Ты любил меня за мои слабости

Ты любил меня за мои слабости Эви Харпер

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Переводчик: Eddie (пролог – 6гл), Дарья П. (7гл – эпилог)

Редактор: D@nчик

Вычитка: Надежда Е., Lisi4ka

Оформление: Lisi4ka

Перевод группы: https://vk.com/stagedive

18+

(в книге присутствует нецензурная лексика и сцены сексуального характера)

Любое копирование без ссылки

на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

1-й мужчина

Я сижу, испуганно зажавшись в угол крохотной пустой комнаты. Здесь нет ничего, кроме кровати, стоящей у белой стены.

Мерзко пахнущий мужчина нависает надо мной, выплёвывая:

― Считаешь себя красоткой, да?

Его лицо покраснело от гнева, который он источает каждой своей клеточкой.

― Все вы, бабы, одинаковые ― думаете, что вы лучше меня.

― Пожалуйста, ― умоляю, ― Я просто хочу домой.

По моему лицу струятся слёзы, а сердце сжимается от страха.

УДАР.

От его сильной пощёчины я ударяюсь лицом об стену и ощущаю во рту металлический привкус крови.

Незнакомец хватает меня за плечи, впиваясь в кожу ногтями, и швыряет на кровать, от чего волосы разметаются по моему лицу. Он начинает стягивать с меня платье, а я отчаянно дерусь и пинаюсь, изо всех сил пытаясь отстраниться от него.

― Пожалуйста, не делайте этого, я ведь даже не знаю вас. Меня похитили! Я оказалась здесь по ошибке! ― заканчиваю я истеричным криком.

Мужчина отмахивается от моих попыток остановить его и срывает с меня нижнее бельё, это заставляет меня закричать, что есть сил. Я сопротивляюсь, но он удерживает меня и забирается на кровать, расстёгивая ремень и доставая свой член через ширинку, пока я колочу кулаками его лицо и грудь. Надев презерватив, он просто смотрит на меня, и я замираю, тяжело дыша и готовясь снова начать сопротивление.

― Я покажу тебе, чего заслуживают те, кто смотрит на меня как на урода, так, словно я ничего не достоин.

Мои глаза распахиваются. Я понятия не имею, о чём говорит этот психопат, и начинаю бешено пытаться выбраться из-под него. Схватив меня за запястья, он так сильно сжимает их рукой, что мне кажется, будто мои кости ломаются от его хватки. Он поймал меня. Придавил к кровати руками и ногами. Я в ловушке.

Тут мужчина опускает вниз свободную руку и входит меня. В этот момент я выкрикиваю имя единственного человека, которого хочу видеть рядом. Того, кто всегда защищал меня. Того, кто не может сейчас меня спасти.

― КАНЬЕ!

12-й мужчина

― Блядь, да! Я оттрахаю тебя так сильно, что у тебя кровь пойдёт.

Стоя посреди комнаты, рыдая и смотря на возбуждённого мужчину перед собой, я молю:

― Убейте меня, пожалуйста! Перережьте моё чертово горло!

Приближаясь ко мне, он произносит:

― Так-так, что это у нас тут. Вижу, ты ещё не сломлена до конца, но осталось совсем немного, ― потирая руки, он шипит, ― Забирайся на кровать, лицом вниз.

Я качаю головой, чувствуя на губах солёные слёзы и зная, что будет дальше. Он замахивается, но я удираю в другую часть комнаты, прежде чем его кулак успевает достичь цели ― моего лица.

― Сука, залазь на кровать! ― яростно ревёт мужчина.

Бешено осматриваю комнату, выискивая что-нибудь, чем смогу защититься. Я делала это уже много раз и не знаю, почему продолжаю, ведь мне известно, что оружия, которое помогло бы мне спастись, здесь нет.

Когда мужчина приближается, я мечусь из стороны в сторону, понятия не имея, что делаю, но не собираясь сдаваться.

Когда он замахивается снова, я отбегаю, а он оборачивается, и я вижу, как его мышцы напрягаются. Тут он бросается ко мне и хватает за локоть прежде, чем я успеваю увернуться. С силой притянув меня к себе, мужчина ударяет меня по голове, отчего я падаю на пол, и тут же взбирается на меня, начиная срывать платье.

РЫВОК.

Лямки сорваны.

РЫВОК.

Платье стянуто с моего тела. Он даже не возится с замками, просто сорвал платье целиком. Мужчина начинает стягивать с меня нижнее бельё, и мне известно, что сейчас произойдёт.

Как бы я ни сражалась и как бы ни умоляла, всё всегда заканчивается одинаково. Моё тело напрягается, пока я жду, когда по моей коже побегут неприятные мурашки, и, как только это происходит, я делаю то, что всегда делаю: выкрикиваю имя мужчины, которого всё ещё жду.

― КАНЬЕ!

24-й мужчина

― Сядь на кровать, ― говорит незнакомец, снимая обувь и носки.

Я безжизненно подхожу к кровати и сажусь на неё. Этот мужчина не похож на предыдущих: он ведёт себя спокойно и отстранённо. Все остальные вели себя со мной так, словно я была животным, над которым можно издеваться сколько угодно, их глаза сияли от предвкушения. Однако этот мужчина даже не взглянул на меня. Ему, кажется, тридцать с лишним лет, у него тёмно-русые мелированные волосы и крепкое телосложение. Осмелюсь сказать, что он почти похож на порядочного человека.

Поднявшись, я делаю шаг в его сторону. Это никогда не действует, но моё сердце и душа не хотят сдаваться, что и подтверждается моими словами:

― Мне нужна помощь, меня похитили. У меня есть семья, парень, и они, вероятно, считают, что я уже давно мертва. Помогите мне сбежать. Пожалуйста, прошу вас, ― молю я, испытывая крохотную надежду.

Мужчина поднимает взгляд, и моё тело замирает, а по спине пробегает дрожь. Незнакомец улыбается, от его улыбки холод пронзает меня до костей. Встав, мужчина направляется ко мне, и я делаю три шага назад, останавливаясь, как только он перестаёт приближаться.

― Эмили, Эмили, Эмили… ― повторяет он моё имя, качая пальцем перед моим лицом. ― Я только нашёл тебя, так что ты останешься здесь.

Двигаясь невероятно быстро, он хватает меня за горло, и я, задыхаясь, пытаюсь отцепить его руки от себя.

Это мне не удаётся, как не удаётся и сделать вдох. Паника охватывает меня.

― Думаю, мне нужно представиться. Меня зовут Донован, и мы с тобой узнаем друг друга очень хорошо, Эмили. Теперь я буду приходить на все вечеринки Марко и покупать тебя. Теперь ты ― моя новая игрушка. Я подведу тебя к грани смерти, а потом оттрахаю. Может, Марко, и владеет тобой, но раз в месяц, в этой комнате, ты будешь принадлежать мне.

От нехватки воздуха мне начинает казаться, что комната кружится, и мои руки слабеют. Тут Донован отпускает меня так же быстро, как и схватил, и я падаю на колени, едва успев подставить руки, чтобы не удариться лицом об пол. Моя грудь быстро поднимается и опадает, в горле пересохло, и каждый вдох причиняет боль. Однако воздух ещё никогда не казался мне таким сладким, как сейчас.

― Раздевайся и ложись на долбаную кровать, иначе я покажу тебе, как сильно ненавижу неповиновение.

Неустойчиво встав на ноги, я подхожу к кровати и начинаю раздеваться.

― Скоро, Эмили, тебе станет ясно, что ты всего лишь никчёмная шлюха, которая должна радоваться возможности принять мой член. Никто другой не купит тебя, потому что всем будет прекрасно видно, какая ты грязная, использованная.

Я не только слышу его слова ― я их чувствую; они ранят меня подобно только что заточенным мечам и проникают до самой души. Я знаю, что они останутся там надолго и изменят меня навсегда.

Ложась на кровать, я жду того, чего не смогу избежать, не сопротивляясь и не крича, потому что уже давно поняла, что выкрикивание его имени не поможет. Он не слышит моих криков и на помощь не придёт. Даже от мыслей о нём моё тело начинает дрожать, меня одолевают воспоминания о жизни, которой у меня больше нет. Жизни, которую не вернуть. Так что я зарываю воспоминания о нём глубоко в себе, а вместе с ним и все остальные чувства. Теперь в моём будущем не будет ничего кроме тьмы и кошмаров.

38-й раз

Войдя в комнату, я обнаруживаю Донована сидящим на кровати и ослабляющим галстук. Дверь за моей спиной захлопывается и закрывается на замок ― это происходит каждый раз, все пять лет, что я здесь нахожусь. Изменилось только одно: Марко стал устраивать вечеринки раз в три месяца, а не каждый месяц. Донован всегда в плохом настроении, когда между нашими встречами много времени.

Он встаёт с кровати, выражение его лица выражает разочарование.

― Опять три долбаных месяца, Эмили. Что, мать его, Марко делает с тобой всё это время? Если я узнаю, что он продаёт тебя кому-нибудь ещё, то убью этого ублюдка.

Боже, он полон дерьма. Хотелось бы мне, чтобы он на самом деле прикончил Марко.

Я пытаюсь успокоить Донована, зная, что он обращается со мной чуть лучше, когда спокоен.

― Нет, он никому меня не продаёт. Мы всё время проводим в его доме, никуда не выходя. Марко кто-то преследует, и он стал параноиком. Сегодня вечеринка состоялась только потому, что в Коллекции появилась ещё одна девушка.

Лили. Она сильная.

Я была такой же.

УДАР.

Донован ударяет меня по лицу, отчего моя голова откидывается вправо. Если я скажу, что это шокирует меня, то совру. Он обожает бить меня и душить. Годы назад я бы струсила и зарыдала, а сейчас снова поворачиваюсь к нему лицом и вытираю кровь с губы кончиком пальца.

― Как будто я поверю тебе, чёртова шлюха. Ты никчёмный кусок дерьма. Другой мужчина всё равно не захотел бы тебя: тобою пользовались уже сотни раз.

Его слова задевают меня лишь на долю секунды, прежде чем я заглушаю эмоции, обхожу его и начинаю раздеваться. Опустившись на кровать, я жду неизбежного. Того, что всегда происходит. Грусть и страх всё ещё охватывают меня, но мне давно нет до этого дела. Я уже привыкла жить в кошмаре, которому нет конца.

Меня нашли, спасли… освободили.

Мне стоит улыбаться? Я должна радоваться, ведь так?

Скоро я вернусь домой, встречусь с семьёй. Мне больше не угрожает опасность.

Незнакомцы больше не будут дотрагиваться до меня. На моей коже больше не будет синяков, которые, кажется, никогда не исчезнут.

Однако я разрушена, уничтожена и ничего не стою. Что я могу предложить любимым людям? Свою грязь? Тьма прикасалась ко мне бесчисленное количество раз, и её следы навечно останутся на мне.

Моя провинциальная семья понятия не имеет о том, что такое настоящее зло. Я лежала рядом с дьяволом так много раз, что и не перечесть, и он запятнал меня. Изнутри и снаружи.

Звуки вокруг меня становятся громче, и я возвращаюсь в реальность, уставившись в землю. Повернувшись, смотрю на Канье, стоящего рядом. Мы только что покинули самолёт, на котором добрались до дома, и он наблюдает за мной, снова. Каждый раз, когда я смотрю на Канье, у меня перехватывает дыхание. Он совсем не изменился за прошедшие пять лет, оставаясь самым красивым мужчиной из всех, что я встречала. У него непослушные светлые волосы и голубые глаза, глубина которых говорит о том, что у него не только милое лицо — его мысли всегда были серьёзными и наполненными смыслом. Тело его по-прежнему подтянутое и мускулистое, а моя голова всё так же достаёт до уровня его глаз.

От рассматривания Канье меня отвлекают крики, и, оглянувшись, я вижу родителей, которые несутся ко мне по взлётно-посадочной полосе, не слушая охранников, которые требуют, чтобы они остановились. Мама бросает свою сумочку, и все вещи высыпаются из неё, однако она не замедляется, чтобы их подобрать.

Пока я наблюдаю за родителями, время ненадолго замедляется. Короткие тёмные волосы моей мамы развеваются на ветру, из её глаз текут слёзы. Я вижу, как одна из слезинок падает на её красную рубашку и остаётся там. Одинокая слезинка, слезинка для меня.

Щёки отца надуваются от тяжёлого дыхания, вены на его руках вздуваются, пока он бежит.

Наклоняю голову набок. Они бегут, чтобы обнять меня? Утешить? Как скоро они поймут, что их Эмили больше нет? Как скоро они узнают, насколько я отвратительна? Тогда я потеряю их, снова.

Я боюсь того, какими будут их прикосновения. Лёгкими, любящими, прощающими всё.

Уф!

Родители врезаются в меня, и время снова ускоряется, бросая меня в суровую жизнь.

Папа поднимает меня на руки, обхватив руками, и плачет в мою шею, а мама обнимает меня сзади. Я чувствую, как её слёзы пропитывают мою рубашку. Мне страшно. В груди возникает ощущение тяжести, сердце словно увеличивается. Оно расширяется, и лёд, покрывающий его, начинает трескаться, разламываясь на небольшие кусочки.

Всхлипы мамы превращаются в крики, и от этого с моего сердца отпадают последние осколки льда. Теперь оно беззащитно, теперь я чувствую всё. Боль, страдание, муку, облегчение, любовь. Я чувствую всё это, и ощущений слишком много, но остановить их нельзя.

Моя грудь начинает вздыматься, но рот не хочет открываться и выпускать на волю крики, раздирающие мои губы и требующие того, чтобы им позволили вырваться наружу. Свобода… у них никогда не было свободы. Не было кого-то, кого бы они волновали, не было кого-то, кто мог бы избавить меня от испытываемой боли.

Это происходит. Моё тело тает в объятьях папы, зрение становится размытым, в глазах жжёт. Я медленно приоткрываю рот, и вот они. Крики. Их так долго игнорировали. Но они мои. Они выражают мою боль, мою муку, моё облегчение.

Папа вздрагивает, услышав мучительные звуки, вырывающиеся из моего горла, а мама отстраняется и шёпотом повторяет моё имя.

Руки обхватывают меня со спины, и я знаю, чьи они. Это руки человека, который отправит меня через край. Канье.

Я окунаюсь в его объятья, в его тепло, в его сильные руки, и мы вместе падаем на землю. Он держит меня под коленями, а я утыкаюсь лицом в его шею.

— Прости. Прости. Прости, — повторяет Канье шёпотом, всё ещё удерживая меня в объятьях.

А я продолжаю выпускать наружу свои драгоценные крики, пока мужчина, которого я люблю, мужчина, которого я так часто звала, извиняется за боль, которую не причинял. Боль, которую причинили ему.

Я отпускаю свою боль и делюсь ею с миром. Теперь все знают, какую муку я испытываю. И они попытаются мне помочь, не зная, что тут ничем не поможешь. Но, по крайней мере, кто-то заботится обо мне. Это всё, чего я когда-либо хотела.

Несколько мгновений спустя моё дыхание становится беспорядочным. Я знаю, что за этим последует размытое зрение, а потом провал в темноту. Панические атаки уже давно начали появляться у меня перед вечеринками, но я научилась вовремя их останавливать.

Вдох через нос, выдох через рот. Вдох через нос, выдох через рот.

Постепенно мои крики прекращаются, дыхание замедляется. Подняв глаза, я встречаюсь взглядом с Канье и не знаю, что делать дальше. Я не хотела никому показывать свою боль. Я знала, что лучше всего будет, если я спрячу свои страдания и буду жить дальше, вместе с болью, но скрывая её ото всех.

А теперь я не знаю, как быть. Последние три года я просчитывала каждый свой шаг, потому что неверное решение заканчивалось смертью. Заканчивалось тем, что кто-то близкий мне просто исчезал.

Мне нужно собраться с силами. Я мечтала о возвращении домой, но никогда не хотела причинять родным боль.

Взглянув на родителей, я вижу, что они крепко обнимают друг друга, находясь на грани отчаяния. Вот, что дал мне дьявол: боль, мучение и отчаяние. Но я не стану этим делиться. Не стану передавать это тем, кого люблю. Эта боль только моя, и нести её я буду в одиночестве.

Мой план теперь заключается в том, чтобы спасти свою семью и Канье от меня. Я не запятнаю их своим сломленным разумом и раненой душой. Я буду в порядке. Всё придёт в норму. Просто я стану держаться от них на расстоянии, потому что так безопаснее. Так они не узнают, насколько я никчёмная, и не бросят меня.

Посмотрев на Канье, чувствую его стальную хватку на своём теле.

— Всё в порядке, — утверждаю я, отстраняясь от него и поднимаясь на ноги. — Всё хорошо. Я просто ненадолго потеряла контроль. Но я в порядке.

Мои родители переглядываются, и мама делает шаг ко мне.

— Никогда не извиняйся за то, что чувствуешь себя потерянной или сломленной.

Слёзы ручьями бегут по моему лицу. Родители видят меня насквозь. В глазах мамы я вижу боль, и это разбивает мне сердце. Я хочу спасти людей, которых люблю. Но как я могу сделать это, если не могу спасти даже саму себя?

Киваю.

— Хорошо.

— Моя малышка вернулась домой, — произносит папа, снова заключая меня в объятья.

Я обхватываю его руками за шею, встречаясь глазами с Канье.

Нет, твоей малышки больше нет. И она никогда не вернётся.

Находиться в доме родителей просто невероятно. Я осматриваю просторную гостиную, и мой взгляд падает на белые диваны с цветочным рисунком. На них я росла, смотрела мультики, ела фаст-фуд, смотрела ужастики с друзьями, когда они оставались у нас на ночь. Я думала, что больше никогда не увижу эти диваны. Проведя пальцем по нарисованному цветку, я чувствую, как в горле формируется ком, и, проглатывая его, поднимаю взгляд. За мной с беспокойством и любовью наблюдают три пары глаз. Все эти эмоции попадают прямиком к моему сердцу. Они так сильно любили Эмили. Как бы мне хотелось вернуть её им. Но она зарыта слишком глубоко под ненавистью и губительными словами.

— Милая, присядь. Тебе нужно отдохнуть после долгого перелёта.

Ох, бедная моя мама.

Если бы дело было только в долгом перелёте. Я задумываюсь о том, каким будет её выбор: отрицание или желание всё выяснить. Молюсь, чтобы она выбрала отрицание, однако она — удивительная мать и жена. Она захочет узнать всё, разделить со мной боль, но это невозможно. Только я могу существовать в этой темноте.

Грязная, никчёмная шлюха.

Когда я сажусь на диван, и папа устраивается рядом, я замечаю, что его когда-то тёмно-коричневые волосы теперь посветлели и испещрены сединой. Морщинки на его лице теперь более выражены, а глаза его грустные, под ними круги. Папа смотрит на меня так, словно увидел приведение, и я беру его руку в свою. Пока мы с Джейком росли, он всегда с опаской относился к нашим друзьям, всегда ложился последним и запирал дом, чтобы убедиться в нашей безопасности. Я не хочу, чтобы он думал, что ему не удалось защитить меня. Мне хочется притвориться, что всё в порядке, чтобы печаль сошла с его лица. То, что он винит себя в произошедшем, убивает меня.

— Всё хорошо, пап. Я в порядке, — я пытаюсь улыбнуться, но мне это не удаётся, поэтому я поджимаю губы и пытаюсь обмануть его взглядом, молясь, чтобы это помогло облегчить его боль.

Канье кашляет, и, обернувшись, я вижу, что он сощурился. Его мне никогда не удавалось провести. Он — единственный человек, которого я обмануть не смогу.

Тут заговаривает мама:

— Ладно, я пойду делать запеканку из мяса с картофелем, а потом приготовлю брауни в шоколадной глазури. Твои любимые, Эм.

Она улыбается, и я киваю, пытаясь изобразить на лице энтузиазм, потому что мои губы по-прежнему отказываются шевелиться:

— Спасибо, мам.

Когда мама уходит, папа неловко поднимается и кашляет.

— Пойду, помогу ей, — поцеловав меня в висок, он шепчет, — Я рад, что моя малышка дома.

С этими словами он покидает комнату.

Как только папа уходит, я опускаю взгляд и нервно потираю руки. Мне сложно находиться наедине с Канье. Он захочет поговорить, а я понятия не имею, что сказать. Однако мне уже известно, какими будут мои слова: пустыми, бесчувственными. Эти эмоции пугают меня, однако они преследуют меня так долго, что уже стали моей частью. Канье заслуживает намного большего.

Подняв взгляд, я вижу, что он смотрит на меня.

— Канье, — говорю я тихо.

— Я люблю тебя, Эми, — произносит он быстро.

Моё сердце трепещет от слов, которых оно ждало с того момента, как Канье и Джейк спасли меня, а тело замирает, когда я готовлюсь ощутить волну желания к этому мужчине, которую должна подавить.

Канье опускается передо мной на колени, так, что наши глаза оказываются на одном уровне. Его чувства ко мне очевидны, они кружатся в его глазах подобно торнадо. Я не просто вижу, насколько сильно он любит меня — я это чувствую. Воздух накалён от его желания прикоснуться ко мне. Не решаясь сделать это, Канье сжимает руки и смотрит мне в глаза, взглядом умоляя хоть как-нибудь ответить.

— Я думал, что больше никогда не смогу сказать тебе это снова.

Жжение в моих глазах проходит, когда я позволяю слезам упасть и скатиться по щекам.

Взгляд Канье при этом становится мягче, и он пытается взять меня за руки, однако я их отдёргиваю. На его лице отражается боль, и моё сердце разрывается от того, что я являюсь её причиной.

— Пожалуйста, не… не расстраивайся, — произношу тихо.

Я не хочу, чтобы ему было плохо. Мне хочется забрать всю его боль и сделать так, чтобы он вообще забыл о моём существовании.

— Я ничего не могу поделать с этим, малышка. Ты вернулась, однако отстраняешься от меня, словно я способен причинить тебе боль.

Качаю головой, потому что не хочу, чтобы он так думал, но не могу сказать правды. Это он должен отстраняться от меня. Ему следует бежать как можно дальше от меня и моих проблем.

— Эми, ты вернёшься домой? Дом всё ещё такой же, как раньше, за исключением нескольких зеркал и ваз, которые пришлось заменить.

Джейк сказал мне, что Канье слетел с катушек и разгромил наш дом, когда узнал, что меня продали в сексуальное рабство. Как сказать ему, что я туда не вернусь? Этот дом больше не мой, он не был моим на протяжении пяти лет.

Вытерев с лица свидетельство своих чувств, я глубоко вдыхаю и начинаю:

— Канье, теперь это твой дом. Я не знаю, чего ты хочешь, но ты и я… мы… — я замолкаю, продумывая слова, — Тех нас, которыми мы были, больше нет.

Его глаза стекленеют, но он не плачет, и в этот момент моё сердце разбивается на миллион осколков.

— Эми, тебе просто нужно время, чтобы привыкнуть, — тихо говорит Канье, пытаясь убедить меня.

Я качаю головой, потому что он не понимает меня, и в его глазах мелькает страх.

— Нет, Канье, тебе нужно кое-что понять. Я изменилась. И мои чувства к тебе тоже изменились.

Ложь.

— Я всегда буду дорожить временем, которое мы провели вместе, однако тебе нужно двигаться дальше.

Он сжимает руки и стискивает зубы, отводя взгляд. На долгое время между нами воцаряется тишина, прежде чем он разворачивается и яростно произносит:

— Моё сердце разбито, Эми, из-за того, что мне пришлось существовать без тебя все это время этой долбаной жизни, которым Бог решил нас проверить. Но в основном оно разбито из-за той боли, которую ты испытываешь. Я никогда не пойму, почему ты делаешь это с нами, со мной, однако всё равно люблю тебя. И всегда буду. Никакие слова не заставят меня уйти, двигаться дальше… — он раздражённо фыркает. — После тебя невозможно двигаться дальше, Эми. Ты моя, а я твой. Сколько бы ночей мы не провели порознь, это никогда не изменится.

Я отчаянно качаю головой на его слова, пытаясь скрыть, что они почти ставят меня на колени. Они пошатнули фундамент, на котором строились моя сила и мой бесчувственный внешний вид. Я изо всех сил сопротивляюсь эмоциям, желающим вырываться наружу, и чувствую себя так, словно все мои внутренности превратились в пепел. И сердце моё вместе с ними.

Моё бедное, раненое сердце. Оно молит о мгновении покоя.

Прикоснись к нему. Поцелуй его. Будь с ним.

Но я не могу сделать этого. Чтобы ощутить покой, мне придётся причинить боль человеку, которого я слишком сильно люблю. Канье заслуживает большего, чем та дешёвка, которой я стала.

Поднявшись, он делает шаг назад, сдерживая эмоции.

Подойди к нему.

Не могу. Причинив ему боль сейчас, я спасу его от дальнейших страданий.

И себя. Ты спасёшь себя от сердечной боли, которую точно ощутишь, когда он поймёт, насколько никчёмной ты стала.

— Эми, я полюбил тебя ещё до того, как узнал, что такое любовь. И буду любить тебя до тех пор, пока не стану настолько старым, что забуду, что это такое, — Канье замолкает, и на этот раз из моих предательских глаз падает одинокая слезинка. — Я дам тебе время, но знай — ты моя. Я буду наблюдать за тобой и ждать, потому что не потеряю тебя снова. Я буду бороться за тебя, и, если это значит предоставить тебе время, тогда именно это я и сделаю. Просто знай, что, когда время придёт, я приду за тобой. За нами.

От решительности в его голосе мой рот слегка приоткрывается.

Подойдя к двери, Канье оборачивается ко мне:

— Я перевезу свои вещи к Дому, поживу пока у него. А ты возвращайся домой. Я уже вижу, как тяжело тебе притворяться перед родителями. Возвращайся домой и будь самой собой, чтобы быстрее исцелиться.

Сказав это, он открывает дверь и уходит, а я смотрю ему вслед и думаю о месте, которое раньше считала домом. Там я смеялась, мечтала о семье, и возвращение будет болезненным. Но Канье прав: я не смогу притворяться перед родителями каждый день. Это получится намного лучше на расстоянии.

Ужин с родителями проходит неловко. Мама старается заполнить тишину рассказами о соседях и моих друзьях. Каждая история об одной из моих подруг, которая вышла замуж и родила ребёнка, ощущается подобно удару ножом в сердце. Эти истории напоминают о тех годах и счастливых моментах, которые я потеряла. У меня не будет свадьбы, детей, не будет «жили они долго и счастливо». Это всё пропало, когда меня швырнули в кроличью нору, только попала я не в загадочное место, а в кошмар. Кошмар, которому нет конца.

Я киваю родителям, когда они говорят и улыбаются мне, словно я чудо, посланное Богом. И это можно понять: вернулась дочь, которую они давно потеряли. Мне хочется радоваться вместе с ними, но всё напоминает о том, что я потеряла, о том, что было у меня отобрано. Моя невинность, моё достоинство и моя душа. Теперь уже ничего не поделать — я стала оболочкой женщины, которой суждено сидеть напротив людей, которых она любит, притворяться счастливой и заинтересованной, и кивать, в то время как перед глазами у неё мелькают их лица. Мелькают губы, которые говорят, насколько она никчёмная. Раньше я подходила своей семье, но теперь я грязная и, если останусь, то только перенесу эту грязь на любимых людей. Нужно сказать им, что я не проведу тут больше одной ночи.

Так будет лучше.

— Канье некоторое время поживёт у Дома, так что я перееду к нему домой, пока не найду более подходящее место, — произношу я быстро, прежде чем мама начнёт рассказывать очередную историю.

Родители замирают, не донеся вилки до рта, и смотрят на меня. Обдумав мои слова, они постепенно расслабляются.

— Милая, это и твой дом тоже, — мягко отвечает мама, снова начав есть.

— Эм… да, я знаю, — вру я, не желая говорить об этом.

Они медленно кивают, смотря на меня с растерянностью, но стараясь не давить.

— Для тебя всегда есть комната здесь, малышка, — говорит папа, взявшись за еду.

После ужина я поднимаюсь в свою бывшую комнату и сажусь на постель, накрытую фиолетовым покрывалом, которое сочетается цветом со стенами. Стенами, на которых всё ещё остались отметки в местах, где я прикрепляла фотографии Келли Слейтера и Леонардо ДиКаприо. Я была одержима фильмом «Ромео+Джульетта», могла бесконечно смотреть, как умирали Лео и Клэр, и даже как-то заставила Канье посмотреть на это. В то время мне было семнадцать, родители уехали вместе с Джейком на футбол, и я уговорила Канье прийти ко мне. Он сначала не решался, говорил, что если родители застукают его у меня, то ему будет ещё сложнее доказать им, что он мне подходит, но меня это не волновало. В семнадцать меня заботила только любовь к жизни, поэтому Канье я всё-таки уговорила, и в итоге всё прошло как нельзя лучше. Родители обычно не приходили домой раньше времени, всегда придерживаясь определённого распорядка дня.

— Пойдём посмотрим фильм «Ромео+Джульетта» у меня в комнате, — говорю я Канье, поднимаясь с дивана и потянув его за руку.

Канье стонет:

— Эми, ни за что.

Притянув меня к себе, он внезапно разворачивается так, что я оказываюсь под ним.

— Я не собираюсь тратить выходные с тобой на просмотр сопливого фильма, где в конце все умирают.

Он целует меня, но я качаю головой, смеясь.

Я ахаю, изображая ужас:

— Канье, эта история вовсе не сопливая: она способна изменять жизни. И они не просто умирают! Они умирают друг за друга, потому что не могут существовать без своей половинки. Эта история очень красивая, и ты ещё не видел версию с Лео. Ты смотрел только старую версию в школе, а в этой есть перестрелки и взрывы.

Я выпячиваю нижнюю губу, взглядом умоляя его согласиться.

Застонав, он целует меня в надутые губы.

— Чёрт побери, Эми, настанет ли когда-нибудь день, когда я смогу отказать тебе в чём-либо? — он смотрит на меня так, словно ожидает серьёзного ответа.

— Боже, надеюсь, что нет, иначе мне придётся самой покупать шоколад, мороженое и мыть машину.

Канье громко смеётся, и я, пользуясь возможностью, вскакиваю с дивана.

Шлёпнув меня по попе, Канье говорит:

— Ты слишком милая, чтобы злиться на тебя.

Я подмигиваю ему, и он резко встаёт с дивана, вынуждая меня взвизгнуть и рвануть к лестнице. Я успеваю только забежать в свою комнату, как Канье ловит меня и опускает на кровать. Тут он начинает щекотать меня, и я беспрерывно хохочу, пока, наконец, не начинаю задыхаться. Увидев, что я достигла предела, Канье останавливается, давая мне возможность отдышаться.

В последний раз хихикнув, я отталкиваю руки Канье и включаю фильм.

Всё сделав, я возвращаюсь к кровати и вижу, что он лежит на боку, подперев голову рукой и улыбаясь. Я улыбаюсь в ответ, думая о том, как же мне повезло, что этот замечательный мужчина заботится обо мне. Любит меня.

Опустившись рядом с Канье, я прижимаюсь к нему. Притянув меня ещё ближе, он целует меня в шею и обхватывает руками за талию. В таком положении мы и остаёмся до конца фильма.

Мы с Канье всегда были такими. Влюблёнными. Это продолжалось до самого дня моего похищения. Мы ссорились иногда, но в основном из-за ревности. И я, и Канье были очень ревнивыми. Наша любовь была неистовой, и с этой же неистовостью мы защищали свои отношения. Мы знали, что никогда не предадим друг друга, но знали и то, что другие завидовали нам, нашему счастью и пытались его разрушить. Несмотря на это, наша любовь всегда побеждала. Команда «Эмили и Канье» всегда оказывалась на первом месте.

Но теперь всё изменилось. Канье должен понять это, и он поймёт. Приблизившись ко мне, он увидит, насколько я запятнана.

Найдя пижаму, которую, скорее всего, оставила на постели мама, переодеваюсь в майку и штаны из фланели. Осмотрев себя, а затем и комнату, я чувствую, как мой желудок сжимается. За последние несколько дней многое изменилось, и я молюсь, чтобы всё это не оказалось сном.

Мама выбирает этот момент, чтобы войти в комнату, укрепляя осознание того, что это действительно реальность, что я свободна. Ну, по крайней мере, от охранников и правил.

Она улыбается мне, и от этой улыбки моя грудь сжимается. Мама нервничает, и это правильно, потому что то, что она хочет знать, отправило бы её в могилу раньше времени. Именно поэтому мои кошмары и воспоминания останутся со мной. Никто больше о них не узнает. Никто не узнает, что меня насиловали, унижали, подводили к краю смерти и возвращали обратно, и всё это из-за власти и жадности больных ублюдков, которые получали наслаждение только тогда, когда тебя душили. Никто не должен знать, насколько плохо всё было на самом деле.

— Эм, милая, мы можем поговорить?

Киваю, не доверяя своему голосу. Я хочу закричать в небеса о несправедливости. Почему я? Почему это должно было произойти? Мне хочется забраться на ручки к маме, как в детстве, когда мне снились кошмары. Я хочу назвать её мамочкой, хочу, чтобы она поцеловала меня в висок и убаюкала. Но этому не бывать. Мне придётся жить с этими чувствами и мыслями — кошмарами — до конца своих дней. От одной мысли об этом хочется разрезать кожу и выбраться из тела.

Сев рядом со мной на кровать, мама спрашивает:

— Ты можешь рассказать мне, что произошло, Эмили?

Голос моей смелой мамы сильный, однако слёзы в её глазах показывают мне, насколько она боится ответа.

Меня пронзает страх, ладони покрываются потом. Я хочу рассказать ей достаточно только для того, чтобы она поняла, насколько я испорчена, однако боюсь, что плотина прорвётся, и я погублю воспоминаниями нас обеих. Сделав медленный вдох, начинаю:

— Ко мне подошёл мужчина на улице, сказал, что потерялся. Он хотел дать мне карту, где было отмечено место, в которое ему нужно попасть, и попросил показать ему, где он сейчас находится. Я пошла вместе с ним к его машине, и тут он достал пистолет. Тогда я попыталась убежать, однако он догнал меня и ударил пистолетом по голове.

Мама ахает, прижимая руку ко рту, и я сжимаю её руку в своей, пока слёзы катятся по её лицу.

— Не переживай, меня осмотрел хороший врач, и от удара остался только небольшой синяк.

Я не говорю маме, что никакого врача не было и в помине, и что я постоянно теряла сознание после того удара. Я не помню, как попала в Колумбию, кто был со мной, и что вообще со мной делали.

В ответ мама осторожно кивает. Я вижу, как отчаянно она хочет поверить в мою ложь.

— А потом? — спрашивает она тихо.

— Потом меня отвели к мужчине, которого звали Марко, и он сказал мне, что я — первая в его Коллекции. В то время я понятия не имела, что это значило, но вскоре обо всём узнала.

Замолкаю, оценивая реакцию мамы. Её глаза стали чуть шире, чем мгновение назад, а губы теперь сомкнуты. Руки её сжаты в кулаки.

— Через два месяца после похищения я встретила трёх женщин: Эллисон, Донну и Келли. Нас перевезли в дом, располагающийся в джунглях. Марко сказал, что теперь мы будем жить здесь. Раз в месяц нас привозили в какое-либо секретное место и выводили на сцену. Там нас продавали на ночь тому, кто предлагал наивысшую цену.

Встав с кровати, мама подходит к моему старому комоду, стоящему в углу, и крепко держится за него, всхлипывая.

Я тоже встаю, безумно желая утешить её, но заставляя себя оставаться на месте.

— Мам, пожалуйста, — умоляю я. — Пожалуйста, не расстраивайся. В большинстве случаев меня никто не покупал.

Ложь. Меня покупали каждый раз.

Успокоившись, она смотрит на меня.

— А в те разы, когда тебя покупали?

Мой желудок сжимается, а сердце ощущается, словно камень в груди.

— Это было неприятно, но всё в прошлом. Теперь я дома. Мы можем сконцентрироваться на настоящем и перестать копаться в прошлом. Я понимаю, что тебе нужно знать, но посмотри на меня: я в полном порядке, — я развожу руки в стороны, чтобы показать, что с внешним видом у меня всё хорошо. — Я здорова, и я дома.

— Но твои глаза, Эм, они пусты, и это безумно меня пугает. Каждое выражение, которое было на твоём лице с того момента, как мы встретились, было фальшивым. Не думай, что я этого не вижу. Я твоя мать. Ты, может, и считаешь, что хорошо скрываешь свою боль, свои страдания, но это не так. Я всё вижу.

Вскинув голову, я чувствую, как сердце начинает биться быстрее. Такого ответа я не ожидала. Она видит меня насквозь. Я даже не могу защитить свою семью от этой долбаной Коллекции.

— Я не стану давить, Эм, просто знай, что я здесь для тебя. Я готова разделить твою ношу. Поделись ею, малышка, чтобы хоть немного отдохнуть, — произносит она дрожащими губами.

— Не могу, — шепчу я в ответ.

Разве она не понимает, что, расскажи я ей, моя ноша станет только больше? Я не могу причинить своей семье такую боль. Мне нужно их защитить.

Я не могу стать той девушкой, которой была пять лет назад, но отчаянно хочу, чтобы они снова были счастливы, зная, что с их дочкой всё в порядке.

Я заставлю их в это поверить. Подарю им облегчение, которого они заслуживают.

Я найду себя или умру, притворяясь, что всё хорошо.

Подняв веки, я осматриваю комнату и тут же зажмуриваюсь.

Только не это.

Чувствуя, как глаза наполняются слезами, я умоляю себя проснуться. Тут раздаётся стук в дверь, как это всегда происходит, и сейчас я услышу, как мама говорит мне просыпаться, потому что пора в школу.

— Эм, ты проснулась? Мы с твоим отцом завтракаем, присоединишься к нам?

Распахнув глаза, я резко сажусь в постели и оглядываюсь.

Обычно в этом сне мама говорит другие слова.

— Эм, милая, ты в порядке? — спрашивает она, приближаясь ко мне. Подняв взгляд, я вспоминаю.

Джейк. Канье. Они спасли меня.

Прижав одеяло к груди и стиснув его в руках, я опускаю подбородок и всхлипываю, понимая, что это — не тот жуткий сон, который преследовал меня на протяжении последних пяти лет. Это реальность. Мама опускает руку на моё плечо, и с моих губ срывается крик от ещё одного доказательства того, что я вернулась домой.

— Эмили, — шепчет мама с му́кой в голосе.

Я слышу тяжёлые шаги отца ещё до того, как вижу его.

— Кенни, я не знаю, в чём дело. Она вся дрожит, — говорит ему мама.

Я дрожу?

Папа берёт меня на руки, и я тяжело дышу, стараясь успокоиться, но с треском в этом проваливаюсь. Ощущение надежных рук отца только заставляет меня плакать ещё сильнее. Его объятья заботливые, любящие. Я мечтала о подобных мгновениях так долго, а они всё не наступали. Никто не мог спасти меня в те моменты, которые отняли у меня сердце и душу, и я хочу закричать на своих родных, спросить, где они были. Я хочу потребовать, чтобы они объяснили мне, почему не успели спасти ту Эмили. Ей они были так нужны. Ей нужен был хоть кто-нибудь. А теперь её больше нет.

Они искали меня. Они пытались. И в конце концов нашли.

Только поздно.

Пожалуйста, Господи, не отнимай у меня это снова. Не позволяй им увидеть, кем я стала.

Пока я пытаюсь успокоиться, кто-то звонит в дверь, и мама спешит открыть её. Мгновение спустя по дому разносятся громкие шаги, и, подняв взгляд, я вижу, как в комнату вбегает Канье, тут же встречаясь со мной взглядом. От му́ки, отражающейся на его лице, моё сердце сжимается. Почему он продолжает приходить? Ведь всё, что я могу, это причинять ему боль.

Моё тело постепенно расслабляется, пока папа шепчет:

— Дыши, Эм, дыши.

Икнув, я шепчу ему в ответ:

— Прости, пап. Я думала, что сплю, а потом поняла, что это не сон...

Я чувствую, как папа глубоко вдыхает, и из его горла вырывается всхлип.

Ненадолго сжав меня в объятьях, папа опускает меня на постель и покидает комнату, не говоря больше ни слова.

Тут возвращается мама, которая, заправив мои каштановые волосы за ухо, целует меня в висок:

— Тебе станет легче, Эм. Обещаю.

Мама тоже уходит, и я знаю, что она пошла за отцом. Они нуждаются друг в друге, потому что испытывают боль, и всё это моя вина.

Проводив взглядом маму, я оборачиваюсь и вижу Канье, стоящего у окна.

Опустив плечи, он опирается на руки, сжатые в кулаки, и выглядит абсолютно разбитым.

Боже, я люблю его. Он снова здесь, пришёл ко мне с самого утра.

Прикоснись к нему.

Этими грязными руками? Ни за что.

Вздохнув, Канье поворачивается ко мне:

— Возвращайся домой. Нам обоим стоит вернуться туда. Я хочу заботиться о тебе, хочу быть тем, кто утешает тебя, когда нужно.

Моё дыхание ускоряется, а сердце начинает биться в два раза быстрее от мысли об объятьях Канье. Это настоящий рай.

Пока он не увидит, какой ты стала. Использованной. Никчёмной.

— Канье, — произношу я, качая головой.

— Я не хочу давить, Эми, но, чёрт возьми, ты мне нужна, — моё сердце разбивается от его слов. — Ложиться в постель, зная, что ты в том же долбаном городе, что и я, но не иметь возможности увидеться с тобой, быть с тобой. Это убивало меня, Эмили. Как мне переживать это каждую ночь?

Моё сердце замирает. Сколько ещё я смогу вынести?

Тут мой пульс снова ускоряется от злости, закипающей во мне. Злости на Марко и мужчин, которые сделали это со мной. Это по их вине я такая. Это из-за них я не могу получить то, чего так хочу.

Встав с постели, я провожу рукой по волосам.

— Почему ты делаешь это со мной? — мой подбородок дрожит, и я глубоко вдыхаю, чтобы продолжить. — Прошло пять лет с тех пор, как ты меня видел, и за это время ко мне прикасались бесчисленное количество раз. Этого ты хочешь? Шлюху в качестве девушки? Потому что вот, кто я, Канье. Шлюха! — заканчиваю я, крича.

Распахнув глаза, Канье откидывает голову назад, словно его только что ударили.

— Что. За. Хрень, — яростно шепчет он. — Почему, чёрт возьми, ты называешь себя так, Эмили?

Он что, слепой?

Нет.

Он просто видит ту Эмили, которой я была раньше.

— Очнись, Канье. Той Эмили, которую ты знал, больше нет. Я использованная, никчёмная, жалкая, осквернённая. Со временем ты увидишь, насколько я теперь отвратительна.

Я повторяю те слова, которыми меня постоянно называли. Действительно ли я верю в них? Не знаю. Но что, если они являются правдой? Что, если я на самом деле такая? Эти слова постоянно в моей голове, они словно стучат в невидимую дверь, напоминая мне о произошедшем.

Тут Канье ревёт, заставляя меня вздрогнуть.

— Прекрати! — он ударяет кулаком в стену, пробивая её. В комнату вбегают мои родители.

— В чём дело? — кричит папа на нас.

Повернувшись к Канье, я взглядом умоляю его не говорить родителям о моих истинных чувствах. Он понимающе качает головой и, достав руку из стены, говорит:

— Мне пора идти, — тяжело вздохнув, Канье смотрит на дыру в стене, а затем оборачивается к моим родителям. — Извините. Я зайду позже и всё починю, Кен.

Папа кивает.

Канье разминает руку и потирает костяшки пальцев.

— Я перевёз свои вещи к Дому, так что можешь переезжать, — он достаёт какое-то чёрное устройство из заднего кармана. — Держи его при себе и отвечай, когда я звоню. Я серьёзно, Эми. От-ве-чай. Я прожил пять лет без твоего голоса, и больше не вытерплю и дня. Понятно? — взгляд Канье пронзительный, и по выражению его лица видно, что он решительно настроен, однако по его глазам я вижу, как сильно его ранили мои слова.

Сомкнув губы, я киваю, и спустя пару секунд Канье покидает комнату.

— Эмили, что случилось? — спрашивает мама.

— Канье хочет, чтобы мы снова были вместе, а я сказала, что не хочу этого. Ему это не понравилось. Теперь всё кончено. Нас больше нет. Я сейчас переоденусь, а потом вы можете отвезти меня домой? Пора уже начинать двигаться дальше.

