Тысяча и одна ночь. В 12 томах

ИСТОРИЯ ГАНЕМА БЕН-ЭЙЮБА И СЕСТРЫ ЕГО ФЕТНЫ

И Шахерезада сказала:

— Сказывали мне, о царь благословенный, что в давние времена, много веков тому назад, жил купец из купцов, богач и отец двух детей. Звали его Эйюбом. Сына его звали Ганем бен-Эйюб по прозвищу эль-Могин эль-Масслуб[51], и был он хорош собою, как полная луна среди ночи, и одарен он был чудным красноречием и чарующею мягкостью слова. Дочь купца, сестру Ганема, звали Фетной[52], — так много было в ней прелести и красоты.

Умирая, отец их, Эйюб, оставил им большие богатства…

Но в эту минуту Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно приостановила свой рассказ.

А когда наступила

она сказала:

Купец Эйюб, отец их, умирая, оставил им огромные богатства. Между прочими вещами он оставил им сто грузов шелковых материй, парчи и других ценных тканей и сто сосудов, наполненных пузырями чистого мускуса. Грузы были упакованы, и на каждом тюке было написано крупными и красивыми буквами: «В Багдад», потому что купец Эйюб не думал, что умрет так скоро, и сам собирался в Багдад, чтобы продать там свой драгоценный товар.

Но так как Аллах по бесконечной благости Своей призвал купца Эйюба к Себе, то по прошествии срока траура молодой Ганем сам стал собираться в Багдад вместо отца. Он попрощался с матерью и сестрой своею Фетной, с родными и всеми жителями своего околотка и соседнего; потом пошел на базар, где нанял верблюдов, нагрузил их своими товарами и воспользовался отъездом в Багдад других купцов, чтобы вместе с ними пуститься в путь; и он вышел из дома, поручив судьбу свою Всевышнему Аллаху. И Аллах так хорошо оберег его, что он скоро и благополучно прибыл в Багдад со всеми своими товарами.

Не успел он туда приехать, как поспешил нанять прекрасный дом, который наполнил роскошной мебелью; и он украсил его великолепными коврами, диванами и подушками и не забыл повесить занавеси у дверей и окон; потом он приказал разгрузить товары с верблюдов и мулов; и он остался в доме отдыхать от утомительной дороги и спокойно ждать, чтобы все багдадские купцы и именитые люди пришли один за другим поздравить его с приездом и пожелать ему благополучия.

И стал он думать о продаже своих товаров на базаре. Он сложил в один тюк десять штук прекрасных тканей и тонких шелковых материй; на каждой из них была надпись с окончательной ценой; и пошел он на базар к тому месту, где торговали крупные купцы. Тотчас же был он предупредительно встречен всеми купцами, которые вышли к нему навстречу, пожелали ему мира, пригласили его прохладиться и приняли с большим радушием. Потом повели они его к базарному шейху, который, только взглянув на его товары, сейчас же купил их у него. И Ганем бен-Эйюб нажил два золотых динария на каждый динарий с товара. И он был доволен таким барышом и продолжал продавать таким же образом ежедневно по нескольку отрезов тканей и по нескольку пузырей мускуса, наживая по два динария с одного за товар, и так в течение целого года.

Однажды, в начале второго года, он, по обыкновению, отправился на базар. Но тут он увидел, что все лавки закрыты; заперты были и большие ворота. А так как день был не праздничный, он удивился и спросил о причине. Ему отвечали, что только что умер один из главных купцов и что все остальные ушли на его похороны; а один из прохожих сказал:

— Ты хорошо сделаешь, если тоже пойдешь проводить покойного, это тебе зачтется.

И Ганем ответил:

— Конечно! Только я хотел бы знать, где совершается погребение.

Тогда ему указали, и он тотчас же вошел во двор соседней мечети, тщательно совершил омовение у бассейна и поспешно направился к указанному ему месту. Он смешался с толпой купцов и вместе с ними вошел в большую мечеть, где совершены были обычные молитвы над покойным. Затем шествие направилось к кладбищу и, пробираясь между памятниками, прибыло к большому зданию с куполом, в котором надлежало предать покойного земле.

Родственники умершего уже раскинули обширнейшую палатку над могилой и повесили в ней люстры, факелы и фонари. И все присутствующие могли уместиться в этой палатке. Тогда открыли склеп, опустили в него тело и снова закрыли крышку. Потом имамы[53] и другие духовные лица и чтецы Корана стали читать над могилой священные стихи книги и предписанные главы из нее. И все купцы, а также все родственники покойного сели кружком на ковры, расстеленнные в палатке, и благоговейно слушали святые слова. И хотя Ганем бен-Эйюб спешил вернуться к себе, он из уважения к родственникам не захотел уйти один и остался слушать вместе с другими.

Погребальные обряды кончились только к вечеру. Тогда подошли невольники с большими подносами, на которых уставлены были разные блюда и сласти, и щедро угостили всех присутствующих, которые пили и ели до пресыщения, как то водится на всех похоронах; потом им подали кувшины с водой и тазы, и они умыли себе руки и по обычаю молча сели в кружок.

Но по прошествии некоторого времени — и так как присутствующие должны были пробыть здесь до самого утра — Ганем стал сильно беспокоиться по причине оставленных им дома и без сторожа товаров своих; и он стал бояться воров и сказал себе: «Я приезжий и слыву за очень богатого человека. А потому, если я на целую ночь уйду из дома, воры могут обокрасть его дочиста, унести все мои деньги и остальные товары».

И так как беспокойство его только усиливалось, он решился встать, извинился перед присутствующими, сказал, что необходимость заставляет его удалиться, и поспешно ушел.

Он шел в темноте по тропинке до самых городских ворот. Но так как было уже около полночи, то ворота были заперты и никто не подходил к ним и не выходил из них; слышен был только лай собак и вдали завывание шакалов да лай волков. Тогда в страхе и огорчении он воскликнул:

— Один Аллах силен и могуч! Прежде я боялся за свои товары, а теперь боюсь за свою жизнь!

И он пошел назад по той же дороге, стараясь найти какой-нибудь приют, где мог бы провести ночь. Наконец он нашел тюрбе[54], окруженное со всех сторон стенами, в которых была гранитная открытая дверь; посредине двора росла высокая пальма. И Ганем вошел в тюрбе и лег там спать; но сон не приходил, и им овладел страх одиночества среди могил. Тогда он встал, отворил дверь и выглянул наружу. И увидел он вдали, в стороне городских ворот, какой-то свет. Он пошел в том направлении, но заметил, что свет этот сам приближается к тому месту, где стояло тюрбе. Тогда Ганем испугался, вернулся в тюрбе и запер тяжелую дверь на задвижку. Очутившись во дворике мечети, он успокоился только тогда, когда влез на верхушку пальмы и укрылся в ее ветвях. Отсюда увидел он, что свет приближается, и наконец разглядел трех негров, из которых двое несли большой ящик, а третий — фонарь и мотыги. Когда они подходили к тюрбе, один из носильщиков, заметив, что товарищ, несший товар, остановился в изумлении, сказал ему:

— Что с тобою, Сауаб?

А Сауаб ответил:

— Разве ты не видишь?

Тот сказал:

— Что же такое?

А Сауаб ответил:

— О Кафур, разве ты не видишь, что дверь тюрбе, которую мы оставили открытой вечером, теперь заперта на задвижку изнутри?

Тогда третий негр, которого звали Бакитой, сказал им:

— Какие вы недогадливые! Разве вы не знаете, что землевладельцы каждый день уходят из города и приходят сюда отдыхать, осмотрев свои плантации? Они входят сюда и запираются с наступлением вечера из боязни перед такими неграми, как мы, потому что они знают, что мы забираем их и жарим, чтобы полакомиться их белым мясом.

Тогда Кафур и Сауаб сказали негру Баките:

— Поистине, о Бакита, если есть между нами глупец, то это ты!

Но Бакита ответил:

— Я вижу, что вы поверите мне только тогда, когда войдете в тюрбе и сами увидите там кого-нибудь. И я даже заранее говорю вам, что если там есть кто-нибудь, то он, испугавшись приближения нашего фонаря, влез в ужасе на самую верхушку пальмы. И только там можем мы его найти.

При этих словах негра Бакиты испуганный Ганем сказал себе: «Какой хитрый этот негр! Пусть Аллах смутит всех суданцев за их злость и коварство!»

Потом, все более и более исполняясь страхом и ужасом, он сказал себе: «Один Аллах Всевышний и Всемогущий силен и могуществен! Кто мог бы теперь спасти меня от этой погибели?»

После этого оба негра, несшие ящик, сказали тому, который нес фонарь:

— О Сауаб, влезь на забор, спрыгни во двор тюрбе и отвори нам эту дверь, запертую изнутри, потому что наши плечи и наши шеи устали от этой ноши. И если ты отворишь нам эту дверь, мы обещаем отдать тебе самого толстого и самого жирного из тех, кого поймаем там, и изжарим его для тебя как следует и подрумяним, и обязуемся, что ни одна капелька его жира не пропадет для тебя!

Но Сауаб ответил:

— А по моему глупому разуму, вот что следует сделать: так как нам поручили этот ящик, то лучше всего нам избавиться от него, бросив его в тюрбе через забор, — ведь нам приказано отнести его в это тюрбе!

Но двое других негров сказали:

— Если мы бросим этот ящик через забор, он, наверное, разобьется!

Сауаб же сказал:

— Да! Но если мы войдем в это тюрбе, я боюсь, что там спрятались разбойники, которые убивают и грабят прохожих! Ведь в этом тюрбе собираются они по вечерам для дележа добычи.

Но двое других сказали ему:

— Малоумный ты человек! Неужели ты так глуп, что веришь таким басням!

И, сказав это, двое негров поставили ящик на землю, влезли на забор и прыгнули во двор, чтобы отворить дверь, между тем как третий светил им. Они втроем внесли ящик, снова заперли дверь и сели отдыхать в тюрбе.

И один из них сказал:

— Поистине, о братья мои, мы очень устали от долгого пути и от того, что взлезли на забор и отворили дверь, а теперь уже полночь. Отдохнем же спокойно несколько часов, прежде чем начнем рыть яму, в которую нам приказано спрятать этот ящик, содержимое которого нам неизвестно. Когда отдохнем хорошенько, тогда примемся за работу. И вот что я вам предложу: чтобы приятно провести этот недолгий отдых, пусть каждый из нас, черных евнухов, расскажет по очереди, как и по какой причине он стал евнухом. И пусть расскажет он свою историю подробно, от начала и до конца. Таким образом мы приятно проведем эту ночь.

Но в эту минуту Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно прервала свой рассказ.

А когда наступила

она сказала:

Знаю я от людей, слышавших это от других людей, которые слышали это от знающих людей, о царь благословенный, что, когда один из суданских негров предложил, чтобы они рассказали о причинах своего евнушества, негр Сауаб, тот, который нес фонарь и мотыги, заговорил первый и сказал:

— Хотите, я первый расскажу вам о том, как я стал евнухом? Двое других ответили:

— Разумеется! Рассказывай скорей!

