Ты будешь страдать, дорогая

Глава 4

Когда он появился, на пороге ее комнаты, Джемма уже наполовину уложила чемодан. Она уезжает. Решено. Ничто ее не остановит Фелипе. небрежно облокотившись о дверной косяк, наблюдал за ней, как будто более важного занятия у него не нашлось.

— Ты никуда не поедешь, Джемма, — произнес он наконец, и от его уверенного тона Джемма чуть не расхохоталась ему в лицо. — Так что раскладывай-ка все обратно.

— И не подумаю, — возразила она. — И не стоит прибегать к детским отговоркам, по которым мой отъезд невозможен. Я только что видела Майка с Кристиной в саду. Я попрошу его отвезти меня. Если ты не возражаешь, разумеется; впрочем, если возражаешь — тем более! — язвительно добавила она.

— Вообще-то я возражаю, но в данном случае это не имеет никакого значения, поскольку Майка ты упустила. — Он взглянул на часы. — Сейчас услышишь рев двигателей.

Джемма уловила в его глазах торжествующий огонек, и в этот же миг вдалеке послышался звук мотора самолета. Черт! Каких-нибудь пять минут — и она могла бы улететь вместе с ним. Она яростно скомкала в кулаке шелковый шарфик и бросила его в чемодан.

— Он полетел за Агустином? — сквозь зубы поинтересовалась Джемма.

Впрочем, даже если и так, на ее намерения это не повлияет. Она улетит, несмотря ни на какой портрет. Агустину, без сомнения, портрет нужен как дырка в голове, так что они оба будут счастливы, разорвав соглашение. Ее больше уже не интересовала даже встреча с ним. Она хотела исчезнуть из жизни Фелипе — и все.

— Агустин вернется только через пару дней. Майк полетел за продуктами. Ты, должно быть, заметила, что поблизости нет ни единого супермаркета, и…

— Избавь меня от скучных подробностей вашего быта. Когда вернется Майк?

— Через пару часов, и к тому времени я намерен убедить тебя остаться.

Джемма широко раскрыла глаза.

— В данных обстоятельствах мой вопрос прозвучит, пожалуй, невероятно глупо, но все же: каким образом ты собираешься этого добиться? — с сарказмом выпалила она.

— Почему-то мне кажется, что мои чувственные объятия и поцелуи не слишком подойдут для этой цели, — протянул он и, скрестив на груди руки, забросил ногу на ногу.

Джемма так и вспыхнула. Это что, очередная стадия его игры в пытки? Теперь он пытается насмешить ее?

— Чувственные поцелуи, бриллианты или шикарные машины — меня ничто не убедит остаться. Надеюсь, это тебя удовлетворит.

— Только заполучив тебя сегодня к себе в постель, я смогу получить удовлетворение.

В ответ на это она вскинула голову и резким движением заправила волосы за уши.

— В таком случае тебя ожидает ночь разочарований, поскольку тебе придется метаться в постели в одиночестве!

— Ну, почему же так, когда рядом есть ты? Мне очень жаль, радость моя, но ты ни в коем случае отсюда не улетишь, и это так же верно, как то, что солнце поднимается на востоке.

— Следовательно, я здесь пленница?

— Вот именно, а пленники делают то, что им приказывают. Так что распаковывай чемодан, пока твой тюремщик не потерял всякое терпение.

Джемма поняла, что выхода у нее нет! Но что же все-таки делать? Позволить ему взять верх, а самой молча страдать? Она лихорадочно искала ответ на эти вопросы — и не находила его.

— Оставь меня, Фелипе, — устало попросила Джемма. — Мне наскучили твои забавы.

— Значит, придется подумать о новых ходах. Не могу допустить, чтобы ты зевала, когда я буду заниматься с тобой любовью. — Он оторвал плечо от косяка. — Увидимся за ужином За ним с треском захлопнулась дверь, и раздались его гулкие шаги по коридору.

Сердито спихнув чемодан на пол, она свернулась на кровати калачиком и вцепилась зубами в стиснутый кулак. У нее не больше свободы действия, чем если бы она была закована в цепи. Пленница и тюремщик, совершенно верно.