В моём голосе отсутствуют эмоции. Отключить все чувства — единственный способ, которым я могу заставить себя не помчаться вслед за Канье и не взмолиться о том, чтобы он любил меня несмотря ни на что. Чтобы он пообещал не оставлять меня после того, как узнает, какой я стала.

— Ладно, милая. Позавтракай, а потом я тебя отвезу. — родители уходят, и я тут же стираю из памяти их встревоженные взгляды.

Я дома только второй день, а уже облажалась. Надо стараться лучше.

После завтрака я прощаюсь с папой, и он говорит, что завтра приедет меня проведать. Поцеловав отца в щёку, я крепко его обнимаю. Он хороший папа. Самый лучший.

Когда мне было восемнадцать, а Канье двадцать один, отец узнал, что мы встречаемся, и попытался нас разлучить. Какое-то время я искренне думала, что ненавижу его за это, но сейчас понимаю, что он просто был по-настоящему хорошим отцом. Да, он поступил неправильно, стараясь разделить нас, но теперь я понимаю его намного больше. Папа ненавидел родителей Канье и всё, чем они занимались: они были наркоторговцами. Отец всегда очень заботился обо мне и старался убедиться, чтобы наша с Джейком дружба с Канье не вела нас по неправильной дорожке.

Но, хоть Канье и проводил у нас дома почти всё время, отец совсем не знал его, если думал, что он может повести нас с Джейком таким путём. Если бы папа присмотрелся, он бы увидел, что мальчик отчаянно пытался заслужить его одобрение, заслужить принятие в семью.

В то время мы с папой воевали, но это не продолжалось долго — через три месяца он наконец-то увидел, как сильно Канье меня любил. И, мне кажется, тогда он понял, что Канье смотрел на него, как на отца. Поняв, что он всегда искал его одобрения, отец ослабил свой контроль, и всем от этого стало только лучше. Думаю, тогда он впервые увидел, что я стала женщиной и больше не являюсь его маленькой принцессой, хотя он, конечно, никогда бы в этом не признался.

Мне бы хотелось защитить папу так же, как он защищал меня.

— Эм, ты можешь кое-что сделать для меня? — я слегка сощуриваюсь, ожидая его следующих слов. — Подумай хорошенько о Канье. Он обожает тебя больше, чем земля любит солнце и дождь. Может, ещё рано решать, чего ты хочешь, но не стоит отказываться от общения с ним. Вы можете начать с того, что снова станете друзьями, и я не сомневаюсь, что ты снова его полюбишь.

— Ладно, я подумаю об этом, — я произношу это, опустив взгляд, не желая смотреть на отца, когда вру.

Со временем он увидит, что так будет только лучше для Канье.

Пока я сажусь в машину, отец целует маму на прощанье, и через мгновение она уже оказывается рядом, и мы в тишине едем к моему старому дому.

Когда в поле зрения оказывается подъездная дорожка, моё сердце начинает биться быстрее, и я задерживаю дыхание. Мы поворачиваем, и вот он. Двухэтажный светло-голубой деревянный дом с красивым белым крыльцом.

По дорожке мы проезжаем мимо белого забора, который огибает дом и многочисленные деревья возле него. Трава на участке ярко-зелёная и выглядит так, словно её только что подстригли.

Мама останавливает машину прямо перед домом, потому что тут нет гаража. Мы с Канье думали, что позже его добавим.

Я остаюсь в машине, пока мама выходит и направляется к первому цветку в горшке, где лежит ключ. Она заходит в дом, а я всё также сижу в машине и смотрю на него. Он выглядит совсем как прежде, будто ни дождь, ни ветер не прикасались к нему с тех пор, как я в последний раз в нём была.

Открыв дверь машины, я медленно выхожу во двор и, под стук бешено бьющегося сердца, поднимаюсь по крыльцу в дом.

Мой дом.

Осмотревшись, я вижу, что он совсем не изменился, словно и не прошло пяти лет. Словно мои мрачные воспоминания — просто кошмары, приснившиеся прошлой ночью. Я оказываюсь в холле. Слева от меня гостиная, а передо мной — деревянная лестница на второй этаж с белыми перилами. Справа располагается столовая, в которой по-прежнему стоит круглый деревянный стол с голубыми подушками для сидения. Мы с Канье вместе выбирали его. Он хотел чёрные подушки, а я голубые.

— Чёрный будет сочетаться с кожаными диванами, Эми, — говорит мне Канье.

— Но он не будет сочетаться с голубым ковриком, который мы купим для столовой. То же самое касается салфеток и кухонных полотенец, которые тоже будут голубыми, — отвечаю я.

Глаза Канье расширяются, и я быстро поясняю свои слова:

— Нам нужны какие-нибудь другие цвета по мимо чёрного, парень. Голубой сделает дом светлее, и он — мальчишеский цвет, к тому же, мой любимый, — я удерживаю его взгляд и решительно приподнимаю подбородок.

Канье тяжело вздыхает, а затем внезапно ухмыляется и поднимает меня на руки, отчего я удивлённо вскрикиваю.

— Ну, раз это твой любимый цвет, то мы покрасим весь дом в голубой.

Смотря в его сияющие глаза, я улыбаюсь и понимаю, что это и есть рай. В руках мужчины, который сделает ради меня что угодно. Даже покрасит весь дом в голубой.

— Эм, — голос мамы возвращает меня из воспоминаний, и я поворачиваюсь к ней. — Ты в порядке, милая?

— Да, мам, всё хорошо, — произношу тихо.

Пройдя в гостиную, я осматриваю пол, чёрные кожаные диваны, телевизор с тумбой и деревянный журнальный столик.

На стене висят всё те же фотографии в рамках.

Вот вечеринка Канье, которую он устроил, когда закончилось его служба в морской пехоте.

Вот мы с Канье собрались на мой выпускной бал.

Вот наше первое свидание. Канье сводил меня на поле для игры в гольф той ночью, где устроил пикник под деревом с китайскими фонариками. Я никогда не видела ничего красивее.

Вот я окончила среднюю школу.

Вот я в бикини. Мы с друзьями часто купались в реке Вэлли.

Вот мы с Канье стоим перед этим домом в тот день, когда купили его. Тут мы собирались строить семью.

От воспоминаний у меня кружится голова, в ушах раздаётся звон. Понимая, что скоро распадусь, я хватаюсь за диван, чтобы не упасть.

Мне нужно остаться одной.

Сделав глубокий вдох, я беру себя в руки, чтобы попросить маму уйти.

Оборачиваясь, я вижу, что она пристально за мной наблюдает:

— Спасибо, что привезла меня. Я хочу немного вздремнуть. Созвонимся вечером, хорошо?

Я не уверена, что мама видит на моём лице, но она не спорит.

Слава Богу.

— Конечно, милая. Устраивайся, поговорим вечером.

Крепко обняв меня, она выходит из дома и закрывает за собой дверь.

Я смотрю на дверь, которую мама только что закрыла. Она покрашена в светло-голубой цвет, и в центре её верхней половины стекло, через которое нельзя увидеть, что происходит дома или во дворе.

Внезапно ощутив соль на губах, я отвлекаюсь от рассматривания двери и, повернувшись в сторону гостиной, снова начинаю разглядывать все фотографии.

Зачем я делаю это с собой?

Я прикрываю рот рукой, пытаясь сдержать крики, которые норовят сорваться с губ, и поднимаюсь на второй этаж. Мне необходимо сорваться, и я хочу сделать это в душе. Если я пролью слёзы там, то они не будут настоящими. Они смешаются с водой и не будут считаться.

Я помню всё так, словно это было вчера. Подняться по лестнице, повернуть направо, пройти мимо гостевой комнаты с белыми занавесками. Туалет находится в конце коридора, а ванная — справа от него. Комната слева раньше принадлежала нам с Канье, и там тоже есть ванная. Туда я и направляюсь, желая закрыть как можно больше дверей за собой и отгородиться от мира.

Войдя в комнату и закрыв дверь, я чувствую себя так, будто вернулась в прошлое, потому что тут совсем ничего не изменилось.

Здесь по-прежнему белый потолок, светло-голубые стены и два небольших окна над кроватью, по сторонам от которой стоят тумбочки. Справа от кровати — эркер с банкеткой. Белые кружевные занавески сдвинуты в сторону, и я пытаюсь вспомнить, было ли это так в последний раз, когда я находилась в комнате. Мне не удаётся найти это воспоминание — кошмары затмевают все драгоценные моменты, что у меня есть.

Взглянув налево, я замечаю, что на кровати что-то лежит, и резко втягиваю воздух. Это моя книга «Ромео и Джульетта». Медленно подойдя к кровати, я беру пьесу дрожащими руками, и из неё что-то выпадает. Наклонившись, обнаруживаю, что это засушенная роза, моя засушенная роза. Моя роза. Канье подарил мне её в день моего выпускного бала. Надев её мне на запястье, он прошептал: «Я люблю тебя, Эми. Однажды вместо розы на запястье, я надену кольцо на твой палец».

Я носила её всю ночь. Носила её во время медленных танцев и украденных поцелуев. Носила её, когда мы с Канье впервые занялись любовью под звёздами на берегу Миссисипи. На следующий день я засушила розу, зная, что хочу хранить её вечно.

Я могу описать это только одним словом — наслаждение. Наслаждение проносится по моему телу с молниеносной скоростью. Все подружки говорили мне, что в первый раз будет больно, но я не чувствую ничего подобного. Я просто чувствую себя живой. Я чувствую себя так, словно по-настоящему начала жить только тогда, когда ощутила это прекрасное, редкое и опьяняющее чувство.

— Ты в порядке, красавица?

Открыв глаза, я вижу, что любовь всей моей жизни смотрит на меня. Канье. Я ухмыляюсь, и он, наклонившись, набрасывается на мои губы. Такие — мои любимые. Я обожаю, когда он целует меня так, словно я — та, ради кого он живёт.

Разорвав поцелуй, Канье выходит из меня, и, когда я одеваюсь, захватывает меня в крепкие объятья.

— Я люблю тебя, Эми. Только тебя. Навсегда.

Вздыхаю в его руках. Он идеален.

— Я тоже люблю тебя, Канье. Ничто никогда не разлучит нас. Мы с тобой будем вместе. Всегда.

Пока он обнимает меня, я смотрю на розу на своём запястье и думаю о том, как же мне повезло.

Одинокая слезинка скатывается по моей щеке и падает на розу.

Между страницами книги все ещё что-то лежит, и, открыв её, я обнаруживаю, что это кулон. На серебряной цепочке висит стеклянный шарик, заполненный лепестками розы. Моей розы.

На той странице, где лежит кулон, теперь выделены слова.

«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте».

Закрыв пьесу, я прижимаю книгу и кулон к груди. Смотря на свою розу и чувствуя себя потерянной, я медленно опускаюсь на ковёр, когда ноги больше не в состоянии меня держать.

Пока я продолжаю рассматривать напоминание о том, как много возможностей у меня было, по моему лицу струятся слёзы. Когда-то весь мир был у моих ног. Когда-то я была идеальной и неиспорченной.

И эта жизнь, удивительная жизнь, была у меня отобрана. Дьявол отнял её, а взамен уничтожил мою душу, мой разум. Он наградил меня шрамами, которыми я теперь уничтожаю свою семью.

Ненавижу Марко. Ненавижу Донована. Ненавижу их всех! Ненавижу этот мир и ту себя, которую он создал.

Опустившись на пол, я теряю контроль над своими всхлипами. Они исходят от самого моего сердца и срываются с губ. Я плачу, потому что никто не в силах вернуть мне жизнь, которая была у меня отнята.

Проснувшись от стука, я приподнимаю голову и тут же издаю стон, понимая, что отлежала шею. Потягиваясь, осознаю, что уснула на полу в спальне, причём в слезах.

Стук всё продолжается, заставляя меня взглянуть на часы, и я обнаруживаю, что уже три часа дня. Я проспала почти пять часов.

Быстро поднявшись с пола, я спускаюсь на первый этаж и выглядываю в окно столовой. Канье стоит у входной двери и выглядит так, словно вот-вот сорвёт её с петель.

Что он тут делает?

Не думала, что он захочет увидеться со мной так скоро после утреннего разговора, обернувшегося катастрофой.

Видимо, потеряв терпение, Канье достаёт из заднего кармана ключи и открывает дверь, вбегая в дом. Оглянувшись, он смотрит в сторону столовой, но не замечает меня из-за шторы.

— Эмили! — кричит он. В

чём дело?

Когда он начинает бегом подниматься по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, я выхожу из-за шторы и слышу, как он снова кричит.

— Эмили! — в его голосе звучит паника, и моё сердце сжимается от страха за него.

— Канье!

Выбежав из комнаты, он появляется на лестнице, тяжело дыша.

Его лицо бледное, а взгляд дикий.

— Чёрт, — выдыхает Канье, качая головой и опускаясь на ступеньку. Опустив голову на руки, он снова кричит. — Чёёёёёрт!

Подняв взгляд, он кладёт руку на сердце и произносит дрожащим голосом:

— Пожалуйста, Эми, пожалуйста, отвечай, когда я звоню. Эти секунды, эти минуты без тебя, кажутся мне миллионами лет. И за это время у меня в голове проносится куча дерьмовых мыслей.

Я тут же достаю телефон из кармана и вижу на экране оповещение о двадцати двух пропущенных звонках, от чего моё сердце замирает.

— Мне так жаль. Я просто уснула и не слышала звонки.

Я поднимаю взгляд и вижу, что Канье смотрит на меня. Поднявшись на ноги, он спускается по лестнице.

Как только он оказывается внизу, я отступаю на пару шагов назад и вижу, что печаль и страх в его глазах сменились мягкостью того Канье, в которого я влюбилась.

Протянув руку, он осторожно заправляет волосы мне за ухо, и в этот раз я не вздрагиваю. В этот раз я чувствую только спокойствие. Словно я вернулась на пять лет назад и стою перед мужчиной, который только что занимался со мной любовью и теперь прощается, перед тем как уйти на работу.

— Ты по-прежнему самая красивая женщина из всех, кого я видел. От твоей красоты захватывает дух, Эми. Не было и дня, когда я не молил бы Бога о том, чтобы снова увидеть твоё лицо, хотя бы раз.

И тут меня одолевают воспоминания. Руки, злые лица и пропитанные ненавистью слова многих мужчин.

Никчёмная, использованная, шлюха.

Я отстраняюсь от Канье, и его рука падает. Взгляд его снова становится печальным, но я вижу в нём и решительность. Разве он не понимает, что я причиняю ему боль? Неужели он настолько ослеплён своим желанием, что не замечает этого?

— Я тоже скучала по тебе, — признаюсь я.

Во взгляде Канье вспыхивает надежда.

— Но пришло время двигаться дальше. Всё изменилось. Тебе нужно найти кого-то, с кем ты можешь провести жизнь, Канье.

Он качает головой, стиснув челюсти.

— Я уже сказал тебе, Эми, что этому не бывать. Никогда не будет ничего, кроме нас с тобой.

Я издаю разочарованный рык.

— Канье, не может быть никаких нас, если я тебя не хочу, — я думала, что этот удар подействует на него, но Канье никак не реагирует. Его взгляд остаётся прежним.

— Однажды кто-то из нас начнёт двигаться дальше, Канье, хочется тебе того или нет.

Это должно произойти, прежде чем мои слабые разум и тело сдадутся. В итоге Канье всё равно увидит, насколько я отвратительна, и полностью разрушит меня своим уходом. Кому хочется жить во тьме, когда можно наслаждаться светом?

Канье сощуривается.

— Предупреждаю тебя, Эми, если в игре появится какой-то другой парень, ему конец. Попробуешь оттолкнуть меня с помощью другого мужчины, и я буду с тобой двадцать четыре часа в сутки, чтобы все кретины в городе знали, что ты — моя. Хочется тебе того или нет.

С этими словами он покидает дом, захлопывая за собой дверь и оставляя меня в одиночестве. Я бы никогда так не поступила. Канье всегда будет единственным мужчиной, которого я люблю.

Но мне нельзя быть эгоисткой. Я могу это сделать. Могу вытерпеть боль ради него. Да, сейчас ему больно, но потом он поймёт, что девушка, которую он когда-то любил, полностью сломлена, и спасти её нельзя.

После того, как Канье уходит, я прибираюсь, потому что из-за пыли отпечатки моих пальцев остаются на всех предметах, до которых я дотрагиваюсь. Джейк не шутил, когда сказал, что последние четыре года Канье провёл в Колумбии, в поисках меня. Осмотревшись, я вижу, что за домом никто не следил, и теперь он уже не кажется настоящим домом.

Начав с кухни, я постепенно двигаюсь из одной комнаты в другую, оставляя хозяйскую спальню напоследок. Пьеса, кулон и роза всё ещё лежат на полу, где я оставила их, выбежав посмотреть, кто пришёл. Подняв вещи, я протираю комод и кладу розу обратно между страниц книги, а затем убираю её на комод, где всегда смогу найти. Прекрасный кулон я надеваю на шею — он идеально подходит мне.

Закончив уборку, я иду в душ, чтобы смыть с себя пот и уродство прошедшего дня. Если бы с такой же лёгкостью можно было смыть грязь. Я уже давно поняла, что даже обжигающая вода не смоет с меня злые прикосновения. Помывшись, я готовлю курицу с овощами, которые нашла в морозилке, предварительно проверив, что они не пролежали там четыре года. Видимо, Канье заполнил холодильник и кухонные шкафы, прежде чем переехать. Сидя в одиночестве за большим столом, я невольно ощущаю грусть, не в силах побороть оглушающую тишину. Если попытаться, то можно даже услышать разносящийся по дому смех детей, которые должны были жить здесь.

Я вспоминаю смех подруг из Коллекции и понимаю, что немного скучаю по ним. Только находясь рядом с ними, я всегда помнила, где и почему мы были. Сегодня я обнаружила, что иногда забываю о том, где жила на протяжении последних пяти лет, пусть и на доли секунды. Однако какими бы короткими ни были эти мгновения, они дарят мне спокойствие, которого так жаждет душа. Жуя курицу, я осматриваю кухню и внезапно вспоминаю момент, от которого между ног становится влажно, что меня удивляет. Я думала, что моё тело будет отвергать подобные мысли и чувства, однако всё, чего мне хочется — стиснуть бёдра, чтобы облегчить желание.

Войдя на кухню, я обнаруживаю Канье у плиты. На нём только шорты, поэтому его широкая и гладкая спина, которая является моей второй любимой частью его тела, обнажена. Я представляю, как провожу по ней ногтями, когда Канье входит в меня, даря сладкое ощущение наполненности.

Обернувшись, он видит, что я таращусь на него, и вопросительно приподнимает бровь, а затем в его взгляде вспыхивает жар, когда он понимает, о чём я думаю. Отложив щипцы, Канье выключает плиту и обходит кухонную скамью, ухмыляясь.

— Ты что-то хотела, Эми?

Он хочет, чтобы я попросила его об этом, а после заставит умолять.

— Я хочу, чтобы ты взял меня на скамье, сзади.

Я уже не стесняюсь озвучивать свои желания, как это было в начале, когда мы только начали жить вместе. Мне пришлось пережить много неловких моментов, прежде чем я научилась говорить Канье, чего хочу, потому что иначе он отказывался делать это. Он любит, даже обожает, когда я говорю обо всём прямо. Он постоянно нахваливал моё тело и убеждал меня в своей любви, так что моя неуверенность в себе осталась в прошлом. Улыбнувшись, Канье облизывается.

— Как скажешь, малышка. Разденься и наклонись над скамьёй.

Пока я делаю, как он сказал, жар между моих ног всё нарастает.

Канье окидывает меня жадным пылким взглядом и сжимает руки в кулаки, чтобы не начать срывать одежду с моего тела. Такое уже происходило раньше и мне это нравилось, но Канье любит брать всё в свои руки, когда дело касается секса, и я готова отдать ему власть, потому что знаю, что для него я всегда на первом месте.

Раздевшись и ощущая влагу между ног, я подхожу к скамье и наклоняюсь над ней. Я стою на цыпочках, но эта высота просто идеальна. Схватившись за скамью, я жду того момента, когда Канье покажет мне, что такое эйфория. Обернувшись, вижу, что он снимает шорты и остаётся обнажённым. Его член твёрдый, а яички набухли, и мне безумно хочется взять их в ладонь и помассировать.

Подойдя ко мне, Канье обхватывает меня за талию тёплыми пальцами и приподнимает, разводя мои ноги в стороны. Он поднимает меня до тех пор, пока большая часть моего тела не оказывается на столе. Одна моя нога согнута, а вторую Канье держит в воздухе, открывая взгляду мою киску. Я чувствую, как прохладный воздух овевает мои чувствительные складки и стону, представляя, что будет дальше.

Канье наклоняется и, покрывая поцелуями мою спину, приставляет головку члена к моему лону. Он немного входит в меня, прежде чем снова выйти, и я хныкаю, желая, чтобы он полностью проник в меня, жёстко.

Услышав мой стон, Канье смеётся.

— Канье, — выдыхаю я, — Давай без этого, пожалуйста. Я хочу тебя внутри. Прямо сейчас.

— Ладно, малышка, но я хочу, чтобы ты кончила дважды, так что позволь мне сначала поиграть.

С этими словами он опускается на пол и начинает поглощать меня. Посасывая, облизывая. О, Боже. Крепко схватившись за край скамьи, я опускаю бёдра, и Канье со стоном притягивает меня ближе к своему рту. Мои руки дрожат от наслаждения, а киска сжимается. Я кричу, когда оргазм держит меня в заложниках несколько самых сладких секунд в моей жизни.

Тяжело дыша, я постепенно прихожу в себя, и тут моё желание осуществляется: Канье врывается в меня сзади, срывая с моих губ восторженный крик. Он резко входит в меня, снова и снова, и я громко стону, ощущая жар во всём теле.

— Чёрт, я обожаю находиться в тебе, Эми, — рычит Канье между рывками. — Узкая. Влажная. Это просто рай, малышка.

Я вскрикиваю, когда меня пронзает второй оргазм, вызывая приятное покалывание по всему телу. Канье врывается в меня всё сильнее и быстрее, и, когда он протяжно стонет, я понимаю, что он кончил вместе со мной.

Я вздрагиваю, когда слышу звонок мобильника, который оставила на столе, чтобы снова не пропустить звонок Канье. То, как сильно он испугался сегодня, потрясло меня и в очередной раз разбило мне сердце. Я не хочу, чтобы подобное когда-либо повторилось.

Посмотрев на экран телефона, я вижу нашу с Канье фотографию, которую мы сделали на барбекю. Я сижу на его коленях, и мы радостно улыбаемся в камеру. Боже, я отдала бы всё на свете, чтобы вернуться в это мгновение.

Поняв, что засмотрелась на фото, я быстро пытаюсь ответить на звонок, и мне это удаётся лишь с третьей попытки. Услышав своё имя, подношу телефон к уху.

— Привет, — отвечаю быстро.

— Эми, — Канье повторяет моё имя, и я слышу в его голосе муку от того, что мы не вместе. Взяв в руку свой стеклянный кулон, я зажмуриваюсь. Очень больно слышать его отчаяние и в то же время испытывать собственное.

Несколько мгновений стоит тишина, прежде чем Канье говорит:

— Пока я не буду настаивать на разговоре, до этого мы дойдём постепенно. Спасибо, что ответила, малышка. Спокойной ночи, Эми.

Канье не отключается, поэтому это делаю я, едва сдержавшись и не попросив его приехать. Сморгнув одинокую слезинку, я смотрю на телефон. Я не пользовалась им в течение пяти лет, и теперь телефоны стали намного тоньше и длиннее.

Потеряв аппетит после разговора с Канье, я выбрасываю остатки еды и направляюсь в спальню, чтобы переодеться в пижаму. Посмотрев на себя, я вижу белые шорты и майку, которые раньше надевала в постель постоянно. Я подхожу к кровати и просто смотрю на неё, думая о том, сколько с ней связано удивительных воспоминаний. Забравшись под одеяло, я ощущаю, что кровать просто огромная, чего никогда не замечала раньше. Но, опять же, я никогда не спала в ней в одиночку. Мне хочется ощущать Канье рядом. Он был здесь всего лишь прошлой ночью, однако его присутствие больше не чувствуется.

Взяв подушку с его стороны постели, я прижимаю её к носу и ощущаю запах крема для бритья. Должно быть, Канье побрился вчера вечером. Я вздыхаю, чувствуя удовлетворение, медленно разливающееся по моему телу от его знакомого запаха.

Прижимая к себе подушку, я вспоминаю те мысли, которые одолевали меня на кухне. Секс на столе не был для нас чем-то необычным. Мы пользовались каждой возникшей возможностью заняться любовью. Наша жизнь была абсолютно нормальной. Мы смеялись, работали, навещали семью. Но именно во время секса мы соединялись на другом уровне. Когда мы дарили друг другу удовольствие, наши глаза общались вместо нас и давали обещания, которые мы хранили вечно.

Я хочу вернуться в ту жизнь. Мне становится страшно от мысли, что она снова будет у меня отобрана, только на этот раз по моей вине, когда Канье увидит, насколько уродливыми стали моё сердце и душа.

Те мгновения, в которые незнакомые мужчины крали частички моей души, навсегда запечатлены в моей памяти. Но я перестала бороться, и из-за этого ненавижу себя. Со временем я поняла, что у меня больше нет сил. Когда я прекращала сопротивляться, мужчины пользовались мною только для того, чтобы получить удовольствие, а когда я боролась, они просто боролись в ответ. Было намного легче просто заходить в комнату и раздвигать ноги. Моё сопротивление только заводило их, поэтому я прекратила сражаться.

Прекратила давать им то, ради чего они приходили на вечеринки.

Только Донован причинял мне боль даже тогда, когда я не боролась. Он не прекращал попытки добиться от меня реакции, всегда приходил злым, что удивляло меня, ведь мы не виделись между вечеринками. Я молилась о том, чтобы однажды он зашел чуточку дальше и убил меня, однако Донован был одержим мною, поэтому так далеко не заходил. К сожалению.

В это мгновение моё тело замирает. Где сейчас Донован? Он знает, что меня спасли? Я отстранённо оглядываю комнату, с каждой секундой дыша всё быстрее. Он понял, что больше не увидит меня? Моё зрение становится размытым, голова начинает кружиться. Я напоминаю себе: Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Постепенно моё сердцебиение замедляется, а паника отступает. Надеюсь, Донован знает, что меня спасли. Надеюсь, это разрушит его идеальный мир.

Ему придётся найти кого-ибудь…

На этой мысли я ловлю себя. Ему придётся найти кого-нибудь другого, на ком он будет отыгрываться. Нет! Я не могу позволить, чтобы он делал подобное с кем-то ещё. Мне нужно его остановить. Навсегда. Но как его найти? Есть только один человек, который может помочь мне отыскать Донована.

Бросив взгляд на часы, я вижу, что сейчас одиннадцать вечера. Поздно, но попытаться стоит. Взяв свой новый телефон, я набираю номер, который повторяли мне из года в год. «Если ты когда-нибудь сбежишь, и тебе понадобится помощь, позвони мне по номеру 651 −438 −8604».

Поднеся телефон к уху, я слушаю гудки. Наконец-то человек, который мне нужен, осторожно произносит:

— Алло?

Я расхаживаю взад-вперед по гостиной Дома, останавливаясь, чтобы осмотреться вокруг каждые несколько минут, бросая взгляд на черную мебель с огромным телевизором; это типичная холостяцкая берлога. Меня убивает это чувство безысходности: Эмми в нашем доме, она в нашем городе, и сегодня она была на расстоянии вытянутой руки. Три раза мне приходилось уходить от нее с тех пор, как она вернулась. Покинув наш с ней дом сегодня, я был готов умереть. Я чувствовал, что мои колени трясутся в попытке удержать меня, пока я спускался по ступенькам крыльца, но продолжал идти от нее. Снова от моей Эмми, в то время как все мое тело умоляло меня остановиться и отвернуться.

Я перестаю бродить по комнатам и решаю попытаться поспать. Дом уехал на три месяца по работе в Луисвилл. Дом — это еще один друг, который надрывал задницу, чтобы найти Эмили. Он сейчас под прикрытием, так что я не могу сказать ему, что останусь здесь на какое-то время, но я знаю, что он не будет против. Мы все дружим с начальной школы, и мы семья. Все мы, Джейк, Дом, Ник и я. Они прикрывали мою спину и отложили свою личную жизнь, чтобы помочь найти Эмили. Я никогда не смогу отплатить им.

Хотел бы я, чтобы хоть один из них был здесь сейчас, чтобы вытянуть меня из этого депрессивного состояния, но Джейк в Австралии с Лили, Дом — под прикрытием, а Ник работает в нашем охранном предприятии в Далласе.

Я хочу вернуть свою гребаную жизнь. Хочу, чтобы моя Эмми вернулась в мои объятия, где ей и место. Я знаю, что она сломлена. Господи, сломлена — это чертово преуменьшение. С отрицанием качаю головой. Я не могу пойти туда, пока не могу. Я не могу думать о том, через что она прошла, иначе никогда не смогу больше взять себя в руки. Я уничтожу эту квартиру и любого, кто попытается меня успокоить.

Могу ли я снова позвонить Эмми? Скорее всего, нет. Я смотрю на часы. Сейчас одиннадцать вечера. Она, наверное, спит в нашей кровати. Я рычу и грубо дергаю себя за волосы. Завтра. Я смогу поговорить с ней завтра. Интересно, нашла ли она ожерелье, которое я для нее сделал? Надеюсь, она поняла послание. Мы созданы друг для друга, независимо от того, через какие испытания проходим.

Я снимаю одежду и залезаю в постель голым. Так, как я всегда спал. Мы с Эмми любили чувствовать кожу друг друга. Мы всегда ложились спать голыми. Вне зависимости от того, занимались мы сексом или нет, хотя обычно это приводило к сексу. Как только я гладил ее по руке, она придвигалась спиной к моей груди, а затем она терлась о мой член бедрами, и это все, что для меня требовалось. Мой член становился твердым, и рука тянулась к ней спереди, чтобы сжимать и ласкать ее великолепные сиськи, пока я не слышал ее сладкие стоны, и это все, что мне было нужно. После я переворачивал ее и занимался с ней любовью. Брал то, что принадлежало мне. Мою девочку.

Я тяжело выдыхаю и чувствую, как мой член становится твердым. Бл*дь. Прошло много времени, с тех пор как я был в киске Эмми. Я никогда не сбивался с пути и не был ни с кем за последние пять лет. Я был с другими девушками до Эмили, в старшей школе, но никогда после нее, и никогда не буду. Пока она все еще дышит тем же воздухом, что и я, она будет единственной женщиной, которую жаждет мой член.

Что, если Эмми никогда не захочет снова быть со мной? Что я буду делать тогда? Как я буду жить? Все, что я когда-либо знал всю свою жизнь, это то, что Эмми — вторая половина моего сердца. Еще до того, как мы были вместе, она была моей. Я ждал, пока она вырастет. Зная, что она тоже хочет меня.

Гнев пронизывает меня. Я хватаю подушку и бросаю ее через всю комнату.

Бл*дь. Я хочу вернуть свою чертову девочку.

Я успокаиваюсь и плюхаюсь обратно на кровать. Я верну ее. Я сделаю все, что нужно, чтобы моя Эмми вернулась. Мне просто нужно быть терпеливым и сильным. Я могу это сделать. Я делал это в течение пяти лет. Что значат еще несколько месяцев?

Я надеюсь, что так все и будет.

Один месяц пребывания дома.

Один месяц встреч с терапевтом и попыток притворяться перед внешним миром, что я в порядке. Я посещаю встречи дважды в неделю. Мама организовала их для меня. Я не колебалась, когда она попросила меня посетить сеансы. Ее стеклянные глаза и умоляющее лицо — все, что требовалось, чтобы сказать ей «да».

В первый раз меня привела мама, но после сеанса я почувствовала, словно кто-то разрезал меня и вытащил все мои тщательно похороненные воспоминания. Я была грубой с доктором, и все, что я хотела — это уединение. Мне нужно было пространство, нужно было побыть одной, сесть где-нибудь в углу и принять свои воспоминания, смириться с режущей болью и вернуть их обратно в свои темные углы, где им и место. Доктор Зик глубоко копнула. Я возненавидела ее. Она разрушила тщательно построенный мир всего за два часа. Я снова почувствовала слабость.

Смотреть на выражение лица матери, когда я вышла из офиса, было пыткой. Тихие слезы текли из ее глаз, когда она везла меня домой. Мне хотелось кричать. Я хотела сказать ей, чтобы она оставила меня в покое. Прекратила пытаться помочь, потому что этим она только причиняла мне боль. Поднимать свои воспоминания на поверхность, видя ее боль, было слишком болезненно. Я просто хотела притвориться. Я просто хотела снова онеметь и ничего не чувствовать.

Я решила, что спустя месяц, возьму себя в руки. Если бы мне пришлось выйти, я бы пошла одна. Для этого мне нужна была моя машина, и я должна была научиться водить снова. Моя машина была в гараже родительского дома. Мой отец ремонтировал ее и заводил каждые пару месяцев, чтобы убедиться, что она будет готова к тому времени, когда я вернусь домой.

Небольшая боль пронзила меня в грудь, когда я представила, как он работал над этим все эти годы. Не зная при этом, жива я или мертва.

Обучение вождению снова было разочаровывающим и волнующим одновременно. Мой отец пригласил меня на первый тест-драйв. Вождение автомобиля было прекрасным, но изучение новых правил дорожного движения было разочаровывающим.

Однако разочарование длилось недолго. Самостоятельное вождение освободило меня от необходимости быть пассажиром: садиться в чью-то машину и позволять себя везти. Теперь я вела машину сама. У меня был контроль над тем, куда я хотела поехать. Это было освобождением, и какое-то время я думала только о дороге перед собой. В эти моменты не было прошлого и боли от него.

Мои встречи с доктором Зик продолжали мучать меня. Много раз по дороге домой я представляла себе, каково это — врезаться в дерево, съехать с моста. Тогда все просто закончится. Воспоминания, боль. Тогда мои родители и Канье будут оплакивать меня, но жить дальше. Что они и должны были сделать еще пять лет назад. Забыть обо мне. Но не я. Я не могу. Время от времени в глубине моего сознания, в маленьком уголке, теплится надежда, и я представляю себе мир, где я улыбаюсь. Жизнь, в которой моя семья смотрит на меня с гордостью, и я знаю, что это из-за всего того, через что я прошла. Я так сильно хочу эту жизнь, но с каждым днем надежда угасает. Другие темные углы вытесняют этот маленький луч надежды. Они подкрадываются к нему, как монстры в ночи, зная, что это лишь вопрос времени, когда они убьют надежду на мое возвращение.

Я хочу, чтобы доктор Зик помогла мне. Я просто не думаю, что это возможно. Я живу в мире, где суровая реальность изуродовала мою душу. Где грубые руки оставили синяки на моей коже, где сказанные слова опалили мой разум. Что доктор Зик может сделать, чтобы исправить это? Мой собственный разум обернулся против меня и продолжает мучить.

— Что у тебя на уме, Эмили? — спрашивает доктор Зик. Я поднимаю глаза от беспокойных рук к ней и вижу, как ее мягкие глаза смотрят на меня. Я нервничаю. Желчь поднимается вверх по горлу, потому что я знаю, как буду чувствовать себя во время этого сеанса.

— Ничего особенного, — отвечаю я. Мыслей много, но я не уверена, что именно она имеет в виду.

— Как ты устроилась в своем доме? Ты там уже три недели. Тебе не кажется странным жить одной?

— Последние пять лет я жила одна, так что — нет.

— Но с тобой были девушки из Коллекции. Значит, ты жила не одна, — заявляет она.

— Может, мы и жили в одном доме, но все равно были одиноки. Мы все сражались с собственными демонами.

Я сижу в кресле прямо и стучу по полу носком сандалии. Всякий раз, когда она заводит разговор о девушках из Коллекции, я начинаю нервничать. Это те воспоминания, которые я заперла глубоко внутри и выбросила ключ, и у меня нет желания возвращаться к этим воспоминаниям. Это единственная вещь из всей этой неразберихи, которую я понимаю. Девушек похищали, издевались и насиловали, а затем они исчезали. И я знаю, что значит «исчезали». Они были убиты. Они не прекращали сражаться, они не подчинялись. Так что о них «заботились» так. Я понимаю, что не могла бы им помочь. Это было вне моего контроля. Мое сердце болит за них и их семьи. Но это единственное, слава Богу, из того, что я знаю, не висит грузом на моей душе.

— Ты скучаешь по Канье, Эмили? — спрашивает она, и мое дыхание останавливается. Я обещала себе, что скажу правду во время этой встречи.

— Да, — шепчу я, — Всем сердцем. Я скучаю по нему каждый день и каждую ночь.

— Ты говорила это Канье?

— Нет, и не буду. Он хочет, чтобы мы были вместе, но он не знает, о чем просит. Я не подпущу его так близко, чтобы он увидел, насколько я никчемная и использованная. Я не смогу справиться с отказом.

Доктор Зик наклоняется чуть вперед и прищуривает глаза.

— Ты знаешь, обычно у меня уходят месяцы или годы, чтобы вытянуть ненависть к себе из моих клиентов. Ты же только что сказала об этом. Почему?

Я пожимаю плечами.

— Что скрывать? Я шлюха. Я была более чем с тридцатью мужчинами. Я совершала невероятные, отвратительные вещи. Это всего лишь вопрос времени, когда все это увидят.

— Нет, Эмили. Тебя насиловали больше тридцати раз. Тебя заставляли делать такие вещи. Ты не шлюха.

— Какая разница, заставляли меня или нет? Они все были во мне.

Ее слова дают мне надежду, но при этом они сжигают меня изнутри, потому что я знаю, что это ложь. Гнев вскипает внутри меня.

— Я вижу сотни отпечатков рук на себе. Я все еще чувствую вкус их спермы во рту. Я чувствую, как их пальцы сжимают мое горло, когда я засыпаю и когда просыпаюсь. Они выжгли в моей памяти воспоминания о боли между ног. Они повсюду. В моих снах, мыслях и воспоминаниях. Я даже не знаю, является ли человек, стоящий через дорогу от меня, одним из них, потому что я не могу вспомнить все их гребаные лица! — я заканчиваю криком и стою, тяжело дыша.

— Я понимаю твои слова, хотя никогда не смогу понять твоих чувств, так как никогда не была на твоем месте, Эмили. То, что ты чувствуешь — правда, и это твое право. Но если ты не попытаешься пройти мимо того, кем, по твоему мнению, ты стала, эти мысли и воспоминания заставят тебя зависнуть во времени. Есть способ уменьшить их влияние на тебя. Тебе лишь нужно открыться возможности того, что ты больше, чем они тебе говорили.

— Как? — прошептала я, гладя в окно.

— Тебе нужно вернуть свою силу. Перестань отдавать ее демонам в своем разуме. Ты продолжаешь говорить то, чего не заслуживаешь. Начни думать о том, чего ты заслуживаешь. Перестань наказывать себя за то, что было не под твоим контролем. Ты никогда их не хотела. Не позволяй им брать больше, чем у них уже есть, Эмили.

Каждый раз, когда я покидаю ее офис, я мчусь домой и сижу в том же углу в комнате. Здесь я крепко держусь за свое ожерелье со стеклянной розой, вжавшись в угол, пока мой разум ведет войну сам с собой. Старые слова с новыми. Сомневаюсь в мечах и надеюсь на щиты. Какое-то время назад я начала царапать руки ногтями. Когда становилось совсем невыносимо, я так отвлекалась и думала о чем-то другом. Единственное, что было достаточно сильным, это физическая боль, поэтому я и царапала руки ногтями. Я не часто царапаю себя до крови, но в прошлый раз я испугалась, хотя это сработало. Я отвлеклась и смогла пройти мимо мучительного момента.

Канье звонил мне каждый день в течение первой недели, иногда дважды в день. Я брала трубку каждый раз. Он спрашивал, как прошел мой день и нужно ли мне что-нибудь. Все время одни и те же вопросы. Иногда наступала тишина на долгие мгновения. Сердце сильно колотилось, ладони потели. Я сдерживала себя, чтобы не признаться ему, как сильно я его люблю, а затем спешила попрощаться до того момента, пока мой голос не начинал дрожать.

После этой недели он стал приходить по утрам или после обеда. Он приносил мне завтрак или говорил, что просто проверяет почтовый ящик. Я цеплялась за эти моменты. Я бы с нетерпением ждала их, если бы не боялась. Но я поняла, что это то, чем стала жизнь Канье. Я утащила этого замечательного человека с собой в пучину страданий, где он также надеется на эти маленькие моменты. Моменты, которые становятся нашей жизнью, нашими причинами для жизни. И это не то, что я хочу для Канье. Мне нужно, чтобы он двигался дальше.

Сорок дней дома, и сегодня было хуже всего. Я порезала свою кожу бритвой. Было слишком много воспоминаний. Мне пришлось выпустить боль и зло, заполнившее мои вены.

Я облажалась. И я знаю, что то, что я делаю, нездорово, потому что мне не становится лучше. Мне становится хуже. Ночные кошмары мучают меня. Мне нужно что-то, чтобы взять под контроль свои мысли, и в то же время я чувствую, что моя собственная кровь — это враг, и мне необходимо изгнать ее ядовитую мерзость из своего тела.

Мое сердце разбилось, когда я посмотрела, как кровь течет по бедру, и поняла, что я слабая, жалкая, пытаюсь себя убедить, что это не так, но я чувствую это. Я хочу, чтобы это прекратилось, но не могу.

Два месяца пребывания дома

Мало что изменилось за это время, кроме того, что мне надоело прятаться дома.

Сегодня у меня появилось сильное желание рискнуть — я направляюсь в музей. Не думаю, что встречусь там с Канье, своей семьей или с кем-то, кого я могу знать. Мне вдруг захотелось увидеть красивые картины. Последние пять лет передо мной было только уродство.

Я надеваю джинсовые шорты и черный топ с закрытыми рукавами, запрыгиваю в свою серебряную Mazda 3 и завожу ее. Вибрация двигателя вызывает трепет в моем сердце. Возможность направляться куда-либо самостоятельно все еще нова для меня. Волнение струится по моим венам.

Поездка до Института Искусств Миннеаполиса не занимает много времени. Путешествуя по длинным коридорам и рассматривая картины на стенах, я подхожу к одной, на которой за колючей проволокой стоят мужчины в черно-белых полосатых брюках и куртках. Читаю название картины.

Холокост. Живые мертвецы В Бухенвальде, 1945.

Их лица говорят об утраченной надежде. Семьи разрушены. Души безвозвратно повреждены. Их сбили и не дали света в конце туннеля. Картина заставляет мое сердце болеть, поэтому я двигаюсь дальше.

Следующая фотография — четыре пожилых мужчины, в возрасте, я думаю, где-то восьмидесяти или девяносто лет. Каждый из них обнимает другого, и все они улыбаются. Я читаю название внизу.

Пережившие Холокост. 2005.

Я читаю имена слева направо, смотрю на их фотографию и изучаю каждую улыбку. Улыбка каждого мужчины уникальна и рассказывает о жизни, наполненной счастьем.

Маленький кусочек тепла загорается в моей груди. Они пережили ад. Они действительно жили в аду с тысячами злых людей. Смогу ли я когда-нибудь стать похожей на них? Улыбающейся и счастливой. Выжившей, действительно выжившей и счастливой?

Я не уверена, как долго стояла, глядя на фотографию четырех счастливых пожилых мужчин, но в какой-то момент меня осенило: если бы я встретила этих людей на улице, то никогда бы и не подумала, через что они прошли. Я оглядываю коридор и вижу трех других людей в группе, рассматривающих фотографии, разговаривающих друг с другом и улыбающихся. Что, если эти люди сами прошли через ужасы? И все же они улыбаются, счастливы. Как они это делают?

Я хочу купить фотоаппарат. Я хочу запечатлеть эти улыбки на лицах людей. Я хочу найти ответ. Люди повсюду переживают тяжелые времена. Горе, боль разбитого сердца и, возможно, как и я, изнасилование. Но они все еще продолжают улыбаться. Я хочу запечатлеть эти моменты и наполнить ими свою жизнь. Я хочу узнать, как они это делают, как они выживают, делая это с улыбкой на лице.

Дома я разбираюсь со своей новой камерой Canon 600D, которую только что купила. Канье дал мне банковскую карту несколько недель назад. Он сказал, что это наш совместный счет и сказал мне использовать его. Я поклялась этого не делать. Я не хотела тратить его с трудом заработанные деньги, но это было важно. Мне нужна эта камера.