Тогда суданский евнух Сауаб сказал:

ИСТОРИЯ НЕГРА САУАБА, ПЕРВОГО СУДАНСКОГО ЕВНУХА

Знайте же, о братья мои, что мне едва исполнилось пять лет, когда торговец невольниками взял меня и увез из моего края сюда, в Багдад. И продал он меня одному военному, во дворец. У этого человека была дочь, в то время трехлетняя девочка. Меня воспитывали вместе с ней; мною забавлялись все в доме, когда я играл с этой девочкой, танцевал для нее смешные танцы и пел песни, которые знал; и все любили маленького негритенка.

И росли мы так вместе, и исполнилось мне наконец двенадцать лет, а девочке — десять. И продолжали оставлять нас вместе и не разлучали нас. И вот однажды, когда я нашел ее одну в уединенном месте, я подошел к ней, как и всегда.

Как раз в то время девочка только что приняла ванну в хаммаме; от нее еще издали распространялось благоухание, и она была прелестна и вся сияла; а лицо ее было как луна в четырнадцатую ночь. Увидев меня, она подбежала, и мы принялись играть, резвиться и делать тысячу маленьких глупостей; и она кусала меня, а я царапал ее, и она щипала меня, и я тоже, так что через некоторое время мой маленький зебб поднялся и раздулся, став похожим на огромный ключ, и он заметно выступал из-под моего платья. Тогда девочка рассмеялась и набросилась на меня. Она опрокинула меня на спину и принялась хлопать себя по животу, а потом стала меня ласкать и гладить и в конце концов вытащила мой распухший зебб. Она обхватила его рукой и стала тереть им свои трусы между ног. От этой кутерьмы мое возбуждение усилилось и стало таким, что я сжал девочку в объятиях, а она тоже обняла меня изо всей силы, повиснув у меня на шее.

И вот — сам не знаю как — мой зебб, ставший твердым, как железо, пронзил ее трусы, проник между ее губами и в один миг лишил ее девственности. И когда дело было закончено, девочка снова принялась смеяться и обнимать и ласкать меня, но я остолбенел, ужасаясь того, что сделал, и, вырвавшись из ее объятий, убежал и спрятался у одного из друзей своих, молодого негра.

Что же касается девочки, то она вернулась домой; и вскоре мать заметила ее измятое платье и порванные трусы. Тогда она громко вскрикнула, осмотрела то, что находилось между бедер девочки, и увидела то, что увидела. И упала она навзничь и лишилась чувств от волнения и гнева.

Но она пришла в себя, а так как ничего поправить было нельзя, то она скоро успокоилась и предприняла всякие предосторожности, чтобы уладить все и скрыть случившееся от мужа своего, отца девочки. И это ей удалось; два месяца ждала она терпеливо, и за это время узнала, кто виновник; но продолжала ласкать меня и делать мне маленькие подарки, чтобы заставить меня вернуться в дом моего хозяина. И когда я вернулся, они продолжали молчать о случившемся и скрывать все от отца, который наверное убил бы меня, но никто в доме не желал мне такого зла, потому что все они очень любили меня.

По прошествии двух месяцев матери удалось обручить девочку с одним молодым цирюльником, который работал на отца и потому часто бывал у него в доме. И она сделала приданое на собственные деньги и много заботилась об этом. Потом стали думать и о свадьбе. Тогда-то и привели молодого цирюльника с инструментами; меня схватили, цирюльник обвязал мне мошонку и разом отрезал оба моих яйца, и в результате я стал евнухом. Свадьба состоялась, и меня сделали евнухом при моей молодой госпоже, и с той поры я должен был сопровождать ее повсюду: на базар, в гости, в родительский дом. И мать так ловко устроила все, что никто ничего не узнал: ни молодой муж, ни родные, ни друзья.

И чтобы заставить приглашенных поверить, что ее дочь — девственница, мать зарезала голубя и окрасила его кровью рубашку новобрачной и по обычаю велела передавать эту рубашку из рук в руки к концу ночи между приглашенными на свадьбу женщинами, которые плакали от умиления.

И с этих пор я жил в доме моей молодой госпожи и супруга ее, цирюльника. И таким образом, я мог безнаказанно и без помех наслаждаться сколько мог красотою и совершенством ее прелестного тела. Ведь хотя я утратил оба моих яйца, мой зебб остался при мне. Потому я мог без риска продолжать целовать мою госпожу и обладать ею до самой ее смерти. А когда умер ее муж и ее родители, я перешел в собственность казны и сделался одним из придворных евнухов.

Таким-то образом я и стал вашим товарищем, братья мои.

Тут негр Сауаб замолчал, и второй негр, Кафур, начал так:

ИСТОРИЯ НЕГРА КАФУРА, ВТОРОГО СУДАНСКОГО ЕВНУХА

Знайте же, о братья мои, что мне было восемь лет, когда началась эта история. Но я уже был весьма опытен в искусстве лгать, и каждый год — и только раз в год — я так лгал торговцу невольниками, что он поджимал свой зад и падал на пол от удивления. Поэтому торговец в конце концов захотел избавиться от меня как можно скорее и передал меня глашатаю и велел ему кричать на базаре:

— Кто хочет купить негритенка с норовом?

И глашатай объезжал со мною все базары и кричал. И вскоре один честный человек из торговцев подошел на базаре к глашатаю и спросил:

— Но какой же норов у этого маленького негра?

Тот ответил:

— Он лжет один раз в год, и больше никогда!

Торговец спросил:

— А какую цену давали за этого негра и за его норов?

— Только шестьсот драхм.

Торговец сказал:

— Я его покупаю. А тебе — двадцать драхм куртажа!

И тут же собрали свидетелей торга, и торг был заключен между глашатаем и торговцем. Тогда глашатай отвел меня в дом моего нового господина, взял плату и куртаж и ушел.

Господин мой одевал меня чисто и в такое платье, которое шло мне, и я оставался у него до конца года без всяких приключений. Но наступил новый год, и обещал он быть благодатным, обещал хорошую жатву и всякое плодородие. Поэтому купцы стали задавать друг другу пиры в садах; каждый по очереди тратился на угощение, пока не наступил черед и моего господина. Тогда господин мой пригласил купцов в сад, находившийся за городом, и велел отнести туда все, что могло быть нужно из яств и напитков; и все сели есть и пить с утра и до полудня. В это время господину моему понадобилась одна вещь, которую он забыл дома, и он сказал мне:

— О невольник, садись на моего мула, поезжай поскорее домой, спроси у госпожи твоей такую-то вещь и возвращайся немедля!

И я повиновался этому приказанию и поспешно направился к дому.

Когда я был уже около него, я принялся громко кричать и ронять крупные слезы; и тотчас же меня окружила толпа жителей нашей улицы и нашего квартала, большие и малые. И женщины высовывались из окон и дверей, и жена моего господина услышала мои крики и в сопровождении дочерей своих отворила мне дверь. И все спрашивали меня о причине такого моего приезда.

Я ответил со слезами:

— Господин мой, находившийся в саду со своими гостями, отлучился на минуту и отошел к стене за своею надобностью. И вдруг стена обрушилась, и господин мой исчез под ее развалинами. Тогда, обезумев от ужаса, я вскочил на мула и поспешил сюда, чтобы известить вас об этом происшествии.

Когда жена и дочери услышали мои слова, они принялись громко кричать, рвать на себе одежду и бить себя по лицу и по голове; и все соседи сбежались и окружили их. Потом жена моего господина, в знак огорчения и как то обыкновенно делается в случаях неожиданной смерти главы дома, стала переворачивать все вверх дном, ломать мебель, бросать ее за окно, разбивать все, что могло быть разбито, разрушать окна и двери. Потом она велела выкрасить все наружные стены голубой краской и налепить на них комки грязи.

И она закричала мне:

— Негодяй Кафур, что же ты не трогаешься с места! Иди же помогай мне разбить эти шкафы, уничтожить всю эту утварь и расколотить этот фарфор!

Тогда я, не ожидая второго зова, бросился со всех ног и принялся все разбивать и портить: шкафы, драгоценную мебель, фарфоровую посуду; я жег ковры, постели, занавеси, дорогие ткани и подушки; покончив со всем этим, я стал разрушать самый дом, потолки и стены и уничтожил все сверху донизу.

И все это время я не переставал плакать и вопить:

— О мой бедный господин! О мой несчастный господин!

После этого моя госпожа и дочери ее сняли с себя покрывала и с открытыми лицами и с распущенными волосами вышли на улицу и сказали мне:

— О Кафур, иди перед нами и показывай нам дорогу и веди нас к тому месту, где господин твой погиб под развалинами, потому что мы должны найти его, чтобы положить его в гроб и принести его домой и устроить приличествующие ему похороны!

Тогда я пошел впереди, не переставая кричать:

— О мой бедный господин!

И все шли за мной, женщины с открытыми лицами, с волосами в беспорядке, с воплями и стонами. И мало-помалу к нам присоединились жители всех улиц, по которым мы проходили: мужчины, женщины, дети, молодые девушки и старухи; и все били себя по лицу и чрезвычайно много плакали. А я забавлялся тем, что заставляю их идти через весь город и по всем улицам; и все прохожие осведомлялись о причине всего этого, и им рассказывали то, что слышали от меня, и тогда они восклицали:

— Один Аллах всесилен и всемогущ!

Между тем некоторые посоветовали жене моего господина отправиться прежде всего к вали и рассказать ему о несчастье. И все пошли к вали; я же говорил им, что пойду вперед в сад, к развалинам, под которыми погиб мой господин.

Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно приостановила свой рассказ.

Но когда наступила

она сказала:

И говорили мне, о благословенный царь, что евнух Кафар продолжал свой рассказ так:

— Тогда я побежал в сад, а женщины и все остальные отправились к вали и рассказали ему, в чем дело. Тогда вали поднялся и сел на лошадь и взял с собой землекопов, нагруженных инструментами, мешками и корзинами, и все направились к саду, следуя данным мною указаниям.

Я же, с своей стороны, посыпал голову землей, бил себя по лицу и, придя в сад, закричал:

— О моя бедная госпожа! О мои бедные молодые госпожи! О мой бедный господин!

И таким образом вступил я в среду гостей. Когда мой господин увидел меня: с головой, покрытой землей, бьющим себя по лицу и вопящим: «Ах, кто приютит меня теперь? Ах, какая женщина будет так добра ко мне, как моя бедная госпожа!» — он изменился в лице, пожелтел и сказал мне:

— Да что же с тобою, о Кафур? И что же случилось? Скажи!

Я сказал ему:

— О господин мой, когда ты приказал мне ехать к госпоже за той вещью, я нашел дом разрушенным, а госпожу и детей ее погребенными под его развалинами!

И он воскликнул:

— Но разве госпожа твоя не могла спастись?

Я сказал:

— Увы, нет! Никто не мог спастись; и первой погибла моя старшая молоденькая госпожа!

Он сказал мне:

— Но меньшая молодая госпожа, меньшая дочь моя, разве не могла быть спасена?

Я сказал:

— Увы, нет!

Он сказал:

— А мул разве не мог спастись, мул, на котором я обыкновенно езжу?

Я ответил:

— Нет, о господин мой, потому что стены дома и стены конюшни обрушились на все, что было живого в доме, даже на баранов, гусей и кур! И все это обратилось в бесформенную массу и исчезло под обломками. И никого не осталось.

Он сказал мне:

— И даже старшего сына моего?

