Тысячеликий Эрос

Г лава 13 Отклонения психоаналитической установки

Я не хочу убеждать; я хочу лишь пробудить мысль и поколебать предрассудки ... мы даже не требуем от наших пациентов убежденности в правоте психоанализа при лечении или приверженности ему. Такая установка часто даже возбуждает наши подозрения. Самой желательной мы находим установку благожелательного скептицизма.

Зигмунд Фрейд

Несколько лет назад меня пригласили участвовать в симпозиуме по обсуждению «извращений и близких к ним расстройств в клинической практике» (МакДугалл, 1988). Моим первым вопросом было: «Поскольку наша практика неизбежно включает двух активных участников, по какую сторону психоаналитического забора мы должны искать признаки проявления извращений и близких к ним расстройств?» У наших анализантов? Или у себя! В идеале мы, конечно, пытаемся глядеть по обе стороны забора сразу. И поступая так, мы могли бы спросить себя, встречается ли такая вещь, как извращенные психоаналитические отношения, или не может ли контрперенос быть проникнут извращенными элементами, тем самым создавая невыявленные осложнения в работе с определенными анализантами. Утверждения аналитиков, что психическая структура данного индивида извращена, обычно раскрывают тенденцию говорить о так называемом извращенце, как о том, кто стоит по другую сторону забора (он или она — ненормальны, а мы — нормальны). К таким клиническим рассуждениям как к теоретическим аспектам вопроса не так часто обращаются в психоаналитической литературе: что составляет извращение и близкие к нему расстройства у наших пациентов?

Написав за многие годы весомое количество работ по бессознательному значению отклоняющейся сексуальности (МакДугалл, 1978а, 19786,1985а, 19866,1989), я получила хорошую возможность подвергнуть

сомнению как мой собственный интеллектуальный вклад, так и вклад коллег в эту особую область, клинически. Мне вспомнилось, как небольшая группа парижских аналитиков, куда входила и я, решила регулярно встречаться, чтобы обсуждать свои находки в сфере сексуальных отклонений. В то время я была достаточно сильно поражена тем особым либи-динозным интересом, который каждый их нас проявлял к определенным сторонам человеческого сексуального поведения, возможно, как раз тем, которым не уделялось должного внимания в течение персонального анализа! Один коллега, не принявший участия в подготовке книге, которую мы впоследствии опубликовали (Баранд и соавторы, 1972) (поэтому он может остаться здесь анонимным), рассказывал, что провел много часов в местном зоопарке, старательно изучая то, что он назвал «зоо-перверсиями». Коллега предоставил снимки своих наблюдений, сделанные скрытой камерой, с такими пикантными деталями, что я задумалась о том, кто был более возбужден — мальчики, которые под видом изучения обезьян потихоньку мастурбировали, или он, который под видом научного интереса потихоньку наблюдал за ними?

Мы могли бы задуматься и над зачарованностью Фрейда человеческой сексуальностью и его неустанными исследованиями ее бесчисленных осложнений и аберраций. Возможно, его важные открытия бессознательного и тайн детского эротизма, спрятанных в сновидениях, обязаны тому факту, что он и сам страдал от сексуальных проблем, но был достаточно любопытен и достаточно честен, чтобы желать понять их происхождение.

Эти размышления поднимают сложный вопрос об отношении формирования симптома к творчеству. Я уже замечала, что фрейдовское определение перверсий по сути такое же, как и определение сублимации. Была ли активность моего коллеги, так приятно увлеченного своими наблюдениями над мальчиками и обезьянами, перверсией или сублимацией? Хотя мы с готовностью признаем связь между вуайеристом и художником, садистом и хирургом, эксгибиционистом и актером или фетишистом и философом, мы не очень склонны анализировать либидинозные корни нашего собственного выбора профессии. Не заместили ли мы свое вуайеристское желание похитить тайны первичной сцены на достойную восхищения страсть к познанию? Не заместили ли мы свое желание обладать мужскими и женскими фертильными способностями наших родителей страстью понять наших анализантов и создать объяснительные теории их поведения? Не заместили ли мы свою вину за воображаемые нападения на значимые объекты нашего внутреннего мира потребностью исцелить и починить психический мир других? До какой степени мы, через свою аналитическую работу, постоянно имеем дело с нашими собственными непризнаваемыми аспектами личности? А что сказать о наших, часто полностью бессознательных (или, по меньшей мере, отрицаемых) гомосексуальных, нарциссических, криминальных и мега-ломанических тенденциях? До какой степени мы используем теоретические убеждения как защиту против слишком тесной идентификации с нашими пациентами?

По отношению к теме вышеупомянутого симпозиума, вероятно, можно сказать, что извращение, как и красота, зависит от взгляда смотрящего. Не вызывает сомнений, что ведущая «эрогенная зона» человечества расположена в голове. И это верно и для аналитиков, и для анали-зантов. Это глаза аналитика видят и затем создают ярлыки, по которым определяется, что извращено, а что — нет как в человеческой сексуальности, так и в повседневной жизни! Мы должны напомнить себе, что с точки зрения анализантов, их отклоняющееся и близкое к отклоняющемуся поведение (выраженное в выборе сексуальных действий или объектов, в «наркотическом» стремлении к сексу или в извращенности черт их характера) почти неизменно воспринимается ими как интегральная часть их личности и идентичности, даже когда они страдают от общественных запретов на их пристрастия. Когда же мы, наблюдающие специалисты, «эксперты», провозглашаем то или иное поведение, отношения, действия или фантазии извращенными, на каком основании мы даем такое определение? По чьим нормам и ценностным суждениям: нашим, Фрейда, психоаналитических институтов или общественным?

В последние годы было много написано об этике психоаналитической практики. Однако нам не удалось исследовать, в какой степени на нашу теорию и практику повлияли ценностные суждения наших теоретиков и практиков. Более того, присущая нашей науке в целом система ценностей, за немногими исключениями, редко становится темой исследования, словно цели и ценности нашей метапсихологии и подразумеваемые задачи лечения самоочевидны. Как и любые другие искусства или науки, психоанализ включает основные ценности Западной культуры, что справедливо отметила Этель Персон (1983) в побуждающей к размышлениям статье о ценностных суждениях и сексизме в психоанализе.

Фрейд заявлял, что самой существенной ценностью психоаналитической мысли и практики является поиск истины. Но эта ценность, конечно же, не уникально психоаналитическая; приверженность истине — основа этики любого научного исследования.¹⁸ Одна ценность несомненна: психоанализ, независимо от того, считать ли его антропологической наукой или искусством врачевания, с момента своего появления был признан дисциплиной, чья цель — спрашивать об очевидном, бросать вызов установившимся верованиям и разоблачать бессознательные элементы, вносящие пристрастность и искажения в общественный, политический, культуральный и религиозный выбор. Следовательно, психоаналитики и сам психоанализ, конечно, не отказались бы подчиниться той же самой суровой проверке, которой мы, в идеале, ожидаем от ученых из других областей знания (Персон, 1983).

Статья Персон о ценностных суждениях Фрейда и их влиянии на его теорию женской сексуальности демонстрирует ту степень, в которой сам Фрейд был под влиянием нравов и ценностных суждений викторианской эпохи. Персон предполагает, что он принял викторианскую женщину своего времени за представительницу неизменного примера женственности. Хотя он считал себя объективным наблюдателем, две его прославленные статьи о женской сексуальности дают ясное представление о том, в какой мере он сам был проникнут условными, моралистическими установками своего времени. Как уже говорилось, в конце своей жизни Фрейд признавал, что он жил достаточно долго, чтобы понять, что он ничего не понимает в женщинах и их сексуальности!

Более того, Фрейд был убежден, что психоаналитики, если они сами прошли анализ, будут полностью свободны от моральных суждений о своих анализантах. Не наивная ли надежда? Несмотря на наше уважение к фрейдистским идеалам, возможно ли хотя бы представить себе такую свободу от личных ценностных суждений?

Придя к понятию о психоаналитических ценностях в отношении извращений и близких к ним расстройств в клинической практике, давайте рассмотрим, насколько нестойкими оказываются аналитики к отклонениям и извращениям с точки зрения психоаналитического идеала несудящей нейтральности:

— Как наши ценностные суждения влияют на конструирование психоаналитических теорий о сексуальных отклонениях или близком к извращению поведении?

— Каково воздействие (явное или неявное) этих ценностных суждений на нашу клиническую работу?

— Принимая во внимание значительные расхождения, существующие среди множества школ психоаналитического знания, в какой мере наши знания и практика слегка извращены идеализацией теорий и теоретиков?

— Сверх и помимо нашей приверженности истине, сверх и помимо различных психоаналитических школ, возможно ли найти идеал, в рамках утверждаемых целей и подразумеваемых ценностных суждений, который был бы специфически психоаналитическим? А именно, есть ли у нас фундаментальная система ценностей, сверх и помимо неизбежных социокультурных ценностей, которая отличала бы психоанализ от других научных и художественных дисциплин?

— Если эта уникальная система ценностей может быть выделена, в какой мере наши личные (признаваемые и непризнаваемые) ценностные суждения могли бы увлечь нас в сторону от нее, тем самым позволяя некоторой доле извращения вмешиваться в нашу клиническую работу?

— В какой мере наша идеальная система ценностей совпадает или отклоняется от общественной системы ценностей? Должны ли мы судить о себе, как об извращенцах, если увидим, что находимся в оппозиции к общественным суждениям о том, что является и что не является извращением?

Подразумевается, что, предлагая потенциальным пациентам, «извращенным» или иным, возможность пуститься с нами в психоаналитическое приключение, мы, как практикующие аналитики, всегда ориентируемся на их цели. Большинство аналитиков согласились бы, что общая цель психоанализа и психоаналитической терапии направлена на приобретение знания о себе. И, несомненно, мы добавили бы, что надеемся на то, что наши анализанты будут использовать это знание во благо, и что в результате их жизнь будет восприниматься, как стоящая затея, несмотря на страдания и разочарования, присущие человеческому существованию.

Если мы исследуем фрейдовские топическую и структурную модели психической организации, желая выявить специфически аналитические цели, скрытые за ними, то можем найти следующее: во-первых, цель сделать сознательным бессознательное; во-вторых, достичь инсайта в структурах Эго-Суперэго и эдипальной организации, которую эти структуры порождают. Неявными можно полагать следующие цели: позволить индивиду выяснить правду о своих инфантильных инцесту-озных желаниях и сопутствующих им страхах, а также правду о своем мегаломаническом нарциссизме и деструктивных импульсах. Надо надеяться, что, озаренные этими истинами, люди будут лучше вооружены, чтобы судить о себе, своих отношениях со значимыми другими и своей роли в обществе, коего гражданами они являются. Подразумеваемая ценность этих целей, наверное, в том, что так достигнутое самопознание не только само по себе стоящее приобретение, но и в жизни весьма пригодится.

Однако почтение к самопознанию, как и приверженность истине, никоим образом не уникально для психоанализа. Ясно, что нам надо заглянуть по ту сторону этих целей, если мы хотим найти более фундаментальные ценности, уникальные для психоаналитического образа мысли и работы,— измерение, которое можно были бы считать оригинальным вкладом в систему ценностей нашей культуры. Надеюсь, это прояснение открывает также широкие перспективы в нашей клинической работе с пациентами, описанными как пациенты с перверсными характеристиками.

«Любить и работать»?

Фрейд первым обратился к теме психоаналитических ценностей и целей. В своей статье «Типы начала невроза» (1912) он предложил определение душевного здоровья как «способности к достижениям и радости, в целом неограниченной». К концу жизни, в «Новых вступительных лекциях», он пришел к заключению, что психоанализ неспособен создать собственное мировоззрение (Weltanschauung), да и не нуждается в этом; как наука он просто принимает научное мировоззрение. Тем не менее, целью психоаналитического лечения Фрейд назвал способность человека «любить и работать» (с удовольствием).

