У ангелов нелетная погода

16 августа 2008 года, суббота, вечер

Нателла нахмурилась и потеребила Скворцова за рукав. Тот, не отрывая глаз от монитора, огрызнулся:

– Отвянь, видишь, я думаю!

– Чего тут думать! Думает он! – Нателла всплеснула руками. – Думать будешь дома, на диване. А сейчас звони!

– Куда звонить, курица ты армянская! – Скворцов раскрутился на кресле. – Ты что, думаешь, у меня вся криминальная Москва в телефоне? Я и думаю, как выйти на этих уродов.

– Юрочка, миленький, не тяни! – Нателла умоляюще сложила ладони перед собой. – Девку своровали у матери из рук, ты понимаешь? А куда они ее пристроят, если не в бордель? Куда восемнадцатилетнюю хорошенькую дурочку еще могут своровать, а? Ты же знаешь, как этот бизнес налажен – сначала предлагают работу официантки или танцовщицы, а потом… Ты же сам писал про экспорт девчонок на Восток! У тебя же отличный репортаж был, ну!

– Баранки гну! – Скворцов встал во весь свой полутораметровый рост, покатался колобком по кабинету. – Те бойцы, что мне информацию сливали, уже давно там не работают, поняла? Как выйти на новых – это вопрос. Позвоню-ка я Семейному.

– Кому-кому?

– Опер есть такой в угро, он как раз путанками занимается, у него связи есть среди сутенеров. – Скворцов поскреб затылок. – Может, выведет на канальчик какой. Только насчет Турции – не знаю, вроде там только перевалки есть на Европу, а так девки там не задерживаются.

– Во-от, можешь, когда захочешь! Ай, спасибо, ара, ай, молодец! – прокричала Нателла с утрированным армянским акцентом, притянула Скворцова за уши и смачно поцеловала в лоб. Он люто отмахнулся.

Нателла набрала номер Ларисы. Телефон долго пиликал, но подруга не отзывалась. «Что она там, живая или уже нет?» – с ужасом подумала Нателла.

С Ларкой они дружили со вступительных экзаменов на журфак. Перед сочинением она подошла к черноволосой девчонке с темными глазами как-то интуитивно, думала, если та и не армянка, то все равно явно нерусская, а значит, своя. Нателла лишь два года жила в Москве, с тех пор, как отца перевели из Еревана на работу в союзное министерство. В московской школе она так и не смогла близко сойтись с девчонками – стеснялась акцента, того, что многого не знала, не понимала тут, в столице. А те удивлялись замкнутости, зажатости новенькой. Ведь им не объяснить, что в своей школе в Ереване она была самая бойкая и заводная, за что ей не раз попадало от учителей.

Она раскрепостилась лишь к концу десятого класса, но тогда было уже не до веселья – все готовились к экзаменам, бегали по репетиторам. Так и не завела себе закадычной подружки.

Лариса, оказалось, была стопроцентно русская, из маленького города Иванова, где у нее жили мама и младший брат. Девушки мгновенно почувствовали взаимную симпатию и с тех пор почти не расставались до той минуты, когда увидели свои фамилии в списке принятых. Потом Лариса поселилась в общежитии, в одной комнате с Машей Зотовой, с которой тоже быстро подружилась.

Машка приехала в Москву с Сахалина, взахлеб рассказывала о родных местах, была компанейской и веселой, училась легко и охотно помогала другим. И Нателла, которая поначалу ревновала Ларису к соседке и даже обижалась, что та пытается расстроить их верную дружбу, сама незаметно подружилась и с Машей. В учебных аудиториях, в читалке и на экзаменах они всегда сидели втроем, прикрывали друг друга на экзаменах.

А когда Лариса и Маша познакомилась с родителями Нателлы, ее мама Гоар Аветисовна сама стала предлагать девчонкам остаться переночевать, если они засиживались за учебниками допоздна. Она решила, что дружба с целеустремленными и трудолюбивыми девочками пойдет на пользу ее легкомысленной дочери.

