У алтаря любви

ГЛАВА 2

Отослав рабыню, колдовавшую над ее волосами, Ларвия Каска Сеяна придирчиво рассматривала себя в полированном серебряном зеркале, не понимая, зачем каждый день делать такие замысловатые прически. Со смертью мужа – да и когда он был жив, то едва замечал жену – единственной целью ее жизни оставалось сохранение его священного имени, то есть скучное существование римской матроны, поддерживающей деловые контакты покойного и тратившей его состояние на благотворительные цели. Но она молода и привлекательна: не каждая римлянка могла гордиться густыми светло-каштановыми волосами, большими серыми глазами.

Все ей ужасно надоело.

Она взяла гребень с туалетного столика и приподняла волосы со лба, критически осматривая лицо: конечно, не такая яркая красота, как у ее сестры, светловолосой и зеленоглазой Юлии, но, в то же время, слишком хороша, чтобы всю жизнь оставаться только хранительницей священной памяти консула Сеяны. Как вдове консула, ей представилась возможность свободно тратить свои деньги, а также по своему усмотрению распоряжаться наследством отца, этого достойного римлянина, продавшего ее консулу Сеяну, а ее младшую сестру Юлию – весталкам. Он успел, как считали многие, хорошо пристроить дочерей, прежде чем раб, которого по его приказу высекли плетьми, отомстил, подлив хозяину ртути в вино.

Муж и отец умерли, и единственный человек, с которым ей приходилось иметь дело, был дед Каска, который, по ее мнению, слишком задержался на этом свете. Он очень часто наведывался к ней, но не был желанным гостем: давала о себе знать усталость, беспокойство и горечь. После смерти не такого уж старого, хотя и старше ее по возрасту, мужа прошло три года. Ему почему-то больше всего нравились двенадцатилетние мальчики, а не молодая жена, однако ей каким-то чудом удалось забеременеть и использовать это как предлог, чтобы не ехать с ним в провинцию, когда его назначили консулом в Киликию, а остаться в Риме. С потерей ребенка у Ларвии пропала последняя надежда в жизни. Но и после этого ей постоянно удавалось находить отговорки, откладывая отъезд к мужу, пока он неожиданно не умер от какой-то варварской лихорадки. Теперь, владея его наследством, можно свободно им распоряжаться, поскольку старшим в семье остался дед Каска, к которому и перешли права опеки над Ларвией, а это значит, что ее ждала судьба благородной римский вдовы в возрасте двадцати двух лет.

Но такую натуру, как Ларвия, никак не устраивала подчиненная роль покорных римских женщин, поведение которых полностью контролировалось мужчинами – сначала отцами, а затем мужьями, – не смевших даже думать, как самим определить свою судьбу в случае смерти их спутников жизни, – ведь нужно было иметь еще и большое мужество, чтобы устоять против общественного мнения, толкавшего вдов на новое замужество. Ей повезло – у нее был сильный характер, но Каска, хотя и старый, не отказывался от своих правил, и внучка боялась его.

Все его боялись: именно ей, Ларвии, в пятнадцать лет пришлось выйти замуж за Сеяна. Деда устраивал политический союз с богатым консулом, хотя о его сексуальных пристрастиях говорил весь Рим; по тем же политическим соображениям судьба сестры Юлии сложилась еще драматичнее: в случае смерти деда, Ларвия становилась совершенно независимой, Юлия же в течение тридцати лет должна хранить девственность только потому, что у ее отца не хватило мужества противостоять Каске, когда тот решил отдать внучку весталкам, добавляя славы семье.

Все это Ларвия считала отвратительным и несправедливым.

– Децим Гней Каска ожидает вас в атрии, госпожа, – доложил старый раб Нестор, появившись в дверях спальни.

Ларвия вздохнула и поднялась, быстро прошла через огромный дом, роскошно и со вкусом обставленный первой женой Сеяна. В атрии ее ожидал дед.

Он протянул руку, внучка наклонилась и поцеловала ее.

– Добро пожаловать, дедушка.

Каске перевалило далеко за шестьдесят – слишком стар. Человек не имеет право так долго жить. Тонкие белые волосы едва прикрывали розоватую лысину, искусно задрапированная тога блистала белоснежной чистотой, делая пурпурную кайму еще ярче; под тогой – туника, на ней – две вертикальные яркие пурпурные полосы, рукава – с бахромой.

Любовь деда к пышной одежде казалась Ларвии смешной – старый пень, а хочет выглядеть молодцом.

Она ввела его внутрь дома, в гостиную, где они расположились на диване, инкрустированном африканской слоновой костью.

– Как твое здоровье? – осведомилась Ларвия, задавая обыденный вопрос и одновременно подавая знак Нестору подойти поближе. Дед рассказал о своем визите к доктору, прописавшему ему вино из можжевельника – средства от ишиаса.

– Хочешь что-нибудь выпить? – предложила Ларвия. Каска отрицательно покачал головой.

Ларвия дала знак слуге уйти, и он, поклонившись, вышел из гостиной.

Некоторое время они болтали о пустяках, пока внучка не потеряла терпение.

– Дедушка, скажи, зачем пришел? Если для того, чтобы предложить нового кандидата в женихи, то опять повторю, – не собираюсь выходить замуж.

Ей доставляло большое удовольствие постоянно сопротивляться ему, но не выходя за рамки дозволенною, бросающего тень на его имя, так как ему, конечно, ничего не стоит найти способы, чтобы примерно наказать строптивицу, однако, по закону, и он не имел права заставить ее снова выйти замуж. По крайней мере, Сеян оставил ей хорошее наследство.

