У истоков великой музыки

"Болею я за каревские места..."

В первую нашу встречу с Нестеренко в тесной комнате флигеля, где ютился тогда музей, Евгений говорил:

- Какое счастье, что в Наумове уцелели дом и усадьба, там можно воссоздать заповедник, который со временем станет не хуже Пушкиногорья. Но главное - надо сохранить Карево, ведь именно к этому священному месту и сейчас, и в будущем будут приезжать паломники. Пока существует земля, здесь будут черпать вдохновение певцы и музыканты. Надо развивать музей, нельзя упустить время, мы перед Мусоргским и так в долгу...

Записывая эти слова, я думал, что столичный артист говорит их из вежливости, пока здесь гостит. Однако вскоре убедился в обратном.

О Нестеренко как певце написано у нас в стране и за рубежом предостаточно, но мало кто знает, сколько он сделал и продолжает делать для родины Мусоргского. Без преувеличения можно назвать эту его подвижническую деятельность гражданским подвигом. Я специально перебрал все письма, телеграммы, записи в блокнотах, публикации за десять лет, которые убеждают в этом документально.

Почему же Нестеренко выбрал меня в свои соратники? Ведь у него немало знакомых среди столичных журналистов, писателей, музыковедов... Наверное, еще с первой встречи он понимал, что в таком кропотливом деле нужен человек местный, земляк композитора, а не московский командировочный. И он начал терпеливо готовить меня к серьезной работе.

"Спасибо за статью - хорошо получилась, несмотря на несколько вполне объяснимых краткостью нашей встречи неточностей. Замысел материалов о родине М. П. Мусоргского прекрасен. Хорошо было бы все написанное показывать кому-нибудь из музыковедов".

За эту первую статью мне стыдно и теперь, столько там было неточностей и нагромождений. И как деликатно обошелся со мной Евгений!

"Лечу из Владивостока в Москву, наконец в самолете могу заняться письмами... Мне кажется, неплохо бы помимо наумово-каревских иллюстраций - фотографий и рисунков - сделать снимки фортепиано из музея Томановской-Дмитриевой, ведь это единственный инструмент, о котором мы знаем, что его клавиш касались руки М. П. Мусоргского..."

Нестеренко имел в виду музей Томановской-Дмитриевой, который находился в Волоке Торопецкого района. После этого письма я побывал там, встретился со старожилами, записал их воспоминания. Фотографии и рисунки сделали мои земляки: фотокорреспондент из Пскова Николай Боднарчук и художник Петр Дудко.

"Много думаю о Вашей работе, о том, как она необходима и как важно осветить или поставить в ней многие вопросы, которые оставались вне сферы исследователей жизни и творчества М. П. Мусоргского. Как жалко, как трагически нелепо, что ни один из них, даже А. А. Орлова и Г. Хубов, не побывали в его родных местах. Сколько можно было собрать сведений, Документов, вещей, даже после Каратыгина... А церковь надо восстановить, как это сделали на родине Глинки. Хорошо бы сделать раскопки на ее месте, выяснить очертания фундамента, разыскать обломки материала, может, найдутся остатки дверей, утвари, стекла. Возможно, в псковских архивах есть чертежи этой церкви, старые документы?" (5.8.79 г., озеро Сапшо).

В этом письме на восьми страницах речь шла не только о Кареве, но и о Наумове, о том, что село это, где расположился музей, не указано как место, связанное с жизнью Мусоргского, ни в каких печатных изданиях. И опять же деликатно Нестеренко подталкивал меня к поискам.

