Тяжелый сон

VI

Погода в эти апрельские дни стояла в Петербурге на редкость.

Ночь под Светлый праздник была тихая, теплая и лунная. В воздухе пахло весной. И Скворцову казалось, что бок сильнее побаливает.

Он чувствовал себя несправедливо обиженным, словно бы виноватым перед молодой женой, и в голове его бродили грустные, мнительные мысли о будущем. Он жалел себя вперед. Сергей Иванович так счастлив с Верой, он так желает здоровья – и что может случиться… Что если он серьезно заболеет и…

Скворцову стало жутко, страшно при мысли, что Вера останется вдовой… Сколько тревог и горя бедной женщине… Она так привязана к нему… Сколько нежной любви… По крайней мере Вера будет обеспечена. Завещание давно написано: имение перейдет к ней, и небольшой пенсион получит…

«Какой вздор лезет в голову!» – мысленно проговорил Сергей Иванович.

В зимнем пальто ему было жарко, и Скворцов шел по утихавшей улице медленным шагом, чтобы не разгорячиться на скорой ходьбе. «Простуда так опасна, и Петербург такой подлый по климату», – подумал Сергей Иванович.

Он уехал бы из Петербурга на юг, но Вера не любит провинции, и он не говорит об этом… Он ведь дорожит ее счастьем. Пока здоровье позволяет ему жить в Петербурге, он не оставит службы.

В голове Скворцова пронеслась горделивая мысль собственника – мужа такой прелестной женщины. Но его самолюбию стало обидно, когда он вспомнил, что у них детей нет.

«Хоть бы один ребенок – сын, конечно!» – мечтал муж, считая, что жизнь и его и жены была бы еще полнее и счастливее. Вера такая цветущая, а бездетна…

И Скворцов решил, что и об этом надо как-нибудь поговорить с Басковым.

Через четверть часа Сергей Иванович вошел в подъезд и обрадовался – покалываний в боку нет. Поднялся во второй этаж – никакой боли. Грудь дышит свободно…

Обрадованный и сразу ободрившийся, Сергей Иванович подошел к двери квартиры приятеля. Дверь приоткрыта.

Он все-таки надавил звонок. Прошла минута, другая: никто не являлся.

Скворцов сообразил, что прислуги, верно, нет. Он вошел в прихожую и прихлопнул двери.

Гостиная была освещена. В комнатах тишина.

Скворцов прошел в освещенный кабинет и так и замер, точно увидал нечто неожиданное и ужасное.

Он мертвенно побледнел. Ни один мускул не двигался на его точно парализованном лице, – только губы судорожно подергивались. Глаза с расширенными зрачками неподвижно остановились на кресле у письменного стола.

Там, словно бы брошенная, лежала нарядная суконная ротонда [4] и на ней белая шляпка.

Прошла секунда, другая. Скворцов немного пришел в себя. Казалось, луч надежды блеснул в его глазах.

И, осторожно ступая по ковру, покрывавшему всю комнату, Сергей Иванович приблизился к столу и стал осматривать ротонду.

«Быть может, похожая?» – пронеслось в голове Скворцова.

О, как ему хотелось, чтобы он ошибся!

И он дрожащими руками ощупывал ротонду и нащупал маленький бумажник. Достал и заглянул на визитные карточки: Вера Борисовна Скворцова.

Но ему теперь казалось мало доказательств.

И, словно подкрадывающийся вор, он пробрался к запертым дверям спальной и, весь вздрагивающий, точно его било в лихорадке, сдерживая дыхание, он прислушивался с больным и жадным любопытством. И воображение рисовало жену в объятиях этого подлеца.

До его слуха донеслись веселые, счастливые голоса…

Сергей Иванович слушал. И его охватывала и обида и смертельная тоска…

«Какая лживая!» – подумал он. Злобное чувственное оскорбление душило его. Но он не отходил от двери.

За ней голоса смолкли.

Скворцов неосторожно задел ручку двери.

– Кто там? – раздался вдруг басистый, раскатистый голос Баскова.

И не успел Скворцов сделать несколько шагов, как в кабинет вошел Басков в наброшенном на сорочку халате и на босу ногу.

– Ты? – изумленно произнес Басков.

Лицо его поглупело от выражения приниженной виноватости и тупого страха, словно бы у собаки, пойманной на преступлении хозяином. Басков даже не пожал руки приятеля.

Не протянул руки и Скворцов.

Растерянный и сам испуганный, он с особенной любезностью проговорил:

– Это я… Не дозвонился… Дверь была незаперта… Зашел звать тебя завтра обедать… Индейка с трюфелями… Придешь?

– Спасибо, голубчик… Непременно!.. – сконфуженно ответил Басков.

И, взглядывая на страдальчески улыбающегося Скворцова и потом на ротонду и шляпку, доктор быстро оправился и с добродушной шутливостью прибавил, понижая голос:

– А ты, Сергей Иваныч, застал меня врасплох. Одна француженка, Берта, у меня… Дурак-лакей не запер двери… Ну, да ты… приятель…

– Извини, что помешал… До свидания, Дмитрии Александрович!

Басков крепко пожал руку приятелю и сказал:

– А тебе надо прописать бром… Устал… Осмотрю тебя на днях… Мое глубочайшее почтение супруге!.. – прибавил он почтительным тоном.

И провел Скворцова до дверей.

Через пять минут Сергей Иванович на извозчике приехал домой.

Он прошел через столовую, где пасхальный стол уже красовался во всем блеске, и бросился на тахту в кабинете.

Безнадежный сидел он, и казалось ему, что жизнь теперь не нужна. Он думал, что такого несчастного и так жестоко обманутого нет на свете, и не мог решить, как ему поступить. Впереди одиночество… Тоска!.. Развод или разойтись?.. Разумеется, он сегодня же будет спать в кабинете!..

– И как она войдет в дом? – прошептал Сергей Иванович.

Но в первом часу Вера Борисовна вошла как ни в чем не бывало. Красивая, ослепительная, спокойная и ласковая, ясно глядевшая на мужа своими нежными глазами, она подошла к Сергею Ивановичу и проговорила:

– Христос воскрес!

Он сконфуженно ответил:

– Воистину!

И Вера Борисовна горячо похристосовалась.

Сергей Иванович, ни слова не говоря жене, подошел к столу и подал жене футляр.

– Милый! – шепнула Вера Борисовна, взглянувши на брильянты, и, довольная и счастливая, она прильнула к его губам.

Сергею Ивановичу показалось, что он был во сне.

– Пойдем… Съешь что-нибудь… Не болен ли ты?.. Ты мрачный и бледный… Что с тобой?

– Нездоровилось… Ходил к Баскову…

– И что же он сказал?..

– Не смотрел… На днях…

– Скорей ляжем спать, и ты отдохнешь…

И Вера Борисовна, взглянув на мужа, поняла, что власть к ней вернется.

Действительно, Сергей Иванович не решился остаться без «родственной» души. Он скоро успокоился, постарел, стал более философом и ни разу не проговорился о том, какой сон видел он в ту пасхальную ночь. А Вера Борисовна стала еще ласковее и осторожнее.

1900