Творцы Священной Римской империи

ПО СТОПАМ ПРЕДШЕСТВЕННИКОВ

Скоропостижная, неожиданная для всех кончина молодого и полного сил императора Оттона II имела весьма негативные последствия для Империи, вызвав глубокий и продолжительный политический кризис. Началась ожесточенная борьба группировок за право опеки над малолетним королем, вскоре вылившаяся в открытую борьбу за корону Германского королевства, несмотря на то, что в стране уже был законный правитель — Оттон III, за избрание которого менее года тому назад единогласно проголосовала в Вероне немецкая и итальянская знать. Более того, на Рождество 983 года в Ахене состоялась, как и было предусмотрено решением Веронского рейхстага, коронация Оттона III, проведенная архиепископами Майнцским Виллигисом и Равеннским Иоанном, в ходе которой Иоанн Равеннский совершил обряд помазания.

Едва в Ахене отшумели (а может, и не успели еще отшуметь) торжества по случаю коронации Оттона III, как из Рима принесли весть о смерти императора. Менее чем за три недели гонец сумел преодолеть расстояние примерно в 1500 километров, что позволяет предполагать существование в то время организованной смены лошадей или даже передачи сообщения по эстафете. Такая скорость передвижения в раннее Средневековье многим из современных историков кажется невероятной (ведь уже не существовало великолепных дорог, построенных древними римлянами), и они подвергают сомнению сообщение Титмара Мерзебургского о прибытии в Ахен вестника из Рима вскоре после коронационных торжеств, полагая, что за столь короткое время невозможно преодолеть такое расстояние. Весть и вправду прилетела стремительно, однако надо иметь в виду, что, если бы гонец прибыл в Ахен спустя много дней после коронации, он уже не застал бы там князей, присутствовавших на торжествах. Они, по данным других источников, получив сообщение о кончине ОттонаП, стали совещаться, и большинство высказалось за признание Оттона III законным престолонаследником, носителем государственной власти, хотя для ее исполнения еще и нуждавшимся в опеке.

Печальное известие спутало все ранее достигнутые соглашения. Трехлетнего короля вместе с королевскими инсигниями пока передали на попечение архиепископу Кёльнскому Варину. В Германии тогда не существовало института регентства, не было и твердых правовых оснований для опеки. Формально считалось, что малолетний король, как в свое время Людовик Дитя, сам правит. От его имени издавались грамоты, осуществлялся суд и велись войны. Разумеется, это была лишь фикция, хотя и значимая в юридическом отношении. По древнегерманскому обычаю, опекуном становился ближайший родственник мужского пола по отцовской линии, но в правящих домах опекуншей могла быть и мать, тем более что в династии Оттонов она признавалась, начиная с Адельгейд, супруги Оттона I, соправительницей (consors regni или consors imperil). Опека над малолетним королем открывала большие возможности для влияния на политику центральной власти, поэтому не приходится удивляться, что началась ожесточенная борьба за право называться опекуном. О своих притязаниях заявили сразу несколько человек.

Инициативу захватил давний противник Оттона II, его двоюродный брат по отцовской линии Генрих Сварливый. Этот родственник императора после неоднократных восстаний был лишен своего герцогства Баварского и отправлен в 978 году в Утрехт под надзор епископа. После смерти Оттона II он освободился и забрал у архиепископа Кёльнского Варина ребенка-короля Оттона III, мать и бабка которого тогда были в Италии. Генрих Сварливый приходился Оттону III дядей по отцовской линии, поэтому и заявлял о себе как о законном опекуне. Притязания на опеку заявил и другой родственник— король Франции Лотарь III, сын Герберги, сестры Оттона I, решивший использовать внутриполитический кризис в Германии для возвращения Лотарингии в состав своего королевства. За обоими стояли различные группировки знати. Большая часть светских и духовных князей сначала поддержала Генриха Сварливого, но после того как на Пасху 984 года (23 марта) в Кведлинбурге Генрих был провозглашен своими сторонниками королем и соперничество из-за права опеки переросло в борьбу за корону, сформировалась третья группировка вокруг архиепископа Майнцского Виллигиса. Ему удалось, опираясь на поддержку саксонской знати, добиться в июне того же года на съезде знати в Pope близ Майнингена передачи Оттона III матери, императрице Феофано, прибывшей из Италии и теперь вместе со своей свекровью, императрицей Адельгейд, осуществлявшей управление страной. Внутриполитический кризис, таким образом, удалось урегулировать.

В конце июня 985 года во Франкфурте состоялось окончательное примирение с Генрихом Сварливым, которому возвратили достоинство герцога Баварского, а он, в свою очередь, присягнул на верность юному королю, положив тем самым конец долгой борьбе. До франкфуртского собрания обе императрицы совместно боролись за тронные права Оттона III. Отныне же Феофано при поддержке эрцканцлера, архиепископа Майнцского Виллигиса, и канцлера, епископа Вормсского Хильдебальда, стала осуществлять регентство за малолетнего сына, тогда как Адельгейд отправилась в Павию, чтобы в Итальянском королевстве, где она обладала властными полномочиями и большим авторитетом, отстаивать интересы Империи. В Италии, не в последнюю очередь благодаря лояльности дому Оттонов маркграфа Гуго Тосканского, обстановка оставалась преимущественно стабильной. Отъезд Адельгейд из Германии в Италию был вызван определенно не разногласиями с Феофано (хотя и они, несомненно, были), но прежде всего необходимостью отстаивать интересы Империи на территориях к югу от Альп.

Дабы укрепить положение своего сына как правителя, Феофано летом 985 года совершила, как того требовал обычай, вместе с ним и огромной свитой, в состав которой входил и Генрих Сварливый, объезд королевства, побывав в Рейнской области, Саксонии и Баварии. На собрании знати в Кведлинбурге на Пасху 986 года королевское достоинство шестилетнего Оттона III было подтверждено коронационным пиром, подобным тому, что состоялся в 936 году в Ахене по случаю коронации Оттона I. Очевидно, в Кведлинбурге тогда прошла «торжественная коронация», не отменявшая коронации, проведенной на Рождество 983 года в Ахене в соответствии со всеми государственными и церковными канонами, но лишь подтверждавшая ее, свидетельствовавшая о всеобщем признании нового короля. Впрочем, и пир не был простым увеселительным мероприятием, а имел важный государственно-политический смысл, являясь демонстрацией единения и согласия. В раннесредневековой Германии не только праздники, но и акты принятия наиболее значительных политических решений сопровождались пиром. На этом коронационном пиру герцоги Генрих Баварский, Конрад Швабский, Генрих Каринтийский и Бернгард Саксонский символически прислуживали королю, исполняя придворные службы, соответственно, в качестве стольничего, постельничего, кравчего и конюшего, что должно было демонстрировать единение правителя с его наиболее влиятельными подданными. Присутствовали на пиру и князья Болеслав Чешский и Мешко Польский, подтвердившие свои обязательства по уплате дани. Последний еще и присягнул на верность Оттону III, то есть вступил в более тесные отношения с Империей, нежели прежде, тогда как о чешском князе нет подобных сведений. Оба славянских правителя вернулись домой с богатыми подарками.

Управляя государством от имени сына, Феофано проводила осмотрительную и весьма успешную политику, предотвратив тем самым ослабление центральной власти за многие годы малолетства Оттона III. Следует отметить, что ее высокое положение определялось не только естественным правом матери и масштабом собственной личности, но и уже упоминавшемся ее особым правом «соимператрицы» (coimperatrix), позволявшим ей, по византийскому примеру, претендовать на наследование власти и правление от имени сына. В качестве «соимператрицы» она обладала преимуществом и перед Адельгейд, которую, как вдову Оттона Великого, сначала многие хотели видеть правительницей. Феофано при жизни супруга не только по титулу была императрицей, но и реально соправительницей, и ее власть, полномочия правительницы продолжились и после его смерти.

Скоропостижная кончина Оттона II обострила и внешнеполитические проблемы Германии. Очередная смута, начавшаяся в стране, вновь пробудила честолюбие французского короля. Лотарь опять вступил в союз с Гуго Капетом и заключил соглашение со своим братом Карлом, герцогом Нижней Лотарингии. За этим последовало заявление, что король Франции и его брат поддерживают оттоновскую группировку в Германии во главе с архиепископом Майнцским Виллигисом, а на опеку над Оттоном III притязают лишь с целью воспрепятствовать узурпации власти со стороны Генриха Сварливого, после чего магнаты Лотарингии дали архиепископу Реймсскому Адальберо заложников и заявили, что будут повиноваться «сыну императора под покровительством короля франков, лишь бы тот не дал править Генриху в Галлии (то есть Лотарингии. — В. Б.)». Генрих Сварливый, отказавшийся от своих притязаний на опеку и корону, обманулся в надежде получить обратно герцогство Баварское. Это привело его к сближению с Лотарем. Генрих пообещал французскому королю Лотарингию, если тот поддержит его притязания на германский престол. На 1 февраля 985 года была назначена личная встреча Генриха с Лотарем и его сыном Людовиком в Брейзахе, однако французский король тщетно ждал в условленном месте и в назначенное время своего предполагаемого партнера. У нас нет точных сведений о причине, по которой Генрих не явился на встречу, можно лишь предполагать, что ему воспрепятствовали политические противники.

После всех пережитых разочарований Лотарь взялся за оружие, дабы завоевать Лотарингию. Внезапной атакой он захватил Верден, однако лотарингцы сумели вскоре отвоевать город. И тогда Лотарь приступил к осаде этой хорошо укрепленной крепости, и еще в марте 985 года Верден открыл перед ним свои ворота, что явилось тяжелым ударом для оттоновской группировки. Многие лотарингские магнаты попали в плен: граф Готфрид Верденский со своим сыном Фридрихом, Зигфрид Люксембургский и юный герцог Верхней Лотарингии Дитрих.

Более двух лет, вплоть до того, как пресеклась Каролингская династия во Франции, Верден оставался во власти французского правителя. С самого начала возобновления вооруженной борьбы архиепископ Реймсский Адальберо и его ближайший помощник Герберт Орильякский решили делать ставку на Гуго Капета и крепить свой союз с империей Оттонов, уверяя своих сторонников, что Лотарь правит чисто номинально, тогда как реальная власть находится у Гуго.

Между тем переговоры Лотаря с Генрихом Баварским продолжались. И архиепископ Трирский Эгберт выступал за возвращение Лотарингии в состав Франции. Однако Генрих, очевидно, осознал бесперспективность своих надежд и на рейхстаге во Франкфурте в июне 985 года подчинился новому правителю Германии, за это получив назад свое герцогство Баварское. Лотарь же не собирался отказываться от своих намерений. Теперь, в отличие от ситуации 978 года, на его стороне были брат и Регинар Геннегауский. Объектом своего нападения Лотарь выбрал два крупных епископских города Нижней Лотарингии — Люттих и Камбрэ, которые предпочли капитулировать без борьбы.

Дальнейшее развитие этих событий было прервано кончиной Лотаря, наступившей 2 марта 986 года в возрасте сорока четырех лет после непродолжительной болезни. 19-летнему Людовику V (986–987) пришлось выбирать одно из двух политических направлений: прооттоновское, возглавлявшееся его матерью Эммой (дочерью императрицы Адельгейд от ее первого брака) и архиепископом Реймсским, и противоположное ему, во главе с дядей, герцогом Нижней Лотарингии Карлом. Сторонники второго направления взяли верх, и молодой король после долгих колебаний решился на войну. Эмма была вынуждена покинуть двор и искать убежища у Гуго Капета, Адальберо же укрылся в одной из своих крепостей на Маасе. Позднее по просьбе Герберта он вернулся в свою архиепископскую резиденцию, где и испытал на себе весь гнев короля. Людовик грозился даже начать осаду Реймса, но потом, по совету своего ближайшего окружения, пошел на заключение временного соглашения с Адальберо: архиепископ согласился предстать перед собранием знати в Компьене и дать заложников. Принадлежавшие ему крепости Музон и Мезьер надлежало снести — Людовик считал себя законным господином Лотарингии; правда, это решение так и не успели привести в исполнение.

Весной 987 года произошла по неведомой нам причине перемена в политике Людовика V. На собрании в Компьене, открытие которого состоялось 18 мая, король и архиепископ Адальберо полностью примирились. Спустя неделю Людовик со своей матерью, императрица Адельгейд, Гуго Капет, король Бургундии Конрад и герцог Швабский Конрад должны были встретиться в монастыре Монфоко неподалеку от Вердена, чтобы обсудить условия заключения мира между двумя королевствами. Однако непредвиденное событие резко изменило всю ситуацию: в результате несчастного случая на охоте Людовик V умер 21 или 22 мая 987 года.

Современные исследователи склонны оценивать лотарингскую политику последних Каролингов как бесперспективную авантюру, которая отвлекла их от решения более важной задачи — внутреннего укрепления монархии. Этот упрек, пожалуй, несправедлив в том отношении, что, учитывая внутригосударственное положение, и без «лотарингской авантюры» тогда было невозможно укрепить во Франции центральную королевскую власть. Возврат к системе правления Карла Великого исключался. С пресечением Каролингской династии закончился важный этап в истории французско-германских отношений. Старая династия воплощала собой принадлежность обоих соседних государств к некому единому целому, тем более что по обе стороны границы, проведенной по Верденскому договору 843 года, еще живо было это чувство единства.

С приходом к власти во Франции новой династии страна все больше обособлялась от своего восточного соседа, улетучивались последние остатки чувства политического единства. Бытовавшее прежде мнение, что новая династия Робертинов или Капетингов была более «французской», полнее учитывала национальные интересы Франции, нежели Каролинги, приверженные идее единой Империи, не выдерживает критики. Робертины, как и их предшественники, также были германского происхождения: в Западно-Франкское королевство они пришли в середине IX века со Среднего Рейна. Причиной падения Каролингов не в последнюю очередь явилась их неудачная лотарингская политика: если бы их последние представители поддерживали дружественные отношения с Германией, то герцог Нижней Лотарингии Карл при поддержке со стороны архиепископа Реймсского Адальберо и Герберта смог бы беспрепятственно вступить на трон после гибели своего племянника. Другой вопрос, сколь долго еще смогли бы удерживаться на престоле его потомки. Во всяком случае, уход с политической арены одной из двух соперничавших фамилий явился благом для Франции, поскольку открылся путь для последующего укрепления центральной королевской власти. Гуго Капет был избран на съезде знати в Санлисе королем, а вскоре затем, 1 июня 987 года, в Нуайоне архиепископ Реймсский Адальберо совершил обряд помазания его на царство.

Смену династии Адальберо осуществил в полном согласии с императрицей Феофано. Этот переворот вскоре принес его организаторам ценные плоды: французы безоговорочно покинули Верден, и Адальберо смог обнять своего отважного брата Готфрида, долго томившегося в плену. Для Германии смена династии в соседнем королевстве была выгодна и тем, что Капетинги, в отличие от своих предшественников, не имели ни правовых, ни моральных оснований претендовать на Лотарингию. Хотя этот расчет в более отдаленной перспективе и оказался неверным, поскольку новая династия унаследовала все права старой, пока что Лотарингия почти не играла роли в реальной политике.

Хотя Гуго Капет вступил на престол не без помощи со стороны Феофано, он, похоже, испытывал такое же неприятие к могущественному восточному соседу, как и оба его предшественника. Как императрица и византийская царевна Феофано была уязвлена тем, что Гуго просил для своего сына руки дочери византийского императора, предлагая ему за это союз против Священной Римской империи в борьбе за Южную Италию. Карл, герцог Нижней Лотарингии, не смирившийся с отстранением Каролингов от власти и продолжавший борьбу за корону Французского королевства, посетил императрицу в ее резиденции в Ингельгейме и в качестве ее вассала просил о помощи. Однако Феофано предпочла не вмешиваться в борьбу претендентов на французский престол, полагая, что ее продолжение, учитывая напряженные отношения с Гуго Капетом, отвечает интересам Империи. Эта борьба продолжалась до 991 года, когда Карл был вероломно захвачен в плен и спустя год или два умер в заточении. В качестве герцога Нижней Лотарингии ему унаследовал сын Отто, ставший одним из наиболее преданных сторонников императора Оттона III.

На правах полномочной правительницы Империи Феофано вмешивалась и в события в Италии. В 988 году она собиралась лично прибыть туда, но неожиданно разболелась. Устроив свою резиденцию в Констанце, она вызвала туда итальянского эрцканцлера Петра, епископа Комо и канцлера Адальберта. В Констанце и был проведен съезд, на котором присутствовали многочисленные представители итальянской знати. Тогда были приняты важные решения, касавшиеся положения дел в Северной Италии и неоспоримо свидетельствовавшие о влиянии императрицы, сохранившемся за годы бурных событий, которые, казалось, должны были его подорвать.

Особого внимания заслуживает решение Феофано возвести в ранг архиепископа своего давнего доверенного, грека из Калабрии Иоанна Филагата, ставшего в 982 году по решению Оттона II (и, очевидно, не без подсказки Феофано) аббатом Нонантолы. Чтобы теперь сделать его архиепископом, требовалось влияние императрицы не только в Северной Италии, но и в Риме на папу римского. Иоанна XIV, занявшего папский престол незадолго перед смертью Оттона II и являвшегося, безусловно, верным германскому правителю человеком, уже давно не было в живых. Бонифаций VII, в свое время вынужденный бежать из Рима в Константинополь, когда Оттон II прибыл в Италию, вскоре после его смерти возвратился из Византии и благодаря привезенным с собой деньгам вернул себе папский престол. Иоанн XIV был схвачен и заточен в замке Святого Ангела. Там его в течение четырех месяцев морили голодом, после чего Бонифаций VII, желая ускорить события, велел его отравить. Однако и этот агент Константинополя на престоле Св. Петра продержался недолго: уже в июле 985 года его настигла внезапная и, очевидно, насильственная смерть. Этот «монстр», как позднее его называли, за короткий срок вызвал столько ненависти к себе, что римляне даже надругались над его трупом: голым таскали по улицам, пинали, кололи пиками, а потом бросили у памятника Марку Аврелию, считавшегося в то время конной статуей Константина Великого, где он и валялся, пока сердобольные клирики не похоронили его. Вся эта омерзительная история как нельзя лучше характеризует ситуацию в Риме и переменчивое настроение его обитателей, с которыми вскоре пришлось иметь дело Оттону III.

Без участия представителя Империи (забылись клятвы, принесенные в свое время Оттону I) состоялось избрание нового папы. Им стал кардинал-пресвитер Иоанн, ученый римлянин, сын священника Льва, принявший в качестве папы имя Иоанна XV. Первое время он был во всем послушен патрицию Иоанну Крешенцию (которого, дабы можно было отличать от его упоминавшегося ранее тезки, называли также именем Крешенций II Номентан), по сути дела являясь его подручным. Однако к 988 году, когда Феофано, уладив прочие политические проблемы, обратила свое внимание на Италию, умонастроение Иоанна XV, видимо, изменилось. Иначе не объяснить, почему он согласился исполнить желание далекой и не имевшей средств для силового воздействия императрицы. Правда, не исключено, что и Иоанн Крешенций был не прочь оказать любезность императрице — именно потому, что она была далеко, не обладала реальной силой и, следовательно, не служила для него источником угрозы.

Феофано, подготовляя возведение Филагата в сан архиепископа, сделала жест доброй воли в адрес папы и римлян, распорядившись (формально от имени малолетнего Оттона III) переправить из Гамбурга в Рим останки скончавшегося там более десяти лет назад опального папы Бенедикта V, о чем просили еще Оттона I. Иоанн XV, изъявлявший готовность исполнить желание императрицы, но не имевший в тот момент такой возможности ввиду отсутствия вакантного архиепископства, действовал в духе большой политики — в том смысле, что политика шла впереди всех прочих соображений. Он собственным волевым решением отделил диоцез Пьяченцу от Равеннского патриархата и возвел его в ранг архиепископства, после чего и появился архиепископ Пьяченцский Иоанн Филагат.

К моменту проведения съезда осенью 988 года в Констанце Феофано об этом уже знала и потому представила собравшимся Иоанна Филагата как архиепископа Пьяченцского, тогда же назначив его управляющим финансов Северной Италии в должности начальника королевского казначейства, отстранив от этой должности представителя местной ломбардской знати, в свое время назначенного императрицей Адельгейд. Это решение Феофано со всей очевидностью было направлено против Адельгейд как правительницы Северной Италии, и принятие столь недружественной по отношению к ней меры может объясняться лишь тем, что вдова Оттона Великого к тому времени уже перебралась, насколько можно судить по косвенным данным источников, в Бургундию к своему брату Конраду. Отныне власть Феофано распространялась и на Италию. Новое назначение, по всей видимости, имело своей целью повысить доходы королевской казны, сделав их средством для укрепления господства Империи в Северной Италии.

Поскольку по состоянию здоровья Феофано была вынуждена пока отложить посещение Италии, в последующие месяцы ее итальянская политика заключалась в предоставлении привилегий поддерживавшим ее представителям церкви в этой стране. Пожалования осуществлялись от имени Оттона III, a сама Феофано выступала в качестве лица, ходатайствующего перед королем. 5 апреля 989 года аббат Ацо монастыря Чьело-д-Оро в Павии, лично явившийся к королевскому двору в Кведлинбурге, добился возобновления грамоты, в свое время пожалованной Оттоном II и подтверждавшей старинные, восходившие еще ко временам лангобардского короля Лиутпранда, владения монастыря, причем Оттон III от своего имени пожаловал дополнительные владения, иммунитет, право проведения выборов аббата и осуществления сыска. В тот же день епископу Пармскому Зигефреду, также лично явившемуся в Кведлинбург, были подтверждены пожалования, некогда сделанные Оттоном I. Если в предыдущей грамоте Феофано была поименована соправительницей, то здесь, как и в большинстве последующих дипломов, она фигурирует в качестве «императрицы августы», что объясняется ее стремлением подчеркнуть собственную значимость фактически самостоятельной правительницы. В июле были подтверждены владения монастыря Монте-Кассино. Для итальянской политики Феофано эти пожалования были очень важны.