"Спасибо за статьи в "Псковской правде", я даже не ожидал, что Вы собрали так много сведений о пребывании М. П. Мусоргского на родине. Карево как место пребывания и работы Мусоргского-композитора не упоминается совершенно в литературе, т. к. свои письма с Псковщины он помечал только: "Торопецкий уезд",- таким образом, воспоминания и предания, записанные Вами у местных жителей, являются подтверждением сообщения Каратыгина о неоднократных наездах Мусоргского в Карево... Привет Николаю Бод- нарчуку, его фотоработы произвели на меня очень сильное впечатление, уже сейчас он создал образ родины Мусоргского в фотографиях - это так важно и так трудно, а ему удалось, так как он серьезный и талантливый" (10.11.79 г., Москва).

Вслед за этим письмом Нестеренко прислал открытку, где советовал собрать сведения о родителях Мусоргского, о том, когда Юлия Ивановна вышла замуж, бывал ли Модест в Наумове ребенком, кто тогда жил в Пошивкине. "Надо в печати почаще писать о том, чтобы не дать исчезнуть с лица земли Кареву, и вдалбливать при случае эту идею в головы всех имеющих к этой проблеме отношение. Очень я болею за каревские места, места-то святые. Болею за них, думаю о них и вижу, как хорошо скоро там будет,- может, и не скоро, но будет" (11.11.79 г., Москва).

Нестеренко не только "болел", но и внушал свои мысли другим, отстаивал их, а сказать точнее - сражался. И особенно за установление памятника композитору.

Вспомним, в постановлении об утверждении списка памятников великим людям от 30 июля 1918 года, подписанном Председателем Совета Народных Комиссаров В. Ульяновым (Лениным), имя М. П. Мусоргского в числе композиторов названо первым. Однако и к 100-летию со дня смерти композитора памятник не был поставлен.

Зимой 1980 года я получил из Москвы телеграмму: "Буду Кареве Наумове один день среду тринадцатого февраля вместе авторами памятника Мусоргскому Нестеренко".

Музыкальный праздник в Наумове

Евгений Нестеренко беседует с М. Г. Бардиным

В назначенный день в музее собралось много гостей: представители Министерства культуры РСФСР, Псковского облисполкома, куньинские районные власти, а также известные архитекторы, скульпторы, художники из столицы. Нестеренко не раз и не два "обрабатывал" москвичей, внушал им свою идею о памятнике и теперь так же страстно убеждал представителей местных властей. Он настоял на том, чтобы все пошли на каревский холм. В этот день мороз был за двадцать градусов, а в Кареве сразу же за дорогой - сугробы по пояс. Нестеренко первый шагнул с дороги и, разгребая глубокий снег, стал пробираться к вершине холма. За ним не очень-то охотно потянулись остальные. Когда гости поднялись на самую верхнюю точку и стали оглядываться, послышались восхищенные голоса: "Здорово, красота какая!", "Такая природа - лучший экспонат для музея".

- Посмотрите,- сказал Нестеренко,- вот здесь стояла усадьба отца композитора, а там, в Наумове, жила мать, а вот на том холме - церковь, где они обвенчались. С этого места туристы все увидят. А какая акустика для открытой эстрады!

Когда вернулись в музей, гости попросили Нестеренко спеть что-нибудь. Времени до отхода московского поезда было достаточно, и решили собраться в музее после обеда. О том, что состоится концерт, быстро узнали местные жители. В музей потянулись люди. Нестеренко подошел к роялю и сказал:

Концерт по заявкам, спою, что попросите.

И он пел романсы Глинки, Даргомыжского, Мусоргского. Рядом со мной сидела Пелагея Филипповна Синякова и все переживала:

- Разве можно столько петь, он же с дороги, устал, а они, ненасытные, все хлопают.

С этой старушкой Евгений познакомился еще в первый свой приезд. Пелагея Филипповна раньше пела на клиросе в Одигитриевской церкви, а теперь состоит в фольклорном ансамбле при музее. После концерта Евгений подошел к Пелагее Филипповне, и она сразу же потянула его в гости:

- Пойдем к нам, щей похлебаем да соснешь хоть часок...

Через несколько дней я получил письмо из Москвы.

