разрушительным смерчем по южнорусским землям. Урожая не будет не только на Рязанщине, Черниговщине и в Киеве, но даже на Волыни и Галичине. Дефицит зерна скажется на цене, она поднимется и никогда уже не опустится. Значит, я не заламываю какую-то сверхъестественную цену, а просто немного ускоряю процесс и хочу взять то, что так и так возьмут чьи-то чужие загребущие лапы.

Мотаясь из угла в угол по горнице, я пытался отыскать какой-то иной вариант быстрого получения денег, но новых идей, где раздобыть серебро на закупки, не появлялось. Это бесило еще больше, ведь не будет зерна — не будет сверхприбыли, а значит все мои планы притормозятся или сказать точнее встанут совсем.

Слоняться без дела стало уже совсем невмоготу, но и заняться хоть чем-то не было сил. Все валилось из рук. В голове стояла только злость на самого себя, и вопросы: Что я сделал не так? Почему они даже обсуждать условия не стали?

Прошелся по двору, наорал на Куранбасу, затем еще кому-то попало ни за что. Поискал глазами Калиду, но тот, словно почувствовав мое настроение, как сквозь землю провалился. Солнце уже начало клониться к закату, и я понял, что если сейчас останусь сидеть в четырех стенах, то меня разорвет от злости. Вскочил, думаю, махну на ту сторону Волги, в свой строящийся острог. Там все свое, все крутится согласно моей воле и моим замыслам. Никто со мной не спорит и оскорблений в лицо не бросает, авось полегчает и что-нибудь путное на ум придет.

Вышел с кремля через малые ворота и спустился к Тверце. Здесь торговые причалы и наша плоскодонка на берегу лежит. Кстати, эта нехитрая лодчонка в первый день своего прибытия сюда произвела настоящий фурор. Еще бы, в эти времена из одного ствола получают одну доску, поэтому плавсредство такого размера проще выдолбить. Один ствол — одна лодка, или одна доска?! Выбор очевиден.

Наша же лодчонка собрана из пиленных досок, немудрено что до сих пор народ глядит на нее как на блажь миллиардера. Это первая проба моей циркулярки ножного привода, но здесь на правом берегу про мои «изобретения» ничего не знают. Товар готовится к ярмарке и лишняя шумиха мне пока ни к чему. За сохранностью секрета следит Калида, а значит я спокоен, муха без его догляда не пролетит.

Иду, вижу у лодки кто-то стоит. Это дело обычное, любопытных все-еще хватает, так что, не задумываясь, подхожу ближе и узнаю тысяцкого, вместе с ним и одного из купцов, что был на встрече.

Пытаюсь скрыть бурлящее во мне раздражение, но в голосе все равно сквозит недовольство.

— Неожиданно! Чем обязан столь нечаянной встрече?

Оторвав глаза от лодки, Лугота поднял на меня взгляд.

— Да вот пришли на твою лодчонку взглянуть. — Он усмехнулся в бороду. — Занятная вещица.

После этих слов зависла неловкая пауза. В соответствии с нынешними понятиями, после похвалы я должен сказать что-нибудь доброе в ответ, но мне совершенно не хочется этого делать, и я упрямо молчу.

Еще подождав, Лугота все же продолжил.

— Мы тут потолковали между собой… — Его взгляд вновь кольнул меня настороженностью. — Не все согласны со мной, но вот Зуб, да еще кое-кто, сочли возможным прислушаться… — Тут тысяцкий замялся и, переглянувшись со своим спутником, добавил. — Но есть опасения. В общем, такое дело. Прошлой зимой ты попросил, и мы твою просьбу уважили. Зерно всем миром тебе собрали. Теперь люди хотят видеть, что ты слово свое держишь.

Я уже понял весь расклад, и куда он клонит. Эта лодчонка, как доказательство всех тех небывалых слухов, что ходят обо мне по городу. Она словно убеждает, что вложиться в меня можно и нужно, что возможно у меня в запасе еще не одно такое чудо. За этим они и пришли сюда. Глянуть еще раз и еще раз удостовериться, что перед ними не волшебство какое, а дело рук человеческих. Их манит реальность будущей прибыли, но и останавливает не менее реальная опасность попасть в просак.

Все эти мысли читаются на мрачном челе замолчавшего тысяцкого, но я тоже молчу и жду, что же он выберет. Мой взгляд давит на боярина, и тот, резко оборвав тишину, заканчивает свою мысль.

— Так вот что, наместник, я тебе скажу. Ежели ты свой прошлый долг погасишь, то мы с Алтыном готовы обсудить наше с тобой товарищество.

Перевожу взгляд с одного на другого и держу паузу. Мне надо подумать. Урожай собран, и зерно у меня есть, но планы на него у меня были другие. Мыслилось мне сначала его продать, а долг вернуть уже серебром, но по прежней цене. Если же я отдам зерно сейчас, то на продажу у меня ничего не останется. Они, конечно, в своем праве. Я обещал расплатиться осенью, и вот она осень пришла. Нужно держать слово, но делать этого мне очень не хочется.

Неожиданно в голове появляется мысль, как выйти из положения с выгодой для всех, и я неспешно, словно бы обдумывая, озвучиваю его.

— Хорошо! Я готов вернуть долг с процентами, как договаривались, но…

Замолкаю, и Лугота раздраженно не сдерживается.

— Что опять?! До чего же ты скользкий тип, фрязин!

Мне всю жизнь до этого говорили, что я слишком добрый и доверчивый, так что воспринимаю последнюю фразу как комплимент и продолжаю свою мысль.

— Я верну ваши тридцать и плюс проценты, еще семь мешков, как мой вклад в наше общее предприятие. Ты, Лугота, их примешь и всех кредиторов успокоишь, но раздавать не будешь. Все вернем после зимних торгов. Я брал его по цене четверть гривны за два пуда, но если все получится как надо, то на ярмарке мы продадим его по пол гривны за пуд. Эту разницу я считаю мы должны поделить поровну между мной и моими заимодавцами. Так я думаю, будет справедливо.

Переглянувшись с купцом, Лугота неодобрительно покачал головой.

— Многим это не понравится. Ты брал зерном и обещал вернуть зерном, а сейчас меняешь правила на ходу. Нехорошо!

На такую предъяву я уже нашел ответ.

— Я не только эти правила меняю. Как ты, наверное, заметил, новая цена вообще зависит от смены правил. Грядут перемены, тысяцкий Твери. — Глядя ему прямо в глаза, протягиваю открытую ладонь. — И тут либо ты со мной вместе будешь строить великое будущее города Твери, либо навсегда останешься старостой этой забытой богом деревушки.

Почти черные прищуренные глаза держат меня под прицелом слишком долго, и моя рука продолжает висеть в пустоте. Я уже начинаю подумывать, что опять ошибся, но тут громадная пятерня тысяцкого сжимает мою ладонь, и над самом ухом звучит его голос.

— Постарайся, чтобы мне не пришлось жалеть об этом дне.

Низкий частокол кремля на холме, давящее серое небо, а вдоль укатанной зимней дороги немногочисленные избы посада.

«Вот такая она ныне Москва».

Усмехаясь про себя, шагаю вслед за Куранбасой к крайней избе с покатой соломенной крышей. Половец распахивает дверь, и из нутра по носу сразу же бьет вонью гнилой соломы. Сбиваю с валенок снег и вхожу в вонючий теплый закуток сеней, так называемой веранды в русской избе.

«Плевать! — С радостью захлопываю дверь. — Главное — тепло, и нет этого поганого пронизывающего ветра».

К не самым приятным запахам, преследующим меня повсюду в этом времени, я уже привык. Как показала практика, это не великая проблема. Когда ты можешь самым банальным образом замерзнуть насмерть, тепло, какое бы оно не было вонючее, для тебя во сто крат желанней.

Мы здесь уже почти две недели. Приехали в самом начале декабря, сразу же как установился санный путь и начался подвоз хлеба с Низовских земель. В кремль не полезли, там и без нас тесно, остановились в крайней избе на посаде. Тут как раз сходятся дорога с востока, из Владимира, с трактом на юг-запад, на Брянск и Черниговщину.

Хлеб идет в основном большими обозами по десять-пятнадцать саней с охраной, ибо и в мирные времена на дорогах Русских неспокойно, а ныне и подавно. Хотя иногда встречаются смельчаки, едущие самостоятельно на одних дровнях, так называемых крестьянских санях. Но все равно и тем и другим мимо меня не проехать, ибо дороги только две, и обе проходят мимо нашей избы.

Другие приезжие купцы, как и мы, не хотят платить лишнего и предпочитают жить здесь в слободе, а не в кремле. Либо ночуют где-то поблизости и двигаются дальше на Тверь, либо распродают свой товар здесь же на московском посаде. Тем более, что купить есть кому. Кроме нас здесь еще пара новгородских купцов, торговый гости из Пскова, интендант епископа Дерптского, да представитель торговых домов Любека из Риги. Кто-то из них представляет крупных оптовиков, желающих сэкономить, а кто-то просто пытается урвать свой гешефт так же, как и мы. Купить подешевле, а потом впарить подороже на Тверской ярмарке.

Поскольку верхний предел цены на Тверской ярмарки известен и незыблем, то, понятное дело, здесь цена ниже. Мотивация понятна. Не хочешь тащиться в Тверь, лишний раз рисковать на зимних лесных дорогах или торопишься, и не хочешь ждать января, то продавай здесь оптом, но естественно подешевле. Поэтому все покупатели на Москве предлагают ниже четверти гривны за два пуда. Все, кроме нас! Мы даем ту самую ярмарочную цену, что будет через месяц в Твери, и потому реальных конкурентов у нас нет. Слухи разносятся быстро и нам даже зазывать никого не надо, все и так прямиком рулят к нашей избе.

У двери в горницу стоит часовой, паренек лет пятнадцати. По нашим меркам подросток, а в этом времени уже вполне годный для службы. А как иначе, если люди с трудом доживают до сорока. Получается пятнадцать почти середина жизни. Я набрал два десятка таких пацанов из своих, так сказать, невольников. На серьезное оружие и броню у меня денег не было и нет, но и планы у меня на них изначально совсем другие. В моем видении, будущая пешая часть армии делится на два рода войск, на стрелков и на копейщиков.

Так наименее затратно и больше всего подходит к тактике Гуляй-города. Этот первый набор моей будущей армии я определил как стрелков и отдал в обучение Куранбасе. Наставник из половца вышел суровый, и несмотря на то, что учиться начинали с одним луком на десятерых, парни стирали пальцы в кровь. Дальше пошло легче, к концу лета у нас уже был десяток арбалетов, а к декабрю два. К тому времени, когда каждый из них с пятидесяти шагов уже уверенно клал в цель три стрелы из четырех, к обучению присоединился еще и Калида. Держать строй, стрелять и перестраиваться по команде, да и вообще всю прочую воинскую науку уже вбивал в их головы он. Так что к началу сборов в Москву у меня уже было двадцать бойцов, вполне пригодных для охраны моих торговых операций.

Подходим к двери, и часовой, завидев нас, вытягивается в струнку. Удовлетворенно хмыкнув, толкаю скрипучую створку и прохожу в горницу. Здесь уже веет настоящим теплом, и я скидываю тулуп прямо у дверей. Потирая замерзшие руки, думаю о том, что пока все идет хорошо, и я доволен.

Союз заключенный с Луготой сработал на все сто. Вспоминаю, как он своим авторитетом поручился за меня перед обществом, ну и, конечно, возврат долга тоже сделал свое дело. В товарищество вошли из основных торговых людей: купцы Алтын Зуб и Путята Заречный, а из боярства только Острата и сам тысяцкий. Еще кто-то по мелочи, но тех я даже не помню по имени. Главное, сумму собрали и с конца сентября по весь октябрь мы скупали все то зерно, что шло по Волге с юга. Когда река замерзла и установился санный путь, я решил выдвинуться южнее в Москву и встречать караваны там. Идея оказалась разумной. В этом я убедился сразу же по приезду в Москву, увидев что такой умный я тут не один. Здесь, как я уже говорил, таких умников собралось немало, и они мне совсем не обрадовались, а когда я стал скупать зерно по ярмарочной цене, то и вовсе завыли от ярости.

Сегодня как раз был такой неудачный для них день. Новгородцы уже почти сговорились пудов на двадцать с только что прибывшими купцами из Чернигова, но Куранбаса как-то прознал об этом, и мы увели у них куш прямо из-под носа. Я знаю, такое даром нам не сойдет, и ответка рано или поздно прилетит. Тут надо быть готовым ко всему, и надеюсь, мы готовы.

Утирая нос, прохожу к столу. Калида и Алтын Зуб уже там. Сидят, но не едят, ждут нас. Сажусь рядом на лавку и смотрю на неяркий свет, растекающийся от спиртовой лампы. Вот она, гордость и бестселлер моих будущих продаж. Медный сосуд с фитилем и стеклянный колпак. Колпак рассеивает свет и дает большее освещение, чем две или даже три восковые свечи. Таких ламп у меня пока немного, потому что Федька Кобыла вернулся из экспедиции только к середине сентября. Четыре плота привезли с верховьев Волги мешки с белой глиной, кварцевым песком, гипсом и известняком. Я не химик и не спец в стеклодувном деле, поэтому пришлось повозиться. До всего надо было доходить опытным путем, основываясь только на базовых знаниях.

«Раз уж древние египтяне смогли отлить стекло, — говорил я себе, — то тебе-то стыдно с этим не справиться».

И тем не менее, приличный прозрачный колпак удалось выдуть только к ноябрю. Его первый образец у меня сейчас на столе. Это вам не лучина и даже не свеча. Один фитиль под колпаком, а света в три раза больше. Единственная лампа освещает всю комнату.

Мои довольные мысли нарушает скрип двери. В щель просунулась голова одного из наших парней и, отчаянно заморгав, уставилась на сидящего рядом Калиду. Тот молча встал и подошел к двери. Голова что-то забубнила и пропала, а мой главный советник вернулся и, усевшись на лавку, произнес.

— К нам гости. Пускать?

Что за гости я догадываюсь, но все равно спрашиваю.

— Кто?

Вновь взявшись за еду, Калида отвечает абсолютно невозмутимо.

— Епифаний Новгородец с немцем Карлом Рютте.

«Странно, — напрягаюсь я, — Епифаний еще понятно, ведь именно у него мы сегодня увели Черниговское зерно, но немец-то чего приперся».

Отложив недоеденную куриную ногу, поднимаю взгляд.

— Зови. Послушаем, чем пугать станут.

Не поднимаясь, Калида гаркнул в закрытую дверь.

— Пущай заходят!

Через мгновение в открытую дверь вошли двое. Не снимая ни шуб, ни шапок, они степенно прошествовали в горницу и остановились в шаге от стола.

— Будьте здравы! — Громогласно изрек Новгородец и поклонился.

Носатый немец лишь молча кивнул, и я ответил, специально не упоминая его.

— И ты будь здрав, Епифаний! — Окидываю взглядом гостей и, уже обращаясь к обоим, приветливо провожу рукой.

— Присаживайтесь, угощайтесь, чем бог послал.

Просить дважды незваных посетителей не пришлось. Мне кажется, я еще не закончил фразу, а новгородец уже шумно опустился на лавку и, не церемонясь, схватил с блюда кусок жареного мяса. Немец сделал все то же самое, не так шумно, но не менее быстро.

Чавканье и шум работающих челюстей на время стал единственным звуком, заполняющим залу. И гости, и хозяева с одинаковым аппетитом накинулись на еду, словно все собрались здесь исключительно ради насыщения желудка.

Закончилось это только после того, как блюдо опустело, и Куранбаса, обтерев тарелку кусочком ржаного хлеба, со смаком отправил его себе в рот. Проводив этот жест взглядом, Епифаний словно очнулся от инстинкта насыщения. Огладив свою стриженную на новгородский манер бороду, он вновь преобразился в пронырливого и хитрожопого купца.

— Вот не пойму я тебя, Фрязин, — его утонувшие в широком лице глазки кольнули меня пронизывающим взглядом, — ты вроде бы не из здешних краев, не из купеческого сословия. Зачем ты в нашем болоте воду мутишь? К чему тебе столько зерна? — Он попытался изобразить дружескую улыбку, но получилось больше похоже на оскал. — Прибыли с него ты не получишь, сохранить до весны не сможешь… Что ты с ним будешь делать?

Этим вопросом многие донимают нас с самого приезда, ибо никому не понятно, зачем мы скупаем зерно по предельной цене. Никому здесь и в голову не может прийти, что кто-то может пойти супротив ганзейских и новгородских оптовиков. До сего дня мы либо вообще не отвечали на него, либо отделывались шуткой, но теперь вижу отвертеться не удастся и пришло время разборок. Поэтому для начала изображаю обиду хозяина на непростительную бестактность гостя.

— Во-первых, для тебя я не Фрязин, а Иоанн Луиджи Манчини, — даю ему минуту для усвоения маленькой выволочки и продолжаю, — а во-вторых, почему ты решил, что можешь с меня чего-то спрашивать?! — Как-то вдруг окончательно осознав, что конфронтации не избежать, я мгновенно принимаю решение и намеренно иду на обострение. — Мы с товарищами делаем то, что считаем нужным для нас и ни перед кем отчитываться не собираемся.

Ухмылка на лице новгородца стала еще больше похожа на волчий оскал, и он едва заметно скосился на сидящего рядом немца. Тот никак не отреагировал, сделав вид, что вообще плохо понимает, о чем тут говорят. Епифаний недовольно поморщился, но тут же вновь постарался вернуться к роли рубахи-парня.

— Вот зря ты так, Иван Фрязин. — Он надавил на последнее слово, давая понять, что здесь на Руси, откуда бы мы иностранцы не приехали, все равно мы все либо фрязины, либо немцы. — Мы же к тебе по-доброму. Пришли поговорить по-людски, а ты грубишь. Общество ведь может и обидеться! — Он вдруг навалился на стол приблизив ко мне свою здоровенную башку. — А ежели общество обидится, то мало никому не покажется. Можно ведь не то что прибылей, а и живота своего лишиться на раз!

Алтын Зуб попытался было вставить слово и немного сгладить ситуацию, но я не дал, остановив того жестом. Глядя в холодные злые глаза новгородца, думаю о том, что не надо оттягивать то, чего все равно не избежать.

Епифаний, неправильно оценив мое молчание, нажимает.

— Так что скажешь?! Ты здесь, на Москве, многих торговых людей обидел и хорошо бы было это дело уладить.

Как они хотят уладить дело, я примерно представляю и мне это совершенно не подходит. К неизбежному столкновению мы готовы. Ситуация уже не раз проговаривалась с Калидой, и тот с абсолютной уверенностью убедил меня, что как бы не обернулось дело, но здесь на Москве ни новгородцы, ни немцы свару устраивать не станут. Власть в городе этого не потерпит, а ссориться с людьми Великого князя им не с руки. Вернуть свое они попытаются на обратной дороге в Тверь, и именно к такому повороту нам следует готовиться.

Готовы мы или нет, это только время может показать, но страха у меня нет, поэтому, поднявшись из-за стола, говорю жестко, но с насмешливо-издевательской ноткой.

— Всех, кого мы обидели, я прощаю! — Обвожу взглядом слегка ошарашенных гостей и добавляю. — Другого ответа не будет, так всем и передайте.

Глава 8

Караван из почти тридцати возов тянется по узкой зимней дороге. Слева и справа сплошной темной стеной стоит сосновый лес. По низу режет глаз девственная белизна сугробов, а над головой плывут зеленые кроны, придавленные шапками белого снега.

Запряженная в сани коняга вяло перебирает ногами, и полозья натужно скрипят, давя утрамбованный снег. Я лежу в санях прямо на мешках с зерном и пялюсь в голубое оконце чистого неба посреди серых тяжелых облаков.

Возок идет по накатанной дороге ровно и меня, закутанного в теплый тулуп, клонит в сон, но я креплюсь. Не время спать! Пошел второй день пути, и сейчас теоретически самое удобной место для нападения. Московская земля закончилась, и случись что, претензии предъявлять некому, разве что самому себе. Тут как бы уже власть Тверская, а в Твери я княжий человек и наместник. Стало быть, если меня ограбят, то я и виноват. Не доглядел!

Усмехаюсь про себя и, приподнявшись, всматриваюсь в темноту леса.

«Да нет, ничего я так не увижу, нечего зря и пялиться! — Откидываюсь назад и натягиваю тулуп до самого носа. — Все, что можно было сделать, уже сделано, а там как бог даст».

Успокаиваю себя и в очередной раз мысленно, просматриваю всю расстановку сил. Впереди едут верхами трое боярских детей, еще двое позади каравана. Эта пятерка, присланная тысяцким Луготой. Она в бронях, при мечах и копьях, и любому стороннему человеку должна казаться главной нашей охраной. На этом строится большая половина моего замысла, потому что как у всякого человека двадцать первого века, избалованного кинематографом, у меня нет сомнений в тактике будущего нападения.

«Устроят завал спереди и сзади. Отсекут охрану и ударят в центр, разрезая обороняющихся надвое. — Повторив задачу, мысленно задаю вопрос и сам же на него отвечаю. — Что мы этому противопоставили?! Десятку моих стрелков с арбалетами переодели и посадили возчиками на десять центральных саней. Еще десятка, прикрытая лохмотьями, изображает прибившихся беженцев и идет здесь же, между возками. Другими словами, все мои силы собраны в центре, а начало и конец каравана вообще без охраны. Там просто извозчики, переодетые под стрелков, им даже копья выдали для большей убедительности. Пришлось потратиться на двадцать копий, но толку от этого немного. Простые горожане не бойцы, разбегутся сразу, как только начнется заваруха. В общем, риск огромный! Если ударят по флангам, то доберутся до груза практически без сопротивления. Даже если мы отстоим центр, то потери будут настолько большими, что поставят весь мой план под удар. Все так, но другого выхода я не вижу. По прикидкам Калиды, если все наши недруги сговорятся, то смогут выставить до полусотни бойцов, а у нас всего двадцать неопытных стрелков. Размажем их по всей длине обоза и что?! Эту тонкую цепочку прорвут и разметают без труда. Тогда потеряем все! Нет! — В который раз убеждаюсь в правильности выбранной тактики. — Риск оправдан, и если расчет верен, то можно не только выйти из этой кутерьмы с наименьшими потерями, но даже и хорошенько проучить наших главных конкурентов. Тем более, что у меня есть для них неприятный сюрприз».

Подышав на замерзшие руки, я развернул мешок и пересчитал девять керамических шаров. Каждый размером примерно с кулак и заполнен под литр чистейшего первача из моего самогонного аппарата. Короткий фитиль плотно затыкает единственное отверстие в гранате.

Такие снаряды уже опробованы. Рукой их можно метнуть на десять-пятнадцать шагов и у меня на них большие надежды. Конечно, я не жду, что они смогут остановить атаку подготовленного противника, но ошеломить грабителей и дать моим парням шанс зарядить арбалет и выстрелить хотя бы по разу, это вполне реалистично. Жаль только, что гранат у меня так мало, но тут ничего не поделаешь, технологии пока что не позволяют. Каждый шар делается вручную, а хороших гончаров у меня только двое и работы у них непочатый край.

То ли лес по сторонам стал гуще, то ли солнце совсем пропало за тучами, не знаю, но только на душе вдруг стало совсем тревожно, и нехорошее предчувствие сдавило грудь, как кольцо удава.

«Это всего лишь страх, — подбадриваю себя и стараюсь дышать ровнее, — не обращай внимания! Это нормально, не каждый день ты вступаешь в схватку, где тебя хотят убить и возможно тебе придется убивать самому».

Готов ли я?! Об этом лучше не спрашивать, потому что честного ответа я не дам даже самому себе. Мне хочется верить, что я не сдрейфлю и сделаю все как надо, но полной уверенности у меня все же нет. Руки и ноги мелко дрожат от перевозбуждения, ведь, по сути я раньше даже в серьезной драке-то не участвовал. В такой, чтоб без жалости, без рассудочности, когда либо ты, либо тебя! В школе ко мне не лезли, а сам я человек спокойный и неприятностей никогда не искал. В армии я не был, а в универе даже смешно говорить, там кулаками махать вообще было не принято. В общем, не сводила меня судьба с серьезной опасностью, а те потасовки, в которых я все же участвовал, были для меня скорее игрой, чем проблемой. Первый разряд по боксу все же.

Ожидание беды настолько меня вымотало, что когда раздался треск падающего дерева и первый крик, я даже обрадовался.

— Наконец-то!

Вскочив во весь рост, вижу как медленно, словно в замедленной съемке, падает огромная сосна, как вздыбливаются кони отсеченных от каравана охранников, и только потом ушей достигает бешеный рык Калиды.

— Самострелы к бою! Шевелись, вашу мать!

Молодежь хоть и первый раз в серьезной переделке, но натасканы парни до автоматизма. Какой бы ужас они сейчас не испытывали, руки сами, как независимый хорошо отлаженный механизм, взводят арбалет и накладывают стрелу.

Под весь этот гам и переполох, выскакивающие из леса темные фигуры кажутся абсолютно бесшумными. Первая волна, вырвавшись из-за деревьев, уже бежит к ближайшим возам. Расстояние шагов двадцать-двадцать пять. Сугробы замедляют бегущих, но даже так видно, что зарядиться мои стрелки не успеют.

Чирк! Чиркает колесико по кремнию, и вспыхивает крохотный огонек самодельной зажигалки. Граната тяжелит руку, и по фитилю с шипением бежит искрящаяся вспышка.

Не задумываясь, бросаю шар прямо в самую гущу нападающих. Один, второй, третий… Разрывы вспыхивают совсем близко, и я рискую попасть под осколки собственных бомб. К счастью для меня, там не пороховой заряд, и поражающий радиус невелик. Издав больше грохота чем реальной убойной силы, они растекаются по снегу горящими лужами и языками черного дыма. Пара фигур все же рухнуло лицом в снег, а над сугробами полетел душераздирающий вопль. Один из атакующих, объятый пламенем, бросился обратно в лес, а вся банда, остановившись как зачарованная, проводила изумленными взглядами своего пылающего соратника.

Всего пара мгновений, но именно они и были нужны. Без них никто из моих парней даже выстрелить бы не успел. А теперь… Треньк! Слышу, как где-то рядом самый ловкий из стрелков уже спустил тетиву.

Треньк, треньк, треньк! Один за другим заработали самострелы. Они бьют почти в упор, а значит каждый выстрел уносит жизнь одного из нападающих.

Грабители очнулись, но те, кто бросились вперед, тут же рухнули в снег, срубленные выстрелами моих стрелков. Засев за возами, они открыли прицельный огонь по грабителям.

— Сарынь! — Над замешкавшейся бандой взревел клич атамана, и косматый мужичище, вскинув над головой огромный топор, кинулся прямо на меня.

Линия атакующих, увлеченная примером вожака, вновь рванулась вперед, но подожженный фитиль уже искрится, граната зажата в ладони, и я бросаю ее в летящую на меня громадную фигуру. Вспышка! Глухой хлопок, и объятого пламенем мужик отбрасывает в сторону. Он уже не поднимается, а на соседний возок прямо на мешки с хлебом вдруг вскакивает Калида. Меч в его правой руке отливает холодным блеском, а перекошенное яростью лицо обращено к засевшим за санями стрелкам.

— За мной! Руби, не жалей! — Проорав, он одним прыжком достиг кого-то из нападавших и рубанул того с плеча.

Я вижу, что Калида делает все правильно. Стрелки уже отстрелялись, и пока они перезаряжаются, бандиты придут в себя. Нужно атаковать их, пока они в ступоре и, пользуясь моментом, попытаться их опрокинуть и обратить в бегство.

Калида уже врубился в строй грабителей, и те после минутной нерешительности уже зажимают того в кольцо. Он вертится ужом, отбивая удары со всех сторон, а его бойцы все еще сидят за возами. Для них это первый бой, и я понимаю, как им трудно решиться на рукопашную. Нужно что-то еще, чтобы поднять их, нужен еще пример, и я вижу, что героев вокруг меня больше нет.

— Эх, была не была! — Подстегнув себя криком, швыряю последнюю гранату в толпу и ору как полоумный все, что приходит в голову. — В атаку! За Родину! Вставай, ребята! Не посрами!

Прямо с мешков прыгаю в сугроб и, выставив копье, бегу на помощь своему телохранителю. Не вижу, но спиной чувствую, как пошли за мной парни. Один, второй, третий, и вот уже вся двадцатка рванулась в атаку.