Лишь осенью 989 года Феофано собралась в Италию. Ее сопровождали епископ Вюрцбургский Гуго, итальянский канцлер Адальберт, эрцканцлер Италии, епископ Комо Петр и архиепископ Пьяченцы Иоанн Филагат. На время своего отсутствия управление Германией императрица доверила обоим членам опекунского совета — эрцканцлеру Виллигису Майнцскому и канцлеру Хильдибальду Вормсскому. Предположительно, и герцог Баварский Генрих Сварливый не был удален от государственных дел. Вперед отправили епископа Люттихского Нотгера, который явился в Рим в ноябре 989 года.

В конце ноября — начале декабря 989 года прибыла в Рим и сама Феофано. 7 декабря она провела здесь большое поминальное богослужение по случаю шестой годовщины со дня смерти своего супруга, императора Оттона II. Сведения о пребывании Феофано в Риме весьма скудны. Нет ясности относительно царившей тогда в городе обстановки, однако, по всей видимости, прибытие императрицы приветствовали папа Иоанн XV и симпатизировавшая Оттонам группировка знати. И Нотгер Люттихский, очевидно, сумел обеспечить хороший прием Феофано. Господствовавший тогда в Риме Крешенций II Номентан, видимо, не чинил ей никаких препятствий, так что она в качестве представительницы Империи Оттонов могла осуществлять свои права. Итальянская канцелярия от ее имени составляла грамоты, две из которых сохранились. По ее же распоряжению специальные уполномоченные вершили суд. Она совещалась с маркграфами Гуго Тосканским и Конрадом Сполетским, а также с другими сторонниками имперской власти, прежде всего с князьями церкви, в свое время назначенными на должности Оттоном II, которые уже давно ожидали ее прибытия. Весьма примечательно, что Феофано, словно бы продолжая дело супруга, уделила внимание и Южной Италии: она урегулировала имущественные отношения монастыря Сан-Винченцо на Вольтурно, приняла слывшего святым Сабу, прибывшего в качестве посланца от князей Сергия III Салернского и Манзо из Амальфи, ходатайствовавших перед императрицей об освобождении своих сыновей, переданных в 981 году императору Оттону II в качестве заложников. По ходатайству своего советника Иоанна Филагата, архиепископа Пьяченцы, Феофано выполнила эту просьбу, тем самым создавая условия для продолжения оттоновской политики в Южной Италии.

2 января 990 года датирован диплом, пожалованный Феофано монастырю Сан-Винченцо на Вольтурно от себя лично, а не от имени Оттона III, как обычно («Феофано милостью Божией императрица августа»). Во время своего пребывания в Италии она выступала как полновластная императрица, а не регентша при малолетнем сыне. Но особенно примечателен второй из сохранившихся дипломов Феофано, которым она подтверждает владения монастыря Фарфа — в нем императрица уже фигурирует в качестве императора, то есть употреблена форма мужского рода: «Феофаний милостью Божией император август». Высказывалось предположение, что здесь имела место ошибка, допущенная переписчиком монастыря Фарфа, однако, во-первых, трудно себе представить, как можно совершить такую описку (вместо Theophano написать Theophanius), а во-вторых, при датировке грамоты употреблена та же мужская форма имени императрицы. Очевидно, посредством этой интитуляции преследовалась цель особо подчеркнуть императорское достоинство Феофано. Но, пожалуй, еще важнее то, что в датировке этой грамоты указаны не годы правления Оттона III, а срок «соимператорства» Феофано, с момента бракосочетания и императорской коронации 14 апреля 972 года — убедительное свидетельство того, что Феофано настаивала на своих правах «соимператрицы». Подобного рода «вольности» могут объясняться сильным византийским влиянием, ощущавшимся в Италии X века, особенно в Риме.

Этот примечательный диплом был составлен во время пребывания Феофано в Равенне, куда она прибыла, очевидно, в марте, в сопровождении все тех же епископа Вюрцбургского Гуго и архиепископа Пьяченцы Иоанна Филагата. О ее деятельности в это время мы почти ничего не знаем. Известно лишь, что там по ее распоряжению Иоанн Филагат, Гуго Вюрцбургский и архиепископ Равеннский Петр провели ряд судебных разбирательств.

Таким образом, во время своего пребывания в Италии в 989–990 годах Феофано даже не попыталась изменить сложившуюся там после смерти Оттона II обстановку. Римскую проблему, возникшую для Империи вследствие самовластного правления Крешенция II Номентана, провозгласившего себя патрицием, она просто обошла. При этом остается неясным, санкционировала ли она своевольное нововведение института патрициата. Во всяком случае, это означало лишь отсрочку конфликта, ибо император, претендовавший на всю полноту своего императорского достоинства, не мог мириться с тем, чтобы его влияние в Риме осуществлялось через посредника — самозваного патриция и чтобы папа находился под давлением со стороны римского городского правителя.

После непродолжительного пребывания в конце апреля — начале мая в Павии Феофано в сопровождении Гуго Вюрцбургского, Нотгера Люттихского, архиепископа Пьяченцы Иоанна Филагата, патриарха Аквилеи Иоанна, а также итальянского эрцканцлера Петра, епископа Комо и канцлера Адальберта отправилась в Германию и уже в первой половине июня была в Майнце, где встретилась с сыном Оттоном III и эрц-канцлером Виллигисом Майнцским. Жить Феофано оставалось ровно год, в течение которого она не уделяла Италии столь пристального внимания, как в предыдущие два года. 15 июня 991 года она скончалась в Нимвегене и была, согласно ее последней воле, похоронена в Кёльне в церкви Св. Пантелеймона.

Смерть Феофано не повлекла за собой существенных изменений, поскольку на смену ей пришла 60-летняя бабушка Оттона III, императрица Адельгейд, осуществлявшая при поддержке архиепископа Майнцского Виллигиса и епископа Вормсского Хильдибальда опекунское правление вплоть до совершеннолетия своего внука. О месте ее пребывания в последние годы жизни Феофано нет определенных сведений. В Павии, столице Лангобардского королевства, ее скорее всего не было, что косвенно подтверждается вмешательством Феофано в 988–990 годах в итальянские дела. Известно лишь, что в 986 и 987 годах она посещала королевский двор в Саксонии. Там же она находилась и в начале лета 991 года, к моменту смерти Феофано, судя по сообщению об участии в похоронах своего родственника графа Манегольда. В начале октября 991 года состоялась встреча Адельгейд и ее дочери Матильды, аббатисы Кведлинбургской, с эрцканцлером Виллигисом, архиепископом Майнцским, и канцлером Хильдибальдом, епископом Вормсским, в ходе которой обсуждалось дальнейшее осуществление опеки над малолетним Оттоном III и управление от его имени государством. Было решено созвать в начале следующего года князей, чтобы сообщить им о новом порядке управления Империей. Заниматься воспитанием Оттона III поручили Адельгейд. Судя по сообщению Титмара Мерзебургского, воспитание царственного внука доставило ей немало хлопот, поскольку мальчик находился под влиянием своего прежнего окружения, сложившегося еще при Феофано, с которым бабушка-императрица не смогла найти общий язык (пресловутый конфликт поколений). Спустя несколько лет Адельгейд в печали покинула внука.

Итальянская политика временно отошла на второй план. Когда в Италию пришла весть о смерти Феофано, там сразу же отменили все постановления, принятые ею во время ее последнего визита. Лишился своей высокой должности и архиепископ Пьяченцы Иоанн Филагат. В Риме Крешенций II Номентан еще больше упрочил свое положение, став фактически единовластным правителем. Лишь на следующий год, когда из Италии к германскому двору прибыло сразу несколько делегаций, это направление оттоновской политики вновь обрело свою актуальность. На новый уровень стали выходить отношения с Венецией, прерванные в последний год правления Оттона II. Правда, Адельгейд, вскоре после смерти своего сына вернувшаяся в Павию в качестве правительницы, постаралась урегулировать отношения с этой торговой республикой, посодействовав возвращению там к власти дружественного Оттонам семейства Колоприни, однако лишь при Петре II Орсеоло, ставшем дожем в 991 году, начался новый этап во взаимоотношениях между Империей и Венецией. В июле 992 года в Мюльхаузен, где в то время находилась Адельгейд со своим двором, прибыло венецианское посольство с целью установления дружественных отношений. От имени Оттона III императрица, фигурировавшая в официальном документе в качестве лица, ходатайствовавшего перед своим внуком, приняла от послов просьбу дожа Петра II Орсеоло и подтвердила венецианцам все привилегии, полученные ими от Оттона I и Оттона II.

В те же дни от имени Оттона III была пожалована дарственная грамота епископу Кремонскому Одельриху, имевшему большие заслуги перед правящей династией Германии еще при Оттоне I и Оттоне II, а теперь верой и правдой служившему Адельгейд и ее внуку, и аналогичные грамоты епископу Асти Петру и монастырю Св. Петра в графстве Ломелла.

И затем опять из официальных документов исчезают упоминания об Италии, на сей раз на целых два года, вплоть до сентября 994 года, когда в Золингене состоялся съезд знати, на котором 14-летний Оттон III был объявлен совершеннолетним, то есть способным носить оружие и, соответственно, самостоятельно править. Его систематически готовили к этому, дав ему блестящее образование и постепенно приобщая к государственным делам. Воспитанием юного короля сначала занималась сама Феофано. Ее влияние на Оттона III проявлялось во многом, особенно в культивировании при дворе византийских порядков. Мальчик рано изучил латинский язык под руководством Бернварда, впоследствии ставшего епископом Хильдесхаймским и внесшим большой вклад в культуру Германии в период так называемого «оттоновского возрождения». Греческий язык юному королю преподавал уже известный нам Иоанн Филагат, о котором еще пойдет речь в связи с весьма драматичными событиями. Высокий уровень образования, которым Оттон III превзошел всех своих предшественников на германском престоле, наложил на его правление не менее значительный отпечаток, чем его глубокая религиозность. Наряду с образованием он получил и надлежащее воинское воспитание. Еще летом 984 года, сразу же после победы над Генрихом Сварливым, Оттона III препоручили (возможно, по требованию саксонской знати) заботам некоего графа Хойко, дабы тот обучал его военному искусству. Вошло в анналы участие его, шестилетнего ребенка, в военном походе в земли полабских славян: «Король Оттон, еще маленький мальчик, с многочисленным саксонским войском пришел в Склавинию». При Оттоне III германское войско еще не раз будет вторгаться на территорию полабских славян, однако немцы так и не сумеют возвратить их в состояние зависимости, существовавшее до восстания 983 года. Эти области останутся вне сферы господства Священной Римской империи вплоть до середины XII века.

После Золингенского съезда участие Адельгейд в деятельности правительства ограничивалось главным образом решением вопросов, касавшихся церкви, а вскоре повзрослевший Оттон III и вовсе освободится от опеки со стороны своей бабки. Оба руководителя канцелярии, архиепископ Майнцский Виллигис и епископ Вормсский Хильдибальд, по-прежнему продолжали оказывать решающее влияние на государственные дела, хотя уже и начинали приобретать все большее значение самостоятельные действия юного короля.

Присутствие в это время в Золингене многочисленного посольства из Италии во главе с маркграфом Тосканским Гуго и архиепископом Пьяченцы Иоанном Филагатом сделало актуальным обсуждение положения дел в этой стране и подготовки итальянского похода Оттона III для обретения им императорской короны. Возможно, тогда же рассматривались и перспективы заключения его брака с византийской царевной. Известно, что на следующий год было отправлено в Константинополь посольство во главе с Иоанном Филагатом и епископом Вюрцбургским Бернвардом сватать невесту для германского короля и будущего императора. Это решение означало возврат к политике, начатой в 967 году Оттоном I и приведшей в 972 году к компромиссу с Иоанном Цимисхием. Теперь, после всех происшедших за последнее десятилетие перемен, следовало успокоить правителя из законной, вновь возвратившейся к власти, Македонской династии сообщением, что на Западе больше не правит племянница Цимисхия.

Предложение о заключении династического брака с византийским правящим домом могло мотивироваться и тем обстоятельством, что предполагалась возможность пресечения Македонской династии по мужской линии. В этом случае по западным (но не по византийским) представлениям для супруга византийской царевны возникали права наследования, которые позволили бы объединить обе империи под одним скипетром, о чем на Западе не переставали мечтать. Однако эти соображения, если они и принимались в расчет, не служили главной причиной сватовства. Ее, как и в 967 году, следовало скорее усматривать в том, что византийский императорский дом был самым знатным семейством в Европе, с которым было желательно породниться юному королю.

Видимо, в связи с этой ответственной миссией Иоанна Филагата освободили от обязанности итальянского канцлера, назначив на его место Хериберта, друга и наставника Оттона III. Это был первый случай, когда немцу поручалось руководить итальянским отделением имперской канцелярии. Правда, должность эрцканцлера Италии по-прежнему сохранялась за епископом Комо Петром, которому вполне доверяли. Назначение Хериберта руководителем итальянской канцелярии весьма примечательно и еще в одном отношении: оно явилось первым самостоятельным государственным решением Оттона III. Хериберт происходил из знатного рода, жившего в Вормсе, и получил хорошее образование в монастыре Горце в Лотарингии. Феофано в свое время назначила его капелланом и, предположительно, учителем Оттона III.

Так, византийская проблема уже обозначилась, когда Оттон III, достигнув совершеннолетия, в 995 году начал самостоятельно править. Первый шаг, который ему предстояло сделать, диктовался традицией его дома: ему надлежало получить императорскую корону, что должно было также сделать его достойным претендентом на руку византийской царевны. Его желанию короноваться в Риме отвечала и просьба папы римского Иоанна XV о помощи. Сложилась ситуация, аналогичная той, что была при Оттоне Великом в 961 году: папа пригласил немецкого короля в Рим на помощь против римлян.

Как и при Оттоне Великом, аббату Фульдского монастыря, также по имени Хатто, была поручена подготовка похода в Рим. Он отправился к Иоанну XV с поручением от императрицы Адельгейд и Оттона III сообщить о решениях, принятых на съезде знати в Золингене, прежде всего о предполагавшемся итальянском походе короля. Судя по тому, что папа уважил ходатайство Адельгейд о предоставлении Фульдскому монастырю значительных привилегий, он одобрительно воспринял и весть о предстоящем походе в Рим Оттона III, который и для него самого был бы весьма кстати, поскольку в обстановке всевластия Крешенция II Номентана его собственное положение в городе становилось все более невыносимым. Дошло до того, что в марте 995 года он был вынужден бежать из Рима в Тоскану. Летом того же года Иоанн XV направил к Оттону III легатов, приглашая его прибыть в Рим для защиты от притеснений со стороны Крешенция.

В ноябре 995 года на съезде знати в Майнце под председательством Оттона III и в присутствии его сестер Адельгейд и Софии, тетки Матильды, аббатисы Кведлинбургской, и императрицы Адельгейд рассматривался вопрос об итальянском походе, намеченном на начало следующего года. В порядке подготовки к походу Оттон III пожаловал важные привилегии монастырю Св. Зенона в Вероне, занимавшей ключевые позиции на пути в Италию, и предоставил широкие права епископу Веронскому Отберту, дабы заручиться его поддержкой. Поскольку в упомянутом монастыре Оттон III обычно останавливался во время своих итальянских походов, пожалование имело целью возместить связанные с этим затраты.

Местом сбора участников первого итальянского похода Оттона III был объявлен Регенсбург, куда и стягивались военные отряды. Прибыли со своими вассалами многие духовные князья, и прежде всего архиепископ Майнцский Виллигис, продолжавший оставаться первым королевским советником и теперь являвшийся душой всего предприятия. Именно он, а также сестра Оттона III София, аббатиса Гандерсгеймская, на Золингенском съезде 994 года особенно настаивали на принятии решения о скорейшем походе в Рим, о продолжении итальянской политики. Виллигис хотел, чтобы продолжена была и политика Оттона I и Оттона II в отношении папства, сочетавшая в себе подтверждение папских привилегий с осуществлением прав, закрепленных за императором. В середине февраля 996 года в Регенсбург прибыл и сам Оттон III, и в начале следующего месяца войско под пение псалмов выступило в поход. Впереди процессии в сопровождении многочисленной свиты (помимо уже Упомянутого Виллигиса Майнцского в ее состав входили такие видные князья церкви, как епископы Хильдибальд Вормсский, Нотгер Люттихский и Вильдерод Страсбургский, герцоги Генрих Баварский и Отто Каринтийский, маркграф Эккехард Мейсенский, а также два представителя итальянской знати — маркграф Гуго Тосканский и эрцканцлер Петр, епископ Комо) двигался король, перед которым несли Священное копье, считавшееся реликвией Иисуса Христа и св. Маврикия и свидетельствовавшее о призвании его обладателя к борьбе против язычников и к миссионерству, а в связи с этим и к императорскому достоинству. Еще свежа была в памяти победа, одержанная, как верили, благодаря Священному копью, Оттоном Великим над язычниками мадьярами.

За годы малолетства Оттона III смогло выстоять не только Германское королевство, но и Империя, что можно считать важнейшим результатом итальянской политики (прежде всего Оттона Великого) в предшествующий период. Императорская власть, сопряженная с господством над Италией, стала рассматриваться как неотъемлемая принадлежность германской короны. Господство Оттонов в Италии укоренилось уже значительно глубже, чем можно было предполагать. В пользу оттоновской системы свидетельствовало то, что пока в самой Германии шла политическая борьба с сомнительным исходом, в Северной Италии, несмотря на отдельные проявления недовольства (так, например, Герберт Орильякский был вынужден под натиском своих противников покинуть пожалованный ему Оттоном II монастырь Боббио и возвратиться во Францию), не возобладали разрушительные тенденции и даже не была предпринята попытка сбросить ярмо иноземного господства, дружно поднявшись на восстание.

В годы малолетства Оттона III не проводилась активная итальянская политика, но и теперь еще не могло быть речи о возвращении к намерениям Оттона II покорить весь Апеннинский полуостров, изгнав оттуда греков и арабов. Приходилось довольствоваться сохранением достигнутого в предшествующие десятилетия. Это удалось во многом благодаря удачному стечению обстоятельств: междоусобная борьба среди сицилийских сарацин не позволяла им предпринимать наступление на юге Италии; Византия, поглощенная собственными внутри– и внешнеполитическими проблемами, не воспользовалась ослаблением власти в Германии, дабы подчинить себе Апулию, Калабрию и лангобардские княжества. В Беневенте и Капуе ситуация оставалась как при Оттоне II. Там продолжали править Пандульф и Ланденульф. Салерно, Неаполь и Гаэта формально хотя и признавали господство Византии, однако фактически пользовались независимостью от обеих империй.

Если Рим время от времени переживал потрясения, связанные с борьбой за папский престол, и в городе, оказывавшем сопротивление господству немцев, были периоды усиления византийского влияния, то в Ломбардии и Тоскане не наблюдалось даже и признаков стремления к коренным переменам. Герцог Тосканский Гуго, пришедший к власти еще при Оттоне II, теперь проявлял себя горячим сторонником молодого короля. В Ломбардии епископы, получившие богатые пожалования от Оттонов, стремились сохранить их, поддерживая королевский дом Германии. Они не хотели рисковать, ввязываясь в борьбу против немцев, исход которой был неясен. Точно так же и значительная часть ломбардской знати, находившейся в вассальной зависимости от епископов, связывала свои интересы с Саксонским королевским домом. За годы малолетства короля укрепилась власть епископов в городах Северной Италии, что, однако, не породило в них стремления к большей самостоятельности, не привело к глубоким изменениям обстановки в регионе в целом. Вместе с тем немцам удалось сохранить свою власть в Италии, не в последнюю очередь и благодаря вдовствующей императрице Адельгейд, которую здесь по-прежнему признавали и уважали как королеву страны.

Альпы, в это время года еще покрытые снегом, не без труда удалось преодолеть через перевал Бреннер. Едва король ступил на землю Италии, как к нему прибыли послы от венецианского дожа Петра II Орсеоло, приветствовавшие его и обратившиеся к нему с жалобой на епископа Беллунского. Оттон III был заинтересован в поддержании хороших отношений с Венецией, поэтому обещал принять меры против епископа, захватившего часть ее территории, на что венецианские послы подавали жалобу в Ахене еще в 995 году (Оттон III направил тогда своего уполномоченного по имени Бруно, дабы уладить конфликт, однако епископ Беллунский отказался даже разговаривать с королевским посланцем — так конфликт и остался неурегулированным до прибытия короля в Италию). Также Оттон III просил дожа прислать в Верону своего маленького сына, чтобы тот, уже крещенный, при совершении обряда конфирмации получил имя нового крестного — германского короля.

В середине марта 996 года Оттон III прибыл в Верону, где для него уже была приготовлена резиденция в монастыре Св. Зенона. Там же состоялась и его встреча с многочисленными представителями светской и духовной знати. Явились также епископы Иоанн Беллунский и Розо Тревизский, чтобы объяснить свое поведение в конфликте с Венецией, однако Оттон III решительно потребовал от них возместить причиненный ущерб. Позиция, занятая королем в этом конфликте, свидетельствовала о его стремлении установить тесные дружественные отношения с Венецией, которой, видимо, уже тогда отводилось важное место в его политических планах. Дож Петр II Орсеоло, со своей стороны, также пошел ему навстречу, прислав в Верону своего сына, который там был с почетом встречен и по совершении обряда конфирмации получил, в знак тесного союза между Империей и Венецией, имя своего крестного — Оттон. Так могущественный торговый город был связан с домом Оттонов узами «духовного родства» — типичное средство византийской дипломатии, благодаря императрице Феофано воспринятое и при германском дворе.

Пребывание Оттона III в Вероне омрачилось массовым побоищем, возникшим по неизвестной причине между его воинством и местными жителями. При этом погибло много немцев, и среди них некий знатный юноша из свиты короля, возможно, его близкий друг, по имени Карл. Веронцев от неминуемого возмездия спас епископ города Отберт, вымоливший прощение у Оттона III. Этот инцидент можно считать симптоматичным для настроений, царивших среди итальянцев: под внешней лояльностью таилось глубинное раздражение, готовое в любой момент прорваться наружу. Непредвиденное и весьма нежелательное кровопролитие, с которого начался первый итальянский поход Оттона III, словно предвещало грядущую катастрофу, крушение замыслов и скорую гибель.

