У подножия Монмартра

Мансебо сразу анализирует все альтернативные возможности. Может быть, писатель собирается в Нормандию, чтобы вместе с любовницей провести на море выходные? Мысль эта кажется Мансебо привлекательной, она придает ему энергии, так необходимой для выполнения задания мадам Кэт.

В своих фантазиях Мансебо следует за писателем до вокзала Сен-Лазар, где видит, как тот встречается с любовницей под табло, на котором указано время отправления поездов в Нормандию. Они садятся в вагон первого класса, держась за руки, и нежно целуются, и в тот момент, когда поезд трогается в направлении моря, Мансебо в последний миг вскакивает в вагон, чтобы следить за парочкой во время ее вылазки на выходные дни. Он садится через проход, сзади и наискосок от влюбленных, прикрыв лицо газетой, но не пропуская ни одного сказанного ими слова.

Тем временем писатель читает вслух главу своего нового творения. Любовница открыв рот слушает. Она красива, как только что распустившаяся роза. Мансебо не приходит на ум более емкое, менее банальное сравнение. Потом они идут в вагон-ресторан, чтобы выпить по бокалу шампанского, а Мансебо быстро записывает все услышанное и увиденное в красную китайскую записную книжку. Когда парочка возвращается, он прячет записную книжку и снова прикрывает лицо газетой.

До Мансебо наконец доходит, что ему надо посмотреть, который час, и перестать грезить наяву. Писатель, с равным успехом, может сейчас встретиться с женой и провести выходные с ней. Мансебо поднимает глаза и смотрит на церковные часы, но их циферблат лишь издевательски ухмыляется ему в ответ. Впрочем, циферблат напоминает лицо без глаз и рта – он слеп и нем. Часы давно остановились. Зато в магазин входит пожилая чета.

– Доброе утро, мадам, доброе утро, месье.

– Доброе утро, месье Мансебо, – отвечает дама.

Ее спутник кивает в знак приветствия. Эта пара живет неподалеку от бульвара, и Мансебо знает их столько же лет, сколько работает его магазин.

– Чем могу служить вам в это прекрасное утро?

– Мне нужен пакет пирожных, лучше из темного теста и с клетчаткой, у меня, знаете ли, проблемы со стулом, вы понимаете, что я имею в виду. Доктор прописал мне кексы с клетчаткой.

– В таком случае я вынужден попросить у вас рецепт.

Муж и жена смеются, правда, смех мужчины звучит немного неестественно. Мансебо принимается за поиски. Наконец, он натыкается на пакет, который лежит на полке с незапамятных времен. Пожалуй, с тех самых пор, как остановились часы на старой церкви. Зато на пакете написано, что кексы испечены из цельных злаков.

– Кажется, у меня есть то, что вам нужно.

Женщина придирчиво рассматривает пакет, а затем начинает искать очки в красной хозяйственной сумке. Мужчина отнимает у жены пакет и принимается вслух читать состав кексов.

– Мы их попробуем, – говорит женщина, чтобы спастись от сеанса громкого чтения.

Мансебо забирает пакет и идет к кассе.

– Как дела с вашим автомобилем? – спрашивает женщина.

– Ты бы лучше спросила, как дела у самого месье Мансебо. – Мужчина тяжело вздыхает и укоризненно качает головой.

– С автомобилем? – переспрашивает Мансебо.

Он притворяется, что его это совершенно не волнует.

Он вообще не понимает, о чем идет речь.

– Да, мы стали свидетелями происшествия, ведь все случилось буквально под нашими окнами. Мы наблюдали как из партера.

Женщина смеется, а мужчина снова вздыхает.

– Ах да, происшествие…

Мансебо хочет обратить все в шутку, но подходящие слова не приходят ему в голову.

– Нет, нет, все хорошо. У меня всего лишь разбита фара. Такой вот пустяк. Думаю, все случилось из-за жары.

– Да, ваша жена говорит то же самое.

– Моя жена?

– Да, Фатима.

– Может быть, мы пойдем? – говорит мужчина.

– Моя жена видела аварию?

– Нет, мы встретили ее позже, во второй половине дня, и спросили ее, как у вас дела.

– Вы ее встретили? Где?

– В табачной лавке, под нашей квартирой.

Женщина начинает смущаться от вопросов Мансебо, а мужчина, взяв кексы с отрубями, всем своим видом говорит, что им пора домой.

– Что она там делала?

Женщина вопросительно смотрит на Мансебо.

– Этого я не знаю. Она часто пьет кофе с хозяином магазина. Они сидят за занавеской, в его конторе. Я думала, вы в курсе…

– Дорогая, оставь в покое частную жизнь месье Мансебо. Мы сейчас возьмем кексы и пойдем домой, решать твои проблемы.