— Тве-е-ерь! Тве-е-ерь! — Накрывает меня рев луженых глоток, и я с разгона врезаюсь в темную фигуру. Острие копья, пропоров тулуп, пропадает где-то в глубине тела.

Взлетев, замирает над моей головой вскинутая в замахе сабля, и вырывая из моих рук древко копья, валится на спину темная человеческая фигура. Мелькает перед глазами остекленевший взгляд, струйка крови из разинутого рта, и я застываю словно на голову опрокинули ушат холодной воды:

«Мать честная, я убил человека! Убил своими собственными руками!»

Мимо меня бегут парни с конца каравана, разбрасывая сугробы, скачет Куранбаса и пара тверских дружинников, а я дрожащими руками размазываю холодный снег по горящему лицу. Тулуп распахнут, но, несмотря на мороз, по спине катится пот. Я смотрю на лежащего передо мной человека и не могу поверить, что именно мои руки лишили его жизни. Слегка подташнивает, но блевать не хочется, просто какая-то слабость во всех членах и опустошенность в душе.

Это длится всего пару секунд, и я справляюсь с минутной слабостью.

«Соберись! — Мысленно ору на себя. — А как ты хотел! Все в дерьме, а ты весь в белом! Нет, так не получится! Либо ты вместе с теми, кого ты на это дело поднял, либо даже не начинай!»

Поорать, даже безмолвно, иногда полезно, прочищает мозги. Стряхиваю слабость и оцепенение, и уже другими глазами осматриваю поле боя. С первого взгляда видно, что все, дело сделано. Несмотря на численное превосходство, враг медленно отступает. С центра грабителей теснит Калида со стрелками, а с фланга уже врезался в толпу Куранбаса с охранниками. Это наш арьергард обошел завал по сугробам, и теперь три бронированных всадника режут дезорганизованную массу нападавших как нож масло.

Видя, как повернулось дело, в бой уже подтягиваются и самые отчаянные из возчиков. Кто с колом, кто с копьем, они добивают упавших бандитов, добавляя нам общей массы и численности.

Сама схватка уже откатилась от меня и идет отдельными очагами у самой кромки леса. Грабители еще сопротивляются, но видно, еще чуть-чуть нажать и они дрогнут. Всматриваюсь в отдельные фигуры, и только сейчас, в успокоившейся обстановке узнаю старых знакомых. Там, рядом с огромной елью, рубятся Епифаний и ганзеец из Ревеля. Отрезанные от своих, они отчаянно отбиваются от наседающих на них всадников.

Узнав новгородца, ору Куранбасе.

— Постарайся этих живьем взять!

Тот, конечно, меня не услышал, а вот наши торговые «партнеры», отчаянно зыркнув в мою сторону, решили не испытывать судьбу. Оставив сопротивление, они начали медленно пятиться, пока не скрылись в густой чащобе. Этот момент стал решающим. Без своих предводителей грабители сломались почти мгновенно. Для любителей легкой наживы добыча оказалась слишком зубастой, и, не выдержав, они побежали.

Как-то враз еще секунду назад сопротивляющаяся толпа вдруг развернулась и, побросав оружие, бросилась врассыпную под защиту лесного бурелома.

Преследовать бандитов по-настоящему не стали. Во-первых, бесполезно гоняться за ними по лесу, а во-вторых, сил у нас недостаточно. Это понимаю я, это по-видимому понял и Калида, потому что его резкий окрик остановил самых прытких из наших парней.

— Куда поперли?! Все назад! — Созывая своих, Калида выбрался на дорогу.

Сюда же из сугробов начали подтягиваться и остальные. Лица у всех обалденно-счастливые. Еще бы, вокруг валяется около пятнадцати трупов разбойников, а у нас ни одного. Есть двое тяжелораненых и пятеро так по мелочи, а убитых нет! Правда тяжелые, все равно что покойники. По-хорошему обоим нужна срочная операция, а так в условиях зимнего леса их смерть лишь вопрос времени. Это все понимают, но градуса эйфории это не снижает, ведь мы не просто отстояли караван, мы погнали превосходящего врага, как паршивых котов.

С этой мыслью обхожу раненых и выдаю каждому по заранее заготовленному мотку полотна. Подсказываю как лучше перевязать и размышляю о том, что надо бы в будущем подумать об организации медицинской помощи.

«Хотя бы пару санитаров надо завести, — бурчу про себя, — или ты так будешь сам с бинтами ходить?! — Ругаюсь, но знаю, что это пустое. — Завести-то можно, но ведь прежде их надо обучить. Кто это будет делать, если я сам в медицинских делах разбираюсь как дилетант любитель».

Иду, спорю с самим собой и вдруг останавливаюсь перед еще одним лежачим. Этот явно не из наших, и возникший было у меня вопрос срывает с языка Куранбаса.

Осадив коня и спрыгнув на землю, он возмущенно накидывается на возчиков.

— А этого на хрена притащили! Добейте и бросьте волкам на поживу.

Один из возчиков, сдвинув набок заячий треух, поднял суковатую дубину.

— Да я че! Как скажете! Просто мычал этот не по-нашему, дык я и… — Не закончив, он занес дубину над головой бандита, но я остановил его.

— Подожди!

Склоняюсь над лежащим без сознания раненым и, отвернув ворот зипуна, вижу пробитую арбалетным болтом кольчугу.

«Птица не из простых, — мелькает в голове, — допросить его было бы неплохо. — Тут же бросаю взгляд на залитую кровью одежду и понимаю. — Нет, не жилец! Добьем или нет, все равно умрет, как и наши тяжелораненые. — Подняв голову, с тоской окидываю взглядом обступившие со всех сторон сугробы. — В таких условиях без медицинской помощи не выжить».

Словно услышав мои мысли, один из стоящих рядом возчиков вдруг произнес.

— Здесь недалеко землянка ведуньи есть. Она всех местных лечит. Может и этих ей отвезти?

На него тут же зашикали.

— Чего ты несешь! Креста на тебе нет!

— Не хватало еще у ведьмы милости искать.

Поднявшись, я резко пресекаю гомон.

— Тихо! — Перевожу взгляд на сжавшегося от нападок мужика. — Кличут как? Откуда про ведьму знаешь?

— Дак, Ярила я! Из местных… Тута деревня недалече, а я…

Жестом прерываю его несвязный лепет, находя во всей этой ситуации совершенно другой смысл.

«А почему бы и нет! День все равно уже заканчивается. Пора думать о ночлеге, да и взглянуть, чем реально лечат в эти времена, было бы занятно».

Решив, нахожу глазами Калиду.

— Освободи одни сани и погрузи на них тяжелых. — Бросаю взгляд на лежащего у моих ног незадачливого грабителя. — И этого тоже. — Обдумав все еще раз, добавляю. — Отвезу их к ведьме, а ты веди караван в деревню. Там заночуете и меня дождетесь. К утру, думаю обернусь.

Калида недовольно нахмурился.

— Зачем самому, я парней пошлю. Справятся!

Теоретически он прав, ехать неизвестно куда самому совершенно незачем, но у меня есть веский аргумент в пользу моего решения. Светлое будущее видится мне довольно расплывчатым, и многие решения возникают спонтанно, но одно абсолютно очевидно, если и дальше все пойдет так, как сейчас, то раненых будет не счесть. Что мне с ними делать? Как их лечить, когда ни врачей, ни лекарств?! Планируя создать армию, я много о чем подумал, но вот медицина как-то совсем осталась не охваченной.

Этот вопрос тяготил меня своей абсолютной безысходностью и сейчас слова возчика о ведьме, лечащей местных, навели меня на одну интересную мысль… Но сначала надо было взглянуть на все самому. Реально ли эта ведьма лечит людей или только дурит, как все эти экстрасенсы, маги, и прочие.

Поэтому, нахмурив брови, молча показываю Калиде, что оспаривать мои слова не надо. Тот все понимает, но так просто не сдается.

— Тогда, хоть охрану возьми. Недобитки разбойничьи вокруг рыщут.

Против этого я не возражаю и смягчаю взгляд.

— Куранбаса вон со мной поедет, он десятка разбойников стоит!

Половец довольно щерится, радуясь похвале, но Калида тут же портит ему настроение.

— Тут лес, а не степь! А в лесу степняк как ребенок, его тут каждый обидеть может. — Он твердо посмотрел мне в глаза. — Пусть Куранбаса еще пару стрелков возьмет.

Бойцов у нас мало и срывать их с первостепенной задачи охраны каравана неразумно, но случайно погибнуть от руки какого-нибудь бандита еще глупее. Прикинув, что после сегодняшнего разгрома вряд ли кто рискнет сунуться к каравану, я все же соглашаюсь со своим телохранителем.

— Ладно! — И повернувшись к половцу, киваю. — Возьми двоих по своему выбору.

Глава 9

Занесенную снегом землянку отличает от других сугробов только струйка сизого дыма над крышей, да ведущая к ней утоптанная тропа. Спрыгнув с саней, Ярила осторожно подошел к заметенному снегом входу и негромко позвал.

— Иргиль! Иргиль, ты дома?! Тут люди к тебе!

Через пару мгновений полог откинулся в сторону, и из нутра показалась затянутая в меховой балахон фигура.

С вымазанного сажей лица в нашу сторону стрельнул колючий взгляд.

— Чего надо?!

Рассматриваю стоящую передо мной женщину и не могу понять, сколько ей лет. Бесформенный балахон, сутулость, клюка в руке, вроде бы все говорит о том, что передо мной старуха, но голос хоть и скрипучий, но какой-то по-юношески звонкий.

Так и не определившись, киваю на раненых.

— Посмотри, помощь нужна!

Зыркнув в мою сторону, ведьма прошла к саням и откинула рогожу. Проведя взглядом, она отрицательно мотнула головой.

— Нет, не возьмусь. — Она глянула вверх на заходящее солнце. — Темнеет уже, а до утра бедолаги не дотянут.

Не успеваю ничего сказать, как Куранбаса грозно двинул на нее своего коня.

— Ты чего ломаешься, лесное отродье! Тебя пока по-хорошему просят!

Жеребец зло скалит зубы, толкая грудью стоящую перед ним ведьму, а та вдруг то ли фыркнула, то ли бросила в лошадиную морду какое-то слово, но боевой жеребец, неожиданно попятившись, испуганно взвился на дыбы. На что уж Куранбаса наездник от бога, но и его этот фортель застал врасплох. Мне видно какого труда стоило ему удержаться в седле.

Понимаю, как взбесится сейчас половец, и, заранее подняв руку, удерживаю его.

— А ну как успокоились все! — Сурово обвожу всех взглядом и останавливаюсь на ведьме. — А ты объясни все толком. С каких это пор колдуньи солнечный свет так полюбили, что ворожить без него не могут?

Глядя глаза в глаза, я сейчас вижу, что передо мной не старуха. Сутулость, меховой мешок, сажа на лице: все это камуфляж, а на деле на меня смотрит если не подросток, то молодая женщина, это точно.

Уловив мое удивление, ведьма быстро отводит взгляд, но отвечает.

— Там работы много. Надо все хорошенько промыть, удалить лишнее, кровь остановить, рану зашить! Как я в темноте все это сделаю, при лучине что ли?!

Все перечисленные меры заставляют меня удовлетворенно хмыкнуть. Они полностью соответствуют моему представлению об оказании первой медицинской помощи при ранении.

Последняя же фраза вообще растягивает мои губы в довольной улыбке.

— Так бы и сказала, ежели дело только в этом, то свет я тебе обещаю.

В ответ недоверчиво вспыхивают зеленые глаза.

— Солнце что ли остановишь?!

Все еще улыбаясь, отрицательно качаю головой.

— Солнце не остановлю, но свет у тебя будет.

На лице женщины все еще лежит сомнение, а я, не дожидаясь ее согласия, командую своим.

— Давайте, парни, заносите раненых в землянку и сундук мой прихватите.

Это мой личный сундук. И в нем, кроме всего прочего, лежат две спиртовые лампы. Их точно хватит, чтобы хорошо осветить небольшое помещение.

Соскочив с седел, бойцы бросились выполнять мой приказ, а ведьма, слегка ошарашенная моей самоуверенностью, молча отошла в сторону.

Она так отстраненно смотрит на все происходящее, что мне приходится встряхнуть ее.

— А ты что застыла?! Давай, показывай куда нести!

В крохотном помещении жарко и душно. Очаг посредине краснеет раскаленными углями. Две лампы стоят на деревянных колодах, освещая топчан с лежащим на нем раненым бойцом. На очаге кипит котел с водой, резко пахнет кровью и сухими травами. Этот запах перебивает все остальные, даже режущий поначалу запах затхлости и сырой земли.

Из всей моей команды в землянке я один. Сижу молча в углу и наблюдаю за действиями ведьмы. Поначалу она вообще никого не хотела пускать, прямо наотрез, хоть режьте ее. Я спорить не стал, а пошел на хитрость, заявив что свет-то ей кто должен наладить. Только после этого она пропустила меня в свою землянку.

Зажженные лампы настолько ее поразили, что она уже ничего не смогла сказать, когда я демонстративно уселся в углу. Дальше она уже действовала так, словно меня тут нет. Скинула свой балахон, стянула волосы в пучок, и я увидел, что был прав. Это никакая не старуха, а совсем молодая женщина, почти подросток. Она вскипятила воду, сыпанула туда каких-то трав и этим раствором промыла раны. Тщательно осмотрела тела и выбрала того, за кого возьмется первым.

При этом она все время что-то то ли напевала, то ли читала какой-то заговор, я не понял. При всех своих новых лингвистических способностях ни слова не разобрал, зато поразился, когда она развернула сверток и положила рядом с собой, я бы сказал, вполне себе настоящий хирургический набор. Отточенный нож из черной бронзы, пару крючков, иголку и моток суровой льняной нити.

Дальше операция пошла почти по всем современным понятиям, за исключением белых халатов и полного отсутствия стерильности. Весь антисептик заменял ей раствор трав и ее еле слышный наговор.

У первого из груди торчал обломок стрелы, и она, сделав надрез, первым делом аккуратно удалила обломок. При этом довольно быстро и ловко связала порванные кровеносные сосуды. Крови натекло немало, но все же гораздо меньше, чем могло бы быть при такой повреждении.

Потом она зашила рану, наложила сверху мазь из толченой травы, замешанной на каком-то масле, и замотала опять прежним куском окровавленного полотна, по причине полного отсутствия какой-либо другой ткани.

Покончив с одним, она взялась за другого и закончила с ним так же деловито и споро, как и с первым. Когда она перевязала третьего, я поднялся, а девушка, повернув ко мне осунувшееся скуластое лицо, произнесла:

— Теперь уходи. Я посижу с ними до утра, а с рассветом, коли не помрут, забирайте их отсюда. У меня здесь не приимный дом.

Молча кивнув, мол, согласен, я шагнул к выходу. Откинув полог, выхожу на воздух и с удовольствием вдыхаю чистый морозный воздух. Лес уже наполнен густой ночной чернотой, а на утоптанной поляне горит яркий костер.

Увидев меня, Куранбаса резво вскочил на ноги.

— Ну как ты, — он оглядел и почти ощупал меня, — не околдовала тебя эта ведьма?!

Глядя на его встревоженный вид, понимаю, что все это время этот вопрос волновал его куда больше, чем жизнь двоих стрелков, а уж тем более какого-то чужака. Успокаиваю его своим спокойным видом и тоном.

— Как видишь, нет! Все со мной хорошо, и никакая колдовская сила меня не возьмет!

— Хвала Всевидящему Тенгри, — половец молитвенно сложил ладони и на миг устремил взгляд к небу, — за заботу о благе и жизни нашей!

Ничего на это не говорю, а лишь похлопав его по плечу, мол все хорошо, прохожу к костру и сажусь поближе к огню. Куранбаса протягивает мне ломоть хлеба и капающий жиром кусок жареной птицы.

Ничего кроме хлеба я сегодня не ожидал, поэтому не могу сдержать удивления.

— Откуда такое богатство?

Половец довольно щерится.

— Я подстрелил, пока светло было.

Впиваюсь зубами в горячее мясо и жмурюсь от удовольствия. Из-за сегодняшних событий я не ел с самого утра, и горячее мясо мне сейчас кажется просто манной небесной.

Все молча ждут, когда я закончу с едой, и только после этого раздается первый вопрос.

— Как там парни? Выживут?

Пожимаю плечами.

— Пока трудно сказать, но эта, — киваю на землянку, — молодец, сделала даже больше, чем я ожидал.

Чувствую, что у Куранбасы и ребят еще полно вопросов, особенно про ведьму. Они пока не решаются их задать, но вот-вот созреют. Отвечать на расспросы, если честно, мне жутко не хочется, поэтому, не дожидаясь, когда они решатся, отрезаю им эту возможность.

— Все давайте спать! Ночь уже, а вставать с рассветом. — Видя, что народ еще сомневается, добавляю в голос жесткости. — Давайте живо! Я сам подежурю в первую смену.

С молчаливым неудовлетворением вся троица улеглась на заранее заготовленный еловый лапник и захрапела почти мгновенно. Я даже не смог сдержать улыбку:

«Надо же, а еще возмущались».

Подкинув в костер дров, я приготовился к долгому ожиданию. Мысли тут же вернулись обратно в землянку, прокручивая в памяти все, что я там увидел.

«Мне бы такая ведьма ой как пригодилась! — Мелькнуло в голове. — По сути, я за этим сюда и приехал. Мне нужен человек, который бы занялся военной медициной, и эта ведьма как никто подходит для этого. При всей колдовской атрибутике: заклинания, наговор, травки и прочее, она действовала как заправский хирург. Очищала раны, дезинфицировала и зашивала. В полевых условиях и сейчас большего не делают. — Мысли скачут с одной на другую. — Ну хорошо, позову я ее с собой, а как воспримут это бойцы, горожане, церковь?! Они ее не примут. Да что там чужие, даже свои не поймут! Виданное ли дело, колдунью в город привести!»

Все понимаю, но перед глазами по-прежнему стоит девичий силуэт в длинной белой рубахе, и мне даже думать не хочется о том, что дело тут не только в медицине.

Встряхиваю головой и прогоняю видение.

«И все же! Ведь не зря провидение привело меня именно сюда. Мне нужен был такой человек и вот он. Мне словно бы говорят, бери то, что есть, других лекарей на Руси в это время попросту нет».

Перевожу взгляд с разгорающегося пламени на полог землянки, и он, будто услышав мои сомнения, колыхнувшись, выпускает ту, о ком я только что думал. Девушка вышла из землянки и, не видя меня, глубоко вздохнула, затем, зачерпнув пригоршню снега, утерла им горящее лицо.

Вскинув голову, она замерла, разглядывая ночное небо, и повернулась ко мне, только когда я поднялся. Заметив мое движение, она тут же попыталась скрыться обратно в землянке, но я остановил ее.

— Подожди! — Сделав пару шагов, останавливаюсь рядом с ней. — Есть у меня к тебе предложение. — Смотрю прямо во вскинутые на меня зеленые глаза и вдруг решаюсь. — Собирайся, с нами поедешь! Будешь бойцов моих лечить!

Ее рот изгибается в ироничной усмешке.

— А говорил предложение… Больше на приказ похоже. — В вскинутых на меня глазах вспыхивает зеленая искра. — Нет! Не поеду! Я птица вольная, сама решаю кому помогать, а кому нет.

Показывая, что разговор окончен, она вновь попыталась уйти, но я снова не дал ей этого сделать. Моя ладонь сжала худющий девичий локоть.

— Не торопись! Здесь ты пропадешь, сгинешь не за грош! Либо народ лихой прибьет, либо церковь достанет, а я смогу тебя защитить. Поедешь со мной, станешь великой целительницей…

Не дослушав, он дернула рукой, стараясь освободиться, а глаза обожгли меня гневным взглядом.

— За себя переживай, а за меня волноваться не надо! Я как-нибудь сама справлюсь!

Не зная как ее удержать, я вдруг начинаю говорить то, что у меня, действительно, на душе:

— Послушай, ты мне нужна! У меня есть миссия в этом мире. От бога или от дьявола не знаю, но без тебя мне точно не справиться! Помоги мне!

Ее сопротивление мгновенно ослабевает, а в зеленых глазах вспыхивает интерес.

— Я вижу, что ты чужой на нашей земле. — Голос девушки звучит глухо и затаенно. — Чувствую вокруг тебя чуждую силу, но сам ты не злой и помыслов черных у тебя нет. Зачем я тебе?!

Осознаю, что только полная искренность может привлечь ко мне эту странную девушку, но ведь и всего ей не расскажешь. Пытаюсь говорить честно, но не обо всем.

— Я не чужой здесь, просто не ко времени. Землю Русскую ждут тяжелые времена, враги внешние и внутренние будут терзать ее столетиями, а я хочу сделать ее мощной и великой, чтобы народ на Руси жил, если не счастливо, то хотя бы мирно и сытно.

Девушка вдруг улыбнулась.

— Мирно и сытно, это уже счастье! — Ее голос потеплел, но вдруг снова наполнился жесткостью. — Хорошо, поеду с тобой. Помогу этих раненых выходить, а потом видно будет. Не понравится, уйду, а ты, обещай, что удерживать силой не будешь.

Взгляд зеленых глаз держит меня в таком напряжении, что соврать ему просто невозможно, но я и не собираюсь. Отпускаю ее локоть и говорю искренне, от всей души.

— Не буду, клянусь!

Глава 10

Площадь перед Тверским кремлем шумит разноголосой ярмаркой. Торговые ряды пестрят разнообразным товаром и гомоном сотен людей. Удивить честной народ здесь есть чем, но в этом году, без сомнений, главным сюрпризом является мой гостиный двор.

Во-первых, в отличие от других он с крышей. Видная издаля высокая двускатная крыша, крытая красной глиняной черепицей, уже сама по себе отличная реклама. Во-вторых, он просторный и разбит на секции, где выложены образцы того, что можно у нас купить. Глиняный кирпич, черепица и доска вызывают живой интерес, но настоящий аншлаг делают зажигалки, спиртовые лампы и керамическая посуда. Товара у меня немного, и весь он был распродан буквально в первый же день, несмотря на баснословную цену.

Теперь в павильоне остались только выставочные образцы, но любопытных от этого меньше не стало, потому что мои люди продолжают развлекать народ. Специально поставленный человек чиркает зажигалкой, зажигает фитиль лампы и обходит охающий от восторга народ. Другой кладет стену из кирпича и предлагает всем желающим попробовать ее на крепость. Быстросхватывающая смесь из гипса, золы и извести тоже производит впечатление. Третий здесь же предлагает любому поджечь глиняную черепицу, убеждая в ее противопожарных преимуществах.

Зачем я это делаю, если весь заготовленный товар уже распродан? Тут ответ простой, я создаю легенду. Сегодняшняя ярмарка обрастет слухами и фантазиями, а город Тверь прогремит по всей Залесской Руси, как небывалое чудо. Еще я попробовал ввести новинку, объявив, что каждый может заказать понравившуюся вещь и, заплатив половину цены сейчас, получить ее к весеннему торгу. Эта акция не прошла. В этом времени люди не привыкли заглядывать в будущее и что-то планировать. Да и доверием народ тут тоже не страдает. Действительно, какая может быть предоплата, когда не знаешь доживешь ли ты сам до весны.

Еще одно коренное отличие этого торга от всех предыдущих — почти полное отсутствие хлебных рядов. Мы скупили почти все зерно и торговать, по сути, кроме нас некому. Более того, как только я озвучил новую цену, все покупатели сразу же бросились к тому небольшому количеству сторонних продавцов, которые еще остались. Спрос вырос до небес, и видя такой ажиотаж, те не будучи дураками тоже подняли цену. Торговля хлебом сразу же встала. Основные оптовики: новгородские и орденские купцы заявили, что по такой цене они покупать не будут, пусть весь хлеб у нас сгниет. Я им тогда спокойно ответил, ладно, пусть гниет, и с этого времени у нас идет негласная борьба, кто кого пересидит.

Сейчас я стою в задней, административной части нашего торгового двора и изображаю полнейшее спокойствие под прицелом четырех пар испытывающих глаз. У ног гудит печка буржуйка и в помещении в общем-то не холодно.

Смотрю на бронзовый бок печки, на трубу, выходящую в специально прорезанное отверстие, и вспоминаю как умолял меня ее продать новгородский купец. Я не отдал, потому что их было всего три, и эта последняя. Переносные печи тоже наше ноу-хау в этом времени, и тоже ушли на ура.

Хлопнула дверь, и появившаяся в проеме голова Куранбасы сообщила.

— Идут!

Кто идет говорить не надо, и так понятно. Поскольку все мы здесь ждем прихода новгородских и орденских торговых гостей. На сегодня в очередной раз сговорились обсудить дела наши тяжкие, хотя смысла в этом не вижу никакого. Я готов им скинуть золотник, другой, но они же не этого хотят! Они хотят вернуть прежнюю цену, а этому не бывать.

Повернувшись, провожу взглядом по лицам собравшихся. Все четверо сидят на одной лавке вдоль стены. С ближнего края тысяцкий Твери Лугота Истомич и боярин Острата. Оба в высоких бобровых шапках и шубах. За ними купцы Алтын Зуб и Путята Заречный. Эти в овчинных тулупах, а шапки нервно мнут в руках. Во всем здесь строгий этикет и порядок. Перед высокородным боярином каждый кто ниже должен шапку ломать. Поэтому я в шапке. Жарко не жарко, а снимать нельзя! По неизвестной мне причине, тут считают, что мой род не ниже боярского, а по должности, так я выше тысяцкого.

Встретившись глазами с сидящими, едва заметно вздыхаю:

«Вот они, мои главные акционеры и нескончаемая головная боль».

Только что закончился очередной жаркий спор, где эти четверо чуть ли не в один голос требовали от меня сбросить цену вдвое и продать все накопленное зерно побыстрее.

— Да ты подумай! Гниет ведь зерно-то, мыши жрут! — Кричал мне в лицо Острата, а тысяцкий более спокойно басил. — Ну нету у нас возможности столько зерна хранить! Ну нету!

Купцы голос не повышали, но яростно кивали, соглашаясь со старшими. Алтын, правда, свои пять копеек вставил.

— Слух уже пошел, бают, что новгородцы собираются силой с нами разобраться!

Этот слух, как я понял, и заставил их так нервничать, а остальными доводами они попросту прикрывали свой страх. Поэтому я молчал, зная что их не перекричать и не переспорить, а дождавшись, когда они проорутся, врезал им правду матку.

— Хватит дергаться! Коли кишка тонка, то нечего было и браться за такое дело!

На это им ответить было нечего. По условиям нашего соглашения, до конца ярмарки никто из товарищества выйти не может и долю свою забрать тоже, а право решающего голоса оставлено за мной. Совет же в лице их четверых может мне только советовать и не боле. Этот пункт, предвидя сегодняшний яростный спор, я у них буквально выгрыз, когда изначально договаривались.

Сейчас, после предупреждения половца, все разом успокоились и затихли. Правило не выносить сор из избы тут действует железно. Показывать противнику разлад в своих рядах нельзя, и все это понимают. На лицах проявилась степенность, и все настроились на непростой разговор.

Гости вошли шумно. Топая и утирая лица с мороза, они ввалились вчетвером, сразу заполнив собой все помещение.

— Присаживайтесь, господа! — Гостеприимно указываю на лавку у противоположной стены, и вошедшие, не торопясь, рассаживаются один за другим. Всех их я уже знаю в лицо.

Тот, что уселся первым и бросил на меня мрачный взгляд — это Афоня Михалчич, за ним Горята Нездинич. Фамилии известные как в Новгороде, так и на Твери. Эти две семьи держат почти всю хлебную торговлю с Низовской землей, и по всему северо-западу власть у них немалая.

За новгородцами сидят еще двое. Тоже люди не простые. Ганс Виттенберг, купец Ганзейского двора в Риге, и представитель епископа Дерптского Винрих фон Босвейл. В другие времена эта парочка была бы прямым конкурентом новгородцам, но сегодня всем им моя цена встала настолько поперек горла, что даже давние обиды отбросили.

Гости рассаживаются, а я глядя на них думаю о своем. Тот факт, что эти четверо пришли вместе, настораживает. Ганзейцы с тевтонами не так критически зависимы от нынешних закупок зерна. В отличие от новгородцев у них здесь интересы более универсальные. Мед, воск, пушнина и пенька — для них также крайне интересны. Если честно, я надеялся, что этот аспект внесет раскол в ряды моих противников, но нет. Судя по всему, они все-таки смогли сговориться, и мне очень бы хотелось знать, чем именно заманили их новгородцы. Ведь в случае неудачи немцам придется возвращаться без зерна, а это серьезные убытки, которые им не простят. Здесь они представляют не только свои интересы, но и отрабатывают вклады своих пайщиков. У одного это банкиры Любека и Риги, у второго епископ Дерптский, а может и сам магистр.