Каска покачал головой.

– У меня нет больше сил спорить с тобой на эту тему.

Ларвия догадывалась о причине. Он был слишком занят организацией заговоров против Цезаря, чтобы тратить время на поиски выгодного кандидата. Этим он занимался раньше, в более спокойные времена.

– Что же тогда?

– Купил тебе телохранителя.

– Что? – Ларвия изумленно посмотрела на него.

– Разве не расслышала?

– Дедушка, это же абсурд: у меня сотни слуг, несколько рабов сопровождают, когда выхожу на улицу. Зачем же телохранитель? Кто собирается нападать на меня?

Каска поднялся и принялся ходить по комнате, всем видом показывая беспокойство, и Ларвии впервые пришла в голову мысль, что, возможно, старик в самом деле волнуется за нее.

– Разве нужно объяснять тебе текущую ситуацию? Неужели все свое время только и тратишь на приобретение тканей из Персии и холишь волосы с помощью алоэ из Иерусалима? Рим раскололся на враждебные лагеря! Многие считают меня свои врагом! Они могут рассчитаться со мной, а заодно вспомнить и про тебя.

– Объясни толком, что имеешь в виду? Ты все еще противостоишь правящей фракции во главе с Цезарем?

– Цезарь – настоящий диктатор. Я хочу вернуть республику, – объяснил Каска.

«Какой же лицемер, – подумала Ларвия. – Ему хочется вернуть свою собственную власть, а республику пусть заберет к себе бог подземного царства Гадес. Каска завидует Цезарю и всегда завидовал».

– Цезарь не хочет быть царем, трижды отказывался от короны, которую пытался возложить на пего Марк Антонин на празднике Луперкалии,[12] – рассудительно возразила Ларвия.

– Цезарь стал царем, ему не нужна корона, чтобы доказать это, – мрачно ответил Каска.

– И ты, боясь этой внутренней междоусобицы, решил купить мне какого-то раба, который бы сопровождал меня по магазинам и наблюдал, как я покупаю устрицы у работорговцев? – Ларвия вздохнула. – В самом деле, дедушка, ты сходишь с ума.

– Я купил не просто какого-то раба. Это Вериг, князь арвернов.[13]

– Кто?

– Арверны – кельтское племя, возглавившее галльское восстание против Рима восемь лет тому назад. Этого человека захватили в плен на реке Роне, когда их вождь Верцингеторинг потерпел поражение. Но Вериг вскоре бежал, убив охранявшего его легионера, и находился в бегах, пока прошлой осенью его не узнал центурион, взявший его в плен, – он в это время работал на стройке на Квиринале. Его заточили в тюрьму и приговорили к смерти, и ему снова удалось бежать. Но его предал земляк. На этот раз ему грозило распятие. Тут я его и нашел.

– Почему ты решил купить его? Судя по твоему рассказу, он – преступник, – с возмущением произнесла Ларвия.

– А купил его потому, что смелый и умный. Нет ничего важнее для него, чем свобода.

– Сколько же заплатил? – поинтересовалась Ларвия.

– Пятьсот денариев.

Ларвия изумленно уставилась на деда: заплатить за осужденного преступника целое состояние! Должно быть, действительно, теряет разум.

– А как ты считаешь, что-нибудь может удержать его от нового побега? – задала Ларвия логичный вопрос.

– Обещание свободы.

– Думаю, он уже знает цену римским обещаниям, – цинично заметила Ларвия.

– Уже составлены бумаги и подписаны у весталок.

Она молча смотрела па деда, не веря.

– Это правда. В них подчеркивается: если, охраняя тебя в течение трех лет, обеспечит полную твою безопасность, то получит свободу. Но, предположим, за это время я умру, то условия его освобождения останутся в силе, так как это включено в завещание.

– Дедушка, это же абсурд! Я не собираюсь брать этого человека к себе в дом ни при каких условиях, таково мое окончательное решение.

– Нет, возьмешь, Ларвия. Если ты откажешься, лишу наследства тебя и твоих будущих детей.

– Не нужны мне твои деньги, дедушка, Сеян оставил мне хорошее наследство.

– А если у тебя появятся мальчики, а я откажусь признать их? Они же не получат гражданства. Можно отказаться участвовать в обряде посвящения даже в случае смерти, записав это в завещание.

Ларвия молча смотрела на него. Да, таков закон, или еще один способ держать в повиновении римских женщин.

– Почему это так важно для тебя? – требовательно спросила она.

– Хочу быть уверенным, что кто-нибудь из моей семьи останется в живых. У Юлии не будет детей, но у тебя должны быть.

Она оказалась права, в конце концов, все определялось чисто эгоистичными целями.

– Но тебе же не удалось заставить меня снова выйти замуж, не так ли? – подчеркнула она.

– Выйдешь замуж после моей смерти.

– Ты так уверен?

– Абсолютно: ты сопротивляешься только из-за желания насолить мне.

Ларвия отвела взгляд.

– Кажется, ты недовольна моим вмешательством в твою жизнь, а также твоей сестры, считая, что это делалось ради меня? Но это не так. Я поступал, как считал нужным в то время. А сейчас прошу тебя уступить моей просьбе, чтобы мне спать спокойно, зная, что ты в безопасности, и моя династия не умрет.

– Вижу, ты очень веришь этому варвару.

