Тюрьма

1

Сколько нужно месяцев, сколько лет, чтобы ребенок стал юношей, а юноша — мужчиной? И как можно узнать, что это превращение совершилось?

Момент этот не бывает отмечен, как в школах, торжественным актом вручения наград или диплома.

Алену Пуато, достигшему тридцати двух лет, понадобилось лишь несколько часов, может быть, даже всего несколько минут, чтобы повзрослеть или, во всяком случае, перестать быть тем, чем он был до сих пор.

17 октября в Париже шел проливной дождь. Порывы ветра обрушивали на ветровое стекло машины такие потоки воды, что «дворники» были бессильны с ней справиться и только еще больше затуманивали свет фонарей.

Пригнувшись к рулю, Ален медленно вел машину по бульвару Курсель. По правую руку тянулась черная решетка парка Монсо. Он свернул на улицу Прони, а затем на улицу Форгюни, где находился его дом. Короткая улица, по обеим сторонам роскошные здания. Алену удалось найти место для стоянки почти напротив дома. Захлопнув дверцу, он машинально поднял голову и посмотрел, горит ли свет в верхнем этаже.

Глядеть наверх, перед тем как войти в дом, стало чем-то вроде условного рефлекса, которого он уже не замечал. Впрочем, сейчас он все равно ничего не мог бы заметить. Он ринулся в дождь, холодная вода хлестала его по лицу, заливала одежду. Он толкнул тяжелую дверь с матовым стеклом за узорами чугунной решетки.

Мужчина, который стоял под навесом парадного, словно укрывался там от дождя, вошел вслед за ним.

— Господин Пуато?

Неяркие лампы тускло отсвечивали на деревянных панелях.

— Да, это я, — с удивлением ответил Ален.

Человек, каких тысячи. Неприметная внешность. Темный плащ.

Незнакомец вынул из кармана удостоверение с трехцветной полосой.

— Инспектор Нобль из уголовной полиции.

Ален оглядел мужчину внимательнее, с любопытством, но почти без удивления. Он привык иметь дело с разными людьми.

— Могу я на минутку подняться к вам?

— Вы давно меня ждете?

— Около часа.

— Почему же вы не пришли ко мне в редакцию?

Инспектор был молод и, видимо, стеснителен, чувствовалось, что ему не по себе. Он ничего не ответил и, усмехнувшись, вошел вслед за Аленом в просторный, старинного типа лифт, обитый внутри темно-красным бархатом.

Пока лифт медленно полз вверх, мужчины молча рассматривали друг друга в мягком свете хрустального плафона. Ален Пуато дважды приоткрыл было рот, чтобы задать вопрос, но так ни о чем и не спросил, предпочитая начать разговор у себя в квартире.

Лифт остановился на четвертом, последнем этаже. Ален повернул ключ в замке, толкнул дверь и удивился темноте.

— Жена еще не вернулась, — автоматически заметил он, протянув руку к выключателю.

Капли дождя стекали с плащей на бледно-голубой ковер.

— Можете снять пальто.

— Не стоит.

Ален с недоумением оглядел незнакомца. Странно, молодой человек, ожидавший его у подъезда чуть ли не под дождем битый час, уже заранее знает, что визит его будет настолько коротким, что не стоит снимать плащ.

Ален распахнул двустворчатую дверь, опять нащупал выключатели, и в большой комнате, одна стена которой была сплошь из стекла, зажглось несколько ламп. По стеклу широкими струями текла дождевая вода.

— Жене пора бы уже вернуться…

Он посмотрел на свои ручные часы-браслет, хотя напротив висели старинные, с раскачивающимся медным маятником, издававшим при каждом взмахе легкий щелчок.

Без четверти восемь.

— Мы сейчас едем ужинать с друзьями, а…

Ален говорил сам с собой. Он ведь заскочил домой на минуту: раздеться, принять душ, надеть более темный костюм.

Неожиданное посещение не встревожило его, даже не заинтриговало. Разве что самую малость. Скорее он был немного раздосадован. Присутствие постороннего мешало ему заняться своими делами. А тут еще и Жаклина куда-то запропастилась.

— У вас есть оружие, господин Пуато?

— Вы хотите сказать — пистолет?

— Именно это я имел в виду.

— Есть. Он лежит в ящике ночного столика.

