Дмитрий Вересов У Терека два берега...

Пролог

Европе показывали катастрофы.

Казалось, все события последнего времени так или иначе сводились к катаклизмам, природным и рукотворным. Сейчас, на исходе тысячелетия, само словосочетание «последнее время» приобретало для многих звучание апокалиптическое.

Вот затопило Чехию и Германию… И солдаты бундесвера, плавая на надувных лодках, снимают с крыш терпящих бедствие… Вот в Италии поезд врезался в грузовик, и из двух лежащих на боку вагонов санитары вытаскивают на насыпь мертвых…

Вот опять трупы, прикрытые одеялами, но теперь среди груд камня и развороченной щебенки. Это землетрясение в Турции.

А вот взрыв в Иерусалиме. Вздыбленная крыша автобуса. Кровь на асфальте, кровь на россыпях битого стекла…

В перерывах показывали отмороженных экстремалов – мотоциклистов, прыгающих через десяток поставленных в ряд автомобилей, или сноубордистов, мчащихся вниз с самой высокой и самой крутой горы…

И снова катастрофы.

Сытую, истосковавшуюся по ужасам публику пугали катастрофами. Нагромождение страхов действовало, как правило, успокаивающе: лениво пережевывая чипсы с ароматом бекона, европейский обыватель смотрел в экран, все более и более эмоционально защищаясь – «хорошо, что не в нас, хорошо, что не нас, хорошо, что не мы»… Хорошо, что не мы горим, хорошо, что не мы тонем… Хорошо, что не мы разбиваемся в самолетах.


Астрид поставила репортаж в эфир. Его перегнали по спутнику в европейскую редакцию, и уже через час сюжет попал в блок новостей.

Подмосковный Подольск. Взрыв в пригородной электричке.

Вот полунаклонившийся, уткнувшийся в придорожные кусты зеленый вагон с выбитыми стеклами. Вот военные, оцепившие поляну. Вот человеческие останки на белых простынях… Вертолет с министром чрезвычайных ситуаций… Белые микроавтобусы с мигалками и надписями «AMBULANCE» в зеркальном отражении…

Московский корреспондент Си-би-эн-ньюс пытается взять интервью у родителей юноши, погибшего в пригородном поезде… Сын жителей Москвы Василия и Антонины Мухиных Алексей ехал в этой электричке…

Корреспондент сует микрофон отцу. Тот что-то бормочет. Что-то злое и несвязное… Мать плачет, закрывая лицо руками. Корреспондент подносит микрофон милиционеру с большими звездами на погонах. Толстое лицо милиционера устало-озабоченно и говорит он, придавая голосу интонации уверенной беспощадности к виновникам…


Увы, почти всегда Айсет приходилось заниматься не тем, чем бы она хотела. Так в школе Сен-Мари дю Пре ей нравилось рисовать и раскрашивать узоры на отлитых из застывшего гипса фигурках покемонов, но метресса тащила ее в ненавистный бассейн на урок физического развития или – чего еще хуже! – на уроки этой мерзкой латыни… А когда, после окончания частной эколь в Фонтенбло она решила изучать историю искусств в Италии, отец жестко скомандовал, чтоб она поступила в Лондонскую экономическую школу на отделение медиа-бизнеса.

Вот и теперь ей так хотелось провести уик-энд в Портсмуте. Побродить по узким каменистым пляжам под белыми меловыми стенами, держа Джона за руку. Помолчать, прислушиваясь к шуму волн и крикам чаек. Снять недорогой номер в отеле… И весь длинный уик-энд ни с кем не делить его, своего Джона… Но Джон хотел смотреть игру своего любимого «Арсенала» с «Манчестер-Юнайтед».

Ах, Айсет не понимала и не желала понимать, почему нельзя было бы набрать того же самого пива в номер портсмутской гостиницы и болеть за «Арсенал», лежа в номере, лежа рядом с Айсет? Или, на худой конец, почему нельзя было бы пойти в паб с таким же телевизором, но не в тот паб, что в Лондоне на Доул-стрит, а в Портсмуте? Разве в Портсмуте нет пабов?