Я сказал:

— Увы, нет! Нет никого более в живых. И нет более ни дома, ни его обитателей. И даже не осталось следа всего этого. Что касается баранов, гусей и кур, то теперь их, вероятно, поедают кошки и собаки.

Когда господин мой услышал слова мои, свет померк у него в глазах; он потерял всякое чувство и всякую волю; и зашатался он, и мускулы его парализовались, и спина его переломилась. Потом он стал рвать на себе одежду, бороду и срывать с головы тюрбан. И он не переставал действовать таким образом, пока не заметил, что все лицо у него в крови.

И он вскрикивал:

— О дети мои! О жена! Какое бедствие! И какое несчастье может сравниться с моим?

Потом и все знакомые его, купцы, принялись стонать и плакать вместе с ним, чтобы выразить ему свое сочувствие, и также разорвали на себе одежды.

Потом мой господин в сопровождении всех гостей своих вышел из сада, продолжая бить себя большею частью по лицу. И сделался он точно пьяный. Но едва переступил он за ворота сада, как увидел целое облако пыли и услышал громкие и жалобные крики. И скоро заметил он вали и всех его людей, а за ними — женщин его дома, всех жителей своего квартала и всех, кто пристал к ним по пути из любопытства. И все были в слезах, и все стонали.

Прежде всего мой господин встретился лицом к лицу с госпожой, своей супругой, а за нею — со своими детьми. При виде их господин мой остановился как вкопанный и точно сошел с ума; потом он стал смеяться, и все бросились обнимать его, плача и приговаривая:

— О отец наш! Благословен Аллах за твое спасение!

А он им:

— Но сами-то вы как? Здоровы? И что случилось с вами дома?

Жена сказала:

— Благословен Аллах за то, что дал нам увидеть тебя невредимым! Но как же ты успел спастись и без всякой помощи высвободиться из-под развалин? Мы же, как видишь, живы и здоровы. И если бы не ужасное известие, которое привез нам Кафур, ничего не случилось бы и у нас дома!

И он воскликнул:

— Какое известие?

Она отвечала:

— Кафур приехал с непокрытой головой, в разорванной одежде и кричал: «О бедный господин мой! О бедный господин!» Мы же спросили: «Что же случилось, Кафур?» А он: «Господин мой присел около забора за своею надобностью, как вдруг стена обрушилась и заживо похоронила его!»

Тогда господин мой, в свою очередь, сказал:

— Клянусь Аллахом! Но Кафур только что пришел ко мне, крича: «О госпожа моя! О бедные дети господина моего!» И я спросил его: «Что же случилось, о Кафур?» А он: «Моя госпожа только что погибла, и со всеми своими детьми, под развалинами дома!»

Вслед за тем господин мой повернулся в мою сторону и увидел, что я продолжаю посыпать себе голову пылью, стонать, рвать на себе одежду и сбрасывать тюрбан.

Тогда он позвал меня страшным голосом. И я подошел, а он сказал мне:

— Ах ты, негодный раб! Зловещий негр, сын блудницы и тысячи собак! Ах ты проклятый, проклятая порода! Зачем причинил ты нам все эти мучения и учинил всю эту смуту? Но клянусь Аллахом, я накажу тебя так, как ты заслужил, я сдеру кожу с твоего мяса и отделю мясо от твоих костей!

Тогда я без всякого страха сказал ему:

— Клянусь Аллахом! Ты не сделаешь мне ничего, так как купил меня с моим норовом, и притом при свидетелях, и свидетели скажут, что ты знал, что покупал. Следовательно, ты знал, что я лгу каждый год один раз, — так и глашатаи кричали обо мне. Впрочем, я должен предупредить тебя, что все, что я теперь сделал, только половина моей ежегодной лжи и что до окончания года я исполню и другую половину!

При этих словах господин мой воскликнул:

— О гнуснейший из негров! Как?! Все, что ты наделал теперь, только половина?! Вот истинное бедствие! Ступай вон, собака, собачий сын, я прогоняю тебя! Отныне ты свободен!

Я отвечал:

— Клянусь Аллахом! Если ты прогоняешь меня, то я-то не хочу уходить! Я не хочу уходить от тебя до тех пор, пока не выполню второй половины моего обмана. Только после этого ты можешь отвести меня на базар и продать за ту самую цену, за которую купил меня и мой норов. А до тех пор ты не можешь покинуть меня, потому что я не знаю никакого ремесла, которым мог бы себя прокормить. И все, что я говорю тебе, законно и законным образом признано судьями в то время, как ты меня покупал!

Между тем как мы разговаривали таким образом, все пришедшие на похороны стали спрашивать, в чем дело. Тогда им объяснили, а также и вали, и всем купцам, и всем знакомым, что ложь эта — особенность моего характера, и прибавили, что это только половина. При этом объяснении все присутствующие были сильно озадачены и нашли, что и первая половина слишком велика. И они проклинали меня и ругали меня напропалую.

Но я стоял, смеялся и говорил:

— Как же можно упрекать меня, коль скоро меня купили с заведомым норовом?

Скоро мы пришли на ту улицу, где жил мой господин, и он удостоверился, что дом его обращен в груду развалин, и узнал, что я всего более содействовал его разрушению и что я перебил много дорого стоивших вещей.

А супруга его сказала:

— Это Кафур переломал мебель, разбил вазы и фарфор и все перепортил!

И господин мой еще более взбесился и сказал:

— В жизнь мою не видел я такого сына ублюдка, как этот негодный негр! И он еще уверяет, что это только половина лжи! Чем же была бы полная ложь? В таком случае это было бы разрушение целого города или двух городов!

Затем он потащил меня к вали, который велел отсчитать мне столько палок, что я лишился чувств и упал в обморок.

Пока я находился в таком состоянии, привели цирюльника с инструментами, и он оскопил меня и прижег рану каленым железом. И, очнувшись, я убедился, что буду евнухом до конца своих дней.

Тогда господин мой сказал мне:

— Как ты жег мое сердце, пытаясь отнять у него то, что для него всего дороже, так и я жгу твое сердце, отнимая у тебя то, что тебе всего дороже!

Потом он повел меня на базар и продал гораздо дороже того, за что купил, так как я, сделавшись евнухом, поднялся в цене.

С той поры я постоянно сеял смуту и раздор во всех домах, куда меня брали в качестве евнуха; и я все время переходил от одного господина к другому, от одного эмира к другому эмиру, от одного именитого к другому именитому, пока не сделался собственностью самого эмира всех правоверных. Но я теперь совсем не тот, и силы мои уменьшились после кастрации.

Такова, о братья мои, причина моей кастрации и того, что я теперь такой, какой я есть.

Я закончил. Уассалам!

Выслушав рассказ товарища своего Кафура, оба негра стали смеяться над ним и сказали:

— Ты ловкий плут и сын плута! И твоя ложь была поистине ужасная ложь!

Потом третий негр, которого звали Бакитой, заговорил в свою очередь и, обращаясь к товарищам, сказал:

ИСТОРИЯ НЕГРА БАКИТЫ, ТРЕТЬЕГО СУДАНСКОГО ЕВНУХА

Знайте, о братья мои, что все, что мы только что слышали, — пустяки и достойно только смеха. Я же расскажу вам причину своей кастрации, и вы увидите, что я заслужил и худшего, потому что я целовал мою госпожу и совершал блуд с сыном моей госпожи.

Но подробности этого блуда так необыкновенны и так богаты происшествиями, что в настоящую минуту не время рассказывать их, потому что утро приближается, и рассвет застанет нас прежде, чем мы успеем вырыть яму и закопать в нее принесенный нами ящик; а тогда мы можем подвергнуться большой опасности и рисковать жизнью. Сделаем же работу, для которой нас прислали сюда, а после я расскажу вам подробно, почему и как я сделался евнухом.

После этих слов негр Бакита встал, и за ним встали два других, успевшие хорошо отдохнуть, и все трое при свете фонаря принялись копать яму по величине ящика; Кафур и Бакита копали, а Сауаб подбирал землю в корзины и выбрасывал ее вон; и так продолжали они рыть, пока не вырыли яму глубиною в половину человеческого роста и, поставив в нее ящик, не забросали его землей и не сровняли с ее поверхностью.

Потом они взяли свои инструменты и фонарь, вышли из тюрбе, заперли дверь и быстро удалились.

Ганем бен-Эйюб, продолжавший укрываться на верхушке пальмы, слышал все и видел, как уходили евнухи. Уверившись, что он один, он стал интересоваться содержимым ящика и сказал себе: «Кто знает, что лежит в этом ящике?»

Но он еще не решался спуститься с пальмы, опасаясь темноты, и стал ждать первых проблесков зари. Тогда он спустился с пальмы и принялся рыть землю руками, пока не откопал ящик и не вытащил его из ямы.

Тогда Ганем взял кремень и стал ударять по замку, которым был заперт ящик, и наконец сломал его. И он поднял крышку, и в ящике он увидел отроковицу[55]: не мертвую, а спящую, так как слышно было ее дыхание и она, по-видимому, спала под влиянием банжа[56].

Отроковица эта была красоты несравненной; цвет лица ее был нежен и прелестен. И вся она была покрыта драгоценными камнями и всякого рода украшениями: на ее шее было золотое ожерелье, служившее оправой для дорогих камней, в ушах — серьги из одного чудного большого камня, а на ногах и на кистях рук — браслеты из золота и бриллиантов, — и все это должно было стоить дороже, чем все царство султана.

Когда Ганем бен-Эйюб разглядел красавицу отроковицу и убедился, что она не подвергалась никакому насилию со стороны похотливых евнухов, принесших ее сюда и похоронивших ее заживо, он взял ее на руки и осторожно положил на землю. Как только отроковица вдохнула свежий воздух, цвет лица ее оживился, она глубоко вздохнула, кашлянула и чихнула, и при этом движении изо рта у нее выпал большой кусок банжа, который мог бы усыпить на целые сутки слона.

Тогда она приоткрыла глаза, и какие глаза! И, еще не освободившись вполне от действия банжа, она обратила свои дивные взоры на Ганема бен-Эйюба и пролепетала милым и приятным голосом:

— Где же ты, моя маленькая Риха? Ты видишь, я хочу пить! Поспеши освежить меня! А ты, где ты, Зара? А ты, Сабича? А ты, Шагарат аль-Дорр? А ты, Нур аль-Гада? А ты, Нагма? А ты, Субхия? А в особенности ты, моя маленькая Нозха[57], о милая, кроткая Нозха? Где же вы все? Почему вы не откликаетесь?

^{И он поднял крышку, и в ящике он увидел отроковицу: не мертвую, а спящую.}

А так как никто не отвечал ей, отроковица открыла наконец глаза, взглянула вокруг себя и в испуге воскликнула:

— Горе мне! Я здесь одна среди могил! О! Кто же похитил меня и вырвал меня из моего дворца и из моих покоев с их прекрасными занавесями и обоями, чтобы бросить сюда между могильными камнями? Но кто может когда-нибудь узнать, что таится в глубине сердец! О Ты, Которому известны все самые глубокие тайны, о Воздаятель, Ты сумеешь отличить добрых от злых в День воскресения, в день Твоего суда!

