Тверской Баскак. Том Второй

Глава 1

Тверь гуляла неделю. Я не поскупился и накрыл столы прямо на центральной площади города. Моя победа в споре как раз совпала с окончанием сбора урожая, так что народу набилось немерено. Пускали всех, кто пожелал прийти, и ворота держали открытыми даже ночью.

Пожрать нахаляву в такое голодное время уже праздник, а тут еще поговорить да поспорить есть о чем. Я пригласил всех, и победителей, и проигравших. Охотникам, что Якун созвал с других городов, тоже нашлось место.

Синяки, замотанные разбитые головы участников схватки соседствовали с раскрасневшимися счастливыми лицами горожан, бывшими на поле боя лишь зрителями. Все ели, пили и веселились, а десятки моих людей следили за порядком, чтобы за столами царила только сытая радость, а злость и раздоры на время покинули стены города.

Народ, не уставая, поднимал хвалебные чаши за процветание града Тверского и здоровье его консула, то бишь мое. Тверичи хвалили меня за небывалое зрелище и щедрость, мои стрелки за награды, а бойцы Якуна за проявленное уважение и гостеприимство. В общем, в эту сентябрьскую неделю в городе был только один недовольный человек, не показавшийся на площади, и это понятно кто. Даже его прихлебатели не смогли отказаться от халявного угощения и сверкали здесь своим красными от пива рожами.

На столах, кроме еды, стояли лишь бочонки с хмельным медом и ячменным пивом. Самогон я не выставлял, и тут дело не в жадности. Просто пусть уж слава человека, споившего Русь принадлежит Петру Алексеевичу, а не мне. Я на такие лавры не претендую.

Празднество обошлось мне в копеечку. Выигранная в споре гривна целиком ушла на награды моим стрелкам и алебардщикам, а за пир для народа пришлось выложить из своего кармана. Этот щедрый жест обошелся мне в целых пять гривен серебра, но я не жалею. Зато народ хоть душу отвел и неделю эту надолго запомнит, как и мою победу.

Сейчас уже вечер, и я сижу в своем кабинете за счетами и мечтаю о том, чтобы вырастить своего бухгалтера, которому можно было бы доверять. Но это, по всей видимости, будет еще не скоро. Новые кадры воспитать — это не репу на грядке вырастить!

Только в этом году к сентябрю достроили избу рядом с церковью, куда из дома священника перевели начальную школу. Еще чуть дальше между казармой гарнизона и моим домов в поселке поставили еще одно двухэтажное здание. Туда я приказал собрать тех ребят, кои за эти два года осилили грамоту и кого отец Геронтий указал как способных и желающих учиться.

Первый этаж в новом доме отвели под учебные классы, а второй под спальни. Этакая школа-интернат на четырнадцать кадетов от двенадцати до шестнадцати лет. Почему я выбрал систему интерната? Да потому что по-другому здесь учить детей невозможно! Все они сыновья крестьян да мастеровых, и родители в них в первую голову помощников видят. Запрягают в работу от зари до темна, какая уж тут учеба!

Потеря работника их семьи, конечно, не обрадовала, но обучение и будущие перспективы все окупали, тем более что я брал пацанов на свой кошт.

В воскресную школу отца Геронтия ходили и девочки. Была даже парочка весьма толковых, но времена и нравы ставили на них крест. На отдельную женскую «гимназию» у меня пока не хватало ни сил, ни энтузиазма, да и общество бы не приняло, решись я девок из семьи забрать. На такое даже моего авторитета не хватило. Слухи точно бы поползли нехорошие, и все мои ненавистники в городе тут же бросились бы их множить с превеликим удовольствием. Нет, такой радости я им доставить не могу, хватит с меня и Иргиль. Про ведьму, что околдовала наместника Твери и чарами своими помогает ему во всем, я уже историю слышал и не одну.

Вспомнив о школе, я тяжело вздохнул. Учителей по-прежнему не хватало, вернее их не было совсем. Отец Геронтий нес свой просветительский крест в воскресной школе, а преподавать грамоту в новом училище я упросил пойти духовника княжеского, грека Матфея Икониса. Заодно, по такому удачному случаю повесив на того еще и греческий с латынью. На арифметику и простейшую геометрию удалось поставить новгородского зодчего, что выписали на строительство нового Тверского собора. Мужик упирался и не хотел брать на себя непривычное дело, но серебро умеет уговаривать, и в конце концов он согласился. Историю и географию пришлось взять на себя, тут уж, как говорится, сам бог велел.

Вот с чем проблем не возникло, так это с преподаванием военного ремесла. С легким сердцем повесил пешее построение и владение мечем на Калиду, а лук, арбалет и конное дело на Куранбасу. С этими двумя я церемониться не стал и на их кислые мины ответил просто… Надо и все!

Вспомнив о школе, откладываю исписанные колонками цифр листы и беру чистый. Я хоть и был когда-то учителем, но к завтрашнему уроку надо хоть какой-то план набросать. Макаю гусиное перо в чернильницу и тут слышу странную возню за дверью.

Прислушиваюсь и разбираю сварливый голос Куранбасы.

— Ну куда?! Кудыть прешь?! Весь день идут и идут, управы на них нет! Хоть к вечеру бы угомонились, консул ведь не железный, ему тож отдых надобен.

В ответ слышу шипение Калиды.

— Чего ты раскудахтался-то! Человек тока прибыл с вестями срочными, потому и веду. Я что же не понимаю…

Половец тут же взрывается.

— Раскудахтался! Ты, Калида, за языком-то следи своим! Я тут при исполнении, а ты, коли понимал бы, то на ночь глядя не перся!

На миг прикрываю глаза, принимая тот факт, что сегодня вновь нормально поспать не удастся. Выдохнув, резко встаю и иду к двери. Распахиваю ее и вижу раскрасневшиеся лица своих главных советников и человека за спиной Калиды.

«Осунувшееся, усталое лицо, одежда и сапоги под слоем пыли. — Рефлекторно оценивает взгляд, и я делаю вывод. — Гнал издалека! Видать новости и прям горячие!»

Половец зло зыркнул на Калиду, мол, ну что разбудил изверг, и я успокаивающе кладу руку ему на плечо.

— Ничего, Куранбаса, пусть заходят.

Оставив дверь открытой, разворачиваюсь и иду к столу. Слышу за спиной ворчание половца и шепот Калиды.

— Ну, чего стоишь, давай заходи!

Сажусь в свое кресло и, развернувшись, смотрю на входящего. Одет в добротный, хоть и давно ношенный кафтан, сапоги в пыли, но видно, что целые, не драные.

Мужик срывает шапку прям у порога и кланяется до земли. Перевожу взгляд на Калиду и спрашиваю.

— Кто таков? Чего привел?

Калида хмурит свои черные брови и кивает на склоненного гостя.

— Человек из Пскова гнал, беда там.

Что за беда в Пскове в середине сентября 1240 года, я могу и не спрашивать, но ситуация требует от меня разыграть неведение, да и детали мне все же интересны.

Жестом подзываю гонца.

— Подойди! Рассказывай кто таков и что там у вас случилось?

Перестав кланяться, мужик выпрямился и сделал пару шагов к столу. Терзая в руках шапку, он представился.

— Петр я! Петр Кобыла! Торговый гость из Пскова.

Киваю, мол понятно, давай дальше, и Петр Кобыл начинает сбивчиво и торопливо рассказывать.

— Еще с лета пришли худые вести, что князь наш бывший, Ярослав Владимирович, набирает в неметчине лихих людей, мол хочет на стол Псковский вернуться. Великокняжеский наместник у нас Горята Твердиславич, человек не глупый, но тады всурьез весть не воспринял, хоть и советовали ему многие в Новгород гонца слать. Не послушал, а к концу августа вдруг дозорые примчали и тревогу на Пскове подняли, мол ливонское большое войско идет на Изборск.

Тут Горята всполошился, начал ополчение собирать, но люди шли неохотно. У Ярослава Владимировича в городе доброхотов много, и они горожан смущали, мол негоже против своего родного князя войной идти. Там, действительно, многие еще отца его помнят и худого о нем ничего не скажут. Пока решали идти али нет, Изборск уже ворота Ярославу открыл. Повелась господа ихняя на посулы князя, но очень скоро пожалела об этом. Наемники датские, да кнехты из чуди начали горожан притеснять да грабить, а воеводы их Орденские глаза на это закрывали и попустительствовали. Можа и совсем забили бы всех в Изборске, токма Ярослав двинул войско на Псков и тем спас, можно сказать, изборчан от избиения.

Вести о взятии Изборска докатились до Пскова и решительности горожанам добавили. Горята вывел ополчение в поле, но ливонцев оказалось гораздо больше, чем дозоры сказывали. В общем побила немчура наших, и сам Горята Твердиславич пал в той сечи.

Гость начал перечислять всех павших псковичей, а я вспомнил недавний разговор со своим уже командиром штурмовой роты, датчанином Эриком Хансеном из Борншольда. Ему родственник из Ревеля весть с оказией переслал. Звал того на службу к себе. Мол некие ливонские рыцари Теодорих Буксгевден и Энгельберт фон Тизенгаузен набирают охотников для похода на Русь. Сила у них немалая, и сам епископ Дерптский не только благословил их, но и денег дал на снаряжение.

Дабы уговорить Эрика, родственничек расписал эту немалую силу. Получалось, что в войске епископа Германа набралось почти десять рыцарей со своими «копьями». То бишь около пятисот всадников, и примерно столько же пеших наемников из датчан да германцев. Еще под знамена епископа встало чуть ли не полторы тысячи кнехтов из эстонской чуди, польстившихся на обещанную щедрую добычу. Итого выходит, против двух с половиной тысяч войска ливонцев Горята вывел тысячу Псковского ополчения. Немудрено, что их разгромили в пух и прах.

Произведя этот нехитрый подсчет, вновь прислушиваюсь к гостю, а тот уже тараторит не уставая.

— Пару недель назад приступили супостаты к самим стенам Пскова. Город закрыл ворота, но согласия у народа не было и боевой дух совсем угас. Тут в полной неразберих и возвысил голос боярин Твердила Изветич. Все знают, что он из княжеских доброхотов. Еще отцу нынешнего Ярослава служил верно, да и сына его видать никогда не забывал.

Начал он смуту в головы псковичей сеять, мол неча с князем своим воевать, а Изборск типа сам виноват, что ливонцев озлобил неприятием своим. Тут как раз из ливонского лагеря стали на переговоры звать, ну и послали ж, конечно, во главе выборных Твердилу. Кого же еще, как не доверителя княжего, ему мол с Ярославом договариваться сам бог велел.

Тут мой гость перевел дух и поднял на меня виноватый взгляд.

— Ты пойми, консул! У меня с Твердилой отношения совсем худые. Я ему пол гривны дал в займы, а он уже полгода не отдает. Я на него наместнику жаловался, так он обиду затаил. Вот я и подумал, ежели князь Ярослав с немцами в город войдут, то Твердила силу наберет такую, что управы на него будет не найти. А паче того, он еще наймет кого, чтобы меня в сумятице да неразберихе прирезали по-тихому, чтобы ему долг не возвращать. В общем, едва они порешили отворить ворота, так я похватал что под руку подвернулось да вон из города.

С этим человеком мне все ясно, кроме одного, и я спрашиваю, не скрывая иронии.

— Так чего же ты в Тверь то примчался, а не скажем в Новгород. Туда и ближе, да и им эта новость ценнее.

Мужик непонимающе хлопает на меня глазами, и я поясняю.

— От меня-то ты чего хочешь? Чем я тебе могу помочь?

— Дак это… — Петр Кобыла нервно скрутил свой треух. — Как же мне в Новгород то было бежать, коли туды все дороги немцы перекрыли. В Тверь токмо и можно было проскочить. Вот я и подумал, а что… В Твери, бают, торговых людей привечать стали, в товарищество опять же можно вступить. — Увидев смех в моих глазах, он испуганно всплеснул руками. — Ты не думай, консул, я не нищий какой, я вступительный взнос заплачу, не сумлевайся.

«Значит, все дороги судьбы ведут ныне в Тверь!» — Иронично усмехнувшись, киваю Калиде.

— Ладно, скажи, чтобы устроили человека. По первости пусть помогут, а ежели захочет остаться, то объясни ему что у нас и как.

Калида вышел вслед за Псковским купцом, а я крепко задумался. Вроде бы все, что мне только что рассказали, я и так знал. И то, что дальше будет, тоже для меня не секрет, но вот видения своей роли в этой заварухе у меня пока нет.

«Действительно, все стороны в этой истории мутят и свою выгоду гнут. — Начал размышлять я совсем в другом ключе. — Бывший князь Псковский хочет с помощью епископа Германа и ливонцев взять свой город обратно, а потом кинуть своих благодетелей при первом же удобном случае».

«Епископ Герман за помощь свою „бескорыстную“ бумагу о включении Пскова в церковные земли Дерптского прихода с Ярослава уже получил. Он до сих пор с князем возится лишь для ширмы, а власть ему во Пскове ни за что не отдаст».

«Новгородцы! Те давно уж Псков считают своей землей и долю немалую с соседей завсегда получали. Теперь же немцы все заберут, а новгородцы на бобах останутся. Этого они так просто не снесут, да и как соседи ливонцы не ахти. Жадные больно! В Новгороде понимают, если сегодня отдадут Псков, то завтра немчура уже в ворота Новагорода постучится».

Смотрю, мрачно уставившись в стену, и мои мысли перескакивают на Великого князя Владимирского.

«Вроде бы Ярославу Всеволодовичу на Псков глубоко наплевать. Там хоть и его наместник сидел, проку с того было немного. Землю теряет Новгород, а не он, зачем ему в это дело ввязываться, у него и без того проблем хватает?! — Подумав нахожу единственно-возможный ответ. — Новгород сейчас запросит помощи, а значит, подставится. У Великого князя появится реальный рычаг давления на своенравный город. Он даст им в конце концов Александра с войском, но сдерет с них такую цену, что мама не горюй».

Нужно ли мне участвовать в этой заварухе, тем более что я знаю, чем она закончится?! Немцы и без меня в конце концов получат от ворот поворот. Зачем мне соваться и бойцов своих терять?! Тут сомнений не счесть!

Сформулировав для себя вопрос, прихожу вдруг к странному выводу.

«Все в этой истории свою выгоду ищут, а я чем хуже?! Если уж и участвовать, то определенно имея свою цель. Но какую?! Какой навар смогу извлечь я из этой разборки за Псков?»

Мои размышления прерывает скрип двери. Поднимаю взгляд и вижу в дверном проеме Калиду.

— Не прогонишь? — Он извиняюще улыбнулся. — Вопрос у меня есть!

Подумав, что хороший совет мне не помешает, киваю ему.

— Проходи.

Прикрыв дверь, Калида прошел к столу и, получив еще один разрешающий кивок, сел. Выдохнув и молча посидев, словно бы обдумывая в очередной раз свою мысль, он все же начал.

— Так что ты думаешь по этому поводу? — Он мотнул головой в сторону двери, намекая на недавнего гостя.

Вопрос слишком общий, но я понимаю, о чем он спрашивает. Его интересует, буду я вмешиваться или нет. Поэтому отвечаю так же кратко.

— Еще не решил.

Помолчав, как будто бы соглашаясь с моим правом подумать, он продолжил гнуть свою линию, ради которой пришел.

— Ежели Пскову помочь, так он в союз наш вступит и взнос солидный внесет.

Быстрый взгляд Калиды скользнул по моему лицу, проверяя мою реакцию. О ком у него душа болит, мне понятно, но я все же отрицательно качаю головой.

— Нет! Нам туда соваться сейчас ни к чему. Немчуру в одиночку не одолеем, да и нужды нет. Через годик их новгородцы с Великим князем и без нашей помочи попрут из Пскова.

Брови Калиды удивленно взлетели вверх.

— Откуда знаешь?!

Отшучиваюсь, по-прежнему держа на губах загадочную усмешку.

— Считай, что сон вещий мне был.

Сделав вид, что ответ его вполне устроил, Калида глубокомысленно помолчал, а потом зыркнул в мою сторону.

— Дак, ежели Ярослав Всеволодович пойдет с новгородцами против ливонцев, то он и с тебя потребует обещание исполнить. Ты же ему сотню стрелков обещал.

Обещание свое я помню, тут мне напоминать не надо, но сейчас глядя на хитринку, блеснувшую в глазах моего советника, мне вдруг пришла в голову неплохая идея.

«У меня есть противник, блокирующий мою северную торговлю. — Прокручиваю в голове появившуюся мысль и пытаюсь придать ей логическую стройность. — Он ввязался в войну, в которой получит хорошую трепку, но не будет разбит до конца. По результатам этой свары Дерпт по-прежнему будет стоять преградой на торговом пути в Ревель, и вот он-то и есть для меня главная цель. Пусть новгородцы и Александр сражаются за Псков, а я должен воспользоваться ситуацией и убрать с дороги нашего „доброго друга“ епископа Германа».

Откидываюсь на спинку кресла и отвечаю на невысказанный Калидой вопрос.

— Да! Сотню стрелков мы Великому князю пошлем и воевать с ливонцами мы тоже будем, но не сейчас! — Жестом останавливаю вспыхнувший было протест. — Подожди! Тут торопиться не стоит! К следующей осени наберем и обучим еще одну бригаду, вот тогда-то мы и сядем за общий стол. Как раз только-только горячее принесут. — Внимательно смотрю ему в глаза и вижу, что он понимает, о чем я, но все-равно добавляю. — Так что готовь войско, но не к этой, а к будущей зиме!

Глава 2

В Новгород приехали еще с вечера. Поставили шатры у городского вала, переночевали. А с утра, оставив три взвода стрелков и десяток конной разведки в лагере, я с Куранбасой поехал в Неревский конец. Там на перекрестье улиц Великой и Холопьей, на сколько я знаю, должен стоять дом Горяты Нездинича.

Этот большой Новгородский боярин с прошлого лета стал пайщиком моего торгового товарищества, чем значительно снизил для себя конечную цену на хлеб. Ему выгодно и мне хорошо, ведь на его посредничестве держится вся моя торговля с ганзейским представительством в Новгороде. Через него в Тверь идет весь европейский товар, до крайности необходимое мне железо и шерстяные ткани.

Горята хоть и младший брат в боярском роду Нездиничей, но человек умный и, что не менее важно, спокойный и рассудительный. Слово свое он ни разу не нарушал и вообще умеет вызывать к себе доверие.

Будучи в Твери, Горята не раз уверял меня, что ежели я вознамерюсь когда-либо посетить Новгород, то двери его дома для меня всегда открыты.

«Вот и проверим, — усмехнулся я, проезжая по мосту через Волхов, — так ли уж гостеприимен наш новгородский друг, как сказывал».

Копыта мягко шлепают по покрытой снегом деревянной мостовой. Кобыла недовольно фыркает на обилие чужих людей, а я смотрю на стоящие по обеим сторонам улицы двухэтажные деревянные дома, на снующих вокруг горожан и слегка восторгаюсь жизнеспособностью и силой духа этого великого города.

«Это ж надо, ведь всего десять лет прошло со времени Великого голода. Если верить летописям, то на этих вот самых улицах валялись трупы умерших от голода, а люди от отчаяния даже мертвечину ели. Город тогда опустел и выгорел наполовину. Думали, не поднимется больше Новгород, ан нет! Вон, стоит как ни в чем не бывало и еще сильнее и краше стал».

В городе действительно большое оживление. Прибыл-таки сын Великого князя Александр Ярославич с дружиной. Событие, которого Новгород ждал с середины лета и, наконец, дождался. И хоть сам князь, как водится, остановился на княжьем городище, все равно в городе народу прибавилось. На торжище в Славянском конце полно гостей с Низовских земель, и каждый день подходят еще отряды с Суздаля и Владимира.

Пока я размышлял о своем, уже подъехали, и Куранбаса остановился перед высокими резными воротами.

Бросаю взгляд на воротные столбы, украшенные деревянными головами драконов, и киваю половцу.

— Чего ждешь, стучи!

Куранбаса загрохотал ручкой камчи в дубовые доски, а я еще раз осматриваю искусно вырезанные морды чудовищ.

«Надо ж, будто с драккара варяжского сняли!»

В ответ на стук из-за ворот раздался недовольный бас.

— Кому там неймется?!

Скрип замерших на морозе петель, и в приоткрывшейся дверце появляется свирепая физиономия Горяты.

— Чего надо?! — Он близоруко щурится и выглядит натурально, как медведь, которого подняли из берлоги. Огромный! С нечесаной бородой и растрепанной шевелюрой на широченных плечах.

— Пустишь? — Подъезжаю ближе, чтобы он смог меня разглядеть, и слышу удивленное.

— Мать честная! Ты что ли, Фрязин?! — Грозное выражение лица тут же меняется на радостную улыбку, и повернувшись, он орет куда вглубь двора.

— А ну живо все сюда! У нас гость дорогой!

Ворота тут же распахиваются во всю ширь, как и улыбка на лице Горяты.

— Вот удружил! Рад видеть тебя, консул, в своем доме! Проезжай, располагайся!

Как только дворовые приняли у нас лошадей, я тут же попал в медвежьи объятия хозяина. Помяв меня как следует, Горята потащил в дом.

— Пошли! Напою, накормлю! Устали поди с дороги?!

Вопросы сыпятся один за другим. Я не успеваю отвечать, но никто и не ждет моих ответов. Горята куда-то тянет, дворовые заполошно бегают, собаки на цепи брешут, как бешенные. В общем, бедлам еще тот, и эта гостеприимно-радостная суета вокруг меня закончилась, только когда я уселся на лавку за уставленным яствами столом.

Расслаблено откидываюсь спиной на стену и встречаю иронично-насмешливый взгляд.

— Неужто и ты, Фрязин, приехал за Новгород воевать?!

Разлив по кубкам медовуху, Горята подвинул один из них мне.

— Или ты здесь по другим делам?!

Взяв кубок, я отвечаю ему в той же чуть насмешливой манере.

— По этой, Горята Нездинич, по этой!

Опрокинув в себя свою чашу, он утер рот тыльной стороной ладони и рассмеялся.

— Удивил! Вот уж не думал, что ты за Новгород вступишься! — В его глазах вспыхнуло любопытство, перемешанное с недоверием.

Выдерживаю его прощупывающий взгляд и пожимаю плечами, как ни в чем ни бывало.

— А что тебя удивляет?! Чай не чужие люди, отчего ж не помочь!

Горята все еще недоверчиво косится на меня, а я держу его взгляд с совершенно невозмутимым выражением лица. Мне это совсем не трудно, поскольку я действительно привел своих бойцов на помощь, ну а то, что это не единственная моя цель, так всех моих планов никому знать не обязательно.

Не углядев никакого подвоха, Горята наливает по новой и, звонко чокнувшись со мной, выпивает.

Я такими лошадиными порциями эту сладковатую брагу пить не могу и налегаю на еду. Отломив куриную ногу, гладу себе на тарелку, а Горята, прожевав кусок мяса, вдруг наклоняется ко мне.

— Коли так, тогда вот что! Со мной пойдешь!

Оставив куриный окорочок, поднимаю взгляд на хозяина.

— Куда это?

Тот поначалу округляет удивленно глаза, а потом машет рукой.

— А! Ты ж токмо приехал, еще ничего не знаешь. — Он довольно осклабился. — Седни Ярославич собирает вядших людей новгородских на совет. Будем решать, как немчуру поганую с нашей земли выгонять.

В большой горнице княжьего терема собрался весь цвет новгородской знати. Александр сидит в торце залы, а представители первых родов на лавках по обеим стенам. Те, что попроще, или вторые сыновья, как Горята, стоят у входа общей толпой.

Я среди них зажат у самых дверей, и только благодаря тому, что моя голова возвышается над всеми, мне видно все, что происходит.

Ярославич сидит мрачный, а хорошо знакомый мне Афоня Михалчич вещает, обращаясь то к князю, то к своим сотоварищам.

— Ныне зима ранняя, и Волхов вон уже льдом сковало. Считаю, что тянуть боле не стоит и надо выступать прямо на Псков. Всей силой разом! И княжей дружиной и войском Новогородским.

С противоположной скамью тут же подал голос старший брат моего хлебосольного хозяина, Богдан Нездинич.

— Ежели мы всей ратью на Псков ударим, то как же с Копорьем быть?

— Да что нам глушь та! — Афоня рьяно кинулся отстаивать свою правду. — Крепостишка худая у черта на рогах! Успеем с ней разобраться! Сейчас куда важнее ливонцев из Пскова выкинуть!

Собрание одобрительно загудело, соглашаясь с тем, что Псков, конечно, важнее. Народ вокруг меня тоже закивал головами, а я вдруг вспомнил второе послание моему датскому командиру роты от его родственника из Ревеля. В нем тот хвастался, что ныне получил место оруженосца при самом ярле Густаве Харреманде и что вместе с ландмейстером Ливонии Андреасом фон Венвель они выдвигаются на восток, на Русские земли.

Тогда я понял это так. Та невероятная легкость, с какой войско Дерптского епископа овладело Псковом, пробудила нездоровую жадность и в Риге. Как я знал еще с университетской скамьи, Андреас фон Венвель в это время исполнял обязанности Ливонского ландмейстера Дитриха фон Гронингена, отбывшего на выборы магистра Тевтонского ордена. По всей видимости, этот Андреас решил, что Русь после нашествия монгол настолько ослабла, что уже не способна достойно обороняться. Раз так, то значит сама судьба посылает ему шанс отличиться, и надо ловить птицу удачи за хвост. Если промедлить, то все лавры и добыча достанутся Дерптскому епископу. Делиться славой с епископом Германом он не собирался, но и больших сил в столь короткий срок собрать тоже не мог. Поэтому сговорившись с датчанами, он двинулся на Новгород с севера и первой крепостью, которую они взяли, была Копорье.

Никаких подробностей об этом в отечественной истории больше нет, но зато в последнем письме из Ревеля Эрику сообщалось, что родственник его погиб под русской крепостью Копорье и что ярл Харреманд, рассорившись с фон Венвель, вернулся в Ревель, где и сообщил о гибели своего оруженосца.

Все это мгновенно прокрутилось у меня в голове, не мешая мне слышать все то, что творится в зале. В это время Афоня уже закончил свою речь и степенно уселся на свое место.

Бояре притихли, а Александр все с тем же мрачным видом обвел их взглядом.

— Есть еще у кого какие мысли?! — Его голос прошелся по боярским рядам, но никто не ответил.

Князь еще помолчал, и за всех резюмировал с места старший Нездинич.

— Да что тут решать! Прав Афоня, надо всем войском на Псков идти, а потом уж и за Копорье возьмемся.

Благородное собрание одобрительно зашумело, и я понимаю, что сейчас они это решение утвердят, а должно быть совсем не так. Я точно знаю, что в летописи написано по-другому. В памяти услужливо всплыло когда-то прочитанная строчка.

«Сначала пошел князь Александр на Копорье и, взяв крепость, сжег ее…»

«Как же так! — У меня в голове закрутилась тревожная мысль. — А вдруг это последствие моего вмешательства!»

Ёжусь как от озноба при одной только мысли об этом. О таком не хочется даже думать, ведь если история начнет меняться, то может измениться все что угодно, и результаты войны в том числе.

«Э нет! Мне такой поворот ни к чему!» — Сходу понимаю всю опасность, казалось бы, незначительного события.

Подумаешь, ни на Копорье сначала пошли, а на Псков. Это сейчас подумаешь, а дальше что! Эффект бабочки будет нарастать, и глядишь не ливонцев на Чудском озере разобьют, а наших, и так далее. А самое печальное, что в таком случае я лишаюсь одного из главных своих преимуществ — знания будущего.

«Я тогда буду не всезнающим попаданцем, а простым современником со всеми вытекающими проблемами! Ну уж нет! Надо срочно все вернуть к летописному варианту».

Решившись, протискиваюсь вперед. Еще не знаю, что скажу, но мозг лихорадочно ищет выход и строит одну логическую цепочку за другой. Неожиданно в памяти всплывает еще парочка строк из летописи, и вот тут меня буквально осеняет.

Начинаю пробираться еще энергичней, а народ вокруг недовольно косится и норовит ткнуть локтем побольнее. Лезу, не обращая внимания, и сходу буквально вываливаюсь на открытое пространство.

Головы всех собравшихся поворачиваются на шум, и я предстаю пред почтенной публикой непочтительным нарушителем спокойствия.

«Плевать!» — Бормочу про себя и кланяюсь до земли сидящему вдали князю.

Наступившую тишину первым нарушает крик Афони.

— Ты?! Ты что здесь делаешь?!

Он еще не забыл про свой позор на Волжском льду, да и мой рудник на Новгородской земле тоже, наверное, не дает ему спать спокойно.

Смотрю на красное, злющее лицо большого новгородского боярина, и в голове появляется уверенность, что если бы не епископ Герман со своей затеей присвоить Псков, то сейчас эти господа решали бы, как отобрать у меня Медное.

Гоню прочь лишние мысли и, игнорируя Афоню, обращаюсь прямо к Александру.

— Не гневайся, князь, позволь слово молвить.

Вижу, Ярославич тоже меня узнал, но никаких положительных эмоций я у него не вызываю. Даже наоборот, его брови еще больше нахмурились.

— Ааа, наместник! — В голосе Александра послышалась затаенная обида. — Ну как ты там брату моему служишь?