Ручка входной двери дергается, и я знаю, что это — Канье. В это время дня он всегда приходит и говорит, что проверяет почту и холодильник, но я знаю — он проверяет меня.

Дверь открывается, и я смотрю, как входит самый красивый мужчина на Земле.

Его голубые, нежные глаза смотрят на меня. Меня уносит в невероятное будущее, где Канье возвращается домой с работы. «Папа дома, ура!». Наши двое прекрасных детей бегут вниз по лестнице, чтобы обнять своего отца. Канье подхватывает их на руки и целует в щеки. Потом подходит ко мне, его жене, и дарит мне страстный поцелуй, от которого замирает сердце, потому что он так скучал по мне все те восемь часов, что его не было.

— Эмми, ты в порядке?

Я потрясена своей фантазией. Я быстро киваю и возвращаюсь к чтению инструкции к моей камере.

— Что там, Эмми? — спрашивает Канье, указывая на мою камеру.

— Я сегодня ездила в музей и решила, что хочу купить камеру, хочу фотографировать, — я посмотрела на Канье, наблюдая за его реакцией.

— Фотографировать что, детка?

Я съеживаюсь, когда его слова наполняются нежностью. Это посылает ложную надежду моему сердцу, и я слышу, как быстро начинает биться сердце в груди. Он замечает, всегда замечает, но продолжает называть меня так.

— Я хочу фотографировать людей, — я вижу замешательство на лице Канье, но лишь пожимаю плечами: не уверена, как объяснить ему, почему хочу этим заниматься.

— Эмм, это хорошо, Эмми. И ты выходила из дома сегодня. Может, в следующий раз скажешь, когда пойдешь снова, и я поеду с тобой.

Я вздыхаю. Он знает, что я хочу, чтобы он оставил меня, но он не делает этого и не хочет делать. Я снова пожимаю плечами и возвращаюсь к изучению своей новой камеры. Краем глаза замечаю, как Канье наблюдает за мной в течение минуты, а затем он подходит к холодильнику.

— Эмми, у тебя кончилась еда. Я говорил тебе, чтобы ты звонила мне, когда тебе что-то понадобится.

Я осматриваю содержимое холодильника. Хмм, мне действительно нужна еда. Это еще одна причина, почему Канье считает, что ему нужно присматривать за мной. Черт, мне нужно самой начать заботиться о себе и ему не придется больше приглядывать за мной.

Я встала из-за стола.

— Я съезжу в магазин.

— Я поеду с тобой. Мы можем взять мою машину, — отвечает Канье, когда я хватаю ключи от своей машины.

— Нет, я поеду одна и куплю все необходимое. Уверена, у тебя есть другие дела, Канье.

— Да, у меня есть дела, Эмми. У меня куча дерьма, которое мне нужно сделать. Но я хочу отвести тебя в магазин и провести с тобой немного времени.

Я снова вздыхаю и бросаю ключи от машины на стол, зная, что не выиграю этот спор. Направляюсь к входной двери, но поворачиваюсь, бегу обратно в столовую и хватаю свою новую камеру.

Мы направляемся к черному внедорожнику Канье и молча едем в продуктовый магазин, пока я фотографирую людей, мимо которых мы проезжаем.

Подъезжаем к супермаркету и берем тележку. Канье толкает ее, пока я делаю еще несколько снимков. Я замечаю продавщицу, которая улыбается и здоровается со всеми, кто проходит мимо нее, когда мы входим в магазин. Она странно смотрит на меня после того, как я делаю снимок. Я подхожу ближе к Канье и оглядываю магазин, делая вид, что ничего не фотографировала. Мне никогда не приходило в голову, что подумают люди, если узнают, что я их фотографирую.

Я слышу смешок, смотрю на Канье и вижу, что он улыбается мне.

— Значит, ты взяла с собой фотоаппарат, чтобы фотографировать продавцов?

— Нет. Да. Я взяла камеру, чтобы сфотографировать всех. Красивых людей, — отвечаю я.

— И тебе нравятся цыпочки в уродливых желтых и синих униформах? — удивленно спрашивает он.

— Каждый человек в этом мире, который может улыбаться, красив и счастлив, — заявляю я, кладя морковь в тележку.

Когда я беру мешок картошки и ищу тележку, то вижу, что Канье не двигается с места. Он пристально смотрит на меня. Взгляд, который выражает его понимание и печаль за меня. Я отвожу взгляд и стараюсь не обращать внимания на то, что его руки обвиваются вокруг моего тела, пытаясь исправить ту сломанную часть у меня внутри.

Мы с Канье молча движемся по супермаркету. Прежде чем меня похитили, мы сражались за возможность управлять тележкой: мы смеялись, прикасались и целовались, пока шли по магазину.

— Канье, я умею управляться с тележкой, — говорю я, когда он пытается подтолкнуть меня вправо, чтобы рулить самому.

— Я знаю, детка, но она полная, а значит — тяжелая. Просто отдай ее мне, — я предпочитаю не обращать на него внимания и толкать слегка тяжелую тележку.

— Эмми, позволь мне, — тихо произносит Канье. Я уверена, он считает, что это заставляет меня думать, что он настроен серьезно. Я держу голову прямо и продолжаю игнорировать огромного мужчину, пытающегося оттолкнуть меня.

— Ты знаешь, что будет дальше, детка, — заявляет он.

Я поворачиваюсь и смотрю на него. Интересно, прямо сейчас он собирается меня отшлепать или защекотать? Я обычно фыркаю, когда смеюсь. Это довольно неловко. Если Канье угрожает этим прямо сейчас, в продуктовом магазине, который полон людей, тогда у него большая проблема.

Улыбка Канье расширяется от моего взгляда.

— Я с удовольствием отшлепаю тебя по заднице позже. Но не думай, что ты избежишь щекотки прямо сейчас.

Я останавливаюсь, как вкопанная, и Канье кладет руку на тележку, прищурив глаза.

— Ты не посмеешь этого сделать, — я знаю, что этими словами я провоцирую его, но он ни за что не сделает этого через тележку!

— Я вижу, что тебе приходится тянуться через тележку, когда ты останавливаешься, чтобы что-то выбрать. Это значит, что тележка слишком тяжелая для тебя, Эмми. Ты — моя девочка. Я иду рядом с тобой. Это дерьмо не круто. Так что «да», я еще как посмею сделать это. Беспроигрышный вариант для меня. Мне нравятся твои шорты. Они делают меня чертовски твердым.

Я закатываю глаза на его чрезмерную реакцию, когда останавливаю тележку, смотрю вокруг и оцениваю, сколько людей вокруг нас и кто бы мог меня услышать. Пока я осматриваюсь, чувствую его руку под своей рукой и вскрикиваю. В одном прыжке я отпускаю тележку, и Канье крепко хватает ее.

Будь он проклят.

— Ты счастлив? Теперь у тебя есть драгоценная тележка, — я отхожу от него, и Канье громко смеется.

Я стою и смотрю поверх товаров, когда чувствую, как его рука обвивается вокруг моей талии, а губы прижимаются к моей шее. Я борюсь с желанием погрузиться в его тело. Так продолжается около трех секунд, затем он шепчет:

— Я просто экономлю твою энергию, детка. Я отшлепаю тебя по заднице и пощекочу.

Тепло взрывается внизу, и мое тело предает меня, когда я окунаюсь в объятия Канье.

Я держу в руках ожерелье из розового стекла, быстро сжимаю его, прежде чем решаю отвлечься от воспоминаний, щелкнув еще несколько фотографий людей, которые ходят по магазинам. Пары и семьи вместе. Все они улыбаются и счастливы. Интересно, через какие испытания они прошли и теперь улыбаются?

Мы заканчиваем покупать продукты, и Канье везет нас домой. Мы раскладываем еду в неловком молчании. Иногда Канье уходит, тихо прощаясь, иногда он начинает говорить о том, что мы снова должны быть вместе. Я чувствую, что сегодня один из тех дней, когда он захочет снова поговорить, и это заставляет меня нервничать. Меня убивает, что я продолжаю жить, отвергая его.

— Эмми, — начинает Канье, но я обрываю его.

— Нет, пожалуйста, Канье. Не начинай. Я уже говорила тебе свой ответ сто раз, и он не изменился.

На лице Канье отображается разочарование, как и всегда.

— Сколько раз я должна тебе повторить, что я не та Эмили, в которую ты влюбился.

— Тогда покажи мне новую Эмили. Я тоже буду ее любить. Какую бы маску ты ни носила, я буду любить их все, — твердо заявляет Канье.

Мой рот раскрывается, глаза расширяются. Когда же он сдастся?

Канье должно быть увидел вопрос на моем лице, потому что он ответил за меня.

— Я никогда не сдамся, Эмми. Не думай, что я не могу читать тебя как книгу. Я знаю, что ты делаешь. Отталкиваешь меня, потому что думаешь, что по какой-то гребаной причине спасаешь меня. Но это не так. Быть вдали от тебя невыносимо. Но все в порядке. Я понимаю, почему ты это делаешь, но никуда не уйду. Я останусь. Каждый чертов день я буду напоминать тебе, как сильно тебя люблю. Я. Никогда. Не. Сдамся. Я знаю, что ты любишь меня, Эмми. Я вижу это в твоих глазах каждый раз, когда ты смотришь, как я вхожу в этот дом, и каждый раз, когда ты держишь свое ожерелье.

Я отдергиваю руку от ожерелья, даже не осознавая, что держу его, чтобы выдержать этот разговор. Глаза печет, но я не хочу плакать. Я понятия не имею, что сказать, как его удержать. Я решаю сказать правду. Я понятия не имею, что еще делать.

Я поднимаю руки вверх.

— Я больше недостаточно хороша для тебя. Я даже не могу улыбнуться, не говоря уже о том, чтобы снова смеяться. Ощущение счастья — это гребаное чудо для меня. Ты хочешь этого? Хочешь всю оставшуюся жизнь видеть рядом с собой подавленную женщину? Я не та веселая, счастливая, свободолюбивая Эмили, в которую ты влюбился. Тебе стоит понять, что пора двигаться дальше.

— Никогда. Я вижу ее каждый раз, когда захожу в этот дом, и ты смотришь на меня, как раньше. Я вижу ее, прямо сейчас, пытающуюся защитить меня, человека, которого ты любишь. Что бы ни крутилось у тебя в голове по поводу того, что ты недостаточно хороша для меня или пытаешься дать мне лучшее будущее, это все неправильно, Эмми. Я вижу, что это займет больше времени, чем я думал, чтобы ты поняла, что я никуда не уйду, независимо от того, какие слова ты мне говоришь. Я был здесь двенадцать лет назад. Я здесь, и я буду сражаться за тебя до самой своей смерти.

Канье делает два шага и целует меня в висок. Я оцепенела от его решительных слов, а теперь я окаменела от его прикосновений.

— Увидимся завтра, Эмми, — тихо говорит Канье и выходит из дома.

Я остаюсь смотреть на столешницу на кухне, пытаясь вспомнить, всегда ли он был таким упрямым?

Да, да, всегда.

Сегодня суббота, и я еду в дом родителей Эмми и Джейка на барбекю. Джейк и Лили возвращаются обратно, в Австралию, на этой неделе, поэтому родители, Кен и Барб, собирают всех вместе перед их отъездом. Джейк привозит Лили каждые несколько месяцев. Обычно они остаются только на неделю, но каждый раз, уезжая, они надеются остаться хотя бы на месяц в следующий раз. Я понимаю, что Лили тяжело находить вдали от ее старого дома слишком долго. И я не могу винить ее за это: воспоминания, должно быть, та еще пытка.

Я выпрыгиваю из своего грузовика и оглядываюсь по сторонам. И наконец нахожу именно то, что ищу — машина Эмми. Она здесь.

Я прохожу в дом, и мое сердце замирает. Я опираюсь на стену, потому что колени перестают меня держать. Мягкий, мелодичный, женский смех, который я слышал долгие пять лет лишь во сне, пронесся мурашками по телу. Я прислоняюсь к стене и опускаю голову, зажмурившись. Моя Эмили. Беззаботный, красивый смех моей Эмили. Мой разум сейчас, как американские горки: всплывают воспоминания о каждом разе, когда она улыбалась мне, словно я — это всё, что в этом мире ей нужно. Мои глаза начало щипать, а тело затрясло. Я должен взять себя в руки.

— Канье?

Моя голова поднимается от звука ее прекрасного и сладкого голоса, которым она произнесла мое имя. Ее рука опускается на моё плечо. В то время как другая ее рука держит малыша. Ее глаза всматриваются в меня с любопытством. Я быстро выпрямляюсь, но тут же жалею об этом, так как ее рука падает с моего плеча.

— Все в порядке? — спрашивает она.

Я хочу сказать «нет», все не в порядке, потому что я все еще сплю один по ночам, мечтая о том, чтобы она почувствовала себя хорошо, мечтая о том, чтобы притянуть ее к своему телу и бороться со всеми ее демонами вместо нее.

Эмми смотрит на меня с тем же пустым выражением лица, но ее глаза выдают ее. Каждый раз, когда они скользят по моим чертам лица, желание и необходимость вспыхивают в них. И я напоминаю себе, почему я до сих пор делаю это: борюсь за нас в одиночку. Эмми, может, и не осознает этого, но она борется за себя, и я вижу, что эта борьба забирает все ее силы. Меня хватит на нас обоих. Я лишь хочу, чтобы она поняла это и впустила меня.

Малыш на ее руках начинает плакать и Эмми переводит взгляд на ребенка и начинает ворковать. Черт. Вот, что я слышал. Ее воркование, а не смех. Не то, чтобы это имело значение. Но все же, это один шаг вперед. Она держит ребенка и утешает его. Несколько месяцев назад Эмми вообще отказалась бы держать ребенка.

— Все хорошо, Джейкоб. Мамочка несет тебе бутылочку. Ты ее получишь, малыш.

Ребенок тут же прекращает плакать и пытается дотянуться до лица Эмми. Я понимаю, дружище. Она красивая. Я замер, чтобы просто смотреть на нее.

— Это сын Карли, — заявила она.

Карли — подруга Эмми со времен школы и колледжа. Она сблизилась с Кеном и Барб, пока Эмми не было. Сейчас она замужем, у нее есть дочь София, которой три года, и я слышал, что недавно она родила еще одного ребенка.

Я киваю и целую свою девушку в висок. Она не сопротивляется и не напрягается. Прошло уже около двух недель после нашего приключения в магазине. Эмми очень старалась игнорировать меня и наши разговоры, кроме телефонных звонков. Она знает, как важны они для меня. Они нужны мне в конце каждого дня, как воздух. Мне необходимо знать, что она в безопасности и хорошо себя чувствует перед тем, как я усну.

Я постоянно напоминаю ей, что никуда не уйду. Я вернусь в наш дом, хочет она этого или нет. И сейчас, когда ухожу, я целую ее в висок. Это обещание. Обещание того, что я здесь и вернусь на следующий день.

Я смотрю на Эмми и вижу, как она наблюдает за ребенком. Он крепко держит ее мизинец своим маленьким кулачком. Глаза Эмми сверкают. Это счастье, что я увидел ее такой с тех пор, как она вернулась домой.

— Канье, привет! — я слышу голос Карли позади себя.

Эмили и я поворачиваемся и видим Карли, держащую детскую бутылочку.

— Привет, Карли! Прекрасный малыш. Мои поздравления, — отвечаю я.

— Спасибо, Канье. Эм помогает мне кормить его. Он такой непоседа, и только Эм удается успокоить его.

Я поворачиваюсь к Эмми.

— Это ее лицо. Ее красота может остановить любого мужчину на своем пути.

Эмили вскидывает голову и смотрит мне прямо в глаза. Я вижу, о чем она думает. Почему я продолжаю быть милым? Говорю о ней приятные вещи, в то время как она постоянно отвергает меня? Но я вижу свою девушку каждый день. Я вижу боль, которую она причиняет сама себе, отвергая меня. Она потерялась и пытается найти свой путь. И все же, моя девочка — боец. Я знаю, что она найдет свой путь в темноте, и я не позволю ей идти по этому пути одной. Эмили никогда не была для меня столь реальной, как за последние несколько месяцев. Сейчас ее забота — это попытаться защитить меня, дать мне лучшую жизнь, которая могла бы у меня быть. Если это не любовь, то я не знаю, что это. Я собираюсь заполнить жизнь Эмми счастливыми моментами, тем самым вытесняя плохие. Мы заменим ночные кошмары мечтами настолько, чтобы ее душа болела все меньше и меньше с каждым днем. Мне только нужно, чтобы она начала доверять мне.

Я наблюдаю, как Эмми начинает отступать. Ее лицо закрывается, а глаза сужаются. Она призывает все свои силы, чтобы снова отвергнуть меня. Я решил дать ей отсрочку на этот раз.

— Филипп здесь? — спрашиваю я Карли.

— Да. Он на заднем дворе с Софией и с кем-то еще.

Я киваю и прохожу мимо ошеломленной Эмили через кухню и через заднюю дверь в крытую беседку.

Первое, что я вижу, это Джейка, обнимающего Лили. Ее хихиканье просачивается сквозь толпу, и большинство людей останавливаются, чтобы посмотреть и послушать. Когда я смотрю на них вместе, у меня появляется надежда. То, через что они прошли — этого достаточно, чтобы сломить любого, но они боролись против этого вместе и стали после этого только сильнее. Я знаю, что так будет и у нас с Эмми. Так должно быть. Я не приму ничего другого.

Когда я смотрю на своего лучшего друга с любовью всей его жизни, то почти пропускаю вспышку, которая озаряет задний дворик секундным светом. Я сосредотачиваюсь и понимаю, что это Эмми: у нее фотоаппарат. Она стоит на коленях на лужайке в углу, объектив камеры направлен на Джейка и Лили.

Черт, это разбивает мне сердце.

Каждый день, когда я вхожу в наш дом, появляется все больше фотографий незнакомцев. Эмми распечатывает их и кладет на обеденный стол. Когда я спросил ее, почему она распечатывает фотографии незнакомых людей и держит их в нашем доме, она ответила: «Они прекрасны. Они улыбаются, даже если в мире есть зло, и в какой-то момент оно коснулось или могло коснуться их, но все же они улыбаются». Мое сердце разбилось, потому что, когда она это сказала, а потом посмотрела на меня, ее эмоции отразились на ее лице. Ей хотелось узнать, как они это делают, как они все еще могут улыбаться и быть счастливыми. Я вижу, как отчаянно она хочет узнать секрет. Я каждый день хочу вручить его ей на серебряном гребаном подносе.

Щелк. Щелк. Щелк. Щелк.

Смотря в объектив своей камеры, я вглядываюсь в ее улыбку. Она выглядела словно головоломка, которую мне нужно разгадать, чтобы я тоже могла так делать. Лили легко, без усилий улыбается Джейку. Она смеется. Как? Она потеряла все. Как она вообще улыбается?

Я оглядываю двор через объектив.

Щелк. Щелк. Щелк. Щелк.

Все смеются, улыбаются. Счастливы.

Мой пульс учащенно бьется, сердце колотится. Я роняю камеру на грудь, и она свисает на шнурке. Я пытаюсь успокоить дыхание. Я хочу то, что есть у них. Пожалуйста, мне нужно прекратить эту боль. Я вцепляюсь в кожу на руке, оцарапывая ее. Капли крови появляются на поверхности и стекают по моей руке. Видите, я истекаю кровью, как они. Я человек. Почему я не могу быть счастлива, как они? Почему я не могу двигаться дальше, как они? В какой-то момент их жизни они тоже страдали. Почему они могут двигаться дальше, а я нет?

Я вновь поднимаю свою камеру и начинаю разъяренно делать больше фотографий. Мой палец постепенно замедляется от усталости. Когда я внезапно останавливаюсь, то мой объектив замирает на Канье. Он смотрит на меня. Его лицо напряжено, брови нахмурены. Он — единственный на барбекю, кто не улыбается. И в этом моя вина. Ночные кошмары преследуют меня по ночам, но я — кошмар для Канье. Глубоко внутри я знаю, что он никогда меня не оставит. Я знаю, насколько сильна наша любовь. Я чувствую, словно я уже на пути к самовосстановлению, поэтому я могу сделать счастливым и его тоже. Господи, мне так жаль, что ты застрял со мной, Канье.

Я встаю и направляюсь в дом, наблюдаю краем глаза за Канье, уверенная, что он не последует за мной. Мне нужно смыть кровь с руки, и я не хочу, чтобы он видел, что я делаю с собой. Это еще ничего по сравнению с порезами на бедрах. Но, когда Канье наблюдает за тем, как я царапаю себя, это делает меня нервной.

Я закрываю дверь в ванной и кладу камеру на столешницу и начинаю смывать с себя кровь до тех пор, пока не появляются мелкие, красные и разбухшие линии на руках. Я скольжу глазами от своих рук к моему отражению в зеркале. Ожерелье попадает в поле моего зрения. В этот момент мне хочется жить в мире с ведьмами и феями. Чтобы какое-нибудь фантастическое существо могло отправить меня назад во времени, когда у меня было все. Я бы попросила вернуться и переживать мою ночь с Канье снова и снова.

Я подпрыгиваю, когда слышу, как дверь открывается и, затем расслабляюсь, когда вижу, что это Лили. Она заглядывает в ванную, замечает меня и, кидая взгляд позади себя, решает войти, закрыв за собой дверь.

Я быстро убираю руку за спину и говорю:

— Эй, тебе нужно в туалет?

Я делаю движение, чтобы поднять камеру, но Лили тянется ко мне и берет мою руку в свою. Она переворачивает ее и видит красные отметины. Ее глаза расширяются, но она говорит мягко:

—Эм, поговори со мной, пожалуйста.

Я трясу головой.

— Я в порядке…— я замолкаю и осознаю, что я должна ее спросить. — Я хочу спросить у тебя кое-что. Вообще-то, я не хочу показаться грубой или равнодушной.

— Эм, мы прошли это. Ты можешь спрашивать меня, о чем угодно. Обещаю, я не обижусь.

— Как ты можешь быть счастлива? Я не чувствую счастья, радости. Ничего из этого.Я хочу. Но все время чувствую лишь грусть.

О чем я умолчала, так это о том, что я чувствую себя грязной, никчемной и жалкой. Я не хочу, чтобы эти слова снова сорвались с моих губ. С каждым таким разом я чувствую, что даю им над собой больше власти.

Я наблюдаю, как глаза Лили остекленели от моего вопроса и утверждения.

— Ладно, Эм, — Лили выдохнула. — Я счастливая и грустная. Я принимаю каждое мгновение таким, какое оно есть. У меня бывают плохие дни. Иногда мне нужна помощь Джейка, чтобы вспомнить, почему я все еще жива и почему продолжаю жить. Твой брат своей любовью и поддержкой закрывает эту дыру все больше и больше с каждым днем. Если ты впустишь Канье, он сделает тоже самое для тебя.

Я качаю головой:

— Что будет, когда он окажется слишком близко и поймет, насколько я сломана, поймет, что я недостаточно хороша для него?

— Эм, ты прошла через ад и вернулась, но ты не сломана. И ты достаточно хороша для Канье. Для любого мужчины, с которым ты хотела бы быть. Как бы трудно это не звучало, но тебе нужно отпустить прошлое и принять свое будущее. От тебя зависит, какая жизнь у тебя будет. Прямо сейчас ты принимаешь решения, основываясь на своих страхах. Ничего хорошего из этого не выйдет. Я предпочитаю видеть хорошее в мире, вместо плохого, которое было навязано мне. И с помощью твоего брата, видеть это самое хорошее легко. Дни, недели и месяцы стали легче.

— Но все, что я делаю — это причиняю боль Канье. Я боюсь, что только затащу его в этот кошмар вместе с собой.

— Он любит тебя, Эмили. Пока ты переживаешь все свои кошмары, он переживает вместе с тобой. Любовь означает, что ты не одинока, хочешь ты этого или нет, — тихо проговорила Лили.

— Я знаю, — поспешно отвечаю я. — Я пытаюсь… Но я просто не могу пересечь эту гребаную невидимую черту в страну счастья, — говорю я разочарованно, глядя ей в глаза, умоляя ее помочь мне.

Лили хватает меня за руки и крепко сжимает:

— Это потому, что ты пытаешься пересечь ее в одиночку. Ты не сможешь пересечь ее, пока не поймешь, что тебе нужна помощь, и что ты достойна этой помощи.

Мой желудок сжимается, когда я чувствую, что эта черта превращается в огромную пропасть, которая, возможно, поглотит меня целиком.

Уже дома я принимаю душ и переодеваюсь в пижаму. Сегодня был тяжелый день. Разговор с Лили не дал мне ответов, лишь больше вопросов. Я поняла ее слова о том, чтобы подпустить к себе Канье. Но подпустить к себе того, кто любит меня, не так-то просто. Если я приму единственного мужчину, который любит меня, и он обнаружит, что со мной случилось, в чем я принимала участие, то я могу потерять его. А это не просто — лишиться возможности видеть его. Потерять его любовь, его представление о том, кем он меня считает… Это все, что от меня осталось. Мысли людей, которые меня знали. Если у меня их больше нет, то я действительно потеряна в темноте. Если они узнают, кем я стала, что помешает кошмару полностью овладеть мной?

А если он примет меня? Какую жизнь я могу ему дать? Лишь мрачные мысли и слезы, потому что я не могу справиться со своим прошлым. Прячусь в ванной, режу кожу, чтобы хоть немного успокоиться. Рано или поздно он не выдержит. Мое тело оседает. Я потеряна.

Я спускаюсь вниз и распечатываю фотографии, сделанные на барбекю.

Столовая теперь наполнена фотографиями незнакомых людей и семьи, которые улыбаются и смеются. Живут. Я слышу, как телефон звонит, смотрю вниз и вижу сообщение.

Отправлены фотографии.

Мое тело застывает. Его фотография. Готова ли я увидеть его снова? Прошло почти три месяца… Примерно в это время я должна была быть готова к вечеринке. Должна была быть выставлена напоказ перед десятками мужчин и продана на ночь. И в течение последних трех лет он был самым выгодным покупателем; он всегда выигрывал.

Я бегу в гостиную и вытаскиваю ноутбук из-под кофейного столика. Мы с Канье никогда им не пользовались. Только для оплаты счетов и писем от друзей. Я нажимаю на интернет, и с облегчением вижу, что у нас дома все еще есть Wi-Fi. Я не подумала проверить, когда диктовала свой адрес электронной почты при телефонном разговоре.

Я открываю учетную запись электронной почты, которую создала, и нахожу там письмо с темой.

Я нашел его.

Я открываю письмо и вижу фотографии человека, который превратил мою жизнь в ад. Один из тех, кто создал эту Эмили, слабую Эмили. Единственный человек, который возвращался, чтобы пытать меня. Донован. На нем другой дорогой костюм. Он разговаривает с мужчиной. Они оба в солнцезащитных очках и находятся в месте, похожем на парк. Я читаю сообщение в письме.

Я в Мехико. С ним брат Марко — Майкл О'Коннор. Он задавал вопросы о том, что случилось с его братом, и ходят слухи, что он собирается начать там, где погибла империя Марко.

По моим сведениям, Донован организовал эту встречу с Майклом в надежде найти тебя.

По моему телу пробегают мурашки. Они снова начнут собирать коллекцию? Нет! И Донован хочет найти меня, почему? Попытается ли он похитить меня? Конечно, он хотел бы — он психопат. Мне нужно подготовиться. Я должна поймать его прежде, чем он найдет меня здесь, с моей семьей, и с Канье. Я не позволю ему причинить им вред.

Я отвечаю на письмо.

Мне нужно, чтобы ты держал его в поле своего зрения, нужно знать его местоположение постоянно. Когда я составлю план своих действий, то свяжусь с тобой через письмо.

Я беру ручку и листок бумаги и пишу список вещей, которые мне может понадобиться.

Деньги, паспорт, веревки, стяжки, кляп, ножи, пистолет.

Краем глаза я вижу электронное письмо.

Считай, что дело сделано. Я скоро тебя увижу?

Я отвечаю.

Как только я смогу выбраться из Гастингса, то буду там.

Воспоминание о Доноване, лежащем на мне, удерживающем меня, сжимающем мое горло так сильно, что перед глазами все расплывается, возникают в моем сознании.

— Вот так, Эмили, ты, тупая шлюха, ты теряешь сознание от меня. Ты не можешь это контролировать, не так ли! Бесполезный кусок дерьма, — кричит он мне, когда мой мир становится черным. Я просыпаюсь одна в комнате, чувствуя боль между ног и стук в голове.

Я прогоняю воспоминания, царапая порезы на бедрах. Мне нужно их прогнать. Мне нужно избавиться от этого яда внутри. Я бегу вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, открываю верхний ящик, где, как я знаю, лежат бритвы. Я срываю пластик с бритвы, и зажимаю лезвие между пальцами.

Сажусь на крышку унитаза. Мои руки трясутся, пока я поднимаю свои хлопковые шорты вверх до бедра. Я вижу три линии порезов, каждую по очереди. Если бы кто-нибудь их видел, я бы сказала, что это царапины от кошки.

Я подношу бритву к первой линии и чувствую небольшое жжение, мое сердце начинает биться быстрее, а затем я провожу лезвием по коже, по направлению к себе, около трех сантиметров и отпускаю лезвие от бедра.

Я тяжело выдыхаю, чувствуя, как по телу пробегает разрядка. Это стирает воспоминания о его лице. Воспоминания прошлого. Мое тело расслабляется, я облокачиваюсь на унитаз и опираюсь головой о стену. Мои глаза закрываются, и в голове все проясняется.

Умиротворение.

Я выхожу из оцепенения из-за одинокой, теплой слезы, скатывающейся по губам. Стыд захлестывает меня, я смотрю вниз и вижу красное пятно на порезе. Самый яркий цвет в мире, но само его существование говорит мне, насколько я слаба.

Я хватаю туалетную бумагу и отрываю несколько листов, сильно давлю на порез, желая, чтобы он волшебным образом исчез. Лучше бы этого никогда не случалось. В горле поднимается желчь, на лбу выступает пот. Я так разочарована в себе. Почему я режу себя? Я не совсем уверена, но это для того, чтобы получить доказательство моей боли? Чтобы соответствовать уродству, которое, я знаю, внутри меня? Я обещаю себе, что это никогда больше не повторится, и обещаю это себе снова и снова. Шепот эхом отдается в моем сознании, что я лгу себе, но я отталкиваю его.

Я смываю туалетную бумагу и приклеиваю пластырь на распухший порез. Я спускаюсь вниз, когда слышу, как звонит мой сотовый. Я останавливаюсь и оглядываюсь. Вероятно, сейчас около восьми вечера, что означает, что это звонит Канье.

Я бегу вниз по лестнице к телефону, который лежит на обеденном столе.

— Привет, — мой голос мягкий, с легкой дрожью.

— Привет, Эмми, — услышав голос Канье, моя грудь сжимается, а на глаза наворачиваются слезы. Я хочу, чтобы он был здесь, хочу, чтобы Канье обнимал меня и говорил все те слова, от которых чувствуешь себя хорошо. Силы, которые мне нужны для этих бесед, уже иссякли. Мне нужно сделать это быстро, или я развалюсь на части, разговаривая с ним по телефону.

— Канье, я устала. Мы можем поговорить завтра, пожалуйста, — мой голос поначалу звучит сильно, но к концу предложения дрожит. Я ругаю себя за то, что не могу быть сильной.

— Эмми, все хорошо? — я могу слышать, как Канье ходит по комнате, разговаривая по телефону.

— Да, да. Только… — я качаю головой, пытаясь придумать, что сказать. Но что я могу сказать? Если скажу Канье, что у меня есть фотографии, и я знаю, где находится мужчина, который насиловал меня, то он взбесится. Он пойдет за ним, а это последнее, чего бы я хотела. Я не хочу, чтобы темная сторона моей жизни была рядом с Канье. Если кто и должен иметь дело с Донованом, так это я.

— Эмми, что, черт возьми, происходит? У тебя испуганный голос. Я выезжаю к тебе.

— Нет, Канье, правда… — это все, что я успеваю сказать прежде, чем он бросил трубку. Проклятье.

Мой пульс учащается, и я начинаю паниковать. Я кладу трубку и закрываю крышку ноутбука, бегу в гостиную и убираю его обратно под кофейный столик. Я дико озираюсь и понимаю, что веду себя глупо. Канье не узнает, что я выслеживаю Донована, и не войдет в дверь в ближайшие две секунды. Я плюхаюсь на диван и пытаюсь прийти в себя.

Я направляюсь на кухню, чтобы разогреть остатки барбекю, которое мама заставила меня забрать с собой. Когда через восемь минут звенит микроволновка, я слышу, как открывается входная дверь, и по всему дому гремит голос Канье.

— Эмили!

— На кухне! — я вытаскиваю тарелку из микроволновки и поворачиваюсь к Канье, который входит в кухню. — Если бы ты не повесил трубку, то услышал бы, что со мной все в порядке, Канье, — заявляю я.

Я вхожу в столовую с тарелкой и отодвигаю несколько фотографий, сажусь и принимаюсь за котлету с картофельным салатом.

— Чушь, Эмили, я хорошо тебя знаю, ты ведь в курсе? Что-то случилось. Что произошло? — строго спрашивает он.

Черт, я знаю это.

Я не должна была отвечать на его звонок, но мне нужно было услышать его голос. Мне нужно было вспомнить, где я, и что я в безопасности. Я решаю солгать. Не хочу, чтобы Канье знал, что я разыскиваю своего насильника.

— У меня было плохое воспоминание, вот и все, — тихо говорю я.

Канье садится рядом со мной. Он вздыхает и опускает голову. Боже, мое сердце болит за него. Я знаю, как сильно он хочет мне помочь. Вот только он не может. Никто не может.

Канье выпрямляется и откидывается на спинку стула, сцепив руки на столе.

— Я остаюсь здесь на ночь, — заявляет он. Мои глаза расширяются и рот открывается. Нет!

— Нет, ты не останешься, Канье.

— Почему нет, Эмили? Ты сказала, что у тебя было плохое воспоминание. Я не могу вернуться к Дому и сидеть там, гадая, будет ли у тебя еще один кошмар, или не придет ли кто за тобой. И, черт возьми, сколько таких моментов у тебя уже было? Ни за что я не уйду. Я остаюсь здесь. Я буду спать на диване.

Канье отходит от стола.

— Я приму душ и подготовлюсь ко сну. К счастью, большая часть моей одежды уже здесь, — говорит он и ухмыляется, прежде чем исчезнуть на лестнице.

Канье оставляет меня сидеть за столом с нетронутой едой. Я смотрю в пустоту, понимая, что проведу ночь с Канье. Ну, не с ним, а в одном доме с ним. Прошло больше пяти лет. Господи. Я не смогу с этим справиться. Мое тело бросает в жар от одного его вида. Это будет пыткой. Я бьюсь лбом об стол и тихо повторяю: «Я могу это сделать. Я могу это сделать».

Через несколько минут я перевожу взгляд на нижнюю часть лестницы и слышу громкие шаги Канье. Пот выступает на моей шее, и я облизываю губы, когда Канье подходит ко мне в одном полотенце. Я тяжело сглатываю.

— Я оставил зубную щетку в машине, — ухмыляется он и выходит на улицу.

Через минуту он возвращается назад и запирает за собой дверь. Он разворачивается, подмигивает мне и снова поднимается по лестнице. Господи, мне кажется, что все это время я пялилась на него. Зубная щетка в его машине? Зачем его щетке быть в … о, этот мужчина! Он знал, что собирается остаться здесь надолго.

Я решаю оставить все как есть. Он здесь. Он остается, и ничего не изменится, даже если я скажу ему, что догадалась о его планах. Я хочу, чтобы он был здесь. Нет, я не могу так думать. Он не может стать ближе ко мне.

Я заканчиваю ужинать и несу два одеяла для Канье. Когда я вхожу в спальню, чтобы взять его подушку, то замечаю, что в ванной работает душ. Он принимает душ. Черт подери! Теперь, когда я буду входить туда, там будет его запах. Я хватаю его подушку и выхожу из комнаты. Клянусь, что слышу его смех, когда выхожу из комнаты.

Я пытаюсь разложить диван, но безуспешно. Он та еще сука, когда его пытаешься разложить и, похоже, он не стал лучше за последние пять лет. Я продолжаю попытки, когда вижу, что Канье спускается по лестнице в длинных черных хлопковых штанах и… больше ничего. Черт бы его побрал! Я вкладываю весь гнев в то, чтобы разложить диван, но он резко дергается и откидывает меня назад. Я лечу на пол, но затем чувствую руку за спиной, удерживающую меня от падения на твердый деревянный пол, задевая телевизор. Кряхтение отдается эхом в моем ухе. В то же время я вижу, как другая рука Канье тянется и ловит телевизор прежде, чем он упал бы мне на голову.

Когда я осознаю, что произошло, то поворачиваю голову направо и вижу лицо Канье, искаженное болью. Я зажала его руку между собой и телевизором. Я вскакиваю с визгом.

— О, мой Бог, ты в порядке?

Канье вытягивает руку вперед и держит ее так, будто она сломана.

— Да, детка, я в порядке. Но тебе нужно быть осторожнее. Ты могла серьезно поранится. У этого дивана сильная гребаная отдача, когда его раскладывают. Разве ты не помнишь?

Я покопалась в своих воспоминаниях и, да, я помню об этом. Но сейчас я сосредоточена лишь на голой груди Канье и своем гневе, поэтому мне некогда помнить об этом.

Я протягиваю к нему руку и говорю:

— Покажи мне свою руку, супермен. Тебе не следовало этого делать.

— Как бы то ни было, конечно, я бы сделал это снова, и я бы делал это каждый гребаный раз. Но сейчас, позволь мне разложить диван, хорошо? — Канье твердо настаивает на своем.

— Прекрасно, — упрямо говорю я. — А теперь покажи мне свою руку, Канье, — прошу я, прищурившись, чтобы показать, что говорю серьезно.

Он вздыхает и поворачивает руку. Я шиплю, обнаружив, что синяк уже расцветает, и у него распухший рубец, который кровоточит.

— Пойду возьму аптечку, — бормочу я себе под нос, направляясь на кухню.

Я открываю шкафчики под раковиной. Там лежит наша зеленая аптечка, которая покрылась тонким слоем паутины. Я вытаскиваю ее и вытираю полотенцем, открываю аптечку, достаю антисептические салфетки и большой квадратный пластырь.

Я возвращаюсь в гостиную и вижу, что Канье сидит на диване и расправляет простыни.

— Вот немного антисептика для обработки раны и пластырь, если хочешь, — я кладу их на кофейный столик и отступаю, не зная, что делать. Пять лет назад я бы сама промыла его рану, а потом занялась бы сексом в знак благодарности. Я нервно оглядываю комнату.

— Что, Эмми, ты не будешь ухаживать за мной? — с ухмылкой говорит Канье.

Я качаю головой из-за его игривой натуры и чувствую, как мое лицо смягчается, пока я восхищаюсь его улыбкой:

— Ты большой мальчик, Канье. Ты заботился о себе последние пять лет, уверена, ты справишься с небольшим порезом.

Мое сердце замирает от этих слов, когда я понимаю, что именно сорвалось с моих губ.

Улыбка Канье в мгновение слетает с его губ, и я чувствую себя ужасно.

— Черт, мне так жаль. Мне не следовало этого говорить.

Канье не принимает мои извинения. Он начинает грубо обрабатывать свой порез. Затем он встает, смотрит на меня тяжелым взглядом и уходит на кухню. Я догадываюсь, что для того, чтобы выбросить антисептическую салфетку, или, может быть, чтобы остыть.

Я медленно иду к лестнице, не зная, как исправить то, что только что сказал мой глупый рот. Я чувствую теплую руку на своем локте, когда делаю первый шаг. Я поворачиваюсь и вижу красивое лицо Канье.

— Пожалуйста, не уходи пока спать, Эмми. Давай поговорим. Пожалуйста, — упрашивает он.

Его теплая знакомая рука на моем локте — это как выйти на солнце в первый раз после долгого заточения в темной комнате: одновременно мучительно и блаженно. Тепло пробегает вверх по моим рукам и грозит сделать трещину в моей груди и разрушить мое притворство. Я медленно киваю, не уверенная, что могу доверять своему голосу.

Канье убирает руку, когда я возвращаюсь в гостиную, и мое тело тут же умоляет меня вернуть его прикосновение.

Канье садится на диван-кровать, я — на одноместный диван.

— О чем ты хочешь поговорить? — спрашиваю я.

— О тебе. Я хочу знать, что ты собираешься делать, Эмми.

Я киваю.

— Я все еще борюсь, и я всегда буду продолжать бороться, Канье. Вот почему тебе нужно двигаться дальше. Я не хочу такой жизни для тебя. Это — мрачный, жалкий, черный мир, в котором я живу. Для меня нет цвета, нет улыбок и нет счастья. Меня убивает мысль, что это может быть частью твоего будущего, Канье. Ведь ты заслуживаешь гораздо большего.

— Я заслуживаю большего? Эмми, ты заслуживаешь не меньше других. И мрачный, несчастный черный мир, в котором ты живешь, может стать цветным. Ты снова можешь быть счастлива. Просто позволь мне помочь тебе. Мы можем создать достаточно хороших воспоминаний, чтобы стереть плохие. Просто позволь нам попробовать, детка. Ты не единственная, кто прошел через ад, Эмми. Мой мир был черным, пока я не нашел тебя. Теперь я застрял в сером и борюсь, чтобы сделать его цветным.

— Я знаю. Прости, Канье, — мягко говорю я.

— Я не хочу, чтобы ты сожалела, Эмми! — кричит Канье и вскакивает с дивана. — Ты ни в чем не виновата, но ты должна впустить меня. Я просто полз последние пять лет своей жизни. Я хочу встать на ноги или хотя бы на колени и начать заново строить свою жизнь с тобой.

Канье делает два шага, опускается передо мной на колени и обхватывает мои щеки своими большими мягкими руками. Слезы быстро катятся из моих огорченных глаз.

— Детка, прости меня. Я не хочу, чтобы ты плакала, — тихо говорит он, вытирая мои слезы большими пальцами.

Тепло окружает меня, растекаясь по венам. Мое тело узнает его. Это прекрасное ощущение напоминает мне, что я в безопасности, что меня любят и что когда-нибудь со мной все будет в порядке.

Я встречаюсь взглядом с Канье и сдаюсь. Я люблю этого мужчину. Мне нужен этот мужчина. Протяни руку и возьми его! Я так и делаю. Я игнорирую крик в голове, который твердит держаться от него подальше, и мои руки тянутся и обнимают шею Канье.

Прижимая его к себе, я слышу, как Канье резко втягивает воздух. Мое сердце бешено колотится, когда я прижимаюсь губами к его губам. Давление исходит только от меня, поскольку он все еще в шоке. Это всего лишь один жесткий, долгий поцелуй с закрытыми губами.

Я отстраняюсь, задыхаясь. Адреналин проходит по моему телу, и я чувствую, что могу сделать что угодно прямо сейчас.

Наши глаза встречаются, и я вижу, как Канье потрясенно смотрит на меня. Его глаза вспыхивают надеждой, и это все, что мне нужно, чтобы снова приблизить его к себе.

На этот раз руки Канье обхватывают меня за талию. Он поднимает меня, и я обхватываю ногами его бедра, наши губы сталкиваются в жестком, голодном, болезненном поцелуе. Наши зубы лязгают, и мы кусаем друг друга за губы.

Канье осторожно кладет меня на диван, стараясь не прервать поцелуй. Наши руки повсюду. Я впиваюсь руками в его задницу, а пальцы Канье медленно изучают меня под топом и над грудью. Когда его теплые руки обхватывают мою грудь, я вздыхаю ему в рот. Блаженство. Мы остаемся в таком положении, кажется, несколько часов, но, вероятно, это всего лишь минуты. Когда нам нужно дышать, Канье прерывает поцелуй и двигает губами вдоль моей челюсти и вниз по шее.

— Эмми, — снова и снова шепчет он мне на ухо. Потом он снова захватывает мои губы, и все исчезает, кроме ощущения мягких влажных губ Канье на моих губах и его теплых мозолистых рук, скользящих по моей коже.

Канье снова отпускает мои губы, и наше тяжелое дыхание эхом разносится по комнате. Он целует меня в подбородок и шею.

Внезапно в моем сознании возникает яркий образ безликого человека. Его руки будто обхватывают мою шею. Мое дыхание учащается.