И Ганем слышал все это и стоял неподвижно. Наконец он подошел к ней и сказал:

— О ты, царица красоты, ты, имя которой должно быть слаще финикового сока, и стан более гибок, чем пальмовая ветвь, я Ганем бен-Эйюб. Здесь действительно нет ни дворца с занавесями, ни могил с покойниками, но есть раб твой, посланный самим Всемогущим и Вездесущим для того, чтобы защитить тебя от всякой неприятности, оградить тебя от всякого огорчения и доставить тебя на твое место! И тогда, быть может, ты будешь благосклонна ко мне, о желанная!

И он умолк.

Когда отроковица убедилась, что не во сне ей снится все то, что у нее перед глазами, она сказала:

— Нет иного Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его! — Потом она обратила к Ганему свои блестящие глаза, приложила руку к сердцу и сказала своим сладостным голосом: — О благословенный молодой человек, я проснулась в неизвестном месте! Не можешь ли сказать, кто принес меня сюда?

Он ответил:

— О госпожа моя, три негра-евнуха принесли тебя сюда в ящике.

Потом Ганем рассказал отроковице всю историю: и как застигла его ночь за городом, и как случилось, что ему пришлось освободить ее из ящика, в котором, если бы не он, она задохнулась бы под землею. Затем он попросил ее, чтобы она рассказала о себе и о причине этого происшествия.

Но она ответила:

— О молодой человек, да будет прославлен Аллах за то, что Он послал ко мне такого человека, как ты! А теперь, прошу тебя, положи меня опять в ящик; потом иди на дорогу за каким-нибудь погонщиком мулов или человеком, отдающим внаем вьючной скот, чтобы можно было навьючить этот ящик; потом вели отвезти меня в дом твой. Только тогда ты увидишь, сколько прибыли ты извлечешь из всего этого, и благодаря мне испытаешь всякого рода радости и счастье. И я расскажу тебе тогда мою историю, и ты узнаешь о моих приключениях.

При этих словах Ганем почувствовал себя очень счастливым и тотчас же побежал за погонщиком; и так как уже было светло и солнце сияло в полном блеске, то и сделать все это было нетрудно; через несколько минут Ганем вернулся с мулом и погонщиком, и так как он еще раньше уложил отроковицу в ящик, то только помог погонщику поставить ящик на спину мула, и все поспешно направились домой.

И во время пути Ганем почувствовал, что любовь к отроковице проникла в его сердце; и он был на верху блаженства при мысли, что она скоро будет принадлежать ему, эта отроковица, за которую, если бы она была рабыней, дали бы на базарном аукционе не менее десяти тысяч золотых динариев и на которой было несметное богатство дорогих тканей и драгоценных украшений. И, предаваясь этим радостным мыслям, он торопился домой. Наконец, предшествуя мулу, он пришел домой, помог снять ящик и внести его в дом.

Но на этом месте рассказа Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно приостановила свое повествование.

Но когда наступила

она сказала:

Итак, о царь благословенный, Ганем бен-Эйюб благополучно прибыл к себе в дом с ящиком, из которого вынул отроковицу. Она осмотрела дом и увидела, что это прекрасный дом, украшенный коврами ярких и веселых цветов и весь обитый многоцветными тканями и обоями, ласкавшими глаз; и стояла в нем драгоценная мебель и много других вещей; и увидела она большие тюки с товарами и ценными тканями, шелком и парчой и пузыри с мускусом. И она поняла, что Ганем — богатый купец, обладатель больших богатств.

Она подняла тогда небольшое покрывало, которым было покрыто ее лицо, и на этот раз внимательно посмотрела на молодого Ганема; и увидела она, что он прекрасен собой и достоин любви, и полюбила его и сказала ему:

— О Ганем, ты видишь, что перед тобою я не закрываю лица своего! Но я очень голодна и прошу тебя поскорее принести мне поесть.

И Ганем отвечал:

— Бегу исполнить твое повеление!

И Ганем побежал на базар, купил ягненка, зажаренного в печи, блюдо пирожных лучшего качества, которые взял у самого знаменитого в Багдаде продавца сластей Гаджи Сулеймана, поднос с миндалем, фисташками и всякого рода плодами и кувшины, наполненные старым вином, и, наконец, цветы всевозможных сортов. И принес он все это домой, и уложил плоды в большие фарфоровые чаши, а цветами украсил драгоценные вазы, и поставил все это перед отроковицей. Тогда она улыбнулась ему, и прижалась к нему, и обвила руками его шею, и принялась обнимать, ласкать и говорить тысячу сладостных слов. И Ганем почувствовал, как любовь еще сильнее внедряется и в тело, и в сердце его. Потом оба ели и пили до самого наступления вечера; и тем временем оба могли привыкнуть и полюбить друг друга, так как оба были молоды и одинаково прекрасны. Когда наступила ночь, Ганем бен-Эйюб зажег люстры и факелы, — и зала осветилась от сияния их лиц еще более, чем от света огней. Затем Ганем принес музыкальные инструменты, сел рядом с отроковицей и продолжал пить и наливать ей вино, потом играл с нею в тысячу приятных игр, смеялся и пел самые пламенные песни и самые звучные стихи. И это еще более усилило страсть, которою они воспламенились друг к другу.

Да будет благословен Тот, Кто соединяет сердца влюбленных!

Ганем и отроковица прекратили свои игры только с появлением утренней зари. А так как наконец сон смежил их вежды, они уснули в объятиях, но ничего не совершив окончательного.

Не успел проснуться Ганем, как тотчас же захотел исполнить долг гостеприимства и поспешил в лавки купить все, что могло понадобиться днем по части мяса, овощей, плодов, цветов и вин; и принес он все это домой и сел рядом с отроковицей; и оба принялись за еду с удовольствием и ели, пока не насытились, после чего Ганем принес напитки, и оба они принялись пить и играть до тех пор, пока лица их не воспламенились, щеки не покрылись румянцем, а глаза не сделались чернее и ярче. Тогда в душе Ганема бен-Эйюба явилось пламенное желание целовать отроковицу и обладать ею.

И Ганем сказал:

— О владычица души моей, позволь поцеловать тебя в уста, чтобы этот поцелуй освежил пламень, горящий во мне!

Она отвечала:

— О Ганем, подожди еще немного, пока я не опьянею и не потеряю всякую сдержанность и все представления о ней; и тогда я позволю тебе молча и тайно поцеловать меня в губы, ведь я не могу позабыть, как твои губя впиваются в меня!

Так сказала она и, начиная понемногу пьянеть, встала, сбросила с себя все одежды свои и оставила на теле своем одну тонкую рубашку, а на голове только легкое белое шелковое покрывало с золотыми блестками. Увидев ее такою, Ганем воспламенился еще сильнее, и он сказал:

— О госпожа моя, позволишь ли мне теперь поцеловать тебя в уста?

Отроковица отвечала:

— Клянусь Аллахом! Этого я не могу позволить тебе, Ганем, которого люблю, потому что тому препятствует нечто написанное на шнурке моего исподнего платья! И теперь я не могу показать тебе этих слов!

Тогда Ганем, распаленный самим этим препятствием, почувствовал, что страсть переполняет его сердце, и запел, играя на лютне, то, что сам тут же и сочинил:

После этого пения Ганем почувствовал, что еще более обезумел от страсти, и огонь загорелся в нем. А отроковица не позволила ему ничего и продолжала, однако, доказывать, что разделяет его любовь. И так продолжалось между ними до самого конца дня: он распалялся страстью, а она ничего не позволяла ему. Тогда Ганем поднялся с места и зажег все люстры — и осветился ярким огнем весь покой. Потом он бросился к ее ногам и прильнул губами к этим дивным ногам, и он нашел, что они, как молоко, нежны, и мягки, словно свежее масло; и он зарылся головой между ее ногами, и продвигался все выше и выше, к бедрам, и принялся вкушать ее ароматную теплую плоть, благоухавшую мускусом, розой и жасмином. И она трепетала, как трепещет кроткая птица.

И Ганем воскликнул:

— О госпожа моя, сжалься над рабом твоим, плененным любовью к тебе, над побежденным твоими очами, над убитым твоим телом! Без тебя я жил бы в мире и спокойствии!

И Ганем почувствовал, как слезы омочили ему углы глаз.

Тогда отроковица сказала ему:

— Клянусь Аллахом, о господин мой, о свет моих очей, я вся охвачена твоей любовью и вся связана с тобою! Но я никогда не позволю тебе обладать мною!

Ганем воскликнул:

— Но в чем же препятствие?

И она ответила:

— Быть может, сегодня же ночью я скажу тебе причину, и ты, может быть, простишь меня!

При этих словах она прижалась к нему и стала обнимать, и ласкать, и многое, многое обещать ему. И они прекратили свои ласки и игры только с наступлением утра, но отроковица не сказала ему, почему не может принадлежать ему вполне.

И то же самое повторялось каждый день и каждую ночь, и так продолжалось целый месяц. И любовь их друг к другу только росла. Но в одну из ночей, когда Ганем лежал около нее и оба опьянели от вина и неудовлетворенного желания, Ганем просунул руку под ее тонкую рубашку и, осторожно скользнув по животу девушки, принялся ласкать ее гладкую трепещущую кожу. Затем он опустил руку ниже, к пупку, открытому, словно хрустальный кубок, и начал пальцем щекотать его складки. При этом прикосновении отроковица вздрогнула, пришла в себя, быстрым движением дотронулась до своего исподнего платья и увидела, что оно по-прежнему хорошо привязано шнурком с золотыми кистями. Это успокоило ее, и она впала в дремоту. Тогда Ганем снова скользнул рукою по дивному телу и дошел до шнурка, стягивавшего исподнее платье, и потянул за него, чтобы развязать одежду, скрывавшую вертоград[58] наслаждений.

Отроковица проснулась, села и сказала Ганему:

— Что же хочешь ты сделать со мной, о Ганем?

И он отвечал:

— Хочу наконец обладать тобой, любить тебя и разделить с тобой мое блаженство.

Тогда она сказала:

— О Ганем, выслушай меня! Я объясню тебе все и открою мою тайну. Быть может, после этого ты признаешь, что я имею для своего отказа причину, которая не позволяла мне принадлежать тебе, как того сама желала бы!

— Я слушаю, — сказал Ганем.

Тогда отроковица приподняла край своей рубашки, взяла шнурок исподнего платья и сказала:

— О господин мой Ганем, прочти то, что написано на конце шнурка!

И Ганем взял конец шнурка и прочел начертанные на нем золотыми буквами слова: «Я твоя, и ты мой, о потомок дяди пророка!»

Когда Ганем прочел написанное золотыми буквами на шнурке, он отдернул руку и с волнением произнес:

— Поспеши объяснить мне все это!

И отроковица сказала:

— Знай, Ганем, что я любимица халифа Гаруна аль-Рашида; слова, написанные на шнурке, доказывают тебе, что я собственность эмира всех правоверных и что я должна принадлежать ему одному. Имя мое, о Ганем, — Куат аль-Кулуб[59]. С самого детства я воспитывалась во дворце халифа, выросла там и стала так хороша собой, что халиф заметил меня и увидел, сколько во мне качеств, совершенств и даров, исходящих от благости моего Создателя. И моя красота произвела на халифа такое сильное впечатление, что он полюбил меня и взял меня, и дал мне одной особое помещение во дворце, и отдал в мое распоряжение десять молодых невольниц, милых и приятных лицом и обращением. Потом он подарил мне все те драгоценности, все прекрасные вещи, которые ты видел на мне в том ящике. И он предпочел меня всем женщинам дворца и даже любимой жене своей Сетт Зобейде.