Выждав паузу, поднимаю на Афоню упреждающий взгляд, мол, начинай, чего тянуть. Он в этой ватаге недовольных, бесспорно, заводила, и я уже имел «удовольствие» с ним общаться. Семья Михалчичей в Новгороде в первой пятерке по богатству и родовитости, а Афоня, хоть и не старший в роду, но прямой наследник и человек весьма уважаемый. Про него и про остальных мне полный расклад дал Лугота еще до начала ярмарки. Ситуация тут последние годы не менялась, и кто из торговых гостей приедет было известно заранее.

Встретив мой взгляд, Афоня поднялся и, огладив бороду, произнес.

— Ты, наместник Александров, — его глаза метнулись с меня на тверичей, — и вы, господа Тверские, знайте. Ваше самовольство и беспредел безнаказанными не останутся. Мы, как вернемся в Новгород, обо всем сообщим Александру и отцу его, Великому князю Владимирскому. Пусть знают, что творят их наместники в Твери.

Боярин замолчал, а я молча прошел в угол и спокойно сел в кресло, всем своим видом показывая — это я уже слышал, не страшно. Что дальше?!

Едва заметно глянув на своего сотоварища, Афоня демонстративно вздохнул и с видом, видит бог, я сделал все что мог, грузно опустился на место, а Горята Нездинич начал резко и не вставая.

— Все это будет потом. И жалобы, и суд праведный, а сейчас, как вы, наверное, догадываетесь, без зерна мы из Твери не уедем.

Его прищуренный взгляд прошелся по противоположной лавке, и я уже было подумал, что новгородцы пошли на попятный, но не тут-то было. В глазах Горяты вспыхнул злой огонек, а его губы вытянулись в жесткую линию.

— А коли так, то и выхода у нас иного нет. Ежели торга праведного здесь мы не найдем, ежели токмо своеволие да лихоимство ваше, то мы, присутствующее здесь посольство, предупреждаем тебя, наместник, и вас, господа Тверские. Будете продолжать упорствовать в своем неправедном своеволии, то мы железом возьмем то, за что хотели уплатить серебром.

«Оп ля! — Мелькнуло у меня понимание. — Вот чем вы немцев-то приманили!»

Теперь присутствие ливонцев стало понятно. Если новгородцы решились на прямой грабеж, то грех не погреть руки на чужом огне. Коли можно ограбить русский город без всякого урона для себя, то зачем отказываться. Ведь в случае чего, все можно будет свалить на новгородцев — они это затеяли, а мы только так в сторонке постояли. Тем более те, наверняка, обещали им, весь гнев Великокняжеский взять на себя и обвинить меня, Тверского наместника, в беспределе и во всей будущей заварухе.

То, что новгородцы попытаются силой вернуть себе прежнее право вершить дела по своему усмотрению, для меня не сюрприз, а вот немцы… Рискнут они влезть в разборки на чужой земле или нет, было под вопросом. Калида уже посчитал, и я знаю точно. Гости новгородские смогут выставить двадцать настоящих бойцов в кольчугах и при мечах. Еще с сотню всякого другого люда, возчики там и прочие. Этот народец у них тоже к драке привычный и представляет собой изрядную силу даже с топорами и кольями.

У нас народу примерно столько же, но мои стрелки — это зеленая молодежь, а боярские и купеческие дворовые не чета новгородским, так только для счета. Реальных бойцов из «детей» боярских, чтобы в железе и с опытом, так не больше десятка. В открытом бою у нас шансов нет никаких, потому как вся Тверь за нас не встанет, ибо стараниями боярина Якуна в городе нас сторонятся и даже винят в опасных разборках с Новгородом. Всем понятно, что коли дойдет до драки, то нам наваляют и поделом. В глубине души я тоже этого побаиваюсь, но у меня в рукаве есть джокер, на которого я очень сильно надеюсь. И не сказать, что поворот, в котором ливонцы встают на сторону Новгорода кардинально меняет всю картину, но тем не менее задачу усложняет. Конюхи и прочая дворня немецкая, конечно, в бой не полезут — это не новгородцы, но с десяток людей в броне и с хорошим оружием они точно выставят, а в нынешней ситуации и это сила немалая.

«Хватит ли у меня козырей, чтобы осилить и этих?!» — Сижу, думаю, поскольку я твердо обещал своим пайщикам-концессионерам, что до резни на улицах Твери дело не дойдет ни при каких обстоятельствах. И вот теперь я в этом не так уж сильно и уверен.

В возникшей зловещей тишине первым заговорил тверской тысяцкий.

— Давайте все поостынем и не будем горячиться. Все мы здесь люди разумные и торговые, а значит всегда сможем договориться миром. — В глазах Луготы засветилось явное беспокойство. — Худой мир ведь завсегда лучше доброй ссоры.

— Не уверен! — Горята Нездинич бросил на меня ехидный взгляд. — Уж больно у вас наместник прыткий.

На это можно было бы ему ответить, что в прошлой жизни, я как раз чаще слышал обратное. И мама моя, и все те немногие девушки, с которыми я был знаком, в один голос твердили — ты умный, талантливый, но какой-то не современный. Все время витаешь в облаках, когда надо шевелиться, строить карьеру, зарабатывать! Так что определение «прыткий» записываю себе в актив, а в голове крутятся совсем неуместные мысли:

«Только хорошенько получив по сусалам, новгородцы пойдут на уступки. Им же надо по возвращении хоть что-то предъявить своим землякам, мол, мы старались, даже до драки дело дошло, но не справились, не одолели супостата. Без этого их самих с такой ценой на хлеб могут дома на вилы поднять».

Жалеть или сочувствовать им я не собираюсь, да и потакать своей неуверенности и страхам своих сотоварищей тоже. Раз уж столкновения не избежать, то надо брать инициативу в свои руки. Для меня сейчас самое главное не допустить хаоса и придать неминуемой схватке организованный характер, тогда можно будет и вынести разборки за пределы города и место для этого подходящее выбрать. Место будущей схватки для меня сейчас краеугольный камень, а мясорубка в городской черте крайне невыгодна. Во-первых, убыток и разорение неминуемы и этого мне горожане не простят, а во-вторых, я не смогу использовать свой главный козырь, если, конечно, не хочу спалить Тверь дотла. Поэтому резко встаю и стараюсь говорить максимально твердо и уверенно.

— Хотите решить наш спор железом?! — Делаю паузу и обвожу гостей взглядом. — Что ж, давайте! Только пусть все будет по правде, чтобы ни суд людской, ни великокняжеский потом нас худым словом не поминали.

Мое спокойствие явно удивило гостей, видимо, они все-таки надеялись, что угроза подействует и реакция будет совсем иной.

— Ты что, наместник, имеешь в виду?! — Афоня нервно огладил бороду. — О какой-такой правде толкуешь?

— О Русской, Афоня, о Русской! — С вызовом, усмехаюсь ему в лицо. — Выйдем в поле, как по старине, и божий суд все решит. Одолеете нас, так заберете весь хлеб задаром, а уж коли мы вас, то заплатите по полгривны за пуд, да еще спасибо нам скажете.

Чувствую, как за спиной зашикали мои акционеры, мол, ты сдурел совсем, Фрязин, ты что несешь?! Этот недовольное шиканье слышу не только я, но и наши оппоненты. Явно звучащий в нем страх придает гостям уверенности, и переглянувшись между собой, они быстро приходят к молчаливому согласию.

Афоня вновь оглаживает свою ухоженную бороду, но сейчас в этом жесте уже нет неуверенности, а только горделивая степенность.

— Хорошо, мы готовы побиться об заклад! Ваше зерно супротив нашего серебра. — Он самодовольно усмехнулся. — Выбирай, где желаешь силушкой померяться? Даем тебе такое право, как хозяину, но токмо помни, обратного хода нет. Ты сам это предложил, и когда мы побьем вас, то оставшиеся в живых сами из погребов все мешки вытащат и в сани наши уложат.

«Как хозяину» прозвучало в его устах как слабейшему, но я это никак не реагирую. Пусть потешится, самое главное, я своей цели добился. Выбор поля за мной, и где будет схватка я уже знаю. Это наполняет меня уверенностью в том, что все будет хорошо.

— Раз так, то биться будем на Волге. Лед ныне крепкий, и места там достаточно. — Протягиваю ему открытую ладонь. — Только мы будем стоять под правым берегом у стен нового Тверского острога.

— По рукам и хоть где стойте, — могучая лапа новгородца сжала мою ладонь, — мы вас везде побьем!

Глава 11

Мое славное воинство выстроено на льду под самым левым берегом Волги. Четыре неровные шеренги по двадцать человек, из которых шестьдесят — это мои, так сказать, невольники, а двадцать — дворовый люд главных акционеров. Все они здесь не по доброй воле, а в силу прямой воли своих хозяев, поэтому насчет их боевых качеств я никаких иллюзий не питаю. Выстраивая этот порядок, Калида практически в ручном режиме ставил на свое место почти каждого из них. Так что у меня нет ни малейшего сомнения — с первым же шагом этот строй превратится в неуправляемую толпу.

Здесь почти весь мужской состав моего поселения. Заячьи треухи, куцые разномастные шубейки и лапти гармонично смотрятся с топорами, вилами и изредка торчащими наконечниками копий. Картина удручающая, но я очень надеюсь, что эти люди сегодня в бой не вступят. В моем плане они здесь только для антуража. Главная роль отводится полутора десятку бойцов в кольчугах и моим стрелкам. Стрелки сегодня без арбалетов, а вооружены в основном дубинками. Они, вперемешку с окольчуженными бойцами, выстроены первой линией перед остальным ополчением.

Я стою в этой же линии и чувствую себя, мягко говоря, некомфортно. Кольчуга с чужого плеча давит своим весом и натирает везде, где может. Шлем стискивает башку железным ведром, а длинный меч леденящий ладонь напоминает, что все это не игра, а жутковатая реальность.

Смогу ли я рубануть этой штукой живого человека, не сделавшего мне ничего плохого? Вопрос?!

Нервы накалены до предела, а сердце грохочет в груди как кувалда. Бросаю взгляд направо, там суровый профиль Калиды. Слева коренастая фигура Луготы. Это он поделился со мной доспехами, тем самым недвусмысленно дав понять, где во время боя следует быть человеку, который все это затеял. Здесь же, в первой шеренге, стоят и остальные члены товарищества: Острата, Алтын зуб и Путята. Я на полголовы выше самого высокого из них, и мне хорошо видны их угрюмые лица. Сразу вспоминается вчерашний совет и полное отчаяние в голосе боярина Остраты.

— Да ты безумец, Фрязин! Ты что наделал?! Мало того, что порубят нас завтра в капусту, так еще и добра лишимся, и семьи свои по миру пустим! Как я вообще мог с тобой связаться. — Он тут же набросился на тысяцкого. — А все ты, Лугота Истомич! Уговорил же… Поверим ему, он знает, что делает! Ты и сейчас так же думаешь?!

Лугота молча хмурится, сказать ему нечего. Ясно, что он думает точно также как и его товарищ — чужак ловко подставил их под мечи новгородцев. Хочешь не хочешь, а теперь придется драться и договориться по-тихому уже не удастся. Новгородцы народ азартный, да и в победе уверены, зачем им отказываться от спора, ведь все зерно даром получат.

Его взгляд обжигает укором, мол, что же ты меня так подвел-то, а я, изобразив на лице обиду, отвечаю с железной твердостью.

— Ты, Острата, лишнего-то не болтай. Я с ума не сошел и за слова свои отвечаю. Завтра, коли мы все выйдем на лед и проявим твердость, то новгородцы отступят раньше, чем прольется первая кровь.

Не скажу, что я в этом абсолютно уверен, скорее питаю большую надежду на такой результат. Лесное сражение показало, что мое новое оружие действенно, а с учетом эффекта неожиданности есть все основания верить в положительный исход моей авантюры.

Этот мой оптимизм разделяют далеко не все, о чем тут же яростно возопил Острата.

— Да с чего бы! Недорослей твоих испугаются, что ли?! А ежели иное что у тебя есть в рукаве, так ты расскажи обществу, не таись!

Это был самый волнующий вопрос, и все, кто присутствовал тогда в зале, устремили на меня вопросительные взгляды. Слухи о спасении каравана с хлебом и победе над грабителями все еще бродили по городу. Огненные молнии и стрелы, пробивающие кольчуги, обрастали былинными подробностями, но реально даже очевидцы мало что путного могли рассказать. Горожане пытали расспросами и моих стрелков, и детей боярских, участвовавших в бою, но те выдавали подчас такое, что только еще больше запутывали своих слушателей. Думаю, что большинство разумных людей вообще не верили этим россказням и считали все выдумкой, запущенной моими доброхотами. Тем не менее общий флер загадочности моей персоны за последнее время значительно вырос, добавляя мне как последователей, так и недоброжелателей.

Выдержав тогда этот общий немой вопрос, я ничего разъяснять не стал, а отделался лишь уверенным обещанием.

— Ничего я вам сейчас рассказать не могу. Просто выходите завтра на лед, проявите твердость, и бог пошлет нам всем удачу, можете мне поверить.

Моя самоуверенность никого полностью не убедила, но все же подпитала тот маленький огонек доверия, что все больше и больше разгорался в них со времен заключения нашего союза.

Лугота поднялся первым.

— Ладно, выйдем завтра на лед, коли уж все равно другого выхода у нас нет. — Он еще раз мрачно зыркнул в мою сторону и с какой-то обреченностью хмыкнул. — Даже не знаю, почему я все время ведусь на твои обещания?!

Сейчас, стоя в первой шеренге бойцов, я убежден, что наступающий момент решающий. Если одолеем новгородцев, то мой кредит доверия в Твери вырастет настолько, что можно будет говорить о будущих реформах, а ежели нет, то скорее всего придется отсюда сматываться. Таких потерь мне не простят.

Я играю ва-банк, потому что нужно спешить. У меня нет времени на долгое и постепенное завоевание доверия тверичей. Времена надвигаются суровые и раскачиваться некогда. Нужны коренные изменения уже сейчас, а без всеобщей поддержки жителей Твери мне этого не провернуть.

Оборачиваюсь и поднимаю взгляд на заснеженный косогор. Там, буквально в тридцати шагах вверх по склону, за невысокой стеной молодого ельника, стоят три метательные машины. Тяжелые десяти килограммовые снаряды уже приготовлены к выстрелу. Они почти в два раза больше тех, что мы испытывали ранее. Такие рукой уже далеко не бросишь, они где-то около двадцати сантиметров в диаметре и вмещают почти полтора литра спирта. Дальность полета такого заряда не более сотни шагов. Это намного меньше их более легкого прототипа, но тут надо выбирать из того, что требуется: мощность заряда или дальность поражения.

Сейчас для меня поражающий фактор куда важнее, ведь противник стоит всего в пятидесяти шагах. Их на вскидку примерно столько же сколько и нас, ну может ненамного больше, но организация на порядок выше. В первой шеренге народ явно состоятельный, все в броне со щитами и мечами. Здесь же и ливонцы, тоже экипированы не хуже. За ними народ попроще, без кольчуг и шлемов, но с длинными тесаками или секирами. На шаг впереди строя стоят мои вчерашние гости и с ними еще кто-то. Присматриваюсь.

«Ба, знакомые все лица, — чуть не восклицаю в голос, — Епифаний! А где же твой ганзейский дружок?! Не иначе как до сих пор по лесам бегает!»

Вижу, что он что-то шепчет на ухо Афоне, но тот раздраженно отмахивается и кричит мне.

— Ну что, наместник, вы готовы?!

Бросаю взгляд назад, на ельник и, поймав утвердительный кивок Куранбасы, ору в ответ.

— Готовы.

Усмехнувшись, Афоня опустил личину шлема на лицо и махнул рукой — пошли! Новгородские шеренги тут же шагнули вперед, ощетинившись мечами и копьями.

Противник идет не в ногу, но все равно тяжелый шаг более сотни людей отдается в голове. Мое воинство смотрит на меня и ждет команды, а я, не отрываясь, слежу за приближающейся линией. Расстояние отмерено, и баллисты выставлены точно по нему. Вот и контрольная отметка. Даю отмашку и почти сразу слышу три глухих удара веретена об отбойник. Тук, тук, тук! Три шара, перелетев через наши головы, грохнулись прямо под ноги передовой новгородской шеренге.

Разрыв, второй, третий, и под перепуганные вопли пелена черного дыма заслонила от нас новгородцев.

Вскидываю над головой меч и ору как очумелый.

— Пошли, ребята! Покажем супостатам кто тут сила! — Не глядя, бросаюсь вперед, крича местный боевой клич. — Тве-е-ерь!

Вслед за мной слышу раскатистый рык Калиды.

— Тве-е-ерь!

За ним бас Луготы и тут же мощно по всему фронту.

— Тве-е-ерь! Тве-е-ерь!

Впереди мечущиеся горящие фигуры. На ходу сбиваю одну из них с ног и затаптываю пламя. Строй противника сломан. Люди шарахаются от огня, и наша лавина почти не встречает сопротивления. Задние ряды новгородцев уже бегут и остаются только несколько отдельных островков сопротивления. Один из них, самый крупный, собрался вокруг оставшейся старшины. Человек десять самых стойких бойцов, все в кольчугах и с мечами. Эти сдаваться не собираются — это видно по оскаленным закопченным лицам.

Мои люди тоже понимают это и, взяв этот оплот обороны в кольцо, на рожон не лезут. Под льющуюся с обеих сторон отборную брань, протискиваюсь между спинами, отталкиваю последнего и делаю шаг вперед. Теперь передо мной только бешеные глаза и белые зубы на черных обгорелых рожах.

Поднимаю руку и ору, перекрикивая ругань.

— Тихо!

Мои замолкают, а вслед за ними утихают и новгородцы.

Всматриваюсь в лица, пытаясь отыскать Афоню, но перепачканные сажей обгорелые лица все одинаковы, и я просто кричу в толпу.

— Афоня, ты здесь?! Слово к тебе имею!

Передний ряд раздвинулся, пропуская старшего вперед. Узнать его сейчас действительно трудно. Борода обгорела, морда черная, руки и шея в бордовых волдырях.

— Чего надо?! — Новгородец сплюнул на землю черным сгустком.

Окинув его потрепанную фигуру, я не могу удержаться от злорадства.

— Ну что, Афоня, признаешь проигрыш или продолжим.

Он зло скалится в ответ.

— Какой проигрыш, ты сначала возьми нас!

Я спорить с ним не собираюсь и молча достаю из сумки керамический шар. Эта граната такая же как и те, что я использовал при нападении грабителей. Положив ее на ладонь, я также без слов поджигаю фитиль, и в установившейся гробовой тишине что есть силы бросаю ее в сторону. Там грохочет разрыв, чиркают по насту разлетающиеся осколки, и белый снег вспыхивает синеватым пламенем.

— У меня таких игрушек много, — я почти добродушно усмехаюсь, — себя не жалко, так людей своих пожалей.

Сжав зубы, Афоня молчит, но из задних рядов к нему вдруг протиснулся кто-то из ливонцев и что-то яростно зашептал в ухо. Что тот говорит я не слышу, но по тому, как новгородец кривится, понятно, что немцы гореть не хотят. Их в этой сжавшейся кучке едва ли не половина, и это решает дело. Кинув на своего неверного союзника ненавидящий взгляд, Афоня поднимает вверх руку и обращается к своим, кто еще сопротивляется.

— Все, шабаш! — Он переводит на меня мрачный взгляд. — Ладно, признаю, сегодня ты выиграл, наместник! Мы заплатим твою цену, но ты не особо радуйся. Ныне твоя взяла, но ты помни, Господин Великий Новгород ничего не забывает и обид не прощает.

В натопленном помещении царит желтый свет от спиртовых ламп и почти физически ощутимая человеческая мука. Стоны, приглушенный гомон и тошнотворный запах крови и пота. Протискиваюсь мимо сидящих и лежащих людей. Это еще не все, многие с легкими ожогами и ранениями остались за дверью. Здесь не только мои, но и тверичи, и даже новгородцы. Все ждут своей очереди, потому как страждущих много, а врач у меня один. Или правильнее будет одна.

В дальнем углу, у топчана, стоит Иргиль. Ее узкая девичья спина в белом льняном сарафане среди потных мужских торсов выглядит как что-то инородное, попавшееся сюда совершенно случайно и по ошибке.

Не могу не сдержать ироничной улыбки. Этот прилепившийся к самой стене острога сруб до сего дня народ обходил стороной. Я помню, как слух что я везу с собой ведьму прилетел в Тверь раньше, чем караван добрался до городских ворот. Сам тысяцкий Лугота специально выехал вперед ради этого. Тогда он настойчиво советовал мне не тащить дьявольское отродье в город, а если уж так приспичило, то поселить ведьмачку где-нибудь поблизости, но за пределами городских стен. Я провоцировать конфликт не стал и приказал выделить Иргиль дом у себя на левом берегу. Там я полноправный хозяин, и чтобы кто не думал, вслух никто не посмел даже пикнуть.

С того дня прошел уже почти месяц, Иргиль обжилась, народ попривык к ней, но все равно, после боя даже наших раненых принесли сюда только после моего прямого приказа. Тверичи и новгородцы подтянулись позже.

После того как Афоня признал проигрыш я объявил всем, кто еще остался на Волжском льду.

— Раненых и обожженных тащите в острог. — Я указал на стену, венчающую кручу левого берега. — Кто может, пусть сам идет, там всем нуждающимся окажут помощь.

Поначалу принесли только тяжелых, сильно обожженных и с глубокими ранами, но после того, как Иргиль зашила первого, потянулись и остальные. Ее мази снимали боль от ожогов, травы и заговоры останавливали кровь, а там, где было необходимо, она проводила почти полноценные операции: чистила раны от осколков костей, стягивала сосуды, зашивала и дезинфицировала.

Даже небольшая рана в этих условиях грозила распространением инфекции, по-нынешнему горячкой, а этого боялись и в эти времена. Слух разнесся быстро, и вскоре подтянулись даже те, у кого были незначительные царапины. Эти пришли скорее из любопытства, просто поглазеть, как там ведьма людей православных спасает. Так что народу набралось немало.

Протиснувшись сквозь толпу, проверяю, все ли сделано как я приказал. Осмотревшись, прохожу в угол где работает Иргиль. Не оборачиваясь, она почувствовала меня за спиной и недовольно бурчит.

— Ты бы сюда еще весь город позвал! Я тебе скоморох что ли?! Помощника бы лучше выдал! Не видишь, одна я тут до утра буду возиться.

Не обращаю внимания на ее ворчание и искренне улыбаюсь.

— Я только за! Скажи кого тебе дать, и я постараюсь тебе помочь. — Изображаю рабочий конструктивизм, но на Иргиль это не действует. Она продолжает ворчать, одновременно заштопывая лежащего перед ней раненого.

Зрелище надо сказать не для слабонервных, поскольку шитье идет на живую без всяких обезболивающих. Боец с рубящей раной на груди впивается зубами в торчащую из рта палку и мычит от боли. Его ногти скребут по деревянному топчану, но он терпит и старается не шевелиться.

Понимаю, что Иргиль ворчит не из-за отсутствия помощников, а просто таким образом она выплескивает накопившуюся усталость, и все же мысль о том, что ей нужна помощь уже засела в моей голове.

«Не помощники, а скорее последователи и ученики, — определяю правильное направление, — они будут помогать ей и одновременно учиться. Все верно, нужна медицинская школа, и об этом надо думать уже сегодня».

С этой мыслью разворачиваюсь к выходу и вдруг ощущаю на себе чей-то пристальный взгляд. Всматриваюсь в полумрак дальних углов и нахожу того, кто, не стесняясь, пялится на меня. От проявления такого неуважения я уже как-то отвык и первое, что вспыхивает в голове, это возмущение:

«Это кто ж такой-то?!»

Не успеваю так подумать, как узнаю того немца, что не бросил помирать в лесу.

«Смотри-ка, не сдох все-таки! Живучий!» — Успеваю удивиться, а спасенный грабитель, словно поняв, что его узнали, вдруг вскакивает и ковыляет ко мне.

— Наместник! Прости меня за невежливость, — торопится он высказаться, — но позволь слово молвить. Я…

Только сейчас до меня доходит, что незнакомец говорит со мной ни на русском, ни на немецком, а на датском. Обрываю его на полуслове и сурово спрашиваю:

— Ты кто такой, назовись?!

— Я Эрик Хансен, младший в семье Хансенов из Борншольда.

Иронично усмехаюсь на это.

— Так что же тебя, Хансен, потянуло разбойничать так далеко от родины.

Смущаясь, он искренне восклицает.

— Да я же не знал! Карл Рютте в Ревеле нанимал людей для охраны торгового каравана в Москову, ну я и пошел. Потом Карл сказал, что у него обманом увели зерно и надо его вернуть. Обещал за помощь хорошие деньги, и я согласился, хоть и понимал уже тогда, что он скользкий как змея.

— Понимал, а все же согласился! — Ловлю его на слове, и он, сокрушаясь, соглашается.

— Да уж больно деньги мне были нужны…

Выслушивать оправдания какого-то датского бродяги у меня нет времени, и я вновь обрываю его.

— Ладно, мне покаяния твои не нужны. По-хорошему бы башку тебе снести за дела твои поганые, но радуйся, я сегодня добрый. Так что, коли есть силы ступай на все четыре стороны, не держу. И уж если судьба пощадила тебя в этот раз, то надеюсь, ты сделаешь правильные выводы и на Русь больше не сунешься.

Сказав, уже собираюсь шагнуть дальше, как датчанин чуть ли не хватает меня за рукав.

— Подожди, наместник! Ты не понял меня! Я не за прощением к тебе, я за службой. Возьми меня к себе, и я искуплю вину свою сторицей, клянусь!

Поворачиваюсь и внимательно всматриваюсь в ярко голубые глаза скандинава. Вижу, не врет. Во всяком случае, сейчас. Искренне хочет ко мне на службу, а вот каковы его мотивы, это вопрос другой. Люди мне нужны, как воздух, а верные люди еще больше, а будет этот надежным товарищем только время сможет сказать.

Выдерживаю паузу и держу его в напряжении, а затем все же смягчаюсь.

— Наглый ты, датчанин! Тебе палец, так ты готов и всю руку… — Усмехнувшись, делаю шаг дальше к выходу и, не поворачиваясь, роняю. — Ладно, оклемаешься совсем, подходи. Посмотрим на что ты годен!

Глава 12

Распахиваю крохотное оконце и смотрю на заполненную народом площадь. Холод сразу же дает о себе знать, и морозный воздух стягивает кожу на лице, но в эти времена в закрытое окно не глянешь. Слюдяная пластина хоть и пропускает свет, но совершенно не прозрачна.

«Надо бы заняться отливкой оконного стекла». — Появляется разумная мысль, но я понимаю, что до этого еще не скоро дойдут руки.

Тверь гудит, как потревоженный улей, если это сравнение может подойти к утопающему в сугробах городу. На лицах даже не тревога, а откровенный страх, и на то есть все основания.

За спиной слышу голос тысяцкого.

— Народ волнуется, надо бы выйти, успокоить.

Не оборачиваясь, бросаю ему с раздражением.

— Ну так выйди и успокой.

Лугота молчит, и я понимаю почему. А что он им скажет. Новгород идет на нас войной, но вы не бойтесь. Это прозвучит глупо, потому что бояться есть все причины. Новгородская господа сильно на нас обиделась, и вече ее поддержало. Хоть времена для Новгорода сейчас и тяжелые, но с обнаглевшей Тверью решили поквитаться.

Претензий у них действительно хватает, там и мой медный рудник на их земле, и дорогущий хлеб, и убитые на Волжском льду. То, что Орден строит козни на границах Новгорода, нас пока спасает от полномасштабного вторжения. Это подтвердил и гонец, примчавшийся вчера. Он сообщил, что из-за опасности со стороны тевтонов, новгородское вече решило не собирать городское ополчение против Твери, а ограничиться добровольцами.

Таких набралось около трех сотен, и с учетом того сколько времени скакал к нам гонец, этот отряд ушкуйников скорее всего уже вышел из города.

Тут вопросов целая куча. Во-первых, сам гонец. Он не из наших, а послан кем-то неизвестным. Скорее всего, наш доброхот принадлежит к Новгородской знати, но вот цель его пока неясна. Анонимное послание адресовано лично мне и подписано как «не желающий тебе зла». Было бы занятно поразмышлять: кто же это такой, но эта проблема отходит сейчас на второй план. Главный вопрос, что делать и как защитить Тверскую землю. И здесь только два выхода, либо садиться в осаду, либо попытаться остановить врага в поле.