Голова Канье поднимается от моей шеи и изучает мое лицо. Безликий человек смеется. Его хватка на моем горле сжимается. Я поднимаю руки, пытаясь освободиться, чтобы дышать.

— Эмми, детка. Что случилось?

Прижав руки к шее, я смотрю на Канье безумными глазами. Паника вспыхивает на его лице, когда он понимает, что я застряла в воспоминании, которое поглотило меня и не отпускает. Канье бросает взгляд на мои руки, потирающие горло.

— Эмми, никто тебя не обижает, детка. Здесь только ты и я. Никто больше не причинит тебе вреда. Обещаю.

Безликий мужчина продолжает смеяться и издеваться надо мной. Я закрываю глаза и чувствую, как выскальзывают слезы. Они скатываются по щекам и попадают в уши.

— Эмми, тебе нужно дышать. Ты контролируешь ситуацию. Вдохни через нос и выдохни через рот.

Все еще с закрытыми глазами, я пытаюсь следовать инструкциям Канье, но в конечном итоге я только выдыхаю через рот в моем паническом состоянии, вместо того, чтобы попытаться успокоиться.

Я чувствую, как тепло окутывает мое лицо, а затем шепчущий голос Канье прямо у моего уха:

— Вдохни через нос, детка, выдохни через рот, — его мягкий и спокойный тон заставляет меня сосредоточиться на нем, и я следую его указаниям.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

С каждым вздохом Канье повторяет свои слова все тем же мягким голосом.

Туман начинает рассеиваться, и я открываю глаза. Это занимает мгновение, но Канье и комната фокусируются. Он нежно убирает мои руки с шеи и целует оба запястья.

Я разваливаюсь прямо у него на глазах. Рыдания вырываются из моей груди. Я поворачиваюсь на бок и сворачиваюсь калачиком. Поцелуй. Я даже не могу поцеловать без этих отвратительных воспоминаний, которые всплывают в моем сознании.

Канье ложится рядом и притягивает меня к себе. Я чувствую вибрацию своих криков по его груди. Он молчит, его сильные руки крепко обнимают меня. Я чувствую, как он вздрагивает каждый раз, когда очередной душераздирающий крик вырывается из моего горла.

Через некоторое время я успокаиваюсь. Или в моем теле просто ничего не остается? Возможно, мои слезы снова высыхают. Я была здесь раньше, мое тело снова сдавалось и начинало считать.

Два мягких пальца касаются моего подбородка и приподнимают мою голову. Я крепко зажмуриваюсь. Я не хочу видеть его лицо. Что, если он разочарован, испытывает отвращение или считает меня сумасшедшей? Я не смогу с этим справиться.

— Эмми, пожалуйста, открой глаза, — я крепче сжимаю их, слыша боль в его голосе. — Я люблю тебя, Эмили. Ничто из того, что ты делаешь, не изменит этого. Не закрывайся от меня сейчас, детка. У нас был прекрасный момент. Помни хорошее, забудь плохое.

Ему так легко говорить.

Я открываю глаза. Нахмурив брови и поджав губы, Канье смотрит на меня. Я подумываю пошутить о линиях беспокойства, но передумываю. Его лицо расслабляется, и он целует меня в лоб. Он смотрит мне в глаза и не отводит их, пока говорит:

— Я обожаю тебя больше жизни, Эмми. Если снова пойдешь в темноту, скажи мне. Потому что я всегда буду рядом, чтобы вытащить тебя. Выйди на яркий свет, где и есть твое место.

Я ничего не говорю. Я выдерживаю его взгляд еще мгновение, а затем сворачиваюсь клубочком у его тела. Канье накрывает нас одеялом и крепко прижимает меня к груди.

Это неправильно, и я не должна лежать здесь с ним, но мне это нужно. Только одна ночь. Я сделала именно то, что обещала не делать. Он подобрался ближе и теперь увидел часть меня, уродливую часть моей жизни, которую я не хотела, чтобы кто-то видел. Это только вопрос времени, когда он поймет, что я зашла слишком далеко, и он не хочет быть частью моего темного мира. Люди могут брать так много, прежде чем уйти. Они увидят, что я не стою усилий, и тогда я буду знать, что потеряла их, потому что они увидели, какой уродливой я стала.

Мой желудок сжимается, но это не мой живот. Это гнев кружится вокруг моей израненной души. Ярость. Сейчас, как никогда прежде, мне нужно добраться до Донована. И, если я это сделаю, я могу не выжить. Но и он тоже.

Смерть в момент мести мне кажется подходящей идеей. Он создал меня, а я уничтожу его, и себя заодно.

Я просыпаюсь рано утром и легко выползаю из объятий Канье с дивана. Канье всегда крепко спал. Я еще немного наблюдаю, как он спит, он выглядит таким умиротворенным. Волосы растрепаны, лицо мягкое, губы слегка надуты. Он действительно самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела.

Час спустя я уже в столовой, пытаюсь сообразить, что же мне делать, сосредоточившись на фотографиях Лили и Джейка на столе.

Они прекрасны вместе, и это не имеет никакого отношения к их внешности. Их любовь друг к другу сквозит в их глазах. Один взгляд на них, и весь мир увидит, как много они значат друг для друга. Руки моего брата собственнически обнимают Лили. Он будет защищать ее вечно. Улыбка Лили говорит Джейку о том, как она счастлива, что она собирается всегда делать моего брата счастливым.

— Как бы тяжело это ни звучало, тебе нужно отпустить прошлое и принять свое будущее.

Ага. Как отпустить мое прошлое, когда оно влияет на меня каждый день? Например, так, как вчера вечером. Это — мое настоящее, и поэтому оно всегда будет моим будущим. Мне нужен контроль. Вот что мне нужно сделать. Мне нужно закрыться от Канье, или я сделаю ему еще больнее. Я очень люблю его, но он однажды захочет того, что я не смогу ему дать. Детей, чтобы стать семьей, но я не смогу этого сделать. Я слишком пострадала, чтобы стать матерью. Мое будущее держит меня в одиночестве. Я обречена смотреть, как Канье получает этот подарок от другой женщины. Мое сердце разрывается, но это единственный выход.

Услышав шаги, я резко вскидываю голову и вижу, как Канье входит в холл из гостиной. Он видит меня, а потом пронзает взглядом, и в нем горит огонь. Я знаю почему. Я помню.

— Эмми, я уверен, что ты не забыла, но на всякий случай напомню. Ненавижу просыпаться и видеть, что тебя нет в постели. Это не изменилось. Просто, чтобы ты все поняла, — говорит Канье с поднятыми бровями.

Он делает шаг в сторону столовой, и я поднимаю руку.

— Стой!

Канье замирает на месте и, прищурившись, смотрит на меня.

— Прошлая ночь была удивительной и, — я делаю паузу, чтобы подобрать правильное слово, — страшной, — добавляю я тихо. — Но это было всего один раз. Прости, если я навела тебя на мысль, что это приведет тебя и меня к «нам», потому что этого не произойдет. Я хочу, чтобы ты знал, что этого больше не повторится.

Канье на мгновение замолкает, продолжая смотреть мне прямо в глаза. Потом вдруг смеется.

Я опускаю брови, пытаясь понять, что, черт возьми, он считает смешным?

Канье подходит ко мне, и я делаю шаг назад.

— Эмми, я скажу тебе, что произойдет. Я переезжаю обратно. Это, — Канье показывает пальцем между собой и мной, — Уже происходит. Черт, я ждал, что ты сделаешь первый шаг в течение трех чертовых месяцев. И прошлой ночью ты его сделала. Это все, что мне было нужно. Я знаю, что ты хочешь меня. И я также знаю, что ты любишь меня. Теперь мой ход. И, детка, я делаю огромный гребаный шаг прямо в твою жизнь, и ты ничего не можешь с этим поделать. Ты моя, всегда была моей. Впереди у нас только сладкие дни, Эмми. Я тебе это покажу.

От шока у меня во рту пересыхает, как в пустыне Сахара. Мои губы приоткрываются, но я не издаю ни звука. Я качаю головой, пытаясь дать Канье понять, что этого не произойдет. Это твой Канье. Как ты могла не предвидеть, что он так поступит? От одной этой мысли у меня перестает трястись голова. Я должна была догадаться. Я знаю. Ничто не помешает Канье переехать обратно, а у меня нет денег, чтобы съехать. Ты не хочешь. Нет, не знаю. Черт возьми, я слаба. Я хочу этого. Я хочу его. Мне просто нужно бороться сильнее. Бороться за свое будущее.

Канье подходит ко мне и нежно касается рукой моей щеки. Он улыбается. Широкая, яркая улыбка. Первая, что я увидела за пять лет. Мои мысли и сомнения останавливаются. Я таю от прикосновения его руки и смотрю на его прекрасную улыбку.

— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте, — тихо шепчет Канье, прежде чем нежно поцеловать мои сомкнутые губы. — Это мы, детка, но мы победили. Мы превращаем наши кошмары в прекрасный сон.

И с этими разрушительными красивыми словами, которые я так сильно хочу претворить в жизнь, Канье поворачивается и выходит из дома.

Я все еще смотрю на дверь, когда слышу, как его грузовик отъезжает от дома и едет куда-то. Потом я выхожу из своего пузыря, понимая, что он, вероятно, поехал к Дому, чтобы забрать свои вещи. Черт!

Я сижу в кабинете психотерапевта и наблюдаю, как она делает пометки в блокноте, пока я рассказываю ей о своей ночи с Канье и объясняю, насколько невозможен этот человек. И что теперь он переезжает. Она ухмыляется. Все против меня!

— Так что заставило тебя поцеловать Канье прошлой ночью?

Я уже привыкла к ее прямым вопросам. Если бы кто-то другой задавал мне личные вопросы, то это шокировало бы меня, и я бы ударила этого человека, но только в моем воображении. Я бы никогда не смогла ударить человека только из-за слов. С другой стороны, есть Донован. У этого человека впереди целый мир страданий. Посмотрим, как я ему понравлюсь, когда я не буду заперта в комнате, где только кровать и огромный мужчина, охраняющий дверь.

— Эмили? — я слышу, как доктор Зик пытается привлечь мое внимание.

— Э-э-э ... простите, повторите вопрос.

— Как насчет того, чтобы поговорить о том, какие мысли тебя одолевают?

— Я думала о Доноване. О том, что я с ним сделаю, если не буду заперта в комнате.

— Ладно, и что ты сделаешь?

— Сначала пытала бы, а затем убила, — говорю я, не задумываясь ни на секунду.

— Хм…— доктор Зик начинает записывать.

Я вздыхаю.

— Почему бы вам не купить диктофон вместо того, чтобы все записывать? — я думала об этом на каждом сеансе. Это сэкономит ей много времени и, возможно, избавит от артрита в запястьях.

— Потому что мне нужно помнить только самое важное. Почему ты предпочитаешь пытку и убийство Донована вместо того, чтобы отправить его в тюрьму на всю оставшуюся жизнь?

У меня перехватывает дыхание, и я задыхаюсь от изумления:

— Это было бы слишком любезно. К тому же, нельзя сказать, что это возможно. То, что он делал, он делал и в другой стране. Места и улики исчезли, сожжены дотла. Ему сойдет все с рук, и он сможет сделать это с кем-нибудь другим. Я не могу этого допустить. Я не позволю этому случиться, — заканчиваю я криком, двигаясь вперед на своем кресле.

Моя грудь быстро поднимается и опускается.

— Ты говоришь так, будто ты собираешься что-то сделать, Эмили. Это так?

Я бросаю взгляд на окно и качаю головой. Я отчаянно пытаюсь придумать, что сказать, когда слышу, как она резко вздыхает, и мой взгляд устремляется прямо на нее.

— Эмили, я точно могу определить, когда люди лгут мне. Ради этого я восемь лет ходила в колледж. Что ты собираешься предпринять? О чем ты думаешь? В прошлый раз ты едва спаслась, и ты пытаешься разыскать этого человека? — она быстро задает вопросы, и в ее словах сквозит паника.

— Я нашла его, — заявляю я и решаю, что раз я не могу лгать ей, я буду честна. Я знаю, что она никому не сможет рассказать то, о чем мы говорим. Только под присягой в суде. — Он ищет меня, и в конце концов найдет. Я поймаю его прежде, чем он доберется до меня. Прежде, чем он сможет приблизиться к моей семье, к Канье.

— Это звучит опасно, Эмили. И то, что ты готова сделать, изменит тебя еще больше. Отнимая чью-то жизнь, назад пути нет.

— Он даже не личность. Он — ничто. Я буду чувствовать только облегчение. Я спасу бесчисленное множество других женщин.

— Вот тут ты ошибаешься, Эмили. Ты будешь чувствовать себя виноватой. Облегчение, в котором ты так отчаянно нуждаешься, может прийти только от того, что ты научишься любить свою израненную душу. Убийство Донована только усугубит твою совесть и ухудшит ситуацию. Это не то, кем ты была или кто ты есть, Эмили.

Я постоянно качаю головой, не желая слышать ее слова. Я осознаю, что буду чувствовать. Я спасу других. Это все, что мне нужно знать. Доктора Зик там не было. Она не может понять, насколько он чудовищен, только по словам, которые она слышит от меня о нем.

Я встаю с кресла.

— Я закончила на сегодня. Увидимся в среду, — с этими словами я покидаю кабинет и оставляю ее предупреждения позади.

Подъезжая к дому, я вижу грузовик Канье и замечаю, что он отдыхает на крыльце, скрестив ноги. Я паркуюсь за его машиной и выскакиваю, захлопываю дверцу машины и вижу, как его голова высовывается из-за перил. Он говорит по телефону. Его глаза впиваются в меня, жар и интенсивность его взгляда заставляют меня потереться бедрами друг о друга. Нет! Возьми себя в руки, Эмили. Не веди его в неверном направлении. В направлении, где он никогда не сможет иметь семью и никогда по-настоящему не будет счастливым.

Я поднимаюсь по ступенькам и прохожу мимо него. Все это время он не сводит с меня глаз. Они медленно путешествуют по моему телу вверх и вниз. Боже, мне нужно держаться от него подальше. Я чуть не падаю, вбегая в дом.

Я прохожу через прихожую в столовую и замечаю, что мои фотографии исчезли. Точнее не исчезли, а были сложены друг на друга в стопочку на шкафу в столовой.

Грудь сжимается. Я бросаю сумку на пол, беру фотографии и раскладываю их на столе. Первая фотография — Лили и Джейк, вторая — пожилая дама, проходящая мимо моего дома, третья — молодой человек, проезжающий на роликах мимо магазинов, четвертая — девочка-подросток, гуляющая со своими друзьями.

Я чувствую, как Канье входит в комнату, внимательно наблюдая за мной, пока я яростно раскладываю свои фотографии.

— Эмми, я готовлю ужин. Я передвинул их, чтобы у нас было место, где мы бы могли кушать.

Я не игнорирую Канье. Я просто ничего не могу сделать, пока не выложу все свои фотографии обратно на стол. На этих фотографиях есть ответы на мои вопросы. Мне нужно не упустить момент разгадки. Мне нужно их просмотреть. Мне нужно, чтобы их не трогали.

— Эмили?

Я кладу последнее фото на один из стульев, так как на столе больше нет места. Я рассматриваю последнюю фотографию. Это пара, которую я заметила, выходя из кабинета моего терапевта. Я последовала за ними вниз и почти пропустила встречу, потому что мне нужно было запечатлеть их. По какой-то причине им нужна помощь, но, взявшись за руки, они, выходя, улыбались. Как? Я теряюсь в своем собственном мире, когда чувствую теплую руку Канье на своем локте.

Я отрываюсь от своих мыслей и смотрю прямо на него.

— Эмми, ты меня игнорируешь?

— Нет, просто мне все время нужны эти фотографии. На виду. Пожалуйста, не складывай их снова в стопочку. Когда я буду готова, я уберу их. Но еще не пришло это время, хорошо?

— Детка, ты рассказала доктору Зик о своих фотографиях?

Я в замешательстве смотрю на Канье. Зачем мне говорить ей, что я фотографирую?

— Эмми, это, — он протягивает руку к фотографиям, — Результат того, через что ты прошла.

— Все в порядке, Канье. Правда. Это пройдет, — я выхожу из столовой, прежде чем он сможет ответить. Фотографии для меня — головоломка, которую мне нужно разгадать. Доктор Зик не сможет мне помочь.

Я замечаю на столешнице салат, и что на гриле жарятся стейки. Я глубоко вдыхаю запах маринада. Канье всегда готовил его для меня. Это было мое любимое блюдо. Я вспоминала его в доме Коллекции. Когда мне было скучно, я пыталась воссоздать его, но никогда не могла достичь точно такого же результата, или, может быть, я просто забыла, какой он был на вкус.

Жар бьет мне в спину. Я делаю шаг вперед и оборачиваюсь.

— Барбекю из маринованных стейков, да?

— Я хотел сделать для тебя одно из твоих любимых блюд, чтобы отпраздновать наше возвращение домой сегодня вечером.

Я тяжело вздыхаю.

— Канье, — предупреждающе говорю я. — Между нами ничего не изменилось. Может, ты и пытаешься вернуться в мою жизнь, но это не потому, что я тебя об этом попросила, — слова резкие, и они жалят, когда слетают с моих губ. Я никогда не была так жестока. Боже, я не хочу быть таким человеком.

— О, детка, мы изменились. Может, не так сильно, как хотелось бы, но пока этого достаточно. Почему бы тебе не принять душ или ванну? Ужин через тридцать минут, — с этими словами Канье идет к грилю и переворачивает стейки.

Я знаю, что нет смысла спорить с ним об этом. Он знает, что я буду стоять на своем. Я знаю, что он будет продолжать давить, и мне просто нужно быть готовой к этим моментам. Чтобы спасти его, я откажусь от того, чего хочу. Со временем он увидит, что я сделала то, что лучше для него.

Противостояние Доновану также нависает надо мной. Я могу не выжить, и это еще одна причина держать дистанцию с Канье.

Этим утром я просыпаюсь в кровати, все еще сытая от вчерашних маринованных стейков. Они были все такими же восхитительными, как я и помнила. Канье и я ели в комфортной для нас тишине, затем мы вместе также молча прибрались на кухне: Канье мыл посуду, а я ее вытирала. Так было и раньше, но в этот раз мы обходились без прикосновений, поцелуев и смеха. Мне казалось, что я почти слышала эхо нашего смеха в тишине. Канье часто поглядывал в мою сторону. Его напряженные взгляды скользили по моей коже, умоляя повернуться к нему и… И что? Улыбнуться? Быть старой Эмили? Я ушла спать сразу после того, как вытерла последнюю тарелку. Канье закончил умываться и, прислонившись к столешнице, наблюдал за мной. Мне пришлось выйти оттуда. Старое знакомое ощущение тепла нарастало между моих ног. Мое тело вибрировало от потребности в нем.

Сейчас я сижу в грузовике Канье, одетая в джинсовые шорты и белую блузку. Шнурок моей камеры обернут вокруг шеи. Мы с Канье едем в дом Джейка и Лили. Джейк позвонил рано утром и попросил приехать. Он не сообщил зачем. Просто сказал, чтобы мы притащили наши задницы к нему домой к десяти утра.

Когда мы подъезжаем к дому, я вижу там машину моих родителей вместе с машинами Ника и Дома.

— Когда вернулся Дом? — спрашиваю я Канье.

— Позавчера. Его миссия была неудачной, и он никому не рассказывает почему.

— Что значит неудачная?

— Либо его раскрыли, либо он ушел из миссии. Я не знаю, что это была за командировка, но с тех пор как он вернулся, то ведет себя как мудак. Поэтому я думаю, что его раскрыли. Что само собой рискованно, узнай кто он на самом деле.

Я потираю свои руки, по коже которых бегут мурашки. Я знакома с Домом с детства. Я знакома с парнями очень давно. Джейк, Канье, Дом и Ник были неразлучны всю свою жизнь. Дом — самый рисковый из них. Он живет рисковыми ситуациями, всегда жил: от уличных гонок на автомобилях до драк в подземных боях. Но он всегда был на высоте. Просто он такой, какой есть. Он один из тех счастливчиков, которым даже в самые отчаянные моменты везет. Но не думаю, что удача вечна.

Мы стучим в дверь, но никто не открывает. Поэтому Канье поворачивает ручку двери, и мы обнаруживаем, что дверь не заперта. Мы заходим в дом, в котором тихо, и направляемся к задней двери. Мы выходим на задний двор и видим всех, кроме Лили. Джейк видит нас и практически бежит в нашу сторону. Он отрывает меня от земли и крепко обнимает.

— Моя младшая сестренка.

Я прижимаюсь лицом к его плечу и вдыхаю. Он пахнет моим братом, домом. Я крепко обнимаю его, не желая когда-либо отпускать. Мой брат так счастлив. Никогда еще я не видела его таким жизнерадостным. Я видела его со многими девушками раньше, но не таким, не довольным и в гармонии с собой и миром.

Он отпускает меня и целует в щеку.

— Как дела у моей сестренки? — спрашивает он мягко.

— Все хорошо, — отвечаю я.

Джейк отстраняется и смотрит на меня сверху вниз.

— Ты к этому еще идешь, Эм, но я верю, что в итоге придешь.

Мое сердце останавливается почти мгновенно. Как они могу видеть меня насквозь? Я изо всех сил стараюсь обмануть их, но этого всегда недостаточно. Однако, я лишь медленно киваю и пытаюсь сменить тему, что собственно легко получается, когда я упоминаю единственного человека, в котором Джейк души не чает.

— Где Лили?

Улыбка Джейка расплывается до невозможных размеров, и он отвечает:

— Я попросил ее пойти в торговый центр, чтобы прикупить кое-что к обеду.

— Ладно, а что это ты так широко улыбаешься, старший брат? Ты начинаешь меня пугать.

— Все-то ты видишь, сестренка. Только никуда не уходи, хорошо? — сурово говорит он, все еще глупо улыбаясь.

— Ладно, ладно. Мне, в общем-то, никуда и не надо, — саркастически говорю я.

Я поднимаю глаза и вижу, что все смотрят на меня. Канье и мой отец ухмыляются. Глаза Джейка и мамы широко распахнуты, а у Ника и Дома от потрясения отвисают челюсти. Потом я понимаю. На моем лице играла легкая улыбка. Я теряю улыбку и не могу ее больше поймать. Все подходят и обнимают меня, говорят, что у меня получилось.

— Еще одна причина отпраздновать, — слышу я голос брата.

Давление от удачной попытки и желания ее закрепить тяжело давит на мою душу. Это всего лишь небольшие изменения, и я не могу обещать, что когда-нибудь стану лучше, чем сейчас.

Полчаса спустя моя мама выбегает из дома Джейка, как сумасшедшая, и кричит:

— Она здесь! Она здесь!

— Господи, мам, тише. Она подумает, что происходит что-то плохое, услышав твой крик, — предупреждает ее Джейк.

Я выгибаю бровь, чувствуя себя не в своей тарелке.

Я смотрю на Канье, который стоит рядом со мной и улыбается. Так что, похоже, он знает причину, почему мы здесь, или просто находит мою мать и брата веселыми, что, честно говоря, не удивительно, когда речь идет о моей маме. Мягко говоря, она особенная: она легко возбуждается и находит друзей повсюду. Магазины, рестораны, кино — везде мама найдет с кем поговорить. Во время многих походов по магазинам я сидела на стуле, пока мама разговаривала с продавщицей.

Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что папа, Дом и Ник тоже широко улыбаются. Я топаю ногой. Да, топаю ногой:

— Почему только я не знаю, что происходит?

Канье отвечает мне:

— Детка, он никому из нас не сказал, но мы догадались. Подумай сама, Эмми: вся семья здесь. Он готовит сюрприз Лили. Как думаешь, что он собирается делать? Бросить ее?

Мои глаза расширяются, и я смотрю на Джейка. Когда Лили выходит через заднюю дверь, мой брат опускается на одно колено и протягивает руку, на которой покоится коробочка с кольцом. Я крепко хватаю Канье за руку, чтобы не упасть. Он делает предложение. Мой брат просит Лили выйти за него замуж. Я отпускаю руку Канье, быстро снимаю камеру с шеи и начинаю фотографировать.

Улыбки Лили и Джейка озаряют задний двор.

— Лили Морган, ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел. Твоя сила построила дороги, по которым мы путешествуем, и они гладкие, потому что ты никогда не сдаешься.

— Твой брат с каждым днем все дальше и дальше отгоняет тьму своей любовью и поддержкой.

— Я хочу засыпа́ть и просыпаться с тобой всю оставшуюся жизнь. Я хочу показать тебе лучшее, что есть во мне, — слезы текут из глаз Лили, и она закрывает рот рукой. Но по морщинкам у ее глаз видно, что она улыбается. — Твой сильный дух и дерзкое поведение сделали меня зависимым от тебя, Лил. Было бы честью и благословением иметь возможность построить с тобой жизнь и семью. Ты вдохнула в меня жизнь, детка. Итак, Лили Морган, ты сделаешь меня самым счастливым человеком на земле и выйдешь за меня замуж?

Лили убирает руку ото рта и кричит:

— Да!

Взяв кольцо, она прыгает прямо в объятия Джейка, и они целуются.

Щелк, улыбка, щелк, смех, щелк, поцелуй, щелк, улыбка, щелк, они такие счастливые.

Я чувствую нежное прикосновение к плечу и, подняв глаза, вижу, что это Канье.

Я оглядываюсь и вижу, что все смотрят на меня. Должно быть, я немного сошла с ума от фотографий. Джейк и Лили все еще слишком увлечены друг другом, чтобы заметить это.

Папа подходит ко мне и обнимает за плечи. Он теплый и успокаивающий. Я кладу голову ему на плечо, и он целует мои волосы.

Мама бросается к Лили и Джейку, чтобы поздравить их. И Ник, и Дом и Канье. Все хлопают по спине Джейка и обнимают Лили.

Папа еще раз целует меня в волосы, долго и крепко, потом отстраняется и идет к Лили, заключая ее в крепкие объятия. Потом мама присоединяется к ним, и я вижу, как слезы текут из глаз Лили. Да, у моих родителей самые лучшие объятия. Я знаю, как Лили их ценит; любой бы оценил, потеряв собственных родителей.

Мои мама и папа отпускают ее и говорят, как они счастливы, что она присоединится к нашей семье. Глаза Лили блестят от возбуждения, но она слегка улыбается и потирает руки.

Джейк обнимает ее, и Лили отпускает его руки. Ее плечи расслабляются. Тревога исчезает, и на ее лице появляется довольное выражение.

Хмм, любовь. Это любовь, которая дарит тебе это чувство, ощущение, что все будет хорошо. Я знаю это. Я смотрю на Канье, разговаривающего с Домом. Мне знакомо это чувство. Я помню это.

На долю секунды я задумываюсь, что, может быть, я не чувствую этого, потому что больше не люблю Канье, но я знаю, что дело не в этом, Канье чувствует мою любовь. Дело в том, что я не принимаю его. Я не чувствовала любви пять лет. Разве я забыла, как ценить это, как принимать это?

Я отворачиваюсь от них и хмурю лоб, напрягая мозги в ожидании этих мгновений.

Канье обнимает меня в мой первый день в колледже. Я так нервничала. Одно объятие, и я знала, что все будет хорошо, потому что, несмотря ни на что, он был со мной.

Затем перед выпускными экзаменами. Канье крепко обнял меня, и я поняла, что сделаю все, что в моих силах.

Мой первый день преподавания. Одно объятие Канье, и я знала, что все будет хорошо.

В поле моего зрения появляется Канье. Его глаза сузились, как будто он знает, о чем я думаю.

— Эмми.

Я оглядываю двор в поисках выхода, яростно тряся головой. Я на грани срыва перед всеми, кто мне дорог.

— Эмми, не закрывай глаза. Те эмоции, которые ты испытываешь, ты должна испытать их. Открыть свои раны и позволить им кровоточить, чтобы ты могла двигаться дальше. Ты продолжаешь блокировать эти эмоции, но тебе нужно признать их, чтобы ты могли двинуться вперед.

— Пожалуйста, — умоляю я. — Не здесь. Я не хочу, чтобы моя семья видела, в каком я состоянии.

— О, детка, пойми уже, наконец, что они видят тебя, когда ты притворяешься тем, кем не являешься.

Я взбешенно смотрю на Канье.

— Я не притворяюсь, — закипаю я. — Это я, Канье. Вот чего вы не понимаете.

Я отворачиваюсь от него, успокаиваюсь и иду к Лили и Джейку, которые все еще разговаривают с моими родителями.

— Поздравляю вас, — говорю я и обнимаю их обоих. — Присмотри за моим братом, — шепчу я Лили на ухо.

— Всегда, — шепчет она в ответ.

Я прощаюсь со всеми. Родители крепко обнимают меня и шепчут, как они счастливы, что у меня все хорошо. В этот момент порезы на моих бедрах начинают предательски пульсировать, словно издеваясь надо мной. Я обнимаю их в ответ и быстро иду через дом, выхожу к дороге и вижу грузовик Канье. Я приехала с ним. Позади меня раздаются шаги. Я поворачиваюсь и вижу Дома.

— Уже уходишь, да? — говорит он, подняв бровь и улыбаясь.

— Хотела, пока не вспомнила, что Канье привез меня сюда. Хочешь помочь девушке и подвезти меня до дома?

Дом фыркает от смеха:

— И ощутить на себе гнев Канье за то, что отвез тебя домой? Ни за что.

Я вздыхаю. Отлично. Тогда я пойду пешком. До моего дома не далеко. Я вглядываюсь в дорогу, и по спине у меня пробегает страх, когда я вижу пустынную улицу без людей. Думаю, я могла бы подождать Канье.

— Эмми, я никогда не смогу понять, через что ты прошла, но я хочу, чтобы ты знала: если тебе нужно с кем-то поговорить, я всегда рядом.

Я киваю.

— Спасибо, Дом. Я ценю это, но я в порядке. Все хорошо, — говорю я со всей уверенностью, на которую только способна.

Лицо Дома смягчается, и он улыбается мне.

— Ты никогда не умела врать, Эм, но, черт возьми, ты стала в этом еще хуже. Сделай мне одолжение, ладно?

Я прищуриваюсь. Он еще один человек в моей жизни, который может читать меня, как книгу. Откройте меня и увидьте все кровавые и ужасные детали.

Я плотно сжимаю губы и киваю.

— Когда ты наконец почувствуешь улыбку, прежде чем она появится на твоем лице, — он указывает на уголок моего рта, где я раньше чувствовала улыбку — Держись за нее и не отпускай. Вспомни, почему ты улыбалась, запомни это и повторяй снова и снова, пока улыбка не станет естественной, без усилий.

Я медленно киваю. Глаза щиплет, но я не позволяю слезам появиться в уголках глаз. Почему они не перестают обращать внимание на мою боль? Почему они не перестают волноваться?

Потому что они тебя любят. Держись за это и не отпускай.

Звонит телефон Дома. Он смотрит на экран и его глаза сужаются, на лице отражается злость. Обняв меня, он быстро отходит к своей машине и уезжает так, что его колеса издают визг от трения о дорогу. Я качаю головой. Это же Дом. Он сумасбродный. Я надеюсь, что однажды он найдет девушку, которая усмирит его, а если нет, то придется ей соответствовать его взбалмошности.

Я сажусь на ступеньки перед домом брата. Прошло не много времени после ухода Дома, как я чувствую его присутствие позади себя, наблюдающего за мной какое-то время. Я же притворяюсь, что не замечаю его. Затем он говорит:

— Поехали.

Канье проходит мимо меня. Я встаю и следую за ним. Мы забираемся в его грузовик и молчим всю дорогу.

Когда мы приезжаем, я выпрыгиваю из машины, взбегаю по ступенькам и отпираю входную дверь. Хочу принять душ и избежать взрывоопасного разговора, который, как я вижу, назревает внутри Канье.

Я открываю дверь, прохожу в дом, и когда мои ступни касаются первой ступеньки лестницы, рука Канье сжимает мой локоть и разворачивает меня к себе.

Черты его лица смягчены, но решительны.

— Не важно, в какую запутанную игру играет твой разум, всегда помни, что я здесь и никуда не уйду. Если решишь выпустить свои негативные эмоции, дай мне знать. Я все еще буду здесь и после того, как ты скажешь мне, что ты на самом деле думаешь о себе.

Он не улавливает суть.

— Канье, взгляни на нас. Я стою здесь, отвергая тебя. Я безнадежна. Я так глубоко в этом погрязла, что не могу справиться с этим. Это слишком много, слишком тяжело. Чем больше времени ты проведешь со мной, тем быстрее увидишь, насколько я стала уродливой. Ты проживаешь свою жизнь днями, неделями и годами. А все что есть у меня — это моменты из прошлого. Переходы между ними выматывают меня. Я хочу, чтобы ты помнил меня как сильную и гордую Эмили, но ты продолжаешь видеть, как я падаю. Так много всего плохого, и однажды ты захочешь оставить этот кошмар. Ты будешь умолять меня отпустить тебя.

— Никогда, — тут же отвечает он. — Что бы ты о себе не думала, я мыслю совсем иначе. Жаль, что ты не видишь происходящее моими глазами. Ты — моя сильная, гордая и красивая Эмили. Независимо от расстояния, времени или личностных изменений, через которые мы проходим. Ты моя, а я твой. Мне надоело бороться с этим. Мне надоело ожидание того, что всегда было моим, что всегда будет моим.

Потрясенная до глубины души, я снова шокирована его словами. Это все равно случится, он разочаруется во мне, если я предоставлю ему самому увидеть мое уродство. А затем он уйдет. Я знаю это потому, что он уже видел то, как я еще больше разрушаюсь.

Канье замечает мое покорное выражение лица и нежно дотрагивается до моей щеки.

— Детка, я люблю именно эту женщину, — он прикасается к моей груди над сердцем. — Я люблю ее дух, ее саркастическую натуру, ее чертовски красивую позитивность. И хотя ты этого не показываешь, я знаю, что они все еще есть там.

— Уходи, Канье. Просто оставь меня и не оглядывайся назад, — шепчу я. Хотя в это же время прислоняюсь лицом к его нежной руке. Я умоляю его уйти, но мое тело не может его отпустить.

— Не могу, — говорит он мягко. — И никогда не смогу. Я здесь, несмотря ни на что. Я здесь, чтобы спасти твою прекрасную, израненную душу.

В итоге из моих глаз льются слезы, а сразу за ними следуют рыдания. Канье подхватывает меня, когда я падаю на лестницу. Он убаюкивает меня в своих объятиях, а я повторяю снова и снова:

— Ты уйдешь. Ты уйдешь. Ты уйдешь. И тогда у меня совсем не будет души.

Канье укачивает меня и вторит моим повторяющимся словам:

— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я спасу твою душу.

Маленькая льдинка отрывается от моего сердца. Я пытаюсь поймать ее, но она, падая, разбивается на миллион кусочков. Та маленькая часть моего сердца теперь открыта, и боль от этого мучительна. Сквозь щель просачиваются потоки эмоций. Он любит меня. Он поймет. Он всегда будет любить меня. До тех пор, пока не увидит, кто я на самом деле. Сомнение подкрадывается и омывает меня снова и снова, в то время как мое дыхание замирает, и я тону. Я не могу рисковать. Я уже потеряла слишком много себя.

Я отталкиваю Канье и быстро вбегаю по лестнице. Я забегаю в мою комнату, срываю с себя одежду, и забираюсь в душ. Я падаю на пол и плачу под каплями воды.

Эхо от моего сломанного сердца заполняет маленькую ванную комнату. Я задаюсь вопросом, что, если Бог наблюдает за мной, он знает, что сделал со мной? Через что заставил меня пройти? Я молю его дать мне отсрочку, дать мне надежду.

Я смотрю, как любовь всей моей жизни снова убегает от меня. Но я ей не позволю. Я следую за ней вверх по лестнице и наблюдаю, как она раздевается, бросается в душ, падает на пол и плачет.

Ее рыдания эхом разносятся по комнате. Мои легкие сжимаются, и я изо всех сил пытаюсь дышать, слыша, как моя девочка страдает от боли.

Каждый день она борется со мной. Каждый день я терплю неудачу. Это моя цель на земле: быть с этой женщиной, защищать ее, и создать жизнь, где она может быть счастлива. Но я не смог.

Я опускаюсь на пол, прислоняюсь спиной к стене рядом с душем и кладу руку на стекло, где лежит Эмми.

Прикасаться к стеклу, прикасаться к любви всей моей жизни и молиться Богу, чтобы он дал ей силы и мужество продолжать бороться с ее демонами. И дать мне силы продолжать спасать ее.

Я склоняю голову, в то время как моя ладонь остается прижатой к ее спине через стекло. Я слышу каждый крик. Я беру это на себя. Я вдыхаю ее боль, надеясь, что это облегчит ее ношу.

Ее крики замедляются и почти прекращаются. Я хочу думать, что это потому, что она чувствует меня здесь, но я не смею надеяться.

После долгого пребывания в душе, я выключаю воду и оборачиваюсь, ожидая увидеть там Канье. Клянусь, я чувствовала его присутствие в комнате. Может быть, мои молитвы были услышаны, и Бог дал мне последнюю дозу силы, чтобы помочь пережить момент, который, как я чувствовала, никогда не закончится. Но что будет в следующий момент, я не знаю.

Я выхожу из душа и заворачиваюсь в полотенце. Мой разум кричит мне порезать себя. Нет! Я хватаюсь за столешницу и с силой опускаю ладони. Пусть этого будет достаточно. Пожалуйста, не делай этого снова. Я толкаю столешницу сильнее. Резкая судорога проходит через мои ладони и тянется вверх по рукам. Я отпускаю столешницу и потираю ладони. Я смотрю вниз на ящик, в котором, я знаю, лежат бритвы. Мои пальцы зудят, чтобы открыть ящик и взять одну.

Мое отражение в зеркале ловит мой взгляд. Мое жалкое, никчемное «я» смотрит на меня.

— Ты никчемный кусок дерьма. Как будто любой другой мужчина захочет тебя. Ты подержанный товар. Никому не нужен грязный подержанный мусор.

Я дергаю себя за волосы и шиплю на зеркало.

— Прекрати! Тебя здесь нет. Ты больше не контролируешь меня.

Не думая больше ни о чем, я открываю ящик и достаю бритву. Я отдергиваю пластик. Я режу большой палец, но не чувствую пореза, только вижу его. Я вытаскиваю бритву и провожу порезанным большим пальцем по лезвию, делая порез еще глубже. Я с облегчением выдыхаю. Я контролирую этот разрез. Это мое и только мое, чтобы творить, исцелять или продолжать резать глубже.

Я делаю шаг назад и сажусь на крышку унитаза. Я подтягиваю полотенце и ставлю ногу на стекло душевой кабины. Я слегка наклоняю колено в сторону, и вот они, все мои порезы. Три длинные линии.

Я направляю лезвие на вторую линию. Я вскрываю рану, и как только чувствую, что кожа рассекается, мой пульс учащается, а в голове проясняется. Но это длится недолго. Я смотрю, как кровь пузырится на поверхности, и стыд накатывает на меня, как приливная волна. Обычно именно в этот момент я продолжаю резать, чтобы сохранить ощущение ускорения сердца и прояснения ума. Однако на этот раз стыд громом прокатывается по моему телу. Руки дрожат. У меня перехватывает дыхание, и я слышу, как в ушах стучит сердце. Стыд. Я переполнена им.

Что я делаю? Что я с собой сделала? Я позволяю дьяволу победить. Я помогаю ему. В этот момент дверь ванной открывается, и я замираю. Дверь даже не открывается быстро, она открывается мучительно медленно, до такой степени, что я мысленно кричу, что надо спрятать лезвие, спрятать шрамы. Но часть меня, более сильная часть, чем мой разум, хочет быть пойманной, хочет быть обнаруженной.

Но я не готова к боли и страху, которые отражаются на его лице. От этого взгляда моя нога опускается, и я съеживаюсь на полу между унитазом и душем, прячусь, прячу свой секрет. Молясь, чтобы он исчез, но я знаю, что он не исчезнет, но все еще глупо надеюсь.

Тишина тянется, кажется, целую вечность. Это пытка. Я хочу услышать, как дверь захлопнется, когда Канье поймет, как далеко я зашла, как я сломлена.

Но хлопка от закрытой двери не слышно. Вместо этого его сильные теплые руки поднимают меня и несут к кровати, где он усаживает меня к себе на колени, прислоняется к изголовью и плачет, уткнувшись мне в шею.

Его грубый голос вибрирует в моем теле.

— Обними меня, Эмми. Обними меня, чтобы я не уничтожил все в этой гребаной комнате.

Дрожащими руками я бросаю бритву на кровать и обнимаю его. Молчаливые слезы Канье падают на мои обнаженные плечи.

Сидя в этой позе с Канье, я снова понимаю, что именно я причина его боли. Тем не менее, вес этого не падает на мои плечи, как это было раньше. Я тут же вспоминаю Марко, Донована и всех этих безликих людей, слившихся воедино. Именно поэтому Канье страдает. Они создали ту женщину, которой я стала. Я просто недостаточно сильна, чтобы бороться с этим. Это ложь. Ты боролась последние пять лет. Неужели? Я думаю, что, возможно, чуть-чуть. Но я вышла оттуда слабой, бесполезной. Мне нужно снова обрести силы. Мне нужно копнуть глубже.

Я отстраняюсь от Канье, и меня охватывает внезапное желание увидеть доктора Зик.

— Мне нужно к психотерапевту, — объявляю я.

Он поднимает свое лицо к моему, и мое сердце разрывается, когда я смотрю в его красные, стеклянные глаза.

— Мне так жаль, — шепчу я. — Пожалуйста, знай, что я стараюсь, — я качаю головой. — Нет, я собираюсь начать пытаться. Я понимаю, что делать это — это неправильно, и я собираюсь попробовать и остановить этот кошмар, — тихо говорю я.

Я замечаю одинокую слезу, которая выскальзывает из глаза Канье, и рыдание вырывается из моей груди. Я обещаю себе в этот момент, что он больше никогда не увидит меня слабой. Потому что я не могу больше видеть, как он испытывает боль из-за меня.

Я поднимаюсь на лифте в кабинет доктора Зик. Мне не назначено. Надеюсь, она здесь, потому что мне нужно ее увидеть.

Двери лифта распахиваются, я пробегаю через холл и толкаю стеклянные двери в приемную. Секретарша Эми видит меня и широко улыбается.

— Эмили, как поживаешь? Я не знала, что у тебя назначено на сегодня. Ты поменяла дни приема?

— Мне нужно увидеться с доктором Зик сегодня, немедленно. Это возможно? Пожалуйста, скажи, что это возможно, — умоляю я.

— Ну, — протягивает она, и я нетерпеливо постукиваю пальцем по ее столу. Она поднимает свой палец и говорит. — Подожди минутку, дорогая.

Я киваю и смотрю, как она берет телефон и после короткой паузы говорит:

— Эмили Робертс здесь, чтобы увидеться с Вами, и, кажется, ей нужен сеанс прямо сейчас, — затем Эми добавляет после короткой паузы. — Хорошо.

Она вешает трубку, и я смотрю ей в глаза, желая увидеть ответ на ее лице. Однако она быстрее и говорит мне первой.

— Она сказала, чтобы ты проходила.

— Спасибо, — отвечаю я.

Она одаривает меня ослепительной улыбкой, и я надеюсь, что когда-нибудь моя улыбка будет такой же ослепительной, как у Эми.

Я открываю дверь в кабинет доктора Зик и вижу, что она сидит за столом и ест сэндвич. Должно быть, у нее перерыв.

— Черт, простите меня. Я могу подождать в приемной, и дать Вам закончить, — говорю я, но мои глаза умоляют ее попросить меня остаться.

— Ерунда, я могу есть и слушать. Присаживайся, Эмили, и скажи мне, почему ты захотела срочно со мной увидеться. Что-то случилось?

— Я режу себя, — выпаливаю я, прежде чем потеряю мужество. Я ожидаю увидеть шок, панику, осуждение на ее лице, но все, что я вижу, это мягкое, понимающее лицо женщины.

— А почему, по-твоему, ты режешь себя, Эмили? — спрашивает она, не сбиваясь с ритма.

— Когда мои воспоминания и мысли слишком подавляют, я режу, чтобы освободить свой разум. Раны от порезов очищают мои мысли и дарят мгновения покоя.

— А потом?

— Стыд и отвращение, — шепчу я, но достаточно громко, чтобы она меня услышала.

— А что конкретно заставило тебя прийти сюда сегодня?