Поэтому Зобейда возненавидела меня, и скоро обнаружились последствия ее ненависти. Когда халиф был в отсутствии по случаю войны с одним из взбунтовавшихся военачальников своих, Сетт Зобейда воспользовалась этим, чтобы привести в исполнение свой замысел. Ей удалось подкупить одну из моих служанок, и она призвала ее к себе и сказала: «Когда госпожа твоя Куат аль-Кулуб заснет, ты положишь ей в рот этот кусок банжа, а раньше положи ей банж и в питье. Я же вознагражу тебя, дам тебе богатство и свободу!»

А молодая невольница, бывшая прежде служанкой Зобейды, ответила: «Я сделаю это, потому что предана тебе и люблю тебя!»

И, радуясь ожидавшей ее награде, она пришла ко мне и дала мне питья, в которое был подмешан банж. И не успела я испить, как упала на пол в судорогах, пятки мои касались лба, и мне казалось, что я ухожу в другой мир. Увидев меня спящей, невольница пошла за Зобейдой, которая явилась и положила меня в тот ящик. Потом тайком позвала она тех трех евнухов и щедро одарила их, так же как и дворцовых привратников, и велела евнухам унести меня в тюрбе, куда ради моего спасения, о Ганем, Аллах привел тебя и посадил на верхушку пальмы. Ведь тебе, о Ганем, свет очей моих, я обязана тем, что избавилась от смерти в душной могиле тюрбе! И благодаря тебе я нахожусь теперь в безопасности в твоем гостеприимном доме! Но меня заботит и смущает то, что я ничего не знаю о том, что подумал и что сделал халиф, когда вернулся во дворец и не нашел там меня. И смущает меня также, о Ганем, то, что меня связывает этот шнурок и что я не могу отдаться тебе. Такова моя история, и я прошу тебя, чтобы ты держал ее в тайне.

Выслушав рассказ Куат аль-Кулуб и узнав, какие узы связывают ее с эмиром всех правоверных; узнав, что она его фаворитка и собственность, он удалился в угол залы из уважения к имени халифа и не смел взглянуть на отроковицу, — до такой степени сделалась она для него священной; и сел он один в углу и стал делать себе тысячу упреков и думать о том, как он едва не совершил преступления и как уже был дерзок, прикасаясь к царственному телу фаворитки.

И понял он, какое несчастье — его страсть и как печальна его участь.

И укорял он судьбу за ее несправедливые удары и за незаслуженные бедствия.

Однако он не преминул сослаться во всем на Аллаха и сказать:

— Да будет прославлен Тот, у Кого есть свои причины, когда Он заставляет томиться в печалях благородные сердца и удаляет огорчения от сердца злых и низких людей!

Потом он прочел стихи поэта:

Тогда отроковица подошла к Ганему и прижала его к груди своей и обвила руками его шею; и она, чтобы утешить его, испробовала все средства, кроме одного, но Ганем уже не смел отвечать на ласки любимицы эмира правоверных и, не отвергая их, не возвращал поцелуев и объятий. И Куат аль-Кулуб, не ожидавшая такой быстрой перемены со стороны Ганема, еще недавно столь пламенного, а теперь столь почтительного, удвоила свои ласки и старалась вызвать у него ответ на страсть, разгоревшуюся у нее от отказа Ганема. Но в течение целого часа Ганем и слышать не хотел ни о чем подобном, а так как наступало уже утро, он поспешил уйти на базар для закупки провизии на день и не приходил домой целый час, делая еще более обильные покупки теперь, когда он узнал высокое звание своей гостьи. Он купил все цветы у торговок, лучшую жареную баранину, самое свежее печенье и самые лакомые сласти, самые золотистые хлебы и множество плодов. Все это он принес Куат аль-Кулуб. Но не успел он войти к ней, как она плотно прижалась к нему и с глазами, потемневшими от страсти и влажными от желания, сказала ему, улыбаясь:

— Клянусь Аллахом! Как долго тебя не было со мною, о любимый мною, о желанный моего сердца! Не час, а целый год пробыл ты вдали от меня! Я чувствую теперь, что не могу сдержать себя! Страсть моя чрезмерна и нестерпима, и я сгораю от нее! О Ганем, возьми меня! Возьми меня, я умираю!

Но Ганем тихо оттолкнул ее от себя и сказал:

— О госпожа моя Куат аль-Кулуб, да предохранит меня от этого Аллах! Никогда! Как может собака занять место льва? Не может принадлежать рабу то, что принадлежит господину!

И он вырвался из ее объятий и забился в угол, печальный и озабоченный. Но она взяла его за руку и привела на ковер, и заставила сесть рядом с собой и пить и есть вместе с ней. И она так напоила его, что он опьянел; и бросилась она на него, и прильнула к нему, и кто знает, что еще сделала она с ним без его ведома…

Потом она взяла лютню и пропела следующие стихи:

При этих словах Ганем бен-Эйюб очнулся и заплакал от волнения; а она, увидев его слезы, также заплакала. Но скоро они снова принялись за вино и до самой ночи читали стихи.

Тогда Ганем вытащил с широких полок постели, на которых они лежали днем у стены, как делал это каждый вечер, и стал расстилать их на полу. Но вместо того чтобы соединить постели, он устроил каждую отдельно.

И раздосадованная Куат аль-Кулуб сказала ему:

— Для кого же эта вторая постель?

И он сказал:

— Одна для тебя, и другая для меня! И с этой ночи мы так и будем спать, потому что не может принадлежать рабу то, что принадлежит господину, о Куат аль-Кулуб!

Но она возразила:

— О дорогой господин мой, оставим эту устаревшую мораль! Будем ловить мимолетное наслаждение сегодня, а завтра, быть может, оно и бежит нас! А впрочем, все, что должно случиться, того не миновать, и что написано в книге судеб, то должно свершиться. — Но Ганем не захотел. А она еще более воспламенялась и страстно воскликнула: — Клянусь Аллахом! Не пройдет эта ночь без того, чтобы мы не спали вместе!

Но он сказал:

— Да спасет нас от этого Аллах!

А она опять:

— Приди ко мне, Ганем, я открываю перед тобою все мое тело; желание мое зовет тебя, кричит тебе! О Ганем, я вся твоя, возьми этот цветущий ротик, и это тело, созревшее твоим желанием!

Ганем же сказал:

— Да предохранит нас от этого Аллах!

А она ему:

— О Ганем, вот все мое тело млеет от желания, и моя нагота отдает себя твоим поцелуям! О Ганем, тело мое душистее жасмина! Прикоснись к нему, и оно опьянит тебя!

Но Ганем ответил:

— О Куат аль-Кулуб, то, что принадлежит господину, не может принадлежать рабу!

Тогда отроковица заплакала, взяла лютню свою и запела:

Но Ганем, хотя и был влюблен более, чем когда-либо, не захотел нарушить уважения, должного халифу, и, несмотря на все желание отроковицы, продолжал отказываться от нее еще целый месяц.

Вот все о Ганеме и Куат аль-Кулуб, фаворитке эмира правоверных.

А о Зобейде вот что. Когда халиф уехал на войну и она сделала со своею соперницею то, что и было сделано, она вскоре пришла в большое затруднение и сказала себе: «Что отвечу я халифу, когда он спросит меня о Куат аль-Кулуб, и с каким лицом встречу я его?»

И решила она тогда позвать старуху, которую знала с детства и добрым советам которой она доверяла, и открыла она ей свою тайну и сказала:

— Что делать мне теперь, когда случилось то, что случилось?

И старуха ответила:

— Я все поняла, о госпожа моя. Но время не терпит, потому что халифа ждут с минуты на минуту. Я могла бы указать тебе много способов скрыть от него все, но я укажу тебе самый легкий, самый верный и самый скорый. Позови сейчас же плотника и вели ему вытесать деревянную куклу, которая имела бы вид покойницы. Эту куклу опустят в могилу со всяким торжеством; зажгут вокруг факелы и восковые свечи; прикажи всему дворцу, всем твоим невольницам и невольникам Куат аль-Кулуб облечься в траурные одежды; и прикажи им, а также всем евнухам обтянуть черным весь дворец и все переходы до приезда халифа. А когда удивленный халиф спросит, что все это значит, ему скажут: «О господин наш, твоя любимица Куат аль-Кулуб умерла по воле Милосердного Аллаха! Да проживешь ты долгие дни, которых не дано было ей прожить! Впрочем, госпожа наша Зобейда отдала ей все почести, достойные ее и нашего господина, и велела похоронить ее в самом дворце, под особым выстроенным для нее куполом!»

Тогда халиф будет тронут твоею добротой и заплачет и будет тебе благодарен. Потом он позовет чтецов Корана и заставит их день и ночь читать над могилой погребальные стихи. Но если халиф, зная, что ты не любила Куат аль-Кулуб, стал бы подозревать тебя и сказал бы себе: «Кто знает, быть может, дочь моего дяди Зобейда содействовала погибели Куат аль-Кулуб», и если подозрение его усилилось бы и побудило бы его открыть могилу, чтобы удостовериться, какою смертью умерла его любимица, тебе нечего бояться, о госпожа моя! Потому что, когда отроют могилу и вынут куклу человеческого образа и увидят драгоценнейшие одежды и роскошный саван и когда халиф захочет приподнять саван, чтобы увидеть свою любимицу в последний раз, ты, госпожа моя, должна помешать ему, и все помешают ему, говоря: «О эмир правоверных, закон не позволяет смотреть на обнаженное тело мертвой женщины!»

И тогда халиф убедится в действительной смерти своей любимицы и велит закопать ее снова и будет тебе благодарен за все, что ты сделала. А с тебя спадет эта забота, если на то будет воля Аллаха.

Сетт Зобейда, выслушав старуху, поняла, что совет ее превосходен, и тотчас же богато одарила ее, дала ей прекрасное почетное платье и много денег и велела ей самой все исполнить. И старуха поспешила заказать плотнику куклу и принесла эту куклу Сетт Зо-бейде; и вдвоем одели они куклу в роскошные одежды Куат аль-Ку-луб, и завернули ее в богатейший саван, и устроили богатые похороны, и опустили в могилу под дорогим куполом, нарочно для того построенным, и зажгли люстры и восковые свечи, и постлали ковры вокруг могилы для молитв и похоронных обрядов. Потом Зобейда приказала обтянуть черными тканями весь дворец и велела всем невольницам одеться в траурные платья.

И известие о смерти Куат аль-Кулуб распространилось по всему дворцу, и все, не исключая Масрура и евнухов, поверили ему.

Между тем халиф вернулся из далекого путешествия, вступил во дворец и поспешно направился к покоям Куат аль-Кулуб, которой одной были заняты его мысли. И увидел он служителей и невольниц своей любимицы в печальных одеждах, и задрожал от предчувствия; и скоро вышла к нему и Сетт Зобейда, также одетая в траур. А когда он спросил о причине всего этого, ему сказали, что Куат аль-Кулуб умерла. При этом известии халиф лишился чувств. А когда он пришел в себя, то спросил, где могила, чтобы посетить ее.