"Посылаю статью для Вашей газеты,- писал Нестеренко.- Может быть, она убедит в правоте нашего дела".

Статья была опубликована в "Псковской правде" под заголовком "Живой родник вдохновенья".

"Получил газеты, спасибо! Все, что делается в периодической печати, все статьи и репортажи с концертов западают в душу читателей и прорастают побегами интереса и любви к нашим национальным богатствам... Посылаю книжки, привезенные мной из странствий, они вам пригодятся в работе" (26.4.80 г., Москва).

"Надеюсь, что Вы сможете приехать в Псков на встречу авторов памятника с псковской властью, нужна будет Ваша помощь... Читал Бунина "Жизнь Арсеньева". Помилуй бог - как хорошо!!!" (28.5.80 г.).

Вслед за этой открыткой пришла телеграмма: "Второго июня будет совещание Пскове приезжайте если можете всего доброго Нестеренко".

Разрешение на поездку я получил и сразу же вылетел самолетом в Псков.

На заседании заслушивали мнения сторон. Авторы - скульптор В. X. Думанян и архитектор А. В. Степанов - показали гипсовую модель памятника, рисунки проекта. Против памятника на заседании никто на возражал, но, как и во время зимней встречи в Наумове, главный архитектор области Фоменков не хотел, чтобы монумент стоял на каревском холме. Он предлагал поставить его в Наумове на низкое болотистое место. Слово взял Нестеренко и заговорил спокойно, убедительно:

- Первый в мире памятник Модесту Петровичу Мусоргскому, естественно, надо установить на родине композитора. Наумово же, как известно, принадлежало Чириковым, а низина за Каревом - помещикам Поджио. Это будет нарушением "границ" - отход от исторической правды. Самое лучшее место для памятника - каревский холм. Это место видно и с железной Дороги, где проходит много поездов, с автотрассы, с озера и из всех деревень. Отсюда открывается необыкновенная красота этих мест. Памятники ставят на века, и нам надо думать о тех, кто придет сюда через сто - двести лет. И еще - деревня Карево в том виде, в каком она находится сейчас,- это живой упрек нам. Теперь изменилось отношение к так называемым неперспективным деревням, Карево не просто деревня, а Родина великого Мусоргского, и ее застройку надо взять под особый контроль - ставить только рубленые, традиционные русские избы...

В конце совещания вынесли решение одобрить проект памятника и записали: "Выразить благодарность Е. Е. Нестеренко за то, что он проявляет заботу об увековечении родины Мусоргского". Вечером того же дня Нестеренко дал бесплатный концерт, чтобы убедить псковичей еще и силой искусства. Зал областного театра был переполнен. Я оказался без места, и Нестеренко предложил пойти с ним за кулисы.

Жара в Пскове не спала даже к вечеру, и в театре было особенно душно. В гримерной Евгений с сожалением снял легкую рубашку с короткими рукавами и задумался, во что обрядиться. Прикинул смокинг и тут же отверг. Снял с вешалки фрак, подержал в руке: "Нет, тяжел, прямо-таки кольчуга". Вошел аккомпаниатор Евгений Михайлович Шендерович. Обаятельный, с неизменной улыбкой и тонким чувством юмора, он всегда умел найти подход и к деревенским жителям, и к тонким знатокам искусства. Шендерович был в строгом черном костюме, стройный, с длинными, седыми, почти до плеч волосами - по внешнему виду настоящий маэстро.

- О, я тоже надену черную пару!- воскликнул Нестеренко.- Так-то вольготнее будет.

Он быстро переоделся, поправил у зеркала "бабочку" и подошел к Евгению Михайловичу, разбиравшему ноты.

- Начнем с Мусоргского?- спросил Шендерович.

- Начнем, пожалуй,- тихо пропел Нестеренко.

- "Кончака" будем?

- Давайте.

- Женечка, а что на второе отделение?

- Что-нибудь полиричнее: Чайковского, Рахманинова.