— Не могли бы вы мне его показать? Инспектор говорил тихо, неуверенным голосом. Ален направился к двери, ведущей в спальню. Молодой человек последовал за ним.

Комната была обита желтым шелком. На огромной кровати — шкура дикой кошки. Белая лакированная мебель.

Ален открыл ящик, озадаченно поднял брови и запустил руку поглубже в кучу разных мелочей.

— Его здесь нет, — пробормотал он.

Он огляделся вокруг, словно пытаясь вспомнить, куда мог сунуть пистолет.

В двух верхних ящиках комода лежали его вещи, в нижних — вещи Жаклины. Впрочем, так ее никто не называл. Для него, как и для всех она была Мур-мур — ласковое прозвище, которым он наделил ее много лет назад: она очень походила на котенка.

Носовые платки, рубашки, нижнее белье…

— Когда вы видели его в последний раз?

— По-моему, сегодня утром.

— Вы уверены?

На этот раз Ален в упор посмотрел на молодого человека и нахмурил брови.

— Послушайте, инспектор. Все пять лет, что мы здесь живем, этот пистолет лежал в ящике ночного столика. Каждый вечер, раздеваясь, я выкладываю в ящик все содержимое карманов: ключи, бумажник, портсигар, зажигалку, чековую книжку, мелочь. Я настолько привык видеть пистолет на месте, что даже не обращал на него внимания.

— Его отсутствие могло бы вас удивить?

— Вероятно, нет, — сказал Ален, подумав. — Несколько раз случалось, что он забивался в глубь ящика.

— В котором часу вы сегодня расстались с женой?

— С ней что-нибудь случилось?

— Не в том смысле, как вы думаете. Вы завтракали вместе?

— Нет. Я был занят версткой в типографии и на ходу перехватил сандвичи в бистро.

— Она не звонила вам в течение дня?

— Нет.

И опять, прежде чем ответить, Алену пришлось подумать. Мур-мур часто звонила ему — можно ведь и ошибиться.

— А вы ей звонили?

— Тоже нет. Днем жена редко бывает дома. Она работает. Журналистка и… Но, простите, к чему все эти вопросы?

— Мой шеф объяснит вам это лучше, чем я. Не угодно ли проследовать со мной на набережную Орфевр? Там вас введут в курс дела.

— Вы уверены, что с моей женой…

— Она не убита и не ранена.

Полицейский все так же учтиво и робко направился к двери. Ален, не раздумывая, последовал за ним — он был совершенно ошеломлен и сбит с толку.

Словно сговорившись, они не стали вызывать неторопливый, чопорный лифт, а спустились по лестнице, покрытой ковровой дорожкой с толстым ворсом. Окно на каждой площадке было украшено разноцветными витражами, по моде начала века.

— У вашей жены, вероятно, своя машина?

— Да. Малолитражка, вернее, мини-автомобиль. У меня тоже такой для разъездов по Парижу. Вы его сейчас увидите, он стоит перед домом.

У дверей оба остановились в нерешительности.

— Как вы сюда добрались?

— На метро.

— Вам не покажется неудобным, если я вас отвезу?

Его не покидала обычная ирония. Он к ней охотно прибегал, и зачастую ироничность его бывала далеко не безобидной. Но разве ирония не была единственным разумным отношением к нелепости жизни и к человеческой глупости?

— Придется вам извинить меня. Ноги здесь вытянуть негде.

Ален мчался на полной скорости — по привычке. Крошечная английская машина была быстроходна, и он не слишком обращал внимание на светофоры. В одном месте он проскочил перекресток на красный свет.

— Простите.

— Не важно. Я не занимаюсь уличным движением.

— Въехать во двор?

— Если хотите.

Инспектор высунулся из окна и что-то сказал двум часовым.

— Моя жена здесь?

— Вероятно.

Зачем задавать вопросы человеку, который все равно ему ничего не скажет? Через несколько минут он будет говорить с комиссаром, с которым безусловно знаком. Ведь среди них, пожалуй, нет ни одного, с кем бы он не встречался.

Не спросив, куда идти, Ален взбежал по большой лестнице и остановился на площадке второго этажа.

— Это здесь?

В длинном полутемном коридоре ни души. Двери по обе стороны заперты. Только старый служитель, с серебряной цепью на шее и свисающей на грудь массивной бляхой, сидел за столом, обтянутым, как биллиард, зеленым сукном.