Тогда Сетт Зобейда сказала ему:

— Знай, о эмир правоверных, что вследствие привязанности моей к Куат аль-Кулуб я пожелала похоронить ее в моем собственном дворце.

Тогда халиф, не снимая дорожного платья, направился к тому месту дворца, где находилась могила Куат аль-Кулуб. И увидел он факелы, и свечи, и ковры, разостланные кругом. При виде всего этого он поблагодарил и похвалил Зобейду за ее хороший поступок и вернулся во дворец.

Но халиф по природе своей склонен был к подозрениям, и скоро он стал сомневаться и беспокоиться; а для того, чтобы избавиться от мучивших его подозрений, он велел раскопать могилу и вынуть из нее тело любимицы. Это и было немедленно исполнено. И благодаря уловке Зобейды халиф увидел завернутую в саван деревянную куклу и поверил, что это тело его любимицы. И велел он положить его обратно в могилу и тотчас же приказал, чтобы пришли духовные и чтецы Корана, которые и принялись читать погребальные молитвы, между тем как сам он сидел на ковре и так много плакал, что лишился наконец чувств от слабости и печали.

И целый месяц халиф призывал на могилу своей любимицы духовных и чтецов Корана, и сам приходил на могилу и плакал горькими слезами.

Но на этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно приостановила свое повествование.

Но когда наступила

она сказала:

О царь благословенный, рассказывали мне, что халиф в течение целого месяца не переставал приходить на могилу своей любимицы. И в последний день месяца молитвы и чтение Корана продолжались от зари и до зари; и только после этого все могли уйти к себе. И, истощенный слезами и усталостью, халиф вернулся во дворец свой и не захотел никого видеть, ни даже визиря своего Джафара, ни супруги своей Зобейды, и скоро погрузился в тяжелый сон между двумя невольницами, которые по очереди сидели у его ложа и оберегали его сон.

Одна из них сидела у его ног, а другая у изголовья. Час спустя, когда сон не был уже так глубок, халиф услышал, как женщина, сидевшая у его изголовья, говорила той, которая сидела у его ног:

— Какое несчастье, о подруга моя Субхия!

Субхия сказала:

— Что же такое, подруга моя Нозха?

А Нозха сказала:

— Наш господин, должно быть, ничего не знает, так как проводит ночи у могилы, в которой лежит простая деревяшка, сработанная плотником.

Субхия же сказала:

— Как, сестра моя Нозха! Что же сталось с Куат аль-Кулуб? И какое же несчастье постигло ее?

Нозха сказала:

— Знай, Субхия, что мне все известно от сестры нашей, любимой невольницы нашей госпожи Зобейды. Сетт Зобейда призвала невольницу и дала ей банжа, чтобы усыпить Куат аль-Кулуб; и невольница дала ей банжа, и она уснула. Тогда госпожа наша приказала положить ее в ящик, который отдала евнухам, Сауабу, Кафуру и Баките, приказав похоронить ее в яме, подальше.

Тогда Субхия со слезами на глазах спросила:

— О Нозха, сделай милость, скажи мне поскорее: умерла ли этой страшной смертью милая госпожа наша Куат аль-Кулуб?

Нозха ответила:

— Да избавит Аллах ее молодость от смерти! Нет, Субхия, она не умерла, потому что я слышала, как Сетт Зобейда говорила своей любимой невольнице: «Я узнала, о Зара, что Куат аль-Кулуб спаслась из ямы и что она теперь в доме одного молодого дамасского купца по имени Ганем бен-Эйюб эль-Могин эль-Масслуб; и вот уже четыре месяца, как она там!» Ты видишь, о Субхия, как несчастен господин наш халиф, не знающий, что жива его любимица, и продолжающий проводить ночи у могилы, в которой нет покойницы!

И невольницы еще некоторое время проговорили об этом, а халиф слышал их слова.

Когда они перестали говорить и халифу уже нечего было узнавать, он вдруг поднялся с подушки и закричал страшным голосом, от которого разбежались маленькие невольницы, и пришел в ужасный гнев при мысли, что его любимица находится в доме молодого человека по имени Ганем бен-Эйюб, и уже в течение четырех месяцев. И поднялся он, и призвал к себе эмиров и именитых людей, а также визиря своего Джафара аль-Бармаки, который поспешил к нему и поцеловал землю между рук его.

И сказал ему разгневанный халиф:

— О Джафар, возьми с собой стражу и узнай, где дом молодого купца из Дамаска по имени Ганем бен-Эйюб эль-Могин эль-Масслуб. И тогда оцепите этот дом, вырвите оттуда мою любимицу Куат аль-Кулуб и приведите ко мне дерзкого, которого я предам пытке!

И Джафар выслушал и повиновался. Он взял с собою стражу и городского вали с его людьми, и все отправились и прекратили свои поиски только тогда, когда нашли дом Ганема бен-Эйюба. В эту минуту Ганем только что вернулся с базара, где закупал припасы на тот день, и сидел рядом с Куат аль-Кулуб, а перед ними стояло прекрасное жаркое из фаршированной баранины и множество других блюд, и они ели все это руками с большим удовольствием. Услышав шум на дворе, Куат аль-Кулуб выглянула в окно и сразу поняла, какая беда грозит дому; она увидела, что дом со всех сторон окружен стражей, и меченосцами, и всадниками, и военачальниками, и во главе их увидела городского вали и визиря Джафара. И она убедилась, что халифу все известно; но в то же время она угадала, что халиф ревнует к Ганему, у которого она пробыла четыре месяца. При этой мысли она пожелтела, прекрасные черты ее лица исказились, и в страхе повернулась она к Ганему и сказала ему:

— О милый, прежде всего думай о своем спасении! Ступай! Беги!

Он отвечал:

— О подруга моя, свет очей моих, как могу я выйти и убежать из дома, окруженного со всех сторон врагами?

А она отвечала:

— Не бойся ничего! — И тотчас же раздела она его и одела в старое, поношенное платье, доходившее ему до колен, и взяла большой котел, надела ему на голову и поставила на котел поднос с хлебом и остатками обеда в фарфоровой посуде и сказала ему: — Иди теперь, в таком виде тебя примут за трактирного слугу, и никто не сделает тебе зла. Обо всем остальном не заботься, я сумею все уладить, ибо знаю, какую власть имею над халифом!

При этих словах ее Ганем, не успев даже проститься, поспешно вышел из дома и прошел между рядами стражи и всадников, держа котел на голове, и с ним ничего не случилось, так как его охранял Покровитель, Который один только умеет охранять благонамеренных людей от опасностей и всяких злоключений.

Но скоро визирь Джафар слез с лошади и вошел в дом и увидел в одной из комнат тюки с товарами и прекрасную Куат аль-Кулуб, успевшую нарядиться в самые богатые одежды свои, и украсить себя всеми драгоценностями своими, и собрать в большой ящик самые ценные вещи свои: золотые украшения, драгоценные камни и всякие дорогие вещи. Едва успел визирь Джафар войти в комнату, как она встала, поклонилась ему, поцеловала землю между рук его и сказала ему:

— О господин мой Джафар, свершилось предначертанное Аллахом, потому я предаю себя в твои руки!

Но Джафар отвечал:

— Клянусь Аллахом! О госпожа моя, халиф приказал мне взять только Ганема бен-Эйюба! Скажи же нам, где он!

Она отвечала:

— О Джафар, Ганем, уложив большую часть своих товаров, уехал несколько дней тому назад в свой город Дамаск повидаться с матерью и сестрою своей Фетной. Больше ничего не знаю и не могу сказать тебе. Но что касается моего ящика, который видишь здесь и куда я положила все самые драгоценные вещи мои, я хочу, чтобы ты хорошо сберег его и отправил во дворец эмира правоверных.

И Джафар отвечал:

— Слушаю и повинуюсь!

Потом он взял ящик, приказал людям своим нести его и, осыпав Куат аль-Кулуб знаками внимания, почестями и заботами, попросил ее следовать за ним к эмиру правоверных; и все вышли, но только после того, как, исполняя приказ халифа, ограбили дочиста дом Ганема бен-Эйюба эль-Могина эль-Масслуба.

Когда Джафар явился перед халифом, он рассказал ему обо всем, что было им сделано, об отъезде Ганема в Дамаск и о прибытии во дворец любимицы Куат аль-Кулуб. А халиф, будучи уверен, что Га-нем сделал с Куат аль-Кулуб все, что можно сделать с молодой и прекрасной женщиной, принадлежащей другому, страшно разгневался и не захотел даже взглянуть на Куат аль-Кулуб, а приказал Масруру запереть ее в темную комнату и приставить к ней старуху, которая обыкновенно исполняла такого рода обязанности.

А что касается Ганема, то халиф приказал своим всадникам искать его повсюду; сверх того, он захотел написать собственноручное письмо дамасскому султану Могаммаду ибн Сулейману эль-Зейни; и взял он лист, чернильницу и калям и написал такое письмо: «Его владычеству султану Могаммаду ибн Сулейману эль-Зейни, наместнику Дамаска, от эмира правоверных Гаруна аль-Рашида, пятого халифа славных потомков племени Бани Аббас.

Во имя Всеблагого и Милосердного Аллаха!

Прежде всего справляюсь о дорогом нам здоровье твоем и молю Аллаха сохранить тебя на долгие годы в радости и счастье».

А затем: «О наместник наш, ты узнаешь, что купец из твоего города, по имени Ганем бен-Эйюб, пришел в Багдад, соблазнял и насиловал мою невольницу из невольниц и сделал с нею то, что сделал. И он убежал от моего гнева и моей мести и укрылся в твоем городе, где в настоящее время должен находиться со своей матерью и сестрой.

Ты должен взять его, связать и дать ему пятьсот ударов ремнем.

Потом ты проведешь его по всем улицам города, а глашатай, идя перед верблюдом, на котором он будет сидеть, должен кричать: «Вот чему подвергается раб, похищающий собственность господина!»

А затем ты пришлешь его ко мне, чтобы я мог подвергнуть его пытке и сделать ему то, что следует.

Затем ты должен ограбить его дом и разорить этот дом до основания, так, чтобы не осталось от него и следов.

И затем… так как у Ганема бен-Эйюба есть мать и молодая сестра, ты возьмешь их, разденешь донага и выгонишь после того, как в течение трех дней они будут стоять нагие на глазах у всех жителей города.

Поспеши же и с полным усердием исполни наш приказ!

Уассалам!»

И по приказу халифа тотчас же отправился в Дамаск посланец, и так спешил, что явился туда через восемь дней, а не через двадцать или более. Когда султан Могаммад получил письмо халифа, он приложил его к губам и ко лбу, а прочитав, немедленно привел приказ халифа в исполнение. И он велел глашатаям ходить по городу и кричать: «Пусть те, кто хочет грабить, идут к дому Ганема бен-Эйюба и грабят, как им угодно!»

И тотчас же сам султан со своею стражей направился к дому бен-Эйюба и постучался у дверей, а молодая сестра Ганема, Фетна, прибежала отворять и спросила:

— Кто там?

А он ответил:

— Это я!

Тогда она отворила, а так как никогда не видала султана Могаммада, то сейчас же закрыла лицо свое уголком головного покрывала и побежала предупредить мать.