В Вероне же Оттон III провел судебное заседание, на котором было вынесено решение по конфликту между Венецией и епископом Беллунским: территория торговой республики восстанавливалась в прежних границах, а епископ, в случае несоблюдения решения, приговаривался к уплате штрафа в размере 100 фунтов серебра. Кроме того, спорную территорию король брал под свою защиту, и впредь любое посягательство на нее каралось штрафом в размере 2 тысяч фунтов золота. Забота о территориальной целостности Венецианской республики, проявленная Оттоном III, выказывала его чрезвычайную заинтересованность в дружественных отношениях с ней. Этот интерес к Венеции Оттон III обнаружит диковинным, воистину парадоксальным образом в последний год своей жизни, но причины столь неодолимого влечения к ней так и останутся скрытыми от всех. Возможно, их знала его мать, императрица Феофано, неразгаданной унесшая эту тайну с собой в могилу.

В начале апреля король покинул Верону и через Брешию, где к нему присоединился епископ Брешианский Адальберт, направился в Павию, заняв там дворец, некогда построенный королем Теодорихом, разрушенный злосчастным маркграфом Беренгаром и восстановленный по распоряжению Оттона I. На Пасху (12 апреля) итальянская знать, собравшаяся в Павии, еще раз принесла присягу на верность своему подросшему королю, которому она уже присягала, когда тот был ребенком. Эта повторная присяга служила демонстрацией признания Оттона III законным королем, коронация и помазание которого состоялись более десяти лет тому назад в Ахене, но который в этом своем качестве впервые появился в Италии. Как раз во время этих торжеств принесли весть о смерти папы Иоанна XV. Крешенций, в свое время изгнавший его из Рима, узнав, что Оттон III направляется с войском в Италию, попытался, дабы упредить этот нацеленный против него союз обеих универсальных властей, полюбовно уладить конфликт, возвратив гонимого папу в его резиденцию, но тот своей скоропостижной смертью спутал все его планы. Тогда патриций предпринял еще одну попытку задобрить короля: когда тот был на пути в Равенну, выбрав наиболее удобный в то время водный путь по реке По, ему навстречу вышли послы из Рима, просившие его назвать кандидатуру нового папы. Ни папская курия, ни группировка Крешенция не чувствовали себя достаточно сильными, чтобы действовать самостоятельно, на свой страх и риск.

Таким образом, при дворе Оттона III, а не среди римского духовенства созрело решение, кому занять освободившийся престол Св. Петра. В окружении короля хорошо понимали, какими последствиями чревато выдвижение очередного папы из среды римских группировок, поэтому остановили свой выбор на человеке, никак не связанном с Римом — немце, самом знатном члене королевской капеллы, представителе Саксонского дома, сыне двоюродного брата короля, Бруно Каринтийском, правнуке Оттона Великого. Оттон III поручил эрцканцлеру Виллигису и канцлеру Хильдибальду, епископу Вормсскому, сопровождать его в Рим. Там, дабы соблюсти приличия, состоялась процедура формального избрания— разумеется, единогласного, после чего Бруно был 3 мая 996 года рукоположен в сан под именем Григория V. Это был первый немец на папском престоле, а новое имя, выбранное в честь Григория Великого (590–604), должно было восприниматься как программное заявление.

Тем временем Оттон III в Равенне, в окружении епископов, в том числе и итальянских, в духе традиционной оттоновской политики вершил суд над представителями светской знати, незаконно присвоившими церковное имущество, а также в очередной раз проявил свою благосклонность венецианскому посольству, удовлетворив просьбу дожа Петра II Орсеоло о предоставлении портовых и рыночных привилегий. Лишь получив известие об избрании и рукоположении Бруно в качестве папы римского Григория V, Оттон III отправился из Равенны в Рим.

О его прибытии и последовавшей затем коронации мы можем судить по описаниям, составленным, вероятнее всего, очевидцами происходивших событий. Иоанн Канапарий, автор жития св. Адальберта Пражского, являвшийся в то время монахом монастыря Св. Бонифация и Алексия на Авентине, передал собственные впечатления от увиденного, отметив, что прибывшего короля великолепно встретили «по римскому обычаю» и тот в обстановке всеобщей великой радости обрел императорское достоинство, чему радовались вместе со знатью и простые горожане, угнетенные бедняки и вдовы, в надежде на правосудие со стороны новых императора и папы. Из этого описания явствует, что автор хорошо знал римские порядки, видимо, будучи римлянином по рождению: в словах о великолепной встрече короля «по римскому обычаю» звучит гордость за свой город. Ликование бедняков было вызвано, видимо, не столько надеждами на праведный суд, сколько обычными в таких случаях щедрыми раздачами денег. Сообщалось и об изъявлении римской знатью своей преданности Оттону III — другой вопрос, искренней или показной; мы знаем об изменах римлян императору, однако во время коронационных торжеств, в обстановке большого праздника они могли ликовать и веселиться, не тая умысла.

И автор так называемого немецкого жизнеописания св. Адальберта, Бруно Кверфуртский, тогда был в Риме в качестве члена королевской капеллы или же монаха упомянутого монастыря Св. Бонифация и Алексия. В его кратком сообщении об императорской коронации также ощущается личное впечатление от увиденного. Общее настроение воодушевления и восторга в обстановке большого праздника выразилось прежде всего в словах о преисполненных доброй воли помыслах императора, благословленного папой Григорием V под громкое пение народом «Кирие элейсон» (в переводе с греческого «Господи, помилуй»), и о просветленном выражении его лица. После коронации Оттон III облачился в роскошную мантию, на которой были вышиты или вытканы картины из Апокалипсиса и которую он по окончании коронационных торжеств подарил монастырю Св. Бонифация и Алексия. Эту роскошную мантию Оттон III получил от венецианского дожа Петра II Орсеоло. Несмотря на пожелание императора, чтобы мантия вечно хранилась в монастыре, вскоре после его смерти корыстолюбивый аббат продал ее за хорошие деньги. Возможно, это дарение предназначалось лично епископу Адальберту Пражскому, который в то время находился в монастыре и с которым Оттон III неоднократно встречался во время своего пребывания в Риме в 996 году. Их дружеское общение не ограничивалось религиозными беседами: обсуждались также миссионерская деятельность среди язычников и расширение «Христианской империи» на Восток. Монастырю Св. Бонифация и Алексия на Авентине отводилась важная роль в рамках задуманного Оттоном III «Возрождения империи римлян» — как центру подготовки священников для обращенных в христианство славянских стран. Именно влияние со стороны Адальберта послужило одной из причин отчуждения, наметившегося уже в 996 году между Оттоном III и Виллигисом Майнцским, отстаивавшим традиционные права имперской церкви, которым угрожали новые представления о взаимоотношениях Империи с восточными соседями.

Обряд помазания и коронации Оттона III, совершенный папой Григорием V, состоялся 21 мая 996 года, в праздник Вознесения Христова. «И возрадовались, издавая возгласы одобрения, не только римляне, но и народы всей Европы», — написал восторженный анналист; впрочем, за этой фразой может скрываться и реальное содержание: не исключено, что имелось в виду участие в аккламации представителей различных европейских стран. Что же касается коронационных торжеств, то они продолжались целых три дня, начавшись 20 мая с великолепной встречи «по римскому обычаю» Оттона III, достигнув своего апогея 21 мая в момент его освящения и коронации, а затем продлившись на третий день, 22 мая.

Вероятнее всего, Оттон III одновременно с обретением императорского достоинства был возведен в ранг римского патриция и фогта римской церкви, хотя, казалось бы, эти звания перекрывались более высоким титулом императора. Однако должности патриция и фогта имели самостоятельное значение наряду с императорским достоинством и предполагали исполнение Оттоном III обязанностей светского главы Рима и, соответственно, защитника римской церкви. Если Карл Великий получил титул патриция еще до императорской коронации в 800 году (он был пожалован папой Стефаном II в 754 году франкскому королю Пипину и его сыновьям), то Оттон III, не желая уступать своим великим предшественникам (как уже упоминалось, Оттон I также обладал этими титулами), стал патрицием и фогтом непосредственно при коронации. Позднее, в 999 году, Оттон III перепоручит должность римского патриция своему доверенному лицу.

Оттон III сразу после коронации принял титул «Оттон благосклонной Божией милостью император римлян август» («Otto divina favente dementia Romanorum imperator augustus»), заявив тем самым, что западный император ни в чем не уступает константинопольскому «императору римлян». Весьма знаменательно, что в ближайшие после коронации дни Оттон III выдал две дарственные грамоты, пожалованные «с согласия и по совету присутствовавших епископов и мирян — римлян, франков, баварцев, саксов, эльзасцев, швабов, лотарингцев, а также и самого папы Григория». Помимо того что папа здесь выступает как бы в тени императора, примечательно, что римляне упоминаются раньше германских племен, в многочисленности которых и заключалось могущество императора. Упоминание римлян на первом месте, а саксов лишь на четвертом, а также римский титул представляли императора в ином свете, нежели при Оттоне II: это уже был не просто германский король, добившийся императорской короны, а собственно римский император, равный по достоинству константинопольскому василевсу — а может быть, и стоящий выше его.

Следующим новшеством явилось подписание 24 мая 996 года Оттоном III, совместно с десятью германскими епископами и по личной просьбе епископов Хильдибальда Вормсского и Нотгера Люттихского, привилегии, пожалованной папой Григорием V женскому монастырю Филлих близ Бонна— подписание собственноручное, полным именем, что может рассматриваться как вмешательство в сферу компетенции папы римского. Вместе с тем Оттон III, подписывая папскую грамоту, словно бы заявлял, что, будучи носителем универсальной светской власти, стоит во главе всего христианского мира наряду с папой римским, обладателем высшего, универсального церковного достоинства.

Факты неопровержимо свидетельствуют о том, что Империя достигла фактического превосходства над папством, всецело зависевшим от защиты со стороны светской власти. Тем не менее как папа, так и император выражали убеждение, что основой для их двусторонних отношений должно служить учение о двух властях: император и папа обязаны дополнять и поддерживать друг друга. Григорий V в письме ахенскому соборному капитулу от 8 февраля 997 года заявлял, что считает справедливым и достойным укреплять власть и честь императора своим отеческим апостолическим авторитетом, воздавая при этом хвалу Богу за все императорские благодеяния в отношении церкви. В свою очередь, Оттон III еще раньше, летом 996 года, заявлял папе о своей особой привязанности к нему, обусловленной не только кровным родством, но и усердием в почитании Бога.

Демонстрацией единодушия новых императора и папы римского должно было стать помилование Оттоном III по просьбе Григория V, желавшего начать свой понтификат с акта милосердия, Крешенция II Номентана, приговоренного судом, проведенным совместно с римлянами, к изгнанию за оскорбление чести и достоинства папы Иоанна XV. Крешенция за причинение обиды папе будто бы хотели даже казнить, но по просьбе Григория V оставили в живых.

Но как бы папа и император ни демонстрировали свое взаимопонимание, им не удалось избежать разногласий. Когда по окончании коронационных торжеств в Риме 25 мая 996 года открылся синод под совместным председательством папы и императора, камнем преткновения для них оказался вопрос о папских правах на владение областью к северо-востоку от Рима — Пятиградьем. И вообще Оттон III отказался подтвердить уступки, сделанные папству еще его дедом Оттоном 1 в 962 году и закрепленные в документе, получившем название «Оттонианум». Хотя папа впоследствии и ссылался на упомянутый документ, император отказывался делать из этого желательные для него выводы. Примечательно, что Оттон III не признал и другой предъявленный ему документ — «Константинове установление», более известный под названием «Псевдоконстантинов дар», назвав его фальшивкой (что и было доказано методом филологической критики в XV веке итальянским гуманистом Лоренцо Балла). Основное положение этого документа (власть в Риме принадлежит папе, а не императору) никак не согласовывалось с его представлениями о собственном императорском достоинстве. Оттон III был сильно уязвлен тем, что его ставленник папа Григорий V больше озабочен отстаиванием интересов римской церкви, нежели Римской империи.

Этой размолвкой объясняется краткость пребывания Оттона III в Риме. Уже в начале июня он, сославшись на плохое самочувствие и нездоровый климат здешних мест, сначала перебрался в горы Умбрии, а в июле отбыл в Германию. Григорий V, не чувствовавший себя в безопасности в Риме, желал, чтобы император подольше оставался в Италии, но тот был непреклонен. Уже перед самым отбытием на родину Оттон III в письме сообщал папе, что поручает обеспечение его безопасности маркграфу Тосканскому Гуго и графу Сполето и Камерино Конраду; последний в качестве императорского легата должен был также управлять восемью спорными графствами Пятиградья, обеспечивая поступление оттуда папе полагающихся податей. Ссылка на нездоровый климат, видимо, была лишь отговоркой. Высказывалось мнение, что Оттон III покинул Италию по настоянию Виллигиса Майнцского, опасавшегося не только за физическое, но и за духовное здоровье своего государя и стремившегося оградить его от влияния римской среды, как только цель похода — императорская коронация и возобновление имперской власти в Италии — была достигнута. Думается, что это мнение ошибочно в двух отношениях: во-первых, к тому времени Виллигис начал утрачивать свое положение первого советника и Оттон III находился в большей степени под влиянием своих новых знакомых — Адальберта Пражского и Герберта Орильякского («римская зараза» успела подействовать); а во-вторых, именно с точки зрения Виллигиса, желавшего, чтобы политика Оттона I и Оттона II в отношении папства была продолжена, цель похода в Рим не могла считаться полностью достигнутой, пока новый император не подтвердил «Оттонианум».

Когда Оттон III покидал Рим, в его свите находились и те два человека, которые начинали оказывать на него решающее влияние — архиепископ Реймсский Герберт и епископ Пражский Адальберт. Оба они, испытав притеснения у себя на родине, прибыли в Рим искать правды, но так ничего и не добились. Более того, их даже осудили на синоде, так что их пребывание в ближайшем окружении императора могло выглядеть вызовом папе. Во время непродолжительного пребывания Оттона III в Риме они произвели на него неизгладимое впечатление — выдающийся ученый Герберт своим интеллектуальным блеском, а смиренно благочестивый аскет Адальберт некой исходившей от него харизмой, задевшей какую-то струну в душе юного императора. Невозможно было найти более различные натуры, олицетворявшие собой два полюса, между которыми отныне проходила жизнь Оттона III. Если Герберт, еще в Италии покинувший императорский двор и возвратившийся в Реймс, начал активно играть свою роль лишь летом 997 года, то Адальберт уже в 996 году, на обратном пути в Германию, зажег императора своими идеями. Это был дух безграничной преданности Богу, полагавший ничтожным всё земное и требовавший готовности всем пожертвовать ради торжества имени Божьего в этом мире. Воспринятые к тому времени Оттоном III идеи возрождения христианского благочестия, зародившиеся в стенах Клюнийского монастыря, в результате бесед с Адальбертом переросли в нем в благочестивый энтузиазм, хотя сам он тогда и не помышлял удалиться от мира.

Если не принимать во внимание молчаливый отказ от Южной Италии, то могло создаться впечатление, что оттоновская политика при самом младшем и неопытном представителе династии достигла своего наибольшего успеха. Еще не бывало, чтобы на престол Св. Петра воссел немец, к тому же близкий родственник императора, сам юноша, который, при всей своей одаренности и образованности, мог достичь таких высот только благодаря тесным связям с германским королевским двором. Папским престолом распорядились как простым немецким епископством, обеспечив избрание доверенного человека из королевской капеллы. Возведя в достоинство папы римского родственника Оттона III, словно бы хотели приучить мир к мысли, что папский престол следует рассматривать как фамильную собственность императорской династии, а не как независимую власть. Целью было полное подчинение папства, включение его в структуру имперской церкви.

Если бы не разлад с папой Григорием V, вызванный различным пониманием целей имперской политики в отношении церкви, Оттон III мог бы возвращаться в Германию с сознанием исполненного долга, поскольку главное, ради чего он прибыл в Италию, было достигнуто — обретено императорское достоинство и восстановлена власть императора на территории к югу от Альп, еще при его деде ставшей составной частью Империи. Благодаря назначению немца Хериберта на должность итальянского канцлера и возведению на папский престол Бруно Каринтийского, представителя правившей в Германии Саксонской династии, более отчетливые очертания приобрела тенденция к слиянию Германии и Италии в единую Империю, к чему стремился еще Оттон II, добиваясь на рейхстаге в Вероне в 983 году избрания итальянской и немецкой знатью своего трехлетнего сына королем обеих стран, и что было фактически реализовано, когда в Павии итальянские магнаты присягнули на верность своему повзрослевшему королю, приступившему к самостоятельному правлению. Успешное завершение первого итальянского похода знаменовало собой и удачное окончание первого периода царствования Оттона III.

ЗАМЫСЕЛ «ВОЗРОЖДЕНИЯ»

Опасения Григория V, связанные с преждевременным, как ему казалось, уходом императора из Италии, очень быстро оправдались. Едва успел Оттон III покинуть вместе с немецким войском пределы страны, как Крешенций лишил папу всего имущества и изгнал из Рима. Возможно, Крешенций, сумевший в короткий срок после ухода Оттона III из Италии восстановить свое властное положение в Риме, воспользовался тем, что Григорий V отлучился из города, чтобы не пустить его обратно. По свидетельству современников, между папой, слишком решительно принявшимся проводить политику в духе клюнийской реформы, но уличенным в получении взяток, и римлянами будто бы возник конфликт. Однако сразу же стало ясно, что действия Крешенция направлены не только против папы, но и против императора, судя по тому, что его уполномоченные лица, легаты, были взяты под стражу. Григорий V обратился за помощью к графу Конраду, правителю Сполето, которому Оттон III и поручил его защищать и дважды пытался силой вернуть себе престол Св. Петра, воюя с римлянами. Не добившись успеха в этом, он решил дожидаться помощи от императора.

В том, как развивались последующие события, нерасторжимо переплелись закономерность, случайность и ложные упования. Конфликты пап с римской знатью стали почти что обычным делом и уже никого не удивляли. Но на сей раз случилось так, что вскоре после отъезда императора из Рима и изгнания оттуда Григория V в Рим возвратилось посольство во главе с Иоанном Филагатом, еще в 995 году направленное в Константинополь за невестой для Оттона III. Германское посольство было благосклонно встречено на Босфоре, и Иоанн вернулся в сопровождении греческих послов, которые должны были продолжить переговоры. Его спутник, епископ Вюрцбургский Бернвард, вместе со множеством других членов посольства умер в Византии от какой-то болезни. Если бы Оттон III встретился с послами в Риме, дальнейшее развитие событий наверняка складывалось бы самым благоприятным для него образом. Но в Риме в тот момент не было ни императора, ни папы, и против них созрел заговор, инициаторами которого выступили упомянутый Крешенций и, вероятнее всего, глава византийского посольства Леон, увидевший хорошую возможность для усиления влияния Константинополя в Италии.

Очевидно, рассчитывая на поддержку со стороны Византии, Крешенций в середине февраля 997 года провозгласил Иоанна Филагата папой под именем Иоанна XVI. Крешенций использовал престарелого грека как средство для достижения своих политических целей, но, разумеется, для самого Иоанна Филагата не было ни малейшей необходимости слепо следовать требованиям Крешенция. Он мог бы и отказаться, однако тщеславие оказалось сильнее его, и он не устоял перед соблазном узурпировать папский престол. Филагат, столь много обязанный правящему дому Германии, пошел на предательство, видимо, полагая, что Оттон III не будет отстаивать Григория V, с которым, как все знали, у него сложились натянутые отношения, а предпочтет его, своего старого учителя. Не исключено, что и у Крешенция создалось ложное представление о недавних событиях в Риме, в частности, о самом императоре, показавшемся ему слабым юнцом, склонным к мечтательности и религиозной экзальтации. Не вполне ясна роль византийского посла Леона. Он действовал, видимо, без предварительных инструкций, исходя из сложившейся ситуации, но в интересах Византии, ради восстановления в Риме власти василевса. В этом отчетливо проявилось стремление Византийской империи восстановить Римскую империю, только не так, как представляли себе это восстановление Карл Великий, Оттон I и его преемники на германском престоле.

О том, что византийский посол надеялся привлечь василевса на сторону мятежников и что римский вопрос таким образом мог привести к европейскому конфликту, при дворе Оттона III тогда не имели представления. Там были столь мало осведомлены о закулисной возне византийской дипломатии, что Леон не побоялся даже прибыть к Оттону III в Ахен, чтобы наконец выполнить свое дипломатическое поручение. Высказывалось предположение, что Леон к тому времени полностью изменил свое отношение к антипапе и потому призывал Оттона III скорее прибыть в Италию для борьбы против Крешенция, но эта документально не подкрепленная версия представляется малоубедительной. Надо думать, ближе к истине другое мнение, согласно которому Леон продолжал интриговать, ведя двойную игру. Его целью было затянуть переговоры о сватовстве, поскольку василевс, сознавая необходимость обеспечения безопасности своих южноитальянских владений, стремился избежать открытого разрыва. Своим уклончивым ответом византийский дипломат вызвал недовольство Оттона III и потому после весьма холодного приема был отпущен без выражения милости. На антипапу это подействовало отрезвляюще, и он хотел было отказаться от незаконных притязаний на папский престол, но уступил непреклонной воле Крешенция, продолжая покорно двигаться навстречу ждавшим его мучениям и позору.

Тем временем влияние Крешенция едва ли распространялось дальше Рима и его ближайшей округи. Еще важнее было то, что вся церковь оставалась на стороне законного папы Григория V, который в ожидании помощи от императора провел в начале февраля синод в Павии с участием архиепископов Равеннского и Миланского и ряда епископов. В повестке наряду со многими важными вопросами значилось и обсуждение переворота, совершенного в Риме Крешенцием, которого объявили «грабителем римской церкви» и подвергли отлучению. Спустя некоторое время в Павию пришла весть о провозглашении Иоанна Филагата папой Иоанном XVI, и Григорий V по согласованию с находившимися с ним прелатами отлучил его от церкви как узурпатора папского престола. Епископство Пьяченца, в свое время отторгнутое по решению папы Иоанна XV от Равеннского архиепископства и возведенное ради Иоанна Филагата в ранг архиепископства, Григорий V возвратил в его прежнее состояние, то есть подчинил архиепископу Равеннскому.

В то время как в Италии происходили эти драматические события, вернувшийся в Германию Оттон III переживал глубокую эволюцию в своем умонастроении. Именно тогда впервые обнаруживается влияние Герберта Орильякского на его политику. Еще в декабре 996 года император направил ему приглашение прибыть ко двору, дабы преподавать ему латинский и греческий языки и науки, прежде всего философию, а также быть его советником по политическим вопросам. Герберт должен был, как говорилось в письме, изгонять из Оттона III «саксонскую грубость» и развивать его склонность к греческой утонченности. Именно это пожелание позднее и современники, и далекие потомки не раз припомнят Оттону III, упрекая его в пренебрежительном отношении к родным обычаям и в преклонении перед чужими порядками.