— Пройдите, пожалуйста, на минутку в приемную.

Одна стена ее была полностью остеклена, как у Алена дома в гостиной, прежде служившей мастерской художника.

Какая-то старуха в черном, тоже ожидающая, впилась в него злыми темными глазками. Больше в приемной никого не было.

— Прошу прощения…

Инспектор прошел по коридору и постучал в какую-то дверь, которая тут же за ним закрылась. Больше он не появился. Никто вообще не приходил. Старуха сидела не шевелясь. Даже воздух вокруг них был какой-то неподвижный, серый, как туман.

Ален снова взглянул на часы. Двадцать минут девятого. Не прошло и часа, как он покинул редакцию на улице Мариньяна, бросив на ходу Малецкому:

— До скорого…

Сегодня они вместе с десятком приятелей и приятельниц собирались ужинать в новом ресторане на авеню Сюффрен.

Да, тут нет ни дождя, ни ветра. Эти стены словно выключают человека из пространства и времени. Однако до сих пор-в любой день — Алену стоило только прийти сюда и написать на карточке свое имя, чтобы через несколько минут чиновник ввел его в кабинет начальника уголовной полиции, а тот встал бы ему навстречу с протянутой рукой.

Он давно отвык от ожидания в приемных. Давно. С начала своей карьеры.

Он бросил взгляд на старуху-до чего же неподвижна! — и чуть было не спросил, сколько времени она здесь. Может быть, несколько часов?

Ему стало невмоготу. Не хватало воздуха. Он закурил сигарету и принялся расхаживать взад и вперед под неодобрительным взглядом старухи.

Потом не выдержал, открыл застекленную дверь, прошел по коридору и обратился к служителю с серебряной цепью:

— Как фамилия комиссара, который хочет меня видеть?

— Не знаю, сударь.

— Но ведь в такой час их здесь не очень много?

— Двое или трое. Иногда они засиживаются допоздна. Как ваше имя?

— Ален Пуато.

— Вы ведь женаты?

— Женат.

— А жена ваша брюнетка, небольшого роста, в подбитом мехом плаще?

— Да, да.

— Значит, вас вызывал помощник комиссара Румань.

— Он у вас недавно?

— Что вы! Он служит здесь больше двадцати лет, но в уголовную полицию действительно перешел не так давно.

— Моя жена у него в кабинете?

— Не могу знать, сударь.

— А когда она приехала? В котором часу?

— Затрудняюсь сказать.

— Вы ее видели?

— Думаю, что видел.

— Она была одна?

— Простите, сударь, но я и так уже наговорил много лишнего.

Ален отошел, оскорбленный и вместе с тем обеспокоенный. Его заставляют ждать. С ним обходятся, как с обычным посетителем. Какие дела могут быть у Мур-мур на набережной Орфевр? И что это за история с пистолетом? Почему его не оказалось в ящике?

Оружие! Его и оружием-то не назовешь. Бандиты бы над ним посмеялись. Херсталское производство, калибр 6,35 мм-детская игрушка.

Он его не покупал. Ему дал сотрудник редакции Боб Демари.

— С тех пор как сынишка научился ходить, я предпочитаю, чтобы такая штука не валялась в квартире.

Да, лет пять-шесть назад. Никак не меньше. За эти годы у Демари появилось еще двое ребят.

Но что же все-таки натворила Мур-мур?

— Господин Пуато!

На другом конце коридора показался приехавший с ним молодой инспектор и поманил его. Ален быстро зашагал к кабинету.

— Входите, пожалуйста.

Помощник комиссара, мужчина лет сорока, с утомленным лицом, протянул Алену руку и снова сел. Они были одни. Инспектор в кабинет не вошел.

— Раздевайтесь, господин Пуато, и садитесь. Мне сообщили, что у вас исчез пистолет?

— Да, я не нашел его на обычном месте.

— Не этот ли?

И помощник комиссара положил на стол браунинг вороненой стали; Ален взял пистолет.

— Да, кажется, он, очень похож.

— На вашем никаких опознавательных знаков не было?

— По правде сказать, я его не рассматривал. И никогда им не пользовался, даже за городом не пробовал.

— Ваша жена, конечно, знала о его существовании?

— Безусловно.