Мужчина забирает пакет с целебными кексами, которые должны будут привести в порядок желудок его жены. Мансебо видит, что мужчине не терпится уйти.

Солнце стоит высоко в небе, а автомобильные выхлопные газы проникают во все поры. Миллионы людей пытаются выжить в этом раскаленном котле, который перестает варить несчастных только ночью. Мансебо вытирает со лба пот и раздумывает, не снять ли ему шапочку, но потом отгоняет эту мысль. Впервые он сомневается, стоит ли все прояснять. Слишком уж все прямолинейно. Он не в силах переварить то, что услышал о Фатиме. От слов «за занавеской» Мансебо становится просто не по себе. Что делает Фатима за занавеской с табачным торговцем и почему она не спросила о происшествии, о котором узнала одной из первых? Обычно она сразу набрасывается на Мансебо, если он что-то делает не так.

От жары Мансебо не может связно мыслить. Он встает, заходит в магазин и берет бутылку с водой, потом поспешно возвращается и усаживается на скамеечку. Это надежное место. Под ножками скамеечки, на которой сидит Мансебо, в асфальте образовались заметные углубления, и каждый раз, вынося скамеечку на улицу, Мансебо подсознательно ставит ее так, чтобы ножки попали в эти старые углубления. Другие торговцы тоже выносят на улицу стулья и скамеечки, чтобы подышать если не свежим, то хотя бы просто воздухом.

В жару торговля идет плохо во всех магазинах, если не считать сети магазинов «Пикар», торгующих мороженым. В жару объем продаж этой сети подскакивает процентов на тридцать. Некоторые заходят туда просто для того, чтобы несколько минут отдохнуть от невыносимой жары. Бездомные толкаются в этих магазинах, чтобы понежиться у вентиляционных систем. Но для маленькой бакалейной лавки жара – это подлинный бич. Даже кондиционер не способен заманить в лавку покупателей.

Во второй половине дня Мансебо садится записывать результаты дневных наблюдений. Он даже составляет список вещей, необходимых ему для работы. Проблема, правда, заключается в том, что он не знает, когда сможет все это купить. Обычно он поручает такие вещи Фатиме, но как он объяснит жене, что ему вдруг понадобились наручные часы и бинокль? Правда, насчет бинокля он пока не вполне уверен. Цель, конечно, заключается в том, чтобы вести себя как обычно, абсолютно нормально, но ему все равно придется приспосабливаться к меняющейся ситуации. Возможно, случится так, что ему потребуется следить за писателем более профессионально и при не слишком благоприятных условиях.

На горизонте появляется большая черная туча, которая сулит отдохновение от жары. Приближается благодатная прохлада. От двери мастерской свистит Тарик, давая знать, что настало время идти в «Ле-Солейль». Мансебо вскидывает вверх большой палец. Тарик быстро закрывает мастерскую – ему не надо ничего вносить туда с улицы, потом подходит к магазину Мансебо, помогает ему закрыть двери и, как обычно, берет яблоко.

– Братец, тебя, случайно, не хватил солнечный удар? – говорит вдруг Тарик и тычет пальцем в яблоки.

Рано утром Мансебо сосредоточенно стер с доски старую цену и проставил новую: теперь он продавал яблоки по цене сорок девять евро за килограмм.

– Знаешь, они, пожалуй, не настолько хороши.

Мансебо чешет затылок и лихорадочно соображает, как такое могло случиться. «Я зацикливаюсь, – думает он, – мне надо развивать способность думать одновременно о нескольких вещах». Он стирает цену рукавом, и они с братом выходят на бульвар – Тарик с румяным яблоком в руке, а Мансебо с мелом на правом рукаве.

Тарик и Франсуа обсуждают погоду. Мансебо пытается участвовать в разговоре, но невольно отвлекается на свои фантазии. Мысленно он находится не здесь, в насквозь прокуренном парижском баре, а в Нормандии. Там тоже светит яркое солнце, но легкий ветерок с моря остужает разгоряченный лоб и высушивает пот. Писатель все отлично продумал. Путешествие должно было состояться уже несколько недель назад, но им никак не удавалось выкроить время, и вот наконец жена писателя и муж любовницы отлучились на одни и те же выходные дни. На берег накатываются небольшие волны, а писатель и его подруга пьют аперитив, празднуя свою встречу. Но пьют ли они на пляже? Разве они не пили шампанское в поезде? Может быть, они забронировали номер в гостинице рыбацкой деревушки или…

Мансебо одергивает себя нарочитым покашливанием. Надо дать молодым любовникам насладиться уединением. Он не должен к ним приближаться и навязывать им свое общество. «Мой друг – профессионализм», – говорит себе Мансебо и отпивает глоток анисового ликера. Перерыв окончен, пора возвращаться на работу.