С величайшей неохотой она переоделась к ужину, выбрав черную шелковую блузку и ей в тон брюки. Из украшений она решила взять толстые золотые серьги-кольца. Джемма не сомневалась, что, если она еще раз не спустится к ужину, Фелипе придет в ярость, а ей больше не хотелось выслушивать оскорбления. Нет, это не слабость, спорила она сама с собой, просто нужно же искать какие-то пути к сосуществованию. Враждовать с ним бессмысленно.

— Я помню эти духи. Кассини, точно?

«Бесконечный любовный роман», — соблазнительно пробормотал он, подхватывая ее под локоть у самой лестницы.

— Да, это были твои любимые, верно? — проворковала она на ходу, не в силах удержаться от колкости, хотя и дала себе зарок избегать этого.

— Ты знаешь, что со мной делает аромат? Он меня возбуждает. Ты для этого и воспользовалась духами?

— Чтобы подразнить тебя, хочешь сказать? — невинным голоском спросила она, спускаясь вместе с ним по лестнице.

— Ну, это бессмысленно. Дразни не дразни, а все равно ты будешь моя. Впрочем, я чувствую, ты уже начинаешь закипать, а?

— Но не от жажды твоего тела, Фелипе, — холодно ответила Джемма.

— Пока еще нет, — шепнул он, грубо сжимая ей локоть — Но уже очень скоро ты будешь вопить от этой жажды.

— Так же, как и ты. Посмотрим, кто завопит первым, ладно?

Фелипе откинул голову и расхохотался. Он вывел ее на террасу.

— Ты не возражаешь против ужина на свежем воздухе? Когда я живу здесь, то обычно ем на террасе.

— Прекрасно, — сдержанно ответила Джемма. Она решила не спорить больше — во всяком случае, из-за такой мелочи, как место ужина.

Один из столиков на террасе оказался уже накрытым на двоих, так что в ее возражениях все равно не было бы смысла. На белой камчатой скатерти стояли свечи, ваза с цветами и хрустальные бокалы. Невидимые лампы скорее мерцали, чем горели. Зрелище было прекрасным, величественным и пугающим.

На ужин подали отменную еду — ростбиф и разнообразные овощи на выбор. Джемма держалась прекрасно, храбро приступила к трапезе, но обнаружила, что изысканное красное вино кажется ей куда более заманчивым, нежели еда. Атмосфера между нею и Фелипе сгустилась настолько, что ее вполне можно было бы резать ножом.

Чтобы пережить этот вечер, хорошо бы превратиться в бесчувственную куклу. Выпивка — не выход. Она отказалась от второго бокала и заметила, что и Фелипе не стал подливать себе вина.

Мария выполняла все их желания, и каждое ее появление немного разряжало тяжелую обстановку за столом. Но стоило ей исчезнуть, как разговор снова становился колючим и жестким.

— Итак, ты решила остаться. Не так уж это, в конце концов, оказалось и трудно, — облил он ее ледяным взглядом, когда Мария убрала со стола тарелки.

— Ничего я не решила. Ты объявил приговор, и я отбываю свой срок. У меня нет другого выхода, кроме как остаться — до окончания работы, разумеется. Да, раз уж речь зашла о работе, что, интересно, твой босс подумает об этой твоей игре в наказание? — Она надеялась легкой угрозой как-то смягчить напряжение.

— Ты все время называешь это игрой, Джемма. Ты сильно ошибаешься. Я намерен серьезно наказать тебя. Что же касается Агустина, то не надейся найти у него поддержку. Чувства женщин его нимало не трогают, и даже тебе не удастся растопить его сердце. Кроме того, к его приезду все уже будет закончено.

— Ничего себе скорость, — сухо бросила в ответ Джемма. — Каких-то два-три дня. Рассчитываешь так быстро поставить меня на колени?

— Торопить события я не собираюсь, — произнес Фелипе.

Джемма потянулась к бутылке с вином. Похоже, выпить, в конце концов, необходимо. Ладонь Фелипе накрыла ее руку.

— Ни в коем случае, радость моя. Ты нужна мне трезвой. Я хочу, чтобы ты прочувствовала каждый поцелуй, каждую ласку — все, до последнего содрогания. — В мерцании свечей его глаза сверкнули свирепым огнем, как будто он превратился в какого-то лесного хищного зверя.