На первый взгляд, такие цели кажутся неоспоримыми ценностями. Кто бросит им вызов? Но при дальнейшем размышлении встают трудные вопросы. Как отнести эти цели к тем, кто может достичь любовных отношений, только если они подчинены жестким условиям, таким как наличие садомазохистского или фетишистского поведения? Будет ли нашей целью помочь пациентам раскрыть свой садомазохистский или фетишистский потенциал? А что можно сказать о тех, чья работа и заработки основаны на незаконной деятельности? (Я вспоминаю, как расстроился мой коллега, когда узнал, что его пациент, молодой врач, оплачивает анализ, делая криминальные аборты.) А что касается способности любить, годы психоаналитического опыта научили нас, что есть анализанты, которым нужно осознать свою ненависть и научиться управлять и мудро пользоваться агрессией, которая при этом поступает в распоряжение эго. Помимо злости за неизбежные фрустрации жизни, глубоко похороненной в сердце каждого, есть и внешние обстоятельства, которые требуют честной оценки их ненавистных сторон (как, несомненно, признал бы и Фрейд).

Что касается фрейдовского определения душевного здоровья как «способности к достижениям и радости, в целом неограниченной», и способности работать, есть пациенты, которым нужно научиться, как перестать работать, или открыть, что их удовольствие от своей работы скрывает за собой вынужденное, возможно, даже извращенное измерение; те пациенты, например, которые используют работу как наркотик для того, чтобы избежать душевной боли и уйти от размышлений о том, что ее породило. Люди, постоянно озабоченные тем, чтобы «делать», вместо того, чтобы «быть», не оставляют в своей жизни места воображению и снам. В курсе аналитического лечения оказывается, что эта психическая деятельность воспринимается ими как бессознательно запрещенная (ведущая к мыслям, которые считаются сексуальными табу), опасная (потенциальный путь к безумию), или пугающая (в которой может открыться тотальная пустота).^{19 20}

При внимательном чтении Фрейда, открывается его двойственное отношение к воображаемой жизни, находит ли она свое выражение извращенным или сублиматорным путем. Когда воображению дают волю ради личного удовольствия и не преследуют творческие цели, Фрейд склонен трактовать это как симптоматичное избегание внешней реальности. Даже на его собственном удовольствии от творческой работы стоит отметка «недозволено», когда он говорит о том, как «поддался» очарованию гения Леонардо да Винчи, словно это было слабостью. В замечательной книге о Фрейде и фантазии, Моника Шнайдер (1980) замечает, что «кажется, борьба между силой дедукции и силой соблазнительного очарования творческой работы уподобляется им проступку, признаваясь в котором, он [Фрейд] должен извиниться». Таким образом, ближайший взгляд на фрейдовский идеал сделать человека способным любить и работать без помехи открывает нам, что стоящие за этим идеалом ценности, как и те, которые стоят за его концепцией женственности, покрыты тонким слоем викторианской двуличности, что выражается в скрытом моральном осуждении любого удовольствия, происходящего из мира фантазии. (Ту же самую двуличность можно проследить и в двойственном отношении Фрейда к мастурбации, которую он, с одной стороны, признает в качестве составной части человеческой сексуальности, а с другой — считает патологическим проявлением.)

Пытаясь понять тех анализантов, которые постоянно избегают воображаемой жизни, каждую секунду заполняя действием, я ввела термин «нормопаты», чтобы обозначить тех, чья видимость нормальности часто служит патологической защитой от психотических форм тревоги (МакДугалл, 1978а, 19856). Более того, во многих случаях именно такие пациенты через постоянную критику жестко навязывают свой симптом другим, с целью заставить менее нормопатичных людей почувствовать себя виноватыми! Используя определение извращенного поведения, данное Робертом Столлером (1988), как поведения, стремящегося причинить вред и «расчеловечить», нельзя ли рассматривать такую личность как предъявляющую «близкое к извращенному» поведение? Позаимствовав столлеровскую метафору о двойственной природе извращенно-близкого типа, мы могли бы сказать, что нормопат как близкий к извращенцу тип, по Столлеру, «все делает в миссионерской позиции». Можно добавить, что эти бесконечные труженики, которых можно включить в категорию «трудоголиков», предъявляют форму психического функционирования, которая часто повышает психосоматическую уязвимость. (Возможно, это лишь извращенная попытка с моей стороны, объяснить, почему я не хочу походить на них!)

Со времен Фрейда многие аналитики, испытавшие влияние современных им теорий и харизматичности определенных теоретиков, попытались сформулировать дополнительные аналитические цели с сопутствующими им ценностными суждениями. Это включало «достижение генитальности», «адаптацию к реальности», «приобретение автономного функционирования эго», «способность к стабильным объектным отношениям», «желание родительства» (особенно для девушек), «радости здорового нарциссизма» и т. п. Хотя нет причин возражать против «достижения генитальности» как возможной цели психоанализа, хотелось бы знать, согласно какой модели судить об этой генитальной сексуальности. Согласно нормативному подходу Фрейда (1905), определенному в «Трех эссе»? «Конфронтация с реальностью» равно приемлемое добавление, но как цель она подразумевает концепцию того, что же составляет «реальность». Реальность, как признает ее эго любого индивида, это конструкт, медленно создаваемый дискурсом родителей и общества, начиная с детства; это вовсе не непреложная данность. Следовательно, чьему же определению реальности и чьему ощущению реальности служить нашим стандартом? Ту же критику можно приложить и к стандартам нарциссического здоровья. Что касается целей достижения «стабильных объектных отношений» или желания родительства, то хотя отдельный аналитик может лично ценить их, но не дело психоаналитика желать этого или подспудно навязывать своим анализантам или детям! Если мы неумышленно пропагандируем эти нормативные стандарты как часть нашей аналитической цели, кто мы, как не слегка извращенцы? Не идеализируем ли мы себя, не ведем ли себя так, как будто мы всемогущи?

Ясно, что нам нужно заглянуть за лежащие на поверхности ценности, такие как генитальность, адаптация и нарциссическое удовлетворение, если мы хотим определить более специфично психоаналитические цели. Из множества перечисленных ценностей наиболее прочным и недискре-дитируемым ценностным суждением остается поиск истины — при том, что мы представляем себе, что можем ее определить! Бион (1965,1970) — аналитический мыслитель, который наиболее последовательно развивал концепцию Фрейда в этом отношении. Бион предполагает, что псюхе имеет способность распознавать истину, так как именно эмоциональный удар заставляет истину звучать. Для Биона, аффект — это сердце смысла, и, таким образом,— самый точный индикатор истинности восприятия и суждения; и следовательно, неотъемлемой целью анализа становится открытие «психической реальности» в этих рамках. Бион также развивает идею, что псюхе способна нападать на истинные мысли и искажать их, а следовательно, может рождать ложь, которая затем служит деструктивным и относящимся к смерти импульсам.

Несмотря на мой глубокий интерес к концепциям Биона, я по-прежнему нахожу необходимым заглянуть по ту сторону поиска «истины» и «реальности», даже если они обретают валидность приложением к ним определения «психический». В той мере, в какой эти цели в своей основе нормативны, они не могут считаться существенными составляющими психоаналитической установки. Напротив, они могут извратить ее. Приняв их за основные психоаналитические ценности, мы легко подвергаемся опасности того, что станем навязывать ценности нравственного, религиозного, эстетического или политического характера. Такое навязывание затруднило бы наше психоаналитическое функционирование и давило бы на пациентов, заставляя их втискиваться в нашу систему ценностей, вместо того, чтобы открывать свою и принимать или изменять свои ценности, в соответствии с ней.

Такая позиция была бы немалым извращением психоаналитического идеала нейтральности! И все-таки в той мере, в какой затрагиваются общественные ценности, она неизбежна. Психоаналитики обычно не стоят в оппозиции к основным социокультурным ценностям общества, к которому принадлежат они и их пациенты. Любое общество, желающее согласия и последовательности, будет устанавливать законы для сохранения этических ценностей, которые считает (справедливо или нет) существенными для своего выживания. Однако, принимая во внимание природу психоанализа, аналитик в своей работе едва ли избежит вопросов о месте отклонений или близких к извращению качеств с точки зрения своего конкретного общества.

Когда социально отклоняющееся поведение можно рассматривать как приемлемое и когда считать его патологическим? Запретить все отклоняющееся поведение, в некоторых или во всех общественных институтах, означало бы положить конец любому прогрессу в рассматриваемой области, потому что отклонение несет в себе семя новизны. Если, с другой стороны, любое отклонение открыто признавать и одобрять (в особенности, угрожающее самой личности или другим членам общества), то выживанию институтов или самого общества грозит взрыв анархии. Как аналитики мы не можем уклониться от проблемы общественных ценностей, поскольку они имеют отношение к нашим исследованиям отклонений в человеческой психике.

На самом деле, психоанализ подвергается риску быть осужденным как ниспровергатель основ (если не извращение), поскольку практикующие его исповедуют нейтральность. Мы не хотим судить наших пациентов, а тем более осуждать или презирать их. Наша единственная открытая цель — понять их психический опыт и сообщить о своем понимании, в надежде, что они, впоследствии, примут полную ответственность за свой выбор и свои действия. Наша практика (как и основы этики) сосредоточена на том, чтобы помочь каждому анализанту осознать его или ее вытесненные фантазии и конфликты, в результате чего ценности, прежде принятые как те основополагающие истины, в которых не отдают себе отчета, становятся сознательными. Впервые видя их ясно, пациенты часто подвергают сомнению как свои религиозные, политические, этические или эстетические убеждения, так и свой сексуальный выбор и практику.

Развитие психоанализа как учения или как практики подвергается опасности, если утверждаемая нами цель — сделать человека в большей степени осознающим свои, прежде бессознательные конфликты (и, следовательно, более склонным сомневаться в стандартных общественных верованиях) — рассматривается как отклонение и угроза существующему порядку. (Как известно, есть страны, где психоаналитическая практика запрещена!) В то же время, если мы как аналитики будем подспудно соглашаться на компромисс с ценностями, которые угрожают нашей неотъемлемой нейтральности по отношению к анализантам, или примем ценности, которые затрудняют развитие нашей теоретической мысли, тогда мы сами рискуем потерять свою идентичность и войти, скорее, в религиозные или политические группы, чем в научные круги. Я вернусь к этому вопросу в следующей главе, когда мы будем рассматривать квазирелигиозную установку по отношению к психоаналитическим концепциям и школам, которая, проникая в наши аналитические цели, может искажать их.

Сексуальные отклонения и закон

В вопросе сексуальных отклонений у общества есть определенный выбор возможностей. Любое общество непременно заботится о сохранении своей этической структуры и поддерживает ее стабильность. При этом оно склонно считать незаконным всякие сексуальные действия, которые предполагает угрожающими благополучию детей или посягающими на права и свободы взрослых граждан. Понятно, например, что сексуальное оскорбление малолетних или сексуальное поведение, навязанное не принимающему его лицу (такое как эксгибиционизм или изнасилование), обычно караемые законом действия. Другие сексуальные отклонения, такие как фетишистская или садомазохистская практика по взаимному согласию между взрослыми, не задевающие никого, кроме непосредственных участников, не подпадают под действие законов в большинстве Западных обществ.

В этом отношении гомосексуальность требует дальнейших размышлений. В обществах, где гомосексуальность незаконна и даже считается преступлением, за которое в некоторых случаях выносят смертный приговор, гомосексуальная ориентация рассматривается как серьезная угроза обществу, как зараза. Убеждение, видимо, состоит в том, что гомосексуальность — неограниченное явление, что она может распространяться в обществе, угрожая выживанию всех людей. Однако менее поверхностные наблюдения подтверждают, что гетеросексуалы не становятся гомо-сексуалами от взаимодействия с ними, и наоборот! Хотя как аналитики мы находимся в прекрасной позиции для наблюдения этих фактов, в дискуссиях на симпозиумах и психоаналитических конгрессах всегда находится хоть кто-то из членов нашей профессии, кто, кажется, считает гомосексуальную ориентацию патологичной. Вероятно, такое мнение показывает, что мы имеем дело с бессознательными проекциями данных аналитиков, касающимися предполагаемой опасности гомосексуальных отношений.

Мы все, наверное, сталкивались с тем, что кто-то из наших пациентов участвует в неодобряемых законом сексуальных действиях (развращение детей, эксгибиционизм, изнасилование). Например, в ходе анализа анализант может рассказать, что он педофил или вуайерист, способный на садистское нападение на предмет своего наблюдения. Даже слушая с кажущимся хладнокровием ассоциации нашего анализанта на эту тему и сосредоточиваясь на их бессознательном значении, мы в то же время склонны сильно идентифицироваться с целью общества — защитить своих граждан.