– Верю в его огромное желание получить свободу. Ему все равно: охранять ли тебя или греческую горгону[14] Медузу, лишь бы быть уверенным, что в конце концов получит свободу. Он – вождь своего племени и сражался, как нубийский тигр, так мне рассказывали. Ярмо рабства не для его плеч.

– И, думаешь, он поверил тебе, что ты заполнил бумаги о его освобождении у весталок? – с сомнением спросила Ларвия.

– Он присутствовал при этом.

– Знает латынь? – удивилась она.

– Да. За восемь лет научился.

Ларвия упрямо покачала головой.

– Я не хочу лишаться свободы.

– Это раб, моя дорогая, и выполнит то, что ему прикажешь. Но, умоляю, бери его с собой, когда будешь выходить в город. Не хотел говорить, но вижу, что еще не убедил тебя: на меня уже дважды покушались, и опасаюсь, что твоя жизнь в такой же опасности.

– Покушения на жизнь? – прошептала она, начиная прислушиваться к его словам.

– Да. Всем хорошо известно, что ты в данный момент единственная наследница дома Каски, у которой могут появиться и дети. Моих сыновей нет в живых. Мой внук, твой кузен Гай, убит в Галлии, Юлия – весталка. Пожалуйста, прошу тебя, сделай это для меня.

Ларвия молчала. Ее упрямый характер проявился даже в этом, а кроме того, она не могла простить деду его вмешательство в их судьбы: ее и Юлии. Но если ее жизнь, действительно, в опасности… Ей рано пересекать реку Стикс[15] и встречаться с паромщиком.

– Что скажешь? – задал вопрос Каска.

– Можешь прислать его ко мне.

– Он уже здесь, ожидает в атрии.

– Уже?

– Я чувствовал, что сумею убедить тебя, и захватил с собой бумаги, подтверждающие, что он принадлежит тебе.

Ларвия изумленно покачала головой – старик любого умел подчинить себе.

– Тогда, наверное, тебе удобнее и познакомить меня с ним, – устало проговорила она, сдаваясь.

Каска вышел в зал, подал сигнал, и вскоре в гостиную вошел светловолосый гигант, за ним Нестор, явно нервничая: ему поручался надсмотр над рабами в этом доме, появление нового раба явно обеспокоило его.

Ларвия дала сигнал Нестору отойти в угол комнаты, собираясь позже все объяснить ему.

– Вериг, вот твоя новая хозяйка, моя внучка – Ларвия Каска Сеяна, – проинструктировал Каска гиганта на латыни. – Ты будешь защищать ее, не жалея своей жизни, как мы и договаривались. С этого момента от тебя требуется быть верным и послушным только ей.

Вериг склонил голову, а у Ларвии возникло ничем не объяснимое желание поклониться ему, выглядевшему по-царски, будто она – рабыня, а он ее хозяин. Никогда прежде ей не приходилось видеть таких мужчин: в длинных брюках, которые римляне презирали, и домотканой тунике, подпоясанной в талии, он выглядел внушительно, гораздо выше среднего римлянина, а широкие плечи и крепкое телосложение делали его еще выше. Пшеничного цвета волосы, волнистые и длинные, чуть темнее брови и ресницы оттеняли яркую голубизну его глаз цвета розмарина и морской волны.

Ларвия без смущения рассматривала его: ей приходилось слышать рассказы, что у кельтов из Галлии и Британии очень красивые глаза – теперь она сама убедилась в этом.

– Вериг, – произнесла наконец Ларвия, чувствуя, что надо что-то сказать. – Что означает твое имя на твоем языке?

– Могущественный царь, – ответил он. Несмотря па бедную одежду и босые ноги, оно, как нельзя лучше, соответствовало его стати.

– Я узнала, мой дедушка спас тебя от неминуемой казни, заплатив за твою жизнь невероятную сумму.

– Никто не сможет меня распять – я лишил бы себя жизни до этого, – ответил Вериг на прекрасном латинском языке, хотя с легким гортанным акцентом. – Мне рассказывали, как расправились с моим дядей Верцингеторигом. Во время триумфа Цезаря после галльской кампании его в цепях провели по улицам Рима, выставив на показ, словно карфагенского слона, а затем убили. Мне же самому решать, как умереть.

– Верцингеториг твой дядя? – удивленно спросила Ларвия и посмотрела на Каску. Они хорошо помнили вождя восставшего племени, поднявшего галльские племена против Рима примерно десять лет назад, поставив под серьезную угрозу само существование колониальной системы Римской республики. Одним из самых ярких ее детских воспоминаний было шествие пленных галлов по улицам Рима. Их светловолосый вождь с цепями на ногах и руках гордо взирал на ликующие толпы римлян, упрямо не желая опускать глаза, как большинство его соплеменников.

– Меня назвали в его честь, дав сокращенную версию его имени, – гордо ответил Вериг.

– А как получилось, что ты бежал, а он попал в плен? – продолжала задавать вопросы Ларвия.

– Он не мог бросить тех, кто остался в живых, чтобы помочь им выжить в плену, а мне приказал бежать, добраться до Галлии, собрать подкрепление и организовать контратаку. Но к тому времени, когда мне удалось добраться до родины, там все разрушили и разграбили адуи – римские союзники. Все селения сожгли дотла.

– Но ведь глупо возвращаться в Рим, когда тебя ищут.

– Моя семья, соплеменники погибли или попали в рабство. Вынужденный жить, я не мог оставаться там, где так много горьких воспоминаний, и решил скрываться в Риме, потому что никто этого не мог ожидать – люди обычно не видят то, что у них под носом. В Риме после войны появилось так много галлов, что мне не трудно было смешаться с толпой.

