Тьма и пламя. На бескрайней земле

Глава 4

Корабль скрипел и шатался, сдерживая тяжелые волны. В трюме, где в два яруса висели гамаки, было слышно, как грохочет море, как в широких парусах бьется ночной ветер и как команда бездарей носится по палубе, сбивая сапоги. Капитан, смуглый моряк с глубокими, будто от резца, морщинами у глаз, справедливо запретил жечь любой огонь, и в трюме правила тьма.

Габриэлю не спалось. Темнота притупила одни чувства и обострила другие. Мэйт слышал храп и шепот, морщил нос от вони трех десятков вспотевших тел и пытался опознать совсем неизвестные запахи. Под ним спал толстый мельник, каждую ночь противно чавкающий во сне; слева опять рвало десятилетнего сына охотника; справа, завернувшись в гамак, точно в кокон, покачивался пьяный купец, отмечающий удачную сделку пятые сутки подряд. Где-то неподалеку хныкал ребенок.

В первую ночь, проведенную в этом жарком, душном и вонючем деревянном мешке, Габриэлю хотелось выбежать на палубу и броситься за борт. Чтобы смыть, счистить, извести смрад бездарей, пропитавший одежду и тело. Все, казалось, хотело его извести – и опасно бушующее море, и сотни омерзительных запахов, и глупые, выводящие из себя разговоры необразованных бездарей о мироустройстве и добродетелях. Даже гамак, плетенный будто из стеблей розы, так и просил покинуть корабль. Мэйт думал, что привыкнет со временем. Но ни одна из ночей не давалась легко. Сегодня ко всеобщему кошмару добавился еще и шторм.

«Куда вы теперь? В порт Каликс, на Безымянный остров, там сяду на корабль, а дальше…» – вспомнил Габриэль, безвольно качаясь в гамаке. И улыбнулся еле заметно, будто боялся, что его улыбку увидят в темноте.

Он не мог понять, почему так часто вспоминает Лени. Ее зеленые глаза, ее звонкий, детский голос, то, как она мило смущается, и то, как она пахнет. Возможно, дело в том, что Лени – одна из последних, с кем он общался в той, другой реальности? Как и кузнец Манфрэд, с изумлением принявший странный заказ и с не меньшим изумлением отдающий уже готовый, простой, лишенный магической силы меч. Как и дружище Фило, прозванный Жеребцом за свои любовные похождения и не раздумывая давший денег в долг. Все они жирной чертой разделили жизнь на две части.

Но Лени… Быть может, она просто ему нравилась? Габриэлю подумалось, что если бы он, повинуясь своим капризам, не сбежал бы из дворца и проводил бы с ней больше времени, то, наверное, мог бы в нее влюбиться. Она не походила на других служанок. Она была доброй, смелой и умной. И он не мог представить, чтобы ее каждый день тискал в углу какой-нибудь потный стражник. Впрочем, остановил себя мэйт, он не так часто общался с прислугой, чтобы делать какие-либо выводы.

А он ведь никогда не влюблялся! В отличие от Фило, который влюблялся чуть ли не каждую неделю. И всякий раз с горящим взором убеждал, что именно с этой женщиной он готов провести остаток своих дней. И даже готов на ней жениться, хотя со свадьбой можно и не спешить.

Габриэль подумал о пылком Фило, сгорающем от страсти и любви, и грустно улыбнулся. Нет, неправда – он, мэйт Семи островов, тоже любил. В четырнадцать лет он впервые увидел ноби Марэик, племянницу дирра острова Зеленой звезды. Она была прекрасна, стройная и высокая. Ее рыжие волосы, словно лепестки пламени, развевались на ветру; ее длинное красное платье туго обтягивало тело, подчеркивая сладкие, волнующие прелести; ее остренький носик и белое лицо, которое отчего-то щадило солнце, хотелось осыпать поцелуями.

Ноби Марэик долго терзала его разум, являясь в сновидениях и грезах в непристойном виде. И когда городская девка развлекала его в постели, он часто представлял, что именно рыжеволосая ноби стонет под ним, обнимает его горячими руками, целует в губы. Но ноби Марэик, увы, предназначалась другому. Через месяц после визита на Янтарный остров она вышла замуж.

В следующий раз Габриэль увидел ее спустя полтора года, и это было потрясение. После родов она страшно постарела. Ее разнесло, теперь она походила на шар. Если бы ноби Марэик не представили, мэйт никогда не узнал бы в ней ту прекрасную женщину, от вида которой закипала кровь.

Габриэль попытался вспомнить ее запах, но не сумел. То ли мешал кислый и горький набор «ароматов», витающий в трюме, то ли время навсегда стерло его из памяти. За ненадобностью. Зато был сладкий запах Лени, освещающий яркими вспышками густой морок.

