У красной реки

I

Ключ никак не мог справиться с расшатанным замком.

«Надо бы попросить отца наконец починить эту рухлядь», – подумал Экин.

Обычно он пытался открыть дверь до тех пор, пока на шум возни не приходил младший брат и не помогал с другой стороны. Дверь поддавалась редко.

Мальчик оглянулся. На соседнем крыльце сидели девочки и о чем то-то шептались, глядя на Экина. Увидев, что их заметили, они смутились, отвели глаза в сторону и заговорили о чем-то своем, уже обычным голосом. Сделано это было настолько неестественно и фальшиво, что Экин захотел провалиться под землю. Или выбить дверь. Первый вариант был бы лучше: траты на ремонт двери сильно огорчили бы отца. Сатане же парень ничего плохого не сделал, да и рядом с разгневанным отцом антихрист покажется добрейшим парнем.

Был еще один вход. С заднего двора. Но чтобы добраться до него, надо перелезть через забор. Экин прислушался. В доме было тихо. Пара мух билась о стекло с внутренней стороны, тщетно пытаясь выбраться из душной тюрьмы. Опустив голову и пиная мелкие камни, Экин побрел к забору. Улица была пустынна. Только вдали гавкала собака, а босой мальчуган сидел на корточках и чертил что-то на песке. Солнце было в зените и беспощадно жарило каждого, кто осмеливался выйти из дома и подставить свою кожу под миллионы острых лучей. Люди прятались по домам, ожидая, когда власть светила сойдет на нет.

Первым через забор перелетел рюкзак. Биться там было нечему, максимум помнется пару тетрадок. К своему перемещению Экин подошел с большей подготовкой: размял руки, подставил пару досок, выбрал подходящий участок забора. Кругом не было ни души. Да и если бы его заметили, вряд ли приняли за вора. Мальчика тут знали. Перебравшись через забор и отряхнув пыльный рюкзак, Экин направился за угол дома, где под грудой хлама был спрятан ключ от задней двери. Он лежал там же, под дырявым колесом от велосипеда, который был подарком от родителей на пятый день рождения Экина. С тех пор прошло восемь лет. Время внесло свои жестокие поправки: велосипед стал мал и вскоре заржавел в сарае. Да и семью мальчика года не пощадили: мамы не стало, а отец странным образом отдалился от сыновей, предпочитая проводить свободное время за просмотром футбола или в местном пабе. Экин решил не нырять в пучину воспоминаний и, не спеша, направился к заветной двери.

В доме стояла гробовая тишина. Можно было предположить, что внутри никого нет. Но бабушка точно была здесь. Она редко выходила на улицу, а если и решалось на такое путешествие, медленно шаркала по дороге в сопровождении зятя или Экина. Бросив рюкзак в угол у входа, Экин устало поплелся по коридору. Отдельной комнаты под кухню не было. Весь кулинарный инвентарь располагался вдоль стен узкого коридора. Порой переход из комнаты в комнату был настоящей проверкой на ловкость. Особенно, когда отец затевал грандиозную готовку. Не задеть какую-нибудь кастрюлю или сковородку было очень сложно. Экин дошел до зала и осторожно заглянул в большую комнату. Дверей, разделяющих комнаты, не было. Монолитную тишину в комнате нарушали только редкие звуки с улицы и неровное дыхание бабушки. Старость почти полностью заполучила контроль над ней. Когда-то активная и полная сил, теперь она проводила дни в кресле, читая старые газеты или часами глядя в окно.

Брата дома не было. Сегодня он вернулся раньше Экина и, скорее всего, убежал играть на соседнюю улицу с ребятней. Обычно братья возвращались со школы вместе, обедали, обсуждали события дня. Като был младше на пять лет и являлся полной противоположностью брата: необычайно энергичный для своего возраста, мальчик принимал участие во всем, что обещало веселье или хорошую порцию адреналина. Правда, из-за этого Като часто попадал в различные передряги. Экин понимал, что энергию брата необходимо направить в правильное русло. Но повлиять на сорванца или вразумить его было проблематично: постоянно задумчивый и серьезный Экин не был большим авторитетом для младшего брата, их интересы пересекались редко.

