Ты плохо убил его , док!

Владимир Шуля-Табиб

ТЫ ПЛОХО УБИЛ ЕГО, ДОК!

Миссис Шухат, как обычно, опаздывала, поэтому в класс буквально влетела, хотя и

была, мягко говоря, несколько полновата и ей уже перевалило за пятьдесят. Впрочем, и

ученики были не моложе: где-то между сорока и шестьюдесятью, седоватые, лысоватые и, скажем так, стройностью своих фигур несколько уступали Аполлону и другим известным

спортсменам. Обычное явление для отделения Туро-колледжа на Нептун-авеню.

- Леди энд джентльмены - еще не отдышавшись после вынужденной пробежки, выдохнула она, одновременно вываливая на стол классный журнал, какие-то бумаги, кучу

запасных ручек для забывчивых.

- Сегодня мы будем писать сочинение по рассказу Фернанда Тиллера "Только пена".

Я надеюсь, все его прочли?

Она обвела класс взглядом и грустно усмехнулась: все, как один вдруг стали

старательно изучать свои ногти, что-то, старательно искать в сумках, лишь бы не встречаться

с ней взглядом. Конечно же, не читали. Миссис Шухат не удивилась: все студенты днем

работали, вечерами ехали к ней учиться, ,а ночью... Ночью в этом возрасте обычно уже спят.

Конечно, можно бы заниматься и в выходные дни, если тебе не подбросят на денек внуков

или муж не поет, что ему надоело есть "китайцев' и пиццу, а жена, что второй месяц в ванной

не прибита полочка, стул на балконе так и лежит с вывихнутой ножкой. И если человек в

свой выходной действительно отдыхает, а не пошел подработать на овертайм или какую-

нибудь халтурку. Да и отоспаться за всю неделю не худо бы, а то ведь начинаешь и за рулем

засыпать.

- Так, значит, почти никто?- грустно констатировала миссис Шухат.- Я напомню вам, что неделю тому назад мы с вами читали этот рассказ в классе. Речь в нем идет о

противостоянии капитана Торреса, командира отряда правительственных войск, и

парикмахера, который симпатизирует партизанам и в душе считает себя революционером.

Миссис Шухат говорила медленно, отчетливо произнося каждое слово. Получалось

занудно, но понятно - уровень английского у студентов не позволял ей говорить по-иному.

- Капитан Торрес, сидя в парикмахерском кресле, рассказывает, как они проникли

глубоко в лес, сумели окружить партизан и уничтожили их всех до одного. Ни один не ушел, и, говорит капитан Торрес, в перспективе он надеется на следующей неделе повторить рейд

в другом месте, но с тем же результатом. Торрес, похоже, провоцировал парикмахера, догадывался ведь о его симпатиях. А парикмахер бреет капитана опасной бритвой и, мечтает, как он убивает капитана Торреса и становится народным героем. Но...Он не хочет

быть мертвым народным героем, он просто боится капитана Торреса. Поэтому он

придумывает себе оправдания:он не может повредить клиенту, это не позволяет его

профессиональная репутация, его совесть наконец. И... ничего не происходит. Капитан, живой и здоровый, аккуратно выбритый, встает и гoворит: "Мне говорили, что ты можешь

меня зарезать. Но убить человека нелегко. Это трудно, поверь мне"

- Теперь, - насмешливо посмотрела миссис Шухат на студентов, - вы можете

считать,что рассказ вами прочитан. Цель сочинения: детализировать характер одного из

героев: карателя и убийцы капитана Торреса или мечтателя-революционера в д уше, но в

реальной жизни робкого парикмахера. Приступайте. Вспомните, чему я вас учила, и

постарайтесь писать на английском языке,а не на русском английскими словами. Вы меня

поняли? В заднем ряду справа поднялась рука. Миссис Щухат усмехнулась: ну, конечно же, это Гольдин, у этого толстяка всегда в запасе полная сумка совсем необычных для

американского колледжа вопросов - они, эти руссние, еще не умеют смотреть на вещи по-

американски прямо, всегда с каким-то вывертом. У них это называется подтекст. Это

одновременно и привлекало, и раздражало ее, как притягивает вce оригинальное на общем

сером фоне, и оно же раздражает своей непонятностью. Этот седеющий и уже лысоватый

толстяк, похоже, бывший учитель или бухгалтер, в отличие от других студентов, ничего не

принимал на веру, ему всегда нужна была доказательная ясность.

- Вам что-то непонятно, мистер Гольдин?

- Я читал рассказ, миссис Шухат. Вы настаиваете на вашей характеристике героев?

То есть бессердечный каратель и благородный трус?