— Фелипе, — обратилась к нему Джемма, — я уже говорила тебе: ты зря потратишь время. Тебе не удастся достичь желаемого результата. Соблазнять ты умеешь, так что вполне возможно, что ты добьешься успеха и затащишь в постель мое тело — но и только. Ты сможешь сколько твоей душе угодно целовать, ласкать и брать меня, но никогда тебе не затронуть самую главную мою струну. Я заморожу свое сердце, свои чувства — и никогда не доставлю тебе радости ощутить, что ты причинил мне боль.

Если она думала, что ее слова его обеспокоят, то она ошиблась. В его ответе не было и нотки сострадания.

— Ты забыла, Джемма: я ведь любил тебя раньше. Я знаю наизусть каждую частичку твоего тела. Я знаю, что тебя зажигает, возбуждает, от чего ты извиваешься и стонешь. Дорогая, ты можешь заморозить свои чувства, но однажды унылой темной ночью ты проснешься, тоскуя по любви, а рядом никого не будет. Не будет Фелипе, и ни один мужчина не сможет дать тебе то, что давал я. Тебе все это известно, не так ли?

Джемма опустила ресницы, ибо не хотела, чтобы он прочел в ее глазах признание его правоты. Фелипе был совершенным любовником, и, когда он бросил ее, Джемма понята, что ни один мужчина никогда не сможет занять его место Она даже и пробовать не собиралась. Все это, возможно, и правда, но Фелипе кое о чем забыл — А ты, Фелипе, — Джемма встретилась с ним взглядом, — ты забыл о той страсти, которую я так легко в тебе вызывала? Ты же сам признавался, что ни одна женщина не способна разжечь тебя так, как это удавалось мне. Впрочем, не знаю, может, все мужчины так говорят. Знаю лишь, что я как-то смогла прожить без твоей любви эти полгода, в то время как тебе, по всему видно, пришлось нелегко.

Он скептически усмехнулся, — Это лишь доказывает, что мое чувство к тебе было глубже, чем твое — ко мне. Жаль, ибо моя задача осложняется. Мне-то казалось, что у тебя еще остались какие-то чувства по отношению ко мне, но из твоих слов следует, что я заблуждался любовь была для тебя всего лишь забавой, так, дорогая? Неделю нас соединял лишь секс…

— Прекрати! — хриплым шепотом приказала Джемма. — Ты же знаешь, что это не правда. Как можно сводить наш роман до такого грязного уровня?..

— Ах, роман! Ты меня любила, да? — От злой иронии голос его звучал глухо. — Как, однако, странно вы, англичане, показываете свою любовь! Вы не доверяете любимым. Что ж, за это ты и заплатишь.

Они замолчали, поскольку Мария принесла кофе и коньяк. Разливая кофе, она неуверенно посматривала то на одного, то на другого. Уловила напряжение? Наверняка, атмосфера за их столиком накалилась до предела.

Интересно, о чем он думает, размышляла Джемма, — может, его посетили те же мысли, что и ее? Может, он вспоминает, кем они были друг для друга в Лондоне, и спрашивает себя, почему все обернулось так плохо? Недоверие ли этому причиной, непонимание — или же их любовь просто не могла состояться? Если бы она тогда позвонила ему, проглотила гордость и обиду и позволила бы ему объясниться! Но разве вернул бы этот звонок все назад? Каким образом? Ведь Фелипе уехал с Бьянкой — Джемма убедила себя в этом, хоть и не была уверена до конца. А что, если.

— Ты действительно уехал в Нью-Йорк с Бьянкой?

— Казалось, в ожидании ответа замерло даже ее сердце. Хотя, впрочем, какая разница, даже если и нет? Он же все равно признался, что Бьянка была частью его жизни задолго до Джеммы.

— Мы провели невероятно интересную неделю вместе, точно. Почти такую же увлекательную, как и наша неделя с тобой, — ответил он, особо выделив слово «увлекательную».

С какой легкостью ему удается мучить ее!.. Для этого даже не нужно угрожать ей постелью. Одной мысли о том, что он был с Бьянкой, оказалось достаточно, чтобы Джемма почувствовала себя самым несчастным существом на свете.

— И, несмотря на это, ты готов унижать меня? Так кто здесь пострадавшая сторона. Фелипе? Выходит, что я. А ты, похоже, твердо намерен не признавать этого факта.

— А ты ждешь, что признаю? — Он растянул губы в надменной улыбке. — Как же плохо ты знаешь латиноамериканских мужчин!