В зале можно было уже не стеснять себя в движениях, опасаясь задеть что-нибудь. Даже продолжительный стук в дверь не разбудил бабушку. Только редкие движения груди говорили о том, что самый близкий Экину человек все еще находится в этом мире. Мальчики провели почти всю жизнь в доме бабушки, доме Экандэйо. По меркам городских жителей это строение с трудом можно было назвать комфортным жильем. Но доброта, которую дарила Экандэйо своим внукам, превращала для них невзрачную хижину в роскошный дворец. Женщина любила каждого внука по-своему, но одинаково сильно. Экину она могла часами рассказывать истории своей молодости. Во времена, когда Экандейо еще не была обременена семьей, она много путешествовала. Конечно, это были поездки не за границу, нет. Такие путешествия требуют денег, а их в семье простых фермеров никогда не было много. Дорогим отелям девушка предпочитала ночевку под открытым небом в компании друзей. Так они исколесили большую часть страны, богатую на красивые ландшафты. Экин жадно ловил каждое слово бабушки, рисуя в голове живописные пейзажи. Като же рассказы о молодости бабушки не интересовали. Но когда на улице возле дома не стоял привычный детский гам, Като слезно просил бабушку поиграть с ним. Экандейо, несмотря на уже преклонный возраст, никогда не отказывала младшему внуку и полностью отдавалась игре. В такие моменты последняя цифра из ее шести десятков пропадала, и Экандейо снова превращалась в шестилетнюю девчонку, беззаботно резвящуюся на улице.

Экин смотрел на спящую бабушку и не мог поверить, что время может так сильно изменять человека, по крупицам забирая силы и рассудок.

«Неужели и я буду прикован в старости к креслу?» – подумал мальчик.

В сторону мысли о старости! Ему всего 13 лет. На горизонте виднелась взрослая жизнь, которая уже начала понемногу открывать свои тайны. Бабушкино одеяло спало, оголив плечо. Экин заботливо вернул угол одеяла на место и направился к себе в комнату.

II

Электрический заряд пробежал через всю округу. В такие моменты казалось, что рвётся сама ткань мироздания. Кругом все затряслось, тело начало покалывать. Это был сигнал, что начинается новый день. Пора подниматься и исполнять своё предназначение.

«Кто запускает этот сигнал? Куда бежит этот поток? И зачем его надо поддерживать? »

Да, конечно, Верховная Коллегия имела на всё чёткие объяснения, которые буквально вколачивались в каждого ещё на этапе раннего обучения.

Сквозь узкое окно было видно, как соседи на другой стороне русла лениво плелись к кормушкам с питательным раствором. Их лица не выражали ничего, кроме хронической усталости и полного подчинения своей участи. В редкие моменты, когда команды контроля покидали рабочее место, он пытался заговорить с соседними клетками. Большинство игнорировало его, кто-то отвечал односложными фразами. Клетки полностью отдавались работе, считая её действительно святым долгом или боясь жестокого наказания. Но были и другие. Они растерянно глядели по сторонам, считая всё происходящее страшным сном. Показывать своё недовольство решались единицы. Коллегия не терпела никаких простоев, а тем более инакомыслия. Редкие смельчаки, которые открыто бросали вызов системе, спокойно заканчивали свою смену, но уже на следующий день они бесследно пропадали. Сносился даже дом бунтаря, и на его месте быстро строился новый. Такие клетки всегда выделялись на фоне остальных. У них был огонь внутри. Индивидуальность. Но время шло, огонь затухал. Очередной винтик большой машины вставал на свое место.

В дверь настойчиво постучали. Возле дома стоял офицер охраны.

– 469-ый! Насколько понятен сигнал к кормлению?

– Иду, иду, все предельно ясно, – ответил 469-ый и, нехотя, встал с кровати.

Общение между клетками и Верховной Коллегией сводилось к инструкциям и предписаниям. Всё остальное считалось лишним. Эмоции, привязанность. Главное – полная самоотдача общему делу, любовь к Великой Сфере.

Кто же состоял в Верховной Коллегии? Учебники по начальной истории говорят, что Великая Сфера создала первые клетки, чтобы те поддерживали в ней жизнь. Когда-то давно существовало общественное движение, утверждавшее, что клетки появились раньше Великой Сферы. Саму Сферу они называли по-другому: Маяк. Видные представители этой организации даже совершили несколько экспедиций к Маяку, доказывающих теорию своего происхождения. Но, как и любое инакомыслие, данное мировоззрение исчезло вместе со своими последователями.

Статус члена Коллегии передавался из поколения в поколение. Об их жизни простым клеткам не было известно ровным счетом ничего. Жили эти баловни судьбы в отдельной части гигантского города, расположившегося вдоль русла. От обычных работников их мир был отделен высокой стеной, и только Шпиль главного здания администрации бросал большую тень на жалкие лачуги, нестройный ряд которых начинался рядом со стеной. Здание администрации было поистине гигантским. Казалось, что острый конец Шпиля вот-вот проткнёт небосвод, который ритмично двигался под воздействием Великой Сферы. Одна странная особенность делала этот город за стеной еще мрачнее: с той стороны стены никогда не доносилось ни звука. На берегах русла всегда кипела работа, шум от которой становился немного тише по ночам. Город элиты, напротив, находился под вечным куполом тишины.