Эта так не вяжущаяся с молодым князем эмоциональность подсказала мне, что Александр хоть и смирился с решением отца отнять у него Тверь, но все-таки затаил обиду.

«С его-то амбициями это немудрено! — Не отводя глаз, оцениваю каждое слово и жест князя. — Только вот странно, что он не в курсе изменений, произошедших в Твери, и по-прежнему считает меня наместником».

«Хотя с другой стороны, — я быстро нашел этому объяснение, — после Новгорода он почти год в своем Переяславле просидел. Если учесть его размолвку с отцом, то получается почти почетная ссылка».

Объяснять князю, что я уже не наместник, показалось мне лишним, и проще было прикинуться, что не разобрал, о чем он.

— С братом вашим все хорошо, в городе его любят и…

От моих слов лицо Александра морщится, словно он куснул кислое яблоко, и он обрывает меня на полуслове.

— Хватит о нем, ты же ведь не для этого говорить вызвался.

Недовольство князя не ускользнуло от Афони, и он попытался встрять.

— Да нечего, княже, этого пустобреха слушать! Прикажи гнать его взашей!

Реакция Александра показала, что Афоня явно поторопился. Может быть, воспоминания об испорченных отношениях с отцом и братьями не добавляли князю настроения, но терпеть указания от кого бы то ни было он точно не собирался.

В миг на лице Александра застыла хищная маска, и гневный взгляд ожег новгородского боярина.

— Не много ли ты на себя, Афоня, берешь?! Ты уже князю своему указываешь, что делать?!

Хоть и молод Александр, но связываться с ним я бы никому не советовал. Один его взгляд и тембр голоса может любого поставить на место. Я даже не могу удержаться от иронии.

«Он сейчас смотрит на боярина, как удав Каа на бандерлогов!»

Афоня поначалу было набычился, но трезвый расчет взял вверх. Ссориться с князем, после того как Новгороду с таким трудом удалось его вернуть, было бы крайне неосмотрительно.

Новгородская старшина нуждалась в Александре куда больше, чем он в ней. Гордый боярин окинул взглядом собрание и понял, сейчас его никто не поддержит. Тогда он опустил глаза к полу и согнулся в поклоне.

— Прости, князь, ежели сказал что, не подумав! — Он приложил обе ладони к груди. — Прости! И в мыслях не было обидеть тебя!

Маленькая победа улучшила настрой Александра, и он снисходительно глянул на меня.

— Так чего ты хотел… — Он покопался в памяти и вспомнил мое имя. — Фрязин! Говори, мы слушаем.

Он обвел рукой боярские скамьи, показывая, что не отделяет себя от присутствующих.

«Ну слава богу! А начать с этого нельзя было!» — Мысленно ерничаю, но начинаю уверенно излагать свою мысль.

— Чтобы принять правильное решение, надо понять причину происходящего. — Перевожу взгляд с князя на бояр и задаю общий вопрос. — Разве вы не задавались вопросом, почему ливонцы так легко взяли Изборск и Псков?

Держу паузу, но не давая никому встрять, отвечаю сам.

— Потому что это не завоеватели пришли в Псков! Это возвратился свой князь, у которого на Псковской земле по-прежнему очень много сторонников. А то, что он немцев с собой привел, так и что?! Князь волен нанимать себе дружину, где хочет. Ярослава Мудрого вон тоже варяжские мечи на стол Киевский сажали.

Александр недовольно нахмурился.

— К чему ты это говоришь, Фрязин?!

— Я к тому, что пока Ярослав Владимирович в городе, псковичи будут за него сражаться. — Держу взгляд князя, не отводя глаз. — Но это скоро изменится, и князь Ярослав уедет из Пскова.

— Откуда знаешь?! — С места выкрикнул Афоня, и все собрание вперилось в меня вопросительными взглядами.

Откуда знаю, я им сказать не могу, но в памяти у меня четко стоят строки из летописи, что Ярослав Владимирович покинул Псков еще до взятия города русскими войсками. Он уехал в поместье Медьвежья Голова под Оденпе, дабы решить семейную драму. Там его сын от первого брака с немкой убил его нынешнюю русскую супругу.

Не реагируя на выкрики, смотрю только на Александра.

— Он уедет, у меня есть достоверная информация. Уедет в середине февраля.

Молодой князь сидит молча, и я решаю надавить.

— С отъездом Ярослава в Пскове начнется смута. Там и так еле терпят ливонские грабежи и насилие. Не будет князя, не будет повода и терпеть, а все его приспешники попрячутся по норам. Думаю, в таких условиях немцы держаться за город не станут, побояться того, что воевать придется на два фронта. Нам даже штурмовать город не придется.

Взор Александра смягчился, но недоверие в голосе осталось.

— Складно излагаешь, Фрязин! А что ежели мы время упустим, а к ливонцам, пока мы чухаемся, подмога подойдет?

Я к такому вопросу готов и отвечаю с ходу.

— Подмога к Пскову может только со стороны Копорья прийти. Там сейчас все силы ландмейстера Андреаса фон Венвеля, и ежели мы дорогу ему перекроем, то никакой помощи немцам во Пскове не дождаться.

Вижу, Александр серьезно задумался, и дожимаю его.

— У ландмейстера ныне тоже большие проблемы. Он рассорился с датским ярлом Густавом Харремандом, и датчане ушли из Копорья в Ревель. Ливонцы там одни остались, и сил у них немного. Думаю, сейчас самое время по ним ударить.

— Уж больно ты всеведущ, Фрязин, — выкрикнул кто-то из бояр, — подозрительно сие!

Обвожу взглядом залу и вижу, это общее мнение. На это раз ответ у меня есть, и я вынимаю из-за пазухи письмо родственника Эрика. Разворачиваю его и протягиваю Александру.

— Вот доказательство того, что я сказал! Сейчас надо всей силой ударить на Копорье.

Князь смотрит на латинские буквы, потом на меня и возвращает письмо.

— Прочти!

Читаю и время от времени поглядываю на Александра. Поначалу еще не понятно, но уже к середине письма становится ясно — можно выдохнуть. По лицу князя видно, что он верит услышанному, а раз так, то значит, он примет верное решение и поведет войско сначала на Копорье.

Глава 3

Кобыла неспешно шагает по узкой зимней дороге. По степному ссутулившаяся спина Куранбасы маячит прямо передо мной, а позади, вытянувшись длинной цепочкой, идут три взвода стрелков. Конный разъезд где-то в километре впереди.

Мороз пробирает, несмотря на овчинный тулуп и валенки. Погода, прямо скажем, не балует. Конец февраля, а холод как на крещенские морозы. В очередной раз натираю нос и щеки, дабы не отморозить. На миг взбодрившись, тут же вновь впадаю в заторможенность монотонной езды. Клонит в сон, и борясь с ним, прокручиваю в голове прошедшие месяцы.

Все прошло даже лучше, чем я рассчитывал. В середине января подошли к Копорью и взяли крепость в кольцо. Надо признать, что за почти год владения ливонцы значительно укрепили новгородский рубеж, превратив его в настоящую крепость. Единственный минус, строить из камня у них не было ни времени, ни материала. Поэтому сложили из сосновых бревен.

Ссора с датчанами и их уход сильно подпортили расчеты ландмейстра фон Вельвена. Для дальнейшего продвижения на Новгород силенок явно не хватало, а объединяться с войсками епископа Германа гордыня не позволяла. Впрочем, сидеть в глухих лесах для него тоже не было никакого резона, и он отбыл в Ригу, оставив во вновь отстроенной крепости сильный гарнизон.

Этот гарнизон сдаваться не собирался, и несмотря на наше пятикратное превосходство в численности, штурмовать крепость Александр не торопился. Новгородское ополчение в полный рост взялось за обустройство лагеря, настраиваясь взять немчуру измором.

Меня такой вариант совсем не устраивал, поскольку кровь из носу, а пятого апреля Александр со всем своим воинством должен стоять на льду Чудского озера. К тому же я уговорил всех идти на Копорье, и если мы здесь застрянем, то мой авторитет точно пострадает.

Прикинув, что уже недели две стояла морозная и сухая погода, я решил, что есть реальная возможность подпалить ливонцам задницу. Баллист я с собой не брал, дабы не провоцировать у Александра неправомочного желания их у меня отобрать.

Вручную же далеко не бросишь, но после тщательного осмотра стены я нашел не менее пяти мест, где высота стены не превышала двух человеческих ростов. Размером крепость была небольшой, и постройки внутри стояли очень плотно, так что я выделил пять групп по три человека из числа самых лучших метателей снарядов.

Безлунной ночью в белых маскировочных накидках они подобрались вплотную к стене и закинули за стену все заряды, что у нас были с собой, почти пятьдесят штук. Просохшее на морозе дерево схватилось быстро. Первыми запылали постройки вблизи крепостной стены, а ветер уже сделал все остальное. Немцы оказались совершенно не готовы к такому стремительному распространению огня, и не прошло и часа, как крепость запылала вовсю.

Те, кто не захотел сгореть заживо, предпочли бегство, и их в основном перебили новгородские ополченцы. К тем же, кто проявил благоразумие и сдался, Александр проявил великодушие и взял в полон, за исключением эстонских кнехтов. Этих немногочисленных бедолаг князь приказал повесить в назидание остальным эстам, клявшимся не воевать против Новгорода.

Свою роль в пожаре я не афишировал, и не разобравшись, наше воинство увидело божий промысел в том, что вражеская крепость вдруг запылала. Такое явное благорасположение небес не могло не сказаться на боевом духе войска. За одну ночь он вырос многократно, и теперь даже у самых заядлых скептиков не стало повода говорить, что зря Александр послушал этого фрязина.

Потом был Псков, и там случилось все то, о чем я и говорил. Обстановка в городе настолько накалилась после отъезда Ярослава Владимировича, что оба командующих ливонским войском, и Теодорих Буксгевден и Энгельберт фон Тизенгаузен, решили не испытывать судьбу, а отойти поближе к своим владениям и принять бой в чистом поле.

После ухода ливонских войск Псков вздохнул с облегчением и с радостью открыл ворота Александру, выдав ему на суд главарей партии сбежавшего князя.

В первый же день после занятия Пскова Александр провел военный совет, где, к моему разочарованию, слушать меня не стали. Быстрые успехи иногда опаснее неудач. Новгородские воеводы раздухарились и рвались в бой, требуя немедля двинуться за отходящим противником.

— Нагнать и развеять немчуру в пыль! — Кричал Афоня, и большинство ему поддакивало.

Мои увещевания, что не следует торопиться, остались неуслышанными. Александр не собирался ждать брата Андрея, идущего с Владимирским подкреплением. Сверхудачное начало похода вскружило головы не только новгородцам, но и ему. Все рвались в бой.

В этот раз Ярославич моим советам не внял. Не знаю, что больше сказалось на его решении. Нежелание делить лавры победы с братом или стремление побыстрее перенести военные действия на территорию противника, где дружина смогла бы, наконец, заняться благородным разбоем. Теперь это уже неважно. Я не стал настаивать, и новгородско-владимирское войско бросилось преследовать врага.

Вперед выслали передовой полк под командованием боярина Домаша Твердиславича, и всем казалось, что дело идет к очередной блестящей победе. Я знал, что это пока не так и авангард обречен на разгром, но поделать ничего не мог. Александр, Афоня и прочие новгородские воеводы ничего не желали слушать, обвиняя меня в трусости и нерешительности.

Оставив свои бесплодные попытки избавить русское войско от бессмысленных потерь, я испросил у Александра разрешение отбыть в Тверь. Тот не возражал, наверное, его утомило мое постоянное несогласие, и он был рад от меня избавиться. Победа казалась ему очевидной, и сотня стрелков ничего не решала.

Изборск тоже взяли без боя, что только укрепило моих оппонентов в правильности выбранной стратегии. Отсюда Александр с войском двинулись на запад, а я со своим отрядом на юг.

Пришло время начать свою игру, подготовка к которой велась уже с прошлой весны. Набор целой бригады потребовал огромных усилий. Ее надо было вооружить, обучить и прочее, и прочее. Кузницы и другие оружейные мастерские работали от зари до темна и со своей задачей в общем справились.

Вновь созданные подразделения разбавили на треть ветеранами и назначили туда уже опытных командиров. Те полгода снимали с новобранцев стружку, а с них в свою очередь Калида и Курнабаса. Строй, стрельба, маневр и молниеносная расстановка боевого мобильного лагеря. Все это потребовало неимоверных затрат сил и времени, но к зиме результата мы все же добились.

В начале января Калида во главе обеих бригад выступил на Ржев, и пока я «путешествовал» с войском Александра, они дошли до Великих Лук. Сейчас Калида вел их уже проторенным нами маршрутом на Дерпт, и я должен был встретится с ними где-то в пятидесяти верстах южнее Изборска.

План мой был прост до совершенства. Разбив русский дозорный полк, ливонцы двинутся за отходящим Александром к Чудскому озеру, а я в этот момент должен скрытно подойти к Дерпту и взять его. Тогда Александру достанется беспримерная слава, а мне город со всем что в нем есть: железо, оружие, сукно и серебро из кладовых епископа Германа. К тому времени, когда победители подойдут к Дерпту, я планировал уже вычистить оттуда все самое ценное. Таков был мой план, и я очень надеялся, что мне удастся его выполнить.

Крик впереди возвратил меня из размышлений в реальность.

— Стой! Кто такие?!

Останавливаю кобылу с мыслью, что разведке, прозевавший дозор, надо бы всыпать как следует. Пытаюсь рассмотреть, откуда кричат, но ничего не вижу, только снег да деревья.

Поднимая руку, успокаиваю насторожившихся бойцов и кричу в гущу леса.

— Я, консул Твери Иван Фрязин, а ты кто, назовись?!

В ответ из-за заснеженной ели поднялся стрелок в белом маскировочном халате. Утерев сосульки с усов, он радостно осклабился.

— Извиняй, господин консул, не признал сразу-то!

Киваю ему, мол ничего, и спрашиваю.

— Лагерь-то далеко?

— Версты полторы! — Он махнул рукой куда-то вглубь леса. — Туды! Так прямо по дороге и шагайте.

Еще раз кивнув, трогаю лошадь. Дозорный меня не особо встревожил, я ожидал встретить своих. Кроме них тут и быть некому. В лесной глуши, в стороне от торных дорог, здесь даже разбойников не встретить — грабить-то некого.

Проехав еще немного, выезжаю к озеру с широким заливным лугом. Летом тут, наверное, сыровато, а вот зимой это замерзшее и занесенное снегом пространство идеально подходило для военного лагеря. Со стороны леса от внезапной атаки оно отгорожено частоколом и рогатками, а с озера только смотровыми вышками, потому как открытая замерзшая гладь просматривается на много верст.

За охраняемой линией обороны все пространство занято пирамидами шалашей, коновязями и поднимающимися дымами костров. Как-никак здесь собрано почти тысяча человек. Правлю к загороженному рогаткой проезду, и стрелки, завидев меня, освобождают дорогу.

Калида, как и положено, встречает у самых ворот.

— Здоровья тебе, консул! Как доехали?! — Протянув руку, он берет мою лошадь под уздцы.

— Все хорошо! — Спрыгнув на утоптанный снег, я несколько секунд разминаю затекшие за день ноги.

Прихрамывая, протягиваю Калиде руку и широко улыбаюсь.

— Ну как вы тут, не замерзли?!

Калида, как обычно, понимает все буквально и начинает рассказывать, что в общем-то все нормально. Двое лишь поморозилось, около трех десятков слегло по дороге. Их пришлось оставить на попечение местных в Великих Луках и во Ржеве, а в остальном все десять рот в боевом состоянии.

— А все остальное? — Перестав хромать, я наконец-то выпрямляюсь.

— Все цело! — Калида провел рукой, показывая на сани с сосудами, наполненными горючей жидкостью.

Готовыми к немедленному употреблению, я приказал возить не больше процента от общего количества зарядов. Остальные должны заливаться непосредственно перед боем. Все это делается, дабы уменьшить потери на бой, и чтобы смесь не выдыхалась. Заткнутые фитилем снаряды все-таки не герметичны.

Повернувшись к Куранбасе, приказываю ему располагаться, а сам прохожу к саням. Все действительно в порядке. Специальные керамические бутыли уложены и раскреплены на санях в специальных клетях. Каждая ровно на десять литров, и это тоже часть моей реформы стандартизации.

Вспоминаю, как я рассчитал первую литровую и десятилитровую бутыли, это даже для меня гуманитария по образования оказалось несложно. Затем под этот объем вырезали из дерева формы и поставили производство уже на поток. Первую же литровую форму и бутыль поместили в палате мер и весов со всеми прочим эталонными образцами длины и веса.

Начав осмотр, я уже не останавливаюсь и перехожу к баллистам. Зимой с колесной тяги пришлось перебазироваться на санную. Это внесло свои коррективы. Сани не сделаешь такого размера как фургон, иначе ни одна лошадь их с места не сдвинет. Поэтому пришлось уменьшать и сужать опорную базу. Да и в полностью готовом для стрельбы состоянии их уже возить невозможно, только в частично разобранном виде.

Закончив с баллистами, иду дальше и прохожу мимо зарывшейся в снег стаи ездовых собак. Это первая проба моей новой идеи, к которой я пришел после удачной диверсионной вылазки в Ливонию. Зимой тяжелые сани и лошади могут передвигаться только по утоптанной дороге. С отрядом в тысячу человек — это не проблема, утопчут, а вот с десятком уже да. Например, взвод лыжников на себе много не унесет, и сани за ним не проедут, а вот нарты с собачьей упряжкой самое то. Они могут перевезти больше еды, снарядов, а значит такая группа станет более автономной и мобильной. А самое главное, в зимнем лесу она будет неуловима и для пехоты, и для конницы.

В нынешнем походе эти качества для меня непринципиальны, но опробовать все равно стоит, поскольку я уверен, что очень скоро мне такие диверсионные отряды ох как понадобятся.

Проверяя снаряжение, я не сомневался, что у Калиды все в полном порядке, но не проверить значило показать себя излишне доверчивым, а по нынешним временам доверчивость равносильна слабости. Ее не прощают!

Обойдя весь лагерь, я наконец-то позволил себе заслуженный отдых. В приготовленном для меня шалаше меня встретило долгожданное тепло, острый запах дыма и ели. Посредине, на выложенным из камней очаге, тлели прогоревшие угли, а в углу толстым матрацем возвышались наваленные еловые ветки.

Опустившись на лапник, я поджал ноги по-татарски и придвинулся поближе к костру. Калида присел рядом и, помолчав, задал волнующий его вопрос.

— Когда выступаем?!

Не торопясь, перемешав горящие угли, поднимаю на него взгляд.

— Скоро! Я оставил людей в лагере Александра. Как только он начнет отводить войско назад, к Чудскому озеру, мне дадут знать.

Прищурившись, Калида зыркнул в мою сторону.

— Почему думаешь, что Александр испугается?

— Не испугается, — спокойно правлю товарища, — а поступит разумно! Ты сам посчитай! В самом начале похода у ливонцев было две с половиной тысячи воинов. За год даже без серьезных боев они потеряли не меньше трех-четырех сотен. Поэтому Теодорих не стал садиться в осаду, а предпочел покинуть Псков.

У Александра пятьсот своих дружинников и тысячи две новгородского ополчения. Вроде бы есть небольшое преимущество, но я думаю, что к ливонцам подошло подкрепление из Дерпта. — Тут я подмигиваю Калиде. — Что нам, несомненно, на руку!

Помолчав и сформулировав мысль для самого себя, продолжаю.

— Разгром передового отряда вернул Александру трезвость мысли и показал, что противник все еще силен. Возможно, даже имеет численное превосходство. Сражаться с ним на неизвестной чужой земле, это как минимум неумно. Совсем другое дело, просматриваемое со всех сторон замерзшее озеро. Любой маневр противника как на ладони, да и брат Андрей на подходе с Владимирским полком. Так что, это не трусость и не отступление, а скорее заманивание противника на невыгодную для него позицию.

Еще немного подумав, делаю интересный вывод.

— В этой кампании победа каждый раз играет с победителями злую шутку, делая их глупее. Вот и сейчас Теодорих, разгромив передовой полк новгородцев, решил, что также легко разобьет и всю новгородскую рать. Уверен, это плохо для него закончится!

Раздвинув еловый лапник, смотрю на стены Дерпта. Я уже видел их в прошлый раз, но зимой все смотрится по-другому. Замерзшая река, обледенелый склон, струйки дыма над печными трубами. Город выглядит спокойным, подтверждая мою теорию, что нападения здесь не ждут.

Оторвав взгляд от города, Калида повернулся ко мне.

— Посады возьмем без проблем, а вот с монастырем и старым городом придется повозиться. Стены высокие и гарнизон там есть. — Он еще подумал и добавил. — Ежели сходу не ворвемся, то боюсь не по зубам нам будет этот орешек.

Мне тоже уже не видится все таким легким, как еще день назад. Сейчас каменные стены города смотрятся грозными и неприступными.

Гоню от себя мрачные мысли и стараюсь мыслить позитивно.

«Если монастырь и цитадель не взять, то и штурм города не имеет особого смысла. Мы же не монголы, живой товар нас не интересует, а других богатств на посаде мы не найдем. Надо кровь из носу брать старый город и монастырь, там живут все зажиточные горожане, и там монастырская казна. Если этого не получится, то вся затея напрасна!»

Еще и еще всматриваюсь в городские стены, ища за что бы зацепиться. Самая низкая их часть со стороны реки. Там высокий, крутой берег и в высоте стены нет надобности. Именно там мы закидывали зажигательные снаряды в прошлый раз.

Отметив это, продолжаю размышлять.

«Едва мы войдем в пригород, тут же поднимется тревога. Посадский народ побежит к городским воротам, надеясь спастись за ними, но епископ, можно не сомневаться, тянуть не будет и ворота сразу же закроет. У него в старом городе сейчас сил немного. Может, сотня кнехтов, может, две, не больше! И все равно, если дело дойдет до штурма, то бойцов у меня поляжет немало. Такие потери никакая добыча не окупит! Значит, надо придумывать что-то другое!»

Что?! В голове лихорадочно закрутились разные мысли. На расстоянии мне как-то все виделось проще. Думал, подожжем город как в прошлый раз, они откроют ворота, и мы ворвемся вовнутрь, но теперь, глядя на заснеженную каменную твердыню, меня одолевают сомнения.

«Если действовать как в прошлый раз и забросить снаряды за стену, то большой пожар не устроим. Город каменный! Скорее всполошим всех, чем реальную угрозу создадим. Силенок у них сейчас маловато, не в пример прошлому разу, и они побоятся ворота открывать. Огонь потушат и будут утра ждать. Как рассветет, увидят моих стрелков на посаде и еще сильнее затворятся. Нужно придумать что-то такое, чтобы добраться до ворот, прежде чем их успеют закрыть!»

Глава 4

Поворачиваюсь к Калиде и вижу на его лице все те же сомнения. И тут меня пробивает.

«А чего я думаю-то! Надо их страхи использовать против них же самих. Устроить видимость штурма с одной стороны, а ударить с другой. Вот и вся недолга! Старые доброе хитрости никогда не приедаются».

Заметив блеснувшую в моих глазах решимость, Калида помрачнел.

— Коли про штурм думаешь, — он бросил на меня испытывающий взгляд, — то сразу скажу половину войска положим тут, это точно!

Усмехнувшись, отрицательно качаю головой.

— Не беспокойся! Никто твоих птенцов на убой гнать не собирается! Сделаем вот как! Подойдем ночью, втихую, а потом резко ударим по посаду со всех баллист и двумя колоннами двинемся к воротам старого города. Защитников у них мало, не больше двух сотен, и видя такой натиск, они все силы бросят на защиту южной стены. — Остановившись, показываю ему на восточную стену вдоль речного обрыва. — Ты же в это время атакуешь оттуда. Возьмешь любую роту по своему усмотрению и, пройдя вдоль реки, поднимешься к самой стене. Там она, как видишь, невысока! Так что, как только начнется заваруха и все кинутся на защиту ворот, вы взберетесь на стену и ударите гарнизону в тыл. Вслед за тобой пойдут еще три роты. Так что задавите кнехтов, как клопов.

Калида слушал молча, не перебивая, а как я закончил, поправил усы и добавил.

— Лестницы надо бы подготовить.

Принимаю его слова, как одобрение, и заканчиваю обсуждение.

— Так чего тогда ты стоишь?! Иди готовь! Лишнего времени у нас нет, сегодня ночью и начнем!

Одну колонну веду я, а вторую датчанин Хансен. Почему выбрал дана, а не того же Ваньку Соболя или Ратишу?! Да потому что у Эрика за плечами опыт, а мои ребята хоть и ротой уже командуют, но по сути еще пацаны совсем. А впереди ночной рукопашный бой на тесных улицах, это вам не по плацу бегать! Нет, я в своих парнях нисколько не сомневаюсь, они приказ выполнят и пойдут до конца, не щадя ни себя, ни других! И вот это-то меня и остановило. В ночном бою нужна и осторожность, и натиск, и чуйка особая, чтобы и задачу выполнить и лишних потерь не привезти. У Эрика такое есть, он же наемник со стажем, а у кнехтов лишние потери не приветствуются. Если у капитана в каждом бою трупы, то к нему в команду люди не пойдут.

У меня тоже опыта никакого, но за мной Куранбаса. Он и телохранитель и совет даст, если что, и рукопашного опыта у него через край.

На краю леса распрягли лошадей и дальше сани с баллистами потащили уже вручную. Беленого льна хватило лишь на двести маскхалатов, поэтому первыми пошли только две роты. Одна с Калидой по речному льду, а другая впряглась в сани с баллистами. Выкатили на позицию, шагах в пятидесяти от первых домов посада, и жахнули первым залпом.

Пробуждение горожан было, мягко говоря, не из приятных. Несколько крыш занялись сразу же, и ветерок погнал огонь на город.

Пара мгновений могильной тишины, а потом ночь разорвал заполошный крик.

Пожар! Горим!

Паника и крик с городских улиц нарастают, а мои расчеты один за другим спокойно докладывают о готовности. Даю отмашку, и еще один огненный град обрушился на крыши ближайших кварталов. Молнией вспыхнуло зарево, дунул порыв ветра, и вот теперь пламя взялось по-настоящему.

Вытаскиваю саблю и ору что есть мочи.

— За мной! На штурм!

Рванув с места, бегу по снегу, проваливаясь по щиколотку. Впереди в отсвете пламени мечущиеся тени. Вот и первые дома! Из горящего окна выскакивает ошалевший мужик и, увидев меня, замирает как вкопанный.

Сознание на автомате отмечает, что тот без оружия, и я, не сбавляя хода, рычу на него как зверь.

— Пшел отсюда, дурак!

Крик вернул ошалевшего мужика к жизни и тот зайцем сиганул куда-то в темноту.

«Ну и слава богу!» — Облегченно выдыхаю, радуясь, что не пришлось убивать безоружного.

В ушах стоит топот десятков ног, и он вселяет уверенность — рота бежит за мной, не останавливаясь и не обращая внимания на мечущихся горожан и соблазн прихватить что-нибудь из горящих домов. Значит, мой приказ на грабеж и добычу не отвлекаться, пока город не будет взят полностью, дошел-таки до каждого бойца.

Надрывно заголосил колокол на башне монастыря, и его тут же подхватили еще в нескольких местах. Этот набат звучит так, что непонятно куда он зовет, то ли к обороне, то ли спасаться, пока можно.

Начинаю задыхаться и перехожу на шаг. Торопится уже нет смысла, мы ворвались в город, шухер навели, и теперь надо гнать всю толпу к воротам. Там на стенах вряд ли разберутся в темноте, кто есть кто, и подумают, что все это несметные толпы захватчиков.

Замечаю впереди скопление людей и притормаживаю. Присмотревшись, различаю в разрывах дыма всадника, десяток кнехтов и с полсотни горожан.

Копья, топоры, и бешеный крик, пытающийся организовать толпу.

— Копейщики вперед, и плотнее, плотнее!

Поворачиваюсь к Куранбасе и киваю, мол давай!

Половец тут же раздает команды.

— Первый взвод на колено, стрелки на товсь!

Четыре шеренги идущего впереди штурмового взвода опускаются на колено, а следующие линии стрелков выстраиваются прямо за ними.

Слышу рев на немецком.

— Voraus, Brüder!

Грохот копыт по брусчатке и топот десятков ног! Сполох огня разрывает пелену дыма, прорисовывая плотную бегущую на нас массу людей. Разверзнутые в бешеном крике рты, выставленные острия копий, занесенные над головой топоры!

До них шагов двадцать не больше, и я машу рукой.

— Пли!

Две шеренги арбалетчиков стреляют разом, и шестнадцать болтов просто сносят первую линию врага.

Общий крик боли, переходящий в вой!

Отстрелявшиеся арбалетчики опускаются на колено, и стоящие за ними шеренги делают свой залп. Еще шестнадцать стрел врезаются в осатаневшую толпу!

Всадник летит с лошади в снег. Атака практически останавливается, а над головой у меня раздается крик Куранбасы.

— За мной!

Степная сабля вылетела из ножен, и половец, не оглядываясь, бросился вперед. Следом за ним, не подводя веру своего командира, сорвался взвод алебардщиков.

— Твеерь! — Разом взорвали ночь сотни луженых глоток.