«Три сотни вроде бы немного, Тверь если поднатужится может выставить и пятьсот бойцов, — размышляю я сам с собой, — но это будет ополчение, вооруженное чем попало. Оно больше пригодно для обороны городской стены, чем для маневренных действий, особенно в лесу».

Вижу, что и Лугота морщит лоб, ломая голову над этой же проблемой. Бесспорно, свести все запасы в город и закрыть ворота было бы самым разумным и безопасным решением, но тогда придется отдать на разграбление все посады и хутора вокруг. В том числе рудник Медное и мой острог на левом берегу. Буйный нрав ушкуйников известен, все что не смогут забрать с собой, то пожгут и разрушат, а это убытки, убытки и убытки.

В голове одна за другой проносятся хаотичные мысли.

«Нужно срочно отправить жалобу Александру, ведь это его город, в конце концов. А что это даст? Он мог бы воспрепятствовать выходу ушкуйников, но не сделал этого. Почему? Скорее всего, не хочет ссориться ни с народом, ни с боярством. Он только-только сел на Новгородский стол, и его запросто могут оттуда и попросить. В нашей ссоре с Новгородом ему сейчас выгоднее придерживаться нейтралитета».

Мыслей много, но четкого понимания что делать, пока нет, и поэтому я молчу. Тысяцкий Лугота тоже молчит, зато не затыкается боярин Якун.

— А я говорил вам! Предупреждал, что каверзы этого человека, — его кривой палец тыкает в мою сторону, — до добра не доведут. Не надо было злить новгородцев! А тепереча что?! Набили сумы серебром, а всему городу за вас расплачиваться?! Что вы людям скажете, когда вокруг все запылает?!

Его кликушества уже достали, и первым не выдерживает Лугота.

— Да умолкни ты, наконец, Якун! Тебя токмо и волнует, что серебро мимо твоего кармана проплыло. Так ты сам в этом и виноват, тебя же звали в товарищество!

На это Якун взвивается так, что чуть ли слюной не брызжет.

— Да как у тебя язык-то повернулся сказать такое! Я о народе, о граде нашем пекусь! — Он вскочил с лавки, грохоча посохом. — И оскорблений не потерплю ни от кого, даже от тебя, Лугота Истомич!

От их крика звенит в ушах, и я тоже не сдерживаюсь.

— Умолкните все! — В сознании крутится какое-то решение, но я пока не могу его четко сформулировать. — Давайте все посидим молча и хорошо подумаем в тишине.

«Укрепленные позиции мы сможем удержать, — начинаю свои раздумья по новой, — тут сомнений нет. И Медное, и Заволжский острог, и саму Тверь, но вот в открытом бою нам надают по шапке, это тоже факт. В лесу опыт и маневренность куда более значимы, чем мое новое оружие, тем более, что на испуг их уже не взять. Что такое огненные шары, новгородцы теперь в курсе. Тогда что же, сберечь людей и отдать землю на разграбление?! Только-только народ отстроился после татар и снова… Нет, надо что-то придумать! — От умственного напряжения, аж в голове заныло, но я не сдаюсь. — Если противник сильнее меня, то я, несомненно, если не умнее, то образованнее, точно. Значит, его силе я должен противопоставить свои знания. Знания! Что я знаю о Новгороде это периода? Да ничего! — Тут я вдруг замер, чувствуя что попал хоть и не туда, но совсем рядом с целью. — Хорошо, про Новгород ничего не помню, а что вообще помню про эту зиму. — Еще немного покопавшись в памяти выуживаю. — Великий князь Ярослав почти одновременно с Чернигово-Галицким князем в 1239 году ходил походом на Литву, точнее на захваченный литовцами Смоленск».

Поднимаю взгляд на бояр и спрашиваю, еще до конца не осознав, что мне это дает.

— Кто знает, где сейчас Великий князь Ярослав?

Лугота ответил почти сразу.

— Дак это, слух был, что он на Литву ополчился.

Тут же Якун поправил его.

— Да не, на Смоленск он пошел. Тама литвин Викинт согнал со Смоленского стола тамошнего князя Всеволода Мстиславича. Тот за помощью во Владимир побежал, вот Ярослав на Смоленск и идет. — Подумав, он добавил еще. — Сейчас говорят где-то около Вязьмы.

Не успеваю еще переварить услышанное, как свои пять копеек вставляет и Острата.

— А старший его, Александр, ныне у Ржевы стоит с дружиной. Якобы на помощь отцу спешит.

«Вот оно! — Мелькает ощущение того, что решение проблемы где-то рядом. — Вот почему Александр не вмешался. Не до того ему было, но теоретически, он все еще может это сделать. По уложениям Новгорода с князем, все военные предприятия его юрисдикция, и новгородцы обязаны княжью волю исполнить. Другое дело, зачем ему это делать?! Тверь, конечно, его город. Ему с него прямой доход идет, и разорение земли ему ни к чему, но захочет ли он из-за этого ссориться с новгородцами? Это вопрос! — Подумав, сам же себе на него и отвечаю. — Непременно захочет, если это будет ему выгодно. Например, если в нас он сможет увидеть силу, способную оказать ему реальную помощь в походе на Литву».

Решение еще полностью не сформировалось, но довольная улыбка уже тронула мои губы. Как выйти из этой ситуации с наименьшими потерями стало более менее понятно, как и то, что надо торопиться.

Поворачиваюсь к стоящему за спиной Калиде.

— Прикажи седлать коней, срочно! — И уже проведя взглядом по лицам всех присутствующих, разъясняю:

— Еду во Ржеву! Надо успеть застать там Александра.

Вершина холма ощетинилась заостренными кольями городовой стены. Где-то за ней высятся занесенные снегом крыши детинца, а вниз по склону разномастными хибарами сползает незащищенная городской стеной слобода.

Сжавшись в седле, покачиваюсь в такт лошадиного шага, и в который уже раз просчитываю будущий разговор.

«Что я помню про поход Ярослава Всеволодовича на Смоленск? Только одно — на него он не собирал ни ополчения, ни вассальных князей-родственничков, и причин для этого, как я теперь понимаю, у него было предостаточно. Ярослав, попросту, не мог никому доверять, поскольку еще слишком свежи события прошлой зимы: убийство брата, монгольские бесчинства и прочее. Он мог позвать только старшего сына Александра из Новгорода и своего союзника Михаила из Чернигова. И по всему выходит, что союзники больше рассчитывают на внезапность, чем на численное превосходство. Тогда что получается? У Великого князя сейчас под рукой только своя дружина, а это вряд ли больше пятисот всадников. У Александра и того меньше, наверное, около трехсот. При такой малочисленности, они не должны отказываться от любой помощи, и на этом я обязан сыграть».

Вздохнув, кутаюсь в шубу от пронизывающего ветра и, натянув шапку поглубже, вспоминаю последний месяц.

С того дня как закончилась ярмарка и мы поделили барыши, у меня появилось достаточно свободных средств. Настолько, что я смог нанять еще сорок человек. При том, что обошлось это мне совсем недорого, поскольку безработного и голодного люда вокруг хватало. Уже с лета, спасаясь от татарских погромов, потянулись на север беженцы. Монголы не простили Рязани бунта и гибели своих воинов. Где-то в конце мая прошлого года до меня докатились слухи, что город взят штурмом и разграблен. Оттуда, да и с других южнорусских земель, уцелевшие люди бежали подальше от степной напасти. Отдельными семьями и целыми деревнями, они тянулись бесконечным потоком. Кто-то останавливался в Твери, кто-то шел дальше на север.

Положение с продовольствием было и тогда не ах, а с приходом зимы стало совсем бедовым. Люди вокруг мерли как мухи и за еду были готовы на что угодно. Поэтому, как только у меня появились излишки зерна, я стал принимать всех беженцев, определяя их на вырубки леса вокруг Твери. Одному такой масштаб было не потянуть, поэтому вновь пришлось убеждать своих пайщиков-концессионеров в выгодности подобного вложения, мол, расчищенные поля по весне засеем и потраченное зерно вернется сторицей. Много слов тратить не пришлось, после сражения на Волжском льду и продажи зерна, мой авторитет в городе значительно вырос, да и желающих вступить в товарищество тоже. В общем, стоило мне объявить о военном наборе, как очередь из желающих послужить Тверскому наместнику вытянулась изрядная. Взяли всего сорок самых толковых парней, потому что вооружить большее количество было нечем.

Один десяток определили к стрелкам, а три оставшихся должны были стать копейщиками. Получилось два взвода по тридцать человек. Один стрелковый и один ударный. Более привычный к терминам двадцать первого века, я и построение своей будущей армии рассматривал в единицах будущего. Три шеренги по десять бойцов — взвод. Четыре взвода — рота, две роты — батальон, и четыре батальона — полк. Стрелковые подразделения, по моему замыслу, должны были вооружаться арбалетами, а ударные облегченным видом алебарды. Я не военный, все мои познания взяты из книг, поэтому я изложил свои мысли Калиде — человеку, не раз доказавшему, что в практической военной науке он разбирается как никто. Тот мою идею поддержал и выбор оружия одобрил. Арбалет уже показал себя в деле, а двухметровая алебарда лучше всего подходила для борьбы незащищенного доспехом пехотинца против как легкой, так и тяжелой конницы.

У меня не было средств ни на кольчуги, ни на шлемы. Не было в достатке хорошего металла для выковки мечей, а вот посадить на конец высушенного ясеневого древка трехгранный шип и узкое лезвие топора, на это отыскать железо было реально. Здесь и качество металла могло быть похуже и тратилось его меньше. В общем, два взвода собрали, и Калида начал учить. Ребят, что посмышленей, из первого набора поставили командирами отделений-десяток, и пошла ежедневная рутинная работа. Держать строй, коли, руби и прочее! В этом Калида был большой мастер. Жаль, что времени на полноценную учебу, как всегда, не оказалось.

Оступившись, кобыла вытаскивает меня из полусонного состояния воспоминаний. Мотнув головой, она отряхивается от летящего снега, а поравнявшийся со мной Калида словно бы невзначай бросает.

— Кажись, приехали!

В его голосе слышу почти нескрываемое облегчение, и это неудивительно. Три дня бешеного марша, почти без отдыха и сна. Такое, даже железного Калиду вымотало, не говоря уж про меня. Я еле держусь на лошади и больше всего на свете мечтаю, чтобы пытка холодом и седлом, наконец, прекратилась. Крыша над головой и теплая печь под боком сейчас для меня предел мечтаний.

Почувствовав жилье, лошади припустили живее, и вот уже по краям укатанной дороги появились первые избы. Даже здесь на окраине видно, что город взбудоражен. На улице, идущей к детинцу, полно народу. Под ржание коней и непрерывный лай собак снует разномастный люд, катятся сани и проносятся вооруженные всадники.

В этой суете на нас обращают внимание только у самых ворот. Часовой в овчинном тулупе и надвинутой на глаза шапке перегораживает нам путь.

— Кто такие? Чего надо?

На эту бесцеремонность спокойно отвечает Калида.

— Наместник Твери к князю Александру Ярославичу.

Скосив на нас придирчивый взгляд и сверив наш вид с каким-то своим внутренним контролем, охранник убирает копье.

— Езжайте прямо. — Взмахом руки он указует направление. — Там все, в княжем тереме.

Проезжаю в ворота с мыслью, что охрана в эти времена не на высоте.

«А если бы мы худое что затеяли?! Ни проверили ничего, ни оружия не отобрали!»

Я заметил, что в эти времена расставаться с оружием никто не любит. Единственный раз, когда я видел, как все до единого безропотно сдали свои сабли и ножи, так это в ханском шатре Батыя. В Киеве, даже в княжеских палатах, все бряцали чем-то, если не мечом, то каким-нибудь кинжалом на поясе точно. В Рязани также было, да и в Твери, бояре что на улице, что на совете, всегда при оружии.

Ржевский кремль еще меньше Тверского. Одна улица, два десятка домов, церковь и княжий терем в центре. Сейчас тут княжит Андрей Кривонос. Как сказал мне перед выездом Лугота, князек из худородных, но Рюрикович, из дальней родни смоленских Мстиславовичей.

Спешились у коновязи. В общей суете никто даже коней у нас не принял. Поэтому оставив Куранбасу с парнями разбираться, я вместе с Калидой двинулся к терему. Здесь у дверей охрана встретила нас уже посерьезней. Два гридня остановили еще на крыльце и пустили вовнутрь только когда пришло разрешение.

Едва за спиной захлопнулась дверь и повеяло густым спертым теплом, мне тут же захотелось прислониться спиной к стене и постоять так хотя бы минут пять, пока тело не прогреется до самых костей. Я бы, наверное, так и сделал, если бы не тревожный оклик Калиды.

— Ты чего?! Поплохело тебе что ли?

«Видать выгляжу я сейчас действительно хреново, раз даже в этом полумраке Калида смог рассмотреть мою бледность».

— Да нет! Все нормально, сейчас я соберусь. — Похлопав себя по щекам, привожу в тонус и толкаю дверь из сеней в горницу.

Просторное помещение заполнено тусклым светом из нескольких квадратных окошек под самым потолком. Длинный стол посредине уставлен полупустыми мисками и жбанами. На лавках около десятка человек, и все резко повернулись в нашу сторону едва мы вошли.

После дневного света я еще не привык к полумраку и не могу разобрать кто есть кто. Щурюсь в ответ на два десятка любопытных глаз, когда совершенно неожиданно вопрос приходит совсем с другой стороны.

— С чем пожаловал, наместник?

Бросаю взгляд в дальний угол и вижу там высокого парня. Он стоит там в тени, и с совсем юного, едва тронутого аккуратной бородкой лица на меня смотрят по-взрослому жесткие, пронизывающие глаза.

Такие глаза не спутать. Я узнаю Александра, да и этот тон, властный и непререкаемый, мне тоже знаком. Он по-прежнему звучит в моей памяти, как и тогда, почти год назад.

Кланяюсь ему в пояс, и стараюсь говорить спокойно и велеречиво как тут у них заведено.

— Прослышал я что ведешь ты дружину в помощь Великому князю Владимирскому и посчитал своим долгом явиться и испросить — могу ли я услужить чем господину своему?

На лице Ярославича появилось удивление. Тверь лежала прилично в стороне, и заходить туда он не собирался. Более того, учитывая с какой скоростью он двигался на соединение с отцом, даже посылать фуражиров туда не имело смысла.

Легкое удивление на лице князя сменилось откровенным скепсисом.

— Чем же ты можешь помочь Великому князю?!

Бурной радости на свое заявление, я не ждал, но и такое ледяное равнодушие неожиданно. Не даю пораженческим эмоциям взять вверх и продолжаю спокойно, как задумал.

— Ежели прикажешь, могу выставить ополчение. — Несмотря на явное пренебрежение, читающееся на лице Александра, перечисляю. — Два десятка стрелков, да еще столько же копейщиков. К ним с десяток детей боярских верхами. Всех их Тверь может не только выставить в поле, но и взять на свой кошт на время похода.

Из всего перечисленного князь проявил интерес только к коннице.

— И что, все всадники при хорошей справе? В кольчуге, шлеме и с мечом?

Александр смотрит в самую суть, потому как из десятка, в броне не будет и трети. Такого я сказать не могу, как и откровенно соврать, поэтому отвечаю максимально уклончиво.

— Не все.

На мой ответ тут же раздается дружный смех, и из-за стола поднимается здоровенный мужик в начищенной до блеска кольчуге, усиленной на груди и животе металлическими пластинами. — Княже, да не возись ты с мужичьем, морока одна! С литвой мы и сами справимся!

Поддержанное брагой хорошее настроение гостей еще улучшилось, и все они дружно завторили здоровяку.

— Верно!

— Пусть припас шлют, а сами дома сидят!

— За печкой. Как тараканы!

Последнее заявление вызвало бурный взрыв хохота и грохот хлопающих по столу ладоней.

— Как тараканы… Вот уморил, Гаврила Никитич!

Не дожидаясь пока бурное веселье уляжется, я напрягаю голосовые связки и кричу прямо в лицо здоровяку.

— Не привыкли в Твери за печкой прятаться, и ты, Гаврила, коли не испугаешься, можешь в этом убедиться.

Это был прямой вызов, и в зале тут же повисла гробовая тишина.

— Испугаешься?! — Удивленно повторил за мной огромный дружинник. — Ты это мне сказал?

Не отвечая, я резко меняю тему и говорю словно бы совсем не к месту.

— Хорошая у тебя броня Гаврила Никитич, не хуже чем у литовцев.

Резкая смена разговора сбивает гиганта с толку.

— Да, что там у литовцев! У тевтонов лучше нету! — Он было повелся на уловку, но тут же просек это. Встряхнув патлатой башкой, он ухмыльнулся показывая белые зубы. — Ты погоди, наместник, в сторону то не уводи! Ты меня трусом назвал, или я ослышался?!

Делаю вид, что не слышу вызова и гну свое.

— Выходит, ты в своей кольчуге уверен. — Делаю паузу и смотрю в заполняющиеся гневом глаза гиганта до тех пор, пока он в сердцах не срывается.

— Уверен, уверен! Ты не…

Резко обрываю его, не давая закончить.

— Ежели мой стрелок с тридцати шагов пробьет ее, то что ты на это скажешь?

Такой оборот взывает к его профессиональной гордости, и вообще задевает за живое. Он даже на миг забывает про обиду.

— Чтооо! Да что за чушь ты несешь! — Он обвел взглядом своих сотоварищей, мол вы слышали, и произнес так, словно выдал судебный вердикт. — С тридцати шагов кольчугу и похуже, чем эта, ни один лучник не пробьет. Могу на то об заклад побиться!

Подогревая общий интерес, вытаскиваю из мешка слиток серебра на две гривны и кладу на стол.

— Против твоей кольчуги. Согласен?!

Гаврила кривится в усмешке.

— Неее! Маловато будет.

— Да ты никак проиграть боишься! — Специально давлю на самое больное, и лицо дружинника вновь багровеет от злости.

— Ты опять…! — Закипая, он уже хватается за рукоять меча, но тут, вдруг слышится голос Александра.

— Здесь не торг, Гаврила. Коли в слове своем уверен, то назад не пяться.

Возразить князю здоровяк не решился и отчаянным взмахом руки разрезал воздух.

— Ааа ладно, давай! — Он протянул свою пятерню. — Мне серебро не помешает.

За столом его поддержали дружным гыканьем, а я молча пожал его ладонь.

Для разрешения нашего спора горница была явно маловато, и под дружный гомон народ начал подниматься из-за стола.

— Айда во двор! — Зашумели заинтригованные дружинники, торопясь и опрокидывая скамьи.

Глава 13

На занесенном снегом дворе отдельно стоят Александр и местный князь Андрей. Слуги уже заботливо накинули на плечи господам шубы. Остальным гостям жарко и так. Они всей гурьбой отсчитывают тридцать шагов и размечают позиции.

Расправив богатырские плечи, Гаврила встал на указанное место.

— Ну, где твой стрелок. — Ухмыляясь, он глянул на меня, потирая руки. — Давай, не морозь честной народ, или ты уже за серебро свое пожалел.

Тот, кто будет стрелять, стоит рядом со мной, но тяжелый арбалет в его руке народ пока не воспринимает всерьез. Самострелы на Руси видели и раньше, но большой популярностью они не пользовались. В эти времена взводились они без всякого механизма, лишь с помощью мускульной силы, и пробивной способностью не отличались. Наши первые изделия были точно такими же, но та штука, что держит сейчас мой парень совсем другой случай.

Это последняя и самая удачная комбинация моих отрывочных знаний и божественного гения Фрола Золотаря. Как он с тем инструментом, что у него есть, умудряется претворять мои задумки в жизнь — для меня загадка, но тем не менее результат налицо. Лук, клееный Куранбасой из разных пород дерева, настолько тугой, что просто рукой его не натянуть. Механизм взвода тетивы прост, но эффективен и обеспечивает мощную бронебойную силу. Спуск тоже без затей, но надежен и легок в изготовлении. Стрела сходит с ложа плавно и без рывка, что обеспечивает вполне приличную прицельность стрельбы. Пристрелок было уже не счесть и в том, что трехгранный каленый наконечник болта пробивает даже двойную кольчугу, я уверен на все сто.

К сожалению, Гаврила также уверен, но в обратном. На мое предложение снять доспех и повесить его на забор уперто мотает головой.

— Ни к чему это! — Самоуверенно усмехнувшись, он кивает в сторону своих товарищей, — Вы же знаете, кто эту кольчугу ковал! То, что сделано руками Козьмы Новгородца, ни одна стрела не возьмет!

Убивать княжеского дружинника в мои планы не входило, и я поворачиваюсь к Александру.

— Калечить твоего человека не хочу, князь, прикажи ему… Ежели, конечно, он тебе еще нужен.

Бросив на меня хмурый взгляд, Ярославич все же внял голосу разума.

— Не дури, Гаврила, храбрость свою в бою будешь показывать. — Он не приказывал, а как бы журил своего дружинника, но тон был настолько безапелляционный, что здоровяк даже изобразить недовольство не рискнул.

Стащив через голову железную рубаху, он укрепил ее на заборе и любовно разгладил.

— Ну стреляй, супостат! — Гаврила погрозил мне пальцем. — Токмо с серебром своим попрощайся заранее. — Он громко заржал, заражая показным весельем и себя, и своих товарищей.

Под общий гогот я похлопал по плечу стоящего рядом стрелка.

— Ну что, Ванька Соболь, давай уж, не подведи! Целься между пластинами и не волнуйся. Делай, как учил Куранбаса, и все будет хорошо.

Этот Ванька лучший стрелок в моем первом стрелковом взводе, и по словам его учителя, Куранбасы, настоящий талант. «Будто в степи родился парень», — прицокивая, говорил мне половец. Поэтому сюда я специально притащил именно его и именно для этой минуты славы. Кольчуга у новгородца, действительно, хороша, и если арбалетный болт угодит в одну из пластин усиления, то скорее всего не пробьет. Тут надо попасть точно в щель между пластинами, чтобы бронебойный наконечник не тратил на них силу удара, а лишь, раздвинув, прошил кольчужные кольца.

Получив ободряющий хлопок, Ванька лишь молча глянул на меня, мол не подведу, и двинулся к рубежу. Смотрю ему в спину и вижу, как он остановился на линии, выдохнул, и уверено так, словно у себя на стрельбище, начал подготовку.

Раз! Носок сапога уверенно вошел в ременную петлю. Два! Пальцы вытянули натяжной тросик и широкий двузубчатый крючок захватил тетиву. Три! В ладони появилась г-образная ручка и четко вошла в паз барабана.

Закрутился барабан, наматывая натяжной тросик и тетива, изгибая лук, поползла по ложу арбалета. Оборот, еще один, и еще… Щелк! Защелкнулся «орех», блокируя натянутую до предела тетиву.

Есть! Ванька наложил стрелу и вскинул арбалет. Несколько мгновений в полной тишине и… Треньк! Хлопнула спущенная тетива.

Шррр! Грозно прошелестел арбалетный болт и с глухим металлическим звуком вонзился в кольчугу.

Даже отсюда по торчащему концу стрелы видно, что она, прошив кольчужные кольца, глубоко вошла в деревянный тын.

Не веря своим глазам, Гаврила молча рванулся к забору. Подбежав, он уставился сначала на пробитый доспех, а затем перевел взгляд на князя. В этот момент он больше всего походил на большого ребенка, обиженно спрашивающего — ну как же так-то?!

Не могу сдержать улыбку и исподволь бросаю взгляд на Новгородского князя.

В глазах Александра вспыхнул неподдельный интерес, но он сдержался. Выждав положенную паузу и сохраняя достоинство, он неторопливо подошел к мишени. Вслед за ним гурьбой бросились и остальные зрители. Сгрудившись вокруг, они с каким-то мистическим ужасом впились глазами в пришпиленную к забору кольчугу.

— Хороший выстрел! — Наконец произнес Александр. — Точно между пластин вошла.

Вторя ему, кто-то из толпы добавил.

— Гля, Гаврила, а ведь он бы тебе прямо в сердце попал.

Наградив шутника свирепым взглядом, дружинник одним рывком сорвал с забора кольчугу и протянул ее мне.

— Держи! Признаю, твоя взяла!

Хорошая броня на дороге не валяется! Поэтому беру приз и с ожиданием смотрю на князя, а тот, словно понимая чего я жду, задумчиво произносит.

— Говоришь, у тебя есть два десятка таких стрелков.

Я уверенно подтверждаю.

— Да! И к ним, как я уже говорил, могу выставить столько же копейщиков. Еще десяток всадников из детей боярских, но…

Замолкаю и дожидаюсь сурово-вопросительного княжеского взгляда.

— Что но, говори!

Для приличия еще немного мнусь, а потом выдаю то, ради чего, собственно, я и мчался сюда, загоняя коней.

— Да вот, замятня какая! Недавно вышла у меня свара с Новгородом. Так мелочи, торговые разногласия, а они ополчились на Тверь. Ныне войной вон идут. Людей-то ратных у меня немного. И тебе, князь, в помощь послать нужно, и землю твою же от разбойных ушкуйников защитить тоже нужно. Не разорваться, и то и другое никак не получится. — Демонстративно развожу руками в стороны, мол и не знаю что делать, рассуди.

Несколько мгновений Александр смотрит на меня своим жестким пристальным взглядом, а потом вдруг кривит губы в усмешке.

— Ну ты и жук, Фрязин! Хочешь моими руками свою тяжбу с новгородцами порешать!

Тут, как и положено на государеву проницательность, я склоняюсь в уважительном поклоне.

— Так кто же, кроме тебя, княже, с этими супостатами справится то?! Они же, как саранча, всю землю разорят!

Я открыто льщу Александру, рассчитывая на то, что непокорный нрав Новгорода ему самому поперек горла. Расчет оказывается верен, и то и другое попадает точно в цель.

Князь, словно бы раздумывая, цедит сквозь зубы.

— Значит, говоришь, новгородцы, не спросясь, землю мою решили разорить?!

Ничего не говорю и не киваю, понимая что не со мной он советуется и не у меня спрашивает. Молча стою и жду, пока Александр не взвесит все за и против, а тот, бросив еще один оценивающий взгляд на моего стрелка, говорит, глядя мне прямо в глаза.

— Пока ты соберешь свое ополчение, пока вы доползете до Смоленска… К тому времени, может, и помощь твоя никому уже не понадобится.

Не отводя взгляда, я вступаю в разговор в предложенной мне манере.

— Может и так, а может и по-другому. Это ж война, а на войне всяко бывает. — Чуть усмехнувшись, решаюсь взять молодого князя на понт. — А насчет сроков, так тут могу и поспорить. Что если я приведу два десятка своих стрелков в Вязьму раньше тебя, князь?!

Произношу эту фразу и замираю. Я вновь зашел с того же самого козыря, что и раньше, а вдруг в этот раз не получится.

«Азарт дело тонкое, — мысленно поддерживаю самого себя, — тут либо взлетишь, либо так рухнешь, что и костей не соберешь».

Покачав головой, Александр не сдерживает эмоций.

— Ну и наглец же ты, Фрязин! Ты никак поспорить со мною решил?!

— Ежели тебе не в зазор, то почему и нет! — По-прежнему держу на губах извиняющую улыбку, мол, если что не так, то это просто шутка была.

Мой расчет прост. Когда я говорил про пятьдесят бойцов, я, мягко говоря, блефовал и сильно приукрашивал свои возможности. Новгородские ушкуйники ведь могут юного князя и не послушать, и даже если не дойдут до Твери, то мой медный рудник точно разорят. Отправлять в такое время все силы неведомо куда, это верх неблагоразумия.

Я рассчитываю, что Александр поведется на этот спор, и тогда все внимание сфокусируется на двадцати стрелках, о которых и идет речь. Они должны прийти первыми, а когда подойдут остальные разговора нет. Как заметил сам же Александр, пока соберутся, пока дойду и зима закончится. Тем более, что и ждать их никто не будет. Я ведь знаю — Ярослав выбьет литовцев из Смоленска еще до окончания зимнего тракта, и без всякой моей помощи. Значит, можно вообще никого больше не посылать, а только что набранный взвод пехоты вместе с десятком стрелков отправить для защиты медного рудника и Заволжского острога. Про дворянскую конницу так это совсем уж мой вымысел. При такой реальной угрозе городу, Лугота своих людей точно не даст, даже если я у него в ногах буду валяться.