На улице шла утренняя кормежка. Она проходила в штатном режиме, несмотря на несколько маленьких очередей возле кормушек. Конвейер, по которому перемещался питательный раствор для русла, был уже запущен. Привычный низкий гул заполнил всё пространство. 469-ый приметил свободную кормушку, улыбнулся безразличному охраннику и двинулся навстречу новому дню.

III

На краю городского кладбища, у могилы, на которую падала тень от большого дерева, стояло два мальчика. Рядом с ними никого не было, и только теплый ветер играл свою нескладную песню, шелестя листьями.

– Ты помнишь, какой она была? – спросил Като.

Экин обычно раздражался, когда брат переспрашивал что-то по несколько раз. Но не сейчас. Когда умерла мама, Като было два года. Он помнил только размытые образы, ее тонкие очертания, не более.

– Она… У нее был звонкий смех, мама никогда не падала духом. А ещё она очень любила имбирное печенье, – сказал Экин после непродолжительной паузы.

– Да, действительно важная деталь, – сказал Като, слегка улыбнувшись.

Экин улыбнулся в ответ, потрепав младшего брата по кудрявой голове. Мальчики еще немного постояли возле последнего пристанища той, кто дал им жизнь.

– Пойдем. Бабушка с отцом начнут волноваться, – сказал старший брат.

Для города, в котором проживало несколько тысяч человек, кладбище было большим. Им предстояло пройти длинную аллею, которая выполняла функцию главной улицы на кладбище. Все похоронные процессии обязательно двигались вниз по аллее. Была еще одна широкая дорога, но ее никто не использовал. Таков был обычай. Наверное, людям просто нравилось, когда их близких в последний путь провожали не только они, но и высокие деревья, росшие вдоль аллеи.

Несмотря на выходной день, кладбище было пустынным. За все время пребывания тут они встретили только несколько посетителей да дворника, вбивавшего гвозди в покосившуюся ограду своими дряблыми от старости руками. Обычно по выходным со всех сторон здесь доносились всевозможные звуки: от скорбного плача до громких рассказов подвыпивших людей о веселых похождениях усопшего. Но сегодня двух юных посетителей сопровождал только крик птиц, летавших вокруг кладбища в поисках съестного. Если бы сторонний наблюдатель мог посмотреть вниз глазами этих птиц, мальчики показались бы единственным островом жизни в безбрежном океане смерти, накрывшим все вокруг плотным одеялом молчания.

– Какие планы на сегодня? – спросил Като Экина, когда они были на середине аллеи.

– Посмотрим. Может, потребуется наша помощь по дому. Вечером собирался в гости к Иму.

– К Иму? Этому зубриле с соседней улицы?

– Эй, полегче! Он мой друг и вообще хороший парень. Да и что плохого в знаниях?

– Скука это несусветная, твои знания! – сказал Като и пнул небольшой камень у края дороги.

– А я думаю, что тебе стоит больше времени уделять учебе. Нельзя всю жизнь бегать по улицам, гоняя мяч.

– А может я стану известным футболистом? – с вызовом спросил Като.

Экин остановился. Като прошел еще несколько шагов, прежде чем заметил, что теперь он идет один.

– Ну, чего встал как истукан? – пробурчал Като.

– Братишка, – начал Экин, – никто не желает тебя зла. Я верю, что у тебя получится отличная спортивная карьера. Но послушай, образование тоже важно, хотя бы элементарное!

Като демонстративно отвернулся и сделал вид, что данный разговор его больше не интересует. Такие споры часто происходили между ними. Экин, будучи старше, пытался донести до брата свой небогатый жизненный опыт. Для Като эти наставления не представляли большого интереса: он всегда шел против мнения других людей, если оно шло вразрез с его мировоззрением.

Через главные ворота кладбища, украшенные помпезной художественной ковкой, мальчики прошли в молчании. От разговора на аллее у обоих остался неприятный осадок. Впрочем, Като не был злопамятным и обычно сразу же забывал о конфликте, как только в поле зрения появлялось что-нибудь интересное. Так произошло и в этот раз.

– Экин, смотри! Что-то произошло! – выкрикнул Като и помчался вперед, не дожидаясь ответа брата.

Экин поднял голову и устремил взор вслед убегающему бунтарю. Увиденное ему не понравилось. Вдали пестрела большая толпа, бурным потоком высыпавшая на центр улицы. Издали это людское скопление напоминало пульсирующий рой, каждый элемент которого был взволнован и крайне возбужден. Завершал общую картину большой столп едкого дыма, возвышающийся черным исполином над человеческой массой. Экин, в отличие от Като, знал, что произошло. Это не было субботним барбекю или несчастным случаем. При пожаре люди бегут от огня, а не к нему. Линчевали вора или насильника. Экин помчался вперед за братом, проклиная человеческую жестокость.