«Куда вы теперь? – В порт Каликс, на Безымянный остров, там сяду на корабль, а дальше…». Вот оно и наступило – это «дальше», милая Лени», – подумал Габриэль, вспоминая ее чудесный запах. И то, как пахло по ночам, когда ветер блуждал между цветущими садами и дворцом.

Странно, что он так просто доверился ей, размышлял Габриэль. Так легко, не задумываясь, открылся, словно самому близкому человеку. Она же могла запросто выдать его: позвать стражу, сообщить мэнжу. И получить за это вознаграждение. Но она не выдала. Во всяком случае, ни на корабле, который доставил его на Безымянный остров, ни в порту самого Безымянного острова он не заметил слежки. Ощущение было такое, будто на его исчезновение из дворца никто не обратил внимания даже на третьи сутки.

Корабль так сильно качнуло, что Габриэль выругался, едва не выпав из гамака. Кто-то рядом сразу вспомнил про Шму. Другие – те, что все-таки выскочили из гамаков во сне, просто бранились. Ребенок, успокоившийся мьюн пять назад, вновь расхныкался; сына охотника, судя по всему, снова стошнило.

– О, как воду мутит, – прохрипели где-то внизу. – Того и гляди опрокинет, демонча.

– Чирей тебе на язык! – осадил мужика грубый женский голос. – Спи давай.

Габриэль горестно вздохнул. Не то чтобы он осуждал чужую веру, но не понимал, почему бездари во всех своих бедах обвиняют Шму, будто от них самих в этой жизни ничего не зависит. За пять суток пути он наслушался всяких глупых историй о Шме, ее верных демонах фаирах, которые, что самое печальное, считались предками всех магов. Мор среди скота пошел – миркли в корм нагадили. Изба сгорела – стало быть, Шма у печи грелась. А то, что корм мог подгнить от недосмотра, а изба вспыхнуть из-за прохудившейся печи, никого не волновало. Конечно, магам делать больше нечего – только в корыта гадить. Как-то это слишком мелочно для служителей богини тьмы. И при этом литуизм был самой распространенной религией в Грэйтлэнде, несмотря на то, что бог солнца и света Лит запрещал много, а давал мало. Один из пассажиров на второй день пути потерял свой литус, да так опечалился от утраты, что и слег в горячке. А его спутники тоже хороши! Им бы помочь бедолаге, литус этот треклятый поискать, успокоить, вина поднести. Нет, где там! Они только роптать да молиться. Ох, знак дурной, ох, дурной. Никак сгинем в пучине морской, под колючий хвост Шме. И ведь никто не спросил, как миркль корм испортил, если все маги на островах живут, а тех, кто остался в Грэйтлэнде, наверняка давно истребили.

Нет, подумал Габриэль, если бы он был бездарем, то выбрал бы иную веру. Поклонялся бы Перводуху, душам умерших предков, как это делали жители Бэй-Цэнга. Да хоть бы и небесному жеребцу Кхаи, которого чтят степняки Тахары. Но только не…

Корабль тряхнуло так, будто он был игрушечным; гамаки раскачались и едва не бились друг о друга. Мачты пугающе затрещали, в темноте заохали и заахали; по палубе под громкие крики громко застучали несколько десятков ног; где-то, судя по звуку, полилась вода: не то кувшин с вином опрокинулся, не то настырная волна доползла туда, куда прежде не добиралась. Запах страха стал гуще. Это Габриэль почуял сразу и сам на мгновение ему поддался. Если шторм ударит чуть сильнее, то корабль точно не удержится на высоких, бушующих волнах.

Корабль продолжал качаться и прыгать, будто катился по крутым горкам. Вверх, вниз. Влево, вправо. От свирепой качки проснулся мельник, пробубнив что-то недовольно; похоже, только пьяный купец, запутавшийся в гамаке, точно рыба в сети, продолжал спокойно храпеть.

Мэйт вдруг осознал, что, несмотря на качающийся гамак, держится за него лишь одной рукой. Пальцы другой руки поглаживали мочку уха, как бездари поглаживают свои литусы, болтающиеся на шее, в мьюны опасности. Он нервничал, переживал, боялся. Страх наползал на прекрасные мечты – медленно, но неумолимо. Словно море на берег во время прилива.