Когда эта тема была поднята в кругу почтенных аналитиков Парижского Психоаналитического Общества, обсуждавших этические вопросы, двое высказались за то, что «нужно отказываться брать на лечение таких пациентов». Но другие заметили, что мы редко осведомлены заранее о сексуальных пристрастиях пациента, особенно если не они являются причиной обращения за психоаналитической помощью. Тогда протестующие коллеги предложили немедленно прекращать лечение таких пациентов. Другие (и я тоже) утверждали, что этот способ решения проблемы никак не отражает аналитическую установку — на понимание, а не на осуждение.

Когда у нас на кушетке оказывается педофил, эксгибиционист или сексуальный садист, мы обязаны хорошо изучить нашу контрпереносную установку, если мы хотим хладнокровно интерпретировать беззаконное измерение такого пациента (часто связанное с историей отсутствия отца или матери, или их оскорблениями, а иногда с сексуальным возбуждением и отвержением с их стороны). Переработка наших контрпереносных аффектов должна помочь нам сохранить рамки анализа, которые хотя и отвергаются такими пациентами особенно резко, но одновременно действуют также глубоко успокаивающе, как родительское присутствие. Тогда мы можем эмпатически интерпретировать фрагментированные догенитальные импульсы и связать их с непоследовательными эротическими отношениями с отцом или матерью в раннем детстве. Может быть, обнаружится, что мы сами должны анализировать бессознательные инцестуозные желания к своим детям, или исследовать свои безотчетные склонности к садизму, вуайеризму или эксгибиционизму. Тот факт, что они могли быть успешно вытеснены или сублимированы, не должен останавливать наши попытки более глубокого проникновения в свои бессознательные психосексуальные измерения, и, на самом деле, такая интроспекция существенна, если мы надеемся продвинуться в своем самопознании так же, как и продвинуть самопознание своих пациентов.

В отношении гомосексуальности дело обстоит несколько иначе, так как в большинстве Западных обществ этот вариант сексуальности больше не считается противозаконным, пока все происходит по взаимному согласию взрослых. Но хотя гомосексуальность больше не карается законом, как сказано, ряд аналитиков занимает позицию, что любая гомосексуальность симптоматична. Эти аналитики питают тайное желание превратить своих гомосексуальных пациентов в гетеросексуальных, и, на самом деле, некоторые открыто провозглашают это целью лечения.

Позиция такого рода вызывает неизбежный вопрос о контрпереносе аналитика на гомосексуальных анализантов. Такое желание аналитика было бы понятно и приемлемо, если бы желание жить полной гетеросексуальной жизнью было бы сознательным стремлением и утверждаемой целью анализанта. Понятен и случай, когда гомосексуальные отношения образуют защитную структуру против воображаемых опасностей гетеросексуального влечения; однако, дело обстоит не так в большинстве случаев гомосексуальных мужчин и женщин. Ричард Айси (1985, 1989) опубликовал очень уместные статьи по этому контрпереносному переживанию, которое он приравнивает к гомофобии. Лиментани (1977) и Ливи (1985) также сделали достойный вклад в этой области.

В отсутствие признаваемого или открывшегося желания сексуальной переориентации мы должны спросить себя, какое оправдание может быть аналитику, навязывающему свои сексуальные предпочтения пациентам с другими склонностями. Даже когда аналитик считает, что гомосексуальность всегда указывает на решение внутреннего конфликта в форме симптома, нужно помнить, что такие «решения» часто отражают наилучшее приспособление, которое ребенок-внутри-анализанта мог найти перед лицом обстоятельств, неблагоприятных для гетеросексуального развития. В результате родительских бессознательных проблем и их влияния на семейный дискурс, эти «приспособления» часто включают в себя то, что человеку трудно понять сексуальные роли, трудно перенести неизбежные отказы и нарциссические раны, наносимые сексуальной реальностью. Принимая это во внимание, весьма вероятно, что подрыв гомосексуальных решений может породить депрессивные симптомы или серьезные нарушения чувства идентичности.

Некоторые выдающиеся аналитики даже убеждены, что гомосексу-алов нельзя лечить психоаналитически. Два опытных коллеги, один из Европы, другой из Соединенных Штатов, рассказывали о почти одинаковых инцидентах. Оба делали доклады о некоторых аспектах гомосексуальности, проиллюстрировав их клиническими случаями. И обоих публично вопрошали негодующие коллеги, как они осмелились взять «таких людей» на лечение, и почему они считают свою работу «анализом» — ведь «гомосексуалы не анализируемы». (Конечно, некоторые гомосексуалы действительно не анализируемы,— как и некоторые гетеросексуалы!) Предъявление таких предрассудков может указывать на определенную идеализацию гетеросексуальности. Но нам ли не знать, что гетеросексуальность не защищает от психологических расстройств!

Когда аналитик устанавливает гетеросексуальные цели для гомосексуальных пациентов, которых пациенты сами не преследуют, или утверждает, что анализ не подходит для гомосексуалов, возможно, что стоящая за этим контрпереносная позиция связана с бессознательными гомосексуальными страхами и желаниями. Они, в свою очередь, порождают ценности нормативного и (в рамках аналитического идеала) близкого к извращению характера. Аналитическая кушетка не должна превращаться в Прокрустово ложе!

Пытаясь выделить истинно психоаналитическую установку в отношениях аналитик-анализант, видимо оправдано утверждать, что аналитик никогда не должен нарочно навязывать пациентам свою систему ценностей, сексуальные предпочтения, политические мнения, или теоретические убеждения своей особой школы психоаналитической мысли. Любая другая установка — извращение нашей аналитической роли. Я не могу заявить, что эту особую этику чтут все аналитики; я лишь говорю о таком идеале (как он провозглашался Фрейдом).

Отклонение или правонарушение?

Удивительно, что и аналитики иногда не могут отличить отклоняющееся поведение от правонарушающего (делинквентного). Эта недостаточность разграничения особенно видна, когда сексуальное отклонение выявляется в ходе анализа. Например, недавно (наряду с другими двумястами аналитиками со всего мира) я получила приглашение сотрудничать с небольшой группой клинических и прикладных аналитиков, чьей миссией была борьба с «извращениями». Лидеры группы завоевали финансовую поддержку и интерес высокопоставленных политических фигур к их цели — запрещению всякой порнографии и эротики в средствах массовой информации, в особенности в кино. Я возразила, сказав, что просмотр порнографических или эротических фильмов вовсе не обязательно является извращением и что не дело аналитиков решать, какие фильмы смотреть или не смотреть взрослым людям; что проект лучше бы осуществлять конкретно тем, кто чувствует, что его это лично касается, а не коллективу, да еще под эгидой психоанализа.

В ответ мне стали объяснять, что эротические фильмы разрушают счастливые браки. В поддержку этого утверждения я получила «историю случая», где женщина, на середине шестого десятка, которая описывала себя как «очень религиозную», жаловалась, что ее всецело гармоничный брак распался потому, что ее муж стал смотреть порнографические фильмы, в которых половой акт представлялся «во всем своем безобразии». Эти фильмы были ей «отвратительны», и она считала, что именно они виной тому, что муж завел роман с другой женщиной.

Когда я бросила вызов теории, что «всецело гармоничный брак» протяженностью в 30 лет может рухнуть лишь оттого, что один из супругов будет смотреть эротические фильмы, и предположила, что брак, возможно, не был таким уж гармоничным, как заявляла леди, мне представили следующий аргумент в поддержку движения, а именно, что на роли в порнографических фильмах нанимали маленьких детей. Меня шокировало это известие (и равно растревожила мысль, что для такого приема на работу требовалось соучастие родителей), но я снова повторила, что это проблема лежит вне психоанализа — на самом деле, это скандал, требующий вмешательства закона и обеспечения защиты с его стороны для таких детей. Первый аргумент касался области отклонений, которым с аллергической непереносимостью был поставлен диагноз правонарушающего поведения; тогда как второй аргумент никак не касался отклонений, попадая полностью в категорию противозаконных действий.

Мне кажется, что путаница такого рода проистекает столько же из бессознательных страхов и желаний, сколько из психологических и правовых убеждений. Когда аналитик (или любой другой человек) заявляет, что та или эта теория, практика или личность «извращенны», он или она, в конечном счете, говорит: «Нечего смотреть на меня, образец нормальности, вы сюда гляньте». Извращенец — всегда кто-то другой! Если в нашей аналитической позиции мы не станем интерпретировать наши собственные расщепления и проекции с тем же усердием, которое требуется для анализа расщеплений и проекций пациентов, мы рискуем стать нравоучительным, морализирующим и лицемерным сообществом.

Г лава 14 По ту сторону психоаналитических сект в поисках новой парадигмы

Я уменьшу свое рвение и признаю, что, возможно, и я тоже гонюсь за иллюзией. Возможно, влияние религиозных запретов на мысль не так уж плохо, как я полагаю.

Зигмунд Фрейд

Вдобавок к исследованию, в какой мере мы испытываем почтение к личным системам ценностей наших пациентов, давайте взглянем на уважение, которое мы проявляем (или не проявляем) друг к другу, на собственном поле. Проповедуя беспристрастность как ценность, которой надо держаться в отношении идеалов и выбора других людей, мы вовсе не прилагаем этот принцип к своим коллегам, когда их теоретическим и клиническим убеждениям случится прийти в противоречие с нашими собственными! Даже понимая, что их теоретическое видение, как и наше собственное, обычно является плодом серьезных клинических исследований и долголетнего опыта, мы склонны отметать его, как ересь. В то же время, к идеям лидеров своей школы аналитической мысли мы испытываем ква-зирелигиозное рвение. Концепции и открытия воспринимаются, скорее, как догматы веры, чем как научные теории; лидеры идеализируются, будто священники и пророки. Фрейд (1927, 1930), по-своему, возглавил крестовый поход против того, что он называл «религиозными иллюзиями» (хотя сам был склонен заменять религиозную веру верой в психоанализ!). Психоаналитическая теория и практика сегодня бесконечно сложнее: сегодня у нас, скорее, секты, чем школы, учения, чем теории. Мы часто не желаем помнить, что теория — это только набор постулатов, которые никогда не были доказаны (и которые, возможно, никогда и не удастся доказать). Если бы было иначе, наши концептуальные модели уже были бы не теориями, а законами. Не наше ли основное извращение — вера, что у нас в руках ключ от истины?

Хотя теория суть любой науки, в других профессиях мы не встретимся со столь страстной защитой теорий, как у нас, когда почтенные общества раскалываются надвое, с необычной яростью, которая может продолжаться десятилетиями и ведет к тотальному отказу даже от обсуждения теоретических и клинических различий во мнениях. Как мы могли бы объяснить это явление?

Психоанализ отличается от других наук тем, что очень мало из его теоретических концепций доступно для демонстрации. (В этом отношении наши понятий носят некое сходство с религиозной верой — в поддержку обоих нет достаточных данных.) Но сверх и помимо этого очевидного объяснения мы, возможно, являемся также свидетелями явления переноса. Опыт личного анализа и супервизии, как и тесные отношения учитель-ученик, характерные для передачи психоаналитического знания, все отмечены сильными позитивными и негативными переносными аффектами. Если их не признавать, они легко могут быть использованы близким к извращенному способом. Они постоянно вносят вклад в ту ярость, которая обычно сопутствует нашим теоретическим и клиническим расхождениям. Освящение понятий и поклонение (или поругание) их авторам кажется мне последствием неразрешенных уз переноса. Сторонники превращаются в «учеников», которые больше не сомневаются в теоретических моделях и не продолжают собственных творческих исследований. Несомневающаяся преданность таких учеников своим аналитическим школам мышления может не позволить им по-настоящему услышать своих пациентов и тем самым помешать поиску дальнейших инсайтов, необходимому, когда пациенты не укладываются в теорию. В определенном смысле кажется, что эти ученики усвоили теоретическую позицию своих вождей без всякой истинной интроек-ции и идентификации с психоаналитической целью: постоянный поиск истины — своей собственной и своих анализантов.