Экин нагнал Като у края толпы, которая уже значительно поредела. Причиной тому послужила полиция, приехавшая на место слишком поздно. Двое полицейских разгоняли толпу по домам, третий стоял возле трупа, накрытого одеялом. Одеяло было короткое, из-под него в разные стороны смотрели две ступни, покрытые большими уродливыми волдырями.

–Что тут произошло? – спросил Като, глядя на подбежавшего Экина.

– Думаю, произошел несчастный случай… – соврал Экин, не смея посмотреть брату в глаза.

Но ложь Экина треснула по швам, когда полицейский у тела отвлекся на кого-то из толпы. Мужчина, стоящий рядом, подошел к телу и со всей силы опустил ногу на голову покойника. По толпе пробежался одобряющий гул. Полицейский закричал и бросился оттаскивать нарушителя оцепления. Като вздрогнул и попятился к Экину.

– Что тут происходит? – шепотом спросил Като.

Экин развернул брата за плечо и повел подальше от толпы. Като не сопротивлялся.

Быстрым шагом мальчики шли вниз по главной улице к своему дому. Когда толпа позади стала маленькой черной точкой, Като отважился задать первый вопрос.

– Они… Они убили его? Почему? – запинаясь, спросил он.

– Не знаю, Като, – кратко ответил Экин, – Наверное, тот мужик недолюбливал его…

– Да, но почему тогда все были рады? Почему никто не спас его? Он сделал что-то плохое? – дрожащим голосом спросил Като.

Экин остановился и обнял брата, по щеке которого бежала слеза.

– Не знаю, Като, не знаю… Пойдем лучше домой.

На улицы в этот солнечный субботний день вышли, наверное, все дети города. Большинство мальчишек играло в футбол, кто-то разбился по кучкам и замышлял что-то. Девочек было немного. Тем не менее, несколько девчонок играли в футбол наравне с мальчиками, променяв куклы на футбольный мяч. Взрослых на улице было мало. Они шли по своим делам, стараясь пройти этот шумный балаган как можно скорее. Улица была в полной власти детства и беззаботности.

– Эй, народ, смотрите! Это же Като! Ты чего нос повесил? Опять получил от брата по первое число? – крикнул один из молодых игроков в футбол, прибежавший за укатившимся мячом.

Видно было, что этот вопрос застиг Като врасплох. Он пытался подобрать слова, но пауза становилась все более затяжной. Экин решил выручить брата.

– Ещё чего! Просто я задал ему сложную задачку, которую и не каждый взрослый решит. Вот он и ломает голову целый день, – сказал Экин.

– Ну да, ты в этом мастер, – сказал маленький футболист и посмотрел на Като, – Пойдем играть с нами?

Тут Като долго не раздумывал:

– Сегодня я пас. Устал что-то…

– Странный ты какой-то. День только начался. Да и на футбол у тебя всегда силы были… – сказал парень.

– Мы, пожалуй, пойдем. Дела дома, – сказал Экин и, развернувшись, направился вниз по улице.

– Смотри только насчет задачек брата сильно не думай. А то совсем забудешь, как в футбол играть.

– Бывай, Мунаш, – попрощался Като, слегка улыбнувшись.

– Эмм… Спасибо, что выручил, – сказал Като, нагнав брата.

– Пустяки, мы же должны помогать друг другу, да? – ответил Экин и похлопал брата по плечу.

Дома были гости. Пришел папин друг, Афас Факази. Они познакомились в доках, на сезонных подработках. Экину, как, наверное, и всем вокруг, было не совсем понятно, на чем держалась их дружба, если это можно было так назвать. Мужчины часто спорили и ссорились. Поговаривают, что однажды они даже подрались в баре. Спросить об этом отца Экин не отваживался. Но в конечном итоге дело шло на мировую. Афас был худ, словно жердь, отличался кротким характером и холодным умом. Отец же в приступах гнева мог начать крушить все вокруг голыми руками. Их точки зрения на те или иные явления и события сходились редко. Но одну вещь они одинаково любили и могли обсуждать часами: джаз. Бывало, что в том же баре вокруг них собиралась зеваки, с интересом наблюдающие за оживленной беседой двух меломанов.

Вот и сейчас Афас с отцом сидели возле старого проигрывателя, слушая новую пластинку. Комната была полностью статична, казалось, что мужчины бояться пошевельнуться, и только Афас изредка поднимал свою банку пива и подносил к губам. Бабушка сидела рядом в кресле и улыбалась, слушая приятную мелодию джаза, которая наполнила дом, словно запах свежевыпеченного хлеба.