Две стенки столкнулись друг с другом, и тяжелые лезвия алебард закрутились, как жернова чудовищного молоха. Укол, замах, удар!

Штурмовой взвод работает, как на плацу против соломенных чучел, и эта убойная слаженность приводит горожане в ужас. Тела валятся как снопы, и видно, что им не устоять. Их командир, как и десяток окольчуженных кнехтов полегли еще от арбалетных болтов, а остальные все пятятся и пятятся.

И вот уже над скученной толпой пронеся панический вопль.

— Lauft um Euer Leben!

Тут даже немецкого знать не надо, чтобы понять — нас бросили, спасайся кто может! Этот вопль стал последней каплей, сломавшей дух сопротивления, и горожане, бросая оружие, кинулись бежать.

Куранбаса рванулся было в вдогонку, но я остановил его. Не хватало еще угодить в засаду.

Горожане сбежали, а мы, не спеша, идем вслед за ними. Нас уже догнали основные силы, и примчался гонец от Эрика. Теперь у меня прояснилась вся картина. Я веду пять рот по главной улице, датчанин идет по соседней с таким же количеством. За нами пламя пожара и раздирающий ноздри запах гари, впереди темнота улиц и стелящийся дым. Где-то там предворотная площадь старого города.

Взвод стрелков идет впереди, шагах в ста, прощупывая обстановку. Вот он вдруг останавливается и начинает отходить. Подтягиваемся ближе, и теперь я вижу, что улицу перекрывает баррикада, и с нее по моим стрелкам летят арбалетные болты.

Прячась за домами, стрелки хаотично отвечают, но положение наше крайне невыгодно. Отсвет пожара за нашими спинами, и мы как на ладони, тогда как защитники баррикады в темноте.

Останавливаю колонну, и идущий следом Ванька Соболь тут же подскакивает ко мне.

— Дозволь, консул, я их оттуда выбью! Счас враз щиты сколотим и сметем этот заслон, только скажи!

«Вот о чем я и говорил, — мелькнула у меня мысль, пока я глядел на разгоряченное лицо ротного, — азарт берет верх над осторожностью».

— Не торопись. — Остужаю его пыл. — Вы туда полезете, а вам на голову горящая смола польется, а потом вдруг вылазка.

— Отобьемся! — Не сдается Ванька, и я жестко ставлю его на место.

— Остынь, я сказал! Отбиться может и отобьешься, а сколько своих бойцов положишь, подумал?!

Тот оторопело таращится на меня, а я подстегиваю его к рациональному действию.

— Наобум не полезем! Давайте лучше тащите сюда наши баллисты.

С полсотни стрелков кинулось в обратном направлении, для помощи расчетам «орудий», а мы оттянулись назад. Выйдя из зоны поражения арбалетчиков, народ бросился по соседним домам, снимая двери и сколачивая щиты из подручного материала.

Пока возились, подтянулись баллисты. Поставили их по три в две линии и, зарядив, выкатили на позицию. Тут уже засвистели вражеские стрелы, но расчет прикрыли импровизированными щитами и приблизились шагов на пятьдесят, чтобы ударить наверняка трехлитровыми снарядами.

Баллисты жахнули почти одновременно, и огромное столб пламени просто накрыл баррикаду. Заметались горящие силуэты, и жуткий крик разорвал ночной воздух.

С пару минут там творится настоящий ад, а потом пламя начинает стихать, и я командую.

— Вперед!

Десяток стрелков, подхватив длинное бревно, с разбегу ударили им в остатки баррикады и под взметнувшийся сноп искр опрокинули завал. Алебардщики, используя свое оружие как багры, полностью расчистили проход, и мы вышли на приворотную площадь.

Окинув взглядом открывшееся пространство, вижу, что противник оставил надежду задержать нас на улицах посада и затворился в старом городе. Ворота уже закрыты, а в бойницах мечутся факелы готовящихся к штурму защитников.

«Вот и хорошо! — Бормочу я про себя. — Вот и отлично!»

Повернувшись, нахожу взглядом Куранбасу.

— Выкатывай на ударную дистанцию баллисты. Дадим немцам прикурить!

Дернувшийся было половец недоуменно остановился.

— Чего дадим немцам?!

Машу на него рукой, мол не важно, давай действуй!

Недовольно буркнув, Куранбаса побежал к баллистам, и вскоре они уже выкатились на площадь.

Здесь снега почти нет, и народ впрягся по двадцать человек в каждые сани, толкая их по месиву из снежной грязи и песка.

Прикинув на взгляд расстояние в сотню шагов, я показал.

— Сюда!

Слишком близко мне не нужно. У меня нет задачи поджечь старый город и монастырь, мне надо только оттянуть на себя всех защитников.

Баллисты выстроены в линию, и я командую.

— Стрелять беглым, по готовности!

Роты строятся позади баллист, вне зоны досягаемости стрелков из крепости, а с соседней улицы уже показался передовой отряд из колонны Эрика.

Через минуту он сам уже рядом и докладывает, что прошли почти как по маслу.

— Так кое-где пришлось повозиться, слегка!

Дан растянулся в довольной усмешке, но я вижу порванные кольца кольчуги на плече и хмурюсь.

— А это что? — Показываю на свежую, не запекшуюся кровь.

Эрик что-то объясняет, уверяя что это ерунда, царапина, но я-то вижу, что это не так, и поворачиваюсь к Куранбасе.

— Иргиль где?!

Половец разводит руками.

— Ее возок и сани с этим, как его… — Он чертыхнулся по-своему, но все-таки вспомнил новое слово. — С лазаретом! У входа на посад, они с охраной! Как ты и приказывал, ждут команды.

Подтверждающе киваю, мол да, было такое, и приказываю.

— Пошли людей за ними, а пока подъедут, пусть дом какой-нибудь подготовят и всех раненых туда, а Иргиль уж сама решит, что и с кем делать.

Перевожу взгляд на Эрика и втолковываю уже ему.

— А ты что стоишь! Сдай командование командиру первой роты и дуй к Иргиль. Пока она рану не осмотрит, даже не вздумай возвращаться!

Эрик пытается возразить, но я награждаю его таким взглядом, что тот, поникнув, рапортует «есть» и уходит.

На снегу, где он только что стоял осталось красное пятно, и я крою его в сердцах.

— Тоже мне берсерк! Сейчас царапина, а потом заражение крови и будешь ты, брат Эрик, в своей Валгалле мед с Одином пить!

Почти тысяча бойцов выстроились поротно на краю площади, а баллисты методично отправляют один снаряд за другим за стены. Теперь пламя уже внутри старого города, и мне хорошо видно, что творится на стенах.

Пытаюсь пересчитать по темным силуэтам и торчащим копьям, сколько на стенах бойцов. Сделать это не просто, и результат весьма приблизительный, но по самой минимальной прикидке не меньше сотни.

«Значит, весь периметр они точно не охраняют!» — Делаю такой вывод и приказываю бить в барабан.

Только что примчался гонец от Калиды и принес всего три слова.

«Я на стене!»

«Значит, и нам пора!» — Подумав, обвожу взглядом лица собравшихся вокруг меня ротных.

— Начинайте движение, но не торопясь! Только чтобы сковать внимание защитников. В первой линии штурмовые роты, стрелки позади держат под прицелом бойницы. Пусть болты не жалеют и не дают им высунуться. Ждем, когда Калида откроет нам ворота.

Ротные разбежалась к своим, и через минуту под рокот барабанов шеренги алебардщиков сделали первый шаг.

Внимательно слежу за стеной и вижу начавшуюся там суету. Стрелки перестали следить за площадью и начали нещадно палить куда-то вовнутрь, да и народу на стене явно поубавилось.

«Ясно! — Делаю резонный вывод. — Наши наступают им на пятки!»

Я выделил Калиде четыре роты, это без малого четыреста бойцов. По моим подсчетам в два раза больше, чем есть сейчас защитников крепости. Раз бой идет уже внутри, значит, восточная стена захвачена и подкрепления идут на помочь штурмовому отряду.

Еще один взгляд на стену. Створки ворот по-прежнему неподвижны, но рота Соболя уже пошла на штурм. Бойцы поползли по приставленным к стене лестницам, а стрелки выцеливают любое движение наверху.

Вслед за Ванькой не утерпел и Ерш, он тоже повел своих парней на штурм.

Выругавшись и пообещав выпороть обоих, слежу за лезущими наверх бойцами. Вот один упал, второй, но в общей массе движение вверх налицо.

Теперь уже все роты рванулись на штурм. Лестниц не хватает, и под стеной скопилось слишком много народу.

Я сжимаю кулаки и крою матюками всех своих командиров. Если сейчас у защитников крепости найдутся резервы, то на головы моих бойцов посыпятся камни и польется смола. Защищать свои крепости немцы умеют, в этом я не сомневаюсь.

К счастью для меня, оборона города выдохлась. Силы слишком неравны. Нас в пять раз больше, и я вижу Ваньку уже на стене. Увернувшись от удара копья, он прыгает вниз, на промахнувшегося защитника. Его силуэт пропадает за зубцами бойницы, но следом за ним на парапет стены уже взбирается следующий.

Душераздирающий скрип заставляет меня вздрогнуть, и взгляд моментально перескакивает на ворота. Так и есть, тяжелые окованные металлом створки начали медленно раскрываться. В появившуюся щель, не дожидаясь полного открытия, устремляется первый взвод алебардщиков, и это значит все! Я могу спокойно выдохнуть, город Дерпт взят на щит!

В каменном коридоре гулко отдаются шаги. Неверное, пламя факелов превращает тени идущих в размазанные силуэты жутких чудовищ.

Я слышу каждый свой шаг и шаги идущих по бокам Калиды и Куранбасы. Старый город взят, там внизу мои стрелки обшаривают каждый дом и стаскивают всю добычу на площадь. Монастырь тоже взят, всех монахов согнали в зал главной кирхи, а мы сейчас идем к покоям епископа.

У резной дубовой двери два охранника, их руки на рукоятях мечей, а в глазах страх. Калида вытаскивает клинок, но я останавливаю его и обращаюсь к кнехтам.

— Вашему господину ничего не угрожает! За него заплатят выкуп, и я его отпущу, а вот вашу жизнь вам никто не вернет. — Мой немецкий хорош, и я вижу, что каждое мое слово доходит до стражников. — Подумайте, стоит ли умирать, если все равно вы ничего сделать не можете. — Обернувшись, я показываю рукой на десяток алебардщиков за моей спиной. — Оружие на пол, и я обещаю сохранить вам жизнь!

Несколько мгновений тишины, и первый клинок, звякнув, упал на каменные плиты. Второй охранник, затравленно зыркнув по сторонам, тоже бросил свой меч на пол.

— Вот и отлично! — Я улыбнулся Калиде. — Проводи господ к остальным пленным.

Стражников увели, а я подошел к двери и толкнул ее от себя. Заскрипев, она поддалась, и в полумраке большой комнаты я увидел человека, стоящего на коленях перед распятием.

Усмехнувшись, делаю шаг вовнутрь.

— Да не поможет Он тому, кто нарушил заповедь Его! Не возжелай добра ближнего своего, завещал Иисус последователям своим.

Вздрогнув, человек обернулся и, увидев меня, вскочил на ноги. Пятясь задом, он уперся спиной в алтарь и начал быстро креститься.

Положив ладонь на рукоять меча, останавливаю его горячечный шепот.

— И не надейся, я не пропаду, и молитва тебе не поможет! Раньше надо было думать, гер епископ, когда ты людей моих обижал и в темницу кидал, а теперь уже поздно. Пришла пора платить по счетам!

Епископ Герман вновь вздрогнул, и в его глазах вспыхнуло отчаяние, перемешанное с ужасом.

— Я не боюсь тебя, варвар! — Он аж напрягся, чтобы голос его не дрогнул. — Мой бог защитит меня!

Его петушиная бравада заставила меня улыбнуться.

— Я ж разве против! Пусть защищает! — Я подошел к епископу и, взяв того за шиворот, довольно бесцеремонно толкнул к двери. — Я всецело за! Так что хватит трястись и давай двигай к выходу! Ты мне пока живой нужен, я собираюсь получить за тебя хороший выкуп.

Глава 5

Сидя на камне, жмурюсь на яркое весеннее солнце. Настоящее тепло пришло только сейчас в середине мая, и приятно вот так просто посидеть и понежиться под ласковыми лучами. Кобыла Луна щиплет траву рядом, а два конных стрелка чуть поодаль крутят головами и стерегут покой и безопасность своего консула.

Смешно, но это так! Калида и Куранбаса оба в делах, гоняют на плацу новое пополнение, но одного меня не отпускают. Пристали как два банных листа, пусть будут при тебе, мало ли что! Ругаться с ними себе дороже, все нервы истрепишь, а их все равно не переубедишь.

Согласился, и теперь два стрелка Малый и Бурай таскаются за мной повсюду, как привязанные. С одной стороны, глупость, конечно, а с другой… Врагов у меня прибавилось!

Тогда в апреле после того, как взяли Дерпт, мои бойцы подчистили город конкретно. Забрали все, что можно было увезти. В этом времени любая вещь, любая тряпка уже ценность, не говоря уж про железо, серебро и прочие металлы. Ну и, естественно, люди! Я хоть и не монгол, но удержаться не смог. Вместе с добычей увели в Тверь и нужных мне мастеров. Девятнадцать каменщиков, пятерых кузнецов, столько же суконщиков и кожемяк. Забрали вместе с семьями, детьми и добром. Вроде бы и неволя, но если по-другому взглянуть, то я этих людей от голодной смерти спас. После разгрома оставаться в Дерпте и сдохнуть с голодухи было равносильно.

Через дней десять подошли передовые разъезды новгородцев и были крайне удивлены, увидев нас в городе. После победы на Чудском озере они считали, что вся добыча в восточной Эстляндии теперь принадлежит им. Сам Александр видимо тоже так считал и нам вовсе не обрадовался. Потребовал передать ему епископа Дерптского, треть с добычи, что мы с города взяли, и всех прочих знатных людей, что мы с собой увели. Я, конечно, отказал. Спокойно так и рассудительно говорю ему.

— Ты же знаешь, у меня на Твери свой князь есть. Твой родной брат Ярослав Ярославич, ему и долю с меня брать и судьбу пленных решать.

Брови Александровы нахмурились, желваки на скулах заходили, и в тот момент я понял три вещи. Я молодец, что юного князя на Твери удержал — раз, что бригада в полной боевой готовности у меня за спиной стоит — два, и что с сего дня нажил я себе еще одного смертельного врага — это три.

Да уж не любят Рюриковичи, когда им перечат, а уж Александр тем более. Будь у него сил побольше, может и не стерпел бы такого унижения. Ему князю Новгородскому отказывает какой-то бывший наместник, прыщ безродный, посмевший ту добычу, что по праву ему должна была достаться, себе забрать. К счастью, он и я понимали, что новгородцы в нашу распрю не полезут, а одной дружины княжеской для расправы маловато будет.

В общем расстались нехорошо, и Александр обиду на меня крепко затаил, так что может советники мои и правы с охраной-то. Тем более, что и в самой Твери найдется немало желающих воткнуть нож мне в спину.

Потянувшись, встаю и киваю охранникам, пошли мол. Посидеть на солнышке хорошо, но не за этим я сюда приехал.

Спускаюсь по пологому склону к берегу Волги. Луна послушно шагает за мной сама, парни ведут своих коней в поводу. Идем к самому берегу, где основана новая или, правильнее будет сказать, первая речная верфь.

Проблема и затратность нынешнего движения по рекам заключается в том, что на тяжелых, маловместительных судах еще худо-бедно можно спускаться вниз по течению, а вот вверх уж никак. Против течение на веслах такое корыто никак не выгребет. Путь только односторонний, как говорится, из варяг в греки, и никак не наоборот. То есть прошли по Волге или по Днепру с севера на юг, товар распродали, а обратно уже пешочком. Кораблики же хорошо, если продать удастся, а нет, так и просто придется бросить. Вот и получается, уж больно накладно. В стоимость товара еще и затраты на корабль приходится закладывать.

Поэтому, будучи в Новгороде, я нанял артель корабелов-плотников. Сразу я им ничего рассказывать не стал, а вот когда по весне они пришли в Тверь, я им и показал свой чертеж. Поначалу мужики расстроились, мол мы такого никогда не строили, что за хрень и все прочее. Мол отказываемся, плати отступного, и мы домой возвертаемся.

Я, естественно, на такую ерунду не купился. Жестко им так и ответил. Мол никакого отступного. Вы подрядились строить корабль? Подрядились! Какой он будет, вы обговаривали? Нет! Так чего сейчас морды воротите?! Уйдете, денег вам не будет и молву пущу о вас худую, что слово свое не держите. А построите то, что прошу, будет вам премия. Останетесь довольны!

Мужики подумали-подумали и взялись за дело, тем более что у меня инструмент, коего они не видывали никогда. Циркулярка, рубанок, пила ручная, стамески! До сего дня народ с одним топором все строил, а тут такое богатство. В общем через неделю не оттащить мужиков от работы. Они тут на верфи и работают от рассвета до заката и едят и спят тут же. В общем строят.

А закладываю я кораблик по нынешним меркам не простой, а такой, чтобы на веслах можно было не только вниз по реке спускаться, но и вверх, против течения, идти. Да ни час, ни день, а так, чтобы от Нижнего Новгорода подняться без труда можно было бы.

Затея моя проста, и в двадцать первом веке никого катамараном не удивить, но здесь совсем другое дело. Мастерам моим кажется чудно, что два корабля я зачем-то пытаюсь соединить, вместо того чтобы как все по одному их использовать.

Подхожу, здороваюсь со всеми и отдельно со старшиной артели.

— Будь здрав, Иван Еремеич!

Тот кланяется мне в пояс, проявление уважения в этом времени обязательно и непреложно.

После положенных церемоний обращаюсь уже попроще.

— Ну показывай, Еремеич, чего спроворили.

Мастер ведет меня к уже собранным шпангоутам будущего судна. Длинная, почти в двадцать пять шагов, узкая конструкция напоминает скелет вымершего динозавра.

— Все, как ты указывал, — Еремеич тычет пальцем в каждую деталь. — днище плоское, борта чуть расходятся к верху, корма прямая. Все так?!

Смотрю на остов корабля и в целом доволен. Выглядит неказисто, эдакий набор длинного ящика. Никаких тебе элегантных обводов, всюду прямые углы и лишь к носу днище поднимается, создавая глиссирующую поверхность. Все абсолютно функционально, как я и хотел. К тому же конструкция максимально облегчена, что для меня крайне важно. Минимум бронзовых гвоздей, в основном использованы деревянные пины, в этом-то новгородские корабелы непревзойденные мастера.

Вылезаю из-под шпангоута, а Иван Еремеич осуждающе качает головой.

— Построить-то мы тебе это чудо построим, вот только невдомек мне, как ты на нем ходить-то будешь? Киля нет, днище плоское, корма словно топором обрублена, он же управляться совсем не будет!

Поднимаю взгляд на мастера и усмехаюсь.

— Ты построй, а дальше мое дело! В умелых руках и кривая телега колесница.

Еремеич на мой настрой не ведется и продолжает хмуриться.

— Не знаю прям! Инструмент у тебя отличный, и видно, что человек ты не глупый, а вот что в голове у тебя не пойму!

«Главное, я понимаю!» — Отвечаю про себя и просто отмахиваюсь, мол не бери в голову.

Да, с плоским дном судно управляется хуже, но зато водоизмещение увеличивается на ту же осадку. А то, что корма прямая, так по той же причине. Длина судна меньше, а грузоподъёмность больше, да и не рулевое весло я собираюсь использовать, а полноценный руль с баллером и румпелем.

Я уже все посчитал. Такой коробок в двадцать пять метров длины с осадкой в полметра и средней шириной в полтора сможет взять восемнадцать тонн груза, а два таких соединенных одной палубой соответственно тридцать шесть. Заминусуем вес самого судна и получим тот груз, что я смогу на нем перевезти. Немного! Отсюда и желание сделать кораблик как можно легче.

Еще одно нововведение — это длинное весло, жесткая уключина и двигающееся по рельсу сидение гребца, как на академических байдарках. В этом случае в гребок вкладывается не только сила рук и спины, но и толчок ног, а мощь рывка вырастает многократно. Один только минус — каждый гребец занимает не меньше полутора метров длины судна, поэтому я и хочу сделать борт максимально прямым, без всяких сужений ни с носа, ни с кормы.

От одного каркаса переходим ко второму, и осмотрев досконально каждую деталь, я даю добро.

— Все правильно сделали, можете обшивать.

С этим тоже вышла размолвка. В Новгороде ладьи обшивают внахлёст, а я указал, чтобы шили доска к доске, как ганзейцы свои когги делают. Мастера опять пошли в отказ, мол так никто на Руси не строит, течь будет со всех щелей, а им потом краснеть…

В общем достали они меня крепко, и я уже начал понимать, почему Великие князья так не любят Новгородскую вольницу. От разговоров уши вянут!

Сильно захотелось тогда рявкнуть, чтобы заткнулись и делали то, что велят, но сдержался. Обидятся ведь и уйдут, а других мастеров у меня нет. Пришлось объяснять, что, да, внахлест крепость выше, но и судно в полтора раза тяжелее. А чем тяжелее сам корабль, тем меньше полезного груза он везет.

Рисовал на песке и терпеливо втолковывал.

— Ныне строим из сухого леса, потом все щели забьем пропитанной смолой паклей и на воду спустим. Дерево намокнет и, распухнув, все щели закроет. Водотечности точно не будет.

Мастера народ понятливый, правоту мою все же приняли, и сейчас на мои слова Еремеич не стал вступать в очередные прения, а просто кивнул.

— Сделаем! Все как ты хочешь, доска к доске.

— Отлично! — Пожав руку мастеру, я двинулся к своей кобыле.

Вскочив в седло, поворачиваюсь к провожающему меня Еремеичу.

— Через неделю заеду, посмотрю, как дела у вас идут.

Сказав, трогаю кобылу, и охранники пристраиваются следом. Сходу пускаю Луну галопом. Тороплюсь, потому что надо еще успеть переодеться. Сегодня я принимаю неофициальную делегацию от ливонского ландмейстера. Без сомнений, посредники приехали поговорить о выкупе за епископа Германа.

До меня уже дошли слухи, что Александр и Новгород заключили мир с ливонцами. Дерпт и все земли в Эстляндии немцам вернули. И правильно сделали! Все равно не удержать, а так хоть срубили деньжат с супостатов. Оставался только один нерешенный вопрос — это мой пленник.

В том памятном споре с Александром я хоть и сослался на князя Тверского, но всем ведь понятно, епископа Германа взял я и цену за него просить тоже я буду. В Риге видать это понимают, и в ситуации разбираются, раз прежде чем официальное посольство в Тверь слать, приехали со мной о цене договариваться.

Прибыли гости еще вчера. Всех разместили в гостевом доме у меня в Заволжском, но тайны из их приезда я не делал. В тот же день отправился в Тверь и князю все объяснил. Знаю, если я не расскажу, так другие обязательно донесут, да еще наплетут невесть чего.

Ярослав особо вдаваться не стал, пацану в тринадцать лет такие дела не интересны. В политических и денежных опросах он пока мне доверяет, и я это очень ценю. У нас с юным князем свой негласный договор. Я обещал сделать его великим, и он ждет. Тут главное не разочаровать парня, а пока искра не угасла, он мне верит, несмотря на ежедневые наговоры и козни его ближних бояр.

Подойдя к окну, смотрю на внутренний двор, там укладывают брусчатку. Грязища замучила! Как весна или осень, так не пройти. Плывешь, как корабль, по щиколотку в грязи.

Этой весной я привел с Дерпта четырех каменщиков и открыл каменоломню. Со всей округи тащат теперь к ним валуны, они их колют, чуть гранят и выкладывают мостовую. Начали вот с моего двора, но в этом я вижу инициативу старосты.

«А с другой стороны, — усмехаюсь, понимая, что таким образом Ярема решил угодить мне, — на ком еще испытывать эти новомодные штучки, как не на их изобретателе».

Слышу за спиной скрип двери и голос Куранбасы.

— Привели немцев, пускать что ли?!

Оборачиваюсь и, встретив взгляд половца, подтверждаю.

— Веди!

Я уже переоделся и готов к встрече. На мне мягкие замшевые сапоги, длинная льняная рубаха с широким поясом и расшитый кафтан без пуговиц и рукавов.

Сажусь за стол и, закинув ногу на ногу, жду «дорогих» гостей. Вот заскрипела, распахиваясь, дверь, и Куранбаса вошел уже по-деловому официально.

— Позволишь?!

Разрешающе киваю, и тот, отойдя в сторону, пропускает послов. Обоих я хорошо помню. Они приезжали в первый год моего здешнего пребывания на зимнюю ярмарку, когда мы с новгородцами бодались за цену на хлеб.

Силюсь вспомнить их имена, но тут же бросаю это бесполезное занятие, потому что они начинают по очереди представляться.

Высокий скуластый немец с длинными немытыми волосами склонился в поклоне.

— Полномочный представитель Тевтонского ордена в Ревеле Винрих фон Босвейл!

Второй невысокий и круглый с лысиной в полбашки тоже согнулся в поясе.

— Представитель Ганзейского союза в Риге Ганс Виттенберг!

Чуть улыбаюсь и, поведя рукой, предлагаю гостям сесть.

— Прошу вас, господа, присаживайтесь! Сегодня неофициальный прием, так что чувствуйте себя, как дома.

Подаю знак, и Куранбаса впускает служку с подносом. Там три серебряных кубка и бутыль с моей фирменной настойкой.

Слуга ставит все на стол и наливает по полной.

— Прошу вас, господа! — Я гостеприимно предлагаю всем выпить. — За успех наших переговоров!

Настойка градусов сорок, и к моему удовольствию, сделав изрядный глоток, гости сильно меняются в лице.

— Что это! — Тощий чуть не выплюнул все обратно. — Вы отравить нас хотите?!

— Помилуйте! Зачем мне это! — Я по-прежнему держу милейшую улыбку. — Вы не пугайтесь и не переживайте, все с вами будет хорошо! Просто подождите немного, и уверяю, вам понравится!

Через минуту вижу, как лица моих гостей порозовели и глазки заблестели, особенно у коротышки.

«Видать, малый выпить не промах!» — Делаю я такой вывод и предлагаю гостям начать разговор.

— Итак, господа, я вас слушаю! — Откинувшись на спинку кресла, обвожу их взглядом.

Начал представитель ордена.

— Глава Святейшего престола, папа Иннокентий IV, как и магистр Тевтонского ордена Конрад Тюрингский, сильно опечалены тем несчастием, что приключилось с братом нашим епископом Германом. Они послали нас с господином Виттенбергом, чтобы помочь вызволить его святейшество из нынешнего бедственного положения.

Он замолчал и уставился на меня с видом, подразумевающим вопрос — каковы ваши требования.

У меня на эту сделку большие планы, поэтому начинаю, можно сказать, с шоковой терапии.

— Итак, если я вас правильно понял, вы хотите, чтобы я назвал сумму?

Храня на лице холодную надменность, гости едва заметно кивнули, а я специально четко и громко произнес.

— Десять тысяч тверских гривен!

— Что! — Оба немца едва не подскочили на месте, и коротышка возмущенно возопил.

— Да вы в своем уме?! За Ричарда Львиное Сердце заплатили меньше!

Бросаю на него жесткий взгляд, мол не забывайся, и тот сразу меняет тон.

— Я прошу прощения, но вы же понимаете, что цифра огромна и для Ордена неподъемна.

На это я развожу руками.

— Что ж, значит, преподобный Герман Буксгевден закончит свои дни в тюрьме, и весь мир узнает о том, как святой престол и Тевтонский орден ценят своих прелатов.

Все еще не веря услышанному, послы лихорадочно обдумывают, чтобы предпринять, а я продолжаю издеваться.

— А ведь господин епископ сражался за веру на границе католического мира! Разве он не заслуживает немножечко щедрости от власть предержащих?!

Первым пришел в себя ганзеец. Почувствовав иронию в моем голосе, он понял, что им предлагают поторговаться.

Его круглое лицо изобразило умильную улыбку.

— Есть ли у нас какие-либо варианты, чтобы снизить сумму?

Несколько долгих секунд изображаю глубокую задумчивость, а потом выдаю.

— Ну я же не изверг какой, чтобы мучить уважаемого человека! Вот если бы, к примеру, Ливонское ландмейстерство разрешило купцам моего товарищества беспошлинный проезд в Ревель через земли Ордена и Дерптского епископства, тогда возможно цена могла бы быть другой.

Рыцарь фон Босвейл сразу категорически мотнул головой, но Виттенберг аккуратно придержал того за руку и впился в меня взглядом.

— На сколько?

«Торгаш, есть торгаш!» — Усмехаюсь про себя и бросаю «пробный шар».

— Ну, скажем вдвое!

Почувствовав жилу, ганзеец тут же переходит в атаку.

— Втрое!

С улыбкой отрицательно качаю указательным пальцем.

— Не так! Сначала вы привезете мне согласие ваших хозяев, а потом мы уже обсудим скидку. Без этого наш разговор не имеет смысла.

Глава 6

Подкрутив фитиль лампы, добавляю света и разворачиваю свиток. С первого же взгляда отмечаю. Личная печать Турслана Хаши, но почерк Фарса аль Хорезми. Значит, мысли хозяина излагал на бумаге его верный слуга.