Все это проносится в моей голове в один миг, пока я не спускаю глаз с князя. Вижу, как один из его ближников склоняется к нему и что-то шепчет на ухо. Тот слушает и иногда непроизвольно кивает, словно бы в знак согласия. Я очень надеюсь, что в этот момент опытный дружинник говорит своему князю.

«Дело выигрышное. От Ржевы до Вязьмы путь в два раза короче, чем от Твери, а этим еще вернуться надо. Спорь смело, пусть поставит на заклад сотню таких самострелов. Глядишь, тебе пригодятся».

Время тянется как смола, и я начинаю нервничать. Ветеран уже выпрямился, а Александр все не торопится с решением. Наконец, я ловлю в его взгляде задорную искру и понимаю, что моя взяла.

Князь бросил на меня прищуренный взгляд и едва заметно усмехнулся.

— Ну что ж! Коли ты решился вызвать князя на спор, то и ставки будут княжеские. Проиграешь, с тебя пятьдесят таких вот самострелов, а коли выиграешь, то…

Он поощрительно глянул на меня, мол проси что хочешь.

'Ну вот и дождались, — мысленно поздравляю самого себя, — и ставка даже меньше, чем я ожидал. Уже полностью успокоившись, произношу с наигранным простодушием:

— Дак, мне ничего и не надо. Ежели новгородцев угомонишь, так и достаточно будет.

Что-то молча прикинув, Александр, кивнул.

— Хорошо! Я завтра же отсюда пошлю людей в Торжок. Мимо него ушкуйникам все едино не пройти. Там им мою волю скажут и ежели не послушают, то я потом спрошу с них строго. Такой заклад тебя устроит?

— Более чем, княже, более чем! — Вновь кланяюсь в пояс, но в этот раз скорее, чтобы скрыть довольную мину на лице.

Нахлестывая коней, гоним по зимнему тракту практически в противоположную сторону от Вязьмы. Укатанный санный путь петляет по лесу, выгадывая пологие речные спуски и обходы крутых оврагов. Александр выйдет из Ржевы лишь завтра утром, но у него все равно будет чуть ли не сутки форы. Он думает, что больше, ведь мне надо добраться до Твери, а это как минимум три дня, и то если сильно торопиться.

Лицо закутано в платок по самые глаза, но колючий ветер все едино пробирает. Пригибаюсь к конской гриве, стараясь защититься от снежных зарядов.

Шмяк, шмяк, шмяк! Мягко шмякают копыта по снежному насту, успокаивая и настраивая на размышление.

«Это хорошо, что князь считает, что у него большой запас времени. — Замерзшие губы растягиваются в усмешке. — Не так сильно будет торопиться».

Впереди слева уже виден холм и высокая крыша Старицкой колокольни, и Калида, придержав коня, сворачивает с дороги. Весь наш маленький отряд вслед за ним сходит на узкую совсем недавно протоптанную тропу. Вдали, между деревьями, просматриваются шалаши и коновязи лесного лагеря. Остро пахнет дымом и готовящейся пищей.

Я вновь улыбаюсь и мое хорошее настроение обусловлено именно тем, что я вижу. Эти костры, шалаши и снующие люди говорят мне, что я молодец и все просчитал верно. Да, веря в удачу и правильный расчет, я подготовился. Два десятка стрелков выдвинулись из Твери сразу же вслед за мной, и вот сейчас они здесь. От Ржева до городища Старица около пятидесяти верст — это почти полтора дня пути, на которые дружина Александра пока нас обгоняет. Вроде бы много, но это только на первый взгляд. Ныне не двадцать первый век и прямой дороги на Вязьму попросту нет. Князю тоже придется сначала двигаться к Волоколамску и лишь затем сворачивать на юго-запад к Вязьме. Мы же двинем прямиком через леса и замерзшие болота. По крайней мере, такой план.

Подбежавший боец берет мою кобылу под уздцы, и я спрыгиваю на землю. Пока разминаю затекшие ноги, подскакивает командир взвода.

— Мой господин, как вы и приказывали, взвод прибыл сюда вчера вечером и…

Я машу рукой, мол достаточно, и поднимаю взгляд на совсем еще молодого парня. Это Ратиша Ёрш, старший сын вдовы Рядович из Коломны. Отца убили татары при взятии города, а его с матерью, младшими братом и сестренкой угнали в полон. Ему лишь шестнадцать лет, но в этом времени это уже полноценный мужик, хоть еще по-юношески угловатый и щуплый. Первоначально я его взял лишь потому, что вдове явно было не прокормить троих, но не прошло и двух месяцев, как Калида назначил его сначала командиром отделения, а потом и всего взвода. Невысокий, худущий, он, вопреки своему внешнему виду, обладал потрясающей физической силой и совершенно несгибаемым упорством в достижении цели. Его авторитет во взводе уступал разве что авторитету Куранбасы или самого Калиды.

— Ну что, Ерш, — не упускаю возможности показать, что я знаю каждого из них в лицо, — во взводе все в порядке? Добрались без потерь?

— Да, господин! — Вытягивается во фрунт парень, и я, подбодрив его улыбкой, произношу почти по-отцовски.

— Тогда командуй построение! Выступаем немедля!

Ерш метнулся к шалашам крича на ходу.

— Взвоодь стройся!

Невольно улыбнувшись тому, что новое слово все еще парню не дается, я подхожу к Калиде.

— Хороший малец!

Хваля воспитанника, пытаюсь задобрить своего главного советника, но тот неумолим и одаривает меня хмурым взглядом.

— Может все-таки передумаешь, и я с тобой пойду?!

Отрицательно машу головой.

— Нет! Возвращайся в Тверь и делай все как решили. Организовывай оборону наших поселений. Если новгородцы не послушают своего князя, то они не должны взять ни рудника в Медном, ни тем более нашего острога в Заволжье.

Он все еще хмурится, и я успокаиваю его как могу.

— Да не волнуйся ты! Ничего со мной не случится! Поверь, литовцев в Смоленске мало и выбьют их оттуда легко, так что мне ничего не грозит.

В это я и сам хочу верить. Ведь не зря я когда-то читал биографии Ярослава и Александра в исторической монографии уж не помню кого. А как там будет в реальности — это одному богу известно.

Калида все и сам понимает, оставлять землю без присмотра в такое время нельзя, но все же недовольно ворчит.

— Так Куранбасу бы и отправил…

Не реагирую на его ворчание и делаю вид, что ничего крамольного не услышал. Где-то за спиной вдруг раздается возмущенный крик, и я с облегчением поворачиваюсь туда. Это как раз и бузит тот, кого только что поминал Калида.

Взвод строится в две шеренги. У каждого бойца за плечами вещмешок, арбалет в кожаном чехле. На поясе полуметровый тесак, а в руках лыжи и палки. Именно из-за них-то и орет половец.

— Ты зачем мне эти доски суешь?! — Ругается он на бойца, что пытается передать ему инвентарь. — Степной батыр на досках не ходит, он на коне скачет, как ветер!

Под градом этих упреков стрелок весь сжался и не знает, куда деться. Пожалев его, я прихожу ему на помощь.

— Ты чего разорался-то, степной батыр! — Не могу удержаться от улыбки. — Тут тебе не степь, тут вон лес кругом, да снега. Так что бери лыжи и вперед, на коня ты еще не скоро сядешь!

Со мной половец не спорит, а, бормоча что-то про себя, вырывает лыжи из рук бойца и идет в голову колонны.

То, что так не понравилось моему степному другу, и есть моя главная надежда на победу в споре с Алесандром. Я собираюсь дойти до Вязьмы на лыжах напрямик через лес. Маршрут примерно подобран, сначала двинемся на Зубцов, придерживаясь русла Волги, а затем, ориентируясь рекой Вазузой, почти до самой Вязьмы.

Это около ста семидесяти километров. Если сильно не блуждать, то можно одолеть за четыре дня, а Александру по дороге идти минимум неделю, так что шансы на победу у нас хорошие. Тут главное слово, не блуждать, поэтому я подстраховался и попросил Луготу найти проводника. Тот просьбу мою выполнил, но на всякий случай, в моем вещмешке лежит упакованный в деревянный ящичек простейший магнитный компас.

Я все-таки не зря краеведение преподавал и во всяких слетах участвовал. Карта центральной России стоит у меня в памяти и курс отсюда на Вязьму практически строго на юго-запад.

Глава 14

В лучах заходящего солнца смотрю на стены Смоленска. Это, конечно, не та картинка, которая возникает у россиянина двадцать первого века при слове Смоленск. Никаких тебе каменных стен, золотых луковок соборов и прочего благолепия. Деревянный частокол, редкие башни и одинокий шпиль колокольни, торчащий над стенами. Других крыш отсюда с подножия холма не видно.

Здесь расположился лагерь Великого князя Владимирского. Как я и предполагал, войск у него немного, даже меньше, чем по моим расчетам. Три сотни всадников Ярослава и около двухсот у его сына. У пострадавшего князя Всеволода, ради которого весь этот сыр бор и затеян, всего человек тридцать. Единственное утешение, что у литовцев, засевших в городе, и того меньше. У них там бойцов сто пятьдесят-двести, не больше, и почему они не оставили город, не понятно.

С такими силами им его не удержать, тем более, что горожане за их князя Викинта биться не станут. То, что город литовцам не рад и жалеет, что не встал за Всеволода, было известно изначально, и думаю, Ярослав надеялся на благоразумие князя Викинта. Мол, увидит превосходящие силы и сбежит, но тот оказался упертым бараном и закрылся в городе. Взять Смоленск штурмом даже с имеющимися силами Ярослав безусловно может, но больших потерь тогда не избежать, а терять своих дружинников ему ох как не хочется.

Сейчас я иду на военный совет. Мои двадцать стрелков — это какой-никакой отдельный воинский контингент, подчиняющийся только мне, а значит и высказать свое мнение у меня есть право. На то, что прислушаются к моему слову, надежды нет, но вот поприсутствовать я могу.

Поднимаю взгляд на вершину холма, туда, где между двух приземистых башен виднеются закрытые ворота города, и недоумеваю:

«Как же так, я ведь помню из летописи. В 1239 году ходил Ярослав Всеволодович на литву и под Смоленском пленил князя их, Викинта. Ни про штурм, ни про потери, ни слова. — Бросаю еще один взгляд наверх. — Как-то пока непохоже! Если брать город в осаду, то на это потребуется время, а его нет. Скоро уже весна, распутица, а в лагере уже сейчас жрать нечего. Да и вряд ли Ярослав вообще захочет здесь до лета торчать. Ему для укрепления власти нужна быстрая и звонкая победа, да и сыну его тоже».

Подумав про Александра, вспоминаю его кислую мину, когда он въехал в ворота Вязьмы и увидел меня среди встречающих. Надо отдать ему должное, поражение он принял достойно, не стал ничего выпытывать: как это так, мы верхами, а вы пешие…? Молча кивнул мне, мол, следуй за мной. На княжьем подворье осмотрел мой отряд, удовлетворенно кивнул и лишь спросил:

— Когда остальные подойдут?

Я, не моргнув глазом, соврал, что остальные отряды не такие быстрые как этот, и их стоит ожидать лишь через месяц, не раньше. Ярославича такой ответ устроил и, сказав что я у него теперь в прямом подчинении, добавил:

— В Торжок, как и договаривались, я человека послал. Если мой наказ нарушат, я спрошу с Новгорода и обещаю, все твои убытки покроют.

Я благодарственно поклонился и остался доволен, ибо это максимум из того, что можно было бы получить в такой ситуации. Ушкуйники стопроцентно не послушаются, но слово княжье будет давить и прыти у них поубавится. Высшая господа Новгорода тоже не захочет в открытую враждовать с князем и в свою очередь постарается отряд этот вернуть. До Медного они дойдут, но когда упрутся в укреплённый острог и поймут, что легкая прогулка с приятным грабежом отменяется и надо лить кровь, преимущественно свою, то тогда многие вспомнят и слово княжье и увещевания своих бояр. Вспомнят и повернут назад, а за все то, что они там разорят, и естественно сверх того, я потом выставлю Новгороду счет, который Александр заставит их уплатить. По-моему, отличная комбинация и мне есть чем гордиться.

Эти воспоминания вызвали довольную улыбку на моем лице, но, подойдя к Великокняжескому шатру, я собрался и убрал лишнее. Гридень у входа посторонился, пропуская меня, и, откинув полог, я вошел во внутрь.

С силой сощурив глаза, пытаюсь как можно быстрее привыкнуть к царящему в шатре полумраку, но все равно пару мгновений плохо различаю кто где. Кланяюсь, как положено, в пояс, бормочу приветствие, но на меня мало кто обращает внимание. Все слушают одного из великокняжеских бояр, а тот уже заканчивает свою речь.

— Горожане ясно дали нам понять, что поддержат нас изнутри только тогда, когда будут уверены, что мы возьмем Смоленск, так что пока стены не преодолеем, придется рассчитывать только на свои силы.

Сидящий на единственном здесь кресле, Ярослав недовольно нахмурился.

— Когда мы взойдем на стены, нам их помощь уже не нужна будет. — Он бросил раздраженный взгляд на Всеволода. — Пошто же князь, ты мне сказывал, будто Смоленск за тебя встанет, стоит мне лишь с войском у стен его появиться?

Бывший князь Смоленский отводит глаза и бормочет что-то невразумительное в свое оправдание, а Ярослав, обреченно махнув на него рукой, вновь возвращается взглядом к боярину.

— И что ты предлагаешь?

Боярин не спешит с ответом, а я, уже попривыкнув к полумраку, узнаю старого знакомого. Квадратные плечи и расплющенный нос Дмитра Ейковича ни с каким другим не спутаешь.

Еще подумав, княжий воевода разводит руками.

— А что тут скажешь! У нас всего два выхода. Либо штурм, либо разворачиваться и убираться восвояси. Причем не затягивая, пока еще запасы кое-какие есть.

Брови Великого князя гневно нахмурились.

— Сколько у нас выходов, я и без тебя, Дмитро Ейкович, знаю! Я у тебя не это спрашиваю. Меня интересует, какой ты выбираешь?!

Слегка оторопевший воевода насупился как ребенок, но ответил твердо.

— Штурм! Пасовать перед литвой сейчас нельзя, на шею сядут!

Ничего не сказав, Ярослав перевел взгляд на сына, а ты, мол, что думаешь. Александр хоть здесь и самый молодой, но в его голосе больше разумной осторожности, чем в словах опытного боярина.

— Думаю, сейчас не время для штурма! Даже если возьмем город, все равно бойцов потеряем много, а они нужны и тебе, отец, во Владимире, и мне в Новгороде. Вон глянь на Михаила Черниговского. Его полки города не штурмуют, а зорят что попроще. Так он и с добычей и с войском домой возвернется. Нам, думаю, следует также поступить. Пройтись по литовской земле огнем, чтобы помнили, а к Смоленску вернуться летом, а еще лучше через год, к рождеству.

По лицу Ярослава видно, что такой вариант ему сильно не нравится, но кажется разумней.

— А что люди скажут?! — Он мрачно обвел всех взглядом. — Сесть на стол Владимирский Ярослав сел, а вот силы закон блюсти у него нету!

Все молча отводят глаза, и лишь боярин Дмитро возмущенно гудит.

— Неча бояться! Эка невидаль штурм! Навалимся разом со всех сторон и делов-то! Нас в три раза больше, литва и до полудня не продержится!

Бодрый настрой воеводы на Ярослава не подействовал, и он, терзаемый противоречивыми мыслями, замер в своем кресле. Встревать в их разборки я не собирался, но неожиданно появившаяся идея мне так понравилась, что я не смог удержаться.

Выхожу вперед и прошу разрешения говорить.

— Великий князь, позволь слово молвить.

Взгляды всех присутствующих мгновенно повернулись в мою сторону, а Ярослав, наморщив лоб, вдруг ткнул в меня пальцем.

— А ведь я тебя знаю! Ты же тот посланник от папы Римского, что в Киев ко мне приезжал, верно?

Не дав мне ответить, он вновь удивленно воскликнул.

— А где же твоя сутана, где крест?!

Я уже так давно отвык врать про свое итальянское происхождение, что не сразу нахожу что и ответить. Все с интересом пялятся на меня, а воевода неожиданно заявляет во весь голос.

— А я и тогда говорил тебе, князь, и сейчас скажу — мутный он какой-то!

Этот наезд мгновенно вывел меня из ступора. В стрессовых ситуациях я думаю лучше и тут сразу же нашелся.

— Великий князь, не позволяй людям своим изливать хулу на раба божьего без нужды. Да, был я посланником папы, но священником никогда не был и сана не принимал. Миссию свою перед Святым престолом я исполнил, послание папы тебе, князю урусов, передал и с тем посчитал миссию свою выполненной. Хотел было я прямо тогда из Киева вернуться в Вечный город, но посол ханский не позволил и силой увез меня на восток, где я стал свидетелем вторжения языческих орд на земли христианские. Видел я многие зверства над душами праведными, и не выдержало сердце мое. Взмолился я к господу и ниспослал он мне милость свою…

— Хватит! — Ярослав оборвал меня на полуслове. — Про молитвы в церкви расскажешь. Здесь то ты что делаешь?!

Как я и надеялся, такая трактовка его зимнего похода на брата ему не понравилась настолько, что он решил моей судьбой больше не интересоваться. Мне такой вариант тоже подходит, и я уже совершенно в другом ключе объясняю:

— Как наместник вашего сына в Твери, привел ему первый отряд тверского ополчения.

Может быть, где-то в глубине души Ярослава и продолжали интересовать произошедшие со мной изменения, но виду он не подал. Намеку внял и выслушивать вновь про татарские зверства над христианами не пожелал.

Отбросив все неважное, он решил перейти к сути.

— Так чего ты хотел, говори!

«Ну вот, с этого и надо было начинать, а с не с дурацких расспросов!» — Удовлетворенно хмыкнув про себя, я начал говорить:

— Слушая дискуссию между вашим сыном и многоуважаемым воеводой, я вдруг подумал о старой народной мудрости — там, где нельзя добиться победы силой, нужно попробовать взять ее хитростью.

В ответ на мое начало, Ярослав сморщился словно надкусил кислое яблоко.

— Вот любите вы, фрязины, это многословие цветастое! Давай покороче, сразу к делу!

В другое время можно было бы и обидеться, я тут стараюсь изо всех сил, подстраиваюсь под их манеру подачи, а мне платят такой черной неблагодарностью.

«Ладно, — решаю про себя, — обижаться не время, а если хотите покороче, то пожалуйста».

Наклоняюсь и рисую пальцем на утоптанном снегу.

— Вот тут город, а тут наш лагерь. Здесь главные ворота, а здесь, — прочертив окружность, ставлю метку с обратной стороны, — малые. Предлагаю вот что. Все отряды начнут разбивать лагерь показательно добротно, на длительный срок. Так, будто мы готовимся к длительной осаде, а в это время мои стрелки встанут вот здесь, — я вычерчиваю несколько крестиков напротив малых ворот, — и будут обстреливать стены днем и ночью, не давая литвинам даже выглянуть наружу. Через пару дней мы их так достанем, что они и головы над тыном будут бояться поднять.

Делаю паузу и обвожу всех взглядом, мол, ну что, дошло куда я клоню? Видать не дошло, потому как нарываюсь на раздраженный голос Великого князя.

— Ну и что?! Будут аккуратнее… Нам-то какая с того польза?!

Подумав про себя: — «Что ж вы такие тугодумы-то». — Продолжаю.

— Князь Викинт, как я слышал, молодой и горячий, а место там удаленное. Лагерь наш далеко, да мы еще специально и все другие отряды оттуда уберем. Думается мне, что посмотрит он на нахальных стрелков, посмотрит, да и решит наглецов наказать. Выйдут они для этого темной ночью из города, а мы их будем там ждать. Повезет, ворвемся на их плечах в город, а нет, тоже не беда. Бойцов они в этой вылазке положат, да и дух моральный упадет, а после этого и штурмовать стены будет легче.

Вслед за моими словами, на миг зависает тишина, а потом раздается удивленно-недоумевающий голос воеводы.

— А фрязин-то дело говорит!

В пронизывающем взгляде Ярослава тоже вспыхивает интерес.

— У литвы на стенах тож лучники есть. Справятся ли твои-то?

Чуть склоняю голову, но глаз не отвожу.

— Не сомневайся, Великий князь! Справятся так, что любо-дорого!

Вопросительный взгляд Ярослава переходит с Дмитра Ейковича на сына, мол что скажешь, и молчавший до этого Алесандр отвечает.

— Одного стрелка я видел. Если у него все такие же, то урон литве они нанесут немалый, а уж Викинта выбесят это уж точно.

Отодвинув лапу молодого ельника, смотрю на поднимающийся склон, по которому рассыпаны мои стрелки. Они растянулись цепью, примерно в пятидесяти шагах от городского частокола и по обе стороны от ворот, выходящих к реке. У каждого тяжелый большой щит, вкопанный прямо в снег. По военным меркам нашего времени это двадцать дотов, выросших в одночасье, как бельмо на глазу у осажденных.

Поначалу, на стене рассматривали рассредоточивающихся арбалетчиков с каким-то наивно-детским любопытством. Мол, чего эти русы хотят? Для прицельной стрельбы далековато, а для штурма так отряд слишком мал. И действительно, полста шагов для лучника — это предел, дальше лишь пустая трата стрел. Даже если удастся попасть, то стрела едва пробьет зимнюю одежду и серьезного ранения не нанесет, а уж тем более при стрельбе снизу-вверх.

Выглядывая из бойниц, литовцы живо наблюдали за моими стрелками, пока первый же выпущенный болт не положил одного из них. Предсмертный вскрик пронесся по стене жутковатым эхом, и в ответ тут же посыпался град стрел. Переждав его за щитами, мои стрелки положили еще парочку бойцов на стене, и вот только тогда литовцы осознали степень опасности. Попрятавшись, они попытались было начать огневую дуэль, но это также не принесло им удачи. Чтобы выстрелить, лучник, как минимум, должен встать и на миг показаться в проеме бойницы в полный рост. Такое легкомыслие было немедленно наказано, и два их стрелка получили серьезные ранения, а еще одного успокоили навсегда.

После этого литовцы оставили всякие попытки отстреливаться и больше не высовывались. Теперь более сотни метров стены находились под постоянной угрозой обстрела, и это должно было держать защитников города в дополнительном напряжении. Кроме того, спуск к Днепру также оказался перекрыт, что тоже не способствовало хорошему настроению у осажденных.

«Все это было еще вчера. — Прокручиваю в голове минувшие события. — За ночь подстрелили еще одного зазевавшегося. Потеря четверых бойцов для отряда из ста-ста пятидесяти человек, конечно, вещь серьезная, но подвигнет ли она литовцев на вылазку? Это пока еще большой вопрос».

Повернувшись к стоящему за спиной Куранбасе, выражаю свои сомнения.

— Что-то тихо совсем, хорошо бы расшевелить это осиное гнездо.

Подумав немного, половец кивнул.

— Сделаем!

Сказав, он вышел на открытое пространство и двинулся к стене. Встав на пару шагов впереди линии щитов, он заорал так, чтобы его было хорошо слышно на стене.

— Эй, жабодавы, вы чего из своих болот то вылезли?!

Никто ему не ответил, но Куранбасу это ничуть не смутило, и он продолжил в том же духе.

— Князек-то ваш видать не большого ума, раз привел вас сюда! Недаром говорят, что рожден он рабыней и зачат в пьяном угаре.

За зубцами частокола замелькали тени, и половец заорал еще громче.

— Да нет, я путаю, не от рабыни, а от пьяной шлюхи…

Засвистела вылетевшая из бойницы стрела, но Куранбаса ждал этого момента. Чуть уклонившись в сторону, он поймал ее за древко, а вот стрелявший литовец спрятаться не успел. Арбалетный болт вонзился ему прямо под держащую лук левую руку. Согнувшись от боли, тот осел, пропадая из видимости, а половец продолжил издеваться.

— Ну что, дети болотных жаб, вы даже стрелять не умеете! — Он демонстративно сломал пойманную стрелу. — Так я и с князем вашим поступлю! Пусть он не думает, что спрятался за стенами, я его все равно достану. Пусть дрожит от страха и пускает слюни!

Куранбаса крыл литовцев, не повторяясь и не уставая, вызывая мое искреннее восхищение таким безграничным запасом ругательств и оскорблений. Он стоял на виду, в зоне досягаемости, словно бы дразня защитников, мол, утритесь, ничего-то вы мне не сделаете. Высовываться в амбразуры желающих действительно больше не нашлось, но и терпеть такое беспардонное нахальство от какого-то узкоглазого выскочки, они тоже не собирались. В проемах между зубцами появились щитоносцы. Они рассредоточились по стене, прикрывая стрелков большими круглыми щитами. Перестрелка закипела с новой силой, и в какой-то момент я заметил на стене промелькнувший шлем с тремя совиными перьями.

«Вот и князек их пожаловал, — отметил я про себя, — это уже кое-что!»

Свистнув, я привлек внимание половца, указал ему на торчащие над шлемом перья. Увернувшись от очередной стрелы, Куранбаса кивнул, мол, понял, и дал знак ближайшим стрелкам. Те сразу же нацелились на слишком уж заметный ориентир и замерли в ожидании.

С моей позиции мне отлично видно, как два воина закрыли своими щитами все пространство амбразуры, видимо страхуя готовящегося стрелка. Кто будет стрелять сомнений не вызывало, об этом убедительно говорили торчащие перья. Вот щиты резко раздвинулись, и в образовавшейся щели на миг появился литовский князь с натянутым для выстрела луком.

Мгновение на прицел и выстрел! Тут же два арбалетных болта прилетели в ответ. Один принял на себя выставленный щит, а второй, чиркнув по бревну, ушел в темноту амбразуры. Отлетевшая в этот момент щепка хлестнула князя по щеке, и тот, отбросив лук, схватился за лицо.

Щитоносцы сразу же закрыли щель, а я перевел взгляд на Куранбасу. Тот уже успел вернуться и, стоя рядом, косился на распоротый рукав тулупа.

— Ты посмотри только, а! Такую хорошую вещь испортили!

Он уставился на меня с таким искренним возмущением, что я не могу удержаться от иронии.

— Можно подумать, тебя бы больше устроило попади стрела не в рукав, а в лоб.

Куранбаса шуток не понимает совсем и возмущенно ворчит.

— Как может в мой лоб?! Эээ! Пусть стрелять научаться сначала!

Я хлопаю его плечу и примирительно улыбаюсь.

— Ладно, не грусти, я тебе новую шубу подарю, краше этой в сто раз!

Куранбаса счастливо лыбится мне в ответ, а я с удовлетворением отмечаю про себя.

«Если Викинт и в половину такой горячий, как о нем говорят, то с подобным унижением он точно не смирится».

Глава 15

Луна вынырнула из-за темных облаков и, сверкнув золотой монетой, залила заснеженный склон неживым серебряным светом. Заискрились белым сиянием сугробы, и лишь вершина холма, увенчанная частоколом городской стены, по-прежнему осталась во власти ночи. На ее фоне особенно ярко вспыхнули две светящиеся точки, и приглушенным эхом полилась заунывная песня.

Мы с Александром стоим у самого края соснового леса и с подножия холма наблюдаем за городскими воротами. Заслышав песню, Ярославич недовольно нахмурился.

— Как бы твои люди не переусердствовали. Костры, песни! Литвины не дураки, могут заподозрить неладное.

Я молчу, отвечать не хочется. Может он прав, а может и нет, время покажет. В любом случае менять хоть что-нибудь уже поздно, и остается только ждать. Позади нас, скрытые за деревьями, притаилось полсотни всадников из дружины Александра. Примерно, столько же под командованием Дмитра Ейковича прячутся на другой стороне открытого склона. Они, так же как и мы, ждут вражеской атаки.

Я заверил князей, как отца, так и сына, что литовцы пойдут на вылазку именно сегодня ночью и очень надеюсь, что именно так и случится. За два дня мои стрелки достали защитников города до печенок и сейчас своей показной беспечностью провоцируют их на акт праведного возмездия.

Новгородский князь правильно оценил мое нежелание вести пустые разговоры и перестал изводить меня советами. Время потекло еще медленней и тягучей. Луна опять скрылась за облаками, песня потихоньку затихла, а костры на склоне сжались до маленьких оранжевыми точек.

Мои биологические часы подсказывают, что в прежнем, а правильнее будет сказать в будущем, исчислении сейчас около трех-четырех часов утра. Самое лучшее время для нападения.