Ребята стояли в коридоре и никак не решались нарушить музыкальную гармонию. Афас слегка кивнул в знак приветствия, отец и бабушка вообще не замечали присутствия детей. Братья переглянулись, и, поняв друг друга без слов, направились в свою комнату. Внезапно чей-то палец поставил проигрыватель на паузу. Звук щелчка прозвучал резко, бескомпромиссно, даже вульгарно. От прошлой идиллии не осталось ни следа.

– Вы что ослепли? – раздраженно спросил отец, – вообще-то у нас гость.

– Оми, не ругай ребят, они помахали мне, когда зашли, – вступился за братьев Афас.

Оми посмотрел на Афаса, встал и, молча, прошел мимо сыновей в другой конец коридора. Видимо, отец был в хорошем расположении духа, раз буря улеглась так быстро. Экин и Като подбежали к Афасу и крепко пожали его руку. После ребята бросились обнимать бабушку.

– Пустите, вы же задушите меня! – смеясь и задыхаясь одновременно, выпалила бабушка, – Где сегодня были? Что интересного видели?

Мальчики переглянулись. По лицу Като пробежала легкая дрожь и пропала улыбка. Экандэйо заметила перемену во внуке.

– Что такое, Като? Опять разбил кому-нибудь окно мячом, маленький ты сорванец?

– Я не… – начал оправдываться Като.

– Я вижу вас насквозь, мальчики! Като опять что-то натворил, а Экин сейчас начнет его защищать, – с улыбкой сказала бабушка.

На этот раз на выручку пришел Афас и сделал он это очень ловко, зная былую любовь Экандейо к путешествиям.

– Ребята, а вы бывали когда-нибудь на Белой Горе? – спросил Афас, отхлебнув пива.

– Эээ… нет ещё… Нам пока нельзя так далеко уходить от дома, – ответил Экин.

– Вот дела! В ваши годы я уже объездил всю округу, – улыбнувшись, сказал Афас.

– А мне ты говорил, что всё время дома сидел! – крикнул с «кухни» Оми сквозь грохот посуды.

– Ну, на Белой Горе я точно бывал. Красивое место, вам стоит там побывать.

– Белой Гора хоть и не гора вовсе, но забираться на нее силы тоже нужны, – сказала Экандейо.

– Как это: гора не гора? – удивился Като.

Афас встал и подошел ближе.

– Видите ли, это скорее большой холм. Сам не знаю, почему все называют его горой, – объяснил гость.

– Бабушка, я сильный! Я смогу взобраться на Белую Гору! – оживился Като.

Экандейо засмеялась и обняла внука.

Экин стоял и пытался вспомнить, знает ли он что про это место. Белая Гора находилась где-то километрах в 20 от города. Ходили слухи, что там расположена база контрабандистов. Многие мальчишки говорили, что часто бывали там. Но, как считал Экин, большинство этих рассказов было бравадой.

Афас наклонился к ребятам и прошептал:

– Я уговорю Оми отвезти вас туда, обещаю. Может быть, через месяц. Сейчас у нас полно сезонной работы.

Като запрыгал на месте от радости, Экин слегка улыбнулся.

– Ну, мне пора идти, – сказал Афас и протянул руку сначала Экину, затем Като, – Экандейо, приятно было повидаться, не хворайте!

– Конечно, постараюсь! – смеясь, ответила женщина.

Она хотела добавить что-то еще, но резкий приступ кашля прервал её. Афас смущенно улыбнулся и двинулся к выходу.

Через двадцать минут был готов обед. Оми вернулся в комнату и поставил перед сыновьями две большие тарелки с кус-кусом и овощами. Экандэйо обычно пропускала обед и ела чуть позже. Сам Оми вернулся назад к проигрывателю, поставил пластинку и, постукивая в ритм музыке по столу, устремил свой взор на полупустую бутылку пива.

– Опять кускус? – удивился Като, – у нас что, больше нечего есть?

Экин слегка пихнул брата локтем в бок. Но Оми, казалось, и не слышал сына. Музыка полностью унесла его в далекое прошлое, во времена, когда счастье казалось таким же нерушимым и постоянным, как красивый джазовый строй, теплой волной вылетающий из старого динамика.

IV

Заряд, как обычно, пробежал по округе ранним утром. 469-ый приоткрыл глаза, первое время не понимая, кто он и что здесь делает. Ночь выдалась тяжелая. Пришлось работать сверхурочно четыре часа. Полноценно отдохнуть не получилось: конвейер, под шум которого невозможно было заснуть, не выключали уже вторые сутки. Из подслушанного разговора охранников выяснилось, что их участок не выполнил месячную норму производительности. Из Коллегии приезжала специальная комиссия, целью которой было выяснить причины отставания. Сначала они делали всевозможные измерения у русла, погружая длинные спицы вглубь бурлящего красного потока. После четыре клетки в серых жилетах с символом Шпиля на груди прошлись выборочно по нескольким домам.