Что конкретно? Когда я порезала себя сегодня, то уже знала, что зашла слишком далеко. Я хотела остановиться.

— Пока я резала себя сегодня, то отчасти чувствовала стыд. Понимание того, что именно я делала это с собой заставило меня прийти сюда. И еще кое-что подтолкнуло меня к этому: Канье поймал меня. И я думаю, что хотела, чтобы меня раскрыли, поэтому не стала скрывать. Пока не увидела его реакцию и не почувствовала отвращение к себе. Он обнял меня и заплакал вместе со мной. Ему больно, и я не хочу, чтобы это повторилось, — я делаю глубокий вдох. — Мне нужна помощь. Мне нужно, чтобы Вы помогли мне снова стать сильной.

— Почему ты думаешь, что ты не сильная?

Я хмурюсь, глядя на доктора Зик и пытаясь понять, в чем подвох.

Она бросает остатки сандвича в мусорное ведро под столом, подходит и садится рядом со мной.

— Эмили, до того, как тебя похитили, я не назвала бы тебя уникальной. Я назвала бы тебя нормальной, обычной. Ты жила абсолютно обычной жизнью, но из-за несчастных событий, которые произошли с тобой, сейчас ты уникальна. Почему? Потому что ты сделала все возможное, чтобы выжить. Ты проживаешь каждый день. Ты выжила. И каждый день ты борешься со своими чувствами, отталкивая при этом мужчину, которого любишь потому, что думаешь, что своими действиями ты спасаешь его. Это делает тебя уникальной, но на самом деле ты — сильная. Все это требует силы.

Я качаю головой.

— Нет, я сдалась. Я сдалась. Я поддалась им. В конце концов я позволила им делать это со мной. Я стала слабой, — кричу я и встаю с дивана, желая уйти подальше от этой женщины и ее слов. Слов, в которые я так отчаянно хочу верить.

Доктор Зик пристально смотрит на меня.

— Эмили, разве не видишь, что ты никогда не была слабой? Слабый человек покончил бы со своей жизнью в момент или после своего похищения. Но ты этого не сделала. И не сделаешь. Потому что ты сильная. Ты боец.

Сильная. Боец.

— Марко, Донован, все эти мужчины внушали тебе эти мысли. Они не такие как ты. Они такие...

— Какие они? — слабые, никчемные, использованные и отвратительные.

— Эти мужчины посещали вечеринки в поисках женщин, которые не могли убежать от них из-за своей незащищенности. Они отзеркаливали свои собственные чувства на тебя лишь потому, что не могли справиться с тем, кто они есть, или с тем, кем они стали после актов насилия или агрессии в период их воспитания. Но у них был выбор: стать лучше своего обидчика или стать самим обидчиками. Они сделали неправильный выбор, и за это Бог накажет их.

Слова доктора Зик крутятся в моей голове. Я знаю, она говорит правду. Я видела отвращение на их лицах. Ненависть, которую они испытывали по отношению ко мне. Хотя даже не знали меня.

Осознание того, что объясняет доктор Зик, распространяется по моему телу. Я верю, что эти мужчины, когда говорили мне все те отвратительные вещи, думали так же о себе, поэтому я вынуждена спросить себя, похожа ли я на этих людей?

Нет. Никогда. Я не такая, как они.

И что мне дальше делать с этим знанием? Я так долго считала себя слабой и никчемной. И если я не такая, то какая я? Я не чувствую силу, и я не чувствую счастье. Так куда же меня это приведет?

Желание ударить что-нибудь, причинить боль кому-нибудь гремит в моем теле. От кончиков пальцев ног до покалывания в кончиках пальцев рук, мне нужно нанести ущерб.

Моя Эмми, с бритвой у ее красивой мягкой кожи. Это воспоминание прокручивается в моей голове. Я сойду с ума, если не ударю по чему-нибудь в ближайшее время.

Я сворачиваю в сторону дома Дома и резко паркуюсь. Визг шин, и машина скользит около метра.

Я выпрыгиваю из машины, оставляя ключи в зажигании, даже не потрудившись захлопнуть дверь. Я толкаю калитку, и она врезается в забор, возвращаясь ко мне, но я готов и снова отталкиваю ее. Я хватаюсь за шею, стягиваю рубашку и бросаю ее на землю.

Я слышу, как Дом называет мое имя, но я игнорирую его. Я здесь только по одной причине. И эта причина не он. Я высматриваю то, что мне нужно и иду прямо туда. Ярость заводит мою руку назад.

Один взмах — и кулак врезается в боксерскую грушу. Резкие взмахи, один за другим, жестокие и быстрые.

Дом кричит позади меня:

— Господи, Канье, надень эти гребаные перчатки, иначе поранишься.

Я не обращаю на него внимания.

Образ Эмми, режущей себя, истекающей кровью, плачущей, тонущей, заполняет мое зрение красной пеленой. Я не остановлюсь ради перчаток. Если ей больно, то и мне тоже.

Моей девочке больно. Моя девочка разваливается на части. Моя девочка прячется.

Я должен спасти ее. Я могу. Я буду. Я умру, пытаясь.

Когда я возвращаюсь домой после визита к доктору Зик, дом был пуст. Никаких признаков Канье. Если я на самом деле его знаю, то он вышел из дома, чтобы выпустить пар.

Свернувшись калачиком на диване, я смотрю телевизор, когда слышу, как подъезжает его грузовик. Я не двигаюсь, просто жду, когда он войдет. Когда я слышу, как открывается и закрывается дверь, я поднимаю глаза и смотрю на красивого мужчину, смотрящего на меня в ответ. Он подходит и садится рядом со мной на диван.

Я выключаю звук телевизора, и впервые за все время после моего возвращения спрашиваю его:

— Как ты? — мне стыдно, что я спрашиваю его об этом только сейчас.

Канье смотрит на меня с грустью в глазах. Боль сегодняшнего дня видна на его красивом, усталом лице.

— Не хорошо, детка, — шепчет он, и эти тихо произнесенные слова с таким же успехом могут быть грохочущими пулями прямо в моем сердце.

Он наклоняется вперед, упирается локтями в колени и закрывает лицо руками. Я замечаю, что костяшки его пальцев разбиты. Он был у Дома. Бедная боксерская груша.

— Спасибо, — громко говорю я ему. Он вскидывает голову и смотрит на меня в замешательстве. — За то, что никогда не сдавался, — я делаю глубокий вдох и продолжаю. — Я поняла сегодня кое-что. Я верила в ложь монстров, которую они мне говорили. Меня мучают все эти ужасные слова и эмоции. Доктор Зик заставила меня усомниться в них. Я поняла кое-что. Как я могу быть такой плохой, если такой замечательный человек, как ты, хочет меня и верит в меня? Поэтому — спасибо тебе. Мне не стало лучше. Я даже не близка к «выздоровлению», но я на правильном пути. И все благодаря тебе.

Канье садится ближе ко мне и протягивает руку. Я позволяю ему взять меня за руку. Я не отвергаю его, потому что это только ранит нас обоих, но прикосновение — это все, что я могу сделать прямо сейчас. Эмоционально я облажалась. Мне нужно понять, где моя голова, прежде чем рискну подвергнуть Канье еще большему горю.

— Эмми, детка, это замечательно. И что теперь? — Канье успокаивающим жестом проводит большим пальцем по моей руке.

— Не знаю, — шепчу я и отворачиваюсь.

Я чувствую себя глупо. Мы зашли так далеко, а я все еще в замешательстве. Я чувствую себя девочкой, которая ходит по кругу. Я тону в кошмаре, который сама создала, и не могу его остановить. Я не могу перестать отталкивать людей, которых люблю.

Я слышу вздох Канье, перевожу взгляд на него. Глаза его закрыты, голова откинута на спинку дивана. Я решаю, что сейчас самое лучшее время пойти лечь спать. Этот разговор может только ухудшиться.

Я освобождаю свою руку из ладони Канье, и он открывает глаза. Он не пытается остановить меня: просто смотрит, как я встаю и направляюсь к лестнице, пока он сидит на диване. Я уже начинаю идти вверх по лестнице, когда он встает и говорит:

— Ты можешь уйти от наших разговоров, но ты никогда не сможешь уйти от меня.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, пока он подходит ближе к ступенькам и не спускает с меня глаз.

— Мы всего лишь незаконченная песня о любви, Эмми. Бог просто работает над нашим следующим куплетом, — он делает два шага мне навстречу и целует в лоб. — Сладких снов, детка.

Канье отходит от лестницы и идет на кухню.

Я застываю на ступеньках, мой разум и тело сражаются друг с другом: тело умоляет меня пойти за ним, но мой разум побеждает. Я еще слишком слаба, чтобы протянуть руку и взять то, что хочу.

Я поднимаюсь по лестнице и направляюсь в свою комнату, достаю свой ноутбук, открываю учетную запись электронной почты и нахожу новое сообщение.

Субъект: он в движении.

Донован на пути в США. Он сел на самолет до Нью-Йорка. Я лечу тем же рейсом. Он нанял детектива, чтобы найти тебя. Следователь в Нью-Йорке. Судя по моим расследованиям, у него пока ничего на тебя нет, но он хорош. Это только вопрос времени, когда он найдет тебя.

Значит, Донован уже едет сюда. Быстрее, чем я ожидала. Неважно, я буду готова. Может быть, когда я встречусь с ним, то и не освобожусь от вопроса «Кто я?». Но от этого вопроса меня, возможно, освободит месть.

Прошел месяц с тех пор, как Канье застукал меня режущей себя. С тех пор я больше этого не делаю: просто не чувствую в этом необходимости. В первые несколько раз было тяжело, словно от ломки, тогда я жаждала очистить разум от всех тех жутких мыслей и воспоминаний. Это был легкий способ обрести покой. Но чувство разочарования Канье давит на мое сердце тяжелее, чем болезненные воспоминания в моей голове.

У нас с Канье, каждый день тянется медленно. Однако между нами зародилась новая дружба. Та, где Канье постоянно расширяет мои границы словами и прикосновениями. И та, где я мягко отступаю или игнорирую его. Но он непробиваемый: если он чего-то хочет, то ничто не может остановить его.

Мое решение — это тонкий слой стекла, покрытый глубокими трещинами: я просто жду того момента, когда все разрушится, и я потеряюсь в нем.

Я сижу в баре, одетая в короткое черное платье на одно плечо с рюшами по бокам и рукавами-разлетайками: лучшее из всего этого то, что я пью водку и лимонад. Черт, я и забыла, как хорош алкоголь на вкус. И то дивное тепло и легкое покалывание, которые он дает, разливаясь по телу, улучшают настроение.

Это — помолвка Джейка и Лили. Они вернулись из Австралии четыре дня назад и мама, решив сделать сюрприз, закатила для них вечеринку в честь их помолвки. Я поворачиваюсь на стуле и смотрю на людей, стоящих вокруг в красиво украшенной черно-золотой гостиной. Женщины в потрясающих платьях, мужчины в брюках и рубашках на пуговицах.

Мой взгляд скользит по танцполу и падает на Лили и Джейка, которые покачиваются, обнимаясь и смотря друг другу в глаза. Я так рада за брата. Он действительно нашел свою единственную родственную душу.

Незнакомый мужчина привлекает мое внимание, когда садится рядом со мной у бара и широко улыбается. С его темными волосами и дорогим костюмом, сходство с ним и Донованом заставляет меня немедленно отодвинуться от него. Выражение его лица становится растерянным, пока я отступаю назад и врезаюсь в твердое тело, тело, которое я знаю слишком хорошо.

Одна рука Канье обвивает мою талию, другая тянется к стойке между мной и мужчиной.

Я смотрю на Канье, но он не смотрит на меня в ответ. Нет, он смотрит на человека в баре.

— Отвали на хрен, сейчас же, — рычит Канье.

Мужчина встает и, сердито бормоча, отходит от стойки бара.

Я вздыхаю.

— Канье, что это было? — спрашиваю я его не так сердито, как следовало бы. Нет, я благодарна, благодарна Канье за то, что он избавлялся от любого, кто приближается ко мне.

— Не задавай вопросов, на которые уже знаешь ответ, Эмми. Ты моя. Каждый ублюдок в этой комнате узнает это, если осмелится подойти к тебе.

Боже, в этот момент я так запутываюсь в том, кто мы с Канье друг для друга. Я пытаюсь спасти его, но он отчаянно хочет утонуть вместе со мной. Я все еще не настолько сильна, чтобы оставить его, хотя знаю, что должна. Должна уехать из нашего дома. Нашего дома. Я так слаба, но этот мужчина любит меня и мою слабость.

Я вырываюсь из объятий Канье, и мое тело протестует против этого.

Я подхожу к бару и допиваю свой напиток, подаю знак даме за стойкой и прошу повторить. Это мой третий или четвертый стакан?

— Полегче, Эмми. Когда ты в последний раз выпивала? Ты выпивала за последние пять лет?

Мои глаза расширяются и устремляются на Канье. Мои ладони вспотели, а сердце трепещет от беспокойства. Вопрос, первый вопрос, который он задал мне про последние пять лет. Вот он. Первый маленький шаг, прежде чем он захочет узнать всё, все кровавые подробности, а потом он поймет, что они сделали со мной, что я была слишком слаба, чтобы остановить их.

Канье, должно быть, заметил мою панику, потому что обходит меня и смотрит прямо в мои испуганные глаза.

— Что случилось? Что я сделал?

Женщина ставит передо мной стакан, я быстро поднимаю его, смотрю на плавающий в стакане лед и пытаюсь успокоить бешено колотящееся сердце. Я бросаю взгляд на лицо Канье, изо всех сил стараясь скрыть свой страх.

— Господи, что это, Эмми? — похоже, я потерпела в этом неудачу.

— Ничего страшного. И нет, я не пила с…— я осекаюсь на полуслове, пытаясь вспомнить, когда в последний раз пила, но не могу вспомнить. — Не помню когда, — тихо заканчиваю я.

— Детка, все в порядке. Ты заслуживаешь немного выпить и повеселиться. Просто притормози, ладно. Ты же не хочешь спать сегодня рядом с унитазом.

Я киваю, отступаю от него и иду в толпу людей в комнате, чтобы найти своих родителей. Мне нужно побыть подальше от Канье.

Я нахожу их и ныряю в объятия отца. Во всем этом он — единственный человек, который не будет задавать мне вопросы, на которые я никогда не захочу отвечать. Мой отец — башня силы, и я питаюсь его силой, каждый раз, когда смотрю на него, потому что вижу его насквозь. Каждый раз, когда он смотрит на меня, я вижу, как его мир темнеет. Если бы я могла это изменить, я бы это сделала. Если бы я могла честно сказать ему, что со мной все в порядке, я бы так и сделала, но я не могу. Я стараюсь изо всех сил, но этого недостаточно, чтобы спасти тех, кого я люблю, и не дать им страдать.

Бо́льшую часть ночи я нахожусь рядом с родителями. Через несколько часов я замечаю, что Канье разговаривает и смеется с женщиной. Моя рука мгновенно тянется вверх и сжимает ожерелье из роз. Я провожу большим пальцем по стеклянному шару, и мое сердце успокаивается. Канье, должно быть, почувствовал мой взгляд, потому что смотрит на меня, а затем его взгляд падает на мою руку, держащую лепестки роз. Женщина продолжает говорить с ним, а он смотрит на меня. Она кладет руку ему на плечо, чтобы привлечь его внимание, и это срабатывает. Он поворачивается к женщине, и их смех, и болтовня разносятся эхом вокруг меня.

Внезапно я почувствовала тепло. Я прикладываю тыльную сторону ладони ко лбу и чувствую испарину. Возвращаюсь в бар и заказываю текилу. После разговора с Канье я больше не пила, и сейчас чувствую себя хорошо, но если я хочу провести вечер под раздражающий, скрипучий женский смех, то мне понадобится больше алкоголя.

Я делаю глоток и вдруг замечаю знакомую руку, протянутую ко мне и опирающуюся на стойку. Теплое, мятное дыхание Канье скользит по моей щеке, когда он говорит:

— Нам нужно поговорить. Сейчас. С глазу на глаз.

Канье тянет меня за локоть, мы пробираемся сквозь толпу и выходим из зала. Мы в коридоре, и я думаю, что он остановится прямо здесь, но он продолжает идти дальше по коридору и лестнице к парадным стеклянным дверям.

У подножия лестницы Канье поворачивает нас налево и направляет в комнату. Там темно, но свет с поля для гольфа проникает в комнату, освещая ее достаточно, чтобы видеть окружение.

Я слышу, как закрывается дверь, оборачиваюсь и вижу, что Канье наблюдает за мной. Его челюсти сжаты, поза напряжена.

— Черт, а ты хороша, ты знаешь это? Господи, иногда я до смерти боюсь, что твои слова правдивы, что ты действительно хочешь, чтобы я двигался дальше. Но, видя это, — он указывает на комнату над нами. — Видя, как ты ревнуешь, черт, это ощущается хорошо, — говорит он с разочарованным смехом.

Я пристально смотрю на него. Я устала. Ложь, притворство — все это так утомительно.

— Я заметил, как ты потирала подвеску, пока наблюдала за моим разговором с той девушкой. Просто на одну гребаную секунду признай это, Эмми. Ты хочешь меня так же, как я хочу тебя. Перестань притворяться той, кем ты не являешься. И на мгновение ты действительно вспомнишь, какого это — быть собой, а не той женщиной, которая думает, что знает, что лучше для окружающих, — заключает он.

— Канье, мое прикосновение к ожерелью ничего не значит. Это просто ожерелье. Ты можешь говорить с кем хочешь, — вру я.

Мое ожерелье — все для меня. Оно напоминает мне, кем я была, когда у меня было будущее. Это время в моей жизни, когда все было идеально, и это напоминает мне, что в какой-то момент моего существования у нас с Канье было будущее.

— Чушь собачья, Эмили. Я знаю тебя. Твое ожерелье значит для тебя гораздо больше, чем ты хочешь это показать. Господи, просто признай это! — кричит Канье.

Разочарование сквозит в его речи, но это отчаяние, которое разбивает мое сердце.

Черт! Ненавижу, что он так хорошо меня знает. Я хочу доказать ему, что он ошибается, только в этот раз. Я срываю ожерелье с шеи и протягиваю ему.

— Тогда возьми. Для меня это ничего не значит.

Меня трясет. На самом деле я не собираюсь отдавать его ему, я никогда не смогу расстаться со своей розой.

Канье отшатывается, как от пощечины. Затем, с быстротой молнии, он выхватывает из моей руки цепочку. Канье замахивается, и моя роза летит прямо в стену. Я даже не слышу звона, который должен раздаваться, когда стекло бьется о стену. Я чувствую, как мои колени ударяются о землю, но я просто продолжаю смотреть на разбитое стекло и лепестки на полу.

Канье бросается к стеклу и начинает собирать лепестки роз.

— Черт! — он кричит на разбитое стекло.

Вот что мои сомнения и страхи сделали с ним. Он стоит на коленях и собирает лепестки роз девятилетней давности.

— Прекрати, — шепчу я. — Ты прав.

Канье бросает на меня взгляд, и я вижу, как на его лице появляется страдание. Он готов к отказу, и от этого мое сердце раскалывается надвое, я снова вижу боль, которую ему причинила.

— Хочешь знать правду? Вот она. Да, Канье, я хочу тебя. Я хочу тебя больше, чем грязь жаждет дождя. Я нуждаюсь в тебе. Ты даешь мне повод дышать, жить, вновь быть тем человеком, которым я надеюсь все еще быть. Я каждый день надеюсь, что ты сможешь узнать ту Эмми, которой я была раньше. Я устала убегать и отворачиваться от тебя. Я не хочу прощаться с единственным мужчиной, которого люблю. Не думаю, что смогу жить без тебя.

— Ты не обязана, Эмми. Тебе никогда не придется прощаться со мной. Никогда.

— Но я знаю. Все, что я делаю, это причиняю тебе боль. Разве ты не видишь? Ты только что ушел с вечеринки, где смеялся и хорошо проводил время с нормальной женщиной. И где ты сейчас, Канье? Со мной в темной комнате, страдаешь от боли. Умоляя сломленную и недостойную женщину дать тебе шанс.

— Остановись! — он ревет.

Я закрываю рот и качаю головой. Он просит правды, но не принимает ее.

Канье отскакивает от разбитого стекла и остатков лепестков и подходит ко мне. Он опускается передо мной на колени, выражение его лица мягкое, однако губы плотно сжаты, а брови нахмурены от решимости в глазах…

— Твоя жизнь будет наполнена улыбками. Мы будем счастливы, Эмми. Даже если это убьет меня, мы будем. Это — наши темные дни, детка, но они не будут длиться вечно, — его голос полон отчаяния и мольбы.

— Эта тьма живет во мне. Она никуда не денется, Канье. Если я позволю этому случиться, то обреку тебя на такую же ужасную судьбу. Не проходит и дня, чтобы мне не хотелось расцарапать себе кожу до крови, чтобы избавиться от этих ублюдков. Ты хочешь видеть это всю оставшуюся жизнь: женщину, которую ты любишь, и которая изо всех сил пытается жить каждый день? Ты хочешь этого, зная, что не можешь её спасти?

— Я хочу любой жизни, которую ты можешь мне дать, Эмми. Ты даже не позволила мне попытаться помочь тебе. Откуда ты знаешь, что это не то, что тебе нужно? Я буду спасать тебя каждый раз, когда ты захочешь умереть. Я буду подбадривать тебя каждый раз, когда увижу хмурое выражение на твоем прекрасном лице. Я буду говорить тебе, как ты прекрасна, каждый день до конца моей жизни, до самой смерти. Без тебя нет ни начала, ни конца. Я верю, что тьма пройдет.

Я говорю слова, которые, знаю, остановят его от жизни в мире фантазий.

— У меня не будет детей, Канье.

— Я пожертвую этим ради тебя, — не задумываясь, говорит Канье. Его слова напряжены, а глаза остекленели.

Громкий крик вырывается из моего рта и эхом разносится по пустой комнате. Этот крик налетает на те стеклянные стены с трещинами, что я построила вокруг себя. Волны крика отражаются от них, пока мы сражаемся с Канье взглядами: я стараюсь его отпустить, а он продолжает держаться за меня.

— Теперь ты видишь? Я сделаю все, чтобы только быть с тобой.

Я киваю.

— Я боюсь, что обрекаю тебя на мой кошмар, — говорю я сквозь рыдания.

— Или я буду с тобой, или потрачу свою жизнь в ожидании тебя. Просто попробуй ради меня, Эмми, пожалуйста.

Рыдания вырываются из моей груди, когда трещины разрушают мои стеклянные стены, они рушатся, и я наконец-то впускаю Канье.

Канье поднимает меня с пола, несет к своей машине и везет домой. Домой. Теперь я могу так говорить. Наш дом. Груз упал с моих плеч в момент, когда я решила, что буду двигаться по жизни вперед вместе с Канье. Больше никакой борьбы во имя его спасения. Он решил остаться со мной. Может быть, Лили и права. Может, если мы будем бороться вместе, то сможем, наконец, победить. Возможно, мы сможем найти свое место в жизни. Не думаю, что когда-нибудь стану такой, как прежде, но, если я смогу принять себя такой, какая я есть сейчас, возможно, этого будет достаточно, чтобы дать Канье жизнь, которую он заслуживает.

По дороге домой, он звонит моему отцу, чтобы сообщить, что мы уехали. Мы подъезжаем к дому, Канье обходит машину и останавливается у моей двери. Он берет меня за руку и заводит внутрь дома. Мы идем в спальню и вместе принимаем душ. Ничего сексуального, просто потребность смыть дневную боль и утешить друг друга.

Мы вытираемся и ложимся в постель обнаженные, в объятиях друг друга. Разница между нежными и грубыми прикосновениями напоминает мне о моем прошлом. Темные воспоминания мелькают в моей голове, но я прогоняю их: им здесь не место. Я в безопасности, любима и желанна.

С тех пор, как меня вернули домой, у меня руки чешутся прикоснуться к Канье. И сейчас он лежит в моих объятиях, и я могу трогать его везде, где захочу. Я запускаю пальцы в его волосы, и Канье смотрит на меня сверху вниз. Томление в его великолепных голубых глазах дает мне разрешение, которого я искала.

Канье обнимает меня за талию и притягивает ближе к себе. Я целую его. Он тут же открывает свои губы, и мой язык проскальзывает в его рот. Я шумно выдыхаю, пробуя вкус сочетания Канье и пива.

Рука Канье скользит вниз по моему телу и останавливается прямо над клитором. Мое сердце учащенно бьется. Я отчаянно хочу, чтобы он прикоснулся к нему, прикоснулся ко мне.

Голова Канье утыкается мне в шею, и грубым голосом он говорит:

— Эмми, сегодня вечером я хочу коснуться каждой части твоего тела. Я хочу ласкать твою великолепную задницу. Я хочу обхватить и сжать твои красивые сиськи, но больше всего я хочу коснуться и попробовать твою киску, мою киску. Если ты не хочешь этого, скажи мне, и мы сможем двигаться медленно. Подождем, пока ты не будешь готова. Чего ты хочешь, детка?

— О Боже, — выдыхаю я на ухо Канье. — Ты мне так нужен, Канье. Я хочу, чтобы ты сделал все это сейчас, — я трусь своим чувствительным клитором о его бедро. Мое тело возбуждено и нуждается в разрядке.

— Боже, Эмми, спасибо Господи. Ты мне так чертовски нужна прямо сейчас, — на этот раз голос Канье становится еще грубее, когда он произносит эти слова, и в нем слышится облегчение.

Его рука опускается, и он обхватывает мою киску своей большой, теплой мозолистой рукой. Он сжимает свою руку на моем тепле и рычит мне в шею:

— Моя.

Я резко вдыхаю, и мои глаза стекленеют.

Канье оставляет свою руку, обхватив мою киску, медленно поглаживая клитор большим пальцем. Мое тело воспламеняется от первого касания его пальца. Мои нервные окончания взрываются, как фейерверк.

Канье отстраняется от моей шеи и смотрит в глаза, пока я выдыхаю в экстазе от его сильных, но нежных прикосновений к клитору. Вскоре мои бедра вздрагивают, и оргазм наступает быстро.

— Тебе нравится, Эмми? — спрашивает Канье, целуя уголки моих губ и подбородок.

Я понимаю, что мои пальцы все еще в его волосах, и крепко сжимаю его пряди, чтобы показать Канье, как мне нравится то, что он делает. Он посасывает мою шею, и в то же время, ускоряет поглаживания моего клитора.

— Черт, Эмми, ты такая красивая. Я никогда не смогу забыть, как потрясающе ты выглядишь, когда я прикасаюсь к тебе, пока ты кончаешь, но то, что я вижу сейчас не сравнится ни с чем...

Я ловлю хриплые, сексуальные слова Канье, но не могу ответить. Я ничего не могу сделать, только чувствовать восхитительное ощущение, струящееся вверх по ногам и прямо к клитору.

Канье убирает свою руку, и я вскидываю голову, чтобы узнать почему. Но прежде чем с моих губ срывается протест, рот Канье опускается на мою киску, посасывая и облизывая мой клитор. Мои бедра снова вздрагивают от удивительного ощущения. Я хватаюсь за простыни, когда оргазм вновь возвращается.

— Канье, — я тяжело дышу, мои бедра подталкивают мою киску к его рту. Я всхлипываю, когда волна удовольствия накрывает меня с головой. Моя киска сжимается, и удовольствие врезается в меня, когда я выкрикиваю имя Канье.

Я выхожу из блаженного тумана и вижу, что Канье улыбается мне. Он сидит на своих коленях и гладит свой член. Я всхлипываю при виде этого зрелища. Мы прикасались друг к другу и наслаждались, наблюдая за друг другом. В нашей сексуальной жизни никогда не было недостатка. Мы с Канье идеально подходили друг другу во многих отношениях.

— Ты готова к тому, что я возьму тебя, Эмми?

— Да, — выдыхаю я, не в силах отвести глаз от его руки, поглаживающей твердый член.

— Хочешь, чтобы я использовал презерватив, детка?

Этот вопрос моментально выводит меня из вызванной сексом комы. Он хочет использовать презерватив? Раньше мы никогда его не использовали. Я всегда была на таблетках. И последние пять лет я тоже принимала таблетки. Это было единственное, за что я благодарила Бога. Во время вечеринок девушки должны были принимать таблетки, а мужчины использовать презервативы. Канье считает меня грязной?

— Эмми, — Канье произносит мое имя так мягко, что я тут же ловлю его взгляд.

— Я чиста, — выпаливаю я. — Я ходила к врачу, помнишь, когда вернулась, — я начинаю двигаться к краю кровати, отступая. Моя уверенность резко упала.

Я не успеваю отодвинуться, как Канье обнимает меня за талию и укладывает обратно на кровать, нависая надо мной.

— Детка, я знаю. Боже, я люблю тебя, Эмми. Мне все равно, ходила ты к врачу или нет, я доверяю тебе. Заниматься с тобой любовью без резинки — это гребаный рай для меня. Я спрашиваю из-за того, о чем ты говорила ранее. Ты не хочешь детей, а это значит, что мы должны быть предельно осторожными. Как думаешь?

— О, — это все, что я ответила. Он уважает мое желание не иметь детей. Я испортила момент, испортила всю ночь. Моя глупая неуверенность и сомнения. — Прости. Я все испортила.

Я отворачиваю голову, не в силах больше смотреть на Канье. А потом слышу, как он хихикает, и поворачиваю голову, чтобы посмотреть, что его так рассмешило. Он улыбается мне, а я, прищурившись, смотрю на него.

— Эмми, я ждал пять гребаных лет, чтобы снова оказаться в твоей киске. Одно предложение ничего не испортит, потому что это не важно. Не так важно, как мы.

Я медленно киваю, а сердце колотится в груди. Это мое сердце говорит мне, что он — удивительный, а я — самая счастливая женщина в мире.

— Я надену презерватив сегодня. И мы поговорим об этом в другой раз, хорошо?

Я снова киваю, не в силах вымолвить ни слова. Я слишком сосредоточена на своем удивительном мужчине.

Моем мужчине.

Канье встает между моих ног. Я обхватываю ими его талию. Он берет основание своего члена и направляет его к моему лону. Дыхание учащается, и я с нетерпением жду, когда он войдет в меня.

Он делает это медленно и осторожно. Я стону от удовольствия, когда его восхитительная длина заполняет меня. Он останавливается и смотрит на меня сверху вниз. Его глаза спрашивают, в порядке ли я, но я расстроена. Я хочу, чтобы он толкался в меня, как раньше, а не обращался со мной, как с вещью, которая может сломаться в любую минуту.

— Канье, мне нужно, чтобы ты двигался. Не обращайся со мной, словно я стеклянная. Я не разобьюсь. Я хочу то, что всегда у нас было: грубый, прекрасный трах, который сводил с ума. Я хочу этого прямо сейчас.

Услышав мои слова, Канье жестко меня целует. Я открываю рот, и мы начинаем пожирать друг друга. Он входит и выходит блаженными толчками. Я стону ему в рот, и Канье отстраняется, тяжело дыша, но продолжая жестко входить в меня. Стоны срываются с моих губ, когда подступает новый оргазм.

Мои глаза закрываются, а ноги дрожат. Удовольствие нарастает с каждым толчком его тела.

— Да, — выдыхаю я, — жестче.

Канье делает, как я прошу, врезаясь в меня сильнее и быстрее. Его рычание доводит мой оргазм до предела.

— Как прекрасно, — шепчу я.

— Нет, детка, сейчас я смотрю на нечто большее, чем просто прекрасно.

Я открываю глаза и вижу, что Канье смотрит на меня сверху вниз. Мои пальцы крепче сжимают его плечи, когда волна удовольствия прокатывается по мне.

Моя спина выгибается, и я кричу в экстазе.

Когда волны медленно отступают, Канье зарывается лицом в мою шею и рычит возле моей блестящей от пота кожи, толкаясь еще несколько раз, затем замедляется и останавливается. Он кусает меня за плечо, потом сосет и целует.

— Моя, — громко заявляет он. — Моя прекрасная девочка дома, — шепчет он мне в шею.

Мое сердце наполняется слезами. Я дома.

Я тихо произношу то, что вертится у меня на языке с тех пор, как я вернулась домой. Я говорю слова, которые никогда не смогу взять назад. Не будет пути назад, никакого укрытия и никакой попытки спасти его от моего темного и испорченного мира. Теперь мы в этом вместе.

— Я люблю тебя, Канье.

Прошло три недели с тех пор, как я впустила Канье. Первая неделя была полна страстного секса и жарких споров. Временами я от него отгораживалась и была не в духе. Мне было необходимо решить свои собственные проблемы и научиться самостоятельно справляться с ночными кошмарами. Канье прекрасно видел, когда я вступала в борьбу с собственными демонами.

Через три дня после начала наших новых отношений, желание порвать их было велико. Я обнаружила себя в ванной, с желанием снова порезать себя, но заметила, что слева, в зеркале, мелькнул Канье, и попыталась расслабиться, оглядывая ванную, делая вид, что что-то ищу.

— Эмми, все в порядке? — слышу я его беспокойство.

Я скрещиваю руки на груди, растираю бицепсы и говорю.

— Я собиралась принять душ.

Я вытягиваю руку и захлопываю дверь ванной, но слышу глухой стук, и дверь снова открывается. Канье стоит в дверях и, прищурившись, смотрит на меня.

— Чушь собачья, Эмми, скажи мне, что, черт возьми, происходит? Ты выглядела так, будто собиралась сорвать гребаную раковину с подставки, — его голос быстро переходит от тревоги к беспокойству.

— Мне нужна минутка, — тихо говорю я.

— К черту это. Ты обещала попробовать, Эмми. Скажи мне, что происходит в твоей прекрасной голове.

Я делаю два шага назад и сажусь на крышку унитаза.

— У меня просто плохой день, вот и все, — говорю я.

— Я вижу, Эмми, — мягко говорит Канье. — Но ты должна говорить мне, когда у тебя бывают такие моменты, детка. Я должен быть здесь, чтобы помочь тебе. Если не ради тебя, то ради меня, Эмили. Меня убивает мысль о том, что ты проходишь через это в одиночку, — голос Канье переполнен эмоциями, и этот звук разрывает мне сердце.

Я медленно киваю. Тревожно произносить слова, которые так долго были заперты у меня в голове. Каждую ночь в темноте Канье просил меня рассказать ему что-нибудь о последних пяти годах. В основном я говорила о том, что чувствовала тогда, а не то, что на самом деле делали со мной. Но сегодняшний ночной кошмар и воспоминания, кружащиеся в моей голове сейчас… Не хочу сейчас говорить об этом Канье. Это то, что я не хочу, чтобы он когда-либо представлял.

— Скажи мне, детка. Скажи мне, чтобы ты могла с этим справиться.

Я смотрю на Канье. Перед глазами все расплывается, но я крепко держусь и не позволяю слезам упасть.

— Я люблю тебя, — говорю я дрожащими губами.

Канье обхватывает мои щеки своими теплыми руками и говорит:

— Я знаю, Эмми, и я люблю тебя больше всего на свете.

Я делаю глубокий вдох, и мои губы дрожат.

— Тогда ты должен понять, что я не могу делиться с тобой всем. Я не хочу, чтобы ты знал все, Канье. Я не хочу, чтобы эти воспоминания были и в твоей голове тоже, — я коснулась его виска пальцами. — Я хочу делиться с тобой своими чувствами, рассказывая, как я справлялась. Но мне нужно, чтобы ты доверял, когда я говорю, что рассказ о том, что со мной делали, не поможет мне двигаться дальше. Это только навредит нам обоим, — я смотрю в его глаза и наблюдаю за реакцией на мои слова.

— Я понимаю, Эмми. Я не знаю, что делаю здесь. Я просто хочу помочь тебе. И если это лучший способ помочь тебе, то считай, что дело сделано. Я выслушаю тебя, но настаивать больше не буду.

Я глубоко вздыхаю.

— Спасибо, — тихо говорю я, прежде чем поцеловать его. Мы заканчиваем поцелуй, и я вижу вопрос в его глазах, в порядке ли я. Кошмар прошел?

— Ночью мне приснился кошмар. Это не тот кошмар, от которого просыпаются среди ночи. Я просто просыпаюсь утром, и воспоминание, связанное с плохим сном, это первое, о чем я думаю, и оно остается со мной в течение всего дня.

Непрошеные слезы текут по моим щекам, когда я объясняю Канье чувства, которые это воспоминание вызывает во мне.

— Мысль о том, что я останусь одна в своей собственной темноте... Вера в то, что ты уйдешь... Осознание, что никто не слушает... Отчаяние, заставляющее сдаться... Все так знакомо, и я знаю, что легче онеметь, перестать что-либо чувствовать, ведь это гораздо легче, чем чувствовать боль.

Я резко вытираю слезы.

— Я слишком легко лгу себе. Я уверяю себя, что иду в нашу ванну, не чтобы порезать себя. И все же я оказываюсь в единственном месте, где лежат бритвы. Я отчаянно пытаюсь очистить свой разум от этих воспоминаний, и причинение себе боли помогает в этом. Но вспоминая ту боль на твоем лице, когда ты увидел, как далеко я зашла, я каждый раз останавливаюсь. И все же я хочу научиться останавливаться ради себя, а не ради кого-то другого.

— Эмили, твои слова показывают, как далеко ты зашла. Я хочу, чтобы ты сделала это и для себя тоже. Не для меня, а для сильной Эмили, которую я знаю, прямо здесь, — он помещает свои ладони над моим сердцем.

Мои губы дрожат, слезы продолжают капать.

— Черт, я очень стараюсь. Правда, так и есть.

— О, детка, я знаю это. Я наблюдаю, как моя сильная Эмми с каждым днем проявляется все больше.

Я в шоке смотрю на Канье. Может ли он? Иногда я ловлю себя на том, что делаю или говорю что-то, что сделала бы старая Эмми, но я боюсь поверить, что это происходит, что я действительно исцеляюсь. Но разве он может видеть это? Надежда вспыхивает во мне, как лесной пожар.

В конце первой недели я впервые за пять лет улыбнулась. Да-да. Я сделала это. Я улыбнулась. И пока я вспоминаю этот момент, на глаза наворачиваются слезы, потому что я не просто улыбнулась, я сделала намного больше.

Я наверху, разбираю фотографии, которые сделала вчера вечером. Канье пригласил меня на ужин, наше первое свидание за пять лет. Потом мы пошли прогуляться по городу. Я схватила камеру из машины и заметила множество пар, держащихся за руки, улыбающихся, смеющихся и целующихся. Я делала снимки. Канье не возражал. Он действительно помогал мне определить точный момент на чьем-то лице. Он знал, что именно я искала: то самое искреннее выражение, когда вы знаете, что человек думает, как ему повезло, насколько совершенна его жизнь в этот драгоценный момент.

Поэтому я в своей спальне сортирую сделанные фотографии, потому что Канье попросил меня остаться наверху на утро. Он сказал, что у него для меня сюрприз. Я понятия не имею, что это может быть, и отчаянно хочу выглянуть в окно нашей спальни, потому что слышу, как он ходит на заднем дворе. Однако я останавливаю себя, продолжая сортировать фотографии, и решая, какие из них напечатать.

— Эмми! Можешь спускаться!

Я вскакиваю с кровати и бегу вниз по лестнице. Мое сердце колотится в волнении. Я спускаюсь по лестнице и смотрю, как Канье прощается с Джейком, Домом и Ником через открытую входную дверь. Я даже не знала, что они здесь.

Канье вбегает в дом с широкой улыбкой на лице. Я вижу пот от тяжелой работы на его белой футболке и что-то похожее на грязь на его черных шортах.

— Что они здесь делали?

— Увидишь, — подмигивает он.

Мое замешательство, должно быть, отразилось на лице, потому что Канье громко смеется и говорит:

— Давай, Эмми. Пора вывести тебя из темноты.

Он пристально смотрит на меня, и я чувствую, что его слова значат больше, чем просто открытый мне секрет.

Канье тянется ко мне, и я вижу и даже чувствую грязь на его руке, когда беру его пальцы и переплетаю их со своими. Какого черта? Он весь в грязи?

Он ведет меня через столовую, мимо всех моих фотографий, через кухню прямо к задней двери.

Прежде чем открыть дверь, он поворачивается ко мне и говорит:

— Закрой глаза, Эмми.

Я хмурюсь и пытаюсь оглядеться, но он отходит в сторону, закрывая мне обзор.

— Не-а, закрой свои прекрасные карие глаза, детка, сейчас же, — голос у него приятный, но твердый.

Я прикусываю нижнюю губу, скрещиваю руки на груди и крепко закрываю глаза.

Руки Канье опускаются на мои плечи, и я чувствую, как его лицо поворачивается ко мне. Он так близко, что я чувствую запах его одеколона. Затем его теплые губы целуют мою шею, рядом с ухом.

— Эмми, ты скрещиваешь руки на груди и подталкиваешь свои красивые сиськи вверх. Как я могу сосредоточиться на том, чтобы куда-то вести тебя?

Поцелуи Канье скользят по моей щеке, и я со вздохом растворяюсь в его теле.

Я люблю его руки и губы на мне, такие нежные и любящие. Жар распространяется между моих ног, и как только Канье отстраняется, я издаю протестующий стон.

Канье хихикает.

— Позже, детка, обещаю. А теперь держи глаза закрытыми, — шепчет он мне в щеку, прежде чем нежно поцеловать каждое мое веко.

Канье легко тянет меня через заднюю дверь. Я представляю свой задний двор.

Большой белый забор, который окружает нашу половину акра красивой зеленой травы. Наш садовый сарай в левом дальнем углу двора, и я могу представить себе каждое из наших пяти высоких деревьев, которые отбрасывают тень во второй половине дня.

Прохладный ветерок касается моих рук и ног. Одетая только в джинсовые шорты и черную майку, мурашки бегут по моей коже от порыва ветра.

Мои ноги покидают область зацементированной беседки и опускаются на прохладную траву. Мне нравится ощущение мягкой, только что срезанной травы между пальцами ног.

Мои губы приподнимаются, и впервые за целую вечность, я чувствую это и слегка улыбаюсь. Улыбка не исчезает, как только я замечаю ее, потому что я отвлекаюсь на пение птиц.

Я поднимаю голову, как будто хочу увидеть их, но я просто хочу услышать их еще раз. При этом мой конский хвост развевается на ветру, ветер ласкает мою шею.

Мы входим в то, что, как я чувствую, находится посреди двора. Я морщусь, когда мне кажется, что я слышу воду.

— Канье, ты купил мне бассейн? — саркастически спрашиваю я.

— Не совсем, Эмми. Теперь можешь открыть глаза.

Сначала медленно, но, когда все цвета розового и красного попадают в область моего зрения, они немедленно открываются. Я задыхаюсь. От удивления я закрываю рот рукой, и слезы градом катятся по щекам. Я делаю шаг назад и просто смотрю. Я смотрю на самый красивый розовый сад, который я когда-либо видела. Розарий на заднем дворе.

Четыре круга заполнены розовыми и красными розами, а между этими четырьмя кругами четыре белые галечные дорожки, которые сходятся посередине к великолепному фонтану с птицами, окружающими его. Это самая красивая вещь, которую я когда-либо видела.

Я убираю руку ото рта и подхожу к ближайшим розам. Я прикасаюсь к розе и чувствую шелковистость прекрасных лепестков, совсем как моя роза.

— Эмми, я хотел подарить тебе что-то, такое же прекрасное, как ты, и что всегда будет напоминать тебе о нас.

Я отрываю взгляд от роз и смотрю на Канье с выражением шока и благоговения на лице.

— В этот момент, прямо сейчас, я могу думать о том ужасном времени, и все, что я могу представить, это то, чего я ждала с нетерпением. Это, — я протягиваю руки, — и ты, — я указываю на Канье. — Каждый раз, когда ты занимаешься со мной любовью, каждый раз, когда ты слушаешь меня, каждый раз, когда ты делаешь что-то подобное... — я замолкаю, не в силах продолжать из-за кома в горле.

Я прочищаю горло и на этот раз говорю яснее.

— Я понимаю, что никогда не была одна. Теперь я знаю, почему решила выжить и не сдаваться. Потому что ты всегда был со мной, и меня никогда не бросали.

Плач срывается с моих губ, пока я добавляю.

— Я не знаю, что сказать, как отблагодарить тебя за то, что ты никогда не сдаешься. Ты продолжаешь дарить мне надежду и красоту в моем темном мире. Ты его зажигаешь. То, что раньше было маленьким огоньком в углу, теперь такое яркое, что может своим светом разогнать всех моих монстров.