Напрягая глаза, всматриваюсь в темноту, но слишком далеко и различить хоть что-нибудь невозможно. Мы специально встали подальше, дабы литовцы ничего не заподозрили, но сторо́жа выставлена и наблюдает за воротами. Прошло еще какое-то время, и я уже начал было терять веру в успех моего предсказания, как из-за деревьев показался один из лазутчиков Александра.

На наши вопросительные взгляды он утвердительно кивнул.

— Литвины пошли! Тока не через ворота, а спускаются со стены чуть южнее.

Александр махнул своему сотнику, мол по коням, и тут же выше по склону послышался шум схватки. Заметались факелы, загремело железо, и ярость криков прорезала ночную тишину.

Понимаю, это отбиваются мои стрелки и надо торопиться. Бросаю взгляд на князя. Тот уже в седле и, пришпорив коня, бросает его с места в карьер. Вслед за ним мимо меня проносится вся полусотня, а по вершине холма уже разворачивается отряд Дмитра Ейковича. Обе дружины берут литвинов в клещи, отрезая им возможность отступления.

Мне торопиться некуда, я в схватке принимать участие не собираюсь, ни в этой, ни в будущих. Мое дело все продумать и организовать, а махать железом есть желающие и без меня. Тем более, что этому учиться надо, а то пробьют башку в первой же заварухе.

Размышляя об этом, отвязываю кобылу и, запрыгнув в седло, трогаю вверх по склону. Лошадка неспешно шевелит копытами, и я добираюсь к лагерю стрелков, когда там уже все закончено. С десяток литовцев лежит на красном от крови снегу, а примерно в два раза больше, зажатые с двух сторон дружинниками воеводы и Александра, уже побросали оружие и сдаются.

Я ищу взглядом Куранбасу и, найдя, правлю свою коняку к нему. Тот тоже меня заметил и спешит навстречу.

— У нас потери есть? — Встречаю его самым интересующим меня вопросом и, не дожидаясь ответа, нажимаю. — Сколько?

Куранбаса недоуменно пожимает плечами.

— Эй, зачем обижаешь! Нету у нас потерь! Все сделали, как ты сказал. Как только литва полезла, мы оставили у костров чучела, а сами отошли в ельник. Едва они приблизились на выстрел, мы их встретили дружным залпом. На этом все и кончилось! Этим… — Он обвел суетящихся вокруг княжеских воинов. — Тока повязать полон и осталось.

Слушая, кидаю взгляд на мокрую от крови саблю в руках половца и понимаю, что все прошло не так бравурно, как он мне рассказывает, но раз убитых нет, то и выяснять нечего.

Спрыгиваю с седла и жму половцу руку.

— Молодец! Вернемся домой, к той шубе, что я тебе уже обещал, еще пол гривны серебром добавлю.

Куранбаса тут же расплывается в мечтательной улыбке.

— Хорошо! Коня нового куплю, а то мой старый совсем уж плох. Или…

Не став выслушивать весь перечень мечтаний Куранбасы, направляюсь к Александру. Едва подхожу, как княжеские гридни подтаскивают к нам одного из пленных. Голова у того разбита, и он явно еле держится на ногах, но дружинники с ним не церемонятся. В их старшем узнаю того самого Гаврилу, с кем бился об заклад во Ржеве.

Хорошенечко встряхнув бедолагу, тот довольно щерится.

— Княже, глянь какая рыба нам попалась! — Богатырским тычком он роняет пленника на колени, а на вопросительный взгляд Александра расплывается еще шире. — Это же Викинт, князек ихний!

«Вот это удача, — мысленно поздравляю самого себя, — теперь точно можно считать осаду законченной».

В княжеском тереме Смоленска полно народу: дружинники, слуги, дворовые. Все суетятся, еще бы, князь Всеволод Мстиславич вновь въезжает в свое родовое гнездо. В самой большой горнице, можно сказать тронном зале, собрались князья-победители, их ближние бояре и лучшие люди города.

Именитые гости степенным потоком втекают в открытые двери, и я прохожу следом за всеми в числе последних. В натопленной комнате жарко, но присутствующие все равно парятся в верхней одежде. Максимум что позволяют себе гости, так это развязать кушаки так, чтобы распахнутые дорогие шубы демонстрировали железные кольца не менее дорогих кольчуг. Торжественность обстановки обязывает.

Гости выстраиваются рядами вдоль стен по степени важности. В первом ряду и ближе к князьям самые родовитые. Я, человек скромный, и не на что не претендую. Не толкаясь, встаю спокойненько у самого входа и осматриваюсь. Все вокруг, и гости и местные, сейчас верноподданнически обращены лицами в глубину залы, где видны четверо главных виновников сегодняшнего торжества.

В центре Великий князь Владимирский Ярослав, рядом с ним его сын Александр, а по бокам новообрядший князь Смоленский Всеволод и князь Полоцкий Брячислав.

Последний привел свою дружину буквально вчера, когда город уже открыл ворота и по сути дело было сделано. Вроде бы опоздал с подмогой, но тем не менее, Ярослав обрадовался ему как родному и прием оказал по высшему разряду. Многие в этом зале догадываются почему, ну а я-то уж знаю точно. Не раз читал об этом сухие строки летописи:

«После изгнания литовцев из Смоленска Ярослав женил своего старшего сына на Полоцкой княжне и свадьбу сыграли в Торопце».

Почему такое знаменательное событие проходило в малоизвестном городке, а не во Владимире, например, или в том же Новгороде, мне всегда было непонятно. Сейчас-то все встало на свои места. Отец с сыном там не чувствуют себя уверенно и спокойно. В столичных городах они не просто чужие, а все еще ассоциируются с недавним разорением, там даже близкая родня смотрит косо. Им еще предстоит завоевать доверие, а пока Ярослав делает ставку на поддержку западнорусских земель. Я знаю, что ничего у него не выйдет, но сегодня это и не важно. Все смотрят в будущее с надеждой, и потому с минуту на минуту Великий князь Владимирский объявит о свадьбе сына с дочерью Брячислава.

Сразу бросается в глаза, что несмотря на то что номинально хозяин и князь в Смоленске теперь Мстиславич, на главенство сегодня он не замахивается. Ему, да и всем здесь, ясно, кто вернул его на княжество, и без кого он до сих пор мыкался бы на чужбине. Надолго ли?! Это другой вопрос, над которым сейчас никто задумываться не собирается.

Местных бояр больше заботит другое. Перешептываясь, они настороженно поглядывают на князей. Повод беспокоиться у них есть, ведь горожане взялись за оружие только, когда стало известно, что Викинт пленен, а такое поведение можно расценить двояко. Они об этом не забывают, как и о мстительном нраве Всеволода, и лица у них не выглядят счастливыми.

Меня, если честно, все это мало волнует. Приближается момент реализации второй части моего плана, и я немного нервничаю. Пока все идет слишком гладко, а удача, как известно, дама не постоянная. Вчера прибыл гонец и принес хорошие новости от Калиды. Тот написал, что новгородская опасность миновала. И хотя все ушкуйники княжьего слова не послушались, но раскол в их ряды оно внесло. Из трех сотен из Торжка продолжила набег только одна, а остальные решили вернуться. Калида их ждал в Медном. Рудник еще осенью обнесли деревянной стеной, а с приходом зимы еще и нарастили на ней ледяную корку. Первую же попытку штурма отразили несколько удачных выстрелов двух баллист, и боевой задор новгородцев окончательно угас. Двинуться дальше на Тверь они не решились и через неделю повернули восвояси.

Весть превосходная и открывает передо мной новые горизонты, если только удастся сегодня реализовать одну очень важную задумку. Я уже давно понял, как в этом времени важен статус человека: древность рода, величие предков, и все такое. А я кто, безвестный фрязин — иностранец, то ли священник, то ли чиновник. Для тверичей я вообще наместник, то есть чужой временщик, желающий содрать с них побольше, чтобы не только князь был доволен, но и самому на хлеб с маслом хватило. При таком отношении мне будет практически невозможно завоевать их доверие, а без него все мои замыслы ничего не стоят. Мне нужны люди, верящие в меня, как в гаранта своего светлого и сытого будущего, и для этого надо стать для них своим. Иначе говоря, нужно пустить корни на Тверской земле.

Мои размышления внезапно прерывает всеобщее бурное ликование, и я понимаю, что пропустил объявление о свадьбе.

— Любо! — Рявкнул стоящий рядом со мной купчина так, что я чуть не оглох.

Даже здесь, у самого выхода, настоящий дурдом, а уж там, ближе к князьям, так и вовсе бурлит человеческий вулкан. Дабы не выделяться, имитирую искреннюю радость, рассуждая, что восторг этой разгоряченной и потной толпы можно понять — с развлечениями в эти века туговато. Да и у местных богатеев двойной повод. Ясно же, по случаю такого события копаться в мелочах не будут и всем светит великокняжеское прощение.

Такая открытая искренняя радость подкупает, и видно, что юный Александр расчувствовался. Легкий румянец заливает его лицо, а в глазах плещется переполняющее его торжество. Глядя на это, решаю пора!

Я недаром встал рядом со входом и сейчас, пользуясь царящим вокруг восторженным гвалтом, протискиваюсь к дверям. Прямо за ними стоит Куранбаса с кожаным мешком в руках.

Машу ему рукой, мол, давай сюда! Гридни у входа пытаются его задержать, но я обескураживаю их двумя волшебными словами — подарки для князя. Пароль действует, и сомнение на миг застывает на лицах охранников, еще раз убеждая меня в неискушенности и излишней доверчивости нынешних людей. Пользуюсь полученным мгновением и втаскиваю слегка оторопевшего половца в залу.

Радостные вопли и здравицы все еще звучат со всех сторон, толпа в неуемном восторге перемешалась и нам приходится протискиваться. Никто не обращает на нас внимания, и мы добираемся незамеченными почти до самого помоста, на котором стоят князья.

В двух шагах охрана все-таки доказывает мне, что она существует, и жесткая рука дружинника упирается мне в грудь.

— Кто таков?! Куда прешь?!

Отвечать мне не приходится, поскольку Великий князь, среагировав на этот возглас, замечает меня.

— А, это ты, фрязин! — Его снисходительный взгляд проходится по моей фигуре. — Боишься, что забудут про твои заслуги?! Не бойся, я ничего не забываю: ни хорошего, ни плохого!

Мягко сняв с себя держащую руку, я кланяюсь князю в пояс.

— О чем ты, князь, какие там заслуги! Наоборот, хочу преподнести подарки молодым в честь свадьбы и тебе, Великий князь Владимирский, за заботу о земле Русской. — Чтобы у него не возникло мысли о сарказме, обвожу рукой терем, давая понять, что говорю я о Смоленске и его жителях.

В глазах Ярослава вспыхивает интерес, и, не дожидаясь вопросов, я вытаскиваю из мешка спиртовую лампу. Эта вещь сделана в единичном экземпляре специально для такого случая. Ее медные бока отделаны чеканкой, ручка специально красиво изогнута, а стекло вытянуто спиралью.

— Что это такое? — В голосе князя слышится легкое разочарование, и я, не затягивая, чиркаю зажигалкой.

Чирк! Прочертило зубчатое колесико по кремнию, и, вытянув руку, я демонстрирую всем крохотный язычок пламени. Всплеск настоящего восторга прокатывается по рядам гостей, и, вытянув шеи, все норовят рассмотреть зажатое в моей руке чудо. Несколько мгновений специально держу ее на всеобщем обозрении, а затем приподнимаю стеклянный колпак и поджигаю фитиль.

Несмотря на то, что на дворе полдень, в затянутые слюдой крохотные оконца проникает так мало света, что в горнице стоит достаточный полумрак, чтобы оценить все достоинства моей лампы.

Общее мнение выражает стоящий ближе всех боярин.

— Свечи три не меньше.

Награждаю его снисходительной улыбкой, мол, бери выше и поворачиваюсь к Ярославу.

— Великий князь, передаю тебе изделие моих мастеров, дабы деяния твои не ограничивались ходом светила по небосводу.

Передаю ему подарок и, поклонившись еще раз, словно праздничный дед мороз, вновь запускаю руку в мешок.

— А теперь подарок молодым.

Вытаскиваю арбалет с украшенным вычурной резьбой прикладом и начищенными бронзовыми деталями. Показав его гостям и выслушав очередной прилив одобрения, передаю его Александру.

— Прими от меня как знак высочайшего уважения!

Юному князю подарок явно нравится, и он еле сдерживается, чтобы не начать взводить его прямо здесь. Ситуация уже располагает к озвучиванию своей просьбы, но у меня есть еще один подарок. Даю знак Куранбасе, и тот вынимает из того же мешка небольшой ящичек из мореного дерева. Откинув крышку, он показывает всем лежащие внутри две керамические чашки, украшенные расписной глазурью.

Под всеобщий восторженный гул я объявляю.

— А это, Александр Ярославич, прими для своей нареченной невесты!

Половец передает князю ящичек, и тот, лишь для порядка бросив на них взгляд, показательно чиркает большим пальцем.

— А такая штука у тебя еще есть? — Он кивает в сторону отца, с интересом рассматривающего зажигалку.

— Таких вещиц единицы, — набиваю я цену, — но для тебя князь мне и своей не жалко.

Протягиваю ему свою зажигалку, и Александр, не сдерживая интерес, тут же начинает ею щелкать.

Князья заняты изучением подарков, а я стою перед ними и чувствую себя неловко.

«Ну что кто-нибудь из вас, наконец, задаст мне вопрос, которого я так жду?» — Мысленно тороплю их, потому как сейчас самый подходящий момент для моей просьбы.

Чиркнув в десятый раз зажигалкой, Ярослав все же нашел в себе силы и оторвался от игрушки. Его взгляд уперся в меня и даже немного потеплел.

— И чего же, Фрязин, ты хочешь взамен?

«Ну наконец-то!» — Выдыхаю я и выдаю домашнюю заготовку.

— Взамен, Великий князь, ничего! Позволь мне только служить тебе верой и правдой. Отдай мне в вотчину построенный мною возле Твери острог Заволжский, что на левом берегу реки. Те земли, что мои люди уже освоили под пашню вокруг него, да устроенный мною рудник в местечке Медное.

На мой спич Ярослав иронично усмехнулся.

— Не много ли просишь, Фрязин?!

В этой усмешке я ловлю нотку доброжелательности и тороплюсь ею воспользоваться.

— Дак не для себя же! Тебе, Великий Князь, все вернется сторицей. Мои товары вы видели, налоги с продаж ведь в казну твою, княже, потекут, а с земель тех обязуюсь сотню стрелков в войско твое выставлять по первому зову.

Просьба моя кажется Ярославу дельной и совсем необременительной, он уже склоняется к тому, чтобы согласиться, но тут свое слово вставил Александр.

— Погоди! За рудник этот, я слышал, что он на новгородской земле стоит. Так это или нет?

Прямо отвечать на такой вопрос дураков нет. Я недоуменно пожимаю плечами.

— Так кто ж это ведает! Там же ведь лес один кругом, никаких границ не отмеряно. На север новгородский Торжок, на юг твоя Тверь, княже. Никто до меня на те места прав не предъявлял, так что судите сами.

Александр нагнулся к уху отца и начал что-то ему шептать. Все то время, что он слушал на его губах царила загадочная усмешка, не говорящая мне ничего. Я уже начал нервничать, когда Ярослав, наконец, выдал свое решение.

— Человек ты полезный, Фрязин, и сын мой тобою доволен. Посему поселение, что ты основал на левом берегу, напротив Твери, вместе с освоенной землей жалую тебе в вотчину на озвученных тобою условиях. А что касается рудника, то это земля новгородская, и я тебе отписать ее не могу, но… — Он сделал паузу, заставившую меня вновь поверить в удачу. — Мы тут с сыном посоветовались и вот что решили. Отдать тебе сей рудник я не могу, но в моей воле пообещать, что ежели сможешь его удержать, у меня к тебе претензий не будет.

Он замолчал, а я в который уже раз за сегодня склонился в благодарном поклоне.

— Благодарю тебя, княже, за мудрость и справедливость! — Говорю, а сам думаю про себя.

«Следует еще добавить за хитрожопость и изворотливость. Хочешь моими руками новгородцам нагадить, ну что ж, разумно! Не все же мне тут комбинации крутить».

Глава 16

Обратно до Твери шли опять на лыжах, а это, если мне не изменяет память, почти двести пятьдесят километров. Тянулся поход бесконечные десять дней, и за это время я проклял все на свете и твердо решил, больше в такие авантюры не пускаться. Личный пример я подал, а теперь пусть молодежь сама справляется, а я буду только приказы раздавать. Это мое раздражение было вызвано откровенной завистью, хоть и белой.

Я ведь еще и сам не старый, мне всего-то двадцать восемь стукнуло бы в этом году, если б, конечно, я в своем времени остался. А теперь, даже не знаю, сколько мне сейчас и как считать-то дальше?! Я это к тому, что десять дней на лыжах по зимнему лесу вымотали меня до предела, а для двух десятков парней из этого времени они прошли как развлекательная прогулка. Вечером я совершенно без сил и жмусь к костру, потому что холод пробирает до костей, а эти балагурят, смеются. Тулупы расстегнуты, и, кажется, будто им и костер не нужен, сейчас зароются в снег, как собаки, и заснут. Просто железные люди какие-то, и единственное утешение мне было в том, что это мои люди, а значит все у меня получится.

К счастью, все это уже в прошлом и вот они — ворота Заволжского острога. Народ высыпал встречать, и на мосту через ров давка. Матери, жены обнимают своих мужчин, и я тоже счастлив! Во-первых, потому что мучения закончились, и я все выдержал и не сломался, а во-вторых, потому что смог привести всех домой живыми, и никто сейчас слезами не заливается.

Сбросив опостылевшие лыжи, прохожу в ворота и сразу же попадаю в лапы торжественной, официальной встречи. Калида, Ярема, с ними какие-то тетки в пуховых платках и с блюдом, на котором высится караван хлеба и солонка.

Калида и староста кланяются мне в пояс и пытаются сказать какие-то полагающиеся в таких случаях слова, но я не даю им этого сделать. Обнимаю обоих по-братски, благодарю за встречу, за службу и сам не знаю за что еще, потому что расчувствовался, и от умиления даже баб с подносом переобнимал всех.

— Ну, как вы тут без меня?! — Отламывая кусочек хлеба, макаю его в соль и весело смотрю на Калиду.

Тот слегка ошарашенный моей выходкой что-то пытается несвязно рассказать, но я вновь перебиваю его.

— Да знаю, знаю я все! Молодцы! — Поворачиваюсь к Яреме и тоже хвалю. — И ты молодец, староста, справился! — В этот момент мой взгляд упирается в еще одну женщину. Нет, скорее девушку, молодую и очень красивую! Секундное сомнение сменяется полной уверенностью, да это же Иргиль!

«Мать честная! — Застываю я от изумления. — Как же так-то?!»

До этого дня я и видел-то ее всего пару раз. В первую встречу, замотанная в тряпки и шкуры, немытая и нечесаная, она реально больше походила на сказочную бабу-ягу. Потом это случалось больше со спины, когда она кого-нибудь резала или зашивала, и всегда в каком-нибудь бесформенном балахоне. Я знал, конечно, что она достаточно молода, но все же был уверен, что ей за тридцать и выглядит она как крепкая, ширококостная крестьянская женщина. Сейчас же впервые вижу ее вот такой, какая она есть. Маленькая, стройная девчушка с по-славянски скуластым открытым лицом и длинными, отливающими глубиной черными волосами. Чуть подкрашенные, огромные зеленые глаза смотрят задорно и иронично, как и чуть вздернутые уголки очерченных губ.

Отломанный кусочек хлеба застывает на полпути ко рту и, не спуская глаз с девушки, я подхожу к ней.

— Ну, здравствуй, Иргиль! — Мой голос выдает мою растерянность, и я слышу в ответ.

— Здравствуй, наместник! — Ее длиннющие ресницы взлетают вверх. — Рада, что ты вернулся целым и невредимым. — Темно вишневые губы изогнулись в ироничной усмешке. — А то мне и без тебя работы хватает!

Сказав, она развернулась и, не дожидаясь моей реакции, пошла в сторону своей хибарки. Я еще пару мгновений молча смотрю вслед ее покачивающимся бедрам, пока голос Яремы не приводит меня в чувство.

— Ты, господин, поаккуратней, не поведись на чары колдовские.

Кошусь на него, издевается что ли, и вижу, нет, тот на полном серьезе. Тут и Калида свое слово вставил.

— Девка полезная, но что-то в ней бесовское точно есть! — Сказал и смотрит на меня так пристально, словно убеждает — не водись с ней, не доведет она тебя до добра.

Это уж слишком, и я возмущенно повышаю голос.

— Да вы что, сговорились?! Мне теперь и смотреть в ее сторону нельзя.

На это слышу сочувственный вздох Яремы.

— Жениться бы тебе надоть, господин!

— Ааа! — В сердцах махнув на них рукой, я двинул в сторону своего дома.

Иду, дожевываю на ходу подсоленный хлеб и думаю, что мужики-то правы.

«Секса уже больше полугода не было! Если не жениться, то хоть любовницу какую завести что ли!»

В проем бойницы на городской стене хорошо виден тронувшийся на Волге ледоход. На моих глазах зажатая со всех сторон льдина вдруг с грохотом вздыбилась и выползла на берег, словно огромное чудовище.

Я смотрю на вырастающий ледяной торос и думаю, что к себе на левый берег попаду еще не скоро.

Бу-у-ум! Звонко бухает колокол на колокольне, и Калида трогает меня за плечо.

— Пора уж! Народ поди собрался, кабы не разодрались!

Он прав, надо идти, ведь по моему требованию собралось вече. Общегородской сбор здесь не редкость, но поначалу боярская дума было воспротивилась. Тысяцкий тогда прямо заявил, зачем народ мутить, все вопросы и так порешаем, ты тока скажи чего хочешь. Бесспорно, так быстрее и легче, но тогда те, кто принимал закон, могут его также легко и отменить, а мне такого не надо.

Мне нужно, чтобы от законов, которые мне удастся протащить сегодня, было не так-то легко избавиться. Городу требуются реформы во многих областях и, в первую очередь, в военной. Нельзя постоянно зависеть от князей и идти к ним на поклон при любой угрозе. Нужна совсем другая организация войска, а по большому счету нужно само войско, постоянное, хорошо обученное и вооруженное. А это люди и расходы, расходы, расходы! Мне в одиночку такое не потянуть, сколько бы я не зарабатывал. Это тяжкое бремя должны взять на свои плечи граждане Твери и, в первую очередь, имущие граждане. Поэтому-то я и собираю общий сход, дабы простой народ принял это решение добровольно и осознано, а еще чтобы толстосумы не отвертелись.

Поворачиваюсь к Калиде и утвердительно киваю.

— Пошли!

Спускаемся с башни, проходим задним двором в княжий терем и выходим на высокое парадное крыльцо. Здесь уже собралась вся верхушка городской думы. Якун недовольно косится в мою сторону, а тысяцкий Лугота, как обычно, вежлив, но даже в его поклоне чувствуется настороженность.

Причина ясна, как белый день. Ревность и опасение, как бы я его не подвинул и всю власть под себя не подмял.

«Что ж, — хмыкаю про себя, — основания у них у всех для это есть».

После того как я, по сути, только своими силами остановил набег новгородцев, мой авторитет поднялся до небес не только в стенах Твери, но и на подоле, и в разбросанных вокруг города деревнях беженцев. Население Твери, надо сказать, за последний год практически удвоилось. В первую очередь за счет беженцев с юго-востока, конечно же. Начиная с прошлой осени они шли непрекращающимся потоком с Рязанского и Муромских княжеств, а с весны пошла новая волна с Переяславля и Чернигова. Верхушка города к такому наплыву была не готова и была счастлива сплавить все проблемы на меня. Я не отказывался, и мои люди селили бедолаг, помогали им, как могли, а самое главное, ссужали их зерном и материалами для строительства.

Пусть это зерно и было из общего фонда товарищества, а не только мое, но для прибывающего люда все концентрировалось лишь на мне, и это делало меня в их глазах почти богом. Сейчас, наверное, я мог принять единолично любое решение и провести его в думе, никто бы и не пикнул. Мог бы, но я знаю, что земная слава быстротечна, а кредиты надо отдавать. Значит к осени, когда пришлым придется отдавать то, что они назанимали зимой, народная любовь может быстро смениться ненавистью. Как известно, берешь чужое, а отдавать надо свое. Собирать долги будут тоже мои люди, а значит, и винить во всех бедах тоже будут меня. Вот тогда-то все недовольные и поднимут головы. Мне этого не надо, мне нужна коллективная ответственность за мои решения, для этого я и собрал общегородское вече.

Истинную причину сбора в думе я, конечно же, не озвучивал, а назвал только проблему статуса беженцев. Ее тоже надо было срочно решать. Кто они теперь? Граждане Твери или нет?! Из этого проистекало и все остальное: имеют ли они голос на вече, могут ли селиться внутри городской стены и так далее. Раньше таких вопросов не возникало. Пришел человек, ну и хорошо. Плати налоги да живи! Главное, на чужое рот не разевай, а там твое дело. Сейчас же беженцы идут валом, и это уже стало проблемой, а что будет дальше? Именитые люди города это понимают и, наверное, уже не раз прокляли тот день, когда повелись на мои уговоры и согласились принимать беженцев на Тверской земле. Теперь-то уже ничего не изменить и прошлого не воротить, поэтому на созыв вече они согласились, но ощущение, что я чего-то не договариваю, их не покидает до сих пор. Уж слишком хорошо они меня знают.

Первым начал говорить тысяцкий, и я встал с краю, рядом с боярином Остратой. Тот молча поприветствовал меня кивком головы и сделал вид, что внимательно слушает. Я тоже прислушался, потому как гомон на площади стоит изрядный и разобрать, что там выкрикивает Лугота, непросто.

Слышу, как тысяцкий напирает на то, что, мол, осесть на Тверской земле мало, надо еще доказать свою полезность городу, что голос на вече надо давать не всем, а лишь тому, у кого дом в городе и достаток имеется, а всяким перекати поле нечего бестолку глотку драть.

Народу на площади собралось полно, яблоку негде упасть. Больше половины пришлых, они хоть слова и не имеют, но я велел их пускать, дескать, пусть послушают, хоть знать будут что решили. Сделано это было в последний момент и застало как Луготуу, так и прочих бояр, врасплох. Они еще не оценили опасность по достоинству, а слова тысяцкого тут же разделили толпу.

— Как же я дом за стенами поставлю, ежели вы меня в город не пущаете! — Зло заорал рыжий мужик у самого крыльца, и ему тут же яростно завторила приезжая часть толпы.

В ответку гулко загомонили и местные.

— Да куда ж вас пущать-то, ежели места и самим мало!

Если честно, я и не сомневался, что так будет. Разгоряченная толпа скорее передерется, чем придет к решению, устраивающему обе стороны. Я понимаю, что играю с огнем, но надо хорошенечко напугать Тверских толстосумов, иначе денег из них не выжать. Поэтому пока стою молча и слушаю. Время от времени ловлю на себе тревожные взгляды бояр и перешептывания.

— Кабы беды не случилось! — Острата глянул на своего соседа, и тот согласно кивнул.

— Я уже с утра велел в дому ворота затворить и холопам оружье раздать.

Народ под крыльцом шумит все громче, а тысяцкий пытается перекричать толпу.

— Тихо! Угомонись, честной народ! — Он бросил на меня злой взгляд и прошипел. — Ты зачем пришлых в город запустил! Урезонь их, а то бедой все закончится!

В ответ я лишь пожимаю плечами, мол, а что я могу сделать. Видя мое нежелание вмешиваться, вперед вышел Якун и заорал так, что подволок над нами затрясся.

— А ну цыц, недоумки! Ишь развопились! Прав тысяцкий, неча голодранцев в город пущать, пусть селятся на подоле. — Он уперся руками в перила и навис над ними всем своим грузным телом. — А еще вот, что я вам скажу! Нельзя обо всех огулом судить. Каждого отдельно следует мерить. Появился у человека достаток: дом, хозяйство, так можно и подумать о гражданстве, а нет, так пусть живет на выселках и не мычит!

— Правильно! — Одобряюще поддержали своего боярина исконные тверичи. — Дело, Якун, говорит!

На это остальная толпа взорвалась злым ревом, и местами даже замелькали кулаки.

«Если он хотел как-то разрядить ситуацию, — саркастически язвлю я про себя, — то у него явно не получилось!»