Читаю, но пока ничего интересного. Все, что он мне пишет, я и так знаю. Батый возвращается из похода на Венгрию и собирается основать новую столицу улуса Джучи на Волге. Про смерть Великого хана Угедея ни слова, про грядущий всемонгольский курултай и избрание нового хана тоже.

«Считает, что высшие монгольские разборки не моего ума дела!» — Губы невольно кривятся в усмешке. — «Ладно! Тогда чего же вы, господин хороший, от меня-то хотите?!»

Как обычно, у хорезмийца самая суть в последней строчке, как бы между делом.

Этой зимой Батый призовет всех властителей Русского улуса к себе в Золотой Сарай и самолично будет выдавать ярлыки на княжение. Малолетний князь твой пусть едет, не мешай ему, а ты оставайся в Твери. В Орду не ходи!

Другой бы кто подумал, что всемогущий нойон заботится о своем друге, предупреждая его об опасности, но не я. Мне хитрожопая натура Турслана хорошо знакома. Его больше беспокоит собственная шкура, а что если в Сарае меня возьмут за задницу и всплывет история моего назначения ханским баскаком. С должности-то пока меня никто не снимал!

В голову начинают закрадываться тревожные мысли.

«Батый вернулся, и сейчас монголы возьмутся за Русь всерьез. Или нет?! Или у меня еще есть время?! По-настоящему, полностью и бесповоротно, Русь признает себя вассалом Золотой Орды лишь в 1251 году, и теоретически у меня в запасе есть еще восемь лет. Вопрос только в том, как бы потратить их с пользой, а не сгинуть бесславно раньше времени».

Подумав, прихожу к выводу, что Турслан абсолютно прав. Мне в Орде делать нечего, да и, если честно, не очень-то и хотелось. Ползать на коленях по коврам и целовать ханскую туфлю! Нет уж, благодарю покорно! Пусть Ярослав через это испытание пройдет, глядишь, злее будет!

Эта мысль заставляет меня улыбнуться и посочувствовать юному князю, который ещё не знает о грядущих напастях. Едва подумал о князе, как в дверь буквально вломился Куранбаса.

— Прости, консул! — Он поднял виноватый взгляд. — Князь зовет тебя срочно!

«Опля! — Молнией промелькнула тревога. — Что-то случилось! И если я даже не догадываюсь что, значит, новость из ряда вон плохая. Хотя бы потому, что я никак ее не ждал!»

Поднимаюсь, не торопясь накидываю камзол, а в голове все крутится и крутится. Какая-такая новость могла пройти мимо меня напрямую к Ярославу? Получается, что только что-то семейное.

Лишь гонец от кого-то из великокняжеской родни мог миновать мою канцелярию и отправиться прямиком в княжий терем.

Еще один взгляд на Куранбасу, и понимаю, что спрашивать того бесполезно, он сам ничего не знает.

«Ладно, — отметаю ненужные треволнения, — нечего гадать, упремся — разберемся!»

К счастью, сегодня я ночую в Твери, и мне не придется переправляться через Волгу. Это значительно облегчает дело. Просто открываю дверь дома, перехожу площадь и, кивнув страже у входа, иду в кремль. Сейчас конец августа, и ночь еще не такая темная, какой будет через месяц, но все-равно мысль о том, что надо бы наладить городское освещение, у меня появляется.

«Хотя бы центральную площадь и кремль. — Прикидываю, крутя в полумраке головой. — Чтобы и лоб себе в темноте не расшибить, и нарядной важности городу добавить».

Оставляю свою охрану болтать со стражей у крыльца княжьего терема, а сам прохожу вовнутрь.

Здесь уже суетится боярин Малой.

— Ну, наконец-то, заждались тебя уже!

Он чуть ли не подхватывает меня под руки и тащит к княжеской горнице. Я не сопротивляюсь, но позволяю себе выразить недовольство.

— Да что случилось то, скажет мне кто-нибудь, наконец!

Не останавливаясь, боярин зыркает на меня недоверчивым взглядом.

— Ты что не слышал?! Татары!

Теперь, наверное, у меня в глазах недоверие.

«Какие татары?! В этом году я точно знаю, никаких набегов на Тверь не было! — Тут же сам притормаживаю свою уверенность. — Хотя чем черт не шутит! Тверь в летописях не занимает центрального места, могли чего и пропустить».

Делится своими соображениями я не собираюсь, да это и не требуется. Малой уже распахнул двери, и мы входим в горницу. Большой, стоящий на столе подсвечник с десятком свечей освещает лица пятерых человек.

У торца стола стоит взволнованный Ярослав, а за столом, понурив головы, сидят четверо. Тысяцкий Лугота, Акинфий Ворон, Якун и еще один, крупный животастый мужик, мне не знакомый. В отличие от всех остальных, его одежда в пыли, видно, что он только что с дороги.

Увидев меня, Ярослав обрадовался.

— А, консул! Проходи! — Тут же, обернувшись, он обратился к незнакомцу. — Бажен Волчич, не обессудь, повтори то, что ты нам только что рассказал.

Бросив на меня оценивающий взгляд, гость начал нехотя говорить.

— Князь наш Михаил Ярославич послал мя к брату своему Ярославу, дабы помощи испросить.

Он сделал паузу и утер со лба пот.

— Идут татары на нас! Тысячи две, а может три!

Я с молчаливого позволения князя подошел к столу и присел. Вопросов не задаю, жду, пока медлительный боярин сам все расскажет.

Тот же, вздохнув, продолжил.

— Ордынцы набегом прошли Рязань и Коломну. Городов не брали, но все разорили и пожгли вокруг. Ведет их какой-то Сахыр Менгу. Кто он и каких кровей неведомо, но коли дойдет до Москвы, то большой беды не миновать. — Он скрежетнул зубами. — Счас же самая страда! Урожай убирать, а тут такое. Все ж пожгут да вытопчут, а тоды что?! Голод! — Он эмоционально махнул рукой. — А что сеять будем на будущую весну?!

Я с интересом рассматриваю гостя, но по-настоящему меня пока волнует всего два вопроса. Первый, что это за Сахыр Менгу такой. По своей воле он в набеге или с позволения Батыя. А второй, почему москвичи обратились за помощью к нам, а не во Владимир. Почему Михаил послал гонцов к меньшому брату, а не ко отцу, или к Александру.

На первый вопрос мне, понятное дело, никто ответа не даст, а вот со вторым я хочу разобраться. Поэтому спрашиваю без обиняков.

— Если вам нужна военная помощь, то почему вы здесь, а не во Владимире?

Московский боярин насупился и, тяжело засопев, все же ответил.

— Михаил Ярославич не хочет слать гонцов к отцу, потому что знает его ответ. Великий князь супротив поганых не пойдет. У него с ихним ханом договор, и он сыну строго-настрого указал. Ежели набегом случайным какая орда нагрянет, так садись в осаду и жди коды уберутся восвояси, а потом жалобу на грабителей царю их Бытыги подадим.

Поднимаю вопросительный взгляд.

— Ну так чего ж не садитесь? Почему Михаил отца не слушает и воевать с монголами собрался?

— Да не монголы то! — Гость нервно рубанул рукой. — Степняки, да, а там поди разбери! Но беженцы с Рязани сказывали, что не монголы то. Они уж натерпелись лиха от поганых и разбираться научились.

Тут, не вытерпев, вмешался Ярослав.

— Так чего брат хочет-то от меня?

Насупившись, Бажен Волчич бросил взгляд на князя.

— Помощи! Ежели татарву на подступах встретить и на землю московскую не пустить, то и урожай целым останется и людей от полона сбережем.

Выслушав страстную речь боярина, Ярослав перевел взгляд на меня, мол что скажешь?

У меня в голове еще полно сомнений. Подставлять юного князя перед ханом, как-раз накануне его поездки в Орду, нехорошо, но, с другой стороны, я точно знаю, что ничего плохого с Ярославом не случится и жить он будет долго.

«Скорее всего, этот набег чья-то самостоятельная инициатива, а не указания Батыя. — Подумав, останавливаюсь на таком выводе. — Сейчас, когда монгольское войско возвращается из Европы, неудивительно, что особо прытким хочется еще чего-нибудь урвать напоследок».

Ударить по рукам обнаглевших степных разбойников — идея заманчивая. Одним разом показать, что тут им не Рязанщина и не Черниговщина, тут есть сила, способная дать укорот любителям легкой поживы.

«Боярин говорит, у ордынцев две-три тысячи! — Быстро прикидываю варианты. — Если совсем зеленых оставить дома, а взять только „старослужащих“, то это уже три бригады. Плюс две сотни детей боярских Якун поднимет, у Ярослава еще полсотни дружинников, да с Москвы бойцов триста-четыреста, думаю, наберется. При таком раскладе можно и потягаться!»

В душе уже загорелось нетерпение, но я сдерживаю себя. Если уж и лезть в эту заваруху, то выжать из нее надо по максимуму.

«Коли мы потащимся в такую даль помогать москвичам, — решаю я в одночасье, — то хорошо бы под это дело втянуть Москву в мой союз городов. Глядишь, тогда и сдвинется процесс с мертвой точки, а то и со Старицей и с Ржевом дальше разговоров пока дело не сдвинулось».

Князь все еще ждет моего ответа, и не торопясь, я начинаю издалека.

— Помочь Москве можно, но мне вот хочется спросить боярина. — Нацеливаюсь на круглое, заросшее бородой лицо Волчича. — Это как будет? Разовая помощь или мы завсегда друг за друга стоять будем?

Гость, не задумываясь, грохнул кулаком по столу.

— На доброе дело мы привычны добром отвечать. Москва про свои долги никогда не забывает! Будет у Твери беда, так Москва без раздумий на помощь придет.

Удовлетворенно кивнув, я все же скептически замечаю.

— Слова — это хорошо, но мы же люди деловые и знаем — слова к делу не пришьешь.

Взгляд московского боярина заметался с меня на юного князя и обратно.

— Не пойму я, куда вы клоните? Ежели князь слово свое дает… Вам что того недостаточно?!

Ежели бы мы с ним с глазу на глаз вели беседу, то я, не задумываясь, ответил бы «нет», а вот в обществе Ярослава и боярства великородного такой ответ был бы большой ошибкой. Поэтому отрабатываю чуть назад.

— Слово княжеское дорогого стоит, но хотелось бы, чтобы и народ, и боярство московское тоже свое слово сказали.

Боярин стрельнул в меня прищуренным взглядом.

— Так придешь на Москву и спросишь, а мы…

Не дав договорить, Ярослав запальчиво прервал гостя.

— Не ко времени ты, консул, этот разговор затеял! Я брату своему верю и слова его мне достаточно. Ты мне лучше скажи, сможем ли мы ворога одолеть али нет?!

Окидываю взглядом всех собравшихся и понимаю, что разговор о союзе городов надо вести не в этой компании.

«Ладно, — сходу перестраиваюсь, — отложим до лучших времен!»

В направленном на меня взгляде юного князя горит такая надежда, что мне понятно, скажи я сейчас нет, не сможем, и он мне этого никогда не простит. К счастью, желания наши совпадают, и я оправдываю его ожидание.

— Сможем, княже! Ежели все вместе и с умом, то непременно одолеем.

Ярослав с облегчением откидывается на спинку кресла, но тут неожиданно подает голос Ворон.

— Я вот слушаю вас и не пойму… — Его колючий взгляд перескочил с меня на москвича. — Вы хоть сознаете, что сейчас против воли Великого князя смуту затеваете. Ведь Ярослав Всеволодович ясно же всем указал. Монгол не провоцировать, не убивать, и в бой с ними не вступать!

На мгновение в горнице повисла гнетущая тишина, а потом словам Ворона поддакнул и Якун.

— Дело говорит Акинфий, ежели зимой князю в Орду ехать, то там с него за это спросят. Порядки у этих монголов, говорят, суровые. За обиду своих там спрашивают строго!

В ответ в глазах юного князя заблестели злые молнии.

— Так что же терпеть разбой?! Да что я за князь тогда?! Как я буду людям в глаза смотреть, когда они с голода будут пухнуть?!

Честно говоря, я рад что и Ворон, и Якун так подставились. Ярослав, конечно, запомнит кто и что говорил на этом совещании, и мое влияние только усилится.

Эта мысль заставляет меня мысленно улыбнуться, а вслух я говорю жестко и серьезно.

— Ежели в Орде спросят, так мы ответим. Я сам переводил договор Батыя и Ярослава Всеволодовича. Там ничего о попустительстве грабежу не было. Да, Великий князь принял власть монгольского хана, но за порядок на своей земле по-прежнему князь в ответе. — Твердо взглянув в глаза Ярослава, подтверждаю правильность его решения. — В одном Якун прав, монголы порядок берегут строго и за неправый грабеж наказывают смертью. Так что, по всем законам, и по нашим, и по ихним, мы в праве разбойникам укорот дать. Встретить, как следует, да перебить всех до единого!

Из ворот Твери одна за другой выходят стройные колонны моих стрелков. На стенах и вдоль дороги толпами стоит провожающий народ. На лицах женщин по большей части слезы, а у мужчин в глазах застыла тревога и печаль. Большинство из них бывшие беженцы и на своей шкуре испытали все «прелести» монгольского нашествия.

В глубине их глаз я вижу затаенный страх и только одну пульсирующую мысль.

«Вот и до сюда добралась эта ужасная напасть! Нигде от нее не скрыться!»

Юный Ярослав и его ближние бояре стоят у самых ворот, наблюдая за проходящей колонной. Все верхами в красивых длинных плащах будто и не на битву собрались.

Я с Калидой здесь же, но чуть поодаль. Критически осматриваем идущие мимо роты. Поблескивают на солнце лезвия алебард, отливают начищенной бронзой каски и наплечники. Нещадно скрипя, прокатываются тяжелые фургоны, баллисты словно адские чудища топорщатся хищными деталями.

Последними из ворот выезжает дворянская конница. Резко пахнуло лошадьми, и Луна недовольно зафыркала.

Успокаивающе погладив ее по гриве, поворачиваюсь к Калиде.

— У Якуна двести одиннадцать всадников, у Ярослава пятьдесят три! Неплохой кулак для удара у нас набрался! Что думаешь?!

Тот как обычно суров и омрачает мое радужное настроение.

— Лошади худые, кольчуги ток у половины. Так себе кулачок-то!

В этом он прав, княжеская и боярская конница выправкой и снаряжением не блещут. Отправляя младшего сына княжить в Тверь, Великий князь выдал ему не самых лучших своих дружинников, да и наши дворяне пообносились за последние годы. Доходы у них падают, потому что крестьяне бегут с их поместий на свободные городские земли, и это тоже проблема, которую надо решать в ближайшее время, пока она не переросла в кровавый конфликт.

Якун и его партия в думе требуют законом закрепить смердов на землях боярских. То бишь усилить кабалу крепостного права! Я, естественно, возражаю. Мне усиление дворянства ни к чему, мне нужны свободные граждане, из которых я набираю свою армию, но с каждым днем оппозиция в думе становится все сильнее и сильнее, и если я ничего не придумаю для разрешения этой проблемы, дело обязательно дойдет до драки.

Отбрасываю не вовремя появившиеся мысли.

«Сейчас это не главное! В ближайшем будущем все будет зависеть от того, в каком статусе я вернусь в Тверь. Победителем или проигравшим?!»

На это поход я поставил все, что сейчас у меня есть. Три бригады, полностью обученных и экипированных бойцов. Восемнадцать фургонов, двадцать баллист и сотня конных стрелков. Результат моего упорного четырёхлетнего труда, и все это я могу потерять за один неудачный день. Одна только мысль об этом может свести с ума. Риск огромен, но я не хочу даже думать о плохом варианте!

Словно прочитав мои мысли, Калида сменил свой критический тон.

— Не волнуйся за то, консул. По любому одолеем супостата. Народ зол до черта, готов хоть зубами ворога грызть!

«Мне бы твою уверенность!» — Позволяю себе подобную слабость только в мыслях, а на деле жестко обрезаю своего помощника.

— От Куранбасы гонца не было?

Калида отрицательно мотает головой, но я и не ждал другого ответа. Половец увел своих конных стрелков в разведку только два дня назад. У этой кавалерийской сотни, не побоюсь сказать, лучшие кони на всей Владимирской Руси. Четыре года Куранбаса лично отбирал и покупал на всех ярмарках. Я не поскупился. У меня в Заволжском уже отличный конезавод, и племенная работа поставлена на хорошую ногу. Конечно, пройдут еще годы и годы, прежде чем мы выведем хоть что-нибудь подобное будущим орловским рысакам, но на сегодняшний день это лучшее из возможного.

Я очень надеюсь на Куранбасу и его сотню, потому что мне до зарезу нужна информация. Где враг, сколько их, каким путем идут? От ответов на эти вопросы зависит результат будущего сражения, поэтому я дал половцу карт-бланш. Делай, что хочешь, но привези мне результат, а еще лучше языка. Только пленник сможет рассказать мне, кто такой этот Сахыр Менгу. По своей ли дури или по чьему-то приказу он забрался так далеко на север?

Глава 7

Связанного человека стаскивают с лошади и бросают к моим ногам. Тот шмякается мешком о землю и рычит, как зверь. Выпученные глаза вот-вот выскочат из орбит от бессильной ярости.

Куранбаса без всякой злости всаживает носок своего сапога в живот пленнику.

— Да угомонись ты, выродок чертов!

Булькнув выступившей на губах пеной, монгол скрючился и затих, а я поднимаю взгляд на Куранбасу.

Тот довольно щерится.

— Ты просил, Куранбаса сделал! Получай своего языка, консул!

Что тут скажешь! От широты чувств шагаю навстречу половцу и раскрываю объятия.

— Ну герой! Ну молодец! Подойди обниму тебя! — Стискиваю широкие плечи половца и не могу сдержать эмоций. — Ну угодил! Слов нет, угодил!

Куранбаса сияет от счастья, и я вместе с ним. Честно говоря, не верил, что он сможет взять языка.

Приобняв его за плечу, веду к костру.

— Давай, садись и рассказывай, как ты супостата этого повязал?!

Замечаю, как Куранбаса косится на котел с кашей, и, не сдержавшись, хлопаю себя по лбу.

— Да что я…! Ты же голодный! Давай, сначала поешь, потом все расскажешь!

Калида уже навалил в глиняную миску варева и, сунув туда ложку, протянул половцу.

— Держи! — Он присел рядом со мной, и мы уже вдвоем смотрим, как Куранбаса жадно запихивает в рот куски хлеба, и ждем, когда он насытится.

Тому тоже не терпится, и он еще с полным ртом начинает говорить.

— Засекли мы ихний дозор. С полсотни всадников как раз на гребне холма. Им оттуда все видно, но и они как на ладони. Тут мне вспомнилось, как под Ржевой мы князька того прикрыли. Приказываю одному десятку спешиться, оружие попрятать, мешки травой набить и на лошадей навесить. Ни дать, ни взять купеческий караван. Посылаю их навстречу монголам, а сам лесом обхожу, чтоб, ежели купятся, сверху их разом накрыть. — Замолкнув на миг, он вытер миску мякишем хлеба и бросил его себе в рот. — Так вот! Купились, конечно, монголы. Пошли охватом, видно, что никого не боятся! Ну, мы их уму разуму-то и научили. Как в низину они скатились, мы и вдарили. Со всех сторон разом! Нас-то поболе было, но эти, — он бросил злой взгляд на пленника, — настоящее зверье! Дрались как бешеные! Троих у меня положили, раненых с десяток. Ну и мои тож озлобились. Рубились насмерть! Полонить удалось только троих, но двое померли дорогой. Один вот остался, и то, думаю, не скажет он ничего! Уж больно лютый зверюга!

Куранбаса замолчал, а я, похвалив его еще раз, поднялся и подошел к пленнику. Увидев меня, тот опять задергался, пытаясь выплюнуть изо рта тряпку.

Протянув руку, выдергиваю кляп и выслушиваю поток отборных ругательств и проклятий.

Мой особый дар тут же выдает оценку услышанному.

«Из племени барласов! С южного берега реки Онон».

Присаживаюсь рядом на корточки и, глядя рычащему человеку прямо в глаза, жду, когда тот затихнет.

С минуту тот еще сыпет бранью, но потом выдыхается, и тут уж вступаю я. Говорю негромко, но очень четко на его родном языке.

— Как зовут тебя, батыр?

Ошарашенный услышанным монгол невольно шепчет.

— Каян. — Осознав свою оплошность, он тут же вновь осыпает меня бранью, но заканчивает уже причитаниями. — О Иблис хитрый! О шайтан! Горе мне, горе!

Я понимаю, о чем он сетует. У монгол есть твердое убеждение, что, сказав свое имя врагу, человек открывает ему доступ к своей судьбе.

Вновь спокойно дожидаюсь тишины и продолжаю также уверенно.

— Ты хороший воин, Каян! Очень хороший! Жаль только, что после смерти не попадешь на пир героев с богами, а будешь как проклятый изгой вечность трудиться в темных подземельях бога смерти Эрлика. — Вижу блеснувший страх в глаза монгола и дожимаю. — Посмотри на солнце, Каян! Посмотри хорошенько, ведь никогда больше ты его не увидишь, как не увидит твоя душа Вечного Синего неба, потому что дух твой будет томится в беспросветной мгле рядом с другими грешниками…

— Нет! — Монгол рванулся ко мне, пытаясь дотянуться зубами. — Врешь, урус! Я воин, и после смерти мое место на Небе, рядом с Дайчин-Тенгери!

С показным сожалением я отрицательно мотаю головой.

— Нет, Каян, не будет тебе места на Вечном небе Тенгри, потому что ты не умрешь как воин, как человек! — Впиваюсь глазами в лицо пленника. — Тебя повесят как собаку, и твое тело будет висеть на поживу птицам и зверью, а душа будет гнить в подземном мире Эрлика!

Смотрю на перекосившееся лицо монгола и в душе удивляюсь.

«Что вера может сотворить с нами! Человек готов был погибнуть в бою, стерпеть любые пытки, а сейчас вот-вот сломается, боясь чего-то непонятного и неведомого».

В глазах монгола читается та мука, которую тот сейчас переживает. Гордость, верность клятве, преданность идеалам борются с темным страхом перед богами, что живет в его душе с самого детства.

Ужас перед вечными мучениями во тьме побеждает, и пленник, разом поникнув, поднимает на меня побелевшее лицо.

— Чего ты хочешь от меня, Шайтан!

Я не радуюсь! Сломать человека не доставляет мне удовольствия, но другого выхода нет. Информация нужна, кровь из носу! Без нее может погибнуть много моих бойцов, много других ни в чем не повинных людей. Все дело мое может сгинуть! Этого я допустить не могу и говорю предельно жестко.

— Все! Расскажи мне все! Кто ведет вашу орду, по чьему велению вы зашли так далеко в Русские земли, сколько всадников и каким путем пойдете дальше? Расскажи мне, и я дам тебе выбор. Захочешь умереть как герой — умрешь, а захочешь уйти — отпущу. Даю слово!

Пленник медлит, и повернувшись к Калиде, я бросаю.

— Приготовь веревку!

Калида хоть и не понял ни слова из нашего разговора, но мгновенно уловил суть. Не задавая лишних вопросов, он вытащил пеньковый линь и перекинул его через толстый березовый сук.

Черные зрачки могола забегали с меня на веревку, оттуда вновь на меня и обратно на петлю.

— Решай! — Дожимаю я пленника, и тот срывается. — Ладно, я скажу!

— Говори! — В моем голосе слышится жесткий приказ, а на лице по-прежнему лежит холодная безэмоциональная маска.

Начав, пленник уже не может остановиться и начинает нести все без разбора, но из его бессвязной речи я успеваю вычленить главное. Ведет орду троюродный племянник Гуюка по линии его барласской жены. Идет самочинно, надеясь поживится в нетронутых войной землях и рассчитывая, что в случае гнева Батыя дядя его прикроет. В составе с полтысячи барласов, а остальные всякий сброд. Там и булгары, и тюрки, и черные клобуки! Всего около трех с половиной тысяч, и пойдут они от Коломны вдоль левого берега Москвы-реки прямо на Москву.

Задумавшись, выбираю из услышанного лишь то, что мне интересно.

«Гуюк через четыре года станет Великим ханом монгольской империи. Простит ли он мне разгром его племянника? Скорее всего, нет, но так ли для меня это важно?! Может быть, гораздо важнее то, что Батый и Гуюк терпеть друг друга не могут, и очень скоро эта неприязнь сменится прямым военным столкновением. Тогда Батый если и не похвалит напрямую, то уж точно закроет глаза на то, что Гуюковского племяша ткнули мордой в грязь, тем более что проказничает родственничек самовольно, без разрешения хозяина».

Вывод мне понравился уже тем, что развязывал руки и снимал тяжкий груз ответственности за будущую подставу юного Ярослава в Орде. И то, что идут прямо на Москву, тоже неплохо, потому что одно местечко в пригороде Москвы по левому берегу мне хорошо знакомо. В своем времени я часто бывал в подмосковном Жуковском и помню, что городок лежит на возвышенности между Москвой-рекой и лесом. Сейчас, понятное дело, там никакого города нет, но река, холм и лес то никуда не делись. Значит, поле для боя ни выбирать, ни искать не надо.

Можно смело идти к месту будущего городка Жуковский, оно подойдет, как нельзя лучше. От Москвы недалеко, успеем занять позицию раньше ордынцев, раз! Встав на вершине холма, сможем полностью перекрыть путь Орде на Москву, два! И в-третьих, фланги будут прикрыты рекой и лесным массивом, так что степнякам придется либо атаковать в лоб, либо разворачиваться и искать себе обходной путь. Отходить для них значит подставиться под удар, да и западло им будет отступать.

«Монголы ныне считают себя непобедимыми, вот и сыграем на этом!» — Мгновенно прокрутив в голове все детали, решаю, что это лучший из возможных вариантов, и поднимаюсь на ноги.

Видя, что я хочу уйти, пленник шипит мне сорванным голосом.

— Подожди, ты обещал мне выбор!

Останавливаюсь и бросаю на него смягчившийся взгляд.

— Извини, сейчас отпустить тебя не могу! Сам понимаешь почему. Вот встретим твоих соплеменников, после этого иди на все четыре стороны, держать не стану.

— Нет, я не о том! — Перекатившись, он устремил на меня горящий взор. — Я не свободы прошу, а смерти! Ты обещал, что я смогу умереть, как воин от меча. Прошу тебя сделай это и похорони в земле, как подобает.

До меня не сразу доходит, почему монгол просит убить его, но всмотревшись в его глаза, понимаю. Он предал своих и достоин наказания смертью, но умереть хочет достойно, как мужчина.

Бросив взгляд на Калиду, вижу, что тот уже догадался, о чем просит пленник, и ждет только моего решения. Почему-то жутко не хочется выполнять эту просьбу, но я сам обещал ему выбор.

Кивком подтверждаю Калиде его догадку и добавляю.

— Сделай, как он просит, и похорони батыра достойно.

Южный склон пологого холма практически голый, лишь кое-где вкрапления березовых рощиц и кустарника. Далеко на запад в низине синеет Москва-река, на восток до горизонта зеленый океан леса.

Луна потянулась к траве, и я отпустил поводья, пусть развлечется. Спешить некуда, уже приехали. Встречать орду будем здесь!

Обвожу взглядом собравшихся вокруг командиров и останавливаюсь на старшем обознике Гонзе.

— Ставь лагерь! Тут будем биться!

Склонив голову, тот сразу начинает действовать. Схема проста и давно мною просчитана. Пять метров на фургон, шесть на взвод алебардщиков. Итого одиннадцать. Одна бригада — это двенадцать фургонов, тогда длинна окружности получается сто тридцать два метра, а радиус двадцать один. На три бригады соответственно радиус будет шестьдесят три метра, и этот нехитрый расчет вбит в голову старшему по обозу.

Центр будущего лагеря указан, и Гонза бойко отмеряет положенные шестьдесят три метра и ставит туда первый фургон. Дальше он действует, руководствуясь уже каким-то своим внутренним видением. У этого мужика в простой суконной рубахе настоящий талант к пространственному ориентированию. Он с одного взгляда на вскидку ставит фургоны так, что на любой местности они встают в практически идеальный круг с равными интервалами между ними. Проверено неоднократно, прям как по циркулю!

По его окрику возчики начинают править к указанным местам, а он идет, словно видит вычерченную линию окружности, и ставит флажки.

— Первый сюда! Второй! Третий…

Спрыгиваю с седла, а вокруг уже все закрутилось по раз и навсегда заведенному порядку. Этот отлаженный человеческий механизм — моя особая гордость. Сколько сил и времени я потратил на это, сколько недовольного ворчания выслушал, но все же своего добился. Бойцы, обозники, расчеты баллист, все работают как часы, слаженно и быстро. Каждый выполняет свою задачу и не мешает другим.

Фургоны встают на указанные места, с грохотом отваливаются внутренние борта, первые четверки стрелков взбегают наверх. Четкие прямоугольники алебардщиков занимают пространство между фургонами, расчеты баллист насыпают барбеты под орудия.

Лошадей отводят из лагеря на противоположный северный склон, а в центре собирают командно-смотровую вышку. У меня должен быть круговой обзор и возможность сразу же среагировать на любой маневр противника.

На вскидку не прошло и получаса, как почти двухтысячная армия закрепилась на вершине холма. Забираюсь на свою командную вышку и осматриваюсь с почти четырехметровой высоты.