- А на "бис"?

- А на "бис" опять же Модеста Петровича.

За кулисы зашел директор филармонии Владимир Михайлович Пугач:

- Ну что, можно объявлять?

- Сейчас присядем - и с богом,- улыбнулся Нестеренко. И, едва приткнувшись к краешку стула, сказал Шендеровичу:

- Маэстро, пошли...

Занавес раздвинулся, и из зала пахнуло жарой, раздались аплодисменты...

В тот вечер Нестеренко и Шендерович "отработали" три отделения - на "бис" пришлось петь больше десяти произведений. А ночным поездом Нестеренко уехал в Таллин петь "Бориса Годунова".

Через месяц с небольшим я получил письмо: "Спасибо за газеты - не огорчайтесь, в любом случае, даже в сокращенном виде, статья делает свое дело, пропагандируя музей Мусоргского и внушая, что местом установки памятника должен быть каревский холм... Я, признаться, намотался за этот месяц - пел после Пскова в Таллине, Москве, Софии, Цюрихе, Будапеште... Хотелось бы спокойно пожить в Наумове у озера хотя бы денек. Думаю, что это скоро удастся. Черкните мне, пожалуйста, не будет ли трудностей с обратным отъездом в Москву. Со мной приедет Елена Образцова. Можно ли получить с гарантией четыре билета на вечер 4 августа на поезд Рига - Москва? И последний вопрос: в котором часу, как Вы думаете, лучше начинать музыкальный праздник? В полдень, часа в 2, в 4 - 5, а может, в 6? Это, учитывая температуру воздуха, мошкару, освещение, конец рабочего дня в совхозе и прочие условия и факторы" (7.7.80 г., Москва).

Этот музыкальный праздник состоялся. Но его основа была заложена еще раньше. В конце лета 1977 года на родине Мусоргского побывал выдающийся композитор нашего времени, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда, народный артист СССР Георгий Васильевич Свиридов. Он боготворит Мусоргского, понимает и тонко ценит его творчество. "Мусоргский был художник в высшей степени национальный. Это в полном смысле певец России. Ее судьбами, ее болью и ее радостями наполнены творчество композитора, вся его жизнь и все его художественное воображение... Внутренний композиторский слух его исключителен по тонкости. Мусоргский услышал такие созвучия, каких до него в музыке не встречалось",- писал Георгий Васильевич в "Советской культуре" 27 марта 1981 года.

Свиридов и сам композитор самобытный, русский, а потому и приехал поклониться исконно русской земле, на которой родился, как он сказал, "колоссальный новатор, значительно опередивший эпоху".

Вместе с Евгением Нестеренко Георгий Васильевич побывал в Кареве, походил по тропкам и дорогам у Жижицкого озера, хранившим, казалось, следы Мусоргского. А вечером 11 августа в актовом зале Наумовского сельскохозяйственного техникума состоялся концерт. На сцене стоял портрет Мусоргского, утопающий в цветах.

Евгений Нестеренко исполнял романсы Мусоргского и Свиридова. Благодарные деревенские зрители бурно аплодировали и буквально засыпали цветами знаменитых московских гостей. Певцу и композитору поднесли венки из полевых васильков.

- Музыка Мусоргского живет в России, прославляя ее,- сказал Георгий Васильевич землякам композитора. А в книге почетных посетителей он оставил такую запись: "Посещение памятных мест, где родился М. П. Мусоргский, оставляет неизгладимое впечатление, которое всегда будет жить в моем сердце".

Вернувшись в Москву, Георгий Васильевич не забыл о музее, и 24 ноября в "Правде" появляется статья "Путешествие в страну музыки" за подписью Свиридова и Нестеренко. "У музея есть все возможности стать центром пропаганды и изучения творчества Мусоргского, интересным объектом туризма, пейзажным и музыкальным заповедником. Псковский край стал страной пушкинской поэзии. Он может стать и страной музыки Мусоргского".