Другой неприятный аспект психоаналитических сект, что их теоретические верования часто мешают их приверженцам (будь то Харт-маннианская, Кляйнианская, Лакановская, Винникоттовская, Салливе-новская, Когутовская или Бионовская группа) получить пользу от открытий друг друга. Вместо этого они направляют все силы на то, чтобы обратить друг друга в свою веру! «Свободные мыслители» этих общин рискуют быть отлученными; интеллектуальный терроризм приобретает вид религиозного преследования «неверных», которые осмеливаются вопрошать о святой доктрине. В этом отношении их можно сравнить с тем, кто выстроил отклоняющийся сексуальный сценарий, который защищает силой, заявляя, что его сексуальность — истинная и что «другие» просто не хотят это признать.

Несмотря на опасность извращения аналитической установки через идеализацию аналитических теорий и теоретиков, мьг должны обратиться к парадоксальному отношению теории к практике. Очевидно, что теоретические убеждения играют фундаментальную роль во всех областях науки и искусства. Никто не сможет практиковать анализ без солидной теоретической основы; на самом деле, без основы метапсихологии Фрейда было бы невозможно думать психоаналитически. Наблюдение, в какой угодно области, никогда не свободно от теории; оно всегда направлено на доказательство или опровержение некоторых существующих теоретических положений. Нет такой вещи, как «чистое» наблюдение (Рус, 1982, 1986). Такая точка зрения утвердилась за годы творчества Поппера (1959), Куна (1962) и Фейербенда (1975). Тем не менее, именно наблюдение в первую очередь мотивирует новые гипотезы; проблема возникает только тогда, когда привязанность к теории мешает дальнейшему наблюдению.

Хотя подтверждение существующей теории — составная часть любой научной дисциплины, примечательно, что убежденные исследователи в любой области склонны находить то, чего они ищут для подтверждения своих теорий. В психоанализе (как и в любой другой науке), мы открываем только то, что позволяют нам выйти на наши теории, пока изменение клинических проблем не заставляет нас усомниться в существующих концепциях. Возможно, когда речь идет об исследованиях, поговорку «поверю, когда увижу», следует читать, как «увижу, когда поверю». Наши самые драгоценные концепции постоянно оказываются самоподтвержда-ющимися. В то же время желание подтвердить существующие концепции следует принять как неизбежную данность, когда предпринимаются такие исследования; оно не обязательно извращает или обесценивает открытия, о которых идет речь. (Есть много дорог к клинической истине, и в этом отношении мы похожи на слепцов вокруг слона.)

Таким образом, в подтверждение своих предшествующих теорий аналитики объясняют, что психические изменения и излечение симптомов обязано тому факту, что какая-то часть того, что было бессознательным, стало сознательным... что «где было Оно, стало Я»... что «усилилась автономность эго-функционирования»... что пациент «проработал депрессивную позицию»... что были раскрыты «базисные означающие желания»... что «бета элементы развились в альфа-функционирование»... что «переходное пространство» было создано там, где его раньше не было»... что Собственное Я было освобождено от его «грандиозности и Я-объектов»... (или что «внутренний театр» был восстановлен к удовольствию аналитика и анализанта!). И так далее. Безотносительно системы аналитических объяснений, здесь предложенных, каждое объяснение показывает нам, что отчет об анализе — всегда повествование двух человек.

Таким образом, нас не удивляет наблюдение, что пациенты, находящиеся в лечении у аналитиков, придерживающихся широко расходящихся между собой теоретических концепций и клинических подходов, производят важные психические изменения в своем способе функционирования. Было бы дерзостью вообразить, что это наши теории принесли психические изменения и симптоматическое излечение! Тем не менее, нам нужны теории, чтобы привести в порядок хаос мыслительного функционирования и попытаться понять, почему психические изменения вообще должны происходить в результате «лечения разговором». Вдобавок, наши теории помогают нам встретиться с неуверенностью, которая осаждает нас ежедневно в нашей клинической работе, а также предоставляют некоторую защиту против неизбежного чувства одиночества, которое создает клиническая ситуация. Принадлежа к особой школе психоаналитической мысли, мы члены семьи, и потому менее одиноки перед всем тем, что не поддается нашему пониманию, потому что на любой психоаналитической сессии всегда будут элементы, ускользнувшие от нашего внимания. Таким образом, хотя мы не можем работать без наших теорий, в то же время мы должны быть готовы оспорить их, когда к этому склоняют наблюдения.

Я ни принижаю ценность теории, ни сожалею о расхождениях и кажущихся противоречиях, очевидных между различными школами аналитических исследований. Мы все принадлежим к одной семье, в той мерс, в какой нас интересует психика и способы ее функционирования или его нарушения. Давайте попытаемся теперь различить более глобальную психоаналитическую позицию, которая, надеюсь, перекроет теоретические различия.

В плодотворной книге Томаса Куна (1962) «Структура научных революций» сформулировано понятие «парадигма», которую он определяет, как констелляцию убеждений, техник и ценностей, разделяемых членами данного научного сообщества. Вопрос изменения парадигмы в нашей метапсихологии заслуживает более полного исследования, чем я могу предоставить на данном этапе моих размышлений. Психоаналитические исследования очень даже могут быть переходным периодом, из которого возникнут новые парадигмы. Хотя создатели главных школ психоаналитической мысли привнесли много важных модификаций в основные концепции Фрейда (иногда расширяя его мысль, иногда сужая ее размах), по моему мнению, истинного изменения парадигмы (по определению Куна) психоаналитической теории не было со времени публикации трудов Фрейда.

Однако, если мы коснемся диагностических категорий как части психоаналитической парадигмы, там «сдвиг» мы найдем в том, что психоанализ изначально был построен для изучения и лечения так называемых классических неврозов, а не для пограничных, психотических, психосоматических состояний или состояний наркотической зависимости. Сегодня эти состояния составляют значительную часть рабочей загрузки аналитика. Я оставлю в стороне спор о том, существовали ли невротические состояния, в их классическом определении, в чистом виде (кроме как в уме психоаналитика), как и неадекватный характер их концептуализации, когда их ограничивали фаллически-эдипальным уровнем психической структуры. Сложное единство, которое представляет собой человеческая личность, не может быть замкнуто в одном измерении. В конечном счете очевидно, что постоянно расширяющийся объем психологических проблем, которые пациенты выносят в анализ, заставляет нас пересматривать наши концептуальные рамки и теоретические и клинические модификации, которые они влекут за собой.

Прежде чем оставить эту тему, я бы хотела подчеркнуть следующее. Существовала тенденция говорить об анализантах, страдающих от психосоматической, нарциссической, пограничной, психотической или так называемой перверсной симптоматики, как о «трудных пациентах» (хотя, возможно, более уместно было бы говорить о трудности взаимодействия аналитика и анализанта). Мы должны помнить, что психическая

организация, которая порождает невротические симптомы, тоже содержит много загадок и создает нам так же много трудностей в ходе анализа, как и более первичные системы защит. По моему мнению, нет такой вещи, как «легкий психоаналитический пациент»! Тот факт, что бессознательные конфликты и фантазии пациента можно легко понять, еще не значит, что их легко анализировать. Психотический бред часто легко расшифровать, но аналитический процесс от этого не становится легче.

Настало время вернуться к исследованию основной ценности, стоящей за теориями психического функционирования и клинической практики. В голову приходит итоговый силлогизм: если общество хочет надежного общественного выживания, медицина — надежного биологического выживания, не может ли психоанализ объявить своей этикой охрану факторов, которые вносят вклад в психическое выживание людей?

Но что такое психическое выживание? Возможно, его можно концептуализировать как способность поддерживать чувство своей идентичности, в личном и сексуальном плане, а также сохранять ощущение нарциссической стабильности, несмотря на то, что на самооценку постоянно влияют изменяющиеся обстоятельства. При таком определении мы все еще рискуем попасть в ловушку собственного бессознательного и его извращающего влияния на наши суждения. Что рассматривать, а что не рассматривать как существенное для психического выживания людей? Как нам судить о психической организации человека, чей способ выживания весьма отличается от нашего или от способа большинства граждан? Оставляя в стороне проблему бессознательных коллизий при составлении таких ценностных суждений, нелегко дать само определение того, что составляет «нормальное психическое здоровье». Как и с физическим здоровьем, всегда проще указать на «ненормальность», чем определить «нормальность», и все же мы не можем исключить этот вопрос.

Концепция «симптома» сама по себе нормативна — «нормально» быть свободным от невротических или психотических симптомов. Пер-версные и близкие к ним проявления, уже от одного использования этих терминов, попадают в категорию симптомов. И в то же время все симптомы — это детские попытки вылечить себя перед лицом неизбежной душевной боли.²¹ У будущего пациента, приходящего для лечения, чтобы избавиться от своих страданий, есть в уме некое парадоксальное требование. Даже если некоторые философии и религии смотрят на жизнь как на юдоль печали, считая страдание нормальным уделом человечества, социальные ценности двух последних столетий говорят прямо противоположное: мы вовсе не «должны» страдать. Следовательно, страдание будущего анализанта бессмысленно, не только потому, что его источник бессознателен, но и общество осуждает его, поскольку «нормально» — не страдать! То, что симптомы являются результатом напряженных усилий выжить психически и, в то же время, быть способным к функционированию во взрослом мире, компрометирует большую часть психической энергии, доступной для сражения с ними. Выраженное желание анализанта избавиться от своих симптомов всего лишь продукт сознательных намерений. Причины, которые изначально сделали конструирование симптома необходимым, возможно, жизненно необходимым, неизвестны анализанту. Их раскрытие — одна из целей лечения, и надо надеяться, это приведет к психическим переменам и изменит что-то в душевных страданиях пациента.

Хотя элементы, которые вносят вклад в психическое выживание данного человека и человечества в целом, не обязательно совпадают, определенную общность можно выделить. Мой собственный взгляд (что психологические симптомы и затруднения, как и сексуальные отклонения,— это всегда попытки самоисцеления перед лицом конфликта и необходимости разрешения проблемы человеческого бытия) приложим и к выбору объекта, и к действиям, которые не считаются симптоматичными, поскольку они приемлемы социально. Наша, например, сублимационная деятельность — тоже попытка вылечиться психологически. Универсальные травмы, перед которыми стоит человеческое дитя, созданы неудобоваримой реальностью: существование других, открытие различия полов и поколений, неизбежность смерти. По общему признанию, некоторые решения в этих конфликтных ситуациях более приемлемы, чем другие. Те, кто ищет помощи в психоанализе, приносят с собой последствия неудачных попыток справиться с универсальными травмами человеческой жизни, в особенности когда их борьба была осложнена бессознательными конфликтами родителей, наряду с проблематичными родительскими решениями для тех же самых реалий (МакДугалл, 1982b).

В некоторых случаях непоследовательность и извращения внутри самих обществ (внутренние столкновения, войны, ужасы геноцида) наносят травму людям, вынуждая их к решению о всепоглощающей тревоге и депрессии, от которых родители не могли защитить своих детей. Эротизация — одна из попыток справиться с травматическим страданием. По каким бы то ни было причинам, события, приведшие к потрясению или разрушительной травме, вынудили ребенка тогда привнести смысл в то, что казалось неприемлемым или бессмысленным, чтобы сохранить свое право на существование и наделить значением свой собственный образ и личную жизнь. Этот смысл, созданный таким образом, другие считают патологичным, симптоматичным или извращенным, но это не обесценивает его позитивную цель — влечение к выживанию. Этот непреклонный поиск смысла психологического выживания кажется так же глубоко и неистребимо укорененным в человеке, как инстинктивный порыв к биологическому выживанию. Более того, когда способы психического выживания истощаются или уничтожаются, подвергается опасности и само биологическое выживание: внезапная неудача симптоматических защит может привести к смерти, которая не была запрограммирована биологическими часами индивида, например самоубийство или фатальное психосоматическое «решение». Бессознательная ориентация на перспективу самоисцеления в качестве причины всех психологических симптомов — не только метапсихологическая позиция. Как и любая другая ценность, явно или неявно относящаяся к психоанализу, эта концепция также оставляет свой отпечаток на развитии теории и на способе проведения аналитического лечения. В свою очередь, ее влияние распространяется на диагноз и прогноз, на характер интерпретаций и выбор того, что интерпретировать, а что обойти молчанием. Таким образом, этот теоретический подход к клинической работе следует подвергнуть критике, уже высказанной относительно других теоретических взглядов.