— Просто смешно, что твоя национальность становится вдруг оправданием твоего отвратительного поведения. — Джемма осушила рюмку с коньяком. — И твоей неразборчивости в отношениях с женщинами, — добавила она, ставя пустую рюмку на стол.

— А в чем твое оправдание? Я считал, что англичане абсолютно бесстрастны.

— Вовсе нет, всего лишь разборчивы. А в качестве оправдания своего собственного шального поведения могу лишь сказать, что оценивала тебя по внешности, а не по штампу в паспорте.

Он усмехнулся язвительно.

— А! Если бы мы тогда знали глубину наших различий!

— Если бы… — вставила с сарказмом Джемма, — если бы только ты предположил во мне холодную бесстрастность, а я в тебе — распущенность…

— Как много бы мы тогда потеряли!

Ей хотелось улыбнуться, но она сдержалась.

— Но избежали бы и того, что происходит сейчас, — печально произнесла она и тут же пожалела об этих словах. Они прозвучали признанием того, что она сожалеет о случившемся.

Он не замедлил воспользоваться ее промахом и бросился на нее, как гончая на хромого зайца.

— Так, значит, моя месть тебя в конце концов задела?

— Не настолько, как ты рассчитывал. Да, конечно, мне было бы куда лучше без твоих колкостей, но я как-нибудь с ними справлюсь.

— И стерпишь мою любовь, закусив, по обычаю, губу, не так ли?

— Ну, если дело зайдет так далеко, то да, я буду лежать на спине и думать об Англии. Он рассмеялся и покачал головой.

— Как мило ты увиливаешь от правды.

— Да что ты, и в чем же состоит эта правда?

— А в том, что, когда я буду заниматься с тобой любовью, ты меньше всего будешь думать о своей родине.

— Ошибаешься: патриотизм значит для меня гораздо больше, чем твое тисканье, — выпалила она и тут же почувствовала, что это прозвучало излишне пафосно.

— Что ж, посмотрим.

— Да уж, посмотрим! — парировала Джемма. — А теперь я хочу в постель. — Она поднялась и швырнула салфетку на стол.

— Тебя никогда не приходилось подталкивать.

— Я вовсе не это имела в виду, — раздраженно произнесла она. — Я имела в виду…

— Я знаю, что ты имела в виду, — прервал он ее и тоже поднялся. На какой-то блаженный миг ей показалось, что он намерен отпустить ее. Как же она наивна! Его рука змеей метнулась через стол, и он схватил ее запястье прежде, чем она успела увернуться. Он рывком рванул ее к себе и сжал в объятиях. Она крепко стиснула губы, но все бесполезно. Он завладел ее ртом властно, полно, с таким искусством раскрыв ее губы, как будто был дипломированным специалистом по поцелуям.

Джемма готова была поддаться искушению и позволить ему взять все. Свое тело, душу, любовь. Может быть, тогда он оставит ее в покое. От нее останется слабая тень, но разве она уже сейчас не превратилась всего лишь в слабую тень той уверенной в себе женщины, которой когда-то была? За последние месяцы ей довелось пройти через весь диапазон человеческих эмоций; и не так уж тяжело будет повторить этот путь. Нет, нет, повторно этого не вынести, издало отчаянный вопль ее сердце, в то время как его ладони нежно ласкали ее грудь под блузкой, тонкий шелк которой, казалось, способствовал тому, чтобы поднять ее до угрожающих высот наслаждения.

Она ненавидит его, презирает и одновременно чувствует, что от каждого прикосновения нежных пальцев к ее томящимся соскам эта ненависть исчезает. Как можно ненавидеть, любить и хотеть одновременно? Как может тело тянуться к тому, против чего восстает сознание?

Рука Фелипе, скользящая под шелком по телу Джеммы, воспламенила ее нестерпимым огнем желания. Ей хотелось забыть о его жестокости и отдаться во власть страсти. Ей хотелось раствориться в его объятиях, шептать, что она обожает и хочет его еще сильнее, чем раньше, но он ждет именно этих слов, чтобы наказать ее жестоким отказом. После этого ей не выжить.

Слезы обжигали ей глаза. И все равно она катастрофически быстро сдавалась. Глубоко внутри ее упрямо пульсировало желание, отзываясь на его все более настойчивые ласки. Еще немного — и ей не будет пути назад.

— Нет! — выкрикнула она, отрывая от него губы.