После того как Мансебо убеждается в том, что писатель уехал на все выходные или по крайней мере на ночь, он со спокойной совестью возвращается в магазин, чтобы неспешно окунуться в свою личную жизнь.

– Я, пожалуй, зайду в магазин купить сигарет, – извиняющимся тоном говорит Мансебо, когда братья выходят на бульвар Батиньоль.

– Можешь взять сигарету у меня, брат, – предлагает Тарик. – Если хочешь, я буду снабжать тебя сигаретами до конца твоих дней. Это же всего одна пачка в месяц, потому что твоя жена сильно печется о твоем здоровье.

Неужели Тарик так радуется тому, что жена посадила Мансебо на голодный табачный паек? Мансебо и сам не понимает, почему всякий раз, когда начинается разговор, он чувствует себя униженным.

– Уж не Фатима ли снабжает тебя сигаретами?

Вопрос вырывается у Мансебо случайно, от мыслей о том, что делает Фатима с хозяином табачной лавки.

– Какого дьявола ты имеешь в виду?

Тарик хватает Мансебо за рукав, но сразу жалеет об этом и старается разрядить обстановку.

– Прости, но все же, о чем это ты?

Глаза Тарика делаются бездонно черными. Таких черных глаз Мансебо не видел у Тарика еще ни разу. Мансебо становится страшно. Двоюродные братья смотрят в глаза друг другу. Мансебо понимает, что должен во что бы то ни стало привлечь Тарика на свою сторону. Он понимает, что Тарик не должен стать его врагом, во всяком случае, не сейчас.

– Что я говорю? Честное слово, не помню, брат. Но почему ты так разозлился?

Тарик несколько секунд пристально разглядывает Мансебо, потом лицо его смягчается, Тарик непринужденно смеется:

– Прости, это у меня от жары съехала крыша.

– От нее у всех нас едет крыша, – говорит Мансебо и улыбается.

Собственно, Мансебо не было никакой нужды хитрить для того, чтобы зайти в табачную лавку на улице Шеруа, вместо того магазина, куда он обычно ходил за сигаретами. Но, ввиду странной реакции двоюродного брата, он не отважился сделать это, и, как обычно, свернул налево, к своему магазину. Он хочет, но не решается обернуться, чтобы убедиться в том, что Тарик провожает его взглядом.

Мансебо входит в табачную лавку, выжидает несколько секунд, а потом снова выходит на улицу. Выйдя из магазина, он поворачивает на площадь Проспера Губо и огибает квартал, чтобы кружным путем выйти на улицу Шеруа. Воспоминание о столкновении ударяет его, словно током, когда Мансебо оказывается на месте вчерашнего происшествия. Нет ни осколков стекла, ни следов торможения. Ничто не говорит о том, что здесь столкнулись две машины. Мансебо в душе испытывает благодарность к парижским дворникам с их длинными зелеными метлами.

Думай о Фатиме за занавеской, мысленно приказывает себе Мансебо, входя в табачную лавку. Он был здесь всего один раз, очень давно, когда заходил сюда с Амиром, чтобы купить газету для урока в школе. Почему он не покупает сигареты в этой лавке, Мансебо и сам не знает. Наверное, все дело в привычке.

Мансебо открывает дверь, звякает колокольчик, и его обволакивает живительная, чудесная прохлада. Видимо, дела у этого торговца идут неплохо, думает Мансебо. Огромный, толстый владелец лавки оборачивается и вскидывает брови так, словно его страшно удивляет приход Мансебо в его магазин. «Странно, – думает Мансебо, – ведь я не знаю этого человека». Наверное, жара так действует на этого толстяка, успокаивает себя Мансебо. Он впервые спрашивает себя, зачем вообще сюда пришел. Он не имеет ни малейшего понятия о том, что сейчас должен сделать. Однако не может оторвать взгляд от занавески.

– Добрый день.

– Добрый день, месье. Чем могу быть вам полезен?

– Как чудесно здесь у вас.

Человек вопросительно смотрит на Мансебо.

– Здесь прохладно и хорошо, – продолжает Мансебо.

– Да, да, – с облегчением соглашается хозяин.

«Как мне естественно и непринужденно поинтересоваться, здесь ли моя жена?» – приходя в отчаяние, думает Мансебо.

– Ну, собственно, я пришел сюда, потому что ищу мою жену.

– Вашу жену? Здесь?

– Да, она говорила, что пошла сюда.

– Ага… А как ее зовут?

– Фатима.

Человек начинает аккуратно приводить в порядок кипу газет на прилавке.

– Нет, здесь никого нет, кроме меня.

– Это я вижу, месье, но скажите, она вообще бывает здесь?