Большинство аналитиков согласится, что их пациенты склонны охранять свои прошлые решения, найденные для преодоления психических конфликтов и травм, даже несмотря на страдания, которые они влекут за собой, несмотря на сознательное желание найти другие, менее деструктивные способы реагирования, несмотря на надежду найти творческое удовлетворение, установить более адекватные отношения и желание получать большее удовольствия от жизни. Аналитик, чья цель не «социализовать» или «нормализовать» анализанта, будет сознательно стремиться к тому, чтобы с глубоким уважением относиться к хрупкому симптоматическому равновесию, выстроенному ребенком в горе и тревоге, продолжающем жить в каждом взрослом. Такой подход требует от нас, аналитиков, внимательно исследовать наши невротические бастионы, социальные фасады, перверсные измерения и психотические центры. Если мы принимаем психическое выживание за фундаментальную психоаналитическую ценность, мы также обязаны глубоко прозондировать различные теоретические соотношения: отличие отклонения от правонарушения, сходства и различия между перверсией, творчеством и преступлением; роль, которую играют нарциссическая и психотическая организации в различных «решениях», перечисленных здесь.

Текущие исследования все больше обращаются к сложностям нар-циссической экономии и природы психотического мышления. Переплетение неизбежных проблем нашей психосексуальной организации, желаний и фрустраций, из которых складывается неотторжимая часть нормальной взрослой жизни,— трудный вызов сохранению, прежде всего, нашего чувства идентичности. Здесь борьба больше не сосредоточена на конфликтах вокруг «права любить и работать», она перемещается на «право существовать».

Адресуясь к проблемам, возникающим из различия полов и поколений, из кастрационной тревоги и природы эдипальной организации, Фрейд (1937а) заявлял, что «краеугольный камень», с которым нам приходится бороться,— это анатомия. Возможно, наш сегодняшний краеугольный камень включает еще и драму существования другого, что возбуждает связанные с уничтожением тревоги нарциссического или психотического порядка. Эти тревоги можно рассматривать как психотическую форму кастрационной тревоги, связанную с исходно травматичным открытием присутствия своей длительной зависимости от существования и желаний других и неизбежного им подчинения.

Когда попытка самоисцеления, содержащаяся в построении невротических или сексуально отклоняющихся симптомов, при встрече с этими универсальными травмами оказывается неудачной, человеческая психика прибегает к более ранним защитным механизмам: расщеплению, патологичным проективным и интроективным идентификациям, отречению и крайней форме психической защиты, которую Фрейд назвал исключением. Теперь они должны заменить работу вытеснения и попытаться завершить ее. Независимо от того, к какой организации ближе решение — невротической, перверсной или психотической,— в каждом случае доминирует борьба между любовью и ненавистью. Невротическая и перверсная организации, в общем, ограничивают воздействие этой борьбы расстройством сексуальных и нарциссиче-ских желаний взрослого, тогда как психотический исход глобально связан с защитой личного существования и чувства личной идентичности. Психотическая часть личности более сильно отмечена силами ненависти и разрушения; и здесь есть риск, что они обернутся против самой личности.

По ту сторону невротического/перверсного и психотического решений есть третий возможный исход в изнурительной борьбе против аффективного поглощения и психической боли, наступающий, когда происходит столкновение с трудностями в значимых отношениях и достижении нарциссического удовлетворения; а именно, решение о тотальном равнодушии. Страсти любви и ненависти, хотя и противоположны друг другу, находятся все же на стороне жизни. Истинная противоположность любви не ненависть, а безразличие. Любовь и ненависть, во всех своих бесконечных формах и бесчисленных взаимопревращениях, которые они порождают (творческая и сублимационная деятельность, невротические, психотические, перверсные и характерологические решения),— все это лишь баррикады, выдвигаемые на пути к окончательной защите: разрушению аффекта в сочетании с неизбежной при этом потерей смысла во взаимоотношениях.

Отсутствие либидинозной загрузки собственной психической реальности, как и психической реальности других, ведет к разрушительному симптому, который я назвала «бесчувствием» (МакДугалл, 1984). Состояние бесчувствия, следующее за отсутствием либидинозной загрузки, обессмысливает мир и взаимоотношения. Неосексуальные, невротические и психотические конструкции — это все отчаянные попытки придать жизни смысл. Равнодушие и бесчувствие делают человека неуязвимым для душевных страданий. Такие люди падают жертвой зова того, что Фрейд назвал «принципом нирваны» (1920), и последовательно прекращают какую бы то ни было обработку психического конфликта, обрезая психические связи (разрушая сообщения и их значение), таким образом соскальзывая к психологическому и, потенциально, биологическому угасанию.²²

Хотя в этой точке занавес психического театра может подняться над картиной психотической или суицидальной природы, обычно мы видим, что «опустевшие укрепления» психоза, за которыми пыталось выжить тайное Собственное Я, превратились в фальшивые стены, скрывающие истинную пустоту, наступившую в результате уничтожения смысла и разрушения желания. Психотические компромиссы, какой бы крайностью они ни казались,— это все-таки попытки найти решение для душевной боли путем языковых и смысловых нарушений. Напротив, результат решения о бесчувствии — изгнание из психики любого интрапсихиче-ского представительства, способного к мобилизации аффекта; следовательно, разрушение самого осознания страдания. Поскольку аффекты — принципиальные передатчики сообщений между телом и сознанием, разрушение многих, возможно, всех психических представительств, сопровождающих аффективное возбуждение, имеет тенденцию заканчиваться радикальным расщеплением псюхе и сомы. (МакДугалл, 1982b). Регрессируя к довербальному миру ребенка, псюхе, лишенная словесных представительств, не имеет иной защиты против чрезвычайно динамичных воздействий того, что Фрейд назвал «предметными представительствами». Эта бессознательно изобретенная организация против душевной боли не требует ни осторожного отступления от мира, как это случается при шизофрении, ни обращения к параноидной или депрессивной защите против отношений с другими, ни обращения к отклоняющимся моделям и манипуляциям в качестве способов сохранить некую форму отношений к внутренним и внешним объектам.

Напротив, взаимоотношения с людьми лишаются их либидинозного и нарциссического значения, и тогда пораженная таким образом личность может идти по жизни только с приспособлениями «Фальшивого Я», с помощью которых она стремится найти ключи к существованию, глядя на других и затем реагируя так, как, по ее мнению, требует внешний мир. По всей вероятности, такие личности не будут ни извращенцами, ни психотиками. Это «сверхнормальные» (то есть псевдонормаль-ные) люди, более других уязвимые для наркотических решений, фатальных несчастных случаев и психосоматической смерти.

В каждом из нас скрывается «нормопатический» потенциал такого рода; при том, что существуют другие способы психологического выживания, опасность противостояния биологическому выживанию уменьшается. Как аналитики мы должны в равной мере осознавать нормопатические аспекты — как свои собственные, так и наших анализантов. Если эти аспекты не прослежены и не стали доступными в анализе, следствием этого может быть или бесконечный анализ, или упомянутые выше исходы. Мы можем даже (несколько извращенно) успокоиться, открыв существование отклоняющихся сексуальных или характерологических образований, в качестве попыток, похожих на детские, победить силы кастрации и смерти; и в целом — это лучше, чем опасность психотических или психосоматических решений.

Как упоминалось в предыдущих главах, серьезная психосоматическая патология, хотя и может привести к смерти, представляет собой парадокс в отношении сил жизни. Способность псюхе капитулировать перед силами анти-жизни, пусть даже эта капитуляция может закончиться биологической смертью, создана, чтобы служить выживанию! Этот парадокс зовет к дальнейшему исследованию многократно оспариваемой теории Фрейда об «инстинкте смерти». Поддерживает ли псюхе смертоносные желания, пропитанные только аутоагрессией и ненавистью к себе? И если да, есть ли для таких пациентов другой выход, кроме переориентации ненависти и агрессии на других, как предлагал Фрейд? Надо ли понимать влечение к смерти как глубинное стремление к состоянию не-желания и пустоты? Нельзя ли его также понимать как отчаянное желание жить? В конце концов, Фрейд заявлял, что деструктивное влечение к смерти само по себе происходит от либидинозных влечений, и только когда эти влечения отчуждаются от сил жизни, за этим следует серьезная патология. (Возможно, здесь виден проблеск грядущего сдвига парадигмы.)

Принимая потребность в надежном психическом выживании в качестве нашей фундаментальной ценности, мы обязаны не только повернуться лицом к нашим собственным невротическим, перверсным, психотическим и нормопатическим аспектам, но и быть бдительными к опасности того, что чувство тщеты, психической смерти может установиться в нас самих при контакте с бесчувственным миром некоторых из наших пациентов. Чтобы научиться избегать этой психической ловушки, потребуется повторное (а иногда насильственное) вторжение в наши собственные контрпереносные установки, если мы хотим сохранить уважение к личному равновесию каждого, созданному внутренним творческим ребенком в противовес душевной боли (каким бы симптоматичным оно ни казалось). Только так мы можем надеяться освободить желание этого ребенка жить взрослой жизнью так полно, как только возможно, жизнью, в которой любовь, ненависть и страдание больше не страшны и могут наконец исполнять свою глубинную задачу сохранения жизни.

Давайте напомним себе, что мы все психически выжили потому, что наша работа аналитиков позволяет нам подтверждать, и ежедневно, те компромиссы, к которым мы сами пришли, чтобы справиться с нашими прошлыми психическими травмами. На самом деле, часто эти самые травмы породили наше призвание стать аналитиками и пробудили любопытство к загадочной работе сознания. (С этой точки зрения кажется весьма вероятным, что и к большому уму нужно относиться, как к симптому!) В свою очередь, наши пациенты помогают нам сохранять и углублять наши инсайты в наших же психологических проблемах. Таким образом, с каждым анализом и с каждым анализантом мы продвигаемся в собственном анализе и вновь открываем сам психоанализ.

ЛИТЕРАТУРА

Aulagnier, Р. (1975). La violence de l'interpretation. (Насилие интерпретации.) Paris: Presses Universitaires de France.

Aulagnier, P. (1979). Les destins du plaisir. (Судьбаудовольствия.) Paris: Presses Universitaires de France.

Anzieu, D. (1985). Le Moi-peau. (Я-кожа) Paris: Dunod.

Anzieu, D. (1986). Une peau pour les pensues. (Кожа, чтобы думать.) Paris: Clancier-Gueneau.

Barande, I., Barande, R., McDougall, J., de M’Uzan, M., David, C., Major, R., & Stewart, S. (1972). La sexualite perverse. (Извращенная сексуальность.) Paris: Payot.

Benjamin, H. (1953). Transvestism and transsexualism. (Трансвестизм и транссексуализм.) International Journal of Sexology, 7, 1.

Bion, W. (1956). The development of schizophrenic thought. (Развитие шизофренической мысли.) In Second thoughts. London: Heinemann, 1967.

Bion, W. (1962). A theory of thinking. (Теория мышления.) In Second thoughts. London: Heinemann, 1967.

Bion, W. (1963 ).Elements of psychoanalysis. (Элементы психоанализа.) London: Heinemann.

Bion, W. (1965). Transformat ions. (Преображения.) London: Heinemann.

Bion, W. (\961).Secondthoughts. (Вторыемысли.) London: Heinemann.

Bion, W. (1970).Attention and interpretation. (Внимание и интерпретация.) London: Heinemann.

Bollas, C. (1989). Forces of destiny: Psychoanalysis and the human idiom. (Силы судьбы: психоанализ и человеческая идиома.) London: Free Association Books.

Burch, В. (1989). Unconscious bonding in lesbian relationships: The road not taken. (Бессознательная связь в лесбийских отношениях: непреодоленный путь.) Неопубликованная докторская диссертация, Institute for Clinical Social Work, New York.

Federation of Feminist Women’s Health Centers (1981).^ new view of a woman's body. (Новый взгляд на женское тело.) New York: Simon & Schuster.

Feyerabend, P. (1975). Beyond method. (По ту сторону метода.) (3rd impression, 1980). London: Verso.

Frame, J. (1988).77*e Carpathians. (Жители Карпат.) London: Bloomsbury Publishing.

Freud, S. (1905). Three essays on the theory of sexuality. (Три очерка по теории сексуальности.) In J.Strachey (Ed.&Trans.), The standard edition of the complete psychological works of Sigmund Freud (hereafter SE), vol.7. New York: Norton, 1953.

Freud, S. (1908). Creative writers and daydreaming. (Художник и фантазирование.) SE, vol.9. New York: Norton, 1959.