Слова эти оказались пророческими. В августе на тихом лесном полустанке Жижица остановился утренний поезд из Москвы. Его пришлось задержать дольше положенного времени - артистов приехало свыше сотни.

На усадьбе, в старинном парке, среди вязов, лип, сирени стояли длинные скамейки из свежеструганых досок. Тут же возвышалась новая сцена, на которую еще не ступал ни один исполнитель. Концерт был объявлен на 17 часов, но зрители стали собираться с утра. На поезде, на автобусах, автомашинах приезжали из Пскова, Великих Лук, Куньи... Шли пешком из ближайших деревень земляки композитора.

Вся огромная поляна перед музеем была заполнена. Мальчишки забрались "на галерку" - раскидистые ветви старых деревьев.

Когда на сцену поднялся Евгений Нестеренко, все дружно зааплодировали. Певца в этих краях хорошо знали почти все жители. А в этот раз с ним приехали известные всему миру артисты: Елена Образцова, Московский камерный хор под руководством профессора Владимира Николаевича Минина, народный артист Эстонской ССР, лауреат международных конкурсов Мати Пальм, композитор и пианист, лауреат международных конкурсов Михаил Ермолаев и, как всегда, Евгений Михайлович Шендерович.

Нестеренко обратился к участникам праздника:

- Эти деревни, луга, леса и озера дали земле гения музыки. Произведения Мусоргского, которые мы сегодня здесь исполним, родились на этой земле, и теперь песни как бы вернутся на свою родину...

После концерта, когда солнце начало опускаться за озеро, Нестеренко собрал московских гостей, местное начальство и пригласил всех в Карево.

На холме Елена Васильевна Образцова воскликнула:

- Какой великолепный вид! Вот откуда надо петь "Гадание Марфы".

Нестеренко снова стал убеждать всех в том, что это лучшее место для памятника. Его поддержали Образцова и другие москвичи. Но "всемогущий" архитектор Фоменков, не вникая ни в чьи доводы, стоял на своем: "Нет, здесь нельзя".

- Но почему?- возмущенно воскликнула Образцова.- Скажите внятно, почему в болоте в Наумове можно, а здесь нельзя?

А Фоменков с тупым упрямством твердил: "Не смотрится он здесь, не смотрится". Давно было ясно, что он исполнял чью-то волю.

- Нет, вы все-таки скажите, почему нельзя,- настаивала Образцова.

- Здесь пахотное поле. Эта земля принадлежит совхозу. Нельзя землю занимать,- опустив глаза, отвечал Фоменков.

Я знал, что этот взгорок был давно запущен, как и многие гектары вокруг, и сказал об этом.

Месяца через два, когда я снова приехал в Карево, холм был перепахан! Пласты дернины после грубой вспашки лежали на изуродованном поле, подступая к камню, на котором осталась табличка с надписью: "Здесь будет заложен памятник М. П. Мусоргскому". Об этом я с горечью написал Нестеренко. В ответ он утешал меня: "Ничего, медленно, но дело Двигается. А воинственному невежеству надо противостоять не менее воинственно... Надо работать, что-нибудь да получится".

Хлопоты поклонников Мусоргского - москвичей и местных жителей - не пропали даром. В 1980 году вышло постановление Совета Министров РСФСР, в котором были намечены меры по благоустройству музея, восстановлению и реставрации памятных мест, связанных с жизнью и творчеством композитора. Для выполнения намеченной программы были подключены разные министерства. В одном из пунктов особо говорилось об издании альбомов, путеводителей и буклетов по памятным местам. Прав был Нестеренко, привлекая земляков композитора к поиску материалов, документов, фотографий, к созданию картин. "Передайте художнику Петру Дудко мою горячую благодарность - он делает важное дело с любовью. А не может ли он создать картину - показать композитора в родных краях, связать его портрет с какой-нибудь запоминающейся частью пейзажа..."