Левый фланг занимает московское войско. Полторы сотни дружинников князя Михаила и около трехсот всадников из боярского ополчения Москвы. Справа дворянская конница Якуна и Ярослав со своей дружиной. Этих и того меньше, не более двух с половиной сотен. Оба войска и тверское, и московское начинают с того, что расставляют шатры на северном склоне, будто самое важное сейчас это решить, где они будут спать в эту ночь.

«Будете так воевать, в раю заночуете!» — Злюсь на то, что никто из князей не обеспокоился дозорами.

Противника пока не видно, и спускаясь с вышки, я все еще недовольно бурчу.

— Что сейчас, что через сто пятьдесят лет на Пьяне… Ничему их жизнь не учит!

Да, дальняя разведка выслана и сообщений от нее пока нет, но ведь ее могут обойти! Что будет, если сейчас четыре-пять монгольских сотен вылетят из леса и обрушатся на один из флангов.

«Покосят дураков, как траву!» — В сердцах сплюнув, иду к шатру московского князя.

Михаил Ярославич Московский сейчас старший из князей. Ему всего шестнадцать, но старше его в роду Рюриковичей на этом поле никого нет, потому и главенство над всеми полками его по праву. Я ничего против не имею и стараюсь наперед не лезть. Действую с учетом местных реалий, так сказать. К примеру, это поле для битвы я предложил сначала Ярославу, а уж тот брату. Для старшего Михаила слушать младшего брата хоть и не с руки, но все ж не зазорно. Тем более, что тот на просьбу о помощи откликнулся.

Подхожу к шатру. Московские воеводы и Ярослав со своими ближними боярами уже здесь. Все смотрят на Михаила, а тот, жестикулируя руками, что-то живо рассказывает.

Подхожу ближе и слышу.

— Думаю так! Как татарва поднимется до середины холма, тут мы и ударим! — Михаил глянул на младшего брата. — С двух сторон кованым кулаком сверху вниз. Сметем поганых и погоним, покуда не развеем в пыль!

«Так, так, — замечаю про себя с мрачной иронией, — похоже меня тут слушать не собираются и всерьез никто не воспринимает!»

Все же это не совсем так, потому что Ярослав, покосившись на меня, все же попытался возразить.

— А не маловато нас?! — Он с сомнением глянул на брата. — Степняков то, говорят, тыщи три, а у нас конницы и на тысячу не наберется.

Хмыкнув, Михаил покровительственно хлопнул младшего по плечу.

— Не трусь! За нами правда! Отцы и деды наши эту разбойную сволочь били, и мы побьем! — Он горделиво обвел всех взглядом. — Они ж только грабить мастера, да пострелять издаля, а в лобовой сече хлипковаты. Дружным ударом опрокинем, они и побегут, как крысы!

Воеводы вокруг хмурятся, но возразить никто не решается. Тут я вспоминаю, что скоро Михаил получит народное прозвище «Хоробрит», что в нашем времени читалось как храбрый. Теперь же мне кажется, что народ смотрел в самый корень и заложенный смысл надо трактовать скорее, как торопыга.

«Парень он, конечно, отчаянный, — мысленно спорю с самим собой, — только от таких храбрецов одна беда. Неужто никто не вразумит малахольного?! Про судьбу деда напомнили бы ему что ли, ведь по такой же дурости голову сложил на Калке».

Вижу, все молчат. Никто не хочет быть обвиненным в трусости. Слова брата задели и Ярослава. Набычившись, тот лишь обидчиво хмурится.

Расклад, предложенный Михаилом, худшее, что может случиться. По моему плану конница должна была ударить в самый последний момент, а потерять ее в первые же минуты боя мне ох как не хочется. Спорить с будущим Хоробритом тоже нет желания, но делать нечего.

Не выходя, подаю голос из задних рядов.

— Я был свидетелем того, как монголы разгромили Юрия Ингваревича Рязанского на реке Воронеж, и как в бою с ними же потерпел поражение под Коломной Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович.

Все разом повернулись в мою сторону, и вокруг меня в момент образовалась пустота. Протиснувшись сквозь столпившихся бояр, Михаил подошел ко мне вплотную.

— И что?! — Он с вызовом уставился мне в лицо. — Мне дядья не указ! Биться надо было крепче, тогда бы и бежать не пришлось!

«Да уж, хоробрит так хоробрит, — молча злюсь про себя, — хоть кол у него на башке чеши!»

Этот шестнадцатилетний самоуверенный пацан бесит меня до чертиков, но я держу себя в руках и вида не показываю. Голос мой звучит уверенно и спокойно.

— Дело не в храбрости! Обвинить их в трусости я бы не осмелился. — Не отводя глаз, выдерживаю взгляд князя в упор. — Просто монголы умеют нашу русскую храбрость против нас повернуть!

— Как это?! — Импульсивно воскликнул Михаил, доказывая, какой он еще в сущности ребенок.

Это любопытство говорит мне, что парень еще не совсем потерян, и я начинаю обстоятельно, на пальцах, объяснять ему азы монгольской тактики.

Глава 8

Осадив коня, Куранбаса наклонился и, не слезая с седла, выкрикнул лишь одно слово.

— Идут!

Сразу же тревожно защемило в душе, и напряжение взвинтило и без того натянутые нервы. Все идет не так как бы мне хотелось. По-хорошему надо было бы выстраивать оборону по-другому. Ставить фургоны по фронту, а не в круг. Конницу убирать за эту линию и выше по холму. Оттуда короткими ударами она сшибала бы попытки противника обойти нас по флангам, а вытянутая оборона растягивала бы силы врага.

Я построил бы войско именно так, если бы я один руководил всем войском, но сейчас моими флангами командуют юные князья, решения и поступки которых я не могу контролировать. Вот вчера, мне кажется, я был очень убедителен, когда на примерах показал Михаилу, как действуют монголы и к чему может привести неразумная храбрость. Юный князь слушал меня очень внимательно, но вот вывод сделал весьма странный.

— Да уж! Не всем небеса даруют победу! — Подытожил Михаил, едва я закончил. А потом, обведя всех присутствующих жестким взглядом, заявил. — Но у нас все получится! Я верю! С нами бог!

После этого, словно бы обрубая все возможные вопросы, он распустил совет, приказав готовится к бою.

Что именно у нас получится осталось для меня загадкой, как и те выводы, что вынес юный князь из моего рассказа.

«Вот это и называется отсутствием единого командования! — Горько иронизирую сам с собой. — Внял этот юноша моим советам и будет держать общий фронт, или ломанется в безоглядную атаку, только одному богу и ведомо!»

Поэтому, готовясь к наихудшему варианту, я занял круговую оборону на вершине холма. Это значительно снижало мои возможности, не давая использовать все боевые ресурсы, но зато уменьшало риски в случае флангового обхода или полного окружения.

«Надо действовать так, словно я здесь один, — ставлю точку в своих мыслях, — и надеяться только на свои силы!»

Отогнав ненужные сейчас мысли, всматриваюсь в край леса и вижу появившихся всадников. Первый десяток степняков, вырвавшись на открытое пространство, остановился, рассматривая наши построения на вершине холма.

«Добро пожаловать, господа хорошие! — Мрачно иронизирую, всматриваясь в маленькие фигурки всадников. — Заждались вас тут уже!»

Орда подошла еще вчера к вечеру и встала лагерем за лесом, километров пяти отсюда. Разведчики Куранбасы пасли их всю ночь, но мне все равно было неспокойно, и сон не шел ни в какую.

Вскочив еще до рассвета, пошел проверить дозоры. Внутренне готовился устроить суровый разгон, но все оказались на местах. Вроде и придраться не к чему, а успокоения не принесло.

«Уж лучше бы началось уж!» — Подумалось тогда, но ордынцы, как назло, тянули время.

Они не начали движения с рассветом, а тронулись, лишь когда солнце уже приблизилось к зениту, словно специально испытывая мое терпение.

Так что их появлению я в какой-то степени даже рад. Даю отмашку и слышу в ответ грозный рокот барабанов. Шеренги алебардщиков двинулись вперед, занимая проемы между фургонами, а четверки стрелков начали выстраиваться у своих укреплений.

Две бригады рассредоточиваются по позициям, а третья строится повзводно в центре лагеря. Пока фланги прикрыты, нет смысла держать круговую оборону.

Внизу степняков становится все больше. Выходя из леса, всадники сходят с коломенского тракта и растягиваются вдоль лесного края. Пытаюсь на взгляд определить количество. Сбиваюсь на тысяче и бросаю это дело. Мое внимание привлекает отряд всадников под бунчуком в два лошадиных хвоста.

«Вот и племянничек нарисовался! — Понимаю, что это сам Сахыр Менгу. — Двойной бунчук! Значит, в войске Батыя командовал тысячей, а как распустили по кочевьям, так решил проявить самостоятельность».

Все ордынское войско неторопливо выстраивается в пять линий, вытянувшись вдоль подножия холма. Теперь, когда они перестали мельтешить, можно посчитать их более точно. На вскидку получается около пятисот-шестисот в каждой шеренге.

Пересчитываю еще раз и убеждаюсь, что там внизу никак не больше трех тысяч.

«А где остальные? — Задаюсь я резонным вопросом, вспоминая показания пленника. — Должно быть три с половиной!»

Озабоченно всматриваюсь во вражеские порядки и только сейчас замечаю, что под бунчуком Менгу всего полсотни бойцов. Они выделяются из общего числа и коваными шлемами, и пластинчатыми доспехами.

«Это, скорее всего, та самая племенная гвардия — барласы. Их, по словам пленного, должно быть около пяти сотен, а на поле я не вижу и сотни. — Усмехаюсь от понимания, куда делись остальные. — В засаде! Тактика не меняется! Попытаются вытянуть нашу кавалерию и заманить в ловушку».

Бросаю тревожный взгляд в сторону московского крыла, уж очень хочется, чтобы Михаил меня послушался и не вляпался. Сделать все равно уже ничего нельзя, остается только верить в удачу.

Урааааагх! Эхом прокатился боевой клич монгольского войска, и первая линия степняков пошла в атаку. Растекаясь лавой и набирая скорость, кавалерия понеслась вверх по пологому склону.

Видно, что атакует всего пять-шесть сотен, а основные силы все еще стоят внизу. Значит, это всего лишь разведка боем.

Даю отрицательную отмашку баллистам — не стрелять! Такими силами степняки на штурм не пойдут, так что и нам незачем раскрывать все свои секреты.

Степная конница приближается, растягиваясь по фронту и не сбавляя хода. Четыреста шагов, триста… По флангам навстречу ордынцам пошли княжеские сотни, и те, выпустив дождь стрел, резко осадили коней и рванули обратно.

На таком расстоянии стрельба больше для психологического давления, чем для реального поражения.

Не обращая внимания на падающие стрелы, дружинники насели на хвост удирающему противнику. Желаемая цель так близка, еще немного и можно будет рубануть с оттягом по пригнувшейся к гриве коня шее. Азарт велик, и я с тревогой слежу за происходящим, но почти тут же с облегчением выдыхаю. Боевой рог трубит отбой, и наша конница разворачивается на середине склона.

«Ну что, съели! — Мысленно крою всех монгол вместе взятых. — Халявы не будет!»

Словно в ответ на мою мысленную подначку, ордынцы двинулись уже по серьезному. Четыре линии, с места сразу раскатываясь в кавалерийскую лаву, рванулись в атаку.

Вот теперь надо встречать «дорогих гостей» по-настоящему, и я командую.

— Залпом! Дальнобойными, товсь!

Баллисты уже взведены, и заряжающие закладывают в петлю легкие полуторалитровые заряды.

Несущаяся лава все ближе и ближе. Мой взгляд как прикованный следит за приближающейся конницей, а в голове уже на автомате щелкает.

— Пятьсот шагов, четыреста, триста! — Машу рукой и ору во все горло. — Пли!

Тук, тук, тук! Почти одновременно выбиваются затворы, и коромысла баллист отправляют в воздух керамические шары с тлеющими хвостами запалов.

Заряды лопаются над несущейся конницей, осыпая ее осколками и горящей жижей. Крики боли теряются в общем яростном вопле. Где-то взвивается на дыбы лошадь, где-то, запрокинувшись, летит наземь всадник, но в целом этот удар не остановил атакующей волны, и она продолжает нестись вперед.

Расчеты баллист, как муравьи облепив орудия, взводят их по новой, а арбалетчики уже замерли, выцеливая приближающихся всадников.

Двести шагов, сто пятьдесят, сто! Защелкали собачки арбалетов, и залпом пошел первый выстрел. В ответ фургоны тут же засыпала лавина стрел.

Напротив нас ордынская лава начинает притормаживать, а на флангах она уже столкнулась с ударом тяжелой боярской конницы. Там завертелась отчаянная рубка, а вот на наши укрепления степняки не полезли.

Атаковать ощетинившийся строй пехоты — самоубийство, и как известно, у монголов на этот счет совсем другая тактика. Остановившись шагах в пятидесяти от наших порядков, ордынцы начали заваливать нас стрелами.

С их стороны летит смертоносный дождь, и мы отвечаем им тем же. Четверки на фургонах сменяются одна за другой. Целиться практически нет нужды, враг столпился плотной массой, и каждый болт идет в цель. А вот стрелы врага не так эффективны.

Наружные борта фургонов усилены вывешенными наружу щитами, переднюю линию алебардщиков тоже скрывают большие вкопанные в землю щиты. К такому позиционными обстрелу мы подготовлены лучше, и это большой сюрприз для противника.

Они несут ощутимые потери от нашего, не такого обильного, но куда более убойного огня. И тот момент, что их всегдашнее преимущество вдруг стало самым уязвимым местом, давит психологически. Степные всадники не знают, что делать в этой ситуации и как с нами бороться.

«Пора!» — Вспыхивает в голове, и я бросаю взгляд на расчеты баллист. Зарядились они уже или нет?!

Один за другим командиры расчетов вскидывают вверх флажки о готовности. Вот последний взлетает вверх, и я даю отмашку.

— Пли!

Натужно крякнув, баллисты выплевывают тяжелые пятилитровые шары. Они летят словно в замедленной сьемке, дымя хвостами фитилей, и падают прямо в самую гущу татарской конницы. Земля вспыхивает под ногами лошадей, приводя их в совершенное безумие. Вскидываясь на дыбы, они сбрасывают в огонь своих всадников и, заполняя шум боя диким ржанием, стремятся вырваться из горящего ада.

В этот хаос из огня и черного дыма, не останавливаясь, продолжают лететь арбалетные болты, поражая мечущиеся в дымной пелене тени.

Не готовое к такому дьявольскому сюрпризу, ордынское войско начало медленно откатываться назад. Как только дрогнул центр, ордынские фланги тоже посыпались. Княжеские сотни еще усилили натиск, и под радостный рев моей пехоты степная конница бросилась бежать по всему фронту.

Наша кавалерия рванулась вдогонку за бегущим врагом, и мне на вышке отлично виден стяг Михаила в самой гуще отступающего противника. Его дружинники и боярские отряды не отстают и крушат всех, до кого могут дотянуться. Бросаю взгляд на другой фланг там тоже самое. Тверские дворяне во главе с Якуном гонят противника вниз к кромке леса.

Казалось бы победа, но у меня щемит сердце в предчувствии беды.

«Ну куда вы, куда?!» — Мысленно пытаюсь остановить Михаила и Якуна, потому что знаю. Где-то там за линией деревьев еще скрывается пять отборных монгольских сотен.

Снова бросаю взгляд направо. Там в окружении всего троих дружинников стоит юный князь Ярослав. На его лице смесь восторга и обиды. Еще бы, его не пустили преследовать разгромленного врага.

«Радуйся дурачок, — не могу удержаться от злой иронии, — может быть, этим тебя сегодня спасли от смерти».

Словно в ответ на мои мысли, в сознание вдруг врывается мощный клич сотен луженых глоток.

Урааааагх!

«Началось!» — Стискивая зубы от бессильной ярости, смотрю, как из леса вылетает монгольская конница, отрезая фланговым ударом дружинников Михаила. С другого края сотни Якуна атакуют еще невесть откуда взявшиеся ордынцы.

«Это те, из первой линии атаки. — Оцениваю я блестящую монгольскую тактику. — Отошли, перегруппировались и зашли в тыл нашим балбесам!»

И Якун со своими, и Михаил теперь в плотном кольце, и с каждой минутой их силы тают. Помочь им я никак не могу. Вывести своих из-за линии фургонов, значит, отправить всех на верную смерть. Единственно, что еще может спасти нашу кавалерию, это попытка прорваться к лесу, но это уже будет зависеть только от способности сплотиться в единый пробивной кулак.

Поворачиваюсь к стоящему за спиной Калиде и показываю ему на Ярослава.

— Приведи князя сюда, пока не поздно. Скоро здесь завертится такая свистопляска, что не приведи бог.

Он не сразу реагирует, и я читаю в его глазах то опустошающее разочарование, от которого до настоящего поражения остается лишь один шаг.

Вкладываю в голос всю силу и уверенность, какая у меня еще есть.

— Делай, что я говорю! Еще ничего не потеряно!

Моя твердость вытаскивает Калиду из прострации, и встряхнув головой, он бросается выполнять приказ.

Я так спокоен, потому что где-то в глубине души я был готов именно к такому повороту. Пока нет единоначалия, пока не трезвый расчет, а княжеский азарт и бравада руководят действиями отдельных отрядов, такое будет продолжаться и продолжаться.

«Без регулярной, повинующейся приказу только одного полководца армии, нам эту темную силу не одолеть!» — С этой мыслью спускаюсь вслед за Калидой.

Сейчас там у подножия холма монголы уничтожают элиту русского воинства. Уничтожают на глазах моих бойцов, многие из которых вообще первый раз в бою. От такого зрелища даже у бывалых вояк руки опускаются и появляется желание все бросить и бежать без оглядки. Это настроение надо пресечь во чтобы то ни стало!

Прохожу к линии фургонов и взбираюсь на один из них. Стрелки расступаются, давая мне место, а я, повернувшись лицом к своим бойцам, кричу так, чтобы заглушить шум идущей внизу битвы.

— Слушайте меня, бойцы! Слушайте и не верьте тому страху, что заворочался в ваших сердцах! Мы оступились, но не упали!

Я знаю, в такой ситуации, первое, надо привлечь внимание. Это мне удалось! Второе, надо вселить в них уверенность, что я все контролирую и все идет по плану. Если для этого требуется соврать, то врать следует убедительно. Все, чем я могу убедить этих людей, это мой завоеванный за эти годы авторитет и их слепая вера в мою невероятную удачливость.

«Что ж, пришло время поставить на кон и то, и другое!» — успеваю иронично хмыкнуть и, выдохнув, продолжаю свою речь.

— Вы знаете, я никогда не проигрываю! И потому сейчас я говорю вам, мы одолеем врага! Пока вы верите мне, мы непобедимы. Пока ваш глаз точен, а удар верен, никто не сможет нас одолеть! Нет такой силы на свете, что могла бы нас сломить! Это говорю вам я, ваш консул! Вы верите мне?!

Пауза в долю секунды успевает показаться мне вечностью, пока ее не срывает оглушающий рев сотен солдатских глоток.

— Верим! Мы верит тебе, Фрязин!

Вытащив саблю, ору что есть силы, срывая горло.

— Твеееерь!

Ответ, кажется, может снести меня с фургона.

— Твеееерь!

Все, стрелки, алебардщики, расчеты баллист, даже обозники орут так, что сотрясаются небеса.

— Твеееерь! Твеееерь!

Не прекращая орать, оборачиваюсь и бросаю взгляд вниз, к подножию холма. Там сражение уже заканчивается. Наш неожиданный рев отвлек монголов, и часть отрядов с обоих флангов, прорвавшись, уходят к лесу.

«Ну и слава богу!» — Как-то враз успокаиваюсь и, подняв руку, призываю своих бойцов к тишине.

Волна криков стихает, и я же по-другому обращаюсь к смотрящим на меня шеренгам.

— Пришло время показать этой сволочи, где ее место! Не пустим супостатов на нашу землю! Пусть все, кто пришел на нашу землю с мечом, здесь в сырой земле и останутся навечно!

Под бешеный рев бойцов спрыгиваю с фургона и освобождаю место для стрелков.

Калида уже рядом, и я приказываю ему на ходу.

— Из третьей бригады оставь две роты в резерве, а остальных на позиции. Занимаем круговую оборону!

«Не зря я все-таки вкруг оборону построил, — мысленно поздравляю себя с предусмотрительностью, — как в воду смотрел!»

На вышку лезть некогда, и я протискиваюсь между фургоном и рядами алебардщиков. Всего пара шагов вперед и передо мной только поле, заваленное трупами лошадей и людей.

Отгоняю мрачные мысли и осматриваю поле боя. Как раз вовремя! Неравная сеча уже закончилась, и ордынцы начали перестраиваться. Действуют супостаты быстро и слаженно. Всего несколько минут, и напротив нас уже вновь вытянулись три линии, готовых к атаке степных всадников.

Вздрагиваю от неожиданности. Сзади меня хватает за руку Калида.

— Ты куда полез?

Успокаивающе улыбаюсь своему ангелу хранителю.

— Нет, сразу монголы в атаку не пойдут. Они уже обожглись и попытаются сначала нас взять на понт.

И точно, от выстроившихся внизу всадников оторвалась важная троица и неторопливой рысцой направилась к нам.

Не оборачиваясь, кидаю Калиде.

— Пусть стрелки не расслабляются и постоянно держат этих посланцев на прицеле. От монголов все, что хочешь, можно ожидать! У них правила и законы только для своих, а для врага у них любая подлость называется хитростью.

Подъехавшие монголы остановились в шагах пяти, и косясь на нацеленные арбалеты, их старший обратился ко мне.

— Нойон Сахыр Менгу говорит тебе. Уводи своих воинов, и вы все останетесь в живых. Вы храбро сражались, и Сахыр Менгу уважает такого врага. Он не будет вас преследовать и дарит вам жизнь!

Отвечаю на прозвучавшем мангутском диалекте. Широко улыбаясь и в той же торжественной манере.

— Благодарю покорно великого нойона за его милость, но, к сожалению, никак не могу выполнить его волю.

Монгол покупается на мою улыбку и слова, и переспрашивает.

— Почему же? Если ты старший над своими людьми, то прикажи им.

— Не могу! — Демонстративно развожу руками. — Мои воины так страстно хотят закопать на этом холме тебя, твоего поганого нойона и все ваше жалкое воинство, что я не могу отказать им в этом удовольствии.

До посланника, наконец, доходит, что над ним издеваются, и его лицо искривляет злая гримаса. Побагровев, он потрясает камчой.

— Да ты… Ты еще будешь умолять о смерти!

Перестав улыбаться, срываю травинку и добавляю льда в голос.

— Если ты все-еще будешь здесь, когда она коснется земли. — Подбрасываю травинку в воздух. — То получишь стрелу в башку! Усек?!

Выражение моего лица убеждает монгола в том, что это не пустая угроза, и он нервным рывком разворачивает своего коня. Его спутники тут же срываются вслед за ним, и обратно они уже несутся во весь опор.

«Вот так-то! — Зло резюмирую про себя. — Слава киевского князя Мстислава Старого меня не прельщает!»

Глава 9

Земля дрогнула под копытами почти двух тысяч всадников. Эхом понеслось жутковатое урааагх, и три линии ордынских всадников сорвались с места.

Растягиваясь полумесяцем, конная лава понеслась к вершине холма, стараясь сразу же взять нас в кольцо. Уже по тому, что впереди всех плывет двухвостый бунчук, понимаю, тактика поменялась. Никакого обстрела больше не будет, сразу пойдут на штурм.

Поэтому на взгляд старшины первой баллисты командую:

— Заряжай тяжелым!

Он тут же с азартом гаркает на своих.

— Тяжелым…!

Вслед ему по всей линии пошло как эхо.

— Тяжелым!..желым!..желым!

Быстро лезу на свою вышку и мысленно подтверждаю логику своего же приказа.

«Дальнобойными нет смысла! Атаку все равно не остановят, а вот за те пятнадцать-двадцать секунд, что летящая конница пройдет эти триста метров, перезарядиться мои не успеют».

Забираюсь наверх. Здесь уже стоит Ярослав. Вид у него прямо скажу не очень. Только что на его глазах полегла вся его дружина. Почти всех он хорошо знал, многие были ему, как родные.

«Ну а что ты думал?! — Жестко реагирую на потерянный вид пацана. — Это тебе не игрушки! Захотел брату помочь, и вот тебе плата. Как говорится, ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным».

Усмехнувшись последней своей мысли, подбадриваю юного князя.

— Не унывай, княже! Одолеем супостатов, поищем твоих дружинников. Может и не все сгинули!

В ответ получаю переполненный тревогой взгляд.

— А одолеем?!

Вижу в глазах юного князя почти погасшую искру надежды и, не задумываясь, раздуваю ее своей показной уверенностью.

— Даже не сомневайся, князь! Утрем нос поганым до самых кровавых соплей!

От моих слов Ярослав аж засиял весь, а я лишь вздохнул про себя.

«Как мало нам надо, чтобы от полной безысходности взлететь к облакам надежды, как легко мы верим чужим, ничего не значащим посулам!»

Все это пролетает в моей голове за долю секунды и отметается, как ненужное сейчас. Развернувшись к полю боя и вцепившись двумя руками в поручень, я впиваюсь взглядом в надвигающуюся лаву.

Конница уже летит во весь опор. До столкновения считанные секунды. Мой наметанный глаз отсчитывает дистанцию.

Сто пятьдесят шагов!

Рука взлетает вверх. Товсь!

Сто!

Девяносто… Семьдесят пять!

Даю отмашку. Огонь!

Все восемнадцать баллист разом отрыгнули пятилитровые заряды с зажигательной смесью. На миг раньше них затренькали арбалеты, и первые сраженные всадники потонули в черном дыму и запылавшей под ними траве.

В местах вспышек строй конницы разорвался, но лава не остановилась. Обтекая горящие лужи и успокаивая беснующихся коней, ордынцы все же дорвались до наших порядков. Потеряв скорость и натолкнувшись на выставленные алебарды, они попытались пойти напролом и прорваться между фургонами.

«Ошибочка, ваше благородие!» — Со злорадством отмечаю, как четко, словно на тренажерном плацу, заработали тяжелые алебарды.

На узком пространстве всадникам тесно. На одного степняка три выставленные алебарды. Один останавливает коня, другой отбивает удар копья, а третий уже валит всадника. Задние прикрывают переднюю шеренгу, и ордынцы не выдерживают этой мясорубки. Они откатываются шагов на двадцать, надеясь выманить на себя пехоту, но не тут-то было! Алебардщики остаются на месте, а первую скрипку вновь начинают играть арбалетчики.

Степные всадники закрутили карусель вокруг фургонов, осыпая их и шеренги пехоты тучами стрел. Ответные болты летят реже, но каждый из них находит свою жертву.

Карусель крутится, стрелы летят в обе стороны, и тут кто первый дрогнет. У кого в этой смертоносной дуэли не выдержат нервы. Конные стрелки постоянно в движении, мои неподвижны, но зато они прикрыты щитами, а враг практически полностью открыт. Особенно лошади! Некоторые из них уже похожи на дикобразов. Одним болтом коня не сразить, и в них специально не стреляют, но все, что не попадает во всадников, достается этим бедолагам.

Ордынцы стреляют, как заведенные, мои четверки стрелков сменяются со скоростью ткацкого челнока. Стрелы летят сплошным потоком! В крутящейся карусели то и дело с криком падают всадники, хрипя зарываются мордой в землю кони. У нас тоже потери, то тут, то там, оставляя строй, отходят в центр раненые бойцы.

Смертельная свистопляска не стихает, но пытаясь уйти от арбалетных болтов, ордынцы невольно все разжимают и разжимают свою смертоносную удавку. Они начинали свою карусель, когда до них было шагов двадцать, теперь уже сорок не меньше.

«Это шанс их еще разочек поджарить!» — Мелькает у меня в голове, и взгляд проходится от расчета первой баллисты до последней.

Везде поднятые флажки о готовности, и я даю отмашку.

— Пли!

Один за другим взлетают тяжелые шары, и наученные горьким опытом ордынцы шарахаются в стороны, но пламя и осколки все-равно накрывают их. Черный дым пеленой застилает небо, земля горит под ногами коней, и степняки не выдерживают. Первыми начинают отходить раненые и обожженные, но вслед за ними потекли и прочие. Сначала малыми ручейками, но с каждой секундой все больше и больше, и вот уже вся орда порысила вниз по склону.

Слышу за спиной голос Калиды.

— Может сейчас?!

Я знаю, что он имеет в виду. Где-то там, скрываясь в одной из рощиц у реки, стоит и ждет команды сотня конных стрелков Куранбасы, и Калида спрашивает. Не пришло ли время ударить в спину отступающему врагу.

Качаю в ответ головой.

— Нет, рано!

«Еще по-настоящему не вступили в дело монгольские сотни, еще слишком организованный отход. — Мысленно аргументирую свое решение. — Гора еще не готова, чтобы маленький камушек обрушил целую лавину».

Смотрю вниз и вижу, что наш противник перестраивается, решая, что делать дальше. Сотники потянулись к двухвостому бунчуку.

«Сейчас они получат накачку от своего нойона, и все начнется по новой!» — Решив, что у меня есть время, спускаюсь с вышки.