– Нет, я очень сожалею, но я даже не понимаю, о ком вы говорите. Я незнаком с Фатимой. Может быть, вы перепутали магазины? Еще один табачный магазин находится на этой же улице, но немного дальше.

– Да, возможно.

Мансебо понимает, что должен прибегнуть к той же тактике, которая выручила его в столкновении с Тариком несколько минут назад. Надо сдаться, упасть и притвориться мертвым, как делают звери, чтобы выпутаться из сложной ситуации.

– Хорошего вам дня, месье, и удачи в делах.

– И вам того же, – желает ему толстяк, нацепив на лицо фальшивую улыбку.

Мансебо поспешно ретируется. Синяя рабочая куртка развевается, словно знамя, когда он едва ли не бегом снова огибает квартал в противоположном направлении. Он возвращается на бульвар Батиньоль и бросается к своему табачному магазину.

– Добрый день, Мансебо. Что это вы бегаете по улицам в такую несусветную жару? – спрашивает хозяин.

– Сейчас побегу обратно в лавку.

– Значит, дела идут неплохо?

Мансебо улыбается и кладет на прилавок деньги. Выйдя на бульвар, он скашивает глаза на обувную мастерскую. Тарик стоит в дверном проеме и смотрит на Мансебо. То, что покупка сигарет заняла так много времени, не должно удивить Тарика, потому что Мансебо обычно подолгу разговаривает с хозяином табачной лавки.

Мансебо высоко поднимает пачку сигарет, как доказательство того, что он не наделал никаких глупостей. Тарик кивает и скрывается в глубине мастерской.

Ночью начинается долгожданный дождь. Вместе с дождем пришла и гроза. Над городом полыхают молнии, и гремит гром. Мансебо отбрасывает одеяло и встает. Он смотрит на безлюдный бульвар и на пустую квартиру в доме напротив. Он получил бы огромное удовольствие, если бы закурил, но вечерняя сигарета была уже выкурена. Да и что бы сказала Фатима, увидев мужа курящим среди ночи. Об этом лучше не думать.

Мансебо вздрогнул. Сверкнула ослепительная молния, и громыхнуло так, что Мансебо едва не подпрыгнул. Проснулась даже Фатима, которую обычно было практически невозможно разбудить. Мансебо заметил, что жена тоже прильнула к окну всем своим нескладным оплывшим телом. Как только она смогла так быстро вскочить и добежать до окна? – подумалось Мансебо. Фатима лихорадочно осматривала улицу. Стараясь понять, куда ударила молния. Мансебо же не отрываясь вглядывался в пустую квартиру напротив. Никакие громы и молнии не могли отвлечь его от ответственной работы.

– Точно, ударило в церковный шпиль, – проворчала Фатима.

Мансебо внимательно смотрит на жену, изучает ее профиль. Она и толстый табачник? Сама мысль об этом была невыносима. Мансебо напрягает воображение и старается представить себе жену и табачного торговца за занавеской, но у него ничего не выходит. Кстати, почему она не устроила ему скандал по поводу помятой машины? «Но знай, – мысленно обращается Мансебо к жене, – у меня теперь тоже есть тайны, и я совсем не тот, кем ты меня считаешь».

Я наконец открыла Гугл и набрала в поисковике имя «Белливье». Поисковик выдал довольно много результатов. Я просеяла их и сразу отвергла самые неподходящие, как, например, какого-то бельгийского крестьянина. После отсева осталось всего несколько кандидатов, и среди них гинеколог Бертран Белливье, который принимал неподалеку, всего в нескольких станциях метро от делового центра. Прежде чем позвонить, я удостоверилась, что никто не стоит за дверью.

– Здравствуйте, я хотела бы записаться на прием к доктору Белливье.

– Вы его пациентка?

– Нет.

– Прошу извинения, но, к сожалению, доктор Белливье пока не принимает новых пациенток.

– Это очень срочно. Дело в том, что мой гинеколог в отъезде, а мне надо обязательно проконсультироваться. Это будет лишь однократный прием…

– Хорошо, у меня есть окно на следующей неделе, и я запишу вас на это время, – ответила секретарша.

– Это должно быть между двенадцатью и половиной второго…

В первой половине дня, между получением писем, я успела сделать попытку забронировать билеты на рейс до Мальдивских островов от имени месье Белливье, воспользовавшись номером скидочной карты «Эр-Франс». Это было нужно для того, чтобы проверить, соответствуют ли цифры имени. Однако для того, чтобы сделать заказ, мне надо было представить компании первое имя и номер телефона клиента. Я снова вернулась к пункту первому. Снова бросила наудачу кость и позвонила в сервисную клиентскую службу.