Ларвия представить себе не могла, как можно затеряться в толпе.

– И ты был в бегах все эти годы? Как же жил?

– Своим умом и сильной спиной, работая днем у одного строителя из Остии. Научился читать и писать на вашем языке. Все шло отлично, пока меня не узнал центурион, который арестовал меня за убийство римского легионера.

– Строителя зовут Аммиан Паулин, – сухо объяснил Каска. – Известен тем, что берет на работу беглых рабов за низкую плату, никогда не проверяя документов, подтверждающих, свободный ли это человек. Каждый раз новый эдил штрафует его, но Паулин строит общественные здания по самой низкой цене, и поэтому ему позволяют заниматься этим делом.

– Как тебя поймали? – спросила Ларвия снова.

– Случайно. Я устанавливал угловой камень у здания, а Паулин позвал знакомого центуриона оценить качество работы". Он оказался одним из тех, кто охранял пленных галлов во время восстания, и к тому же другом легионера, убитого мной. Он узнал меня.

– Из-за твоего роста? – догадалась Ларвия.

– Да. И из-за этого, – Вериг дотронулся рукой до тонкого витого обруча из бронзы вокруг сильной шеи. Закругленные концы обруча сходились вместе у основания шеи. Ларвия видела, как сильно и ровно бьется его пульс.

– А что это такое? – поинтересовалась она.

– Металлическое ожерелье, указывающее на мое племя и клан. Центурион запомнил его во время нашей последней встречи.

– Оно снимается? – спросила Ларвия.

– Никогда.

– Кто выдал тебя властям, когда ты бежал во второй раз?

– Женщина, – коротко бросил он.

Ларвия и Каска обменялись взглядом.

– Она все еще жива? – сухо задала вопрос Ларвия.

– Да, насколько мне известно, – холодно ответил галл. Вериг и Ларвия мрачно рассматривали друг друга, как два противника.

– У тебя есть еще вопросы? – нетерпеливо спросил Каска внучку.

– Очень хорошо, – неожиданно изрекла Ларвия, игнорируя деда. – Будешь сопровождать и защищать меня, когда буду выходить в город, а также выполнять работу по дому, ее назначает Нестор. Понятно?

Вериг склонил голову.

– Где ты жил раньше?

– В инсулах, на задворках улицы Сакры.

– Нестор пошлет кого-нибудь за твоими вещами, – добавила Ларвия.

– В этом нет необходимости, госпожа, – заговорил молчавший до этого Нестор. – Он принес с собой свой узел.

Вериг внезапно посмотрел на Каску, как равный смотрит на равного.

– Когда начинается мой трехлетний срок? – спросил он сенатора.

– Сегодня, – ответил Каска.

– Возможно, ты не сможешь выдержать три года службы у меня, – хитро заметила Ларвия.

– Ради свободы выдержу службу у кого угодно. Если убегу снова, вы будете искать меня, поскольку заплатили очень высокую цену. Когда я прослужу весь срок, мне не придется больше оглядываться и прятаться.

– Три года – это большой срок, – заметил Каска.

– Скорее для вас, чем для меня, консул Каска. Я еще молод. У меня еще есть время.

Ларвия махнула рукой, давая знать, что разговор окончен.

– Нестор, отведи Верига в ту половину дома, где спят рабы, помести в комнате на одного, что рядом с кухней, проследи, чтобы Елена дала ему одежду и что-нибудь поесть. Сегодня утром я собираюсь отправиться за покупками на форум. Следовательно, ты сможешь приступить к своим обязанностям, Вериг.

На лице Нестора отразилось сомнение, но он выполнил распоряжение. Когда оба раба покинули гостиную, Ларвия резко повернулась к деду:

– Этот кельт слишком высокомерен и дерзок.

– Тем лучше: трусливый раб пугается каждой тени, а этот – смел.

– Также, как и опасен – его разыскивали из-за убийства, не так ли?

– Он убил, чтобы бежать из плена, и тем более в военное время. Любой римский солдат сделал бы то же самое.

– Почему ты защищаешь его?

– Я не защищаю, объясняю, – Каска нервно поправил драпировку тоги. – Ну что ж, мне пора уходить, спешу в бани. Нужно освежиться перед вечером, сегодня ужинаю с Марком Юнием Брутом.[16]

Ларвия безразлично кивнула. Влиятельные друзья деда никогда не волновали ее.

– Надеюсь, будешь довольна моим подарком, – он наклонился и дотронулся холодными губами до лба внучки.

Ларвия осталась неподвижной и молча наблюдала, как Каска уходит.

Что задумал старик, поместив этого гиганта к ней в дом? Ее дед очень хитер и неискренен, нельзя ему верить безоговорочно. Правду ли он сказал, что хочет защитить ее?

Что же на самом деле задумал Каска?

Вериг осмотрел свободную комнату, в которую его поместили, присел на пол, скрестив ноги. Каморка напоминала коробочку для ладана, но, по крайней мере, принадлежала только ему. Когда они проходили с Нестором по дому, видели огромную общую спальню для рабов, длинные ряды постелей, разделенные тонкими занавесками. Понятно: ему дали эту маленькую комнату потому, чтобы можно было вызывать к хозяйке в любое время, не тревожа всех остальных. Правда, существовало одно неудобство: комната находилась рядом с кухней, и было слышно, как повара гремели посудой, приготавливая обед, но после семи лет работы на стройке привыкнешь ко всему, его не волновало, где придется спать.