Пройдя мимо баллист, подхожу к шатру лазарета. Раненых много, они сидят и лежат вокруг, дожидаясь свой очереди. Из палатки доносятся приглушенные крики и стоны. Там делают, что могут, два ученика Иргиль. Сама она со мной не пошла, у нее осенний сбор трав. Как ни смешно и неважно это ни звучит, ничего поделать с этим я не могу. Ни приказать, ни заставить! Она птица вольная, тем более что… В общем, понятно!

Ученики, конечно, не Иргиль, но раз она их выбрала, значит, какой-то дар у них есть, и все, что возможно в этой ситуации, они сделают. Зашьют рваную рану, продезинфицируют, забинтуют, а там уж как бог даст. В этом времени рассчитывать на большее не приходится.

Многих из бойцов я знаю в лицо, но обходить каждого у меня нет времени. Останавливаюсь на миг в центре и обращаюсь ко всем.

— Держитесь, парни! Всем помогут. Сегодня вы сражались геройски, и я этого не забуду!

От лазарета иду к баллистам. Там, пользуясь моментом, расчеты копошатся вокруг своих орудий, устраняя возникшие поломки. Завидев меня, старшина отрывается от дела и, выпрямившись, утирает пот.

— Что у вас? — Спрашиваю, хотя и так вижу, что мужики расхаживают блок натяжного каната.

— Да вот, прикипел, — Он бросает на меня опасливый взгляд. — боюсь, канат перетрется.

Одобрительно киваю, но не могу скрыть тревогу.

— Татарва скоро вновь полезет… Успеешь?

Слышу в ответ «успею» и, хлопнув старшину, мол давай, не теряй время, иду дальше.

Плотные шеренги алебардщиков встречают меня приветственными криками. Я иду от одного взвода к другому, отвечая на приветствия.

— Отлично угостили супостатов! Молодцы, парни!

— Да это мы завсегда! — Весело ржут мне в ответ. — Пущай еще подходят!

Среди бойцов вижу довольное лицо датчанина Хансена и чуть сбавляю шаг.

— Ну что, Эрик из Борншольда, не тяжела тебе капитанская лямка на тверской службе?!

Не отводя глаз, тот задорно щерится.

— Гуд! Хо-ро-шо!

«Вот и отлично, коли так, — внутренне радуюсь бодрому настрою своих бойцов, — самое тяжелое у нас еще впереди!»

За ротой датчанина рота Ваньки Соболя, и его сияющая, никогда не унывающая физиономия греет мне душу.

— Ну как у вас тут, справляетесь?! — Вкладываю в голос максимальную строгость, но на Ваньку это не действует. Он продолжает зубоскалить.

— Нам-то шо! Это ж не татары, а так, забава одна!

Чуть улыбнувшись, все ж пресекаю это шапкозакидательское настроение.

— Смотри, как бы эта забава задницу тебе не поджарила!

— Пусть попробуют!

Под смех бойцов Ванька продолжает хорохориться, а я уже иду дальше.

Следующая рота Ратиши, и он встречает меня всегдашним сурово-мрачным выражением лица.

Оцениваю взглядом состояние бойцов. Здесь нет улыбок и шуточек, на жестких лицах написана суровая решимость стоять до конца.

«У этого парня по-другому и быть не могло!» — С этой мыслью останавливаюсь напротив совсем еще юного капитана и всматриваюсь в глубину его темных глаз.

— Ну, что скажешь, Ерш, сдюжите, ежели на вас всей силой попрут?

В моем вопросе больше подначки, но секундное молчание Ратиши говорит о том, что он воспринимает его более, чем серьезно. Этот парень действительно в это миг оценивает свои силы, и его ответ звучит просто, но убедительно.

— Сдюжим!

Одно слово, но я верю, что пока это парень жив, его рота будет стоять на своем рубеже и не дрогнет.

Киваю ему и тоже вкладываюсь в одно слово.

— Верю!

Дальше иду от фургона к фургону, от взвода к взводу, и шуткой, или короткой речью встряхиваю бойцов, готовя их к следующему штурму. Знаю, сейчас татарва полезет по-настоящему, и Сахыр Менгу бросит в бой свой родовой резерв. Ведь и он, и я понимаем, эта атака будет последней. Если ордынцы не ворвутся в наш лагерь сейчас, то на новый штурм их уже не хватит, слишком уж велики будут потери.

Всю дорогу Калида, не отставая, шел за мной по пятам, но за весь круг я не услышал от него ни слова. Только когда мы вновь забрались на вышку, он позволил себе поддержать меня.

— Не переживай, консул, выстоим!

Звучащая в его голосе уверенность действительно помогает, и я не могу удержаться от иронии.

«Кто-то же должен был и мне сказать эти слова!» — Улыбнувшись, отвечаю на его серьезный, чуть прищуренный взгляд.

— Я знаю! По-другому и быть не может!

Как гонг на ринге, у подножия холма надрывно завыл рог, возвещая, что короткий перерыв окончен. Татарская конница вновь выстроилась в три линии, но теперь их центр занимают шеренги всадников в пластинчатых панцирях и шлемах.

«Итак, „наши друзья“ пошли ва-банк!» — Подтверждаю для себя очевидное и слышу громогласный клич Калиды.

— К бою!

В ответ зарокотали барабаны. Шеренги алебардщиков шагнули к переднему краю, а стрелки и расчеты баллист закрутили ручки взводных механизмов.

Монгольская конница расчетливо начала разбег с рыси и, постепенно набирая ход, к середине склона перешла в галоп. Воздух разорвал дружный вопль сотен луженых глоток.

— Урааааагх!

Остальные линии ордынцев, растягиваясь по склону, рванулись за своим ударным отрядом.

В мозгу затикали секунды, а глаз отмеряет расстояние. Все на автомате!

Пора! Взмах руки.

— Огонь!

На тучу монгольских стрел наши заряды прочертили в небесах восемнадцать дымных линий. Вслед заработали арбалеты, и воздух огласился стоном и криками боли. Черно-багровая полоса огня и дыма в миг накрыла несущуюся конницу. Вспыхнули гривы, вздыбливаясь, дико заржали кони, но монголы уже прорвались сквозь застилающую пелену.

Часть из них врубилась в строй алебардщиков, а часть, сигая с седла, начала запрыгивать прямо в фургоны.

Монгольский накат так неожиданен и яростен, что они сразу же начали теснить моих стрелков. В двух местах врагу с ходу удалось захватить фургоны, и бой даже сполз вовнутрь защищенного круга. В один миг ситуация стала критической.

Нервно оборачиваюсь к Калиде.

— Бери роту резерва…

Не договариваю, потому что его уже нет. Он внизу, и я слышу его рев.

— За мной!

Два взвода алебардщиков рванулись за Калидой, сметая прорвавшихся монголов. Им удалось отбросить монгол, но те закрепились на захваченных фургонах и бой закипел с новой силой.

Окрыленные успехом ордынцы лезут как одержимые, используя плацдарм из двух захваченных фургонов. Они усилили нажим в этих местах, и я вижу, что наша контратака вот-вот захлебнется.

Еще не зная что буду делать, тоже кидаюсь вниз. Буквально слетев по лестнице, посылаю еще один взвод алебардщиков в помощь Калиде.

В резерве остается только один и еще два взвода стрелков. Использовать стрелков в рукопашной — дело неблагодарное, их для этого не готовили, но делать нечего. Готовлюсь повести их за собой, но тут меня осеняет.

Еще один взгляд на захваченные фургоны, на черные фигуры на фоне багрового пламени, и я кричу командирам стрелков.

— Растянулись в линию и прицельно, поверх голов наших алебардщиков, снимайте ордынцев!

Арбалетчики бегом выстраиваются в одну шеренгу, и я слышу крик их взводных.

— По готовности! Прицельно, пли!

Шррр! Пошел первый болт, и монгол, только что заскочивший на борт фургона, не успел опустить свою саблю. Ударившая стрела опрокинула его обратно.

Шррр! Шррр! Шррр! Один за другим засвистели арбалетные стрелы, зачищая площадки фургонов. Приток монгольского резерва сразу начал ослабевать, и Калида тут же этим воспользовался.

Вижу, как он взбежал на фургон. Меч принял удар кривой сабли, и два клинка столкнулись в единоборстве. Кто передавит, тот и победит, но на крохотном пятачке сильнее тот, кто быстрее соображает. В левой руке Калиды сверкнул узкий кинжал и ударил точно над воротом панциря.

Булькнув кровавой слюной, монгол осел вниз, а Калида, рванувшись вперед, столкнул с борта еще одного запрыгнувшего степняка.

Следом за своим командиром на фургон взбежали еще пара алебардщиков, и теперь уже монголам пришлось туго. Тяжелые лезвия топоров обрушиваются на ордынцев, пробивая щиты и доспехи.

Победа в одном месте окрылила атаку и в другом. Еще один взвод алебардщиков сбросил врага и со второго фургона. Целостность обороны восстановлена, и теперь мы применяем полученную практику по всему периметру. Там, где ордынцам удается отбросить наших стрелков или продавить шеренги алебардщиков, туда устремляется Калида со своей «скорой помощью». Он устраняет дыру в обороне и отбрасывает татарву обратно к линии укреплений.

Бой не утихает, но первый накал и нервозность спали. Прорывы врага пока удается сдерживать ударами резерва, и это хорошо сказывается на боевом духе моих бойцах, чего не скажешь о монголах. Все их попытки взломать нашу оборону ни к чему не привели, и я вижу натиск атакующих ослаб. Особенно на флангах, где нет барласких воинов.

В голове мгновенно созревает план, но я боюсь поторопиться. Несколько секунд сомнения борются во мне, но опоздать не менее опасно, чем начать слишком рано. Бой дело такое, никогда не знаешь, кому небеса подарят победу.

«Вон монголы думали, что уже в дамках, — мысленно убеждаю самого себя, — а раз, и все перевернулось наоборот».

Решившись, показываю Калиде на правый фланг.

— Бери всех оставшихся алебардщиков и атакуй там! Отбрось супостатов от фургонов!

— А если прорвутся в другом…

Я не даю ему договорить и обрываю.

— Не думай об этом! Сделай, как я прошу!

Калида перестраивает для атаки два оставшихся резервных взвода, а я вместе с расчетами баллист разворачиваю в том направлении еще шесть орудий.

Едва вывели баллисты на новую позицию, отдаю два приказа. Первый, это посылаю бойца поднять флаг на сигнальной мачте, и второй, машу Калиде — давай!

Два взвода, увлекая за собой остальных, рванулись в атаку, и это стало полной неожиданностью для степняков. Те из них, кто был в пешем строю, полегли сразу же, а вот всадники успели отскочить. Правда, их радость была недолгой. Едва несколько сотен ордынцев оторвались от фургонов на пару десятков метров, как их накрыл дружный залп из десяти баллист. Десяток пятилитровых шаров адской смеси на одном пятачке разлился просто морем огня, и это стало последней каплей. Уже не сдерживая обезумевших коней, татары покатились вниз по склону, но едва они вырвались из полосы удушающего черного дыма, как их ждал еще один сюрприз.

В растрепанную отступающую орду врезалась сотня Куранбасы. Он принял мой сигнал, а его парни так застоялись, прячась в засаде, что были готовы порубить кого угодно.

Удар свежей сотни вызвал настоящую панику, и левый фланг ордынцев бросился бежать по-настоящему.

Видя это, я понял — пора! Вскочив на центральный фургон, я заорал что есть мочи.

— Твеееерь! За мной, руби супостата!

Спрыгнув вниз, я рубанул кого-то наотмашь, но принять ответный удар уже не успел. Слева и справа рванулись вперед мои стрелки, обгоняя меня и сшибая оторопевших монголов.

Пробежав еще десяток метров, я остановился. Мое участие уже не требовалось, победа не вызывала сомнении.

Под нашим единым ударом оба ордынских фланга стремительно отступали. Сопротивлялись лишь барласы в центре, но и там уже было понятно, их неумение проигрывать будет им очень дорого стоить.

Преследовать бегущих ордынцев пустилась лишь сотня Куранбасы, а все остальные мои роты навалились на это последний комок сопротивления. Три с половиной сотни монгольских всадников попали под перекрестный удар алебардщиков, и там началась настоящее избиение. Озверев от крови, мои парни не знали пощады и не успокоились, пока не покрошили там почти всех.

Из этого котла вырвалось лишь несколько десятков, но это было уже не важно.

Глава 10

Катамаран отчалил от берега, и заложив румпель вправо, кормчий гаркнул, глуша порыв ветра.

— Левый борт табань, правый греби!

Вспенивая воду, заработали в раздрай весла, и чуть накренившись, судно крутанулось на месте.

Выправив руль, кормчий закричал вновь.

— Разом навались! Раз! Раз! Раз!

Ловя единый ритм, дружно заработали гребцы, и раскинув длинные весла, катамаран как водомерка заскользил по воде.

Народ на берегу, отрываясь от своих дел, проводил нас восхищенными взглядами. Уже четыре месяца как это судно возит меня с берега на берег, а горожане по-прежнему смотрят на него с восторженным интересом.

Холодный октябрьский ветер продувает насквозь, и я плотнее кутаюсь в плащ. Едем к новой мельнице, что закончили ставить буквально на днях. Эта будет уже третьей за последний год. Самой первой перегородили речку Тьмаку недалеко от Твери, еще одну плотину возвели на Тверце рядом с медным рудником и заводом. И вот нынче еще одну закончили тоже на левом берегу на впадающей в Волгу речушке Межурка.

Волгой добраться туда быстрее всего, хоть и против течения. Для нынешнего катамарана это не проблема. Если бы не пронизывающий холод, так и вовсе была бы веселая прогулка.

«Да уж, не лето! — Морщась, отворачиваю лицо от летящих брызг и сразу же вспоминаю последнее сражение. — Вот когда было по-настоящему жарко!»

Ордынцев тогда далеко гнать не стали. Захватили их лагерь и остановились, поопасались угодить в засаду. Уж слишком мало у меня оставалось конницы. Помню, приказал Куранбасе висеть у татар на хвосте до самой Коломны, а всю пехоту развернул обратно. Конец того дня и весь следующий посвятили поиску раненых, сбору добычи и рытью могил. Мертвых ордынцев насчитали пятьсот двенадцать человек, а наших лишь около сотни. И то по большей части это были бойцы из княжеских и боярских отрядов.

К следующему утру пришла новость, сильно обрадовавшая Ярослава. Брат его не погиб, а благополучно добрался до Москвы. Там сразу же решили, что битва проиграна и татары с минуты на минуту будут у стен города. Мгновенно воцарилась жуткая паника, и началось повальное бегство из города. Уж слишком хорошо было известно, что делают монголы с городами, посмевшими сопротивляться.

Вся Москва настолько обезумела от страха, что когда мой гонец примчался туда с вестью о победе, ему поначалу даже не поверили. Михаил своими глазами видел разгром своей и тверской дружины, и в его сознании не мог уместиться факт того, что по сути простые мужики одолели того врага, перед коим он сам спасовал.

К утру все же боярская делегация во главе с Михаилом приехала на поле боя. Убедиться, так сказать, в невероятном. Среди прочих, к моему величайшему огорчению, был и Якун, подтвердив для меня известную истину — говно не тонет.

Тогда-то и подсчитали потери. Больше всего погибло москвичей, по ним пришелся главный удар барласов. Пятьдесят три тела увезли с поля боя в Москву. Якуну повезло больше, у него убитыми было тридцать два бойца. Тоже немало, но в сравнении с москвичами, так вроде и терпимо. У меня же насчиталось пятнадцать двухсотых и около трех сотен раненых различной тяжести. Ученики Иргиль как смогли оказали помощь на месте, но с тяжелыми ранениями пришлось везти к ней самой.

На третий день с утра войско двинулось домой, а я сделал короткую остановку в Москве. Собрав местных бояр и именитых купцов, я положил на стол проект союзного договора. Убеждать и уговаривать особо не пришлось. После того как я им прямо заявил, либо подписывайте, либо в будущем меня не зовите и разбирайтесь с ордынцами и прочими сами.

«Надо ковать железо пока горячо! — Решил я тогда. — Пока москвичи не забыли только что пережитый панический ужас, пока еще свежа память о победе одержанной исключительно Тверскими полками, надо брать местную знать за горло».

Условия были не обременительными, но кроме традиционных заверений, что оба города должны прийти на помощь друг другу в случае беды, там было еще два очень важных пункта. Первый о том, что Москва обязана выставить и прислать в Тверь в союзное войско сотню бойцов, коих должна полностью взять на свой кошт, включая содержание, обучение, и вооружение, согласно правилам союза. И второй, что все правила и законы касательно этого союза издаются находящимся в Твери советом, куда Москва может прислать трех своих представителей.

Второй пункт, к моему удовлетворению, вообще прошел незамеченным, больше разбирались с тем, сколько и чего потребуется для содержания московской сотни и чего это будет городу стоить. Московскому боярству и во сне не могла присниться вся грандиозность моих замыслов, а то они никак не удовлетворились бы всего тремя депутатскими местами.

Оставляю воспоминания, потому что уже заходим в устье Межурки.

— Табань! — Звучит крик кормчего, и судно мягко тыкаемся носом в песчаный берег.

Сложив весла, гребцы установили сходню, и только после этого я спокойно схожу на берег. Там меня уже ждут староста Ярема и старший плотник Ясыр.

Едва я ступил на песок, оба согнулись в глубоком поклоне.

— Будь здрав, консул!

— И вам здоровья! — Отвечаю с легкой улыбкой и, не останавливаясь, бросаю на ходу. — Давайте показывайте, чего настроили.

Мое хорошее настроение не укрылось от встречающих, и затаенная в глубине глаз тревога тут же испарилась. Мол начальство в расположении, можно расслабиться.

Ясыр двинулся вперед, показывая дорогу, а Ярема, пристроившись сбоку, тут же начал докладывать мне о последний событиях.

— С маслобоен масло подсолнечника, как ты велел, разлили по бутылям и развезли по амбарам. По новому счету ежели считать, — Он вытащил из-за пазухи мятый лист бумаги и сверился, — то три тыщи пятьсот двадцать шесть литров получилось.

«Не густо, — подумал я на ходу, — но с другой стороны, четыре года назад его вообще здесь не было».

— Еще с той свеклы, что на отдельного поле растили, сахару наварили… — Он споткнулся, но, устояв, с гордостью сообщил. — Поболе чем в прошлом годе, раза в полтора.

«Гордись! — Мысленно поздравляю самого себя. — Твои сельхоз реформы начинают давать свои плоды!»

Тут без сомнения есть повод для гордости. Введенная трехпольная система, плюс посадка озимых культур из расчета трехлетнего срока, повысили урожайность земли более чем в два раза. Здесь, конечно, сказывалось не только это, также давало о себе знать артельное использование железного плуга и прочего дорогого сельхоз инструмента. Плюс дешевые кредиты, что раздавал созданный мною Военно-сберегательный банк. Давали, естественно, не деньгами, коих катастрофически не хватало, а тем же инвентарем, посевным зерном, и прочим, но пересчитывали все в серебро и отдавать надо было звонкой монетой.

Признаю, что кто-то может назвать это вымогательством, но я предпочитаю называть расширением инвестиций в условиях дефицита денежной массы. Хмыкнув по поводу того, как ловко я ввернул замысловатую фразу, замечаю, что уже пришли на места.

Остановившись, Ясыр повел рукой в сторону плотины и односложно выдал.

— Вот!

«Да уж, нехилая презентация!» — Смеюсь про себя, но знаю, с Ясыра требовать большего глупо. Мужик он рукастый, можно сказать гений, но вот по части языка это не к нему.

Ладно, иду разбираться сам. Речушка небольшая, но быстрая. Берега крутые, так что воду удалось поднять аж на четыре метра. Нижнюю часть плотины сложили из собранных по округе валунов, а вот верхнюю из подогнанных плит песчаника. Отводной канал для сброса избыточной воды прорыт, затвор поставлен. Это уже третья плотина, и Ясыр все сделал сам без моих указаний.

Поднимаюсь на плотину. Колесо и лопасти деревянные, но по краям обшиты медью для прочности. Вал тоже деревянный, из лиственницы, и выточен почти идеально. Закрепленный в двух, обильно смазанных дегтем бронзовых втулках, он тянется в деревянную избушку, которая и является самой мельницей. Там посаженный на вал жернов, вращаясь, трется о другой неподвижный и тем соответственно мелет зерно, но это еще не все. С этого же вала есть дополнительный ременной привод на шкив много меньшего диаметра, который в свою очередь крутит циркулярную пилу. Так что это ноу хау компенсирует сезонность работы предприятия, давая ему двойное назначение и мельницы, и лесопилки.

Довольный осмотром, хвалю Ясыра, а тот стеснительно пожимает плечами.

— Я то что, мне тут и Волына-кузнец, и Фрол, и каменщики новгородские помогали. Один разе ж я справился бы!

Исподволь вижу, как Ярема ткнул плотника в бок, и тот сразу проявил понятливость.

— И староста наш, Ярема, тож помощь оказывал всегда. Людишками там или тяглом помочь, так он завсегда.

Улыбаюсь и машу рукой.

— Ладно-ладно, не старайся за всех-то! Дело хорошее сделали, и я никого не забуду, ни почетом, ни деньгами.

Два моих слушателя благодарно кланяются, и тут, скрипя колесами, подъезжает телега, на ней мужичонка с седой куцей бороденкой, в подпоясанном зипуне и заячьей шапке.

Мужичок спрыгивает с облучка и стаскивает с головы шапку.

— Здоровьишка вам, господа хорошие. Мне бы вот зерно помолоть. К кому…

Ярема тут же вскинулся.

— Ты что, дурья башка, не видишь к кому обраща…

Схватив за кушак, обрываю его на полуслове.

— Чего ты взъерепенился! Помоги лучше, кликни мельника. Не видишь, человек издалека.

Зыркнув сурово на мужичка, Ярема все ж побежал звать мельника, а я подошел к телеге. Пять больших, накрытых рогожей плетеных корзин заполнены зерном, и возчик как раз начал их отвязывать.

Меня он явно не знает, а после устроенной Яремой выволочки вообще старается не смотреть в мою сторону. Поэтому, желая завести разговор, добавляю в голос мягкости и сопереживания.

— Издалече чай приехал?

Тот охотно соглашается.

— Да десятка два вёрст, а может и с гаком! Деревенька Змеиное, что возле Медновского острога.

Честно сказать, я и не знал, что Медное уже обросло какими-то деревнями. В благодушном настроении продолжаю расспрашивать чисто из любопытства.

— Ну и как там у вас дела? Всего ли в достатке?

— Да грех жаловаться! Приютили вот, землю дали, плуг опять же, инструмент, лошадок. Еще б налогом так не душили, да процентом банку, так и совсем жизнь бы наладилась.

Тут у меня впервые закралось подозрение, что чего-то с деревенькой этой и со стариком не совсем так.

— А давно вы обосновались-то в Медном? — Задаю вопрос, потому как старик явно не местный, а из беженцев.

— Так зимой этой пришли. Со Смоленска мы… Там совсем житья от литовцев не стало, а тут прослышали, что в Твери землю сразу дают, вспоможение подъемное, да и поборы умеренные, вот и решили всей общиной сняться и к вам переехать.

«Тааак! Получается и года у меня не живут. — Начинаю потихоньку закипать. — Тогда кто ж такой хитрожопый у нас объявился?!»

Дело в том, что как на Тверских землях, так и на моих личных первый год с переселенцев никаких налогов брать не положено. На то есть решение городской думы мою подписанное. Бояре, конечно, на своих землях вопреки закону тайком беженцев обирают. Я о таком слышал, но пока вынужден закрывать на это глаза, потому как ссориться с Тверской господой сейчас не время.

В любом случае все это, как я полагал, происходит не у меня, а где-то в дальних боярских поместьях. А тут на тебе, на моей земле, прямо под носом! От такой наглости прям кулаки зачесались.

«Убью!» — В голове вспыхивает холодное бешенство, потому что я абсолютно уверен, чьих рук это дело.

Выдохнув, успокаиваюсь и для верности спрашиваю.

— А кому же налоги-то платите?

Поставив тяжелую корзину, мужик утер пот со лба.

— Так, этому же… — Он напрягся вспоминая мудреное имя. — Немцу, Якобсону, во… Он нас поселял, по его слову плуг нам дали на посев, семян, двух лошадок… — Он начал загибать пальцы. — Еще лопату, два топора…

— Стоп! — Прерываю его подсчеты. — Бумаги какие подписывали? Кто?

От прозвучавшей в моем голосе нескрываемой злости мужичок вздрогнул.

— Дак староста наш, Афонька Косой, — Он на всякий случай отступил на шаг. — Он палец свой прикладывал.

Смиряю бушующий во мне гнев.

«Чего старика-то пугать, он тут совершенно не причем!»

Немца Генриха Якобсона я подобрал в Дерпте. Какого он роду-племени не спрашивал, но по его роже и так было видно. У епископа Германа он заведовал всей канцелярией, а еще ссужал церковные деньги местным баронам. Епископу таким делом заниматься было не с руки, вот и сидел у него тайный человечек.

«Вот, — подумал я тогда, — кандидатура на пост главы будущего Военно-сберегательного банка. Считать умеет, с делом знаком. Тем более, новый человек в Твери, пока притрется на новом месте, пока пообвыкнется, точно по первости воровать не будет».

Привез я этого Генриха в Тверь, посадил на подъемные кредиты беженцам. Объяснил ему всю политику, мол тут тебе не Дерпт, про двадцать пять процентов годовых забудь… Я беру только пять. Для меня важно, чтобы люди осели, закрепились, жирком обросли и начали пользу городу приносить, а сиюминутная прибыль вторична.

Тот все усвоил и, действительно, человеком оказался толковым. Бумаги всегда в полном порядке, прям циферка к циферке. Работает споро, не ленится, с людьми вежлив и обходителен. В общем, до сего дня у меня претензий к нему не было. Теперь вижу зря! Про вторичность прибыли для меня он понял буквально.

Окидываю взглядом двор мельницы и вижу оседланную лошадь. Ничего больше не говоря, оставляю старика и, отвязав коня, запрыгиваю в седло.

Тут Ярема с мельником из дверей вышли, но и им я ничего объяснять не стал, только крикнул на ходу.

— Я в Заволжский! Коня потом верну.

До поселка версты три промчались лихо, думаю, коняка так давно не бегала. Влетели в ворота и прямиком через площадь к моему дому. Там на первом этаже вся администрация моя сидит.

Слетаю с седла, в два прыжка запрыгиваю на крыльцо, но тут останавливаюсь. Выдыхаю и пробую успокоиться.

«Стоп, не горячись! Может, человек и не виноват вовсе. Может, на него наговаривают. Вспомни про презумпцию невиновности, дай сначала обвиняемому возможность оправдаться».

Подействовало! Открываю дверь и, пройдя по коридору, захожу в контору отделения банка.

Увидев меня, Генрих тут же вскочил и согнулся в поклоне.

— Желаю здравствовать господину консулу!

— И тебе не хворать! — Не могу сдержаться от сарказма, но скрываю это за широкой улыбкой, мол хозяин шутит.

Немец все же угрозу уловил и как-то враз весь напрягся.

— Чего изволит господин консул? — Он изобразил еще один поклон.

Сажусь на стул напротив него и, подумав с секунду, выдаю.

— Да вот хочу посмотреть, что у тебя есть по деревне Змеиное.

Тот суетно начинает перебирать бумажки на столе, для верности постоянно приговаривая.

— Змеиное, Змеиное где-то здесь было. Только что же ведь видел.

Бумаги у меня хватает. В прошлом году мы ее сами начали делать, поэтому никаких свитков. На столе прямо как в двадцать первом веке сплошные папки, только компьютера да шариковой ручки не хватает.

— Сейчас, сейчас! — Бормочет мой бухгалтер и поворачивается к шкафу у него за спиной. — Я же точно видел эту папку совсем недавно.

И тут до меня доходит, нет никаких бумаг на эту деревню. Деревня есть, но словно бы ее и нет!

Мысленно поражаюсь наглости этого человека. Получается, он вывел из учета кусок земли, поселил на нее людей и собирает с них дань. В открытую, никого не таясь! Потому как все думают, что доход идет мне, а на деле то нет. Я ведь проверяю все по бумаге, а сколько этих деревень, хуторов и прочего в реальности ведь не знаю.

Тут у меня появляется пугающая мысль.

«А может у этого прыща не одна такая деревня призраков?»

В этот момент перестав шарить по полкам, Генрих хлопает себя по лбу.

— Точно! Совсем забыл! — Для убедительности он хлопает себя еще раз. — Она же в городе! Я же ее возил на прошлой неделе сверять с городскими данными. Там видать и оставил.

Он тут же сгибается в поклоне.

— Вы уж простите меня, герр консул! Один я тут, совсем зашиваюсь, но не извольте беспокоится, сегодня же съезжу в Тверь и привезу ее.

Медленно поднимаюсь из-за стола.

— В Твери говоришь!

— В Твери, в Твери! — Искренне смотря мне в глаза, Генрих продолжает лебезить и кланяться. — Сегодня же привезу! Нет, прям сейчас поеду и привезу.

Он было бросился к двери, но я остановил его на пути.

— Да, не торопись ты так! Это ж не к спеху!

— Так мне не трудно совсем. — Излучая желание услужить, Генрих попытался просочиться к выходу, но у него не получилось.