— Больно, правда? — прошептал он ей на ухо, чуть приподняв с затылка тяжелую копну волос. — Не тебе одной, querida. — Он с силой прижал Джемму к себе, чтобы желание и ее пронзило до боли. — Ты чувствуешь мою боль, не так ли? Она вполне осязаема. Уверяю тебя, мне тоже не выйти невредимым.

— Тогда зачем?.. — беспомощно шепнула она. — Зачем и себя заставлять проходить через такие муки?

— Так ты признаешь, что я заставляю тебя страдать? — огнем обжег он ее горло.

— Ты же сам знаешь, — выдавила она наконец, закрыв глаза. — Но к чему мучить самого себя? Отпусти меня, Фелипе. Не делай этого.

— Не делай этого, — насмешливым эхом отозвался он и легонько прикоснулся языком к нежной впадинке на ее горле. — Неужели ты не понимаешь, чего я добиваюсь? Я хочу избавиться от тебя, выкинуть из своей жизни. — Он взял ее лицо в ладони и заглянул в глаза. — Да знаешь ли ты, что мне отвратительна моя любовь? Отвратительны ночи, когда я не в силах заснуть от жажды обладать тобой. Я сам себе отвратителен, потому что позволил тебе такую власть над собой…

Вот теперь она вырвалась из его рук, нашла в себе силы сделать шаг от него. И застыла на месте, дрожа от макушки до кончиков пальцев.

— И поэтому ты намерен наказать меня — за нечто непонятное в тебе самом, не поддающееся контролю. Мне жаль тебя… — выдохнула она.

Он холодно улыбнулся.

— Не трать сострадание на меня, Джемма. Сохрани его для себя самой, потому что за все мои муки ты заплатишь вдвойне. А сейчас отправляйся в постель, и посмотрим, как долго ты выдержишь, чтобы не вспомнить о моих поцелуях, о моих ласках…

Не дослушав, она убежала, чувствуя, что комок в горле грозит перекрыть ей дыхание. Легче было бы умереть, чем еще одну ночь провести в этом доме, думала Джемма, когда, едва дыша от сумасшедшего бега, ворвалась в свою комнату.

С трудом добравшись до окна, она яростно отдернула занавески и, распахнув окно настежь, полной грудью вдохнула ароматный ночной воздух. Он показался ей влажным и горьким. Джемма, схватившись за горло, с ужасом поняла, что вот-вот заплачет.

— О Фелипе! — разорвал ночную тишь ее стон.

Едва забрезжил рассвет, как она проснулась, не сразу сообразив, что ее разбудило. Лишь через несколько секунд разгадка молнией озарила ее сознание. Вся в поту, она дрожала от ночного кошмара. Во сне Фелипе любил ее, как это было в Лондоне. Без жестокости и мыслей о наказании, но с нежностью и теплотой. Его губы, его чувственные ласки поднимали ее к вершинам сладкого исступления, уносили за грань реального мира. Но в жизни Фелипе исполнял свои обещания, круша надежды, которые вначале сулила его любовь. Разница между сном и явью была убийственно безжалостной. Фелипе с презрением оттолкнул ее в тот самый миг, когда она готова была воспарить в небеса. С порочной улыбкой на губах он следил, как она тает от приближающегося мига наслаждения, — и бросил ее, разразившись львиным рыком победителя…

Джемма села на кровати в душной темноте комнаты и закрыла лицо ладонями. Вот она и началась, обещанная им пытка. С отъезда Фелипе не было ни единой ночи, чтобы она не думала о нем, не мечтала о том, чтобы он вернулся и любил ее, как будто в мире не существовало никакой Бьянки. И вот теперь он вернулся в ее жизнь, но как жутко все переменилось. Ее любовь, ее желание по-прежнему живы, а сердце Фелипе переполняет лишь жажда мести. И он выигрывает, это Джемме было ясно. Боль внутри ее подтверждала его победу. Она хочет его любви, всегда будет хотеть, и этот страшный приговор останется с ней навсегда.

Спускаясь по лестнице на следующее утро, Джемма услышала шум.

Она замерла, пытаясь определить, откуда он раздается. Из кабинета Агустина, установила она, но голос звучал только один — Фелипе:

— С меня довольно, Агустин! Избавься от нее… Я не собираюсь этого делать… Черта с два ты заставишь!

Джемма подошла к кабинету как раз в то мгновение, когда Фелипе швырнул на рычаг трубку и, сжав кулаки, тяжело облокотился на стол. Она замерла на пороге, глядя на его спину и низко опущенную голову.