Freud, S. (1909). Analysis of a phobia in a five-year-old boy. (Анализ фобии пятилетнего мальчика.) SE, vol. 10. New York: Norton, 1958.

Freud, S. (1912). Types of onset of neurosis. (Типы начала невротических заболеваний.) SE, vol. 12. New York: Norton, 1958.

Freud, S. (1913). The disposition to obsessional neurosis. (Предрасположенность к неврозу навязчивости.) SE, vol. 12. New York: Norton, 1958.

Freud, S. (1915a). The unconscious. (Бессознательное.) SE, vol. 14. New York: Norton, 1957.

Freud, S. (1915b). Instincts and their vicissitudes. (Инстинкты и их превратности.) SE, vol. 14. New York: Norton, 1957.

Freud, S. (1915c). Repression. (Вытеснение.) SE, vol. 14. New York: Norton, 1957.

Freud, S. (1919). A child is being beaten. (Ребенок, которого бьют.) SE, vol. 17. New York: Norton, 1961.

Freud, S. (1922). Some neurotic mechanisms in jealousy, paranoia and homosexuality. (Некоторые невротические механизмы ревности, паранойи и гомосексуальности.) SE, vol. 18. New York: Norton, 1955.

Freud, S. (1923). Remarks on the theory and practice of dream interpretation. (Заметки к теории и практике толкования сновидений.) SE, vol. 19. New York: Norton, 1961.

Freud, S. (1927). The future of an illusion. (Будущее одной иллюзии.) SE, vol. 21. New York: Norton, 1961.

Freud, S. (1930). Civilisation and its discontents. (Недовольство культурой.) SE, vol. 21. New York: Norton, 1961.

Freud, S. (1931). Female sexuality. (Женская сексуальность.) SE, vol. 2, pp.225—243. New York: Norton, 1961.

Freud, S. (1933a). Femininity. (Женственность.) SE, vol. 22. New York: Norton, 1964.

Freud, S. (1933b). The question of a Weltanschauung. (К вопросу о мировоззрении.) SE, vol. 22. New York: Norton, 1961.

Freud, S. (1933). Revision of the theory of dreams in New introductory lectures on psycho-analysis. (Пересмотр теории сновидений в Новых лекциях по введению в психоанализ.) SE, vol. 22. New York: Norton, 1964.

Freud, S. (1937a). Analysis terminable and interminable. (Анализ законченный и незаконченный.) SE, vol. 23. New York: Norton, 1964.

Freud, S. (1937b). Constructions in psychoanalysis. (Конструкции в психоанализе.) SE, vol. 23. New York: Norton, 1964.

Harding, Е. (1971). Woman's mysteries: Ancient and modern. (Загадки женщины: древность и современность.) New York: Harper & Row.

Hooker, E. (1972). Homosexuality. (Гомосексуальность.) Department of Health, Education and Welfare (Pub.No.HSM) 72—9116, pp. 11—22. Washington, DC: GPO.

Homey, K. (1924). On the genesis of the castration complex in women. (О происхождении комплекса кастрации у женщин.) Feminine psychology. New York: Norton, 1966.

Homey, K. (1926). The flight from womanhood. (Бегство от женственности.) International Journal of Psychoanalysis, 7.

Isay, R. (1985). Homosexuality in homosexual and heterosexual men. (Гомосексуальность у гомосексуальных и гетеросексуальных мужчин.) In G.Fogel, F.Lane, & R.Liebert (Eds.), The psychology of men. New York: Basic Books.

Isay, R. (1989). Being homosexual (Быть гомосексуалом.) New York: Farrar, Straus & Giroux.

Kahnert, V. (1992). The function of the destructive instinct in painting. (Функция деструктивного инстинкта в живописи.) Рукопись, готовящаяся к публикации.

Kaplan, L. (1989). Female perversions. (Извращения у женщин.) New York: Aronson.

Kavaler-Adler, S. (1993). The compulsion to create, a psychoanalytic study of women artists. (Вынужденные творить, психоаналитическое исследование жен-щин-Художников.) London: Kamac Books.

Kemberg, О. (1976). Object relations theory and clinical psychoanalysis. (Теория объектных отношений и клинический психоанализ.) New York: Aronson.

Kemberg, О. (1980). Internal world and external reality. (Внутренний мир и внешняя реальность.) New York: Aronson.

Kestenberg, J. (1968). Outside and inside, male and female. (Наружное и внутреннее, мужское и женское.) Journal of the American Psychoanalytic Association, 16, 457—520.

Klein, M. (1945). The Oedipus Complex in the light of early anxieties. (Эдипов комплекс в свете ранних страхов.) International Journal of Psychoanalysis, 26.

Klein, M. (1957). Envy and gratitude. (Зависть и благодарность.) In The Writings of Melanie Klein, Vol.III. London: Hogarth Press & The Institute of Psychoanalysis, 1975.

Krystal, H. (1978). Self-representation and the capacity for self-care. (Психическое представление о самом себе и способность к заботе о себе.) Annual of Psychoanalysis, 6. New York: International University Press.

Kuhn, T. (1962). The structure of scientific revolutions. (Структура научных революций.) International Encyclopedia of Unified Sciences, 2, 2.

Lawrence, D.H. (1989). Posthumous poem in The heart of man. (Посмертное стихотворение в Душе человека.) London: Bloomsbury Publishing Со.

Leavy, S. (1985). Male homosexuality reconsidered. (Пересмотренный взгляд на мужскую гомосексуальность.) International Journal of Psychoanalytic Psychotherapy, 22, 116—124.

Lefevre, P. (1989). The Faustian bargain. (Сделка Фауста.) Неопубликованная работа, переданная Монреальскому Психоаналитическому Обществу (Канада).

Lichtenstein, Н. (1961). Identity and sexuality. (Идентичность и сексуальность.) Journal of the American Psychoanalytic Association, 9, 179—261.

Limentani, A. (1977). The differential diagnosis of homosexuality. (Дифференциальная диагностика гомосексуальности.) British Journal of Medical Psychology, 50, 209—216.

Limentani, A. (1984). Toward a unified conception of the origins of sexual and social deviancy in young persons. (К единой концепции истоков сексуальной и социальной девиации у молодежи.) International Journal of Psycho-analytic Psychotherapy, 10, 383—401.

Limentani, A. (1989). The significance of transsexualism in relation to some basic psychoanalytic concepts. (Значение транссексуализма с точки зрения некоторых основных психоаналитических концепций.) In Between Freud and Klein (pp. 133—154). London: Free Association Books.

Mahler, M. (1968). On human symbiosis and the vicissitudes of individuation. (О человеческом симбиозе и превратностях индивидуации.) vol.l. New York: International University Press.

Mauriac, F. (1950). La vie de Racine. (Жизнь Расина.) Paris: Gallimard.

McDougall, J., & Lebovici, S. (1960). Un cas de psychose infantile. (Случай детского психоза.) Paris: Presses Universitaires de France.

McDougall, J., & Lebovici, S. (1969). Dialogue with Sammy. (Разговор с Сэмми.) London: Hogarth Press, (revised edition, London: Free Association Books, 1989).

McDougall, J. (1964). Homosexuality in women. (Гомосексуальность у женщин.) In J.Chasseguet-Smirgel (Ed.), Female sexuality: New psychoanalytic views. Ann Arbor: Michigan University Press, 1970.

McDougall, J. (1978a). Plea for a measure of abnormality. (Просьба извинить «ненормальных».) New York: International Universities Press, (revised edition, New York: Brunner/Mazel, 1992).

McDougall, J. (1978b). The homosexual dilemma. (Дилемма гомосексуальности.) In I.Rosen (Ed.), Sexual deviation. Oxford: Oxford University Press.

McDougall, J. (1982). Theatres duJe. (Театры «Я».) Paris: Gallimard.

McDougall, J. (1984). The disaffected patient: Reflections on affect pathology. (Неаффективный пациент: размышления по поводу патологии аффекта.) Psychoanalytic Quarterly, 53.

McDougall, J. (1985a). Theaters of the mind: Illusion and truth on the psychoanalytic stage. (Театры ума: иллюзия и правда о психоаналитической сцене.) New York: Basic Books, (revised edition, New York: Brunner/Mazel, 1990).

McDougall, J. (1985b). Parent loss. (Утрата родителя.) In C.Rothstein (Ed.), Trauma and reconstruction. New York: International Universities Press.

McDougall, J. (1986a). Eve’s reflection: On the homosexual components of female sexuality. (Размышления Евы: о гомосексуальных составляющих женской сексуальности.) In H.Meyers (Ed.), Between analyst and patient. New York: Analytic Press.

McDougall, J. (1986b). Identifications, neoneeds and neosexualities. (Идентификации, неопотребности и неосексуальности.) International Journal of Psychoanalysis, 67.

McDougall, J. (1986c). Un corps pour deux. (Тело на двоих.) In Corps et his-toire. Paris: Les Belles Lettres.

McDougall, J. (1988). Perversions and deviations in the psychoanalytic attitude: Their effect on theory and practice. (Психоаналитическая установка по отношению к перверсиям и девиациям: ее воздействие на теорию и практику.) In The perverse and near perverse in psychoanalytic practice. New Haven, CT: Yale University Press.

McDougall, J. (1989). Theaters of the body. (Театры тела.) New York: Norton.

Morgan, C. (1991, February 7). Dreams in the fetus and the newborn. (Сновидения плода и новорожденного.) Работа, представленная в Лос-Анжелесский Институт и Общество Психоаналитических Исследований.

Ogden, Т. (1986). The matrix of the mind: Object relations and the psychoanalytic dialogue. (Матрица сознания: объектные отношения и,психоаналитический диалог.) Northvale, NJ: Aronson.

Ogden, T. (1989a). The primitive edge of experience. (Первичная граница переживания.) Northvale, NJ: Aronson.

Ogden, T. (1989b). On the concept of an autistic-contiguous position. (К концепции аутично-близкой позиции.) International Journal of Psychoanalysis, 70.

Ogden, T. (1994). Subjects of analysis. (Субъекты анализа.) Northvale, NJ: Aronson.

Ovesey, L., & Person, E. (1973). Gender identity and sexual psychopathology in men; a psychodynamic analysis of homosexuality, transsexualism and transvestism. (Родовая идентичность и сексуальная психопатология у мужчин; психодинамический анализ гомосексуальности, транссексуализма и трансвестизма.) Journal of the American Academy of Psychoanalysis, 1, 53—72.

Ovesey, L., & Person, E. (1974). The transsexual syndrome in males: Secondary transsexualism. (Транссексуальный синдром у мужчин: вторичный транссексуализм.) American Journal of Psychotherapy, 28, 1.

Person, E. (1983). The influence of values in psychoanalysis: The case of female psychology. (Влияние системы ценностей на психоанализ: случай «женской психологии».) Psychiatry Update, 36—50.

Pontalis, J-B. (1980). Loin. (Далеко.) Paris: Gallimard.

Pontalis, J-B. (1990). L’inquietude des mots. (Тревога слов.) In La force d'attraction. Paris: Seuil.

Popper, К. (1959). The logic of scientific discovery. (Логика научного открытия.) London: Heinemann.

Richardson, D. (1984). The dilemma of essentiality in homosexual theory. (Дилемма сущности в теории гомосексуальности.) Journal of Homosexuality, 9 (2/3), 79—90.'

Rodman, G. (1987). The spontaneous gesture: Selected letters ofD. W. Winnicott. (Спонтанный жест: избранные письма Д. В. Винникотта.) Harvard: Harv ard University Press.

Roheim, G. (1950). Psychanalyse et anthropologie. (Психоанализ и антропология.) Paris: Gallimard.

Roheim, G. (1953). Les Portes du reve. (Двери сновидения.) Paris: Gallimard.

Roiphe, H. & Galenson, E. (1981). Infantile origins of sexual identity. (Инфантильные истоки сексуальной идентичности.) New York: International Universities Press.

Roos, E. (1982). Psychoanalysis and the growth of knowledge. (Психоанализ и развитие знаний.) Scandinavian Psychoanalytic Review, 5, 183—199.

Roos, E. (1986). The part analysis plays in psychoanalysis: An historical perspective. (Место анализа в психоанализе: историческая перспектива.) Scandinavian Psychoanalytic Review, 9: 31—55.