Герберт с готовностью сообщил о своем согласии, дав заодно политический совет: Оттон III, по его мнению, нуждался не только в греческой, но и в римской мудрости, поскольку хотя он и грек по рождению, однако его империя — Римская. Классическое римское наследие надлежало культивировать в пику Византии. Еще определеннее говорилось в другом письме: Греция (читай: Византия) не должна единолично претендовать на философскую мудрость и римскую власть, ибо, с энтузиазмом настаивал Герберт, «нам, нам принадлежит Римская империя», которой отдают свои силы Италия, Галлия и Германия, а также страны «скифов», под коими подразумевались венгры или славяне или те и другие. Перечень представленных здесь стран или провинций расширяет каролингскую триаду «Италия — Галлия — Германия», входившую в состав империи Карла Великого, за счет четвертого члена — «Скифии». В этом уже просматриваются очертания имперской идеи Оттона III.

Император, учителями которого были Бернвард, епископ Хильдесхаймский, и Иоанн Филагат и который сам, благодаря усвоенному от матери знанию греческого языка, превосходил ученостью многих ученых того времени, просил Герберта об ознакомлении с произведениями Боэция. Одна из тем, которые тогда разбирал Герберт со своим учеником, была изложена им письменно, благодаря чему мы имеем доказательство, что Оттону III были доступны самые тонкие проблемы философии того времени. В лице Герберта император познакомился не только с философом-новатором (в «Верденских анналах» говорится о Герберте: «Он обновил философскую мудрость и считался у латинян вторым после Боэция»), математиком, астрономом и механиком, но также и с человеком, которому больше, чем кому-либо из его современников, был близок дух античности, ставшей неотъемлемой частью его жизни. Это отчетливо явствует даже из стиля его писем, отличающегося лаконичностью, отказом от ненужного нагромождения слов, экономностью выразительных средств, стремлением ограничиваться классической лексикой.

Примечательно, сколь глубоко проникся Герберт, несмотря на всю свою укорененность в христианской традиции, духом античных образцов. Нравственным критерием для него являлись не христианские понятия добра и зла, а античная добродетель, нерасторжимо сочетавшая в себе добропорядочность, нравственность и красоту. В наихудшие моменты своей жизни он обращался не к Библии и не к трудам отцов церкви, а к философии. То, что он, подобно Боэцию, искал утешения в философии, в его время не было чем-то из ряда вон выходящим, но чем он действительно выделялся среди своих современников, так это стремлением, как он сам признавался, следовать наставлениям Цицерона.

Однако обязанности Герберта, ставшего наставником императора, не ограничивались истолкованием ему Боэция — вскоре он стал его политическим советником, помогая ему находить нужные средства во взаимоотношениях с Римом и Византией.

Наряду с Гербертом следует упомянуть еще одного советника императора, приобретшего влияние на него в том же 997 году — Льва, позднее ставшего епископом Верчелли, который также многое сделал, чтобы открыть Оттону III мир античности. Место его рождения неизвестно, однако считается, что он был итальянцем. Француз Герберт и итальянец Лев, искавшие в античности источник своих идей, хорошо дополняли друг друга на службе у императора.

Во время пребывания Оттона III в Германии к нему прибывали посланцы из Италии, сообщавшие обо всем происходившем там. В марте 997 года в Ахене при императорском дворе появился папский легат Лев, аббат римского монастыря Св. Бонифация и Алексия на Авентине, который передал решения собора, проходившего в начале февраля в Павии, и сообщение о провозглашении Иоанна Филагата антипапой. Император, весьма огорченный действиями своего бывшего учителя, отобрал у него монастырь Нонантола и отдал его под управление упомянутого Льва. Через своего легата папа Григорий V торопил Оттона III с прибытием в Италию для водворения порядка. В то время мятежом был охвачен не только Рим. Маркграф Ивреи Ардуин поднял в феврале 997 года восстание против Петра, епископа Верчелли, сторонника Империи и оттоновского господства в Италии. Волнения продолжались несколько недель, а сам епископ Петр был убит Ардуином, велевшим сжечь его тело.

Однако Оттон III не спешил в очередной раз отправиться за Альпы, наметив на лето 997 года военный поход против полабских славян, давно тревоживших своими нападениями восточные рубежи Саксонии. Подобный образ действий императора давал историкам обильную пищу для размышлений, порождая множество догадок: не считал ли он положение в Италии не столь уж опасным, соответственно, не усматривая большого вреда для себя даже в действиях Крешенция, чтобы спешить туда для наведения порядка, полагая более серьезной обстановку на Востоке? Или же хотел, чтобы Григорий V подольше оставался один на один со своими проблемами, дабы впредь он был более сговорчивым? К сожалению, эти, равно как и многие другие предположения ввиду отсутствия документальных свидетельств так и остаются всего лишь догадками.

И все же, если перейти от догадок к фактам, следует отметить, что Крешенций, затевая мятеж, явно просчитался, неверно оценив ситуацию и сильно недооценив Оттона III, которого не так-то легко было заставить отказаться от своих намерений. Если император и не реагировал незамедлительно, то вовсе не потому, что смирился с совершенным в Италии переворотом. Лето 997 года он провел, отбивая наступление полабских славян, и лишь водворив мир на восточных рубежах государства, отправился в свой второй поход за Альпы, дабы восстановить порядок и в южной части Империи.

За время между первым и вторым итальянскими походами, с сентября 996 года по декабрь 997 года, произошли важные перемены в окружении Оттона III. Это касается прежде всего его отчуждения от своего прежде главного государственного советника, Виллигиса, архиепископа Майнцского, и сестры Софии, также пользовавшейся влиянием на принятие важнейших решений. В дарственных грамотах 993–997 годов София 14 раз упоминалась в качестве лица, ходатайствовавшего перед императором. Еще сильнее сказывалось влияние Виллигиса, который с 983 по 991 год 20 раз упоминался в этом качестве в дипломах Оттона III, а после смерти императрицы Феофано, с 991-го до осени 997 года, даже 38 раз. В октябре — ноябре 997 года эта деятельность Виллигиса и Софии при дворе Оттона III прекращается. Не было их и среди тех, кто сопровождал императора в его втором итальянском походе.

Что касается самой Германии, то и там поход 997 года Оттона III в Италию знаменовал собой начало перемен: в конце ноября, еще находясь в Ахене, он поручил управление Германией на время своего отсутствия собственной тетке, аббатисе Кведлинбургской Матильде, получившей при этом титул «матриция» («matricia»), по аналогии с титулом «патриций» («patricius») — даже в этом нашла свое выражение новая идея Римской империи, которую вскоре начнет воплощать Оттон III. Один из летописцев того времени, составитель «Хильдесхаймских анналов», словно бы оправдывая это решение, говорит, что Матильда отличалась необычайным для женщины умом, выражая тем самым в завуалированном виде мнение о ее заведомой неполноценности в должности правительницы королевства по сравнению, например, с архиепископом Майнцским, эрцканцлером Германии, значительно превосходившим ее и по своему положению на иерархической лестнице (архиепископ — аббатиса). Назначение Матильды на столь высокий пост воспринималось современниками как еще одно проявление пренебрежительного отношения Оттона III к отечеству. В действительности же аббатиса Матильда в роли правительницы Германии вполне вписывалась в его новую концепцию возрождения Римской империи: Германия, которой при Оттоне I всегда отдавалось предпочтение перед другими подвластными территориями, низводилась до положения одной из составных, не имеющих особых привилегий, частей Империи, центр которой перемещался на юг, в Италию.

В декабре 997 года Оттон III во главе большого войска и в сопровождении герцогов Генриха Баварского и Отто Каринтийского прибыл через альпийский перевал Бреннер в Ломбардию. В Тренто его встречал верный Гуго Тосканский. Следующая остановка была сделана в Павии, где императора уже ждал папа Григорий V, лично доложивший ему о положении дел в Италии. В Павии же Оттон III праздновал Рождество 997 года и оставался до середины января 998 года. Там он совещался с бывшими при нем немецкими и итальянскими магнатами о предстоящих действиях в отношении узурпаторов — антипапы и Крешенция. Во второй половине января Оттон III продолжил путь через Кремону в Феррару, где его ожидал по вызову сын венецианского дожа, его крестник. Затем они поплыли вместе на великолепном венецианском корабле в Равенну, где император дал распоряжение итальянскому канцлеру Хериберту заняться, как сообщается в жизнеописании упомянутого канцлера, будущего архиепископа Кёльнского, установлением порядка в Равеннском экзархате. Эта несколько туманная фраза из источника позволяет предположить, что беспорядки в Риме и Верчелли отозвались и в Равенне.

Когда в середине февраля 998 года император, получив подкрепление и от своих итальянских вассалов, подошел к Риму, город не оказал ему ни малейшего сопротивления. Антипапа бежал, но был схвачен воинами Оттона III, которые, видимо, самовольно (во всяком случае, в анналах вся ответственность за надругательство над Филагатом возлагается на них) выкололи ему глаза и отрезали уши, нос и язык, остригли, а затем заперли в одном из монастырей в Риме. На специально созванном в Риме синоде осудили его и объявили о его смещении. Весть о несчастной участи Иоанна Филагата быстро разнеслась, достигнув и кельи знаменитого в то время отшельника Нила, заставив его отправиться в Рим. Оттон III и Григорий V вышли навстречу 88-летнему (а по другим сведениям, даже 99-летнему) старцу, с почетом ввели его в Латеран, посадили между собой и облобызали ему руки. Нил просил о помиловании Филагата, чтобы они вместе замаливали в монастыре его грехи. Император соглашался исполнить просьбу отшельника, если тот поселится в Риме в греческом монастыре Св. Анастасия. Однако папа не хотел и слышать о помиловании, желая в полной мере насладиться местью. Он велел на посмешище римлянам и в назидание, дабы другим не повадно было, посадить Иоанна в разорванных одеждах задом наперед на осла, дать ему в руки хвост и в сопровождении герольда возить по улицам города. После пережитых мучений и позора несчастного антипапу отправили в изгнание в Германию, где он прожил еще более десяти лет. Это был уже не первый случай, когда Григорий V действовал вопреки своему родственнику-императору. Оттон III велел передать свои извинения Нилу, но тот обиженный удалился в собственную обитель, оставив в чувствительной душе императора незаживающую рану.

Главный же виновник мятежа, Крешенций, укрылся за стенами замка Святого Ангела, бывшей усыпальницы древнеримского императора Адриана, до того времени считавшейся неприступной цитаделью. Осаду этого замка в течение двух месяцев вели немцы, к которым присоединились и римляне. Вскоре после Пасхи, 28 апреля 998 года, маркграфу Мейсенскому Эккехарду удалось с помощью осадных машин взять цитадель штурмом. Крешенций был схвачен и для устрашения римлян, бунтовавших против императорского величества, обезглавлен у всех на виду на крыше замка, после чего его труп вверх ногами повесили вместе с двенадцатью его соратниками на виселицах на холме Монте-Марио, с которого открывалась панорама всего Рима и который, соответственно, был виден издалека. Власть Оттона III и Григория V в Риме была восстановлена.

Но еще до окончания борьбы император решил вознаградить своего уважаемого наставника и советника, ставшего и его близким другом — Герберта Орильякского, 25 апреля назначив его архиепископом Равеннским и одновременно подтвердив все прежние права и привилегии экзархата, а также пожаловав в личное пожизненное владение Герберту три графства со всеми городами и правом осуществлять на подвластной территории публичную власть. Папа Григорий V, только что восстановленный в своих правах благодаря помощи со стороны императора, не мог отказать ему в любезности, вручив Герберту знаки архиепископского достоинства и передав ему все права в городе и экзархате, которые со времен Оттона Великого принадлежали римской церкви. На состоявшемся 9 мая 998 года синоде, на котором совместно председательствовали папа и император, Григорий V опять затронул вопрос о привилегиях римской церкви, в частности, о правах на территорию Пятиградья, но Оттон III и на сей раз отказался возвратить ее курии, предпочитая продолжить реализацию плана Оттона I, собиравшегося создать на восточном побережье Италии прочный опорный пункт своей власти с центром в Равенне, дабы иметь возможность противодействовать Византии и папским притязаниям.

За время между первым и вторым итальянскими походами произошли решающие перемены в умонастроении Оттона III. После императорской коронации он покидал Рим с чувством глубокого разочарования. Возведенный им на престол Св. Петра папа не оправдал его надежд, и римская имперская идея на время была вытеснена из его сознания ахенской имперской идеей, убежденным сторонником которой в свое время был Карл Великий. Еще Оттон Великий прославлял Ахен как «первейшую королевскую резиденцию по эту сторону Альп», однако лишь Оттон III стал отождествлять трон, стоявший тогда в капелле Св. Марии, с именем Карла Великого, которого он называл своим предшественником, славным императором и в преклонении перед которым с ним не мог сравниться ни один из правителей. В Ахене Оттон III учредил три монастыря, а церковь Св. Марии получила доставленные из Италии реликвии и была осыпана им всевозможными милостями. Ахен стал для него «Новым Римом», как когда-то Византии для Константина Великого.

И все же Оттон III, приступив к реализации грандиозного замысла возрождения Римской империи, решительно отошел от Карла Великого, у которого и заимствовал сам девиз возрождения. Карл после императорской коронации больше не бывал в Риме, стараясь превратить Ахен в свой Рим. Под влиянием Герберта Орильякского у Оттона III зародилась собственная имперская идея, отводившая Ахену второе место после Рима, «главы мира и матери всех церквей». Важную роль в реализации этой идеи сыграл Лев, епископ Верчелли, выдающийся ритор и юрист. В качестве капеллана Оттона III он составлял наиболее важные императорские грамоты и тексты законов. Лев особенно активно поддерживал все большую, начиная со второго римского похода, ориентацию политики Оттона III на Италию. Наконец, неотъемлемым компонентом мировоззрения юного императора стали мистические и строго аскетические религиозные представления, с которыми познакомили его Адальберт, епископ Пражский, а также итальянские пустынники — уже известный нам Нил, а также Ромуальд. У Оттона III эти представления, в сочетании с классической образованностью и убежденностью в происхождении своей власти непосредственно от Бога, и привели к замыслу возрождения Римской империи на христианской основе. Пожалование Матильде, аббатисе Кведлинбургской, титула «матриция» явилось первым случаем использования Оттоном III римских и греческих титулов, что уже служило выражением его новой политической концепции.

Имперская идея как таковая владела воображением Оттона III с младых лет. Еще будучи королем, он изображался на печатях по пояс и с державой в руке, что являлось прерогативой императора. После императорской коронации он велел изображать себя стоящим в полный рост, а затем и сидящим на троне. Созданный таким образом тронный тип в качестве так называемой «печати величества» использовался всеми его преемниками. Стали применяться металлические буллы, как при Каролингах и Оттоне Великом. Сначала булла Оттона III имитировала печать Карла Великого: на одной стороне было изображение закованной в латы женской фигуры со щитом и копьем, олицетворявшей собою Рим, а на другой — государь во цвете лет с бородой и короной. Оттону III тогда было всего лишь 18 лет, но это не имело значения, поскольку портрет должен был напоминать самого Карла. Вокруг женской фигуры на лицевой стороне шла надпись: «Возрождение империи римлян». Девиз Карла Великого «Возрождение Римской империи», несомненно, послуживший образцом, был характерным образом изменен перенесением акцента на слово «римлян». Равенство составных элементов каролингской триады «Италия — Галлия — Германия» нарушалось в пользу Рима и римлян, коим идея возрождения, завладевшая сознанием Оттона III, отводила центральное место.

После подавления мятежа Крешенция император более трех месяцев оставался в Риме. Все соперники и враги низвергнутого патриция были естественными союзниками Оттона III, a прочие перешли на его сторону в надежде извлечь из этого выгоду. Император и папа собирали своих сторонников, с помощью которых они могли господствовать. Снова возвысился род, некогда оттесненный Крешенциями от власти в Риме, — Тускуланцы, состоявшие в родстве с печально знаменитым папой Иоанном XII. Теперь они вновь стали ведущим семейством Рима. Граф Тускуланский Григорий и его сын Альберик поступили на папскую и императорскую службу. Эти римские господа восхищались славным прошлым Рима, жаждали титулов и должностей своих предков, мечтали о возрождении «золотого Рима», главы мира, во всей его мощи и величии. Теперь, будучи приближенными к императору, они, казалось, были близки к достижению и своей цели. Император, от которого зависело исполнение их надежд, превратился из карателя мятежников в почитателя Рима.

Оттон III, восхищавшийся Боэцием ученик Герберта Орильякского, внутренне уже был готов поддаться обаянию Рима. Однако любовь императора к Риму, о которой с осуждением писали современные ему авторы, могла развиться лишь после того, как более длительное пребывание дало ему возможность узнать, как много в этом городе свидетельств былого величия Древней Римской империи. Не приходится удивляться тому, что Рим произвел на юного восприимчивого императора сильное впечатление — не меньшее, чем на его учителя, Бернварда Хильдесхаймского, в качестве его гостя посетившего город в 1001 году. Римские триумфальные колонны послужили образцом для сооружения бронзовой колонны в его кафедральном Хильдесхаймском соборе, так называемой колонны Бернварда, шедевра немецкого искусства периода оттоновского возрождения. Не следует забывать и того, что в Риме было много больше, чем где бы то ни было еще, святых мест и реликвий, напоминавших о временах борьбы за христианскую веру. И этот мир привлекал к себе Оттона III, находившегося под впечатлением от слов св. Адальберта и от вести о настигшей его 23 апреля 997 года мученической смерти в качестве миссионера среди язычников-пруссов.

Эти многосторонние связи Оттона III с Римом сближали его с римлянами, в свою очередь искавшими, по различным мотивам, подход к нему. Что еще год назад казалось немыслимым, то в 998 году стало реальностью: император и римляне вступили в тесный союз, к которому принадлежал и папа в качестве ближайшего союзника императора. Непосредственным практическим следствием любви императора к Риму стало то, что, в отличие от своих предшественников, он устроил там постоянную резиденцию. Тем самым осуществилось главное в его надеждах на возрождение Империи: Рим снова стал резиденцией императора, столицей, «главой мира», правда, как вскоре заметили и сами римляне, не совсем в том смысле, как они представляли себе возврат к порядкам античных времен.

Таким образом, был сделан первый шаг на пути «возрождения империи римлян». Вместе с тем решение Оттона III устроить в Риме свою резиденцию имело целью и самоутверждение перед византийским императором, желание показать себя правителем, равновеликим ему по рангу. Уже в мае 998 года в дарственных грамотах Оттона III появляется указание, что они составлены «в Риме, во дворце». Из других источников мы узнаем, что императорский дворец располагался на Авентине, который современники прославляли за его красивые постройки и хороший воздух. В одном из стоявших там зданий Оттон III, очевидно, и устроил свою резиденцию, в окружении церквей и монастырей, которых на Авентине было особенно много.

Возродив этот обычай древних римских императоров, Оттон III поступил вопреки укоренившемуся к тому времени мнению, что Рим является городом апостолов. Даже в его ближайшем окружении раздавались голоса недовольных тем, что он поселился там, где был «приют апостолов». И вообще представлениям римской церкви противоречило то, чтобы император жил в Риме, чтобы земной правитель осуществлял свою власть там, где небесный повелитель поместил главу христианской церкви. Пренебрегая этими возражениями, Оттон III демонстративно проигнорировал принципы так называемого «Константинова дара», который спустя два года он открыто объявит фальшивкой. Очевидно, он пришел к этому убеждению уже тогда, когда выбрал место своей резиденции.

Возрождение древнеримских учреждений и обычаев включало в себя и придворную жизнь. Символическую и культовую репрезентацию императорской власти Оттон III не изменил. Здесь, как и по многим другим важным аспектам, юный император скорее продолжил традицию своего дома. Не прослеживаются изменения ни порядка коронации, ни императорского облачения или инсигний. Появление длинного жезла на иллюстрациях и печатях Оттона III, несомненно, обусловлено влиянием античных образцов. Изменения могли происходить лишь вне церковной сферы и в масштабах, не затрагивавших существо прежнего обычая. Так, по особенно торжественным случаям Оттон III появлялся, дабы продемонстрировать свое высокое положение самодержавного государя, в розовой, затканной золотыми орлами далматике и в башмаках, украшенных изображениями орлов, драконов и львов — царственных зверей, символизировавших собой королевско-императорскую власть.

Титмар Мерзебургский рассказывает о возрождении Оттоном III старинного, почти забытого обычая римлян: «Он сидел один на возвышении за столом, изготовленным в форме полукруга». Это могло происходить лишь по торжественным случаям, ибо другие авторы свидетельствуют о более простом обхождении императора со своими друзьями, чаще всего служившими ему и наиболее доверенными советниками (с одним из своих друзей, с Таммо, братом епископа Хильдесхаймского Бернварда, Оттон III, как рассказывает современный хронист, был столь близок, что они часто за столом ели из одного блюда). Это была, таким образом, символическая трапеза, которую Оттон III совершал по торжественным случаям обособленно от своих подданных. Какова была идейная подоплека этой церемонии? Здесь речь также идет об одном из элементов «возрождения империи римлян», древнеримском обычае использования полукруглого стола, называвшегося сигмой. Правда, Оттон III в своем следовании обычаю древних не зашел столь далеко, чтобы возлежать за столом, как это делал, например, византийский император со своими придворными по определенным торжественным случаям. Оттон III использовал сигму, чтобы возвыситься над прочими участниками застолья, продемонстрировать свое чрезвычайно высокое императорское достоинство — неслыханное дело при оттоновском дворе, еще не видавшем столь резкого обособления короля от окружавшей его знати. Из слов Титмара Мерзебургского можно понять, что это новшество вызвало возмущение, поскольку было несовместимо ни с германскими, ни с христианскими представлениями о правителе. Впрочем, осторожный в своих высказываниях Титмар и здесь употребил весьма обтекаемую формулировку, говоря, что желание императора возродить полузабытые римские обычаи «разные люди воспринимали по-разному».