От того, что она услышала, ее окатило холодным потом. Горький вердикт не оставлял места для сомнений. Фелипе внезапно захотел избавиться от нее и требовал от Агустина, чтобы тот сделал это за него. Джемма поспешно удалилась в сторону кухни.

— Сегодня у меня нет работы, — сообщила Кристина Джемме, подавая завтрак. — Я сидеть для вас целый день.

Девушку переполняло нетерпение увидеть себя навеки запечатленной на холсте, и Джемма заставила себя улыбнуться. Потрясение от услышанного обрывка разговора еще не прошло.

— Мне это подходит, но…

— Но мне не подходит, — прервал ее Фелипе, молнией врываясь на кухню.

Кристина залилась румянцем, а Джемма постаралась взять себя в руки. Каким бы ни был ответ Агустина, он явно не подошел Фелипе: он был в ярости.

— Джемма сможет потратить на тебя только час — не больше! — жестко выговорил он Кристине.

Та кивнула, быстро поставила его завтрак на стол и поспешно выскочила из кухни.

Джемма пыталась заставить себя проглотить хоть кусочек.

— В чем дело? — мрачно бросил он.

— В тебе, — ответила она. — От плохого настроения у меня пропадает аппетит.

— И с чего же у тебя плохое настроение? Плохо спала? — Он налил ей кофе и положил сахар — точно так, как делал в Лондоне. Этот жест больно ударил по ней.

— В дурном настроении вовсе не я, а ты! Я-то как раз спала превосходно, чтоб ты знал, — солгала она. — А вот тебе это явно не удалось!

— Я вовсе не в плохом настроении.

— Не хотела бы я быть рядом, когда это случится! — вставила Джемма.

— Подожди, ты еще увидишь мою ярость в полную мощь; добавлю, что если ты не прекратишь ковыряться в тарелке, то можешь стать свидетельницей этой ярости гораздо раньше, чем думаешь. Ты же знаешь, что я не выношу, когда портят еду.

Джемма намеренно долго крутила на тарелке кусочки бекона, пока наконец не соорудила подобие пирамиды с помидором на самой верхушке.

— Прекрати это чертово ребячество! — мрачно приказал он и с такой силой сжал ее ладонь, что едва не расплющил пальцы.

— Больно, — буркнула она.

— Прекрасно, так и должно было быть. — Он отпустил ее, и Джемма потерла пальцы, преувеличенно сильно морщась, чтобы он не догадался, что боль не столь уж и сильна.

— Почему ты так внезапно решил от меня избавиться? — напрямик спросила она. Он нахмурился.

— О чем ты говоришь?

Ничего не поделаешь, придется признаться.

— Я слышала твой телефонный разговор с Агустином.

— Опять следишь за мной…

— Нет! — оборвала Джемма. — Я не подкрадывалась на цыпочках, пытаясь за тобой шпионить, мне это не интересно. Просто ты так орал, что слышно было, без сомнения, во всей округе.

— Ну, и что же ты услышала?

— Что ты хочешь избавиться от меня и требуешь от Агустина, чтобы он это сделал как можно быстрей.

— Слышала и свое имя, не правда ли? — последовал его язвительный вопрос. Джемма прикусила губу.

— Нет… нет… Но я решила…

— В таком случае ты решила неверно. А в будущем не прислушивайся к разговорам, которые тебя не касаются.

О ком же он тогда говорил? Может, о ком-то из персонала? Она не стала спрашивать.

— До приезда Агустина я бы хотела воспользоваться студией. — Джемма, взяв нож и вилку, продолжила завтрак.

— Нет проблем.

Удивленная, она подняла на него глаза. Ей казалось, что он будет возражать. Он взглянул на часы, и Джемма догадалась, что это не неожиданная мягкость с его стороны — ему было просто некогда спорить.

— Я подумала, что использую портрет Кристины в качестве пробы.

— Делай как хочешь, — буркнул он, вытер рот салфеткой и встал из-за стола.

— Куда ты идешь? — Она тут же поняла, что глупо спрашивать об этом.

Фелипе насмешливо приподнял бровь.

— Ты говоришь как истинная английская жена, — ответил он на удивление нежно, потом наклонился, приподнял ее подбородок и приник к ней долгим поцелуем. — Будь поблизости, когда я вернусь, — насладившись поцелуем, приказал он.