Ален вдруг подумал, он ли это действительно сидит здесь и покорно отвечает на нелепые вопросы. Ведь он, черт возьми, Ален Пуато! Его знает весь Париж. Он руководит одним из наиболее популярных во Франции еженедельников и собирается издавать другой, новый журнал. Кроме того, вот уже полгода, как он занимается выпуском пластинок, о которых каждый день говорят по радио.

Его не только не заставляют дожидаться в приемных- он на «ты» по крайней мере с четырьмя министрами, и ему случалось у них обедать, а иной раз и они сами считали за честь приехать к нему на завтрак в его загородный дом.

Нужно возмутиться, сбросить с себя эту тупую апатию!

— Не объясните ли вы наконец, что все это значит? Комиссар посмотрел на него скучающими, усталыми глазами.

— Потерпите немного, господин Пуато. Не думайте, что мне это доставляет удовольствие. У меня был трудный день. Я уже думал, вот-вот поеду домой, к жене и детям.

Он взглянул на черные мраморные часы, стоявшие на камине.

— Вы, вероятно, давно женаты, господин Пуато?

— Лет шесть. Нет, пожалуй, семь. Да еще два года до брака мы жили как муж с женой.

— У вас есть дети?

— Да, сын.

Полицейский опустил глаза, вычитывая что-то в лежавшем перед ним досье.

— Ему пять лет…

— У вас точные сведения.

— Он не живет с вами.

— Это уже менее точно.

— То есть?

— У нас в Париже квартира, но мы по вечерам редко бываем дома. Настоящий наш дом в Сент-Илер-ла-Виль. Там у нас вилла, в лесу Рони, и каждую пятницу во второй половине дня мы туда уезжаем, а летом ездим почти каждый день и остаемся ночевать.

— Ясно. Вы, конечно, любите свою жену?

— Да, безусловно.

Он произнес это без страсти, без пафоса, как нечто само собой разумеющееся.

— И вам известна ее личная жизнь?

— Ее личная жизнь проходит со мной. Что же касается работы…

— Это-то я и имел в виду.

— Моя жена журналистка.

— Она печатается у вас в еженедельнике?

— Нет, она не ищет легких путей. Кроме того, наш еженедельник не подходит ей по профилю.

— В каких она отношениях со своей сестрой?

— С Адриеной? В самых хороших. Они приехали в Париж одна за другой. Сначала Мур-мур, потом…

— Мур-мур?

— Это я ее так окрестил. Киска, Мур-мур. А теперь ее так зовут все наши друзья, все мои сотрудники. Когда ей понадобился псевдоним для статей, я посоветовал ей подписываться Жаклина Мур-мур. Они с сестрой долго жили в одной комнате близ Сен-Жермен-де-Пре.

— Вы познакомились в ними обеими одновременно?

— Нет, сперва с Мур-мур.

— Она не представила вам сестру?

— Представила, позднее. Через несколько месяцев. Если вы в курсе дела, к чему все эти вопросы? Думаю, мне бы уже не мешало узнать, что случилось с женой.

— С вашей женой — ничего.

Он произнес эти слова печально и утомленно.

— Тогда с кем же?

— С вашей свояченицей.

— Несчастный случай?

Его взгляд упал на пистолет, лежавший на письменном столе.

— Она?..

— Да, убита.

Ален не осмелился спросить — кем. Им внезапно овладело какое-то странное, никогда прежде не испытанное состояние-оцепенение, внутренняя пустота. Мысли рассыпались — во всяком случае, в них отсутствовала логика. Он чувствовал, что его затягивает в бредовый, бессмысленный мир, где слова теряют привычное значение, а предметы привычный облик.

— Ее убила ваша жена-сегодня днем, около пяти часов.

— Этого не может быть!

— Однако это правда!

— С чего вы взяли?

— Ваша жена сама призналась. Ее слова подтвердила няня, которая находилась в момент убийства в квартире.

— А мой свояк?

— Он дает показания в соседней комнате.

— Где моя жена?

— Наверху. В отделе идентификации.

— Но почему она это сделала? Она вам сказала? Ален внезапно вспыхнул и не решился взглянуть на помощника комиссара.

— Я надеялся, что на этот вопрос мне ответите вы.