Такой формы 459-ый раньше не видел. Обход проводился в рабочее время. Охранники ходили вдоль конвейера и выкрикивали порядковые номера клеток, чей дом подлежал обыску. «Счастливчики» незамедлительно отправлялись домой, а их место тут же занимали запасные клетки, которые приехали вместе с комиссией. 459-ый ожидал, что его обязательно вызовут на допрос. Какое же было его удивление, когда охранник выкрикнул:

«460-ый!»

Вот уж кто точно не был саботёром, так это его сосед, отработавший 8 месяцев без единого замечания. Его дом стоял рядом с домом 459-ого. Раз в месяц каждой клетке давался выходной. 460-ый взял его только раз, на пятый месяц своей жизни. Провел он его, сидя у окна и смотря пустым взглядом на всё тот же конвейер.

В целом, если не брать в расчет проверку комиссии и ужасный недосып, было самое обычное утро. 469-ый стоял возле своего рабочего места и делал то, что делают большинство клеток всю свою жизнь- подпитывал русло. Происходило это следующим образом: по конвейеру, который тянулся вдоль всего русла, бежал люфтий. Это было очень необычное вещество, ничего подобного в их мире больше не было. Люфтий представлял собой прозрачную, почти невидимую массу, которая, тем не менее, была осязаема и имела массу. Это вещество шло бесконечным потоком вдоль русла, и даже в Коллегии расходились во взглядах относительно природы люфтия. Но во главе всего, конечно же, стоял промысел Великой Сферы. Клетки выполняли нехитрую, монотонную работу- вырывали щипцами куски люфтия и кидали его в поток. Оторванные куски еще какое-то время плыли по течению, а затем исчезали в алой пучине.

Обычно через час работы 469-ый входил в своеобразный рабочий транс: периферийное зрение отключалось, окружающий мир терялся, и только конвейер и русло мелькали перед глазами. Из-за плохого сна сегодня это состояние пришло через 15 минут. В голове образовался плотный вакуум, проникнуть в который не могла ни одна мысль, ни одно воспоминание. Но вот какой-то посторонний звук начал просачиваться сквозь монотонное гудение бесконечного конвейера. Кто-то бежал вдоль русла, по пути извиняясь перед потревоженными работниками.

«Простите, извините.»

Эти слова резали слух 469-ого, привыкшего, что только он использует их в своей округе. Слова, которые многими клетками не использовались. Перед кем им было извиняться? Перед Коллегией и её карателями? За провинностью всегда следовало наказание. Никакие мольбы не смягчили бы приговор администрации. Общение между клетками так же не подразумевало какую-либо эмпатию. Поэтому эти добрые слова постепенно исчезали в водовороте времени, как исчезают архаизмы или мертвые языки. 469-ый прекратил работать и устремил взор на источник переполоха. По конвейеру катились чьи-то щипцы. Толстый слой люфтия сильно искажал изображение, но это точно были щипцы. Незадачливый хозяин инструмента бежал рядом, пытаясь как-нибудь достать его. Но задача эта была не из легких. Остальные клетки не были заинтересованы в помощи или вообще не замечали происходящие вокруг изменения.

Клетка приближалась. Среднего размера, с довольно пропорциональными контурами. До 469-ого ей оставалось несколько шагов. И тут произошло следующее: его сосед, 468-ой, повернулся к руслу, чтобы закинуть в него очередную порцию люфтия. Сделал он это резко и быстро, движением, которое было отточено за месяцы однообразной работы. Две клетки были слишком близко друг к другу, чтобы кто-нибудь смог вовремя отреагировать. 468-ой, который по размерам был как 469-ый и незадачливый гость вместе взятые, остался стоять на месте, лишь слегка удивившись данной оказии. Гость же потерял равновесие и рухнул лицом прямо в большую кучу люфтия. Быстро поднявшись, незнакомец начал отряхивать голову от люфтия. Со стороны это выглядело комично. Казалось, что клетка сошла с ума и отбивается от невидимой угрозы. 469-ый рассмеялся, испугавшись собственного смеха. Последний раз он смеялся четыре месяца назад, когда на обучении одна из клеток начала есть люфтий, вместо того, чтобы кидать его в поток. Ту клетку он больше не видел, а с ним провели трехчасовую беседу о вреде смеха и его негативном влиянии на общую производительность. Сейчас же он уже не мог остановиться. Хохот лился из него непрерывным потоком. Клетка напротив перестала счищать с себя люфтий. Более того, она позабыла и о щипцах, которые теперь уезжали все дальше и дальше. На ее лице появилась улыбка, которая вскоре переросла в громкий смех.