Во время гастролей в Венгрии Нестеренко побывал в музее композитора Белы Бартока и написал оттуда: "Здесь можно купить ноты почти всех сочинений композитора, факсимильное и миниатюрное издания его произведений, несколько книг о нем, грампластинки, портреты его, открытки... Вот этого нам надо добиваться. Какая-то материальная память очень важна для паломника к святым местам".

А в другом письме, уже из Австрии,- снова о музее. "Сегодня уезжаю из Зальцбурга, где родился Моцарт. Был вчера в музее его и еще раз убедился, что у нас по Мусоргскому сохранилось больше, включая окружающую местность, надо только все это сохранить".

"Вчера стало известно, что в Наумове состоится совещание, надеюсь - последнее, относительно установки памятника М. П. Мусоргскому. Я беседовал по этому вопросу с Председателем Совета Министров РСФСР М. С. Соломенцевым, он поддерживает нашу точку зрения, так же как и по другим вопросам, связанным с юбилеем... Дело, кажется, завертелось".

Совещание в музее состоялось, и на нем по-прежнему много говорили о значении памятника, но конкретного решения так и не приняли. Нестеренко же не отступался от идеи увековечить память Мусоргского.

Сколько же на это уходило времени, нервов, здоровья! И казалось бы, зачем все это Нестеренко? Ведь его талант давно признан, и доказательство тому - приглашение петь на лучших сценах мира в главных партиях русского, итальянского, французского, немецкого классического репертуара. Запомнилась одна фраза, сказанная Евгением:

- Я человек увлекающийся и смысл жизни вижу только в работе.

Вот еще одно его письмо, подтверждающее эту самохарактеристику.

"Сижу в поезде Москва - Варшава и рад, что могу написать хоть несколько строк... Наверное, известно из печати - Федора Ивановича Шаляпина мы похоронили. Ездил в аэропорт встречать детей его и гроб. В понедельник перезахоронили, и мне была оказана честь сказать небольшую речь. Потом поминки в "Метрополе", потом концерт в Бетховенском зале, а не в зале Большого (это же не Марио дель Монако - отгрохали концерт его памяти под оркестр, так это нужно русскому искусству). Как бы то ни было - Шаляпин в родной земле. Сын его Федор Федорович в начале поминок вдруг выдохнул: "Свершилось!""

От москвичей я знал, что в переносе праха великого Шаляпина из Франции на родину немалую роль сыграл Нестеренко.

Однажды я спросил Евгения, как он выдерживает такой ритм жизни, как находит на все время? И в ответ услышал:

- Приведу такой пример: когда человек серьезно желает заняться укреплением здоровья, он встает рано утром и бегает. А тот, кто не хочет, ищет оправдания: нужны кроссовки, костюм "адидас", дорожка, парк... И так каждый день: только разговоры и планы, пока не умрет. А ведь взращивание своей души, совершенствование ее требует еще большего постоянного труда, усилий, и я в этом смысле к себе суров.

"Сегодня улетаю в Италию, надеюсь вернуться в конце марта и снова бороться за памятник".

Недели через две раздался междугородный телефонный звонок, и Евгений сообщил, что приезжает с комиссией.

Рано утром москвичи сошли с поезда в Великих Луках и отправились в Наумово вереницей легковых машин. Совещание в музее вел заместитель министра культуры РСФСР Александр Иванович Шкурко, как говорили - главный радетель за музеи и памятники. И действительно, говорил он толково, деловито, со знанием всех проблем. Но когда речь пошла об установке памятника и восстановлении церкви, снова воспротивились местные власти. На этот раз уже не говорили, что нельзя занимать пахотную землю, так как вся территория согласно постановлению Совета Министров РСФСР была отдана заповеднику, зато выдвинули "проблему": кто будет охранять памятник в Кареве?