Он не был ни грустен, ни подавлен, ни взволнован. И не возмущен. Но он как бы перестал быть самим собой, утратил себя. Да, он не существовал больше как личность. И ему хотелось ущипнуть себя, удостовериться, что это он, Ален Пуато, сидит здесь, а перед ним письменный стол красного дерева, зеленое кресло и усталое лицо комиссара. И как вообще здесь могла идти речь о Мур-мур и об Адриене, у которой такие правильные, нежные черты и большие светлые глаза под длинными трепещущими ресницами?

— Ничего не понимаю, — сказал он, встряхивая головой, словно хотел проснуться.

— Чего вы не понимаете?

— Что моя жена могла стрелять в свою сестру. Вы сказали, что Адриена умерла?

— Почти сразу же.

Слово «почти» причинило ему боль, и он тупо уставился на лежавший перед ним браунинг. Значит, она еще жила после выстрела, жила несколько минут или секунд. Что же делала в это время Мур-мур? Стояла с пистолетом в руке и смотрела, как умирает сестра? Или пыталась оказать ей помощь?

— Она не делала попыток бежать?

— Нет. Мы застали вашу жену в комнате. Она стояла у окна, прижавшись лицом к стеклу, по которому хлестал холодный дождь.

— И что она сказала?

— Вздохнула и прошептала: «Наконец-то!»

— А Бобо?

— Кто это Бобо?

— Сын моей свояченицы. У нее двое детей — мальчик и девочка. Девочку зовут Нелли, и она очень похожа на мать.

— Няня отвела их на кухню и поручила заботам другой служанки, а сама попыталась оказать помощь умирающей.

Здесь что-то не так. Ведь комиссар сначала сказал, что Адриена умерла почти сразу же, а теперь он заявляет, что няня пыталась оказать ей помощь. Ален прекрасно знал квартиру на Университетской улице, во втором этаже старинного особняка. Высокие окна, потолок, расписанный одним из учеников Пуссена.

— Скажите, господин Пуато, в каких отношениях вы были с вашей свояченицей?

— В самых хороших.

— Прошу поточнее.

— А что бы это могло изменить?

— Насколько я понимаю, убийство произошло не на почве материальных соображений. Разве между сестрами были какие-нибудь денежные дела?

— Конечно, нет!

— Полагаю, что речь также идет и не о старой затаенной вражде между детьми, выросшими в одной семье, — такое иногда бывает.

— Что вы!

— Имейте в виду, что на преступления, совершенные из ревности, присяжные обычно смотрят сквозь пальцы.

Они взглянули друг на друга.

Комиссар, чье имя Ален уже успел забыть, даже и не притворялся, будто расставляет допрашиваемому каверзные ловушки. Он устал и с нескрываемой скукой задавал вопросы-в лоб.

— Вы были ее любовником?

— Нет. Собственно, да. Я хочу сказать, что это не могло быть причиной. Это было слишком давно. Понимаете?

Слова его следовали за мыслью, но он отдавал себе отчет, что всетаки они за ней не поспевают. Вот если бы рассказать все по порядку, не торопясь, с подробностями, объяснить, что…

— Мы уже почти год, как… Меньше года… С рождества…

— Ваша связь началась год назад?

— Наоборот. Окончилась.

— Совсем?

— Да.

— Это вы ее прервали?

Ален отрицательно покачал головой. Впервые в жизни он осознал, как трудно, даже невозможно все объяснить. Объяснить то, что было между ним и Адриеной. В отчаянии он чуть не обхватил голову руками.

— Это не было связью.

— Как же вы это назовете?

— Не знаю. Это произошло…

— Расскажите же, как это произошло.

— Почти случайно. Мы с Мур-мур тогда еще не были женаты, но жили уже вместе.

— Когда это было?

— Лет восемь назад. Еще до того, как стал выходить мой журнал. Я тогда зарабатывал газетными репортажами, статьями. Писал песенки. Мы жили в отеле близ Сен-Жермен-де-Пре. Мур-мур тоже работала.

— Она была тогда студенткой?

Комиссар снова заглянул в досье, чтобы освежить в памяти историю, а Ален подумал: что там еще написано у него в этой папке?

— Да. Она занималась на втором курсе философского факультета.

— Продолжайте.

— Однажды…

Шел дождь, как сегодня. Возвратившись домой в конце дня, он вместо жены застал в комнате Адриену.

— Жаклина не вернется к обеду. У нее интервью с каким-то американским писателем в отеле «Георг V».