– Добрый день, у меня оказалась карта клиента «Эр-Франс», и мне надо знать, кому она принадлежит.

– Зачем вам нужны эти сведения?

– Я нашла карту на своем рабочем месте и хочу знать, кто ее потерял.

– Понятно, но на всех картах проставлено имя владельца.

– Но дело в том, что на этой карте имя стерто, и я не могу его прочитать. Остался только номер.

– Очень сожалею, мадам, но я не могу выдать вам личную информацию о клиенте. Прошу вас, пришлите нам карту, и мы сами свяжемся с клиентом, которого это касается.

– Спасибо.

Я снова вернулась к тому, с чего начала. Кости выпали криво, во всяком случае сегодня. Раздался сигнал, извещавший о получении очередного письма.

Пребывая в невеселом расположении духа, я вызвала лифт и отправилась на обед. Мало того что оказалась совершенно одинокой на своей новой работе, я была одинока вообще. Отчуждение сына усиливалось с каждым днем, проведенным мною на новой работе. Он стал растворяться, удаляясь от меня, и это приводило меня в невыносимое уныние.

Единственное давало мне силы продолжать и не терять почву под ногами – это то, что работа не будет продолжаться вечно. Еще три недели я буду слышать этот компьютерный звон, а потом кошмар все же закончится. Я вернусь в привычный для меня мир. Что я от этого выиграю? Отчасти деньги, воспоминания и, возможно, небольшое воодушевление. Об этом я думала, выйдя из делового центра и присев на скамейку. Было слишком жарко для того, чтобы обедать на веранде, а я сильно страдала от жары и невероятно потела.

Над крышами небоскребов с ревом промчался самолет. Я машинально подняла голову и посмотрела в небо. В злых руках самолет может превратиться в оружие массового поражения. По иронии судьбы, это был самолет «Эр-Франс», компании, за штурвалом самолета которой находились злодеи, изменившие больше десяти лет назад ход мировой истории. Но труба зовет… Я встала.

Я решила перестать вынюхивать сведения в «Эр-Франс», разбираться в цифровых кодах и выяснять, кто такой гинеколог, фамилия которого случайно совпала с фамилией моего работодателя, и вместо этого сосредоточиться на работе. Мне надо было закончить несколько статей. В этом будет мое спасение. Никакие электронные письма не должны мешать мне сосредоточиться. Я умело распоряжалась своим временем. Понимала, что немного задерживаюсь, но мне надо было во что бы то ни стало закончить начатую статью. Во всяком случае, я все равно покину здание раньше, чем все остальные сотрудники, так что не видела в этом никакой проблемы.

Послышался звук, разительно отличавшийся от всех прочих звуков, которые я слышала во время работы. К моему этажу приближался лифт. Что мне делать, если это охранник? Я напомнила себе, что в моем пропуске значится: «Менеджер по продажам», и это прибавило мне уверенности. Я прижала к уху мобильный телефон. Если кто-то войдет, то я притворюсь, что говорю о чем-то очень важном, о том, что могло задержать меня на работе сверх положенного времени. Свой собственный компьютер я убрала в мгновение ока. Не стоит оставлять за собой ненужных следов. За жалюзи появился неясный силуэт, и, прежде чем я успела подумать, кто бы это мог быть, в помещение вошла женщина. Я опустила телефон.

– Добрый день.

– Добрый день.

– Я сейчас уйду.

Женщина ничего не ответила, но втащила в зал огромный пылесос, а затем вкатила тележку с принадлежностями для уборки. Я вспомнила, что тот человек как будто даже назвал мне имя уборщицы. Может быть, она в курсе всего того, что здесь происходило? Или и сама не осознавала, что является членом террористической ячейки? Пылесос оглушительно взвыл, и мне захотелось выскочить из помещения и выяснить, слышат ли этот шум внизу? Потом до меня дошло, что женщина, вероятно, каждый день убирается здесь в это время, и люди внизу привыкли к завыванию пылесоса. Может быть, правда до нижележащего этажа эти звуки не доходят. Это была пугающая мысль. Я вышла из почты и выключила компьютер.

– До свидания, мадам.

– До свидания, мадам.

Мужчина стоял, погрузившись в свои мысли и наклоняясь в такт с качающимся вагоном метро. Он попытался позвонить, но в вагоне не было связи. Я стояла в паре метров от него. Желто-коричневые глаза источали жизнелюбие, видимо помогавшее ему выживать.

Я сразу же начала фантазировать, лепя себе его психологический портрет. Это жизнелюбивый оптимист, обожающий хорошую еду и все удовольствия жизни. Такое заключение я вывела, оценив незначительную полноту. Он окончил работу, и теперь волнуется, все ли правильно сделал за сегодняшний день, справился ли с проектами. Нет, это не то. Жизнелюбие не задушить никакой работой, даже самой трудной. Мужчина посмотрел на меня, и я отвела взгляд, уставившись на носки своих туфель.