- Так ведь стела, которую установили на общественных началах, стоит здесь уже почти двадцать лет, и на ней никто царапины не сделал,- возразил Нестеренко.

У архитектора Фоменкова нашлась отговорка и на это:

- Зимой памятник засыплет снегом, кто его будет убирать?

Совещание закончилось, как и прежде, ничего не решив.

Осенью я побывал в мастерской заслуженного художника РСФСР В. X. Думаняна. Его скульптуры, в том числе и Мусоргского, находятся в Русском музее и Третьяковке, в Берлине, Кабуле, Фрунзе... Только на родине композитора им все не найти места...

- Ноги моей больше не будет на псковской земле,- сказал в сердцах Виктор Хачатурович.

А Нестеренко обратился через печать к общественности, теперь как член Центрального Совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры: "Мусоргский прожил тяжелую трагическую жизнь, и он отразил этот трагизм в своих сочинениях. Судьба была к нему несправедлива, во многом она несправедлива к нему и сейчас. У нас нет ни одной улицы имени Мусоргского: ни в Москве, ни в Ленинграде, да, насколько известно, и в других городах, где он бывал, ни один населенный пункт, ни один оперный театр не носит его имени. Под угрозой само существование деревни Карево - родины музыканта. Нет не только памятника, нет даже мемориальной доски композитору".

В Кареве все оставалось по-прежнему: дома ветшали, старики умирали, а молодым селиться было некуда. Директор совхоза "Наумовский" Николай Иванович Балмышев при каждой встрече говорил о том, что постановление о возрождении деревни не выполняется, традиционные рубленые крестьянские дома не строят, хотя рядом богатый леспромхоз, отправляющий свою древесину во все концы страны и даже за рубеж.

В одном из последних писем Нестеренко писал: "На совещании, проходившем в Сов. Министров РСФСР, И. В. Васильев, заместитель председателя Псковского облисполкома, заявил: "Карево - бесперспективная деревня, через несколько лет она вообще исчезнет с лица земли". Я чуть не задохнулся от возмущения, попросил слова и сказал, что, несмотря на то, что Карево состоит из нескольких бедных крестьянских избушек, это родина гения, и на музыкальной карте мира этот населенный пункт стоит не только рядом с Новоспасским, тоже небогатой деревней,- родиной Глинки, но и с роскошными, богатыми городами Бонном, родиной Бетховена, и Зальцбургом, родиной Моцарта, где на доме, в котором родился автор "Волшебной флейты", висит государственный флаг Австрии. Как язык поворачивается такое говорить - "исчезнет с лица земли?" Тут же Вячеслав Иванович Кочемасов, тогда зам. пред. Совмина РСФСР, приказал псковским товарищам выбить эту нелепую мысль из головы и сохранить Карево, что было занесено в протокол".

За то, что в печати я поддержал идею сохранить Карево, И. В. Васильев не раз жаловался на меня, но в редакции отнеслись к жалобам разумно. Однако деревню не восстанавливали.

К сожалению, критик Стасов оказался провидцем, когда написал: "Признание великости таланта и исторического значения нередко происходит у нас спустя долгое время... Примеров тому слишком много... Давно ли воздвигнуты памятники Пушкину и Глинке... Конечно, Мусоргскому предстоит та же участь".

Сказано это было больше века назад. Но Нестеренко от своей идеи не отступался. И меня подбадривал. В ответ на мои сомнения в ходе работы над рукописью он писал: "Нельзя бросать начатое, можно сказать, предначертанное... Никто за Модеста Петровича не смог дописать и доделать "Саламбо", "Женитьбу", "Хованщину" и "Сорочинскую", несмотря на то, что брались за это люди с чистой душой и большими талантами. И рукопись о родине Мусоргского никто не допишет. Так что будем веселее смотреть и идти "вперед, к новым берегам"!!! Необходимо еще глубже искать и изучать корни явления, имя которому - Мусоргский".