— Что ты здесь делаешь?

— Забежала к ней поболтать. Но она меня бросила, и я решила дождаться тебя.

В то время ей еще не было двадцати. Насколько сестра ее была живой и энергичной, настолько Адриена казалась холодной, даже вялой.

Комиссар ждал, почти не скрывая нетерпения. Он закурил сигарету, протянул пачку Алену, тот тоже закурил.

— Это случилось так просто, что не расскажешь.

— Она вас любила?

— Вероятно. Два часа назад я безусловно сказал бы «да». Но теперь не осмелился бы.

Слишком все изменилось с той минуты, когда стеснительный и вежливый инспектор подошел к нему у подъезда и попросил разрешения подняться с ним наверх.

— Я думаю, что все сестры… Нет, пожалуй, не все, но многие. Даже среди своих знакомых я знал ряд случаев…

— Ваша связь продолжалась примерно семь лет?

— Это не было связью. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Мы никогда не объяснялись друг другу в любви. Я продолжал любить Мур-мур и через несколько месяцев на ней женился.

— Что вас заставило решиться на этот шаг?

— Что заставило? Но…

А в самом деле, что его заставило? По правде сказать, в ту ночь, когда Ален сделал ей предложение, он был чертовски пьян.

— Вы ведь и так жили вместе. Детей у вас не было.

Он сидел за столом в пивной, окруженный такими же захмелевшими, как он, приятелями, и вдруг заявил:

— Через три недели мы с Мур-муркой поженимся.

— Почему через три?

— Столько требуется для оглашения.

Разгорелись споры. Одни утверждали, что брак заключают уже через две недели после оглашения, другие уверяли, что через три.

— Ладно, увидим. А ты, Мур-мур, что об этом думаешь?

Она прижалась к нему и ничего не ответила.

— После женитьбы вы встречались с вашей свояченицей?

— Обычно вместе с женой.

— А кроме этого?

— Да, мы иногда встречались. Был период, когда мы виделись еженедельно.

— Где?

— У нее в комнате. Она осталась там жить после того, как Мур-мур вышла замуж.

— Адриена работала?

— Слушала лекции по истории искусств.

— А после того как вышла замуж?

— Сначала уехала с мужем в свадебное путешествие. А когда вернулась, позвонила мне и назначила свидание. Мы отправились на улицу Лоншан, и я снял там меблированную комнату.

— Ваш свояк ни о чем не подозревал?

— Конечно, нет.

Ален был поражен таким вопросом. Ролан Бланше был слишком занят своей финансовой инспекцией и слишком уверен в себе, чтобы хоть на минуту допустить, что его жена может иметь связь с другим мужчиной.

— Надеюсь, вы не задали ему этого вопроса?

— Разве недостаточно того, что случилось? — довольно сухо ответил полицейский. — А ваша жена?

— Тоже нет. Она считала нас добрыми друзьями. Как-то раз, вначале, еще до замужества сестры, Мур-мур сказала мне:

— Как жаль, что мужчинам нельзя жениться сразу на двух женщинах.

Я понял, что она имеет в виду Адриену.

— А потом? Она не изменила своего мнения?

— После того, что произошло, я и сам не знаю, что вам ответить. Случалось, мы с Адриеной не виделись по два-три месяца. У нее было двое детей. У нас рос сын. Их загородный дом находился в другой стороне, в Орлеанском лесу.

— Что же произошло на рождество?

— Это было за день до сочельника. Мы встретились…

— По-прежнему на улице Лоншан?

— Да, мы оставались ей верны. Праздники нам предстояло провести врозь, и мы решили распить бутылку шампанского до встречи в Новом году.

— По чьей инициативе произошел разрыв? Алену надо было собраться с мыслями.

— Вероятно, по ее. Понимаете, мы встречались уже только по привычке. Я все чаще и чаще бывал занят. Она сказала что-то вроде: «От нашего чувства уже ничего не осталось, ты согласен, Ален?»

— Вам тоже хотелось покончить с этой связью?

— Быть может… Вы задаете мне вопросы, которых сам я себе никогда не задавал.

— Да, но поймите, что еще два часа назад я и не подозревал о существовании вашей жены или вашей свояченицы, и если мне знакомо ваше имя, то только благодаря журналу.

— Я пытаюсь ответить.