Rothstein, A. et al. (1986). The reconstruction of trauma. (Воссоздание травмы.) New York: International Universities Press.

Sachs, O. (1985). Migraine: Understanding a common disorder. (Мигрень: понимание распространенного расстройства.) Los Angeles: University of California Press.

Schneider, M. (1980). Freud et le plaisir. (Фрейд и удовольствие.) Paris: Denocl.

Seccarrelli, P. (1989). lnquilino no proprio corpo. (Жилец неподходящего ему тела.) Colloquium presentation in Belo Horizonte, Brazil.

Seccarrelli, P. (1994). La formation du sentiment d'identite chez le transsexuel. (Формирование чувства идентичности у транссексуалов.) Неопубликованная докторская диссертация, University of Paris.

Segal, H. (1957). Notes on symbol formation. (Заметки о формировании символа.) International Journal of Psychoanalysis, 38.

Simon, W., & Gagnon, J. (1967). The lesbians: A preliminary overview. (Лесбиянки: предварительный обзор.) In W.Simon & J.Gagnon (Eds.), Sexual deviance. New York: Harper & Row.

Socarides, C. (1968). The overt homosexual. (Явная гомосексуальность.) New York: Grune & Stratton.

Socarides, C. (1978). Homosexuality. (Гомосексуальность.) New York: Aronson.

Stem, D. (1985). The interpersonal world of the infant. (Межличностный мир младенца.) New York: Basic Books.

Stoller, R. (1968). Sex and gender. (Пол и род.) New York: Aronson.

Stoller, R. (1975). The transsexual experiment. (Транссексуальный эксперимент.) London: Hogarth Press.

Stoller, R. (1976). Perversion: The erotic form of hatred. (Перверсия: эротическая форма ненависти.) New York: Aronson.

Stoller, R. (1988). In: The perverse and near perverse in psychoanalytic practice. (Перверсии и состояния, близкие к перверсии, в психоаналитической практике.) New Haven: Yale University Press.

Stoller, R. (1991). Pain and passion. (Боль и страсть.) New York: Plenum.

Stoller, R. (1992).Observing the erotic imagination. (Наблюдения над эротическим воображением.) New Haven: Yale University Press.

Welldon, E. (1989). Mother, madonna, whore. (Мать, мадонна, блудница.) London: Heinemann.

Winnicott, D.W. (1951). Transitional objects and transitional phenomena. (Переходные объекты и переходные феномены.) In: Playing and reality. New York: Basic Books, 1971.

Winnicott, D.W. (1960). Ego distortion in terms of true and false self. (Искажение Эго в терминах истинного и ложного «Я».) In: The maturationalprocesses and the facilitating environment. New York: International Universities Press, 1965.

Winnicott, D.W. (1971). Playing: A theoretical statement. (Игра: теоретические положения.) In '.Playing and reality. New York: Basic Books, 1971.

Winnicott, D.W. (1990). On the split-off male and female elements. (О расщеплении мужских и женских элементов.) In '.Psychoanalytic explorations. Cambridge: Harvard University Press, 1989.

Wrye, H., & Welles, J. (1993). The narration of desire: Erotic transferences and countertransferences. (Повествование желания: эротические переносы и контрпереносы.) New York: Analytic Press.

ИНДЕКС

«Автор преступления», 119 агорафобия, 39—40 Айси, Ричард, 56, 191, 248 Аллен, Вуди, 241н аллергии, 154—161 анаклитическая активность, сексуальность как, 202—203 анальное удерживание, 128—130 анатомическая судьба, 27—30 Анзье, Дидье, 180 архаическая сексуальность:

истерия при, 143—145, 185—187 соматизация при, 140—143 астма, 22, 146—149 «аутично-близкая» позиция, 181

Баранд, Л., 236 безымянный ужас, 181 Бенджамин, Гарри, 61 Бион, В., 119, 160, 167, 168, 181, 230, 243, 244

бисексуальная идентификация: в младенчестве, 80 в отношениях мать-дитя, 97—104 и родительское соперничество, 104—105

невыполненные желания, 16—17 неопределенная, 128—130 психический, 13—14 см.также творчество с родителями, 109—114 у взрослых женщин, 36—38

Боллас, Кристофер, 140 «Боль и страсть» (Столлер), 65 «Большая жратва», 107 Булонский лес, 195 Бурх, Б., 56, 61, 199

ван Гог, Винсент см. Гог, Винсент ван вербальный садистический эротизм, 182—185

видения, при невротизации, 184—185 Винникотт, Д.В., 73, 74, 125, 196, 205 «внутренние матери», в женской психике, 35

Врай, X., 53, 149н выбор объекта:

при наркотической привычке, 208—209

при перверсии, 199 выживание, психическое, 256—259 вызывающее поведение, при наркотической привычке, 207—208 вынуждение повторения, 141 «Вынужденные творить», (Кавалер-Адлер), 76

вытеснение, довербальные означающие при, 180

Галенсон, Е., 11 Ганьон, Ж., 56

гетеросексуальное либидо, 14 Г ог, Винсент ван, 76 гомосексуальность, женская, см. лесбиянство «Гомосексуальность у женщин», (МакДугалл), 61 Гроддек, Георг, 115

Дали, Сальвадор, 229 детство, бисексуальные желания, 80 довербальные означающие, при вытеснении, 180 догенитальная стадия:

сексуальность, 79—80, 145—150 эротизм, 81—82, 146—149 дополнительность, фекальная, 71—72 дружба, однополая, 37—38 душевное здоровье, Фрейд о, 240—241

желания, бисексуальные, 16—17 женская гомосексуальность, см. лесбиянство

«Женские перверсии» (Каплан), 65 «Женская сексуальность» (Фрейд), 26 женский транссексуализм, 61—66 «Женственность» (Фрейд), 26 «Жизнь Расина» (Мориак), 140

зависть к пенису, 27—30 закон, сексуальное отклонение и, 245—249 запахи, 154—161

идентификация, проективная, 167—168 см. также бисексуальная идентификация

идентичность, родовая, 176,212—220 инверсия, перверзия или, 194 индивидуальность, в сексуальной идентичности, 176

инкорпорация, в отношениях мать— младенец, 200 инстинкт смерти, 262 интроекция, в отношениях мать-мла-денец, 200

исключение, как психическая защита, 260

истерия, архаическая, 143—145, 185—187

Кавалер-Адлер, С., 76 Канерт, В., 76

каннибальская любовь, 20—21 Каплан, Л., 65

кастрационная тревога, 136, 166—167 Кестенберг, Джудит, 29 клаустрофобия, 39—40 клинические случаи:

Бенедикта, 58, 90—136 Джейсон, 210—234 Доктор К., 67—68 Жан-Поль, 19—20,142—143,162— 173, 182—185

Жоржетта, 20—21, 149, 155—161

Исаак, 21, 149, 151

Карен, 58, 123—124

Кейт, 67, 69,71—72

Кристина, 85—89

Луиза, 21—22, 67, 142—143, Мб-

150

Мари-Жозе, 39—52 Мари-Мадлен, 69—71, 72 Марион, 22 Нэнси, 22, 149—152 Пол, 149 Пьер, 142—143 Сэмми, 204 Софи, 60, 62 Тамара, 83—84 Тим, 144—146, 152 Клодель, Поль Луи Шарль, 76 Кляйн, Мелани, 28, 75, 183, 201 «кожное Я» см также собственная кожа, 154—173, 180 контрпереносные сновидения, 46—52 Кристал, X., 206 Кун, Томас, 253, 255

Лакан, о языке, 27, 130, 178—179 Лебовичи, С., 204

Леонардо да Винчи, 241 лесбиянство:

анатомическая судьба при, 27—30 либидо при, 14, 84—85 мастурбация и, 30—32 мать-дитя, 32—34 определенное как, 56—57 пары, практикующие, 57—61 первичное, 14—17, 34—36 правовые аспекты, 247 симптомы, 54—56 фаллоцентризм при, 63 Лефебр, Поль, 143 либидо, 14, 85 Ливи, С., 191, 248 Лиментани, А., 61, 62, 191, 248 Линч, Джеймс, 154 Лихтенштейн, X., 12 Лоуренс, Д.Г., 10 любовь:

каннибальская, 20—21 респираторная, 21—22 удушающая, 19—20 урофилическая, 22

Майер, Руфь, 89н

МакДугалл, Джойс, 21, 58, 61, 143, 145, 149, 155, 162, 177, 181, 190, 204, 206, 235, 242, 258, 260, 261 Малер, М., 216 мастурбация: извращенная, 65—68 клинические случаи, 212,221—233 при лесбиянстве, 30—32 материнские чувства, при гомосексуальных устремлениях, 37 Матисс, Анри, 75—76 матрица психика-тело, см. матрица тело-психика матрица тело-психика: в младенчестве, 177—188 интегрированный образ, 187—188 язык и, 178—181

Мориак, Ф., 140

Моцарт, Вольфганг Амадей, 76

Мусоргский, Модест Петрович, 76

наблюдение, в психоанализе, 253—255 навязчивость:

в паттернах поведения, 141

при наркотической привычке, 209—

213

наркотическая привычка: выбор объекта в, 208—209 вызывающее поведение и, 207—208 истоки, 205—206 навязчивость и, 209—212 определенная как, 203—205 цели лечения при, 206—207 нарушение запретов, творчество и, 124—128

невротизация, 185—186 невротическая тревога, 206 неопотребности, 203, 206—207 неосексуальность, см. перверсия «Новые вступительные лекции» (Фрейд), 240

«Новый взгляд на тело женщины», Антология, 33 Ногучи, Исаму, 88

обонятельное Я см. также собственный запах, в отношениях мать-ребенок, 180 Овиси, Л., 61 Огден, Т., 181

«Огни большого города» (Чаплин), 131 однополая дружба, в гомосексуальных устремлениях, 37—38 означающие, довербальные, 180 Оланье, П., 103, 160 отец:

как доэдипальный соперник, 104— 105

смерть отца, 105—109

отклонение, см. перверсия отношения ребенок-мать, см. отношения мать-ребенок отношения мать-ребенок:

гомоэротические привязанности в, 30—32, 146—150 младенец в, 177—178 паттерны наркотической привычки в, 205—206

психические представления пациентов, 97—104

Парижское Психоаналитическое Общество, 247 пары:

лесбийская, 58—61 с общим отклонением, 69—72 педофилия, 195—196 пенис, 27—28, 200 перверсия:

выбор объекта при, 199 закон и, 246—250 инверсия или, 194 клинический случай, 210—220 логическое обоснование, 193—194 мастурбация как, 65—68 определенная, 64, 191—193 правонарушение или, 250—251 психоанализ и, 244—250 разделенная, 68—72 сублимация и, 194—196 фантазии при, 196—197 этиология, 199—201 первичная гомосексуальность, 14— 17, 34—36

первичное творчество, 74 первичные сцены, 17—19, 80—81 «переходное пространство переживания», 74

переходные феномены, 125—126, 196 Персон, Этель, 62, 237—238 Пикассо, Пабло, 76

Понталис, Ж.— Б., 179, 205 Поппер, К., 253

правонарушение, отклонение или, 250—251

«предметные представления», 160, 261

предназначение: анатомическое, 27

психоаналитическая интерпретация, 140—141

примитивная сексуальность, 18—19, 82—89, 149—150 Принцип нирваны, 260—261 проективная идентификация, 167—168 протосимволические значения, в фантазиях, 168

протоязык, 174—176, 188 «псевдо-нормальность», 181 психическая бисексуальность, 13—14 психическое выживание, 256—259 психоанализ:

отклонение и, 244—251

теория, 253—255

см. также клинические случаи

цели и ценности, 238—244, 255—

256

психоз, 152—153 психосоматические симптомы: видения, 185—186 в конфликте участь-предназначение, 141—143

в отношениях мать-ребенок, 176— 178

в психоанализе, 135 клинические случаи, 161—173 садистский эротизм как, 182—185 см. также соматизация язык тела, 178—181 публика, в творчестве, 178—179 «Пурпурная роза Каира», 241н

равнодушие как психическая защита, 260

реальность, Фрейд о, 243 регрессия, психосоматическая, 168— 169

респираторная любовь, 21—22 Ричардсон, Д., 56 род, сердцевина, 11 родовая идентичность, 176, 212—220 Руаф, X., 11