В сущности, стоило удивляться только одному – как удалось остаться в живых. С тех пор как галльское восстание потерпело поражение, он часто заглядывал в глаза смерти. Вырвавшись из лап Цербера еще раз, нельзя рисковать, следует выжить, когда перспектива свободы дразняще маячила впереди, как для лисы высоко висящий виноград. Но чтобы достичь цели, нужно в течение трех лет охранять эту маленькую кокетку. За это время как бы не убить ее.

Ему особенно не нравились женщины типа Ларвии. Большинство римских женщин сидели за закрытыми дверьми, под пятой своих мужей, но эта богатая вдова – явное исключение. Наблюдая все эти годы жизнь Рима, он много раз видел подобных матрон в сопровождении свиты рабов, которыми они бесцеремонно распоряжались. И всякий раз ему вспоминались женщины его племени, работающие наравне с мужчинами даже во время беременности, героически сражавшиеся с римлянами и их союзниками, когда те пересекли реку и разорили все до основания. Сейчас их там уже нет, большинство погибло, а те, кто выжил, разбросаны по белу свету, как и он.

Нет, его совершенно не волнует судьба Ларвии Каски Сеяны, но придется оберегать ее, чтобы получить документ об освобождении. Это его единственная возможность получить свободу. Когда Каска купил его, то объяснил задачу. Единственным сюрпризом для него явилась внешность хозяйки. Все еще путая латинские суффиксы, он решил, что речь шла о дочери Каски, поэтому представлял ее сорокалетней матроной со взрослыми детьми, а не стройной молодой женщиной, намного моложе его, – должно быть, вышла замуж почти ребенком за богатого старого глупца. И это его не удивляло – обычное дело среди римской аристократии. Овдовев, получила во владение состояние мужа, огромный дом, сотни рабов и маячившего за спиной деда, зорко следившего, чтобы внучка вела себя достойно. Поэтому ей ничего другого не оставалось, как тратить деньги на всякие мелочи, с каждым днем становясь все более раздражительной и безразличной.

Внезапно в дверь постучали. Вериг вскочил на ноги. Дверь распахнулась.

– Пошли со мной, – Нестор мотнул седой головой в сторону кухни. – Помоги разжечь плиту на кухне – у тебя сильная молодая спина, а моя за эти годы согнулась.

Вериг последовал за сутулым, шаркающим ногами стариком, всю жизнь прожившим в семье Каски, а когда Ларвия вышла замуж, переехавшим в дом ее мужа.

Он понял – начинается новая жизнь.

Марк вошел в роскошный атрий дома сенатора Гракха, что располагался на Палатинском холме, и передал шлем и плащ склонившемуся слуге Огромный двухэтажный дом, облицованный камнем, имел прямоугольную форму, сквозь крышу были видны звезды, сверкающие на небе; слева, в шкафах, хранились маски предков Гракхов, покрытые воском, вдоль стен рядами стояли дорогие вазы, на стенах висели восточные гобелены. Мозаичный пол, изготовленный из крошечных плиток кафеля, изображал пасторальную сцену веселящихся нимф и пастухов. Марк последовал за слугой через зал в гостиную, которая находилась чуть выше атрия. В расположенных по бокам альковах находились святыни, посвященные ларам, богам, охраняющим домашний очаг.

Сенатор Гракх и его сын ожидали Марка в гостиной, расположившись на парчовых диванах и держа в руках золотые кубки. Марк обратил внимание на гравированный двойной канделябр, стоящий на столике, инкрустированный ляписом-лазурью и украшенный зеленым эмалевым интальо.[17] Замысловатые фрески украшали стены, по бокам висели гобелены, изображавшие в полный рост Минерву и Зевса. Декор комнаты дополняли стоящие на полу высокие греческие вазы с изображениями мифических минотавров. Марк улыбнулся Септиму, присоединившись к мужчинам.

– Приветствую тебя, мой друг. Хочу сказать, что пришел в уныние, увидев тебя в таком окружении.

– Разве не похоже на промокшие от дождя палатки в Галлии, где мы дрожали от холода, не так ли? – рассмеялся Септим.

Марк кивнул, принимая бокал от второго слуги, мгновенно появившегося из боковой двери.

– А где остальные гости? – поинтересовался он.

– Уже в столовой с моей женой, – объяснил сенатор. – Септим решил, что тебе будет приятнее, если какое-то время проведешь с нами, прежде чем присоединимся к остальным гостям. Он утверждает, что ты стал знаменитостью и тебя одолевают поклонники.

– Преувеличивает, – коротко бросил Марк, пригубив бокал с вином.

– Ну, не знаю, – ответил Гракх. – У моей жены очень утонченный салон, и она пригласила пол-Рима, чтобы показать героя-победителя. Возможно, ты более популярен, чем сам предполагаешь.

Марк бросил на Септима отчаянный взгляд, говоривший о многом.

– Ну, отец, не пугай его, а то создашь впечатление, что Марк будет в центре внимания всех гостей.

– Неужели так и будет? – озабоченно спросил Марк.

– Конечно, нет. Пожалуйста, не обращай внимания на отца. Сегодня ты мой гость, отдохнешь и ничего больше, – весело заверил Септим.

– Как ты находишь вино, мой мальчик? – осведомился Гракх у Марка.

– Очень хорошее, – похвалил Марк.

– Откуда тебе знать, Корва, ты ведь почти не пьешь, – засмеялся Септим.