Правда, Машка вскоре переехала жить к тетушке, которая овдовела и сильно болела, и стала реже бывать у Нателлы дома. А Ларка продолжала заниматься с подружкой, подтягивая ее по тем предметам, которые давались той с трудом, – теории и практике печати, политэкономии, истмату… В комнате Нателлы появилось «Ларкино кресло» – раскладное, жесткое и неудобное, но Лариса изредка спала на нем на законном основании. Даже отец, вечно занятой и спешащий, по утрам перестал шарахаться, ненароком встречаясь с заспанной Ларисой в коридоре, и вежливо желал ей доброго утра.

Ларисе нравился веселый нрав Нателки, ее умение любую проблему превращать в смешное препятствие, не стоящее нервов. Нателлу восхищали в Ларке целеустремленность и патологическая порядочность. Она училась по полной программе, ничего не забывала, не пропускала, ее конспекты можно было показывать на выставке студенческих шедевров. Нателка, которая обожала полениться, проспать первую пару и хорошие конспекты заменить кокетничанием с экзаменатором, рядом с Ларкой стыдилась своей лени и нехотя, с причитаниями и воплями, но все равно училась если и не в полную силу, то вполне прилично.

Когда после четвертого курса у Ларисы снесло крышу и она безумно влюбилась, Нателла была первой, кому она рассказала о Сергее. Глядя в счастливые глаза подруги, Нателла осторожно спросила: у вас это как, серьезно? Ларка только помотала головой: ничего не знаю, люблю! И пропала на пару месяцев, почти не звонила и редко появлялась на факультете, благо на пятом курсе за посещаемостью уже никто не следил.

Нателла первой узнала и о беременности подруги, и о предательстве Сергея. Ларка, потухшая, бледная, сидела перед ней, обреченно уставясь в пол.

– Ты с ума сошла, да? – кипятилась Нателла. – Что значит: ну и пусть! Ребенок его? Его! А он в кусты? Анамуш, срика! Нет, это номер у него не пройдет! Химар! Апуш!

– Ты чего ругаешься, да еще так страшно? Это что – апуш какой-то, да еще срика? Ужас просто!

– А что, не срика, по-твоему? – Нателлка уперла руки в бока, ее агатовые глаза пылали гневом. – Это значит негодяй, мерзавец! Химар, придурок! Надо написать командиру части, надо найти его и заставить!

– Заставить что? – тихо спросила Лариса. – Любить меня? Или ребенка? Заставить невозможно, как ты не понимаешь?!

– Тогда делай аборт, на кой тебе такое счастье? Куда ты с ребенком – домой, к маме? Вот ей будет радость! – Нателла села рядом, обняла подругу за плечи.

– Ни за что. – Лариса тихонько высвободилась из ее рук. – Ребенок будет мой. Я не могу его убить, понимаешь?

За последующие месяцы Лариса сделала невозможное. Она перевелась на вечернее, хотя в учебной части делали большие глаза: как это, пятикурсница, отличница, именная стипендиатка – и уходит с курса неизвестно зачем? Она устроилась на работу дворником, получила служебную комнатку в старинном флигеле на задворках факультета. По утрам, надев страшный бушлат и до бровей повязавшись платком, мела дворы. По вечерам подрабатывала перепечаткой студенческих курсовых и дипломных работ на машинке, которую Нателла принесла ей из дома, наплетя родителям, что Лариса пишет книгу. Мама только покачала головой: надо же, Ларочка, какая умная девочка, счастье матери, не то что ты, легкомысленная птичка-цитик!

А Лариса копила деньги – она решила, что не станет обременять мать, сможет протянуть какое-то время после родов, а там получит диплом, устроится на работу по специальности. Но все получилось не так, как она планировала.

Роды оказались тяжелые, ей сделали кесарево сечение, малышка была беспокойной, крикливой, не спала ночью… Пришлось звонить маме, просить помощи.