- Разве это не очевидно? - удивленно подняла брови миссис Шухат и пожала

плечами. - Впрочем, если у вас есть другое мнение, о"кей! Но обоснуйте eгo!

Остальные студенты молча переглянулись, а бывшая красавица и профсоюзная активистка

Римма Бельская даже ткнула Гольдина локтем в бок:

- Тебе это надо? Напиши, как она хочет, сдай и забудь!

- И рад бы забыть, так не забывается! - шепотом ответил Гольдин. - Как рука захочет, так и напишет, по-иному не умею.

Гольдин поудобнее уселся и прикрыл глаза.

Римма, конечно, права, сочинение - это всего лишь школьное упражнение, но... Они

все знали, что он бывший врач. О том же, что он бывший военный врач, что воевал в

Афганистане, был штурмовиком-десантникам, им знать не обязательно. И что медаль "За

отвагу" и афганскую он получил вовсе не за успешное лечение афганских крестьян. Вопрос

миссис Шухат задевает его лично, и он не может просто отмахнуться, будь это хоть сто раз

школьное упражнение.

... В тот раз "духи" не должны были уйти. О том, кто их выдал, наши "друзья"-

афганское руководство не знали: об операции, вопреки всем начальственным установкам, не сообщили ни местной "народной власти", ни даже царандою (афганский аналог КГБ), Те, как правило, не умели или не хотели держать тайны.

Рота выдвинулась в четыре утра, к шести подошла к Акбаши, маленькому кишлачку в

десяти километрах от Имам-Сахиба. Весь кишлачок состоял из трех дворов у дороги, как

раз по взводу на двор. Каждый двор- маленькая крепость из двух-трех строений, обнесенных

мощным забором-дувалом, в нем небольшие деревянные ворота, а в одной из створок еще и

крохотная калитка.

Ротный два дня назад подорвался на мине, лежал в госпитале без ноги,а его зам

только что прибыл из Союза- совсем еще необстрелянный зеленый лейтенант. Поэтому роту

в бой вел командир батальона капитан Королев, или, как его за глаза звал весь батальон, Король. Ну, а с ним, как всегда, и доктор, старший лейтенант Гольдин, "Док".

Рядом они смотрелись великолепно: комбат - типичный громила-спецназовец: этакий

почти двухметровый шкаф, светловолосый, с большим жабьим ртом; и доктор-

невысокий, однако крепко сбитый чернявый живчик-весельчак, смахивающий на

киношного итальянца. Они дружили и уж в бою-то всегда держались рядом.

Рота быстро рассредоточилась вокруг кишлака так, чтобы оттуда и мышь живая не

проскочила, и чтобы подстраховать атакующих с тыла.

Схема атаки была отработана и многократно проверена в боях: "вперед волной", то

есть влетевший во двор первым давал широкую очередь по окнам и прыгал к ближайшей

двери, ворвавшиеся за ним двое били уже более прицельно каждый по своим окнам, не

давая никому высунуться, третья волна- четверо или шестеро- стреляли каждый в свое окно, в то время как летели ко всем остальным дверям вторые, а первый, высадив дверь, швырял

в комнату гранату, заскакивал сразу же после взрыва и стрелял во все, что еще шевелится.

Так и в тот раз. Комбат вслед за взрывом гранаты влетел в комнату. На полу лежала

убитая женщина, рядом израненный осколками бородач тянулся к винтовке. Добив его

короткой очередью из автомата, Король начал оглядываться, и вдруг из-за шкафа в углу

раздался щелчок. Только что влетевший вслед за комбатом Док с ходу развернулся и, не

целясь, на звук полоснул длинной очередью. Оттуда со всхлипом вывалился убитый им

парнишка лет четырнадцати-пятнадцати на вид. Не повезло баче, мелькнула у доктора

мысль, старое ружье дало осечку. Комбат пошарил лучом фонаря- что-то зашевелилось за

трупом мужика, и оттуда выполз пацаненок лет девяти-десяти, за правой ножкой его

тянулся кровавый след.

- Док, - скомандовал комбат, - кончай бачонка, я пошел дальше!

Вылетела от удара ногой вторая дверь, ухнула там граната, и комбат уже во второй комнате.

Доктор подошел к пацаненку: из черных испуганных глаз с длинными, как у

девчонки» ресницами катились слезы. Он тихо всхлипывал, но старался подавить свои

всхлипы грязной ладошкой, засунутой в рот, и все пытался подтянуть под себя раненую

ногу.

Доктор приподнял автомат, повел стволом- глаза пацана еще больше расширились

от ужаса, в комнате резко запахло мочой.

Гольдин понимал, что бачу добить надо: нельзя оставлять свидетелей такой бойни, да и, выжив, этот пацан станет смертельным врагом. Понимал, но... не мог нажать курок. Уж

больно симпатичный пацан, хотя и грязный, и дикарь, но...

Доктор достал нож - ужас полыхнул в детских глазах, вспорол штанину на раненой

ноге пацана, быстро перевязал рану индивидуальным пакетом. Потом вскинул автомат, пальнул короткую очередь в потолок и выскочил во вторую комнату -там уже кроме комбата

было еще двое солдат. На полу в левом от входа углу сидел замшелый дед в грязно-белой

чалме, худые босые ноги его торчали из белых штанин, сизые, с набухшими узловатыми

венами и кривыми, изуродованными артритом пальцами. Тонкими высохшими руками дед

прижимал к себе полотняный мешок. Дед казался неживым, жили только маленькие колюче-

алые глаза вокруг крючковатого носа. Глаза жили сами по себе,в них не было ни старческой

немощи,ни мудрости- только испепеляющая, всепоглощающая ненависть.

Комбат вырвал из рук деда мешок, тот развязался, из него посыпались пачки денег- не

афгани, не доллары и не рубли-на полу валялись пачки царских сторублевок с портретом

Екатерины Второй, "катенек". Никак дед прибабахнутый? "Эй, тарджимон!" кликнул комбат.

- Я здесь!-подскочил невысокий таджик.

Дед закряхтел и вдруг скрипуче заговорил по-русски:

- Не надо переводчик. Я сам тебе скажу все, я еще немного помню русски, мне хватит. Я

смотрел ташкентский телевизор, радио слушал, чтоб мало-мало не забыть.

- Откуда же ты вообще знаешь русский? А, дед?

- Я скажу тебе, - спокойно кивнул дед, - скажу. Мне девяносто лет, умереть мне не

страшно, так что я скажу тебе правду. Пятьдесят четыре года назад,. в 1926 я с Данияр-

беком через Термез ушел сюда. Было мне тогда 35 лет... А до этого я учился в Ташкенте, в

русской школе, мечтал стать русский офицера, да. Потом война был в 1914 году, я заработал

Георгий и стал унтер-офицер, да. Потом пришли большевики, я не хотел лезть русские дела, вернулся домой, а вы все равно достали, шайтаны красные. Я ушел в Чарджоу, затем в

Термез к Данияр-беку. Мы храбро сражались до самого 1926 года, но вас было слишком

много, да. Как мух на дохлой лошади.

- Кого это- нас?

- Вас, вас- голытьбы, захотевшей враз стать баями. Бандиты Буденного вырезали

целые кишлаки... вот как ты сейчас. И Данияр-бек сказал: "Хватит! Эту войну нам не

выиграть. Нас слишком мало, бессмысленно дальше губить сынов Аллаха,надо уходить..."

И мы ушли сюда, на древнюю землю, где люди живут по законам Шариата, как велел Аллах, да…

Старик говорил и говорил, неспешно и размеренно, словно читал молитву,а иногда

это было похоже на то, как судейский чиновник зачитывает приговор. Стоявшему рядом

солдату уже порядком надоело это бормотание, он было вскинул автомат, комбат жестом

остановил- успеется, пусть говорит

- Мы ушли и ждали, ждали так долго, что ждавшие умерли,и начали умирать дети

ждавших, да. Уже нет никого из тех, с кем я пришел ... Но я всегда верил, что еще встречусь

с вами, буду стрелять вас и вешать, как бешеных собак! Но Аллах решил иначе: я встретился

с вами, когда стал немощен, когда ноги не могут ходить, а руки уже не держат винтовку. И

вы убили моего сына и внуков, да...

- Ну, ладно, дед, все это понятно-перебил наконец Король.- А деньги-то, деньги эти

допотопные тебе зачем? И за место в раю платить надо?

- Деньги?-усмехнулся старик-И про деньги скажу. Я видел по телевизору стадион в

Ташкенте, где бесстыжие голые девки бегали перед тысячами чужих мужчин, да. И я мечтал

о том, как попаду когда-нибудь в Ташкент, куплю билет на тот стадион, сяду в самом

первом ряду и буду смотреть. На поле будут стоять виселицы, там будут вешать вас, а я буду

плакать от радости!

Старик со свистом втянул в себя воздух, качнул головой.

- Аллах решил иначе- ну что ж. .. Убейте меня, я уйду к Аллаху, к семье моей, к сыну

и внукам... Я прожил свою жизнь, и мне нечего делать на одной земле с вами!

Старик закрыл глаза, опустил голову и,казалось, уснул. У комбата задергалось левое

веко- после давней контузии. Он поднял автомат и тут же опустил его.

- Легкой смерти захотел, дед? От пули гяура и прямиком в рай? Не-е-е-т, я не стану

тебя убивать! Я оставлю тебя здесь одного живого во всем твоем долбаном кишлаке, и ты

будешь медленно подыхать от жажды, тоски и бессилия!И последнее, что ты увидишь- это

тучи мух над трупами твоих детей и внуков! Понял, козел вонючий?

- Товарищ капитан, "Медведь" на связи!

- "Медведь", я "Барсук"» прием!

- Барсук, почему нет доклада? Ты эакончил работу? Как насчет трехсотых и сто

двадцатых?

- Медведь, я Барсук. Трехсотых нет, сто двадцатых нет, работа закончена. Прием.

“Традиционный наш идиотизм - военная феня! Трехсотые, сто двадцатые - почему

раненым и убитым присвоили такие символы? - с каким-то непонятным раздражением

вдруг подумал Гольдин. - Тайны русской связи: снаряды - огурцы, танки - коробочки!

Пришлите мне бронебойных и осколочно-фугасных огурчиков! В маринаде!"

- Хорошо, Барсук!Сработаешь так же кишлачок Джида-орден твой! Давай побыстрее, через

полчаса "вертушки" будут там, а тебе топать пять километров, да и. припекать стало на

улице - 36 Цельсия! Попутного ветра в жопу!

- Есть, товарищ Медведь!

Комбат вышел на площадку меж домами.

- Лейтенант, строй роту!- Комбат вернулся к старику.

- Нет, дед! Нельзя тебя оставлять: даже незаряженное ружье раз в год само стреляет.

Нигматуллин!

Коренастый, почти квадратный смуглый парень-с раскосыми глазами шагнул вперед, сорвал с плеча автомат.

- Погоди, Равиль, не надо его пулей. Он же сам в рай рвется, и если кровь за-Аллаха

прольет- попадет!А вот если без крови, то хер его знает! А, дед?

Старик равнодушно молчал. Все, что он хотел сказать этому гяуру-шурави, он сказал, других земных дел у него не осталось.

- Попробуем без крови,-усмехнулся комбат.-Если попадешь в ад, встретимся! Давай, Равиль!

Солдат подошел к старику сзади, слегка приобнял его голову предплечьем правой

руки, резко рванул вправо. Хрустнули шейные позвонки, дед захрипел ,дернулся и затих.

- Становись в строй, Равиль. Лейтенант, командуй!

Рота нестройно затопала по дороге на юго-запад и через 20 минут скрылась за холмом.

Из дома, волоча забинтованную ногу, выполз мальчик, упал на деда, тихо заскулил.

Встал, захромал к сараю, вывел из него пегую кобылу, кое-как вскарабкался на нее, ухватился за гриву и поскакал по малозаметной тропинке в обход холма в кишлак Джида, к

дяде...

Гольдин очнулся- вокруг "скрипели перьями" студенты. Миссис Шухат смотрела на него с

недоумением:

- Are you okay, mister Goldin?

- Yes, I am fine!

Гольдин взглянул на часы и ужаснулся: до срока подачи со-чинений оставалось минут

двадцать. К черту воспоминания, надо писать! Торрес этот и... Валера Король, комбат-

жестоки оба, конечно, жестоки, но... Все, пишем...

Я.Гольдин

Группа LSL-93-7

ПРАВО НА ЖЕСТОКОСТЬ.

Мне не нравится парикмахер. Мне понятнее и ближе капитан Торрес, ближе и интереснее.

Возможно, это связано с моей прошлой профессией: я был военным врачом в десантных

войсках, я знал несколько человек, похожих на капитана Торреса.

Прежде всего, капитан Торрес- профессиональный военный, офицер. В одном из советских

фильмов была такая фраза: "Есть такая профессия- защищать родину". Красивое враньѐ: нет такой профессии! Защита Родины- всего лишь частный случай. Ар-мейский офиивр-

это профессиональный убийца, работающий в интересах своей страны. Интересы не всегда

внешние и далеко не всегда совпадают с понятием "защита Родины". Я не хочу

рассуждать на тему, хорошая это профессия или плохая. Если каждая страна имеет свою

армию, значит, профессия эта людям необходима. В принципе любой человек в определенных

условиях может стать убийцей. Офицер не выбирает ни время войны, ни своих врагов.

Правители страны решают, кто друг, а кто враг. И обсуждению в войсках это не

подлежит: страшно подумать, что может произойти, если каждый военный сам начнет

решать этот вопрос. Но если человек лишен права выбора, он должен быть лишен и

ответственности за чужой выбор: глупо злиться на ружье за то, что оно убило человека.

Оно изначально- инструмент убийства и ни на что иное не пригодно, другое дело, что

офицер не должен быть палачом.

Гольдин положил авторучку, сжал ладонями виски, закрыл глаза. Хорошо им тут

рассуждать, в сытой и благополучной Америке. Их бы в тот самый лес в Колумбии, к

капитану Торресу. Или в Афган...

К Джиде рота подошла часа через два- горы все же не стадион, да и устали по такой

жарище. "Вертушки" уже отработали, над развалинами кишлака тянулся дым. Метрах в

семистах от кишлака комбат остановил роту, приказал залечь вдоль невысокой каменной

гряды и перевести дух. Сам же взобрался повыше и направил бинокль на руины. Все было, как обычно, все знакомо, тревожили только мертвая тишина и полное отсутствие каких-либо

признаков жизни. Так не бывает: ни одна бомбежка с орудийно-пулеметной стрельбой с

воздуха не может уничтожить всех до единого, ведь не открытое поле же- дувалы. Не

бывает, но есть: никого, ни собаки, ни курицы.

- Ну что, док, скажешь? Куда же они, в лоб их мать, подевались?

- Увидели вертушки и разбежались,-пожал плечами доктор,

- Разбежались, говоришь? Хрена тебе! А где же те, кто неудачно разбежался? Трупы

где? Или вертушки всѐ в„молоко" садили? Не верю, док, ребята Саши Гниденко стреляют

как боги! Херня здесь какая-то! Где же, в лоб их мать, трупы?

- Да уволокли они трупы! Они же всегда утаскивают, похоронить по обычаю, а то

ведь в рай не попадешь, особенно если чалму потерял: без нее не докажешь, что

правоверный, обрезание и у евреев есть...

- Так быстро уволокли?- прищурился комбат. - И собак тоже? Нет,док, разбежались

они ДО вертушек! До! И мне это ни хера не нравится! Радист, ко мне!

- Я здесь, товарищ капитан!

- Свяжись с "Медведем", запроси вертушки прикрытия!

- Валера! - недоуменно поднял плечи Гольдин. - Что с тобой, какие вертушки? Нет же

никого! На смех же поднимут!

- На смех? Ишь ты, Кутузов недоделанный! Командую здесь я, а я страсть как не

люблю, когда трупы разбегаются до меня:они потом оживают, мать их в лоб!

- Товарищ капитан!- доложил радист.-Вертушки будут через 15-20 минут!

- Тогда пошли! Первый взвод справа, второй слева, третий остается на месте, прикрывает огнем, если что. Вперед, мужики! Может, там и есть что, проверим!..

Гольдин верил в интуицию комбата, и тревога передалась и ему: противный холодок пополз

под лопатками.

- Так, может, подождем вертушки?

- Вот ты, док, уже год воюешь, а мозги- как у летѐхи залетного! Вертушкам цели надо

показывать? А где эти цели, ты их видишь? Я- нет!

- Так, может, их и нету вовсе...

- Есть, док, есть, я их жопой чую! Но ведь приказа прочесать и уничтожить к гребаной

матери никто не отменял!

Взводы прошли уже полпути, оставалось всего метров триста, когда из-за

развалин дувала справа застучал пулемет, защелкали по камням рикошетившие пули. В

первом взводе шедшие первыми повалились,кто-то закричал, остальные быстро

рассредоточились, залегли, открыли ответный огонь. И сразу слева, с невысокой горки, застучал еще один пулемет, расшвырял второй взвод, как шар кегли.

- Назад! К камням! Отходить назад! Отползайте, мать вашу! Комбат рванул ворот

старой спецназовки-песчанки, разом отлетели все пуговицы.

- Радист, ко мне! Живо дай "Медведя"! Да не копайся, бля, живее!

- "Медведь" на связи!

- Медведь, я Барсук! Нарвались на засаду в точке два! Есть трехсотые и сто

двадцатые! Количество точно неизвестно, но много! Прошу вертушки-восьмерки для

эвакуации!

- Вертушки двадцать четвертые на подходе, восьмерки высылаю! Держись, Барсук!

Комвзвод-3 лейтенант Саша Черниченко с солдатом взобрались на гряду повыше, развернули автоматический гранатомет АГС-"Пламя". Два пристрелочных- и очередь

осколочных гранат подавила левый пулемет. Саша перенес огонь направо, но тут пуля из

БУРа снесла полчерепа солдату, а очередь из автомата отбросила в сторону лейтенанта, он

дернулся и затих. Гольдин рванулся к нему, но комбат схватил за шиворот, удержал:

- Не лезь, идиот! Стреляй! Ему уже не поможешь, а запасных врачей у меня нет!

Здесь же полроты лежит!

Из-за горы вывалились МИ-24, похожие на хищных птиц с опущенными клювами.

Комбат ракетой выстрелил в дувал, ведущий летчик качнул крылышками- понял, мол,-

вертолет полыхнул огнем, и от дувала осталось только легкое облачко пыли.

Через минуту все было кончено. Двадцать четвертые минут 5-6 покружили низко над

бывшим кишлаком, достреливая возмож-ные шевеления, И, качнув на прощанье крыльями, отвалили за гору. Подлетевшие "восьмерки" забрали сначала раненых и убитых, вторым

рейсом- остатки роты. Гольдин улетел с тяжелоранеными, комбат, как и положено всем

капитанам на свете, последним вертолетом...

.. Гольдин снова встряхнулся, отгоняя наваждение- вот же как некстати лезет в душу

тот чертов Афган, а времени мало, надо поспешать и как-то закончить писанину, зачет все

же. Где там эти капитан Торрес с парикмахером?.. Гольдин снова встряхнулся, отгоняя

наваждение- вот же как некстати лезет в душу тот чертов Афган, а времени мало, надо

поспешать и как-то закончить писанину, зачет все же. Где там эти капитан Торрес с

парикмахером?

Капитан Торрес- инициативный, опытный и, конечно ,

сме лый офицер. Он не боится со своим отрядом забираться глубоко в лес, чтобы выполнить

задание и уничтожить отряды революционеров. А в лесу всякое бывает, партизаны- не

детишки с деревянными ружьями. Слово уничтожить, конечно же, звучит неприятно, но

уничтожение врага есть главная и единственная задача ЛЮБОГО солдата, заметим, что

капитан Торрес служит законному парвительству, а революционеры с точки зрения

закона-преступники. Что же касается благородных методов ведения войны, то они канули

в историю вместе с саблями, лошадьми и полковниками-поэтами типа Дениса Давыдова, Пулемет и скорострельные пушки непригодны для благородных дуэлей, не говоря уже о

летчиках и ракетчиках, которые вообще стреляют no квадратам на карте. Особенно это

касается парти-занских войн: по самой своей природе партизаны не выходят в чисто поле и

не поспылают вызова врагу типа "Иду на вы". Они. нападают только "из-за угла", преимущественно на одиночных солдат или тыловые части, безжалостно грабя и убивая.

Какое уж там благородство!

I

И снова строчки поплыли перед глазами, смешались в голове, память упрямо загоняла

Гольдина назад, в Афган…

... В бункере у командира бригады, куда вошел с докладом капитан Королев, сидели

начштаба и начальник Особого отдела. Секретаршу комбриг выгнал, разговор был явно не

для протокола.

- Садись, Королев! Садись и рассказывай, как вы на "духов" напоролись. Откуда они

взялись? От нас информация уйти не могла, иначе бы тебя разъебенили еще в первом

кишлаке!

- Я думаю, товарищ полковник, еще на подходе к первому кишлаку кто-то нас засек и

ускакал предупредить Джиду.

- Не разбудив своих? Нет, Королев, не проходит. От кишлака три дороги и в разных

направлениях- откуда тот мог знать, куда вы пойдете? Кого-то в первом кишлаке вы "плохо

убили", а, комбат? Кто-то ожил, увидел, куда вы двинулись, на коне обогнал вас и

предупредил! Я же тебе приказывал, ѐть твою дурака мать, в первом кишлаке ни одной

живой курицы не оставлять! Бля, как чуял!.. Ладно, кого ты там не добил, особист выяснит.

Наказывать тебя я не буду: война есть война. Но про орден забудь! И об Академии пока не

мечтай! Научишься воевать без потерь- пошлю. Идти в Академию надо по трупам врагов, а

не по своим- запомнил, долбак?! Всѐ, иди, глаза б мои тебя не видели! Завтра всей роте

выходной.

- Минутку! - приподнялся начштаба. - Завтра к 17 ноль-ноль твой начштаба должен

принести мне отработанные карты боевых действий и боевые распоряжения. А зам по

тылу-расчет обеспечения материальным имуществом, расходы вещевого имущества, продовольствия, медикаментов и цифры потерь, санитарных и безвозвратных!

Королев вышел из бункера и присел на скамейку под зонтиком в курилке. Сидел он долго, почти не шевелясь, глядя в одну точку, а там все росла и росла горка окурков. К нему никто

не походил, видели: человек не в себе, можно невзначай и схлопотать, Королев на руку

скор.

Внезапно комбат поднял голову, словно что-то вдруг увидел и понял-глаза сузились, задергалось левое веко. Он решительно встал и зашагал в медпункт.

Большая палатка медпункта перегорожена простынями на несколько маленьких

"палат". В одной из них, предназначенной для гнойных перевязок, за крохотным столиком

сидел мрачный Гольдин. Опустошенная на треть поллитровая бутылка спирта, краюха

хлеба, соль, луковица, вскрытая банка тушенки-доктор пил в одиночку и уже был довольно

нагружен.

- А, комбат! Заходи, Валера, помянем ребят!

- Ты, я вижу, уже неплохо помянул, им и на том свете икаться будет! Ладно...

Слушай, док, я вот думал, думал - как же это мы нарвались, а? И, как в сказке: думал-

думал и придумал! А ведь это ты не добил бачу в самой первой комнате, а? Больше некому.

Очередь-то дал, помню, да не туда? Только так между нами, мужиками, ведь не добил, а?

Гольдин плеснул себе в стакан спирта, не разбавляя, выпил, скривился, с

отвращением затолкал в себя кусок тушенки.

- Не добил, комбат. Прости, но не мог я, рука не поднялась. .. Уж больно

симпатичный был пацан... Не смог! Да и вообще - я воевать с детьми не подписывался!

У комбата вновь задергалось левое веко, по лицу пробежала судорога.

- Не подписывался, говоришь? Ты офицер, а ведь тебе, сукин ты кот, я , твой

командир,приказ отдал ! Я мог бы тебя сейчас под трибунал!.. Сука ты, доктор, пидор

добренький! По-жалел он, видите ли!.. Что ж ты наших-то не пожалел? 14 убитых, 27

раненых- полроты!.. Мы ведь друзьями были, верил я тебе!..

- Приказ... - с пьяной покорностью повторил Гольдин и при-щурился: - А ты бы под

таким приказом подпись поставил?

Комбат крутнулся на табуретке, сорвал со стены висящий на ней автомат Гольдина, дал три

короткие очереди в потолок палатки. На белой простыне отчетливо проступила буква К.

- Вот тебе моя подпись. Узнал?

В палатку влетел испуганный дежурный сержант-фельдшер.

- Что случилось, товарищ капитан?

- Ничего, все нормально, случайность, - усмехнулся Король. Сержант взглянул на

недопитую бутылку спирта, понимающе хмыкнул и испарился.

- Все понял, комбат, трибунал так трибунал!-затряс головой доктор. - А пацана я все

равно убить не мог! Это ж... надо в себе через что-то такое переступить, что потом и

человеком сам себя не признаешь. Зверем надо быть, фашистом, падлой последней!

- Ты, стал быть, у нас человек! Единственный! Честь и совесть батальона!- Комбат с

трудом цедил слова, сдерживался, видно, из последних сил.- Ну что ж, человек, тогда за

мной шагом марш! Пистолет оставь, не на дуэль зову! С говном не дерусь. Покажу тебе кое-

что.

Шатаясь, Гольдин поплелся за комбатом.

Темнело. Ужин закончился, народ разбредался по палаткам. Но в палатке

медсанбатовского "морга" еще работали. На двух столах обмывали и зашивали сразу двоих

покойников: лейтенанта Черниченко и сержанта Равиля Нигматуллина. Еще лежали в ряд у

входа в палатку в окровавленной, грязной одежде- ждали очереди. "Самая спокойная

очередь!"- мелькнула пьяная мысль и, словно застыдясь, исчезла.

- Ну что?- резко повернулся комбат, голос его вдруг стал сиплым, словно гортань

надрали наждаком. - Видишь? Смотри внимательно, док, это твоя работа! Это цена твоей

сраной человечности!

- Я уже насмотрелся... и поковырялся в них тоже, так что ты не трынди. Я тоже мог

лежать тут. И ты мог... Я за их спинами не прятался!-вдруг выкрикнул доктор. - Или мы не

рядом с тобой были? Просто нам с тобой повеэло больше, в нас не попали! Так что...

- Нет, док, не так! Ты не трус, ты никогда не прятался, об этом речи нет! Но если бы

ты, бля, погиб, то лишь по собственной дури или собственной же невезухе. Собственной! А

вот все эти погибли по чужой, а именно по твоей дури!

Гольдин подавленно молчал.

- Ладно, пошли отсюда, - круто повернулся комбат. Они вернулись в медпункт, равлили по стаканам спирт, не чокаясь, выпили, захрустели луком с хлебом.

- Во, ѐбтыть, как вода, прошел, даром что нераэведенный! - прислушался к себе

комбат и вздохнул: - Ну что, док, понял на-конец, что ты натворил? А скольких ещѐ тот

бачонок убьет, когда вырастет!

- Кто его знает, Валера, может, он вспомнит, как его пожалели.

- Не вспомнит, дурила ты, Яшка, долбаный! Он вспомнит, как у него убили маму, папу, брата и дедушку! И рассчитается за каждого! Но не с нами, нас уже здесь не будет, так

что рассчитываться он будет с другими, понял? И тех, других, ты тоже как бы подставил!

- Мы профессиональные солдаты, погибать - часть нашей профессии. А он пацан. И

не хер тут...

- Убивать, кстати, тоже часть нашей профессии! Причем главная часть! Ты забыл, док, что ты здесь сначала офицер-десантник, штурмовик долбаный, а уже только потом доктор!

- Я тебя понял, Валера. Можешь делать со мной что захочешь, власть твоя, но детей

не убивал и не буду!

- Ну что ж... Все же мы друзьями были, воевал ты нормально, раненых на себе

вытаскивал- все помню! О том, что я приказ отдал, а ты его не выполнил, знаем только мы

вдвоем. Оба и забудем. Но гроб с телом лейтенанта Черниченко, согласно приказу МО

СССР, сопровождать на родину должен офицер. Так? Вот ты, док, его и сопроводишь. У

него там только мать и была.И он у нее один, никого родных, близких больше нет. Вот ей, маме его, ты и расскажешь, как Саша погиб, как у тебя рука не поднялась, какой у тебя

пальчик не согнулся, и как за свое право оставаться человеком ты ее сына под пули

подставил. Ну, а вернешься, решим, как с тобой дальше быть!

...- Мистер Гольдин! Мистер Гольдин! Вам плохо? Может быть, отложить экзамен?

Гольдин поднял голову, несколько секунд ошалело смотрел на миссис Шухат, наконец

сообразил, где он, и виновато улыбнулся.

В классе уже никого не было, оставались только они вдвоем, все уже сдали свои

сочинения и ушли.

- Нет, нет!-поспешно сказал он.- Со мной все в порядке, просто на работе немного

устал! Прошу прощения, но если мож-но- еще пять минут, и я закончу!

- 0'кеу," кивнула она и взглянула на часы. - Пять минут. Он решительно подвинул к

себе недописанный лист.

Капитан Торрес-хороший офицер, независимо от того, нравится он нам или мы eso ненавидим. Он жесток, да, но он имеет право на эту жестокость. Жестоки сами законы

войны: пожалел врага- убил друга! Попади сам Торрес в руки революционеров, вряд ли он мог

рассчитывать даже на легкую смерть. Не надо рассказывать сказки про честных и добрых

революционеров. Уж мы-то в России хорошо узнали, что значит "революционная

справедливость" и чем пахнет революционный гуманизм.

- Время, мистер Гольдин! - протянула руку учительница. Гольдин, так ни разу и не

проверив, отдал написанное, попросил прошения за задержку и вышел. За дверью

остановился, похлопал себя по карманам, нащупал сигареты.

- Боже, какую ахинею я там насочинял! - вдруг ожгла мысль. - Какое такое право на

жестокость? Кто его может дать? Война? Когда начинается война, все права заканчиваются, кроме права убить врага раньше, чем он убил тебя! Война - это сумасшедший математик. Вот

составил уравнение: 1 чужой=14 своим и поставил жирный вопросительный знак - де, равенство это или неравенство? И я уже 2O лет безуспешно бьюсь над этой задачей.

Потому что у задач, заданных войной , не всегда бывают приемлемые решения.

Гольдин было рванулся попросить еще хотя бы минутки две, чтобы закончить, но удержался, махнул рукой и вышел на улицу. ...

Вечером миссис Шухат рассказывала мужу:

- Знаешь, у меня есть такой ученик Яков Гольдин. Так он сегодня написал такое

сочинение, такое сочинение, что можно удавиться! Если б его написал какой-нибудь босяк, я бы еще могла понять! Но интеллигентный еврей, врач! Я всегда его считала таким

милым человеком! А он назвал сочинение "Право на жестокость"! И так логично все

обосновал! Это сверх моего понимания, я просто теряюсь!

- Понимаешь, Соня, они вообще странные, эти русские евреи!Впрочем, чего можно

ждать от человека, который в самый святой для всех евреев день Иом-Кипур пьет водку, заедая ее жареной свининой, купленной в арабском магазине! Я когда-то читал, что у них в

пятидесятые годы был большой судебный процесс, судили врачей-убийц! Так они почти все

были евреи!

- Что ты говоришь?-ахнула миссис Шухат. - Так, может, и этот?