Аналогичная картина, как и при организации двора, рисуется при рассмотрении практических последствий союза императора с римлянами. Это касается новых или возобновленных высших должностей, с помощью которых Оттон III пытался привязать к себе римскую знать. Тем самым он шел навстречу их традициям и личным амбициям, но вместе с тем использовал эту возможность для усиления собственного влияния в Риме. Придворный штат Оттона III привлекал к себе особое внимание исследователей. Вопросу о придворных должностях придавали большое значение при оценке его личности: именно из-за них упрекали его в слепом подражании византийским порядкам, в склонности предаваться фантазиям. В «византийском дворе» Оттона III не видели ничего, кроме маскарада, фантазии и игры в титулы. Во введении им римских и византийских должностей усматривалась лишь показная помпезность, навеянная влиянием его матери Феофано. Какова же была в действительности связь вновь созданных Оттоном III должностей с идеей «восстановления империи римлян»? Чтобы понять это, следует обратиться к должностям, упоминающимся в официальных документах.

Прежде всего это должность «префекта города», относительно которой одно время предполагали, что ее ввел Оттон III, сделав префекта своим чиновником. Однако еще с 993 года исполнял обязанности префекта города некий Иоанн, переживший Оттона III, так что о замещении этой должности императором не может быть речи. Застав в Риме папского префекта, осуществлявшего светское управление городом, император просто привлек его на свою службу: известно, что префект города оглашал императорские судебные распоряжения. Поскольку же в суде префект заседал рядом с папой, нет оснований предполагать, что император изменил его функции. Остается лишь вопрос: не изменились ли его фактические властные полномочия во время Оттона III? Видимо, изменились, что подтверждается грамотой, в которой говорится, что префект Иоанн дважды в качестве императорского посланца передавал аббату одного из римских монастырей приглашение в императорский суд. Наряду с папским титулом префект с 998 года имел и титул «дворцового графа», поэтому служба его, видимо, была аналогична обязанностям пфальцграфа, находившегося в Павии и замещавшего императора в судах Италии. Это значит, что префект города помимо своей папской должности, очевидно, исполнял еще и новую императорскую должность, отвечавшую итальянско-германской традиции, а это означает, что император старался не ущемлять прав папы в Риме — по крайней мере формально. Таким образом, и здесь возрождение античности сочеталось с осмотрительным сохранением традиции. Можно предположить, что Оттон III наделил префекта города судебными полномочиями, в результате чего тот получил назначение как от папы, так и от императора, однако при этом границы между императорской и папской сферами не стерлись. Если это предположение верно, то становится понятно, как могли император и папа мирно сосуществовать в Риме.

Существовала при Оттоне III и должность префекта флота. Само по себе это обнаруживает намерение Оттона III создать собственный флот, необходимый ему для исполнения замысла о покорении Южной Италии, и прежде всего Сицилии. Вместе с тем должность префекта флота, введенная Оттоном III, кое-кому из историков казалась просто смешной, поскольку тогда у императора не было ни одного корабля. И все же достоверно известно, что префект флота участвовал в заседаниях императорского суда, где присутствовали также папские чиновники, а папа направлял обладателя этой должности в качестве своего посланника к Оттону III. Значит, должность префекта флота, название которой в известной мере соотносится с «префектом города», исполнявшим свою должность на папской службе, по всей видимости, занимал папский чиновник, в обязанность которого могли входить надзор за римской гаванью и обеспечение подвоза всего необходимого в Рим водным транспортом по Тибру. Во всяком случае, эта должность придавала ее обладателю авторитет, иначе Григорий, глава упомянутого знатного Тускуланского рода, не довольствовался бы ею.

Относительно двух других должностных лиц, «начальника императорской милиции» и «начальника императорского дворца», можно с уверенностью сказать, что они состояли на императорской службе. Вторая должность, несомненно, была введена Оттоном III, поскольку до него она не упоминается. Очевидно, ее введение было продиктовано практическими потребностями после устройства в Риме императорского дворца. Заботы по управлению императорской резиденцией в Риме были возложены, как упоминается в документе, на «Альберика, сына Григория», то есть сына графа Тускуланского. Обладатель должности «начальника императорской милиции» именовался также «консулом и герцогом». Должность начальника войска существовала еще в Древнем Риме, а во времена, предшествовавшие появлению Священной Римской империи, под его командованием находилось городское ополчение. Теперь Оттон III, возрождая древнеримский характер римского городского ополчения, ставил его себе на службу, подобно ополчению из любой другой части Империи. Политический смысл этой меры состоял в том, что император начинал контролировать организацию, особенно затрагивавшую честолюбие римлян, завладел правами, которыми не обладали в Риме его предшественники. Он хотел, чтобы римляне воспринимали возрождение античной должности как новшество, возвышающее их авторитет, но не стесняющее их свобод.

Это же намерение еще отчетливее проявляется во введении Оттоном III должности императорского патриция. И здесь речь идет о продолжении существовавшей традиции. Титул патриция в X веке стал принадлежностью римского градоначальника, и Крешенции обладали им вплоть до их свержения Оттоном III в 998 году. Вопреки представлению о том, что на должность патриция назначает папа, оттоновский патрициат должен был стать возрождением древнеримского патрициата, а патриций — наместником императора. В соответствии с этим новым пониманием патрициата Оттон III назначил преемником Крешенция на должности римского патриция некоего Циацо, которого в одной из грамот называет своим «любимым верным человеком» и которого современники именовали «его» (то есть императора) «патрицием». Трудно сказать что-либо определенное о сфере его компетенции, прежде всего о том, как он исполнял свои функции наряду или совместно с префектом города. Судя по тому, что первое упоминание о патриции относится к 1000 году, назначение на эту должность не было в числе первых мер, принятых Оттоном III в Риме. Однако примечательно то, что император взял «своего» патриция с собой в польский город Гнезно (об этой поездке, имевшей важное значение для воплощения плана возрождения Римской империи, еще будет подробно рассказано), хотя, как следовало бы ожидать, именно в отсутствие императора в Риме тому полагалось бы приступить к исполнению своих функций. Очевидно, в ходе этой поездки патриций, наряду с папским легатом, должен был представлять светский Рим. Тот факт, что в 1001 году императорский патриций во главе войска выступил против мятежного Рима, указывает на исполнение им задания, обусловленного чрезвычайными обстоятельствами, но не дает возможности понять, в чем именно состояли его обязанности. В этом императорском патриции по имени Циацо примечательно то, что он был не римлянином и даже не итальянцем, а немцем. Это дает богатую пищу для размышлений относительно намерений императора: Оттон III при всей своей любви к «золотому Риму» старался соблюдать осмотрительность на римской земле, назначив патрицием человека, теснейшим образом связанного с императорским домом.

Перечисленные выше должности относились к Риму, чего нельзя сказать о логофете и протоспафарии. Их особенностью было и то, что они происходили не из римской, а из византийской традиции, хотя византийский образец сам по себе для Оттона III не имел никакого значения — он искал в нем римскую традицию, если не находил непосредственного доступа к ней. Титул «спафарий», производный от слова «spatha» (меч), в Византии означал не должность, а ранг, охватывавший три класса, одним из которых и был класс «протоспафариев». В византийских провинциях Южной Италии были чиновники этого ранга, однако с военной службой они не имели ничего общего. Какой же смысл заключал в себе одноименный титул, появившийся при Оттоне III? Это была, видимо, чисто символическая почетная должность, не связанная с выполнением постоянных обязанностей, а заключавшаяся в несении по торжественным случаям символического меча перед императором — некое подобие почетных придворных должностей. С византийским протоспафариатом она была связана лишь этимологически.

Заслуживает внимания и введенная Оттоном III должность логофета: в Византии этот сановник вел корреспонденцию с зарубежными государствами, принимал их послов и консультировал василевса по вопросам международных отношений. В чем заключалась должность логофета при Оттоне III? Хериберт, канцлер Италии с 994 года, получил после смерти 4 августа 998 года канцлера Германии Хильдибальда и его должность, так что обе канцелярии теперь были объединены персональной унией. Это назначение свидетельствовало о чрезвычайном, подтвержденном и возведением его в сан архиепископа, доверии Оттона III к Хериберту, важнейшему из своих немецких советников. Летом 999 года Оттон III в собственноручном письме, в котором он сообщает ему о возведении его в достоинство архиепископа Кёльнского, применяет к нему единственный титул— «архилогофет», который в другой грамоте расшифрован как «императорский логофет и канцлер». Таким образом, логофет превратился в архилогофета и появился второй, подчиненный ему логофет, должность которого досталась не кому иному, как архидиакону Льву, повлиявшему на умонастроение юного императора и ставшему епископом Верчелли. Мы знаем, что он не только сам составлял пожалованные ему императорские дипломы, но и редактировал особенно важные законы и дипломы Оттона III.

Таким образом, когда Хериберт стал канцлером двух королевств, Италии и Германии, для должности итальянского канцлера ввели соответствующий византийский титул, благодаря чему до сих пор одноименным должностям стали соответствовать два различных титула. Поскольку впоследствии Хериберт длительное время отсутствовал в Италии, его обязанности стал исполнять Лев Верчелльский, и их функции были разграничены таким образом, что первый назывался архилогофетом, а второй — логофетом. Лев занял должность подканцлера (очевидно, лишь подканцлера для Италии), что вполне согласовывалось с его фактическим положением при дворе и влиянием на политику Оттона III.

Все сказанное позволяет утверждать, что введение Оттоном III древнеримских и византийских должностей отнюдь не было маскарадом и игрой в титулы, как полагали многие историки. Реформа придворного штата, проведенная юным императором, увлеченным намерением приблизить свою империю по форме и содержанию к Древней Римской империи, преследовала вполне реальные цели, прежде всего политические: привлечь на свою сторону как можно больше итальянцев, и в особенности римлян, мечтавших о возрождении былой славы собственной родины; нивелировать региональные и этнические различия и создать условия для успешного, максимально бесконфликтного сотрудничества папы с императором.

Важным свидетельством о замыслах «Возрождения империи римлян» служит булла (печать), использовавшаяся Оттоном III с апреля 998 года, сразу же после подавления мятежа Крешенция, и лишь с начала 1001 года замененная на новый тип. Она полностью выпадает из предшествующей оттоновской традиции, и то новое, что в ней содержится, представляет собой целую программу реорганизации Империи. Эта булла знаменует разрыв с предшествующей имперской традицией в том отношении, что отныне и до смерти Оттона III официальные грамоты удостоверялись не припечатанной восковой печатью, а подвешенной металлической буллой, какие до сих пор применялись только по особым случаям. Нововведение соответствовало обычаю пап и византийских императоров, поэтому можно предположить, что от прежней традиции отказались, чтобы не отстать от константинопольского «императора римлян», в практике применения печатей которого сохранился, как полагали, античный обычай.

Выбранные для этой буллы изображения и надписи были тщательно продуманы. Как уже упоминалось, на оборотной стороне изображена символическая фигура Рима в латах, что должно было свидетельствовать об Оттоне III как о римском императоре. На лицевой стороне изображена мужская голова с окладистой бородой, не подходящая для 18-летнего Оттона III, хотя в надписи фигурирует его имя. Это несоответствие объясняется тем, что голова скопирована с буллы Карла Великого. Сколь бы ни изменилось умонастроение Оттона III к 998 году, от почитания франкского императора он не отказался. Всё, что в последующее время он делал во славу Рима, рассматривалось им как завершение дела своего великого предшественника. На булле это нашло свое отражение совершенно в духе раннего Средневековья: изображение императора Оттона III уподоблено его идеалу, образцу для подражания.

Среди свидетельств, которые можно привлечь для интерпретации этого замысла «Возрождения», по времени к булле ближе всего произведение искусства, созданное специально для Оттона III, предположительно, также весной 998 года. Речь идет о знаменитой иллюстрации из Евангелия Оттона III, одной из прекраснейших рукописных книг той эпохи, изготовленной для императорского двора в скриптории монастыря Райхенау. Для наиболее полного отображения величия императора живописец применил то же самое средство, к которому прибегала придворная поэзия. Подобно тому, как та для прославления императора заимствовала из античной литературы звучные имена и торжественные обороты, художник взял за образец античные изображения государей, чтобы живописно представить Оттона III, торжественно восседающего на троне со скипетром в руке. Его окружают представители светской и духовной знати, опора императорской власти. Право на подобного рода изображение, стирающее грань между светской и духовной властями, проистекало из фактического положения имперской церкви, когда правители из Саксонской династии превратили епископат в один из главных столпов своего господства. Никто не мог возразить против того, что здесь архиепископы, точно слуги, ждут распоряжений светского повелителя.

На иллюстрации, примыкающей к изображению сидящего на троне Оттона III, наглядно представлены страны, образующие Империю. Четыре женские фигуры с надписями Roma, Gallia, Germania, Sclavinia приносят императору дань. Римлянам отводится первое место, что соответствует и булле, на которой Рим фигурирует как символ всей Империи. Обе иллюстрации позволяют понять, к чему ведет «Возрождение империи римлян»: среди стран, образующих Империю, происходит смещение центра с Германии на Рим, с севера, до сих пор игравшего ведущую роль, на юг, где некогда был центр Древней Римской империи.

Булла и иллюстрации совершенно не затрагивают вопрос, который должен был бы стоять на первом плане в проекте возрождения Римской империи: как должно строиться соотношение Империи и папства, до сих пор определявшееся учением о двух властях, которое признавал и Оттон III? Ответ дает стихотворение, посвященное папе Григорию V и сочиненное Львом, епископом Верчелльским: «Стихи о папе Григории и Оттоне августе». Оно написано в период между весной 998 года и началом 999 года — сразу же после подавления мятежа в Риме и до смерти папы Григория V. Это стихотворение можно рассматривать как весьма важный исторический документ. Лев воспевает возрождение Империи: Оттон III привел Григория из Галлии, как в то время иногда называли Западную Германию, в Рим, где тот занял престол Св. Петра, дабы восстановить авторитет князя апостолов, чему радуются император, церковь и Рим. Перед обоими главами христианского мира теперь стоит грандиозная задача: очистив от скверны Рим, продолжить очищение далеко за пределами города. При этом император обеспечивает папе защиту, а папа должен возвеличивать Оттона III — «славу империи».

Важнейшей частью стихотворения является рефрен, повторяющийся после каждого трехстишия — призыв к Богу явить милость «своему» Риму и возродить, обновить римлян: «Милостиво возроди римлян». Программа возрождения Рима мыслится не в языческом, а в христианском духе. Однако она предполагает не только церковное обновление, но также и светское: «Возбуди силы Рима, пусть воспрянет Рим под властью Оттона Третьего». В самом тексте это пожелание облачено в слова, обращенные к папе Григорию V: «Восстанови права Рима, возврати Риму Рим, дабы мог Оттон исполниться славой империи».

Что Лев понимает под «правами Рима» и «славой империи», явствует из его стихов: древняя патриаршая резиденция Антиохия превозносит папу Григория V, и Александрия смиренно признаёт власть Рима, и вообще все церкви мира являются подданными папы. В этих стихах можно обнаружить созвучие с «ПсевдоКонстантиновым даром», в котором говорится о власти Рима над всеми церквами мира, но сходство это случайно, оно не свидетельствует о том, что Лев разделяет идеи сей пресловутой фальшивки, имевшей своей целью обосновать власть пап над Римом, несовместимую с высшей светской властью. Именно Лев являлся автором составленного спустя пару лет оттоновского диплома, в котором упомянутый «дар» прямо объявлялся фальшивкой. Можно полагать, что к этому убеждению он пришел еще раньше, уже в 998 году, когда одобрил намерение Оттона III устроить императорскую резиденцию в Риме. Впрочем, папы римские всегда полагали, что все церкви должны подчиняться им, так что нет необходимости искать в этой связи какойто определенный источник идей. Лев здесь скорее выразил некий «церковный идеал», нежели отразил определенную историческую ситуацию.

Обновление римской церкви и возрождение Римской империи происходят благодаря взаимной поддержке папы и императора. Сколь бы далеко ни простирались планы возрождения Римской империи и сколь бы глубоко они ни затрагивали положение дел в Риме, теория двух властей, с V века служившая основой государственной теории, оставалась неприкосновенной. Только требование взаимной поддержки властей, с самого начала связанное с этой теорией, приобретает большее значение, что и старается Лев особо отметить. Оттон III, в обязанность которого входит защита церкви, носит меч, чтобы карать грешников. Эта взаимопомощь по-настоящему стала возможна лишь с тех пор, как папа и император устроили свои резиденции бок о бок в Риме, столице Империи. Впрочем, сферы компетенции обеих властей четко разграничиваются: здесь учитель — там меченосец, здесь слово — там железо как средство совместного богоугодного служения, здесь души — там тела. Таким образом, все, что сказал Лев о духовной и светской властях, не выходит за рамки традиции.

И все же, хотя Лев намеревался показать равенство обеих властей, словно вопреки ему в стихотворении нашло выражение фактическое превосходство императора: Оттон III, сломив сопротивление мятежников, привел папу в Рим, он заботится о его безопасности, у него в руках меч, обладающий большей силой, чем слово — объявленная папой анафема мятежникам. Глубоко символично, что именно Лев Верчелльский стал провозвестником этой программы «Возрождения империи римлян». Если Герберт Орильякский открыл Оттону III глаза на величие античности, то заслугой главным образом Льва Верчелльского явилось внушение ему мысли о величии Древнего Рима и Римской империи.

Идеями возрождения империи было проникнуто и хозяйственное законодательство Оттона III. В «Стихах о папе Григории и Оттоне августе» ничего не говорится о причинах, по которым император и его советники были убеждены в необходимости обновления существовавших тогда в Италии порядков. Получить представление о них можно из закона, изданного Оттоном III 20 сентября 998 года на синоде, проходившем в Павии. Его составителем, видимо, был Лев Верчелльский. Рисуя мрачную картину экономического положения итальянской церкви, не позволявшего ей выполнять свои обязанности, закон мотивирует необходимость проведения реформ. Его положения были обязательны для всех князей церкви, маркграфов, графов и судей в пределах Италии. Закон, представлявший собой последовательное продолжение оттоновской экономической политики, имел большое значение: это была одна из немногих предпринимавшихся в то время попыток урегулировать хозяйственные отношения государства с отдельными субъектами не через индивидуальные привилегии, а посредством общего распоряжения. Реализация этой меры означала бы победу церкви над светскими феодалами в борьбе за земельные владения. Закон был направлен против тех епископов и аббатов, которые ради собственного обогащения, а также в интересах родственников и друзей отчуждали церковную собственность, в результате чего церковные учреждения были уже не в состоянии выполнять свои обязательства в отношении императора. Впредь любые передачи церковных владений должны были осуществляться только на срок жизни жалователя, а его преемники могли возвратить себе все пожалованные владения и проверить любую дарственную грамоту, отвечает ли она интересам церкви. Только так император мог добиться, чтобы церковь не терпела ущерба и, что не менее важно, государство не теряло доходов, поступающих от церкви.

Возведение интересов церкви в ранг высшего принципа вполне вписывается в концепцию «Возрождения империи римлян», согласно которой возрождавшаяся империя зиждилась на устоях христианства и имела своей главной целью его распространение среди язычников, а в связи с этим и защиту церкви. Следует особо отметить, что при перечислении тех, кому адресован этот закон, на первом месте упоминаются консулы, сенат и народ Рима. Здесь предпочтение, оказанное римлянам перед другими подданными, благодаря традиционной почетной древнеримской формуле проступает предельно отчетливо.

Однако этих мер в пользу церкви оказалось недостаточно, чтобы освободить душу юного императора от тяжкого бремени: его угнетало, что он действует больше под натиском обстоятельств и под влиянием своих советников, нежели по собственному побуждению. Вспоминались слова святого Адальберта о бренности всего земного и о долге государя думать о вечном. Сколько часов было проведено в беседах с этим необыкновенным человеком, до того как он отправился к язычникам-пруссам, полный решимости принять смерть мученика за веру! Гибель Адальберта в апреле 997 года до глубины души потрясла Оттона III. Он добился, чтобы сего великомученика Христова незамедлительно причислили к лику святых, и учредил в Ахене монастырь в его честь, надеясь, что там упокоятся и мощи новоявленного святого. Однако польский князь Болеслав Храбрый упредил императора, на вес золота выкупив у пруссов тело Адальберта и велев похоронить его в Гнезно, собственной резиденции, возвысив тем самым ее значение и сделав ее местом паломничества.

И Оттон III, завершив неотложные дела, решил почтить память своего друга, стяжавшего бессмертную славу, пройдя паломником по местам, где некогда ступала его нога. После краткого пребывания в Риме он в начале 999 года отправился к святыням архангела Михаила на Монте-Гаргано. Не с императорской пышностью, а пешком двинулся он в путь, посетив заодно и святые места на Монте-Кассино, где Бенедиктом Нурсийским в 529 году был учрежден первый бенедиктинский монастырь. Своим покаянным паломничеством Оттон III немало удивил не только немцев из собственного окружения, но и встречавших его жителей лангобардских княжеств, впервые видевших императора. Хотя его поступок и находился в полном согласии с идейными течениями и аскетическими настроениями того времени, однако казалось диковинным подобное смирение носителя высшей светской власти.

Правда, дело не обошлось без трагикомического происшествия с легким детективным налетом. На обратном пути Оттон III попросил у жителей Беневента драгоценную реликвию, коей те располагали — мощи апостола Варфоломея, дабы поместить их в Риме в церкви, которую он собирался построить в честь Адальберта. Беневентцы оказались в большом затруднении, не решаясь отказать в просьбе императору, но и не желая лишиться своего величайшего сокровища. Выход из щекотливого положения нашли в благочестивом обмане: посоветовавшись со своим архиепископом, они отдали вместо мощей святого Варфоломея менее дорогую святыню — мощи Павлина Ноланского, погребенного в их кафедральном соборе.

Обман открылся позднее, а пока император продолжил паломничество, в ходе которого посетил и отшельника Нила, обиженным удалившегося из Рима после расправы над Иоанном Филагатом. Почтенный старец радушно принял в своей убогой хижине близ Гаэты Оттона III, мучимого угрызениями совести и обещавшего исполнить любое его желание. Нил ни о чем не просил, сказав, что будет молиться о спасении души Его Величества. Растроганный до слез император получил благословение святого, однако так и не смог уговорить его перебраться в Рим.