«Видел бы ты себя со стороны», – выдавил из себя 469-ый сквозь слезы.

Так и смеялись они, не замечая ничего вокруг. Ни вечного гула конвейера, ни пугливых взглядов других работников, ни двух охранников, со всех ног бегущих восстанавливать рабочий порядок.

V

Их посадили в транспортное судно и долго везли вдоль русла. Транспорт был поделен на несколько секций, поэтому 469-ый не мог видеть своего компаньона по несчастью, которого посадили в другую часть темной, неуютной посудины. Окон здесь тоже не было, поэтому узники могли только догадываться о своем местонахождении.

Тело, над которым изрядно поработали охранники, ныло и гудело. Другой клетке досталось не меньше. Но самое удивительное, что, несмотря на жестокое избиение, клетка все продолжала и продолжала смеяться под градом ударов. Чужая улыбка, чужой смех. Всё это казалось таким странным, причудливым. Но это был точно не сон. Дубинки во сне не бьют так сильно.

Что будет дальше? Сколько не подбадривал сам себя 469-ый, страх медленно занимал внутренние апартаменты, оставляя за собой липкий след. Охранник, сидевший напротив, не принимал участия в избиении. Наверное, это был водитель. Но тогда зачем они поменялись на обратном пути? Это была молодая клетка, на вид ей было месяца два, не больше. Но защитная экипировка придавала грозный вид своему владельцу, от чего он выглядел старше. Его конвоир не был похож на остальных. Он нервно перекидывал дубинку из одной руки в другую, взгляд его бегал по сторонам, не задерживаясь подолгу на заключенном. Когда же 469-ый ловил на себе взгляд охранника, последний смущенно опускал глаза.

«Вот это персонаж, – подумал 469-ый, – И как он только попал в охрану?» Но вслух сказал:

– И сильно же вы нас отделали… Куда мы плывем?

– Не думаю, что я могу тебе сказать. Правила, сам понимаешь, – ответил охранник, немного растерявшись.

– Да, правила и установки – это вся наша жизнь, – сказал 469-ый.

Затянулась пауза. По молодому охраннику было видно, что он собирался что-то сказать или спросить, но никак не решался. Если бы рядом был кто-то еще из персонала администрации, подобный диалог с заключенным стоил бы болтуну положения, а может и жизни. Но они были только вдвоём, а шум двигателя мог скрыть их разговор от ушей остальных коллег. Наконец, собрав волю в кулак, охранник спросил 469-ого:

– За что вас?

– Наверное, лучше спросить почему,– ответил 469-ый с улыбкой,– мы просто смеялись. Что плохого в смехе?

– Смех запрещен 36 пунктом Кодекса. Ты же ознакомился с ним во время обучения?

– Что-то было такое… Но почему бы не сделать нашу жизнь немного радостнее, хотя бы разрешив смех?

– Разве рабочие клетки чем-то недовольны? Все понимают необходимость нашего общего дела.

«Да, а зачем тогда нужны такие, как ты?» – подумал про себя 469-ый.

Сама мысль, что жизнь может быть радостной и счастливой, искоренялась на ранних стадиях обучения. Сплошные предписания и наказания за их невыполнение делали своё дело.

469-ый ничего не ответил. Вряд ли он сможет поменять мировоззрение клетки, никогда не кидавшей люфтий в русло. Но впервые за всю жизнь ему удалось завести разговор с представителем «высшей» касты. Терять возможность узнать немного больше о мире вокруг он не хотел. Выждав, когда шум двигателя станет тише, 469-ый спросил своего надзирателя:

– Я всегда хотел побывать за стеной, увидеть Шпиль ближе. Мы же туда плывем, да?

– Нет, доступ на территорию Коллегии простым клеткам запрещен. Вас везут в дисциплинарный центр.

Это название тяжелым облаком повисло в тесном пространстве судна. 469-ый забыл всё, о чем хотел спросить охранника минуту назад. Возможность скорой расправы становилась всё материальнее.

– Да не переживай ты так. Проведут воспитательную беседу и отпустят,– сказал конвоир.

– Ага, а потом сотрут в пыль, не оставив и следа. Я знаю, как работает Коллегия.

– Аннигиляция была применена четыре раза за всю историю мира. И точно не к любителям посмеяться, – сказал с улыбкой охранник, – на обучение уходит слишком много ресурсов. Тратить их впустую – большая роскошь для управления.