— А ты говоришь как чертов латиноамериканский муж, — сквозь зубы процедила она, когда он вышел из кухни, похлопывая хлыстом по сапогам.

Джемма допила кофе и отправилась на поиски Кристины. Один час, сказал Фелипе, но не уточнил — какой именно. Так что, наверное, лучше всего поработать, пока он возится с лошадьми.

Прежде чем позвать Кристину, Джемма заглянула в студию. Там была безупречная чистота. Кому-то было приказано все здесь как следует убрать. И совершенно ясно, что Кристина этим не занималась, поскольку она нерешительно остановилась на пороге, испытывая не меньший страх, чем кошка, которую заставляют прыгнуть в бурлящий поток.

— Это можно? — округлив глаза, спросила она Джемму. — Только я здесь раньше не бывать. Сеньор де Навас — он нет любить здесь кто-то.

Джемма нервничала, открывая дверь в студию, как будто они с Кристиной намеревались осквернить своим присутствием гробницу Тутанхамона. Кристина, казалось, считала Агустина людоедом, Фелипе находился с ним в состоянии войны — и речь шла о человеке, который был ее отцом! Интересно, что бы подумал Фелипе, узнай правду? Но Джемма постаралась подальше спрятать эти мысли, так же как ее мама спрятала свою тайну много лет назад. Сейчас ей в первый раз стали понятны попытки матери отговорить ее от поездки сюда.

Час сеанса пролетел быстро. Кристина освоилась и рассказала Джемме о своем романе с Майком, о том, что Майк собирается поступить на службу в самую крупную авиакомпанию Северной Америки и взять с собой Кристину. Они будут вместе путешествовать по свету. Джемму вдруг поразила мысль, что девушка ни разу в жизни не была дальше Каракаса. Она завидовала наивности Кристины, ее детской радости, она завидовала ее любви.

— Я волноваться за сеньор де Навас, он не любить тут люди, но Фелипе говорить, хорошо, значит, быть хорошо, — бормотала Мария, подавая им в конце сеанса напитки.

— Вы имеете в виду — то, что открыли студию?

— Si. Он никогда не открывать студию после день свадьбы.

— Она была построена, до свадьбы? — Джемма знала, что не должна спрашивать, но не смогла удержаться.

— Si. Сеньор де Навас, он ездить в Европу долго, для дела своего папы. Он встречать женщину-художницу, как вы. — Мария рассмеялась. — Студию он делать для нее, но она нет приезжать. Потом он жениться… — Она замолчала, устремив взгляд через плечо Джеммы в сторону тропинки и двойной двери в кабинет Агустина.

Дверь была распахнута, и по изумлению на лицах Марии и Кристины Джемма догадалась, что это случилось впервые. К студии приближался Фелипе.

— Мы идти, — пробормотала Мария, взглянув на дочь.

Когда Фелипе появился на пороге студии, Джемма мыла в раковине кисти.

— Ты всегда так действуешь на прислугу, что она в панике бежит от тебя?..

— Ничего подобного.

— Они явно заторопились.

— У них есть обязанности. Мария — превосходная экономка, и график у нее довольно плотный. Мне нравится, — сказал он, и Джемма повернулась, чтобы посмотреть, что заставило его сменить тему. Он рассматривал портрет Кристины.

Джемма не смогла сдержать волнения при виде его фигуры у холста. Яркий румянец залил ее щеки, а сердце болезненно сжалось. На Фелипе все еще была одежда наездника, белые брюки, сейчас в пыли и комьях грязи, обтягивали икры.

Черная тенниска на груди прилипла от пота, а на лбу и волосах блестели капли, как будто после бешеной скачки он просто засунул голову под струю воды. До нее доносился мужской запах, смесь одеколона и его собственного терпкого аромата. Кисти выпали из ее рук в раковину.

Она принялась сосредоточенно собирать их и лихорадочно мыть, изо всех сил борясь с предательским желанием, которое он вызвал в ней.

— Ты все забываешь, что я знаю тебя, Джемма, — пробормотал он ей на ухо и, обхватив за талию, с силой прижался к ее спине.

— Не смей! — крикнула она, пытаясь вывернуться из его рук, но он сжал ее так, что она едва могла дышать.