Нет! Джону надо было непременно провести субботний вечер в его любимом пабе на Доул-стрит. Потому что туда придут его друзья – Мик, Тэш, Доззи и Дэйв. Потому что там, в пабе на Доул-стрит, он всегда смотрит все матчи своего «Арсенала». И потому что в их пабе все болеют только за «Арсенал»… И если – не приведи Господь! – туда ввалятся болельщики «Челси» или «Манчестер-Юнайтед», то будет хорошенькая драчка… И потому, что если в первом тайме «Арсенал» забьет, бармен Дикки обязательно угостит всех кружечкой лагера за счет заведения, а если забьет и во втором, то всем завсегдатаям будет по пинте черного ирландского гиннеса…

Это его традиция. И ради Айсет он не намерен ломать своих привычек. Ее Джон. Ее английский мужчина.

Поэтому Айсет пришлось подчинить свои желания и мечты желаниям Джона. Портсмут останется в Портсмуте, а она – девочка Айсет – пойдет в этот субботний вечер в паб на Доул-стрит.

Может для того, чтобы позлить Джона, она специально вырядилась с показной ортодоксальностью. Поверх блю-джинсов напялила какую-то бесформенную юбку. Специально за этой юбкой она ездила на Портобелло-роуд и рылась на развалах секонд-хэнда, где делают покупки не только жаждущие экзотики туристы, но и бедные пакистанские мусульманочки… Айсет подобрала еще соответствующий головной платок и подыскала темный крем, имитирующий загар. Нарядившись и накрасившись, она поглядела на себя в зеркало и обмерла. Зеркало отражало не европейскую девушку Айсет, что, закончив дорогой частный лицей в Фонтенбло, теперь второй год училась в не менее дорогой Лондонской экономической школе, но какую-то индо-пакистанскую беженку, готовую здесь, в Лондоне, на любую работу ради еды и крова над головой…

Айсет посмеялась, предвкушая, какое сильное впечатление она произведет на Джона и на его друзей – на Мика, Тэша, Доззи и Дэйва…

А Джон даже и не обратил на нее никакого внимания.

Первый тайм начался, и «Манчестер» уже вел в счете один-ноль. «Арсенал» проигрывал. Джон сидел как всегда, за стойкой, под самым телевизором. В руке он держал полпинты лагера.

И весь паб пялился на экран.

И бармен Дикки, и официантка Роз, что стояла тут же за стойкой, машинально протирая стаканы.

– Этот лысый лягушатник Бартез совсем обнаглел! – кричал Джон, перекрикивая рев трибун, доносившийся из телевизора. – За такие штуки ему желтую карту, и пендель под зад, чтоб катился в свою Лягушатию…

Джон даже не обернулся и не расслышал, как Айсет сказала ему свое «bonjour»…

Она подошла сзади и обняла его за шею, прижавшись к его спине своей упругой грудью, стыдиться которой у нее не было никаких оснований.

А он и не обратил внимания, продолжая кричать:

– Да бей же, фак твою, да бей же, кретин недоделанный!

Ее приход заметили, только когда пошла реклама.

– Ты что, из мечети, что ли? – спросил Мик, кивнув на ее юбку и на зеленый платок.

– Мы, женщины Востока, полагаем, что ваш футбол от сатаны. Проводя вечера за пивом, англичане выродятся, не заметив, что в Англии уже живут не они – англичане, а люди, носящие сари и хиджабы, – ответила Айсет, прихлебывая поданного Дикки лагера.

– А рыло чего намазала? – спросил Джон, краем глаза поглядывая на экран, чтобы не пропустить момент, когда кончится реклама «найка» и снова начнут показывать футбольное поле.

– В знак траура по уик-энду и краха мечты о поездке в Портсмут, – ответила Айсет.

Джон не ответил, реклама кончилась, и все снова принялись орать.

Айсет ничего не оставалось, как молиться, чтобы «Арсенал» хотя бы свел вничью. Вот оно, женское сочувствие, в чем заключается! Желать выигрыша любимой команды своего мужчины не потому, что любишь футбол, а потому, что у мужчины тогда, быть может, будет хорошее настроение.

Айсет ничего не понимала, игроки в белом, на первый взгляд, ничуть не отличались от игроков в красном, но, тем не менее, голы залетали только в ворота белых… И к концу первого тайма их залетело аж три штуки. А лысый француз, что стоял в воротах красных, только нагло жевал свой чуингам.

Настроение в пабе было плохое.

– Вы все будете мне должны по три кружки лагера, джентльмены, – мрачно пошутил бармен Дикки.

А официантка Роз, махнув рукой, попросту удалилась на кухню, так и не досмотрев первый тайм до конца.