Паломничество Оттона III в Южную Италию имело и политическое значение. Поскольку Монте-Гаргано находится в Апулии, на территории, подвластной Византии, Оттон III мог использовать свое пребывание здесь для ознакомления с политической обстановкой. Хотя экспансия Империи в Южной Италии после смерти Оттона II временно прекратилась, передвижение императора без сопровождения войска показало, что господство немцев, в то время не слишком обременительное, в лангобардских княжествах признавалось по крайней мере номинально.

Тем временем в Риме произошли важные перемены. Еще находясь в Южной Италии, Оттон III узнал о смерти своего кузена, папы Григория V, наступившей в феврале или марте 999 года на двадцать седьмом году жизни. Возвратившись в марте в Рим, император обеспечил избрание его преемником своего учителя и советника Герберта. И на сей раз процедура избрания, если оно вообще проводилось, была простой формальностью. В начале апреля новый папа, не встречая каких-либо возражений, был рукоположен и принял имя Сильвестра II. Тесная связь между папством и Империей, нашедшая свое выражение в назначении Герберта, лучше всего символизировалась выбором этого имени: Сильвестр I был папой при императоре Константине Великом, и теперь Оттону III надлежало стать новым Константином при папе Сильвестре II, восстанавливая единство христианского мира в рамках возрожденной Римской империи, сила которой заключалась в единении обеих универсальных властей — светской и духовной, императора и папы.

Реализация плана «Возрождения империи римлян» вступила в решающую фазу. Империя должна была стать централизованным государством со столицей в Риме, поэтому-то Оттон III, в отличие от своих предшественников и преемников, лишь время от времени посещавших Вечный город, и решил устроить там постоянную императорскую резиденцию. Идеал задуманной универсальной христианской империи виделся в поздней античности, в славных для Империи и церкви временах Константина Великого. Эта новая империя должна была охватить собой всю христианскую экумену, Запад и Восток, а также области языческих народов Восточной Европы, которых надлежало обратить в Христову веру. Миссионерство, наряду с защитой церкви, служило одной из главных задач христианской империи. Как когда-то при Карле Великом, объединение Западной и Восточной империй предполагалось при помощи брачных уз, поэтому в Константинополь было направлено посольство во главе с архиепископом Миланским Арнульфом просить для Оттона III руки дочери императора Константина VIII — брата и соправителя Василия II.

Вскоре после возведения на папский престол Сильвестра II, в середине апреля 999 года в Риме под председательством папы и императора состоялся синод, созванный еще Григорием V. Одним из рассмотренных на нем вопросов было обвинение, выдвинутое против Ардуина, маркграфа Ивреи. В марте 997 года он участвовал в уже упоминавшемся мятеже против епископа Верчелли Петра, в результате которого тот был убит, а его труп сожжен. Ардуин выступал выразителем интересов военного сословия мелких вассалов, которые стремились к наследственному владению землями, полученными в лен от церкви за службу, и потому усматривали угрозу собственным интересам в упорядочении Оттоном III церковных владельческих отношений. И вообще Ардуин был типичным представителем всех тех, кто терпел ущерб от оттоновской системы предоставления привилегий церкви. Однако, несмотря на все его беззакония, тогда у него еще не возник конфликт с императором, сначала занятым борьбой против Крешенция, а затем другими делами. Лишь после того как Оттон III в 998 году издал эдикт в пользу церковных владений, конфликт обострился и несколько епископов обратились с жалобой на Ардуина к папе Григорию V. Тот пригрозил расхитителям церковных владений отлучением, если они до Пасхи 999 года не возместят причиненный ущерб. Так, правда, уже после смерти Григория V, в апреле 999 года на синоде в соборе Св. Петра и состоялось рассмотрение обвинений против Ардуина. Маркграф явился, чтобы оправдаться перед папой, императором и собравшимися епископами, однако был вынужден признать, что возглавлял отряд, лишивший жизни Петра, епископа Верчелльского. Как зачинщик злодеяния Ардуин был приговорен к лишению всех владений и строгому покаянию. О нем мы не раз еще услышим: подобно тому, как во времена Оттона Великого маркграф Ивреи Беренгар выступал главным возмутителем спокойствия, маркграф Иврейский Ардуин доставит немало хлопот двум последним правителям из Саксонской династии.

Вскоре после вынесения этого приговора, в начале мая 999 года, папа и император в полном согласии друг с другом назначили новым епископом Верчелли Льва, императорского капеллана и советника. В связи с этим Оттон III пожаловал две грамоты. Одна из них предназначалась епископской церкви Св. Евсевия в Верчелли и подтверждала все ее владения, приобретенные еще со времен лангобардского короля Лиутпранда и императоров Карла Великого, Людовика и Лотаря, а также удостоверяла передачу ей владений, конфискованных у объявленного «врагом государства» Ардуина и его вассалов и сторонников. Вторая грамота предназначалась лично епископу Верчелльскому Льву: император жаловал ему город Верчелли с правом осуществления в нем публичной власти, а также графства Верчелли и Сантия с аналогичными правами. Эта грамота, свидетельствующая о поистине безграничной благосклонности Оттона III к своему советнику, примечательна еще и тем, что проливает дополнительный свет на концепцию «Возрождения империи римлян». Императорское пожалование здесь мотивируется весьма неожиданным образом: «чтобы свободно и безопасно, благодаря вечному бытию Божией церкви, процветала наша империя, победоносным было наше воинство, ширилась могучая власть римского народа и возрождалось государство, чтобы заслужили мы право достойно жить на чужбине мира сего, еще достойнее вырваться из заточения земной жизни и достойнейшим образом царить вместе с Господом». Как и в стихотворении в честь папы Григория V, процветание империи здесь увязывается с благополучием церкви. О планах восточной политики, в отношении мадьяр и славян, вынашивавшихся в период составления этой грамоты, свидетельствует желание еще шире распространить власть римского народа. Оттон III и Лев, епископ Верчелльский, выступают здесь как единомышленники, у них общая цель и единое представление о ее достижении. Всё, что ни делалось в Империи, подчинялось ей.

Стоит особо отметить обоснование, кое дается мирским намерениям Оттона III. Согласно этой грамоте для императора, пытавшегося возродить Римскую империю, побудительным мотивом служили не личная слава, честь Рима, престиж собственного дома или какая-либо иная связанная с бренным миром цель — подлинной целью служит оправдание перед Богом. Соответственно, идеи Оттона III носились между Царствием Небесным, к которому он стремился всей душой, и земной всемирной Империей, в неменьшей мере остававшейся мечтой. Летом 999 года он вел жизнь отшельника то в пещере монастыря Св. Климента в Риме, чтобы на протяжении двух недель подряд предаваться покаянию, то на свежем воздухе Сабинских гор, погружаясь в раздумья о своих политических проектах, перемежавшиеся многодневными покаянными молитвами и постами.

В промежутке между этими покаяниями Оттон III посвятил себя сугубо мирским делам, совершив в конце июня — июле военный поход против Беневента. Причиной похода послужило то, что император узнал про обман беневентцев, подменивших обещанную реликвию. Возмутившись и поместив мощи Павлина Ноланского в специально для этого построенном в Риме храме, он возвратился в Беневент, дабы покарать обманщиков, однако длительная осада ни к чему не привела.

Как раз во время стояния под Беневентом Оттон III принял весьма знаменательное решение о назначении Хериберта, канцлера Италии и Германии одновременно, еще и архиепископом Кёльнским. 9 июля 999 года папа Сильвестр II совершил обряд рукоположения его в архиепископы. Совмещение Херибертом сразу трех важнейших должностей свидетельствовало не только о безграничном доверии к нему со стороны императора, но и прежде всего о намерении Оттона III еще раз продемонстрировать единство Германского и Итальянского королевств, к чему стремился еще Оттон II на Веронском рейхстаге 983 года. Правда, сама Италия все еще была раздробленной: север, центр и юг страны оставались обособленными друг от друга, признавая над собой власть разных господ или не подчиняясь никому. В Павийском эдикте 998 года Италия впервые рассматривалась как единое целое, но это было больше похоже на попытку выдать желаемое за действительное.

Во время паломничества Оттона III в Южную Италию в начале 999 года вопрос о власти просто не затрагивался. В Капуе вплоть до 27 апреля 993 года, до дня своей гибели от рук заговорщиков, правил вместе со своей матерью Алоарой князь Ланденольф, в свое время признанный Оттоном II. Для подавления мятежа прибыл маркграф Гуго Тосканский в качестве представителя императора. Убийцы князя были наказаны, а его преемником стал младший брат Лайдульф, несмотря на то, что на него пало подозрение в соучастии в заговоре. Императора, совершавшего паломничество, он принял с подобающим почетом, однако не вызвал у него настоящего доверия к себе. Возможно, Оттон III знал о подозрениях, лежавших пятном на репутации князя, но тогда, видимо, не имел возможности изменить положение дел в Капуе, равно как и в Беневенте. Теперь же, в июле 999 года, он направил в Капую военный отряд под командованием Адемара, капуанца по рождению, долгое время жившего при германском дворе, участника детских забав самого Оттона III, его друга детства, отныне ставшего для него тем же, кем был Пандульф Железная Голова для Оттона I. В Капуе Адемар взял от князя Лайдульфа заложников и затем пошел к Неаполю, со времен Оттона II находившемуся в сфере влияния немцев, и вступил в город, также признавший верховенство Оттона III и давший заложников. Однако этот успех, видимо, не удовлетворил императора, а присяга Капуи и Неаполя не внушила ему доверия, так что Адемару пришлось спустя несколько дней снова двинуться к Неаполю. На сей раз, опять при поддержке Лайдульфа, Адемар захватил находившегося в городе важного византийского чиновника, возможно, коменданта, и увел его в Капую. Там он на следующий день хитростью захватил капуанского князя Лайдульфа, которого теперь открыто обвинили в соучастии в убийстве брата и узурпации власти. Затем его вместе с супругой, многими знатными капуанцами и византийскими чиновниками отправили в изгнание в Германию. Князем Капуи стал Адемар.

Тем временем князь Беневента Пандульф II, возможно, под впечатлением от всех этих событий, присягнул на верность Оттону III. Независимый прежде князь Салерно Ваймар III также признал верховенство Империи. Что же касается Гаэты, не желавшей подчиняться власти немцев, то уже спустя несколько недель после того, как Оттон III посетил в этом городе святого Нила, епископ Люттихский Нотгер в качестве императорского посланца вершил там суд. Очевидно, возымели действие появление императора в облике паломника и непререкаемый авторитет отшельника, что, в свою очередь, показывает, сколь тесно переплелись религиозные и политические цели Оттона III, приступившего летом 999 года к восстановлению авторитета Империи в Южной Италии.

Оттон III не собирался останавливаться на достигнутом. Во второй половине сентября 999 года он провел совещание в окрестностях Рима, в монастыре Фарфа. Среди участников были Герберт, теперь уже папа Сильвестр II, его преемник в Равенне архиепископ Лев, архиепископ Хериберт Кёльнский и епископ Верчелли Лев — оба важнейших советника Оттона III из Германии и Италии, а также маркграф Тосканский Гуго, наиболее могущественный и преданный из итальянских магнатов, которому отводилась особая роль в связи с предстоявшей поездкой императора в Германию. Совещание проводилось, дабы обеспечить стабильность в Риме во время отсутствия Оттона III и не допустить повторения мятежа 997 года. В Германии как раз умерла тетка императора Матильда, аббатиса Кведлинбургская, правившая страной от его имени, поэтому он не мог откладывать свой визит на родину. Кроме того, надо было подготовить задуманный им поход на территории за восточными рубежами Империи. О наличии этого замысла говорило и то, что сводный брат мученика Адальберта Гауденций (Радим), прибывший к Оттону III в качестве посланца от князя Польского Болеслава, был рукоположен в Риме в сан архиепископа для пока что еще не существовавшей, но уже задуманной польской митрополии. К Болеславу сразу же были направлены гонцы с сообщением, что император собирается посетить его страну, в частности, Гнезно, где похоронен Адальберт.

Остаток осени и начало зимы 999 года Оттон III провел в Риме, занимаясь текущими государственными делами, верша суд и жалуя дарственные грамоты своим верноподданным. Эти недели были посвящены завершению подготовки к поездке в Германию и паломничеству на могилу св. Адальберта. Покинув в первой половине декабря 999 года Рим, 19 декабря он был уже в Равенне, где осыпал новыми милостями столь важное для Империи архиепископство Равеннское. Там же, в Равенне, Оттон III праздновал Рождество 999 года и провел ряд важных для воплощения замысла «Возрождения империи римлян» встреч, в том числе с послами из Венеции и св. Ромуальдом, на моральный авторитет которого он хотел опереться. Далее путь его лежал через Верону, где он встретил новый, 1000 год, наступления которого ожидали с таким страхом, опасаясь конца света. Вскоре затем император вступил на германскую землю.

Второй итальянский поход Оттона III, продолжавшийся более двух лет, ознаменовался важными переменами в концепции имперской политики. Собственно, само слово «поход» едва ли применимо к пребыванию императора в Италии, поскольку Рим для него стал главной, постоянной резиденцией, столицей возрождавшейся «империи римлян». Качественно новым этапом в политике «Возрождения» стало возведение на папский престол Герберта Орильякского, не только полностью разделявшего планы Оттона III, но и являвшегося его главным вдохновителем. Внедрение в придворный этикет древнеримских титулов и должностей служило внешним выражением политики «Возрождения». Это курьезное, казалось бы, нововведение преследовало (и достаточно успешно, по крайней мере на первых порах, достигало) вполне определенную цель — привлечение римлян в ряды сторонников германского императора. Весьма показательно и то, как в Оттоне III уживались религиозный аскет и реальный политик, что наглядно проявилось в ходе его паломничества в Южную Италию. И теперь, направляясь во владения польского князя, дабы поклониться мощам св. Адальберта, император преследовал отнюдь не одни только религиозные цели. Наступал новый этап исполнения замысла «Возрождения империи римлян» — присоединения к ней «Склавинии».

СЛУГА ИИСУСА ХРИСТА И ЕГО АПОСТОЛОВ

В середине января 1000 года, уже на территории Германии, в одном из пограничных монастырей, состоялась первая встреча Оттона III с многочисленными имперскими князьями, а также с сестрами Софией и Адельгейд, специально прибывшими встречать его. В первой же грамоте, пожалованной на немецкой земле, употреблен весьма необычный титул императора, который будет сохраняться вплоть до его возвращения в Италию: «Оттон III по воле Бога, Спасителя нашего и избавителя, слуга Иисуса Христа и император август римлян». Эта формула «слуга Иисуса Христа» должна была указывать на исполнение императором христианской миссии, на императорский апостолат. Подобно тому как Карл Великий удостоился титула «апостол саксов», Оттон III теперь претендовал на роль «апостола славян», намереваясь распространять и укреплять Христову веру среди славянских племен. Многие историки усматривали в этой формуле знак смирения «императора-монаха». Однако следует признать, что это было весьма своеобразное «смирение», ибо что могло быть почетнее для христианского государя, чем приравнять себя к апостолам, «слугам Христовым»? Оттон III, обращая в христианство язычников и присоединяя к христианской церкви новые провинции, считал себя вправе присвоить это «апостольское имя» — смелое, но понятное и по-своему оправданное притязание.

Когда император, окруженный новыми итальянскими советниками, появился в Германии, немцев одинаково неприятно поразили его римский церемониал и аскетическое благочестие, несовместимые с их представлениями о германском государе: традиция, уходившая корнями в общество древних германцев, не знала столь резкого его обособления от своих подданных и прежде всего от знати. Хотя официальная встреча, устроенная Оттону III в Регенсбурге, и была, по словам Титмара Мерзебургского и других анналистов, необычайно пышной («вся Галлия (то есть Лотарингия. — В. Б.), Франкония и Швабия, конные и пешие вышли встречать императора»), однако ликование вскоре сменилось разочарованием и раздражением, как только выяснилось, что император и на сей раз не собирается заниматься проблемами собственно германской политики. Его поход на Восток, в славянские земли, оказался не военной экспедицией, как это было при Генрихе Птицелове и Оттоне Великом, а паломничеством на могилу мученика Адальберта в Гнезно, в дополнение к покаянному паломничеству по святым местам Южной Италии.

Около середины февраля 1000 года Оттон III уже был на границе владений польского князя Болеслава I Храброго, лично прибывшего встречать его. В сопровождении Болеслава император и его свита направились в Гнезно. К самой могиле чтимого им святого Оттон III не решился приблизиться иначе как босиком. Затем он в полном согласии с папой Сильвестром II учредил самостоятельное, независимое более от немецкой церкви Гнезненское архиепископство, во главе которого поставил брата Адальберта — Гауденция, еще в Риме рукоположенного в сан архиепископа. Хотя Польша и должна была стать частью той христианской империи, о которой грезил Оттон III, тем не менее он выпустил из рук такой важный инструмент, с помощью которого немцы до сих пор овладевали (и не только в религиозном и культурном, но и в политическом отношении) славянским Востоком, как церковь. Польский князь Болеслав I Храбрый получил в отношении церквей его государства и миссионерской деятельности те права, которыми прежде обладал только император. Оттон III заключил с ним и более широкий, чем прежде, договор о дружбе. Он пожаловал ему титул патриция, назвал его «братом и соратником Империи», «другом и союзником римского народа», возложил ему на голову собственную корону и пожаловал ему точную копию Священного копья, содержащую частицу драгоценной реликвии — гвоздь с креста Иисуса Христа. Это копье и поныне хранится в Краковской соборной сокровищнице. Античные выражения, определявшие новый статус Болеслава, отражали дух «Возрождения Римской империи». Уже само верховенство над церковью ставило Болеслава выше немецких герцогов и приближало к рангу короля. Отныне он, освободившись от даннической зависимости от Германского королевства, подчинялся только императору, а Польша должна была стать составной частью Империи. В Германию Оттон III возвращался в сопровождении Болеслава и трехсот польских всадников. Итогом его паломничества в Гнезно явились возвышение культа Адальберта и заметное ослабление реального влияния немцев на дела в Польше, о чем его не раз упрекали современники и потомки.

В Германии Оттон III направился во вторую столицу Империи — в Ахен, где на Троицу состоялся синод для решения церковных вопросов, в том числе и об учреждении Гнезненского архиепископства, по мнению многих, весьма уязвимого в каноническом отношении. Тогда же Оттон III велел отыскать в дворцовой капелле Св. Марии захоронение Карла Великого, о точном расположении которого не знали с тех пор, как здесь в конце IX века похозяйничали норманны. Когда удалось его обнаружить под мраморным троном в западном портале капеллы, он распорядился вскрыть гроб и взял из него золотой нашейный крест, а также кусочки еще не истлевшей одежды боготворимого им императора. Многие осудили этот поступок Оттона III как святотатство, а один из современных анналистов пошел еще дальше, истолковав безвременную кончину императора спустя полтора года как расплату за содеянное: «За это, как позднее выяснилось, его постигла кара Вечного Спасителя». За свою короткую жизнь Оттон III не раз повергал мир в изумление, за что и прозвали его «Чудом света». Тем более примечательно, что Титмар Мерзебургский отнесся к этому поступку императора с пониманием, истолковав его как очередной шаг на пути «Возрождения империи римлян»: это могло расцениваться как возрождение античного обычая, ибо в свое время Цезарь специально посетил могилу Александра Великого в Александрии, а Октавиан Август велел вскрыть ее. Как они выразили свое почтение к македонскому герою, так и Оттон III почтил память Карла Великого, идейно-политическое наследие которого вошло неотъемлемой составной частью в его универсальную христианскую империю.

Крест из могилы великого франка должен был символизировать преемственность традиции.

Современная историческая наука дает новое истолкование этого поступка Оттона III, усматривая в нем первый шаг на пути к канонизации Карла Великого, которая не состоялась лишь из-за преждевременной смерти самого Оттона III и политической переориентации его преемника Генриха II. Эта гипотеза косвенно подтверждается тем, что Оттон III выбрал Ахен, центр каролингской традиции, местом своего погребения, дабы ждать наступления Страшного суда «рядом со святыми».

Оттон III и на этот раз не задержался в Германии. Уже в июне, не дожидаясь даже, пока спадет летняя жара, он снова прибыл в Италию — через альпийский перевал Септимер и Кьявенну в Комо, где его встречали многочисленные представители итальянской знати, в том числе и Иоанн Диакон, посол венецианского дожа Петра II Орсеоло и автор весьма ценной «Венецианской хроники». Далее император держал путь в столицу Ломбардии Павию, где и провел более месяца, занимаясь государственными делами, совещаясь с итальянскими магнатами и разбирая жалобы епископов Верчелли, Ивреи и Новары на притеснения со стороны сообщников опального Ардуина. За время непродолжительного отсутствия императора в Италии участились случаи неповиновения. Из Рима прибыл папский легат с сообщением, что жители Орты прямо во время мессы и в присутствии папы затеяли вооруженную стычку с верными ему людьми и отказались платить обычную подать. Сильвестр II просил Оттона III как можно скорее прибыть в Рим, опасаясь, как бы и там не возник мятеж. Для подобного рода опасений было тем больше оснований, что в середине июля взбунтовавшиеся жители Капуи изгнали князя Адемара, ставленника и личного друга Оттона III.

В середине августа 1000 года император прибыл в Рим и поселился в своем дворце на Авентине, вновь погрузившись в виртуальную реальность «возрожденной империи римлян». Тогда еще не наблюдалось явных признаков грядущего мятежа, поскольку тускуланцы были на его стороне, а папа устроил ему пышную встречу. Как отметил хронист Бруно Кверфуртский, рассказывая о делах минувших дней, свидетелем которых ему довелось быть, римляне лживо изображали радость, встречая императора. Написано человеком, знавшим исход событий— легко быть умным и проницательным задним числом, но кто в действительности разглядел лживую радость римлян в момент прибытия императора?

Оставшиеся месяцы 1000 года не были отмечены значительными событиями и важными начинаниями. Здесь же, в своей римской резиденции на Авентине, император праздновал и Рождество.