Ален словно просил прощения, а это было вовсе не в его характере. Да и вообще, с той минуты, как он переступил порог уголовной полиции, все его поведение, мысли, чувства, слова были не в его характере.

— Помнится, я хотел приласкать ее в последний раз.

— Она уступила?

— Она предпочла, чтоб мы расстались добрыми друзьями.

— А потом?

— Все было в порядке. Мы с Мур-мур не раз у них ужинали. Встречали ее с мужем в театре, в ресторане.

— В поведении вашей жены никаких перемен не произошло?

— Нет… Не знаю… Простите, что я так часто произношу эти слова, но мне, право, нечего больше сказать.

— Вы с женой всегда ужинаете вместе?

— Почти каждый вечер…

— Вдвоем, без посторонних?

— Нет, вдвоем — редко. У нас много друзей, и часто приходится присутствовать на всевозможных ужинах, коктейлях…

— Как вы проводите конец недели?

— Суббота у нас обычно спокойный день. Но на Мур-мур почти всегда висит какая-нибудь недописанная статья. Случается, я уезжаю, а она остается в Париже до воскресенья, чтобы закончить работу. Мур-мур набила себе руку на интервью с приезжими знаменитостями… Но, может быть, вы мне скажете наконец, почему она все-таки убила сестру?

Его вдруг охватило негодование, он сам себе удивился. Так обнажаться перед каким-то полицейским, который от усталости слушает его вполуха! Выворачивать перед ним наизнанку свою семейную жизнь, свои интимные отношения!

— По-моему, как раз мы оба и пытаемся это выяснить.

— Нет, невероятно…

— Что невероятно?

— Что она вдруг ни с того ни с сего приревновала меня к Адриене и из ревности…

— Вы с женой очень любили друг друга?

— Я вам уже сказал.

— Вы мне рассжазывали о начале вашей совместной жизни в Сен-Жерменде-Пре. А с тех пор?

— Нет, мы друг друга любим…

Разве его теперешнее состояние не доказательство? Он настолько подавлен, что самого себя не узнает. Каких-нибудь полчаса или час назад Мур-мур, наверно, сидела в этом же самом кресле, и та же самая лампа под молочно-белым абажуром освещала ее лицо.

— Вы у нее тоже об этом спрашивали?

— Она отказалась отвечать на мои вопросы…

— А она призналась?

У Алена появился луч надежды.

— Только в том, что убила свою сестру.

— Но почему? Она объяснила?

— Нет. Я предложил ей вызвать адвоката по ее выбору.

— Что она ответила?

— Что вы сами, если захотите, можете нанять адвоката, а ей все равно, будет адвокат или нет.

Ей все равно… Неужели Мур-мур так сказала? Эти слова не вяжутся с нею, с ее манерой говорить. Она, наверное, выразилась иначе.

— Как она держалась?

— На вид спокойно. Даже удивила меня. Посмотрела на часы и вдруг сказала: «Мы с Аленом должны были встретиться дома в половине восьмого. Он будет беспокоиться».

— Она была взволнована?

— По правде сказать, нет. У меня в этом кабинете перебывало немало людей, только что совершивших преступление. Но я не помню, чтобы ктонибудь из них так владел собой, был до такой степени спокоен.

— Вы просто не знаете Мур-мур.

— Если я правильно понял, вам нечасто приходилось проводить время вдвоем? Я имею в виду последние годы.

— Да, нечасто. Вместе-бывали, но с глазу на глаз-лишь перед сном, и то не всегда. Не забывайте о моей профессии, она вынуждает меня встречаться с людьми с утра до вечера, а зачастую и после полуночи.

— У вас есть любовница, господин Пуато? Опять любовница! Слово, лишенное смысла. Ветхозаветное понятие.

— Если вы имеете в виду, сплю ли я с другими женщинами, кроме жены, признаюсь откровенно — да. И не с одной. Всякий раз, как представляется случай, но только стоящий…

— Принимая во внимание направление вашего журнала, в подобных случаях, вероятно, недостатка нет.

В голосе комиссара прозвучала зависть.

— Теперь давайте подытожим: вы ничего не знаете. У вас была связь со свояченицей, но с декабря прошлого года эта связь прекратилась, и, насколько вам известно, ваша жена о ней не подозревала. Тем не менее нам нужно будет все это уточнить. Тогда мы, возможно, что-то и поймем.