В перерыве показывали новости.

Фермеры графства Норфолк требовали от правительства повышения компенсаций за уничтоженный в кампании против коровьего бешенства крупнорогатый скот…

– Опять коровье бешенство! Роз! Уничтожь на кухне все стейки! – дуэтом заорали записные остряки Мик и Доззи.

– Треску нам вместо говядины! – подхватили Тэш и Дэйв.

– Она вам сейчас зажарит бешеную треску, – мрачно пошутил Дикки.

– Ты занимаешься антирекламой собственного заведения, – сказала Айсет с упреком.

– Это не запрещено в Англии, – возразил Дикки, – тем более, что ребята сейчас готовы хоть котлетки из мышьяка с цианистой подливкой слопать, чтобы помереть и не видеть этого позорища.

– Ты о футболе или об этом? – Тэш ткнул пальцем в направлении экрана.

Новости сменили сюжет. Актриса Ванесса Бедгрейв приютила у себя в доме чеченского министра в изгнании Мусаева, которого русское правительство затребовало выдать Москве по процедуре экстрадиции…

– На хрена ей сдался этот дикарь в бараньей шапке? – спросил Мик.

– Ей надо делать паблисити. Помнишь, Бриджит Бардо защищала пушных зверей? А эта выступает в защиту зверей бородатых, в бараньих шапках, – ответил Дикки.

– Джентльмены, поосторожней, с нами чеченская женщина, – вдруг вспомнил Доззи.

И Айсет стало слегка обидно, что об этом напомнил Доззи, а не Джон… И она отстранилась от Джона, разомкнув кольцо своих объятий и больше не прижималась грудью к его спине.

– А кто вспомнит хоть один фильм, в котором эта старая калоша снималась? – спросил Тэш.

– Во-во! Зато все теперь будут знать, что она защитница всякой падали, – подтвердил Дикки.

– Вы поглядите на морду этого министра в изгнании, это вылитый бандит с большой дороги, и если мы судим Милошевича с Шешелем, то этот-то чем нам милей, что мы его не отдаем? – воскликнул Мик, хлопнув ладонью по полированной стойке.

– Чтоб Москве дерьма на грудь навалить, – с улыбкой знающего человека пояснил Дикки, – наши в Вестминстере последнее отдадут, но не откажут себе в удовольствии еще раз русского медведя граблями по морде…

– И этой Ванессе, помимо секса с дикарем, еще и удовольствие – к властям подмазаться, – заметила вышедшая из кухни Роз.

– Теперь с Виндзоров станется, они ей за это баронессу дадут, – пробурчал Тэш.

– Это теперь модно, – закивал Дикки, – при короле Артуре и рыцарях Круглого Стола давали за воинские подвиги, а теперь Элтону Джону, Полу Маккартни и Мику Джаггеру за тиражи пластинок…

– Педикам, – вставил Тэш.

– Маккартни не педик, – обиделась Роз за любимого битла, – и Джаггер тоже.

– Джаггер бисексуал, – хмыкнул Дикки.

– Педикам, бисексуалам и приверженкам саважефилии, – подытожил Доззи.

– Что это ты загнул насчет саважефилии? – спросил Дикки.

– Это когда не с овечками, как валлийцы, а с дикарями, как эта Ванесса, – ответил Доззи, отхлебывая лагера.

– Так тогда и наш Джон тоже баронета получит, он же тоже чеченочку пригрел, – хохотнул Тэш.

– И я что, этот… саважефил? – спросил Джон.

– А то! – почти хором пропели все.

Айсет и не знала – обижаться или нет? Юмор у них такой…

Жесткий.

Они тут со всеми так.

И по правилам их английской игры просто надо было быстро реагировать и, отбивая, перебрасывать мяч на сторону партнера.

– Вы забываете, что в обоюдном процессе не вы имеете дикарей, а дикари имеют вас, – сказала Айсет.

– Ай да Ай-сет! – воскликнул Дикки, – настоящая Ай-сет-даун![1]

– Скорее, Ай-сет-ап[2], – гордо сказала Айсет.

Новости и реклама кончились.

Футболисты в белом снова бросились в свои бесполезные атаки.

Лысый француз с наглым высокомерием легко брал мяч и длинными, гибкими, словно плети, руками, выбрасывал его аж на центр поля прямо в ноги своим полузащитникам.

Стадион ревел.