В первые недели 1001 года исполнение Оттоном III замысла «Возрождения империи римлян» вступило в новую стадию. Внешне это проявилось в проведении в Риме синода, созванного императором и папой, в котором участвовало множество духовных и светских магнатов. Одних только итальянских епископов было двадцать. Из Германии прибыли Генрих Вюрцбургский, брат Хериберта, Зигфрид Аугсбургский, Гуго Цейцский, а главное — Бернвард Хильдесхаймский, бывший наставник Оттона III, которого в Рим привела распря с архиепископом Майнцским из-за вакантного Гандерсгеймского аббатства. Из числа светских участников синода особо заслуживают упоминания маркграф Гуго Тосканский, самый могущественный в Италии человек после императора, и кузен Оттона III, герцог Баварии Генрих, наиболее влиятельный после коронованной особы князь Германии (мог ли он догадываться, что пройдет чуть больше года и сам он обретет королевский венец). Блистательное общество собралось вокруг императора и папы — «нового Константина» и его Сильвестра.

Протокол этого синода утрачен, и образовалась досадная лакуна в истории правления Оттона III. Единственный пункт повестки, о котором мы знаем, спор по поводу Гандерсгеймского аббатства (на чем главным образом сосредоточился Тангмар, в данном случае, как биограф Бернварда Хильдесхаймского, заинтересованное лицо), скорее всего, не был для императора главным вопросом. Воспользовавшись присутствием наиболее влиятельных людей Империи, Оттон III постарался привлечь их внимание к решению задач «Возрождения империи римлян». О том, что наступил новый этап воплощения его замысла, свидетельствует очередное изменение императорского титула, с января 1001 года звучавшего: «Оттон слуга апостолов и по воле Господа Спасителя император август римлян». Добавление к императорскому титулу обозначения «слуга апостолов», несомненно, примыкает к «апостольскому» титулу «слуга Иисуса Христа», бывшему в ходу во время путешествия в Гнезно, однако удивительным кажется именно то, что Оттон III теперь объявляет себя слугой апостолов после того, как был слугой самого Иисуса Христа. Чисто внешне это представляется снижением уровня притязаний, но в действительности дело обстояло совсем иначе.

Обозначение «слуга апостолов» было новообразованием, постепенно внедрявшимся в практику императорской канцелярии. Интитуляция дарственной грамоты от 18 января 1001 года гласит: «Согласно воле Иисуса Христа император римлян август, преданнейший и вернейший распространитель святых церквей». Исторический фон этого нового обозначения «распространитель церквей» образуют недавние события, связанные с посещением Оттоном III Польши. Определения «слуга апостолов» здесь еще нет. Оно появляется в следующем дипломе, а затем происходит дальнейшая эволюция титула: «Римский, саксонский и италийский, слуга апостолов, Божьим даром всемирный император август». В этом титуле воедино слились различные представления. Как это было принято у римских и ранневизантийских императоров, правитель поименован названиями своих народов. Империя понимается как их совокупность, и среди них первое место отводится римлянам. Но вместе с тем выражается и притязание на всемирное господство, связанное с самой идеей императорской власти («всемирный император», «orbis imperator»), — притязание, вступающее в резкое противоречие с представлениями прежде всего византийцев. Само положение формулы «слуга апостолов» между двух других элементов титула не могло служить лишь внешней демонстрацией смирения императора (на чем настаивают некоторые историки): в последовательности трех компонентов титула вернее будет усматривать нарастающую градацию имперских притязаний — от простого перечисления титульных народов Империи («римский, саксонский и италийский») через «слугу апостолов» к положению «всемирного императора».

Затем интитуляция упрощается, ограничиваясь самым необходимым. В ближайшие месяцы в императорской канцелярии становится правилом формулировка «слуга апостолов император август римлян» («servus apostolorum imperator augustus Romanorum») или даже просто «слуга апостолов». В апреле 1001 года Оттон III собственноручно подписал протокол имперского суда как «Оттон слуга апостолов», словно бы отказываясь от императорского титула. Так новый титул постепенно вбирал в себя все другие компоненты некогда столь пространной интитуляции.

Несомненно, под апостолами, слугой которых объявляет себя Оттон III, подразумеваются прежде всего Петр и Павел. Петр играет совершенно особую роль в стихах Льва Верчелльского 998 года, посвященных папе Григорию V, равно как и в составленном примерно в то же время жизнеописании св. Адальберта Пражского. С Петром неразрывно связан как духовный брат-близнец Павел, в церковной литературе всегда упоминаемый вместе с ним. Слугой Петра и Павла Оттон III и объявил себя в 1001 году. Однако, в противоположность лицам духовного звания, нередко объявлявшим себя слугами тех или иных святых, указанная в титуле Оттона III связь с его святыми не вытекала прямо из его служебного положения. Поэтому Петр и Павел должны рассматриваться в одном ряду с духовными вождями, до сих пор указывавшими путь Оттону III. Он, как и прочие его современники, чувствовал теснейшую, непосредственную и неразрывную связь со своими святыми, дававшими ему свою защиту. Такова основа его отношения к св. Петру и Павлу, равно как ранее к св. Адальберту и Карлу Великому. Вместе с тем культ св. Петра был особенно развит в Риме, где религиозное его почитание смешивалось с политическими целями и задачами. Так какие же правовые последствия имело то, что ОттонШ с января 1001 года объявил себя слугой Петра и Павла? Ответ на этот вопрос дает грамота, по времени и своему содержанию наиболее тесно связанная с титулом «слуга апостолов».

В январе 1001 года Оттон III пожаловал папе Сильвестру II диплом, составленный Львом Верчелльским, один из наиболее удивительных документов Средневековья. Речь в ней идет о дарении восьми графств в Пятиградье, в области южнее Равенны, имевшей для императора чрезвычайно большое значение в плане обеспечения безопасности большой дороги, ведущей в Рим. Однако на эту область особое внимание обращали и папы, стремившиеся контролировать всю территорию между западным и восточным побережьями полуострова. Равенна и Пятиградье были закреплены за папами еще Карлом Великим. Оттон I подтвердил эти притязания курии, причем остается не вполне ясно, в какой мере он отказался от собственных прав на Равенну и прилегающую область. Вероятнее всего, фактически он и там оставался господином.

Вопрос о Пятиградье приобрел актуальность еще во время коронационного похода Оттона III в Рим. Прямо на марше, равно как и в Римини (графу Римини и двум его сообщникам он распорядился выколоть глаза за то, что они присвоили имения епископства Римини, а епископство взял под свою защиту), он заявил о своих императорских правах. В Риме он заспорил с новым папой, кому из них принадлежат права на Пятиградье. Соглашения достичь не удалось. Поскольку Оттон III в тот раз не задержался в Риме, поспешив в Германию, этот вопрос так и остался нерешенным, о чем свидетельствует письмо Оттона III папе Григорию V, которое на обратном пути составил для императора Герберт Орильякский. В письме сообщается, что защищать папу поручено маркграфам Тосканскому и Сполето-Камерино, причем последнему император передает и восемь спорных графств, назначая его своим уполномоченным, дабы он обеспечивал исполнение подданными повинностей в пользу папы.

Остается неясным, как происходило развитие этой тяжбы. Упомянутая дарственная грамота в пользу папы Сильвестра II позволяет лишь судить о том, на какие правовые основания ссылались обе стороны. Можно также отметить, что за прошедший период ни император, ни папа не отказались от своего. Два правовых основания, на которые ссылалась римская церковь, упомянуты в грамоте, чтобы показать, какие доводы император не считает убедительными для себя. Прежде всего упоминается «ПсевдоКонстантинов дар», отвергаемый по весьма неожиданной причине: говорится, что это — папская фальшивка, ложно приписываемая Константину Великому. Дипломатическое искусство составителей грамоты проявилось и в том, как был отвергнут второй папский довод: «Ложь также и то, что папы говорят, будто некий Карл подарил св. Петру нашу имперскую собственность. На это мы отвечаем, что сам Карл не мог жаловать на законных основаниях, поскольку уже был обращен в бегство лучшим Карлом, лишен власти, смещен и уничтожен. Итак, он дал то, чем не владел — так дал, как только и мог дать: как тот, кто негодным образом приобрел и не надеялся долго удержать». Речь идет о пожаловании, сделанном Карлом Лысым (сыном Людовика Благочестивого, внуком Карла Великого), изгнанным из Италии своим кузеном Карломаном, который здесь ошибочно назван Карлом. На основании того, что даритель был изгнан «лучшим Карлом», делается заключение о неправомерности дарения.

Однако в критике Оттоном III папских привилегий существует одно весьма слабое место: для определения правоотношений между папой и императором более важное значение, чем «ПсевдоКонстантинов дар» и пакт Карла Лысого, должен был бы иметь «Оттонианум» — документ, подтверждавший все прежние пакты, пожалованный в 962 году курии Оттоном I от себя лично и от имени сына, Оттона II. Логично было бы предположить, что Оттону III и был предъявлен именно этот документ, подлинность которого и правомочия дарителя он должен был бы признать. Но Оттон III не подтвердил «Оттонианум». В том же духе он продолжал действовать и дальше, и оправданием ему служит аргументация, представленная в дарственной грамоте Сильвестру II, где хотя прямо и не упоминается «Оттонианум», однако ведется скрытая полемика с этим документом.

Критика прежних пап, их притязаний на владения была необходима, чтобы обрести правовое основание для ниспровержения авторитета «Оттонианума». Вскрывая недействительность предшествующих «Оттониануму» и лежащих в его основе привилегий, ниспровергали и его собственный авторитет. Составитель грамоты Лев Верчелльский выразил общее мнение как императорских, так и церковных кругов, и в его словах звучит удовлетворение, что теперь, благодаря мирскому и церковному обновлению, будет преодолено плачевное состояние курии. Папы посягали на собственность церкви и разбазаривали ее, а затем старались компенсировать ее утраты за счет имперской собственности. Здесь звучит то же возмущение хозяйственными порядками Италии, которое ранее заставило Оттона III издать свой закон — Павийский эдикт 998 года.

Эта грамота провозглашает ни много ни мало как отказ от всей системы императорских дарений и подтверждений, с помощью которых до сих пор регулировались политические отношения между императором и папой. Дискредитируются все права, приобретенные папством в ходе многовековой борьбы. Даже Рим, город апостолов, объявляется принадлежащим не папе, а императору, называвшему его своим «царским городом». Так Оттон III рассматривал Рим с тех пор, как устроил в нем свою резиденцию. Если при Карле Великом римские магнаты, как духовные, так и светские, стали «императорскими людьми», а весь простой народ равным образом заявлял о своей верности императору, то теперь то же самое можно было по праву сказать и об Оттоне III. Однако выражение «наш царский город» («nostra urbs regia») заключает в себе и еще более глубокий смысл, ибо здесь специально употреблено прилагательное «царский» («regia»), а не «императорский» («imperatoria»): эпитет «urbs regia» («царский город») являлся древним почетным обозначением Рима. В течение многих столетий вошло в обычай применять это гордое обозначение к Константинополю, и теперь открыто заявлялось, что Рим, а не Константинополь является «царским городом».

Место, предназначаемое Риму, определяется в самом начале грамоты сжатой и выразительной формулой: «Провозглашаем Рим главой мира, а римскую церковь объявляем матерью всех церквей». Рим, глава мира, обладает двойственной природой, являясь и «царским городом», резиденцией императора, и городом апостолов, вследствие чего римская церковь выступает в роли матери всех церквей. Этой двойственной природе соответствуют оба аспекта проекта «Возрождения империи римлян». Вместе с тем в этой формулировке можно усматривать и известную уступку папству, ибо, хотя и упраздняются его права, основанные на жалованных грамотах, признается прежняя теоретическая основа регулирования взаимоотношений между папством и Империей — учение о двух властях, продолжают сосуществовать «королевская (царская) власть» и «священный авторитет понтификов», власти светская и духовная, о чем писал Лев Верчелльский в 998 году в своем стихотворении, посвященном Григорию V.

Как же Оттон III собирался разграничивать полномочия обеих властей, применяя доктрину на практике? Ответ на этот вопрос можно найти во второй части той же грамоты: «От щедрот своих мы дарим св. Петру принадлежащее нам, а не передаем ему его собственность так, как будто бы она была в нашем владении». Правовая основа этого дарения с императорской точки зрения предельно проста. Но на каких условиях оно осуществляется? Здесь речь идет не о дарении в обычном смысле этого слова, а о таком пожаловании, при котором даритель расстается не со всеми правами. Это следует из того, что получателем дарения является не римская церковь, не папа и его преемники на папском престоле, не лично Сильвестр II, а сам Апостол Петр. Не говорится о том, что папа может свободно распоряжаться полученными графствами, — он может лишь владеть и управлять ими для приращения своей апостолической и его, Оттона III, императорской власти.

Проведение, вопреки обычаю, в грамоте различий между правами папы и более обширными правами Апостола Петра объясняется тем, что в то же самое время Оттон III принял новый титул, ставивший его в особое положение по отношению к Апостолу Петру. Отсюда следует, что все не предоставленные папе права, обычно гарантировавшиеся подобного рода актами дарения, оставались за императором, который теперь в своем особом качестве «слуги апостолов» реализовал их в интересах Апостола Петра. Это разделение императорской и папской компетенций при управлении имением св. Петра практически было трудно осуществимо, чем и объясняется нечеткость выражений дарственной грамоты, не содержавшей в себе необходимые определения, дабы не предвосхищать решение этого вопроса. Становится ясным и то, почему император, передавая восемь графств, расположенных в столь важной для него области на пути к Риму, говорит о приращении императорской власти, ибо он вовсе не выпускает из рук южную часть Пятиградья, а лишь переводит ее из собственности Империи во владение св. Петра, светским управляющим которого является не кто иной, как он сам.

Распоряжение, сделанное относительно Пятиградья, очевидно, не должно было ограничиваться только этой областью. Если довести его интерпретацию до логического завершения, то управление всем имением св. Петра должно было делиться аналогичным образом между «викарием св. Петра» — папой Сильвестром II, и «слугой апостолов» — императором Оттоном III. Можно предположить, что таков и был замысел императора, устроившего свою резиденцию в Риме и рассматривавшего его в качестве своего города. И противоречие, состоящее на первый взгляд в том, что Венгрия по инициативе Оттона III была в 1001 году провозглашена королевством, но при этом препоручена св. Петру, находит свое объяснение, если справедливо предположение, что император оставил за собой особые права в отношении владений римской церкви.

Германский король в Средние века рассматривался в качестве фогта римской церкви, которому подчинена ее собственность и который был обязан охранять ее и защищать. Оттон I по случаю своей императорской коронации присягал: «И кому бы я ни передал Итальянское королевство, того заставлю присягнуть тебе, что будет помощником твоим в защите земли святого Петра». И в его договоре с папой Иоанном XII содержатся слова: «Клянемся, что в меру своих сил будем защитниками». Однако такое понимание функций императора сильно отличается от задуманного Оттоном III. Для него характерно особое, античное по духу и традиции и вместе с тем церковное облачение своего отношения к Риму, Империи, св. Петру и церкви, которое, в свою очередь, имеет собственные идейно-политические предпосылки. Достоинство Оттона III как «слуги апостолов» восходит к основному представлению о положении императора как фогта римской церкви. Связанный с именем Оттона III проект «Возрождения империи римлян» при всей его новизне и необычности в конечном счете опирался на традицию оттоновского дома.

Дарственная грамота Сильвестру II в частности и взаимоотношения Оттона III с ним в целом убедительно свидетельствуют о логическом завершении оттоновской системы имперской церкви, когда за папой римским, как и за любым из имперских епископов, признавались права светской власти лишь постольку, поскольку они предоставлялись императором. Оттон III был убежден, что положение «слуги апостолов» дает ему право по своему усмотрению вмешиваться в церковные дела, а Сильвестр II, приверженец идеи восстановления Древней Римской империи на христианской основе, сам признавал верховенство Империи над папством. Не случайно в период борьбы за инвеституру, во времена Генриха IV и Григория VII, сторонники Империи вспоминали пору Оттона III как золотой век, когда превосходство светской власти над папством было несомненным.

Император праздновал триумф своей политики и жил в предвкушении еще больших успехов, коих надеялся достичь в покорении Южной Италии и во взаимоотношениях с Византией, когда совершенно неожиданным для него образом рухнуло его господство в Риме — и, как оказалось, навсегда. Все началось с мятежа в городе Тиволи, жители которого поднялись против назначенных Оттоном III чиновников и убили при этом коменданта города. Самого императора они не пустили в город, закрыв перед ним ворота, так что ему пришлось начать осаду. От штурма и разрушения города обитателей Тиволи спасло посредничество папы Сильвестра II, епископа Хильдесхаймского Бернварда и отшельника Ромуальда, по случаю как раз оказавшегося в Риме. Мятежники капитулировали, направив к императору своих представителей из числа знати. В знак раскаяния они появились перед Оттоном III в одних только фартуках, прикрывавших их наготу, и с мечами в правой руке и розгами в левой. Это означало, что они сдаются на милость императора, предоставляя ему на выбор — отсечь им головы или публично высечь их розгами. Император помиловал их, довольствуясь обещаниями хранить верность, дать заложников, выдать убийц коменданта города и срыть часть городской стены. На сей раз Оттон III получил возможность в полной мере продемонстрировать свое милосердие (не как три года назад во время суда над папой-самозванцем Иоанном XVI) и по личной просьбе отшельника Ромуальда помиловали и того, кого жители Тиволи назвали единственным убийцей его человека.

Однако император недолго наслаждался водворенным миром. Сразу же восстали римляне — те самые неблагодарные римляне, которым он так льстил, стараясь возвратить былое величие их городу. Причиной бунта называли слишком мягкое наказание жителей Тиволи, которых римляне давно и сильно ненавидели, но это могло быть лишь поводом. Настоящая причина заключалась в фактическом императорском правлении в Риме, воспринимавшемся римлянами как нестерпимое чужеземное господство, которое невозможно было компенсировать даже привлечением их ко двору на Авентине. Не исключено, что сказались и неоправдавшиеся надежды римских господ, имевших земельные владения вблизи Тиволи. Но как бы то ни было, фаворит императора Григорий Тускуланский перешел на сторону его врагов, а за ним последовали и многие из тех, кто примкнул к Оттону III после подавления мятежа Крешенция. Рим, что редко случалось, практически единодушно противостоял императору. В то время, как преданные императору войска под командованием маркграфа Гуго Тосканского и герцога Генриха Баварского стояли лагерем у стен города, римляне заперли ворота и забаррикадировали улицы, ведущие ко дворцу, так что Оттон III со своими приближенными был в течение трех дней полностью отрезан от внешнего мира.

Обнаружилось, сколь непрочным был его союз с римлянами, сложившийся ради воплощения идеи «Возрождения империи римлян», но не выдержавший малейшего обострения противоречий. Римляне думали только о своем городе, а об императоре и Империи лишь постольку, поскольку те обещали возвышение их авторитета, расширение их прав и умножение их богатств, но больше всего они хотели сами править в своем городе, не позволяя императору вмешиваться в их дела. Император же, собираясь сделать Рим основой своей власти, хотел распоряжаться им, как и прочими частями Империи. Разрыв был ускорен, возможно, и тем обстоятельством, что римские господа придавали слишком мало значения религиозной подоплеке императорской идеи «Возрождения».

В «Жизнеописании епископа Бернварда Хильдесхаймского», составленном Тангмаром, очевидцем событий, приводится примечательная речь, произнесенная императором, совершенно в духе древнеримской традиции, перед римлянами с вершины башни своего дворца: «Разве вы не мои римляне? Ради вас я покинул свою родину и близких. Из любви к вам я бросил своих саксов и всех немцев, даже своих кровных родственников. Вас я повел в отдаленнейшие области нашей империи, куда не ступала нога ваших предков, когда они господствовали над всем миром. Имя ваше и славу я хотел распространить до крайних пределов. Назвав вас своими сынами, я предпочел вас всем остальным. И теперь, в благодарность за это, вы отпадаете от вашего отца. Вы предали жестокой смерти людей, облеченных моим доверием, а меня самого изгоняете. Но сделать это не в ваших силах: те, к кому я питаю отеческую любовь, не могут быть вырваны из моего сердца». Речь императора будто бы произвела сильное впечатление. Все стояли в глубоком молчании, охваченные чувством раскаяния. Затем раздался общий возглас взволнованных римлян, и виновники восстания были схвачены и брошены к ногам Оттона III. Автору жизнеописания хотелось, чтобы именно так — всеобщим примирением — закончился злополучный мятеж. Но на самом деле все было по-другому.

«Жизнеописание Бернварда» своей популярностью среди историков обязано именно этой приведенной в нем мнимой речи Оттона III: полагают, что в ней содержится не только точное описание весьма драматичного события из жизни Оттона III, но и важные сведения о его «римской идее» и его концепции «Возрождения империи римлян». Весь скепсис относительно сообщения Тангмара исчерпывается замечанием, что хотя речь Оттона III, возможно, передана и не дословно, однако она представляет собой «важное свидетельство утрированной римской идеи юного императора». Однако при внимательном прочтении этой речи неизбежно замечаешь, сколь сильно сказывается в ней влияние школьных упражнений в риторике. Эта мнимая речь Оттона III представляет собой часть противоречивого, а в какой-то мере и откровенно ложного сообщения об окончании мятежа римлян в феврале 1001 года. Эта речь якобы положила конец восстанию, пробудила в римлянах чувство раскаяния и позволила императору беспрепятственно оставаться в городе. Отношения между Оттоном III и римлянами были будто бы столь безоблачны, что его уход из Рима сопровождался слезами горожан.

Сообщение «единственного очевидца», каковым считается Тангмар, противоречит всем другим источникам, которые в деталях хотя и отличаются друг от друга, однако в целом говорят о весьма драматичном бегстве Оттона III из Рима. По сообщению Титмара Мерзебургского, император, после того как римляне неожиданно ополчились против него, бежал в сопровождении немногих через городские ворота. Согласно «Кведлинбургским анналам», он покинул город «вопреки своей воле под натиском бешеного мятежа», причем прямо говорится, что восстание прекратилось лишь после бегства императора, а не было еще во время его пребывания в Риме мирно урегулировано, как рассказывает Тангмар. По сообщению Бруно Кверфуртского, римляне изгнали императора из города, и ему, смирившемуся со своей участью, с трудом удалось спастись невредимым. Наконец, «Деяния епископов Камбрэ» приписывают вмешательству герцога Генриха Баварского и маркграфа Тосканского Гуго то, что Оттону III удалось, хотя и с трудом, освободиться из римской осады. Трудно решить, какое из приведенных сообщений точнее. Однако все они вместе объясняют, при сколь драматичных обстоятельствах Оттон III покидал Рим. Титмар Мерзебургский рассказывает, что император был вынужден даже оставить в городе большую часть своих спутников.