Рубенс, Питер Пауль, 75 Рус, Э., 253

садистский эротизм, вербальный, 182—184 Саймон, В., 56 Сакс, О., 188

«Сделка Фауста» (Лефевр), 143 Секкарелли, Пауло, 61—63 сексуальность: архаичная, 10

истерия при, 143—145, 186—188 соматизация при, 140—143 беспорядочная идентичность, 212—220

догенитальная, 79—89, 145—150 запахи, 154—161 примитивная, 18—19, 82—89 см. также бисексуальность; лесбиянство; перверсия сердцевина рода, 11 «сердцевина Собственного Я», 139 Сигал, Ханна, 83, 84, 159—160 сильная тревога, 206—207 «Символические эквиваленты» (Сигал), 83,84, 159—160 символы, в сексуальных отношениях, 27—28

скульптура, эрогенная, 85—89 сновидения, 42—52 см. также психоанализ Сокаридес, К., 191 соматизация:

в матрице тело-психика, 177—178 протоязык, 174—176

травматичная, 135

см. также психосоматические

симптомы

средство выражения, в творчестве, 78 Столлер, Роберт, 11, 61, 62, 65, 66, 190, 242

страхи, 39—40, 181 «Структура научных революций», (Кун), 255

сублимация, при сексуальной перверсии, 194—196

«тайный календарь», 143 творчество:

в гомосексуальных устремлениях, 37

мифы и факты о, 74—77 нарушение запретов и, 124—128 примитивная сексуальность и, 82— 89

эрогенная скульптура, 84—89 эротические источники, 77—79 см. также бисексуальная идентификация

«Театр души» (МакДугалл), 124—125 Театр тела (МакДугалл)* 261н «Теоретические основы игры» (Вин-никотт), 74

теория, в психоанализе, 253—255 «Типы начала невроза» (Фрейд), 240 торможение, в творчестве, 136 травма, 135—136 транссексуализм, женский, 61—66 тревога:

кастрация и, 136, 166—167 наркотическое решение, 206—207 об отделении, 165—166 причина фобий и, 41—42 фаллически-эдипальная, 217—218 «Три очерка» (Фрейд), 243 Тулуз-Лотрек, Анри Мари, 76 удерживание, анальное, 128—130 удушающая любовь, 19—20 ужас, безымянный, 181 см. также страхи ужас, эротизация, 231—234 уринация: секс и, 68—70 частота, 40—41 урофилическая любовь, 22 участь, психоаналитическая интерпретация, 219—222 Уэлдон, Эстела, 64, 65 Уэллс, Дж., 53, 149н

фаллос, 27—28, 200 фаллоцентризм, при сексуальном извращении, 63

фалло-эдипальная тревога, 217—218 фантазии:

«извращенные», 196—197 о первичной сцене, 81—82 фантазии о бесплодии, в творчестве, 136

Фейерабенд, П., 253 фекальная дополнительность, 70—72 Федерация феминистских женских центров здоровья, 33 фетишизм, 195—196 физическая травма, 136 фобии, 39—40 Фрайм, Жанет, 138 Фрейд, Зигмунд, 11—12,18,25,26, 33, 34, 63—66, 73—74, 141, 152, 160, 179—180, 187, 189, 194—199, 235—243,251—262

Хардинг, Эстер, 25 Хемингуэй, Эрнест, 99 Хорни, Карен, 28 Хукер, Э., 56

Чаплин, Чарльз, 131 Чехов, Антон Павлович, 76

Шнайдер, Моника, 242 Штерн, Даниил, 139

Эврипид, 76

эго-дистоничный эротизм, 192 эго-синтоничный эротизм, 192 Эдисон, Томас, 76 эксгибиционизм, 66—68, 195—196 эрогенная скульптура, 85—89 эротизм:

в гомосексуальных устремлениях, 34—36

в творчестве, 77—79 прегенитальный, 81—83, 146—149 примитивный, 149—150 садистский, 182—185 ужаса, 231—233 Эго и, 192

Я:

выживание, 224—231 образ, в гомосексуальных устремлениях, 34

явление переноса, 252

ОГЛАВЛЕНИЕ

Джойс МакДугалл

ТЫСЯЧЕЛИКИЙ ЭРОС

Психоаналитическое исследование человеческой сексуальности

Перевод с английского Е. И. Замфир Научная и литературная редакция профессора М. М. Решетникова

Корректор Я Я Скосырева Компьютерная верстка Е. С. Хабадзе

Издание подготовлено ТОО «Б.С.К.»

Лицензия ЛР № 063995, выдана 01.03.95

Подписано в печать 02.03 99 Формат 60x84 1/16 Печать офсетная Печ л 17,5 Тираж 1000 экз. Зак. № 55.

Отпечатано в типографии издательско-полиграфической фирмы «Б.С.К » 199053, Санкт-Петербург, наб. Макарова, 26

197198, Санкт-Петербург, Большой пр., П. С., дом 18, лит. А. Тел.: учебный отдел — (812) 235-11-39; (812) 235-28-57 (факс). E-mai 1: in-psa-rus@infopro. spb.su

Государственная лицензия

Министерства общего и профессионального образования РФ № 16—111 от 16 мая 1997 года

Институт Психоанализа учрежден в 1991 году и является единственным высшим учебным заведением подобного профиля в России.

Институт осуществляет ежегодный набор лиц с высшим образованием для подготовки по специальности: «Философский, клинический и прикладной психоанализ» (психотерапия, педагогика, психология, культурология, политология и социальная практика).

В процессе 1-го семестра каждого года обучения проводится подготовка на базовых 168-часовых лекционных циклах (заочная форма — ежедневные занятия в течение месяца с отрывом от производства; вечерняя — занятия два раза в неделю в течение 5-ти месяцев — только для жителей Санкт-Петербурга и области) с последующей работой по рекомендуемой литературе, цикловыми семинарскими занятиями, подготовкой конспектов, сдачей курсовых работ им экзаменов. Второй семестр — еженедельные вечерние семинары (для иногородних — семинары проводятся дополнительно в течение 7—10 дней перед очередной установочной сессией следующего года обучения).

В программе — история, методология, теория и практика психоанализа (3. Фрейд, К. Юнг, А. Адлер, К. Хорни, М. Кляйн, Э. Фромм, А. Фрейд, Ж. Лакан и др.).

Обучение на старших курсах предусматривает проведение персонального анализа и супервизорской практики (для владеющих английским — с супервизорами из зарубежных психоаналитических центров). Лица, проявившие особые способности, после окончания 2-го курса могут быть рекомендованы к обучению в очной или заочной государственной аспирантуре и докторантур (5 мест ежегодно). Внешнее соискательство — не ограничено.

Прием на первый курс осуществляется по результатам собеседования и/или (-для иногородних) изучения личных дел, на последующие — по показателям успешности обучения и отбора.

По завершении обучения на каждом курсе выдается удостоверение о полученном образовании и квалификации, а по окончании полного 3-летнего цикла — диплом установленного образца в соответствии с Государственной лицензией по специальности «Психология» — 020400 и специализации — «Психоанализ». Специализация в терапевтическом психоанализе предполагает дополнительное обучение (1 год) на супервизорском курсе, куда зачисляются только выпускники, уже имеющие собственную практику и проходящие персональных анализ.

При высоком конкурсе кандидатов преимущественным правом на зачисление пользуются лица, имеющие базовое медицинское, психологическое или педагогическое образование, а также принадлежащие к возрастной группе старше 30 лет. План ежегодного набора — 40 мест. Иногородним предоставляются места в общежитие (по заявке).

Лекционные и семинарские занятия ведут преподаватели Института и других вузов Санкт-Петербурга, а также специалисты из психоаналитических центров Англии. Франции, Германии, США и р. стран (с синхронным переводом без дополнительной оплаты). Институт располагает единственной в России библиотекой уникальной психоаналитической литературы на русском и иностранных языках.

Оплата за обучение эквивалентна 600 долл. США (вносится в рублях по курсу ЦРБ на момент оплаты). В последующем возможно повышение оплаты в соответствии с ростом стоимости накладных расходов — в среднем не более 10% в год (стоимость обучения не изменялась с 1996 года). Уже внесенная оплата в последующем не индексируется. В отдельных случаях допускается внесение годовой оплаты по частям: 50%—до начала осеннего семестра обучения и 50% — в период до 1 марта.

Установочная сессия 1-го курса заочного отделения — с 01.09.99 г. по 28.09.99 г.

Вечерний поток 1-го курса: с 08.09.99 г. по 31.05.2000 г. Прием заявлений — с 1.03.99 г.

Организации и лица, внесшие плату за обучение, одновременно с представлением приходного ордера или квитанции почтового отправления (копии платежного поручения), заявления, личного листка по учету кадров (или соответствующих ему сведений) и 4-х фото 3x4 см сообщают в деканат об избранной (заочной или вечерней) форме обучения. Заявления без оплаты и без предоставления копии диплома о высшем образовании (с вкладышем) не принимаются.

Извещение о включении в список конкретного потока направляется зачисленному заблаговременно вместе с официальным вызовом.

Отсутствие российского гражданства не является препятствием к обучению (в настоящее время в Институте обучаются более 400 специалистов из России, Украины, Беларуси, Молдовы и стран Прибалтики. В случае неприбытия на учебу оплата возвращается (по запросу в течение текущего семестра).

Адрес для переписки и направления почтовых переводов: 197198, Абонементный ящик ы 628. В.-Е. Институт Психоанализа (в графе «Для письма» необходимо указать ф. и. о., курс, поток).

Телефоны для справок: учебный отдел — (812) 235-11-39; бухгалтерия — (812) 235-58-10; референт директора — тел./факс (812) 235-28-57.

Расчетный счет: № 407038110855200105540 в Петроградском ОСБ № 1879 Санкт-Петербургского Сбербанка Россия ч/з корсчет № 30101810500000000653 БИК 044030653. ИНН 7812008239. ОКПО 20802983.ОКОНХ 92110, 92200, 95120. Адрес банка: 197198, СПб., Большой пр., П. С., 18. В платежном поручении должна быть указана фамилия учащегося, курс и поток — дневной или вечерний).

Деканат расположен по адресу: 197198, Санкт-Петербург, Большой пр., П. С., дом 18, литер А.

Проезд от ст. метро «Петроградская» (троллейбусы № 1, 12 и 31, автобусы № 10 и 128) или от ст. метро «Невский пр.» (троллейбусы № 1 или 7) до ост. «Ул. Съезжинская», от ст. метро «Спортивная» — 3 мин. пешком.

Администрация Института:

Директор Института — докт. психол. наук и канд. мед. наук, профессор Михаил Михайлович Решетников.

Проректор по методической работе — Владимир Александрович Медведев.

Зам. директора по учебной работе — Татьяна Александровна Половникова.

Гл. бухгалтер — Валерий Григорьевич Лиознов.

Джойс МакДугалл, доктор медицины, родилась в Новой Зеландии.Свой психоаналитический тренинг она начинала вместе с Анной Фрейд в Хамстед-клиник в Англии, затем вместе с мужем и детьми переехала в Париж, и в настоящее время имеет здесь обширную психоаналитическую практику. На протяжении уже 30 лет она -обучающий аналитик и супервизор Парижского Психоаналитического Общества.

Лекции Джойс МакДугалл вызывали неизменный интерес в европейских странах, Соединенных Штатах и Южной Америке. Она является автором ряда книг, среди которых такие как «Оправдание абнормальности», «Театр души», «Театр тела» и др. Доктор МакДугалл получила широкую известность благодаря ее исследованиям сложных психических сценариев, всегда ярко иллюстрированных клиническими наблюдениями, где автором предельно откровенно описывается ее собственное участие в психоаналитическом процессе. Ее личный вклад в изучение таких проблем, как сексуальные девиации, психосоматические феномены и трудности в терапевтическом процессе, общепризнан. В ее самой известной работе «Тысячеликий Эрос» (Norton, 1995), ставшей своеобразным психоаналитическим бестселлером, выдвигается гипотеза, что «человеческая сексуальность является травматичной по своей сути», и вслед за своими пациентами автор идет множеством таинственных путей, которыми человеческое мышление пытается разрешить психологические конфликты, связанные с сексуальной и половой идентичностью в бесконечном поиске любви.

Проф. М. М. Решетников