Приобняв его за плечи, разворачиваю обратно.

— Успеешь еще, лучше скажи, сколько с деревеньки сей налогу то сняли за этот год. — Смотрю прямо в его честнейшие глаза. — У тебя же, я знаю, идеальная память. Ты все цифры наизусть помнишь.

— В этом году?! — Почувствовав неладное, Генрих сделал вид, что вспоминает.

В этот миг я понимаю, что этого человека подвела жадность. Если бы он не тянул с крестьян больше положенного, то я еще долго ничего бы не узнал. Это переполняет чашу моего терпения.

— В этом году, в этом! — С этими словами мой кулак впечатывается новоявленному банкиру прямо в подбородок.

Закатываются белесые глазки, башка отлетает назад как бильярдный шар, и сам Генрих с грохотом валится куда-то за стол.

Удар у меня поставлен, и нокаут при таком попадании обеспечен, но живучесть этого человека не уступает его жадности. Не успев грохнуться на пол, он тут же вскакивает и на коленях ползет ко мне.

— Пощади! Не со зла я! Все верну! Пощади!

Я так зол на свою доверчивость и беспечность, что ударом ноги вновь отправляю его на пол.

— Повешу, собака! — Рычу над сжавшимся человечком. — Повешу прямо на площади, чтобы никому больше не повадно было.

— Пощади, герр консул! — Скулит, заливаясь слезами, мой бывший банкир, а я в этот момент успеваю подумать.

«Вот повешу этого гада, а кто работать тогда будет?! Кто эту лямку потянет?!»

Думаю и понимаю. Нет, не повешу! Деньги из него, конечно, все вытрясу, может, покалечу сейчас, но не повешу. Даже хуже того, в говне искупаю, но потом все равно на это же место верну. Потому как заменить этого мерзавца совершенно некем, а самому этим заниматься… Ну если разорваться только!

Со злым удовлетворением впечатываю ногой в скрюченное тело, и под жалостливое завывание у меня в голове появляется резонная мысль.

«Кадры надо свои готовить! Кадры решают все!»

Глава 11

Мягкое спокойное течение сна вдруг замельтешило яркими, нервными картинками, и где-то в самой его глубине вспыхнуло тревожно-будоражащее видение. Оно смутно, непонятно и своим нервным накалом прогоняет всякое желание спать.

Открываю глаза и вижу склоненное надо мной лицо Иргиль. Демонстративно переворачиваюсь на другой бок и ворчу, уткнувшись в подушку.

— Милая, я же просил тебя не будить меня таким дьявольскими способом.

Я приехал к Иргиль на лесную заимку вчера поздно вечером. Можно сказать без предупреждения, зачем предупреждать ведьму, если она и так все знает. Я бываю у нее не часто, но приезжаю всякий раз, как только у меня появляется свободная минута. И манит меня к ней не только секс, хотя в постели она бесподобна! Есть еще кое-что, не менее важное. С этой женщиной я отдыхаю душой! Она мой наркотик забвения! В те часы, что я провожу с ней, я забываю обо всем: о консуле республики, о тяжком грузе ответственности, о тысяче тысяч всевозможных проблем. С ней я просто мужчина в постели с любимой женщиной. Пусть ненадолго, пусть всего на одну ночь, но мне это необходимо. Как бы эгоистично это не звучало, но после встреч с Иргиль я словно бы сбрасываю с себя психологическую тяжесть прошлого и обновляюсь для будущей борьбы.

Закутавшись в одеяло, пытаюсь урвать еще хотя бы пару минут сна, но через секунду понимаю бесплодность этой попытки и, крутанувшись обратно, хватаю ее в свои объятья.

Притянув к себе, целую теплые губы и шепчу.

— Вот такое пробуждение мне понравилось бы больше!

Маленькая ладошка упираются мне в грудь, и оторвавшись, Иргиль долго всматривается в меня, а затем ошарашивает.

— Жениться тебе надо, Ваня!

Такая не к месту материнская забота слегка обескураживает, и я пробую отшутиться.

— На ком же мне жениться, ежели любовь моя — ведьма лесная, и в церковь ее силком не затащишь.

Иргиль на мою шутку не ведется, и в голосе ее слышится решительность и обреченность.

— Я от тебя никуда не денусь, а тебе семья нужна, наследники!

Мне только что было так хорошо, и вот на тебе! Очень хочется вернуться на миг назад и не омрачать утро тяжелыми разговорами. Стискиваю ее в объятиях и валю на постель. Она не сопротивляется, но в глазах не вспыхивает страсть, а голос звучит холодно и рассудочно.

— Это не я тебе говорю, это люди так думают. На улицах об этом судачат. Говорят, раз Фрязин семью не заводит, знать, не хочет корни здесь пускать. Не нравится ему у нас! Как накопит денег, так все бросит и уедет. Дурные люди слухи разные распускают, мол есть у консула уже жена, потому и не женится. Мол мечтает он к ней в Рим свой вернуться.

Горящее желание вмиг пропадает, а в сознание проникает злое раздражение.

— Хватит! — Резко поднявшись, иду к рукомойнику и плещу в разгоряченное лицо холодной водой. — Нету у меня никакой жены, и не было никогда!

— Я знаю! — Иргиль кривит губы в грустной улыбке. — Но людям ведь не объяснишь. — Сев на кровати, она обнимает свои колени и смотрит на меня с затаенной хитринкой. — Женись! Тогда ничего объяснять не придется, все само встанет на свои места.

Молча одеваясь, тушу в себе вспыхнувшее было раздражение.

«Безусловно, Иргиль права. Мне уже под тридцатку, а я все бобылем хожу. Народу подозрительно! На дворе чай не двадцать первый век, здесь тридцать — средняя продолжительность жизни».

Не накидывая рубашку, Иргиль встает и обнаженной подходит ко мне. Прижавшись, она вскидывает лицо навстречу моему взгляду.

— Не злись! Я просто сказала, а ты поступай, как знаешь. Тебе решать!

— Хорошо! — Целую ее в подставленные губы, и на душе становится как-то теплее.

Толкнув дверь, выхожу на крыльцо. Яркое зимнее солнце заставляет прищуриться, а ощутимый морозец — запахнуть овчинный тулуп. Сани уже ждут, и запрыгнув, кричу возчику.

— Давай в Тверь!

Промчавшись по лесной дороге, выкатываемся на Волжский лед. Слева на крутом берегу высятся башни Тверского кремля, справа — занесенные снегом стены Заволжского острога.

— Эй, пошли! — Гикает возчик Беляй, и тройка, наддав, буквально летит над снежной белизной.

Северный волжский берег крут, и на санях тут не подняться. Поэтому объезжаем вокруг мыса и, как по широкому тракту, въезжаем в устье реки Тьмака. По замершему руслу реки объезжаем весь город до того места, где пологий берег позволяет нам выкатится к южным воротам.

Еще на подъезде застреваем в густой толпе. Еще бы, начало января — самый разгар зимней ярмарки.

— Разойдись! Не вишь, кто едет! Дорогу консулу! — Надрываясь, орет возчик, но все бесполезно.

Народ вокруг иногородний, меня в лицо не знают, и им до фени, кто такой консул и с чем его едят. Применять кнут Беляй явно опасается. Лица по сторонам все больше суровые, легко могут и ответить. В общем встряли конкретно, и я уже подумываю вылезти и отправится пешком, но тут в проеме ворот появляется Калида во главе десятка конных стрелков. Заметив меня, он правит коня прямо в гущу толпы, и тут уж не обессудь, кто не уступил может запросто схлопотать нагайкой. Ответить этим парням не решатся даже самые отчаянные.

Проторив дорогу, Калида склоняется над санями. В его глазах скрытый укор, он мою связь с Иргиль не одобряет, но в открытую этого не выказывает. За что ему честь и хвала.

Поздоровавшись, спрашиваю то, что меня больше всего интересует.

— Ну что, все приехали?

Калида кивает.

— Вчера под вечер прибыли Михаил Ярославич Московский и Смоленский князь Всеволод Святославич. Теперича, кажись, все.

— Это хорошо! — Удовлетворенно откидываюсь на спинку возка. — Это очень хорошо!

Дело в том, что я разослал приглашения большинству князей из близлежащих городов. От Кашина на востоке до Смоленска на западе, и от Пскова на север до Москвы на юге. Приглашал их вместе с именитыми людьми на ярмарку, а заодно и на большой совет, так сказать, поговорить о делах наших бренных.

И вот к удовлетворению своего эго могу сказать, что приглашение приняли все. Даже вон из Смоленска гости пожаловали, на что я, честно говоря, почти не рассчитывал. По инерции мышления я посчитал, что Смоленск уже ломоть отрезанный и надолго уходит под влияние Литвы, а получается нет. Рано я их со счетов списал, народ еще желает побарахтаться, за самостоятельность побороться.

Надо сказать, что после взятия Дерпта и разгрома орды под Москвой слава и известность моя выросли многократно, а про ярмарку и говорить не приходится. Сейчас в Твери можно купить то, чего не достанешь больше нигде на Руси. Струганная доска, бумага, стекло, не говоря уж про зажигалки, спиртовые лампы, мебель и прочее, и прочее. К тому же вся оптовая торговля зерном по-прежнему сосредоточена здесь же.

И одно тянет за собой другое. К примеру, раз за хлебом и тверскими товарами Новгород и Ганза едут ко мне, то и свой товар они тоже везут сюда. Вот и получается, что всем, кто хочет купить европейское сукно или новгородские меха, никак мимо Твери не проехать, и от этого с каждым годом Тверская зимняя ярмарка все полнится народом и полнится.

В этом году гостей столько, что на главной площади места уже не хватает и торг выплеснулся за пределы городских стен. Чтобы на санях въехать в ворота, надо приезжать с рассветом или вот так как я с «мигалками».

Сани подкатываются к воротам, и я невольно вскидываю голову, чтобы взглянуть на высокие шпили башен. Со стенами в этом году закончили и полностью обшили красным глиняным кирпичом. Длина почти семь тысяч шагов, двадцать одна башня, и пусть внутри они сложены из бревен, но снаружи смотрятся, как будто полностью сделаны из кирпича. Четыре года строили и вряд ли бы в этом году справились своими силами, если бы я не привел мастеров с Новгорода и с неметчины.

Конечно, кирпич — это не гранит и удар тарана не выдержит, но я на это и не рассчитываю. Главное, облицовка кирпичом защищает деревянную стену от огня, сырости, и прочего, а до тарана я надеюсь дело не дойдет.

Еще не маловажный фактор — это внешний вид. Чтобы в Тверь поверили, город должен выглядеть убедительно. Не просто богатым и преуспевающим, а по настоящему завораживающим и сказочным, чтобы вся Русь равнялась на него.

Распихивая народ, Калида прокладывает дорогу моему возку, и не быстро, но мы все же двигаемся к центральной площади. Не доезжая квартал, сворачиваем на боковую улицу и подъезжаем к гостевому дому с черного хода.

На завтра назначен большой съезд, и в преддверии его я провожу ряд предварительных, так сказать, кулуарную встреч. Сегодня на неофициальный «дружеский» обед приглашен князь Зубцовский.

Тут я должен сказать, что долгое время меня мучал один вопрос. Почему сколачиваемый мною союз городов русских так пробуксовывает. Почему городское боярство и купечество не бежит ко мне, задрав штаны от радости?! И вывод, к которому я пришел, можно назвать одним словом — князья. Нельзя полностью вычеркнуть этот фактор. Города не готовы идти ради союза со мной на конфронтацию со своими князьями.

Что с этим делать никак не укладывалось у меня в голове. Республика, которую я хотел построить, никак не вязалась с авторитарным княжеским правлением. В той истории, которую я изучал в университете, конфликт между народовластием и князьями закончился победой князей. Они, опираясь на мощь своего монгольского сюзерена, полностью задавили любое сопротивление своей власти и, сами не желая того, в конце концов довели дело до абсолютной монархии. Мне такой вариант совершенно не подходил, и потому первоначально мой замысел включал постепенное выдавливание князей из власти.

Я надеялся провернуть это путем включения городов в союз, где военная сила и закон будут сосредоточены у Верховного совета этого союза. Четыре года усилий показали, что план мой трещит по швам и даже те три города, что я вроде бы склонил к союзу, на деле ведут себя так, будто в нем совершенно не заинтересованы. Рекрутов прислали, а денег и припасов на их содержание нет. Депутатов в совет не шлют и вообще саботируют все мои указания.

Первой мыслью было бросить эту затею с союзом и строить в Твери республику наподобие Новгородской, подчиняя все земли вокруг одному главному городу. Подумав и отбросив эмоции, я от такого плана все же отказался. Он не подходил мне по двум причинам. Первая, это печальный конец самого Новгорода, и вторая, чем такая диктатура будет лучше монархии?!

И вот за пару недель до начала ярмарки я вдруг прозрел и, вспомнив известный советский фильм, воскликнул.

— Тот кто нам мешает, тот нам и поможет!

Действительно, зачем пытаться отпихнуть от власти правящий класс. Ведь он будет упираться, будет зубами держаться за власть, и я потрачу все силы на борьбу с ним, тогда как настоящий враг добьет нас поодиночке. Не лучше ли будет предложить князьям эту самую власть, можно сказать, поднести им ее на блюдечке. Осенённый этой идеей, я и разослал приглашения.

Князья приехали, а почему бы и нет! Я ведь не просто пригласил, я пообещал разместить их в Твери, оплатить проживание не только их, но и ближайших слуг. Халява, как известно, вещь притягательная, отказаться от нее трудно.

Никто вот и не отказался. На ярмарку поглазеть, подарков жене и детишкам прикупить, да еще и задаром. Кто же такую халяву упустит. Тем более, что приглашенные князья, окромя Московского и Смоленского, все худородные и, мягко говоря, не богатые.

Всех приехавших князей разместили в двух гостевых домах, полностью выделенных мною под это дело. И вот уже третий день я обедаю с каждым из них по очереди и, честно говоря, соблазняю посулами.

Возок останавливается у крыльца, и откинув полог, я встаю и поднимаюсь по ступеням крыльца. У дверей меня встречает хозяин трактира, что разместился на первом этаже гостевого дома.

Кланяясь в пояс, он торопится и опережает мой вопрос.

— Князя встретили, разместили со всем уважением в отдельной горнице! Все сделали, как ты указал.

Одобрительно киваю и прохожу в распахнутую дверь. Гостевой дом этот мой, и трактир тоже мой. Хозяин так, номинальный, у него доля в тридцать процентов.

Мне эта лишняя головная боль с трактирами и отелями не нужна, но я строю за свой счет, потому что гостиницы и рестораны — это тоже часть цивилизации, которая придет сюда лет через триста. Я даю лишь толчок и тянуть долго эту лямку не собираюсь. Дело прибыльное, и как только денежный народец это расчухает, так продам все к чертовой матери. Дальше уж само покатится. Вот трактир то уже почти купили.

Скинув шубу на руки слугам, прохожу через пустой зал в отдельный кабинет. По моему приказу заведение на время обеда закрыто для всех прочих посетителей. Делаю это, дабы не смущать своих вельможных гостей. Я уже насмотрелся на князей. Иной сам нищий, на одном хлебе живет и одежду дедовскую еще донашивает, а гонору выше крыше. Рядом с купцом каким не то что сесть рядом, и стоять не будет. Зазорно мол ему, потомку Рюрика.

Мне не то, чтобы нравится потакать этой аристократичной фанаберии, просто они мне нужны сейчас больше, чем я им, вот и приходится подстраиваться.

Перед тем как войти представляю того, кто меня там ждет. Князь Андрей Михайлович из побочной ветви Смоленских Мстиславичей. Седьмая вода на киселе, но мнит себя Рюриковичем и в Зубцове сидит крепко, не сдвинешь.

Выдохнув, толкаю дверь и склоняю голову в приветствии.

— Здрав будь, князь Андрей Михайлович!

Сидящий в кресле немолодой полный человек одарил меня недобрым взглядом.

— Ждать заставляешь, консул! — Выдал он вместе приветствия и расправил отвороты собольей шубы.

Шуба не новая, на складках уже протерлась, на животе засалена. — Отмечаю с первого же взгляда и, держа на лице радушную улыбку, прохожу к столу.

— Не обессудь, князь, дела задержали. Видишь же, что в городе творится?!

Мой гость продолжает хмурится, а я излучать гостеприимство.

— Давай князь отобедаем вначале, а потом уж и о делах поговорим. — Даю знак стоящему у дверей хозяину, и тот впускает слуг с подносами.

Я хоть и не повар, но в нашем времени с азами кулинарии был знаком. Могу сварить борщ там или гороховый суп, пожарить мясо без затей, но вкусно. Рыбу опять же закоптить! Всего этого здесь нет и в помине. Я уж не говорю про крестьян, князья те же одно мясо да кашу с капустой едят, и частенько даже без соли. Нет, соврал, еще грибы-ягоды, репа да яблоки в самых разных видах. В общем моих знаний вполне хватит, чтобы в этом времени удивить яствами кого-угодно. В своем трактире я сам повара учил готовить, и потому народу здесь всегда полно, хоть и цены кусаются.

Слуга подходит к столу и ставит на середину стола супницу. Это полноценный фарфор, не хуже китайского, у меня в верховьях Волги и каолин, и кварц, все есть.

Открывается крышка, и аромат наваристой солянки щекочет ноздри. Там и перчик, и соль, и три вида мяса с копченостями. И что самое невероятное — две дольки лимона и десяток маслинок. Это греков с Херсонеса каким-то ветром занесло сюда в конце лета. Я их осчастливил, скупив у них все пряности, что были.

Князь ест с жадностью, сопя и начавкивая от удовольствия, а я показываю слугам, несите второе.

Следующим блюдом — мясо, запеченное с сыром, потом пельмени, потом пирог с вишней. Князь не сдается до последнего и, запихивая в рот кусок пирога, запивает его свежим квасом.

Откинувшись на спинку кресла, он держится за раздувшееся пузо и смотрит на меня осоловевшими глазками.

— Неужто, консул, ты каждый день так откушиваешь?

Я развожу руками, мол что есть то есть, и, растянув губы в улыбке, начинаю.

— Так ведь и ты, князь, можешь такой стол себе позволить.

Тот бросает на меня недоверчивый взгляд, а я продолжаю.

— Ты ведь слышал о союзе городов, что я собираю?

Получаю подтверждающий кивок и чуть усмехаюсь.

— Наверное, думаешь не очень лестно об этой затее, ведь так?

Князь слишком объелся, чтобы хитрить, и вновь откровенно кивает. Мне это на руку, я люблю вести разговор от противного.

— И совершенно зря! Я ведь плохого не предлагаю. Наоборот, я предлагаю всем князьям собраться в единую палату, где они будут создавать законы для всего союза городов. Князья будут заседать в верхней княжей палате, а бояре и народец помельче в нижней думе.

— Погодь! — Подняв руку, князь останавливает меня. — Ежели я буду где-то заседать, кто будет мои городом править?

Делаю удивленное лицо, мол это ж понятно.

— Конечно тот, кого ты назначишь! Тебе-то самому зачем в этом Зубцове сидеть, в этой глуши лесной, где того и гляди литва дыру тебе в шкуре проделает. Пусть там твой наместник мучается, а ты будешь в княжеской палате заседать. Здесь в Твери! Вон там на площади терем каменный тебе поставим. Сам подумай, это не в Зубцове гнить, да от набегов литвы каждый год отбиваться! Тут тебе и почет и уважение всеобщее, а союз как члену княжей палаты будет тебе еще десять гривен в год доплачивать.

Смотрю на округлившиеся от удивления глаза князя и силюсь выглядеть абсолютно серьезным. Потому как мое предложение совсем не шутка, и делаю я его не от большой любви к потомкам Рюрика. Мною движет простой расчет. Содержание и вооружение сотни бойцов обходится мне куда дороже, чем десять гривен, а так я эту сотню повешу на Зубцов, и это только для начала. Потом я планирую поднять эту планку до двух сотен стрелков и так далее.

Да план у меня грандиозный. Если свести всех князей сюда в Тверь в единую так сказать «палату лордов», то с этого одни плюсы. Во-первых, касательно их вооружённых дружин. Рано или поздно у них возникнет резонный вопрос: если города и прочую собственность защищает союзное войско, то зачем мне тогда тратить огромные деньжищи на никчемных дармоедов. Распустят свои вооруженные отряды, будут крепче держаться за закон и центральную власть, которую они же и будут представлять. Во-вторых, когда вся эта крысиная свора соберется в Твери, то ей будет куда легче управлять, чем сейчас, когда каждый из них сидит в своей норе и по-тихому вставляет мне палки в колеса.

Воцарившееся на мгновение молчание первым прерывает Зубцовский князь, но он так удивлен, что позволяет себе простоватую бестактность.

— Тебе-то с этого какая выгода, не пойму?! — Вопрошает он с искренним недоумением, и я искренне отвечаю ему ровно в той мере, в какой он способен понять.

— Если Тверь станет главным городом земли Русской, то тебе, Андрей Михайлович, с того почет и слава, а мне барыш немалый.

Князь удовлетворено прикрывает глаза, словно бы обдумывая мои слова, но я вижу, что одной материальной выгодой его не взять и выкладываю свой главный козырь.

— Ты, Андрей Михайлович, вот о чем подумай. Сегодня ты князь города, а завтра он под литву уйдет, и кем ты станешь тогда. Нищим изгоем?! А дети твои?! Неужто хочешь, чтобы они во Владимире на коленях ползали и хлебное место себе выпрашивали у Великого князя. Подумай! Став членом палаты князей, ты ведь станешь наследственным князем Зубцовским и титул свой сможешь старшему сыну передать. И никто у вас ни город, ни титул никогда не отберет, потому что за вашей спиной всегда Союз городов русских стоять будет.

Бросаю исподволь взгляд на князя и вижу, проняло. Как и во всех предыдущих случаях этот довод сработал безукоризненно.

Глава 12

С самого утра все князья собрались в кремле, в княжем тереме. Ярослав занял место хозяина в торце зала, гости в порядке старшинства по правую руку, а княжеские бояре по левую. От Тверской городской думы только я да Якун с тысяцким Луготой.

Приехали князья всех восьми городов, что я приглашал. Смоленский князь Всеволод Святославич, как самый родовитый, сел первым, за ним Михаил Московский. Этот по знатности с Всеволодом может поспорить, но по возрасту старшинство уступает. За ними гости уже рангом пожиже — Торопецкий князь Мстислав Хмурый, Андрей Старицкий, князья Ржева, Зубцова, Бежецка и Клина.

Прохожусь взглядом по лицам сидящих князей.

Смоленск, Торопец, Зубцов, Ржев. Это западная граница с Литвой, им ныне тяжелее всех. Все четверо из ветви Смоленских Мстиславичей, можно сказать родня. Москва понятна, там великокняжеский сынок и амбиции такие, что на всех восьмерых хватит. Остальные трое совсем из худородных, не возьмусь даже сказать, каких кровей. Клин Москве в рот смотрит. Бежецк здесь, потому как Новгород каждый год норовит оттяпать у него то один кусок земли, то другой. Единственный город, что под влиянием Твери, так это Старица, она ближе всех, и деваться ей некуда.

Смотрю, расселись, гомон утих, и взгляд Ярослава недвусмысленно намекает мне, мол ты все это затеял, так и начинай.

Встаю, поправляю кафтан, кстати я тут единственный кто не в шубе, и, поклонившись уважаемому собранию, начинаю рассказывать. Говорю, как тут принято, длинно и витиевато, но стараюсь акцентироваться на главном. Той выгоде, что получат города и сами князья от союза с Тверью. О безопасности, торговле и прочем, и прочем. В общем, повторяю все то, что я уже втолковывал в личных беседах всем, кроме Смоленского князя и Московского.

Закончив, еще раз почтительно кланяюсь собранию и неспешно сажусь на место.

Наступившую тишину, как и положено по старшинству, первым нарушает Всеволод Святославич Смоленский. Вальяжно откинувшись на спинку скамьи, он позволяет себя небрежную фамильярность.

— Ты вот, Фрязин, вроде бы человек толковый и про союз все правильно говоришь. Коли нам всем вместе Литве укорот не дать, то она, как зверь алчущий, всех нас скоро сожрет. В этом никто с тобой спорить не будет, вот только одного я никак не пойму, зачем ты все в кучу мешаешь? Палату какую-то новую придумал! К чему это?! Давай лучше поступим, как деды и прадеды наши делали. Заключим такой союз, чтобы в случае беды с одним из нас все остальные со своими дружинами на помощь бы к нему пришли.

Одобрительный гул прокатился по залу, давая понять, что такая постановка вопроса намного ближе и понятней всем присутствующим.

К моему величайшему сожалению, я не успел «пообедать» всего с двумя князьями из восьми присутствующих, но чувствую, этот пробел еще сегодня скажется и не раз. Всеволод Смоленский и Михаил Московский — самые родовитые и влиятельные князья в этой компании, и если они не согласятся со мной, то все мои предварительные усилия будут пущены коту под хвост.

С ответом не тороплюсь и слежу за реакцией князей. Я готов к любым прениям, но понимаю, тут надо действовать осторожно, ибо обидчивость на слова у этих людей зачастую выше любого здравого смысла.

Вновь поднявшись, отвечаю улыбкой на насмешливый взгляд князя.

— Один за всех и все за одного! Что ж, прямо скажу, идея у тебя, Всеволод Святославич, хорошая, — жду, когда у князя на губах появится снисходительная усмешка, и добавляю, — вот только жаль, что на деле она никогда не срабатывает.

Усмешка на лице Всеволода пропадает, но отреагировать он не успевает, потому как Михаил Московский по-юношески запальчиво кричит с места.

— Это почему же?!

Такой вопрос для меня как подарок, и, мысленно поблагодарив Михаила, выдаю домашнюю заготовку.

— Почему…?! А давайте-ка вспомним! На реку Калку биться с монголами все князья пришли?! Нет! А ведь Мстислав Старый всех звал! Может пять лет назад на помощь Юрию Ингваревичу Рязанскому поспешили?! Опять нет! А под Коломной? Может все дружно против монголов встали? Нет, нет и нет! Там брат против брата пошел вместе с ворогами земли Русской.

Беру паузу и обвожу всех взглядом.

— Почему, спросите вы меня, и я вам отвечу. Потому что клятва клятвой, а как припрет, каждый о себе и своей выгоде только думает. Вот почему я предлагаю вам другой подход. Общее войско всех городов и всех князей, которое палате княжеской во всем подчиняется. В ней мы сами решаем, куда и когда оно пойти должно, с кем воевать, а с кем мириться будет.

Речь моя задела за живое, но Зубцов, Ржев и Торопец высказаться пока не решаются, а косятся на старшего в роду Смоленского князя. Тот же, оглаживая аккуратную бороду, не торопится с ответом, и тут неожиданно для всех подал голос Бежецкий князь.

— А что! Мне слово Фрязина нравится. У каждого из нас дружина невелика, а вместе мы хорошее войско соберем.

Куда гнет этот кряжистый с поседевшей бородой человек, мне понятно. У него вечные разборки с Новгородом, и ничто другое его не интересует. Ежели за его спиной, пусть даже гипотетически, вдруг прорисуются дружины остальных князей, то в споре с Новгородом это добавит ему козырей.

Вот только поворот, что уводит разговор совсем в другую сторону, мне совсем не нужен. Это тут же подтверждает выкрик Михаила Московского.

— Собрать войско можно, вот только кто этим войском командовать будет?!

Морщусь словно лимона куснул, разговор явно сворачивает не туда. То, что юный Михаил со своими амбициями согласен только на тот союз, в котором его изберут воеводой, мне и так ясно. Поэтому сейчас никак нельзя допустить, чтобы разговор скатился к выяснению, кто здесь старше и кому войском командовать. Ибо точно кончится ссорой и оскорблениями.

Словно подслушав мои опасения, гости тут же загалдели и принялись выяснять, кто-кого старше и кому какой пост достанется в еще несуществующем войске. Голоса уже опасно накалились, а я все еще не могу решить, как мне потушить начавшийся пожар и вернуть разговор в прежнее русло.

Лихорадочно ищу нужные слова, но тут помощь приходит совсем с неожиданной стороны. Самый старый из присутствующих Торопецкий князь, вдруг набычившись, пробурчал.

— Не любо мне! Я свою дружину кормлю и никому другому командовать ею не позволю.

Прозвучало достаточно громко и как-то разом поменяло настрой. Все затихли и уставились на сухого седобородого старца.

Чувствую, это шанс вернуть разговор обратно в нужную колею и упускать его никак нельзя. Резко встаю и, подняв руку, успокаиваю самых рьяных.

— Погоди шуметь, уважаемые князья! Никто на ваши дружины не покушается, и вообще не об этом речь. Хотите держать на своей шее бойцов, держите! Это ваши деньги, и вы вправе тратить их, как захотите. Я же говорю вам о другом войске и о другом союзе. — Беру паузу и обвожу взглядом лица князей. — Вы только представьте. Например, подступила литва к Андрею Михайлычу, — легкий кивок в сторону Зубцовского князя, — а ему волноваться не о чем. Шлет он спокойненько гонца в Тверь, и тут же союзное войско выступает ему на помощь. И заметьте, никому из вас, — еще раз прохожусь по внимательно слушающим меня лицам, — не надо суетится, поднимать на ноги дружину, мчаться на помощь. Вы все живете, как жили, а союзное войско идет и крошит литву в пыль.