– И ты бы мог пить поменьше – не повредит, – резко заметил сенатор сыну.

– Мне никогда не достичь совершенства моего друга, – отозвался Септим, сделав глубокий глоток вина. – Он настоящий грек по духу, преданный своим национальным традициям. Во всем должна быть умеренность.

– За исключением войны, – заключил сенатор Гракх.

– И любви, – мудро добавил Септим. – Разве не так утверждает молодой Гораций?[18]

– О, этот мальчишка Гораций, еще один друг Брута. Я устал от этой банды и их оратора Цицерона, – отозвался сенатор.

– Но ты поддерживаешь с ними хорошие отношения, как и со сторонниками Цезаря, – хитро улыбнулся Септим. – Во всех политических противостояниях мой отец придерживается нейтральной позиции, таким образом сохраняя свои деньги.

– Мудрая позиция, – отозвался Марк.

– Но ты же сторонник Цезаря, как я понимаю? – задал вопрос Марку сенатор.

– Он был и остается моим полководцем, сенатор Гракх. Я дал ему клятву солдатской верности.

– Теперь он гораздо выше, чем полководец, – заметил Гракх. – В нашей стране политики всегда выполняют свой воинский долг. Помню даже Цицерона консулом Киликии, до того как туда назначили умершего Сеяна. Но Цезарь стремится к гораздо большему, называя себя императором.

– Полководец, одержавший столько побед, достоин такого звания, – резко ответил Марк.

– Правильно, но это также говорит о его излишних амбициях. Когда он делил власть с Крассом и Помпеем, то охотнее шел на компромиссы. А теперь, оставшись один, боюсь, дождется того времени, когда страна разделится на два враждебных лагеря, и это станет трагическим днем в истории Рима.

В комнату вошла жена сенатора.

– А вот и Марк. Всем не терпится посмотреть на тебя. Какой ты красивый в этой форме.

– Добрый вечер, госпожа Гракх, – приветствовал ее Марк.

– Я посоветовал ему не надевать тогу, чтобы женщины могли любоваться его ногами, – подразнил его Септим.

– Совсем не смешно, – строго ответила его мать, очень красивая женщина сорока с лишним лет, подавая знак мужчинам подняться и следовать за ней. Туника без рукавов из кораллового шелка с глубоким круглым вырезом у шеи открывала стройную шею и руки; широкий шарф нежного персикового цвета, задрапированный на одном плече и закрепленный брошью, инкрустированной жемчугом, благородно оттенял белую кожу лица; искусно уложенные волосы тяжелой косой обрамляли голову, а затем локонами ниспадали на плечи. Когда Марк приблизился к ней, она милостиво протянула ему руку.

– Это для вас, – сказал он, протягивая ей амфору с помпейским соусом.

– О, как мило с твоей стороны! Благодарю, Марк. Ты всегда такой предусмотрительный. Я всегда сама слежу за приготовлением блюд, но повар часто делает совсем не то, что задумано, – она взяла Марка под руку. – Постараюсь посадить тебя с интересными людьми, но, конечно, трудно предвидеть, насколько это получится удачно. Надеюсь, ужин не затянется надолго, и мы поболтаем с тобой позже о том, чем занимается мой сын, – это единственный способ узнать, как у него идут дела. Он никогда и ничего не рассказывает.

Они перешли в еще более роскошную часть дома, где располагались две столовых: одна – в передней части дома – предназначалась для большого числа гостей; в другой, меньших размеров, находившейся рядом с кухней, обычно обедала семья. Когда Марк вошел в парадную столовую, которую называли триклинием или комнатой с тремя диванами, то увидел, что все гости уже удобно расположились на диванах в ожидании первого блюда. В обычной столовой стояло три дивана, на них вмещалось по три человека на каждом и один большой стол. Но парадная столовая с мраморным полом и дорическими колоннами, поддерживающими крышу, вмещала, по крайней мере, пятнадцать диванов и около пятидесяти гостей. Вышитые гобелены украшали стены, факелы освещали зал. Рабы в голубых ливреях дома Гракхов сновали между гостями, наполняя их бокалы. Они уже наслаждались вином – на подобных приемах этот напиток часто представлял больший интерес, чем еда.

Марк оказался рядом с Септимом и еще одним его другом Гелием, а по краям дивана сидели некая Киферида, актриса, и Теренция, старшая сестра Септима. Во время ужинов только мужчинам разрешалось откидываться на подушки диванов, женщины сидели прямо. Когда разнесли первое блюдо, холодную кабанятину с маринованными овощами, Марку стало ясно, что у Септима с матерью не очень хорошие взаимоотношения. Он все время разговаривал только с сестрой или другом, вынуждая Марка вести вежливую беседу с Киферидой, сидевшей слева от него. Несколько раз Марк замечал, как друг украдкой бросает на них взгляды, будто удостоверяясь, что у него все нормально.

Постороннему наблюдателю показалось бы, что они очень мило беседуют: Киферида, черноглазая красавица с волосами, выкрашенными хной, прославилась, играя на сцене старые комедии Плавта. Вежливо улыбаясь, Марк слушал рассказы актрисы о ее триумфах на сцене, пропустив блюдо из устриц, рыбы и креветок, приправленных уксусом и перцем. Затем последовало главное блюдо – петух, зажаренный в перьях. Следом подали дичь, начиненную крупой с гарниром из гусиной печенки и мяса зайца, зажаренных черных дроздов и диких голубей. Парад из блюд, вносимых нескончаемым потоком слуг на больших блюдах, казался бесконечным. Марк, наконец, поднялся и, извинившись перед актрисой, направился в обширный сад, находившийся позади дома.