Канье немного отступает, и я смотрю в его стеклянные глаза.

— Любить — значит никогда не быть одной, Эмми. Если и есть что-то в этом мире, что истинно и вечно, так это моя любовь к тебе, а это значит, что ты не была и никогда не будешь одинока, — Канье тянется ко мне и притягивает к себе в потрясающем, страстном поцелуе. Мы отстраняемся, тяжело дыша и глядя друг другу в глаза.

Канье усмехается и говорит:

— Хочешь трахнуться в саду роз?

И тогда это случилось. В тот момент вся моя жизнь изменилась.

Громкий смех срывается с моих губ и выходит в мир.

Глаза Канье расширяются, и его улыбка становится невероятно большой, когда он смеется со мной в неверии.

— Эмми! — кричит он, удивленный моим смехом и улыбкой.

Я продолжаю улыбаться, наблюдая, как он смотрит на очертания моего рта, словно изучая изгибы и запоминая мою улыбку.

Я набрасываюсь на него, хватаю за воротник рубашки, обвиваю ногами его талию и целую крепко и долго.

Канье сгибается в коленях, и мы падаем на мягкую зеленую траву рядом с моими прекрасными розами, и мы занимаемся любовью, улыбаясь и смеясь почти все время.

Теперь я улыбалась и смеялась каждый день. Это было похоже на открытую коробку, которую уже никогда не закроешь. Я никогда не хотела закрывать эту коробку, но я думала, что мои улыбки будут редкими и не уверенными. Однако, как только я поняла, что могу дать Канье гораздо больше, чем думала, и на что способна, это сделало меня счастливой, заставило улыбнуться.

Цвет снова наполняет мой мир. У меня есть темная сторона, но свет в моем сознании побеждает тьму. Теперь монстры боятся моего, когда-то маленького, яркого света. Тьма все еще пытается вторгнуться, но Канье делает или говорит что-то невообразимое: прикасается, целует, обнимает или занимается со мной любовью, и у тьмы не остается шансов. Канье — мой яркий свет. Он всегда был в моем сознании, этот маленький огонек, всегда боролся за меня, даже когда я этого не осознавала.

Я поворачиваю голову в сторону и вижу улыбающегося Канье, который смотрит на меня, тяжело дыша. Да, это были трудные три недели, но это также были лучшие три недели в моей жизни.

Эмили потная, потрясающая и тяжело дышит. Она улыбается мне, и это словно удар током по моему сердцу. Я никогда не устану от ее прекрасной улыбки. Я никогда не смогу принять как должное ее великолепные, изогнутые губы. Иногда я хочу ущипнуть себя, чтобы понять, что это реально, что моя Эмми здесь. Она улыбается и счастлива.

Она все еще смотрит на меня, когда я протягиваю руку и беру ее подмышки. Я усаживаю ее на свою талию. Ягодицы Эмили покоятся на моем обмякшем члене. Эмми трется бедрами о мой член и хитро улыбается мне.

Я стону, снова твердея. Я уже устал от наших утренних занятий.

— Детка, дай мужчине пять минут передышки. Это было... Иисус Христос, это время было потрясающим, но мне нужна пища для энергии, прежде чем я смогу продолжить снова.

Эмили смеется в ответ.

Я протягиваю руку к столику и беру телефон. Я нахожу значок камеры на главном экране, нажимаю видео и начинаю снимать самую красивую женщину в мире. Мою Эмми.

— Сделай это еще раз, — прошу я Эмми.

Она смотрит на меня в замешательстве, а потом ахает и говорит взволнованно:

— Ты хочешь снимать меня, пока я объезжаю тебя?

Это не первый раз, когда мы снимаем секс на видео. Мы с Эмми прошли через это в двадцать с небольшим лет.

Я громко смеюсь над ее догадкой и говорю:

— Нет, детка. Улыбайся, смейся, не останавливайся.

Мне вдруг захотелось записать ее улыбку и смех. Я обходился без них пять лет. Теперь я не хочу пропустить ни одной. Мне нужно заснять ее, чтобы я мог смотреть, когда захочу. Нужно напомнить себе, что это не сон.

Она продолжает улыбаться, но, кажется, делает это от смущения и думает, что я сошел с ума.

Внезапно Эмми перестает улыбаться и соблазнительно облизывает губы.

Я перевожу взгляд с телефона на ее губы. Она начинает двигаться вниз по моему телу и ниже талии. Она нежно целует мой член. Эмми берет мой уже болезненно твердый член в рот, и я не могу сдержать стон.

— Боже, — мой голос звучит сдавленно.

Я бросаю телефон на кровать, хватаю Эмми за волосы и откидываю голову назад, застонав от удовольствия.

После долгих мгновений, пока Эмми терзала меня своим горячим, влажным ртом, я наклоняюсь, приподнимаю ее и усаживаю себе на бедра. Она балансирует на коленях, когда я помещаю головку моего члена в ее вход. Я потираю головку своего члена взад и вперед о ее сочащуюся киску. Черт. Прежде чем позволить ей вобрать меня в себя, я закрываю глаза и обхватываю ладонью ее лицо.

— Я люблю тебя, Эмми.

Наши взгляды все еще прикованы друг к другу, и мы одновременно сливаемся вместе. Мы кричим в экстазе, когда наши тела соединяются взрывоопасным образом.

Мы хватаем друг друга за руки, переплетаем пальцы. Эмми сильно толкает меня в руки, встает и снова насаживается на меня. Это жестко, горячо и чертовски потрясающе.

Комната наполнена всхлипываниями Эмми и моим ворчанием. Черт, нет ничего в этом мире лучше, чем мой член, заключенный в теплую, гладкую киску Эмми. Рай.

Ее подпрыгивающие сиськи заставляют меня оторвать взгляд от ее лица. Я отталкиваю ее руки, сажусь и беру в рот один из ее сосков. Восхитительный, мягкий, гладкий и чертовски изысканный.

Я стону у ее груди, пока Эмми продолжает ездить на мне, сжимая мой член в своей киске, словно в тисках. Черт, мне нравится быть внутри нее. Я хочу, чтобы это никогда не заканчивалось.

Эмми громко стонет, и стенки ее влагалища блаженно сжимаются вокруг моего члена. Ее движения становятся неистовыми. Она отпускает мои руки и хватает меня за плечи.

Я беру контроль на себя, входя в нее жестко, мой член умоляет о большем. Я хочу войти глубже, ближе. Я хочу забраться в нее.

Ее всхлипывания перерастают в крики экстаза. Ее дыхание, фраза «Пожалуйста, не останавливайся», заставляет мои яйца сжиматься, и я знаю, что я близко. Скоро я последую за ней. Все мое тело вибрирует и дрожит, когда я взрываюсь глубоко внутри моей девушки, покрывая ее внутренности своей спермой.

Моя.

Я падаю обратно на кровать, и Эмми приземляется на мою потную грудь. Единственные звуки в комнате — наше мощное дыхание. Я убираю ее волосы и целую в висок.

— Черт, детка, ты меня убьешь, ты же знаешь, — говорю я со смешком.

Эмми смеется мне в грудь, и ее смех отдается в моем сердце. Оно бьется вдвойне от гордости. Эмили владеет моей душой и телом. Боже, я люблю ее так сильно, бл*ть.

У Эмми урчит живот, и я решаю, что пора покормить мою девочку. Я шлепаю ее по заднице и шепчу в волосы:

— Все, детка, я собираюсь принять душ, а потом приготовлю нам что-нибудь поесть.

Эмили поворачивает голову и смотрит на меня, опираясь на мою грудь. Ее лицо раскраснелось, а глаза озорно блестят.

— Я уже поела. Я сыта, — подмигивает она.

Смех срывается с моих губ, когда Эмми спрыгивает с меня. Она лежит на кровати рядом со мной. Я крепко целую ее, потом спрыгиваю с кровати и направляюсь прямиком в душ. Подхожу к двери и поворачиваюсь к Эмми. Она смотрит в другую сторону. Мои глаза блуждают по ее обнаженной спине и упругой попке. Мой член, бл*дь, слегка шевелится. Я смотрю на него и думаю:

— Черт возьми, опять, серьезно?

Я поворачиваюсь и, смеясь, иду в душ. Конечно да! С этого момента для нас наступает новое начало.

Я смотрю в окно, слушая смех Канье, пока он принимает душ, и надеюсь, что каждый следующий день теперь будет начинаться так, как этот.

Еще одна улыбка украшает мои губы. Та, которую я очень хорошо знаю. Удовлетворенная, только что трахнутая, самая счастливая, я-дома-улыбка. Я вздыхаю. Сейчас наша жизнь близка к идеальной. Мои кошмары и воспоминания мучают меня все реже и реже с каждым днем. Лили была права. Впустить Канье ― это все, что было нужно. Я никогда бы не смогла справиться с этим в одиночку. Это было всегда предназначено для меня и Канье, но жизнь лишь на пути к совершенству. Есть только одна помеха для меня: Донован все еще ищет меня.

Я проверяю ноутбук каждый день, но от моего информатора нет никаких новостей. Это значит, что Донован все еще в Нью-Йорке, и все еще ищет меня. Каждый день, пока Канье спускается вниз чтобы приготовить нам завтрак, я достаю ноутбук и боюсь открывать почту. Я не боюсь Донована, который может прийти за мной, нет. Я знаю, что сделаю, когда встречусь с ним лицом к лицу. Я попытаюсь убить его.

Я боюсь того, что случится, если Донован похитит и убьет меня. Боюсь не за себя. За Канье. Я знаю, что Канье не переживет мою потерю снова.

Я думала о том, чтобы рассказать ему, рассказать Джейку, чтобы они взяли на себя эту ответственность ― схватить Донована. Но моя месть мешает мне рассказать им. Она хочет смотреть, как Донован умрет. Я хочу видеть его страдания, но изо всех сил стараюсь отпустить эту часть себя. Я знаю, что быть здесь с Канье важнее.

Услышав, как в душе выключается вода, я вырываюсь из своих мыслей, переворачиваюсь на другой бок и наблюдаю за голым Канье, который выходит из ванной, вытирается и идет к шкафу. Его упругий зад покачивается при каждом движении. Он идеален. Каждый мускул на его теле напряжен и натянут. Он ― гора мышц, и да поможет Господь Доновану, если Канье когда-нибудь до него доберется. Вообще-то, нет. Бог никогда не поможет такому злому монстру. Канье натягивает свои баскетбольные шорты и подходит ко мне, чтобы поцеловать. Капли воды с его мокрых волос падают мне на лицо.

― Принимай душ, детка, и спускайся вниз. Я даже в душе слышал, как урчит твой живот, ― говорит он с усмешкой.

Он не мог, но, да, я голодна. Я улыбаюсь и соглашаюсь. Затем он выпрямляется и выходит из комнаты.

Я слушаю его удаляющиеся шаги по лестнице, и когда я понимаю, что он уже в кухне, то вскакиваю с кровати и накидываю халат, достаю ноутбук из своего шкафчика, где прятала его последние несколько дней. Я сажусь на кровать и открываю его. Затем я вижу это. Непрочитанное сообщение. Открывая его, слова исчезают, а потом вновь появляются.

Мне удалось получить твой файл у детективов. Донован нашел твои записи о школе. Он близок к тому, чтобы найти тебя. Вскоре он узнает, где ты.

Ты собираешься к нему, как мы и планировали? Мы должны что-то предпринять до того, как он узнает, где ты живешь.

Мое сердце сжимается. Школьные записи. Идти к нему. Я знаю, что должна прямо сейчас спуститься к Канье и рассказать ему все, но я все еще не решаюсь и должна подумать об этом сегодня.

Я скоро напишу о своих планах.

Я закрываю крышку ноутбука и смотрю в пустоту. Мысли о том, чтобы найти Донована, застать его врасплох, похитить и причинить ему боль, не дают мне покоя. Искушение отомстить так сильно́, но я не дура. Он вдвое сильнее меня. Мне нужен действительно хороший план, чтобы он сработал. Железная стратегия, чтобы убедиться, что Канье не потеряет меня снова. Боже, это глупо. Так рисковать вообще глупо и неправильно. Тем не менее, возмездие течет в моей крови, и его так трудно отпустить. Моя душа кричит, чтобы я прыгнула в самолет и полетела в Нью-Йорк, чтобы доказать Доновану, что у него нет надо мной власти.

― Эмми! Завтрак почти готов. Еще пять минут!

Крик Канье пугает меня. Я вскакиваю с кровати и быстро иду в душ, поспешно умываюсь, вытираюсь и надеваю джинсы и темно-синюю блузку. Затем бегу вниз по лестнице к любви всей моей жизни.

Канье поворачивается и одаривает меня ослепительной улыбкой. Он так счастлив, что мое сердце сжимается от страха, когда я представляю, как он один стоит на кухне и живет в этом доме, если со мной что-то случится. Я не должна этого допустить.

― Твоя мама звонила, пока ты была в душе. Она сегодня хочет пройтись по магазинам с тобой и Лили.

― О, хорошо. Звучит весело.

Сегодня суббота, и маме нравится видеться со мной по субботам и воскресеньям. Мои родители пытаются не давить на меня, но они настойчивы в том, чтобы встречаться со мной не меньше, чем один раз в выходные. Я их понимаю.

Я накрываю на стол, мы садимся и начинаем завтракать.

― Чем ты сегодня займешься? ― спрашиваю я Канье с набитым беконом ртом.

― Джейк написал, что придет посмотреть игру «Кольтов».

― О, звучит весело, ― саркастически говорю я с усмешкой.

Канье ухмыляется мне в ответ.

― Да, черт возьми, я буду скучать по сотням различных магазинов и девочкам, визжащим от шмоток. Я так расстроен, что не смогу пойти, ― заканчивает он с подмигиванием и ухмылкой.

Я начинаю смеяться до боли в животе. Но мои мышцы уже к этому привыкли.

После завтрака мы поем посуду и оказываемся на диване, когда слышим стук в дверь.

На мгновение мое сердце замирает при мысли, что это может быть Донован. Я застываю на месте, наблюдая как Канье открывает входную дверь, и расслабляюсь лишь тогда, когда вижу свою маму, проходящую в дом и обнимающую Канье. Она широко улыбается, заметив меня.

Глядя на улыбающиеся лица вокруг меня, я осознаю, что должна принять решение. Я не могу больше тянуть. Это не безопасно. Я обещаю себе озвучить решение к моменту моего возвращения из магазина. Я уже знаю, что склоняюсь к тому, чтобы рассказать все Канье. Позволить ему разобраться с Донованом и затем узнать, что этот человек скоро окажется на шесть футов под землей.

Но что, если мне нужно смотреть на страдания Донована? Нужно ли это моей душе, чтобы восстановиться окончательно? Или это лишь месть, которую я жажду, соблазняет меня быть тем самым последним человеком, которого он увидит перед тем, как покинуть этот мир?

Мы с Джейком смотрим, как Барб уезжает с нашими девочками. Мы смотрим туда, откуда всего несколько минут назад отъехала машина.

Джейк поворачивается ко мне и похлопывает по плечу.

― Пара часов и они вернуться. У тебя есть пиво в холодильнике?

Я смотрю на Джейка и киваю.

― Да, и мне прихвати.

Я перевожу взгляд еще раз обратно на дорогу, прежде чем войти внутрь дома с Джейком.

Мое сердце бешено колотиться, когда я далеко от Эмми. За последние пять лет я потратил все свои силы, чтобы найти ее. Тяжело наблюдать, как она уезжает, пусть даже и для того, чтобы просто пройтись по магазинам.

Эмми не знает, но я знаю намного больше о ней и Коллекции, чем она думает. Я имел дело с подонками, чтобы найти дом Коллекции, и даже убивал ублюдков, которые смеялись мне в лицо, когда говорили, что видели Эмили и владели ей.

Я знаю, что случилось с ней. Я предполагаю, сколько раз ее насиловали. Это убивает меня. Каждый день я просыпаюсь, и в моей голове крутятся мысли о том, что пришлось пережить моей девочке.

Я знал почти каждую мелочь о Коллекции, и что случалось с женщинами.

Единственное, что я, черт побери, не мог выяснить, так это месторасположение, где они держали девочек между вечеринками. К тому же разведданные всегда запаздывали. Мы появлялись там тогда, когда место было уже пустым. Столько раз я был готов найти ее, а потом ничего. Там никого не было. Мое сердце умирало тысячами смертей, когда я осознавал, что мы снова опоздали. Знание того, через что она проходила в такие ночи, потрясало меня до глубины души.

Когда Джейк сообщил мне, что мы наконец найдем ее, я был в отчаянии. Я не мог дождаться, когда она окажется в моих объятиях. И все же я окаменел от того, что мог там найти. То, что я нашел, была моей девушкой, но сломленной разумом и душой. Однако она по-прежнему оставалась моей Эмми. Ей просто нужно было время, и, слава Богу, все наконец-то начинает налаживаться. Она улыбается. Она смеется. Да, все становится намного лучше.

Я захожу в дом, сажусь на диван и беру пиво из рук Джейка. Игра начинается, и я пытаюсь сфокусироваться на ней, но мой разум все еще с Эмми. Я молюсь, чтобы она была в безопасности. Я не могу потерять ее снова. Каковы шансы, что это может произойти снова? Вероятно, один на миллион. Один, но все же шанс.

Я убедился, что никто из этой гребаной империи больше не навредит моей Эмми. Джейк и я, мы оба заботимся об этом последние несколько месяцев. Мы работали с Джозефом, чтобы найти людей, которые посещали вечеринки. Мы убираем их одного за другим.

Ник и Джозеф были теми, кто нажимает на курок, пока мы с Джейком остаемся с нашими девочками. Но мы в курсе всего, что у них происходит. Мы знаем, кто следующий и когда. Я наслаждаюсь теми моментами, когда узнаю, что пуля прошла сквозь сердце очередного мужчины. Что он больше никогда не сможет причинить боль другой девушке. Никогда не сможет причинить боль моей Эмми.

Есть только один ублюдок, которого мы еще не выследили. Донован Брэдли, адвокат из Лос-Анджелеса, тридцать пять лет, всегда носит дорогие костюмы, и, по моим сведениям, этот ублюдок думал, что Эмили принадлежит ему. Я хочу сам с ним разобраться.

― Канье, о чем ты, черт возьми, думаешь, когда сжимаешь губы, как тиски? Это громче, чем чертов телевизор.

Я поворачиваюсь к Джейку.

― Что-нибудь слышно от Джозефа или Ника?

Джейк вздыхает:

― Нет, они все еще ищут этого ублюдка. Они потеряли его в Мехико. Джозеф сказал, что у него пропали два парня. Тот, кто последним сообщил о Доноване во Флориде, и тот, который следовал за ним в Мехико. С тех пор о его парнях ничего не слышно. Джозеф злится. У него нет никаких зацепок, а его ребята продолжают исчезать. Каждый раз, когда я с ним разговариваю, он звучит так, будто готов убить. Думаю, единственное, что поддерживало его в здравом уме последние несколько месяцев, это убийство этих гребаных засранцев.

Джейк поворачивается лицом ко мне и продолжает:

― Лил спрашивала меня о телефонном разговоре, который подслушала. Я спрашивал Ника, закончена ли работа. Она спросила меня прямо, как всегда делает моя Лил. Я был честен с ней. Она знает, что мы делаем. Она сказала, что не хочет знать большего, и что она понимает. Черт, она ухмыльнулась и сделала мне лучший минет, который у меня когда-либо был. Моя женщина чертовски дерзкая и потрясающая, ― заканчивает Джейк с широкой улыбкой на лице.

Я не могу удержаться от улыбки. Лили вспыльчива. Она та женщина, которая потеряла так много, и все же в ней осталось так много борьбы. На ее фотографии Эмили смотрит чаще всего. Я знаю, Эмили боготворит Лили, но Эмми не осознает, что она такой же боец, если не больше, чем Лили. Моя девочка ― еще тот боец.

― Я собирался позвонить Джозефу, пока буду здесь, узнать последние новости. Я сделаю это сейчас.

Я киваю Джейку, и он достает телефон из заднего кармана. Он нажимает несколько кнопок, прежде чем включить громкую связь, и мы слышим звонок.

― Джейк, черт, я как раз собирался тебе звонить! ― отвечает Джозеф, крича в трубку.

Громкий рев двигателя и сильный ветер на заднем плане.

― Где тебя черти носят, Джозеф? ― спрашивает Джейк.

― Только что сошел с самолета в аэропорту Хастинга. Все изменилось. Нам нужно встретиться. Где я могу тебя найти?

Я смотрю на Джейка, потрясенный словами Джозефа.

Джейк дает Джозефу мой домашний адрес, и он прерывает звонок.

Мы оба удивлены и задаемся вопросом, что так сильно изменилось, что Джозеф О'Коннор хочет встретиться лично?

После часа волнений к моему дому подъезжает черный седан. До этого момента я видел Джозефа лишь на фото. Когда мы только начали поиски Эмили, он был первым в нашем списке. Но он оказался союзником, а не врагом. И он продолжает доказывать, что не похож на своего отца — монстра.

Из машины выходит высокий, широкоплечий мужчина с черными волосами. У него суровое лицо и решительный взгляд. Это всегда привлекало мое внимание к Джозефу. Его лицо на фото всегда отражало суровое воспитание и скверную жизнь. Он выглядел вечно злым.

За исключением фотографий, на которых он был с Алексой Кинглсли. Это были единственные случаи, когда я видел его хотя бы отдаленно счастливым. И он смотрел на нее так, словно она была всей его жизнью. Ради этой женщины он готов на все. Я не знаю, почему она сбежала от него, но уверен, что десятки мужчин по всему миру ее ищут. Он помогал нам с Джейком, но, когда появлялись зацепки по местонахождению Алексы, он все бросал, чтобы проверить свой источник. Мы понимаем. Досадно, что эти люди не умрут раньше, но мы понимаем: она нужна ему, как мне нужна Эмми, а Джейку — Лили. Они наши, а мы их. Для нас больше никого нет.

Джозеф поднимается по ступенькам и направляется к Джейку. Они пожимают друг другу руки и похлопывают по плечу.

Джозеф поворачивается ко мне и пожимает мою руку. Он смотрит мне прямо в глаза, и на его лице читается истинное раскаяние. Раскаяние за то, через что я прошел или, может быть, за то, через что пришлось пройти Эмми. Я стискиваю зубы. Я зол. Я знаю, что в произошедшем нет его вины, но он стоял в стороне и позволял случаться всему тому дерьму, что происходило с Эм. Я понимаю, насколько могущественным был его отец, но когда дело касается Эмми, здравый смысл оставляет меня, и все, что меня волнует, это то, что ее нужно было спасти в самом начале.

Я сильнее сжимаю его руку, вижу, как он вздрагивает, но не пытается отдернуть руку. На его лице все то же выражение сочувствия.

— Канье, — предупреждающе говорит Джейк.

Я отпускаю руку Джозефа и пытаюсь стряхнуть с себя мрачные мысли.

— Все нормально. Я понимаю, но нам нужно кое-что предпринять. Кое-что очень дерьмовое случится и скоро, — заявляет Джозеф.

Мы согласно киваем и направляемся в дом, но прежде, чем зайти в гостиную, Джозеф начинает говорить, и то, что он говорит, останавливает нас.

— Донован Брэдли ищет Эмили.

Джейк и я застываем на месте. Я не знаю, как у Джейка, но в этот момент, моя кровь стынет в жилах, а сердце сжимается от страха. Я убью этого ублюдка.

— Где он? — рычу я. Моя челюсть стискивается, а ладони сжимаются в кулаки. Все присутствующие ощущают мой гнев.

— Мы снова нашли его. Сейчас он в Нью-Йорке. У меня был другой парень, и теперь он тоже пропал без вести, — рычит Джозеф. — Когда я доберусь до гребаного ублюдка, который выводит моих парней из игры, то он пожалеет, что родился, — говорит Джозеф.

— Ближе к делу, — говорю я напряженным тоном.

— До того, как пропал мой парень, он сообщил мне, что Донован встречался с человеком по имени Брюс Стефенс. Стефенс — частный детектив, и после некоторого расследования мы обнаружили, что он ищет Эмили Робертс. Затем следующее задание для моего человека было следовать за Донованом и отправить мне адрес, где он остановится. Я получил от него письмо, но по какой-то гребаной причине, оно зашифровано. И я не могу связаться со своим парнем.

— Тогда как, черт возьми, мы узнаем, где он сейчас? — я сердито кричу на Джозефа. Он даже не смотрит на меня.

— Канье, черт возьми, успокойся. Крича друг на друга, мы не найдем ублюдка раньше. Нам нужен план, — заявляет Джейк.

Я знаю, что он прав, но все, что я вижу, — красная пелена перед глазами. Мне жизненно необходимо что-то ударить. Мне нужен этот ублюдок здесь и сейчас, чтобы я мог вырвать его внутренности голыми руками.

Мы стоим у подножия лестницы, прямо рядом с входной дверью, и меня внезапно осеняет, что через несколько часов Эмми войдет в парадную дверь, и мне придется сказать ей, что монстр из ее прошлого, один из них, ищет ее. Она уже со многим справилась; боюсь, это может отбросить ее назад. Я хочу защитить ее и разобраться с этим без ее ведома, но я знаю, что должен быть честен с ней.

— Я понимаю твое разочарование. Поверь мне, я знаю, — отвечает Джозеф. — Кто-то издевается надо мной и моими парнями. Я не могу найти ни единой зацепки, — кричит Джозеф и его руки в отчаянии взлетают в воздух. — Знать, что письмо пришло ко мне и зашифровано. Это дерьмо не легче. Люди, которые это провернули, должны были иметь доступ к моей системе, чтобы зашифровать единственное сообщение. Они больше ничего не предприняли, не украли ни единого байта информации. В этом нет никакого смысла, но кто-то определенно не хочет, чтобы я нашел Донована.

Отчаяние пробегает по моему телу. Кажется, что кто-то душит меня. Мне нужен контроль над ситуацией. Слишком много всяких «если», слишком много препятствий и вероятностей снова потерять Эмили. Я поворачиваюсь спиной к парням и сжимаю кулаки. Я хочу что-нибудь разбить. Мне нужно выместить часть этой ярости. Следующие слова Джозефа снова привлекают мое внимание.

— Я все еще могу узнать, где Донован. Мои ребята знают, что нужно отправить еще одно сообщение с информацией на другой адрес электронной почты. Это на случай подобных чрезвычайных ситуаций, но я не могу использовать свой интернет-провайдер или ноутбук. Для этого мне необходим чужой компьютер. Это одна часть причины, по которой я здесь.

Половина причины… есть что-то еще? Чертовски здорово.

— Что еще, Джозеф? — спрашивает Джейк, не желая больше ждать.

— Мой дядя, Майкл О`Коннор. Я связался с ним, когда узнал, что Донован нанес ему визит. Я спросил, чего тот хотел. Он ответил, что Донован не был конкретен, и сказал лишь, что ищет кое-кого, но не уточнил кого. Я не стал выпытывать. Поверьте, от моего дяди сложно получить информацию. Он на шаг впереди моего отца в этом сумасшедшем предприятии. Он расследует, кто убил моего отца и пытается выяснить, что тогда произошло, но, похоже, не может найти никого живого, чтобы расспросить. Также он пригласил меня приехать к нему. И поверьте, это приглашение я смог игнорировать. Он находит странным то, что я жив, а остальные мертвы. Он спрашивал о Коллекции и теперь намеревается найти тех девушек, чтобы продолжить дело Марко.

За две секунды воздух в комнате накалился до предела. Джозеф отступает от нас с Джейком, и я могу только представить, что он видит. Два убийственных взгляда от людей, которые вот-вот взорвутся.

— Черт, я знаю. Я знаю! — кричит Джозеф сильным голосом, но в нем слышится страх. — Вам двоим нужно успокоиться. Я сказал ему, что все умерли. Все, включая девушек из Коллекции и прислугу. Я понятия не имел, что еще сказать. Я сказал ему, что правительство пришло без ордеров и полномочий и забрало всех, включая девочек, чтобы не было свидетелей, сказал ему, что это из-за денег и политиков, которых шантажировал мой отец. Он думает, что я получил предупреждение и исчез до того, как это случилось, и что мой отец был в секретном месте, поэтому я не мог предупредить его. Дядя знает, что Марко никогда никому не говорил, где находится дом. Пока, я думаю, он мне верит, но, если Донован найдет Эмили и сможет сообщить дяде, что она жива, тогда мой дядя поймет, что я солгал. Тогда на кону жизнь моей матери, и моя тоже. Не говоря уже о Лекси. Он знает, как много она для меня значит, — Джозеф делает глубокий вдох.

— Как думаешь, твой дядя сможет найти Алексу, если ты не можешь? — Джейк спрашивает Джозефа.

Джозеф усмехнулся.

— Не думаю… Но, черт возьми, я бы хотел, чтобы он попробовал; тогда я действительно смог бы отыскать ее. Лекси всегда была хороша в этом дерьме. Она росла сначала в своей гребаной семье, затем в моей. Она многому научилась.

В моей голове столько давления. Я качаю головой, не в силах понять слов Джозефа. Брат Марко — человек, который, по-видимому, хуже, чем сам этот больной ублюдок — жив и хочет восстановить Коллекцию. Ублюдок должен умереть, и поскорее.

— Нам нужно разобраться с твоим дядей. Я не оставлю никаких следов, если речь идет о безопасности Лили и Эмили, — утверждает Джейк.

— Да, но убить его будет нелегко. Если бы это было так, я бы уже давно это сделал. Он важен для торговли наркотиками и оружием в Мексике. Я собираюсь навестить его, когда он пригласит меня в следующий раз, и выяснить, в какую сторону он движется и какой информацией располагает. Если нужно его убить, я должен сделать это так, чтобы все выглядело как работа со стороны врага, — Джозеф замолкает, и убийство его дяди не вызывает никаких эмоций, только решимость и уверенность в том, что это будет правильно.

— Мы разберемся с твоим дядей после Донована. Я не смогу ни на чем сосредоточиться, пока этот долбаный Донован не умрет, — выговариваю я. — Ладно, парни, нам нужен план. И мне нужно привлечь к нему Ника и Дома. У меня дома есть компьютер. Едем прямо сейчас, — говорит Джейк, прижимая телефон к уху. — Я позвоню маме и скажу, чтобы она отвезла девочек ко мне.

Джейк направляется к двери, но я останавливаю его.

— Подожди. Я не хочу, чтобы Эмми волновалась, пока ходит по магазинам. Они поймут, что что-то не так. У Эмили наверху ноутбук, а у нас есть Wi-Fi. Сначала мы придумаем план, чтобы нам было что сказать девочкам, прежде чем они начнут волноваться.

Джейк понимающе кивает, и мы все идем в гостиную, Джейк с телефоном у уха.

— Дом, отправляйся к Канье. Нам нужно встретиться, — потом он снова набирает номер и говорит то же самое, но на этот раз Нику.

Я наклоняюсь, чтобы вытащить ноутбук из-под кофейного столика, но его там нет. Я бегу вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и вхожу в нашу спальню. Я много раз видел Эмми с ноутбуком, просматривающую фотографии. Может, она так и не отнесла его вниз. Мои глаза обыскивают комнату, и я нахожу ноутбук на нашей кровати, среди разбросанных покрывал. Должно быть, Эмми использовала его сегодня утром.

Я беру ноутбук и спускаюсь к обеденному столу, осторожно передвигая ее фотографии. Они все еще на нашем столе, разбросаны по всей столовой. Эмми убрала некоторые из них, в основном чужие, но оставила наших друзей и семью, и нас двоих, запечатленных вместе. У меня запланирован сюрприз для Эмми на ближайшие несколько недель. Завтра у меня встреча со строительной компанией, чтобы обсудить обустройство нашего дома. Я собираюсь построить для Эмми фотостудию. Эмми видит только улыбки и морщинки от смеха на лицах людей, но я вижу искусство. Она делает красивые фотографии. Она меняет настройки на камере, и темный, пасмурный день становится ярким, словно картина, которая оживает с ее изменениями. Она думает, что просто подчеркивает их улыбки, смех и счастливые моменты, но я не думаю, что она понимает, что именно она заставляет фотографии сиять.

Я поднимаю крышку ноутбука и вижу, что он открыт для учетной записи электронной почты.

— Какого черта? — шепчу я, не в силах поверить тому, что читаю, … не хочу верить.

Джейк и Джозеф подходят ко мне сзади и читают через мое плечо.

От: A.Кингсли

Тема: Я нашла его.

Кому: Эмили Робертс

Я в Мехико. Человек, с которым он встречался, — брат Марко, Майкл О'Коннор. Он задавал вопросы о том, что случилось с его братом, и ходят слухи, что он собирается начать там, где умерла империя Марко. По моим сведениям, Донован организовал эту встречу с Майклом в надежде найти тебя.

От: Эмили Робертс

Тема: Я нашла его.

Кому: А. Кингсли

Мне нужно, чтобы ты держала его в поле зрения. Мне все время нужно знать, где он. Когда я выясню, каковы мои планы, я свяжусь с тобой по почте.

От: A. Кингсли

Тема: Я нашла его.

Кому: Эмили Робертс

Считай, что дело сделано. Мы скоро увидимся?

От: Эмили Робертс

Тема: Я нашла его.

Кому: А. Кингсли

Как только я смогу выбраться из Гастингса, я буду там.

От: A.Кингсли

Тема: Он в движении.

Кому: Эмили Робертс

Донован на пути в США. Он сел на самолет до Нью-Йорка. Я лечу тем же рейсом. Он нанял детектива, чтобы найти тебя. Следователь из Нью-Йорка. У него пока ничего на тебя нет, но он хорош. Это только вопрос времени, когда он найдет тебя.

От: A. Кингсли

Тема: Он близко.

Кому: Эмили Робертс

Мне удалось получить твой файл у следователя. Донован нашел твои записи о школе. Он близок к тому, чтобы найти тебя. Вскоре он узнает, где ты. Ты собираешься к нему, как мы и планировали? Мы должны что-то предпринять до того, как он узнает, где ты живешь.

От: Эмили Робертс

Тема: Он близко.

Кому: А. Кингсли

Я скоро напишу о своих планах.

Все мое тело охвачено паникой и вибрирует от того, что мне не свойственно. От гнева, предательства, удивления, что Эмили настолько глупа и действительно пытается пойти против такого человека.

Желчь подступает к горлу и грозит опустошить мой желудок, когда я думаю о том, что могло бы произойти, если бы она ушла, чтобы найти Донована и… сделать что? Я думаю, она хочет отомстить, и я могу это понять. Даже хочу подбодрить ее, но, черт возьми, не стоит делать это в одиночку. Честно говоря, не делать вообще. Если я добьюсь своего, она и близко не подойдет к этому ублюдку.

Не могу поверить, что она пошла на такой риск и оставила бы меня, возможно, навсегда. Я в ярости, и мне больно. Как мало я значу для нее, если она рискнет снова подвергнуть меня этому?

Джозеф практически вырывает ноутбук из моих рук, но я слишком ошеломлен, чтобы обращать на это внимание.

— Лекси, — слышу я его шепот. — Алекса помогает Эмили найти Донована. Она следила за ним. — Голос Джозефа низкий и сердитый.

— Черт, Эм, что ты делаешь! — кричит Джейк. — А Алекса, это она убирала твоих парней? — Джейк удивлен не меньше нас с Джозефом.

— Да, мать твою, по крайней мере, я знаю, что они еще живы. Мне просто нужно найти, где она их оставила и вернуть, — раздраженно говорит Джозеф. — Она сама выслеживала серийного насильника! — рычит он.

Мы с Джейком отступаем от него, и из Джозефа волнами вырывается нарастающий гнев. Я оглядываю комнату, думая о том, как спасти то, что он, вероятно, собирается уничтожить. Я знаю, если бы узнал, что Эмили на самом деле следила за таким человеком, как Донован, то потерял бы голову.

Вместо этого он ставит ноутбук на стол, садится на стул и начинает печатать.

Мы с Джейком стоим у него за спиной и смотрим, как он печатает.

От: Эмили Робертс

Тема: Я нашел ТЕБЯ.

Кому: А. Кингсли

Подожди, пока я до тебя доберусь, Лекси. Твоя задница будет красной от крови. Убирайся со следа этого психопата-насильника и скажи мне, где ты сейчас!

Джоуи.

Пока Джозеф убийственно смотрит на ноутбук, ожидая ответа Алексы, мы с Джейком выходим в прихожую.

— У меня руки трясутся, Джейк. Вот как я сейчас зол на Эмми.

— Да, моя младшая сестричка сейчас по уши в дерьме. Она понятия не имеет, какая буря ждет ее дома.

— Я даже думать не могу. Я так зол на нее. Мы только что вернули ее, а она собиралась сбежать и встретиться лицом к лицу с этим ублюдком. Возможно, на этот раз она не вернулась бы домой. Черт! — я кричу в потолок.

Я слышу, как Джозеф говорит по телефону с кем-то об отслеживании адреса электронной почты, когда слышу, как подъезжает машина.

Я выглядываю в окно и вижу, как Ник и Дом выходят из машины. Время плана. Время решать, как и когда умрет Донован Брэдли.

Мы, смеясь, подъезжаем к дому, пока мама рассказывает Лили о подростковых годах Джейка и его писклявом голосе.

— Он месяцами не выходил из дома, — говорит она, пытаясь сдержать смех.

Смех прекращается, когда мы замечаем несколько машин у моего дома. Я знаю, что серебристая машина принадлежит Дому, но не знаю, чья черная.

Я рада, что все ребята собрались сейчас у нас дома. Пора рассказать Канье о Доноване. Надо было сказать ему еще сегодня утром. Еще до отъезда я знала, каким будет мое решение. У меня замечательный парень, замечательная семья. Я не хочу сдаваться. Марко уже украл пять лет моей жизни. Я не позволю Доновану украсть еще хотя бы секунду моей жизни.

Я становлюсь сильнее с каждым днем. Воспоминания никуда не делись: они терзают меня, но сразу отступают, когда я перестаю обращать на них внимание. Они требуют внимания, но с помощью Канье и семьи мои дни теперь наполнены счастливыми, любящими моментами, которые превращаются в хорошие воспоминания. Они медленно, но оттесняют все уродливое на задний план.

Хорошие дни стирают боль моих кошмаров. Чем больше проходит таких дней, когда я не думаю об этих болезненных воспоминаниях, тем меньше я помню, что чувствовала. Я знаю, что это были ужасные времена в моей жизни, и я уверена, что никогда не забуду их, но возможность приглушить чувства, связанные с этими моментами, есть. И я — живое тому доказательство, потому что каждый день проходит еще одно мгновение, и я понимаю, что моя жизнь наполнена смехом, а не мучительными воспоминаниями.

И с помощью Канье и доктора Зик моя уверенность достигает невероятных высот.

Лили обнимает маму с переднего сиденья и выходит из машины.

Мама сидит ко мне спиной. Я тянусь с заднего сидения и тоже обнимаю ее.

— Мне нравилось видеть, как моя маленькая девочка улыбается и смеется сегодня, Эмми, — я откидываюсь назад и улыбаюсь маме.

— Я счастлива, мама, и со мной все будет хорошо, — я чмокаю ее в щеку и говорю. — Передавай папе привет и скажи, что я люблю его.

Мама широко улыбается, ее глаза блестят от слез счастья, и мое сердце разрывается от осознания того, что это из-за меня.

Я выхожу из машины, Лили подходит и встает рядом со мной, пока мы машем маме, когда она уезжает.

Мы разворачиваемся и идем к входной двери.

— Как ты думаешь, чья это черная машина? — спрашивает Лили.

Я знаю, о чем она думает. Черная блестящая машина, почти такая же, как у Марко в его империи.

— Понятия не имею, но знаю, о чем ты думаешь.

— Я не могу смотреть на эту черную машину и не думать о нем, — шепчет она.

Я протягиваю руку и крепко обнимаю Лили. Она задыхается, удивленная моим внезапным утешением.

— Я тоже… Но, как и все остальное, однажды все изменится.

Я отстраняюсь, Лили смотрит на меня и улыбается.

— Я так рада, что тебе становится лучше, Эм. Ты заслуживаешь всего, что может предложить тебе жизнь. У тебя самая храбрая душа и самое чистое сердце, как и у моей младшей сестры, — мягко заканчивает Лили с легкой улыбкой.

Это огромный комплимент, и я собираюсь принять его и попытаться оправдать его для Лили и для ее сестры Саши.

Мы улыбаемся и поднимаемся по ступенькам крыльца. Я поворачиваю ручку двери и захожу в прихожую. Мы не уходим далеко: кто-то выдергивает ручку двери у меня из руки, и пять пар сердитых глаз смотрят на меня.

Лили удивленно отскакивает, и я слышу, как Джейк ругается, а потом говорит:

— Лил, иди ко мне, детка.

Лили идет прямо к нему. Они обнимаются, и он целует ее в голову. Затем он смотрит на меня разочарованным взглядом. Я знаю это выражение, оно означает, что у меня неприятности.

Я перевожу взгляд на Канье и вижу, что он в ярости: губы и челюсть плотно сжаты. Кажется, он едва сдерживает свой гнев на меня.

Что, черт возьми, происходит?

Я поворачиваю голову влево и вижу, что Дом и Ник тоже смотрят на меня с несчастным видом. Дом качает головой, но мои глаза расширяются от шока из-за мужчины рядом с ними. Джозеф О'Коннор.

Ой-ой.

Алекса рассказала ему о наших планах? Нет, она бы не стала. Последнее, что я слышала, она пряталась от Джозефа.

— Кто-нибудь хочет объяснить, почему все смотрят на меня так сердито. И что он, — я киваю в сторону Джозефа, — делает в моем доме?

При моих словах лицо Джозефа смягчается, и на нем появляется виноватое выражение. Я не хотела быть грубой, но его присутствие шокирует. Я знаю, что он был в такой же ловушке, как и я, и я знаю, что он помог мне освободиться, но какого черта он находится сейчас в моем доме?

— Мы обнаружили твою переписку с Алексой, — заявляет Канье, его тон напряжен. Он очень старается сдержать свой гнев.

Черт!

— Я могу объяснить... — начинаю я, но Джозеф обрывает меня вопросом.

— Ты знаешь, где она? — его тон немного умоляющий.

— Нет, только то, что она была в Нью-Йорке, когда мы в последний раз разговаривали, — отвечаю я, и он начинает задавать мне новые вопросы.

— Как ты ее нашла? Зачем вы обе это делаете? Ты знаешь, как опасен Донован, но все равно заставляешь Алексу преследовать его.

Последнее больше похоже на утверждение, чем на вопрос. Его слова больно ранят меня. Он прав. Все это время Алекса была в опасности, делая то, о чем я ее просила. Я ни разу не подумала о ее безопасности. Я просто хотела узнать, где Донован, и, похоже, делала это, не взирая на последствия.

Разочарование просачивается сквозь кости, и мои плечи опускаются.

Это не тот человек, которым я хочу быть.

Я делаю шаг вперед, чтобы взять ноутбук и сказать ей, чтобы она немедленно остановилась, чтобы убиралась от Донована. Однако Канье встает передо мной, как разъяренный бык, тяжело дыша, и его глаза пронзают меня таким гневом, что я боюсь сгореть в огне.

— Отвечай на вопросы, Эмили, — бросает мне Канье.

О Боже, он в ярости. И все это направлено на меня. Я это заслужила. Надо было сказать ему раньше.

Я смотрю в глаза Канье, когда произношу следующие слова, зная, что они причинят ему боль.

— Каждый раз, когда я встречалась с ней по поводу моих травм, она давала мне один и тот же номер. Говорила, что если я сбегу и мне понадобится помощь, то могу позвонить ей. Я запомнила номер. Я часто с ней встречалась, — закончила я шепотом, надеясь, что Канье не расслышал последнюю часть.

Выражение лица Канье искажается болью от моих слов, и я знаю, что он все расслышал. Его мышцы расслабляются, и я замечаю, как гнев покидает его тело, а поза указывает на поражение. Он отходит и садится на лестничные ступеньки, закрывая лицо руками. Я слышу его приглушенное тяжелое дыхание.

Я делаю шаг в сторону Канье.

— Я вернулась домой, чтобы рассказать тебе все.

Канье смотрит на меня потерянным взглядом.

— Я хотела отомстить, и до сих пор хочу, но я хочу найти другой способ добиться этого. Безопасный способ. Я знаю, что идти за ним в одиночку слишком опасно. Пожалуйста, поймите, месть — это все, что поддерживало меня последние несколько недель.