Пока я со своими предложениями не лезу. Как показывает мой жизненный опыт, в общении с толпой смысл и логичность сказанного вторичны, гораздо важнее желание народа тебя слушать. Площадь слышит лишь то, что хочет слышать! Поэтому я жду и, лишь когда обстановка накалилась до предела, подаю знак Калиде, и тут же мои люди дружно перекрикивают шум толпы.

— Пусть наместник скажет! Пусть скажет, что думает!

Через мгновение притихшая было площадь подхватывает призыв общим гулом.

— Пусть Фрязин говорит!

— Фрязин, твое слово!

«Вот так-то вот, Игорюша, ты и войдешь в историю! — Мысленно иронизирую над самим собой. — Не как Игорь Иванович Колыванов, а как Ванька Фрязин — ни весть откуда взявшийся итальянец».

На этой мысли, требуя тишины, поднимаю вверх правую руку. Гул толпы потихоньку замолкает, но я начинаю говорить только после наступления полной тишины.

— Не о том вы спорите, земляки! Сегодня речь идет не о том, кому жить в стенах города, а о том, будет ли вообще этот город стоять!

Сказав, специально беру паузу, чтобы все хорошенько прониклись. Площадь, действительно, застыла в молчании, еще не понимая о чем я, но впечатлившись самим заявлением. Тем более, что все в Твери уже привыкли, что пустыми словами я не разбрасываюсь. Молчат даже стоящие рядом бояре, не понимая куда я клоню.

Наконец, общее недоумение озвучил тот же самый мужик, что начал перепалку с Луготой.

— О чем ты говоришь-то, наместник? — С рябого от оспинок лица в меня стрельнул проницательный взгляд. — Беда какая на нас идет что ли?!

Не отвечая ему, я сам задаю вопрос.

— Ты сам-то откуда?

Мужчина чуть замешкался, но с вызовом вскинув голову, произнес:

— С Новгород-Северского мы… Как прошлым летом степняки навалились, так совсем житья не стало.

Кивнув ему, мол понятно, я перевожу взгляд на его соседа.

— А ты…?

Тот мрачно опускает глаза.

— Дак с Рязани, понятное дело.

Я тыкаю пальцем в толпу, выбирая фигуры беженцев и задаю тот же вопрос. В ответ мне сыпется.

— С Переяславля!

— С Мурома!

— С Коломны!

Когда таких возгласов набралось с десяток, я набираю в легкие побольше воздуха и кричу так, чтобы меня слышала вся площадь.

— Вы слышали, тверичи?! Вся южная Русь в огне, так неужели вы думаете, что вас минует чаша сия?!

Об этом болит душа почти каждого стоящего здесь, и кто-то из толпы выкрикивает.

— Неужто вернутся поганые?! Слыхать было, что Ярослав Всеволодович договорился с ханом ихним…

Не дав ему закончить, обрываю на полуслове.

— Ты это вон им скажи! — Обвожу рукой угрюмые лица беженцев. — Год-два и монголы вернутся, но у нас и без них врагов хватает. Литва уже на пороге, тевтоны с севера напирают. Времена грядут грозные и тяжелые. Князьям не до нас будет! Каждый будет выживать в одиночку! У кого силы хватит, тот переживет темные времена, а у кого нет, тот сгинет навсегда.

Стоящий в первом ряду тверичанин в сердцах сорвал с головы шапку.

— Ты нас не пугай, Фрязин, пуганые уже! Лучше скажи, чего делать-то?!

«Вот ради этого вопроса, — усмехаюсь про себя, — все и затевалось!»

Обвожу взглядом площадь и резко меняю тон.

— Был когда-то в древности город. Начинался он вот с такого же крохотного городища как наш, а потом стал править всем миром. Скажите, быть такого не может, и я вам отвечу. Может! Если все организовать правильно, и каждый горожанин эти правила будет выполнять.

Чуть приостановившись, выравниваю дыхание и дожидаюсь очередного вопроса.

— Что же это за правила то такие?! — Тот же азартный мужичок вновь проявил нетерпение.

Узнаю в нем местного кузнеца Луку и обращаюсь уже непосредственно к нему.

— А правила, Лука Мефодич, простые. Есть ли война, нет ли, а каждый горожанин приписан к своему десятку и по тревоге должен прибыть к месту сбора с оружием кое ему по силам. Место сбора тоже расписано и у каждого свое. У кого на южной стене, у кого на северной стене, а у кого и в пешем строю. За прибытие своих людей, их снарягу и прочее отвечает десятник перед тысяцким по всей строгости. И ежели измена какая или халатность, то можно и головы лишиться. Он же со своих и спрашивает также жестко.

Теперь уже встревает рябой беженец.

— Эдак вы тех, кто в городе защитите, а с нами как быть?! С теми кто на подоле, в слободках живет или на хуторах в округе. Нам то что, пропадать?!

Отрицательно машу головой.

— Зачем пропадать! Все, включая и округу, живут по тому же закону, что и в городе. По тревоге собираются в отряды и действуют по раз и навсегда установленному плану, когда каждый хутор не сам за себя, а все мы вот так! — Поднимаю над головой сжатый кулак и демонстрирую толпе. — Понятно! Все вместе как один, и ежели нам по плечу будет, то ворога вообще на нашу землю не пустим…

— А ежели нет?! — Вновь не унимается тот же мужичище.

— Ежели силенок не хватит, то всех! — Специально обвожу рукой всю площадь. — Всех укроем за городской стеной, но не за этой, — Киваю на почерневший от времени частокол, — а за новой, за той, которую мы построим так, чтобы всем, и ныне живущим и детям их хватило места.

Глава 17

В один день так ничего и не решили. Споры и крики шумели в городе еще неделю, но в конце концов пришли все же к взаимопониманию. Главным вопросом, естественно, был, за чей счет банкет? Городская стена, по моим расчетам, должна была втрое увеличить площадь города. Когда я это озвучил, меня поначалу засмеяли даже. Мол зачем столько и как ее защищать? Я им втолковал, что осада может продлиться не день, не два, а полгода и что тогда вы жрать будете? Большая площадь позволит горожанам держать скотину и огороды внутри крепостной стены, а не снаружи. Опять же народу тяготы меньше, ежели он после набега хотя бы с живностью останется, а не гол как сокол.

Вроде вразумил и насчет обороны тоже. Мол, если все население будет военнообязанным, то проблем с численностью не возникнет. Главное, обучить всех! Приучить не паниковать при тревоге, а бежать сразу же на указанное место и слушать команды своих десятников. Те в свою очередь сотников, а всеми силами руководит тысяцкий Твери, заранее зная где и сколько у него людей.

Верхушка тверского боярства вроде бы разумность моих доводов понимала, но почему-то упиралась, выводя меня из себя. Общее мнение в конце концов озвучил Якун.

— Это что же, у каждого смерда оружье будет?! Ежели я ему в зубы… Скажем, для понятливости! А он мне что…?! Копье мне в брюхо! Не надо нам такого!

Я сначала даже подумал, он шутит, а потом гляжу — нет, это серьезно. И по всем остальным видно, что проблема эта для них серьезная. Их насупленные рожи меня тогда даже разозлили. Подошел я тогда к боярину и, вцепившись взглядом ему в лицо, зло процедил.

— А ты, Якун Зубромич, повежливее с народом. Глядишь и люди к тебе с добром потянутся! — И, повернувшись ко всем остальным, выдал жестко и безапелляционно. — Помните, что народ не скотина! Вы от смердов зависите не меньше, чем они от вас! Будем держаться вместе, так выстоим, а нет, тогда сомнут! Не татары, так литва, а ежели эти не достанут, дак свои же князья разорят в междоусобных драках!

В общем, только через неделю, на следующем общегородском соборе, продавил я новое устроение ополчения и еще один налог на строительство стены, пристегнув к нему наем полка постоянной городской стражи. От полка, конечно, только название, потому что по моим подсчетам в этом году хватит лишь на вооружение трехсот бойцов не больше. Значит, по моей же классификации, лишь на две роты. Это, конечно, капля в море, но лиха беда начало!

Дальше уже пошли детали, кои решали уже кулуарно в стенах городской думы: кто будет командовать ополчением, то бишь городовым полком, кто дворянской конницей и прочее. Зная, что в этом вопросе мне не уступят, я и не настаивал, склоняя все стороны к компромиссу. Ополчение и оборону города отдали тысяцкому Луготе. Отряд конницы из детей боярских — под руку Якуна, а вот новый наемный отряд, который никто всерьез не воспринимал, бросили как подачку мне. Я сделал вид, что слегка обиделся и под это выбил для Калиды никому не понятный пост стратега. Слово это ни о чем боярам не говорило, и я объяснил, что он будет заниматься контролем снаряжения и обучением мужичья военному делу. Собрание похмыкало и, не заподозрив в этом ничего опасного, одобрило все назначения разом. Якун, по-моему, подвох почуял, но в чем он разобраться сразу не смог и потому промолчал.

Выкинув из головы воспоминания, задираю голову и смотрю вверх на колокольню. Там один из моих стрелков ругается со звонарем. Поворачиваюсь к стоящему за спиной новоявленному стратегу и награждаю его выразительным взглядом, мол ты, наконец, решишь проблему или мне самому…

Калида молча скрывается за дверью и вскоре раздается первый удар колокола. Вслед за ним второй, третий, и вот уже над городом уже звучит тревожный перезвон набата.

Дожидаюсь, пока Калида спустится с колокольни, заодно объясняю выскочившему из дома попу.

— Не волнуйся, все хорошо! Просто учебная тревога!

Тот ничего не понял, но мой излучающий уверенность вид его успокоил. Мне этого вполне достаточно, и я киваю Калиде, пошли!

Обойдя колокольню, мы подходим к лестнице на стену, и я спрашиваю, уже шагая по крутым ступеням.

— Значит говоришь, десятников назначил и всем объяснил, что делать в случае тревоги?

Калида, предчувствуя провал, бурчит в ответ что-то невразумительное.

— Да не по разу уже! Толку-то…! Это же бараны какие-то! Им одно, а они тебе в ответ… А ежели у меня покос? А скотину куды девать? А детишек? И без конца, то одно, то другое!

Забираемся на башню, и отсюда мне хорошо видна начавшаяся в городе суматоха. Народ в тревоге выскакивает из домов и, толпясь на улицах, по большей части пялится на колокольню и выспрашивает друг у друга — что случилось-то?

Подождав пару минут и не заметив никакого улучшения в поведении горожан, я поворачиваюсь к своему «верховному главнокомандующему».

— Вижу, первый блин комом! Так что давай-ка иди вниз и собирай всех на площади, будем втолковывать по новой — кто и где должен быть по этому сигналу.

Тяжело вздохнув и показав, что все эти забавы он не одобряет, Калида юркнул в черное нутро лаза, и рассохшиеся ступени заскрипели под его ногами. Вскоре он вынырнул на площадь и сразу же попал в лапы Луготы и троицы разгневанных бояр в накинутых второпях шубах. О чем они говорят мне не слышно, вижу только как Калида махнул в мою сторону и понимаю, что ищут меня. Бояре тут же кинулись ко входу в башню, а мой помощник в другую сторону.

Вскоре по лестнице загрохотали тяжелые шаги, и ко мне на площадку высыпал Лугота и компания. По их багровым лицам видно, что все четверо в бешенстве.

Тысяцкий завопил, едва увидев меня.

— Ты что себе позволяешь, наместник?! Зачем людей пугаешь?!

Не уступая ему завторил Якун.

— Тебе что игра это какая?! Без всякой нужды народ от дела отрывать и страх сеять!

Вижу торчащее у него из-под полы исподнее и не могу удержаться от улыбки. Это заводит вельможного боярина еще пуще.

— Так ты издеваешься попросту над нами! — Лицо Якуна кривится от настоящей ненависти, а я спокойно беру Луготу за рукав и подвожу к бойнице.

— Видишь?! — Спрашиваю я у затихшего на миг тысяцкого.

— Чего?! — Непонимающе переспрашивает он и получает по полной.

— Ворота, Лугота Истомич! Ворота открытые видишь?! — Язвительно так вопрошаю и добавляю, не давая ему ничего ответить. — Что же получается?! Вы слышите набат, тревогу, и вместо того, чтобы делать то, что вам положено в такой ситуации, вы торопитесь сюда с разборками. Твоя стража, тысяцкий, даже ворота не удосужилась закрыть. А ежели бы действительно беда?! Ежели бы татарский набег! Да враг бы сейчас уже улицы кровью тверичей заливал!

— Какая беда?! Откуда?! — Тысяцкий завертел головой, ища поддержки, и Якун тут же пришел ему на помощь.

— Ты нас не стращай зазря! Ежели напасть придет, мы о ней загодя узнаем. — Он надвинулся на меня всей своей мощной фигурой. — Ты нам ответь лучше, кто тебе право дал непотребство это устраивать, не спросясь ни у кого.

В ответ я недоуменно пожимаю плечами.

— Как кто?! Вы, да народ тверской, мне такое право и дали! — Глядя на их искреннее возмущение, растолковываю. — Вы Калиду стратегом избрали для чего?! Для того, чтобы он учил народ город оборонять. А как он это делать будет, мы не обговаривали и на его разумение оставили. Вот он и учит, чего вы возмущаетесь?!

На такое им ответить нечего, и я добиваю их.

— Так что, господа, вот вам первая оценка — плохо! Даже очень плохо! Набат звенит, а ворота настежь, народ безоружный на улицах глаза таращит, а бояре, защитники народные, вместо того, чтобы оборону организовывать, ищут наместника дабы обиды свои излить. Так мы от врага не убережемся! — Дав им минуту усвоить сказанное, говорю уже смягчив тон. — Через час на площади соберется весь город, будет разбор нынешнего безобразия. Ежели вы все придете в полной броне и оружии, так сказать, покажете пример, то я принародно поминать про ваши косяки не буду. Мне ваш позор ни к чему, мне дело от вас нужно!

Выхожу на площадь и меня сразу же встречает гул недовольных голосов. Окидываю взглядом выстроенные по периметру разномастные шеренги горожан и думаю:

«Да уж, организовать этот хаос будет не просто».

Взгляд скользит по линии зипунов, валенок и лаптей, а ближе к княжому терему упирается в загнутые носы дорогих сапог и воротники собольих шуб.

«Бояре пришли, это уже хорошо, — мелькает в голове, — пусть народ видит, что верхушка города мои действия одобряет».

У входа в башню меня ждет десяток алебардщиков. Это мои лучшие бойцы, из первого пехотного взвода. Одеты они тоже показательно в новенькие сапоги и шинели из валяной шерсти. На груди блестят вызывающие восторг медные пуговицы, а в руках зажаты отполированные ясеневые древки алебард с грозными лезвиями топоров. На головах привлекающие внимание бронзовые каски, и в отличие от нестройной толпы горожан эти вымуштрованы как парадные гвардейцы.

Взводный командует смирно, и я, отдав честь, направляюсь к ближайшей шеренге. Чеканя шаг, десяток следует за мной, и все это производит на площадь то впечатление, которое мне требуется. Стоящий над головами гул затихает, и все с интересом рассматривают печатающий шаг отряд.

Подхожу ближе, жестом останавливаю своих бойцов и иду вдоль строя горожан уже в одиночестве. Молча отмечаю, что ни мечей, ни кольчуг, нет и в помине. У трети в руках зажаты рукояти топоров, а у остальных или копья разной длины или вообще дубины.

«Да уж, вояки что надо!» — Хмыкаю про себя и, не торопясь, всматриваюсь в хмурые бородатые лица.

Гончарный конец сменяется суконным, потом плотницким и кожевенным, но общая картина не меняется. Вооружение у всех почти одинаковое. Получше дела обстоят разве что у кузнецов. В их рядах поблескивает несколько кольчуг, да и при топорах почти все.

Строй заканчивается, и я вижу, как Калида, прекратив орать на кого-то из задних рядов, спешит присоединиться ко мне. Не дожидаясь его, молча разворачиваюсь и иду обратно. Если честно, это не какой-то хитрый ход, это растерянность. Я не знаю с чего начать. Проблем не счесть! Это же не бойцы, а стадо какое-то! Как их учить, как вообще до них достучаться?! А оружие?! С таким вооружением от них пользы немного! Их надо учить, их надо вооружать, а на какие шишы?!

«Может рановато я все это затеял?! — Мелькает в голове пораженческая мысль. — Поднакопил бы сначала деньжат, собрал бы вокруг себя сторонников, да гвардейцев бы нанял побольше, а потом уж и за гражданское общество принимался».

Неожиданно проникаюсь пониманием, что со всей глыбой сразу не справиться и надо бы задачу разделить на этапы.

«Для начала было бы лучше, если бы по тревоге выходил не весь город, а хотя бы та часть, которую сегодня можно удовлетворительно вооружить». — Задумавшись, застываю на месте, и тут напряженную тишину вдруг нарушает недовольный возглас.

— Так это, наместник, долго нам еще тут торчать-то?! Ты звал, мы собрались! Коли все, наигрались, так отпускай народ, у всех дома дела неотложные ждут!

Останавливаюсь и меряю взглядом крепкого невысокого мужика со злыми глазами на заросшем черной бородой лице. Сзади негромко звучит голос Калиды:

— Десятник, Истома Глина, он же выборный староста гончарного конца.

Обвожу взглядом хмурые лица и интуитивно нащупываю правильную линию поведения.

Подойдя вплотную к мужику, вскидываю на него нарочито вдумчивый прищуренный взгляд.

— Вот скажи-ка мне, Истома, тебе Калида говорил какую часть стены по набату твой десяток должен занять?

— Ну, говорил, — мужик непонимающе пожал плечами, — и шо?!

Проявив изрядное терпение, не повышаю голос.

— А то! Чего ж не привел людей туда, куда сказали?

— Так ведь нету ворога у ворот, чего же нам на стену то лезть!

Стараюсь сохранять хладнокровие и спокойно уточняю.

— Подожди-ка…! Стало быть то, что городской думой Калида избран стратегом и обязан учить вас военному делу, ты знаешь, так?! — Дожидаюсь, пока староста мне кивнет, и продолжаю. — Он тебе все растолковал: по какому сигналу надо собираться, какое место на стене твоим людям следует занять… Так?! — Вновь терпеливо дожидаюсь утвердительного кивка и повышаю голос. — И вот, услышав набат, вместо того, чтобы делать то, что сказано, ты, раззявя рот, стоял и пялился на колокольню вместе со всем гончарным концом. Так было?!

В этот раз, предчувствуя недоброе, мужик замялся с ответом, а я давлю сильнее.

— Вы думаете, что с вами шутки тут шутят?! Ежели не поняли еще, так спросите у рязанцев, переяславцев, черниговцев, они вам расскажут, сколько они на стенах продержались с таким подходом. По всему южному пограничью пожарища, то русские города горят. Со дня на день Чернигов падет, а вы тут чинитесь — выполнять приказ или подумать еще, есть ли там враг у ворот али нема!

Разойдясь, я яростно зыркнул по сторонам.

— Уясните вы себе, когда враг у ворот встанет, уже поздно будет! Поэтому, за невыполнение прямого указания стратега города накладываю на гончарный конец штраф в две куны.

Последнее задело старосту за живое, и он аж взвился.

— А чего нас то только?! Все ж стояли, не мы одни!

На миг делаю вид, что задумываюсь, а потом неожиданно соглашаюсь.

— Ты прав, Истома! Чего это я на тебя одного ополчился?! С каждого конца по две куны штрафа за расхлябанность и ротозейство!

Площадь недовольно загудела, а я, подняв руку, призвал к тишине.

— Все штрафные деньги не в карман ко мне пойдут, а на оружие! С таким оружием, как у вас, только собак пугать! — Сурово глянув на ближайшего к старосте копейщика с обломком косы на древке вместо наконечника, издевательски добавляю. — Да и то не каждая псина и испугается!

Народ вокруг весело заржал, а мужичонка обиженно забубнил.

— Так где ж взять то?! На хорошее копье денег то сколь надоть!

— Вот! — Указуя на мужика с обломком косы, я повысил голос, чтобы слышали все. — С таким снаряжением постреляют вас на стенах, как спелые яблоки в саду! Ни оружия, ни брони! Поэтому, чтобы народ без толку на стенах не погибал, я предлагаю вот что. Пусть каждый городской конец по сигналу тревоги выставляет с каждых пяти домов двух стрелков и одного щитоносца с мечом или секирой. И, чтобы все трое либо в кожаном нагруднике, либо в кольчуге, обуты, одеты и при шлемах.

Высказавшись, смотрю на гончарного старосту, а тот, скребя затылок, явно что-то прикидывает в уме. Дав ему еще пару секунд, я дожимаю.

— Ну что молчите, господа тверичи! На всех раскинуть, так и недорого, зато всем на стены бегать не нужно.

Последнее довод видать был самым заманчивым, и Истома, вздохнув, пробасил.

— Говоришь разумно, наместник, тока надоть с остальными концами обсудить.

Я удовлетворенно киваю.

— Надо, так обсуждайте! Как решите, дайте мне знать!

У меня нет сомнений, что все слышали разговор, а кто и не слышал, не беда. Все равно к вечеру весь город будет знать все сказанное слово в слово. Так что можно дать два-три дня на обсуждение, а потом звать старост на совет.

Мысленно сделав такой вывод, и дабы настроить горожан на правильное решение, я даю отмашку на колокольню. В ответ тут же слышится тревожный перезвон набата.

Стоящие в шеренгах горожане с недоумением водят глазами с колокольни на меня и обратно, пока я не начинаю орать.

— Вы что сигнал тревоги не слышите?! Или одного штрафа вам мало?! Разжирели совсем, две куны и не деньги для них уже! Так ведь я могу и до четверти гривны поднять!

Упоминание штрафа попало в больное место, и народ понял, что так просто я от них не отстану. Первым рванулся со своими горшечник Истома, а вслед за ним и остальные концы потекли на стены занимать положенные им места.

Глава 18

Покачиваюсь в седле в полудремотном состоянии. Лошадиные копыта мягко ступают по пыльной дороге, убаюкивая своей монотонностью. Надо бы проснуться и открыть глаза, но совершенно нет сил.

Словно почувствовав мою сонливость, кобыла остановилась и потянулась к ветке кустарника. Со смаком зачмокали лошадиные губы, и где-то в глубине моего сознания затрезвонил беспокойный колокольчик: просыпайся, просыпайся, просыпайся!

Вздрагиваю и прихожу в себя.

«Вот черт! Так ведь и убиться недолго!»

Хватаюсь за поводья и тыкаю пятками лошадиные бока. Кобыла, скосив на меня недовольный взгляд и дожевывая на ходу зеленые ветки, лениво тронулась с места.

Хлопаю себя по щекам, прогоняя сон.

«Не время сейчас спать! — Пытаюсь взбодриться, но собственный разум тут же противится. — А когда время-то?! Встаю с рассветом, падаю в кровать, когда от желтого света лампы уже режет глаза. Дел невпроворот!»

На дворе начало июня, самая страда, и хозяйский глаз нужен повсюду. Надо везде успеть, и расстояния вроде бы небольшие, но ведь ни дорог, ни машин… Все на лошади или пешком, а это совсем другое дело. Куда бы ни собрался, минимум полдня потеряно. Вот и сегодня солнце еще только-только забрезжило, а я уже в седле. Еду на кирпичный заводик. Он ниже по Волге, километров в десяти. Пока туда, пока обратно, время уже к обеду. И так из дня в день! Проблем не счесть, и без моего участия ничего не решается. К примеру, сейчас прусь в такую даль, почему?! Да потому что только-только начали обкладывать деревянные стены Заволжского острога кирпичом, а его уже два дня не подвозят. Спрашиваю, что за хрень, никто толком ответить не может, лишь плечами пожимают?! Можно, конечно, послать кого-нибудь, но, как говорится, хочешь сделать хорошо, сделай сам. Вот и еду, ведь не позвонишь и не спросишь — что у вас там творится, мать вашу?!

«Заодно, оттуда можно будет на новую лесопилку заехать, а на обратном пути и на мельницу. — Едва начал, в голове сразу же выстроилась очередь из первоочередных дел. — По возвращении еще хорошо бы к Фролу Золотарю зайти. Глянуть, как у него дела идут».

Оружия требуется все больше и больше, а мануфактура Фрола — это моя гордость! На ней у меня много чего завязано: и производство спиртовых ламп, и зажигалок, и спуска-натяжных механизмов для арбалетов. Ввожу, можно сказать, прообраз конвейерной линии. Там целых два токарных станка с велосипедным приводом. На одном механики точат детали для арбалетов, а на другом делают древки для болтов. В общем, образец передового производства и потому нескончаемый поток проблем, которые только я и могу решить.

Задумываясь, вспоминаю, что пока я на левом берегу, неплохо было бы и к кузнецам забежать. Давненько я уже у Волыны не был, а к нему тоже вопросов немало. Циркулярные пилы и приводные цепи на новую лесопилку до сих пор не поставили, а почему тянут, неизвестно. И вот опять же, даже письменных отчетов не могу с них потребовать, по причине поголовной неграмотности.

«Ладно, — решаю для себя, — в Твери пока особых дел нет, так что задержусь в Заволжском на пару дней. Тогда и со старостой Яремой будет время потолковать».

Есть рядом со мной три человека, с которыми, прямо могу сказать, мне сильно повезло. Это, конечно же, Калида, Куранбаса и Ярема. Про первых двух и говорить нечего, и так все понятно, а вот последний, вроде бы и не на виду, а ведь на нем держится вся аграрно-хозяйственная часть моей маленькой левобережной империи. Ярема дело свое знает и у него не забалуешь, поэтому за этот фронт я более-менее спокоен. Хоть и народу за зиму прибавилось, и много новых делянок расчистили, но мы с ним еще по осени все обсудили и спланировали. Какие участки под яровые, какие под озимые, а что и под выпас можно оставить.

Трехпольная система для него, конечно, в новинку, но мужик он толковый и схватывает все на лету. С ним два раза повторять не требуется. Один раз сказал, что надо площадь под огороды увеличить, и семена с лучших сортов отбирать и сеять отдельно. Все! В этом году огороды увеличили втрое и селекционную работу начали вести. Даже выделили экспериментальное поле, где засеяли семена самых сладких образцов свеклы прошлого урожая. Это я как-то упомянул при нем, что мол из свеклы можно вырабатывать сахар, а этот продукт мне нужен как воздух. И это чистая правда, ведь без него невозможна выгонка спирта, а на спирте держится не столько финансовая, сколько военная составляющая моих грандиозных планов. Пока используем мед, но объемы растут и будущее, конечно, же за сахарной свеклой.

Еще одно поле, за которым я слежу отдельно и на которое надо обязательно заехать — это подсолнечное. Та жменя семечек, что завалялась в кармане Сениного халата, дала-таки свои плоды. В прошлом году я на нее планов не строил, но в этом уже засеяли столько, что по осени можно будет маслобойню ставить.

Вспомнив о нескончаемом потоке дел, пришпориваю кобылу. Надо торопиться! Надо раскручивать производства, пока есть средства и возможность. С весны, как и ожидалось, пошли с юга грозные вести. Монголы двинулись в свой поход на запад к последнему морю. Опять досталось Рязани, Переяславлю и всем южнорусским землям. К этому времени, наверное, уже взят Чернигов, а к осени будет в осаде Киев. Эту передышку, пока монголы заняты югом и Европой, надо использовать по полной! Все предпосылки к этому есть, даже финансовые резервы появились. Торговая слава Твери опережает мои реальные возможности.

В конце прошлого месяца в городе опять было шумно. Приехал уже знакомый мне новгородский торговый гость Епифаний вместе с купцами из Новгородского отделения Ганзы. Ни словом не вспоминая про зимние разборки, они раскупили подчистую весь заготовленный за зиму товар, да так живо, что я даже пожалел, что не поднял цену. Уезжая, Епифаний вызвал меня на разговор и, прямо скажу, удивил. Он дал мне ясно понять, что прибыл не сам по себе, а представляет интересы Горяты Нездинича, который интересуется размером вступительного пая в наше торговое товарищество. Я, конечно же, сразу не ответил, а пообещал подумать и посоветоваться с другими пайщиками, но это так, лишь для порядка. Заполучить в свои ряды такую силу как одна из самых известных боярских фамилий в Новгороде, конечно, было бы замечательно, но, как научила меня нынешняя жизнь, сразу соглашаться нельзя. Не оценят, а примут за слабость!

Вспомнив этот момент, я даже мечтательно улыбнулся.