Это приятное место для уединения окружала стена и густой забор из зарослей тростника, над которыми нависала длинная галерея. В парке стояло много мраморных статуй, журчала вода в фонтанах, благоухали цветы, шелестели искусно подстриженные деревья; по краям утрамбованных дорожек рос вечнозеленый кустарник. Кругом стояла тишина, и Марк предался мечтам, пока не услышал шаги. Обернувшись, увидел Септима.

– Что ты здесь делаешь и от кого прячешься? – потребовал ответа его друг. – Сейчас подают десерт – медовое глазированное пирожное с ягодами шелковицы. Повар матери очень гордится этим блюдом.

– Я не прячусь. Только хотелось уйти от этого шума и подышать свежим воздухом – женщины так сильно благоухают духами, а от факелов такой сильный запах ладана, что дышать нечем.

Септим облокотился о гладкую колонну, поддерживающую галерею, и вздохнул.

– Киферида выглядит обескураженной и неудовлетворенный. Такое, очевидно, с ней случилось впервые. Она, похоже, очень смущена. Не могу поверить, что ты ушел от нее. Разве не находишь ее красивой?

– Все считают ее красивой, когда спят с ней. Септим, она известная проститутка. Ты разве не слышал?

– Конечно, слышал. Именно поэтому попросил мать посадить ее рядом с тобой. С каких это пор ты стал таким высоконравственным, Марк? Я думал, ты хорошо проведешь с ней время.

– Не хочется хорошо проводить время.

– Но тебе же обязательно кто-то нужен: в последнее время ты все время такой мрачный, и мне захотелось дать тебе возможность расслабиться. Помнишь, как мы с тобой ходили по борделям? Не знал, что стал женоненавистником. По крайней мере, Киферида не уличная проститутка, она играет на сцене.

– В данном случае нет никакой разницы: Граний Метелл рассказывает, что заразился от нее сифилисом.

– Ему выгодно так рассказывать. За этими рассказами скрываются его подлинные наклонности, взрослая женщина такого не может допустить.

Марк пожал плечами, не желая спорить.

– Это не имеет значения. Септим, я не был с нею груб, просто хотелось побыть одному.

Септим положил руку на плечо Марка.

– Что с тобой случилось? Может, я чем-то могу помочь?

– Вполне возможно, – взглянул на него Марк.

Септим молча ждал.

– Тебе известно расписание религиозных церемоний, в которых принимают участие весталки? – задал вопрос Марк.

– Расписание девственных весталок? – глупо повторил Септим, уставившись на друга.

– Да. Когда они совершают жертвоприношения, ходят за водой к священному источнику. Понимаешь, что я имею в виду? Твой отец, как консул Сената, опекает жриц-весталок, не так ли? Ты сможешь добыть мне эту информацию?

– Ради всемогущего Юпитера, скажи, для чего тебе это нужно? – потребовал ответа Септим.

– Мне это интересно.

– Похоже, что так, Но позволь спросить, в чем причина такого внезапного интереса к богине Весте?

Марк молчал.

– Ты познакомился с какой-то женщиной во время публичных жертвоприношений в этом храме? – поинтересовался Септим. Затем выражение его лица вдруг изменилось. – Марк, ты, должно быть, шутишь. Неужели одна из девственных весталок?

– Да. Встретил ее в храме Весты, сопровождая Цезаря, который вносил изменения в завещание.

Септим молча с изумлением смотрел на него.

– Не смотри так на меня. Я хочу ее снова увидеть. Поможешь?

– Корва, ты сошел с ума. Выбрось ее из головы. Это невозможно. Безрассудная идея.

– Я еще ничего не совершил. Хочу посмотреть на нее издали.

– С какой целью? Чтобы мучить себя? Из этого ничего не выйдет, мой друг. Если опозоришь девственную весталку, ее живьем похоронят за нарушение клятвы, и тебе не поможет даже твоя блестящая военная карьера: неважно, в скольких успешных военных кампаниях ты участвовал и сколько раз награждался лавровой ветвью или нес лавровый венок во время триумфов – Сенат и магистраты приговорят тебя к пожизненному заключению на рудниках Нумидии! Тебе придется броситься на свой собственный меч, чтобы избежать позора.

– Ты немного опережаешь события, Септим. Я только хочу еще раз взглянуть на нее, вот и все.

– Ты собираешься слоняться вокруг храма, как влюбленный школьник? Это, несомненно, упрочит твою славную репутацию.

– Нет ничего особенного в том, если я буду присутствовать на публичном жертвоприношении. Никто и не обратит на это внимание. Во время таких событий всегда толпы народу, и я буду одним из многих.

Септим покачал головой.

– Мне это не нравится, Марк.

– Ты сможешь мне помочь?

Септим пожал плечами.

– Ну так что?

– Копия расписания религиозных процедур весталок лежит на столе у моего отца. Он регулярно получает его, чтобы координировать сессии Сената с ними.

– Могу я на него взглянуть?

Септим посмотрел вдаль и вздохнул.

– Септим?

Трибун покачал головой.

– Наверное, когда-нибудь пожалею, что ввязался в это.

– Я только быстро взгляну на расписание.

Септим погрозил Марку пальцем.

– Надо вернуть расписание до окончания ужина. Не хочу, чтобы он заметил его отсутствие.