Покачав головой, Всеволод Смоленский усмехнулся в бороду.

— Так откуда же оно возьмется, это войско, ежели мы все по домам сидеть будем?!

«Ну вот, наконец-то, правильный вопрос». — Саркастически хмыкаю про себя и начинаю втолковывать по новой.

— Союз в том и заключается, что с каждого вашего города вы присылаете по сотне молодых парней в общее войско.

Прерывая меня, с места вдруг выкрикнул Ярополк Ржевский.

— Шо прям смердов из-под сохи можно слать?

Все весело загомонили, а я, резанув Ярополка злым взглядом, продолжаю совершенно серьезно.

— Та хоть смердов, хоть мещан, мне все едино. Главное, чтобы они присягу Союзу дали, но…! — Для убедительности поднимаю указательный палец. — Город и князь должны взять присланную сотню на полный свой кошт. Обучение, пропитание, вооружение не абы какое, а только какое требуется.

Присмирев под моим взглядом, Ярополк все же не сдается.

— Да у меня и кузниц, и сукна столько не найдется, чтобы новую сотню враз одеть, обуть и оружьем обеспечить!

Словно в награду за правильную реплику, добавляю во взгляд теплоты и изображаю радушную улыбку.

— Так и не надо! Мои мастерские со всем справятся, от вас только люди и деньги.

Упоминание про деньги сразу резко умерило поднявшийся было позитивный настрой, и старицкий князь как бы обобщил общий тяжелый вздох.

— С деньгами ныне не густо, лишних нету совсем.

На это я ответил нарочитой бодростью.

— С этим поможем, не волнуйтесь. Я обговорил этот вопрос с Военно-сберегательным банком, он даст вам заем на вооружение бойцов и на прочие нужды.

На прочие нужды делаю особый акцент, и князья тут же проявляют интерес.

— Под какой процент?!

Понимая, что разбираться с тонкостями будущего кредита сейчас не следует, быстро отмежевываюсь от деталей.

— С этим не ко мне, господа, это вы потом с хозяевами банка обсудите.

Мое заявление вызвало у князей не сдерживаемые иронические усмешки, а Всеволод Святославич озвучил всеобщее оживление.

— Зря ты темнишь, Фрязин. Ведь всякий знает, что в Твери, куда не глянь, все тебе принадлежит.

Не позволяя себе ни тени улыбки, с ходу отвергаю это утверждение.

— Не мне одному, а торговому товариществу, и вы должны понимать, там свой совет пайщиков, и я им диктовать условия не могу.

Не знаю, убедил ли кого мой довод, но однозначно всех успокоил. С лиц сползли усмешки, и в вопросе Торопецкого князя прозвучал общий настрой.

— Ну, допустим, соберем мы людей и денег даже дадим, а где гарантия, что от этого войска из смердов да холопов толк хоть какой-нибудь будет?!

Почему самый старый и самый опытный князь первым проявил интерес, мне понятно. Его Торопец, можно сказать, на первой линии обороны против Литвы. Его земля стонет от набегов. Только в этом году, буквально по осени, литовцы опустошили и Торопецкое, и соседнее Зубцовское княжество.

Непонятен только его скепсис в отношении моего войска. Это сомнение настолько обидно, что я еле сдерживаю закипающее раздражение.

«Неужто старый хрыч не ведает, кто под Старицей Товтивила остановил, кто Дерпт взял и орду под Москвой разгромил?!»

Но самое неприятное другое! Можно допустить, что Торопецкий князь сомневается, потому что до его городища птицы не долетают и новости не доходят, но Ярополк то Ржевский да Михаил Московский точно знают, что по чем, но молчат и поправлять старика не торопятся.

Чувствую, как затвердевают скулы, и обвожу всех ледяным взглядом.

— Неужто сомневаетесь во мне?!

Князья молчат, и я вижу, что старик выразил общую мысль. На войне всякое бывает, может и заяц случайно волка одолеть, но глубокой веры в войско из крестьян и горожан у них нет. На уровне инстинкта действует это спесивое рыцарское чувство превосходства над пешими плохо вооруженными ополченцами, коих били они неоднократно. И пусть многие из них видели моих стрелков в деле, это ничего не меняет. Мол это мои какие-то диковинные смерды, а коли они своих пришлют, то те так никчемной толпой и останутся.

Чувствую, чтобы переломить ситуацию, надо дать им что-то действительно весомое и дать срочно, именно сейчас.

В голове лихорадочно заметались мысли, прокрутились все мои боевые походы и остался только один из них, когда я своих людей из Дерптского плена выручал. Эта мысль трансформировалась в неожиданное решение, и вскинув голову, я впился глазами в Смоленского князя.

— А ежели я сделаю так, что Миндовг литовский сам мира по весне запросит, тоды что скажешь?

Обращаюсь только к нему, потому что понимаю, сейчас все зависит от его мнения. Согласится Смоленск, за ним тут же подтянутся и Торопец, и Зубцов, и Ржев. Тогда и Старица с Бежецком отсиживаться не будут, а после этого я уверен, и Москву с Клином уговорить будет не трудно.

Сейчас самое главное Смоленск, он самый богатый и населенный город на западе Руси. Войдет он в мой союз, и у меня будет совсем другой статус, а вот у Литвы скорее наоборот, без этого княжества никакого возвышения у нее не получится.

Смотрю прямо в глаза Святославу, и тот, чуть подумав, принимает вызов. Встав, он протягивает мне руку.

— Ежели такое случится, то я первый в твой союз вступлю и не сотню холопов, а две тебе пришлю.

Сказать просто, а вот сделать… Сидя в кресле, в своем кабине смотрю на Калиду.

— Кровь из носу! Срочно нужен проводник в Литве. — Оценив мрачное выражение своего главного помощника, добавляю. — И лучше не один.

— Найти можно… — Цедит Калида, — но…

— Что но! — Не выдерживаю я. — Говори толком.

С удивлением глянув на меня, мол откуда столько эмоций, Калида все же поясняет.

— Чтобы найти хорошего проводника, надо бы знать кого, куда, и с какой целью ему вести придется.

Понимаю, что он абсолютно прав, а я зря горячусь, но что поделать, если первый раз в жизни я ввязался в дело абсолютно без проработки, лишь под воздействием захлестнувших эмоций.

«Вот так они действуют эти чертовы „медные трубы“. — Мысленно корю самого себя. — Я слишком привык к постоянному везению, что начал действовать необдуманно. Как я смогу заставить Миндовга просить мира?! Ведь, по сути, он и не воюет с Русью. Князья литовские набеги устраивают, это да, но они ведь и самому Миндовгу, как кость в горле».

Поднимаю взгляд на Калиду и говорю искренне все как есть.

— Хочу Литву проучить, как следует, но пока не решил, с какого края за это взяться сподручней.

Ничуть не удивившись, тот бросает на меня хитрый взгляд.

— Я тут человека одного пригласил… — Калида, помолчав, оценил мою реакцию и добавил. — Тебе бы поговорить с ним, может, многое и прояснится.

Я сразу насторожился.

— Кто таков?

— Да один беглый литовский князек, он в свите у Смоленского князя состоит. Святослав его сильно ценит, вон даже с собой в Тверь взял.

Подозрительно кошусь на Калиду.

— А с чего ты решил, что мне будет интересно с каким-то беглым литвином говорить?

Тот лишь тяжело вздохнул, мол ну ты даешь.

— Да о твоих словах на совете вся Тверь уже судачит. На рынке вон шепчутся, чего это наш консул затеял такого, что литву усмирит? — Калида укоризненно глянул на меня. — Заметь, ведь никто не сомневается, что ты сделаешь, как сказал.

Теперь я понимаю, что загнал себя в угол. И как сделать, пока не знаю, и не сделать тоже не могу, народ разочарований не любит.

Не желая показывать грызущей меня безнадеги, вкладываю в голос побольше холодной суровости.

— Ладно уж, коли привел, так зови.

Выглянув за дверь Калида, позвал кого-то мне не видимого.

— Давай, заходи!

Смотрю, как вслед за моим помощником входит высокий человек с длинными свисающими усами на худом, скуластом лице.

Остановившись у двери, гость склоняется в низком поклоне и представляется.

— Князь Эдвидас Гудавичюс приветствует тебя, консул.

Не поднимаясь, просто чуть склоняю голову.

— И тебе долгих лет, князь. Проходи, садись, расскажи с чем пришел.

Литвин, бросив быстрый взгляд на Калиду и получив от того утвердительный кивок, проходит и молча садится на краешек стула.

Недвусмысленным взглядом предлагаю ему начать, и тот, тщательно подыскивая слова, начинает говорить.

— По городу слух идет, что ты хочешь к Миндовгу в гости наведаться, вот я и подумал, может, смогу помочь чем.

Внимательно слежу за тем, как говорит этот человек, как ведет себя и почему-то чувствую к нему симпатию. Вижу, что хоть он и использует сослагательное наклонения, но точно знает, какую услугу может мне оказать.

— Может и сможешь, — произнося, не спускаю с гостя глаз, — но прежде скажи, зачем тебе это нужно, ты ж ведь знаешь, что я на Литву собираюсь ни калачами торговать.

Расправив плечи, литвин открыто взглянул мне прямо в глаза.

— Должок у меня есть и к самому Миндовгу, и к племяннику его Эдивиду.

Молча киваю, соглашаясь, что причина для меня достаточно веская, и вновь останавливаю выжидательный взгляд на госте, мол продолжай.

Тот, подумав еще с секунду, начинает.

— Миндовг последнее время сильно в христианство ударился. Корону ему из Рима посулили, ежели он покрестится, вот он и забыл про старых богов. Венделоты, жрецы наши, сильно им недовольны, но что-либо поделать у них силенок не хватает. Я могу свести тебя кое с кем из них. Поверь, так как они никто литовские леса не знает.

Слушаю и, не веря своим ушам, поднимаю глаза к скрытому потолком небу.

«Господи, и за что ты меня так балуешь?! Не успел подумать, и на тебе, и помощь, и проводники! Спасибо тебе, всевышний!» — С этой мыслью у меня в голове вдруг все прояснилось, и даже созрел четкий план будущих действий.

Глава 13

Отложив перо, бездумно смотрю на язычок пламени, пляшущий на фитиле лампы. Писать неохота, и в голове ворочается ленивая мысль — может, ну его этот дневник, и так мозги пухнут, а тут еще «домашнее сочинение» на вечер.

Обозвав себя слабаком, гоню прочь предательские мысли и, макнув перо в чернильницу, вывожу на листе желтоватой бумаги.

Задержав перо, прикидываю по времени.

Скрипнув дверью, в горницу вошел Куранбаса и, поставив на стол котелок с кашей, перечислил.

— Посты проверил, собак накормил, людей на ночлег разместил.

Бросаю перо в чернильницу и отдвигаю все в сторону.

— Ты сам-то ел? — Поднимаю взгляд на половца и, получив утвердительный ответ, черпаю ложкой парящее варево.

Жрать охота настолько, что мне сейчас все равно, что там в котле, лишь бы набить брюхо чем-то сытным. Зимние походы — явно не мой конек, а впереди еще самое трудное.

Запихивая в себя ложку за ложкой и механически пережевывая гречневую кашу с мясом, я непроизвольно прокручиваю в голове минувшие события.

До сего дня шли по западному тракту на Ржеву, Торопец и Полоцк. Не доходя пяти верст до Полоцка, свернули в лес и остановились на хуторе, где нас уже ждал Эдвидас. Встали по-тихому. Князю Полоцкому совсем необязательно знать о нашем присутствии. Здесь я планировал передохнуть, оставить лошадей, запас провизии и огненных зарядов, а дальше уже двигаться на лыжах и собачьих упряжках. Потому как впереди у нас коренные литовские земли аукштайтов и жемайтов, где нас сильно не любят, как, впрочем, и всех остальных.

Еще на этом хуторе литвин обещал познакомить меня с тем, кто мог бы сильно помочь мне в выполнении моего непростого плана. Ведь то, что я собираюсь сделать, в двадцатом веке назвали бы терроризмом. И хоть поклонником террора я никогда не был, но тут вот пришлось. А что делать?! Каждый выбирает лишь то оружие, какое может себе позволить, и те, кто говорят, что такими методами ничего не добиться, явно грешат против истины. Если исходить из их логики, то и войной ничего не добиться, ведь война — это тот же самый террор, только на государственном уровне.

В этом времени такая правда видится особенно ясно. Соседи со всех сторон стремятся напасть друг на друга и нанести максимальный урон, дабы запуганное и обнищавшее население соседней земли не напали на них в свою очередь.

«Ну и ограбить, конечно, как же без этого! — Усмехаюсь я с полным ртом. — Хотя это все же мелочная, сиюминутная задача, а стратегическая — обескровить соседа, сделать его неспособным к ответным завоевательным действиям».

Вот именно это я и хочу сделать! Превентивно нанести противнику неприемлемый урон и вынудить его запросить мира во избежание дальнейших, еще более разрушительных потерь. Можно назвать это терроризмом, а можно принуждением к миру.

«Как обычно, все зависит от того, с какой стороны смотреть. — Облизав ложку, бросаю ее в котел. — Со своей или с чужой?! Непростой извечный вопрос — шпионы или разведчики?!»

Собирая остатки каши, шкрябаю ложкой по днищу котла и вдруг слышу ссорящиеся голоса за дверью. Прислушиваясь, различаю бас часового и характерный литовский говор в ответ.

Бросаю взгляд на Куранбасу. Тот, расстелив шубу прямо на полу у самой двери, уже укладывается спать и старательно не обращает на звуки никакого внимания.

С шумом отодвигаю котел в сторону и в ответ на метнувшийся ко мне взгляд половца киваю на дверь.

— Сходи посмотри, что там!

Недовольно ворча, что чертов литвин мог бы и до утра подождать, Куранбаса все же встает, отодвигает ногой шубу и выглядывает наружу.

Слышу оправдывающийся говор часового.

— Я ему говорил, не велено, а он…

Его прерывает шипящий голос Эдвидаса.

— Консул сказал сразу к нему вести.

В ответ Куранбаса молча распахивает дверь и впускает литвина с весьма колоритным спутником.

«Прямо вылитый Гэндальф! — Мысленно усмехаюсь, глядя на входящего гиганта. — Только соломенной шляпы не хватает».

Действительно вошедший старик сильно смахивает на киношного мага. Высокий с седой длинной бородой и такими же седыми свисающими космами. Длинная, белая рубаха, на ногах березовые лапти, и это вся одежда, а ведь снаружи мороз и метель.

Предлагаю гостям пройти, и те, сделав пару шагов, усаживаются на лавку напротив. Эти двое не внушают Куранбасе ни малейшего доверия, и положив ладонь на рукоять ножа, он встает у них за спиной.

В наступившей тишине бросаю выразительный взгляд на Эдвидаса, мол представь нам своего спутника.

Литвин тут же вскакивает.

— Прости, консул, это из-за волнения. — Он поворачивает голову к старцу. — Это ванделот, по-вашему верховный жрец бога Перкунаса.

Едва он начал говорить, как старик поднял на меня взгляд и прервал князя.

— Меня зовут Вальдонир, и я готов помочь тебе.

Смотря ему в глаза, впервые по-настоящему осознаю, что фраза «горящий взор» — это не оборот речи. В уставившихся на меня голубых зрачках пылает такая фанатичная вера, что у меня аж мурашки пробежали по спине.

«Теперь я понимаю, почему он по морозу в одной рубахе шляется!» — Пытаюсь иронией снять гнетущее впечатление, и вроде бы получается.

Литовский князь, не зная что еще сказать, молча опустился на свое место, а я, выдержав жутковатый взгляд волхва, задаю вопрос.

— О какой помощи идет речь? — Мой дар уже четко идентифицировал речь старика, и я говорю на северо-жемайтийском диалекте. — Ты же ведь понимаешь, что я к вам иду не пряники раздавать?! Я принесу на вашу землю огонь и разорение!

— Не ты, смертный! — Прерывая меня, загрохотал Вальдонир, и его глаза вспыхнули голубым огнем. — То Диевас твоими руками принесет искупляющий огонь на головы грешников, что повелись на посулы посланников распятого бога.

«Во как! — Мысленно успеваю удивиться. — Можно, наверное, и так сказать!»

— Я знаю, — голосом проповедника продолжает вещать жрец, — ты сожжешь дома грешников, сожжешь дом их проклятого бога, и люди испугаются страшной кары Диеваса и сына его Перкунаса. Они одумаются! Миндовг одумается и не посмеет отказаться от веры отцов и дедов его. — Помолчав, он поставил окончательную точку. — Не все селения и города наши посланцы запада с Миндовгом успели склонить к отступничеству, но те, что поддались скверне, заслуживают кары небесной. Поэтому я помогу тебе и проведу твоих людей к городам грешников.

Он сделал недвусмысленное ударение на двух последних словах, и я понял, что список грешных городов надо еще согласовать. В моих планах было нанести первый удар по недавно захваченному литвой городищу Бряславль, а потом уже разделиться на мелкие отряды и пройтись веером по всей Литве.

Старец замолчал, продолжая прожигать меня своими жутковатыми глазами, а я, решив, что понял старца как надо, начинаю перечислять литовские городища.

— Бряславль.

Получаю утвердительный взмах длинных белых ресниц и продолжаю.

— Крево, Вильно, Троки!

Старик все подтверждает, и я пробую двинуться дальше на север.

— Россиены!

Седая голова волхва отрицательно мотнулась — нет!

«Значит говоришь, холодно! — Усмехаюсь про себя. — Ладно, давай попробуем в другую сторону».

— Новогрудок, Слоним, Гродно!

На все три города без раздумий старик ответил одобрительным кивком, и я удовлетворенно замолчал.

Теперь первоначальный план можно было скорректировать. Получалось два направления, одно в центральную Литву на Троки и Вильно, а второе на юг, в сторону столицы Новогрудка и Слонима, но для такого дела нужен, как минимум, еще один последователь этого полубезумного фанатика.

Дипломатия с этим стариком бесполезна, поэтому задаю вопрос напрямую.

— Сколько ты можешь дать мне проводников?

Кустистые седые брови взлетели вверх.

— Не тебе рус, а Диевасу! Я дам столько людей, сколько он попросит.

Не знаю, как он себе это представляет, но подыгрываю.

— Кроме тебя, ему потребуются еще трое, чтобы после того, как все закончится, вывести все отряды к городку Борисов, что на Смоленщине.

Еще один кивок, и седой гигант поднялся. Не говоря больше ни слова, он направился к двери, но прежде чем выйти, зыркнул на меня своими горящими глазами и бросил.

— Жди!

Снежные сугробы замели деревянную стены больше чем на половину, и сейчас из снега торчат заостренные бревна едва ли выше человеческого роста. В свете изредка пробивающейся сквозь облака луны видны придавленные снегом крыши и островерхий шпиль костела.

Отсюда с окраины леса на берегу замерзшего озера мне хорошо видно, что нынешний Троки мало напоминают тот Тракай, что я видел в свое время на картинках. Никаких тебе каменных зданий, красных черепичных крыш и мощных укреплений, лишь невысокий частокол да занесенные снегом избы. Возвышается только шпиль церкви да крыша княжьего терема. Возможно, каменные стены вырастут на этом острове лет через сто-сто пятьдесят, а ныне жители больше надеются на водную преграду, чем на крепость стен и башен. Вот только сейчас зима, и гладь озера покрыта толстым слоем льда.

«Вот всем деревянный дом хорош. — Рассматривая ночной Троки, мысленно иронизирую я. — Но один непростительный изъян все же есть, горит он уж больно хорошо».

Оборачиваюсь назад, там на лесной поляне тени в белых маскхалатах готовят к стрельбе компактные баллисты, закрепленные на санях с собачьей упряжкой. Такая машина, конечно, далеко не кинет, да и снаряд тяжелый не используешь, но литровый шар на пятьдесят шагов зашвырнуть может. Этого более чем достаточно, чтобы перекинуть любые стены, как доказывают уже сожженные до тла Бряславль и Вильно.

После Бряславля я разделил отряд и один взвод отправил с Калидой на столицу Новогрудок и другие города на юге, а сам двинулся на Вильно. Литовцы попытались нас преследовать, но шансов у них не было никаких. Лыжника в лесу не догонит ни конный, ни пеший.

Шли, вытянувшись длинной цепью. Пятерка стрелков вместе с проводником впереди с дозором. За ними в полуверсте уже весь отряд. В голове два десятка лыжников утаптывали тропу, по которой уже бежали собачьи упряжки: пять нарт с баллистами, и еще пятерка с запасом ядер и провианта. Замыкала колонну еще десятка стрелков.

Вроде бы и растянулись изрядно, и след яркий оставляли, но все это было неважно. Перед нами несколько дней шел такой снегопад, что все дороги завалило лошади по брюхо. А раз дорог нет, то у нас такое преимущество в скорости, что все равно никому не догнать.

Всего за четыре дня добрались до Вильно. Прошлой ночью он горел на моих глазах, а сегодня мы уже в Троки, и по тому, как беспечно спит этот город, видно, что сюда еще не докатились даже пугающие слухи. На стенах не мечутся факелы стражников, по лесу не бродят сторожевые отряды, жители спят и не ведают своей страшной судьбы.

Да, по нашему следу преследователи стопроцентно видели, что мы двинулись на запад и наверняка пытались предупредить. Возможно, гонец из Бряславля примчался на пожарище в Вильно, а завтра, дай бог, прилетит весть и сюда, но будет уже поздно. В этом времени к такой зимней войне никто не готов. И русские, и литовцы привычно опасаются набегов степной конницы, но ведь и той нужны дороги, мосты, броды, а нам ничего из этого не нужно, и цель наша еще страшней. Мы не сражаемся, не грабим, и не захватываем города, а просто сжигаем их до тла, оставляя людей на пустом пепелище. Да, многие из них умрут от голода, но я не хочу об этом думать. В этом жестоком веке нет места для гуманности и сомнений. Если не ты, то сожрут тебя! Я действую по законам этого времени. Не будет городов, некому будет вспахать по весне землю, значит, и князьям литовским станет нечего жрать, а на голодный желудок шибко не повоюешь. К тому же, и оружие, и лошади, и сбруя — все денег стоит, а где их взять, ежели подати платить некому.

Если такой набег сотворить один раз, то уже страшно. А ежели каждую зиму…? Нет, я не собираюсь сжечь всю Литву, у меня и средств на это нет, но я очень хочу, чтобы у всех в этой земле сложилось именно такое впечатление, и чтобы вздрогнули не только простые литвины, но и князья их, власть предержащие.

Еще из Полоцка через князя Эдвидаса я отправил Миндовгу письмо, в котором весьма образно объяснил, что в отместку за набеги литовских отрядов на Русские княжества земля его будет гореть до тех пор, пока он сам не запросит мира и не поклянется не нарушать его впредь.

Знаю, литовцы не трусы и готовы сражаться за свои города, но в этом-то и весь ужас для них. Сражаться-то не с кем! На их земле появились неуловимые, почти невидимые призраки, с которыми невозможно бороться. И пусть литва скрипит зубами от желания нас уничтожить, я не дам им ни малейшего шанса для этого.

Прерывая мои мысли, подкатились Куранбаса и Ванька Соболь.

— Баллисты готовы. — Половец утер варежкой обледеневшие усы и глянул на юного капитана. — А у тебя как?!

Тот возмущенно сверкнул глазами, мол что за вопрос.

— Мои парни рвутся в бой!

— Хорошо! — Повернувшись, показываю Куранбасе на направление поземки. — Тогда выводи баллисты с наветренной стороны и засыпайте городище ядрами, пока я не дам сигнал к отступлению.

Сказав, перевожу взгляд на Соболя.

— Твои пусть, как обычно, подползают как можно ближе к воротам и сдерживают литву, что попрет из города. Услышав сигнал, немедленно отходите напрямую к лесу, а потом уж вокруг озера по берегу сюда, к месту сбора.

Кивнув, мол все ясно, оба, толкнувшись палками, покатили к своим, а я, усмехнувшись, подумал.

«Половец-то на лыжах уже не хуже, чем в седле шпарит, а ведь как упирался…»

Лыжники и собачьи упряжки неспешно выехали на заснеженный лед озера и, растворяясь в темноте, двинулись в сторону города. На наблюдательном пункте вместе со мной остался только один сигнальщик. Медной трубы, конечно, у нас еще нет, но и из турьего рога этот парень выдувает такой громкий и жутковатый звук, что слышно на много верст.

Изредка показываясь в разрывах облаков, луна освещает белую гладь озера, и в эти минуты на фоне заснеженной равнины мой наметанный глаз выделяет силуэты стрелков и собачьих упряжек.

Баллисты остановились шагах в тридцати от стены. Мне отсюда не видно, но я и так знаю — начали взводить. Еще пара минут тишины, и ночную темноту разорвала первая вспышка. За ней еще и еще! Пять языков пламени вспыхнули и начали оседать, так и не добравшись до спрятанных под слоем снега соломенных крыш.

Город словно бы замер в недоумении, еще не осознавая грозящей ему опасности. Оттуда до сих пор не слышен перезвон набата, и лишь отчаянный собачий лай наполняет ночь ощущением тревоги.

Второй раз баллисты выстрелили почти одновременно, и все пять шаров бухнули примерно в одну точку. Этот залп оказался куда эффективней, и вспыхнувшее пламя в двух местах зацепилось за деревянный брус и солому. Взвился огненный язык, и порыв ветра погнал его с одной крыши на другую. Вот теперь надрывно заголосил колокол, а по городской стене забегали огни факелов.

«Что, проснулись?! — Привычно оцениваю происходящее. — Пытаетесь понять, откуда к вам прилетело?!»

В городе началось движение, и крики людей смешались в какой-то общий гул. По улицам заметались темные фигурки с ведрами, и тут жахнул еще один залп. Теперь уж запылало по-настоящему, и подхваченное ветром пламя разом охватило несколько домов.

Я не вижу, но представляю, что сейчас делается в городе. Со стен заметили откуда летят огненные шары, и у ворот, наверняка, собирается ударный отряд.

Словно в подтверждение моей правоты, заскрипели открываемые ворота и наружу вырвался отряд всадников. Они не видят моих стрелков и считают, что враг только с другой стороны города.

Дружный арбалетный залп наказывает их за эту ошибку. Почти тридцать болтов врезаются в плотную массу, отсекая трех головных всадников. Их товарищи падают с коней прямо в проеме ворот, перекрывая выход остальным. Туда же из темноты летят ручные гранаты, и вспыхнувшее пламя превращает неразбериху в настоящий кошмар.

Пока литовцы застряли в воротах, мои стрелки разбираются с вырвавшейся троицей. Предыдущий опыт подсказывает, что командиры у литовцев не отсиживаются в тылу, а мчатся впереди своих дружин. Поэтому стрелки бьют в лошадей, стремясь взять всадников живыми.

Один все же прорывается и уносится в темноту, а вот остальным повезло меньше. Вздыбившийся конь сбрасывает одного, а второй, получив стрелу под лопатку, валится сам.

Удовлетворенно киваю.

«Знатный пленник — это хорошо! Лишние козыри на переговорах нам не помешают».

Вижу, как мои бойцы, не давая упавшим подняться, вяжут им руки и оттаскивают к лесу, а в это время оставшиеся арбалетным огнем и гранатами не дают защитникам города высунуться из ворот.

Пока все идет хорошо, но я знаю, тут главное не заиграться. Сейчас литовцы подтянут щитоносцев и под их прикрытием рванутся в атаку. За ними пойдет конница, и тогда мои стрелки могут не успеть отойти, а потери мне не нужны.

Еще пять огненных шаров вспыхнули где-то за стеной, и повернувшись к сигнальщику, я командую.

— Труби отход!

Надрывно-щемящий вой рога заливает ночную ширь замерзшего озера, и в отсвете пожара я вижу, как расчеты баллист начинают сворачиваться. Лежащие в снегу собаки поднялись, вожаки навострили уши и по команде повели свои упряжки в сторону леса.

Стрелков я не вижу, они сразу же нырнули в темноту, и их белые халаты на такой дистанции неразличимы со снегом.

Город уже весь в огне, и горожанам вряд ли удастся отстоять хотя бы его часть. Краем глаза ловлю какое-то движение и, бросив взгляд вбок, вижу нашего проводника. Взобравшись на камень, он раскинул руки и обратился лицом к темному небу.

— О, громовержец Перкунас, порази огнем своим отступников и прими жертву во славу твою!

Седая борода развивается на ветру, вскинутый посох грозит неведомому врагу, а я мысленно подвожу итог.

«Все, хватит жертв на этот раз! Спектакль окончен, актеры под аплодисменты покидают сцену!»

Три литовских городища сожжены мной. Еще три, включая и столицу, должен спалить Калида. На этом я планирую остановиться и, отойдя к Смоленской крепости Борисов, подождать реакции Миндовга.

«Если не дойдет! — Мои губы самопроизвольно растягиваются в жесткой усмешке. — То мы готовы сыграть и второй акт!»

Конец второй книги!

Спасибо, что прочитали! Надеюсь, вам понравилось!

Публикация третьей книги начнется уже в самое ближайшее время, после короткой паузы. Буду ждать вас на ее страницах.

Подпишитесь на меня, как на автора, на Author. Today, чтобы не пропустить старт продолжения.

Продолжаем работать!