В это время мать Ганема сидела под куполом гробницы, которую велела построить в память сына своего Ганема, считая его умершим, так как целый год ничего о нем не слышала. Она была вся в слезах, не пила и не ела ничего. И сказала она дочери, чтобы та впустила султана Могаммада, и он вошел в дом, подошел к гробнице, увидел плачущую мать Ганема и сказал ей:

— Я пришел за твоим сыном Ганемом, чтобы отправить его к халифу.

Она же отвечала:

— Ах, я несчастная! Сын мой Ганем, плод чрева моего, ушел от меня и сестры своей вот уже больше года, и мы не знаем, что с ним сталось!

Тогда султан Могаммад, который был человек великодушный, не мог не привести в исполнение приказ халифа; он немедленно велел ограбить весь дом, взять ковры, фарфоровые сосуды и драгоценные вещи, потом велел разрушить самый дом и перенести все его камни за город.

Затем, несмотря на то что это ему было противно, приказал раздеть догола мать Ганема и прекрасную молодую Фетну, сестру его, и выставить их напоказ всему городу на три дня, а потом выгнать из Дамаска. И таким образом благодаря злопамятству халифа Фетна и мать ее были изгнаны из Дамаска.

Что до Ганема бен-Эйюба эль-Могина эль-Масслуба, то, выйдя из Багдада, он шел и плакал до тех пор, пока сердце его не истерзалось; и шел он целый день, не принимая ни пищи, ни питья; и голод и печаль ослабили его. Наконец, умирая от усталости, он дошел до селения и, войдя во двор мечети, упал в изнеможении на циновку и прислонился к стене. Так пробыл он без чувств, с беспорядочно бьющимся сердцем до утра и не имел сил сделать движение и попросить что-нибудь. Утром жители селения пришли в мечеть помолиться и увидели его лежащим без чувств; они поняли, что он страдает от голода и жажды, принесли ему горшочек с медом и два хлеба; потом напоили его, дали ему рубашку без рукавов, правда худую, заплатанную и полную вшей. Затем они спросили его:

— Кто ты и откуда, чужеземец?

Ганем открыл глаза, взглянул, но не мог выговорить ни одного слова; он мог только заплакать в ответ. Они постояли вокруг него некоторое время, но наконец разошлись, и каждый принялся за свою работу.

От горя и лишений Ганем заболел и продолжал лежать на старой циновке в мечети целый месяц; тело его ослабело, лицо изменилось в цвете; блохи и клопы ели его; и был он так жалок, что однажды молельщики в мечети решили отвезти его в багдадскую больницу, так как нигде в других местах не было больницы. И вот они пошли за верблюдом и за погонщиком и сказали погонщику:

^{Выйдя из Багдада, он шел и плакал до тех пор, пока сердце его не истерзалось; и шел он целый день, не принимая ни пищи, ни питья.}

— Положи этого больного молодого человека на спину верблюда, отвези в Багдад и оставь у дверей больницы; перемена воздуха и лечение в больнице наверное помогут ему. А мы заплатим тебе, погонщик, что следует за верблюда и за труд!

Погонщик ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

Потом при помощи присутствующих он поднял Ганема вместе с циновкой, на которой тот лежал, взвалил его на спину верблюда и привязал. В ту минуту, как погонщик собирался уже пуститься в путь, а Ганем оплакивал свое жалкое состояние, две очень бедно одетые женщины, стоявшие в толпе зрителей, увидели больного и сказали:

— Как этот бедный больной похож на нашего Ганема! Но не может быть, чтобы это был он, этот человек худой, как тень!

И обе женщины, покрытые пылью и только что пришедшие в то место, стали плакать, думая о Ганеме, потому что это были именно его мать и сестра Фетна, изгнанные из Дамаска и шедшие в Багдад.

А погонщик сел на осла и, взяв верблюда за повод, направился к Багдаду.

Скоро он прибыл туда, и прямо к больнице, и так как было еще очень рано и больница еще не была открыта, то он положил Ганема на ступени у дверей и вернулся в свое село.

Ганем лежал у дверей до тех пор, пока жители не стали выходить из своих домов; они увидели его лежащим на циновке, исхудалого, как тень, и, окружив его, стали делать множество предположений. В то время как они передавали друг другу свои соображения, проезжал главный базарный шейх, который велел тотчас же толпе расступиться, подошел и увидел больного молодого человека и сказал себе: «Клянусь Аллахом! Если этот молодой человек ляжет в больницу, наверное можно сказать, что он приговорен к смерти, потому что за ним не будут ходить, как следует! Возьму-ка я его лучше к себе, и Аллах вознаградит меня за это в своих райских садах!»

Тогда шейх приказал своим молодым невольникам взять молодого человека и перенести его в дом; сам он пошел за ними и, придя домой, тотчас же велел поставить новую кровать с хорошей постелью и положить новую, чистую подушку. Потом он позвал жену и сказал:

— О жена моя, вот гость, которого посылает нам Аллах! Ты будешь заботливо служить ему.

Она ответила:

— Конечно, я буду беречь его пуще глаза!

И сейчас же засучила она рукава и нагрела воды в большом котле и вымыла ему ноги, руки и все тело; затем одела его в одежды мужа своего, принесла больному стакан прекрасного шербета и опрыскала лицо его розовой водой. Тогда Ганем стал дышать свободнее; силы стали возвращаться к нему понемногу, а с ними и воспоминание о прошедшем и о подруге его Куат аль-Кулуб.

Вот все о Ганеме бен-Эйюбе эль-Могине эль-Масслубе.

А что до Куат аль-Кулуб, то, когда халиф так разгневался на нее…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно приостановила свой рассказ.

Но когда наступила

она сказала:

Я узнала, о царь благословенный, что, когда халиф так разгневался на Куат аль-Кулуб, что приказал запереть ее в темную комнату под надзор старой дворцовой служанки, она оставалась там восемьдесят дней, не видясь ни с кем во дворце. И в конце концов халиф совершенно позабыл о ней, когда в один из дней, проходя мимо комнаты Куат аль-Кулуб, он услышал, как она печальным голосом пела стихи поэтов и, прерывая пение, громко говорила сама с собой:

— О друг мой, о Ганем бен-Эйюб, как прекрасна душа твоя, как великодушно и целомудренно твое сердце! Ты был великодушен к тому, кто угнетал тебя, и почтителен к жене того, кто изгнал женщин из твоего дома, и ты спас честь жены того, кто покрыл позором тебя и твоих родных! Но настанет день, когда и ты и халиф предстанете перед Единым Судьей, Единым Справедливым; и ты выйдешь победителем, победишь своего притеснителя, и Аллах будет твоим заступником, а Его ангелы — твоими свидетелями!

Когда халиф услышал эти слова и понял смысл этой жалобы, которую, кроме него, не слышал никто, он увидел свою несправедливость и к ней, и к Ганему. Поспешно вернувшись к себе, он послал главного евнуха за Куат аль-Кулуб. И Куат аль-Кулуб явилась к нему и стояла перед ним, опустив голову, с глазами полными слез и печальным сердцем.

И халиф сказал ей:

— О Куат аль-Кулуб, я слышал, как ты обвиняла меня в несправедливости и упрекала за притеснение! И ты находила, что я нехорошо поступил с тем, кто сделал мне добро! Кто же тот, кто пощадил женщину, мне принадлежащую, и чьих женщин не пощадил я?

Куат аль-Кулуб отвечала:

— Это Ганем бен-Эйюб эль-Могин эль-Масслуб! Клянусь тебе, о халиф, клянусь твоею милостью и твоими благодеяниями, что никогда не пытался насиловать меня Ганем и никогда не совершал он надо мною ничего дурного! Далеки от него грубость и бесстыдство!

Тогда, отогнав сомнения, халиф воскликнул:

— Какое несчастье, о Куат аль-Кулуб! Поистине, нет мудрости, нет могущества ни в ком, кроме Всеведущего Аллаха! Поэтому, о Куат аль-Кулуб, проси — и все желания твои будут исполнены!

Тогда Куат аль-Кулуб воскликнула:

— О эмир правоверных, я прошу у тебя Ганема бен-Эйюба!

И халиф, несмотря на всю любовь, которую продолжал питать к своей любимице, сказал ей:

— Это будет, если Аллах того пожелает! Обещаю тебе это великодушно, от сердца, которое никогда не отнимет того, что раз дало! И он будет осыпан почестями!

Куат аль-Кулуб сказала:

— О эмир правоверных, я прошу, чтобы, когда вернется Ганем, ты подарил меня ему и чтобы я была ему любящей супругой!

Халиф ответил:

— Когда вернется Ганем, ты будешь его собственностью и его супругой!

Тогда Куат аль-Кулуб сказала:

— О эмир правоверных, никому не известно, где находится Ганем; и сам дамасский султан сказал тебе, что не знает, что с ним сталось. Позволь же мне самой искать его в надежде, что Аллах поможет мне найти его.

И халиф ответил ей:

— Тебе позволяется сделать, что ты захочешь!

При этих словах Куат аль-Кулуб почувствовала, как грудь ее расширяется и как сердце ее расцветает от радости, и она поспешила выйти из дворца, взяв с собою кошелек, в котором была тысяча золотых динариев.

В первый день она обошла весь Багдад и заходила к шейхам всех кварталов и улиц и всех спрашивала, но ничего не узнала. Во второй день она пошла на базар к торговцам и посетила главного базарного шейха; она рассказала ему, в чем дело, и отдала много динариев; прося раздать их бедным чужеземцам. На третий день отправилась она на базар торговцев золотыми и серебряными вещами, а также ювелиров, взяв с собою вторую тысячу динариев, и, когда призвала их шейха и передала ему золото для раздачи бедным чужеземцам, шейх сказал ей:

— О госпожа моя, как раз в моем доме нашел приют больной молодой человек, чужеземец, имя и звание которого мне неизвестны. (Это и был Ганем бен-Эйюб, но шейх этого не знал.) Это, должно быть, сын очень богатого купца и благородных родителей, потому что хотя он исхудал, как тень, но лицо его прекрасно, и обладает он всеми хорошими качествами и совершенствами. По всей вероятности, он пришел в такое состояние вследствие долгов, которые не мог уплатить, или вследствие несчастной любви и отсутствия любимой.

При этих словах Куат аль-Кулуб почувствовала, что сердце ее сильно забилось и все внутренности затрепетали, и сказала шейху:

— О шейх, так как ты не можешь отлучаться в этот час с базара, вели кому-нибудь проводить меня до твоего дома!

И шейх дал ей в проводники маленького мальчика, служившего на базаре, который знал его дом, и велел ему проводить ее. И мальчик пошел впереди и привел Куат аль-Кулуб в дом шейха, где находился больной чужеземец.

Войдя в дом, Куат аль-Кулуб поклонилась жене шейха. Жена шейха узнала ее, так как знала всех благородных дам в Багдаде и часто посещала их, и она поклонилась ей до земли. Тогда после обычных приветствий Куат аль-Кулуб спросила:

— Не можешь ли сказать мне, где находится больной молодой чужеземец, которому вы дали приют у себя в доме?

Жена шейха заплакала и указала ей на кровать, стоявшую в той же комнате, и сказала:

— Вот он. Это, наверное, молодой человек благородного происхождения, потому что все в нем указывает на это.