Рассказ Тангмара, несомненно, пристрастен, а его желание завуалировать поражение императора воистину поразительно.

Финал восстания был горек для «императора римлян». Бывшая с ним горстка людей, причастившись из рук епископа Бернварда, уже готовилась предпринять отчаянную вылазку. Бернвард должен был идти впереди со Священным копьем. И тут как раз герцогу Баварскому Генриху и маркграфу Тосканскому Гуго удалось уговорить римлян пропустить их к императору. Затем они, то ли тайно, то ли по договоренности с осаждавшими, вывели императора, Бернварда и еще несколько человек из города в свой лагерь, тогда как остальные из императорской свиты, видимо, стали жертвами мести римлян. Так Оттон III, испытав величайшее в своей жизни разочарование, 16 февраля 1001 года навсегда покинул Рим и в сопровождении папы Сильвестра II и многих римских клириков двинулся в северном направлении. Сразу же был отдан приказ готовить возмездие некогда столь любимому, но столь неблагодарному Риму.

Для Оттона III как императора потеря Рима означала неудачу, хотя и локальную по своему масштабу, но причинившую его авторитету существенный вред. Возникла угроза того, что и прочие недоброжелатели воспользуются удобным случаем, чтобы освободиться от его власти. Восстание в Риме нанесло тяжелый удар и по политике «Возрождения империи римлян». Оттон III по-человечески тяжело переживал случившееся. Его доверие было обмануто: римляне, к вящей славе которых был задуман проект «Возрождения», оказались недостойными такой чести. В подавленном настроении Оттон III направился в Равенну, куда и прибыл в середине марта. Там его встречали многие уважаемые и любимые им люди: посол венецианского дожа Иоанн Диакон, епископы Лев Верчелльский и Отберт Веронский, отшельник Ромуальд, а также многочисленные магнаты Равеннского экзархата. Но ничто не могло возвратить императору душевного равновесия. Под впечатлением от последних событий еще больше усиливается его склонность к мистицизму. Он задумывается, не служат ли его неудачи Божиим знамением, велением отречься от императорского титула и уйти в монастырь. В Равенне, в монастыре Сан-Аполлинареин-Классе, Оттон III предается многодневному покаянию, после чего отправляется в расположенный поблизости скит к отшельнику Ромуальду, где продолжает истязание плоти, довольствуясь скудной пищей и ночуя на грубой циновке из тростника.

И все же нити, связывавшие Оттона III с миром, оказались слишком прочны. На Пасху 1001 года он провел в Равенне собрание знати, на котором заключил с представителем венгерского короля Стефана соглашение, аналогичное по духу Гнезненскому договору с польским князем Болеславом. Обретение венгерской церковью самостоятельности лишило Зальцбургскую митрополию возможности заниматься там миссионерской деятельностью. Было принято и посольство от Болеслава Храброго, по просьбе которого Оттон III направил монахов-миссионеров для распространения христианства в Польше. Оправившись от пережитого потрясения, император продолжил свою политику.

Не лишена была политического содержания и другая его романтическая затея. Вскоре после Пасхи он задумал посетить Венецию, дабы лично познакомиться с дожем Петром II Орсеоло, с которым уже давно поддерживал дружественные дипломатические отношения. До сих пор дож избегал личных контактов с императором. Официальное посещение Венеции, равно как и его собственный визит в Империю, могло расцениваться в качестве признания ленной зависимости, поскольку не было обычая, чтобы независимые правители навещали друг друга. Однако умный дож, не желая обидеть Оттона III, нашел способ исполнить его мальчишескую прихоть. Император с небольшой свитой направился в монастырь Санта-Мария на границе с Венецией, заявив, что желает провести здесь в уединении три дня. Под покровом ночи он сел на корабль, присланный ему дожем, и в сопровождении семи верных людей через сутки прибыл в Венецию, где его, так же ночью, встретил Орсеоло как частное лицо. После краткого посещения весьма почитаемого монастыря Св. Захарии императора еще до наступления дня проводили во дворец дожа. А наутро, после мессы в Сан-Марко, один из сопровождающих Оттона III под видом посла приветствовал Орсеоло. Днем император беседовал с дожем и даже стал крестным отцом его дочери, чтобы еще прочнее скрепить дружбу.

Мы можем лишь догадываться, о чем говорили оба правителя. Отсутствие достоверных свидетельств вынуждает строить предположения. Возможно, Оттон III обсуждал с венецианским дожем ведение совместной борьбы против сарацин, а также христианскую миссию в землях южных славян и Венгрии. Высказывалось и предположение о том, что секретность посещения могла объясняться обсуждением столь деликатных вопросов, как предполагавшийся брак Оттона III с византийской царевной или даже его возможное отречение и уход в монастырь. Доподлинно известно лишь то, что Оттон III освободил дожа, как за год до того Болеслава Храброго, от уплаты ежегодной дани, символически выражавшей некоторую зависимость Венеции от Империи. Вполне вероятно, он желал видеть этот вольный город, как Польшу и Венгрию, равноправным членом его универсальной христианской империи.

После однодневного пребывания Оттон III покинул Венецию так же тайно, как и прибыл, рассказав в Равенне изумленным слушателям о своей поездке. И дож, собрав во дворце венецианцев, открыл им, какой высокий гость посещал их город.

В середине мая 1001 года Оттон III покинул Равенну и во главе войска двинулся маршем на Рим, у стен которого в начале июня разбил свой лагерь. Город был осажден, однако брать его штурмом император не решился, не имея достаточных для этого сил. Он довольствовался лишь проведением карательных рейдов по окрестностям, дабы отомстить мятежникам за измену. Затем, поручив командовать войском своему верному патрицию Циацо, а Таммо, брата епископа Хильдесхаймского Бернварда, оставив удерживать укрепленный пригород Патерно, Оттон III с другим войском пошел на Беневент. В результате осады, продолжавшейся весь август, город был покорен, что произвело впечатление и на восставших жителей Капуи и Салерно, прекративших мятеж. После этого Оттон III отправился в Равенну, а затем в Павию ждать подкрепления из Германии. Теперь можно было даже говорить о частичном успехе, поскольку мятеж был локализован. Кроме Рима, вся Северная Италия была в руках императора. То же самое касается и римской церкви, глава которой и вдали от Рима оставался папой.

Положение Оттона III явно исправлялось. Об этом свидетельствует и то, что правитель Византии не воспользовался мятежом римлян для нападения, а, наоборот, согласился Удовлетворить просьбу, с которой посольство из Германии обращалось к нему еще в 995 году. В начале 1002 года в Бари прибыла византийская царевна, предназначенная в жены западному императору. Это был дипломатический успех, превосходивший достигнутый некогда Оттоном I, поскольку на сей раз прибыла представительница законной династии — более того, порфирородная царевна.

Но вместе с тем Оттон III столкнулся с очередной неприятностью: до него дошла весть о возмущении саксонской знати, к которому присоединились и епископы. Правда, попытка привлечь к мятежу и кузена Оттона III, герцога Баварии Генриха, не имела успеха. Однако мятеж, хотя и можно было надеяться, что он не распространится по всей Германии, заключал в себе серьезную угрозу, поскольку был вызван недовольством саксонской знати перемещением политического центра в Империи. Восстание на севере явилось следствием «Возрождения империи римлян», из-за которого немцы должны были лишиться господствующего положения в Империи. Особенно сильно было недовольство саксов политикой Оттона III в отношении Польши. Невозможно с уверенностью сказать, во что вылилось бы это возмущение в Саксонии, если бы преждевременная смерть юного императора не дала развитию событий совсем иное направление.

А между тем Оттон III ждал подкрепления из Германии, чтобы возвратить себе Рим. Восстановление в Беневенте, Салерно и Капуе порядка, пошатнувшегося было после восстания римлян, придавало оптимизма. На Рождество 1001 года он совместно с Сильвестром II провел в Тоди синод, на котором уделил внимание своему любимому вопросу — миссионерству среди славян и венгров. Бруно Кверфуртский был назначен архиепископом для областей, на которых предполагалось развернуть деятельность миссионеров. Тогда же стало известно, что в пределы Италии вступил с большим войском Хериберт, архиепископ Кёльнский, а на подходе были со своими отрядами Бурхард Вормсский, к которому присоединилось и ополчение архиепископа Майнцского, епископ Вюрцбургский и аббат Фульдский. Оттон III уже начинал верить, что дела поправляются, как удача вновь отвернулась от него. Умер верный ему маркграф Тосканский Гуго, и тотчас же в Тоскане, порядок в которой до сих пор поддерживал этот сильный правитель, начались волнения. Оттон III перебрался в Патерно, близ Рима, где решил дожидаться прибытия Хериберта. Но ему не суждено было войти триумфатором в столицу возрожденной, как он надеялся, Империи. Он занемог, появились горячка и сыпь. 24 января 1002 года на 22-м году жизни Оттон III скончался на руках у Сильвестра II. Юный император умер от какого-то тяжелого инфекционного заболевания, вероятнее всего, от малярии — «итальянской болезни», как говорили в то время. Безвременная кончина Оттона III произвела удручающее впечатление на современников. Родилась легенда, что его отравили, причем виновницей преступления называли вдову казненного в 998 году Иоанна Крешенция, с которой юный император якобы поддерживал любовную связь.

Спустя две недели в Бари прибыл архиепископ Миланский Арнульф с невестой для юного императора — византийской царевной. Получив известие о смерти жениха, она тут же повернула назад.

Сколь резко мечты Оттона III о христианской империи разошлись с реальностью, со всей очевидностью проявилось сразу же после его смерти. Чувствуя враждебность местного населения, приближенные императора утаивали весть о его кончине, пока не собрали вместе отряды, рассредоточенные по округе. Вскоре вспыхнуло восстание, охватившее всю Центральную и Северную Италию, смертельно опасное для немцев, однако подоспевшему Хериберту удалось при поддержке войска доставить тело Оттона III в Ахен, где на Пасху, 5 апреля 1002 года, его и похоронили, как он завещал, подле боготворимого им Карла Великого. Немецкому господству в Италии временно пришел конец. Едва похоронная процессия покинула пределы Италии, как 15 февраля 1002 года в Павии в церкви Св. Михаила состоялась коронация опального Ар дуй — на, маркграфа Иврейского, короной Лангобардского королевства. Отложился от Империи и лангобардский юг Италии. В Риме безраздельно хозяйничала аристократия, в тени которой еще около года влачил незаметное существование Сильвестр II, так и не увидевший возрожденной во всем блеске Римской империи.

Как оценивать начинания Оттона III? Можно сказать, что вслед за ним сошли в могилу нереализованные великие возможности, заключавшиеся в его замысле «Возрождения империи римлян». Но можно сказать и по-другому: его смерть освободила Священную Римскую империю от грозившей ей катастрофы. Этот вопрос так и останется без ответа, поскольку жизнь императора оборвалась в самом ее начале. Впоследствии Оттон III мог бы измениться, набраться опыта и стать совсем иным, чем был в период увлечения своей идеей «Возрождения». Бесспорна лишь его необыкновенная одаренность. Вскоре после смерти он получил славное прозвище «Чудо света», или «Чудо мира», подхваченное историографами и оставшееся в памяти людей.

Средневековые авторы, писавшие об Оттоне III, стремились излагать события таким образом, чтобы его смерть выглядела неизбежным следствием совершенного им при жизни. Анализируя свидетельства о нем, следует остерегаться влияния подобного рода якобы причинной связи. Однако есть еще одно обстоятельство, требующее критического подхода к свидетельствам источников. Император умер в тот момент, когда его Империя находилась в тяжелом положении. И все же вполне вероятно, что вскоре удалось бы погасить очаги напряженности. В 997–998 годах Оттон III был в столь же, если не в еще более затруднительном положении, но тогда он сумел восстановить свою власть. Однако на этот раз ему помешала смерть, послужившая сигналом к началу борьбы за германскую и итальянскую короны. Беспорядки, охватившие Италию и Германию, явились, таким образом, лишь частично результатом правления Оттона III, однако наблюдателям было трудно различить, какие события, последовавшие за его смертью, объяснялись политикой покойного, а какие были вызваны самим фактом его смерти.

Наиболее близким ко времени кончины Оттона III является «Жизнеописание пяти братьев», составленное в 1008 году Бруно Кверфуртским. Это психологически тонкое сочинение считается наилучшим из имеющихся у нас свидетельств о характере Оттона III. Поскольку Бруно близко знал императора при жизни, он особенно склонен высказывать собственное суждение, диктуемое личными пристрастиями. В ранней смерти императора он усматривает Божественное вмешательство и для обоснования этого суждения перечисляет всё, что, по его мнению, увело Оттона III с праведного пути. Являясь сторонником политики, полностью отвечающей интересам церкви, он считает вовлечение Рима в имперскую политику святотатством в отношении св. Петра. Но вместе с тем, при всем своем смирении, он не забывает о собственном происхождении из знатного саксонского рода, противопоставляя «любимую Германию» лживым и наглым римлянам. Именно с этих позиций он судит об Оттоне III: «Ибо, поскольку один только Рим ему нравился и римский народ он более других осыпал почестями и деньгами, он в своей ребяческой безрассудности тщетно задумал устроить там столицу и возродить сам город в его былой славе и достоинстве. Свою же родную землю, любимую Германию, он уже не хотел более видеть — такое желание жить в Италии охватило его». Неудачу всех усилий Оттона III он объясняет тем, что «сам же Рим был пристанищем апостолов, данным им Богом». Однако Оттон III оставался непреклонен в свой любви к Риму: «И по обычаю древних языческих царей… он настойчиво трудился над возрождением мертвой красы прежнего Рима, но напрасно». Намерение императора возродить былой блеск Рима Бруно объясняет ослеплением преходящей мирской славой. В этом источнике раскрывается личное отношение Оттона III к Риму и Италии, которое невозможно обнаружить в официальных документах. Однако речь здесь идет не только о его симпатии к ним, но в еще гораздо большей мере о политике. Собственно проблема взаимоотношения Империи и папства у Бруно подменяется осуждением любви Оттона III к Риму, которая предстает в особенно неблагоприятном свете из-за ассоциации с языческими императорами. Особую ценность сообщение Бруно имеет для оценки политики Оттона III, поскольку оно позволяет понять, с каким церковным и национальным сопротивлением должен был столкнуться император, если последовало столь суровое осуждение со стороны автора, являвшегося его доверенным советником.

Спустя несколько лет, между 1012 и 1018 годами, диктовал свою хронику Титмар Мерзебургский. И он усматривает в ранней смерти Оттона III Божью кару. Однако он молит о его прощении за то, что «его высшие помыслы были нацелены на возрождение нашей церкви». Об устремлениях Оттона III он пишет: «Император многое делал для возрождения древних обычаев римлян, в его время большей частью уже забытых, к чему разные люди относились по-разному». Вместе с тем из слов Титмара явствует, что идея «Возрождения империи римлян», вызывавшая возражение со стороны определенных группировок германской знати, включала в себя и церковное возрождение.

К обоим этим авторам близок по происхождению и роду занятий Тангмар, спустя несколько лет после Титмара сочинявший «Жизнеописание Бернварда». Особенно важно то, что он видел императора на вершине его славы в январе 1001 года в Риме, незадолго перед тем, как там вспыхнуло восстание, также проходившее на его глазах. В уже процитированной нами речи, будто бы произнесенной императором перед мятежными римлянами, Тангмар выражает собственное представление о том, насколько гордился Оттон III распространением славы Рима в странах, куда не доходили даже древние римляне — имелся в виду славянский Восток, куда императора сопровождали представители Рима. Но автор особенно подчеркивает то обстоятельство, что Оттон III отдавал предпочтение римлянам перед всеми остальными народами его Империи, чем и объяснялись возникавшие то тут, то там вспышки недовольства.

«Хроника епископов Камбрэ», написанная хотя и значительно позднее, в начале 40-х годов XI века, однако на основании надежных источников доносит до нас свидетельство из другого конца Империи. В ней об Оттоне III говорится так: «Он, юноша знатного рода, отважно полагавшийся на собственные силы, замышляя нечто великое, даже невозможное, пытался возвысить достоинство Римской империи до могущества древних ее правителей. Помышлял также преобразить, возвратив им прежнюю привлекательность, церковные нравы, поврежденные порочными привычками римлян, жадных до стяжания благ. Дабы вернее достичь этого, являл римлянам свою высшую милость, отдавая им, коренным жителям, знавшим местные нравы и обычаи, предпочтение перед немцами, делая их своими первыми советниками. Это было бы весьма хорошо и разумно, если бы он чего-то достиг. Но все напрасно. Ибо чем благосклоннее и милостивее был он к римлянам, тем более упорствовали они в своем высокомерии». Здесь светское, духовное и римское возрождения предстают как единое целое. При этом любовь Оттона III к Риму мотивируется иначе, чем у Бруно и Тангмара. Примечательно, что здесь, как у Титмара и Тангмара, возрождение Римской империи само по себе представляется великой целью, но, как у Бруно и Тангмара, выражается недовольство тем, что Оттон III отдавал Риму предпочтение перед Германией.

Интересно отметить, что спустя десятилетия после своей смерти Оттон III представлялся хронисту Адаму Бременскому могущественнейшим императором, покорившим датчан, славян, франков и итальянцев, трижды победителем вступившим в Рим.

И для современного историка не так-то легко по достоинству оценить историческую роль Оттона III. Широкое распространение в XIX веке получило представление о нем как о далеком от жизни мечтателе, «вознесшемся в небесные выси своей империи» и потерявшем контакт с действительностью, поставившем своими дерзкими замыслами на карту существование Священной Римской империи; основываясь на свидетельствах Тангмара и Бруно Кверфуртского, немецкие историки рисовали образ юнца, не имевшего твердых убеждений, презрительно отвернувшегося от суровой простоты своей саксонской родины, в глупом тщеславии подражавшего чужим обычаям и нравам, полностью поддавшегося очарованию Италии, ослепленного блеском идеи возрождения Римской империи, преследовавшего фантастические цели. Но с этим, обычным для XIX века представлением далеко не в полной мере согласуются натура и деятельность Оттона III. Его нельзя оценивать ни с точки зрения так называемой реальной политики, ни по национальным критериям — в этом случае оценка была бы полностью негативной. Более уместны суждения, принимающие в расчет универсалистские, стремившиеся возвыситься над мирской суетой воззрения того времени. С этой точки зрения его политика возрождения Римской империи являлась важной фазой развития римской идеи, владевшей умами на протяжении многих веков. Оттон III и его советники мыслили универсальными, а не национальными категориями. Правда, при этом не утрачивает своей актуальности вопрос: не являлись ли его представления об универсальной христианской империи фантастической идеей, игнорировавшей объективную реальность — зарождение в Европе национальных государств?

Однако и при критическом рассмотрении идеи Оттона III не кажутся исключительно фантастическими и далекими от реальности. Он целенаправленно продолжал в Италии политику своего отца и деда, стремясь установить там собственное господство, предполагавшее властвование не только в Павии, Вероне и Равенне, но и в Риме. В этом отношении он продвинулся даже дальше своих предшественников, вознамерившись не только время от времени появляться во главе войска в Вечном городе в качестве завоевателя, но и устроить в нем свою постоянную резиденцию, исполняя законную власть. Для этого он и пытался привлечь римлян на свою сторону, давая им должности и титулы, велел построить для себя на Авентине дворец, учредил императорскую администрацию, возвел сначала немца, а потом француза на папский престол и заместил важнейшую в Риме должность патриция графом Циацо, одним из своих верных саксов. Намерение Оттона III господствовать бок о бок с папой римским явилось первой и единственной попыткой практической реализации весьма популярной в Средние века идеи о гармоничном сотрудничестве двух высших властей — светской и духовной.

Западная империя в идее и действительности была тесно связана с Римом, поэтому намерение Оттона III возвратить ему прежний статус резиденции императора, столицы возрожденной Римской империи было смелой, но вместе с тем и логичной мерой. Благодаря ее реализации Западная империя, до сих пор не имевшая столицы, получила бы свой духовный, политический и административный центр, подобно Константинополю в Византии. Но, с другой стороны, перемещение центра Империи в Италию таило в себе и серьезную угрозу, поскольку в этом случае Германия, на силу которой только и могла опираться власть императора, превращалась во второстепенную провинцию. Оттон III лишался важной опоры, о чем сигнализировал мятеж в Саксонии в 1001 году. Если бы он продолжил движение по этому пути, то столкнулся бы с еще большими трудностями. Саксы, а за ними и другие германские племена неизбежно перешли бы в оппозицию. Утрату поддержки с их стороны невозможно было бы компенсировать помощью от итальянских магнатов. Если бы Оттон III не пересмотрел коренным образом свой план «Возрождения империи римлян», приглушив в нем «римское» начало (а последние месяцы его правления показали возможность этого), роковой исход был бы неизбежен.

Оттон III с малолетства воспитывался в убеждении, что является законным наследником славы Древнего Рима. Однако его мечта об универсальной христианской империи не увлекла ни немцев, ни итальянцев, ни самих римлян. О ней мечтали только сам юный император, его ученый друг и наставник Герберт — папа римский Сильвестр II и немногие из числа приближенных, а этого было слишком мало. И все же, хотя замыслы Оттона III умерли вместе с ним, для будущего устройства Европы большое значение имел один аспект его концепции универсальной империи — желание интегрировать в ее состав соседние народы Восточной Европы, не покоряя их и не лишая политической автономии, включить их в западный христианский мир на началах самоуправления. Однако эти планы натолкнулись на решительное сопротивление со стороны германских магнатов, заинтересованных в военно-политической экспансии. Да и сами эти народы, постепенно приходившие к осознанию собственной национальной идентичности, мыслили иными категориями и преследовали иные цели. В конечном счете они вошли в семью христианских государств Европы, но не в состав Империи, не столько укорененной в политической действительности, сколько витавшей в мире идей. Вместе с тем попытка возрождения традиций Римской империи способствовала возрождению римского права, которое, в свою очередь, укрепляло среди европейских народов чувство культурного единства. Мечта о возрождении Империи в античном смысле не исполнилась, однако лежавшая в ее основе идея благотворно повлияла на культурное развитие той эпохи, получившее название оттоновского возрождения.