Ален с любопытством взглянул на комиссара, он почувствовал себя задетым. Что надеется понять полицейский, ничего не знающий об их жизни, когда он сам ни черта не может понять?

— Кстати, для какой газеты работает ваша жена?

— Для всех понемножку… Она то, что называется по-английски free lance, иначе говоря, журналист, не связанный с определенной редакцией. Она работает по собственному почину. Принимаясь за статью или серию статей, она уже заранее знает, в какую газету или журнал их предложить. Часто печатается в английских и американских журналах.

— А для вашего еженедельника она что-нибудь делает?

— Вы мне уже задавали этот вопрос. Нет. Это не ее жанр.

— У вас есть адвокат, господин Пуато?

— Разумеется.

— В таком случае, может быть, вы попросите его сегодня вечером или завтра утром связаться со мной? Комиссар с облегчением вздохнул и поднялся.

— Я попрошу вас пройти в соседнюю комнату. Вы повторите свои основные показания, а стенограф их зафиксирует.

Как это до него сделал Бланше. И что Бланше мог им рассказать? Интересно, как он вынес это унижение? Занимать такой видный пост во Французском банке и попасть на допрос к полицейскому!

Комиссар открыл дверь.

— Жюльен, сейчас господин Пуато изложит вам вкратце свои показания. Вы их зафиксируете, а завтра в течение дня он зайдет их подписать. Мне уже давно пора домой.

Он повернулся к Алену:

— Простите, господин Пуато, что задержал вас. До завтра.

— Когда я увижу жену?

— Это уже дело следователя.

— Где она будет ночевать?

— Внизу, в камерах предварительного заключения.

— Могу я передать ей что-нибудь из вещей, может быть, белье, предметы туалета?

— Если хотите. Но обычно, в первую ночь… Он не закончил фразы.

— Только чемодан вам придется доставить на набережную Орлож.

— Знаю.

Камеры, дворы, кабинет, где женщины проходят медицинский осмотр. Лет десять назад он написал об этом репортаж.

— Когда вы мне понадобитесь, я вам позвоню. Помощник комиссара надел шляпу, натянул плащ.

— Может быть, дома вам что-нибудь придет в голову. Спокойной ночи, Жюльен.

Этот кабинет был поменьше- чем первый. И мебель не красного, а светлого дерева.

— Фамилия, имя, возраст, служебное положение?

— Ален Пуато, родился в Париже, площадь Клиши, тридцать два года, издатель журнала «Ты».

— Женаты?

— Женат, имею сына. Адрес в Париже: улица Шазель, 17-а. Основной адрес: Сент-Илер-ла-Виль, вилла «Монахиня».

— Итак, вы признаете…

— Я ничего не признаю. Ко мне в квартиру явился полицейский инспектор и спросил, есть ли у меня оружие. Я ответил, что есть, и стал искать свой браунинг в ящике, где он обычно лежит. Там его не оказалось. Инспектор привез меня сюда, и комиссар-не помню, как его фамилия…

— Помощник комиссара Румань.

— Совершенно верно. Так вот, комиссар Румань сообщил мне, что моя жена убила свою сестру. Он показал мне браунинг, который я как будто узнал, хотя на нем нет никаких опознавательных знаков и я им никогда не пользовался. Комиссар спросил меня, известны ли мне мотивы преступления, совершенного моей женой, я ответил, что они мне неизвестны.

Он шагал взад и вперед, как у себя в кабинете, и нервно курил сигарету.

— Это все?

— Был затронут еще один вопрос, но я полагаю, что в протоколе он фигурировать не должен.

— Что за вопрос?

— О моих взаимоотношениях со свояченицей.

— Интимных?

— Да, но с тех пор…

— Давно?

— Вот уже год, как между нами все кончено.

Жюльен почесал лоб кончиком карандаша.

— Если комиссар найдет нужным, мы успеем это добавить.

— Я могу быть свободен?

— Мне вы больше не нужны, а раз комиссар с вами уже поговорил…

Он снова очутился в длинном сыром коридоре. Старухи в застекленной приемной уже не было. За зеленым столом сидел другой служитель, тоже с серебряной цепью и бляхой.

На улице по-прежнему лил дождь, дул ветер, но Ален не ускорил шага и, пока добрался до машины, успел основательно промокнуть.