Тогда Куат аль-Кулуб повернулась к постели, на которой лежал молодой чужеземец, посмотрела на него со вниманием и увидела слабого и исхудалого, как тень, молодого человека; она не узнала в нем Ганема, но все-таки почувствовала к нему большую жалость, стала плакать и говорить:

— О, как несчастны чужеземцы, даже если они эмиры в своих краях!

Потом она отдала жене шейха золотых и серебряных дел мастеров и ювелиров тысячу золотых динариев и просила ничего не жалеть для молодого больного; потом сама подала и заставила его выпить лекарства, ему предписанные, и, просидев у его изголовья более часа, пожелала мира супруге шейха, села на мула и вернулась во дворец.

И каждый день ходила она по разным базарам и проводила время в беспрерывных поисках, когда однажды шейх пришел к ней и сказал:

— О госпожа моя Куат аль-Кулуб, так как ты поручила мне приводить к тебе всех чужеземцев, проезжающих через Багдад, то сегодня я привожу в твои великодушные руки двух женщин, одну замужнюю, другую — девицу; обе они, по всей вероятности, высокого происхождения, как на это указывают их лица и осанка; но одежда их из козьей шерсти самая жалкая, а на шее у них сума, как у нищих. И глаза их полны слез, а сердца — печали. И вот я привел их к тебе, потому что ты одна, царица милостей, сумеешь утешить, поддержать их и избавить от стыда и позора, причиняемого нескромными вопросами. Я же надеюсь, что за то добро, которое мы сделаем им, Аллах когда-нибудь вознаградит нас и даст нам место в райских садах.

Куат аль-Кулуб отвечала:

— Клянусь Аллахом! О господин мой, ты возбудил во мне сильнейшее желание увидеть их! Где же они?

Тогда шейх вышел за ними к дверям и привел их к Куат аль-Кулуб. Когда молодая Фетна и ее мать вошли к Куат аль-Кулуб, она взглянула на них и, заметив их красоту и благородство и лохмотья, в которые они были одеты, заплакала и воскликнула:

— Клянусь Аллахом! Эти женщины благородного происхождения и не привыкли к нищете! Я вижу по их лицам, что они родились среди почестей и богатства!

А шейх ответил:

— Слова твои истинны, о госпожа моя! Должно быть, несчастье постигло их дом, а притеснение удручило их и похитило их имущество. Поможем им, так как мы любим бедных и несчастных, чтобы заслужить милость Милосердного Аллаха!

При этих словах мать и дочь стали плакать и вспоминать о Ганеме бен-Эйюбе эль-Могине эль-Масслубе. И, увидев их плачущими, Куат аль-Кулуб сама стала плакать вместе с ними.

Тогда мать Ганема сказала ей:

— О великодушнейшая госпожа, да поможет нам Аллах найти то, что мы ищем с печалью в сердце! Мы ищем пламень нашего сердца, сына моего Ганема бен-Эйюба эль-Могина эль-Масслуба!

При этом имени Куат аль-Кулуб громко вскрикнула, потому что поняла, что это мать и сестра Ганема, и лишилась чувств. А когда она пришла в себя, то бросилась в их объятия и сказала им:

— Надейтесь на Аллаха и на меня, о сестры мои, потому что этот день будет первым днем вашего счастья и последним днем ваших бедствий! Перестаньте же печалиться!

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно приостановила свой рассказ.

И когда наступила

она сказала:

И узнала я, о царь благословенный, что Куат аль-Кулуб сказала матери и сестре Ганема:

— Перестаньте же предаваться печали! — Потом она обратилась к шейху золотых и серебряных дел мастеров и ювелиров, дала ему тысячу золотых динариев и сказала: — О шейх, теперь ты отведешь их в дом свой и скажешь супруге своей, чтобы она приняла их в хаммаме и дала им прекраснейшие одежды; и пусть она осыплет их заботой и вниманием, ничего не щадя для их благополучия!

На другой день Куат аль-Кулуб сама отправилась в дом шейха, чтобы проверить, все ли исполнено из того, что она приказала. Не успела она войти, как супруга шейха встретила ее и поцеловала у нее руки и благодарила за всю ее щедрость; потом она позвала мать и сестру Ганема, которые были в хаммаме и вышли оттуда совершенно преображенные, с лицами, сиявшими красотою и благородством. И Куат аль-Кулуб целый час любезно беседовала с ними; потом она осведомилась у супруги шейха о больном.

И супруга шейха отвечала:

— Он все в таком же положении.

Тогда Куат аль-Кулуб сказала:

— Пойдемте все к нему и попытаемся ободрить его!

И она взяла с собою обеих женщин, которые, помещаясь на женской половине, не могли видеть больного, лежавшего в приемной комнате, и все вошли к молодому человеку и посмотрели на него с большою нежностью и жалостью и сели вокруг него и стали беседовать; и во время беседы произнесено было имя Куат аль-Кулуб.

Как только молодой человек услышал это имя, бледное лицо его тотчас же покрылось румянцем, исхудалое тело укрепилось, и душа его вернулась к нему; и он поднял голову и с глазами, полными жизни, воскликнул:

— Где ты, о Куат аль-Кулуб?

Когда Куат аль-Кулуб услышала свое имя в устах впервые заговорившего больного молодого человека, она узнала голос Ганема бен-Эйюба и, поспешно наклонившись над ним, сказала ему:

— О милый! Ты Ганем бен-Эйюб?

А он сказал ей:

— Да, я Ганем!

При этих словах Куат аль-Кулуб лишилась чувств и упала навзничь. А мать Ганема и сестра его Фетна, услышав эти слова, вскрикнули и тоже упали, лишившись чувств.

Через некоторое время они наконец пришли в себя и бросились к Ганему и, как всегда бывает в таких случаях, принялись плакать, кричать от радости и целоваться.

Потом Куат аль-Кулуб, несколько успокоившись, сказала ему:

— Слава и благодарение Аллаху, дозволившему наконец мне, матери и сестре свидеться с тобой! — И она рассказала ему все, что случилось, и прибавила: — После всего этого халиф поверил моему слову и милостиво настроен к тебе, и он выразил мне желание видеть тебя; и кроме того, он дарит меня тебе!

Услышав это, Ганем был на вершине радости и продолжал целовать руку Куат аль-Кулуб, которая целовала его в голову и в глаза.

Потом Куат аль-Кулуб сказала им всем:

— Ждите меня здесь! Я скоро вернусь!

Она поспешила во дворец, открыла ящик, в котором хранились драгоценности, вынула много динариев и пошла на базар, чтобы отдать их шейху со словами: «Купи для каждой из них и для Ганема четыре прекраснейших полных одеяния из самых лучших тканей, и двадцать платков, и десять поясов, и по десять штук каждого предмета одежды!»

И вернулась она в дом, где был Ганем и другие, и повела их всех в хаммам. Потом она приготовила цыплят, и разное вареное мясо, и хорошее очищенное вино и три дня сама кормила и поила их; и после трех дней такой укрепляющей пищи они почувствовали, что жизнь возвращается к ним и душа возвращается на свое место. Потом Куат аль-Кулуб еще раз повела их в хаммам, велела им переменить одежду и снова привела в дом шейха. Сама же пошла к халифу и поклонилась ему до земли и объявила о возвращении Ганема бен-Эйюба и матери его и сестры Фетны; и она не забыла сказать, как хороша, свежа и прекрасна молодая Фетна.

Тогда халиф сказал одному из невольников:

— Ступай скорее и позови Джафара!

И пришел Джафар.

А халиф сказал ему:

— Ступай и приведи ко мне Ганема бен-Эйюба!

И Джафар отправился в дом шейха, куда еще раньше пришла Куат аль-Кулуб, предупредила о его приходе и сказала:

— О Ганем, вот теперь-то в особенности надо показать халифу, поручившему Джафару привести тебя к себе, всю силу твоего красноречия, и твердость сердца, и чистоту слов! — Потом она надела на него роскошнейшее из новых одеяний, купленных на базаре, дала ему много динариев и сказала: — Не забудь бросать золото горстями, когда придешь во дворец и будешь проходить мимо строя евнухов и других слуг!

Тем временем Джафар подъехал на своем муле к дому, а Ганем поспешил выйти ему навстречу, поприветствовал его и поцеловал землю между рук его. И стал он теперь прежним красавцем Ганемом с благородным лицом и таким привлекательным видом!

И Джафар просил его идти с ним и привел его к халифу. И Ганем увидел эмира правоверных, окруженного визирями, наместниками, придворными чинами и военачальниками. А Ганем обладал красноречием, был тверд сердцем, был приятным рассказчиком, увлекательно говорил, восхитительно импровизировал. Он остановился пред очами халифа, вдумчиво посмотрел с минуту в землю, потом поднял голову пред халифом и сымпровизировал следующие стихи:

Халиф был очарован красотой стихов и богатством ритма, чистотой языка и красноречием автора.

Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно приостановила свой рассказ.

А когда наступила

она сказала:

И узнала я, о царь благословенный, что, когда Ганем бен-Эйюб очаровал таким образом халифа Гаруна аль-Рашида, халиф велел ему подойти к своему трону и сказал:

— Расскажи мне подробно всю твою историю, не скрывая от меня ничего!

Тогда Ганем сел и рассказал халифу всю свою историю от начала и до конца. Но бесполезно теперь ее повторять. И халиф вполне убедился в невинности Ганема и в чистоте его намерений, в особенности же когда увидел, с каким почтением отнесся Ганем к словам, написанным на шнурке исподнего платья его любимицы, и сказал он ему:

— Прошу тебя, освободи мою совесть от несправедливости, которую я совершил по отношению к тебе!

А Ганем сказал ему:

— О эмир правоверных, я освобождаю тебя! Потому что все, принадлежащее рабу, принадлежит и господину!

В удовольствии своем халиф не забыл возвысить Ганема до высших степеней в государстве; он подарил ему дворец и назначил богатое жалованье и значительное количество невольников и невольниц. А Ганем поспешил взять к себе в новый дворец мать свою и сестру Фетну, подругу Куат аль-Кулуб. Потом халиф, узнав, что у Ганема есть сестра чудной красоты, и молодая, и еще девственница, по имени Фетна, попросил ее у Ганема, и Ганем ответил:

— Она слуга твоя, а я раб твой!

Халиф не преминул отблагодарить его и дал ему сто тысяч золотых динариев, потом он позвал кади и свидетелей и велел написать свадебный договор Фетны. И в тот же день и в тот же час халиф с одной стороны и Ганем с другой вошли каждый к жене своей: Фетна досталась халифу, а Куат аль-Кулуб — Ганему бен-Эйюбу эль-Могину эль-Масслубу.

И наутро халиф остался так доволен ночью, проведенною в объятиях девственницы Фетны, и достигнутым результатом, что велел позвать писарей, обладавших самым лучшим почерком, и приказал им написать историю Ганема от начала и до конца, для того чтобы она сохранилась в шкафу с бумагами, и могла служить поколениям, и повергала в изумление мудрых, которые призваны будут читать ее с почтением и прославлять дело Создателя дня и ночи.

— Но, — продолжала Шахерезада, — обращаясь к царю Шахрияру, не думай, о царь веков, чтобы эта история была интереснее и более удивительна, чем воинственная и героическая история Омара аль-Немана и сыновей его, Шаркана и Даул Макана!

И царь Шахрияр сказал:

— Ты можешь, конечно, рассказать эту воинственную историю, которой я не знаю.