Я все спланировала, хотя со стороны это могло выглядеть как импульсивное случайное действие. Поезд остановился на станции «Сен-Поль». Когда двери открылись, мужчина немного отступил назад. Я вышла и остановилась на платформе, ожидая, когда все желающие войдут в вагон. После этого я протянула мужчине букет. Он рефлекторно взял его, просто для того, чтобы не уронить, и вопросительно взглянул на меня. Двери закрылись, и я пошла вдоль платформы.

Принимая предложение новой работы, я считала себя очень одиноким человеком. Но потом поняла, что это была моя ошибка. Наоборот, я только теперь стала по-настоящему одинокой. Я перестала разговаривать с людьми и опускала взгляд всякий раз, когда кто-нибудь обращался ко мне. Я пришла в себя только тогда, когда директор детского сада, куда ходил мой сын, спросил, будет ли он ходить в бассейн на следующей неделе. Я сама перестала понимать, кто я. Я навязала себе роль, которую научилась неплохо играть, но при этом усугубила свое одиночество.

Моя анонимность зашла так далеко, что я стала отдавать цветы незнакомым людям, даже мертвым. Юдифь Гольденберг за первую неделю получила уже несколько букетов. Возможно, я выбрала ее могилу за некоторую анонимность, потому что эта могила была чем-то похожа на меня. Возможно также, я выбрала ее, потому что она была одной из немногих могил, которые не были украшены ни живыми, ни искусственными цветами. С этой могилой я чувствовала себя в безопасности, потому что едва ли у Юдифи были близкие, которые могли бы счесть себя оскорбленными моими непрошеными цветами. Теперь же у нее появилась родственница.

К пропуску я привыкла, к цветам – нет. Розы я получила на выходе только один раз, но все цветы, без исключения, казались мне колючими и враждебными. Цветы, которые вручали мне на выходе с работы, были нарушением границ дозволенного. Цветы стали, очевидно, связующим звеном между работой и личной жизнью, а это очень мне не нравилось.

Для того чтобы немного разнообразить свою жизнь и перестать раздавать букеты мертвецам и незнакомцам, я однажды решила передать этот эстафетный букет человеку, который забирал из сада нашего сына, но в последний момент передумала. Он мог принять это за признание того, что я пренебрегаю своими обязанностями и раскаиваюсь в этом. В общем, я довольно скучный компаньон, обычно не вступаю в дискуссии, особенно с соседями, боясь невольно открыть им, чем я занимаюсь. Те, кто знают меня последние полгода, списывали мою молчаливость на счет депрессии. Но я не страдала отчуждением, во всяком случае, в определенных пределах.

Молодой человек одарил меня дежурной приветливой улыбкой. Он совершенно не походил на человека, работающего в цветочном магазине. Я не могла понять, где бы он мог работать, но чувствовала, что не здесь. Впрочем, само местоположение цветочного магазина тоже было неудачным – над станцией метро и неподалеку от мусорных баков. Среди бетона красовались цветы всех мыслимых расцветок и форм. Я давно собиралась навестить этот магазин и навести справки, но мне не хватало мужества. Я сказала, что хотела бы знать, кто посылает цветы и кто ежедневно доставляет цветы на проходную «Аревы». Молодой человек подозрительно посмотрел на меня, и сделал это с полным правом.

– Зачем вы хотите это знать? – спросил он.

– Мне просто интересно.

– К сожалению, я не смогу ответить на ваш вопрос. Кто вы?

Разумеется, продавцу цветов не было никакого дела до моего имени, это была всего лишь дежурная фраза, но от его вопроса у меня сильно забилось сердце. Чтобы увильнуть от ответа на поставленный вопрос, я показала продавцу букет.

– Он вам нравится? Я сам его составлял, он очень красив, согласитесь, – сказал продавец и улыбнулся.

Я кивнула:

– Да, мне нравятся все букеты, и поэтому я хочу знать, от кого их получаю.

Он заколебался, и я достаточно быстро поняла: он убежден, что посылающий мне цветы человек стремится завоевать мое сердце. Я посмотрела на молодого человека. С одной стороны, он был очень горд своим посредничеством между мной и неизвестным, но, с другой стороны, сознавал свой долг и не желал открыть мне имя заказчика.

– Мне очень жаль, мадам, но я ничем не могу вам помочь. На карточке не проставлено имя отправителя… или отправительницы, а это значит, что он или она пожелали сохранить инкогнито.

– Это месье Белливье? – спросила я.

На лице продавца не дрогнул ни один мускул.

В метро было многолюдно, и я заметила, что некоторые пассажиры весьма неодобрительно смотрят на то, как небрежно я обращаюсь со своим букетом. Его часто прижимали и мяли люди в сутолоке, особенно те, кто выходил из вагона на станциях. Осыпавшиеся листья усеивали пол вокруг меня, словно отмечая занятую мною территорию.

Пожилая дама улыбнулась мне, возможно, и ей тоже приходилось так же небрежно обращаться с букетами. Во всяком случае, мне показалось, что она вполне понимала, что я в тот момент испытывала. После такого путешествия в подземке букет явно не смог бы украсить могилу Юдифи Гольденберг. Надо уважать мертвых.

Я положила букет в холодные бронзовые объятия Мишеля Монтеня. Мне показалось, что статуя в до блеска вычищенных ботфортах осталась довольна. До моего слуха донеслись нестройные аплодисменты. Это оказались студенты Сорбонны, восхищенные моим действием. Я оценила созданную мною инсталляцию. Да, Мишель де Монтень был просто создан для того, чтобы держать в руках букеты цветов. Я была свободна, как и мои руки. Я поспешила домой – мне не терпелось вернуться в мою настоящую жизнь.

Дверь открылась. Небольшое помещение можно было с некоторой натяжкой назвать приемной – маленький белый стол и несколько стульев составляли все убранство. Я прошла в комнату ожидания. Там сидела молодая женщина и ее бойфренд. Вероятно, именно он осчастливил женщину беременностью. Да, она была в положении, вероятно месяце на седьмом. Мы обменялись молчаливыми приветствиями, как это принято среди людей, оказавшихся в одном помещении. Это были скромные кивки – сдержанные, но достаточно вежливые. Молодые люди сидели взявшись за руки. Они пришли сюда, потому что любили друг друга. Я же пришла к гинекологу, потому что меня мучила паранойя. Они пришли, потому что хотели сохранить то самое дорогое, что у них было, – своего будущего ребенка. Я же явилась сюда только из-за имени гинеколога.

Я прекрасно понимала при этом, что моя идея с гинекологом – это удар в штангу. Такой же глупый жест, как поднятие вверх букета цветов. Оба поступка были попыткой подавить ощущение собственного бессилия и чувство чужой власти над собой. Запись на прием к гинекологу с такой же фамилией, что и у моего работодателя, была лишь жестом отчаяния. Даже то, что гинеколог, возможно, оказался бы тем самым месье Белливье, что вторгся в мою жизнь, по сути, ничего не означало. Это ничего не меняло, если не считать того, что он сейчас заглянет в мои внутренности.

Послышались голоса, и я поняла, что сейчас из кабинета выйдет пациентка. В приемную вышла женщина моего возраста. Вслед за ней вышел седовласый мужчина маленького роста. Они остановились и пожали друг другу руки, в то время как ко мне с напряженной улыбкой подошла секретарша. Седовласый человек, гинеколог, обернулся. При этом он не взглянул в мою сторону, и это меня несколько разочаровало, хотя я и чувствовала небольшой прилив бодрости, ибо впервые надеялась увидеть настоящего, живого месье Белливье. Я наконец увижу его – в первый и последний раз, поклялась я себе. Доктор Белливье кивнул молодой паре. Они поднялись, и молодой человек повел подругу впереди себя так, словно она была неспособна передвигаться самостоятельно. Но она по достоинству оценила этот жест.

У меня на лбу выступил холодный пот. Мне стало физически плохо. Мне показалось, что меня сейчас вырвет, и успокаивало лишь то, что я не буду первой, кого вырвет в этой приемной.

– Мадам.

Секретарша попыталась привлечь мое внимание. Как раз в тот момент, когда я собиралась встать, чтобы подойти к ее столу, она сама оказалась рядом со мной, протягивая мне формуляр медицинской карты.

– Поскольку вы здесь в первый раз, заполните анкету, – сказала она, быстро вернулась на свое место и принялась полировать ногти.

Я стала записывать в формуляр свои личные данные. Имя, адрес и год рождения я придумала. Впервые в жизни лгала о таких вещах. Я решила сказать, что свою медицинскую карту забыла дома – в конце концов, это обойдется мне в несколько лишних евро. Я просмотрела все графы, чтобы убедиться, не наделала ли ошибок – то есть не проставила ли в графах хотя бы одну настоящую букву или цифру.

Самым странным было то, что, придумывая адрес, я выбрала местоположение, находившееся недалеко от места моего настоящего проживания. В Париже тысячи улиц, так почему я выбрала один из соседних переулков? Наверное, мне все же хотелось как можно ближе держаться к истине или просто сказался недостаток фантазии. Собственно, это не играло никакой роли. Ничто больше не играло никакой роли. Один ребенок, сын, написала я. В этом не могла врать. Я не знала, что может прочитать гинеколог по внешнему виду моих половых органов. Может быть, там, как у деревьев, есть годовые кольца, которые говорят если не о возрасте ребенка, то о числе детей. Это я знала. В конечном счете я стерла слово «сын» и написала «дочь».

Я не знала, надо ли мне вернуть карту секретарше или отдать ее непосредственно врачу, но не успела обдумать этот вопрос, как секретарша забрала у меня формуляр и ручку. Время ускорило бег. Через двадцать минут мне надо быть в конторе, хотя мир, конечно, не перевернется, если письмо будет передано месье Белливье на пару-другую минут позже. Снова послышались голоса. К двери приблизились молодые люди и врач. Собственно, я и сама не понимала, что заставляло меня так сильно переживать и нервничать. Вероятно, я боялась одного только факта, что через несколько мгновений мне предстояло оказаться с глазу на глаз с неким месье Белливье. Однако может быть, меня мучило сознание того, что я явилась сюда под вымышленным предлогом и назвалась фальшивым именем.

Я наконец увидела лицо доктора Белливье. Собственно, я не знаю, как его себе до этого представляла, но в тот момент он почему-то показался мне смутно знакомым. Доктор жестом показал мне, что я могу пройти в кабинет, и взял у секретарши заполненный мною формуляр медицинской карты. Он не брал карту у секретарши, когда принимал молодую парочку. Но молодые люди явно были у него уже не в первый раз. Весь мой организм горел одним желанием – бежать отсюда без оглядки, бежать от своей лжи, от самой себя и от того немыслимого, абсурдного положения, в которое я сама себя поставила. Может быть, этот врач – психопат, который завлекает сюда молодых женщин, сначала спроваживая их на верхний этаж небоскреба, а затем спускает вниз, чтобы заглянуть в их нутро.

К горлу вновь подступила тошнота, и я оглянулась в поисках урны, которой смогла бы воспользоваться в случае необходимости. Я, видимо, пропустила предложение сесть и осталась стоять, глядя на изображение беременной женщины в разрезе. Нельзя сказать, что это зрелище уменьшило тошноту. У меня закружилась голова, когда я услышала, как за моей спиной захлопнулась дверь.

– Присаживайтесь, мадам.

Почему его лицо кажется мне таким знакомым? Он сел в кресло напротив, избегая смотреть мне в глаза, и принялся просматривать бланк моей медицинской карты. Лицо врача было абсолютно спокойным.

– Чему я обязан честью вашего посещения?

Мне показалось, что в светлом кабинете внезапно стало темно. Может ли врач выражаться подобным образом? «Чему я обязан честью вашего посещения?» Хотел ли он этой фразой просто разрядить атмосферу?

– Я… я хотела бы сделать цитологический анализ, – заикаясь, произнесла я.

– Так, так. Когда вам в последний раз делали этот анализ?

– Думаю, несколько лет назад.

– У вас есть гинеколог?

– Да, точнее, был, я совсем недавно переехала.

Он не спросил имени гинеколога, а встал и жестом предложил мне пройти за ширму. По моей ноге пробежали вниз несколько капель пота.

Результату цитологического анализа предстояло изрядно попутешествовать по городу. Правда, сама я так никогда и не узнаю, есть ли в шейке моей матки какие-то изменения. Месье Белливье, наоборот, будет знать этот результат, или, скажем точнее, доктор Белливье. Мне все же надо разделять этих двух разных людей.

Доктор сказал, что даст мне знать, если в анализе что-то покажется ему странным, а результат я получу по почте. Естественно, никакого результата я никогда не получу, да и доктор не сможет ни о чем дать мне знать. Результат анализа, вполне вероятно, вернется в почтовое отделение, где останется мирно соседствовать с письмами, отправленными по вымышленным, ошибочным и несуществующим адресам.

Ночью я долго не могла уснуть и, выйдя на кухню, села за стол и открыла окно, но очень скоро снова его закрыла. На улице было пока еще жарче, чем в квартире.

В окне дома напротив вспыхнул свет. Мой больной раком сосед принялся расхаживать взад и вперед по кухне. От вида этого человека меня вдруг затошнило. Снова. Может быть, у меня самой есть раковые изменения клеток, а я сижу и осуждаю соседа. Зачем я только выбрала цитологический анализ, как предлог для посещения гинеколога? Может быть, теперь я наказана за свою легкомысленную игру с такими серьезными вещами, и получила то, чего боялась. Я дала себе клятву пойти к врачу и узнать реальные результаты анализа, а заодно попросить у него прощения. Это было бы извинением и перед всеми теми несчастными, которые на самом деле страдают этим страшным заболеванием.