Марк кивнул головой.

– Жди меня здесь.

Марк остался в саду, и ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем послышались шаги Септима. Он резко повернулся и увидел в руках друга листок пергамента, исписанный аккуратными греческими буквами. Марк быстро схватил листок.

– Осторожнее! – сердито прошипел Септим. Центурион преподнес листок к пламени факела на углу галереи.

– Завтра утром она принимает участие в очистительном жертвоприношении, а через пять дней отправится за водой к священному источнику, – сказал он.

Септим заглянул к нему через плечо и сверил время процедуры с именем весталки.

– Юлия Розальба Каска? – прошептал он. Марк вернул ему листок.

– Ты, действительно, ненормальный, Марк. Хотя бы имеешь представление, кто она такая?

– Самая очаровательная женщина, которую я когда-либо видел.

– Самая опасная женщина, которую ты когда-либо встречал, – дочь умершего Туллия Каски и внучка Децима Гнея Каски, лютого врага Цезаря!

– Септим, меня не интересует политика. Тебе это хорошо известно.

– Придется заинтересоваться, когда дело дойдет до гражданской войны, а это вполне вероятно. Кроме того, что она – девственная весталка и, следовательно, неприкосновенна, эта женщина принадлежит к дому и семье самого ярого врага твоего покровителя.

Марк молчал.

– Не собираюсь принимать участие в этом безрассудстве, – твердо заявил Септим.

– А я и не стану просить тебя об этом. Ты уже достаточно помог, показав этот документ.

– Но мне нужно вернуть его до окончания ужина, – ответил Септим, бросив опасливый взгляд в сторону дома. Сделав шаг, он остановился. – Марк, будь осторожен. Я не шучу – все слишком серьезно.

– Понимаю, – тихо произнес Марк.

– Не уверен. Ты не вырос в Риме и не представляешь, с каким благоговением относятся к жрицам-весталкам и какой бывает взрыв негодования, когда одна из них нарушает данный обет. Еще мальчиком я слышал, как живьем захоронили весталку на священном поле Кампус Скелератус. На всю жизнь запомнил этот рассказ. Ее обвинили на основании показаний рабов, которых можно подкупить или под пыткой заставить сказать все, что угодно. Ей ничего не помогло – состоялась ужасная казнь.

– Я не стану подвергать Розальбу опасности, – тихо произнес Марк. – Только должен увидеть ее.

Вдруг послышался какой-то звук позади, и Септим, приложив палец к губам, тихо проник в дом через боковую дверь. Марк улыбнулся, когда увидел раба, вылившего ведро воды в сад.

Он снова вернулся к своим мыслям.

Марго надела на склоненную голову Юлии ритуальное одеяние, напоминавшее прямоугольный кусок белой ткани с пурпурной полосой, закрепив его инкрустированной брошью. Накинув на голову вуаль, отступила назад и удовлетворенно кивнула.

– Готово. А теперь иди и поторопись – скоро рассвет.

Юлия покинула свои апартаменты, прошла через атрий, окликнула телохранителя и направилась к двери, ведущей к алтарю храма, где уже собралась толпа, хотя на небе только-только показались первые отблески рассвета. Пройдет еще несколько минут, прежде чем свет заструится через розовое окно лепного потолка, и косые лучи упадут на алтарь.

И начнется жертвоприношение.

Соленые пирожные, вино и масло уже лежали рядом со священным огнем, ярко горевшим у подножия статуи богини, в три раза превышающей рост человека. Все ждали, когда первые лучи солнца упадут на алтарь и позволят начать церемонию.

Когда наступил этот момент, Юлия подняла руки и над ожидающей толпой воцарилась тишина. Она нараспев читала молитвы о безопасности римского государства, одновременно разламывая пирожное и бросая кусочки в огонь, немедленно поглощавший их; затем полила огонь вином, потом маслом и отступила назад. Пламя вспыхнуло, и Юлия почувствовала его тепло на своей коже. Толпа ответила на это возгласом изумления.

Весталка, низко поклонившись, продолжала молитвы, пока огонь не затих, затем окропила алтарь водой из священного источника – такая церемония очистительного жертвоприношения совершалась в начале каждого лунного месяца. В заключение жертвоприношения она легла ничком перед алтарем и молила Весту защитить всех римских граждан, в какой бы части света они не находились; поднявшись, обернулась лицом к толпе, тем самым подавая сигнал, что граждане могут обращаться к богине со своими собственными просьбами и пожеланиями.

Впереди толпы, возвышаясь над всеми, одетый в полную форму, стоял центурион, которого она видела во время последнего посещения храма Цезарем.

Юлия выдержала его долгий взгляд, хотя ее сердце бешено колотилось. Силой воли заставив себя отвести от него глаза, она старалась смотреть на всю толпу, затем, повернувшись к алтарю, поклонилась и направилась к выходу.

Очутившись в атрии, она прислонилась спиной к стене, чувствуя слабость и смущение.

Почему он здесь? Раньше его никогда не было видно во время жертвоприношений – простое совпадение или пришел, потому что вспомнил мимолетную встречу в протокольной комнате храма? И если это так, то на что надеется, наблюдая за ней во время торжественной церемонии?

Ему должно быть хорошо известно, что никакие взаимоотношения между ними невозможны.

Весталка знала это и все равно дрожала, как загнанный в угол заяц. Телохранители смотрели на нее с сочувствием.

Юлия махнула рукой, отпуская их, и бросилась бегом в свои апартаменты.