Джейк откашливается и говорит:

— Парни, давайте переместимся ко мне. Дадим возможности Эм и Канье разобраться с этим самим.

Я одариваю своего брата слабой улыбкой благодарности. Он подходит ко мне и крепко обнимает:

— Я так зол на тебя, но все понимаю. И горжусь тем, что ты осознаешь, что мы не можем потерять тебя снова. Никогда.

Я киваю у его груди, и слезы текут по щекам.

Он отпускает меня, и Лили быстро обнимает меня, шепча при этом на ухо:

— Все будет в порядке. И в следующий раз включи меня в свой девчачий план мести.

Джейк замечает мою улыбку и, прищурившись, смотрит на Лили. Она лишь пожимает плечами, а он смотрит в потолок и ругается себе под нос, прежде чем они оба уходят.

Затем Дом и Ник тепло обнимают меня, по-братски.

Дом шепчет мне, что заметил мою улыбку, когда я заходила домой. И что он рад за меня. Затем он инструктирует меня, чтобы я прекратила доводить Канье до сердечного приступа.

Ник сообщает мне, как невероятно опасно я себя вела. Он нежно целует меня в щеку и шепчет:

— Выше нос, Эм, все налаживается.

Дом и Ник уходят вместе.

Джозеф выходит последним. Выражение его лица намекает на тысячи вещей, которые он хочет узнать, но слишком боится спросить меня. Он уходит со слегка вздернутым подбородком и закрывает входную дверь.

Звук закрывающейся двери эхом разносится по дому. Гнетущая тишина указывает на неловкость между мной и Канье в данный момент.

— Прости, — шепчу я в комнату.

Канье переводит взгляд с пола на меня, и то, что я вижу в его глазах, убивает меня. Выражение его лица показывает мне насколько ему больно. Больно и печально от того, что его предали.

— Сегодня утром ты написала Алексе и сообщила, что доложишь ей о своих планах. Я борюсь здесь за тебя, Эмми. Я не понимаю, как ты могла сегодняшним утром думать о том, чтобы оставить меня, снова исчезнуть и, возможно, больше никогда ко мне не вернуться. Ты вообще думала обо мне? Через что мне пришлось бы пройти, если бы ты ушла? Что бы я пережил, если бы ты умерла! — он заканчивает криком.

Я делаю шаг назад, но не потому, что боюсь. Я знаю, что Канье никогда меня не обидит. Я отступаю назад, потому что чувствую боль в сердце и тошноту в животе. Меня тошнит от того, как сильно я ранила его этими простыми действиями и письмами.

— Прости. Мне так жаль. Я думала о тебе. Ты единственная причина, почему я не уехала, когда впервые получила е-мейл с сообщением, что Донован в Мексике. Ты и моя семья. Я бы хотела, чтобы ты понял, как сильно я тогда нуждалась в возможности отомстить. Сегодня утром единственное, что помешало мне попросить Алексу остановиться, и о чем я говорила тебе ранее, было желание быть там в его последние минуты. Я знаю, что ты и Джейк держали бы меня подальше от него. Я думала, что мне необходимо увидеть, как он умирает, видеть его страдания. Но сегодня я поняла, что мне это не нужно. Знание того, что он мертв будет вполне достаточно. Потому что у меня есть ты, и это все, что имеет значение. Я не позволю ему отнять у меня еще несколько лет.

Канье качает головой, и мой желудок падает, когда я вижу, что мои слова не оказывают на него никакого влияния. Он слишком ранен.

— Хотел бы я в это верить. Последние четыре месяца ты лгала мне. Последние два месяца ты говорила мне, что стараешься, и последние три недели заставляла меня верить, что моя Эмми вернулась навсегда. Тем временем ты планировала уйти, чтобы сражаться в невозможной битве. И ты знала, что, скорее всего, никогда не вернешься ко мне.

Слезы щиплют глаза, когда Канье говорит правду.

Он встает со ступенек, и я вижу, что его глаза остекленели.

— Я сражался за тебя каждый день. Я сражаюсь за нас каждый день, и теперь я понимаю, что все было напрасно. Ты оставила бы меня, когда нашла бы способ, шанс скрыться незамеченной, — последние слова он произносит недоверчиво.

Я несколько раз качаю головой, и слезы катятся из моих глаз.

— Нет, то есть да. Нет, черт, тогда я была в замешательстве. Я была потеряна и полна ненависти, Канье. Я думала, что, убив его, закончив то, что он начал, я смогла бы двигаться дальше. Теперь я понимаю лучше. Я знаю, что единственный способ двигаться дальше — это впустить тебя, впустить мою семью и принять помощь, в которой я нуждаюсь. Ты сражался за нас и победил. Я решила не преследовать его. Сейчас и я сражаюсь за нас. Тогда я была слишком слабой. Но не сейчас.

— Ты решила слишком поздно, Эмми.

Слова Канье пронзают мое сердце, как никогда раньше. Что он имеет в виду? И что это значит для нас?

Канье подходит к столу и берет ключи от машины.

— Я еду к Джейку.

Я замираю на месте. Вот и все. Он просто идет к Джейку, и больше никаких разговоров об этом.

Канье подходит к задней двери, и я слышу, как он ее запирает. Он проходит мимо меня, даже не взглянув, и открывает входную дверь. Я хватаюсь за ручку, чтобы он не захлопнул дверь перед моим носом, не поговорив.

— Подожди. Я думаю, что нам надо во всем разобраться прежде, чем ты уйдешь, Канье, — я стараюсь, чтобы мои слова звучали убедительно, но они больше похожи на мольбу.

— Я не могу. Я слишком зол, — он останавливается и делает глубокий вдох. — Я потратил четыре года своей жизни, разыскивая тебя, умирая при этом внутри. А ты просто собиралась снова уйти и заставить меня пройти через этот ад снова, — грустно говорит Канье, смирившись. Он отказывается от меня?

Я медленно отпускаю дверную ручку и ощущаю, как борьба во мне умирает. Канье еще секунду смотрит мне в глаза, а затем закрывает дверь у меня перед носом.

Слезы текут из глаз. Сердце сжимается.

Каждая клеточка моего существа кричит, чтобы я пошла за ним, но он прав. То, что я сделала, было неправильно. Впрочем, я знала это с самого начала.

Месть сыграла со мной злую шутку.

Уже десять часов вечера, а Канье до сих пор не вернулся домой. Два часа назад я получила сообщение от Лили о том, что Канье все еще у них дома, прорабатывает с парнями детали поездки в Нью Йорк на поиски Донована.

Я решаю написать ей, спросить, как долго они еще будут у них. Мне не терпится, чтобы он вернулся домой. Мне нужно все исправить. Мне нужно донести до него мысль о том, что мне очень жаль, что это он та самая причина, почему я отказалась ехать на поиски Донована самостоятельно.

Я: Привет, Лил. Они уже заканчивают?

Пять минут спустя я получаю ответ.

Лилли: Канье, Дом и Ник уехали сразу после того, как я написала тебе. Думала, что он уже дома.

На сердце становится тяжело. Он вообще собирается идти сегодня домой? Он останется с Домом и Ником? Я не могу просто сидеть и ждать, поэтому набираю номер Канье.

После четырех гудков я наконец-то слышу глубокий голос Канье на том конце линии.

— Эмми, все в порядке?

Я слышу его вопрос, но также могу слышать музыку и разговоры множества людей на заднем фоне. Где его, черт побери, носит?

— Где ты? — спрашиваю я его прямо.

— Я в баре «Дюгареля», пью пиво с Домом и Ником.

— Значит, пока я ждала твоего возвращения домой и гадала, вернешься ли ты вообще домой, ты все время был в баре, — заканчиваю я шипением.

Я в бешенстве, вне себя. Я даже не уверена какого это, но я просто знаю, что это так.

— Эмми, мне просто нужно немного пространства, вот и все. Время для раздумий.

Это слово «пространство» пугает меня до смерти. Никчемная, использованная, жалкая. Эти токсичные слова крутятся в моих мыслях, но я отталкиваю их. Нет, он не думает так. Они не имеют ничего общего ни со мной, ни с этой ситуацией. Я борюсь с сомнениями и в то же время понимаю его действия.

— Да, я понимаю. Я сделала тебе больно, и ты пытаешься сделать мне больно в ответ.

— Эмми, — шепчет Канье. Его голос мягкий и грустный, как будто он только сейчас понял, что его действия причинили мне боль.

— Используй столько пространства, сколько тебе нужно. Знаешь, можешь и не утруждать себя возвращением домой сегодня вечером. Можешь найти себе другую девушку, идеальную во всех отношениях, и забыть обо мне.

Я завершаю звонок и смотрю на экран телефона. Что я только что сказала? Я сильно зажмуриваюсь. Черт, я не это имела ввиду. Я так зла на него за то, что он оставил меня в неизведанности.

В моем сознании всплывает образ бритвы, и я быстро иду в ванную. По пути туда я вцепляюсь мертвой хваткой в стены входа.

— Не смей этого делать, Эмили, — говорю я себе вслух. — Ты проделала такой путь. Не порть все. Будь сильной. Если ты сделаешь это сейчас, то каждый последующий раз будет все труднее и труднее остановить себя, — твердо бормочу я себе под нос.

Я отхожу от ванной и сажусь на кровать. Мой пульс стучит под кожей. Мое дыхание вырывается неровными вздохами. Мне не нужно резать себя. Я сильная. Я могу пережить этот момент.

Это просто ссора. Такое случается с парами. Это нормально, и это как раз то, чего я хочу. Нормальная жизнь и нормальные отношения, в которых пары ссорятся. Пары ссорятся только потому, что заботятся друг о друге.

Звонок моего телефона вырывает меня из моих мыслей. Я неподвижно стою и слушаю звонок, и знаю, что это Канье. Я не знаю, что мы должны сказать друг другу после этой ссоры.

Телефон звонит снова, и на этот раз я отвечаю сразу. Я хочу слышать голос Канье. Нет даже смысла притворяться.

Я молчу и жду, пока Канье заговорит. Сейчас я не слышу ни музыки, ни людей, только звуки снаружи и машины.

— Эмми, — его голос полон эмоции, но я не уверена, какой именно.

— Я здесь, — шепчу я.

— Зачем ты так со мной? Просто так легко отдала меня другой. Несколько лет назад моя Эмми ворвалась бы сюда и утащила бы мою задницу домой, если бы решила, что я с другой.

— Я не имела это ввиду, Канье. Я зла, и мне больно. Я хотела, чтобы ты вернулся домой, чтобы мы нашли решение. Вместе.

— А я хочу, чтобы ты сражалась за нас, Эмили. Я хочу, чтобы ты хотела быть со мной.

— Я хочу! — кричу я в трубку.

— Ну, до сих пор я видел только то, как я сражаюсь за нас, а ты — хочешь оставить меня, чтобы отомстить. И теперь ты даешь мне разрешение пойти и найти другую киску, которую, ты знаешь, я не хочу.

Мои глаза наполняются слезами.

— Я пытаюсь, — умоляю я в трубку. — Я прилагаю чертовы усилия, Канье.

Я падаю на колени и рыдаю в трубку.

— Черт! — кричит Канье в телефон. — Эмми, детка, я знаю. Господи, я так чертовски зол на тебя. Когда я увидел те письма сегодня, они убили меня. С тем же успехом ты бы могла всадить мне нож в сердце. Из писем я понял, что ты собиралась меня бросить, и осознание этого почти убило. Бл*дь, уничтожило меня, Эмили.

— Я борюсь с собой каждую секунду каждого дня. Это значит, что я борюсь за тебя, за нас постоянно. Пожалуйста… — мои слова замирают, а грудь вздрагивает сквозь слезы. — Пожалуйста, пойми, что ты для меня все.

— Черт, я облажался. Я облажался, детка. Я еду сейчас же домой. Прости, Эмми, — слова Канье звучат сдавленно.

— Скоро увидимся. — тихо говорю я.

Канье ругается в трубку, затем линия отключается.

Я спускаюсь вниз и ложусь на диван в ожидании Канье. Лишь через несколько секунд сон овладевает мной.

Я чувствую, как чьи-то руки поднимают меня. Я открываю сонные глаза и вижу, что Канье смотрит на меня сверху вниз. Выражение его лица мягкое, он глазами молит меня о прощении.

Канье молча несет меня наверх, и я зарываюсь в него, наслаждаясь ощущением его тепла. Дом.

Вместо того чтобы положить меня на кровать, Канье сбрасывает ботинки, садится на кровать и откидывается назад, прислонившись к изголовью, все еще держа меня на руках. Он крепче обнимает меня, и я обнаруживаю, что еще больше растворяюсь в его теле.

— Ты простишь меня? — шепчет Канье мне в волосы.

— А ты меня простишь? — задаю вопрос в ответ.

— Да, — выдыхает он. — Обещай никогда меня не оставлять. Обещай, что никогда не подвергнешь свою жизнь опасности.

— Я обещаю, — твердо отвечаю я.

Канье вздыхает, и это ощущается, словно он сбросил со своих плеч тяжесть целого мира.

— Я волновался, что ты могла порезать себя, — неуверенно говорит Канье.

Я запрокидываю голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Я думала об этом, но остановила себя. Теперь я сильнее, чем была раньше.

— Эмми, — Канье выдыхает мое имя, как молитву, — Я так горжусь тобой.

Я улыбаюсь любви всей моей жизни, и он дарит мне мягкую, красивую улыбку в ответ.

Наконец-то мы все прояснили и можем двигаться дальше.

— Все налаживается для не-очень-обреченных Ромео и Джульеты, — шучу я.

Мягкая улыбка Канье превращается в ослепительно яркую, и он опрокидывает меня на кровать, нависая надо мной. Мой мужчина щекочет меня подмышками, я громко смеюсь, наш общий смех эхом разносится по комнате. Он останавливается, и мы смотрим друг другу в глаза, меня охватывает покой, и сияние мира наполняет мою душу. Я смотрю на Канье и мысленно благодарю Бога за то, что он послал мне ангела.

Из гостиной доносится хихиканье, и я улыбаюсь про себя, убирая в холодильник оставшиеся два кусочка ванильного торта с шоколадной глазурью, которые мы с Сави испекли.

Я выхожу из кухни и ахаю от ощущения прикосновения маленького человечка, хватающего меня за ноги. Я смотрю вниз и вижу сверкающие карие глаза моей белокурой, великолепной девочки.

Хихикая, она говорит:

— Папа защекочет меня до смерти.

С улыбкой на лице она говорит «смерть» шепотом, как будто это огромный секрет.

Опустившись на колени, я целую ее в щеку, и она кладет свои мягкие пятилетние ручки мне на плечи. Я шепчу ей на ухо:

— Ну, может, это папу надо до смерти защекотать.

Она смеется и бежит к дивану.

— Папа, берегись, теперь мы с мамой будем щекотать тебя до смерти.

Я наблюдаю, как Канье быстро спрыгивает с дивана и кричит:

— Ааааа, нет, только не до смерти.

Он убегает от Сави, а я наблюдаю, как они бегают вокруг дивана. Хихиканье и мужской смех смешиваются в красивую песню для моего сердца. Песню моей семьи.

Канье останавливается и разворачивается к смеющейся Саванне. Она натыкается на его ноги и начинает подпрыгивать, пытаясь пощекотать его под подмышками.

Я вхожу в круг смеха и щекочущих пальцев. Я толкаю Канье в спину, и это застает его врасплох. Он со смехом падает на диван. Потом я забираюсь на него, пытаясь прижать его руки над головой, затем говорю дочери:

— Быстрее, Сави, теперь, под подмышками.

Канье пытается выбраться из моего захвата, и легко побеждает меня, в то время как Сави добирается до его подмышек своими крошечными мягкими ручками и издает громкий шумный смех.

Бедняга так боится щекотки. Если поймать его, пока он лежит, ему конец. Он не может справиться с этим и просто продолжает смеяться, пока не задыхается. Именно это Сави и подразумевает под «смертью».

Сави продолжает щекотать Канье, и я наблюдаю, как его громкий смех затихает. Да, он вообще не может с этим справиться.

— Ладно, мам, пора остановиться. «Он мертв», — говорит Саванна.

Я громко смеюсь над дочерью и сажаю ее перед собой на грудь Канье. Он делает несколько глубоких вдохов и наконец успокаивается. Мы с Сави смотрим на него с широкими улыбками.

Тяжело дыша, Канье говорит:

— Это именно то, что я хочу видеть каждый день. Как мои девочки улыбаются мне.

Сави спрыгивает с груди Канье и встает рядом с нами, указывая на Канье:

— Я сделала тебя, папочка. Спорим, ты меня не поймаешь.

С этими словами она выбегает через заднюю дверь, надеясь, что папа погонится за ней, чтобы она могла продолжить игру, которую так любит.

Канье смотрит на меня с широкой улыбкой. Затем на его лице появляется тревога, и я сразу понимаю почему.

Мы оба вскакиваем с дивана и бежим к задней двери, одновременно крича:

— Не срывай розы, Сави!

Меня будит глухой удар, и я сажусь на кровати, хватая ртом воздух. Поворачиваюсь на звук и вижу, что это занавеска на окне колышется от ветра. Я смотрю на кровать и вижу, что нахожусь в комнате одна.

Глубокий вдох и выдох. Почему я в панике: от шума, который разбудил меня, или причина во сне, который мне только что приснился? Это было прекрасно. У меня была дочь, красивая дочь с общими чертами моего лица и лица Канье. Она была самым красивым созданием, которое я когда-либо видела.

Я снова падаю на кровать и несколько мгновений смотрю в потолок, обдумывая каждый момент своего сна. Боже, мы были так счастливы. Девочка была такая веселая. На ее лице не было ни тревоги, ни беспокойства. Она пришла ко мне за помощью, и я легко помогла ей.

Один из моих страхов иметь детей — это возможность не защитить их. Как я могу защитить ребенка от внешнего мира, если не могу защитить саму себя? Или показывать им красоту мира, если сама иногда не могу увидеть ее?

Но этот сон, эта маленькая девочка, она создала красоту. Саванна. Мое сердце тянется к этой маленькой девочке, которая не реальна. Но может быть. Смогу ли я это сделать? Завести ребенка и предложить ему все, чего он заслуживает. Я уверена, что Канье смог бы, сделал бы это в мгновение ока.

Я становлюсь сильнее с каждым днем. И этот сон может стать реальностью. Семья. У меня все еще могут быть мои мечты; может быть, мне не стоит хоронить свое будущее.

Я лежу в постели больше часа, думая о своем сне и о маленькой девочке, которая так быстро завладела моим разумом и сердцем. Я замечаю, что не слышу, как внизу ходит Канье, и понимаю, что он, должно быть, ушел. Я сбрасываю с себя одеяло и замечаю записку на прикроватной тумбочке Канье.

Не хотел тебя будить. Ты выглядела так, будто тебе снилось что-то хорошее.

😉😉 Это было обо мне, да?

Уехал обедать в «Эпплби» с другом. Буду дома через пару часов.

Обед? Я смотрю на часы и вижу, что уже одиннадцать утра. Ух ты, я действительно выспалась.

Друг? Должно быть с кем-то из парней. Но я не могу ждать. Я хочу сказать Канье, что передумала и, возможно, захочу детей. Нет, я определенно хочу детей, когда-нибудь. Я хочу того, что было в моем сне для нас обоих.

Находясь в таком приподнятом настроении, открываю ящик комода с нижним бельем в поисках бюстгальтера, который, я знаю, является одним из любимых Канье. Нежно-розовый бюстгальтер с оборками. Надевая его, я улыбаюсь про себя. Я не могу дождаться, когда Канье увидит это, снимая с меня одежду чуть позже.

Я натягиваю джинсы и голубую футболку. Дело не в низком вырезе футболки, но мой бюстгальтер push up определенно поднял высоко мои сиськи, и они как бы говорят: «Привет». Я смеюсь про себя, потому что могу представить, что это первое, что заметят глаза Канье.

Бегу вниз, надеваю сандалии, хватаю ключи, сумку и запираю дом.

Десять минут спустя я въезжаю на парковку ресторана и паркуюсь рядом с большой вывеской «Эпплби» в форме огромного красного яблока. Я замечаю грузовик Канье и широко улыбаюсь, радуясь, что он все еще здесь.

Выскакиваю с широкой улыбкой на лице, и мое сердце готово разорваться от волнения. Чем больше я думаю о своем сне и о том, что собираюсь сказать Канье, тем больше меня охватывает восторг.

Пять месяцев назад это было невозможно — чувствовать эти эмоции, улыбаться. Простой акт возбуждения. Я так счастлива, до смешного счастлива.

Практически подбегая к двери, я замираю и останавливаюсь около окна. Замечаю смеющегося Канье в ресторане. С женщиной. Женщину я не знаю и никогда не видела. Мое сердце начинает биться быстрее, и я говорю себе успокоиться; этому есть объяснение.

Я наблюдаю за ними в окно, и женщина смеется. Я изучаю все в ней. Ее светлые, густые, почти белые волосы собраны в высокий пучок. Ее лицо мягкое и манящее. На вид ей лет тридцать с небольшим, как и Канье. На ней черное деловое платье с черным поясом посередине. Я легко могу сказать, что у нее акриловые ногти, когда она машет ими, пока говорит с Канье. С моим мужчиной.

Он собирался обедать с другой женщиной, когда сказал мне, что обедает с другом?

Я отступаю от окна ресторана, не желая, чтобы меня застукали за подглядыванием.

Канье понял, что за меня не стоит бороться? Осознание моих скрытых секретов вчера наконец оттолкнуло его навсегда? Никчемная, использованная, жалкая. Я медленно иду к машине, уставившись в землю, пытаясь разобраться в ситуации.

Друг, обед, секреты — жалкое зрелище.

С тяжелым сердцем в железной оболочке я иду к своей машине. Сердце, словно в стальной клетке, бьется, желая выбраться и устремиться к человеку, которого я люблю.

Я подхожу к машине и смотрю в пустоту, обдумывая возможные варианты. Канье вернулся домой прошлой ночью. Мы разговаривали и занимались любовью.

В этом мире нет сценария, по которому Канье, которого я знаю, обратил бы внимание на другую женщину пять лет назад и определенно не сделал бы это сейчас.

Но что, если он увидел, какая я никчемная?

Нет!

Стоп, это не мои собственные мысли, это не мои сомнения. Их положили туда злые люди, которые не победят.

Я не позволю им забрать у меня Канье. Мне нужно бороться. Мне нужно сделать именно то, что Канье попросил меня сделать прошлой ночью. Я должна бороться за нас. Если я войду туда и узнаю, что мои худшие опасения верны, я уйду с высоко поднятой головой. Со мной все в порядке. Я сильная, я боец, выжившая. Мне нужно начать гордиться собой вместо того, чтобы ругать себя.

Это начинается сейчас.

Я решительно смотрю в сторону ресторана. Я буду бороться за Канье и за свою мечту. Я, черт возьми, этого заслуживаю. Я заслуживаю того, чего могут иметь все остальные.

Пробегая через парковку, я ищу Канье через стекло и нахожу его все еще сидящим с той женщиной.

Я резко распахиваю дверь ресторана и твердыми шагами вхожу внутрь. Я прохожу мимо зала ожидания и направляюсь прямо к столику Канье и таинственной женщины.

Канье замечает меня и быстро встает из-за стола. Вина написана на его лице.

Мое сердце сжимается при виде вины и того, что она может означать. Канье начинает говорить, но я вытягиваю руку ладонью вверх, к его лицу, жестом, который говорит «стоп». Я поворачиваюсь к женщине и начинаю рассказывать ей, что именно произойдет.

— Привет, Меня зовут Эмили. Я не знаю, кто ты, и мне все равно, кроме того факта, что ты тайно обедаешь с моим парнем. И сейчас ты должна понять, что Канье не свободен. Он мой. Так что тебе нужно взять свои накладные ногти и, вероятно, обесцвеченные волосы и бежать, — я машу руками, как бы говоря «уходи».

Она переводит смущенный взгляд с Канье на меня.

— Он тебе не поможет.

Говоря это, я поворачиваюсь к Канье, и мои следующие слова застревают у меня в горле, когда я замечаю, что вина исчезла с его лица, и теперь на его лице сияет улыбка:

— Просто беги…

Я прищуриваюсь и кладу руки на бедра, недовольная тем, что он улыбается в такой момент.

— Что?

— Эмми, познакомься с Кэсси. Она собирается создать для тебя фотостудию. Я хотел сделать тебе подарок, о котором ты должна была узнать за день до начала строительства. Но ты поймала меня с поличным, — объясняет Канье, смеясь, стараясь скрыть вырывающийся смех.

Я застываю, глядя на него, боясь взглянуть на женщину, которую только что оскорбила.

Я поднимаю руки и смущенно закрываю лицо.

— О, Боже, — говорю я сквозь пальцы.

Канье смеется и заключает меня в объятия. Хотела бы я просто раствориться в его теле.

Вместо этого я поворачиваюсь к Кэсси и искренне выдыхаю:

— Простите.

Женщина откидывается на спинку стула, не улыбаясь, но не было заметно, что она сердится. Думаю, она изучающе смотрит на меня, поэтому я решаю продолжать говорить, ну, в общем, бессвязно.

— Видите ли, это был мой звездный час. Мой момент, чтобы доказать, что я буду бороться за наши с Канье отношения, — я указываю на фасад «Эпплби». — У меня только что произошел крупный прорыв там, на стоянке, — я тщательно выговариваю каждое слово. — Я не могла этого предвидеть! — и заканчиваю истерическим смехом.

Наконец на лице женщины появляется хоть какое-то выражение. Она улыбается, встает и протягивает мне руку.

— Приятно познакомиться, Эмили. Я Кэсси из Johnson Designers. Я слышала так много замечательного о тебе и твоих фотографиях. Я с нетерпением жду создания твоей идеальной студии.

Моя улыбка становится шире, я беру ее руку и пожимаю.

— Я тоже, Кэсси.

— Как насчет того, чтобы перенести эту встречу на другое время, Кэсси. Ты сможешь прийти в наш дом и поговорить со мной и Эмми. Мне нужно отвезти эту нахальную женщину домой прямо сейчас.

Канье поворачивается, чтобы взять со стола бумажник, и я вижу, как он поправляет джинсы. Ох. Я знаю, что это значит. Мне скоро повезет, потому что я забрала своего мужчину и сражалась за нас.

— Никаких проблем. Просто позвоните моей секретарше, и она назначит вам встречу, — мы с Канье киваем, и Кэсси улыбается, выходя из-за стола.

Я плюхаюсь на ее сиденье и смотрю на Канье.

— Я была стервой.

Он ухмыляется мне и говорит:

— Чертовски горячая стерва. Не рассиживайся здесь, мы не задержимся здесь надолго. Тащи свою задницу в машину. После этого заявления, ты нужна мне, жестко и быстро. Черт, прямо сейчас.

Воздух становится густым, потрескивая от страсти и потребности. Мое сердце бешено колотится в груди, и моя киска пульсирует от потребности чувствовать Канье внутри меня.

Я вскакиваю из-за стола, и Канье берет меня за руку, выводя из ресторана.

Мы подходим к моей машине, и Канье прижимает меня к ней, нападает на мой рот и бесстыдно упирает в меня свой твердый член на виду у всех.

Я целую его в ответ так же страстно. Это яростный, похотливый поцелуй. Наши зубы стучат, когда мы пытаемся быть как можно ближе друг к другу.

Канье отстраняется, и мы оба задыхаемся.

— Домой, детка, прямо сейчас. Мне нужно завести кое-какие бумаги в офис для Ника, но я буду сразу за тобой.

Я киваю и улыбаюсь, зная, что следующие несколько часов будут блаженством. Удивительный секс. А затем я хочу объяснить Канье, что готова создать с ним семью. Боже, жизнь прекрасна. Не могу поверить, что пряталась от нее так долго.

Канье шлепает меня по заднице, когда я поворачиваюсь, чтобы сесть в машину. Я завожу двигатель и выезжаю со стоянки. Я поворачиваю налево, смотрю в зеркало заднего вида и наблюдаю, как Канье поворачивает направо.

Я включаю радио и подпеваю музыке. Моя кровь быстро пульсирует, а сердце разрывается от любви и счастья. Мой ум полон только прекрасных, озорных мыслей. Идеи о том, что я собираюсь делать с Канье весь день.

Я почти доезжаю до дома, когда звонит мой телефон. Я съезжаю на обочину, думая, что это может быть Канье. Вместо него я вижу сообщение от Алексы и быстро открываю его.

Донован в Гастингсе. Я проследила за ним прошлой ночью, но потеряла его из вида, когда он использовал манекен, чтобы выйти из отеля незамеченным. Он знает, что Джозеф выслеживает его, и мне только что сообщили, что Донован следит за тобой. Он нашел тебя и идет за тобой.

Страх сжимает мое сердце. Я роняю телефон на пол, мои дрожащие пальцы больше не могут держать его. Дрожащие руки сжимают руль, и я оглядываюсь вокруг, замечая серебристую машину метрах в двадцати позади себя. Он припаркован. Я не вижу никого в машине.

Я неловко поворачиваю ключ, и двигатель заводится. Я быстро уезжаю, смотря на серебристую машину в зеркале заднего вида. Она не двигается. Я нахожусь достаточно далеко, там, где сейчас она выглядит, как серебряное пятнышко вдалеке; машина не делает попытки последовать за мной. Я выдыхаю. Ты сходишь с ума, Эмили. Просто вернись домой, запри двери и спроси Канье, когда он вернется. Ты в безопасности. Канье защитит тебя.

В тот самый момент, когда эти мысли обволакивают мой разум, успокаивают меня, две припаркованные черные машины внезапно выезжают передо мной, блокируя мне дорогу. Сердце колотится в груди, ладони вспотели и соскальзывают с руля. Я вынуждена затормозить и повернуть машину влево. Моя машина замедляет ход, пока не останавливается. Я слышу, как сзади подъезжает еще одна машина, оборачиваюсь и вижу, что это та же серебристая машина, что и несколько минут назад. Черт!

Я слышу, как открывается дверь и поворачиваюсь к двум черным седанам. А вот и он. Донован. Он спокойно встает и застегивает серый пиджак. На нем очки-авиаторы, и я не могу сказать, смотрит ли он на меня.

Мои глаза застывают на нем. Затем я слышу громкий удар слева от меня и кричу, когда оконное стекло с моей стороны разбивается. Я поднимаю руки, чтобы защитить лицо. Грубая рука тянется мимо меня к ключам и заглушает машину.

Я знаю, что если потеряю эти ключи, то потеряю свободу. Я хватаю его за огромную руку и пытаюсь разжать пальцы. Я кричу так громко, как могу, используя все свои силы, чтобы вырвать у него ключи. Свободной рукой он обхватывает мое горло, болезненно сжимая его.

— Господи, отпусти мою руку, сука, — рычит он.

Я продолжаю бороться, отдирая его руки от себя, и царапая его кожу. Если он заберет мои ключи, я все равно умру. Я не могу вернуться к той жизни, к холодному, одинокому, жестокому месту. Я лучше умру здесь, от руки этого незнакомца.

— Ради бога, Пит, просто выруби ее и поторопись. У нас нет на это времени, — кричит Донован своему головорезу. Он раздраженно качает головой и пронзает меня взглядом через лобовое стекло. — Эмили, прекрати эти трепыхания. Мы все знаем, насколько ты на самом деле слаба.

Мужчина сжимает мое горло сильнее, и я задыхаюсь в его хватке, мои крики становятся хриплыми. Моя борьба ослабевает, и я чувствую, как старое знакомое чувство беспомощности и безысходности захлестывает меня, пока я погружаюсь в бессознательное состояние.

Добравшись домой, я удивлен, что машины Эмили не было на подъездной дорожке. Неужели я просмотрел ее? Нет, я ехал из офиса другой дорогой. Я выпрыгиваю из машины, поднимаюсь по ступенькам крыльца и дергаю дверную ручку. Дверь заперта. Я отпираю ее, прохожу внутрь и зову Эмили.

— Эмми! Ты здесь?

Когда мне никто не отвечает, я достаю телефон из заднего кармана и набираю ее номер. Вызов идет и сразу переходит на голосовую почту.

— Это Эм, оставьте сообщение, и я перезвоню, когда смогу.

Это сигнал.

У меня внутри все сжимается. Что-то не так. Куда она могла пойти? Я хватаю ключи и собираюсь ехать в том же направлении, откуда должна была приехать Эмили. Я спускаюсь по ступенькам крыльца, когда слышу визг автомобильных шин, а затем вижу, как внедорожник Джейка мчится к моей подъездной дорожке.

Джозеф сидит на переднем пассажирском сиденье, крепко держась за приборную панель, пока Джейк тормозит, паркуясь на обочине дороги. Не успевает машина остановиться, как Джозеф выскакивает из машины и бежит ко мне.

Мой желудок полностью падает в этот момент, в момент, когда я осознаю, что они собираются сказать мне. То, чего я уже боюсь. Эмили у Донована, и меня не было рядом, чтобы защитить ее. Я сжимаю кулаки в ожидании слов, которые меня уничтожат.

Джозеф подходит ко мне, тяжело дыша.

— Канье, Донован в Гастингсе и следит за Эмили. Мы должны держать ее рядом с собой. Никуда ее не отпускай, — говорит он, оглядывая пространство вокруг нас. А затем поворачивается ко мне, когда я ничего не говорю.

Замешательство Джозефа превращается в страх, и я догадываюсь, что он видит, как мое лицо бледнеет. Я опускаю голову и сжимаю кулаки так, что костяшки пальцев белеют, а короткие ногти впиваются в кожу.

Я чувствую, что к нам подбегает Джейк.

— Вы и дальше собираетесь здесь стоять? Пора хватать свое дерьмо и идти убивать ублюдка.

Я слышу, как его слова уплывают куда-то в сторону, и он спрашивает:

— Где машина Эм?

Я поднимаю голову и рычу:

— Она у него. Эмми должна была быть сейчас дома. Она должна была приехать домой раньше меня. Бл*дь! Он забрал ее! — заканчиваю я криком.

Все тело Джейка напрягается, и он шепчет:

— Нет, не снова. Этого не может быть.

Он делает два коротких шага ко мне, хватает меня за воротник, и презрительно усмехается мне в лицо.

— Предполагалось, что ты должен был защищать ее. Ты был обязан не спускать с нее глаз. Она моя младшая сестренка, и, если, что-нибудь с ней случится, я буду винить в этом тебя.

Я отталкиваю Джейка от себя и рычу:

— Я знаю! Бл*дь. Бл*дь. Бл*дь, гребаный ублюдок! Если он хоть раз снова ее тронет, я себе этого никогда не прощу!

Джейк и я стоим лицом к лицу. Грудь быстро опускается и поднимается.

— Заткнитесь вы оба. Если… — я перевожу взгляд на Джозефа и замечаю, как он поднимает руки в неопределенном жесте. — Если она у Донована, то он все еще в Гастингсе. У нас есть реальный шанс найти его и вернуть Эмили. Прекратите обвинять себя. Вы оба знаете, что даже если бы вы наблюдали за ней круглые сутки, в любом случае в какой-то момент этот ублюдок добрался бы до нее. Он одержим ею. Он бы ждал столько, сколько нужно.

Раздается звук, и мы смотрим на свои телефоны, но отвечает Джозеф:

— Твою мать! Это звонит Алекса.

Он нажимает кнопку для ответа, включает громкую связь и говорит:

— Лекси, где ты, черт возьми?

В его голосе все еще слышится неверие.

Женский голос отвечает:

— Я была на пути к дому Эмили, чтобы предупредить ее о Доноване, но теперь еду на восток, преследуя три БМВ: два черного, и один серебристого цвета. Я проехала мимо них как раз перед тем, как увидела машину Эмили, брошенную на обочине дороги, с разбитым стеклом со стороны водителя. Я развернулась и догнала машины. Вам нужно выезжать и двигаться на восток. Я перезвоню, когда мы доберемся до места назначения.

— Бл*дь. Лекси, ты сейчас же повернешь назад. Убирайся оттуда, из этой опасной ситуации. Я выезжаю в ту сторону сейчас же. Мы найдем их.

— Нет, — твердо сказала Алекса. Судя по ее тону, спорить с ней бесполезно.

— Господи Иисусе! — кричит Джозеф. — Не. Останавливайся. Когда они приедут на место назначения, ты проедешь мимо и позвонишь мне. Ты поняла меня, Лекси?

— Я еду за ними. Я не позволю им снова причинить ей боль. Я вооружена и готова убить их, если они хотя бы прикоснуться к ней.

— Нет! — кричит Джозеф. — Не делай этого, Лекси. Оставь это нам.

— Я должна, Джоуи, — отвечает Алекса. — Я не помогла ей в самом начале, когда должна была. Я не смогу жить дальше, если проеду мимо и вновь останусь в стороне. В любом случае я лучше умру.

Джозеф смотрит на нас с Джейком, умоляя что-нибудь сказать, но мы оба молчим. Если бы это была Лили или Эмили, мы бы говорили то же самое, что и Джозеф. Но если она сможет спасти Эмили, уберечь ее от того, чтобы ее снова похитили, тогда я ни черта не скажу.

Джозеф понимает, что написано у меня на лице. Я готов пожертвовать Алексой, чтобы найти Эмили. Он скрежещет зубами, и мы видим, как его челюсть сжимается. Затем мы все бежим к грузовику Джейка.

Когда мы забираемся внутрь, Джозеф говорит снова:

— Лекси, — выдыхает он ее имя. В его голосе слышится поражение и боль.

Джейк заводит машину и разворачивает нас под рев мотора. Мы отъезжаем с моей подъездной дорожки. От моего с Эмми дома. Пожалуйста, Господи, пусть это будет все еще наш дом, а не мой.

— Мы в пути. Только не делай глупости, Лекси. Ты нужна мне. Ты нужна мне живой, детка.

Когда Джозеф произносит слова, которые мы не ожидали услышать от такого сильного и жестокого человека, как он, связь обрывается.

Джозеф рычит на заднем сиденье и бросает телефон на пол. Он несколько раз хлопает по спинке моего сиденья, но я ничего не говорю. Я все понимаю. Если бы я был лучше, я бы перезвонил Алексе и сказал ей не делать этого, не пытаться спасти Эмми.

Но в данный момент я не лучший человек. Я отчаянный человек.

Я слышу гудок и понимаю, что Джейк звонит кому-то по громкой связи машины. Мне кажется, что я двигаюсь как в замедленной съемке, хотя чувствую, как быстро мы едем.

— Смит, это Джейк. Эмили опять похитили, — рычит Джейк. — Объявите в розыск человека, о котором мы говорили, Донована Брэдли. Закрыть аэропорты, ближайшие к Гастингсу, и выставить патрульные машины к выходам из города, прямо, бл*дь, сейчас.

— Сделаю, — Смит вешает трубку, и мы продолжаем мчаться по дороге. Джордан Смит — лейтенант полиции Гастингса. Должно быть, Джейк позвонил ему раньше, когда узнал, что Донован в Гастингсе.

В поле зрения появляется машина Эмили. Она припаркована сбоку под углом. Джейк тормозит. Легко увидеть разбитое стекло со стороны водителя.

— Черт! — взрываюсь я.

Джейк заводит свой грузовик, и мы мчимся по главной улице через центр города прямо на проселочную дорогу, направляясь на восток. Я знаю, что там на востоке. Там много заброшенных домов и аэродром Уиллоуз-Ридж.

Если они посадят ее в самолет, я снова ее потеряю. Эмми так далеко зашла. Как она сможет преодолеть еще больше ран и боли? Она не сможет. Она будет потеряна для себя. Я пытаюсь стряхнуть страх, расползающийся внутри.

Я верчусь на сиденье, мне хочется выскочить и бежать за ней. Желая сделать хоть что-нибудь, кроме как сидеть спокойно и молиться, чтобы мы добрались туда вовремя.

Сердце стучит у меня в ушах. В нем бушует гнев от того, что кто-то осмелился снова посягнуть на мое.

Боль в шее — это первое, что я чувствую, когда просыпаюсь. Я понимаю, что это потому, что сплю сидя. Что? Я сглатываю, горло болит, пытаюсь дотянутся пальцами до горла, но понимаю, что мои руки стянуты жесткой, липкой лентой. Я смотрю вниз, и вижу, что и лодыжки крепко обмотаны такой же лентой. Я привязана к грязному металлическому стулу.

Боже. Донован. Он нашел меня. Я похищена. Нет!

Я поднимаю голову и рассматриваю свое окружение. Маленькая комната с выцветшими желтыми стенами и старыми коричневыми диванами. В комнате нет ничего, кроме этих старых предметов мебели и меня, прикованной к стулу.

Выглядит так, словно здесь давно никто не жил.

Мои глаза улавливают движение слева, в окне. Клянусь, я только что видела длинные черные волосы, проносящиеся мимо окна.

— А, ты очнулась.

Моя голова поворачивается к Доновану, который стоит прямо передо мной. Одетый в свой костюм, он выглядит как настоящий джентльмен, которым не является.

Он склоняется ко мне и поднимает свои руки к мему лицу, но не касается его. Он лишь очерчивает изгибы моих щек, близко, но не касаясь.

— Боже, ты становишься все красивее с каждой нашей встречей, — я сужаю глаза и сморщиваю нос, ненавидя себя за то, что я ему нравлюсь.

Он смеется над моей реакцией.

— Что произошло, Эмили? Пять месяцев назад ты покинула Коллекцию и вдруг перестала меня бояться? Я помню нашу последнюю встречу: ты была лишь оболочкой женщины, без эмоций или страхов. Просто шлюха, которая раздвигает свои ножки, когда ей говорят.

Я пронзаю его взглядом и решительно заявляю:

— Не шлюха, а жертва изнасилования.

Глаза Донована сиюминутно расширяются. Не настолько, чтобы понять, что я шокировала его, но достаточно, чтобы осознать, что он не ожидал от меня такого ответа.

Две фигуры входят в комнату и встают позади Донована.

— Мы уходим.

Донован отвечает, не поворачиваясь к ним лицом:

— Идите, и Пита возьмите с собой. Я хочу побыть наедине с Эмили.

Его голос, сочащийся медом, отвратителен. Он ухмыляется.

Дрожь пробегает по моему телу, когда я слышу его слова. Мои глаза дико бегают по комнате. Нет, я не позволю этому случиться снова.

— Вы уверены? Что, если…

Донован встает, поворачивается к нему и обрывает на полуслове.

— Не думай, Джимми. Просто делай, что я говорю, — сквозь зубы говорит он, его плечи напряжены, и я могу только представить это жесткое и злое выражение лица, которое было направлено на меня много раз в прошлом.

Мужчина пожимает плечами и кричит:

— Пит, ты идешь с нами.

В поле зрения появляется третий мужчина, и все они уходят, как я догадываюсь, через парадную дверь.

Донован разворачивается ко мне, и я шиплю:

— Я не позволю тебе прикоснуться ко мне. Никогда больше.

Его рот изгибается в подлой, скользкой усмешке, а затем его рука быстро, как вспышка, оказывается на моей правой груди, и он сильно сжимает ее.

Я кричу в агонии, когда острая, пронзительная боль разливается вокруг моей груди.

Донован отпускает ее и делает шаг назад.

Слезы текут из моих глаз, лицо искажено болью.

— Ты связана, Эмили. Ты не сможешь остановить меня. Пора напомнить тебе, какая ты никчемная.

Бл*дь. Дерьмо. Боже, пожалуйста, не дай этому случиться снова.

Я начинаю метаться на стуле. Я не позволю этому случиться. Я отказываюсь снова становиться той женщиной. На этот раз я буду сражаться до смерти, и если я умру, то по крайней мере я умру с нетронутой душой и сердцем, полным любви к человеку, которого я знаю, который любит меня, который любил меня даже в дни моего отчаяния.

Донован хватается за спинку стула, пытаясь остановить меня. Его руки по обе стороны от моего лица. Он смеется сквозь свое тяжелое дыхание, пытаясь удержать меня.

— Я вижу, многое изменилось за последние пять месяцев. Хорошо, это лишь сделает следующие несколько месяцев веселее. Я выбью из тебя эту борьбу.

Внезапно тело Донована начало содрогаться. Его руки трясут мое кресло. Я замираю, глядя на него. Затем его руки опускаются, и тело падает на землю.

Покинув поле моего зрения, я смотрю на женщину, которую слишком хорошо знаю. Алекса Кингсли. Она совсем не изменилась. Все еще потрясающе красивая женщина с длинными черными волосами и телом, за которое большинство женщин готовы убить. В правой руке у нее электрошокер, и она тяжело дышит. На ее лице страх.