Через пять минут манкуриане забили еще один гол.

– Дикки, выключай телевизор, это позор смотреть такую игру, это соучастие в кровавой бойне, это избиение младенцев, я не хочу этого видеть, – заорал Джон.

– Джентльмены, по случаю надвигающегося траура по одной выпивке за счет заведения, – сказал Дикки, беря с полки бутылку «Джонни Уокера».

– Хитрый Дикки, – ехидно заметил Тэш, – бармен понимает, что надвигается пьянка, и провоцирует ее начало крепким алкоголем.

– А я и не скрываю, – простодушно согласился Дикки, двигая стаканчики по полированной поверхности стойки.


Тэш был прав.

Все напились.

И когда в одиннадцать Дикки по древнему закону королевства объявил, что именем Ее Величества паб закрывается, Джон и иные его приятели уже успели по два-три раза сходить в туалет поблевать.

Пиво с виски… Какая дрянь!

А еще говорят о дикарях. Кто из них большие дикари? Это она, Айсет, саважефилией страдает, а не Джон. Это она английского дикаря полюбила, а не он – чеченскую дикарку. Мусаев, хоть и бандит с большой дороги, в этом она согласна с ребятами, но он до тошноты не напивается…

Айсет усмехнулась своим невеселым мыслям и потащила… Буквально потащила Джона домой.

Кэбмэн сочувственно цокнул языком:

– Что, «канониры» опять продули, мисс?

До угла Оулд Кент-роуд и Пэйдж-уок, где у Джона квартира, доехали за десять минут. Час поздний, пробок уже нет – рассосались, да их наверняка и не было – все футбол смотрели по пабам и по домам.

Джон заснул. Вот свинья!

Кэбмэн сочувственно хмыкнул. Айсет дала ему десять фунтов вместо пяти по счетчику.

Водитель вылез со своего переднего сиденья и помог вытащить Джона.

– Веселых выходных, мэм, – сказал он на прощанье, прикладывая ладонь к козырьку.

– Да и ты сам так же нажрешься завтра вечером, когда тебе не надо будет крутить баранку, – прошипела Айсет, когда такси уже отъехало.

Надо было тащить Джона мимо консьержа на третий этаж.

Лифта в трехэтажном доме не было. Да и лестницы у англичан крутые и узкие, две худые селедки встретятся – не разойдутся. Вот несчастье!

Кончилось тем, что Джон упал.

Упал и проехался спиной по всем ступенькам.

И хоть бы хны! Даже глаз не открыл, только хрюкал и пускал пузыри. Вот она, раса господ! Англосаксы…

Так кто же из нас дикарь?..

Дотащила Джона до кровати. Бросила его ничком – мордой вниз. Чтоб от асфиксии не помер. У этой расы господ все их рок– и поп-звезды, через одного, блевотиной во сне захлебываются. И Хендрикс, и Кит Мун, и Бон Скотт, и Бонза…

Они же не дикари! Они нация культурная!

Айсет стянула с Джона ботинки, выпростала его безвольные руки из рукавов пиджака, после, перекатив на спину, расстегнула брючный ремень, и опять перевернула на брюхо… Пусть подрыхнет, пьяница!

Пошла на кухню, включила радио, достала из холодильника молоко и яйца, вбила три штуки в миксер…

Есть хочется! И еще чего-то хочется!

Girls they wanna have fun…[3]

Так! Где-то здесь у Джона было спрятано… В прошлом году вместе с Джоном ездили в Амстердам, там и покупали…

Айсет пошарила рукой на самом верху за жестянками с рисом…

Ага… Есть! Вот он, заветный сверточек!

Потом достала из ящика голландскую бумагу для самокруток.

Скрутила тонкую сигаретку.

Марихуана – это не грех. По крайней мере, в Коране про нее ничего конкретного не написано…

Включила погромче свою любимую музыку – второй диск «Ниагары».

Все-таки все школьное детство во Франции… Джон смеется – лягушатники… Дурак он! Чтоб он понимал! Лягушатники так не напиваются. Хотя…

Голова слегка поплыла. Что еще остается бедным девочкам в субботний вечер? Порт-смут накрылся медным тазом. Субботний секс, по всей видимости, тоже отменяется… А я живая? Я молодая и живая девушка… Девочка, желающая праздника. Что ей, бедняжке, еще остается?

Айсет затянулась, медленно выпустила дым…

Загрузка...