«Должно быть, меня и вправду везут на казнь. Или он сбредил. Или рассказывает ложь, чтобы подразнить меня или спровоцировать…»

Мысли беспокойно роились в голове. С одной стороны, перед ним открылась, возможно, одна из самых больших тайн. С другой стороны, это могло стать последним открытием в его жизни. Второй вариант казался более правдоподобным. Да, скорее всего, охранник просто измывался над ним, зная, что двух любителей посмеяться везут на верную смерть. 469-ый старался взять себя в руки, но крупная дрожь, которую было уже сложно скрыть, взяла полный контроль над ним.

– Я вот что хочу сказать. В нашем городе, ну в том самом, за стеной, есть Шпиль. Ты еще хотел там побывать. В нем есть специальная группа ученых, они… – начал было охранник, но тут мотор выключился и, спустя несколько секунд, судно столкнулось с чем-то мягким и остановилось.

«Нарушители, пройти к выходу! Офицеры охраны, проследить за выполнением предписания №531», – раздалось в динамиках.

469-ый машинально встал, но ноги плохо слушались его. Пришлось опереться о стену. Охранник указал жестом на открывшуюся дверь. 469-ый нагнулся и вышел в проём, ослепленный ярким дневным светом.

VI

Они шли небольшой колонной к низкому серому зданию – единственному, на чем можно было задержать взгляд на многие километры вокруг. Но именно эта пустота была чем-то новым, загадочным. Не было тут ни уродливых лачуг, ни монотонного шума конвейера.

Об остановке не было и речи. До конца маршрута им оставалось не более минуты. 469-ый быстро оглянулся, приготовившись к очередному удару. Но его не последовало. Движение было быстрое, охранник не смог определить, стоит ли за это бить или нет.

Большая ржавая дверь с небольшим оконцем. Охранник стучит по ней дубинкой. Оконце открывается с неприятным стальным лязганьем. Несколько секунд всех собравшихся возле двери внимательно изучает настороженный взгляд дежурного. Оконце закрывается, с ещё большим скрежетом открывается засов. Дверь играет финальную партию этого трио.

– Досмотрены? – спросил дежурный, когда все зашли.

– Так точно, – рапортовал один из охранников.

– Хорошо. Пройдёте вон туда, потом налево до конца. Сегодня, правда, наплыв какой – то. Никак наши работяги решили бунт поднять, – сказал с усмешкой дежурный.

– Прямо и налево, поживее, – прозвучала команда сзади.

По коридору, тускло освещенному парой ламп, они двинулись в таком же порядке. 469-ый шёл впереди. Звуки шагов отражались от стен, создавая причудливое эхо. После поворота налево перед ними открылся ещё один коридор, длиннее предыдущего. Когда процессия почти подошла к началу "очереди дисциплинарно провинившихся", один из охранников обогнал 469-ого и сказал вновь прибывшим:

– Проходим по одному, после персонального вызова. Соблюдаем тишину. Не переговариваемся.

В очереди перед ними стояло ещё 7 клеток. В основном это были молодые клетки, недавно приступившие к работе и совершившие свои первые проступки. Но был старик, который всё время, плача, причитал, что не услышал приказ о рапорте инспектору Коллегии из-за уже преклонного возраста и слуха, посаженого за долгие месяцы шумом конвейера. Охранник бесчувственным голосом доложил, что в очереди должна быть идеальная тишина. Его слова не возымели действия: плач стал ещё сильней, после чего в ход пошли дубинки. Приказ замолчать был повторен. Но старик только горько плакал и еле слышно бормотал себе под нос:

"Не слышал… Конвейер…"

Охранники переглянулись. Один из них кивнул. Нарушителя тишины, уже не понимающего, что происходит, взяли под руки двое охранников и поволокли по коридору. Последовал час томного ожидания. Ноги затекли. Все, включая охрану, переминались с ноги на ногу. Клетки по очереди вызывались в кабинет. Свой номер 469-ый услышал не сразу, погрузившись в раздумья.

«Ну, пошёл, пошёл», – подбодрил охранник.

Хорошо, что только словами.

Кабинет, в отличие от коридора, был ярко освещен. Остальное же убранство было скромное: небольшой стол, два стула и фотография Шпиля. На фоне обшарпанных стен кабинета он выглядел слишком величаво, слишком торжественно. У входа стоял ещё один охранник, который приглашал следующего по очереди пройти. За столом сидел определённо чиновник Коллегии. На нём был стандартный серый пиджак со значком Шпиля на левой стороне груди. Но не это выдавало его. Униформу может одеть любой. Взгляд. Холодный, изучающий взгляд поверх очков, ищущий твоё слабое место. 469-ый не выдержал этой битвы взглядов и отвёл глаза в сторону. Страшно было не от взгляда, а от предвкушения разговора, который не обещал ничего хорошего.