Она откидывает электрошокер на диван и подбегает ко мне, отчаянно пытаясь развязать мои путы.

— Мне нужен нож, — говорит Алекса больше себе, чем мне.

— Кухня, может там есть что-то, что ты сможешь использовать, — говорю я, и она быстро бежит туда.

Я смотрю на лежащего без сознания Донована и слушаю, как Алекса хлопает шкафами и ящиками. Она возвращается с ржавыми ножницами и начинает разрезать ленту. Это занимает несколько минут, так как ножницы довольно тупые. Но, наконец, она освобождает мою правую руку, а затем быстро освобождает и левую. Она наклоняется и разрезает ленту на моих лодыжках.

Облегчение переполняет мои вены, когда я вскакиваю со стула, потирая ноющие запястья.

Я смотрю на Донована и понимаю, что теперь все под контролем.

— Мы должны усадить его на стул и привязать. На кухне ты видела скотч, который они использовали?

Алекса кивает и бежит за ним.

Когда она возвращается, мы усаживаем на стул тяжелого Донована. Я крепко держу его за плечи сзади, пока Алекса привязывает его лодыжки и колени к стулу. Когда она заканчивает, я отпускаю его плечи, и мы отступаем назад, чтобы посмотреть на него. Однако стул падает вперед, и лицо Донована врезается в пол. Он слишком тяжелый.

Мы с Алексой смотрим на Донована, думая, что удар лицом может его разбудить, но ничего — он не двигается.

Мы с Алексой поворачиваемся друг к другу и пожимаем плечами. Мы снова поставили стул вертикально и привязали скотчем его грудь к спинке стула. Используя весь рулон ленты, мы закончили, и теперь он сидит прямо и никуда не денется.

Я смотрю на него, и волна мощной силы проходит через мое тело.

— Парни уже в пути. Они потребовали позвонить, когда я узнаю твое местоположение. Но я еще этого не сделала, — объясняет Алекса. Я поворачиваюсь к ней, и она продолжает говорить. — Я хотела знать, чего хотела бы ты. Ты можешь сделать с ним сейчас все, что только захочешь, или я позвоню парням. Они приедут и разберутся с ним. Но ты должна решить это быстро, потому что когда они приедут, то отведут нас в безопасное место и другого шанса у тебя не будет. Донован не покинет это строение живым.

Я смотрю на Донована, обдумывая ее слова.

— Ну так что ты хочешь сделать? — интересуется она.

— Я хочу причинить ему боль. Заставить его истекать кровью и кричать, — отвечаю я.

Она поднимает ржавые ножницы в воздух и говорит:

— Тогда мудаку пора просыпаться.

Я протягиваю руку, и она вкладывает ножницы мне в ладонь.

— Но нам не стоит забывать о времени: парни Донована могут вернуться в любой момент. Мы должна сообщить нашим парням, где мы находимся до того, как это произойдет.

Я киваю ей и направляюсь к Доновану. Я замечаю, что его пальцы лениво двигаются. Он просыпается.

Я поворачиваю ножницы в кулаке и складываю их концы вместе, острым концом вниз. Я хочу разбудить его болью, хочу услышать его крик прямо сейчас. С этой мыслью я вонзаю ножницы ему в левое предплечье.

Крик, срывающийся с его губ, опьяняет. Он наполняет мои вены и дает мне цель.

Донован дергается на стуле, на его лице написано замешательство. Его глаза бешено бегают по комнате, а затем его взгляд останавливается на мне. Затем он сосредотачивается на боли и ножницах, прочно засевших в его руке.

— Бл*дь! Ты сука! — его голос гортанный, и я замечаю слезы, текущие из его глаз.

Я делаю шаг вперед и очень медленно вытаскиваю ножницы из его предплечья. Долгий, мучительный крик вырывается из груди Донована.

Мое сердце бешено колотится при виде красной липкой крови на ножницах.

Я смотрю на Донована и закрываю рот рукой с фальшивым, шокированным выражением.

— Ой, это была твоя рука? Это твоя кровь? — я с улыбкой указываю на ножницы.

— Ты чертова сука, — его голос низкий и дрожащий.

Он замечает Алексу, которая стоит позади меня. Она пожимает плечами и со скучающим видом прислоняется к стене.

Я улыбаюсь, подхожу к другой стороне стула и смотрю на его другую руку. Эти большие, мерзкие руки, которые столько раз душили и били меня.

Я поднимаю руку, и Донован протестующе кричит.

— Нет, нет, нет, нет, нет. А! — затем я вонзаю ножницы ему в тыльную сторону другой ладони.

Я стою и смотрю, как Донован мечется на стуле. Его лицо съеживается, когда движение причиняет боль его раненым рукам.

Мое тело гудит от возбуждения и силы.

Я подхожу вперед, и снова медленно вынимаю ножницы из его плоти. Мучительный крик вылетает из его губ, и для моих ушей он великолепный и ошеломляющий. От голоса человека, которому больно, моя душа вздрагивает. Но осознание того, что эти звуки издает Донован, лишь вызывает во мне желание причинить ему еще больше боли.

Боже, если ему так больно лишь от ран на руках, то не могу дождаться, когда я доберусь до его паха.

Струйки крови сбегают по его рукам, огибают пальцы и капают на ковер. Донован истекает кровью передо мной. Беззащитный и слабый. Я наслаждаюсь этим зрелищем.

Он издает сумасшедший смешок и говорит:

— Ты попала, Эмили. Что бы ты ни сделала со мной, я сделаю с тобой то же, только в десять раз хуже, когда освобожусь с этого стула, — заканчивает он разочарованным криком, отчаянно пытаясь освободиться.

— Ты не покинешь живым это строение, не говоря уже о стуле, Донован. Ты единственный, кто попал. А теперь, куда мне это воткнуть? О, я знаю. Твои бедра. Давай подберемся к твоему жалкому, отвратительному члену.

Донован тщетно пытается приподнять стул носками, чтобы отодвинуться от меня. Я смеюсь. Этот звук я никогда прежде от себя не слышала. Этот звук напоминает мне его. Я застываю на месте прежде, чем вонзить лезвие ему в бедро. И в голове у меня раздается смех маленькой девочки.

Клянусь, если я повернусь, она будет стоять прямо за мной.

Моя мечта. Саванна. Моя семья. Смогу я сохранить ее, если отниму жизнь? Если я на мгновение перейду на темную сторону, смогу ли я когда-нибудь полностью покинуть тьму, или этот момент будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь?

Я отхожу от Донована и оглядываю комнату. Сокрушительная тяжесть наваливается на меня, когда я понимаю, что делаю. Это не я. Это он. Вот что он делает с людьми, вот что он сделал со мной: лишил меня достоинства, силы и уничтожил меня. Я не позволю ему превратить меня в монстра. Я не пойду по этому пути. Он умрет, но не заберет меня с собой.

Забрать жизнь — это не то, что я могу сделать. В моей душе и так слишком много шрамов. Еще одного я не хочу. Убийство даже такого человека, как Донован, не в моем характере. Я не смогу двигаться дальше после подобного. Он испортил мне жизнь на много лет. Я не дам ему больше ни секунды.

Я поворачиваюсь к Алексе и говорю:

— Звони парням. Скажи, где мы.

Я бросаю ножницы на пол и ухожу от Донована.

— Ты думаешь, он придет за тобой? Твой гребаный парень? — он выплевывает слово «парень», как будто это неприятный привкус во рту.

Я подхожу к Алексе, когда она начинает набирать номер, и мы оба поворачиваемся к Доновану. Откуда он знает о Канье?

— Он не придет за тобой, никогда. Мы получили информацию, что они направляются к взлетно-посадочной полосе. Я знал, что они поедут туда, если я отвезу тебя в аэропорт. Мои ребята собирались убить его и тех, кто с ним. Тогда никто не сможет следить ни за мной, ни за тобой, Эмили. На этот раз только обрубленные концы. Я, блин, умнее, чем Марко. Тупой ублюдок должен был сделать это в первую очередь.

Алекса тихо выдыхает:

— Нет.

Я протягиваю руку и говорю испуганным голосом:

— Дай мне телефон, Алекса.

Она быстро отдает мне телефон, и я чувствую, как она дрожит. Я поднимаю голову и замечаю страх в ее глазах.

— Джозеф с ними?

— Да, — тихо говорит она, и ее глаза становятся стеклянными.

Я держу ее за руку и говорю:

— Все будет хорошо. Они смогут сами о себе позаботиться, — мой голос звучит твердо, однако я не уверена, что полностью верю своим собственным словам, поскольку мое сердце продолжает колотиться в груди.

Я набираю номер Канье. Звучит лишь один гудок, прежде чем Канье отвечает:

— Где ты, Алекса?

Слава Богу. Мое тело мгновенно расслабляется, и я смотрю на Алексу с улыбкой на лице.

— Канье, это Эмили.

— Эмми, детка. Бл*дь. Ты в порядке? Где ты? — требует он.

— Я в порядке. Алекса здесь, и она помогла мне освободиться. Донован сейчас привязан к стулу.

Я смотрю на Алексу в ожидании и говорю Канье:

— Мы…?

Алекса быстро отвечает за меня в трубку.

— Мы в заброшенном доме на правой стороне взлетно-посадочной полосы. Желтый и единственный на дороге. Вы не пропустите его.

— Ладно, девочки, держитесь. Мы скоро будем там.

— Подожди, Канье! — я кричу в трубку, пока он не отключился. — Донован послал людей, чтобы убить тебя. Будь осторожен.

— Обязательно, Эмми. Не беспокойся обо мне. Мы пришли подготовленными. У Джейка в багажнике было все необходимое. Они на другой стороне полосы, осматривают склады. Я не слышал выстрелов. Я позвоню им, и мы выберемся отсюда и придем к тебе и Алексе.

Я глубоко вздыхаю, чувствуя себя намного лучше после разговора с Канье.

— Хорошо, я люблю тебя, Канье. Пожалуйста, будь осторожен, — умоляю я. Мои слова выходят сдавленными, а губы дрожат от облегчения.

— Я люблю… — Канье не заканчивает свое предложение, так как раздается громкий хлопок и вздох от Канье. — Бл*дь, меня ранили. Бл*дь, Эмми, выбирайтесь из дома и уходите с Алексой сейчас же. Уходите и найдите безопасное место! — кричит Канье в трубку.

Я застываю. Чистый, неразбавленный страх овладевает мной, и мое горло сдавливает так, что я не могу произнести ни слова. Я не могу пошевелиться от страха, что я могу потерять. Потерять то, чего больше никогда не обрету вновь. Я даже не могу представить такую возможность.

Я беспомощно слушаю, как телефон падает на землю, а мой любимый продолжает кричать, чтобы я бежала и нашла безопасное место.

Я вздрагиваю, мое тело подскакивает на месте, когда я слышу еще один выстрел, а затем ничего. Тишина. Больше никаких криков от Канье.

— Нет! — мой душераздирающий крик разносится по маленькому помещению, он отскакивает от стен звуковыми волнами. Это не спасет Канье и не спасет меня.

Тяжелые шаги приближаются к телефону, и связь обрывается. Канье!

Мои колени сильно дрожат. Не в силах удержаться, я падаю на них. Тихие слезы текут по моему лицу. Крик боли застревает в горле, и я не могу вымолвить ни звука. Я хочу онеметь. Я хочу, чтобы эта мучительная агония и печаль прорыли глубокую яму в моей душе и никогда не освободились.

— Что? — спрашивает Алекса дрожащим голосом. Она грубо трясет меня за плечи и кричит. — Эмили, что случилось!?

— Он мертв, — шепчу я.

Слезы текут по моим щекам, и я чувствую их соленый привкус на губах.

— О, мой Бог, — шепчет Алекса и падает рядом со мной на пол.

Моя грудь сжимается, и рыдание вырывается из меня, заполняя комнату.

Я смутно слышу, как Алекса говорит по телефону, крича Джозефу, чтобы он нашел Канье и убирался оттуда. Она описывает дом, в котором мы находимся, но это не важно. С таким же успехом я могу сидеть на этом месте до самой моей смерти. Сейчас жизнь не стоит того, чтобы жить.

— Что там? — спрашивает Алекса.

Услышав ее слова, я фокусирую слух и слышу звонок мобильного телефона.

— Это мой парень докладывает, закончил ли он работу.

Донован. Я и забыла, что он здесь. Его имя дребезжит у меня в голове, произнесенное с такой ненавистью, что даже я боюсь того, через что ему предстоит пройти.

Я вскакиваю на ноги и иду прямо туда, откуда доносится звон. Он в кармане брюк. Я не останавливаюсь ни на секунду, моя рука ныряет в его карман, и я вытаскиваю его вибрирующий телефон.

Что, если Канье все еще жив? Что, если его только что подстрелили, и ему нужна помощь? Мое сердце бьется с надеждой. Я провожу пальцем по экрану и подношу телефон к уху.

Я слышу тяжелое дыхание, секунды тишины, а затем:

— Все сделано.

А потом он вешает трубку.

Мертвый гудок. Спертый воздух. Мертвый Канье. Мертвое сердце.

Черт возьми, Эмми, настанет ли день, когда я смогу сказать тебе «нет»?

Я хватаюсь за грудь, где бьется мое разбитое сердце.

Я люблю тебя, Эм. Однажды я надену кольцо тебе на палец вместо розы на запястье.

Крик срывается с моих губ.

Наша жизнь будет наполнена улыбками. Мы будем счастливы, Эмми. Даже если это убьет меня, мы будем. Это наши темные дни, детка, но они не будут длиться вечно.

Мое сердце умоляет меня остановиться, заблокировать то, что разрывает его совсем недавно исцеленную плоть. Я плачу. Моя душа умирает.

Мой разум окутан воспоминаниями. Плотно завернув их, готовясь защитить. Никогда не забыть.

— Эмили, — шепчет мягко Алекса. Мое имя срывается с ее дрожащих губ.

Эмили, я не мог рисковать тобой снова, и на этот раз все будет лучше. Ты всегда будешь со мной. Не будет больше месяцев ожидания, чтобы провести время вместе.

Мое тело замирает. Меня охватывает неописуемая ярость. Даже когда мужчины брали мое тело против моей воли, даже когда я слышала крики подруг, когда их избивали и насиловали, я не чувствовала такого прилива безумия. Никогда я так не жаждала смерти и разрушения.

Я сжимаю руки в кулаки и обнаруживаю, что все еще сжимаю телефон. Я больно сжимаю его в ладони, а потом с яростным криком бросаю в голову Донована. Удар пришелся ему в висок, и он застонал от боли. В тот же миг на его виске открывается рана, и из нее сочится кровь.

Я безрассудно кручусь вокруг, ища что-нибудь еще, чтобы разбить ему голову. Мне нужно разрушение. Мне нужно почувствовать хаос. Все лучше, чем эта мука.

Смех Донована разносится по комнате эхом. Смех пронзительный, словно гвозди по классной доске.

Я стискиваю зубы.

— Это то, что я пропустил в начале? Так вот как вы начинали в Коллекции? Черт, тогда я пропустил несколько хороших моментов.

Его безумные слова едва проникают в мои мысли. Мой разум слишком хаотичен. В моей голове слишком много мыслей о пытках и убийстве.

— Что у тебя в машине, Алекса? — требую я.

— Ч-что? — смущенно спрашивает Алекса.

Я поворачиваюсь к ней, не в настроении тратить время, и нетерпеливо говорю.

— У тебя есть инструменты, оружие, ножи или молоток? Все, что угодно, чтобы убить его, — шиплю я и указываю на Донована.

Алекса смотрит на Донована, потом снова на меня, и быстро кивает.

— Да, у меня в багажнике есть ящик с инструментами, — как только Алекса заканчивает фразу, она выбегает из дома и бежит к машине.

— Ты действительно думаешь, что можешь убить меня? Ты не могла сделать этого раньше. Почему ты думаешь, что сможешь сделать это сейчас? — самодовольно спрашивает Донован.

Я съеживаюсь от его слов. Я не могу допустить его существование, не говоря уже о том, чтобы слышать его голос.

Я пронзаю его взглядом.

— Раньше мне было ради чего жить. Теперь я все равно что мертва и забираю тебя с собой, — мой голос сочится презрением к нему.

Донован бледнеет. Мой бесстрастный тон и честные слова прорываются сквозь его дерзкую личность, и он наконец понимает, что очень скоро умрет в этой комнате со мной.

Прежде чем Алекса возвращается в помещение, раздается лязг инструментов. Эта комната навсегда останется в моей памяти.

Алекса бросает чемодан на диван и открывает крышку. Она отступает назад, а я иду вперед, чтобы посмотреть, какие у нее инструменты. Он полон различных типов отверток, гаечных ключей и других инструментов, названий которых я даже не знаю.

Я выбираю синюю отвертку, испачканную жиром и грязью. Она выглядит старой и тупой. Идеальной.

Я сосредотачиваюсь на Доноване, который смотрит на меня с паникой и страхом на своем уродливом лице. Я пару раз шлепаю отверткой по руке, дразня его.

— Куда тебя ударить в первую очередь? — спрашиваю я.

— Мои ребята будут здесь с минуты на минуту, Эмили. Если ты еще раз ударишь меня этим или чем-нибудь еще, обещаю, ты пожалеешь об этом, когда я тебя свяжу, — шипит на меня Донован.

Это подстегивает меня. Я оглядываюсь на Алексу.

— Тебе лучше уйти. Пока его люди не вернулись сюда.

Она качает головой.

— Нет, я останусь здесь до конца. Я должна была помочь тебе много лет назад, но не помогла. На этот раз я тебя прикрою.

Слова Алексы потрясают меня. Она виновна. Вот почему она мне помогает. Она сожалеет, что стала частью империи Марко. Из того, что Лили рассказала мне об Алексе, она была сильно избита за попытку помочь женщинам сбежать.

Хотела бы я иметь достаточно эмоций, чтобы позаботиться о ней и сказать, что все в порядке, что я прощаю ее. Но это не так. Ярость и месть правят мной. Но это не месть за мои потерянные пять лет, которые кажутся такими ничтожными по сравнению с жизнью без Канье.

Я смотрю на дьявола в кресле, который отнял у меня все.

Никогда больше я не буду восхищаться яркой улыбкой Канье.

Никогда больше я не услышу его глубокого хриплого смеха, когда он подумает, что я очаровательна.

Я представляю себя на семейном барбекю, оглядывающей толпу людей, надеясь увидеть его, зная, что его там нет.

Я мысленно вижу свой розарий, а Канье стоит посередине и смотрит на меня.

Я должна была провести с ним свое первое Рождество в этом году.

Он — единственное, что у меня было, пускай и не так долго. Семья.

Я резко смахиваю слезы и стираю эти мысли из головы.

Мой разум отделяется от тела. Часть меня не хочет этого делать, никогда бы не смогла поступить так с другим человеком.

Я смотрю на Донована, но только сейчас по-настоящему сосредотачиваюсь на нем. Он смотрит на меня, как раненый зверь, готовый бежать. Я делаю шаг вперед, и он вздрагивает. Я улыбаюсь. Садистская, безразличная улыбка, которая появляется на моем лице в предвкушении его мучений. Возможно, это будет моя последняя улыбка в жизни. Я решаю, что пришло время снять груз с души.

Я начинаю говорить и не знаю, с Донованом ли я говорю или сама с собой. Но я чувствую, что должна произнести эти слова, кому бы они ни были сказаны.

— Я продолжала жить своей жизнью. Я наконец поняла, что все эти годы насилия были из-за того, что ты ненавидел себя. Эти ярлыки — никчемная, использованная и жалкая — они все не обо мне, они о тебе. Так ты видишь себя.

Донован прищуривается, и лицо его темнеет от ярости. Я задеваю за живое.

— Я сильная, умная и любимая.

Донован отрывисто смеется, но прежде чем он успевает что-то сказать, я перебиваю его:

— Вот почему ты был одержим мной все эти годы.

Он прищуривается, глядя на меня, и в его глазах вспыхивает дрожащая волна эмоций. Выражение его лица кричит мне, чтобы я замолчала. Как будто он пытается заставить меня замолчать.

— Ты мне завидовал. Ты видел, как я выживаю в аду, и завидовал мне. Ты хотел быть мной. Ты хотел быть таким же сильным, как я. Таким же умным, как я, и ты отчаянно нуждаешься в ком-то, кто любил бы тебя так же сильно, как я люблю свою семью. Но ты — не я. Ты не сильный. Ты не тупой, но и не умный, Донован. И тебя не любят. Ты видел во мне все, что хотел, и хотел уничтожить меня так же, как был уничтожен сам. Ты родился таким и просто хотел того, чего у тебя никогда не было?

— ДА ПОШЛА ТЫ! — он выплевывает слова в крике. — Ты так же слаба, как и я.

— Нет! Я была слабой, но уже нет. Я тебя раскусила. Ты мог брать мое тело столько раз, сколько хотел, но мы оба знаем, кто на самом деле был слабым.

Донован издает смешок, граничащий с гневом и смущением. Его смех превращается в пронзительные крики, когда я пользуюсь возможностью удивить его и вонзаю отвертку в его левое бедро.

— Сука! Бляяяядь! — слезы текут по его лицу.

Я отступаю и оставляю отвертку крепко зажатой в его ноге.

— Что случилось, Донован? Ты не можешь, бл*дь, вытащить ее, не так ли? — его лицо меняется от боли к осознанию того, что я говорю ему его ужасные слова.

Я быстро вытаскиваю отвертку и так же быстро вонзаю ее ему в другое бедро. Он кричит снова и снова, но на этот раз это сопровождается мольбами.

— Аххх! Черт, пожалуйста. Пожалуйста, остановись! Я обещаю, что отпущу тебя. Просто остановись.

Его лицо искажено болью, глаза закрыты, а слезы из его глаз льются градом.

Я думала, что буду больше наслаждаться его мольбами. Но я бы солгала, если бы сказала, что его мольбы не влияют на меня ни капельки. Пора с этим покончить. Я вытаскиваю отвертку, и Донован взвывает от боли. Лицо у него бледное, глаза стеклянные, он теряет сознание.

Алекса ахает, и я предполагаю, что это из-за крови, стекающей по ногам Донована. Но потом я слышу это, самую большую шутку, которую Бог когда-либо сыграл со мной. Голос Канье произносит мое имя, словно галлюцинация в голове. Это мое наказание за лишение жизни? Именно таким образом Бог планирует мучить меня.

— Эмили.

Мой мир вращается, и отвертка выпадает из моей руки. Кровь внутри моего тела перестает идти. Пульс замедляется. Затем в мгновение ока я оборачиваюсь и вижу его. Канье. Мое сердце вновь начинает биться, и тело сотрясается с такой силой, что я не могу даже вскрикнуть. Оно начинает трястись, каждый дюйм моего тела сопротивляется поднимающемуся внутри приступу, который у меня вот-вот случится.

Он жив.

Он делает шаг ко мне, но не его шепот «Эмми» ломает меня, не запах его одеколона и не его голубые глаза, пронзающие меня. Это его прикосновение. Как только моя плоть чувствует его, я поддаюсь сердечной боли, опустошению. Я сгибаюсь в приступе боли, которую только что похоронила глубоко внутри себя.

Канье обнимает меня, и мы падаем на пол. Я испытываю чувство потери, муки, а теперь и облегчения. Я потеряла человека, без которого не могу жить, но теперь он здесь. Он прикасается ко мне. Он жив, и я знаю, что все будет хорошо.

Эмми в моих объятиях, ее тело вздрагивает от рыданий. Моя девочка. Мне очень жаль. Она уже через многое прошла. Я бы хотел, чтобы ей не пришлось проходить через это вновь, но больше я ничего не мог сделать.

— Детка, пожалуйста, перестань, все в порядке. Я в порядке, — шепчу я ей на ухо.

Она смотрит на меня. У меня перехватывает дыхание, когда ее лицо искажается мукой, и покрасневшие от слез глаза смотрят на меня с благоговением. Как будто каждое мое слово — чудо. Я понимаю, что она чувствует. Именно так я себя и чувствовал, когда мы нашли ее в доме Марко. Страх, что в любую минуту ты можешь проснуться и понять, что все это сон.

— Мне так жаль, что тебе пришлось пройти через это, Эмми, — мягко говорю я.

Она выпрямляется и вытирает слезы с лица. В процессе, она размазывает немного моей крови на своем лице. Я протягиваю руку и вытираю ее, и она смотрит на мою руку, а затем на мою ногу.

— Боже мой! — голос Эмили высокий, она в панике.

— Все в порядке. Пуля прошла насквозь, и у меня есть повязка, чтобы остановить кровотечение.

Эмми смотрит на меня дикими глазами, изучая мое тело.

— Я не понимаю. Я слышала... Потом я услышала еще один выстрел. Ты перестал кричать, а потом мужчина... — Эм останавливается и с трудом сглатывает. — Тот мужчина сказал, что дело сделано, — ее голос печален, а прекрасные карие глаза выражают замешательство.

— Он стрелял в меня дважды. Один раз в ногу, другой раз в грудь. Но мы с ребятами надели жилеты, прежде чем войти. Знаешь, у Джейка в машине есть всякие мальчишеские игрушки. Когда я понял, что он не остановится, пока я не умру, я решил притвориться мертвым. Он купился и ушел. Сразу после этого я услышал выстрелы, поднялся на ноги, выбрался наружу и обнаружил три трупа, над которыми стояли Джейк и Джозеф.

Эмили прикасается к моей груди, прижимаясь к моему телу без жилета. Я вздрагиваю, и она тут же отстраняется.

— Нет-нет, все в порядке, просто синяк там, где пуля попала в жилет, вот и все.

Ее тело заметно расслабляется, затем она вскакивает, ее руки обвиваются вокруг моей шеи, она прижимается своими губами к моим. Жесткий и собственнический поцелуй: дикий, отчаянный и чертовски горячий. Это моя девочка.

— Дерьмо.

Услышав проклятия от Алексы, мы с Эмили одновременно отстраняемся и смотрим на нее. Затем в доме раздаются громкие шаги. Джозеф вбегает в комнату. Он дико озирается по сторонам, а затем пристально смотрит на Алексу.

Из его груди вырывается глухое рычание, и он целеустремленно шагает к Алексе.

— Иди, черт тебя дери, сюда, Лекси.

Алекса выглядит так, будто вот-вот упадет на задницу, но Джозеф быстрым шагом приближается к ней, и Алекса, не теряя времени, прыгает в его объятия, и их губы сливаются в жестоком поцелуе.

Я чувствую, как Эмми поворачивается ко мне, и я смотрю в лицо моей девочки. Она слегка улыбается мне.

— Твою мать, — говорит Джозеф и ставит Алексу на ноги. Мы наблюдаем, как его тело заметно расслабляется. — Слава Богу, с тобой все в порядке, Лекси, но, черт возьми, у тебя большие неприятности. Нам есть, о чем поговорить, — Алекса кивает, соглашаясь с Джозефом.

Джейк врывается в комнату, быстро находит Эмми и почти подлетает к ней, берет ее на руки и крепко обнимает.

— Эм, твою мать. Слава Богу, — голос Джейка срывается, он крепко обнимает сестру.

Он смотрит на меня убийственным взглядом, по его лицу стекает пот. Я улыбаюсь, потому что знаю, что он собирается сказать.

— Позже я надеру тебе задницу за то, что ты уехал, оставив нас с Джозефом одних. Ты знаешь, как далеко это было? — он кричит на меня поверх головы Эмили.

Стоны в комнате внезапно привлекают все наше внимание, и все поворачивают головы к окровавленному ублюдку, привязанному к стулу.

— Я и забыла, что он еще здесь, — говорит Эмми.

Я тяну Эмми от Джейка и сообщаю ей:

— Пора, детка. Я разберусь с этим куском дерьма. Вы с Алексой уезжаете.

В этот момент мы все слышим сирены вдалеке. Все мы, парни, смотрим друг на друга, зная, что у нас не так много времени, чтобы сделать это.

— Джейк, отведи девочек к взлетно-посадочной полосе. Они должны спрятаться до прибытия помощи. Скажи Смиту, что мы нашли девочек, и была перестрелка. В меня стреляли, и Джозеф отвез меня в больницу, — начал я. — Эмми, когда полиция будет допрашивать тебя, скажи им, что те трое убитых — это те, кто похитил тебя. Скажи полиции, что они привезли тебя сюда и держали, пока мы не приехали, чтобы спасти тебя. Скажи им, что я только что сказал Джейку и все. Не упоминай Донована. Смит спросит тебя, был ли здесь Донован. Скажи ему нет. Ты поняла меня, Эмили?

Эмми кивает, быстро соглашаясь. Я вижу решимость на ее лице и борьбу в ее глазах.

— Мы с Джозефом возьмем машины, когда закончим здесь. Идите.

Все начинают двигаться. Джозеф что-то шепчет Алексе. Она кивает и выходит из комнаты вместе с Джейком. Эмми крепко целует меня и выходит вслед за Джейком.

Мы с Джозефом смотрим друг на друга. Джозеф улыбается. Жуткая, как дерьмо, злобная ухмылка. Я не улыбаюсь, не хмурюсь и не испытываю никаких эмоций по поводу этого момента. Я просто хочу покончить с этим раз и навсегда, чтобы мы с Эмми смогли наконец-то двигаться дальше. Осознание, что этот человек перестанет существовать в ближайшие несколько секунд, дает мне все необходимое для следующих шагов.

Мы с Джозефом идем вперед и останавливаемся перед ублюдком.

Донован стонет, а затем фокусируется на нас, стоящих над ним. Его глаза расширяются, и он произносит свои последние слова в этом мире:

— О, бл*дь.

Прошла неделя с тех пор, как он пытался похитить меня. Неделю меня преследовали кошмары, но не о нем, а о мире без Канье. Каждый день воспоминания о моментах, когда я думала, что потеряла Канье, поражали меня, и мне нужно было увидеть или коснуться Канье, чтобы прогнать свой страх. Он понимает это и тянет меня в свои объятия, крепко держа, пока кошмар не пройдет, и мое сердце будет уверено, что он здесь, со мной. И эти жуткие воспоминания растворяются с каждым днем все быстрее и быстрее.

Страх узнать, каково это — потерять Канье, навсегда останется со мной. Но такова жизнь, правда? Рискнуть любить кого-то, зная, что однажды вы можете его потерять. Любовь — это боль. Как иначе, без боли узнать, что такое любовь?

Канье ни разу не упоминал о Доноване с тех пор, как вернулся с Джозефом, да я и не хочу этого знать. Главное, что мы в безопасности.

Мои родители взбесились, когда узнали, что случилось. К счастью, Джейк и Канье смогли успокоить их и объяснить, что монстр больше никогда не будет проблемой. Мои родители понимают, что это значит, и я знаю, что это дает им некое подобие мира.

Лили пришла в тот вечер, ворвалась в мой дом и выбила из меня дух, когда повалила меня на диван, крепко обняв. Я знала, что потеря кого-то еще в ее жизни будет большим ударом для нее.

Когда она отпустила меня, слезы текли по ее улыбающемуся лицу, когда она говорила:

— Я пропустила все удовольствие наблюдать, как плохой парень получает по заслугам.

Она надула губы. Затем мы услышали, как Джейк выругался у нас за спиной:

— Черт, Лили.

Мы обе рассмеялись, а Лили сказала:

— Дай пять, сестра. Ты надрала задницу, — мы дали пять, а потом вспыхнула вспышка. Мы оглянулись и увидели, что Канье держит мою камеру.

— Теперь ты можешь добавить свою фотографию к остальным, Эмми.

Он вышел из комнаты, а я осталась смотреть на место, где он был всего мгновение назад. Моя фотография присоединится к другим фотографиям людей, которые улыбаются, которые счастливы.

Фотография, на которой улыбаюсь я.

Канье распечатал мою улыбающуюся фотографию и вставил в рамку. В данный момент она находится в столовой на стене, но ее перенесут в мою студию, как только закончат строительство. Другие фотографии нашей семьи и друзей также были вставлены в рамки, добавлены на нашу стену в гостиной. Остальные фотографии я убрала в безопасное место. Это фотографии незнакомцев, но они представляют время в моей жизни, когда я боролась, но держалась. Когда я боролась изо дня в день, как могла. Они показывают, что я выжила.

Неделю спустя.

Я смотрю на голубое небо, ветерок обдувает мое тело. Я лежу на каменистой тропинке в своем розарии. Я вдыхаю свежий, прекрасный запах выращенных мною роз. Протянув руку, я ласкаю розовую розу, глажу лепестки и оцениваю их мягкость.

Помню, не так давно я верила, что моя жизнь и я сама были совершенными только до похищения. Что я никогда не смогу вернуть ту беззаботную, любящую девушку, которой Канье подарил розу на выпускной. Моя роза и тот момент стали моей навязчивой идеей. Вместо того, чтобы смотреть на то, что у меня было, я продолжала смотреть на то, что, как мне казалось, я потеряла. Но теперь, рассматривая эту розу и видя, как потемнели края, как погнулись листья и опали лепестки, я понимаю, что даже розы не могут быть совершенными. Все они на протяжении жизни приобретают свои собственные шрамы, но все равно стоят, высокие и красивые.

Я как роза. У меня есть шрамы, которые нанесла мне жизнь, но я сильная. Я стою прямо, хватаюсь за жизнь каждый день и живу. Я выжила. Я выжила и горжусь собой.

Я слышу скрип открывающейся задней двери и смотрю, как Канье шагает ко мне.

— Моя девочка наслаждается розарием? — спрашивает он.

Я улыбаюсь ему. Наклонившись, он подхватывает меня на руки. Я вскрикиваю от неожиданности и обвиваю ногами его талию.

— Есть кое-что, за что я бы умер, но сделал бы в этом розовом саду, — заявляет Канье со злой усмешкой.

Он быстро ставит меня на землю посреди розового сада, рядом с фонтаном. Меня окружает тепло человека, который никогда не сдавался. Я смотрю ему в глаза и надеюсь, что он видит мою вечную любовь к нему. Канье нежно целует меня в подбородок, а я смотрю на прекрасные, порочные розы, и солнце светит на нас. Мы занимаемся любовью в саду роз, и я отпускаю свое искаженное, совершенное существование и принимаю свою порочную, прекрасную и драгоценную жизнь.

Сегодня мы с Канье устраиваем барбекю в нашем доме с семьей и друзьями. Он думает, что я проснулась сегодня утром и просто захотела устроить барбекю, но у меня для него сюрприз. Я собираюсь удивить всю свою семью.

Я оглядываю двор и улыбаюсь: все выглядит красиво. Канье развесил гирлянды вокруг деревьев, забора и нашего заднего крыльца. Он действительно пошел на все это для простого барбекю, что является бонусом для меня, потому что это означает, что, когда я удивлю его, это будет в красивой атмосфере и, самое главное, в нашем доме.

Я с Лили, Джейком и нашими друзьями. Я касаюсь заднего кармана и нащупываю свой сюрприз. Улыбка украшает мои губы, когда я думаю о том, как шокирован и счастлив будет Канье. Уже почти настало то самое время.

Я ищу в толпе Канье, и мой взгляд останавливается на Алексе. Она смеется с Ником. Это фальшивый смех «я так сильно хихикаю, потому что мне больно». Алекса и Джозеф отсутствовали в течение недели после попытки похищения. Однако Джозеф приходил навестить меня прежде, чем поехать в дом своего дяди в Мексике.

— Эмили, нет слов, которые могли бы исправить ошибки моего отца. Но я хочу, чтобы ты знала, я сделаю все, что в моих силах, чтобы моя семья никогда больше не прикасалась к тебе или твоей семье.

Я просила Джозефа не уезжать. Я сказала, что он не может исправить то, что сделал его отец или что может сделать его дядя. Мы все уговаривали его остаться здесь, с нами, и начать новую жизнь. Но он был полон решимости уйти.

Алекса была убита горем. Она умоляла его остаться. Она умоляла его прямо на крыльце.

— Джоуи, однажды ты решил остаться у отца, чтобы помочь Джейку. Я это понимала. Я так хотела уйти, но поняла, что ты хочешь помочь ему. Теперь я умоляю тебя выбрать меня. Оставайся здесь и забудь о той жизни. Начни новую со мной.

— Лекси, я не могу сидеть сложа руки и позволять дяде копаться в смерти отца. Если он найдет ответы, они приведут его прямо сюда.

— Кроме нас никого не осталось, Джоуи, — разочарованно говорит Алекса. — Все остальные мертвы. Никто ему ничего не скажет.

— Посмотрим, что я смогу выяснить. Я не дам ему начать то, что создал отец.

— А я? Я должна снова ждать? Ждать, чтобы увидеть, вернешься ли ты живым? Как только ты снова войдешь в этот мир, Джоуи, ты не сможешь избежать его.

— Обязательно, Лекси. Я вернусь. Обещаю.

Джозеф подходит к Алексе, но она отходит, качая головой, и слезы текут по ее лицу.

— Нет, выбирай. Ты останешься здесь со мной или пойдешь к своему дяде, но, если ты уйдешь, нам конец. Навсегда. Я больше не захочу тебя видеть, — Алекса вздергивает подбородок на своих последних словах.

— Лекси, — шепчет Джозеф. — Я должен это сделать, — тихо говорит он.

Алекса теряет дар речи от шока. Джозеф не выбрал ее. Я вижу боль на ее лице от того, что даже угроза их отношениям не меняет его решения.

— Тебе нужно это больше, чем я? — спрашивает Алекса, ее голос болезненно печален, а слезы текут быстро и тяжело.

Я хочу подойти к ней, чтобы утешить, но Канье не выпускает меня из объятий и печально качает головой.

Джозеф молчит. Он просто стоит и смотрит на Алексу. Мука от того, что он с ней делает, написана на его лице.

— Я вернусь за тобой, Лекси, хочешь ты этого или нет. Я буду рядом, — Джозеф спускается по ступенькам крыльца к своей машине.

Громкий, жестокий крик исходит от Алексы, и затем она кричит:

— Я ненавижу тебя, Джозеф О'Коннор! Ты такой же, как твой отец, равнодушный ублюдок!

После того, как Алекса произносит эти обидные слова, она разворачивается и забегает в дом.

Лицо Джозефа бледнеет, плечи поникли. Я впервые вижу его по-настоящему побежденным.

Он садится в машину и уезжает.

Я смотрю на Канье остекленевшими глазами:

— Он совершает огромную ошибку.

Канье целует меня в висок и говорит:

— Я знаю, детка, но он сам должен это выяснить и, надеюсь, это произойдет раньше, чем станет слишком поздно.

Это было шесть недель назад. Ребята получали секретные телефонные звонки от Джозефа в течение двух недель. Канье сказал, что он просто проверяет Алексу и дает ребятам знать, что у его дяди все в порядке.

Потом звонки прекратились. Они пытались найти его, но он как будто исчез. Возможно, мертв. Я отбрасываю эту мысль из головы. Мы ничего не сказали Алексе. Все, что она знает, это то, что Джозеф оставил ее здесь одну, и она на улице под названием «Сердечная боль» с односторонним движением. Она часто гуляет, пьет, встречается с новыми парнями. Притворяется, что она в порядке, когда ясно, что ей так больно.

Теперь я понимаю, что все видели меня насквозь. Когда вы заботитесь о ком-то, вы замечаете такие вещи. Тебе не все равно, счастливы они или грустны.

Внезапно свет гаснет, и задний двор освещается только волшебными огнями. Я растерянно оглядываюсь, и все замолкают. Потом я слышу свое имя.

— Эмми, где моя девочка?

Я пробираюсь сквозь толпу и вижу Канье, стоящего посреди моего розового сада. Он сменил шорты и рубашку поло на черные брюки и светло-голубую рубашку с воротником. Он выглядит потрясающе красивым.

— Иди сюда, Эмми, — он машет мне руками.

Мои ладони мгновенно потеют, а сердце подпрыгивает в груди от его жеста.

Я иду к Канье, парню, которого так сильно люблю, и мужчине, которого всегда буду лелеять. Ухмылка Канье дерзкая, она озаряет все его лицо.

Я останавливаюсь перед ним, и он тут же опускается на одно колено.

Слезы наворачиваются на моих глазах, это блаженные, счастливые слезы.

— Эмми, я считал тебя своей с того момента, как мы впервые встретились, и я увидел, что у тебя лицо ангела. Потом я влюбился сильнее, когда ты показала мне свою любящую, беззаботную натуру. Жизнь испытывала нас, и мы пережили наши темные дни. Теперь пришло время жить в свете и строить наше счастливое будущее.

Канье поднимает с земли коробочку. Он открывает ее, и в ней лежит прекрасное кольцо с бриллиантом.

— Ты выйдешь за меня замуж, Эмми?

Невыразимая радость струится по моему телу. Мое сердце в смятении от того, как выразить, насколько я счастлива. Я не думаю, что есть слова или действия, чтобы показать, что я чувствую прямо сейчас, просто мои счастливые слезы и моя улыбка на моем лице.

— Да! — кричу я, чтобы все люди во всем мире слышали, что я собираюсь выйти замуж за своего лучшего друга, любовника и спасителя.

Вокруг нас хлопают в ладоши наши родные и друзья, выкрикивая поздравления.

Канье надевает бриллиант на мой безымянный палец и смотрит на меня с ослепительной, красивой улыбкой. Он наклоняет голову и целует меня, а его теплые руки нежно гладят мои щеки. Он целует меня нежно, как будто это наш первый поцелуй. Канье убирает руки с моего лица на талию и притягивает меня ближе. Одна из моих счастливых слез падает мне на грудь, и тогда я вспоминаю, что этот момент становится еще лучше.

Я отстраняюсь. Улыбка Канье отвлекает меня лишь на мгновение, прежде чем я мягко говорю ему:

— У меня тоже есть для тебя сюрприз.

На его лице появляется легкое любопытство, а затем он озорно улыбается мне.

— О, да, сюрприз, который я получу позже, когда все уйдут.

Он шевелит бровями, и я хохочу.

— Это то, чем я могу поделиться сейчас, — объясняю я.

Канье ничего не говорит, он внимательно наблюдает за мной со смесью смущения и волнения.

Я достаю из заднего кармана положительный тест и протягиваю его Канье. Когда он понимает, что держит, он резко вдыхает.

— Эмми, — выдыхает он мое имя в шоке.

— Я беременна, Канье, — тихо говорю я ему. — Уже пять недель. Я сделала тест сегодня утром. Я пропустила свои последние месячные, и я чувствовала себя неважно в последние несколько дней, поэтому я решила сделать тест. Я перестала принимать таблетки два месяца назад. Хотела рассказать тебе, но удивить тебя хотела еще больше, — я улыбаюсь Канье, но все, что я вижу на его лице, это смущение и беспокойство.

— Эмми, я думал, ты сказала ... — я останавливаю его, прежде чем он успевает закончить фразу.

— Я помню, что сказала. Я была потеряна и страдала, — я обхватываю лицо Канье руками и смотрю ему прямо в глаза. — В тот день я пришла к «Эпплби», чтобы найти тебя и рассказать, что мне приснился самый прекрасный сон о нас с маленькой девочкой. Она была нашей дочерью, и наша жизнь была удивительной. Наполненная любовью и особенной девочкой, чей смех до сих пор всплывает в моей памяти. Я пришла сказать тогда, что хочу семью, — я кладу руку на живот. — Ты любил меня за мои слабости. Теперь полюби меня за мою силу. Я хочу этого.

Я вижу, как из глаз Канье текут слезы.

— Я так чертовски счастлив, — его голос полон эмоций. — Если это девочка, назовем ее Розой.

Тепло разливается по моему телу, и мое сердце воспаряет к недостижимым высотам.

— Да, — отвечаю я, а слезы счастья все льются и льются.

Канье быстро и сильно захватывает мой рот, прежде чем отпустить меня и закричать на весь задний двор:

— У нас будет ребенок!

Все ахают и начинают аплодировать. Вопли восторга моей матери самые громкие. Она подбегает ко мне и трясет за плечи, а по ее прекрасному лицу катятся слезы.

В окружении нашей семьи и друзей, которые поздравляют нас, мое сердце готово разорваться. Я оглядываюсь вокруг и восхищаюсь тем, какой стала моя жизнь, и я поражена. Вот за что я боролась.

Я ищу своего старшего брата и вижу, что он стоит в стороне от толпы, держа Лили в своих руках, и оба улыбаются мне. Два человека в мире, кроме Канье, которые знают, что этот момент действительно значит для меня. Я улыбаюсь им и смотрю на небо.

Я Эмили Робертс.

Я выжила.

Я счастлива.

И любима.