«Если получится, то такой оборот откроет перед нами совсем другие возможности! Можно будет закупать железо у ганзейцев и шведов напрямую в Новгороде, а не ждать те крохи, что они привозят в Тверь. Ведь еще зимой уговаривал — везите железо в любом виде, все куплю! И что, привезли?! Шиш, мелочь одну! Почти все ушло на новые циркулярные пилы, приводные цепи, наконечники для алебард и арбалетных болтов. Хорошо хоть медный рудник еще спасает, да с оловом новгородцы не жмутся. Этого добра у них хватает, они его с Карелии тащат почти задаром. Так что кроме меди, еще и бронза нас сильно выручает».

Пока раздумывал над всем этим, не заметил как и приехал. Над невысоким частоколом высится кирпичная труба, но дыма из нее не вижу, что однозначно говорит — производство стоит. Ворота открыты и правлю прямо туда.

Перед печью стоят три человека в такой глубокой задумчивости, что не замечают меня до тех пор, пока я не обращаюсь к старшему из них.

— Чего стоим-то, Микола, почему не работаем?!

Он, не глядя, отмахивается.

— Да не лезь ты, че не видишь, печь треснула! — И только сказав, он понимает, что говорит с кем-то не из своих.

Подняв взгляд, он охает от ужаса и бухается на колени.

— Прости, хозяин! Черт попутал, думал Микитка вернулся!

Его страх понять можно, он ведь де-юре мой раб и за подобное неуважение может и головы лишиться. Делаю суровое лицо и молча смотрю вниз так, что у мужика начинает дергаться глаз, и он начинает по новой.

— Прости, хозяин! Прости…

Подумав про себя, что Миколе повезло с хозяином, меняю гнев на милость.

— Ладно, не вопи! Рассказывай в чем дело!

Тот начинает нести про трещину и что печь надо бы перекладывать, но ложил ее Истома, тот что с Твери на гончарном конце. За ним послали и вот уже третий день ждут.

Утерев пот, Микола добавляет.

— Эдак уже который раз трескается. Измотала совсем треклятая, своими силами не справимся!

От всего этого я начинаю закипать, и раздражение все-таки выплескивается.

— Так чего же ты столько времени молчал-то, сукин сын?!

Староста отводит глаза, а затем бухается на колени.

— Прости, хозяин! Казни меня! Любую кару приму! Молю, тока не наказывай никого боле, один я виноват, мой грех!

Ну что тут скажешь, с одной стороны, молодец, раз ответственность ни на кого не перекладывает, а с другой, без наказания такое разгильдяйство оставлять нельзя, на шею сядут. В задумчивости смотрю на начинающую лысеть макушку мужика, и тут вдруг на полном ходу на двор врывается всадник.

Первым делом хватаюсь за рукоять ножа, но почти сразу узнаю сытую морду одного из подручных Луготы.

«Вот дерьмо! — Вспыхивает в душе нехорошее предчувствие. — По мелочам тысяцкий не стал бы своего человека гнать в такую даль!»

Предчувствие не подвело, слетев с коня, гонец подскочил ко мне.

— Наместник! — Стянув шапку, он склонил голову. — Лугота Истомич зовет тебя срочно в Тверь!

«Хорошо хоть не приказывает!» — Иронизирую про себя, а вслух строго спрашиваю:

— Не мельтеши! Толком скажи, что случилось?

Тот несвязно рассказывает, что прибыли князья со Ржева и Старицы и говорят, мол, пришла с Торопца весть, что литва в набег пошла.

В голове сразу же вспыхивает ироничная мысль, что строить планы в эти времена дело неблагодарное.

«Надо все отменять и мчаться в Тверь! Новость, действительно, серьезная!» — Задумываясь, пропускаю часть бессвязной болтовни и возвращаюсь, только когда слышу самые неприятные детали.

— Бают, сам племянник Миндовга, Товтивил решил поквитаться за Смоленск. Его дружина идет прямо на Ржеву. Сотни две кованых всадников, не меньше, да пехоты еще поболе…

На этих словах я перестаю слушать и взлетаю в седло. Разворачивая кобылу, склоняюсь к старосте.

— Повезло тебе, Микола, недосуг мне сейчас! Даю неделю, чтобы не только эту печь переложили, но и еще одну поставили! Не справитесь, пеняйте на себя! — И посылая кобылу в галоп, бросаю уже на ходу. — Сегодня же в помощь вам Истому с артелью пришлю.

Глава 19

С вершины пологого холма отлична видна вся перспектива. Река Волга, изгибаясь петлей, охватывает возвышенность с трех сторон, открывая для возможной атаки только западный склон.

Калида, тыкнув пальцем в дорогу, бегущую у подножия холма, изрекает как само собой разумеющееся.

— Товтивил пойдет здесь, другого пути к броду нет.

Мне и так все хорошо видно. Дорога огибает холм и, раздваиваясь, одной частью ведет к переправе через реку и к Ржеву, а второй, петляя вдоль реки, пропадает в лесной чаще в направлении Твери.

Проведя глазами по крутому противоположному берегу Волги, на миг останавливаюсь на частоколе и крышах Ржева.

«С одной стороны, фланги и тыл прикрыты рекой — это плюс, а с другой, мы тут как в мешке. Ежели дрогнем и литовцы прижмут нас к берегу, то хана! Перебьют как котят! У них двойное превосходство в силах, может быть, лучше переправиться на другой берег и принять бой там. Если что пойдет не так, то можно будет и за городскими стенами укрыться».

Возвращаю взгляд обратно к склону холма и утверждаюсь в том, что все-таки Калида прав. Надо встречать врага здесь. Тут у него нет возможности маневра, только атаковать в лоб, а это для нас сейчас самое важное.

«К тому же, — едва заметно усмехаюсь, — может и неплохо, что отступать некуда. Ноги сами крепче стоят, когда знают, что шаг назад — это смерть!»

Обдумав все, поднимаю взгляд на Калиду.

— Хорошо, встретим Товтивила здесь!

Тот, не удержавшись, удовлетворенно хмыкнул в бороду, а затем повернулся к сопровождающему нас десятку охраны.

— Ты! — Он тыкнул в одного из конных стрелков, — давай к нашим, пусть поднимаются сюда! А ты, — его палец указал на грудь другого, — дуй во Ржеву, скажешь ихнему князю, что мы здесь остановились!

Гонцы рванулись с места, а я, глядя в спины удаляющихся всадников, вспомнил как неделю назад в княжеском тереме стояли Ярополк Ржевский и Андрей Старицкий.

— Весть верная! — Увещевал Ярополк городской совет. — Мой дозорный сам видел своими глазами. Литва идет набегом, в обход Торопца, прямиком на Ржеву. Ведет племянник самого Миндовга, Товтивил. С ним почти две сотни панцирной конницы и чуть больше пехоты. Идут скоро, видать, неймется им отплатить за Викинта и Смоленск. Хотят быстрым набегом пройтись через Ржев, Старицу и Тверь, разорить землю, набрать полона и убраться восвояси до подхода великокняжеских дружин. Знают ведь, гадюки, что серьезной силы здесь нет.

Сидящие вокруг бояре встретили известие гробовым молчанием. Я тоже не торопился встревать. Наконец, общее сомнение озвучил Якун.

— А чего ты к нам-то примчался? Нам-то откуда воинов в помощь тебе взять? Свои бы стены уберечь. Ты во Владимир, али в Новгород гонцов шли. Они это литовское гнездо разворошили, пусть топеряча и помогают отбиться.

— Да я послал! — Почти с отчаянием вскричал Ярополк. — Я и во Псков к брату послал, но толку-то! Брат не поможет, у него своих проблем выше крыши. Великий князь далеко, Александру тож не до того… У него свадьба на носу! Пока они соберутся, пока дойдут, от Ржевы одни головешки останутся. — Он вдруг остановился и обвел взглядом притихших бояр. — Только вы не думайте, что в стороне останетесь. Нет! Может литва стены тверские и не возьмет, но землю вокруг пожжет и людишек угонит, это уж точно!

В ответ бояре загомонили, споря друг с другом, а я задумался о том, что возможно, в этот момент судьба дает мне шанс показать, кто здесь в верхневолжье сейчас реальная сила и вокруг кого следует объединяться.

«Что у меня есть на данный момент, — быстро прикинул я, — два взвода стрелков и столько же алебардщиков. Плюс десяток конной разведки. Это сто тридцать бойцов — не густо! Допустим, Тверь пойдет навстречу и согласится помочь. Городовой полк собирать точно не станут, дадут максимум с полсотни детей боярских. Если к этому приплюсовать дружины обоих князей, то получится почти сотня конницы. Ржев выставит ополчение еще на сотню, но вооружение этих я видел и знаю, ожидать многого от них не стоит. В целом, по максимуму, наберется триста тридцать — триста пятьдесят воинов против почти пятисот у литовцев. Причем, у них настоящие профи, а у меня сборная солянка, а не войско!»

Пока я все это обдумывал, в зале уже чуть ли не до драки дошло. Кто-то орет — надо всем миром собраться и литовцев укоротить, но тех меньшинство, и их забивают другие, требующие начать подготовку к осаде и все силы стянуть к Твери. Князья, ни Старицкий, ни Ржевский, с этим не согласны и кричат, что города свои не сдадут.

В этой какофонии я выбрал момент потише и встал.

— Так, уважаемые господа князья и бояре, послушайте, что я вам скажу. — Говорю специально уверенно и безапелляционно, дабы каждый из присутствующих получше запомнил этот момент. — Вы все тут по-своему правы и каждому в такой момент нужно выбирать самому. Помогать ли соседу, али токо о своей хате думать! Я могу за себя лишь сказать и вот что думаю. Коли Ржеву и Старицу без защиты оставить, то сожгут их литовцы, а потом и до нас доберутся. Нам такое не к лицу, но и Тверь совсем без защиты оставлять тоже нехорошо. Потому предлагаю вот что. Я поднимаю свои отряды, а Якун собирает конный городовой полк, и мы идем на помощь Ржеву. Одолеем супостата, честь нам и хвала, а нет, так за это время город к обороне подготовится.

Обоих князей идея насторожила, но выбирать им не приходилось, а вот Тверскому боярству идея понравилась. А что, расходы минимальны, как и проблемы. Я даже могу представить, как каждый из них подумал в тот момент.

Пусть наместник своих людей гробит, ежели ему хочется, да и Якуну, если холку намылят, тоже недурно. Спесь с него давно уже пора сбить.

В общем, на том и порешили. Я выступил в поход через день, Якун чуть позже, но к Старице его полусотня уже догнала нас. Там же к общему строю присоединился и князь Андрей с тремя десятками дружинников, а еще через полтора дня мы, наконец, добрались до Ржевы.

Отбросив воспоминания, смотрю, как из леса показалась колонна. Впереди конница Якуна и Андрея Старицкого, за ней идут уже мои, повзводно и в колонну по трое. Первым взвод стрелков, затем алебардщики, следом четыре больших фургона с высокими бортами и пять повозок с баллистами и ядрами. Замыкают строй еще два взвода.

«Что ж, — мысленно оцениваю порядок, — пока неплохо! Не зря Калида из них дух вышибал! Очень надеюсь, что и в бою они науку не растеряют».

Конница, свернув с дороги, быстро взлетела на вершину, а вот пехота застопорилась. Лошади не справились с бездорожьем и подъемом, и людям пришлось впрягаться им в помощь. Наконец, дружными усилиями они взяли высоту, и Калида тут же начал готовить позицию к бою.

Как расставить бойцов мы с ним и Куранбасой обговорили еще вчера. Я никогда Калиду не расспрашивал, откуда у нищего странника такие широкие военные познания, захочет когда-нибудь сам расскажет. Но точно могу сказать, что знания у него не из книжек, а чисто практические. Иногда, мне даже кажется, что он воевал со всеми и во всех частях света.

Вот и вчера половец, как обычно, молчал, а Калида начал издалека.

— Литовцы уже полвека с тевтонами воюют и многое у них переняли, и тактику, и оружие. Они, как и германцы, завсегда стараются прорвать центр противника тяжелой конницей, а уж затем пускают в прорыв пехоту. Поэтому займем прикрывающий переправу холм и встретим атаку конницы баллистами. Это их притормозит, и тогда ударят арбалетчики, а там уж как бог даст.

В целом, я с тактикой Калиды согласился, но у меня была еще одна не опробованная в бою задумка. Ее по моему указанию отрабатывали стрелки Куранбасы, а Калида отнесся к ней без интереса. Вчера я ему о ней напомнил.

— В центре первую линию выстроим так: фургон со стрелками, взвод алебардщиков, еще один и снова алебардщики. Поскольку наших не стрелковых взводов на все четыре фургона не хватит, то на краю их заменим княжескими пехотинцами. — Еще немного подумав, я добавил. — На левый фланг поставим ржевское ополчение, а на правый боярскую и княжескую конницу. Наш десяток конных стрелков оставим в резерве. Баллисты выстроим позади и чуть выше фургонов.

Калида согласно кивнул, но затея с фургонами ему явно не понравилась, и он все-таки усомнился.

— Дались вам эти телеги, только путаницу внесут. Бойцы из первого взвода не будут видеть бойцов из второго, и чуть что дрогнут, подумав, что одни остались.

Я с ним не спорю, а отрицательно качаю головой.

— Не дрогнут! Ты у них за спиной будешь стоять, а тебя они боятся больше всех литовцев вместе взятых.

Мы с половцев расплылись в улыбке, а Калида только рукой махнул.

— Ну вас! Я им серьезно, а они…

Утро новостей не принесло, а вот к полудню примчался первый дозорный. Слетев с коня, он кинулся ко мне.

— Идет литва! По торопецкой дороге! — Он перевел дух и немного испуганно добавил. — Конницы много! Лошади огромные и всадники все в железе. Идут ходко и скоро здесь будут!

Спрашивать, что значит его «много», бессмысленно, ибо счета парень все равно не знает. Киваю Калиде — объявляй тревогу, а сам, поднявшись, просматриваю кромку леса. Пока никого!

Зарокотал барабан, кстати, тоже мое новшество, и я перевел взгляд на строящиеся отряды. Вчера, уже ближе к вечеру, со Ржева подошел князь Ярополк с тремя десятками конницы и почти полутора сотней ополчения и пеших дружинников. Сразу же собрали военный совет, где я расписал каждому его место. Никто спорить со мной не стал, как и оспаривать мое право командовать. Я даже знаю почему.

Все эти выстроенные телеги и метательные машины вызывают у них неприязнь, но и непроизвольное уважение. К тому же, каждый из них уже успел наслушаться про меня много чего, и могу зуб свой поставить на то, что все они, включая даже спесивого Якуна, связывают ту не слишком высокую вероятность уйти с этого поля живыми только с моей счастливой звездой.

Смотрю как Ярополк вместе со старицким князем выстраивают свои десятки. За ними вытягиваются в линию всадники Якуна. Удовлетворенно подумав, — неплохо, — прохожу вдоль строя баллист. Каждая из них установлена на колесную базу и представляет собой мобильную установку. Эдакая тачанка тринадцатого века с экипажем в пять человек. Водитель, он же конюх, два заряжающих, подносчик снарядов и старший расчета, он же наводчик.

Командиры по очереди рапортуют мне о готовности, и я спускаюсь дальше к фургонам. У каждого опущен внутренний борт, он используется как пандус. Четыре стрелка стоят в фургоне прикрытые наружным бортом. Отстрелявшись, они должны сбежать вниз, а наверх пропустить следующую четверку и так по кругу. Вместе с командиром и замом во взводе тридцать два стрелка. На каждый фургон по шестнадцать, или по четыре четверки обеспечивающие непрерывную стрельбу. Ребята натренированы так, чтобы полный круг занимал необходимое для перезарядки арбалета время.

Первый фургон, первый стрелковый взвод. Одна четверка уже на позиции, остальные ждут внизу. Командир взвода длинный угловатый парень мне хорошо знаком, и, приняв доклад, я уже спрашиваю почти по-товарищески.

— Ну что, Ратиша, не дрогнут твои парни?

Тот, обрадованный проявленным вниманием, аж зарделся.

— Не сомневайся, господин наместник, не подведем!

Далее стоит взвод алебардщиков. Его командир докладывает с характерным иностранным акцентом, и я останавливаюсь перед ним. Это Эрик Хансен, тот самый датчанин, что Иргиль вытащила с того света. Я знаю, у Калиды выслужиться непросто, и раз он поставил иностранца взводным, значит парень действительно толковый.

В памяти мгновенно всплывает все то, что я о нем знаю, и губы непроизвольно растягиваются в ироничную усмешку.

— Как рана, Ханссен из Борншольда, затянулась?

Тот расплывается в довольной улыбке.

— Как на собаке, господин наместник! Не привыкать!

Иду дальше. Следующий фургон, это взвод Ваньки Соболя. Его назначили взводным буквально перед походом, но парень не тушуется и докладывает уверенно, как и учили.

— Смотри не промахнись, Соболь! — Говорю и улыбаюсь, потому что все знают, как стреляет Ванька Соболь.

— Может забьемся! — Улыбается в ответ Ванька, напоминая о своем выстреле этой зимой.

Подыгрывая, я грожу ему пальцем.

— Смотри у меня!

Шутка немного расслабляет замерших в напряжении стрелков, и взвод провожает меня расплывшимися в улыбках лицами.

«Это хорошо!» — Мысленно убеждаю самого себя и иду дальше.

Еще один взвод алебардщиков, за ним следующий фургон-крепость и…

В теории пространство в двадцать пять шагов между двумя фургонами должен занимать взвод алебардщиков, но поскольку у меня их пока только два, то следующие четыре шеренги по восемь бойцов в каждой состоят из ржевских княжеских дружинников. Лица хмурые, но народ матерый. Почти все в кольчугах и шлемах. Щиты оставлены в лагере и в руках у каждого длинные трехметровые копья, как и договаривались с Ярополком.

Дальше стоит сотня городского ополчения и, глядя на плотные ряды, ощетинившиеся копьями, рогатинами и топорами, у меня мелькает непроизвольная мысль.

«Проверять этих — только расстраиваться».

К счастью, мои сомнения разрешает судьба, и над головами разносится крик дозорного.

— Идут! Вона они!

Поворачиваю голову к подножию холма и не сразу нахожу противника.

— Вон они. — Подошедший ко мне Калида указал севернее от дороги. — Товтивил, хоть и молод, но вояка опытный. Дозорные отряды идут веером, сейчас и остальные покажутся.

Теперь и я их увидел. С десяток всадников замерли на самой границе леса. Еще пара мгновений и такой же отряд показался прямо на дороге, а следом за ним и еще один южнее. Оценив нашу позицию, разведка двинулась в обход холма, вынюхивая на предмет скрытой угрозы.

К этому моменту к нам подъехали оба князя. Андрей Старицкий лишь хмуро молчал, а вот Ярополку не терпелось.

— Может я шугану этих. — Он показал на отряд, идущий к переправе в обход холма по Торопецкому тракту.

Поначалу я было подумал, что не стоит разбрасываться, но потом передумал.

— Пожалуй ты прав, князь! Покажи им, что будет если они захотят выйти к броду, оставив высоту за нами.

Ярополк тут же рванул повод, разворачивая коня, но я задержал его.

— Только не зарывайся! Опрокинешь этот десяток и сразу же возвращайся, тракт не пересекай!

Князь что-то недовольно пробурчал в ответ, но я глянул на него так, что спорить он не захотел. Этот взгляд я выработал еще в школе, без него в старших классах делать нечего. В этом времени, к счастью, он работал так же безотказно.

Ярополк умчался к своим, а я на всякий случай выразительно посмотрел на Куранбасу, мол, князь слишком горяч, надо бы подстраховать. Половец понял меня без слов и тут же развернул свою лошадку к конному взводу стрелков.

К этому времени литовцы заметили несущейся на них сверху превосходящий отряд и, видя, что той же дорогой им уйти не удастся, ломанулись прямо через поле. Ярополк, как я и предполагал, на этом не остановился, а бросился их преследовать.

— Вот же, дурень! — В сердцах не утерпел Калида без всякого почтения к княжескому титулу.

Я тоже недовольно скривился в предчувствии дурного, и оно не заставило себя ждать. Едва отряд князя миновал тракт и помчался за уходящими литовцами, как из леса выскочила еще пара десятков всадников вражеской разведки.

Ситуация мгновенно изменилась, теперь уже Ярополк оказывался под угрозой окружения. К всеобщему облегчению, он это заметил и, остановив свой отряд, так же резво устремился обратно. Удалось бы ему вырваться или нет — большой вопрос. Во всяком случае, точно не без потерь, но тут по склону вниз, набирая ход и вытягиваясь в линию, пошел взвод Куранбасы. Демонстративно гикая и улюлюкая, конные стрелки нацелились на засадный отряд, и тот, вынуждено притормозив, развернулся для отражения нападения.

Это момент позволил Ярополку вырваться из почти замкнувшегося капкана, и я мысленно поставил себе плюсик за предусмотрительность. Пообещав, правда, при случае припомнить князю его вопиющую безответственность.

Куранбаса, увидев, что княжеский отряд уже в безопасности, резко развернул своих всадников и повел их обратно. Половцу такой маневр был не в новинку, и он точно рассчитал, когда нужно поворачивать, чтобы у литовцев не было шанса сесть ему на хвост.

Все эти маневры заставили меня изрядно поволноваться, а заодно раз и навсегда решить никогда больше не доверять подобных рискованных операций тем, в хладнокровии и выучке кого я не уверен на все сто процентов.

Но, как говорится, нет худа без добра, пусть и с неоправданным риском, но мы показали Товтивилу, что пока холм под нашим контролем, ему ни к броду, ни к Твери не пройти.

Дальше я уже успокоился и, заняв свой командный пункт у батарей баллист, принялся ждать. События развивались довольно бодро. Литовские колонны выходили из леса и, сходя с дороги, выстраивались в боевой порядок. Пока оставался только один вопрос, пойдут ли они в атаку прямо с марша или отложат до завтра.

Мне было хорошо видно, как к всаднику в богатом плаще и с пером на шлеме подъехало еще трое. Не надо быть провидцем, чтобы догадаться, что Товтивил созвал своих подчиненных на совещание. Разговор был недолгим, и по тому, как бодро поскакали командиры к своим подразделения, стало понятно, что бой будет сегодня.

Литовцы быстро перестроились, и я опять вздохнул с облегчением. Пока все шло без сюрпризов. Как и предсказывал Калида, вперед выдвинулась конница. На вскидку двести-двести пятьдесят всадников, все в кольчужных доспехах и шлемах. Треугольные по тевтонскому образцу щиты, копья и длинные кавалерийские мечи у каждого. Даже отсюда мне видно, что ребята очень серьезные, и проверка будет нешуточной.

По сути, ради нее я и привел сюда своих бойцов, как бы цинично это не звучало. Конечно, и защита тверской земли, и возможность в будущем склонить Ржев и Старицу к союзу, и еще много ради чего мы здесь, но в первую очередь это проверка на зрелость. Проверка моих идей построения войска, проверка уровня подготовки моих парней, да и вообще всей концепции будущего. Если мы не выстоим сейчас в бою с литовцами, то как браться за неподъемное дело борьбы с монгольской империей?

Отбрасываю все ненужные сейчас мысли. Внизу уже взметнулись знамёна и послышались гортанные литовские команды.

Даю отмашку, и по порядкам понеслась команда.

— То-о-овсь!

Тут же натужно заскрипели блоки баллист, и стрелки начали взводить арбалеты. Передние шеренги алебардщиков опустили свое грозное оружие, и, словно почувствовав напряжение людей, тревожно заржали кони.

Литовская конница шагом двинулась вперед, за ней, не отставая, пошли шеренги пехоты.

«Этих, — отмечаю про себя, — сотни три, вооружены похуже, но щиты и копья у всех. Шлемы в основном кожаные или кольчужные койфы».

Смотрю на приближающегося врага и, как-то враз успокоившись, прикидываю.

«Идут пока шагом, что говорит об опытности их командира. До наших передовых шеренг около восьмисот метров, если рвануть в галоп сразу, то к вершине холма лошади выдохнутся. Думаю, с учетом встречи возможной контратаки пойдут во весь опор метров с пятисот».

Баллисты уже взведены, и я командую.

— Дальнобойным заряжай!

Дальнобойные — это небольшие, пятикилограммовые керамические ядра. На равнине их проверенная дальность полета двести пятьдесят шагов. Здесь же вчера пристрелялись, с учетом возвышенности вышло триста двадцать. Эта дистанция отмечена на склоне едва заметными вехами.

Земля вздрогнула, когда тяжелая конница пошла в галоп, и мгновения застучали в висках ударами молота.

Оскаленные лошадиные морды растут прямо на глазах. Нацеленные копья, вскинутые мечи и оглушающий топот копыт! Тут главное не сломаться и проявить хладнокровие. Это первый наш бой и расчетам баллист дан жесткий приказ — без команды не стрелять.

Командиры смотрят на меня, а я на склон. Под дикое завывание несется конница, и дистанция стремительно уменьшается. Я вскидываю руку. Четыреста пятьдесят шагов, четыреста, триста пятьдесят!

— Огонь! — Ору я как бешеный и взмахиваю рукой.

Тук, тук, тук… Молотки вышибают затворы, и, шипя огненными хвостами, ядра устремляются к небу.

Бах, бах, бах… Вспыхивают вспышки разрывов в передней линии конницы. Дикое ржание, крики боли, вздыбленные лошадиные копыта! Конная лава чуть притормаживает и теряет набранный ход, а мои заряжающие уже крутят барабаны по новой, наматывая взводящие тросы баллист.

— Тяжелым! — Ору я, перекрикивая царящий грохот, — Стрелять по готовности!

Как эхо разносится дубляж командиров орудий.

Тяжелым,…желым,…желым!

Это уже заряд посерьезней, килограммов на двадцать, и летит он всего метров на пятьдесят. Тут и мерять ничего не надо, тут вопрос только в сноровке и скорости. Успеют мои парни взвести баллисты или нет. По сути, первый залп — это только, чтобы придержать набравшую ход конницу и дать парням шанс зарядиться.

Литовские всадники уже совсем близко. Пятьдесят шагов в таком деле, это как в упор. Уже видны перекошенные лица, пена на лошадиных губах и нацеленные прямо тебе в грудь смертоносные наконечники копий.

Кулаки сжаты так, что ногти впиваются в плоть, но я не чувствую боли. Я жду! И вот он долгожданный звук!

Тук, тук, тук… Тяжелые шары взлетают навстречу несущейся смерти.

Бах! В этот раз грохнуло так грохнуло, и перед кавалерийский линией встала стена огня. В черном дыму заметались тени с горящими гривами. Понеслись в стороны перепуганные кони, топча своих упавших всадников.

Строй конницы смешался и практически остановился, и в этот момент заработали арбалетчики.

Ширк, ширк, ширк! Безостановочным дождем понеслись смертоносные жала, кося еще оставшихся в седлах литовцев. Из двухсот пятидесяти всадников до линии алебардщиков добралась едва ли половина, но это уже совсем не те герои, что собирались рубить врагов и сеять смерть. Это совсем очумелые и плохо соображающие люди, попавшие под жернова тяжелых топоров.

Потеряв скорость, они попытались прорваться между фургонами, но эта безнадежная атака продержалась буквально пару минут. Ровно до того момента как рыцарь с пером на шлеме схватился за грудь и припал к луке седла.

— Товтивила ранило! — Пронеслось по рядам, и это стало последней каплей.

Литовские всадники, развернув коней, понеслись вниз по склону, сминая только-только подоспевшую пехоту. Вслед им ударил последний заряд арбалетных болтов, и, не дожидаясь моей команды, Якун и князья бросили в бой свои дружины, довершая разгром и царящий на поле боя хаос.

Все произошло так стремительно и настолько превзошло самые смелые мои ожидания, что я слегка оторопел.

Поворачиваюсь к Калиде и не нахожу слов от растерянности.

— Ты видел?! Нет, ты видел как мы их!

И тут меня прорвало. От переполняющих эмоций, я буквально повис на нем, продолжая радостно вопить.

— Как мы их, а! Нет, ну молодцы! Все молодцы! Герои!

Отпустив, наконец, не знающего как бы выбраться Калиду, я сорвался с места, и, подбежав к первому расчету баллисты, стиснул в объятиях сначала командира, а потом и всех остальных.

— Молодцы! Молодцы, братцы! Спасибо вам всем!

Они сияют счастливыми лицами, но от стеснительности жмутся, не зная куда деть свои мозолистые руки. В этом времени не принято слишком уж проявлять свою радость, но сегодня мне можно. Этот день, это поле под Ржевом останется с нами навсегда! И теперь я уже твердо уверен, отсюда с этого победоносного холма начинается новая, еще неизвестная история России!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ!