Тяжёлый день лета 1808 года

Поток беженцев иссяк где-то к полудню. Кучки усталых горожан и крестьян, группки всадников, битком набитые повозки тянулись мимо редутов всю ночь и всё утро. Последние беглецы шли пешком — неся на плечах скудные пожитки и дурные вести. Некоторых из них капитан Буле выслушал сам — и от рассказанного у бывалого офицера едва не зашевелились волосы. Но вот, прошли эти, последние, отставшие — дорога опустела. Капитан распорядился перекрыть её рогатками и готовить обед. Похоже было, что если не покормить солдат сейчас, то очень скоро им придётся принять бой на голодный желудок. Сам же офицер взобрался на вал одного из редутов и вытащил подзорную трубу, осмотрелся. Дорога оставалась безлюдной до самой тёмной полосы деревьев у горизонта. В брошенной деревеньке на полпути между лесом и укреплениями вроде бы что-то двигалось — но это, скорее всего, были позабытые хозяевами куры, или другая мелкая живность. «А ведь отсюда и до побережья куда больше народу живёт, чем мимо нас прошло. — Подумалось капитану. — Не могли же все остальные… Нет, не могли. Это ведь не единственная дорога на юг».

— Не видать их, господин капитан? — Засмотревшись, Буле не заметил, как на вал поднялся его помощник, лейтенант Димонт.

— Не видать, Гастон. — Покачал головой Буле. Они с лейтенантом давно служили вместе, и с глазу на глаз Буле допускал некоторую фамильярность.

— Может, Господь милует — мы и не увидим. Франция большая…

— Увидим, Гастон. — Капитан сложил трубу и дёрнул себя за кончик уса. — Их тянет к скоплениям людей, потому они и идут за потоками беженцев. Потому нас и поставили именно тут. В штабе знают, что делают.

— Это не та война, где знаешь, что делать. — С сомнением ответил Димонт. — Как можно знать, что делать, когда не знаешь, с кем воюешь?

Буле нечего было сказать, так что он молча спрятал трубу и спустился внутрь редута по земляным ступенькам. Гастон остался наверху.

Лето выдалось жаркое, а жара благоволит запахам. От редутов пахло землёй и пылью, от палаток солдат несло потом и чем-то вовсе уже кислым, кухня пахла костром, луком и похлёбкой. Пахло смолой, навозом, порохом, железом. За всем этим терялся слабый запах пожарищ, приносимый ветром со стороны моря.

В задачи капитана Буле не входило остановить неприятеля — лишь задержать, выигрывая беженцам фору, а основным силам время на подготовку. «По исчерпании сил к борьбе — отступить» — гласил приказ. Но офицер сильно сомневался, что к моменту исчерпания сил останется кому отступать. Тем не менее, страха в его отряде никто не показывал — напротив, всех, от командиров до рядовых, охватила отчаянная решимость людей, которым отступать попросту некуда. Несмотря на то, что позади была добрая половина Франции. Отряд не тянул даже на полный батальон — пара пехотных рот из разных полков, полтора взвода карабинеров, пяток шестифунтовых орудий да три гаубицы, причём одна прусская, иного калибра. Чтобы повысить шансы хотя бы немного, последние сутки пехотинцы возводили по сторонам от дороги четыре маленьких редута. Буле не поставил в них пушки, разместив полевую батарею позади и правее, на краю вытянутой языком с запада на восток рощицы. Гаубицам досталась позиция ещё дальше, в неглубокой ложбинке. За ними в предстоящем сражении было последнее слово.

Солдаты едва успели отобедать, когда по дороге примчал дозорный на взмыленном коне. Спешившись, он с трудом выдавил одно слово: «Идут». Буле не стал допытываться подробностей — сразу приказал бить тревогу. Под звуки трубы и барабанную дробь редуты начали заполняться фузилёрами, позади укреплений в две линии строились карабинеры, сверкая шлемами на солнце. Сам капитан занял место за бруствером правого от дороги редута. Здесь его ждали посыльные и сигнальщики. Гонца на свежем коне Буле немедленно послал в тыл, сообщить основным силам о приближении врага. После этого осталось только ждать.

Первыми, как обычно, появились Гончие — они всегда шли далеко впереди чудовища, как свора охотничьих псов впереди охотника. За то их так и прозвали — больше ничего общего с собаками у Гончих не было. Каждый монстр, вышедший на берег, имел свою стаю, непохожую на чужие, объединяло их только назначение. Гончие Эсраила, их сегодняшнего врага, чёрной волной выплеснули из леса на горизонте, захлестнули зелёные луга единой шевелящейся массой. В трубу капитан рассмотрел их неплохо — крепко сбитые чёрно-алые твари, напоминающие некрупных быков, только с целой короной из рогов и лишней парой конечностей на спине. Вместо копыт эти растущие из-за лопаток лапы оканчивались острыми костяными лезвиями, как у крестьянской косы. По воспоминаниям беженцев, и пасти у Гончих были огромные, наполненные клыками на зависть волкам.

Шестифунтовки ударили залпом, как только чёрная живая волна приблизилась на дистанцию стрельбы. Чугунные ядра упали в гущу стаи, взметнув в воздух целые фонтаны алой крови и разорванной плоти. Гончие рассыпались, разбились на мелкие группки, в какие поди попади из орудия. Но скорости не сбавили — они чуяли людей впереди, и ярость сводила их с ума. Второй залп орудия дали «дальней» картечью. Артиллеристы превзошли себя — им удалось накрыть несколько групп Гончих. Град раскалённого металла выкосил каждую из групп на половину. Но больше ждать было нельзя.

— Кавалерия — вперёд! — Буле махнул рукой.

Заиграл рожок. Карабинеры прошли между редутами, держа на луках сёдел изготовленные к бою карабины, вновь построились двумя шеренгами уже перед укреплениями. Рысью двинулись навстречу врагу. А над далёким лесом появился хозяин Гончих. Не из лесу, именно что «над». Эсраил выделялся среди других чудовищ оригинальным обликом — он напоминал стену чёрного клубящегося тумана шириной в четверть горизонта и высотой с главную башню какого-нибудь старинного замка. Над туманной стеной на гибких стеблях покачивались три тёмно-красных шара — то ли глаза, то ли ещё что. Будь у улиток Ад, и сиди в том аду улиточный Сатана, его усики, пожалуй, выглядели бы именно так.

— Приполз, проклятый. — Процедил сквозь зубы капитан, стискивая до боли в пальцах рукоять шпаги. — Ну что, просим в гости.

Карабинеры уже наскочили на Гончих, осыпали градом пуль, промчались мимо них. Закружили группки зверей, сбили с толку, разрядили в них и пистолеты. Галопом помчали назад, в сторону редутов, где над брустверами уже торчали сотни фузейных стволов.

К Буле вдруг подбежал юный су-лейтенант из тылового охранения и растерянно доложил:

— Господин капитан… там… приехали…

— Кто? — Не понял Буле, отвлекаясь от наблюдения за боем.

— Там. — Вместо ответа су-лейтенант ткнул пальцем. Обернувшись, Буле увидел, что посреди чистого поля за лагерем отряда остановился крытый экипаж, запряжённый четвёркой вороных. Дверца экипажа уже была открыта, и двое мужчин в гражданских платьях помогали сойти наземь третьему пассажиру — или скорее, пассажирке. Фигура третьего гостя, пусть и облачённого в мужской костюм, была слишком уж хрупкой для мужчины, и слишком высокой для подростка. Спрыгнув наземь, женщина посмотрела в сторону редутов (на её лице что-то блеснуло — наверное, очки), протянула руку и приняла у кого-то невидимого, остающегося внутри экипажа, длинный серый свёрток.

— Это кто такие, и почему их не завернули обратно? — Рыкнул капитан.

— Они… бумаги предъявили. С подписями… — Перепуганный юноша, отвечая, смотрел даже не в лицо командиру, а за его плечо, на надвигающегося Эсраила.

— Чьими подписями? А, дьявол… — нарастающий топот копыт заставил капитана вновь обратить внимание на поле боя. Карабинеры проскакали мимо редутов, опережая разрозненных Гончих всего на несколько корпусов. Всадники понесли потери, но пока небольшие — зверям досталось сильнее. За последним карабинером пехотинцы спешно выставили рогатки, смыкая линию обороны. Тотчас же треснул ружейный залп — тяжёлые пули пехотных фузей выкосили первые ряды Гончих, как траву. Но сильно поредевшую волну это не остановило — звери налетели на рогатки у оснований редутов и между ними, визжа от ярости, продолжили рваться вперёд, напарываясь на деревянные колья, карабкаясь друг на друга. Грянул второй ружейный залп. Перестроившиеся карабинеры подскакивали к трещащим под напором стаи рогаткам и рубили особо наглых тварей палашами. И тут над полем боя разнёсся трубный глас. Протяжный, оглушающий, вибрирующий. Земля задрожала под ногами, с брустверов осыпалась земля. Туман в центре Эсраила расступился, открывая вид на четвёртый багровый шар — тот крепился к среднему усику на середине его длины, и светился красным, напоминая закатное солнце.

— Есть! — Воскликнул Буле. — Вот ядро! Посыльный, передайте на батарею…

Два крайних усика наклонились к среднему. Из венчающих их шаров вырвались тонкие красные лучи, собравшись в один на ядре, отразившись от него в сторону человеческих позиций. Рубиново-красный луч света ударил в крайний восточный редут. Буле едва успел прикрыть глаза ладонями. Обдало жаром, как из печки — когда ненадолго открывают, и тут же закрывают заслонку. Выждав пару секунд, капитан отнял руки от лица. В глазах его плясали яркие пятна. Восточный редут опустел. Люди и штурмующие вал Гончие испарились в мгновение ока, деревянные укрепления вспыхнули как спички и тоже обратились в прах, земляные стены оплыли, оплавились. Позади редута осталась полоса выжженной земли.

Батарея полевых орудий не стала дожидаться приказа — канониры и сами увидели открывшееся ядро чудовища. Грохот шестифунтовок не шёл ни в какое сравнение с рёвом монстра, но для ушей капитана Буле звучал как музыка. Снаряды просвистели очень близко от цели, однако ни один из них не задел сияющего алым ядра Эсраила. Чудовище неспешно затянуло прореху чёрным туманом, скрыв своё уязвимое место. Артиллеристов это не смутило — орудия начали бить вразнобой, прицельно. Чугунные шары один за другим ныряли в клубящееся чёрное марево — при везении один из них вполне мог поразить сердце монстра. На переднем крае же наметились проблемы — хотя рубиновый луч испепелил сонмище Гончих у восточного редута, оставшихся это ничуть не огорчило, и звери ринулись в открывшуюся прореху, переваливая через оплывший вал. Буле направил в контратаку кавалеристов и единственный резервный взвод пехоты. Улучил момент, чтобы снова глянуть на странный экипаж. Возле того уже собрались пять человек в штатском. Высокая женщина в мужском платье распаковала свой свёрток, и теперь взвешивала на ладони его содержимое — короткое копьё. Двое мужчин разворачивали складную треногу непонятного назначения, перебрасываясь с женщиной короткими репликами, слышать которые Буле не мог. Да ему было и не до того — по правую руку пехотинцы уже поднимали на штыки первых Гончих, одолевших укрепления. Земля во второй раз задрожала от вибрирующего рёва Эсраила, образующий его тело туман во второй раз раздался в стороны. На сей раз чудовище не стало мелочиться — луч рубинового света полоснул по рощице, в которой скрывалась полевая батарея, поджёг деревья и всё, что было под ними. Загремели вполне обычные разрывы — рвались снарядные ящики, выбрасывая к облакам серый пороховой дым. Буле скрипнул зубами, но постарался не измениться в лице. Перегнувшись через бруствер офицер хладнокровно разрядил пистолет прямо в морду лезущей на вал Гончей. Ситуация вовсе ещё не была безнадёжной — не зря же капитан запрятал гаубицы в самом тылу. Эсраил уже сталкивался с артиллерией и знал, как она опасна. Но люди всё равно были хитрее. Если удастся сдержать Гончих на валах или хотя бы на ретраншементе, пока чудовище не подойдёт вплотную…

Но плану капитана не суждено было сбыться. За его спиной сверкнул поразительно чистый, солнечно-золотой свет и сияющий росчерк рассёк небосвод надвое. Продолговатый сгусток золотого пламени прочертил небесную лазурь над головами солдат, вонзился в аморфную дымную тушу Эсраила. Чёрный туман расступился перед ним, обнажая алое ядро — и золотой сгусток пронзил багровую сферу навылет, умчался дальше, исчез за облаками. А ядро Эсраила… лопнуло. Красными брызгами оно разлетелось в разные стороны — и вслед за ним лопнули три других сферы на кончиках усиков. Буле не знал, из чего сделаны чудовища, и впервые видел смерть одного из них — но больше всего это напоминало кровавый дождь. Усики медленно осели наземь, исчезнув за деревьями, а чёрный туман развеялся на глазах — казалось, его разогнал сильный порыв ветра. На смену туману пришла радуга — странного оттенка, зато полная дуга, протянувшаяся над местом гибели Эсраила. Гончие, только что бешено рвавшиеся на штыки солдат, неожиданно отпрянули, заметались туда-сюда, явно не зная, что им делать.

— Из-за валов не выходить до команды! — Всё ещё ошарашенный, Буле нашёл в себе силы отдать нудные распоряжения. — Вести беглый огонь по Гончим! Отправьте людей на батарею, поищите выживших!

Он оглянулся на экипаж, запряжённый четвёркой вороных… и увидел его лежащим на боку в полусотне шагов от прежнего места. Там, где стояли странные люди в штатском платье, образовалась чёрная выжженная плешь, похожая на след от попадания рубинового луча Эсраила. Буле готов был жалованье за всю жизнь прозакладывать, что именно там свернул золотой свет, и именно оттуда вылетел огненный сгусток, поразивший чудовище — хоть сам этого и не видел. Оставив командование редутами на лейтенанта Димонта, капитан в сопровождении адъютанта и пары солдат поспешил к обгорелой плеши.

Экипаж неизвестных выглядел как варёное яйцо, по которому стукнули кулаком — один борт вмялся внутрь. Лошади, отброшенные вместе с экипажем, были мертвы — они не ржали, не бились, не пытались высвободиться. Пассажиров Буле разглядел не сразу — они валялись на земле почерневшими сломанными марионетками. Одежда спеклась с их плотью, и различить, кто из них кто, пожалуй, не смогли бы и близкие родичи. Капитан видывал разные виды смерти, однако от такого даже бывалому вояке сделалось бы не по себе. К немалому удивлению капитана, трупов оказалось лишь четыре. А точно в середине обгорелой плеши лежала на боку та самая женщина в мужском платье — с виду невредимая. Буле с адъютантом подбежал к ней, перевернул на спину — и сразу убедился в ошибочности своих первых выводов. Правая рука незнакомки, которая поначалу не была ему видна, превратилась в головешку — понять, где кончается рукав, а где начинается плоть, не представлялось возможным. Удивительно, но никаких следов пламени на одежде женщины больше не было — ни правый бок, ни плечо не пострадали. Бледное, очень красивое холодной точёной красотой лицо незнакомки тоже пострадало — круглые очки в тонкой золотой оправе буквально впечатались в него. Осколки линз, чудом пощадив веки, иссекли кожу вокруг глаз сотней порезов. Правая дужка, согнутая, вмялась в висок, не проломив кость, но содрав хороший кусок кожи. И всё-таки женщина выглядела куда как лучше своих спутников.

— Шарль… — Подсунув под голову женщины мягкую скатку, поданную одним из солдат, Буле обратился к адъютанту. — Скачи в лагерь, найди там женщину… Какую-нибудь маркитантку, и ещё кого, чтоб крови не боялась. Кто-то должен её осмотреть. — Капитан кивнул на раненую. — Одежда цела, но могут быть переломы… Ну и врача, само собой, если он никуда не делся…

Незнакомка вдруг судорожно, со свистом вздохнула и подняла веки. Буле чуть не отшатнулся — окружённые сеточкой кровоточащих порезов глаза несчастной светились. Радужки горели мертвенным, бледно-зелёным светом. Капитан вспомнил, что очень похоже фосфоресцировали диковинные южные грибы, виденные им однажды в аптекарской лавке — только тогда это было слабое мерцание в тёмном углу…

— Капитан… — Хрипло произнесла женщина, сфокусировав взгляд на офицере. — Ну… как… Получилось… у нас?

— Если вы о чудовище — более чем получилось. — С чувством ответил Буле. — Оно просто лопнуло, как переполненный бурдюк. Не знаю, что вы за оружие применили, но оно сработало. Правда, боюсь, отдача оказалась слишком сильна. Ваши спутники…

— Вот как… — Раненная опустила веки и несколько минут лежала недвижимо. Когда она вновь открыла глаза, они были нормального голубого цвета — от гнилушечного свечения не осталось и следа.

— Мне нужно написать письмо. Прямо сейчас, пока в сознании… Пока могу. — Сказала женщина чуть окрепшим голосом.

— Э-э… — Буле замялся. — Боюсь, не можете… Вы же правша?

Женщина нахмурилась и с кряхтением приподняла голову со скатки. Посмотрела на свою обгоревшую руку. Неожиданно криво усмехнулась:

— Вот дьявол… А я-то думаю, чего всё тело болит, а она — нет. Тогда я надиктую. Срочно. — Она откинулась на одеяло. — Надо успеть. Скоро почувствую боль… Вы же грамотны?

— Да.

— Вот вы и запишете. Письмо доставите в Париж, по определённому адресу. Без промедления. А если я выживу и поправлюсь, то туда же отвезёте и меня.

— Но… мадемуазель… Париж ведь оставлен. Там уже с полгода даже бродяг нет.

— Ну… — Страшноватая ухмылка на бледном, окровавленном лице сделалась шире. — Кое-кто там всё же есть…

Радуга, рождённая кровавой взвесью, побледнела настолько, что её едва можно было разглядеть. Едва перевалило за полдень, солнце лениво ползло по небу, но для людей внизу тяжёлый день седьмого августа 1808-го года подходил к концу…