Но Габриэль понимал, что это временно, и со смирением принимал страх, прошитый жгучим потом, тревожным шепотом и молитвами. «Не боятся только глупцы…» – кажется, так он сказал Лени. Чтобы выжить в чужом мире, нужно бояться. Страх – вынужденный и необходимый спутник любого путешествия. А бесстрашные и безрассудные герои долго не живут – вспыхивают и гаснут. Дедрик, Мэинрад, Рэджинхард – величайшие герои-маги во всей Андрии погибли в самом расцвете сил. А ведь они могли бы столько сделать для родных островов, если бы остались живы. Могли бы драться плечом к плечу с Аладаром, обороняя Мирацилл. Могли бы поделиться с мэйтом своими знаниями. Но нет – они предпочли остаться в вечности, пожертвовав ради славы долгой и спокойной жизнью. Теплого места им в Анэлеме.

А он, Габриэль Альтирэс, хочет остаться в вечности? Конечно, да. Но не такой ценой. Она слишком высока. В конце концов, у него уже есть мечта, и через сутки он начнет воплощать ее в жизнь. Если вдуматься, уже начал воплощать. И там, в серой комнатушке на вершине главной башни, спуская собственную кровь в кубок. И здесь, в темном вонючем трюме, пропитанном страхом, раскачиваясь до тошноты в гамаке…

Удар! Страшный, свирепый. Вышибающий людей из их гамаков. Дикие крики и треск, заглушаемые шумом воды. Габриэля бросило вниз, на потные жаркие тела; рука болезненно вывернулась, запутавшись в сетке гамака, и мэйт повис, словно муха, попавшая в паутину. Повис, едва касаясь пола, пытаясь выдернуть ладонь из проклятой ловушки. Вода забурлила и запенилась у его ног, заливаясь мощным потоком в орущий и визжащий трюм.

– Лодки на воду! – проорали сверху.

Началась давка. Пассажиры в панике бросились, поползли к выходу, на палубу. В темноте падая и поднимаясь, отталкивая друг друга. Кто-то ударил Габриэля в бок; рядом, схватившись за разбитую голову, завопил мельник. Габриэль увидел, как в потоке воды исчез купец, барахтаясь, крича, пытаясь изо всех сил выпутаться из гамака. Как черная кипящая пучина поглотила сына охотника, а после еще двоих пассажиров.

В ушах звенело от визга пассажиров и грохота воды. Мэйту стало невыносимо холодно. Он был уже по пояс в воде, когда ему наконец-то удалось освободить руку. Но в этот момент трюм накренился еще круче, и все, кто не успел выскочить на палубу, все, кто яростно бился у выхода, желая сохранить жизнь, полетели вниз, хватаясь за болтающиеся гамаки.

Габриэль тоже схватился за сетку гамака, стараясь не пропасть в злой холодной пучине. Но сверху на него кто-то свалился, вцепился в него мертвой хваткой и потащил за собой, увлекая в ледяную бездну. Сеть гамака обожгла ладони. Габриэль вскрикнул, падая вниз.

Он ушел под воду с головой, вынырнул и стал барахтаться, вырываясь из лап стихии. Схватился за свисающую сеть гамака, подтянулся. И опять оказался под водой, которая прибывала быстрее, чем он лез по спасительной сети.

Одежда сковывала движения, делая их неловкими, бессмысленными. И что-то тяжелое ударило по голове, отбирая последние силы. Габриэль сделал последний рывок, чтобы глотнуть воздуха, но уткнулся в чье-то тело. А потом еще в одно. И понял, что пробираться к палубе нет смысла. Тогда он бросился вниз – туда, откуда голодный, беспощадный океан заливался в трюм.

Дыра была страшной. Борт разворотило так, будто его укусила неведомая тварь, вырвав стальными зубами огромный клок. Вода отталкивала Габриэля, но ему удалось уцепиться за колючий край дыры и протиснуться в океан.

Ноги сводило от холода и напряжения; сквозь толщу воды виднелся белый глаз – луна. Оказавшись за бортом, Габриэль отстегнул ремень с тяжелой пряжкой и начал плыть на свет.

Едва он вынырнул, его накрыло волной. Он закрутился, словно в вихре; перед глазами заметались тысячи пузырьков. Он захлебывался, он вымотался, но снова увидел белый равнодушный круглый глаз и рванулся к нему. Мэйту показалось, что кто-то выкрикнул его имя…

Ему все-таки удалось всплыть. Ветер пробирал до костей, хлестал тяжелый дождь, катались высокие, страшные волны, сверкали молнии. В их блеске Габриэль и увидел, как далеко его оттащило от корабля, пожираемого ненасытным океаном.

Плыть было бесполезно. Перекрикивать шторм – тоже. Руки и ноги каменели с каждой звиттой, становились чужими, переставали подчиниться.

Но, к счастью, от корабля оттащило не только его. Из последних сил держась на воде, Габриэль ухватился за деревяшку – не то кусок мачты, не то кусок борта, не то еще чего. И тут же провалился во мрак, холодный и тихий…