Едва пережив шок – дочка-умница, и вдруг такое с ней приключилось, – мама приехала и целый месяц самоотверженно ухаживала и за внучкой, и за дочерью. Предложила забрать Анечку к себе, в Иваново, чтобы Лариса смогла закончить институт, как все, устроиться на хорошую работу. Но та решительно отказалась: братишка заканчивал школу, мать работала, до пенсии ей еще два года, а на ту пенсию, которую брат получает за отца, сильно не разбежишься. «Продержусь, мам, не расстраивайся», – твердо сказала Лариса.

Нателка не выдержала, проболталась матери о ситуации. Тихая Гоар Аветисовна плакала и сокрушалась: бедная девочка, хехч ахчик! Пусть поживет у нас, если надо, мы с бабушкой поможем. Но Лариса и от этой помощи отказалась – не могла обременять и щедрое семейство Григорянов, которые без того делали для нее много доброго.

Анечка фактически росла как «дочь полка». Когда Лариса ходила на консультации и экзамены, с малышкой по очереди сидели подруги-однокурсницы, больше других – Нателла и Машка. Они делились с Ларисой тем, что привозили из дома, – кто картошкой, кто вареньем или домашними консервами. Машкины родители присылали коробки соленой и копченой рыбы.

Иногда добровольной няней бывал даже насмешник Фимка Краснянский, которого, впрочем, почти всегда сопровождала Сонечка. Фимка протягивал малышке длинный палец, за который она сосредоточенно хваталась, пуская пузыри, и хмыкал глубокомысленно: «Во хватка, как у мишки-коала!» Сонечка отпихивала его от кроватки: «Где это ты коал-то видал, юный зоолог!», брала Аню на руки и сюсюкала над ней, как заправская мамаша.

Журналистскую карьеру Лариса так и не сделала. Но устроилась в крупное издательство и быстро пошла в гору – через год стала старшим редактором, еще через год – заведующей редакцией молодежной литературы, и сам главред, большой писатель и гуманист, а также член бюро райкома КПСС, выхлопотал ей комнату в коммуналке и – уж совсем невероятная удача – московскую прописку.

Машка, закончив факультет в числе лучших, помчалась на свой родной Сахалин, где ее уже ждали в местной молодежке. С сияющими глазами она прощалась с подругами и клялась в первый же отпуск приехать к ним. Нателла, распределившись в «Советскую торговлю», тихо сидела в отделе писем, пока газетный рынок не начал на глазах трансформироваться.

В 90-х, как пузыри на лужах во время дождя, возникали и тут же лопались новые издания, пропадали старые, журналистская братия носилась из одного нового проекта в другой. Нателку, с ее острым языком и полным отсутствием страха перед авторитетами, пригласил в новую «Деловую газету» однокурсник, талантливый и хваткий парень. Там она нашла себя в качестве финансового обозревателя, бойкого пера которого побаивались вновь испеченные бизнесмены и банкиры.

Дружба ее с Ларисой сохранилась так, как сохраняется сестринская любовь. Они, конечно, теперь виделись гораздо реже, но это ничего не значило. Обо всех радостях и бедах они первым делом сообщали друг другу – каждая была уверена, что и в том и в другом никто лучше не поймет и не поможет, если что…

Подросшую Аню Нателла считала если не дочерью, то уж племянницей точно. Своих детей у нее пока не было – не случилось, да и разнообразные романы кончались в основном плачевно. А единственный скоропалительный брак рухнул через полгода после свадьбы, в 1992-м. Муж, безумно талантливый и столь же безгранично ленивый очеркист Левик Бабаян, объявил, что надо срочно уезжать из страны, – с этими дефолтами ничего хорошего здесь не предвидится. Уехал, пообещав вернуться, но так и не вернулся, прислал только согласие на развод… И вот теперь Нателла сидела за компьютером и мучительно соображала, что еще сделать, чтобы помочь Ларке в этой дикой ситуации, которую она и вообразить бы не смогла еще сутки назад.