— Я всегда возбуждал тебя после своих тренировок, верно? Только сегодня я не тренировался, радость моя. Я заставлял своего племенного жеребца забраться на…

— Прекрати, — прохрипела она, изо всех сил извиваясь, чтобы высвободиться из кольца его рук. Но эти руки внезапно крутанули ее, и она оказалась лицом к нему, он сжал ее плечи и навалился на нее всей тяжестью, так что край раковины больно впился ей в спину.

— Тебе бы стоило прийти и посмотреть, querida: каких-нибудь пара движений — и готово…

— Тебя зажигают подобные вещи, не так ли? Да ты сам — животное! — выпалила она.

— Нет, ты. И весьма сексуальное. Меня зажигаешь ты, а не лошади. — Его губы дразнили ее, соблазняли, но он еще сдерживал натиск, дожидаясь, когда она отзовется.

Джемма отчаянно сражалась изо всех своих сил — ничтожных по сравнению с его мощью.

Она хотела упереться ему в грудь кулаками, но не смогла, потому что он стальной хваткой стиснул ее запястья и прижал ее руки к бокам. Но ее внутренняя борьба была ему неподвластна. Здесь все зависело только от нее самой, однако Джемма чувствовала, как ее с каждым мгновением предательски покидают силы. Фелипе понял, что плотина рухнула, сметая на своем пути остатки ее сопротивления. И тогда жар его поцелуев усилился, и раствориться в них стало для нее неизбежным.

Они снова вместе, она опять в его объятиях! От сдержанности Джеммы не осталось и следа. Фелипе безошибочно уловил нужный момент, чтобы отпустить ее руки, и позволить им взлететь вверх, и запутаться в его еще влажных волосах. С его губ сорвался стон. Глубокий, как океан, этот стон обдал огнем ее грудь, когда Фелипе рванул на ней рубашку.

Изголодавшимся младенцем припав к ее соскам, Фелипе увлек ее на кушетку. Коснувшись спиной теплого шелка, она издала отчаянное «Нет!», но тщетно — когда он опустился рядом с ней, весь ее протест утонул в стремительном потоке желания.

Его губы не отрывались от ее лица, а руки колдовали над телом, мастерски избавляя его от одежды. И вот уже на ней не было ничего, кроме узеньких шелковых трусиков.

Непроницаемо-темные глаза Фелипе ощупали ее почти обнаженную фигуру, и лишь затем он склонился над ней, приник губами к животу, лаская языком пульсирующую плоть, пока она не застонала.

Это была пытка, заставлявшая Джемму висеть между небом и землей и мечтать о взрыве облегчения. Она знала, что Фелипе не остановится — во всяком случае, на этот раз.

Сдвинув трусики, он провел кончиком пальца по темному шелковистому треугольнику интимным, чувственным, ищущим жестом. Нежно, о Боже, как нежно прикасался он, уводя ее на грань восторженного взрыва. В этот искрящийся, пронзительный миг приближающегося экстаза она знала, что он не остановится. Как он умен, как хорошо знает ее…

Губы Джеммы приоткрылись в жалобном всхлипе:

— О Фелипе…

Эхо повторило ее слова, а вслед за ними и гортанный, победный стон Фелипе. Его движения ускорились, уверенные, властные, потому что он знал, что она уже далеко за гранью реальности. Извержение хлынуло яростными, раскаленными добела потоками, перед которыми сопротивление Джеммы оказалось бессильным. Приблизив губы к ее рту, — он остановил ее последний крик, полный страдания и муки.

Он жарко дышал ей в лицо, и Джемма, в душе сама извиваясь от боли, поняла, что и он страдает тоже. И тогда хлынули слезы. Она оплакивала себя, его, их любовь, в которой все пошло вкривь и вкось.

Фелипе осушил влагу с ее щек и отстранился, чтобы взглянуть на нее и пригладить ее густую, роскошную шевелюру. Он открыл рот, и Джемма напряглась, будто струна, в ожидании неизбежной, как ей показалось, злой насмешки.

Он нежно провел пальцами по волосам, по-хозяйски накрутил на них длинные локоны.

— Тебе вдут длинные волосы, — мягко шепнул он. — Если бы ты верила мне, Джемма, я был бы рядом и увидел бы, как они растут. — И вдруг его глаза сверкнули злостью, будто он обнаружил обман. Хлестнув прядью ей по лицу, он поднялся с кушетки и вышел — без единого прощального взгляда.